ла губы - обычная реакция на мою иронию. Отведя в сторону взгляд, она тихо сказала: - Завтра я уезжаю, Тим... - Я завтра уйду, Мила, - произнес я и мне стало совсем горько. Ничто не вечно под Луной, но все неизменно. Передо мной сидел все тот же холодный, но участливый предмет. В шутке хамство, в боли - злость Услышать небольшая мудрость: Собаке брошенная кость Ваш разговор и моя глупость. Такие строчки когда-то я написал ей. Очень давно. Это было очень давно, но сейчас, пожалуй, было хуже, чем тогда. "А что ты ждал? спросил я себя, - на что надеялся? Прошло столько лет..." И действительно, время пленных не берет. Изобразив печальную улыбку, я спросил: - Ты одна? - Сейчас да. Родители приедут послезавтра, но... - Мила вдруг замолчала. Она поднялась, собираясь идти на кухню, но вдруг остановилась. - Тебе действительно некуда идти? - Да, - коротко ответил я. - Я ничего не имею против, но... Но знаешь, сегодня утром... В общем, я тогда не придала этому значения, а теперь... Нет, наверное, это действительно совпадение. - Не думаю. Продолжай. - Нечего рассказывать. Позвонили в дверь - я открыла. На пороге стоял человек. Я спросила, кто ему нужен. - А он? - Не ответил. Стоял и пялился на меня. Потом повернулся и ушел. Вся история. - Как он выглядел? - Сложно сказать. Я так растерялась, - Мила задумалась. - Нет, не помню, - минуту спустя призналась она, - не помню и все. Единственное что могу сказать: он был в черном. Как монах. Абсолютно в черном. - Та-а-ак - протянул я, - Рад был видеть тебя. Ну, я пойду... - Никуда я тебя не отпущу, - неуверенно сказала Мила. - Никуда... Ты должен остаться до утра. Она провела рукой по лбу и затем твердо, сказала: - Крайняя комната в твоем распоряжении. - Спасибо, - поблагодарил я, не без облегчения приняв ее решение. - Я устал. Позволь. Мне надо поспать. Не беспокой меня, пожалуйста, и... полицию тоже. Мила бросила на меня быстрый взгляд. В нем читалось только одно слово: "Хамство" - так часто произносимое ею раньше. Мне стало смешно. С трудом сдерживая себя, чтобы не рассмеяться, я прошел в отведенную мне комнату. Моему смеху вторил чей-то другой. Голос был знаком. Я содрогнулся. Боль пронзила сердце. Захлебнувшись, я рухнул на диван. То был голос Эльдара. Из глаз потекли слезы. Сквозь них я видел прекрасную рукоять меча, лежащего рядом. Ярость охватила меня. "Разорву!" - простонал я , и вскочив, выдернул меч из ножен. Вспыхнула голубоватым светом сталь. На кончике клинка засветилась синяя сфера. Она быстро меняла цвета и когда багровый сменил красный, молнией скользнула вниз по клинку, пробежала по руке, и, впившись в мою голову, разлетелась снопом пылающих брызг. Я закричал. Наступила тьма. Когда сознание вернулось ко мне, надо мной стояла Мила. В ее глазах было удивление, беспокойство и, конечно же, любопытство. Я поднялся и она отпрянула, как от прокаженного. В полумраке кончики пальцев моих рук слабо светились. Я пошевелил ими, но иллюзия осталась. Удивленный, я посмотрел в испуганные Милины глаза, а потом в зеркало. Боже, чье отражение зрится мне? На русых волосах незнакомца искры затеяли магический танец, а в больших глазах его поселился синий пламень. Боже праведный, в руках этого человека сверкающий меч, но не я ли сжимаю рукоять? Так это... Пораженный, я опустился на диван. Звякнув, упали ножны. Осторожно подняв их, я внимательно вгляделся в чудесную вязь инкрустации. Я видел где-то этот узор, несомненно, он знаком мне. Размышляя, я вложил меч в ножны. В тот же миг исчезло свечение рук, искры прекратили таинственное блуждание по волосам, лишь глаза еще пылали, но усилием мысли я погасил их. Сделать волосы обратно темными мне не удалось, но и так вроде бы неплохо. По блондинчикам женщины просто с ума сходят. От последней мысли меня оторвал звук рухнувшего на пол тела. "Вот и первая жертва моего обаяния," подумал я, не испытывая никаких эмоций - нет ничего печальнее привычки шутить. - Что это было? - спросила Мила, когда я привел ее в чувство. - Ты о чем? - непонимающе поинтересовался я. - Ну, весь это фейерверк...- Мила раздраженно махнула рукой в пустоту. - Какой? - Скажи...- разозлилась она. - Что? - угодливо спросил я. Мила закрыла глаза, собираясь силами. - Что ты сделал со своими волосами? - совсем спокойно спросила она. - Где? - удивился я, и как бы вспомнив, воскликнул, - ах это! Покрасил. Я внешность меняю. Для человека в розыске дело обычное. - Так, - кивнула Мила, нахмурив брови, - а вот искры и все такое? - О чем вы говорите, Мила Петровна? - Шут, - со злостью выдохнула Мила. - Шут. - Да, это так, - покорно согласился я. Мне сделалось хорошо. Я люблю смеяться. Кто не любит? Мне нравится шутить и у меня это получается. Мне доставляет удовольствие быть клоуном. А что? В нашем скучном мире много ли найдется людей, которые с легкой душой могут быть смешными. Думаю, нет. Они мне завидуют и потому делают зло. - Зачем, Тим? Зачем ты вернулся? Мне казалось, что мы оба прекрасно понимаем, что все кончено и ничего далее быть не может. Зачем все начинать сначала? - Я пришел к тебе как к другу. Помнишь, ты ответила мне так просто, так банально: "Давай останемся друзьями". Вот я и пришел. Винить меня не в чем. А если серьезно... - я умолк на мгновения, ощущая, как нехорошее поднимается в душе. Имя тому чувству было Ненависть. - Ты мучила меня на протяжении многих лет. Исчезала... Я ненавидел тебя. Не-на-ви-дел... но стоило тебе появиться, стоило улыбнуться, сказать ласковое слово, как снова я был твой и расстилал себя покорно, чтобы ты могла воспользоваться моей персоной по мере горячей необходимости. Я замолчал, осознав никчемность этого разговора. Все давно уже сказано. Конечно, сказано ни ей, Миле, а тому, дорогому, близкому, радостному образу, что лелеял я в своем сердце. Мне стало стыдно, что я снова дал волю эмоциям. Не стоило этого делать. Это так унизительно для меня и совсем неприятно для нее. - Извини, - еле слышно сказал я. - Мы не будем говорить об этом, да и не для того я пришел. Я искал у тебя убежища. Я пришел к тебе как к единственному другу. Возможно я ошибся. Извини. В любом случае менять что-либо поздно. Завтра, Мила, я уйду. Обещаю более никогда не досаждать тебе. Никогда... Мила вздохнула, провела рукой по лицу, смахивая слезы, которых не было. - Ты так и не поел, Тим, - прошептала она, - Пойдем. - Хорошо, - согласился я, и мы пошли ужинать. Некоторое время спустя, сытый и разомлевший, я вернулся в свою комнату. Ужин двух людей, прошедших когда-то этапы безразличия, любви, ненависти окончился мирно. Никто не искал утерянных чувств и забытых впечатлений. Мы походили на служителей морга, безразличных к трупам, накрытым простынями. И верно, чем, как не покойником, является страсть, скрытая временем. Да, что-то ненормальное, извращенное было в текущем покое. Теперь, в одиночестве, я сидел в темной комнате. У меня были странные мысли. Они скакали, прыгали между Милой и Эльдаром. И мне было трудно определить, кто из них жив, а кто нет. Вот так, из пустоты, в третий раз восстали стены, и если поначалу не было ничего угрожающего в плохо обработанном камне, то сейчас их неприступность пугала. Все было хорошо и безмятежно в моей жизни, исключая ситуации, которые я мнил трудными, но теперь случай и мои безрассудные действия действительно поставили меня в положение, которое иначе, как паскудным, не назовешь. Этот меч... Зачем он мне? Что руководствовало мною, когда я брал его в музее? Я и так был в достаточном дерьме, а теперь все дерьмее дерьма. В глазах закона Тим Арский не только убийца, но и вор. Где искать правду и оправдание? Ладно, оставим это... Далее Эльдар... Как связать его, его дядю и угрозы в мой адрес. Нож... Все так запутано... И, наконец, снова меч... События, связанные с ним, носят невероятный характер. Одно ясно - случившееся не под силу здравому уму. Человек, переживший столько, сколько я, не может считаться нормальным, поэтому это, несомненно, под силу мне. Я взял меч в руки. Как только из ножен показался край клинка, засветились пальцы, заискрились волосы и в глазах вспыхнул синий огонь. Потрясенный, я положил оружие на столик перед собой. Итак, либо происходящее бред и я безнадежно болен, либо... Но мы не могли помешаться с Милой одновременно. В таком случае... Я опустился в кресло. Мне требовалось определенное усилие, чтобы сделать вывод, напрашивающийся сам собой. В таком случае... "...И были они как люди, и были они смертны, но каждый в роду их был слугой Господа..." Да, именно так там говорилось. Странная вещь - я точно помню вроде бы ничего не значащие для меня тогда слова. Что же там дальше? Неожиданно перед моими глазами возник весь текст. "...стражем справедливости. И вот придет срок, подоспеет конец времен. Тогда слуга Ахуры солнценосный встанет против Ангела тьмы в последний раз и сам исчезнет, дабы ничто нечеловеческое не вмешивалось в последнее время земного. Да будет так!" Я повертел страницу перед глазами. Она была почти реальна, только парила в воздухе и повиновалась моей мысли. Когда я решил, что в ней уже нет надобности, она свернулась в комок, и вспыхнув рассыпалась оранжевыми искрами. Умозаключение теперь мог бы сделать и ребенок. Ему это далось бы с легкостью и без всяких жертв. Какую только чушь не воспринимает детский мозг, но я, Тим Арский, взрослый, самостоятельный и нормальный до сегодняшнего дня человек, должен сказать себе, что являюсь мифическим слугой Господа? Какая ерунда... "Ерунда... Ерунда... рунда... унда... нда... да... да... ДА!" - многократно отразилось в моем сознании. Звуки медленно плыли сквозь растерянный рассудок. Хорошо умереть означает уснуть. Когда я открыл глаза, ночь была на той грани, когда ее часто называют ранним утром. Сон напрочь покинул меня так же неожиданно, как и пришел. Я проснулся от ощущения опасности. Казалось, что-то незримо присутствует рядом. Мягкой поступью оно приближалось. Недоброе в нем. Но где? Где оно? Я быстро окинул комнату взглядом. В предрассветной тягучей мгле ясно проступали очертания предметов. Ничего подвижного здесь не было, но я явственно слышал шорохи, перешептывание. Мое тело резонировало флюидам опасности. Слева... Справа... Нет, передо мною. Где? Вокруг. Везде. Безумно озираясь, я почувствовал, что нет более возможности терпеть. Тревога достигла во мне вершины. В лихорадке я схватил меч и обнажил клинок. Свет его залил комнату. Я закричал. Крючковатые руки тянулись к моей голове. Не осознавая ничего, я ринулся вперед. Мой меч резал и рвал в клочья мерзкие тела. Криками и стонами наполнился воздух. Лопались черные балахоны, корчились в агонии немыслимо отвратительные существа. Меч творил колесницу Митры. Что может остановить ее сокрушающий бег? Победа. Да! Да! Только победа. Черное месиво под ногами, но я не один. Напротив мужчина. Его большие, странного разреза, глаза сверкают, рука поглаживает черную завитую бороду. "Ты великий воин", - сказал он мне и весело засмеялся. Меч рассек пустоту. Усталость легла на мои плечи. Слишком много безумия. Перешагивая через трупы, я прошел к дивану. Меч плавно вошел в ножны. Одновременно вспыхнул свет. В дверях стояла Мила. - Господи, что все это значит? - прошептала она. - Понимаешь, - начал было я и осекся. Комната имела удручающий вид. Не было горы трупов. Груда изрубленной мебели живописно расположилась в свете электрических ламп. Колесница Митры не пожалела ни одного предмета. Даже стены были иссечены. "Великий воин" начал свою карьеру с подвига Дон Кихота. - Мельницы, - простонал я, потрясенный. - Что? Что? - переспросила Мила. В ее голосе слышались истеричные нотки. - Меня подставили, - сказал я с грустью, - меня снова подставили. - Ну, не знаю подставили тебя или нет, но я тебя выставлю! - закричала Мила. - Этого они и добиваются. Скотство какое... - Если ты не уйдешь, то уйду я. - Да, да, - задумчиво кивнул я. - Значит так!? - крикнула Мила и бросилась к двери. В машине сидело двое. Им очень хотелось спать. Утро было холодным и промозглым. Теплая постель - это то, что нужно, но сейчас... Дом. Старый дом с резными каменными наличниками и изможденными атлантами. Здесь и очень скоро... Я вздрогнул и пришел в себя. Странное видение исчезло так же неожиданно, как и появилось. "Подожди!" - крикнул я, и схватив с вешалки какой-то плащ, бросился вслед за Милой. К счастью, она не ушла. Мила стояла в дверях и плакала. Настоящие слезы текли по ее щекам. Мое сердце, отчаянно бившееся до этого, сжалось. В наступившей тишине я услышал журчание кристального потока и шум низвергающихся вод близкого водопада, но загрохотал гром... - Прости. Ты права. Я ухожу, - лаконично изложил я свои извинения, мнения и намерения, но быть краткими удается только поэтам, а я, как это ни печально, не в достаточной мере поэт. - Ты всегда считала меня не слишком мужественным, даже не слишком мужчиной... Мила подняла свои до боли прекрасные глаза, так и не ставшие моими. - И верно, - продолжал я, - во мне его было немного, а теперь нет и вовсе. Последнее я истратил, сказав тебе "Прощай". Сейчас я ухожу из трусости. Мила молчала. - Да, из трусости, - подтвердил я снова свою низость, но только уже самому себе. Никогда еще в самоуничижении не было столько сладкой горечи. Мила была частью моего прошлого, воспоминаний, частью моего разума и сердца, частью меня, а я ох как не люблю причинять ущерб своему организму. Прошлое должно жить. За этой тривиальной мыслью была единственная радость, что мне наконец-то удалось обставить свой уход в лучших мелодраматических традициях. Все, однако, портила узкая мыслишка о собственной неполноценности и неправдоподобности. Но сцена требовала заключительной фразы, сильной эффектной, исключающей ответной реплики. - А мебель я возмещу, - уже совсем на прощанье пообещал я, - не на этом, так на том... А вот теперь хорошо - я обрел чувство полноты, дающее право потерять все. Мои глаза запылали синим пламенем. Мила отпрянула. Надевая на ходу плащ, я заспешил вниз. Пустынная улица залита холодным утренним светом. Я редко просыпаюсь так рано, хотя, говорят, быть ранней пташкой полезно для здоровья. Сегодня был не тот случай. Я медленно пошел вдоль улицы. Где-то далеко у меня за спиной заурчал двигатель машины. Я чувствовал макушкой, а может быть, даже видел ее быстро приближающееся красное тело. Когда машина была уже совсем рядом, я развернулся и обнажил меч. Автомобиль, слившись воедино с двумя своими пассажирами, летел мне навстречу. В последний миг, когда казалось уже нет спасения, не знаю как, но я переместился в сторону, влево. Я выставил меч, как будто на нем плащ тореро, но когда механическое животное приблизилось почти вплотную, я не убрал его, как сделал бы это любой мастер корриды. Клинок вошел в лобовое стекло, как будто и не было его. Голова человека, сидевшего на переднем сидении подпрыгнула и полетела назад. Фонтан крови из агонизирующего тела залил салон, сделав предмет красный снаружи не менее красным изнутри. Машина пронеслась мимо, завиляла и врезалась в столб. Преодолевая тошноту, я бросился к ней. Водитель был жив, а запах крови - невыносим. Человек застонал и пришел в себя. - Кто твой хозяин? - спросил я, представив меч к его лицу. - Отвечай! - Возьми меня, возьми, - потянулся ко мне парень и дебильно заулыбался. - Я хочу твоей ласки. Несмотря на всю либеральность моих взглядов, предложение было весьма неожиданным. - Говори, подонок, а то я укорочу тебя на вершок, - сказал я более дружелюбно, растянув губы в улыбке Прокруста. - Да, да, - застонал парень, - Хочу, хочу. Сделай меня... Кажется, нас обоих обуревали грешные желания, но у меня была индульгенция от самого Господа, да и любопытство грешок мелкий. Господи, если бы я мог... Я мог! Я МОГ! Скользнула в сторону черепная коробка, обнажая чужой, полный упакованных грехов и темных мыслей мозг. Не раздумывая, я нырнул в его недра. Тысячи, миллионы, миллиарды картин, воспоминаний, мыслей и другого ненужного хлама хранилось в мрачных отсеках чужого сознания. Я несся по лабиринтам пытаясь разыскать в наслоениях неразделимого единственно необходимое мне. Цель моя была куда более лучшим ориентиром, чем нить легкомысленной критской девицы. Я скользил сквозь чертоги чужого бытия и искал, искал... Стоп. Здесь. Это он. Знакомый разрез глаз, взгляд... Вот дом. Большой дом... а это... Боже. Невыносимая боль скрутила мое, почти растворившееся в чужом сознании Я. Прочь, быстрее прочь. Но мне не позволено, меня не отпускают жернова, схватившие край моей мысли. Титанические усилия, рвущаяся ткань рассудка и скрип... и пыль. Я выплюнут. Отпущен. Еще плохо соображая, я видел как медленно, сладостно насаживается на меч объект моего исследования. Глаза человека искрились счастьем, а на губах играла сладострастная улыбка. Через секунду он был мертв. "М-да, все-таки ему удалось достичь оргазма", - подумал я, обретая способность мыслить и действовать. Я увидел человека, идущего к машине, услышал стук, открывающихся окон. Ох, уж эти любопытные. - Безобразие какое, - сказал я подошедшему человеку, быстро спрятав меч под полу плаща. - Набрались до неприличия... По пустой улице и в столб. Совсем люди без головы. - Да-а, - протянул потрясенный мужчина, рассматривая обезглавленный труп. - Где же полиция? - возмутился я, обеспокоено оглядываясь, и тут же альтруистически предложил: - Постойте здесь. Мне придется заняться этим. Не дожидаясь ответа, я быстро пошел прочь. В полицию я действительно позвонил, но только когда дошел до Метро. - Дежурный слушает, - послышался бодрый мужской голос в убогой трубке телефона-автомата. - Погибшие близ синагоги убили Эльдара Джабейли, - лаконично сообщил я о происшедшем и с силой ударил по отбойному рычагу. ЧАСТЬ ВТОРАЯ ТЬМА СВЕТА "Какой человек счастливее? Тот, кто менее грешен. Кто менее грешен? Тот, кто строже придерживается закона богов и больше сторонится закона дэвов. Какой закон богов и какой закон дэвов? Закон богов - добро, закон дэвов - зло". Наставление Вузургмихра Одно я знал твердо: жизнь моя никогда не станет прежней. Мой настоящий мир существовал - или его заставили существовать - по иным правилам. Но необходимо было время, чтобы понять их, заучить... Именно для этого я хотел хотя бы на мгновение обрести внутреннее равновесие, спокойствие, ощущение безопасности. Раньше, в другой, теперь невообразимо далекой и недоступной, жизни, мне удавалось забывать все читая. Я подошел к киоску, чтобы купить газету. На прилавке лежала только вчерашняя "Молодежка". Я взял ее, но неожиданно вспомнил, что у меня ни копейки - все осталось в пальто, в музее. В плаще, похищенном у Милы, ничего, кроме его женского фасона, мне обнаружить не удалось. Я с сожалением вернул газету обратно, в этот момент порыв ветра вырвал из окошка запах старых ломких бумаг. Я замер и не без наслаждения вдохнул его полной грудью. Моя комната всегда была завалена книгами, исписанными листами, изрезанным грифелем картоном. Покой и печаль гостили среди ее стен. Я оперся о прилавок, но мне показалось, что из окошка киоска пахнет уже не старыми газетами - тошнотворный запах крови сквозил из квадратного отверстия. В глазах потемнело. "Не время, - сказал я себе, - Нет-нет, не сейчас..." Оттолкнувшись от отполированной доски, как пловец от бортика бассейна, я двинулся в сторону вокзала - в сложившейся ситуации электричка была единственно доступным транспортом. У перрона стоял бузовнинский поезд. Вагон, в который я вошел, был почти пуст. Выбрав место с левой стороны, я сел на желтую деревянную скамейку. Послышалось шипение закрывающихся дверей. Поезд тронулся. Тепло. Чудесный дорожный уют. Я засыпал. Зачем трясти, не надо трясти. Я открыл глаза. Мужчина в железнодорожной фуражке, с газетой в маленькой пухленькой ручке, безжалостно пытал мое плечо. - Билет есть? - спросил он, добившись моего окончательного пробуждения. "Будут высаживать", - решил я и мне стало ужасно жаль свою неприкаянную личность. "Гонимый всеми и везде", "Вечный скиталец", "Несчастный пилигрим", "Новый Агасфер" - сколько великолепных печальных эпитетов возникло в голове Тима Арского. Мне пронзительно захотелось, чтобы проверяющий оставил меня в покое, ушел и не возвращался никогда. Контролер качнулся и, пошатываясь, как пьяный, пошел прочь. Я был шокирован. На юге власть и деньги имеют равную цену и если кто-то не обличен первым, то он старается возместить недостаток вторым. Поэтому было странно, что контролер - маленький человек с маленькой зарплатой - так просто не использовал возможность удовлетворить две страсти. "Если такой добрый, то и газетку мог бы оставить", - возникло в моем обескураженном сознании. Контролер обернулся и быстро, почти бегом, бросился ко мне. Его мясистое, жирное лицо пылало, ярость горела в маленьких глазках. Я сжался в комок. - Извините, это случайно не ваше? - спросил он тоненьким голоском кастрата, протягивая газету. - Нет, - ответил я с опаской. - Я так и думал, - сказал контролер удовлетворенно и, сунув мне газету, выбежал из вагона. Итак, повелевать людьми я тоже могу. "Не всегда", - сказал кто-то у меня под ухом. Я оглянулся - вагон был абсолютно пуст. "Жаль, " ответил я пустоте, но она, видимо, к беседе расположена не была. Пожав плечами, я развернул газету. Она оказалась местной и к тому же государственной. Нефтяное название "Вышка" вызывало зэковские ассоциации и неприятные ощущения относительно возможных путей развития событий. Без всякого интереса я просмотрел официальную хронику, проглядел заметки о митингах, забастовках, межнациональных конфликтах и хотел уже было снова немного вздремнуть, когда на третьей странице, внизу мой взгляд наткнулся на заметку "МВД республики сообщает". Строки запрыгали у меня перед глазами. С трудом разбирая слова, я прочитал. "Как сообщили нам в ОВД Насиминского района, вчера было совершено ограбление Музея Истории Республики. Злоумышленник, воспользовавшись аварией в электросети, выведшей из строя сигнализацию и освещение, похитил ценнейший экспонат, так называемый "Меч Митры", датируемый вторым веком до нашей эры. Как утверждают эксперты, "Меч Митры" (фотография внизу) может представлять значительный интерес для коллекционеров древностей за рубежом и мы, по всей видимости, имеем дело с ограблением на заказ. Заместитель начальника ОВД Мамедов Р.А. заверил нас, что правоохранительными органами приняты все меры, чтобы достояние Республики не покинуло ее территорию". Хмыкнув, я внимательно посмотрел на фотографию. Боже мой, разве этот задрипанный, заржавленный кусок металла похож на мой меч?! Нет, что-то общее есть... рисунок на ножнах, форма, но не материал... Я откинул полу плаща. Чудесный серебристый металл без малейшего изъяна. Какое наслаждение сжимать оплетенную кожей рукоять! Какая радость - ощущать могущественную тяжесть клинка! Не в силах совладать с чувствами, охватившими меня, я прижал меч к груди. Из транса меня вывело шипение, подобное тому, что издает бенгальский огонь при горении. Передо мной плыл пылающий шарик, прочерчивая в плоскости, перпендикулярной полу, прямоугольник. Воздух промеж зыбких сторон геометрической фигуры загустел, приобретая коричневый оттенок, пока не превратился в дубовую, покрытую изощренной резьбой, дверь. Ошеломленный, я не мог сделать ни движения. Дверь дрогнула и со скрипом приоткрылась. - Эскьюз ми, мей ай кам ин? - спросила, появившаяся в проеме голова. - Что? - непонимающе спросил я. - У, елки! - с досадой сказал человек, - Я прошу разрешения войти. - Входите, - неуверенно предложил я. - Вы кто? - Я Улисс. Улисс Брук, - представился вошедший, закрывая за собой дверь. Это был высокий, стройный молодой человек в голубых джинсах и яркой клетчатой рубахе. Широкий, кожаный ремень, стягивающий его талию, блистал множеством заклепок и надписей на неопределенном количестве иностранных языков. Мягкий хлопок отвлек меня от изучения удивительного гостя - дверь исчезла. - Вот так всегда, - обречено сказал Улисс, оглядываясь вокруг. Где я нахожусь? - В электричке, - не раздумывая, ответил я. - Знаешь, родной, это я сам вижу. Ты больше ничего добавить не можешь? - На юге... - Юге?! Я эти синие очки... Ты случайно не Великий Оптик? - Нет. Точно нет. - Жаль, - вздохнул парень, усаживаясь рядом со мной. - Я так устал. Кстати, ты не очень удивился моему появлению. Бывали довольно прискорбные случаи. - Я уже привык. Ко многому привык... Странно. - Что? - Ты когда-нибудь убивал? - Убивал ли я? - переспросил мой попутчик. Он опустил голову, приложил руку ко лбу, провел пальцем по губам и изящно раскрыв ладонь, изображая известный театральный жест утонченной натуры, проговорил, - Вопрос не из простых. Может быть да, а может и нет. Мы только и делаем, что множим трупы. Мастерство трупообразования в нас от рождения. - Что-то не понял, - пробормотал я растерянно. - Да-да, - согласился Улисс, - большинство не понимают. А почему, собственно говоря, тебя интересует сей вопрос? - Потому что я... - Не стесняйся. К чему жеманство. Свои люди. Уже минут как пять знакомы - для меня, не скрою, срок значительный, поэтому давай, выкладывай. И потом, мы в поезде - люди всегда откровенничают под рельсовый аккомпанемент. Не делай из себя исключительную личность, все равно в финале - катафалк. - Не делаю, - смущенно пробормотал я, - дело в том... дело в том... Я убил. - Не слышу. - Я убил! - крикнул я, что есть силы. - Теперь другое дело. Личное местоимение "Я" и глагол "УБИВАТЬ" нельзя произносить без восклицательного знака в конце. Это такие значимые слова! - Я убил. Убил двоих. Зарезал вот этой штукой, - я потряс мечом и бросил его на пол. Металл звякнул, застыл золотистой змеей у наших ног. - Мне нравится этот звук, - признался Улисс. - Мерзкий и отвратительный... - Ну-ну, если убил ты, то нечего обвинять прекрасный образчик трупообразователя. Орудия убийства никогда не принуждают к убийству. - Не принуждают, но побуждают. Когда держишь в руках огнестрельное оружие, хочется нажать на курок, нож - воткнуть во что-то, а меч... - Отвлекся, милый, отвлекся. Ты убил. Что далее? Тебя мучает твой поступок? - Не мучает. Мне страшно, - признался я, отведя взгляд от прозрачно-голубых глаз собеседника. - Ты откровенен. Понимаю-понимаю. Ты боишься наказания. Эх, человек... - Дело совсем не в этом, - оборвал я странного собеседника. Он удивленно посмотрел на меня, щелкнул ногтем по поясу, и, проведя пальцем по его кожаной поверхности, прочитал полу-стертую надпись: - Есть чувства, которые грозят убить одинокого; если это им удается, они должны сами умереть! Но способен ли ты быть убийцею? - О чем это? - раздраженно спросил я. - В данном случае о твоем страхе. Так говорил несчастный Ницше, устами Заратустры. - Причем здесь несчастный Ницше? Я боюсь себя. Я лучше думал о себе. Ведь никогда и представить себе не мог, что в состоянии хладнокровно освежевать человека. И ничего... Ничего... Где все эти интеллигентские мучения, рвотное отвращение. Где? Улисс не ответил. Он с интересом пересчитывал заклепки на левой стороне ремня, потом под их блестящим строем обнаружил другую надпись и принялся читать: - ... когда-нибудь ты не увидишь более своей высоты, а твое неизменное будет слишком близко к тебе; твое возвышенное будет даже пугать тебя, как призрак. Когда-нибудь ты воскликнешь: "Все ложь!" - Да о чем ты, Боже мой?! Какая высота? Что? Убийство что-то возвышенное? - Ты мне изрядно надоел, - скривившись, сказал Улисс, - что ты стенаешь? Что мучаешься? Убил, ну и убил. Не специально же. Защищал себя. Самозащита. Вылезло из тебя что-то усердно скрываемое всеми твоими воспитателями. Значит, такой ты и есть на самом деле. Привыкай к себе. - Нет, я не такой. Я нежный, любящий... - Самокритичный, - добавил Улисс с усмешкой. - Ведешь себя как девка, которой слишком мало предложили. - Да, кто ты такой, чтобы со мною так разговаривать? - Я? Ты можешь прочитать об этом вон там, - ответил Улисс, указывая на заднюю часть ремня. - Но если не хочешь утруждать себя, я процитирую: "Всюду раздается голос тех, кто проповедует смерть; и земля полна теми, кому нужно проповедовать смерть". - И кто же тебя уполномочил? - Я бы его... Ищу. - Ясно. Что ж, господин проповедник. Ответьте мне... - Готов. Спрашивай. - Верить в Бога означает верить в бессмертие души, не так ли? - Если только не верить в смерть Бога, то да. - Если душа бессмертна, имеет ли смысл спасать свое материальное тело, разрушая другие творения Бога, как это сделал я? - Постановка вопроса требует философского подхода. И ты, и лишенные тобой жизни люди - творенья божьи. Либо они убили бы тебя, либо ты их. Господь почему-то отдал предпочтение тебе, следовательно, ты ему здесь нужен больше, чем те. Свыкнись с этим. И еще. Не презирай свое тело. Философ был такой - Сигер Брабантский. Он считал, что душа только в теле может испытать всю полноту существования. Так что, спасая тело, может быть, ты спасал единственное окно своей души. - Все равно... Душа... Тело... Философский взгляд. Нет. Здесь должен быть взгляд порядочного человека. - Гм, - хмыкнул Улисс, - да, порядочный человек даже восхитится твоим поступком. Какая красота. Блеск холодного оружия, справедливое наказание злоумышленников. Блистательный судья. Гордись Арский! Гордись. - Но Бог... - Существует он или нет - еще вопрос. А зло вот оно, на каждом шагу, в каждом мгновении бытия, и я порядочный человек, то бишь законопослушный обыватель, сжигаемый справедливым гневом, каждый день склоняю перед ним голову. А тут красавец Арский... Так что тебя мучает, милый?! - иронически воскликнул Улисс, хватаясь за воротник своего великолепного белого смокинга. Я молча окинул взглядом ладную фигуру собеседника, решил, что вечерний костюм сидит на нем не хуже ковбойских одежд, и, отметив странное подрагивание его тела, сказал: - Не знаю, не знаю... Я ощущаю холод и безразличие. Возможно, они к месту, потому что где-то за ними отвращение. Но вот что странно: почему я все это говорю тебе, а ты так спокойно меня слушаешь? - Ты мне это говоришь, потому что не веришь в мою реальность и правильно дела... Окончание фразы повисло в воздухе, недосказанным. Монотонное постукивание колес оставило ее где-то позади. Я был один в вагоне. Что это было? Плод воспаленного воображения, реалии жизни безумного ангела или запоздалое раскаяние? Почему? Я убил, потом хладнокровно покинул место преступления, сделал все, чтобы скрыться, измывался над контролером и воспевал дифирамбы орудию убийства. Потом появился Улисс Брук - то ли человек, то ли призрак, ищущий Великого Оптика, и я вдруг стал рассказывать ему о свершившемся. Почему до появления Улисса я был похож на мальчишку, который только что объявил убитыми двух оловянных солдатиков? Что происходит? Может быть, я дебильный ангел? Ангел!? Какое безумие! Безумие ли? Из транса я вышел, когда за окном уже тянулись дачные поселки. Решение сойти возникло неожиданно. Здесь, на окраине города, никому не придет в голову искать несчастного Тима среди заброшенных дачных домиков. Я вышел на пустынном полустанке и по неасфальтированной дороге направился в сторону моря. Непростые мысли ушли. Хотелось есть и спать. И еще одно желание томило каждую мою клетку: не нарваться... да, именно не нарваться. Не встретить никого, у кого могло бы возникнуть любопытство относительно моей личности. Я прошел улицу до конца. Дальше, метрах в ста, плескалось море. Какое неприветливое, неуютное оно зимой. Лицо мира. Всякое малое и незначительное меняет его. Свинцовое небо, приросшее к грозным волнам... Как давит оно. Что-то завораживающее, обволакивающе-гипнотическое есть в этой тоскливой картине. И, наверное, все было бы очень просто, если бы я не был ее мелким объектом. С трудом вернувшись к реальности, я пошел вдоль берега. Дома, встречавшиеся по пути, имели нежилой вид. Нелегко было решиться вломиться в какой-то из них, но другого пути у меня не было. Наконец, собравшись духом, я перелез через забор, огораживающий очередной домик, и оказался перед запертой дверью, взломать которую не составило труда - кажется, я окончательно превратился в рецидивиста. Тим Арский по кличке "Дебильный Ангел" - звучит неплохо. Пахло нежилым помещением. Я прошел через маленькую кухню и оказался в крохотной комнате. Кроме стола, табурета и кровати, застеленной солдатским одеялом, здесь не было ничего, но не думаю, чтобы в раю я нашел что-нибудь лучше. В голове гудело, как после сильной попойки, когда ты уже не пьян, но и до трезвости вместе с похмельем далеко. Мысли были пустые и никчемные. Я лег на кровать, обернулся старым, пахнувшим пылью, одеялом, закрыл глаза. "Как легко человек привыкает к любым условиям существования, - думал я, засыпая, - не удивлюсь, если по этой способности мы на втором месте в животном мире. Первое занимают тараканы. Какое ущемление человеческого честолюбия!" Потом я заснул. Мне снились мои сослуживцы. Они жаловались на меня шефу, а он спрашивал каждого: "А дихлофосом пробовали?" Когда я проснулся и сквозь частокол ресниц увидел сидящего за столом, человека, то удивился не очень - обыденность с потрохами сожрала мою способность удивляться. - Хорошо, что ты пришел, - сказал человек. - Но...- засомневался я, оглядываясь на дверь и размышляя, какой подвох на этот раз устроил мне сценарист по имени Судьба. Была бы у меня возможность встретиться с ним с глазу на глаз, я бы не преминул напомнить совет славного Балтазара Грасиана, что следует, чуждаясь пошлого, не впадать в оригинальничанье. - Я давно жду тебя, - продолжал незнакомец, не обращая внимания на мое сомнение. Это был человек в годах. Серые, ясные глаза и рыжие, аккуратно подстриженные усы не красили его лица, но придавали ему особую привлекательность, так располагающую обычно незнакомых людей на откровение. - Вставай. Ты, верно, проголодался, - сказал он, аккуратно снимая салфетку со стола. Под ней лежала буханка хлеба и несколько банок консервов. - Спасибо, - поблагодарил я, растерянно, - но вы, явно, меня с кем-то путаете. - Нет. Думаю, что нет, - задумчиво сказал человек. Его голос был мягок и, пожалуй, даже тонок. - Но я здесь совершенно случайно?! Извините, я не хотел причинять ущерб вашей даче. Если как-то могу возместить... - Ешь, - прервал меня незнакомец, подвигая ко мне нож. - Случайных событий нет, мой мальчик. Мы имеем дело со следствиями. - Слишком уж метафизично, - заметил я, послушно вонзая нож в банку тушенки и оставив всякие попытки извиниться и объясниться. - Ты так считаешь? Тогда, быть может, ты знаешь механизм, созданный человеком и служащий для генерации случайных чисел? - Хотя бы рулетка, - не задумываясь, ответил я. Человек улыбнулся и, пошарив в кармане, бросил на стол пару игральных костей. - Это проще рулетки, - сказал он, подбирая их бокалом. Незнакомец потряс им над ухом и, резко опрокинув, поставил на стол. Задумавшись на мгновение, он сказал: - Три-пять. Прошу. Я поднял бокал... Действительно, три-пять. Я подозрительно посмотрел на "провидца". - О, нет, мой мальчик, к наперсточникам и гипнологам никакого отношения не имею, да и кости - самые что ни на есть обычные, - сделав эффектную паузу, незнакомец продолжал, - просто человек называет случайностью не то, что может произойти, а то, что не в состоянии учесть. - И что же вы учитываете здесь? - заинтересованно спросил я. - Здесь? Многое. Начальное положение костей, колебание и вращение их, шероховатость стола и бокала, атмосферное давление и многое, многое другое. Но главное - не задумываться над ответом. Решение должно прийти само по себе. - Но вы... - Я могу мальчик мой. И ты сможешь, но только тебе надо будет прожить не менее моего и каждое мгновение жизни посвятить овладению сокровенным знанием. Наступит момент, когда... - С чего начинать? - С физики твердого тела. Потом, используя не сухие научные формулы, а мои методы чистого мышления, ты познаешь вещь в себе, быть может, даже в том смысле, как о ней писал Кант... - Только не замахивайтесь на категорический императив. - ... и тогда сам человек откроется перед тобой, - продолжал с жаром проповедовать незнакомец, не обращая внимания на мои слова. - Подождите, подождите... Что? Вы считаете, что поведение человека тоже есть следствие чего-то? - А как же? Человек - следствие своих предыдущих существований. По правде говоря, это все очень сложно. Я так и не узнал всего. Но сегодня утром я знал, что ко мне придет человек и придет он на берег... Да, необходимо много трудиться. - А для чего? - Для овладения знанием. - Для чего? - Что "для чего"? - растерянно переспросил незнакомец. - Для чего трата времени. Что цена нечеловеческим усилиям и рабскому труду? - Знание, а, как известно всякое знание используется во благо... мой собеседник замялся. - Человечества, - подсказал я. - Да, человечества. - И чем ваша метода осчастливит мир? - Всем. Это - поезда, которые никогда не сойдут с рельс, корабли, которые никогда не утонут, супруги, которые никогда не разведутся, уроды, которые никогда не родятся... - Всеобщее благоденствие и процветание. - Именно. Золотой век. Разве такая идея не стоит жизни? - Нет, если эта жизнь не одна и не только ваша. Скучно. Все расписано и расчерчено. - Перестаньте. Может быть скучно в Раю? - Вольтер на вопрос: "Вы предпочитаете Рай или Ад?", ответил: "В первом климат лучше, зато во втором какая компания!" - Конечно, он был Вольтером, а те другие, страдающие и жаждущие покоя и мира? Они не достойны счастья? - В вашем мире никогда не родится Вольтер. - Зато не будет Нерона, де Реца, Гитлера. - А вот это не обязательно. - Почему же? - Предположим, вы имеете сложный механизм. Кто может вывести его из строя так, чтобы никто не заподозрил явного вредительства? Тот, кто лучше знает его устройство и принцип действия... - Вы хотите сказать... нет, это возмутительно. Человек, столько лет отдавший подобной науке, не может быть носителем зла. Это цепочка, где одно звено крепко держит другое. - Возможно, может быть, - рассеянно пробормотал я, бросая кости в бокал. Я потряс его над ухом и поставил на стол. - Два-шесть, - произнес я с видом карточного шулера, срывающего банк. - Не реально, - усмехнулся незнакомец, открывая кости. Глаза его округлились. - Я знал, знал... Не один! - воскликнул он, вскакивая. - Я Максим Максимович Димов! А вы? Вы?! Какая радость! Он схватил мою руку, отчаянно затряс ее и вдруг замер. Перехватив кисть за запястье, мой новый знакомый осторожно повернул ее внутренней стороной ладони к себе. - Это что? - дрожащим голосом спросил он. - Рука, - ответил я обеспокоено. - Но где? Где линии? Где линии на вашей ладони? - почти закричал он, хватая мою левую руку. - Где вообще папиллярные линии? Я посмотрел на ладони. Они были чисты, как только что застывший воск. - Вы что? Пересаживали кожу? Жгли кислотой? - с надеждой взмолился Максим Максимыч. - Это действительно странно, - произнес я, соображая, что теперь мои руки, мои пальцы не оставляют никаких отпечатков. - Я ничего не делал. - Поймите, человек должен иметь линии. Они его судьба, следствие предыдущих существований... - Я клянусь. Я ничего не предпринимал, чтобы избавиться от них. Совсем ничего. - Не понимаю, - пробормотал Максим Максимыч, устало опускаясь на стул. - Вы же не Логос. - Что я не? - Только первопричина не имеет ничего прежде себя. Только у Господа нет существования и нет судьбы. Вы же не Бог. Мне понравилось, что этот странный человек стал называть меня на "ВЫ", ведь я не просто одушевленный предмет, ангел я. - Вы же не Бог, - снова повторил, убеждая самого себя, Максим Максимыч. - А почему бы и нет? - спросил я, вновь принявшись за еду. - Да, все напрасно, - пробормотал, не слушая меня, мой собеседник. - Столько лет... Хирология, астро... - "Херо" чего? - переспросил я. - Хиромантия, - объяснил он и, помолчав, продолжил, - Я давно занимаюсь всем этим. Я редко ошибался. Я предсказывал судьбы, я читал жизни по звездам, определял болезни и исцелял. - Вы считаете, что вершили добро? - поинтересовался я, ощущая, как что-то непонятное происходит со мной. - Не знаю. Зло множественно, добро - едино, но великое добро часто становится... Максим Максимович запнулся на полуслове. Глаза его казалось вошли в меня. - Что с вами? - спросил он дрожащим голосом. - Со мной? Ничего, - соврал я, чувствуя, как мой мозг отдаляется, оставляя сознанию малую толику себя. Так было, когда я бежал от изрешеченной машины, но если тогда шок мог быть виной странного состояния, то теперь происходящее было пугающе непонятным. - Проникнуть в суть вещей - для человека много, - услышал я голос и то был мой голос, но это был не я. - Нет ничего в проникновении существующего в несущественное. Так ты хочешь проникнуть в суть человека? - Да. - Сколько написано у тебя на веку? - Шестьдесят четыре, - смиренно ответил хиромант и, помолчав, добавил, - но мне уже шестьдесят шесть. - Извини, я задержался, - сказал кто-то моим голосом. Далее все произошло очень быстро. Моя рука скользнула под полу плаща. Сверкнул клинок. Взмах и четкая линия легла между покорными глазами. Разрубленный табурет заскрипел, медленно распадаясь на две симметричные части. Тело осело, раскрылось как стручок фасоли. - О, Господи, - взмолилась моя малая часть. - Равный Богу должен быть с Богом, - объявил мой неизвестный повелитель. Над рассеченным телом парил звездный шар. Мне слышался голос того, кто прежде звался Максимом Димовым. Он то благодарил меня, то осыпал страшными проклятиями. Сопровождаемый шелестом бессвязных слов, шар поплыл к двери. Завороженный, я пошел за ним. Звездный комок выплыл под хмурое небо. Над водой он рассыпался, и, казалось, из звезд сложился человеческий силуэт. Он махнул мне рукой и пошел по рассерженным волнам к неясной нитке горизонта. Я владел собой полностью. Никто более не управлял моим уставшим телом. Я, Тим Арский, - палач... - Слуга Господа, - шепнул кто-то на ухо. - Его гильотина, - крикнул я и размахнувшись швырнул меч в воду. В тоже мгновение ужасная боль обрушилась на меня. Она крутила, утюжила, ломала кости. Сокрушенный мозг капитулировал. Я повернулся и бросился в пену прибоя. Когда сознание вернулось ко мне, я лежал на холодном песке. Позади удивленно шумело море. Оно никак не могло понять, как удалось вырваться твари земной из его ледяных объятий. Моя рука сжимала оплетенную кожей рукоять. Солдат не меняет присяги. Я поднялся. Ужасно холодно. Одежда на мне насквозь промокла, и крепчающий ветер рвал окоченевшие мышцы. Тяжело ступая, я пошел к железнодорожной станции. У перрона стоял поезд. Я сел в пустой вагон. Согреться никак не удавалось. "Арский, Арский, - шептал я дрожащими губами, - ты безвольная божья шестерка..." "Ты слуга Господа", - сказал опять все тот же голос. - Приличные люди, между прочим, представляются, - возмутился я - Люди, люди, лю... - А ты? Кто ты такой? - А ты? - Тим Арский! - в сердцах крикнул я. - Арский, Арский...ский...кий...- эхом отозвался голос и пропал. - Хорошо, - сказал я покорно, отчаявшись получить ответ, - пусть я слуга, солдат, шестерка, проститутка, в конце концов, но иметь меня прошу с перерывами... Хотя бы до завтрашнего утра, прошу, не тревожь... Ответа не последовало, но мне показалось, что мой тайный повелитель согласился. - И еще, - добавил я, отжимая плащ, - не надо больше этого. Видимо иногда стоит побеседовать со своей тенью, пусть даже она зовется богом. Бог. Я часто думал о его природе прежде. Конечно, в самом начале я был атеистом, как и многие дети пролетарской религии, но с годами, книгами и переменами, ко мне пришло мистическое чувство, интуитивное ощущение тайны нашего бытия. Поначалу имелась только зыбкая почва сверхъестественного, потребовавшая вскоре системы, и я яростно бросился культивировать ее, отыскивая бога в старых и новых религиях, в запыленных книгах и шизофренических умах. Временами возникала иллюзия, что удалось построить систему, вполне полную и устойчивую, но стоило лишь повеять слабому ветерку сомнения, как все приобретало качества миража. Карточный замок рассыпался, и я настойчиво принимался отстраивать его заново. Я бросался от одной крайности к другой, блуждая между пантеизмом и монотеизмом, путешествуя через странные культы и философские учения. Я боготворил Ницше и Фромма, Монтень внушил мне любовь к Сенеке, а Ренан к Христу... Все перемешалось. Но я верил. Верил. Правда, временами во мне рождалось колебание, и тогда я содрогался. "Боже, вдруг нет тебя. Вдруг ты ошибка сотен поколений!" - восклицал я в безмолвном отчаянии и тотчас спешил себя успокоить: "Нет, нет... Ты есть. Вот это доказывает что..., а это..." С годами колебания становились длительней, а вера слабее. Все от трезвости ума и жестокости мира. Так уж положено, что людей всегда искушают. "Искушение святого Антония" - тема, питавшая вдохновением не одного художника, поэта, писателя. Где-то, о многочисленном ряду их творений, картина Дали. Голый человек с крестом в изуродованной руке и невообразимые удовольствия, шествующие к нему на жутких животных, а в облаках Иерусалим небесный. Непонятно... то ли искушение, то ли награда... Так и здесь, в этом мире. Живешь без всякого понятия и говоришь: "В этом мире", будто имеешь другой, и пишешь: "В этой жизни", будто отмерил не одну. Этот мир и эта жизнь есть высшее испытание и высшее искушение, если только Господь существует, иначе что мешает сделать мне их высшей наградой? Страх... Все основано на страхе. Кроме одного - святости, но где взять ее... Наш век рождает только злодеев. Что ж, я благодарен страху. Он оказался неплохим контрацептивом и теперь - я Ангел! И человек! Когда поезд подошел к станции с непритязательным названием "Разино", я почти согрелся. Во мне зрела надежда, что способности размышлять и принимать решения вернулись, если не окончательно, то до завтрашнего утра, несомненно. За это время я должен был многое успеть сделать. Более всего меня беспокоила... нет, вернее сказать, "мучила" вина перед другом. Наверное, Бог действительно существует, и тогда неизвестно кто из нас счастливее: мой друг - мертвый и бессмертный или я - живой и готовящийся к смерти? Но это пустой вопрос, потому что у Эльдара была и есть семья: жена Сева, дети. Я должен был побывать там, и мне очень хотелось верить, что после нам всем станет легче: мертвым и живым. С такими мыслями я вышел из вагона и с ними же через двадцать минут стоял у серой металлической двери с табличкой "Э. Джабейли". Кнопка звонка неестественно легко поддалась моему пальцу. Дребезжащий звук глухо затрепыхался за бронированной преградой. Послышались шаги. Дверь распахнулась. Я не сразу узнал женщину, появившуюся в дверном проеме - будто фотография в траурной рамке. Лицо иссечено морщинами и глаза - незнакомые мне, печальные глаза. Мне показалось, в них мелькнул страх, но нет... Я ошибся. - Проходи, - предложила она так, как будто мы только что расстались. - Я должен был придти раньше. Прости, не мог. - Знаю, - опустив глаза, прошептала женщина. Я был готов броситься на колени и молить о прощении, но что-то в лице Севы сказало мне не делать этого. - Меня ищут, - признался я, раздеваясь. - Это мне известно. О тебе спрашивали. - Кто? - Полиция, - безучастно сказала Сева, упершись взглядом во что-то позади меня. - А еще приходил человек. - Человек? - с тревогой переспросил я. - Это был очень странный человек. Ему был очень нужен ты. - Что он сказал? - Ничего. Совсем ничего. Он молчал, этот черный человек. - Так почему ты решила, что он хотел меня? - Ты знаешь, Эльдару нравится, когда ты рядом с ним. Он мне часто говорит, что с тобой хорошо молчать. Я содрогнулся от слов Севы. Логика фразы была жуткой, но по сравнению с моей виной... Моя вина неизмерима, и никак мне ее не искупить. - Случайность. Глупая случайность...- я запнулся не находя ни слов, ни сил для продолжения. - Перестань, - поморщилась Сева, - не надо. Хорошо? - Хорошо, - с облегчением согласился я и глубоко вздохнул, как бы сбрасывая с плеч тяжелый груз. - Пойдем, я накормлю тебя, - позвала Сева. Видимо, я выгляжу действительно жалко, коли первая мысль у всякой женщины на моем пути накормить меня. Мы прошли на кухню. - А где дети? - спросил я, прислушиваясь к тишине. - У свекрови... Я ждала тебя, Тим. Ты ведь был настоящим другом Эльдару. Я знала - ты придешь. - Сева, я не могу тебе всего... - Нет, нет... Мне ничего этого не надо, - перебила меня Сева, - Ничего. Мы же договорились... По ее лицу потекли слезы. - Извини, извини, - прошептала она, вытирая их фартуком. - Я сейчас налью тебе суп. Сева загремела посудой - женщина всегда остается женщиной. А мужчина... Мне очень хотелось есть, но я ощущал, насколько ненормально и почти постыдно мое желание. Я уже думал не о том, что сделал многих людей несчастными, а о дымящейся тарелке супа и о том, что надо выглядеть пристойно, умеряя свою жадность. Как прозаично устроен человек. Может быть, он действительно всего лишь плод радиоактивной мутации, а не вершина творения божественного существа? - Божественно, - выдохнул я, отложив ложку. - Пойдем, - позвала Сева, беря меня за руку. В спальне она открыла большой бельевой шкаф и вынула из него стопку белья. - Ты можешь переодеться, - сказала она, осторожно положив белье на постель. - Это вещи Эльдара. - Не стоит, - смущенно пробормотал я. - Брось. Одевай, - выдавила из себя улыбку Сева, - позавчера Эльдар сам решал, что нужно ему, а что нет. Вчера это делали другие. Люди. Похоронили... А сегодня...- Сева запнулась, всхлипнула и вышла из комнаты. Я вздохнул и провел рукой по вещам, хранящим ЕГО запах, помнящим ЕГО тепло. Он мертв, мой друг. Я не знаю ничего о приметах относительно одежды умерших, но какой вред может быть мне? Если я уже не мира сего, если успел уже заслужить Смерть, оплатить Рай и стать достойным Ада. А моя одежда и правда прилично поизносилась за последние дни. Я снял с себя костюм, свитер, рубашку, майку. Выбрал в белье тельняшку и вдруг почувствовал на плечах теплые, ласковые руки. Я повернулся и остолбенел - это была Сева. Я смутился. Сева потянулась ко мне. Губы ее коснулись моих. То был жадный, страстный поцелуй. Она жаждала бури, огня, боли... Я закричал и оттолкнул женщину. Во рту был солоноватый привкус крови. - Прости, Тим, - прошептала Сева, пятясь назад. У двери она остановилась. - Спи спокойно, Тим. Спи спокойно, - ничего не выражающим, почти металлическим голосом пожелала женщина и закрыла за собой дверь. Холодом повеяло на меня, могильным холодом. Я потряс головой, пытаясь избавиться от отвратительного ощущения. Нет ничего страшнее женского проклятия. "Что мне делать? Что?" - устало пробормотал я, опускаясь на постель. Рядом, на тумбочке, лежал сверток. На одном из углов его газета оборвалась, так что можно было определить природу завернутого предмета. Это была книга. Догадка молнией прорезала мою печаль. Я схватил сверток, сорвал с него газету. "Погодин А.Л. Религия Зороастры," - прочитал я на потрепанной обложке. Книга была старая, 1903-го года издания. Как это старик доверил Эльдару такою редкость? Я перелистал пожелтевшие страницы. Все это уже не имело никакого значения. В конечном итоге именно мое любопытство привело к такому печальному состоянию дел. Мое тупоумие... В сердцах я швырнул книгу на тумбочку. Она ударилась об угол и полетела на пол, трепеща страницами, как умирающая бабочка. Обложка оторвалась и упала в сторону, к моим ногам. Не знаю почему, но я поднял ее. Между двумя склеенными картонками был вложен лист. Я потянул за краешек и он легко выскользнул из твердых объятий, развернулся, обнажив свою исписанную мелким почерком поверхность. "Я не знаю, в чьи руки попадет письмо, но надеюсь, что, когда это свершится, меня уже не будет в живых. В моей жизни достаточно моментов, которых я должен стыдиться. Не буду оправдываться, но хочу хотя бы после смерти сделать нечто, что, если не очистит меня в глазах потомков, то хотя бы не сделает имя мое хулой. В 1941 году мой учитель Борис Анатольевич Хмельницкий привез из экспедиции 9 табличек с клинописным текстом. Эта находка была совершенно неожиданной для местности, где проводились раскопки и, наверное, стала бы сенсацией, если бы не разразилась война. Я был мобилизован, воевал, имел ранения и вернулся только в 1946 году. Хорошо помню тот день, когда я пришел в свой институт. Борис Анатольевич очень обрадовался встрече, но в присутствии посторонних и сослуживцев вел себя со мной подчеркнуто холодно. Мне были неясны причины такого поведения. Как-то я задержался в библиотеке. В большом читальном зале я был практически один. Вошел Борис Анатольевич. Он взял какую-то книгу и сел недалеко от меня. Когда библиотекарша вышла по какой-то причине, он подошел и сунул мне в руки небольшой сверток. "Сохрани это, Рза. Внутри записка. Ты все поймешь. Никому не говори", - отрывисто сказал он и вернулся на свое место. Происшедшее было удивительно для меня, но я не подал виду. Дома в свертке я обнаружил гипсовые слепки с девяти клинописных табличек и записку, где меня просили в течение 10 лет бережно хранить их. Это было завещание Хмельницкого. Через десять дней его арестовали. Больше я не видел моего учителя. Я считал своим долгом продолжить его изыскания. В 1965 году я подготовил к публикации работу. Стержнем ее был перевод первой таблички, где излагалось сказание о слугах Ахуры. Я сдал ее в научный отдел института. Спустя несколько дней в дверь раздался звонок. На пороге стоял чрезвычайно приятный, прекрасно одетый мужчина. Не представившись, он выразил желание переговорить со мной. Я очень удивился, но пригласил его войти - он не был похож на человека, которому можно отказать. Я уже не помню всех деталей беседы, но смысл ее был в том, что публикация моей работы несвоевременна. Мне предложили забрать ее из научного отдела и прекратить всякие исследования в этом направлении. Взамен мне были обещаны всякие блага. Я выставил этого человека за дверь. Он мне дал неделю на размышление. Спустя два дня в моей квартире случился пожар. Потом меня жестоко избили. В довершение ко всему парторг института сообщил, что имеются сведения о моем некоммунистическом образе жизни и, что этот вопрос будет рассматриваться на ближайшем собрании ячейки. Спустя неделю после знаменательного визита я понуро брел домой, когда рядом остановилась черная машина. Двое молодцов затолкали меня в нее. Впереди восседал тот самый визитер. Я почти со стенографической точностью помню ту беседу. "Ну, что, Рза Расулович?" - спросил он, улыбаясь. Я, помнится, здорово разозлился. "Неужели вы думаете, что на вас управы нет?!" - закричал я. "Да, я так думаю," - улыбнулся мужчина и вынул из кармана красную книжицу Комитета Государственной безопасности. "Ну, что, Рза Расулович?" - снова спросил он. И тогда я сломался. Да, сломался. Это мой стыд и позор. Я пообещал, что завтра забираю работу из научного отдела. "Ее вы отдадите мне вместе с черновиками. И имейте в виду, что следующего раза не будет", - пригрозил мой злой гений. Снова одарив меня своей замечательной улыбкой, он добавил: "Не надо расстраиваться. Если будете вести себя подобающим образом, скоро станете профессором". Работу я отдал, вел себя хорошо и действительно стал профессором. Я так и не узнал, как звали того странного человека. Но его слова, улыбка навсегда запечатлелись в моей памяти. И вот еще что: на его платке были вышиты инициалы "Э.Д." Гипсовые слепки я уничтожил, но прежде снял с них отпечатки. Их я спрятал во втором томе "Всеобщей истории" Игера. Книга находится в Библиотеке Академии Наук. Дорогой человек, читающий эти строки, прошу тебя изъять их оттуда и в присутствии свидетелей передать вместе с этим письмом в Президиум Академии Наук Республики, т. Ханакаеву. На прощание скажу только одно: эта исповедь не оправдание, это запоздалая попытка исполнить свой долг. Рза Джабейли" Я окончил чтение. Не могу сказать, что письмо пролило свет на последние события, но кое-что мне стало ясно. Вот только что именно? Человек вообще странное создание. Часто у него появляется такое ощущение, что ему все под силу - еще немного, и он разрешит все проблемы, стоящие перед ним. Однако проходит мгновение, и многое оказывается еще более туманным и отдаленным. И сейчас реальность все более отдалялась от меня вместе со здравым смыслом и покоем. Общее всегда проявляется в частном - не новая мысль... Мне снился парень из поезда со странной фамилией Брук. Он о чем-то беседовал с Максимом Максимовичем и одновременно ловко штопал его разъятое тело громадной иглой. Максим Максимыч же говорил мало и все хватался за горло, не позволяя звукам вылетать сквозь неплотный шов. - ... а какое ремесло после наук станем считать всех труднее? спрашивал Улисс и сам же отвечал. - По-моему, лекарем быть или менялой. Лекарь - тот знает, что у народишка в кишках делается... Ну, а меняла - тот сквозь серебро медь видит. То же и у скота, волы да овцы всех больше работают: по милости волов хлебушко жуем, а овцы - так ведь это их шерсткой мы красуемся. Эх, волки позорные, - и шерстку носим, и баранинки просим! Ну, а пчелы - те совсем божьи несушки: плюют медком, и пускай говорят, что они его от Юпитера брали. С того и жалят: где сладкое, там и горькое! - Так это же пошлый Петроний! Банальнейший Трималхион! - воскликнул я, возмущенный. - Пчела, пчела, - зашипел Максим Максимыч, указывая пальцем на меня. - Оса, милейший, - поправил его Брук и добавил с сожаленьем, - и вовсе бесполезная зверюшка. - Тварь, - всхрипел астролог. - Божья, - с почтением сказал Улисс Брук. За наступившей недолгой паузой грянул гром аплодисментов и занавесь скрыл сцену. Аплодисменты не смолкали, и могучие голоса завопили восторженно: "Автора! Автора!" На краю сцены стоял бледный римлянин с перерезанными венами на руках, но публика, не обращая на него внимания, продолжала требовать автора. Яркие, слепящие лучи света вырвались из-под занавеса. Он задымился, вспыхнул. Огонь пополз по его вышитому простору. Что-то нагло вторглось в мой сон. Что за свинство - уже неделю выспаться не дают. Я открыл глаза. Все в красно-серых тонах. "Пожарники", - было первой моей мыслью. Но тут же на моих руках щелкнули наручники. - Не расстраивайся, Арский, - весело сказал седовласый, но еще не старый мужчина в штатском. - В камере отоспишься. - Это нарушение моих гражданских прав. Моя невиновность очевидна, - заявил я решительно, хотя это и было глупо. - Ну, конечно, невиновен... Так и скажешь тому, кто будет приводить в исполнение...- в глазах начальственного типа мелькнули стальные искорки. - Еще имел наглость явиться в этот дом. Хорошо, что Сева-ханум оказалась такой крепкой женщиной. Окончив обличающую тираду, мужчина в штатском поднялся. "Пора," -заключил он, хлопнув в ладоши. Меня подхватили под руки и поволокли к выходу. У двери стояла Сева. Новоявленной Юдифи не хватало только моего меча и моей головы у ног. Но полностью вжиться в роль несчастного Олоферна мне не дал мой конвоир, применив классический прием полицейского боя -"Пинок под зад". Внизу стоял кортеж из нескольких самых обычных "Жигуленков". Как только меня усадили в один из них между двумя накачанными парнишками, он молнией сорвался с места и понесся по улицам нашего прекрасного города. Странные чувства обуревали меня. Конечно, я арестованный, но при определенной доли воображения... У кого из нас не возникало желания, вот так, на бешеной скорости, в сопровождении машин и охраны промчаться по загипнотизированным твоей тайной и твоим великолепием улицам. Да, замечательно. Равнение на... Когда за машиной со скрежетом закрылись автоматические ворота, я сообразил, что мы приехали не к президентскому дворцу - слишком мрачно-решетчатой была архитектура. Меня обыскали, отобрали ремень и шнурки, а потом долго вели по темным коридорам. Я находился в прострации. Где-то далеко беседовали мои конвоиры. - ...его знает. Куда этого? Все переполнено... - Сказали в триста тринадцатую. - В триста тринадцатую? - Да, там вчера Кифирчика порезали. - Ну, самого Кифирчика!? "Ты сейчас проснешься, Тим... Ты сейчас проснешься..."- уверял я себя без особого успеха. Наконец, мы остановились у тяжелой двери с намалеванным красным числом "313". От этого красного меня стало мутить, однако дежурный, не обращая внимания на состояние моего здоровья, отпер дверь. За ней обнаружилась комнатенка с двумя двухъярусными нарами. Меня втолкнули вовнутрь и дверь со скрипом захлопнулась. Три пары "ласковых" глаз уставились на меня, как на восходящую звезду советского стриптиза. Мой мозг работал в форсированном режиме, пытаясь вспомнить все когда-либо и где-либо встречающиеся упоминания о тюремных традициях. "Сейчас будут стелить полотенце", - подумалось мне. Однако вместо этого чернявенький, с отрезанным ухом малый, нежно сказал: - Фраерочек прибыл. - Хорошенький мальчонка, - добавил обритый наголо громила, демонстрируя ослепительно гнилую улыбку. Кажется, судьба свела меня с мерзкими обновленцами. Пока я размышлял о вымирании ритуальности, маленький плюгавенький мужичок соскочил с нар и, подбежав ко мне, повернулся задом. - Для начала поцелуй меня в попку, - жалостливо попросил он. Подобная перспектива меня вовсе не прельщала. "Это все моя невинная ангельская внешность, - в сердцах сказал я себе. - Придется наводить порядок". Для начала я с оттяжкой заехал просителю немного ниже места, что соскучилось у него по ласке. Мужичок завыл и стал бить поклоны о цементный пол. Его коллеги угрожающе поднялись. Что ж, пришла пора явить криминальной общественности свою небесную сущность. Я сосредоточился, натужился и... бесполезно. Ничего не получалось. Рецидивисты приближались. Я напрягся что есть силы - в глазах потемнело, но, видимо, без меча как ангел я абсолютный импотент. "Боженька, ты втравил меня в эту историю, ты меня и выручай", - взмолился я, расслабляясь. - Тим, кореш, ты ли это! - неожиданно воскликнул чернявый. Я испуганно закивал ему. - Кучерявый, - толкнул он лысого, - это же Тим. Я продолжал дергать головой, ничего не соображая. - Вставай, Педрило, - пнул ногой Чернявый все еще лежащего на полу плюгавенького мужичка, - у нас сегодня праздник. И тогда я вспомнил. - Чина! Боже мой, Чина! - завопил я и бросился к другу детства на шею. Вообще наша дружба в те давние времена носила несколько странный характер. Наш милый математик посадил отчаянного хулигана и двоечника к пай-мальчику, то есть ко мне. Не знаю, чего добивался учитель, но через неделю пай-мальчик ругался, как сапожник с базарной улицы. - Ах ты, мой милый сукин сын, - почти рыдал я, растроганный, - как ты здесь оказался? - Я-то ладно, тюрьма - мой дом родной, - горделиво сказал Чина, - но ты-то, ты - один из первых трахальщиков мозгов в классе - как ты попал в наши палаты? Я тяжело вздохнул, перешагнул через Педрило, который уже пришел в себя, но подниматься опасался. - Это долгая история, - с грустью сказал я, - Какие нары свободны? - Да, любые, - махнул рукой Чина. - Тебя по какой? - Не мастер по кодексу, - скромно признался я, располагаясь слева, - убийство. - Мокрое значит, - присвистнул Чина, - Круто. Мы здесь все по хозяйственным сидим. - А Кифирчик? - поинтересовался я, усмехаясь. - А что Кифирчик? - угрожающе забубнил Кучерявый. - У Кифирчика ножечек с хлеба соскочил, Тимоха. Он это сам подтвердит, - серьезно сказал Чина и добавил тихо, - а стукачи у нас обычно делают харакири. - Да, я в коридоре слышал, - побледнел я, вглядываясь в опасный мрак глаз друга детства. - Верю, Тим, верю, - улыбнулся он. - Педро, топливо доставай. Гулять будем. - Это я щас, - вскочил с пола Педро и достал откуда-то бутылочку. - А он за что? - спросил я. - Изнасилование крупного рогатого скота с отягощающими последствиями, - сказал Чина и кучерявый загоготал. - Не надо гнать, - обиделся Педро, - у меня склад сгорел. - Душа у тебя сгорела, Педро, - уточнил Чина, тоном заезжего американского проповедника. - Душа, душа, - забормотал Педро, - сдалась мне эта душа. Пить давай... И мы дали. Самогончик оказался знатным - с одной бутылочки заторчали все. Потом была ночь. Этакая странно темная, полная специфических звуков тюремная ночь, быстро сменившаяся не менее странным тюремным утром. Как только мы открыли глаза, Чина принялся инструктировать меня, как следует держаться на допросе. В общем, дело обстояло не так плохо. Главное, как я понял - правильная позиция. "Вообще-то дело твое табак", - сказал, оканчивая инструктаж, Чина. Конец фразы совпал с вращением ключа в замочной скважине. Толстый, жирный служащий нашего пансиона повел меня на допрос. После темных, мрачных тюремных коридоров маленькая комнатка следователя показалась сказкой тарантолога во плоти. Только сам следователь никак не походил на представителя ангельской судейской братии. В этом высоком человеке с интеллигентным лицом было что-то, вызывающее антипатию, выражаясь языком пролетарского вождя можно сказать: "антипатию воинствующую". - Садитесь, гражданин Арский, - предложил он, приподнимая очки, таинственным образом удерживающиеся на его чрезвычайно узком носу. - Я Анатолий Микаилович Крапивин - ваш следователь. - Очень приятно. Я - Тим Арский - ваш подследственный. - Приятно не менее. Итак, любезный мой, какая злая судьба привела вас в наши пенаты? Как дошли вы до такой жизни? - Вопрос, полагаю, в большей степени риторический, - невозмутимо сказал я. - Действительно? - спросил Крапивин, видимо немало удивившись моей интеллектуальности. - Хорошо, не будем заострять внимание на происках судьбы. Перейдем к делу, коли вы такой любитель точности. А фактография такова... - Боюсь, я ничем не смогу вам помочь. - То есть, вы хотите сказать, что совершенно невиновны. Опасаюсь, подобные заявления не имеют смысла. И еще замечу, что они не пользуются у нас популярностью. С точки зрения закона, и имея некоторую пристрастность, к ответственности можно было бы привлечь каждого, достигшего совершеннолетия. - И все равно я невиновен. - Хорошо, - вздохнул следователь, - Вы видели мультфильм "Козленок, который умел считать"? - Классика. - Считайте. Убийство Рзы Джабейли - раз. - Да, но я все объясню... - Потом, - отмахнулся Крапивин. - Убийство Андрея Ступнина и Фаика Ахмедова - два - Постойте, постойте... Кто они такие. Никогда не знал их. Первый раз слышу. - Ну, как же, уважаемый? - удивился следователь, - резня у синагоги - не ваша ли работа? - Я, я... - Не упорствуйте, Арский. Благодарите Бога, что мы не вменяем вам в вину смерть Эльдара Джабейли, хотя я могу и передумать... Мне стало не очень хорошо. Оперативность наших следственных органов потрясала. - Не убивал, - твердо сказал я. - Ну, что ж, если вы желаете вопить "Невиноватая я" - вопите. Не думаю, правда, что от этого улучшится состояние вашего здоровья. Есть свидетели, видевшие вас за несколько часов до того как вы вызвали полицию, входящим в дом профессора. Есть свидетели кровавой бойни, учиненной близ синагоги. И есть улики. Следователь подтянул к себе древний телефонный аппарат, несомненно, помнящий хриплые голоса вершителей судеб времен культа личности. "Все по делу Арского", - сказал он в черную мглу трубки. Минуту спустя, заполненную нервным постукиванием пальцев следователя, вошел мой конвоир, отягощенный не только нечистой совестью, но и двумя свертками. - Позови Хикмета, - сказал ему мой "прокуратор", - пусть поприсутствует, а то здесь режущий инструмент. Арский - парнишка шустрый. - Хикмет! - рявкнул конвоир, приоткрыв дверь. В комнату вбежал высокий молодой человек с зачатками брюшка в нижней части тела и мздоимства - повыше. - Вот что, Арский, - сказал мне следователь, - я хочу показать тебе орудия убийства - не думаю, чтобы ты видел их в первый раз - и заключение экспертизы. Я человек гуманный, не люблю мучить подследственных, так сказать, "чинить насилие и произвол". Оформим все, как чистосердечное признание и шанс есть... Иначе... - Иначе вы лишитесь своего паршивого места, драгоценный мой, - предложил я свой вариант развития событий, чувствуя необычайный прилив сил. - Шутить изволишь? - нехорошо спросил Крапивин, поглаживая длинный сверток перед собой. - У меня большие связи, - признался я. - Позвольте полюбопытствовать, где? Я показал пальцем наверх. - Там мой кореш. - Не гони, - хмыкнул следователь. - Педрило вас никто не кличет? - поинтересовался я, с трудом сдерживая смех. - Хикмет, у него, кажется, болтик открутился, - расстроился Анатолий Микаилович. Крепкий тычок в затылок скинул меня со стула. По комнате распространился запах горелого. - А вот это вы напрасно, - пробормотал я, поднимаясь. Следователь тоже понял это, но было уже поздно. Сверток под его рукой в мгновенье вспыхнул. Завопив, Крапивин выдернул из пламени обожженную руку. - Тушите, ослы! - заорал он. Один из конвоиров выбежал из комнаты. Хикмет с разинутым ртом смотрел на огонь. - Романтик, - посочувствовал я ему. Меж тем огонь потух. На обугленном столе лежал, блистая в искусственном свете, мой меч. Боже, велика сила твоя. Как соскучилась моя рука по могущественной тяжести твоего оружия. Я поднял меч перед собой. Позади что-то щелкнуло. Я волчком повернулся вокруг оси - клинок со свистом рассек воздух. Звякнул металл. - Руки вверх, - неуверенно приказал конвоир, удивленно разглядывая пистолетную рукоять, навсегда лишенную ствола. - Сувенир от компании "Бог лимитэд", - великодушно сказал я и подошел к окну. Трех ударов оказалось достаточно, чтобы освободить его от толстых прутьев решетки. Я хотел было уже прыгать, но вовремя спохватился. - Простите, Анатолий Микаилович, забыл, - извинился я, подбирая со стола пакет и папку с документами. Следователь что-то хотел сказать, но слова застряли в его горле, превратившись в хрип, близкий к предсмертному. - Ариведерчи, гражданин начальник, - душевно попрощался я с ним. - А ты, малыш, - обратился я к вбежавшему парню, страстно обнимающему огнетушитель, - слушайся папу и маму. Прыжок мне явно не удался. Паршивая аэродинамика спадающих брюк и отсутствие опыта привели к необходимости торможения с помощью части тела к этому совершенно не приспособленной. Ощущения были не самые приятные, но возможности отдаться страданию в полной мере я не имел. Подскочив к стене, я с размаха рубанул ее мечом. Бесполезно. Камень моя "скрипка" не брала. Тогда я побежал по двору, вдоль стены здания. Металлические преграды, как картонные, рушились предо мной. Каждая моя клетка испытывала почти оргиастическое наслаждение от происходящего. В секундах, стремительно летевших со мною, я видел вакханок и фавнов. Они чудили, куролесили. Безумное веселье овладело мною. Сердце грохотало в груди, кровь пульсировала в висках. С криком ворвался я в центральный двор и со скоростью спринтера, до ушей накаченного допингом, бросился к воротам. Не останавливаясь, я нанес по ним круговой рубящий удар. Пораженная охрана задумчиво наблюдала за процессом резки листовой брони. Шустрый солдатик, которому, видимо, были неинтересны курсы кройки и шитья, сдернул с плеча автомат и музыкально заорал "Стой!", но свобода уже радостно встретила меня у входа. Я пробежал мимо КПП и очутился около собирающегося въезжать белого BMW. Аккуратно срубив дверь, я вскочил в салон машины и, приставив меч к испуганному водителю, вежливо попросил: - Гони, иначе скоро встретишься с моим шефом. Водитель уточнять ничего не стал, уверенно сделал демократический выбор, немедля развернулся и поехал по шоссе. Вслед нам почему-то не стреляли. Как только тюрьма скрылась из виду, мы остановились. Похоже, что погони за нами не было. - Костюм и пальто, - приказал я, снимая с себя опротивевшие, пропахшие камерными запахами, вещи. Мой "кормчий" молча разделся. "Спасибо", - поблагодарил я его, облачаясь в экспроприированное. Заложник опасливо переступал с ноги на ногу. Мой взгляд задумчиво скользнул по его жалкой фигуре. Тогда он нерешительно снял часы, массивный золотой перстень и протянул их мне. "Зачем? - засмущался я, - вы поняли меня превратно, это излишне... Хотя... Если вы так желаете". Часы прекрасно смотрелись на моей руке, а перстень пришелся в пору на безымянный палец. "А теперь от дороги бегом марш!" - скомандовал я. Водитель радостно и легко побежал к кипарисовой роще - отсутствие собственности благоприятно сказывается на спортивных результатах. Я поднял руку и остановил синий "Москвич", очень кстати появившейся из-за поворота. - К вокзалу подвезешь? - спросил я его хозяина. - Садись, - буркнул мужик, потрясающий своей нефотогеничностью. Его лицо было исчерчено то ли морщинами, то ли шрамами и выглядело совершено безобразным, так что я сразу окрестил его Квазимодой. - Плачу за скорость, - объявил я, захлопывая дверь. В костюме обнаружилась приличная сумма денег и удостоверение начальника тюрьмы, что позволило мне удовлетворенно заключить: "Бог не фраер!" и избавиться от мук совести. - Ты откуда такой прикинутый? - спросил Квазимода через несколько минут езды. - Извините? - непонимающе посмотрел я на него. - Ну, я хочу сказать, одет так шикарно. В этих местах небезопасно вот так, на шоссе... - Любовница сбежала с первым попавшимся водителем "Автотранса", прихватив с собой ключ зажигания, - дал я первое пришедшее в голову объяснение. - А че это она? Дурочка что ли. Мужик такой. "БМВ"... - Виноваты мои неординарные сексуальные вкусы и запросы, - признался я и сокрушенно вздохнул. - Грешишь! - радостно констатировал мой новый кормчий. - А кто не грешит?! - скорее цинично ответил я, чем спросил. - А Бога, Бога не боишься? - А ты? - Ну, с ним я в ладах. У нас соглашение. - Соглашение? - переспросил я, решив, что ослышался. - Ну да. Если с дьяволом можно заключить договор, то почему с Богом нельзя? - Действительно, почему бы и нет. - Посмотри сколько по его воле или по его попущению бед происходит, сколько гибнет людей, мучается. Я вот и говорю однажды ему... - Кому? - удивленно спросил я. - Богу, конечно, кому же еще. И вот говорю ему: "Господи, посмотри что творится. Разве в этом нет твоей вины? Давай так: "Я прощу тебе все это, а ты прости мне мои грехи". На том и сошлись. - И что? - И ничего. Как видишь - отлично! - ответил водитель и спустя мгновение засмеялся. - Шучу. А ты попался. Поверил небось. Прочитал я эту историю где-то. - Да, попался, - согласился я, копаясь в памяти. - Признайся, что с любовницей и "Автотрансом" - лапша. - Признаюсь, - подтвердил я, и, углубившись в изучение шрамов водителя, спросил, - А ты не боишься, что Господь возьмет и накажет прямо сейчас за вольное обращение со своей персоной? Положим, машина раз и в кювет. - Ну, нет... Во всяком случае, не сейчас. Ты можешь пострадать в этом случае, а когда сойдешь - ему уже не до меня будет. - Наверное, ты не знаешь притчи о человеке, который много грешил, богохульствовал. - А ты расскажи. - Жил-был человек - распутный-распутный. Такой греховодник, что неизвестно как его земля на себе носила. Однажды попал в жуткую переделку, такую, что смерти не миновать никак. Взмолился тогда: "Боже, такой я, дескать, не мазанный, сухой... Прости, спаси, а я обещаю впредь вести праведный образ жизни". Услышал его Бог. Спас. Ну а он, блудодей, продолжай себе грешить. Прошло время и как-то случилось ему отправиться в морское путешествие. Только отошел корабль от берега - разыгралась буря. Паника. Корабль тонет. Грешник на колени. "Боже, - взмолился он, - знаю это ты меня караешь, но как же остальных погубишь? На корабле столько людей!" И тогда прогремел голос с небес: "Знаешь, чего стоило всех вас, грешников, на одном корабле собрать?" - И где такой большой корабль нашелся, - засмеялся водитель, но смех этот был недолгим. Из-за поворота выскочила грузовая машина. Я почувствовал, что столкновение неминуемо. Мой водитель крутанул руль вправо, нога его судорожно вдавила педаль тормоза. Грузовик чудом пролетел мимо, лишь чиркнув колесом о наше крыло. Но радоваться было рано. Нашу машину занесло. Она скользнула по асфальту до обочины и медленно сползла в кювет. Некоторое время мы сидели молча. - Выходи, - тихо сказал водитель. - Извини, но я... - Кому сказал - выходи, - зло повторил он. - Не повезу тебя, мудака. Я открыл дверцу и вышел из машины. Поразмыслив немного, снял с пальца перстень и бросил его на переднее сиденье. С трудом поднялся по крутому откосу, окинул взором безнадежно пустынное шоссе и двинулся по нему в сторону города, проклиная свое невезение. Каждую минуту могли появиться преследователи, а я - вот, на блюдечке с пресловутой голубой каемочкой. Единственным выходом было дойти до ближайших кипарисовых зарослей и, скрывшись там, дожидаться попутной машины. Цель была рядом, когда меня обогнал автомобиль, из которого я был недавно выдворен. Проехав немного, он остановился. Я решил пройти мимо с презрительным выражением лица и гордо поднятой головой, но когда поравнялся с ним, дверца отворилась и до моего слуха донеслось миролюбивое предложение водителя: "Садись". Мое положение не располагало к демонстрации принципиальности, хотя пококетничать я люблю. Мы неслись по пустынному шоссе. За нарастающим беспокойством никакого удовлетворения не ощущалось. За каждым поворотом чудился полицейский патруль, но Бог миловал, а почему - стало понятно только у вокзала. От него, от станций метро шли люди. Над толпами плыли разноцветные знамена и транспаранты. Итак, мой город снова ввергался в революционную круговерть. Можно не сомневаться, что полиции сегодня не до рецидивиста Арского. - Я сойду здесь, - сказал я водителю. Он остановил и протянул мне перстень. - Забери, - сказал он коротко. - Но это ничего не стоило мне. Отдал от души, - попытался я сопротивляться. - Нет, забери, иначе я выкину, - настаивал водитель. - Выкинь, - согласился я, вылезая из машины. Водитель швырнул перстень в окно. - Тогда позволь заплатить, - сказал я, вынимая пачку кредиток из кармана. - Не позволю, - ответил водитель и, захлопнув дверь перед моим носом, уехал. Кажется одним праведником на земле стало больше, что несомненно радовало, но на традиционный вопрос "Что делать?" не отвечало. Решение о дальнейших действиях следовало принять не мешкая, но, прежде всего, необходимо было избавиться от тюремного груза. Пакет с кухонным ножом, я бросил в мусорный бак, а папку, не мудрствуя лукаво, принародно сжег, чуть было не став инициатором штурма здания районной Прокуратуры. Совершив два этих важных и приятных дела, я пошел вдоль улицы в сторону, противоположную движению толп возбужденных сограждан. Кто знает, может быть, они движутся только потому, что Арскому нужна свобода? Но что есть моя цель? У Ангела Арского цель всеобъемлющая - наказание зла, причем в достижении ее он не всегда располагает собой. У человека же Арского устремления куда более скромные - спасти свою шкуру, охотников до которой предостаточно. Но я не позволю превратить свою жизнь в бесплатный тир. Если учитывать пророчество: "накажешь зло и уйдешь в небытие", то, пожалуй, человеку с ангелом не по пути. Жаль только полюбовно разойтись нельзя... "Стоит ли цепляться за жизнь, если в существовании Господа сомнений нет?". Давно я не слышал этого голоса. Боженька снова начал свою пропаганду. Слушай, Господи! Да, я верю в тебя. Я твердо знаю - ты есть, но теперь неизвестно мне одно: ЧТО ЕСТЬ ЧЕЛОВЕК? Что ждет меня в предрекаемом небытии? Какие сны будут сниться мне там? Какие чувства будут питать мою душу и будет ли что вообще для этой души? Комплекс принца Датского. Я - слабый человек. Не торопи меня. Ты же сам дал своему творению свободу выбора, как же можно тогда неволить меня? "Ты Ангел". Ошибка. Человеческое от божеского отличает одно: конечность, осознание конечности, СМЕРТЬ. Я смертный Ангел, следовательно, прежде всего человек. Этот человек сейчас пойдет и, согласно данной ему свободе, купит билет куда-нибудь далеко-далеко... "А ты пытался умереть?" Неужто мне предлагают вознесение по образу Еноха? "Как ты глуп!" - расстроился мой невидимый оппонент. Достойно терпеть поражение может не всякий. Я удовлетворенно поднял глаза к небу. Красными буквами на серых облаках было начертано: "ПОСМОТРИМ, МОЖЕШЬ ЛИ ТЫ..." Как мне надоели эти дешевые эффекты. Я вернулся к вокзалу и купил билет до Симферополя. Поезд отходил вечером. Как-то надо было убить время. Надеюсь оно будет моей последней жертвой. Вообще, для человека, начинающего новую жизнь, главное не иметь долгов в старой. Их у меня почти не было, за исключением одного. К счастью, я имел все необходимое чтобы расплатиться. Дом Милы располагался недалеко. Поплотней закутавшись в пальто, я пошел в его направлении. Чем ближе я подходил к нему, тем шире становился поток воспоминаний. Эта улица видела не единожды печального влюбленного и только один раз печального убийцу... Но нет, нет... То было не убийство. Справедливость. Добром на добро, справедливостью на зло. Только так. Я вошел в парадную. Третий этаж. Странно. Дверь изуродована и опечатана. Засосало под ложечкой. Преодолевая охватившую меня дурноту, я позвонил в соседнюю квартиру. - Кто? - отозвался женский голос, после длительного периода шарканья и шуршания. - Я хотел бы узнать о ваших соседях. Дверь приоткрылась, насколько позволяла цепочка. В образовавшейся щели показалось некрасивое женское лицо. - А вы кто? - спросило оно, изучив мою потрепанную внешность. - Я друг Милы. - Она пропала. - Как пропала? Что вы говорите? - Такой ужас! Сегодня ночью кто-то ломился в их дверь. Я выйти, конечно, побоялась, но в полицию позвонила. Знаете, такой милый лейтенант. Я его чаем поила. Он так устало выглядел. Говорит... - Где Мила? - нетерпеливо перебил я женщину. - Я же вам рассказываю. Какой вы странный. Полиция приехала. Все в квартире побито. Меня туда приглашали. А в одной комнате вообще все вещи в щепки изрубили... А лейтенант, знаете ли, на моего покойного мужа похож. Такой приятный молодой человек... - Где Мила? - закричал я. Женщины отпрянула и с испуга захлопнула дверь. Я в сердцах пнул ногой в ее деревянную плоть. Добиться чего-либо от старой перечницы не представлялось возможным. Я медленно пошел вниз. Мысли растекались в разные стороны. Глупо, невообразимо глупо. И жестоко. Почему она не захотела быть со мной? Она занималась физикой, но разве можно быть физиком, имея глаза поэта? Женщина... "Я такая, сякая..."- часто говорила она мне. "Ну, и что, - отвечал я ей, - давай попробуй вот это". Она соглашалась, но, конечно, слова ничего не стоят. Соглашалась и спрашивала, дескать зачем я так тревожусь? Почему пытаюсь растормошить ее? А я просто любил. Любил... Все было бы по-другому будь она со мной. Я защитил бы, спас... Несчастный лирик. Я остановился на последнем пролете. Тревога прорезала туман горьких мыслей, голова сделалась ясной. Я знал, я чувствовал... Меня ожидали. Стараясь не шуметь, я обнажил меч. Там, под лестницей, скрывался мой недруг. Факт, известный мне, верно очень расстроил бы его: "У него не было шансов". Я легко перемахнул через перила... Наверное, мое падение длилось мгновение, но для меня оно растянулось в вечность. Медленно приближался пол. Вот напряженное лицо человека во мраке. Он еще не подозревает, что возмездие почти свершилось. Он ждет моего медленного, безмятежного сошествия по лестнице. Я выворачиваю кисть, меч касается его горла и только после ноги становятся на потрескавшуюся плитку пола. Человек вздрогнул, вжался в стену. На искаженном лице смятение, в глазах - ужас. - Привет, - миролюбиво поздоровался я, - извини, заставил тебя ждать. Незнакомец ничего не ответил. - Кто тебя послал? - жестко спросил я. - Я, я-я... я не знаю... - заикаясь ответил человек, - ко мне подошли на улице... меня попросили. - Только не трепись. - Нет. Это правда. Он... Он дал много денег, - человек полез во внутренний карман плаща. Я резко перехватил его руку и осторожно вынул ее. В его ладони были смятые купюры. - Вот, забери все, - взмолился человек, протягивая их мне. - Он приказал убить меня? - Нет, что ты, нет... Он велел передать человеку, который ко мне подойдет, записку. Она у меня в правом кармане. Я протянул руку и вынул бумажку. Она была мерзка. С отвращением я прочитал: "Здравствуй малыш. Если хочешь видеть свою подружку в здравии, положи меч в синюю машину, что стоит на углу этого дома. Сделал дело, гуляй смело!" Я швырнул листок на пол и с яростью принялся топтать его. - У тебя спички есть? - спросил я испуганного курьера. Он кивнул. - Сожги ее. Когда огонь пожрал бумагу, я вздохнул с облегчением. - Как тебя зовут? - Меня? Олег. - Хорошее имя. Олег, желаешь заработать еще немного? - Можно, - неуверенно согласился он. - Давай твой плащ, - приказал я, снимая пальто, - и одевай это. - Зачем? - Делай что тебе говорят. Мой новый знакомый повиновался. - Сейчас ты возьмешь этот меч и отнесешь его в синюю машину на углу, - объяснил я, вдевая меч в ножны. - Понял? - В общем-то да. А зачем? - Вот деньги, - протянул я тоненькую, но достойную пачку купюр, не ответив на его вопрос, - только до рукояти ни в коем случае не дотрагивайся. Олег осторожно взял меч и вопросительно посмотрел на меня. - Иди, - подтолкнул я его к выходу. Он вышел и медленно двинулся к углу дома, опасливо держа меч на вытянутой руке перед собой. Остановившись около машины, осторожно положил его в открытое окно и пошел обратно. Неожиданно на другой стороне улицы появился человек. Так же незаметно образуется тень, когда Солнце вдруг выглядывает из-за облаков. Когда я понял, что за предмет он держит в руке, было уже поздно. Мягкое чмоканье не нарушило спокойствия улицы. Мой посланник, вскинув руки, повалился на асфальт. Убийца прыгнул за руль автомобиля и тот рванулся с места. Я выскочил из парадной. В тот же миг над удаляющейся машиной взметнулось пламя. Дрогнула земля под ногами. Взрывной волной меня опрокинуло. Зазвенели выбитые стекла. Огонь разбухал, пожирая металлическое тело, превращая его в искореженный скелет. Я поднялся и быстро побежал к нему. Недалеко целый и невредимый лежал мой меч. "Два ноль в мою пользу", - сказал я, пряча его под плащ. Мне было жаль моих наивных врагов. Они полагали, я по своей воле владею страшным оружием, карающим непокорных и грешных. "ТЫ ПРОИГРАЛ!" - было начертано на облаках. "Я выиграл!" - воскликнул я, но... Я проиграл... Мне не нужен билет, я не увижу далекий незнакомый город, у меня не будет спокойной человеческой жизни... Господь сделал сильный ход. Я был скован умело поставленной королевой. Странно устроена жизнь. Почему-то козырными картами в ней против нас чаще всего оказываются люди, которых мы любим. Возможно, так происходит потому, что любовь является с одной стороны проявлением слабости, а с другой - чувством глубоко эгоистичным, ибо в других мы любим прежде всего себя - себя отсутствующего... Ладно уж, я счастливый человек. Немногим предоставляется возможность поменять свою никчемную жизнь на красивую смерть во имя высокого чувства. Выгодная, по-моему, сделка. Я огляделся. Невдалеке лежал мой посланец. Я подошел к нему и опустился на колени рядом. Он был жив, но раны говорили о временности этого явления. Из больших глаз текли слезы. - Не бойся, все будет хорошо, - спокойно сказал я ему. - Он есть. Бог. Я - ангел его. Уже сегодня будешь в царстве небесном. - Мне понравилась твоя шутка, - прохрипел человек и в серых глазах отразилось серое небо. Я поднялся. Безжизненное тело белым пятном разнообразило асфальт, гармонируя с жертвенным пламенем горящей машины. Улица пустынна, лишь в нескольких окнах испуганные любопытные лица. Я махнул рукой этим банальным рожицам и заспешил прочь от отыгранной сцены. Город казался заброшенным и забытым. В пору политических волнений средний гражданин всегда сидит дома. Он боится погромов, повышения цен и гриппа. Опасается продемонстрировать нелояльность к будущей власти или выказать неуважение к настоящей. Таков он, средний гражданин. Во многом он похож на среднего ангела, который сейчас брел по обескровленным капиллярам переулков в сторону бульвара. Серый ангелочек - мне не избавиться от этого имиджа, как не избавиться от ржавых пятен крови на крыльях. Размышляя о все усложняющихся условиях своего существования, я не заметил, как оказался перед серой громадой древней башни. Она впечатляла. Мощный цилиндр с внушительным контрфорсом - сооружение воздвигнутое кем-то, когда-то рядом с морем. Символ идеи, превратившийся в растиражированный символ города, смотровую площадку для многочисленных в былые времена туристов. Давненько я не поднимался наверх. Я загорелся желанием сделать это сейчас, но дверь оказалась запертой - в смутное дни исправно функционируют только больницы и госпитали. Я уткнулся лбом в дерево двери, надеясь найти в нем силу тысяч рук, касавшихся его. - Я могу вам помочь? - Нет, не думаю, - ответил я спокойно, медленно оборачиваясь на голос. - Как хотите, - сказал пожилой человек в пальто, роговых очках и фетровой шляпе, собираясь продолжить свой путь. - Хочу, - вдруг сказал я, - Хочу подняться наверх, на башню. У меня был знакомый, который утверждал, что все связанное со смертью требует восклицательного знака в конце. - Любопытно. - Эта башня есть ни что иное, как палочка от восклицательного знака, стоящая над умирающим городом. Ей необходима точка для полноты - жирная, самоуверенная и значимая. Поднявшись наверх, я хотел представить собой такую точку. - Но тогда получиться, что составленный вами восклицательный знак окажется перевернутым вверх ногами. - А как же иначе? Разве этот город, агонизируя, не стал с ног на голову? Каково предложение, таков и знак препинания. - Любопытно. Весьма любопытно, - заключил пожилой человек, - вы не похожи на пьяного и на ненормального тоже не похожи. - Извините, не хотел вас огорчать. - Вы скорее поэт, - решил незнакомец, вынимая из кармана ключи. Он отпер тяжелую дверь и вошел внутрь башни. - Проходите - проходите, - позвал он меня за собой. Я неуверенно вошел. - Зовите меня Господином Смотрителем, - сказал мой новый знакомый, запирая за мной дверь. - А меня - Ангелом. - Хорошо, - с удивлением проговорил Господин Смотритель и добавил, - Ангел. Он смотрел на меня так, как будто увидел только что. - Вы, правда, неординарный человек. Ну-с, прошу, вы желали подняться... - Не составите мне компанию? - спросил я, ощущая необходимость в чьем-либо обществе. - Хотелось бы, но мой ревматизм... - Мы будем подниматься медленно - ваш ревматизм ничего не заметит. - Если медленно и с Ангелом, то пойдемте, - согласился Господин Смотритель и мы принялись подниматься по крутой винтовой лестнице - Вы, наверное, не всегда были Господином Смотрителем? - спросил я, когда мы добрались до второго этажа. - А вы Ангелом? - старик хмуро посмотрел на меня, провел рукой по гладко выбритому лицу. - Пойдемте. Как видите, вкус к авантюрам не пропадает с годами, сказал он. Мы двинулись дальше, старик продолжал: - Конечно, меня звали по-разному. Звали Студентом, Доцентом, Доктором и всегда Товарищем. Сейчас я - Господин Смотритель. Я сам изобрел себе это имя, потому что считаю, также как и дочь короля Лира, что человек, даже самый близкий, стоит столько, сколько стоит. - А я ничего не стою, Господин Смотритель, потому что не могу спасти близкого мне человека. - Почему же? Вы стоите точки восклицательного знака. Ничего не стоят все те, кто составляют предложение в конце которого вы желаете встать. Мы медленно поднимались к вершине башни. Толстые стены не пропускали сквозь свою старую кладку ничего от внешнего мира. Наш путь так затянулся, что мне стали казаться нереальными события последних дней. В круговых залах, нишах, узких проемах окон, забранных решеткой, я растерял непосильный груз несчастий. - Почти пришли, - объявил старик, - когда мы остановились перед последним пролетом. - Приготовься, Ангел. Мы не спеша преодолели последние ступени. Ветер набросился на нас, безжалостно сорвал с меня маску безмятежности, которую успели нацепить на мое лицо молчаливые этажи башни и успокоился. Старик встал у странного флюгера, поднял голову к серому небу и заговорил: - О, Великий Храм - святилище, драгоценное сердцу каждого верного Господу, ты источник неугасимого огня и нашей неугасимой веры. Только ты, стоящий над всем, победивший тлен и время, даешь нам силы и питаешь наш дух. - Откуда?! Откуда вы знаете эти слова? - спросил я с удивлением. - А что? Так, просто, пришло в голову. Вам что-то они напоминают? - Да, видите ли... Жрец Мобедан... - Мобедан? Есть легенда об этой башне с таким действующим лицом. Вообще, чего только не претерпела эта башня. Ее считали и оборонительным сооружением, и культовым. Одни утверждают, что ниша на каждом этаже - сантехнический узел, другие - алтарь. - А вы? - Я? Сложно объяснить. Знаете, говорят, что днем на дне колодца можно увидеть звезды. Когда я поднимаюсь сюда, то почти всегда вижу огонь, - признался старик. - Вы тоже поэт, Господин Смотритель. - Нет, нет. Я даже не пророк. - Вы хотели бы им быть? - Я старый, больной человек. Будь ты, Ангел, действительно посланником божьим, я попросил бы тебя избавить меня от всех болезней, показать свою силу. Легче было бы умирать - без мучений и с верой в бессмертие. Я задумался. "Почему только смерть? - спросил я себя. - Я должен вершить добро, ведь я - орудие добра". - Хорошо, Господин Смотритель. Если вы помните слова, которые сказали, когда поднялись сюда, то повторите их вновь, - попросил я его, приняв неожиданное решение. Старик пожал плечами. - О, Великий Храм - святилище, драгоценное сердцу каждого верного Господу, - принялся повторять он молитву древнего жреца, - ты источник неугасимого огня и нашей неугасимой... Я отошел, медленно расстегнул плащ. - ...даешь нам силы и питаешь наш дух, - сказал старик и с последними его словами я выхватил меч. Клинок вспыхнул непривычным светом и небо вдруг отозвалось ему - рокот родился в его серых нагромождениях. Я замер пораженный и вдруг увидел огонь, ниспадающий на меня. Я закричал и растянулся на истоптанных плитах. Некоторое время я лежал недвижимым, не решаясь открыть глаза. - Господин Смотритель, Господин Смотритель, - тихо позвал я старика, но тот не отозвался. Я открыл глаза. Старик лежал рядом. Глаза его были закрыты. В выражение лица можно было отыскать и спокойствие, и благородство. - Господин Смотритель, - еще раз позвал я его, но так же безуспешно. Пораженный страшной догадкой, я бросился на его грудь. Сердце молчало. "Господи, за что?! за что?!" - взмолился я, ткнувшись лбом в каменный пол. Ангел Света, ничего кроме смерти не несущий. Что ты делаешь со мной, Боже? Я уже стольких сделал несчастными. Я сам труп, самый настоящий труп. Вдруг боль во мне утихла. Я поднялся и поднял меч. "Пора идти, иначе могу не успеть", - решил я, не отдавая отчета "куда" и "зачем". Я побежал вниз по лестнице, перескакивая через крутые ступени, оставляя позади человека, который просил ангела о избавлении от болезней и о спокойной смерти, и получил от него и то, и другое. Я вышел из башни. Предложение было завершено - лучшего, чем мертвое тело, трудно найти для точки восклицательного знака. Я измерил башню взглядом в последний раз и быстро пошел в сторону Центрального универмага. Пройдя через крепостные ворота, я замер. В голове была только одна мысль: "Успел". Куда успел и зачем было не ясно, поэтому, недолго поразмыслив, я решил остановить машину, полагая, что в теплом салоне будет легче определиться. Однако, оказалось, что мое намерение воплотить в жизнь не просто - не всякий водитель появится в смутные дни на улицах города - слишком много желающих экспроприировать средства передвижения. Минут двадцать я голосовал без всякой надежды на успех. Никакого плана у меня не было, как и не было места для ночлега. Я уже думал не пойти ли мне в церковь святой Варвары и не заявить ли о своих имущественных правах, но побоялся оказаться на месте героя одного из прочитанных когда-то мною романов, который выходя из храма всегда говорил: "Бог. Как не придешь к нему - его всегда нет дома". В мои размышления вклинилась машина иностранной марки, неожиданно затормозившая рядом. - Садись, - скомандовал человек за рулем. - Понимаете...- засомневался я, но был награжден взглядом, заставившим меня молча повиноваться. Я сел рядом с водителем. Автомобиль мягко тронулся с места. - Извините, дело в том...- вновь попытался объяснить я, но осекся на полуслове. Лицо человека было несомненно мне знакомо. Нос с хищной горбинкой, карие глаза, бескровная нитка губ. Это же... - Я человек сентиментальный, - улыбнулся водитель, лукаво взглянув на меня. - Боже! Славик! - воскликнул я, готовый броситься на шею старому другу. Автомобиль, вздрогнув, остановился у тротуара. Мы обнялись. - Я человек сентиментальный, - снова повторил Славик. Глаза его блестели. - Жив, курилка, - прошептал я растроганно, - я тебя так долго искал... - Все случилось слишком неожиданно... Завертелось, закрутилось... Долго рассказывать, -