если  домашних  животных  нет  и
хозяйства иакаты не ведут?
   Поднялись на четвертый этаж.  Змтт,  похоже,  был  горд  тем,  что  его
посещают, и тем, что живет высоко. Толкнул дверь рукой, отступил на шаг.
   - Прошу.
   Истертый паркетный пол, голые стены, два окна без  рам,  потолок.  Все!
Пусто и просторно, как внутри большого чайника, из которого вода выкипела.
У старика хоть дощатое приподнятое ложе.
   Прошелся из угла в угол. Спросил, есть ли у Змтта постельное белье.
   - Раньше, говорят, было в квартирах.  А  теперь...  -  Замялся,  развел
руки. - Вот вторая комната, пожалуйста.
   Прошли во вторую. И тут ни стола, ни стульев, ни шкафа,  ни  полочки  с
книгами. Даже кружки на подоконнике нет. Личного имущества не больше,  чем
у рыбы. Вот уж кто действительно не заражен вещизмом, так это иакаты.
   - Те два окна во двор, а эти  на  улицу.  Вот,  пожалуйста,  площадь  -
видите, кусочек за красным домом. - Змтт вошел  в  роль  гостеприимного  и
несколько хвастливого хозяина. На лице широкая  улыбка.  -  Вон  там  одна
столовая. А вот эта вторая.
   Понятно было, что в квартире только  спят.  Не  читают,  не  пишут,  не
рисуют, пища не приготавливается, друзей не принимают.  Спросил  у  Змтта,
есть ли у него какое-нибудь занятие, кроме купанья и посещения столовых.
   - Занятие? - Подумал,  посерьезнев.  -  Конечно.  Когда  захочется,  на
песок... Еще кое-что.
   - А именно?
   - Ничего. - Заулыбался. - А теперь идите сюда. Какой обзор, а?  Станьте
вот так.
   - Подождите. А откуда в столовые поступает букун?
   Молчание. Он смотрел на меня с вежливой улыбкой.
   - Кто готовит букун?
   Опять молчание. Как будто он не слышит  вопроса  или  вопрос  задан  на
незнакомом ему языке. И та же вежливая ожидающая улыбка.
   Переменив тему, я спросил, есть ли у него жена.
   - Ушла.
   - А дети?
   - Был сын. Тоже ушел. - Теперь Змтт не улыбался.
   - Совсем, да?.. У вас так бывает?
   - У нас все бывает. - На его глазах вдруг выступили слезы, он вытер  их
внутренней стороной ладони. - Жена ушла по обязательству, а сын так.
   - По обязательству?.. Что это значит? Что это вообще такое?
   Змтт чуть побледнел. Огляделся. Поднес палец к губам, призывая  меня  к
молчанию. На цыпочках подошел к двери в первую комнату,  тихонько  отворил
ее, вошел туда. Прозвучали легкие шаги, скрипнула дверь на лестницу.
   Вернулся, подошел ко мне вплотную. И тихим шепотом:
   - Об этом нельзя. И вообще не надо. - Затем громко, другим тоном:
   - Ну подойдите сюда! Станьте вот так. Прижмитесь к стене и  смотрите  в
этом направлении. Увидите сквер.
   Странная ситуация. Мы на четвертом этаже,  в  квартире  никого,  редкие
пылинки плавают в солнечном луче. А хозяин чего-то боится. Или она есть  в
городе - власть? Но  не  в  виде  своих  органов,  учреждений.  А  как  бы
растворенная в воздухе система запретов. Давний страх.  Въевшийся...  И  в
пустоте квартиры что-то удручающее.  Голое.  Какая-то  последняя  степень.
Даже сам не могу определить, чего именно, но  последняя.  Со  всех  сторон
человек так обеспечен общественными благами,  что  ничего  индивидуального
ему не надо и не осталось.
   Прижался к стене, где он сказал, и в указанном направлении в узкой щели
между домами увидел часть решетки. Действительно сквер.
   - Ну хорошо, Змтт, спасибо. Пойдемте прогуляемся.
   На лестнице подумал,  что  наш  со  Змттом  разговор  неравноправен.  Я
постоянно требую ответов на  разные  вопросы,  а  он  ни  о  чем  меня  не
спрашивает - даже о том, почему я сам города не  знаю  и  все  время  его,
Змтта, расспрашиваю. Весьма возможно, что подозревает... нет, неправильно,
не подозревает, а прозревает во мне нездешнего.  Старый  маляр  тоже  ведь
каким-то образом прозрел. Ну а раз Змтт прозревает и никаких оргвыводов от
него не последовало, буду задавать вопросы.
   Пошагали проспектом, он от начала до конца пуст. Только возле  столовой
два старика греются на солнышке. Уселись с Змттом  напротив  них  в  тени.
Сидим - молчим. Раздумываю, расспрашивать еще Змтта или нет.
   Вообще ОКР, Отряд Космической Разведки, делится, кто не знает,  на  две
группы.  Первая  неофициально  называет  себя  "дипломатами",   вторая   -
"дикарями". Как правило, посещение других разумных миров происходит  после
рекомендаций с третьей  стороны,  которая  знает  и  нас  и  тех,  к  кому
отправляется наша земная делегация.  Кроме  того,  тут  достаточно  долгая
связь через  эфир,  в  ходе  которой  вырабатывается  подробный  протокол.
"Дикари" же, или Первопроходческая Группа, заняты  необитаемыми  планетами
либо теми, где разумная жизнь не  предполагается.  Высаживаемся  впятером,
втроем,  иногда  в  одиночку.   Задача   -   установление   автоматической
исследовательской аппаратуры, изучение  ресурсов,  вообще  предварительное
изучение. Моя профессия - "дикарь". В этом  подразделении  высоко  ценится
уменье встречать неожиданности, скорость реакций; наш состав - рекордсмены
по многоборью или, на крайний случай,  финалисты  мировых  состязаний.  Не
имея дипломатической сноровки, на Иакате я с островом уже  успел  наломать
дров и теперь не видел возможности, кроме той, чтобы продолжать  так,  как
начал. Спросил Змтта, есть ли на планете еще города, и услышал  поспешное:
"Нет!"
   - Ну а про дождь вы знаете? - Имел в виду чернильное пятно.
   - Какой дождь?
   - Скажите, Змтт, кто делал машину, что букун подает?
   Он молчал, будто этот вопрос не вошел в него. Опять  молчал,  глядя  на
меня с вежливой готовностью отвечать. Оба безмолвствуем и  улыбаемся  друг
другу.
   Жарко.  По  тротуару  идет  женщина-почтальон  с  полной  сумкой.  Дала
старикам одну газету. Оба они в отличие от моего друга  старика  оказались
невнимательными читателями. Тот, кому первому достался лист, разом оглядел
его  с  одной  стороны,  со  второй,  протянул  было   соседу,   как   раз
задремавшему. Но вдруг, будто с  опозданием  что-то  осознав,  вернулся  к
первой  странице,  начал  читать.  Умялся  на  скамье,  как   бы   прочнее
усаживаясь, продолжает.  Поднял  голову,  задумался,  глядя  перед  собой.
Порывисто  встал,  опять  сел,  принялся  за  повторное  чтение  того   же
материала. Кончил, глубоко вздохнул, какими-то другими глазами  огляделся.
Растолкал заснувшего соседа, вручил  ему  газету,  поспешно  пошел,  почти
побежал вниз по проспекту.
   И дальнейшее по тому же сценарию. Второй старик небрежно повертел  лист
в руках, встал, направился к нам, чтобы в согласии со  здешними  правилами
передать. Уже протянул мне лист, начал  поворачиваться  к  своей  нагретой
солнцем скамье. Что-то промелькнуло  в  лице,  перехватил  газету,  взялся
читать. Я пристроился было рядом, он оттолкнул - не мешайте,  мол.  Одолел
текст один раз, не отдал, только опустил руку, чтобы отдохнула. Прочел еще
раз передовую, посмотрел на нас со Змттом, и мы посмотрели на него. Другой
человек перед нами, с новым, изменившимся лицом.  Слезла  маска  ленивого,
равнодушного благополучия, явились серьезность, достоинство.
   Вручил мне лист. Чуть поклонился, пошел к морю.
   Да что же там такое?!
   Придвинулись с Змттом друг к другу. Стали читать.
   Теперь я уже знал правильное название - "НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НАЗАД".  Чуть
пониже в разрядку "_Экстренный выпуск_".
   И сразу отчет Вьюры о ее приключениях на острове.
   Я был упомянут как "человек с края". Ни  слова  о  Галактической  Лиге.
Затем подробно  о  заплыве,  о  Глгле,  об  устрашивших  автора,  а  позже
вызвавших восторг впечатлениях.
   Некоторые абзацы я запомнил.
   "Сегодня мы еще не  знаем,  -  писала  Вьюра,  -  против  кого  и  чего
конкретно надо бороться ради достижения того идеала,  содержание  которого
еще не отлилось  для  нас  в  зримую  форму.  Понятно  лишь,  что  в  силу
неизвестных причин наш образ жизни не соответствует званию человеческого".
   Ну, молодец! Откуда в ней такое при этой застылой,  полумертвой  жизни?
Родители, что ли, или школа - я даже не знал, есть ли здесь школы.
   Когда мы с Змттом миновали возвышенную часть  проспекта,  темная  линия
протянулась перед нами по берегу - жители города. Весь выхлынул!
   Подошли.  На  пляже  ни  одного  загорающего.  Бегают,  ходят,   стоят,
разговаривают, восклицают, зовут, откликаются. Кого-то придавили -  вопль.
У самой кромки берега  кого-то  затолкали  на  глубину  -  паника...  Нет,
вытащили! Дети, взрослые, старики,  старушки  -  одни  уже  видят  остров,
другие нет и не верят. Шум, гам. А по всей километровой длине  острова  на
солнце и в тени скал иакаты. Переправились, достигли.  Рядом  с  нами  над
головами передают истрепанные листы газеты. Нашу сразу выхватили.
   Лавина стронута.
   И вдруг тишина, молчание.
   Толпа заколыхалась, люди пошли, как прошлый раз, с  пляжа.  На  острове
народ тоже прыгает в воду, плывет.
   Приказ букуна. Опять зовет на "митинг" или на песок.
   Заныло сердце, обессилел. Значит, и мне такое же распоряжение.
   Змтта уже нет. Сразу пошел со всеми.
   А я? Неужели не устою против требований кашеобразной массы? Повернул  в
сторону, противоположную той, куда торопятся люди.  Дурнота  накатывает  и
отступает, на ногах словно гири, сердце колотится.
   Остановился.  Повернуть,  что   ли,   для   опыта   в   "рекомендуемом"
направлении?.. Пять шагов назад - будто лечу по воздуху. Вдыхается  свежий
ветер, а голове легко. Вот ведь как устроено.  Всего  лишь  капля  некоего
вещества, одна, может быть, молекула попала в меня и руководит.  Какой  же
сложностью вещество должно обладать,  чтобы  не  только  ставить  человеку
цель, но в зависимости от того, стремится он к ней или нет,  перестраивать
работу всего организма.
   Ну разве возможны перемены в городе, если букун может  в  любой  момент
оттаскивать людей от дела?
   Опять побрел к башне. Осыпанные солнечными бликами катят мягкие  волны,
сверкают каменные откосы острова,  а  для  меня  местность  становится  то
бледной почти до полного исчезновения, то красной. Нет тени - дома,  песок
пышут жаром.
   До башни уже  рукой  подать.  За  толстенными  стенами  там  темнота  и
прохлада. Отлежусь.
   Упал. Пролежал минут пятнадцать, пришел в себя. По щеке  сверху  кровь.
Ну и силища у этого букуна.
   Дверь в башню приоткрыта. Кто-то внутри есть. Ладно. Все равно. Мне  бы
только отдохнуть. Полез на четвереньках по  лестнице.  В  темноте  вход  в
коридор. Прополз еще немного, лег на каменный прохладный пол, провалился в
небытие.
   Откуда-то негромкий разговор:
   - Читай вот это. - Как будто бы голос старосты.
   - Астрономия.
   - Ее нам и надо. Он же с неба откуда-то.
   Выходит, очнулся, раз слышу.
   Второй, показалось, что Глгл, монотонно начал:
   - "Бесконечное число измерений не может не быть той сценой, на  которой
движется Вселенная. Никто не способен стать сам для себя сценой,  так  как
для того, чтобы двигаться, нужно  иметь  арену  большую,  чем  собственное
тело..." Дальше читать?.. По-моему, все  слишком  общее.  Про  планеты  не
говорит.
   Неподалеку слабенькая полосочка  света.  Где-то  поблизости  происходит
разборка библиотеки. Давно началась - многие годы  назад  эти  два  голоса
зафиксировал наш институтский работяга модуль РМ. Странно было, что сейчас
вживе слышу тех, кого он записывал с высоты.
   - А эту читать?
   - Как называется?
   - Суть и существование.
   - Не понимаю. Открой на середине.
   - "Богатая сильная культура оставляет много времени и пространства  для
искусства, для сложных человеческих отношений, в частности для возвышенной
сублимированной любви, для игривости  и  приключений..."  Еще  читать  или
нет?.. "...новый установленный порядок, наоборот, требует от  подчиненного
большинства, от участников производственного процесса на всех его  стадиях
внутренней  нивелировки,  отказа  от  собственного  Я.   Личность   теперь
обусловлена задачами группы, касты, клана, торжествуют всеобщая  похожесть
и догматизм. Жизнь  начинают  рассматривать  в  качестве  предопределенной
сверху, считают, что в ней ничего не зависит от индивидуальных  усилий..."
По-моему, ты не слушаешь. Или  читать  дальше?  "Человек  со  всех  сторон
окружен всевозможными запретами и ограничениями. Гаснут  любознательность,
активность. Наука, искусство,  общественная  деятельность  превращаются  в
пустые ритуалы. Чувства лишены непосредственности при том, что любовь  как
раз снижена до уровня одного только  сексуального  удовлетворения,  лишена
какого-либо духовного начала..." Дальше читать?
   - Не надо. Брось! Давно уже не слушаю.
   - А эту?
   - Что это?
   - Журнал катастроф. Тут целая полка.
   - Все кидаем в трубу.
   Шум, шаги, потом голос Рхра:
   - Пошли.
   - Куда?
   - Здесь комплекта нет, а его все  равно  нужно  найти.  Может  быть,  в
первой библиотеке он. Или там внизу... Чего ты расселся. Вставай!
   Светлая полоска погасла. Ко мне приближаются шаги.
   Не вставая, передвинулся на полу, поспешно привалился к  самой  стенке.
Глгл и староста прошли совсем рядом - конечно, эти двое даже  с  закрытыми
глазами могут тут ходить.
   Внизу проскрежетала  железная  дверь,  затем  негромкие  удары  -  клин
забивают.
   Меня подмывало зайти в библиотеку. Но что увидишь при свете зажигалки?
   Не без труда выдавил клин. В небе трепетали звезды.  Большинство  домов
на окраине были пусты, но при этом ночью казались мне живыми, - не людьми,
а  старыми  стенами,  которые  продолжали  держать,  может  быть,   как-то
обсуждать и осмысливать тех, кто когда-то рождался в них, проживал  жизнь.
Какую?
   Ответ должен был дать музей, если в его подвалах то, о чем я думал.
   У здания с фризом тишина. Подошел к последней двери правого  флигеля  -
заперто. Поднявшись на цыпочки, тихонько толкнул раму окна.
   Как раз взошла луна, в вестибюле все было видно - вот она, решетка.  По
сквозным металлическим ступеням спускался в темноте. Стал на пол.  Тусклый
умирающий огонек зажигалки высветил прислоненные одна к другой картины.
   Так и есть - запасник.
   Все тут было покрыто пылью. Смахнул ее с ближайшего полотна, с другого,
третьего. Попечитель и попечитель.
   Этажом ниже опять большое помещение.  Пустое.  Только  в  дальнем  углу
несколько  холстов  лежат  свернутыми.  Развернул  один,  увидел  знакомый
портрет, уже хотел бросить,  но  задержался.  Мастерская  работа.  В  позе
натужность, какой она, вероятно, и была, когда стал перед художником.  Лоб
почти до уродливости выпуклый, подбородок  острее,  еще  длиннее,  чем  на
других портретах. Глаза горят, в них надменность, в них обида на  то,  что
недостаточно ценят, не все в нем  понимают.  Скорее  всего  -  нельстивое,
прижизненное  изображение  человека,  тяжко   страдающего   и   комплексом
неполноценности, и манией величия.
   Лестница вела глубже. Семь маршей вниз, на восьмом она кончилась.  Если
не здесь то, что ищу, значит, нигде.
   Щелкнул зажигалкой. Безрезультатно.
   Надо же, а!
   Погрел ее в ладони, подышал на нее  -  все  в  кромешной  темноте,  еще
держась за перила лестницы.
   Зажглась пугливым синим огоньком.
   Сюда в самый низ никто не спускался, может быть,  век.  В  воздухе  нет
пыли. Она сцепилась,  слиплась,  легла  на  все  мягким  мохнатым  ковром.
Поднятый моим вторжением ветерок пробудил ее.  От  пола,  от  составленных
рядами подрамников отделились легкие  серые  пышные  ленты,  заколебались,
словно водоросли в тихой воде. Шагнул раз, два... Ленты отрывались, плыли.
   Погасил зажигалку. Соскреб всей локтевой частью руки пыль с  ближайшего
холста. Опять погрел трубочку.
   Зажглась последним большим пламенем, осветила всю картину.
   Она была прекрасна.
   На желтой  комковатой  земле  среди  редко  стоящих  растений  девушка.
Зеленая накидка,  красная  юбка  густых  ярких  тонов,  как  на  старинных
итальянских полотнах. Синее небо. Растения - невысокие  тонкие  деревца  -
окаймляли девушку. Непринужденно она положила руку на ветку. Будто  только
секунду назад. На заднем плане за высоким горизонтом  строения  узорчатого
контура.
   Из глубины столетий  девушка  глянула  на  меня  с  независимой  гордой
усмешкой-улыбкой.  Подрумяненное  солнцем  лицо,  чуть  приоткрытая  белая
грудь, слегка выставленное в разрезе юбки колено... Царица! Чего?.. Всего.
Великие проблемы жизни склонялись у ее ног, как перед мерой сущего.
   Меньше мгновенья я смотрел на нее. Пламя погасло, и девушка ушла  назад
во тьму прошлого.  Явилась,  чтоб  усмехнуться  над  моими  заблуждениями,
сказать все главное о своей родине и исчезнуть.
   Постоял еще немного. Шаркая по полу, на ощупь отыскал  лестницу,  начал
подниматься. Стукнулся обо что-то головой -  непонятно  было,  откуда  это
"что-то" взялось.
   Выходит, все здесь было. Цивилизация не инстинкта,  а  разума.  Кстати,
дело и не в цивилизации. Глупо, что я все время о ней думал.  Основные  ее
составляющие -  способы  получения  энергии,  производства  продукта,  его
распределения и потребления - еще ничего не говорят  о  жизни  духа.  Даже
вознесшимся к небу огромным корпусам мегаполиса и полетам в  космос  могут
сопутствовать доминирующие в обществе озверение и отчаяние. Культура - вот
что на самом-то деле я имел в виду. И если могла быть такая девушка  с  ее
лицом и повадкой - пусть не быть, но хотя бы мыслиться художником -  ясно,
что у Иакаты прошлое, которым она может гордиться.
   Подумал, что слишком долго поднимаюсь. Уже девять-десять эта...
   Искры в глазах!.. Небосвод, усеянный звездами, который вдруг завертелся
широким кругом все быстрее, быстрее. А рядом  девушка  с  картины...  нет,
Вьюра. Мы убегаем, мчимся верхом по степи, догоняем отходящий  со  станции
поезд. Успели. Все дальше от опасности. Вот уже  заснеженные  еловые  леса
Уральских гор. И все начинается  сначала.  Бешеный  галоп  коней,  длинный
состав  вдали,  прокричал  гудок  отхода...  Понимаю,  что  бред,  пытаюсь
прекратить. Но стучат колеса вагона.
   Очнулся. Связан.
   Неудобно лежать. Под спиной какие-то угловатые предметы.
   Голоса:
   - Сходи принеси воды. Вон там второе ведро. - Это староста.
   - Может, просто так заложим? Вдруг кто-то встретит.
   - Ночь. Кто встретится?
   - Сейчас все может быть. Видел, что на  пляже  делалось?  А  меня  и  в
темноте узнают.
   (Я пока не открываю глаз.)
   - Кругом пойдешь. За крайними домами. Вдоль песка.
   Двое вышли.
   Огляделся. Зал. Светящийся потолок,  как  в  том  помещении,  где  звук
свирепствовал. По стенам  книжные  полки,  между  ними  ниши  -  наверное,
когда-то стояли статуи, а сейчас пусто. На полу навалом книги.  Сообразил,
что нахожусь в главном здании, музея. Видимо, когда в  темноте  поднимался
из подвала, занесло на другую лестницу. Староста с Глглом  услышали  шаги,
подстерегли, стукнули по голове.
   Но они-то  зачем  здесь?..  Ага,  какой-то  комплект  искали,  книгу  -
возможно, ту, о которой старик маляр...
   Опять шаги. Закрыл глаза.
   Что-то грохнуло  рядом,  сильно  ударило  по  ноге.  Что-то  на  что-то
кладется - отдельные мягкие шлепки.
   Посмотрел. Слева  и  чуть  сзади  староста,  наклонившись,  закладывает
нижнюю часть ниши кирпичом. Три ряда стенки выложено  на  растворе.  Стало
понятно - засунут меня туда связанного, стенку заровняют, как будто ничего
и не было.
   Староста почувствовал мой взгляд, сказал, не оборачиваясь:
   - Не смотри. Не надо нервничать. Тебя уже нету. И корабля нет.
   - Сомневаюсь, - сказал я. - Открыть возможно только моей  рукой.  Запор
на меня настроен. Вот если б вы меня туда доставили, мою ладонь прижали...
   Он молча продолжал свое.
   Что еще говорить?
   Шорох за дверьми. Неужели Глгл  так  быстро  вернулся  с  моря?  Мы  со
старостой оба уставились на дверь.
   В проеме выросла фигура.
   Я первый нашелся. Староста был слишком удивлен.
   - Привет, Змтт. Мы тут поспорили - сумею сам  освободиться,  если  меня
свяжут? Не сумел. Проиграл. Развяжите меня.
   - Конечно, - радостно согласился Змтт. Тотчас  подошел  ко  мне,  помог
повернуться на бок.
   - Стой! - вмешался Рхр. - Мы его сейчас  замуруем.  Он  тут  никому  не
нужен.
   - Правильно. - Верный своим принципам, Змтт кивнул, выпрямляясь. -  Так
ему и надо.
   - Нет-нет, Змтт, -  поспешил  я.  -  Разве  можно  людей  замуровывать?
Негуманно. Развязывайте скорее.
   - Чего уж тут хорошего. - Змтт взялся за узел.
   И тут староста совершил ошибку.
   Ему надоело словопрение. Шагнул к нам - в одной руке мастерок, в другой
кирпич, - локтем небрежно отшвырнул Змтта к стопе толстых  фолиантов.  Это
было неправильно. Мой новый приятель готов был слушаться любого последнего
слова, но, как выяснилось, не терпел физического насилия.  Скажи  ему  Рхр
оставить веревку в покое, заткни он мне  чем-нибудь  рот,  ничто  меня  не
спасло бы. Но он толкнул Змтта.
   И тот бросился на него, словно тигр.
   От толчка Змтт не упал, а только присел на  корточки,  разрушив  спиной
стопу книг. Из этого положения, не медля ни мгновенья, он прыгнул  вперед,
пролетел метра полтора и с силой ударил не  ожидавшего  подобной  эскапады
старосту головой в грудь. Тот рухнул, стукнувшись затылком о возводимую им
стену. Дернулся, застыл.
   - Очень хорошо. Развяжите меня, Змтт.
   Слава богу, староста дышал. Вдвоем той же веревкой связали ему  руки  и
ноги. Он начал приходить в себя.
   - Пойдемте, Змтт, - сказал я. - Сейчас вернемся сюда с  людьми,  заодно
подстережем Глгла. Он должен прийти... Знаете, наверное, Глгла.
   Информация была для старосты. Прибежит с ведром Глгл, освободит Рхра, и
оба вряд ли рискнут остаться в городе. А такой промежуточный исход схватки
и будет наилучшим  -  не  начинать  же  только  что  созданному  Совету  с
репрессий.
   На улице спросил Змтта, как он попал в библиотеку.
   - Вчера видел, как вы пробовали открыть  окно.  Освободился  от  песка,
пришел сюда, долго плутал по темным лестницам.
   Вот так. Думаешь, уже понял человека, а потом...
   Тут я вспомнил то, что некоторое время держал в голове.
   - Сможете подождать меня минуту?
   Кинулся наверх в библиотеку. Последний марш лестницы на цыпочках, чтобы
Рхр не услышал.
   Свет из двери. В читальном зале возня. Извиваясь на  полу,  как  червь,
связанный староста боком, плечом  толкает  в  глубь  зала  том  в  кожаном
переплете. На это я и рассчитывал. Если они с Глглом разыскали "комплект",
Рхр должен постараться его спрятать.
   Рхр с пола проводил меня взглядом.
   - У нас все лентяи. А как сейчас,  лентяям  лучше.  Ничего  у  тебя  не
выйдет. Они предпочтут вымирать.
   Змтт ждал у входа. Побрели потихонечку ко мне, то есть к маляру. Шатало
- на голове шишка в добрый огурец.
   В двух окнах знакомой комнаты тусклый колеблющийся свет.
   - Наконец-то! - Крдж встал с пола, на  котором  пятеро  вокруг  чего-то
вроде свечи. - Что случилось? Мы всюду искали.
   Вьюра не поднимала глаз. Возненавидела меня, что ли?
   - Продолжаем заседание, - сказал Крдж. - Вам слово.
   - Пока никаких ответов. - Я с облегчением сел на пол. - Нам бы  вопросы
сформулировать.
   Впрочем, сначала я рассказал.  Потом  смотрели  "комплект".  Оказалось,
переплетенная карта-схема. То,  что  сначала  приняли  за  страницы,  было
пронумерованными, сложенными тридцать  два  раза  большими  очень  тонкими
листами. Если разложить - около четырех  квадратных  километров.  Графики,
формулы, тексты, чертежи.  Решили,  что  это  описание  подземной  машины.
Понять что-либо в листах никто не мог.
   Затем бесконечный разговор.
   Чего мы хотим?.. Ясно лишь, от  чего  хотелось  бы  избавиться.  Первым
делом, от диктата через  пищу.  Отсюда  дискуссия  повернула  к  проблемам
смысла жизни, раскрытия заложенных в человеке способностей.
   - Кто мы сейчас?! - восклицал Крдж. - Пенсионеры прошлого, иждивенцы не
нами  созданной  технологии.  Каких  усилий,  какой  энергии,  духовной  и
физической, требует от нас процесс поддержания жизни?.. Никаких! Сразу  от
рожденья - без поступков, без трудов - на пенсию.
   А за окном было не так, как в мою первую ночь на Иакате. От моря  порой
доносился шум, в той стороне мелькал  свет.  Вьюра  сказала,  что  вечером
нашелся старик, обучивший молодежь добывать  огонь,  и  на  берегу  тотчас
развели  костры  из  водорослей.  (Одна  такая  палочкой-свечкой  освещала
комнату.) Трижды снаружи слышали громкий  разговор  прохожих.  С  соседней
улицы кто-то позвал на помощь - когда добежали, никого не было.  Под  утро
мимо дома прошагало из центра в пустыню около  тридцати  человек  в  синих
обтягивающих костюмах. Все рослые, крепкие, как на  подбор.  Крдж  сказал,
таких никогда здесь  не  видели.  Проходящих  окликали,  они  ушли  молча.
Другой, не вчерашний город.
   Когда рассвело и все полулежали, измученные, Кржд вскочил.
   - Прежде всего познакомиться  со  своим  обществом.  Социальный  строй,
экономика, ресурсы, перспективы. Мы же ничего про себя не знаем.
   Спал я, положив книгу под голову. Понятно было,  что  комплект  и  есть
самое ценное, чем владеет сейчас Иаката.  Проснувшись,  задумался  -  куда
девать. В комнате только голые стены. Ничего в голову не приходило,  сунул
книгу под куртку.
   Нашу тихую улицу не узнать. Стоят, ходят иакаты  -  все  повысыпали  из
домов.  Знакомятся,  которые  прежде  не  знали   друг   друга,   болтают.
Старательно сделанные прически  у  женщин,  у  девушек.  Женщины  особенно
похорошели. Не хочешь, залюбуешься.
   Возле редакции толпа. И как  раз  народ  повалил  со  второго  этажа  -
заседание СОДа перенесено в сквер.
   Кто-то берет под руку. Вьюра скороговоркой, негромко:
   - Сергей, вы нас поймете. Решили пока не вводить вас в президиум.
   Хотел сказать, что  надежно  спрячу  книгу.  Девушка  уже  смешалась  с
толпой.
   В сквере у памятника составили из скамей трибуну. На ней вся редакция.
   Меня толкнул плечом парень. По-деревенски загорелый.
   - Видал? - Сунул мне под нос стебель "клубники". На нем не одна, а  две
ягоды. Раздвинул было стоящих впереди, чтобы  пробиваться  к  трибуне,  но
повернулся ко  мне.  Пальцем  тронул  куртку,  под  которой  книга,  хитро
посмотрел. - А это что у тебя?.. Тоже не так просто, да?
   Полез вперед.
   Получалось, с комплектом надо что-то делать. А то каждый будет вот  так
тыкать пальцем. Люди тут с собой ничего не носят,  им  удивительно.  Да  и
вообще жизнь пошла непредсказуемая. Теперь меня уже волей-неволей втянуло.
Неизвестно, где я через час и что со мной будет. А как раз сообразил,  что
есть место для книги. Такое, куда никто не заберется.
   Хорошо было идти спорым шагом из  города.  Узнавая  дома,  перекрестки,
подворотни, приглядывался к  ним  внимательнее,  чем  в  первый  раз.  Все
разные, все  разное.  У  одного  дома  окна  низкие,  широкие,  у  другого
стрельчатые, орнамент, где сохранился, тоже у каждого свой. Все  говорило,
что город очень стар, относится к местному средневековью, знавшему  только
ремесленное строительство. Не может быть порождением той цивилизации,  что
создала подземное устройство.
   Но сама-то она куда девалась?
   Открылся простор анлаховых полей. В столовую я в этот  день  не  ходил,
опасаясь подвергнуться неожиданной атаке букуна. Хотелось  есть.  Растения
торчали из земли черными крепкими мослаками, откуда росли длинные  зеленые
ветви с початками. У каждого куста лишь один,  но  очень  толстый  корень.
Попробовал копать, чтобы узнать его  длину.  Дошел  до  песка,  погрузился
рядом с корнем по пояс, а он еще и  не  ветвится,  толстый,  крепкий,  как
дерево. Уходит на десятки, может быть, метров вниз, собирая там питание  с
разных уровней. Вероятно, при сборе урожая с такого растения  надо  только
обрубать зеленые  побеги.  Конечно,  это  легче,  чем  всякий  год  заново
готовить почву,  сеять.  Поэтому  крестьяне  здесь  и  могут  после  обеда
загорать, купаться.
   Початки на кусте были разной спелости и все пресные.
   Закопал корень, как было.
   Вдруг возглас:
   - Эй!
   В двух шагах между кустами лежит мужчина, молодой, лет двадцати пяти. В
синем обтягивающем костюме. Встал, рослый, ловкий. На лице выражение некой
ироничной ленцы. Не торопясь, подошел.
   - Ты куда?
   - Туда. - Я махнул рукой. - Надо.
   Он очень откровенно рассматривал меня.  Проявление  новой  для  иакатов
черты - любопытства.
   - Тогда сегодня иди. Завтра не пройдешь.
   - Почему?
   Он произнес слово,  значения  которого  я  не  знал.  Но  дальше  стало
понятно, что речь идет о чем-то вроде стражи или заставы. Оказывается, все
деревни большой группой обошли старейшины - здесь есть такой  статуе  -  и
еще какие-то мужчины. Сказали,  в  городе  беспорядки.  Явился  неизвестно
откуда взявшийся человек, предлагает сломать машину.  Если  так,  горожане
пойдут разорять поля. Крестьян разбили на отряды, которые завтра преградят
выход из города.
   - Видишь, на полях никого. Сейчас они на море. Обучаются.
   - Чему?
   - Драться.
   - А ты почему не пошел? Ты ведь не горожанин.
   На это молодой мужчина не ответил, продолжая рассматривать меня.
   - Тебе далеко?
   - Далеко.
   - Не  ходи  по  дороге.  Встретят.  Вот  там  тропинка.  -  Показал  на
северо-восток. - Ты на нее наткнешься. Кончатся  поля,  будешь  спускаться
вниз. Глубоко. Потом наверх. Поднимешься в  пустыню,  пойдешь  на  солнце.
Приведет к морю.
   Впечатление было, что он знает о корабле.
   - Ладно. Спасибо.
   - Что это у тебя? - Он показал не на книгу, на рукоятку ножа.
   - Нож.
   - Покажи.
   Я подал нож. В отличие от Вьюры мужчина знал, что это такое.  Вынул  из
ножен, осмотрел, попробовал остроту. Отсосал выступившую на пальце большую
каплю крови, уважительно покивал.
   - Хорошая вещь. Дай мне.
   - Возьми.
   Он подумал миг.
   - Провожу.
   Срезал несколько стеблей анлаха.  Пошли  прямо  по  песчаной  целине  в
сторону, противоположную морю. Справа вдали я увидел деревню -  с  десяток
серых низких строений. Кажется, глинобитных, без труб и  окон.  Потом  еще
одну и третью. Они мне не попадались,  когда  шел  от  корабля  по  шоссе,
потому что стояли далеко от берега.
   Спустились с мужчиной в большую каменистую впадину, по  дну  засыпанную
нетронутым  чистым  песком.  Мой  спутник  указал  на  тропинку   впереди.
Начиналась она как бы ни от чего, на голом месте.
   - Туда.
   Я глянул на него.
   - А ты откуда шел? Почему нет твоего следа?
   Он нагнулся, пучком анлаха, пятясь, стал заметать наши следы.
   - Ночью ветер все сровняет. Ты иди.
   Раскинувшаяся передо мной пустыня была  каменной  -  "хаммада",  как  в
Сахаре называют такую. Плоская,  она  заметно  поднималась  в  направлении
моего  пути.  Из-за  крутого  подъема  горизонт  все  время   был   рядом,
впечатление, что идешь прямо в небо.
   Вышел на гребень и ахнул.
   Гигантский амфитеатр. Чаша в десятки километров диаметром и целых  два,
может быть, глубиной. Желтые, рыжие, красные,  кое-где  обрывистые  стены.
Долина, со дна которой до уровня, где я находился, циклопическими столбами
стояли разнообразных очертаний скалы. Словно мертвый город великанов.
   Захватывающее зрелище.  Солнце  еще  не  достигло  зенита,  и  то,  что
дыбилось ко мне снизу, пестрело тенями: синими, фиолетовыми, даже  черными
в самой глубине. Это  вблизи,  по  горизонтали.  А  вдаль  уходило  легким
сине-зеленым маревом. Казалось, до  ближайшей  черной  скалы-столба  можно
рукой дотянуться.
   Я-то  думал,  что  Иаката   совсем   старая   планета   со   сглаженной
поверхностью.
   Такие просторы притягивают. Можно смотреть бесконечно. Они возвышают  и
требуют.
   Сначала тропинка шла полого вбок, потом круче вниз.
   - Эй!
   Еще раз мой новый знакомый.
   Он спустился легко, как прирожденный горец, протянул нож.
   - На. Я просто так. Хотел испытать. Если потеряешь тропинку, ищи не под
ногами, а впереди. Она мелькнет. Воду внизу можно пить. Что будешь делать,
делай быстро. В темноте ты здесь не пройдешь.
   - А кто ее пробил?
   - Я.
   - Для чего?
   - От скуки. Я мальчишкой три раза убегал. Возвращали.
   - В пустыню убегал? Зачем?
   - За смертью. Многие так уходят, когда маленькие.
   Мы постояли, глядя на панораму перед нами.
   - Я знаю, кто ты. - Повернулся, стал  быстро  подниматься,  гибкий,  со
свободными движениями.
   Из "видящих", конечно. Выходит, и такие среди них есть.
   Спускаться было нетрудно, но не прогулка. Иногда терял тропинку.  Потом
она мелькала внизу, и, начав с увиденного места, ее можно было  проследить
до самых своих башмаков. Порой вела к большим глыбам, между  которыми  еле
протиснешься, порой по каменным осыпям, где жутко  неудобно  было  ставить
ногу. В одном месте зашел в тень и здесь  только  почувствовал,  какая  же
стоит жарища. Снял куртку, преобразовал в вещмешок, сунул туда комплект  и
брюки, проделся в лямки.
   Стена, по которой спускаюсь, - геологическая карта. Но для  меня  почти
немая - не знаю многих минералов.
   Недалекие через пространство воздуха  скалы,  что  поднимались  со  дна
долины, задавали загадку. Эоловый (кажущийся творением рук человеческих, а
на самом  деле  произведение  природы)  или  настоящий  город?  Иногда  по
четкости ровного вертикального профиля уверен был - впереди  взметнувшееся
из глубины строение. Но тропинка подводила ближе, и выяснялось, что тот же
отшелушенный дикий камень,  древний,  неровный,  в  бороздах  и  трещинах,
изъеденный кислотами, покрытый солью - старания  жары  и  холода,  воды  и
ветра.
   Теперь тропинка стала ясной.  Заторопился.  Новый  крутой  спуск,  еще.
Неожиданно длинной была эта дорога. Показавшийся небрежно  ленивым  парень
годы, может быть, ей отдал.
   Внизу стало прохладно. Ветер. Тропинка  виляла  между  ямами-колодцами.
Вода держалась в них высоко у края. Ее обилие говорило, что я на самом дне
долины. Скалы уходили от меня на высоту - до упора приходилось  закидывать
голову, чтобы посмотреть на вершины. Солнечный  свет  не  доходил  сюда  -
только в самый полдень. Царство мрака и холода.
   Через километр тропинка  наконец  повела  наверх,  оставляя  в  стороне
эоловый город. Чем дальше  от  него,  тем  более  он  напоминал  настоящий
мегаполис - средоточие небоскребов. Тем  красивее  становился,  тем  легче
было  думать  о  нем,  как  о  наполненном  борьбой,  мечтами,  отчаянием,
радостью,  жизнью.  Только  чистое  небо,  прозрачный  океан  воздуха  над
уходящим назад виденьем своей хрустальной  нетронутостью  не  соглашались,
отрицали.
   Здесь тропинка, вырубленная в отвесной, порой  даже  нависающей  стене,
свидетельствовала о большом упорном труде того, кто сначала просил,  потом
вернул нож. Вызывала уважение даже своей бесполезностью  -  понятно  было,
что, поскольку есть шоссе, здесь, кроме самого создателя, никто не ходит.
   Не тропу, сам себя он строил.
   На пологом месте сделалось тепло. Посмотрел наверх - не так  уж  далеко
до обрыва. Удивился, что оттуда выглядывает густая  зелень  -  приятель-то
говорил, что  пустыня.  Скоро  тропинка  вывела  под  обрыв,  так  что  до
деревьев, торчащих  на  фоне  неба  кончиками  ветвей,  оставалось  метров
десять. Манило посмотреть, откуда же тут взялась роща. Бросив тропинку, по
трещинам, по неровностям начал взбираться. С обрыва толстым ковром  свисал
дерн, трудным оказалось перевалить через самый край. Одной  рукой  держась
за выступ стены, другой долго шарил в дерне. Комочки сухой земли  сыпались
на голову, летели в бездну. Под пальцы наконец попала петля одеревеневшего
корня. Подтянулся, втащил себя наверх на траву.
   Мама родная! Версаль, Петергоф и Сан-Суси!
   Вдоль обрыва в обе стороны  ограда  из  колючей  проволоки.  А  за  ней
великолепный парк. Словно  с  картин  Ларжильера,  с  "Версальской  серии"
Бенуа. Подстриженные лужайки и деревья, боскеты, аллеи, посыпанные красным
песком, горбатый мостик через пруд, выглядывающий из  зелени  угол  белого
дома с террасой.
   Казалось, вот-вот из-за трельяжа выйдет надменная дама в кринолине.
   Оттягивая струны колючки, пролез под  оградой,  пошел,  пригнувшись  за
стенкой подстриженных кустов.  Парк  выставлял  свои  красоты.  За  первым
дворцом-особняком второй, озерцо с каменными ступенями к воде,  эспланада,
предназначенная, вероятно, для игр, снова  каменный  особняк  с  огромными
окнами, с балконами. Одетый  ровно  выкошенной  травой  холм,  на  вершине
которого балюстрада - оттуда обитатели этого убежища  любуются,  вероятно,
величественной панорамой долины.
   Сзади возник негромкий скрежет, я нырнул в кусты.
   Мужчина  в  просторном  пестром  балахоне  и  коротких   штанах   катил
нагруженную садовым мусором тачку  -  металлический  обод  поскрипывал  на
песке.
   Пропустил его, сам повернул внутрь парка, в аллею. Пустынно,  ни  души.
Открылся  небольшой  желтый  дворец.  На  террасе  второго  этажа  стояли,
разговаривая, четыре женщины  в  открытых  платьях  и  шляпах  с  большими
полями.  В  глубине  играли  дети,  перебрасываясь  легким,   напоминающим
этажерку предметом, который в полете менял направление. Этажерка  как  раз
улетела на лужайку, но никто не  стал  за  ней  спускаться.  Одна  из  дам
перегнулась  через  каменные  перила,  кого-то  позвала.  Голос   ее   был
мелодичный. Из той части дома, что мне не  была  видна,  вышел  мужчина  в
балахоне, взял этажерку, стал подниматься по лестнице. Слуга.
   Вдруг я увидел идущих ко мне двух женщин, заметался. Кустарник  жидкий,
но рядом трельяж. Сунулся туда. То было сооружение из тоненьких  жердочек,
сплошь увитых растением с большими шершавыми  листьями.  При  каждом  моем
движении они оглушительно шуршали.
   Приближаются две девушки. Высокие, прямые, в платьях, обнажающих  плечи
и почти всю грудь. Одна, в голубом, красавица,  со  спокойной  полуулыбкой
как бы прислушивается  к  своему  существованию,  нежная,  словно  цветок,
словно часть ухоженной природы странного оазиса в пустыне. Подумалось, что
по отношению к такой любовь  -  преклонение  и  защита.  Другая,  в  белом
платье, энергичная, с гордо откинутой назад головой, с надменным, циничным
выражением тоже красивого лица. Обе аристократки, обе плод  тысячелетнего,
может быть, барства, принадлежащие к совсем другому миру, чем горожане  на
берегу моря.
   Белая старается убедить собеседницу.
   - Скажи ей, чтобы посоветовала отозвать Рхра. Она тебя  послушает.  Рхр
мужлан, выскочка. Тупой и грубый. Все испортит. А с  городом  надо  решать
окончательно. Их же десятки тысяч.
   - Тебе не жаль?
   - Нет! - воскликнула белая. - Пусть  невольные,  но  враги.  Как  можно
этого не понимать? Я кожей чувствую. И всегда - во  все  мгновенья  жизни.
Никого не отпускает эта тяжесть, кроме таких, как ты.
   Они уходили, оставляя меня в полной растерянности.
   Уходили, такие разные и при том обе сгармонированные с  роскошью  этого
места. Особенно голубая - сама, как музыка, и погруженная в  мелодию  этих
аллей, подстриженных деревьев, причудливых павильонов.
   Весь парк -  какая-то  невероятность.  Человеческий  мир  Иакаты  вдруг
раздвинулся, из плоского стал рельефным с вершинами и провалами.
   Прошел-прокрался дальше на юг. Людей мало, только  женщины  и  дети  на
террасах, на лужайках.  Атмосфера  покоя,  довольства,  ощущение  гармонии
воспитанного,   внутренне   дисциплинированного   человека   с   ухоженной
цивилизованной природой. Но при этом господа и слуги.
   Парк  к  югу  кончился.  Опять  колючая  проволока,   за   ней   пустые
безжизненные желтые каменные холмы.
   Вернулся на тропинку, сел в тени под уступом.
   Что  это  такое?  Другая  нация,  другая  культура  или,  может   быть,
пришельцы,  потомки  пришельцев,  почему-то  обосновавшихся  здесь?   Ведь
человеческий тип тот же. Правда, судя по женщинам, жители  оазиса  повыше,
поизящнее. Впрочем,  и  среди  знакомых  иакатов  есть  высокие  -  Вьюра,
например, Глгл.
   С открытием усадьбы сам город приобретает другое содержание и значение.
То ли он предполагаемая жертва, то ли угроза обитателям здешних особняков.
Да как же получилось, что горожане вообще не знают  о  существовании  этой
общины? Если б иначе, Вьюра сказала бы, и  на  заседании  СОДа  в  комнате
старика обязательно зашел бы разговор. Не знают. То ли из  города  никогда
не выходят, то ли не могут видеть усадьбу, как не видели  острова.  Однако
она существует. А раз так, получается, что староста и  "ясновидящий"  Глгл
вовсе не злобные одиночки, набросившиеся на чужака,  а  представители.  За
ними сила, общественная система. Иными  словами,  на  планете  имеются  те
самые "внутренние дела", вмешиваться в которые строжайше запрещено.
   Сложное положение. Насчет зеленого оазиса  ни  единого  слова  не  смею
никому в городе. Ни в коем случае не быть благодетелем для горожан  -  вот
чего должен остерегаться. А я уже успел: остров показал, тем самым встав в
позу вершителя судеб. Из-за этого, наверное, Вьюра меня и возненавидела...
Ну а если городу грозит опасность, что мне делать? Предоставить его самому
себе?
   Тропинка  шла  теперь  вдоль   пологого   склона,   давая   возможность
поразмышлять.
   Город, усадьба, машина - как все  это  связывается?  Жители  оазиса  не
эксплуатируют горожан. Это и невозможно,  поскольку  последние  ничего  не
производят. Но чем тогда живут владельцы дворцов? Теми же хлебцами, что  я
видел у земледельцев?.. А знают ли крестьяне об усадьбе -  это  хорошо  бы
установить...
   Я и не заметил, как очутился в ущелье. Эоловый город остался позади  за
стеной камня. Шагалось легко.
   В мыслях мелькало то, что набралось за мои четыре дня здесь на Иакате.
   Во-первых,  горожане.  Одни  видят  все,   другие   нет.   Феномен   не
биологический, а из области социальной психологии.  Во-вторых,  заложенная
кирпичом библиотека, спрятанные в подвал настоящие произведения  искусства
- признак того, что когда-то был запрет на информацию. Затем этот  райский
уголок, со всех сторон окруженный холмами. Но главное - скрытая под землей
машина, что кормит горожан, определяя их  образ  жизни.  Такое  устройство
может  быть  обязано  своим  появлением   разным   причинам.   Как   некий
экстравагантный  излишек   мощного   научно-технологического   потенциала,
созданный обществом, которое уже не находит, чем заняться. Правда,  больше
похоже на утрату веры в человека, на попытку предотвратить катастрофу...
   Дунул ветер. Из ущелья я ступил в пустыню. Мокрый, с прилипшим к  спине
вещмешком стою у подножия высокой дюны. Начинаясь возле выхода из  ущелья,
длинным языком она косо легла до самого  блеснувшего  впереди  моря.  Мимо
такой я в день прилета не проходил, двигаясь  к  городу.  Значит,  корабль
должен быть справа.
   Лезу наверх.
   К западу "Аварийна" нет.
   Удивился, потом сообразил, что если, впервые  осматриваясь  в  компании
недружелюбных земледельцев, я не увидел на горизонте  песчаного  вала,  то
отсюда и корабль не должен просматриваться.
   На первый взгляд показалось, с обеих сторон безлюдно.  Потом  справа  у
моря заметил темную точку.
   Бегом у самого берега по влажному песку. Точка  росла,  превратилась  в
старика, сидящего у воды. Поздоровался,  спросил,  известно  ли  ему,  что
лежит за холмами в каменной пустыне. Мой собеседник стал  подниматься.  Он
был очень стар, ослаб. Я поспешил помочь ему, но не сразу  смог  утвердить
дрожащее высохшее тело в стоячем положении.  Выгоревшие  и  вместе  с  тем
по-детски наивные глаза смотрели на меня со страхом.
   - За холмами?.. Не знаю.
   - Нет?
   - Нет.
   - Ну и хорошо.
   Я ему не поверил. Как раз из-за этого  испуга.  Знает,  но  боится  это
признать. Мне уже следовало торопиться, однако нельзя было оставлять  его,
такого слабого, одного, на ногах. Сказал,  что  помогу  сесть,  но  старик
перехватил мою руку тонкими твердыми пальцами.
   - Подождите! Я сяду, сяду... Почему вы спросили, не знаю ли я, что там?
   - Просто так. - Я пытался его усадить, но он сопротивлялся.
   - Но я-то не знаю.
   - Понял.
   - Может быть, кто-то вам сказал, что мне что-то известно?
   - Никто.
   - А почему вы спросили именно меня?
   - Больше некого - пусто же кругом. Поэтому и спросил.
   Старик огляделся, но не успокоился. Еле-еле удалось его  усадить,  и  я
побежал дальше.  Получалось,  были  когда-то  здесь  на  Иакате  запретные
территории - или даже сейчас есть. Не только приближаться к ним,  но  даже
знать об их существовании считалось преступным.
   Справа поля, слева море. Длинными полосами лежали  выкинутые  на  песок
водоросли. Пахло гниением, солью. Берег  постепенно  повышался.  Чтобы  не
терять из виду окружающее, я перешел с прочной кромки  подсыхающего  песка
ближе к посевам анлаха. Там по-прежнему не  было  людей.  Видимо,  мужчины
проходят военное обучение возле  города,  женщины  с  детьми  остались  по
домам.
   Местность опять понизилась, берег стал пляжем. Оглянувшись,  я  уже  не
увидел дюны.
   Потом задело за сердце - что-то важное пропустил.  Остановился.  Прошел
несколько шагов назад.
   Так и есть.  Двойной,  "двуствольный",  как  я  его  для  себя  назвал,
песчаный мыс. Две полосы параллельно уходят на глубину, узкий канал  между
ними, и дальше на воде  пятно  белой  пены  -  признак  близко  стоящих  у
поверхности камней. Видел все это  раньше  -  тогда,  в  первый  день,  от
гнавшихся за мной крестьян сначала именно сюда прибежал.
   Вот он, заброшенный клин, остановивший моих преследователей. Вон с  той
стороны женщина тогда несла хлебцы и вон туда пошла звать Рхра.
   Все, как было.
   Только без корабля.
   Несколько секунд стоял, выпучив глаза. Тупо шарил  взглядом  по  кустам
анлаха и кочкам на клину, будто лишь  слабость  зрения  не  позволяла  мне
увидеть "Аварийца". Сознание отказывалось признать факт.
   Здесь я его поставил! Прямо передо мной, где сейчас стою. И нету.
   Нечто оскорбительное было в том, что так  неторжественно  узнаю  о  его
отсутствии. Ни прочувствованных речей, ни оркестра. Нет, и только.
   Растерялся. Потом взял себя в руки. Ну-ка подумай. Взлететь корабль  не
мог. Без меня исключено.  Конечно,  на  Лепестке  хранится  копия  личного
электрохимического кода - "музыка". В аварийных случаях копию  используют.
Однако для этого кому-то надо связаться с базой, как положено. Не крикнешь
ведь туда, ручкой не поманишь через черную космическую бездну. Пять недель
на долет сигнала, столько же по меньшей мере до появления спасателей. А  я
здесь всего около ста шестидесяти часов.
   Что же могло случиться?  Разломали  "Аварийна"  на  куски,  взорвали  и
унесли обломки? Но с местной техникой - той, какую я видел, - его даже  не
оцарапаешь.
   Сквозь землю провалился?.. Ближе к истине. Усилиями тех,  кто  живет  в
усадьбе, могли  выкопать  яму  рядом  с  треногой,  как-то  туда  спустить
корабль.
   Бросился на клин.
   Кочки как кочки. Раскидистая желтая  трава,  на  которой  третьего  дня
падал, оскользаясь.  Крупный  черно-металлический  песок,  травяной  мусор
коричневыми соринками.  И  ни  единого  следа  посадки  или  взлета.  Даже
прожога, даже вмятин от лап.
   Позвольте, а как же я сюда попал?! Ангелы божьи перенесли с Лепестка?
   Потоптался на том месте, где, насколько помнилось, поставил "Аварийна".
Отошел. С расстояния шагов в двадцать посмотрел.
   Рассмеялся.
   Тургора у травы нет. Упругости. Не стоит, поникла.
   Все предусмотрели, замаскировали свою работу, а о том, что на жаре  без
воды трава опустится, не подумали. Много  было  трудов.  Прежде  чем  рыть
глубокую яму, осторожно снимали слой земли с дерном, относили  в  сторону,
чтобы таким же нетронутым после вернуть. А с кочками не получилось.  Корни
у здешних растений длинные, не выкопаешь.  Пообрывали.  Сочли,  что  трава
оправится.
   Вернулся к месту посадки. Теперь и  сверху  бросалось  в  глаза,  какая
трава потревожена, какая не тронута. Четко выделялось место, где  закопали
корабль.
   Кругом никого. Сел, посидел.
   Итак, книга не спрятана, остается пока со мной. Но повезло, что  именно
сегодня пришел. Через неделю трава окончательно  поднялась  бы,  ищи-свищи
тогда... Ну и знакомство с парнем, каменная долина и  -  самое  главное  -
усадьба.
   Той же дорогой обратно вниз, в каменную  чашу,  вглядываясь  в  эоловые
здания-скалы. Ближе ко дну долины остановился - вдруг заколотилось сердце.
В  полукилометре  от  тропинки  между  черными  кольями  скал  ясно  видна
освещенная клонящимся от зенита солнцем желтая отвесная скала.  И  там  на
самом верху, у неба, идеально ровная полоска пятен. Окна и ничто другое!
   Может быть, все-таки  не  эоловый,  а  настоящий  город?  Но  погибший,
вернее, тихо скончавшийся  тысячелетие  назад.  Так  захотелось  оказаться
рядом с окном, вступить через подоконник в подробность той минувшей жизни.
Но на это часы нужны - только чтобы до  стены  добраться  через  завалы  и
пропасти. А там как взлететь на сотню метров наверх?.. Побежал дальше.
   В Иакату удалось войти лишь поздним вечером. Застава!
   Когда знакомым плоскогорьем спустился к  полям  анлаха,  издали  увидел
вооруженных мотыгами крестьян - по двое ходили в посевах. А слева, ближе к
шоссе, от народу черно. "Видящие" организовали охрану  полей  в  несколько
линий. Если горожане попробуют прорваться на поля, в  нужное  место  сразу
можно бросить подкрепление.
   Пошел сквозь анлах, согнувшись, потом пополз. Недалеко от города лег  в
кустах, выжидая момент, чтобы без большой драки проскочить к окраине.
   Солнце садилось за городской башней. Воздух стал прохладнее, земля была
теплой, почти горячей. Широкая полоса  тени  от  ближних  домов  легла  на
посевы. Двое крестьян молча прошли мимо, остановились шагах  в  десяти  от
меня, глядя в сторону города. Наверху полог неба переходил от  зеленого  к
синему,  сиреневому,  пурпурному  оттенками,  цвета  которых  не  выразишь
словом. Сама бесконечность таилась в глубине, прозрачности, тонкости  этих
оттенков - была жажда смотреть и смотреть  не  отрываясь.  Лист  анлаха  у
самого лица заключал в  себе  сокровенные  загадки  природы,  которых  нам
никогда до конца не познать. Море слева застывало разноцветными  полосами,
словно осторожно налитый в гигантскую чашу  расплавленный  металл.  Полная
тишина. Мгновение остановилось между прошлым и будущим, почти невыносимыми
были красота и величие окружающего. Вдруг забыл, кто  я,  где  нахожусь  и
зачем.
   Один из стражей неподалеку громко откашлялся - звук пролетел над полем,
как большая быстрая птица. Сказал другому:
   - Здесь спелые. Завтра можно ломать.
   Включилось время. Посыпались секунды.
   Вскочил, помчался к стене домов. Из второй линии заставы трое бросились
навстречу. Проскочил. Сзади кинули мотыгу.  Мимо.  Вдоль  границы  посевов
набегало еще несколько человек, ожила, двинулась толпа у берега.
   А у меня все рассчитано.
   Окраина пуста. У сквера шумно и людно. И все молодежь, взрослых  только
единицы. Доносится пиликанье какого-то инструмента, несколько пар танцуют.
Разговоры, споры. У памятника передают друг другу  газету.  Пристроился  к
одной группе, дождался своей очереди.
   На  первой  странице  отчет  о  сегодняшнем  дневном  заседании   СОДа.
Начинается цитатами из выступлений.
   "Песок наступает на нас со скоростью тридцать три метра в год. Если так
дальше, через двести лет города не станет".
   "Как представитель только что созданной Народной Партии требую для  нее
места в газете".
   "Самостоятельность или букун!"
   Небольшой двухколонник с подписью  "Доброволица  Тайат",  озаглавленный
"Давайте  вспомним",  призывал  молодежь  активно  общаться  с   пожилыми,
выспрашивая их о прошлом, собирать по чердакам  и  подвалам  старые  вещи,
нести их для консультации в организованную для  этого  Музейную  Комиссию.
"Не зная, откуда, - утверждала "доброволица", - не поймем, куда".
   - Хотите пить? Это сок анлаха.
   За локоть меня теребил мальчишка с бокалом из  толстого  стекла.  Рядом
другой с помятым, но чистым чайником. Видимо,  двое  как  раз  обследовали
чердак - начало самостоятельной деятельности.
   Взял бокал, но тут же сунул обратно. Невдалеке  шла  девушка,  какая-то
отдаленная от царящего вокруг оживления. Поглядывала по сторонам.
   Догнал.
   - Вьюра...
   Посмотрела на меня.
   - Идемте. В городе полно видящих.
   Пошагали. От сквера повернули в узкую пустынную улицу. Солнце уже село.
Сделалось темно.
   - Книга пропала. Я как раз  придумала,  куда  спрятать.  А  ее  унесли.
Взломали пол в вашей комнате... Вы,  наверное,  под  пол  спрятали,  когда
уходили?
   - Вот она. - Хлопнул себя по груди.
   - Какое счастье! - Она протянула руки, как будто собираясь  взять  меня
за плечи, но опустила. - Тогда сейчас будем прятать. Идемте ко мне.
   Заторопились. Она скороговоркой рассказывала:
   -  На  Совете  страшные  споры.  Уже  четыре   партии   претендуют   на
руководство,  завтра  будет  десять.  Народная   Партия   и   Крестьянское
Благополучие  грозятся  создать  свое  правительство.  -  Резко  повернула
направо в переулок. - Все серьезное заваливают криком. Это видящие или те,
кто от них. - Быстро вошли в какой-то двор, вышли через другие  ворота.  -
Правда, начинаем  обрастать  соратниками.  Пришла  женщина-экскурсовод  из
музея, готова помогать. Ее  зовут  Оте...  Разные  люди  что-то  приносят,
предлагают.
   Снова повороты - налево, направо. Подумал, что возвращаемся  к  скверу.
Но в новом дворе девушка остановилась.
   - Вот мы пришли. Это я оглядывалась, путала дорогу, потому что  следят.
Не я им, конечно, нужна. За вами охотятся. Вы  еще  не  все  знаете.  Того
старика, у которого мы вас вчера ждали, уже нет. Убили...  Подождите  меня
минуту. Мать с отцом уже легли.
   Наверху в четырехугольнике неба  мерцали  звезды.  Прогулялся  уснувшим
двором, зашел в черноту подворотни.
   Итак, моего старика уже нет на свете. Первая жертва перемен.
   Выходит, были и есть подвижники на Иакате.  Из  поколения  в  поколение
шло. Была великая цивилизация - запасник музея и  машина  свидетельствуют,
потом тяжелейший кризис. В ту эпоху голодные ни о чем другом,  кроме  еды,
не думали. А кто-то все-таки гасил пожары в библиотеках,  что-то  старался
запомнить, умирая, сообщал сыну, дочери. Так,  как  старику  его  дед  про
книгу-комплект. И пронесли сквозь безнадежные столетья.  Когда  думаешь  о
таком, мурашки по спине.
   С чем-то большим, светлым девушка появилась в дверях.
   - Вот.
   - Что это?
   - Пожарный костюм. Одна женщина нашла у себя, принесла  в  редакцию.  И
веревка.
   - Зачем?
   Оглянулась на темные окна.
   - Давайте отойдем вот сюда. Пусть родители  вас  увидят.  Сказала,  что
буду не одна. Но они все равно смотрят, проверяют. Пожилые, беспокоятся за
меня. Я им еще не все  рассказываю...  По-моему,  в  таком  костюме  можно
пробиться сквозь звук.
   - В машину?
   - Да. И там спрятать книгу. -  Подала  мне  сверток.  -  Видите,  какой
толстый материал. Идемте... Наши сейчас на  острове.  Змтт  тоже  с  ними.
Организуют охрану жуговой рощи. Прошлой  ночью  там  кто-то  срубил  почти
треть деревьев.
   Шли переулками. Я  рассказывал  о  своих  приключениях.  Кончил.  После
молчанья она сказала:
   - Выходит, что человек, который направил вас на тропинку, хотел,  чтобы
усадьба была обнаружена.
   - Может быть. Скорее всего так.
   На знакомой мне улице у здания с колоннами длинная шумная очередь. Окна
главного корпуса освобождены от  кирпичей,  из  библиотеки  столбы  света.
Внутри флигелей мелькают фигуры. Понял, что убирают  "Попечителя",  вешают
картины из запасника. Настоящий будет музей.
   Вьюра хотела идти к подземному коридору кратчайшим путем.  Я  предложил
спуститься мимо башни на затоптанный пляж, пройти подальше  вправо  и  уже
оттуда к зданию в пустыне. Чтобы от города не было следов.
   Вода в море  была  такой  теплой,  что  даже  не  чувствовалась.  Через
полкилометра поднялись на берег,  пошли  невысокими  барханами.  Из  моего
свертка выпал какой-то пакет, скатился по склону. Прыгнул вниз,  подобрал.
Поднялся - девушка лежит на песке.
   - Что с вами, Вьюра?
   - Ничего. - Ясный голос.
   - Вам плохо?
   - Хорошо.
   Через решетку ворот в кирпичной стене я осмотрел двор. Давние мои следы
заметены, после как будто никто не приходил.  Повернулся  к  девушке.  Она
ничком у моих ног. Тут меня наконец осенило. Она-то с самого  острова  без
сна. Я сегодня и вчера отсыпался, а у нее газета, СОД.
   Сказал, чтобы полежала, пока обойду стену кругом.
   - Ладно.
   Пошел. Сзади шаги.
   - Да вы лежите.
   - Ладно.
   Пошагал, она за мной.
   И все-таки  меня  остановило.  Даже  костюм  не  помог.  В  белом  зале
показалось, что страшный рев не снаружи идет, а во  мне  самом  рождается,
накапливает ярость в клетках тела, грозя их  все  взорвать.  Руки-ноги  не
мои, хочется из себя выскочить. Упал на  бок,  так  перекатился  до  самой
двери, рванул  за  ручку,  вскочил,  бросился  внутрь.  Шатнуло.  Падаю...
Очнулся. Вьюра, спокойная, рядом, расстегивает на  мне  костюм.  Ощущение,
будто нас обволакивает прозрачная, мягкая среда -  не  воздух,  но  нечто,
позволяющее дышать. Потом осознал - тишина.
   Дверь в зал осталась открытой. Это и выключило звук, так  что  девушка,
увидев меня упавшего, свободно пробежала коридор и зал.
   Пять  дверей  перед  нами.  Спросил  Вьюру,  нет  ли  у  нее  с   собой
какой-нибудь маленькой вещицы. Дала карандашик. Подбросили его  вертящимся
к потолку, упал, указывая заточенным концом на вторую дверь  слева.  Новый
коридор ветвился. Всякий раз бросали карандаш,  чтобы  только  случайность
определила, куда дальше идти. Как только останавливались, девушка садилась
спиной к стене, сразу засыпала. Едва лишь я делал шаг вперед, в ней что-то
включалось, вставала, шла за мной. Понятно было,  что  пока  мы  только  в
управляющей части  системы.  Огромной,  которая  включает  машинные  цеха,
трубопроводы и резервуары,  атомные  котлы,  преобразующие  неорганическую
материю в органику - подземный город, в десятки, пожалуй, раз, превышающий
тот, что над нами. Поля анлаха - лишь маленькая добавка к тому, что машина
сама создает.
   Коридоры и коридоры.  Открылся  большой  зал.  Там  несколькими  рядами
что-то вроде стендов со стеклянными крышками. Как в музее выставка  мелких
предметов искусства. Только стеклянные  столешницы  не  на  ножках,  а  на
тумбах с ящиками. Однако под стеклом  ни  камней,  ни  древних  браслетов.
Затейливо вырезанные гладкие из синеватого металла пластины по  десятку  в
каждом.  Открыл  прозрачную  крышку,  взял   одну.   Тотчас   все   другие
перестроились на матовой поверхности. Вглубь и вширь зала покатился шелест
- на всех столах по-разному перемещались пластины. Положил  свою  обратно.
Опять шелест. Всюду восстановился прежний порядок. С помощью подброшенного
карандаша выбрал ряд  и  стол.  Выдвинул  у  боковой  тумбы  ящик.  Думал,
чертежи, оказалось, что там ноты. Во всяком  случае,  что-то  напоминающее
запись музыкального произведения. Век будешь  тут  сидеть  и  не  поймешь.
Сунул под ноты книгу,  задвинул  ящик.  Вьюра  спала,  положив  голову  на
колени, спиной к тумбе. Расстелил у стены зала  пожарный  костюм,  перенес
девушку туда.
   В полусне, не открывая глаз, она сказала:
   - Пожалуйста, не трогайте меня. Я сама.
   В тетрадочке девушки схема нашего пути в этот  зал  была  уже  сложной.
Перерисовал ее еще на два листка, чтобы отдать в Совет. Лег неподалеку  от
Вьюры.
   Не спалось. Из кусочков стал складывать предполагаемое прошлое Иакаты.
   Видимо, в некий исторический момент  на  планете  свершилось  отделение
производителей и потребителей от тех, кто распределяет. Не так,  чтобы  от
завода и с поля  через  скромную  координирующую  систему  непосредственно
туда, где нуждаются, а сначала все  целиком  в  распоряжение  центрального
аппарата. Углы треугольника расходились все дальше. Распределяющие  -  они
же естественным  путем  стали  управляющими  -  образовали  особую  касту,
которая постепенно приобрела полную власть над ресурсами  Иакаты.  Но  при
этом сами стали деградировать. Свободные от контроля снизу, теряя связь  с
производством и  понимание  реальной  обстановки  на  планете,  они  стали
озабочиваться  только  увеличением  собственных   привилегий.   Сверху   к
производителям шел  поток  поспешных,  необоснованных  решений,  губивших,
может быть, целые континенты - бурной деятельностью аппарат власти пытался
оправдать в глазах  народа  свою  необходимость.  (Черное  пятно  ночи  на
средней  широте  северного  полушария  -  один  из  неудачных   глобальных
экспериментов регулировки климата.)
   Внизу исполнители, потерявшие веру в чиновников, понимающие, что от них
самих ничего не зависит, уже кое-как, спустя рукава, осуществляли  даже  и
редкие  разумные  планы.  В  экономике,  науке,   искусстве   прекратилось
нормальное  состязание  способностей  -  бездарный,  вялый   представитель
наследственной правящей элиты имел все преимущества  перед  талантливым  и
смелым выходцем из народной массы, который как-то мог бы поправить то либо
иное  дело.  От  десятилетия  к  десятилетию  снижался  уровень  народного
благосостояния. Чтобы лишить управляемых возможности  сравнивать  гнетущее
настоящее  с  привлекательным  прошлым,  сжигались  архивы,   уничтожались
библиотеки, музеи.  Правдивая  вертикальная  и  горизонтальная  информация
исчезла. Верхи сами не хотели узнавать  ничего  тревожащего,  адресованные
низам через средства связи сообщения ограничивались бессмысленным и лживым
восхвалением существующего порядка. Иакат, не принадлежавший к  избранным,
к номенклатуре, уже ничего не знал о мире,  в  котором  живет,  -  хоть  о
ближних, хоть о дальних его пределах. Он шел по улице и  представления  не
имел о том, чем заняты сотрудники учреждения  в  доме  без  вывески,  куда
посторонних не пускают, что изготовляет завод за высокими глухими стенами.
Он выходил на окраину, и никто не мог сказать  ему,  насколько  далеко  от
города простираются поля анлаха, как много  с  них  собирают,  как  урожай
расходуется. Строжайшую секретность во всем управленцы  рассматривали  как
один  из  устоев  своей  власти.  (Отсюда  испуг   старика,   которого   я
расспрашивал на берегу.) К  пустопорожним  ритуалам  свелись  общественная
жизнь и общественная деятельность. Упали изобретательность,  мастерство  -
потомки великих инженеров,  искусных  умельцев  с  удивлением  осматривали
обнаруженные где-нибудь на городской свалке остатки сложнейших механизмов,
столь не похожие на то, что сходило с их собственного конвейера.  Начались
перебои в снабжении рядовых иакатов всем необходимым, в городах отказывали
коммунальные службы. Потеряли действенность объединяющие  людей  законы  и
нормы  поведения,  общество  начало   дичать.   Цветущие   когда-то   края
превращались в пустыни, съеживалась среда обитания.
   В этих условиях группа еще оставшихся настоящих ученых пришла к выводу,
что  для  спасения   остатков   иакатского   человечества   надо   создать
конструкцию, которая независимо от  людей  -  лишивших  себя  контактов  с
действительностью аппаратчиков и  отучившихся  работать  производителей  -
сама  могла  бы  стабилизовать  положение  на  Иакате.  Та  же   замкнутая
технология. Чиновная  элита,  осознавшая  свою  беспомощность,  испуганная
глобальным  кризисом,  который  и  ей  самой  предвещал  гибель,  одобрила
гигантский проект, выделила средства. Вероятно, подземную  машину  строили
веками, как Шартрский собор. Но не успели, не доделали.  Разложение  зашло
слишком далеко. Среди молодежи резко уменьшилось число тех, кто готов  был
идти в технические вузы. Активные и проворные старались устроиться поближе
к руководящей группе. Кто-то уходил из-под обломков рушащейся  цивилизации
на  оставленные  ею  и  уже  одичавшие  пустыри  -   отсюда   неоднократно
возникавшие при мне разговоры о  "крае".  Слабые  ждали  чуда,  отдавались
всевозможным  мистическим  учениям,  всякими  путями,  чтобы   забыть   об
окружающем, погружались в нирвану и быстро гибли. Оставшиеся  в  небольшом
числе потомки первых строителей системы не смогли полностью  ее  замкнуть.
Подземная  машина,  на  какую  у  них  хватило  сил,  все   же   требовала
ограниченного участия человека  -  подаваемой  извне  биомассы,  борьбы  с
наступающим  песком.  Поэтому   предусмотрели   ввести   в   изготовляемую
устройством пищу особые вещества, феромоны, наподобие тех, что в  пчелином
улье матка рассылает своему рою.  Феромоны  должны  были  заставлять  даже
самых ленивых,  несовестливых  накатов  изредка  участвовать  в  несложной
работе. Такой машина и была пущена  в  ход.  Случилось  это,  вероятно,  в
период,  когда  руководящий  клан  планеты  возглавил  тот,  кого  назвали
Попечителем. Оттого и заполнен весь музей древней столицы его  портретами.
Заключительным подвигом последнего поколения  строителей  было,  наверное,
создание "комплекта". Делали  с  надеждой,  что  в  будущем  найдутся  те,
которые  поймут,  расшифруют,  восстановят  былое  величие  Иакаты.  Можно
представить себе этот заключительный эпизод. Седой старик - его соратников
уже  нет  в  живых  -  кончает  переплетать  книгу.   Вот   все,   включен
охранительный  звук,  чтобы  небрежная  рука  глупца  не  нарушила   тонко
сбалансированные процессы, и... человек идет в пустыню. (Я уже  знал,  как
здесь умирают, - погибнуть от жажды, высохнуть, раствориться в песках.)
   Но букун принес передышку. Уверенно обеспеченные люди ослабили давление
на природу, эрозия окружающей среды приостановилась. Здоровая пища, одежда
и прочее необходимое автоматически подавалось из-под земли - не  изобилие,
а хоть и унылый, но все-таки достаток. Распределители остались не  у  дел,
машина сама распределяла. Однако правнукам аппаратчиков уже не нужна  была
власть над производителями - этих последних, кстати, уже и не осталось  на
планете, одни потребители. Наследники чиновников, владевшие информацией  и
доставшимися   от   дедов   материальными   ресурсами,    рьяно    взялись
благоустраиваться. Были захвачены все уголки еще не  загубленной  природы,
совершенствовалась строго законспирированная система  снабжения  избранных
естественной пищей, что освобождало их  от  приказов  букуна.  В  укромных
местах возникали дворцы, где  хозяев  обслуживала  хорошо  подкармливаемая
челядь. (Сукин сын этот Глгл - не в пустыню уходит поститься,  а  к  своим
лакеям роскошествовать!) Бывшим же производителям остались сытная  каша  и
привычные ритуалы: повторяющаяся газета, одинаковые картины, "митинги"  на
площади, когда на трибуне никого. Вероятно, в эпоху после создания  машины
и произошло окончательное  разделение  общества  на  видящих  и  тех,  кто
частично слеп. Издавна для производителей недоступны были не только места,
где собиралась на совещания, отдыхала, развлекалась и жила чиновная знать,
но и те многочисленные службы, что ее холили. Поэтому народ сначала привык
воспринимать все это  как  для  него  практически  несуществующее,  а  при
машине, накормившей голодных, вовсе забыл, перестал замечать  и,  в  конце
концов, видеть.
   Нет, не законы развития и упадка разума привели Иакату в  состояние,  в
каком я ее здесь застал. Социальная несправедливость. Нашлись люди, упорно
жаждавшие власти, того, чтобы им было лучше, чем другим, а там хоть  трава
не расти. Вот она и перестала.
   С этими мыслями я задремал. Проснулся через несколько  часов.  Хотелось
еще раз взглянуть на книгу. Подошел к стенду, выдвинул ящик.
   Черт возьми! Пусто.
   Схватился за свои листки. Конечно, этот же самый стол. И верхний лист с
нотами тот, что я видел. Значит, пока я спал, Вьюра взяла, перепрятала. Но
почему?.. Уж  кого-кого,  а  меня  подозревать  в  связи  со  старостой  и
Глглом...
   Рассердиться на нее неспособен. Но  оскорблен.  Не  знаю  даже,  как  в
дальнейшем вести себя с ней и вообще на Совете.
   Оглянулся на девушку. Сидит, смотрит  на  меня.  Подошел,  протянул  ей
листки, где нарисован наш путь по коридорам, сказал, что раз  она  мне  не
доверяет, пусть возьмет листки себе, отметит на них новое место комплекта.
А мне показывать не обязательно.
   Молча взяла.
   Но потом это  как-то  забылось.  Следующие  несколько  дней  пролетели,
словно при сильном ветре клубы дыма от костра.
   Утром, когда вышли из  подземной  машины,  рассказал  на  Совете,  чем,
по-моему, Иаката была и чем стала. Слушали  затаив  дыхание,  как  сироты,
впервые узнавшие, кто их родители.
   Напротив окон редакции, в сквере и возле сквера, что-то вроде народного
гуляния. На ограде вывешиваются и снимаются лозунги.  Иногда  между  теми,
кто хочет повесить новое, и теми, кто охраняет свое,  споры.  Когда  начал
говорить, передо мной повешенный на шею Попечителя лозунг:  "ТОЛЬКО  БУКУН
МОЖЕТ СПАСТИ НАС!" Его сменила надпись корявыми буквами: "ЛУЧШЕ ГОЛОД, ЧЕМ
БУКУН!" Тут же прикрепили еще одну: "НИ БУКУН, НИ ГОЛОД,  А  САМИМ  ДЕЛАТЬ
ПИЩУ!" К концу моего сообщения по улице прошла  маленькая  демонстрация  с
плакатом "СВОБОДУ РЕЛИГИИ", хотя исповедовать любую никто не запрещал,  да
и, насколько я знал, у иакатов никакой нет.  Так  как  окна  комнаты,  где
заседали, без рам и стекол, из-за шума говорить приходилось очень  громко.
Несколько раз Крдж высовывался на улицу, просил собравшихся не кричать. Но
там стихали лишь ненадолго.
   Я кончил.
   Молодая черноволосая женщина - доброволица Тайат, чью статью я читал  в
газете, - сказала:
   - Очень странно. Гигантских размеров планета,  леса  и  моря.  Развитая
цивилизация с  огромными  городами,  мощной  промышленностью.  И  все  это
превратили в пустыню крошечные чувства ничтожной группы  маленьких  людей.
Что-то здесь не так.
   - Результат во всяком случае налицо, - вступил Втв, высокий блондин,  с
которым я познакомился в первое посещение редакции. - С  чего  начинать  -
вот вопрос. Сделать людей самостоятельными, чтобы их ни с того ни  с  сего
не кидало на площадь. Избавиться от буку на.
   - От диктата букуна.
   Все заговорили одновременно.
   - Изучить машину.
   - Изучить себя, чтобы узнать, как букун на нас действует. Это легче.
   - Исследовать сам букун. Еще легче.
   За минуты, пока длился диалог, на решетке появился  призыв  вступать  в
клубы - ниже был список, который я издали не мог прочесть. Прошла  женщина
с плакатом: "ИМЕЮ СПИЦЫ, УЧУ ВЯЗАТЬ". Шныряли мальчишки с анлаховым соком.
На статую повесили надпись:  "НАДО  ВСПОМНИТЬ".  Рядом  сразу  прикрепили:
"СНАЧАЛА НАДО УЗНАТЬ, А ТО ВСПОМИНАТЬ НЕЧ..."  -  на  последние  буквы  не
хватило бумаги.
   - Слушайте! - воскликнула женщина-экскурсовод из  музея.  -  Что,  если
городу питаться теми же хлебцами, какие отвозят в  деревню?  Крестьяне  их
едят, не ходят на митинги, не  читают  дурацкую  "НИ  В  КОЕМ  СЛУЧАЕ".  -
Запнулась, оглядела присутствующих. - Извините.
   - И нас букун гоняет, - сказал парень,  который  вчера  принес  стебель
клубники. - На полевые работы. Часа по три в день.
   - Ну и что, пойдем на полевые! Здесь,  в  городе.  Сделаем  огороды  во
дворах. Еще с какой охотой люди возьмутся.
   - Хлебцев на всех не хватит.
   - Сами станем печь. Из каши. Букуна все равно поступает много  лишнего.
Машина рассчитана на то население, какое раньше было.
   - Лишний можно использовать как удобрение. Смешивать с песком.  Посадим
вокруг города деревья, жуг. Мы же все можем, если только опомнимся.
   За окнами сияло солнце. На улице молодежь - говор, шум.
   Вьюра вскочила со стула.
   -  Какие  прекрасные  мгновения!  Чиновников-распределителей  нет,  все
запреты кончились. А мы уже не  спим,  проснулись.  Сами  думаем,  решаем,
будем делать. Вся планета - пустыня, а мы вырастим  леса,  луга  с  травой
раскинутся. Целый мир перед нами, будем восстанавливать на нем  природу...
Какое счастье! Неужели это возможно?
   Наборщик из типографии, все время молчавший, сказал:
   - Вчера весь день с полей не подвозили анлах.  Ни  одного  трактора  не
было. Я много народу опрашивал, никто не видел. И сегодня.  А  в  столовой
утром букун был какой-то жидкий.
   Улица внизу вдруг стихла. Потом снова зашумела,  но  по-другому.  Через
сквер к редакции шел человек, перед ним  расступались.  Ближе  к  дому  он
скрылся из поля нашего зрения. Потом в коридоре прозвучали шаги.
   Вошел Змтт. Куртка на плече разорвана, волосы в беспорядке. От  уха  по
шее  полоска  засыхающей  крови.  Странным  образом  при   этом   он   был
величествен.
   - У анлаха происшествие. Мальчишки  рвали  ветви  с  початками.  Одного
крестьяне схватили, потащили к старейшинам. Было столкновение.
   В коридоре появился юноша. Робко вступил в комнату.
   - Вы Совет?.. Там человека убило.
   - Где?
   - На пляже... То  есть  нет.  Потом,  позже.  На  пляже  какие-то  двое
уговаривали остановить машину. В  пустыню  к  трубе  с  ними  пошло  много
народу. Там коридор с  железными  стенами.  Передние  почувствовали  звук,
хотели остановиться. Задние давят  -  им  же  не  слышно  было.  Тех,  кто
впереди, затолкали в большую белую комнату. Один умер.  Другого  вытащили,
привели в себя.
   - Кто уговаривал? - Крдж поднялся.
   - Сказали, из Совета.
   - А как выглядели? Не запомнил?
   - Ну... мужчины. Взрослые.
   Юноша шатнулся. Вьюра усадила его на стул.
   - Который умер, не из тех двоих?
   - Нет.
   - А тот, кого вытащили?
   - Я.
   -  Значит,  так.  -  Крдж  оглядел  всех.  -  Втв,  подбери  на   улице
добровольцев, чтобы поставить круглосуточную охрану там у входа в коридор.
В четыре смены, человек по пять.
   Втв тут же вышел. Доброволица Тайат намочила носовой  платок,  вытирала
Змтту лицо и шею.
   - Это не из СОДа прислали разрушать машину? - Теперь было видно, что не
юноша, скорее мальчик. Он еле держался на стуле.
   - Нет, конечно... Проводите его кто-нибудь домой. - Крдж  повернулся  к
наборщику. - Посадки жуга в городе  под  строжайший  контроль.  Никому  ни
яблочка, только в трубы... Вьюра, организуй продовольственную комиссию,  и
сразу же начинайте работать. Обойти все столовые, пусть каждого обедающего
отмечают - меткой, что ли, на руке, царапиной. Чтобы никто не ел два раза.
Лишний букун сушить на солнце.
   - Да. - Вьюра вышла.
   - Сергей, в легендах говорится, что когда-то на Иакате были  войны.  Но
мы здесь в городе никогда не дрались так, чтобы много людей участвовало. У
нас специалистов нет. Мы соберем народ, возьмем лопаты, а  вы  организуйте
их в отряды. Согласны?.. Нам надо  отогнать  крестьянские  заставы,  чтобы
сами горожане заготавливали анлах для машины.
   На улице уже не было Втва - ушел с теми, кого собрал. Вьюра  стояла  на
скамье, ее слушала толпа  парней  и  девушек.  Грузный  мужчина  вешал  на
постамент чугунного Попечителя плакат: "ВЛАСТЬ -  НАРОДНОЙ  ПАРТИИ!"  Змтт
подошел, сорвал. Грузный посмотрел на него, пошагал прочь.
   - Пойдем по столовым, - предложил  Крдж.  -  Сейчас  как  раз  обедают.
Соберем мужчин.
   К восточной окраине, за  которой  простерлись  поля  анлаха,  добрались
только после полудня. В городе молодые шли в ополчение  с  энтузиазмом,  а
старших приходилось долго уговаривать, объяснять, что без анлаха не  будет
букуна. Кое-как сформировали шесть рот,  вооруженных  лопатами,  топорами,
металлическими прутьями. Некоторые изготовили себе что-то  вроде  пик.  На
окраине улицы забиты народом. Змтт был  с  нами,  его  приветствовали  как
героя - в одиночку отбил городского  мальчика  от  двоих,  пытавшихся  его
куда-то увести.
   У крайнего дома какой-то старик отозвал Крджа в пустую подворотню.  Там
они стали вдвоем. Старик что-то говорил, Крдж слушал с  полным  вниманием,
иногда на миг оборачивался к нам, знаком показывая,  чтоб  мы  ждали.  Это
было долго - почти полчаса. Колонна, которую мы вели из  центра,  нарушила
строй. Некоторые стали  садиться  прямо  на  землю,  другие  прохаживались
взад-вперед. Крдж вернулся из подворотни очень серьезный, встревоженный. В
свою очередь, отозвал в сторону Втва, крестьянского парня, которого  звали
Рбдвом, и меня. Оказывается, старик  рассказал  Крджу  об  усадьбе.  Кроме
меня, все были поражены. Я же почувствовал, что  гора  с  плеч  свалилась,
могу наконец избавиться от бремени  той  тайны,  которую  носил  с  собой.
Впрочем, в том, что сообщил старик, для меня тоже была важная новость -  у
видящих в усадьбе есть обученный боевой отряд. Состоит из младших сыновей,
которые не наследуют дворцов и особняков, а  только  обучаются  сражаться.
Они сильные, ловкие, в бою каждый стоит нескольких обыкновенных  городских
иакатов. Тут мы все четверо вспомнили группу одетых в синее рослых мужчин,
которых во время первого ночного заседания СОДа под утро видели из комнаты
старого маляра уходящими из города в пустыню.  Серьезные  противники.  Но,
правда,  согласно  подсчетам  старика,  получалось,  что   усадьба   может
выставить около двух сотен обученных бойцов. У нас же в городе, как  мы  с
Крджем и Втвом прикинули, не меньше двенадцати тысяч  способных  сражаться
мужчин. И сейчас здесь на окраине шесть сотен.
   Так или иначе надо было делать  то,  что  решили,  то  есть  обеспечить
горожанам доступ к анлаху. Опять построил шесть наших рот. Пока  ходили  с
Втвом, ровняли ряды, в сознании все  время  мысль,  что  вот  не  хочу,  а
получается, что вмешиваюсь. Да и как избежать, можно ли вообще удержаться,
если сам слышал в парке слова  "С  городом  надо  решать"?  Что-то  в  них
недоброе, хотя и непонятно, как две  примерно  тысячи  обитателей  усадьбы
(это вместе с прислугой) могут решать судьбу десятков тысяч горожан. Да  и
вообще сама идея невмешательства во внутренние дела других миров  несет  в
себе некую несообразность. Вмешиваемся уже тем, что существуем, даем знать
о своем существовании. Это одно оказывает влияние на обстановку там,  куда
явились. Вмешиваемся, делая что-то, и вмешиваемся, когда ничего не делаем,
- на этот раз своим неделаньем.
   Так или иначе вышли наконец  из  города.  "Сыновей"  пока  не  видно  -
вероятно, в усадьбе решили, что  с  нас  хватит  и  крестьян.  Несколькими
линиями перед нами сотни три мужчин с лопатами и  мотыгами.  Оставив  свое
войско позади,  только  вдвоем  с  Крджем  подошли  к  передовой  шеренге,
объяснили, что, поскольку прекратилась  доставка  анлаха,  горожанам  надо
самим его заготавливать. Спросили, почему не пускают нас на  поля.  Те,  к
кому обратились, не отвечали, переминались с ноги  на  ногу.  Только  один
нервный  мужчина  замахивался  на  нас  мотыгой.  Другой,  степенный,  его
остановил, сказал, что сам ответить не может, пойдет спросит у  старейшин.
Пошагал к стоящей поодаль группе. За это время Втв, как у нас с  ним  было
договорено, развернул три наши роты  перед  крестьянами  (с  обеих  сторон
получилось примерно поровну), остальные оставил в резерве.
   Опять ждали.  Потом  крестьянин  принес  ультиматум.  Во-первых,  город
должен  выдать  чужого  человека,  во-вторых,   очистить   остров.   Тогда
возобновится подвоз анлаха. Крдж ответил, что чужих среди нас нет,  остров
принадлежит городу, а хлебцы деревня получит только в обмен на "кукурузу".
Опять минут двадцать ждали возвращения связного. Наконец он пошел к линии.
В ту же минуту со стороны крестьянского штаба донесся певучий звук  трубы.
Задние  линии  крестьян  подошли,  соединились  с  передовой,  все  вместе
двинулись к нам. Мотыги, лопаты занесены. Я тоже отдал команду,  двинулись
вперед и наши. Обе стороны сошлись. Никто не решался начать. Через две-три
минуты поднятое оружие стало опускаться - руки устали держать на весу.  На
обеих сторонах оказались знакомые, посыпались реплики. Сзади от города  на
анлах набежали мальчишки, за ними потянулись взрослые, тоже  стали  ломать
зеленые ветви. Крестьяне не препятствовали, стали  поодиночке  и  группами
уходить. За ними потянулась и группа старост. С грядок анлаха  на  окраину
уже спешили горожане с большими  зелеными  охапками  в  руках.  Наши  роты
распались, пошли в город. Пошагали назад и мы, командиры. Слух о том,  чем
кончилась "битва", обгонял нас - навстречу улыбки, восклицания. По  дороге
к центру зашли  в  столовую.  Подавая  миски,  официантки  каждому  ставят
зеленое пятнышко на внутренней стороне предплечья  -  здесь,  оказывается,
знали водоросль, от которой, если возьмешься, рук не отмоешь.
   Солнце зашло. На улицах возле труб груды анлаха - нанесли столько,  что
спускать в машину пришлось постепенно. Тлеют  огоньки  несложных  печей  -
четыре кирпича и железный лист над ними.  Это  Продовольственная  Комиссия
сушит лишний букун.
   Опять СОД заседал полночи. Крдж  рассказал  про  усадьбу,  затем  стали
обсуждать вопрос, почему видящие так яростно реагируют на  то,  что  город
осваивает остров.
   - Потому что мы, жители города, - сказала Вьюра, - вообще не нужны  им.
Мешаем. В усадьбе, как можно  понять,  создано  феодальное  общество.  Они
боятся города. Хотят, чтобы мы не возрождались, а вымерли.
   - Причем такое феодальное общество, - подхватил Крдж, - что  господ  не
меньше, чем прислуги, а больше. В  крайнем  случае  поровну.  От  прошлого
Иакаты осталась такая  технология  земледелия,  что  один  работник  может
прокормить десяток лентяев. Анлах не требует почти никакого ухода.
   Тут спорить было не о чем. У нас на родной планете на Западе  множество
представителей правящего класса давно мечтают остаться лишь с  машинами  и
своей непосредственной личной обслугой, с ненавистью смотрят, проезжая  на
автомобиле, на разросшиеся городские окраины с их  фавелами,  бидонвилями,
втайне желая вообще  избавиться  от  безработных,  от  нищих  -  источника
кризисов, конфликтов.  Неожиданную  шутку  сыграла  история  с  теми,  кто
тысячелетиями  обрабатывал  землю,  веками  стоял  у  станков,  считал   в
конторах. НТР принудила силы самой  природы  производить  необходимое  для
человека, и власть имущим люди-труженики в значительной своей части  стали
просто не нужны.
   Председатель  Статистической  Комиссии  сообщил,  что  примерно   треть
городских домов покинуты, пусты, а население составляет около  шестидесяти
тысяч. Последняя цифра позволила прикинуть, что  тысяч  пятнадцать  мужчин
город способен выставить  против  немногочисленных  "младших  сыновей"  из
усадьбы.
   Экскурсовод Оте сказала, что от десятилетия к десятилетию  все  опаснее
становится зависимость горожан от  машины,  устройства  которой  никто  не
знает, что растет и растет отрицательно  влияющая  на  иакатское  общество
неуверенность существования. В этой связи постановили  немедленно  взяться
за сбор металла, дерева в покинутых домах, чтобы в ближайшее время создать
хотя бы начатки самостоятельного производства.
   Вьюра доложила о работе Продовольственной Комиссии.  Из  оставшегося  в
столовых  букуна  насушено  большое  количество  сухарей-лепешек,  которые
вместе с хлебцами, что раньше  вывозила  деревня,  складированы  в  старой
башне. Разведываются ресурсы прибрежных морских вод. Рыбы много,  особенно
мелкой, но пока неясно, как ее добывать.
   А город долго не засыпал, празднуя "победу" над  крестьянским  войском.
Чтобы шум не мешал работе СОДа, собрались на этот раз в комнате  с  другой
стороны здания. Но и  тут  внизу  ходили  группы  с  разговорами,  смехом,
песнями, а вдали пляж был усеян огнями.
   Кончили далеко за полночь, когда гуляющие уже с час как угомонились. На
улице темнота, тишина. Не выдержал, подошел к Вьюре, спросил, не  надо  ли
ее проводить.
   Подняла на меня удивленный взгляд.
   - Зачем?
   Как будто не она чуть не обняла меня, узнав, что комплект  не  похищен,
не она говорила, что за ней следят. Как будто не были вместе в машине.
   Позади нас Оте воскликнула:
   - Что это?.. Смотрите!
   Повернулись к скверу. Что-то в нем изменилось.  И  сильно.  Но  что  же
именно?
   Попечителя нет!
   Сначала мысль была, что таким способом молодежь выразила свое презрение
к отраженному в музее культу давно умершего властелина Иакаты. Но  в  этом
случае дело ограничилось бы тем, что опрокинули бы памятник. А  тут  вовсе
унесли и чугунную фигуру и постамент - не похоже на простое баловство.
   Вернее,  постамент  укатили.  Даже  при   свете   звезд   можно   было,
присмотревшись, различить ровную, широкую промятую в земле дорожку и следы
множества людей.
   Наклонился, стал  рассматривать.  Крдж  сбегал  наверх  в  редакцию  за
свечкой-водорослью, посветил  мне.  Отпечатки  совсем  свежие,  четкие  на
пыльных дорожках; их пока ничуть не сгладил  ночной  ветерок.  Получалось,
здесь, под носом у заседавшего СОДа,  час,  может  быть,  назад  толклась,
трудилась целая толпа.
   Следы вели в самую отдаленную  от  моря  и  уже  опустевшую,  брошенную
жителями  северную  часть  города.  Все  члены  Совета  пошли  вдоль  них,
растянувшись цепочкой.
   Из  ближайшей  трубы-люка  вдруг  грохот,   скрежет,   железный   стон.
Одновременно почувствовал, как почва вздрогнула у меня под  ногами,  будто
нечто твердое высунулось снизу, легонько ударило и убралось. Я переступил,
Крдж рядом переступил, и это движение  покатило  дальше  вдоль  цепочки  -
Вьюра, Оте, Тайат, Втв и другие опасливо шагали в  сторону,  смотрели  под
ноги.
   Еще толчок, не сотрясший дома вблизи, но ощутимый.
   Замерли на месте, ожидая, что будет дальше. Время как остановилось.
   Но ничего не было.
   Снова пошагали по следу. Возникла какая-то натянутость. Молчали.  Никто
не решался выразить в словах сжавшую сердце тревогу. Как  если  бы  первым
сказать, что с машиной  беда  и  с  городом  тоже,  означало  бы  признать
непоправимое, тем самым вызывая его.
   Минут через десять под ногами опять пробежала волна. В том  люке,  мимо
которого проходили, душераздирающий скрежет - что-то неживое,  твердое  из
последних сил сопротивлялось чьей-то давящей мощи, уже готовое сломиться.
   Не дожидаясь этого, пошли дальше. Черные окна пустых домов  смотрелись,
словно глазницы черепа.
   Послышался грохот, как в шаровой мельнице. Усиливался  по  мере  нашего
продвижения по следу. Впереди середину улицы перегородила гора. Поднялись,
увязая в песке. Мостовая разрыта, внизу, в глубокой яме металлическое  или
иное какое-то покрытие машины. В нем большая дыра с рваными краями. Оттуда
грохот и льющийся неяркий свет. Мы с Крджем осторожно спустились.  В  дыре
светящийся, пахнущий маслом  туман,  сквозь  который  ничего  не  увидеть.
Понятно стало, что  исчезновение  литой  фигуры  вместе  с  постаментом  и
выкопанная  яма  -  результат  продуманной,  по   минутам,   может   быть,
скоординированной акции. Пока одна группа заваливала в сквере  памятник  и
доставляла его сюда, вторая приготовила яму. Тяжкий камень, скатившийся по
склону, пробил дыру, в нее за постаментом проследовал и Попечитель.
   Когда отошли от грохочущей ямы, первой высказалась Вьюра:
   - Давайте с этой ночи не расходиться. Будем все жить в одном месте.  Во
всяком случае ночевать. Лучше всего около башни.
   Здравая мысль. Разместились в красном кирпичном  неоштукатуренном  доме
напротив башни в двух больших квартирах - отдельно мужчины и  женщины.  Но
тут же сошлись в мужском помещении. Не засыпали  до  утра,  обсуждая,  что
делать, если в столовых букун не пойдет из труб, чем прокормить шестьдесят
тысяч народу. Были предложения изготовить из старой одежды  сачки  и  сети
для ловли рыбы, большими  отрядами  выйти  на  анлах,  собирать  там  даже
незрелые початки. На рассвете Втв сходил в ближайшую столовую - букуна нет
ни густого, ни жидкого, у дверей  испуганная  недоумевающая  толпа.  Вьюра
заявила, что запасенных хлебцев и лепешек целому городу не хватит даже  на
один день, поэтому они будут выдаваться только детям до десяти лет. С этим
она ушла созывать своих активистов. Через несколько минут после  ее  ухода
появился разыскавший нас посланец от  той  роты,  что  была  оставлена  на
восточной окраине возле полей  анлаха.  Сказал,  что  вместо  крестьян  на
охрану посевов стали рослые молодые мужчины в  синих  комбинезонах.  Очень
сильные, быстрые - взрослых горожан швыряют от себя шагов на пять,  грозят
большими ножами. Обсудив положение, пришли к выводу, что надо  подготовить
человек пятьсот-шестьсот вооруженных,  наскоро  обучить  и  дать  "младшим
сыновьям" бой.
   Слушал я все эти разговоры и сам принимал в них  участие  без  малейшей
веры в успех. Понимал, что несколько тонн зеленой массы, подвозимой прежде
тракторами, - лишь частица идущего из-под земли в трубы  букуна.  Уже  был
уверен, что машина куда сложнее, чем думают о ней  члены  Совета  и  думал
сам. Преобразованная в органику мертвая  материя  планеты  -  вот  чем  мы
питаемся. Где-то установлены химические реакторы. В них из водяного пара и
поступающих из недр Иакаты растворенных в  нем  газов  с  помощью  высокой
температуры,  перепада  давлений  и  электрических  флюктуации   возникают
аминокислоты, аминосахара и  нуклеотиды  -  предбиологические  соединения,
начальная простая "полужизнь". Так, во всяком случае,  это  происходило  и
сейчас  происходит  на  Земле  при  взрывных  вулканических   выбросах   в
пеплогазовых столбах, прорезаемых молниями. Каковы реакторы, откуда  берут
энергию, ответа нет. Может быть, где-то в бесконечной пустыне  воздвигнуты
установки, использующие, преобразующие излучение солнца, может  быть,  под
землей геотермальные генераторы. Ничего не знаем. Но  все  посевы  анлаха,
что я видел с высокой  дюны,  -  только  добавка,  которая  сама  по  себе
способна кормить город не больше недели. Так что либо  в  машине  заложена
возможность самовосстанавливаться после аварий, либо... Ко второму  "либо"
продолжения у меня не было.
   Вышли в город всем составом Совета, то есть  четырнадцать  человек  без
Вьюры. Решили сначала  осмотреть  при  дневном  свете  пролом  в  покрытии
машины. На улицах вместо вялого покоя три дня назад и вчерашнего оживления
испуганные лица, быстрое движение. Бегают  от  одной  столовой  к  другой.
Несколько раз на пути встречали родителей, ведущих своих детей к  башне  -
уже  работала  Продовольственная  Комиссия.  Об  исчезнувшем   из   сквера
Попечителе  многие  знают,  рассказывают  другим  -  недоуменные  вопросы,
недоуменные пожатия плеч. В северную часть города за нами сразу  увязалось
человек десять, дорогой к ним присоединялись не  то  чтобы  любопытные,  а
надеющиеся, что Совет что-то предпримет насчет букуна.
   Подошли к яме, спустились. Солнце погасило свет изнутри, в дыре  только
желтоватый  туман,  в  котором  что-то  воет,  лязгает.  Спуститься  туда,
допустим, на веревке, но куда попадешь и что  сделаешь?  Что-то  невидимое
гнется-гнется там, скрипя, потом вроде ломается со  звоном,  давая  дорогу
мощному реву. Громкие визги начинают  заглушать  этот  рев,  снова  скрип,
снова что-то лопается.
   Не сам испугался, а почувствовал ужас окружающих, общую  напряженность,
которая с каждой секундой росла. Показалось -  крикни  кто-нибудь  сейчас,
все впадут в истерику, люди станут бросаться в дыру, побегут с воплями, не
зная куда.
   Но потихонечку члены СОДа поднялись из ямы, молча, не торопясь,  прошли
сквозь строй вопрошающих взглядов.
   Думать было страшно о том, к чему привела сорвавшаяся с моих губ четыре
дня назад фраза: "Тогда на остров".
   До полудня Крдж, Втв и я собирали на площади нашу угрюмую армию,  учили
нападать и обороняться строем. Впервые в  жизни  оставшиеся  без  завтрака
горожане упражнялись без всякой охоты.
   А затем неожиданное.
   Что-то коснулось моих  волос,  что-то  мелькнуло  в  глазах.  Посмотрел
наверх. С неба сыплются шарики. Желтые,  фиолетовые,  розовые,  небольшие,
как яблочки. Ударяют людей по  головам,  плечам,  отскакивают,  падают  на
утоптанную землю, разбиваются или катятся. Почти невесомые, полувоздушные,
летят сверху, сбоку, одиночками и скоплениями. На какие-то  мгновения  ими
закрывается солнечный свет. В воздухе пестро от них. Поймал один,  второй.
Пористые, хрупкие, без усилия раздавливаются пальцами, осыпаются порошком.
   Чей-то крик:
   - Что там такое? Дым!
   Справа, за крышами домов в безоблачном небе серый столб высотой в сотню
метров. Плотный в середине, он наверху расплывается  в  тучу,  которая  по
краям истаивает.
   Таким далеким и отдельным было одно от другого, что не  сразу  сознание
связало столб с шариками.
   А они летели и летели. Их стали ловить. Кто-то  сунул  кусочек  в  рот,
кто-то откусил от целого и поспешно доел остаток.
   Мы, трое  командиров,  ничего  со  вчерашнего  вечера  не  евшие,  тоже
попробовали. Что-то сладкое, похожее на сахар. Но очень мало.  Шарик  чуть
ли не целиком состоит из воздуха  -  от  раздавленного  на  ладони  только
щепотка, розовая, фиолетовая или желтая.
   На площади оружие попадало на землю. Голодные ополченцы хватали  легкие
яблочки на лету, подбирали с мостовой, набивали  рот.  Свежий  бриз  катил
упавшие разноцветные шарики от моря к северной стороне  площади,  там  под
стенами домов они уже накапливались грудами. Наиболее догадливые из  наших
воинов побежали туда.
   Кто-то рассмеялся, и через минуту вся площадь грохотала смехом.
   Учения пришлось отложить. Поскольку уже было ясно,  что  непредвиденный
дар извергает машина, пошли с Крджем и Втвом смотреть. Возле башни веселые
шарики лежат сплошь. Здесь народ тоже не упустил возможность подкормиться.
Всюду наклонившиеся фигуры, разинутые рты.
   Вступили в пустыню. Там, где я  впервые  увидел  загадочное  кубическое
здание, вырос целый холм, скрывший  и  ограду  вокруг  здания,  и  толстую
короткую трубу. При этом понятно, что столб поднимается не из трубы, а  из
какого-то открывшегося широкого  жерла.  Масса  несущихся  вверх  шариков,
образующих столб, как и сам холм, издали серая. Верхний  конец  столба  не
виден, теряется в небе. Ветер то наклоняет его к пустыне, то позволяет ему
выпрямиться.
   Когда подошли ближе, услышали свист столба, негромкий, не оглушающий  -
терлись друг о друга вылетающие из-под земли  шарики.  Извержение,  но  не
страшное, а, наоборот, успокаивающее, даже  веселое.  Что-то  праздничное,
если по-земному, новогоднее или рождественское было в яркой разноцветности
яблочек. Попробовал вломиться в склон холма. Под  напором  тела  шарики  с
легким хрустом рассыпаются. После трех шагов в скрипящей гуще погрузился в
нее весь. Стало темно, душно, начал ощущать растущее  давление  сверху  и,
опасаясь заблудиться, повернул назад. Вышел на солнечный свет, Крдж и  Втв
покатываются со смеху. Пощупал лицо, оно все в сахарной пудре, как  мучная
маска клоуна. И вообще весь серый.
   От города уже бежало десятка три человек во  главе  с  Вьюрой.  У  всех
мешки - обследуя  башню,  обнаружили  в  одном  из  подвальных  помещений.
Заготовкой занимались до глубокой ночи - все члены СОДа  присоединились  к
Продовольственной Комиссии. Труд не  такой  уж  легкий.  Насыпаешь  полный
мешок, бьешь его об землю, топчешь ногами либо падаешь на  него  плашмя  -
тут что кому нравится. После этих упражнений на дне остается  со  столовую
ложку сахарной пыли. И снова то же  самое.  Вьюра  распорядилась  высыпать
содержимое мешков в ближайшем от извержения доме - туда и таскали мужчины,
увязая в песке. Кто по пятьдесят килограммов, кто по семьдесят или сто. Но
запасали сахар впрок только Комиссия и Совет.
   А город ел.
   Непрерывно, ибо чтобы  человеку  получить  недолгое  ощущение  сытости,
приходилось поднять и сунуть в рот  побольше  полтысячи  штук.  Причем  по
одному, так как больше не помещалось. Процесс еды получался почти  работой
и даже изнурительной, занимающей почти все время  бодрствования.  Горожане
пробовали разные способы. При спокойной погоде за день дующий  с  моря  на
сушу бриз в пустыне рассеивал шарики на огромных площадях. Поэтому Совет и
Комиссия не отходили от кратера. В городе же, в тупиках, переулках, дворах
к вечеру они скапливались иногда почти двухметровым  слоем.  Некоторые  из
горожан ложились на эти  залежи,  чтобы  хватать  шарики  прямо  ртом.  Но
человек тогда задыхался от сладкой пыли, закашливался. Чаще  всего  просто
садились  там,  где  цветных  яблочек   погуще,   объедали   все   кругом,
пересаживались на другое место.
   И не наедались. Помню услышанную на улице фразу: "Спать  жалко,  потому
что есть хочется". И отброску песка, и военные учения  пришлось  отложить.
Не до того людям - руки и челюсти постоянно заняты. В городе, кроме  того,
распространилось убеждение, что шарики будут всегда, как прежде был букун.
Да и мы, подчиненные Вьюре, какое-то время на это надеялись. Но не все.
   В ту первую ночь легли, измученные, в своем  общежитии.  Проспал  всего
часа три, вдруг будит Оте.
   - Вьюра ушла.
   - Куда?
   Выскочил из комнаты. Вблизи никого,  возле  кратера  при  лунном  свете
видна маленькая фигурка. Подбежал. Не поворачиваясь,  не  глядя  на  меня,
Вьюра бросила к ногам мешок.
   С этой ночи повелось в сутки спать три-четыре часа, все остальное время
набивали и перетаскивали мешки. В одной из комнат выбранного нами дома под
тяжестью нанесенного сахара рухнул  деревянный  пол.  Стали  тогда  носить
мешки в башню. Еще тяжелее, потому что в  подвалах  сыро,  а  лестница  на
первый этаж узкая и крутая.
   Так продолжалось дней восемнадцать - за монотонной работой у кратера мы
потеряли им счет. В городе проворная молодежь выучилась быстро собирать  и
есть сладкие яблочки, вечерами на  пляже  опять  песни,  разговоры,  смех.
Какие-то умельцы, поджаривая на железном  листе  водоросли,  наготавливали
угольной пыли.  Подкидывали,  поджигали.  Легкое  облачко  взрывалось  или
летело, светясь. Как раз в момент перехода дня к ночи, когда  бриз  стихал
перед тем как уступить место ветру от суши к морю, такие облачка  медленно
и подолгу  плавали  в  воздухе,  поднимались,  опускались,  кружились  над
кромкой  берега.  Взрослые  иакаты,  набив  куртки  шариками,   приходили,
любовались. Несмотря на уговоры членов Совета, кроме нас, почти  никто  не
запасал даровой пищи - вековая привычка получать все готовым сделала  свое
дело. Лишь немногие жители Иакаты нанесли  домой  по  десятку  килограммов
сахарной крошки. Основная масса городского населения в  свободные  от  еды
часы загорала, купалась или просто ротозейничала на пляже.
   Однако уже подходил конец этому приятному препровождению времени.
   Во-первых, шариковый фонтан начал давать сбои.  Серый  столб  понемногу
истончался, затем сник вовсе. Начались взрывы-выбросы,  которые  разметали
холм, разрушили трубу, кубическое здание  и  ограду.  Выбросы  раскидывали
шарики на большое расстояние от центра. Теперь в пустыне  их  нельзя  было
загребать мешком, как мы приспособились у кратера. И  в  городе  удачливым
стал считать себя тот, кто за день набирал тысячу,  нагибаясь  за  каждым.
Гулянье, веселье кончились. Выбросы все слабели, потом их вообще не стало.
На месте кратера простерлось большое серое пятно  перемешанного  с  песком
сахара,  усеянное  там  и  здесь  обломками  кирпичной  кладки  и  гнутой,
извилистой стальной арматуры. Посередине дыра, дна  которой  не  видно.  В
качестве председателя Продовольственной Комиссии Вьюра потребовала,  чтобы
мы теперь продолжали сбор сахарной крошки вместе с песком. Мешки стали еще
тяжелее, хотя в них можно было насыпать смесь  лопатой.  Заполнили  первые
этажи еще двух домов - в том числе и  того,  в  котором  был  убит  старик
маляр. Горожане еще два дня слонялись по дворам и подворотням, подбирая  в
углах те остатки пыли, каких не сумел унести ветер, а на третий, поскольку
знали о сделанных запасах, сошлись огромной толпой у башни.  Вышла  Вьюра,
Крдж с Втвом подняли ее на руки, чтобы всем было видно. Она  сказала,  что
снова только дети будут получать пищу, а взрослым нужно ловить  рыбу,  как
им покажут члены  СОДа.  Был  мрачный  ропот,  но,  в  общем-то,  смирные,
привыкшие к повиновенью иакаты в конце концов разбрелись  по  берегу.  Тут
мы,  мужчины  из  Совета,  показывали  изготовленные   сачки,   предлагали
горожанам по чердакам, подвалам искать старые  матрасы  и  другое  тряпье,
делать снасть по нашим образцам. Мелкой рыбы у берега  было  на  удивление
много, но оказалось,  что  сачками  ее  очень  трудно  брать,  потому  что
катастрофически  размножилась  длинная  мохнатая  водоросль.  Люди   стали
вынимать ее из воды большими  пучками;  на  берегу  разбирали,  отыскивали
рыбешку, глотали прямо сырой, так как в  районе  города  уже  не  осталось
сухих водорослей. Взрослые теперь  шли  на  берег,  ничего  не  стесняясь,
голыми лезли в воду. У  башни  всю  первую  половину  дня  стояла  длинная
очередь родителей с малыми детьми. Девушки из  Продовольственной  Комиссии
каждому ребенку насыпали в  его  подставленные  ладошки  или  в  посудинку
сахарной пыли кружкой вместимостью граммов на двести. По  моему  подсчету,
сахара, не считая того, что был перемешан с песком, запасти удалось  около
восьмидесяти тонн - десятилетним и совсем  маленьким  месяца  на  полтора.
Довольно скоро выяснилось, что с северной и  особенно  с  восточной  части
города ослабевшие родители  лишь  с  трудом  приводят  и  приносят  детей.
Комиссия предложила таким семьям перейти на жительство ближе  к  башне.  В
результате произошло первое "переселение народов", которое, увы, оказалось
не последним. Со своим ничтожным  скарбом  -  чашки,  детское  бельишко  -
мрачные иакатские матери и отцы проследовали мимо разоренного сквера и  по
площади.
   Запомнились и это  медлительное  шествие,  и  бесконечно  растянувшаяся
вдоль берега линия тощих мужчин и женщин по колени в воде.
   В это же время  начался  приход  животных.  Вообще  в  городе  бытовало
мнение, что никакой наземной фауны на Иакате не  осталось.  Но  в  пустыне
животные  все-таки  были  и  заявили  теперь  об  этом.   Сначала   пришли
восьминогие паучки желтого цвета. Их было  несметное  множество,  они  все
стремились из залитых солнцем песков в тень.  В  полдень,  когда  мостовые
заливал солнечный свет, паучки заполняли подворотни, лестницы и  квартиры.
Их  сначала  боялись,  позже  перестали,  но  все  время  ими  брезговали.
Многоногие создания передвигались с такой скоростью, что на них невозможно
было наступить, даже если б кто-нибудь и захотел. В комнатах они покрывали
пол  целиком,  но,  когда  шел  человек,  при  каждом  его  шаге  успевали
разбежаться из-под опускающейся ступни, залезая друг на друга с тем, чтобы
тотчас снова занять освободившееся место. Особенностью их поведения  было,
кстати, и то, что они  избегали  соседства  с  сахарной  пылью.  Башня,  к
великой радости Продовольственной Комиссии, а также  дома,  где  хранилась
крошка пополам с песком, были для паучков запретны.  (Наводило  на  мысль,
что великие строители машины нарочно  заложили  в  изготовляемую  ею  пищу
вещества, отпугивающие животных-вредителей.)
   Вторыми явились  юркие  ящерицы,  желтые  с  коричневыми  пятнышками  -
очевидно, охотники за паучками. Но в городе ящерицы никого не преследовали
и не ели. Залезали в комнатах на стены или застывали на полу, собравшись в
небольшие кружки мордами внутрь,  будто  обсуждали  беду,  заставившую  их
покинуть родные места. Попытки изгонять их из квартиры  успеха  не  имели.
Ящериц не пугала мелькавшая возле них человеческая  рука,  а  оторвать  их
живыми от пола или стены было невозможно. Если  кто-нибудь  сильно  тянул,
маленькие тельца отрывались от лапок, заливая все вокруг кровью.
   Затем в темных местах - на чердаке вдали от  окошка  или  в  подвале  -
стали обнаруживаться представители, вероятно, следующей ступени  пустынных
хищников. То были четвероногие  крупные,  размером  с  барсука,  животные,
голые, напоминавшие нашего земного ядозуба-жилатье. Малоподвижные и с виду
неуклюжие, они, оказавшись  в  углу,  где  им  некуда  было  отступать  от
случайно приб