вой с видом полного недоверия к словам Прокопия Кузьмича. - А вот и читает! Деревянко секунду смотрит на Прокопия Кузьмича сказанное врачом не укладывается в его голове. Прокопий Кузьмич говорит: - Способность открылась такая. Необыкновенный дар. - Значит, - неторопливо начинает расспрашивать Деревянко, - он может узнать, сколько, к примеру, у меня в кармане денег? - Может. - И откуда у меня эти деньги? - Может, - уверяет Прокопий Кузьмич. Деревянко незаметно поглядывает на ящик стола. Сторож не без греха: в ящике трешница - сунул шофер за провоз лишних досок. - Да...- крякает он. Прокопий Кузьмич невозмутимо говорит сторожу: - Все может. Но тут размышления сторожа принимают другое, противоположное направление: - Ну а если, к примеру, у меня пропал подсвинок. Может он узнать, кто украл? - И это может, - отвечает Прокопий Кузьмич. - Подумать только!.. - удивляется Деревянко. - А может, его пригласить к себе на чай? - Некогда, - говорит Прокопий Кузьмич. - Ему что, подсвинком заниматься?.. Прокопий Кузьмич гордится своим пациентом. Необыкновенный дар Володи он, может, единственный понимает во всем районе. - Ас чего началось? - Деревянко придвигает табурет ближе к врачу. - С чего?.. - переспрашивает Прокопий Кузьмин. Подходит к окну, смотрит сквозь запыленные стекла. Володя сидит на бревнах на берегу реки. Прокопий Кузьмич возвращается на свой табурет и, видя, что Деревянко ждет ответа на вопрос, говорит: - Это, брат, непросто, с чего... Володя сидел метрах в двадцати от комнаты, в которой играли в домино и старики разговаривали о нем, размышлял о своем положении. Перед ним была река, запруженная бревнами, - запань. Могучие тросы перехватывали реку, сдерживали тысячи кубометров сплавленного по воде леса. За рекой вставала гора, покрытая пихтовым молодняком и жидким бледно-зеленым осинником. Было позднее утро, солнце, поднявшееся за спиной у Володи, пригревало. Но от реки тянуло прохладой, и прикосновение солнечных лучей было приятно, располагало к раздумью. Думать, однако, мешал шум, доносившийся из комнаты контрольного пункта. Шум был двояким: голоса людей и их мысли. Игроков четверо, и, хотя Володя ни с кем из них не знаком, он уже знает их имена, даже клички: Федюк, Артем Василич, Мишка Волк и Лапоть. Федюк - от фамилии Федюков, Лапоть - Семка Гуляев, кличка ему дана за нерасторопность в работе. Мишка Волк... Волк, наверно, тоже фамилия. Играют в домино они рьяно: бьют с размаха костями о стол, спорят друг с другом и пререкаются. - Что ты ставишь? Что ты ставишь? - кричит на Лаптя Федюк. Про себя добавляет: "Черт лохматый!" Вслух: - Не видишь, что выставляю вторую двойку?.. - Без подсказ! Без подсказ!-говорит ему Артем Василич. Мишка со стуком забивает федюковскую двойку костяшкой два-три. - Пое-ехали! - смеется над Федюком, у которого нечего ставить, на обоих концах линии тройки. - Черт! - ругается Федюков и прибавляет в уме непечатное выражение. Лапоть невозмутим. У него все утро вертится в голове песня: Гармонь певучая. Меня замучила... Он пересчитывает костяшки в руках и после Артема Василича ставит на конец линии три-четыре. А сердце девичье Чего-то ждет... Мишка долго разглядывает, чем забить четверку, выставленную Лаптем: костяшкой четыре-пять или четыре-шесть. Пожалуй, лучше четыре-пять. Он так и делает: выставляет на конец пятерку. Федюк молча отходит дублем пять-пять, думая при этом: "А то засушат!.." Лапоть поет; В заволжской стороне Покоя нету мне... Ставит костяшку пять-шесть. "Ну чурбан! - дергается Федюк. - Сейчас они вы пустят "Марата", а ведь можно было его забить!" Мишка, точно, выпускает "Марата" - дубль шестьшесть, самую мощную кость, которую называют "Маратом" в честь многопушечного линкора. Лапоть поет: Когда же милый мой Ко мне придет?.. Федюк мысленно стонет, что не удалось "засушить" "Марата", зато ставит костяшку шесть-два. - Вот вам! - говорит он вслух и про себя добавляет: "Попляшете!.." Артем Василии сожалеет, что приходится забивать тройку на другом конце линии, ставит три с единицей. Лапоть - один-четыре и начинает песню сначала: Гармонь певучая Меня замучила... Все это слышно Володе отлично, хотя окно закрыто и никого из игроков он не видит. Уходить от солнышка не хочется, пригревшись, Володя вспоминает, что с ним произошло. Воспоминания не очень веселые. Работа у него несложная - отпускать лесосеки заказчикам. В этот день надо было застолбить делянку колхозу "Путь Ленина". Накануне старший лесничий сказал Володе: - Отведи им в Горелой пади четыре гектара. Когда Володя пришел в контору, заказчики - трое немолодых мужчин - ожидали его. - Пошли, - сказал им Володя. Говорили о том, о сем - о зиме, например: сугробища вон какие. На деревьях снега не то что шапками шубами. Свернули с лесовозной дороги - сразу по пояс. Непривычные к лесным сугробам клиенты запыхтели, стали хвататься за сердце. - Стойте здесь, - сказал им Володя. - Я пройду, зарубки сделаю - вот и весь ваш участок. Клиенты остались курить, Володя полез по снегу дальше, делая через каждые метр-полтора затесы на крутобоких пихтах и соснах... На секунду Володя отвлекается от воспоминаний: солнце пробралось под гимнастерку и припекало. Из сторожки доносилось: - Так его! Хохотал Мишка Волк: ему удалось прокатить Федюкова. "Ладно, ладно..." - мысленно злился Федюк, Лапоть пел: Гармонь певучая Меня замучила... Старики Деревянно и Прокопий Кузьмич молчали, о чем-то думали. Мысли их мешались в комок, и до Володи доносилось невнятное: "Бу-бу-бу..." "Пусть себе..." - подумал Володя и опять вернулся к воспоминаниям. Прошел половину пути, обстругивая топором серую и желтую кору, как вдруг позади него раздался треск. Володя оглянулся, но снег, сыпавшийся с ветвей, запорошил глаза. Не видя, но чувствуя, как на него надвигается что-то слепое, огромное, Володя присел от страха, и тут стонущая громада накрыла его. Володя потерял сознание... А сердце девичье Чего-то ждет... - Рыба! - крикнул сумасшедшим голосом Мишка. - Считай очки!.. Володю вытащили из-под дерева, и первое, что он услышал, был разноголосый шум встревоженных голосов: - Убит? - Задавило?.. - Ах, боже мой, боже мой!.. - Да нет, он смотрит!.. - Берись, хлопцы, понесем на дорогу. - Ах, боже мой!.. - Говорю, смотрит! - Очухался! Володя действительно открыл глаза. Он колыхался над снегом - его несли на руках. А шум в ушах продолжался: - Ну угораздило!.. - Хорошо, хоть живой! - Как себя чувствуешь? - Ну пронесло! А то отвечай!.. - Как себя чувствуешь? - Ничего, - ответил Володя. - Ну пронесло... Вынесли его на дорогу, поставили на ноги. Поправили на голове шапку. - Болит что-нибудь? Володя пощупал затылок. От макушки и ниже, от уха до уха, расплылась шишка. Взбухала под пальцами, поднялась, шевелила волосы. - Как?.. - спрашивали у него. -- Ничего, - ответил Володя. - Ну пронесло, а то отвечай... - Курить будешь? Володя взял папиросу. Ему чиркнули спичкой. - Ну пронесло... - И случись же!.. -- Могло убить! У Володи трещала голова, перед глазами плыло. А они все продолжали: - Могло убить! - Есть ли у него дети?.. Володя затянулся дымом, сказал: - Замолчите вы! И тут заметил, что все курят молча. Однако голоса не прекращались: - Молодой, пожалуй, еще нет детей. - Глупый баран - прет, не видит, что дерево наклонилось... - Ну пронесло... Володя встряхнул головой - стало еще больнее. - Ишь ты, бедняга. - Муторно небойсь... Володя обвел глазами мужчин, все трое смотрели на него, молчали. А ему слышалось: - Так бы и не вернулся... - Вот тебе жизнь человеческая: чик - и нету. - Ну пронесло... "С ума можно сойти, - подумал Володя, - откуда такие болтуны?" Голоса ясно слышались в голове: - Возвращаться?.. - Вот неудача! - Завтра опять переть в гору!.. - Ну что ж, - сказал один, - давайте, ребята! Володю взяли под руки, повели. В заволжской стороне Покоя нету мне... Лесовозной машиной Володю привезли в поселок. В медпункт он не хотел: - Отлежусь... Володю ссадили у порога квартиры... Из сторожки доносилось все то же: Когда же милый мой Ко мне придет?.. Володя поглядел на реку, на бревна. Песня ему осточертела. Гармонь певучая Меня замучила... Неужели у парня в голове, кроме гармони, ничего нет?.. Володя сделал усилие над собой, возвратился к воспоминаниям. В этот день Тамара была в отъезде. Домик, в котором они живут, на две квартиры. Рядом, через стенку, бригадир лесорубов Лапин с женой Ларисой и дочкой Надей. В кухне у Володи старенькая софа. Сбросив полушубок, шапку и валенки, Володя лег на софу. Шишка на затылке опала, но в голове шипело и булькало, как в котле. Хоть бы не сотрясение мозга, подумал Володя и закрыл глаза. Было тихо, только откуда-то доносилось: - Дважды один - два, дважды два - четыре, дважды три - шесть... Володя перевернулся на бок, приник ухом к подушке. - Дважды четыре - восемь, дважды пять - десять... Соседская Надька учит уроки, догадался Володя. - Дважды шесть - двенадцать... Володя приподнял голову, голос бубнил: - Дважды семь - четырнадцать... Стукнула дверь, пришла Лариса, Надина мать, видимо, из магазина. - Учишь таблицу? - спросила у дочки. - Учу. - Учи вслух! Как будто она не вслух, подумал Володя. Из-за стену доносилось: - Трижды один - три, трижда два - шесть... К этому прибавился голос Ларисы: - Пачка кофе - сорок девять копеек. Килограмм сахару - семьдесят восемь. Килограмм масла - три восемьдесят. Всего пять рублей семь копеек. Брала с собой шесть рублей. Сдача - восемьдесят три копейки. Где десять копеек? Одновременно с этим подсчетом Володя слышал: - Трижды семь - двадцать один, трижды восемь двадцать четыре... - Где десять копеек? Чего они так орут? Володя хотел постучать в стену. Неудобно, однако. - Четырежды один - четыре, четырежды два - восемь... Под таблицу умножения Володя заснул. Гармонь певучая Меня замучила... - Тьфу!.. - Володя встал с бревен, прошел по берегу, сел на камень. Но и тут слышалось: В заволжской стороне Покоя нету мне... Узнал о своем несчастье, а может быть счастье, Володя, когда приехала Тамара. Проспал он глубоким, но болезненным сном, наверное, часов пять. Проснулся от стука в сенцах. - Дома... - послышался голос Тамары. Она шумела веником, стряхивала с валенок снег. - Ружье-то... - сказала она. - Так и стоит в углу, как метла. Поставил и бросил. Охотник... Вошла в комнату, зажгла свет. - Дрыхнет... - увидела мужа на софе в кухне. - Шапка на полу, полушубок тоже... Никак не приучишь... Выпил? - подошла к Володе. - А может, умаялся. Ладно, пусть спит... Володя чуть приоткрыл глаза, стал следить за женой. Голова болела, но не сильно. Тамара налила супу, нарезала хлеба, села к столу. Стала есть. В то же время она разговаривала сама с собой: - Эти поездки - провались они пропадом. На попутных машинах истреплешь одежду, измажешь всю... А что толку, что съездила? Даже магазин оказался закрытым - переучет. При этом Тамара жевала, прихлебывала. Ела с аппетитом, что называется, в полный рот. - В ателье индпошива ничего. Ничегошеньки. Серость... Володя открыл глаза пошире: как она может есть и разговаривать? Да еще так громко. В конце концов ведь он спит. Могла бы потише... Тамара ела: откусывала хлеб, работала ложкой. - Ларисе везет, - говорила она при этом. - У Ларисы что ни платье - картина. Губы у Тамары не шевелились. И все же с набитым ртом она разговаривала: - Блат имеет бригадир - вот у нее и все есть. А у моего Вовки никакого блата... - Тамара? - сказал Володя, приподнялся на локте. - Проснулся, - сказала Тамара с набитым ртом. - Доброе утро? - Томка!.. - Ты чего? - спросила Тамара и перестала есть. - Вроде не пьяный... - тут же сказала она, но губы у нее не шевельнулись. - Тамара... - уже со страхом сказал Володя. Тамара бросила ложку. - На тебе лица нет! - сказала обыкновенным голосом. И с закрытым ртом: - Что с Володькой?.. - Выйди из кухни, - сказал Володя. - Зачем? - Выйди из кухни! Тамара поднялась, вышла. - Если не пьяный, то сумасшедший, - послышалось Володе из другой комнаты. - Что ты сказала? - спросил Володя. - Ничего. - Ты сказала, что я сумасшедший. - Ничего я не сказала! - Тамара с любопытством взглянула на мужа, показав лицо из-за двери. - Вот и сейчас говоришь - сумасшедший, - попробовал Володя уличить супругу. - Не говорю, но думаю, - сказала Тамара. - Думаешь?.. - И еще думаю, что, пока я в поездке, ты тут устраиваешь беспорядок. - Она подняла полушубок, положила на табуретку. Володя не видел, как она подняла полушубок, но спросил: - О полушубке думаешь? - О полушубке. - А сейчас о валенках, что бросил возле порога?.. - О валенках, - призналась Тамара. - А давеча думала, что универмаг на учете, а в индпошиве ничего нет? - Вовка!.. - Тамара появилась в двери. - А еще думала, что на Ларисе платья - картины. И что бригадир блат имеет?.. - Вовка! - У Тамары округлились глаза. - Молчи! А твой Вовка никакого блата не имеет?.. - Откуда ты все это знаешь? - Знаю. - Прочитал мои мысли?.. - А еще сказала, что в сенцах ружье стоит, как метла. - Во-овка... После этого они весь вечер обсуждали открывшуюся у Вовки удивительную способность, и Вовка рассказывал жене, о чем разговаривают и думают Лапины, пока Тамара не прикрикнула на супруга: - Молчи, бесстыжий!.. Потом легли спать в спальне, и Володя не мог уснуть: Тамара тарахтела у него под ухом то о неудачной поездке, то о письме, которое получила на днях от матери. Володя несколько раз притрагивался щекой к ее губам. Но Тамара и с закрытым ртом продолжала тараторить без умолку: - Мама пишет, что куры у нее пропали - всеобщий мор. Дядя Степан говорит: "Это от химии - кормила протравленным зерном". А мама ему: "В прошлом году кормила таким же..." - Ты мне мешаешь, - сказал Володя и ушел от Тамары на софу в кухню. В заволжской стороне Покоя нету мне... В сторожке Лапоть никак не мог избавиться от песни.. Когда же милый мой Ко мне придет?.. Сначала было забавно слушать, кто о чем думает, рассуждает в конторе или сидя с соседями. Приятно ошарашить неожиданным ответом раньше, чем был поставлен вопрос. - Как ты узнал? - спрашивали у Володи. Как - Володя не открывал, все переводил в шутку. Однако, коснувшись раз-другой чужих секретов, интимных дел, Володя стал чувствовать на себе косые взгляды, выслушивать не совсем приятные мысли. Его - втуне, конечно, - называли пронырой, подозревали, что он шпионит под окнами, не раз хотели, конечно, мысленно, дать ему в зубы. Володя решил попридержать язык. Потом стало надоедать: обычно мысли дублировали фразы. Сначала мысли, потом фразы. Слушать от собеседника дважды одно и то же становилось скучно толкут воду в ступе. Все опротивело. Вот как сейчас: Гармонь певучая... В конце концов Володя пошел к Прокопию Кузьмичу и рассказал ему все. Старый врач удивился: - Ничего подобного не встречал! Володя пожал плечами. - Давай проверим, - предложил Прокопий Кузьмич. - Что у меня сейчас в голове? - Окорок, - сказал Володя. - М-да-а... - протянул Прокопий Кузьмич. Он думал об окороке, который коптился у него за сараем. - А сейчас? - Крокодил... - Сильно! - сказал Прокопий Кузьмич. К дню рождения внучки он приготовил резинового крокодила. Хранил тут же, в медпункте. - Что мне делать? - спросил Володя. - Как это у тебя открылось? Володя рассказал историю с падением дерева. Прокопий Кузьмин согласился, что подобное может быть: у людей отшибало память от страха, отнимало речь. Но чтобы прибавляло что-нибудь, об этом Прокопий Кузьмич не слышал. Володя опять спросил: - Что мне делать? - Я, брат, тебе не скажу, что делать, - откровенно признался Прокопий Кузьмич. - По таким делам я не специалист. К профессору тебе надо. - К какому? - По высшей нервной деятельности. - Где я его найду? Прокопий Кузьмич подумал. - Единственное, что предложу, - сказал он, съездим в район к психиатру. Володя вскинул на Прокопия Кузьмича глаза. - Нет, нет, ты не бойся! - сказал врач. - Ничего плохого у тебя нет, в сумасшедший дом тебя не посадят. А совет, к какому профессору обратиться, дадут. Поедем. И вот они едут. Гармонь певучая Меня замучила... Володя встал с камня - пересесть дальше: гармонь и его замучила. В это время из-за поворота показывается машина - та самая, которая довезла Володю и Прокопия Кузьмича до сторожки. По ступенькам крыльца сходят Деревянко и Прокопий Кузьмич. Сторож открывает шлагбаум, пропускает машину. Прокопий Кузьмич лезет в кузов, Володя лезет за ним. Здесь, на Лабе, автобусы не ходят с сотворения мира: дорога горная, битая - кочка на кочке. Врач и Володя усаживаются в кузове на соломе, машина трогается. Гармонь певучая... Володя думает о том, что скажут ему в районной поликлинике. Ничего особенного врач-психиатр не сказала. Посмотрела в зрачки, спросила, как зовут, сколько лет. Может, была неразговорчивой, а может, говорить было некогда - разговаривал Прокопий Кузьмич, старался подать пациента в наилучшем виде: - Через стенку, через улицу, даже через два дома слышит! Удивляюсь, Серафима Гавриловна, откуда у него такое? Феномен! Мессинг! Что Мессинг? Мессинг против него мальчишка! Кристалл-самородок. Посмотрите на него, Серафима Гавриловна! Серафима Гавриловна заполнила бланк с печатью и долго растолковывала Володе, как найти в Краснодаре мединститут и в мединституте профессора Ринкина. - Прямо к нему! - сказала она. - Он специалист по аномальному мышлению. Володю царапнуло слово "аномальному", но бумажку он взял, положил в карман. - Вот и хорошо! - приговаривал при этом Прокопий Кузьмич. - Дар у него изумительный, Серафима Гавриловна! Проводил Володю до автостанции и, прощаясь у автобуса, похлопывал Володю по плечу: - Найдут применение твоим способностям, подходящую работу! Следователем, например. Берегись, ворье! - Прокопий Кузьмич засмеялся. - А то завмагом в большом магазине, чтобы продавцы не того... Прокопий Кузьмич пошевелил пальцами в воздухе и опять засмеялся. Володя вздохнул: что его ждет? В город он приехал вечером. Устроился в гостинице. Не выходил из номера, думал: какой будет встреча с профессором? Жизнь его менялась коренным образом. Пока он был в поселке, с Тамарой, "необыкновенный дар", как говорит Прокопий Кузьмич, был для Володи наподобие флюса: раздуло щеку, чувствуешь припухлость при каждом шаге. Можно привыкнуть на какое-то время: с тобой случилось - сам переживаешь. А теперь "флюс" начнут осматривать, ощупывать, могут сделать больно. Да и что получится из всего этого? Володя ворочался в кровати, забылся далеко за полночь. Проснулся в дурном настроении. Пошел отыскивать институт. Нашел. Походил по этажам, отыскивая профессора Ринкина Эдуарда Павловича - так было написано на конверте. Нашел на втором этаже, постучал в дверь. - Войдите! - ответили из-за двери. Вошел: - Вы Эдуард Павлович? - Чем могу?.. - Человек за столом откинулся в кресле. Володя подал ему конверт. Сел на стул. Эдуард Павлович кивнул ему: присаживайтесь. Эдуард Павлович оказался человеком высоким, полным, с вихрастой седеющей головой, с серыми глазами навыкате; толстая верхняя губа нависала над нижней наподобие надутой автомобильной шины. Губа не понравилась Володе. - Гм... - сказал Эдуард Павлович, прочитав письмо Серафимы Гавриловны. Прочитал еще раз. Посмотрел на Володю. - Значит, молодой человек, - спросил, - читаете мысли? - Читаю, - сказал Володя. Глаза навыкате обшаривали лицо Володи с откровенной насмешкой. "Самоуверенный шарлатан", - очень четко произнес мысленно Эдуард Павлович, Володя молчал. В голове у него шумело после бессонной ночи. - Не скажете ли вы, о чем я сейчас думаю? - спросил Эдуард Павлович. _ О том, что сегодня в автобусе вам дали счастливый билет, - ответил Володя. - Гм... - хмыкнул Эдуард Павлович. Не спуская с Володи глаз, нагнулся, открыл нижний ящик стола, на ощупь взял что-то, стиснул в ладони. - Что у меня в руке?.. - спросил быстро, не давая Володе подумать. Что в руке, он и сам толком не знал. Картонная коробочка. А вот с чем, пусть прохвост отгадает. Володя сказал: - Не знаю. - Гм... - сказал профессор, но уже другим тоном. И опять четко подумал: "Законченный шарлатан!" Видите?.. - разжал пальцы. На ладони лежала коробка с канцелярскими кнопками. Справедливости ради надо сказать, что, когда Эдуард Павлович стискивал коробку в руке, он предполагал, что коробка со скрепками. - Значит, ваши "возможности", - Эдуард Павлович выделил слово "возможности", подчеркнув, что оно в кавычках, - не безграничны? Тут же он икнул и поморщился. - Конечно, - сказал Володя, - не безграничны. Но вот сегодня утром вы завтракали. Домработница Катя подала вам два сваренных всмятку яйца. Вы еще подумали: яйца почти коричневые от черной курицы... Одно яйцо оказалось тухлым. Вы огорчились и выругали домработницу Катю за то, что она не умеет выбирать яйца на рынке. Вы ее выругали так: "Дубина стоеросовая..." Катя слышала через дверь и обиделась. Потому что не знает, что такое "стоеросовая". Я тоже не знаю. А вам после тухлого яйца плохо... По мере того как Володя все это говорил, глаза у Эдуарда Павловича расширялись и под конец полезли на лоб. - Ну... - сказал он, встряхнув головой, - о-отлично. - Если вы меня еще раз назовете шарлатаном и прохвостом, - сказал Володя, - я поднимусь и уйду. - 0-отлично... - тянул Эдуард Павлович, выпрямившись в кресле, и вдруг оглушительно захохотал. Не знаете, что такое "стоеросовая"? Ха-ха-ха!.. - На глазах его были слезы. - Я тоже не знаю! Хоть убей, не знаю!.. Вашу руку, молодой человек! - Потянулся через стол к Володе волосатой рукой. Володя пожал ему руку. - Мир на вечные времена! - сказал Эдуард Павлович и вытер со щеки остатки слез. - Ведь действительно смешно, а?.. Они еще долго беседовали. Договорились, что Эдуард Павлович покажет Володю научным сотрудникам, они поговорят с Володей накоротке и тогда все вместе подумают, как рационально использовать открывшиеся у Володи способности. -- Замечательные способности! - Эдуард Павлович дружески улыбался Володе, кивал и проводил до двери, обняв за плечи. Володе уже не казалась противной полная верхняя губа Эдуарда Павловича, Володя почувствовал к Эдуарду Павловичу расположение. - Завтра в девять часов, - говорил Эдуард Павлович, - только без опозданий. Тут любят аккуратность. День Володя провел кое-как. Заметил, что ему невыносимо в толпе. На рынке, в магазине, на улице шум у него в голове стоял такой, что голову распирало, впору набивать обручи. Точно в вороньей стае: все кричат на разные голоса и не поймешь, о чем. И все будто в кривом зеркале: слова и мысли вперегонки, забивают друг друга, схлестываются, как в радиоприемнике, волны, когда накладываются одна на другую. Побродив бесцельно по улицам с полчаса, Володя пришел к себе в номер и лег отдохнуть. Вечером у него был инцидент. На втором этаже гостиницы ресторан. Володя решил покушать, вошел в залу. Сел за столик, стал ждать, когда подойдет официантка. За столиком сидел клиент - парень одного с Володей возраста, но с бородкой, шевелюрой и галстуком, который показался Володе бесконечным: свешивался куда-то под стол. Когда Володя сел, парень подумал: "Что за чурбан? Не видел такого..." Володя ничего не сказал, стал наблюдать и слушать. У входа в раздаточную работали над посудой молодые официантки. Делали вид, что не торопятся к посетителям, между тем все подмечали и видели. - Маша, - сказала одна, - гляди, какой парень сел к тебе, - указала глазами на Володю. Та обернулась: - Рядом с Пентюхиным? - Ненавижу Пентюхина, - сказала первая. - Так и обсасывает глазами. - Я тоже ненавижу Пентюхина, - сказала Маша. - Парень не наш, - опять про Володю сказала первая. - Приезжий, - ответила Маша. - Лицо открытое, и взгляд честный. Маша опять обернулась, посмотрела на Володю: - Пойду обслужу. Пока она шла, сосед Володи подумал: "Машка сегодня обслуживает - шлюха". Володя смотрел на Машу: подтянутая, стройная девушка. "Шлюха, - между тем повторял Пентюхин. - Шлюшка!" Володя молча взглянул на него. "Шлюшка!" - повторил Пентюхин. Маша подошла к столику, обратилась к Володе: - Что вы закажете? "Шлюшка! - повторял Пентюхин. - Шлюшка!.." Володя заказал селянку и рыбу. - Вы? - обернулась Маша к Пентюхину. - Водки, ромштекс и кофе. Маша записала, пошла выполнять заказ. "Шлюшка! - повторял ей вслед Пентюхин. - Икрами как сверкает, шлюшка!" Володя давно заметил, что некоторые люди в мыслях повторяют одно и то же, будто в мозгу их прокручивается пластинка. На Володю всегда это действовало угнетающе. Вот и сейчас в мозгу Пентюхина крутилось: "Шлюшка!.." Володя опять взглянул на Пентюхина. "Шлюшка!.." - повторил тот. - Оставьте Машу в покое, - сказал Володя. - Что? - спросил Пентюхин. - Оставьте Машу в покое. "Смотри-ка, - подумал Пентюхин. - За шлюху заступается. Может, ему в морду дать?.." - Кому в морду дать? - Володя положил руки на стол. - Что такое?.. - спросил Пентюхин. - То-то "что такое"... - передразнил Володя. "Может, он брат этой шлюхи?" - подумал Пентюхин. - Ты опять не успокоился? - спросил Володя. "Харя! - подумал в ответ Пентюхин. - Пырнуть тебя из-за угла..." Володя встал, обошел столик. Пентюхин обернулся к нему со стулом. Володя взял парня "за душу", галстук скрипнул у него в кулаке. - Меня? -спросил он. - Пырнуть из-за угла?.. - Да ты что... ты что? - Тут только Пентюхин стал понимать необычайное в этом чудаковатом парне. - Откуда ты взял... пырнуть? - Я твои мысли за квартал вижу, - сказал Володя. Потянул за галстук Пентюхина. Тот нагнулся вперед, поехал на стуле. Получилось смешно - за соседним столиком прыснули. - Пошел вон отсюда! - сказал Володя. - Чтобы духу твоего не было! Отпустил парня. Тот встал и, оглядываясь, пошел к двери. Маша принесла заказ. Володя стал есть и прислушиваться, что говорят вокруг. - Кто этот широкоплечий? - спрашивали о нем рядом за столиком. - Первый раз вижу. - Однако наших парней за галстук!.. - Пентюхина стоит. - Конечно, стоит... За другим столиком спрашивали: - Чего они не поделили? Кто-то обернулся к Володе: - Одного поля ягоды. Молодежь... У себя в номере Володя задумался. Предложат работать следователем, завмагом, как определил Прокопий Кузьмич? Ловить жулье?.. Такая деятельность Володе претит. У Володи добродушный, покладистый характер. По натуре Володя добр, верит в честность людей. Придя в номер, он уже два раза вымыл руки после Пентюхина. Возиться с такими Володе не по душе. Попросит, чтобы его вылечили. А если не вылечат, уедет к себе на Лабу, в леса. Чего ему еще надо? Эти мысли Володю успокоили. На следующий день состоялся консилиум. Шесть человек ученых определяли судьбу Володи. Не было скепсиса, не было смеха до слез, Эдуард Павлович поработал неплохо над своими друзьями: ученые приняли Володю всерьез. Были вопросы: с чего началось? Как это отражается на психике, на здоровье? Был вопрос, нравится ли Володе читать чужие мысли. Володя ответил: не нравится. Все-таки это удивительно и необычайно, сказали ему. Володя согласился. - Где бы вы хотели работать? - Вылечите меня, - сказал Володя. - Видите ли... - Ему объяснили, что случай с ним уникальный. Во всяком случае в медицине. Может быть, и в истории человечества. Поэтому Володя представляет собой ценность. - Нужно переменить обстановку, понаблюдать за вами. - Мне надо работать, - сказал Володя, - у меня семья. Ученые задумались. - Все ведь работают, - сказал Володя. - Знаете что, - сказал один из ученых - молодой, но с белыми волосами, - поедемте к нам. - Куда? - В Зеленчукскую астрофизическую обсерваторию. Ученые стали переглядываться друг с другом. - Я астроном Речковский, - пояснил белоголовый Володе.-И знаете, идея, - обратился к ученым. - У нас в программе поиск сигналов из космоса. Способности этого молодого человека могут нам пригодиться. Володя внимательно слушал. Речковский обратился к нему: - Поедемте, у нас вам понравится. Володя согласился ехать в обсерваторию. Оттуда и до дома рукой подать. Шефство над ним взял Николай Петрович, белоголовый. - Уясните задачу, - говорил он по пути, "Волга" летела по новому шоссе в горы. - Изучите приборы, телескоп. Ознакомлю вас с электроникой и радиоастрономией. У нас увлекательная работа. Откровенно Володю пугало его новое назначение. Кроме методов насаждения леса и истребления его в лесосеках, Володя почти ничего не знал - окончил лесотехнический техникум. Об этом он откровенно рассказал Николаю Петровичу. - Научитесь, - ободрял его Николай Петрович, - не боги горшки обжигают. По приезде в астрономический городок Николай Петрович дал Володе книги, наметил программу, как и что изучать. - Учителем буду я, - сказал он просто. - Читайте и спрашивайте. Володе понравились обсерватория, городок. Понравились сотрудники, с которыми его познакомил Речковский. Астрономы - народ серьезный, малоразговорчивый. Это Володе особенно по душе. Книги он перечитал, сделал выписки. Поначалу робел перед масштабом работ, которыми занимались в обсерватории. Робел перед глубиной и таинственностью неба, перед звездами. - Может, возле каждой из них миры, - говорил Николай Петрович. - Может, цивилизации, как наша или более развитые, чем наша. Ищут связи друг с другом. Может, находят. И нам предстоит найти. Николай Петрович был мечтателем. Постепенно Володя понял, что мечтать - это значит искать, дерзать. - Наверное, - говорил Речковский, - от дальних цивилизаций, подобно радиоволнам, идут в просторы вселенной мысли. Может быть, многократно усиленные .техникой. Мы еще не можем поймать и понять эти мысли, у нас нет соответствующих приборов. Может, приборов здесь и не надо, нужен подход: живую мысль надо ловить восприятием живого, не электронного мозга. И вот они - Николай Петрович и Володя - долгими часами изучают небо и звезды. - Слушайте, Володя, - говорит Николай Петрович, - слушайте. Николай Петрович конструировал Володе необычайных видов и форм антенны: квадратные, спиральные, шаровые, эллипсоидальные, параболические. - Слушайте Лебедя-51, Альфу Дракона, звезду Барнарда... Все эти звезды Володя уже знал. Находил их, слушал их далекий невнятный шепот. Если ему мешали мысли людей, он уходил выше и дальше в горы. Сам научился искать и мечтать. Николай Петрович не торопил его, не докучал вопросами. Нетерпением здесь не поможешь. Видя, что Володя освоился с техникой, с поиском, предоставил ему свободу действий и времени. Ждал, конечно. И Володя знал, что Николай Петрович ждет. Минули лето, осень, зима. Но астрономия - наука неторопливых. Володя вжился в нее, тоже не торопился и где-то в начале весны, зондируя невидную, незаметную блестку в Персее, услышал голос: "Где вы?.." Нет, это не был голос. И это не был шепот. И не был шелест. И не шорох ночной. Это был вопрос, возникший в мозгу Володи, два маленьких слова: "Где вы?.." И еще это было неожиданно. От неожиданности Володя вздрогнул и упустил волну. Несколько дней и ночей Володя ходил взволнованный. Может быть, ему показалось? Но он слышал!.. Два маленьких слова: "Где вы?.." Рассказать об этом Николаю Петровичу или не рассказывать? Вопрос мучил Володю не меньше, чем упущенные два слова: услышал он их или ему показалось? Через неделю в тот же час - около полуночи - Володя услышал: "Братья..." Замер как камень, чтобы не шелохнуться. И вслед за словом "братья..." услышал: "...по мысли". Складывалась фраза: "Где вы, братья по мысли?" Кто-то звал, кто-то тосковал в поиске, ждал ответа. Володя записал фразу: "Где вы, братья по мысли?" - и ждал-ждал, что будет еще. В конце марта он поймал еще. одно слово: "Откликнитесь!" Записал это слово и пошел к Николаю Петровичу. Тот прочитал запись, координаты звезды. Еще раз перечитал. Еще раз перечитал. И жестом, полным волнения и надежды, закрыл лицо руками. Володя думал, что он обрадуется, или не поверит открытию, или рассмеется от счастья. Но Николай Петрович сказал только: - Неужели?.. ЧАЙКИ С БЕРЕГОВ ТИХОГО ОКЕАНА Мой друг, писатель Леонид Васенюк, привез мне с Тихого океана двух чаек, великолепных птиц, черноголовых, сизых, как дым, подкрашенных багрянцем рассвета. - Тебе, - сказал Леонид, передавая птиц вместе с клеткой. - Как ты догадался? - воскликнул я. - Тебе! - повторил он и сделал широкий жест, будто очертил передо мной даль океана. Леонид был романтик. Оба мы были романтиками со школьных лет. Перечитали все книги о море, о путешествиях, о Пржевальском и Крузенштерне. Перерыли шкафы, чердаки у знакомых ребят в поисках книг о приключениях, и сам поиск был для нас приключением. Мы представляли себя искателями сокровищ, если находили "Северную Одиссею" Джека Лондона, "Ледяной сфинкс" Жюля Верна, бесстрашно рыскали по Клондайку, прокладывали пути в Антарктику. Мастерили нарты, упряжь к ним для дворовых собак, а не получалось, бросали ради постройки корабля на реке Кубани. Застревали где-нибудь на споре о стакселях, трисселях и, не окончив по этой причине корабль, проектировали подводную лодку, чтобы плыть к Полюсу недоступности. Все, что следовало пережить мальчишкам, мы пережили. Война сразу сделала нас взрослыми - пятнадцати лет мы добровольцами ушли в армию. После встретились, учились в вузах, а потом каждый выбрал свою дорогу: Леонид стал писателем, а я сеятелем - выращивал пшеницу и первый кубанский рис. На какое-то время потеряли друг друга. Не хотелось верить, что навсегда, и действительно, Леонид отозвался с Курил - наше босоногое прошлое снова вернулось к нам. Я нашел рассказ "Съешьте сердце кита". Такой рассказ мог написать только Ленька. Потрясал заголовок, потрясающим было содержание рассказа, по сути, о простых людях, но сколько романтики, свежести было в рассказе!.. Едва прочитав первые строки, я сказал через тысячи километров: "Здравствуй, Леня!" Этими словами начал к нему письмо. Леонид от того, что сделался знаменитым, не стал гордецом. Ответил на письмо, завязалась частая пе реписка. - Приезжай на Курилы, - звал он. - Выращиваю рис, - отвечал я. - И что, - возражал Леонид. - Найдется работа здесь. Курилы для меня теперь были все равно, что Антарктика или Клондайк. Детство скрылось за горизонтом, приключения остались в книгах. Шла обыкновенная жизнь: планерки в кабинете директора, поля над рекой, ежемесячная зарплата. Отцовский дом к этому, знакомый до каждого уголка и гвоздя, двое сыновей, растущих, словно подсолнухи, и всегда каких-то новых и неожиданных: "Папа, что ты знаешь о "черных дырах"? "Белые" тоже есть?" - Хватают из телека, из журналов, каких мы в детстве не видели. - Приедешь? - между тем спрашивал Леонид. Милая страна приключений! Как нелегко стать теперь на твои пути и дороги!.. И вот приезжает Леонид, привозит птиц. Откуда-то из этой великолепной страны. Разговариваем день, другой. Мало ли о чем найдется поговорить? О жизни. О книгах. О планах. Но вот наступает час расставания. Утро. От реки тянет прохладой, луговым влажным запахом. Чайки словно чувствуют отъезд Леонида, кричат ему вслед. - Странные птицы, - останавливается тот у калитки. - Помнишь пушкинского орла? "Зовет меня взглядом и криком своим и вымолвить хочет...". - Леонид прерывает на полуслове. - У меня тоже птицы... - продолжает через секунду. - Тайна, Миша. Их перелеты тайна. Их отношения между собой, к людям... Словом, смотри. Если что... И уже за калиткой, садясь в машину: - Помнишь, увлекались почтовыми голубями? Привяжем записку, и они переносят вести. Так вот, есть гипотеза: птицы способны переносить впечатления. Да, да... Не гляди на меня так! Переносить и передавать. Через версты, через расстояния... - Леонид засмеялся, пожал мне руку. - Бывай! Много было сказано слов, пока Леонид гостил у меня, многое сказано на прощание. Ничего я не придал особенного этим последним фразам. Что хотел сказать Леня пушкинскими стихами? Что значит: у меня тоже птицы... В клетке? Или вообще на берегу океана? Главное - друг уезжает. У него ведь работа писательская ничуть не легче, чем любая другая. Птицы остаются со мной. Чайки плохо приживаются в неволе. Но я хотел приучить птиц к себе. А потом выпустить на Кубань. Клетка висела под потолком веранды. На веранде стол и кровать. Летом я здесь сплю. Меньшая сторона веранды, застекленная, большая, с видом на реку, открыта. Она же южная, солнечная. По утрам на какойто миг блеск от реки падал на веранду, на птиц. Они встречали солнце протяжными криками. В криках чувствовалась тоска по простору, и я говорил птицам: - Погодите немного, выпущу. Кормил я их рыбой - сам приносил с Кубани, да и сыновья днями пропадали на реке - рыболовы. - Ешьте! - бросал я рыбу в клетку. Птицы хищно глотали, запивали водой из поставленной чашки и смотрели мне в глаза круглыми внимательными зрачками: - Выпусти. Я обещал выпустить, но со дня на день откладывал обещанное. Не хотелось расставаться с красавцами улетят ведь! С птицами я разговаривал, как с людьми: спрашивал о самочувствии, о чем они думают. Спрашивал об океане, свободе, может, они понимали меня? В одном я не сомневался: птицы мечтают. Об океанских ветрах, о полете - они иногда поднимали крылья, встряхивали ими. Рассуждая сейчас, после событий, перевернувших мою судьбу, я не могу понять, что общее было между птицами и мной, рисовым агрономом. Однако было. Тому свидетельство - ход событий, обстановка, в которой события начались. Кровать стояла в углу веранды. Клетка с птицами напротив кровати - на столбе, держащем перила крыльца. Засыпал я и просыпался, птицы были перед глазами. Может, они следили, как я засыпаю и сплю? По ночам они шевелились, сон их не был спокойным. Стали неспокойными и мои сны. Сначала я не заметил этого: кто в зрелые годы придает значение снам? Что-то проходило перед глазами, задевало сознание, а проснешься, тряхнешь головой исчезало. Впрочем, в поездках в часы, когда остаешься с самим собой, в душе поднималось что-то тревожное позовет кто-нибудь, что ли? Поднимешь голову - никого. Потом пришел шум. Засыпая, я слышал его - ритмичный, тягучий. Что такое? Может быть, устаю? Уставал я и прежде, но такого шума не слышал: "У-ух-х! У-ух-х!" Даже днем задумаешься и слышишь: "У-ух-х!.." Что-то знакомое, а не поймаешь. Начал прислушиваться. Среди поля встану и слушаю: вспомнится... вот сейчас... У-ух-х! Непонятно! И, как все непонятное, это пугает. Я стал зажимать уши ладонями, затыкать ватой. Шум только усиливался. . Я уже ни о чем не мог думать. Не мог читать. - Что с тобой? - спросила жена. - Ты болен? Что я мог ей сказать? И вдруг - да ведь это морской прибой! К ударам примешивался шорох, скрежет, как будто терся камень о камень!.. На какой-то миг это меня успокоило. Объяснение найдено. Но тут же пришли вопросы: откуда прибой? От дома до моря сто километров!.. Между тем прибой бился у меня в ушах, как гигантское сердце. И - наверно, одно к другому - перед глазами стало возникать море. Приляжешь даже не задремать какой сон при часовом перерыве? - прикроешь глаза появляется море. Как-то странно появляется, будто я смотрю на него сверху, плыву над берегом. Прибой набрасывается на скалы, камни блестят влажные, а я плыву - лечу, и навстречу мне ветер. Картина была до того реальной, что я - впервые это привиделось днем - не раскрывал глаз: не упустить бы море, вскинул руку ощупать стену. Дома я, стена рядом. Значит, мне снилось. Сон, однако, двойной: я дома, и я над морем, ощупываю стену веранды и лечу над водой... Мыслил я очень отчетливо и раздвоение ощутил с испугом: сон наяву привлекал и тревожил одновременно. Вечером пришло то же; волны, прибой. Бывал я на Черном море. На сочинских пляжах. Но море, которое видел теперь, было другим. Так стало повторяться из ночи в ночь. Иногда картина менялась: уходил берег, внизу были волны, впереди линия горизонта. Гул прибоя стихал, слышался шелест пены на гребнях волн. Опять менялось: горизонт валился наискосок, в глаза ударяло солнце. Я сжимал веки, а когда поднимал их, видел перед собой корабль... Вставал с постели, этим, наверно, будил птиц, они шевелились в клетке. Иногда подавали голос, это толчком отдавалось у меня в сердце. В глаза наплывало море, хотелось к нему. Утром шел на работу. И на следующий день на работу - все двигалось чередом. Однако тоска по морю оставалась в душе, зрела, становилась частью меня самого. Тоска и тревога. Отчего же тревога? Отчего мечта по несбыточному рвет меня на куски? С поля, с вечернего совещания при директоре меня гнало домой. Но и здесь спокойствия не было. Море хотелось видеть. И от того, что хотелось, видел берег, волны. Корабль. Рыбу, мелькавшую перед глазами. Крик чайки близко над ухом. Проснувшись, я пытался понять: кричала чайка во сне или в клетке? Подолгу разговаривал с птицами. - Папа, что это ты? - заметил младший сын Борька. Я поднимал его к птицам: - Хотел бы такие крылья? - Хотел бы. -Мальчик тянулся к клетке. Я отстранял его. Никому не разрешал беспокоить птиц. - Выпусти их, - просил Борька. - Выпущу. Борька спрашивал: - Где их дом, далеко? - Приходи перед сном, расскажу. Вечером Борис забрался в кровать раньше меня. - Набегался? - Я прилег рядом с ним. - Вижу сон, - ответил мальчишка. - Ты же не спишь, - засмеялся я. - Все равно вижу. - Что видишь? - Море. - Море? - Синее бурное море. В полусвете, падавшем из окна, я заметил, что мальчишка лежит, сомкнув веки, и на лице его такое выражение, будто он хочет что-то поймать. - Почему у тебя такое лицо? - спросил я. - Не мешай!.. - прошептал Борис. - Чему? - так же шепотом спросил я. - Ловить рыбу. Я молча глядел на сына. - Поймал! - заорал вдруг Борька, сцепив пальцы. Открыл глаза, поглядел на руки: - Куда она делась? - Кто? - Рыба! Я опять засмеялся, а Борька сказал: - Море уходит из глаз. - И прибавил: - Хочу туда! Что-то убедительное - не фантазия - было в словах мальчишки. Я попросил: - Расскажи по порядку. - Лежу, - заговорил Борька, - жду тебя. Ты долго не приходил, у меня начали закрываться глаза. Я сначала боролся, раскрывал их даже пальцами, а потом мне показалось, что я слышу шум. Прислушался и забыл, что надо раскрывать глаза. И тут я увидел море. Близко - летел над ним. Волны шумели. Было все как в кино. Белые гребешки, брызги. Да я... папа, я и сейчас вижу море. Подожди, - Борька закрыл глаза ладонями. - Так лучше, - сказал он. - Море опять пришло. Такое же... По мере того как Борька рассказывал, перед моими глазами тоже возникло море. - Брызги так и летят! Брызги летели. - Но тогда я увидел рыбу, кинулся к ней, - продолжал Борька. В воде светлыми лезвиями скользили рыбы. - Вот они! Рыбы шли косяком. - Ой сколько! Счас!.. - Борис поднял руки, растопырил пальцы. - Счас, папа... Море метнулось нам обоим в глаза. Мелькнула рыба. Борис выкинул руки вперед. - Промахнулся!.. - жалобно сказал он. И тут же воскликнул: - Пароход! По волнам рядом проходил пароход. Большие белые буквы блестели на освещенном борту. - Что написано? Что написано?.. - шептал Борька. - "Охотск". - Так ты видишь? - Вижу. Борька повернулся ко мне, я тоже раскрыл глаза. - "Охотск", - сказал Борька. - Бо-ольшой! В клетке, растревоженные нами, беспокоились птицы. Больше море не появлялось, хотя Борис опять закрыл ладонями глаза и ждал продолжения сна. Сон его не удивил нисколько. Удивил пароход. Меня тоже удивил пароход. Но больше - как можно, чтобы двум неепящим людям приснился одинаковый сон?.. Борис тоже опомнился. - Почему, - спросил он, - нам обоим приснился "Охотск"? Ты видел, пап, там матросы и капитан. Какой большой! - опять воскликнул малыш. - Так и режет воду, и режет! Кино!.. А если, пап, пароход этот на самом деле? И матросы и капитан? А в каком это море, в нашем или в заграничном? Я молчал. Меня волновали те же вопросы, что и мальчишку. - В каком? - допытывался Борис. Минуту он помолчал. - Что ты еще заметил на пароходе? - спросил. - А рыба? Совсем живая! Я схватил ее, папа, а в руках ничего! Борька вертел растопыренными пальцами у глаз. - Живой сон какой-то, - закончил малыш. - Всe в нем живое... Я к тебе еще приду завтра, ладно? Может, еще увидим... Я отослал мальчишку спать. Но сам не мог заснуть до утра. Сон, если это сон, не давал мне покоя. Мало того, что он приснился нам обоим, сыну и мне. Такие сны приходили ко мне все лето. В чем здесь причина? Борька стал приходить каждый вечер. Всякий раз мы видели море. Стали жить им и бредить. Наступал день - ждали вечера. День тянулся, тянулся... Незаметно для себя я стал задерживаться дома, на работе мне было невмоготу. Борис перестал гонять на реке, вертелся рядом. - Пап, а как это? - спрашивал. - Что будет еще? Дом был заполнен ожиданием, разговорами: - Вот бы увидеть кита, пап? Жена наконец заметила: - Что вы все шепчетесь? И ты, старый, - ко мне, отлынивать от работы начал. Думаешь, я не вижу?.. Не видела она главного. И не хотела видеть. Старшего сына не было - в турпоходе. Какое бы впечатление произвели на него наши сны? А если бы и он тоже?.. Но об этом нельзя помыслить! - Сумасшедшие! - ругалась жена. - Дела у вас нет, что ли?.. Ничего, однако, не помогало. Сны приходили к нам каждый вечер. Может, это внушение? Но кто внушает? Откуда?.. - "Охотск", - повторял я уже вслух. - "Охотск"... Вспоминался приезд Леонида. Охотское море, Курилы... Может, я скучаю по нему? Может, его рассказы внушают мне тягу к романтике? Полно! Леониду и мне под пятьдесят. Какая уж тут романтика? Впрочем, за Леонида поручиться нельзя - бросил все, уехал на океан... Но за себя я ручаюсь. Ни Жюль Берн, ни Лондон не волнуют меня так, например, как недовыполненный план по урожаю. Да и не читаю я книги о приключениях. Ленькины книги - другое дело. От них, может быть, сны?.. В клетке птицы хлопают крыльями. Протяжно кричат. Может, это от птиц?.. Подхожу к ним: - Грустите?.. Птицы смотрят мне в глаза колдовскими зрачками. В них море и солнце. В них призыв: улетим! Мне говорят: улетим! Из их глаз в мои переливаются море, волны. Бьются о скалы. Пароход идет на меня... - Подождите, - говорю, внезапно застигнутый смутной мыслью. _- Подождите немножко... Бегу на почту. Пишу телеграмму Леониду: "Есть ли такой корабль - "Охотск"?" Ответа жду четыре долгих дня. Ответ положительный: "Пароход "Охотск" есть. Жди письма". Еще жду. Приходит письмо. "Не случайно, наверно, спрашиваешь о пароходе, - пишет Леонид с Итурупа. - Пробудились мечты о приключениях? Пробудили их чайки?.. Уверен, Миша, - пусть ты от меня за тысячи километров, все дело в птицах. Я немножко фантаст, ты об этом знаешь, - продолжал Леонид. - Я придумал гипотезу, что птицы передают впечатления. Говорил тебе о ней, помнишь, когда прощались? Не всегда, наверно, передают и не всем. Для этого надо настроиться "на волну". Мы с тобой мыслим одинаково, чувствуем одинаково. У меня тоже чайки и тоже в клетке. Все они - твои и мои - взяты из одного гнезда, это нужно для опыта. Я стою перед ними, думаю о твоих птицах и о тебе. Чайки думают о полете, о море, их мечта передается твоим птицам. А через твоих чаек тебе. Оправдывается моя гипотеза. Есть и еще вопрос: как находят птицы пути перелета, берег в тумане? Родное гнездо среди тысячи одинаковых, но чужих? Как обучают птенцов, что с первого рывка в море те уже знают рыбу и приемы охоты?.. О чем думают птицы при высиживании птенцов? Не передают ли свой опыт зародышу?.. Все это до чрезвычайности интересно. Как, например, ты увидел "Охотск"? Облик судна передан тебе телевидением? Об этом надо подумать. Не природный ли здесь феномен порядка того, как медузы чувствуют шторм, бабочки - присутствие друг друга через преграду? То же и с передачей изображений на расстояние. Есть над чем поразмыслить... А что мне подсказало гипотезу, знаешь? Пушкинское стихотворение. Узник вместе с орлом - и через орла - видел белеющие снегами горы, синие морские края". Заканчивал Леонид письмо так: "Извини, что я на тебе поставил эксперимент с чайками. Только ты мог мне в этом помочь. Считай себя соавтором открытия". И в последних строках: "Приезжай. Тут встал вопрос об экспериментальной станции рисоводов. Нужен специалист. Рекомендую тебя. Так чти отказаться не можешь". День ото дня не легче! Август, уборка, а тут забота: ехать или не ехать? Как ехать - семья, работа? Хожу взволнованный, а сны так и лезут в голову. Борька не отстает ни на шаг и уже не спрашивает ни о чем, а только: - Поедем?.. Отмахиваюсь: - Не до тебя! А он опять: - Па-ап... Леониду ответить надо. После письма пришла телeграмма: "Место специалиста держат. Давай согласие". Старший сын, Вячеслав, вернулся из турпохода. Собираю семью за столом: - Поедем? Борька в ладоши, Вячеслав: "С удовольствием". Жена: - А дом? Обжитой наш угол?.. Опять забота: мужская половина - за, женская против. Убеждаю, из кожи лезу, Леонид на Курилах ждет. Наконец отвечаю на телеграмму: "Ветра свист и глубь морская - жизнь недорога!.." Ленька знает слова этой старой пиратской песни. В последний день августа распахиваю клетку: - Летите! Птицы вырываются сразу. Провожаем мы их семьей - стоим, запрокинув головы кверху. Зорька только что занялась. Сделав несколько кругов над домом, птицы берут направление на восток. - Судьба! - говорит жена и вздыхает. В октябре я рассчитался с работы, продал отцовский дом и, погрузив пожитки в контейнер, заказал для себя и для семьи билеты на океан. СНЫ НАД БАЙКАЛОМ Варе и Константину Байкал открылся не сразу. Ракета мчала по водной глади к Шаманскому Камню - о нем Варя и Константин услышали еще на пристани. Справа и слева шли берега водохранилища. Правый был горный. Ракета теснилась к нему, срезая вершины отраженных холмов, положенные на зеркало. Гигантское волшебное зеркало. Местами, не замутненное рябью, оно лежало чистым и синим. Местами лилось серебром - там, где ветер касался поверхности. Ближе к берегу было темным от скрытых под ним глубин. И гдето Шаманский Камень, Байкал. Проедем Камень, говорили на пристани, и сразу Байкал, не пропустите. Варя и Константин стояли у лобового окна, смотрели. Выйти на палубу невозможно. Колючий ветер пронизывал, путал волосы. За ракетой вставала стена брызг, водяной пыли. Мгновенно закоченевшие, Варя и Константин сошли в салон и прочно заняли место у смотрового окна. За ними толпились еще несколько человек, глядели через их плечи. Может быть, тоже хотели впервые увидеть Байкал, может, влюбленные в Ангару или - так же, как Варя и Константин, - Друг в Друга. - В июне Байкал цветет, - сказал кто-то за спиной Вари. - Камень! - тотчас сказал другой, и Варя и Константин увидели в нескольких метрах по борту черный, облизанный водой камень, который мгновенно ушел назад. - Смотрите! - Пассажиры прильнули к окнам. Но Варя и Константин смотрели вперед - в простор. Они обосновались в местной гостинице. Бросили вещи и выбежали к Байкалу. Как подъезжали к Листвяному, вышли на пристань - промелькнуло минутой. Может, и в самом деле минута? Ракета не рыбачий баркас: посадка пассажиров, выход проходили стремительно, как бег могучего корабля. И то, что промелькнуло перед глазами Вари и Константина, огромное, синее, и что называли "Байкал!", просто не уместилось в глазах. Захлестнуло, утопило, и теперь требовалось время, чтобы прийти в себя. Но прийти в себя было не просто пережить восхищение. Варя и Константин это поняли: Байкал надо впитывать постепенно, неторопливо, вместе с воздухом, ветром, с блеском и синевой. И, наверное, молчаливо. Сейчас, выйдя на берег, они стояли у самой воды. Зеркало - Байкал тоже волшебное зеркало - светилось перед ними, трепетало биением частых волн, голубело, синело, где-то вдали переходило в лиловое, уходило в туман, скрывавший далекий берег, и от этого было бескрайним. Казалось, можно ступить на него, идти, и никуда не придешь - растворишься в дали, в свете. - Костя! - Варя сжимала мужчине локоть. Константин смотрел, может, не слышал. Варя поняла, что не надо никаких слов. Завороженные, они пошли по берегу. Не замечали лодок, причала - глаза их глядели дальше. Не слышали говора идущих навстречу людей, какое им дело? Поднялись по берегу и здесь - позади лес, впереди простор - сели среди камней. День был ослепительно-яркий, словно нарочно родившийся, чтобы посветить Варе и Константину солнцем, синевой, ярким набором красок: желтые скалы, зеленый лес, серебряные гребешки волн, белые космы тумана, скрывавшие дальний берег. И еще прибавить к этому блеск. И прибавить воздух, до невидимости прозрачный. И запах сосен, воды, цветов. - Костя, - сказала второй раз Варя, - сколько будем молчать? -- Да, - отозвался мужчина. - Тебе не хочется петь? -- Нет, - ответил Костя. - Зачем? - А мне хочется. Мужчина подумал, ответил: - Пой. Варя посмотрела на него, склонив голову. - А не будет ли это... - Она не договорила. - Чем? - спросил Константин. - Диссонансом. - Не пойму тебя, - признался Костя. - Ты ничего не слышишь? - спросила Варя. - Нет. А ты слышишь? - С тех пор, как мы проехали Камень... Мужчина ждал, пока кончится фраза. - Я слышу музыку, - сказала Варя. Константин засмеялся, привлек Варю к себе. Варя имела редкую профессию - нейрохимик. Новая наука делала первые шаги в области интенсификации работы мозга, воображения. Варя сама обладала фантазией, пылким воображением. Считала - эти качества свойственны всем людям, искала пути к их пробуждению, к художественному обогащению человека. - Костя, - говорила она, когда первый восторг прошел, когда они привыкли к Байкалу, влюбились в него, стали его частью и не мыслили без него жить... Хочется необычайных вопросов, -необычайных ответов. Все здесь необыкновенное, Костя. Даже травинка, крапива - она совсем не такая, как у нас под Орлом. Они приехали из центра России - страны тихих утр, спокойных вечеров и неярких красок. - Даже камень, - продолжала Варя, держа в руке бурый с желтизной камень, - что в нем, скажи? Я слышала, что здесь, в Лимнологическом институте, позвонок плезиозавра. Может, в этом камне его тело, мозг? Ну ладно, плезиозавр - это очень давно. Есть более близкие события, люди. Они проходили здесь, жили, мечтали и ушли навсегда. Неужели так просто: прийти - уйти? Не верю, что после людей ничего не остается. От плезиозавра и то позвонок... А я хочу, Костя... хочу видеть перед собой что-то или кого-то сейчас. Хочу слышать голоса, речь. Это не смешно, нет? - Говори, - сказал Костя. - Хочу, - продолжала Варя, - закрыть глаза и представить ярко кого-то из этих людей. Ты хочешь? - Хочу. - Помечтаем. Но помечтаем необычайно, здесь все необычно. Пусть и наши мечты будут необычайными. - Интересно... - заметил Костя. - Не смейся. Я ведь работаю над этим. Я хочу, чтобы ты помог мне. - Чем смогу... - Сможешь! Сможешь! Я слышу музыку. Но это потом, Костя. Я хочу видеть. Давай видеть! - Ты мне внушаешь? - Думай, что хочешь, но помоги мне. - Как? - Настройся на мою волну. На мое видение. Костя невольно закрыл глаза, сосредоточился. - Я вижу берег, берег, - между тем говорила Варя. - Дорогу... Ты видишь, Костя? Константин не открывал глаз, углубился в себя, в подсознание. - Дорогу, - повторяла Варя .- Берег... Костя увидел дорогу, берег. Дорога была ухабистая, проселочная. Берег Байкала. Варя говорила что-то еще, но Костя не слушал. Не открывая глаз, заинтересовался дорогой. И тем, что на дороге происходило. Медленно - лошади плохо тянули, отмахиваясь от оводов, - по дороге двигался тарантас. Возница, в зипуне, в стоптанных сапогах, дремал, еле удерживая в руках кнутовище. Ременный кнут соскользнул, тянулся по земле рядом с колесом. Сбоку от возчика, поставив ноги на жестяную ступеньку, сидел человек с бледным лицом, в пенсне, с небольшой аккуратной бородкой. "Чехов!" - узнал Константин. Тарантас проезжал медленно, и, кажется рядом, Константин успел хорошо рассмотреть лицо Антона Павловича, задумчивое, усталое, печальный взгляд, скользнувший по Байкалу, по берегу и, кажется, по нему, Константину, - на миг они встретились глазами, зрачки в зрачки. Это было так реально, близко, как будто Костя заглянул в лицо писателю, наклонившись к нему. У Константина мелькнула мысль что-то сказать Антону Павловичу, поздороваться. Усталые глаза все смотрели, ждали чего-то, от этого взгляда Константину стало невыносимо, он попытался отвести глаза и услышал, - будто издалека - голос Вари: - Я тоже не могу. Уйдем, Костя... Наверно, они ушли, может быть, отвернулись, потому что тарантас, возница и Чехов исчезли, а картина переменилась. Теперь был другой берег, дикий, лесистый, ели подступали к воде. Байкал неспокоен, набегала волна, ветер срывал, раздувал пену. Здесь же между камней шарахалась на волне большая пузатая бочка. Человек, вошедший по пояс в воду, укреплял жердь, воткнув ее толстым концом внутрь бочки. Бочка прыгала, словно пыталась вырваться из рук человека, но тот, мочалом охватив бочку возле обруча, обвязывал жердь и крепил узлы. Тут же, закончив крепление жерди, придерживая концы мочала рукой, он нагибался к воде и, когда волна отходила, хватал со дна у себя под ногами камни, бросал в бочку. Константин, казалось, стоял тут же, на берегу, видел покрасневшие от холода, исцарапанные руки, хватавшие камни, бородатое ожесточенное лицо человека, котомку, болтавшуюся у него за спиной. Но вот камни набросаны, бочку стало меньше болтать, человек, навалившись на край, перебросил в бочку ногу, другую, повернулся на животе, оказался внутри. Бочка погрузилась наполовину, зато обрела устойчивость. Человек скинул с плеч котомку, армяк и, зацепив его одною полой за верхний край жерди, другую полу тем же мочалом привязал к бочке. Ветер надул армяк пузырем, и бочка тронулась от камней. Мужчина удовлетворенно взглянул на берег, Константину показалось - ему в лицо, - и, подув на озябшие руки, на миг скрылся в бочке совсем. Появился снова, опустил треух, поглядел на воду, на далекий, чуть видневшийся противоположный берег, перекрестился. Бочка отошла от камней. Тут же ее подхватило волной, выкинуло на гребень, армяк затрепетал на ветру, готовый сорваться с жерди. Мужчина вцепился в него, скорлупка вырвалась на простор и, успокоившись, поплыла. - Доедет, - сказал Константин. - Доедет, - отозвалась рядом Варя, и все исчезло. Они сидели на скале в свете дня. Шумели позади сосны, Байкал горел синим, солнце пылало. - Что это? - спросил Константин, встряхивая головой. - Гипноз? Варя ответила: - Мы там были. Некоторое время они молчали. Константин, все еще не пришедший в себя от виденного, искоса поглядывал на подругу. Варя была спокойна. - Можешь ты, наконец, объяснить? - спросил Константин. - До конца не могу, - призналась Варя. - Так что же это? - Просто мы были там. - В прошлом? - В прошлом. - Темнишь или выдумываешь... - Нет, Костя, - Варя обернулась к нему. - Ты ведь знаешь о моей специальности - нейрохимии: работа с мозгом, воздействие на подсознание человека. Тут я в своей тарелке. А вот со временем... Здесь много неразрешенных вопросов. Костя был инженером Орловского приборостроительного завода, знал механику, электронику. О времени имел смутное представление, кто из нас имеет в нем очерченное понятие? Ему оставалось слушать подругу. - Передвигаться во времени физически, - продолжала Варя, - сегодня мы не умеем. Может, когда-то в будущем... Но то, что было в природе, что будет - несомненная реальность. Увидеть прошлое, будущее возможно. Скажи, - обратилась она через секунду, - чувствовал ли ты в первой картине зной, слышал ли звон тарантаса? - Нет, - сказал Константин. _ И во второй мы не чувствовали холода, ветра. Физически мы там не были, сидели здесь, на берегу. И всетаки мы там были. Было наше сознание. Это значит, что при определенных условиях: желание, душевный настрой или еще что-то, неоткрытые возможности мозга, мы можем свои впечатления оторвать от себя, пустить в путешествие. - Во времени? - Да. Константин помолчал. - Это не выдумка, - заговорила Варя. - Все происходит на определенном этапе развития науки, техники. Теория относительности, теория атомного ядра - все пришло в свои сроки. Теперь вот первые шаги в завоевании времени. - Интересен механизм... - заметил Костя. - Механизм пока что необъясним. Может быть, сгусток мысли, какой-то слепок, биополе, может, субстанцивируются желание, воля. Но часть нашего сознания может передвигаться во времени. Вспомним об оракулах, о ясновидении - ведь это с древнейших веков!.. И кто знает, может, из будущего наблюдают за нами, изучают поступки, и в истории для них нет никаких загадок. Костя поежился. - Мы пока что глухи в тех эпизодах, которые нам открылись. Но, возможно, научимся читать, разгадывать мысли, мысли других эпох, научимся слышать звуки и тогда узнаем, о чем думал Чехов в какое-то мгновение, которое где-то материализовалось, услышим стук тарантаса и шорох ветра... - Почему мы увидели именно эти картины, Варя? - Их сохранил Байкал. Ничто не пропадает в мире бесследно. Может, прошедшее впитано глубиной вод, скалами, может, оно существует в потоке времени. Представь нескончаемый поток, - глаза Вари блестели от возбуждения, - себя в потоке. Позади - прошлое, впереди - будущее. При каких-то условиях можно передвигаться по этой реке - вырваться вперед, повернуть назад. Так же, как по лучу звезды. Луч материален. Когда-нибудь научимся передвигаться по нему, как по рельсу. Грубо? Но в принципе возможно, не отрицаешь? Так и время материально. Больше, Костя: время как поток энергии. Именно это - река энергии - движет в природе все, от развития клетки до светимости звезд. Звезды живут, пылают и греют за счет этой энергии. Это уже не поток энергии - океан! Нельзя еще построить парусник, чтобы двигаться по океану. Но ведь нельзя взять в руки и атом. Мысль, воля - вот что будет кораблем для людей. Мы с тобой только что приоткрыли краешек... - Все это понять нелегко, - задумчиво сказал Костя. - И принять. Варя кивнула головой, соглашаясь: - Что дается человеку без труда? - Можно увидеть другое? - спросил Костя, возвращаясь к своему первому вопросу. - В другом месте другое. Костя секунду помедлил: - Жаль, что мы не можем слышать... - Первое кино, - ответила Варя, - тоже было немым... - Да, - согласился Костя, - немым. Но потом его озвучили! - Озвучили, Костя. Ты меня понял. Варя поднялась на ноги. Пошли над Байкалом. Тропка, выбитая множеством ног, поднималась на пригорки, спускалась. Сколько людей проходило здесь! Сколько на берегах Байкала жило! Мечтало, трудилось, делало открытия? А сам Байкал не открытие? - Костя! - Варя сворачивает с тропы, по крутизне они спускаются на берег. Зачерпывают ледяную воду, прозрачную до полной невидимости, плещут в лица. - Хорошо, Костя! Были в Лимнологическом институте. Узнали, что Байкал - слово до сих пор не разгаданное: богатый рыбой, полный огня... Узнали, что Шаманский Камень действительно шаманский: когда-то шаманы устраивали там колдовские пляски. Камень был больше. Сейчас, когда уровень зеркала поднят плотиной водохранилища, камень ушел под воду, видна только его вершина. Красивое слово "Ангара" означает "пасть", "прорва"... Видели позвонок плезиозавра - окаменелый, желтый от времени, обломанный по краям. Беседовали с, научным сотрудником института, и все хотелось спросить: что самое необычайное на Байкале? Спросили, и сотрудник ответил: - В июне Байкал цветет. Признались, что слышали эту фразу. Сотрудник сказал: - Поднимайтесь на скалы выше утром и вечером. И теперь Варя и Константин вставали до зорьки и, взявшись за руки, бежали на скалы. Увидели то, что надо было увидеть. Озеро светлело вместе с зарей. Голубые крылья опускались на воду, лиловые, синие, стлались на поверхности, совмещались, дышали и трепетали. Солнце добавляло им розового, красного, пригоршни золота, небо купалось в озере. Отражение облаков и гор тоже. Вместе с солнцем Байкал вспыхивал изнутри зеленью вод, фиолетовой глубиной. Опять все это совмещалось, дышало. Белизна тумана бродила над озером там и здесь, солнце прогоняло туман, и все краски, оттенки красок приобретали первозданные цвета, теплоту. - Вот откуда музыка, Костя, слышишь? Костя слышал плеск волн у берега, шорох леса. - Не то! - говорила Варя. - Хочешь, я тебя научу слушать? Конечно, Косте хотелось слушать. - Оранжевая полоса, смотри, - говорила Варя, - это звук виолончели. Красная - рокот фагота. Всплески солнца на поверхности - звуки фанфар. Голубые полосы - флейты. Слышишь теперь? Байкал не только цвел, но звучал. Это была волшебная цветомузыка. Костя слышал огненный звук трубы, желтые напевы валторны. Он сжимал руку Вари, а Варя слушала и смеялась. - Помечтаем? - говорила она. Садились на скале, закрывали глаза. - Город... - говорила Варя. Они видели город - белый прекрасный город с просторными площадями,улицами. - Северобайкальск!.. Город еще только строился - конечный пункт Байкало-Амурской железной дороги, а они, Варя и Константин, видели его построенным - светлым, прекрасным. - Будущее? - спрашивал Костя шепотом. - Будущее, - отвечала шепотом Варя. - Завтрашнее. Ездили в Большие Коты, смотрели гидробиологическую станцию, заповедник местной байкальской флоры."Не срывайте цветы!"-просило объявление на щите. Варя и Константин смеялись трогательной наивной просьбе и уходили в лес, в лес и там мечтали и целовались. - Ты мое открытие, - говорил Константин. В последние дни перед отъездом он засиживался над чертежами. - Ты мне дала порыв. Варя склонялась над его плечом, заглядывала в чертеж. Костя чувствовал ее теплоту. - Мысль материальна, - продолжал Константин. Пусть она облако электронов, плазма. Ее можно ощутить и поймать. Это, - показал на чертеж, - контур, усилитель. Как ловят волну на радиоприемнике, так мы обнаружим - в прошлом или в будущем, все равно, - и расшифруем мысль. Костя смотрел Варе в глаза. В них была глубина. И еще ожидание. Косте было трудно браться за новую тему, замысел, который он хотел воплотить. Поймет ли Варя? Варя спросила: - Материализовать мысль? - Она умела находить точные слова. - Оживить, - подтвердил Костя. Глубина в глазах Вари становилась ближе, светлее. В глазах можно было прочесть: я же не связана с техникой, Костя, милый... - Я тебе помогу, - сказал Константин. - Ты открыла новый мир, осваивать его будем вместе. Варя согласно кивнула. - Контур, - вернулся к чертежу Константин, - антенна, приемник... Можно сделать в виде шлема или короны. - Согласна, - сказала Варя. - Прошлое, будущее оживет перед нами. Варя соглашалась. - Перед человечеством, - уточнил Константин. Варя поглядела в окно. Байкал был как в день их приезда: голубое, лиловое уходило в туман, скрывавший далекий берег. Казалось, можно ступить на зеркало, идти и раствориться в дали и в свете. Позже, на берегу, они обсуждали тему. - Есть моральный аспект открытия, - говорила Варя. - Ты с этим считаешься? - Читать мысли? - отвечал Костя. - Да, тут, конечно... - Надо подумать. - Думал, Варя, и вот что скажу. Они сидели на своем любимом месте, на скалах. - Для прошлого это неопасно, - продолжал Костя. - Прошлое - это история. Тут ничего не изменишь, разве что уточнишь. Деятельность народов, их страсти, перемещения, воли тысяч и власть единиц... Будут раскрыты тайны минувшего... - А для будущего? - В будущем знают об этом. Будущее лучше и чище. Согласна? Варя сидела задумавшись. - Все новое кажется странным, даже опасным, - продолжал рассуждать Константин. - Расщепление атома, робототехника - все это ниспровергало что-то и в то же время двигало науку вперед. - В разумных руках, - заметила Варя. - Обязательно, - согласился с ней Костя. - В большинстве так это и есть. Телескоп Галилея ниспроверг церковь и инквизицию. Паровая машина открыла промышленную революцию, кибернетика - научно-техническую революцию. Теперь наступил черед мыслетехники и покорения времени. И все это, заметь, дисциплинирует человечество, делает его более умным. Варя вздохнула, заговорила о другом: - Иногда мне кажется, что Чехов, беглец в омулевой бочке, город за горизонтом - многое, что нам еще удалось увидеть, - сны. Разбуди меня, Костя. - Сны тоже станут подвластны людям, - ответил Костя, обнял Варю за плечи. - Стали... Варя спрятала лицо у него на груди, сказала: - Нам осталось на Байкале два дня. Помечтаем... Уезжали они вечером автобусом на Иркутск по недавно проложенному шоссе. Байкал, Ангара, Шаманский Камень оставались слева, уплывали назад. Солнце садилось, все было тихим, задумчивым. - Грустно... - сказала Варя. - Уезжать всегда грустно, - ответил Костя, - но мы вернемся. Автобус бежал. Варя и Константин все смотрели, смотрели на Ангару, водохранилище, Шаманский Камень, все равно на Байкал, потому что и то и другое было частью сибирского славного моря. - Обязательно мы вернемся! - повторил Константин. Впереди ждала работа, борьба за открытие, и в этом им помогут - Варя и Константин не сомневались - цвета Байкала, музыка, их надежды и сны. ХРОМОСОМЫ СУДЬБЫ ФЛЕТЧЕР И КРИСС Фирма по предсказанию будущего! Все, что Вас ждет, - счастье, успех, любовь, - узнавайте у Флетчера и Крисса По сходным ценам: будущее на месяц вперед - 1000 долларов, на год - 5000, на десять лет - 100000 долларов. Единственный в своем роде метод научного прогнозирования, основанный на футуроскопии. Надежно, безболезненно, быстро! Обращаться на Блэйк-авеню, 17.. Листок с объявлением слегка дрожит в руке Флетчера. - Как цирковая программа, - говорит он. - Есть суть и цена билетов. Ты всегда отличался цветистостью стиля, Дэвид. Объявление - коллективное творчество двух компаньонов, хотя большее старание при его сочинении приложил Крисе - натура пылкая, но, по мнению Флетчера, неглубокая. - Впрочем, так и надо. - Флетчер продолжает рассматривать объявление. - Людей надо сбить с толку, повести за собой. Мы поведем их, Дэвид, не сомневайся. Не пройдет недели - к нам повалят лавиной. Доллары, черт возьми! - Он потряс листом перед носом Дэвида. - Это же доллары!.. - И наука, - пытается добавить Крисе. - К черту науку! Хватит, что полжизни убито по чужим лабораториям внаймах. Надо пожить для себя. Миллионы долларов, Крисе!.. Идея фирмы принадлежит Флетчеру. Он уже сейчас, хотя еще фирма ничем не зарекомендована, чувствует себя ее руководителем и главой. - Объявление я сейчас везу в "Вечерний курьер". А завтра, Крисе, ждем посетителей. Помещение у нас, Флетчер оглядывает приемную: круглый стол посередине, пальму в кадке возле окна, два кресла (в них сидят компаньоны), - ничего помещение, - делает вывод Флетчер, - на первый случай. Разбогатеем, тогда развернемся. Было бы ТАМ, - Флетчер кивает на дверь в лабораторию, - был бы ОН, Крисе, а все остальное будет! За дверью, в лаборатории, футуроскоп. О нем и говорит Флетчер. - Мир ахнет, Крисе, и ляжет у наших ног. Но прежде мир засыплет нас долларами! Флетчер возбужден, как гончая, завидевшая добычу. Крисе с удивлением отмечает эту новую черту в характере компаньона. Странно звучит - компаньоны. Это слово появилось у них с неделю тому назад. Выпускники Иельского университета, четыре года отработавшие в .лаборатории профессора Кинга, они знают друг друга десяток лет. Флетчер старше Крисса на семь лет, но и Криссу уже двадцать восемь. Конечно, им было нелегко в университете у Кинга. Нелегко было делать открытие, таясь от шефа и работая по ночам. Только благодаря страстности Крисса, сдержанности и даже скрытности флетчера открытие доведено до конца, построен футуроскоп. - Я поехал! - Флетчер свернул листок с объявлением и спрятал его в карман. - Вернусь, когда объявление будет напечатано. Оставшись один, Крисе проходит в лабораторию. Здесь две узкие железные кровати, отгороженные высокой ширмой, решетчатое окно, по договоренности кто-то из компаньонов должен оставаться у аппарата. На стене белый экран, посередине футуроскоп с небольшим пультом и разноцветными кнопками. - Футуроскоп... Два года Крисе не может привыкнуть к названию. Однако никакое другое слово не передаст полнее сущность прибора. "Смотрю будущее..." Прибор, с помощью которого можно увидеть будущее. Название пришло так же неожиданно, как и мысль о том, что можно читать судьбу. Мысль пришла ему, Криссу. Техника осуществления принадлежит Флетчеру. Читать судьбу. А что в этом удивительного? Расшифрован генетический код, познаны законы наследственности. Кошка рожает котят, тигр вырастает полосатым, жираф длинношеим. У человека две руки и два глаза, волосы у негр.а курчавятся, у китайца вырастают жесткие, как солома. Признаки особи, устойчивости и даже цвет глаз запрограммированы в ниточках хромосом, и нуклеиновые кислоты, группируясь, как буквы в словах, определяют развитие организма. Все это так, все доказано. Но открываются новые горизонты. Русский академик Курсаков открыл, что нуклеиновая кислота .ДНК, составляющая основу генетического аппарата клетки, в каждый данный период развития организма заблокирована на восемьдесят-девяносто процентов особыми белками - гистонами, которые подобно изоляционной лен-. те закрывают большую часть нити ДНК. Более того, отмечает Курсаков, генетический аппарат содержит в себе больше информации, чем нужно для развития данного организма. Этот "запас биологических возможностей" прочно закр.ыт и чаще всего не реализуется клеткой. Почему? - можно поставить вопрос. Можно поставить много вопросов. Для того чтобы предположить, что наряду с наследственной информацией хромосомы содержат информацию будущего для организма, говоря проще, судьбу, оставалось сделать один шаг. Крисе этот шаг сделал. Поначалу это была гипотеза, одна из тех сумасшедших гипотез, которыми изобилует наше время. Почему не предположить, сказал Крисе, что в клетке наряду с развитием особи запрограммирована ее судьба? Из тысячи разных ситуаций, которые предложит жизнь, человек с данным набором хромосом выберет именно такие действия, которые характерны только для него... И почему не предположить, что вместе с генетическим кодом, проектирующим в будущее конструкцию организма, не разворачивается в свитке хромосомы и судьба человека со всеми ее поворотами, превратностями, счастьем и болью, творчеством, каждым словом, которое будет сказано на протяжении жизни?.. Удивительно? Эфемерно? Не более удивительно, чем запрограммированные в генетическом коде веснушки на переносице и разрез ваших глаз. Где было ее искать, закодированную судьбу? Записанную на ленте гистонов? Или в таинственных "запасах биологических возможностей"? Академик Курсаков пишет, что эти возможности не реализуются. А если "запасы" реализуются по-другому и в новом качестве? Четыре года, таясь и недосыпая, компаньоны исследовали проблему. И вот создан футуроскоп. Откровенно сказать, Флетчер и Крнсс не знают, как открытие далось в руки. Механизм расшифровки до сих пор остается неясным. Электронную вязь генетической ленты удалось преобразовать в фотоны, давшие на сетчатке глаза изображение. Позже изображение было перенесено на экран. Нужна живая клетка из организма. В футуроскопе она разрастается до размеров материка, на котором прослеживается судьба человека. Можно включиться в любой участок прошлого или будущего, пропустить перед глазами жизнь человека с быстротой кинематографической ленты. Процесс удалось озвучить. Странное это было открытие, даже страшное. Флетчер и Крисе проследили судьбу нескольких человек: один погиб в автомобильной катастрофе, второй был застрелен гангстером. Застрелен Уитворт, сотрудник лаборатории Кинга. Убийство произошло на лестнице, когда Уитворт столкнулся с грабителем, вышедшим из квартиры. Смотреть на это было ужасно. Еще ужаснее, что спустя несколько дней преступление совершилось в тот час и в ту минуту, когда было предсказано футуроскопом. - Никогда, - сказал потрясенный Флетчер, - не разрешу себе увидеть свою судьбу! Никогда!.. Крисе был потрясен не меньше Флетчера. - Но бизнес мы на этом сделаем, - продолжал Флетчер. - Обязательно сделаем! Бизнес они уже начали делать: Основана фирма. Написано объявление. Криссу кажется, что все это немного скоропалительно. И немного не так. Не с того они начали. Докопаться бы до основы футуроскопии. Но Флетчер торопит: "Потом, Крисе, потом. Заработаем, откроем лабораторию, институт - все что хочешь. Ничего без денег не сделаешь..." Часы показывают девять с четвертью вечера. "Курьер" в продаже появляется в восемь. Наверно, Флетчер уже по пути в лабораторию. Вот и звонок. - Завтра мы богачи, Крисе! - Флетчер протягивает компаньону пачку газет. - Завтра к нам хлынут лавиной ! Ни завтра, однако, ни послезавтра на Блэйк-авеню никто не приходит. Когда Крисе поглядывает на Флетчера, тот говорит: - Через неделю, Крисе. Через пять дней... На четвертый день пришел тощий студент. Компаньоны встретили его оба. - Добрый день, - сказал он и показал на объявление: - Ваше? - Наше, - ответил Флетчер. -- И это правда? - спросил студент. - Что вы хотите? - ответил вопросом Флетчер. - У меня экзамены, - сказал студент. - Сдам я или не сдам? - Тысяча долларов, - сказал Флетчер. - Читали объявление? - У меня только двадцать пять, - признался студент. - И те последние. - Не можем помочь! - отрезал Флетчер. Крисе толкнул его в бок: - Первый почин... - Тысяча долларов, - настаивал Флетчер. - Джеймс... - опять толкнул его Крисе. Студент стоял в ожидании. - Платите, - сдался Флетчер, - наличными. Студент извлек из кармана несколько смятых бумажек. Крисе взял у него кусочек кожи с плеча. Флетчер скрылся в лаборатории. - Когда мне прийти? - спросил студент. - Сейчас будет готово. В лаборатории тонко запел футуроскоп. - Как вы додумались?.. - спросил студент. Крисе не ответил. Студент по его знаку сел в кресло. Через минуту в приемную вошел Флетчер. -Экзамены вы сдадите, - сказал ои студенту, - если будете заниматься. Особенно по курсу аналитической химии. - Моя слабина... - признался студент. - С профессором Форбсом будьте вежливы, - добавил Флетчер. - Не вступайте с ним в пререкания, как на прошлом экзамене. Помните, чем это для вас кончилось?.. До свидания, - сказал он, не давая студенту открыть рта. Пятясь, тот вышел из приемной с видом величайшего замешательства. Двадцать пять долларов остались лежать на столе. У Крисса было такое чувство, что они с компаньоном ограбили нищего. После студента пришли другие. Старая леди - узнать, вернется ли ее сын из альпинистского похода в Бутан. Депутат - будет ли переизбран на второй срок. Футурограмма леди была положительной: с сыном ей предстояла встреча.. Депутат будет забаллотирован. - Как вы сказали? - спросил он Флетчера. - Победит Фергюссон. - Республиканец? - Да,сэр, республиканец. - Это все козни Стаффорда... - ворчал депутат, направляясь к двери. В банке был открыт счет, общий для Крисса и Флетчера. - Идут дела, Крисе, идут! - Флетчер потирал руки. На Блэйк-авеню шли новые посетители. Больше по мелочам: одних интересовал выигрыш на биржевой спекуляции, других тотализатор, третьих карьера. На компаньонов смотрели как на хиромантов, астрологов - мало ли на свете шарлатанов, гадалок? Футуроскопия? Ну и что? Есть электроника, есть кибернетика, электронные свахи... То же и футуроскопия: модный, ультрасовременный термин, не больше. Ученый мир не интересовался деятельностью Крисса и Флетчера. Фирме, откровенно сказать, это было на руку. Банковский счет разбухал. Флетчер ходил довольный: - 0'кэй! Однако между компаньонами назревал разлад. Криссу хотелось знать, как и где записан код человеческих судеб, можно ли повлиять на запись. Крисе задумывался над моральным аспектом изобретения. Причины к этому были. Их становилось все больше. Ссора между компаньонами вспыхнула после самоубийства генерала Макговерна. Генерал появился в приемной перед отъездом в Южный Вьетнам, где должен был руководить сражением под Гуэ. Он имел разработанный ведомственный план. Флетчер сказал ему: - Сражение будет проиграно. - Это вы говорите точно?.. - спросил генерал. - Фирма не бросает своих прогнозов на ветер. Макговерн застрелился в машине по дороге в аэропорт. Радио и газеты обсуждали самоубийство, доискивались причин. - Мы убили его, - сказал Флетчеру Крисе. - Почему убили? - возразил тот. - Сказали, что сражение будет проиграно, и он покончил с собой. - Он спрашивал о сражении, не о себе. В этом вся разница. Сражение будет проиграно без него. - Флетчер!.. - Крисе! Не путай личную судьбу и события. Я знал, что генерал покончит с собой. Но я не сказал ему об этом. - Почему? - Он не спрашивал. - И все же... - Не будь сентиментален, Крисе. Я не мог ему сказать, что он застрелится, как не мог предотвратить самоубийства. Футуроскоп показал, что он застрелится. И он застрелился. - Потому что не выиграет сражения. -Он не мог его выиграть. Он же не поехал во Вьетнам, он застрелился! Пойми: он должен был прийти к нам, должен был узнать, что сражение кончится неудачей, должен был застрелиться. Таков его путь. - И все же это ужасно, Флетчер! Надо остановиться. - Крисе кивнул в сторону футуроскопа. - А деньги? -- Деньги мне не нужны. - Мне нужны, Крисе. И давай прекратим спор. Через два дня произошло еще самоубийство. Покончила с собой киноактриса Лиз Стейнвилл: футуроскоп предсказал, что ей не дадут главную роль в фильме "Над пропастью" по книге Вильгельма Либена "Отречение". Две смерти - генерала и киноактрисы - поставили перед Криссом вопрос: что такое время и что такое судьба и как они связаны между собой. Есть два времени - прошедшее и будущее и между ними грань - настоящее. Прошедшее дано нам в видении и в воспоминаниях. Мы видим его как дорогу, которую прошли и которую второй раз пройти нельзя. Оно прочерчено линией, за пределы которой мы не могли сделать ни шагу. В каждый момент жизни, когда мы стояли перед настоящим, нам открывалось бесконечное множество линий, но мы выбирали одну - ту самую, которая теперь прожита. Вспомните: когда вам нужно было выбирать университет, вы могли выбрать Колумбийский, Чикагский, но вы выбрали Иельский. Почему? Не потому ли, что ваша дорога жизни - судьба - так же закодирована в хромосоме, как ваш рост, цвет волос и форма ногтей?.. Изменить ничего было нельзя, как нельзя одновременно двигаться в нескольких направлениях. Из бесконечного числа вариантов выбран один, на всех остальных лежит зыбкое (вы все же могли выбрать), но властное табу: выбрали вы одно. Так же и с будущим. Оно открыто перед вами в бесконечном числе возможностей: вы можете ехать в порт или в аэропорт, лететь на Гавайи, в Европу, но сделаете одно - то, что вам предстоит сделать. Почему? Не запрограммировано ли будущее в вас так же, как уже пережитое прошлое?.. Еще более интересна та грань между прошлым и будущим, которую мы зовем настоящим. Это миг, атом. И это между тем акт творения. Именно в этот момент мы выбираем и делаем единственный шаг - тот, который определен нашей судьбой. Присмотритесь: даже в этот миг мы не вольны в себе, действуем так, как нам что-то подсказывает. Назовем ли это необходимостью, целесообразностью, разумом, долгом - не имеет значения. Мы делаем то, что запрограммировано в нас. И даже если сознательно начнем метаться, ломать себя, неведомая сила, заключенная в нас самих, заставит нас стать на ту дорогу, которую нам предстоит пройти. Прошлое дано нам в опыте, настоящее - в ощущениях. Будущее для человека темно. И как ни странно, отметил Крисе, никто не отваживается взглянуть будущему в лицо. Все заботы клиентов - о карьере, о выигрыше на скачках, даже о выигрыше сражений - были пустячными, повседневными. Никто не решался раскрыть судьбу до конца. Не потому ли, что это страшно? Перед неудачами, неожиданностями, перед смертью наконец? И Флетчер боялся увидеть в футуроскопе свою судьбу, у него это переходило в панику. "Никогда! - твердил он. - Никогда!.." И Крисе тоже боялся. Между тем в банке на счету компаньонов было уже четыреста тысяч. С Блэйк-авеню они переехали на Аламейн-стрит, купив особняк и оборудовав просторную лабораторию, приемную, холл для клиентов. Фирма "Флетчер и Крисе" процветала. И если бы не тягостные раздумья Крисса, Флетчеру оставалось бы только радоваться: клиентов хоть отбавляй, деньги плывут потоком. Но Флетчер тревожился. Ему все чаще казалось, что Крисе использует футуроскоп не по назначению. Крисе искал случай вмешаться в чью-то судьбу, отвести от человека несчастье. Случай представился. Явилась клиентка, мисс Флорен, с просьбой: удастся ли ей купить модель "кадиллака" с выставки. Ее прельстил золотистый с оранжевым цвет машины. Мисс Флорен хотела только эту машину, но у нее были соперники, форсты и Ньюмены. Сумеет ли она опередить соперников и взять понравившуюся ей вещь. Прогноз показал, что машину она не купит: в магазине у нее украдут сумочку с чеком. Денег мисс Флорен не теряла, на чеке не было суммы и подписи, но конкуренты одерживали успех. Сумочку воровали простейшим способом: пока хозяйка отвернулась к зеркалу поправить прическу, сумка исчезала с конторки, где продавец фиксировал проданные или приобретенные в рассрочку вещи. - Мисс Флорен, - сказал Крисе, - у вас украдут деньги. - Как украдут? - удивилась клиентка. - В магазине, пока вы будете покупать машину. - Вот как! - воскликнула мисс Флорен. - Спасибо за предупреждение. Постараюсь, чтобы деньги у меня были целы. Крисе решил пойти в магазин проверить, подействует ли предупреждение. Случай был мал, но требовался прецедент: возможно ли осуществить предупреждение на большем? В день, когда мисс Флорен пришла в магазин в надежде сделать покупку, Крисе находился недалеко от того места, где должна произойти кража. Он видел, как мисс Флорен появилась в двери, крепко держа в руках белую сумку. По виду ее можно было судить, что она помнила о предупреждении и ни на минуту не расставалась с сумкой. Вот она протискивается вперед, она у конторки. Кто-то толкнул ей шляпу - все было точно, как показал футуроскоп. Мисс Флорен все еще держала сумочку, но этот незначительный инцидент в толпе, когда ей зацепили зонтиком широкополую шляпу, каким-то образом повлиял на нее, она словно стала рассеянной: одной рукой она поправила шляпу, но, видимо, сдвинула ее больше, чем надо. В этот момент она оказалась у конторки, слева от нее было зеркало. Непроизвольным жестом она потянулась к шляпе, но сумка в руке мешала ей. Не придавая никакого значения жесту и, наверно, забыв о предупреждении, мисс Флорен положила сумочку на конторку и повернулась к зеркалу. Через секунду на конторке сумочки не было. Как ни мал и незначителен был случай, он потряс Крисса. Когда возбуждение в магазине, вызванное внезапной кражей, улеглось и мисс Флорен, вконец расстроенная, выбралась из толпы, Крисе подошел к ней. - Я вас предупреждал, - сказал он. - Не знаю, - стала жаловаться мисс Флорен, - что со мной произошло. Я забыла. Я полностью забыла ваше предупреждение. Когда шла по улице, помнила. Вошла в магазин, тоже помнила. - А потом? - Зонтиком мне толкнули шляпу. Но сумочку я держала в руках и знала, что нельзя с ней расставаться. И надо было поправить шляпу... Крисе внимательно смотрел на нее. - Увидела зеркало и забыла о сумочке - надо было поправить шляпу. - Совсем забыли? - Н-нет... - протянула мисс Флорен.- У меня было какое-то предчувствие, беспокойство. -Предчувствие, говорите? - Да, да... опасение, тревога-какой-то миг. Потом я поправила волосы. И сумочки у меня не стало. Что мне теперь делать? Крисе не знал, что было делать мисс Флорен. Но у него складывался вывод о том, что человек в момент происшествия начисто забывает об осторожности и делает то, что заложено в программе, закодированной в хромосомах. Если бы мисс Флорен предстояло броситься под поезд, сгореть, никакие предупреждения не помогли бы ей: она бросилась бы или сгорела. Крисе уже пришел к выводу - почему. Но у него появилась другая мысль - о полной бесполезности изобретения. "Разве что выколачивать деньги", - с горечью усмехнулся он. Флетчер между тем без всякой горечи выколачивал деньги. В банке лежало уже восемьсот тысяч долларов. Крисе сказал: - Прекратим этот обман, Джеймс. - Какой обман? - переспросил Флетчер. - Футуроскопию, предсказания. Ничего хорошего они не приносят людям. - Тебе какое дело, что они ничего хорошего не приносят? - спросил Флетчер. - Мы обманываем людей! - сказал Крисе. - Это в тебе, Дэвид, сказывается пасторская закваска, - рассмеялся Флетчер. Отец Крисса был пастором из Кентукки. - Какая же закваска в тебе?.. - резко обернулся к нему Крисе. Флетчер уловил нотку злости в голосе компаньона. - Брось, - сказал он, - не будем ссориться. - Я разбил бы футуроскоп, Джеймс, - признался Крисе, успокоенный миролюбием Флетчера. - Серьезно? - спросил Флетчер. - Он в меня вселяет ужас... - ответил Крисе. - Чем? - Он и тебя пугает. Никто из нас не решается увидеть свою судьбу. - А зачем это?.. - настороженно спросил Флетчер. - Другим-то мы узнаем. - Чепухой у тебя голова забита, вот что, - ответил Флетчер. - Я разобью аппарат или сбегу из лаборатории. Флетчер ничего не сказал - взглянул на Крисса точно на сумасшедшего. Крисе не разбил аппарат, не сбежал из лаборатории. Он решился на отчаянный шаг - преодолеть страх и увидеть свою судьбу. Решение пришло внезапно, как порыв ветра. В этот вечер в лаборатории он оставался один. Флетчер ушел в кабаре, и его возвращения ожидать можно было не скоро. Вечер напомнил Криссу тот, первый, когда Флетчер унес объявление в редакцию "Курьера". Когда это было? Вчера?.. Криссу казалось, что с того вечера он еще не успел разогнуть спины, чтобы отдохнуть и подумать. Однако и устал же он... "Футуроскоп"... - нашел он причину. Все от него. Странно. Открытие сделано, испытано на сотне людей, а радости и удовлетворения никакого. Крисе чувствовал, что он несчастен, испуган. Есть, наверное, вещи, думал он, которые не стоило открывать. Ядерные реакции, футуроскоп... Или они открыты не вовремя, не принесли удовлетворения людям. "Что тебе до людей? - наверно, посмеялся бы Флетчер. - Это в тебе пасторская закваска..." Криссу неприятно от этих слов. Я устал, говорит он себе. И тут же ловит себя на другом: он боится узнать свою судьбу до конца. Крисе подходит к окну, смотрит на улицу. "Боюсь, боюсь..." - бьется в его голове мысль, словно поддразнивает. И вдруг его словно обдает ветром: "А если?.." Больше Крисе уже ни о чем не думает. Вымыл руки, подошел к аппарату. Поискал глазами шприц с полой иглой. Машинально, как делал это сотни раз на других, потер спиртом кожу на левом предплечье. Машинально вонзил под кожу иглу. Тот же укол, какие мы знаем с детства... Может быть, чуть-чуть побольше боли, побольше крови - из-под кожи нужно извлечь частицу ткани. Той же проспиртованной ваткой зажал крохотную царапину. Повременил пять-десять секунд. Привычным движением освободил иглу в нейтрализованный дистиллят пробирки, вставил стеклянную трубочку в центрифугу, выделил из плазмы кусочек ткани. Положил на стекло каплю питательного раствора, опустил в нее живые клетки своего тела и поместил все это под окуляр футуроскопа. Включил электрический ток, повернул тумблер. На экране обозначилась группа клеток. Еще поворот тумблера - осталась одна клетка, занявшая экран. Рельефно обозначились ниточки хромосом. Крисе включил силовые поля, одновременно доведя стрелку указателя до двухтысячного года, - тридцать лет он проживет наверняка. Экран погас, превратившись в черное пустое пятно. Так бывало всегда, когда клиент не доживал до указанного на шкале срока, - пустой экран. - Вот как... - сказал Крисе. Теперь это был не клиент - он сам. Рывком Крисе передвинул стрелку указателя на десять лет ближе. Экран оставался темным. "Не проживу и двадцати лет..." - отметил Крисе и медленно повел стрелку влево еще на десять лет, руки его дрожали. Стрелка остановилась на 1980 годе, экран оказался темным. "И десяти лет..." - отрешенно промелькнуло в голове Крисса, руки похолодели. Он тупо глядел на цифры - может, ошибка? Но ошибки не было. Не могло быть. Случалось, что и у других клиентов на этой цифре экран оставался пустым. Тогда Крисе не волновался и руки его не холодели. Сейчас он испуганными глазами глядел на стрелку: он не проживет и десяти лет... Зачем было смотреть самого себя? Крисе жалел, что начал эксперимент. Прав Флетчер - не надо этого делать. Никогда не надо этого делать! Не проживет и десяти лет... Может быть, это не он, Дэвид Крисе? Может, случайно в объектив аппарата попала чужая клетка?.. Теперь были холодными не только руки, по и спина Крисса. Холод поднимался выше, к затылку, заливал мозг. "Может, не моя клетка?.." Мысль отделялась от тела, билась самостоятельно, как птица крыльями в воздухе. "Может, не моя ткань?.." Холодный пот стекал по лицу. "...И десяти лет... и десяти лет..." Мысль-птица поднимала крыло, и тогда в мозгу Крисса звучало: "...И десяти лет..." Поднимала другое крыло - в мозгу звучало: "Не моя ткань..." А холод заливал человека всего, и капли пота текли по спине. "Если это ошибка, - подумал Крисе, - надо сдвинуть стрелку на шкале, что-то должна же она показать". С трудом Крисе нащупал тумблер, но, вместо того чтобы двинуть стрелку вперед, пальцы не слушались его, он повел стрелку назад, бессознательно отмечая: восемь лет, семь, шесть... Экран по-прежнему оставался темным. "Не работает!.." - почти крикнул Крисе - птицамысль взмахнула обоими крыльями. Но аппарат привычно гудел, индикаторы в темноте светились, только экран был непроницаемо-черным, как траурный креп, как беззвездная вечность. Стрелка все шла назад: четыре года, три, два... Теперь уже у Крисса не было никаких мыслей - только ужас и ожидание: неужели конец, он умрет сейчас, в эту минуту?.. Крисе втянул голову в плечи, волосы поднимались на черепе, Крисе слышал, как они шевелятся, шуршат... Стрелка неумолимо шла назад, незаметно для себя Крисе включил автоматическую подачу, стрелка отсчитывала месяцы. Это было мучительно долго. У Крисса захватило дыхание, тяжесть навалилась ему на грудь, выжимая из легких последние капли воздуха. Шесть месяцев, пять, показывала шкала, нуль!.. Вдруг экран вспыхнул. Но это был не привычный дневной свет, не утро и не вечер экран светился зеленым, точно Крисе смотрел в толщу морской воды. И - неожиданно, невероятно! - перед глазами Крисса проплыла макрель! Теряя сознание, Крисе ударился головой о пульт, стрелка дрогнула, на мгновение Крисе увидел листок календаря - двадцать второе августа. И еще он увидел Флетчера с перекошенным бледным лицом и злорадством в глазах - Флетчер был в лодке и удалялся к берегу. Больше Крисе не разглядел ничего - его охватила тьма. Флетчер застал компаньона на полу у включенного аппарата, в обмороке. Прежде всего он постарался привести Крисса в сознание. Но первое, что сделал Крисе, придя в себя, запустил в аппарат мраморным пресспапье, но промахнулся. Флетчер схватил его за руку: - С ума сошел?.. - Я его уничтожу! Уничтожу! - порывался Крисе к аппарату. - Гнусное, проклятое чудовище! Я размозжу его, уничтожу!.. До полуночи Флетчер успокаивал товарища. Крисе говорил много, бессвязно, обвинял Флетчера и себя в бесчеловечности, в сатанинском изобретении, грозил уничтожить футуроскоп и фирму. Чем больше Флетчер слушал его и старался понять, тем крепче убеждался, что Крисе становится опасным для него и для изобретения. Все же им удалось поладить. Флетчер добился от Крисса, что тот не натворит глупостей. - Успокоишься, - говорил он, - тогда обсудим, что делать. Денег мы подзаработали. Можно прекратить деятельность. Поедем куда-нибудь, рассеемся. Флетчер лгал. Он не думал прекращать работу футуроскопа. Но и Крисе тоже лгал, давая обещание ничего не предпринимать против изобретения. Крисе не отказался от мысли уничтожить футуроскоп. Флетчеру пришла мысль уничтожить Крисса. Между компаньонами начинались маневры, но только Крисе знал, как мало времени им обоим. А потом ведь Крисе не досмотрел судьбу до конца. Окрепнет от потрясения и досмотрит. У него подозрение против Флетчера. Если подозрение подтвердится, Криссу надо принять контрмеры. Все надо продумать, ничего не упустить. Одним ударом он решит все: свою судьбу, судьбу Флетчера и судьбу футуроскопа. Только не торопиться. Нет, торопиться надо, ведь сегодня двадцатое августа... Так они подходили к финишу - Флетчер и Крисе,