моей лаборатории? - Шамфор усмехнулся. - Разве Мишель или Поль не мыслят? - Ну, профессор Лоран все же идет по путям, указанным природой, - возразил Альбер. - У Мишеля и Поля такой же мозг, как у нас с вами. А вот электронное устройство, как бы оно ни было сложно, не может полностью моделировать мозг. - Сейчас - да. Даже существование Сократа не опровергает этого тезиса. Но стоит ли сейчас, когда наши знания о принципах работы мозга так несовершенны, настаивать на принципиальном несходстве машины и мозга? Мы ведь можем лишь предполагать, основываясь на некоторых фактах, что такое несходство существует. Но положительно утверждать или отрицать это мы сможем только тогда, когда изучим принципы работы мозга и поймем их суть. Пока мы нашли много сходного между машиной и мозгом и, кто знает, может быть, впоследствии найдем еще больше. - Значит, вы думаете, что впоследствии кибернетические машины смогут все делать, всему обучиться? - Всему? А кто вообще может обучиться всему и делать все? Разве не существует природного программирования для всех существ, в том числе и для человека? Существуют же довольно четкие ограничения. Сколько ни учи самого способного и старательного человека, он не сможет летать в воздухе или жить под водой без искусственных приспособлений. Как ни воздействуй на кошку, а она не родит ни собаки, ни крысы - только котенка. Исходные возможности заложены в механизме наследственности, в истории вида, и особенных неожиданностей в этом смысле не бывает... - Шамфор поглядел на Альбера и засмеялся. - Мой мальчик, хватит с вас на сегодня! Что это за жизнь - ходить из лаборатории в лабораторию, да еще по пути слушать рассуждения! В вашем-то возрасте! - Но мне это очень интересно! - запротестовал Альбер. - Ну, еще бы! Но во всем нужна мера. Хватит, говорю вам. Идите обратно да по дороге вдохните как следует этот запах дождя, и бензина, и молодой листвы, и духов - запах Парижа! Поглядите на эти огни, расплывающиеся в лужах, на Сену с ее черно-золотой рябью, на девушек в прозрачных цветных плащах. Это - жизнь! Если этого не будет, все наши лаборатории ни черта не стоят! Альбер широко улыбнулся. Ему вдруг стало хорошо и легко. В самом деле, он молод и полон сил, и черное ночное небо над его головой полыхает рыжим отсветом огней любимого города - красавца Парижа, и впереди так много всего... - Благодарю вас от всей души! - горячо сказал он Шамфору. - За все необычайное, что вы сказали мне! И за то, что вы сами же вернули меня к красоте реального мира... - Вы романтик, дорогой мой, - сказал Шамфор. - Впрочем, не будь вы романтиком, лаборатория Лорана привела бы вас в ужас... - ...Да, Луиза сказала мне. - Пейронель не глядел на Раймона. - Она привыкла говорить мне все... Раймон кашлянул. Он не знал, что ответить. Пейронель надолго замолчал. Он, фыркая, подпиливал обломившийся ноготь. - Видите ли, я старый чудак, - заговорил он наконец. - Я так смотрю на эти вещи: если уж ты выбрал себе жену или мужа, то не бросай их, по крайней мере, в беде. Подожди, пока человек выкарабкается... - Луиза думает так же... - смущенно сказал Раймон. - Я знаю. А вы? - Пейронель впервые поглядел на него. - Какого вы мнения по этому поводу? - При всех условиях воля Луизы для меня закон. - Раймон вовсе не был уверен, что именно так надо отвечать. Пейронель засопел и стал разглядывать свой ноготь. Вошла Катрин, доложила, что все уже собрались на совещание. Пейронель, кряхтя, поднялся. - Неудачно вы пришли... ну-ну, я понимаю, что вам трудно вырваться. Поговорим в другой раз, ничего... Он подошел к Раймону, взял его за плечи, повернул лицом к свету; Раймон увидел прямо перед собой выпуклые глаза с желтоватыми белками в густой сети кровянистых жилок. Глаза были печальными и мудрыми - Раймон никогда не видел в них такого выражения. Ему стало не по себе. - А вы-то любите ее? - Пейронель продолжал глядеть Раймону прямо в глаза. - Ну, по совести? - По совести... не знаю! - выпалил вдруг Раймон. Он сейчас же испугался своей откровенности. Но Пейронель вздохнул с облегчением, и лицо его немного прояснилось. - Ну, вы, по крайней мере, не врете, - сказал он. Профессор Лоран осторожно приподнял край бинта на лбу Франсуа, у границы волос. - Приживление, кажется, идет нормально, - сказал он. - Можно снимать бинты. Дальше обойдемся одним Бисти-3. Глаза пока не разбинтовывать. Раньше надо будет задернуть темные шторы. Он опустился в кресло, тяжело дыша. Мишель взял его за руку. - Раньше я сделаю вам укол, - произнес он с неудовольствием. - Вы никак не можете оправиться после операции. Еще бы, три часа на ногах, такая напряженная работа в вашем состоянии. - Мишель, ты начинаешь ворчать, как старая нянька, - слабым голосом сказал профессор Лоран. - Дюкло сделает мне укол, а ты займись Франсуа. Сквозь плотно задернутые темно-зеленые шторы струился неясный, сумеречный свет. На глазах Франсуа еще белела повязка, но лицо и шея были разбинтованы. - Франсуа, попробуй говорить, - сказал профессор Лоран. - Как ты себя чувствуешь? Горло Франсуа напряженно задвигалось, губы открылись. - Хо-ро-шо, - сказал он запинаясь. - Хо-ро-шо. Я рад, что могу го-во-рить. Голос у него был чуть глуховатый, приятного низкого тембра. - Пока довольно, молчи, - сказал профессор Лоран. - Сейчас мы проверим, как у тебя с глазами. Мишель, сними повязку. Видишь что-нибудь, Франсуа? Глаза не болят? - Вижу все, - медленно проговорил Франсуа. - Так же, как раньше. Глаза не болят. - Дюкло, включите за моей ширмой лампу. Теперь как, Франсуа? Почему ты жмуришься? - Ни-чего, я уже привык. Все хорошо. Спа-сибо. Я очень рад! - Он улыбнулся. - Тебе не больно улыбаться? - Немного больно. - Не двигай мускулами лица. Старайся сегодня больше не разговаривать. Будешь лежать до завтра. Глаза мы тебе опять завяжем. Завтра все будет уже в порядке. - Я хочу посмотреть свое лицо, - сказал Франсуа. - Пожалуйста. - Лучше бы завтра... Впрочем, дайте ему зеркало, Дюкло. Франсуа долго рассматривал свое лицо в тусклом свете лампочки из-за ширмы. Лицо было смуглое, с крупными, правильными, чуть грубоватыми чертами. - Это хорошее лицо. Спасибо. - Он отдал зеркало Альберу и лег, подставив голову ловким рукам Мишеля. Профессор Лоран тяжело опустился в кресло. Он задыхался. - Что с вами? - Альбер тревожно глядел на него. - Ничего. Теперь уже скоро, - тихо сказал профессор Лоран, силясь улыбнуться. - Через неделю можно будет демонстрировать Мишеля и Франсуа. Потом я лягу в клинику... если вы обещаете... - Он вдруг замолчал и начал неловко сползать набок, полулежа в кресле. - Мишель! - вскрикнул Альбер. Мишель быстро подошел, взглянул на профессора и кинулся за шприцем. Профессор Лоран вскоре открыл глаза, но был слишком слаб, чтоб говорить. Мишель и Альбер перенесли его на кушетку, укрыли пледом. Альбер отдернул темные шторы, в окно хлынул веселый солнечный свет, и стало страшно смотреть на лицо профессора Лорана - синее, осунувшееся, с запавшими глазами. - Что с ним, Мишель? - шепотом спросил Альбер, подойдя к столику, где Мишель снова кипятил шприц. По белому, безжизненно правильному лицу Мишеля скользнула горькая гримаса. - Я ведь предупреждал профессора. - Мишель покачал головой. - Эта операция была ему не по силам. Он не должен был... - Что же теперь делать? - прервал его Альбер. - Вы сможете хотя бы вывести его из этого состояния? - Постараюсь, - сказал Мишель, наполняя шприц. - А может, вызвать врача? - спросил Альбер. - Профессора можно снести вниз, там его и осмотрят. - Запрещаю, - тихо, но внятно проговорил профессор Лоран. - Категорически запрещаю, слышите? Альбер в отчаянии развел руками. Мишель, держа шприц, неодобрительно глядел на профессора. - Вы напрасно отказываетесь, - сказал он. - Возможно, существуют другие, более эффективные методы лечения, которых я не знаю. Наконец, консилиум... - Консилиум? С тобой? - бледно усмехнулся профессор Лоран. Альбер с изумлением увидел, что Мишель вздрогнул и прикусил губы. Похоже было, что слова профессора задели его. Однако Мишель ничего не сказал. Он молча проделал вливание и ушел к своему столику. Профессору Лорану стало немного лучше, но он был все еще очень бледен и еле шевелился. Альбер подложил ему под голову вторую подушку, отодвинул белые шторы, и воздух, свежий и чистый после утреннего сильного дождя, свободно входил в комнату. - Обморок - это смерть в миниатюре, - тихо проговорил профессор Лоран. - Наверное, поэтому так трудно снова приходить в сознание. Нестерпимо режет глаза даже слабый свет, и тело кажется таким тяжелым, словно на тебя могильную плиту навалили. Любопытно все же... - Он вдруг замолчал, прислушался, глаза у него стали тревожными. - Дюкло, мы совсем забыли о Поле и Пьере. Разве они еще не просыпались? Поль и Пьер, обнявшись, лежали на кушетке. Глаза их были закрыты, но поза казалась слишком напряженной для спящих. Альбер осторожно тронул Поля за плечо, тот слегка вздрогнул, но не открыл глаза. - Поль, что с тобой? - тихо спросил Альбер. - Ты плохо себя чувствуешь? Поль высвободил руку из-под головы Пьера и сел. Лицо его было покрыто красными пятнами. - Вы не смеете нас трогать, - своим скрипучим, странным голосом проговорил он. - Нас с Пьером. Мы не хотим, чтоб нас трогали. Он не хочет другое лицо. Оставьте нас в покое, мы ничего не хотим, только не трогайте нас. Мы хотим быть вместе, мы с Пьером! У Альбера защемило сердце: вот ведь несчастное существо этот Поль! Он сказал, стараясь придать своему тону как можно больше убедительности: - Напрасно ты так волнуешься, Поль. Никто не будет трогать ни тебя, ни Пьера, поверь мне. Профессор не хочет тебя переделывать. Да он и не может, он болен, он скоро уедет лечиться. - Он не болен, - возразил Поль, - он переделывал Франсуа. - Он очень устал, когда переделывал Франсуа, и заболел. Ты же знаешь, что он и раньше был болен. А теперь ему совсем плохо. - Не надо было трогать Франсуа, - сказал Поль. - Франсуа сам хотел, чтоб его переделали. Он очень рад. Он теперь будет говорить, и у него красивое, хорошее лицо. Завтра он будет совсем здоров. - Пьер не хочет говорить, и ему не надо красивого лица, - упрямо повторил Поль. - Правда, Пьер, ты не хочешь, чтоб тебя трогали? Пьер сидел на кушетке, растопырив темные неуклюжие руки, кивал головой и одобрительно мычал. - Никто вас не собирается трогать, - сказал Альбер. - А Мишель? - спросил Поль. И Альбер удивился тому, какая ярость сверкнула в его мутноватых маленьких глазах. - Мишель тоже не будет вас трогать. Да он и не умеет сам делать операции. - Мишель все умеет, - недоверчиво проскрипел Поль. - Мишель меня не любит. Но я не дам себя переделывать и Пьера тоже не дам. - Хорошо, хорошо, - уже нетерпеливо сказал Альбер. - Какой ты упрямый, Поль! И почему ты мне не веришь, разве я тебя когда-нибудь обманул? - Я никому не верю, - сказал Поль, опустив голову. - Меня никто не любит, только один Пьер. Вот ему я верю, а больше никому... - Как хочешь. - Альбер пожал плечами. - Только я никого никогда не обманывал, ты это запомни. Я не люблю врать. Раймон вдруг проснулся среди ночи. С ним это случалось очень редко. Вся комната была перечерчена голубовато-белыми квадратами лунного света и черными тенями решеток и рам. Раймон лежал с открытыми глазами, стараясь понять, что же его разбудило. Вдруг он услышал шепот за ширмой профессора. Шепот доносился явственно: Раймон лежал неподалеку. - Я не буду откладывать демонстрацию, не говори глупостей, Мишель! - говорил профессор Лоран. - Если вы считаете, что у вас хватит сил на демонстрацию, то оперировать меня вы наверняка сможете, - настойчиво шептал Мишель. - Сидя. Я буду лежать на полу, на кушетке, где хотите. И ведь это проще, чем с Франсуа. Не надо менять голос, только лицо. - Я не понимаю, что на тебя нашло. Ты же всегда был доволен своим лицом. - Я ошибался. Теперь я понял. - Ты позавидовал Франсуа? Мишель молчал. Потом он с усилием сказал: - Почему вы утверждали, что я вечен? Это ведь неправда? - Нет, правда. Тебя можно подновлять если не вечно, то очень долго. - А кто будет подновлять? Разве вы сами - вечны? - Другой, кто меня заместит, - после паузы сказал профессор Лоран. - Потом тот, кто заместит его. Опять наступило долгое молчание. - Но лицо они мне не переделают. - Почему же? Пластические операции в хирургии разработаны блестяще. - Они не захотят... Они будут меня демонстрировать так, с этим лицом-маской. А разве я не человек? Я бы доказал им... - Ты думаешь, что я скоро умру? - спокойно спросил профессор Лоран. - Скажи правду, мне нужно знать. Раймон похолодел, услышав четкий шепот Мишеля: - Да, это возможно. Слишком вы истощены. Или во всяком случае вы долго проболеете, будете лежать в клинике... А я... - Понятно... - прошептал профессор Лоран. - Все-таки, Мишель, объясни: зачем тебе другое лицо? - Я хочу быть самостоятельным. Если у меня будет нормальное лицо, я смогу ходить по улицам, говорить с людьми, и никто не догадается, что я не как все. - Мишель, ты же не знаешь жизни. Она очень сложна и трудна. Дело не только в лице. Тебя будут принимать за сумасшедшего: ведь ты не знаешь самых простых вещей, которые знает даже маленький ребенок. - Я подготовлюсь. Я буду читать разные книги. Буду беседовать с вашими помощниками, ведь они знают жизнь. Сделайте мне лицо, прошу вас, очень прошу! Как мне просить вас? Стать на колени? - Это ты в книге прочел, что становятся на колени? - Да, мне Жозеф дает книги. Он хочет, чтобы я развивался. Раймона пробрала нервная дрожь, он натянул одеяло на голову и некоторое время не слушал разговора. Потом он высунулся из-под одеяла и снова увидел бело-голубые и черные квадраты и кресты на полу и услышал шепот за ширмой. - А если я умру, не докончив операции? - Я сделаю все, чтоб этого не случилось. Профессор Лоран долго молчал. Потом сказал: - Иди спать, Мишель! Я постараюсь выполнить твою просьбу... Черт возьми, это ты тоже в книгах научился - целовать руки? - Не знаю... кажется, нет... - Иди спать. Я очень устал... Альбер был потрясен. На побледневшем лице его четко проступили веснушки, он отчаянным жестом взъерошил волосы и проговорил, глядя в пространство: - Он его убьет! Мишель его просто убьет! Это ужасно! Что же делать? - Надо, по-моему, отговорить профессора от операции. Он и в самом деле не выдержит. Уж очень слаб, - сказал Раймон. - Потом, надо пригласить хорошего врача. Что этот Мишель понимает, в конце-то концов, какой у него опыт! - Да я предлагал, - в отчаянии сказал Альбер. - Профессор категорически отказался. - Я все же попробую, - сказал Раймон. Профессор Лоран снова отказался. - Пока не надо. Если Мишель в ближайшие два-три дня ничего не добьется, тогда... Раймон недоумевающе пожал плечами. - Разве можно в вашем состоянии экспериментировать над собой? - спросил он. - Почему не посоветоваться с опытным, знающим человеком? Разве Мишель... - Бросьте, Жозеф, - нетерпеливо прервал его профессор Лоран. - Мишель знает, что со мной, а постороннему человеку этого не объяснишь. В этом вся штука. И, вдобавок, этот врач кому-нибудь расскажет, какой интересный случай ему попался, кто-нибудь заинтересуется, начнет соображать, докапываться, и тогда... - Но если с вами что-нибудь случится?.. - Вот Мишель уверен, что ему удастся поставить меня на ноги. Мишель, сосредоточенный и хмурый, утвердительно кивнул. - А знаете, что мне пришло в голову? - сказал Раймон, когда они завтракали на кухне. - Этот Мишель, он пока нарочно не пускал в ход все известные ему средства. Он ведь хотел доказать профессору, что нужно лечиться, что в лаборатории оставаться нельзя. А теперь у него совсем другие намерения. Вот посмотрите, он в лепешку расшибется, чтобы поднять профессора на ноги. - Ну, по-моему, вы слишком высокого мнения о способностях Мишеля, - возразил Альбер. - Он просто не решился бы на такие отчаянные эксперименты. Что ж, по-вашему, профессор Лоран ничего не понимает и покорно подчиняется Мишелю? Но я боюсь другого: сейчас, стараясь поднять профессора на ноги, как вы говорите, Мишель может перемудрить с гормонами и стимуляторами. А в теперешнем состоянии профессора это может оказаться для него гибельным. Вот тут уж трудно уловить границу между дозволенным и недозволенным. Но в одном профессор Лоран безусловно прав: даже самый хороший врач, не зная, что именно довело его до такого состояния, не сможет ему помочь. - Вам виднее, - сказал Раймон, допивая кофе. - Я вас еще вот о чем попрошу: поговорите с Луизой, объясните, что ей там, наверху, делать нечего. - А она хочет идти наверх? - Не хочет, очень боится, но считает своим долгом дежурить около профессора. Объясните ей, что этого не нужно. Она все равно не выдержит там... - Я ей сам объясню! - заявил Роже, молча слушавший весь разговор. - Меня она скорей поймет, будьте уверены! Раймон пожал плечами и поспешно ушел. Роже ухмыльнулся, глядя ему вслед: - Видел, какую мину скорчил? Ревнует! - Ну зачем ты его дразнишь? - с упреком сказал Альбер. - А что мне беречь его нервы? Пускай злится. Все равно он сукин сын, и Луизе с ним будет несладко. Знаю я таких. Он только о себе и думает. - Брось ты! - сказал Альбер. - Вот привязался к человеку! Это ты ревнуешь, а не он. - Охота мне была ревновать! Просто мне жалко бедную девочку... Ну, что у вас там новенького наверху? - Ничего хорошего пока. Профессор очень слаб. Поль с Пьером невылазно сидят за ширмой и ото всех шарахаются. И, вдобавок, плохо с Франсуа. Операция прошла прекрасно, а теперь у него парализовано лицо, какие-то боли в горле, он еле говорит. Мишель делает ему электромассаж, но пока лучше не становится. Профессор очень огорчен - может сорваться демонстрация. А тут еще Мишель настаивает, чтоб ему сделали операцию... - Мишель себе на уме. Конечно, если у него будет нормальное лицо, поди-ка разбери, что он за штука. Вот увидишь - все будут думать, что человек, только чудной немного... Послушай-ка, приятель... тут вот какое дело... - Роже подумал, поколебался. - Есть для нас обоих работа. В бистро, где работает Виго, требуется официант и судомой. - Ты уходишь? - огорченно спросил Альбер. - Только вместе с тобой! - заявил Роже. - Ну, я-то не уйду, ты же знаешь. А тебе, конечно... - Ладно, я просто так сказал. Знаю, что ты не уйдешь. Да и Луизу жалко. Но добром вся эта история не кончится, уж поверь мне... Черт нас понес мимо этого милого домика! Словно не было другой дороги на улицу Тальма! - Может, ты все же пойдешь в бистро? - нерешительно спросил Альбер. - Не задавай дурацких вопросов. Я же сказал. Будь что будет, авось выкрутимся. Мишель наклонился над Франсуа. Тот лежал неподвижно, из-под парализованных, незакрывающихся век виднелись белки, лицо опухло и перекосилось. - Франсуа, ты спишь? Из-под век показались зрачки. Франсуа еле двигал губами. - Не сплю. Болит голова. Болит горло. - Голос у него был сиплый, очень слабый. - Прими лекарства. Вечером опять сделаю тебе электромассаж. Это должно скоро пройти. - У Мишеля был очень встревоженный вид. Альбер тоже стоял и смотрел на Франсуа. Сейчас Франсуа совсем был похож на человека - правда, на тяжело больного, изуродованного болезнью; но в больнице и не таких встретишь. Альбер повернулся, чтоб уйти, и увидел Поля: он настороженно и угрюмо глядел на Франсуа, вытянув длинную худую шею. Кадык его дергался, словно он глотал, руки сжались в кулаки. Встретившись взглядом с Альбером, он отвел глаза. - Что Мишель сделал с Франсуа? - спросил он сквозь зубы. - Я же тебе говорил: операцию делал профессор. - Нет. Профессор болен. Он не может делать операцию. - Не болтай чепухи, Поль, - оказал профессор Лоран из-за ширмы. - Ты же хорошо знаешь, что никто, кроме меня, не может делать операцию. - Мишель может... он все может... - Не болтай чепухи. Операцию делал я. Мишель молча смотрел на Поля. Глаза его были все такими же блестящими и холодными, но лицо стало живее за эти две недели: в нем появилась какая-то нервная игра, исчезла скованность, делавшая его похожим на маску. "А ведь, пожалуй, зря он хочет сменить лицо, - подумал было Альбер, но, присмотревшись, решил: - Нет, все-таки слишком уж белое и правильное лицо. Никогда оно не будет казаться живым". - Почему ты все спрашиваешь обо мне, Поль? - спросил Мишель. - Ведь тебе сказали, что операцию Франсуа делал не я. А тебе операцию вообще не будут делать. И Пьеру тоже. Чего ты боишься? - Ты хочешь сделать мне операцию, - проскрипел Поль, глядя в сторону. - Я считаю это полезным для тебя, - поучающим тоном сказал Мишель. - Жаль, что ты этого не понимаешь. Ты бы стал сильным и здоровым. А память у тебя сохранилась бы. Ведь у меня она сохранилась, когда мой мозг лежал в термостате... Альберу показалось, что Поль сейчас бросится на Мишеля. Он поторопился прервать разговор. - Мишель, вы же знаете, что никакой операции не будет. К чему же разговаривать о таких вещах? Вы видите, что Поль волнуется. - Это очень глупо, - сказал Мишель и отошел. Поль проводил его ненавидящим взглядом. Альбер вздохнул. Вся эта история ему очень не нравилась. Профессор Лоран подозвал Мишеля: - Попробуй добавить Бисти-1 в питательную среду Франсуа. И витамина B12... Ты не боишься операции? Видишь, как я плохо стал работать? - Я не боюсь. - Мишель глядел прямо в глаза профессору. - У Франсуа это случайность. Все пройдет. - Может, все же откажешься от операции? - Нет! - выходя из-за ширмы, ответил Мишель. - Операцию я считаю необходимой. Альбер нахмурился, увидев бледное, сосредоточенное лицо Поля; он выглянул при этих словах из своего уголка и сейчас же скрылся. Говорить профессору о своих опасениях не хотелось: уж очень он слаб. Мишель ничего не хочет понимать, твердит с высокомерным видом: "Это глупо, это нелепо, у Поля разлажена психика", - и, сколько его ни проси, не прекращает разговоров об операции... "Надо будет завтра позвонить Шамфору, посоветоваться", - со вздохом подумал Альбер. ...Все началось поздно вечером, часов в одиннадцать. Франсуа не становилось лучше; профессор Лоран, подумав, выписал рецепт и попросил кого-нибудь срочно сходить в аптеку. Пошел Роже. Мишель включил аппарат для электромассажа. Альбер, уткнувшись в книгу, рассеянно слушал равномерное тихое гудение. Франсуа слегка стонал. Альбер вдруг ощутил неясную тревогу. Он поднял голову. И в это мгновение мимо него скользнули за ширму к Франсуа две пригнувшиеся, как для прыжка, фигуры. Альбер вскрикнул и метнулся за ширму. Поль навалился на Мишеля и сжимал его трубку, Мишель бился и хрипел. Альбер еле разжал руку Поля, отбросил его в сторону. Потом он увидел, что Пьер замахивается на него табуретом, хотел отскочить, но Поль вцепился ему в ноги. Он успел услышать отчаянный крик профессора Лорана, а потом тяжелая тьма поглотила его. Раймон и Луиза похолодели, услышав крики и топот наверху. Раймон вскочил, кинулся к двери. - Я с вами... я с вами... - лихорадочно бормотала Луиза. - Нельзя! Не смейте! - крикнул Раймон, взбегая по лестнице. Он ворвался в комнату и на мгновение остолбенел от ужаса. За ширмой Пьер тяжелыми, равномерными взмахами заносил и опускал табурет. Ширма дымилась и тлела. Профессор Лоран полз к ширме, беззвучно открывая рот. - Жозеф... не бейте их... - прохрипел он и упал ничком. Раймон ударом ноги оттолкнул ширму. Пьер яростно замахнулся на него табуретом, он схватил столик, выставил ножками вперед. Поль, оскалив зубы, начал подбираться к нему сбоку. Раймон, отступая к стене, быстро оглядел комнату. Тела Франсуа и Мишеля лежали крест-накрест. Голова Мишеля была разбита и изуродована до неузнаваемости, - очевидно, это его Пьер колотил табуретом. Франсуа тоже казался мертвым, но его голову Раймон не видел, ее заслоняло кресло. Альбер неподвижно скорчился на полу у кушетки. Над опрокинутой ширмой вспыхнули синеватые язычки огня, перебросились на штору. Пьер подходил все ближе, вертя табуретом. В эту минуту раздался душераздирающий вопль. Луиза стояла в дверях, прижав руки к груди. Пьер обернулся к ней, держа табурет над головой, и тогда Раймон изо всех сил двинул его столиком. Пьер свалился. Поль молча прыгнул, оскалив зубы, вцепился в горло Раймону. Раймон, задыхаясь, с трудом оторвал эти липкие пятнистые руки. Поль отлетел в сторону, ударился головой о стену, дернулся и затих. Раймон бросился к Луизе. - Что вы делаете, уходите! - крикнул он. - А-а! - закричала Луиза, отшатнувшись. Раймон быстро обернулся, отскочил, но не успел избежать удара. Правая рука его сразу повисла, как плеть. Превозмогая боль и слабость, он, прислонившись к стене, ударил Пьера ногой в живот. Человека таким ударом можно было вывести из строя; Пьер пошатнулся, упал и сейчас же опять поднялся. "Теперь все", - подумал Раймон, со странным безразличием глядя на бесформенное темное лицо Пьера. Пьер подходил, угрожающе вытянув короткие могучие руки. - Луиза, бегите! - крикнул Раймон. Он не услышал ответа. На столе у окна зазвенело лопнувшее стекло, к потолку взлетел ревущий огненный столб. Раймон увидел, что на него движется облако пламени и едкого дыма, и сполз по стене, потеряв сознание. Очнулся он от боли. Кто-то грубо тащил его волоком по полу, перебитая рука задевала за стулья. Он оказался на площадке лестницы, рядом с ним кто-то лежал. Раймон с усилием вгляделся сквозь дым, валивший из комнаты, и еле узнал Альбера - лицо его было залито кровью. У самых ступенек лежал профессор Лоран, безжизненно разбросав руки. Цепляясь за стену здоровой рукой, Раймон поднялся, кинулся в комнату. Среди огня и дыма по полу катались, сцепившись, двое. "Это Роже!" - догадался Раймон. Он подобрался к Пьеру, схватил его за трубку, плотно сжал ее. Пьер захрипел, отчаянно забился. Роже с трудом выбрался из-под него. - Держи трубку, не выпускай! - простонал Роже, потирая горло. - Руку он мне перебил... - Луиза! - закричал Раймон. - Боже, Луиза! - Так она здесь! - ахнул Роже. - Какого же ты дьявола... Он пополз в огонь, прикрывая лицо. Раймон ослабел от боли и удушья, свалился на пол, продолжая судорожно сжимать трубку. Пьер все еще бил ногами и дергался. Огонь уже подбирался к двери, дым ел глаза, Раймон задыхался. Роже вынырнул из дымного облака, таща за собой Луизу. Волосы ее обгорели, платье тлело. Раймон привстал, рванул уже затлевшую портьеру с двери, они вдвоем плотно укутали Луизу, вытащили ее на площадку, захлопнули дверь: пламя рвалось наружу. - А они? - Роже указал на дверь. - Мишель убит, Франсуа, кажется тоже. - Раймон еле шевелил губами. - А из-за этих двух я не полезу на смерть. Да нам их теперь не вытащить, даже если они и живы... Роже угрюмо кивнул и наклонился над Альбером. - Слава богу, пока жив, - сказал он. - А Луиза? - Не знаю. - Раймон с ужасом отвернулся от черного, не то закопченного дымом, не то обгоревшего лица, от волос, рассыпавшихся серым пеплом, подполз к профессору Лорану, взял его безжизненную руку. - Кажется, тоже жив... пока... он в обмороке. - Надо спускаться вниз, вызывать пожарных, - сказал Роже, кашляя от едкого дыма. - Бери Луизу, я потащу Альбера, потом вернусь за профессором. Роже обхватил здоровой рукой безжизненно болтавшееся тело Альбера и начал медленно спускаться с лестницы. Раймон с трудом поднял Луизу, неловко прижал к себе. Голова ее свисала на грудь. Раймон жмурился, отворачивался, но эта жуткая, почерневшая голова с остатками волос все качалась перед ним, даже когда он закрывал глаза. Он положил Луизу в вестибюле на диван, вслед за Роже снова поднялся наверх. Вдвоем они снесли вниз профессора Лорана. - Я вызову пожарных, - сказал Раймон. Он не был уверен, что дойдет, но не мог больше оставаться здесь. И надо было сообщить шефу. С трудом отодвигая засовы калитки, он обернулся: из окон верхнего этажа вырывалось пламя. Раймон открыл калитку, и навстречу ему бросились какие-то люди. - Что у вас там? Что это? - Вызовите пожарных! - прохрипел Раймон. - Вызвали! Уже вызвали! - кричали ему. - Что там делается? - Помогите мне добраться до телефона. И позовите врача, скорее врача... - Полицию! - кричал кто-то. - Потом полицию, сначала врача, люди умирают, - срывая голос, хрипел Раймон. - Врача, врача! Кто-то кинулся в дом, кто-то побежал вниз по улице. Раймона поддерживала чья-то крепкая рука. - Вы ранены... обгорели... - говорил ему кто-то. - Куда вы? - Помогите мне добраться до телефона! - исступленно повторял Раймон. Он почти повис на руках своего провожатого, еле втиснувшись в кабинку. Ничего не видя, ощупью он набрал номер домашнего телефона шефа. - Катастрофа... приезжайте немедленно... - хрипел он. - Кто это? Кто говорит? - кричал Пейронель. - Лемонье... приезжайте, скорее... Луиза... - Он упал, не докончив фразы. Его провожатый поднял болтающуюся трубку и быстро сказал: - Он ранен и обгорел. Дом горит. Да, да, это в Пасси. Да, правильно. - Он повесил трубку. - Вы дойдете? Там сейчас будет врач. Раймон не отвечал. Он был без сознания. Человек поднял его на руки и понес к дому. Альбер с усилием открыл глаза. Все плыло и туманилось перед глазами, голова нестерпимо болела, он не мог шевельнуться. - Что это? - прошептал он. - Что это? Что-то гремело, звенело, яростно шипело, с гулким грохотом падало и перекатывалось. В дыму и кровавом свете двигались неясные фигуры людей. Наконец он увидел над собой чье-то лицо. "Это Роже", - подумал он. - Роже... что это? - Он еле шевелил губами. - Лежи, лежи, не двигайся, - незнакомым хриплым голосом сказал Роже. - Сейчас врач приедет. - А это кто? Вот эти? Роже не отвечал - должно быть, не расслышал. Лицо у него было черное, как у негра, губы прыгали. Альбер приподнял голову. Он лежал в вестибюле на полу. Рядом с ним, откинув голову набок и неловко подогнув ногу, лежал профессор Лоран. Альбер опять почувствовал, что все плывет у него перед глазами, его мучила тошнота, в голову будто били тяжелыми молотками, так она болела и гудела. - Роже... он умер? - Альбер тронул его за рукав, и Роже охнул. - У меня рука перебита, не хватайся, - прохрипел он. - Профессор? Как будто жив. - А остальные? Погибли? - Луиза тут. - Роже кивком указал направо. Альбер с трудом повел глазами, увидел руку Луизы, беспомощно свисавшую с дивана. - Размозженная рана черепа. Обломков не вижу, возможны трещины в кости. Тяжелое сотрясение или ушиб мозга, - говорил кто-то. - Что это было? Взрыв? - Не знаю, - угрюмо хрипел Роже. - А у вас что? Так... открытый перелом лучевых костей... ожоги... А тут что? Болит? Похоже на то, что ребра сломаны. Как у вас там, Картье? - Открывает глаза, - отвечал другой голос. - Острая сердечная недостаточность, возможно, нервный шок. Что вы? Да я сам не знаю, что случилось! Пожар уже гасят. Лаборатория? Не знаю. Он спрашивает, где Дюкло. Кто это Дюкло? - Вот он, - сказал Роже. - Профессор, Дюкло рядом с вами. Альбер повернул голову к профессору Лорану. На него глянули помутневшие глаза, полные ужаса и боли. - Они... живы? Дюкло! Живы? - шептал профессор Лоран. - Живы, все живы, - хриплым голосом сказал Роже. - Все в порядке, слышите? - Он опять потерял сознание. Несите его в машину. И этого тоже. Что с женщиной? - Сильные ожоги и, по-видимому, тяжелый нервный шок. Не приходит в себя. Состояние угрожающее. - Вызвали вторую машину? Хорошо. У этого что? - Перелом ключицы. Ожоги первой и второй степени. Черт возьми, что тут случилось?! Кто-то поднял Альбера, положил на носилки. Альбер застонал: голова словно на части раскалывалась. Снова уходя во тьму, он еще услышал чье-то шумное дыхание, тяжелые шаги и потом не то стон, не то крик: "Луиза! Боже мой, Луиза, моя девочка!" - А что ты хотел? - сказал Роже. - Мы еще легко отделались. Я с самого начала видел, чем это пахнет. Он сидел на койке Альбера, похудевший, обросший, с красными пятнами ожогов на лбу и на щеках. Левая рука его, в гипсе и бинтах, висела на перевязи. - Я не о себе, - с трудом проговорил Альбер. - Профессор Лоран... - Профессор? - задумчиво сказал Роже. - Что ж, он ведь и до этого был тяжело болен... - Если б лаборатория уцелела... - прошептал Альбер, глотая слезы. - Да, если б... А после того как погибли все его ребята... Я было соврал ему, но он скоро узнал - и сразу... - А какой диагноз? Как объяснили врачи его смерть? - Найдут, как объяснить, не беспокойся. Сказала сестра, что инфаркт. Очень возможное дело, что ж. Да ты не плачь. Он все равно долго не прожил бы. Альбер не шевелился: По щекам его катились слезы. Подумать только, все погибло, все, за что профессор Лоран заплатил счастьем, здоровьем и самой жизнью. - Ну, не плачь. - Роже откашлялся. - Я тебя вполне понимаю, дружище. Но ты сейчас об этом не думай, а то не поправишься. У тебя башка здорово разбита была, уж я-то видел. Это кто тебя трахнул? Пьер? Ну, и меня тоже он, и Раймона. Сильный был, черт! Говорил ведь я: нужно оружие. Раймон говорит: не думал уже, что живым выйдет. Задержался бы я в аптеке еще минуты две-три, и конец. - Что Раймон? - Раймон? А чего ему? Выздоравливает. Видал его статьи? И фотографии, подлец, ухитрился сделать. Говорит, теперь они на вес золота. Еще бы, ведь пока пожарники добрались до Мишеля и других, никого узнать нельзя было, все обгорели, как головешки. - Почему начался пожар? - Вот уж не знаю. Говорят, короткое замыкание. Наверное, этот чертов Пьер хватил табуреткой по включенной плитке. - Прибор для электромассажа, - вспомнил Альбер. - Когда они набросились на Мишеля, он делал массаж Франсуа. За что они убили Франсуа, не понимаю. - Психи, что ты хочешь! Наверное, заступился за Мишеля... Да, но кто умер, тот умер. А вот каково бедняжке Луизе! - А что с ней? - Как - что? Обгорела вся. Волосы сгорели, лицо все обожжено. И вообще она сама не своя. Врачи говорят - нервный шок, но это по-научному, а попросту это называется: горе... - Разве она так любила мужа? - Не в муже дело, чудак. Она не мужа кинулась спасать, а своего красавчика Раймона. А он на нее теперь и глядеть боится. Зайдет, постоит у порога, а сам смотрит в сторону. У него палата вся цветами заставлена, как оранжерея, а любовных записок - полон столик. Каждый день к нему ходит не меньше десятка девочек, да все такие нарядные! Герой, как же! Сегодня одна прошла, блондиночка, с белой кошечкой на руках - все отдай, и мало! Везет человеку, ничего не скажешь... Альбер отвернулся. Счастливый Роже, ему в общем-то совсем безразлично, что на его глазах погиб целый мир, фантастический, невероятный мир, созданный волей, воображением, нечеловеческой энергией одного гениального человека. "Профессор Лоран умер от горя. Я сам не знаю, что со мной делается. Я бы тоже хотел умереть, слишком все это тяжело. А Роже думает о том, какие шикарные поклонницы у Раймона. Это проще. Лучше жить проще. Но как же это сделать, если всю жизнь будешь помнить лабораторию профессора Лорана?.." - Этого нельзя забыть! - сказал он вслух. - Нельзя, это верно, - согласился Роже. - Я как закрою глаза, так все и вижу перед собой. Умирать будешь - и то вспомнишь. - А чего ж ты всякую чепуху болтаешь? - Чудак ты! Чтобы поменьше об этом самом думать! - снисходительно пояснил Роже. - А то ведь и свихнуться недолго. В палату вошел Раймон. Он побледнел, похудел, глаза стали больше, это ему очень шло, и даже большое красное пятно ожога на левой щеке не портило его, а скорее придавало какой-то романтический вид. Плечо у него было перебинтовано и залито гипсом, но двигался он свободно и, по-видимому, чувствовал себя неплохо. - Привет, друзья! - сказал он, садясь на табуретку у койки Альбера. - Как дела? - Ничего дела, - пробурчал Роже. - Не хотите поговорить с моими коллегами? Они жаждут подробностей, сами понимаете... - А мы ничего такого не жаждем, сам понимаешь, - сказал Роже. - Ну, как хотите, - мирно проговорил Раймон. - Я думал, вам будет интересно поговорить, рассказать людям, что видели... - Ты лучше расскажи нам, как дела Луизы, - сказал Роже. - Луизы? - Раймон вдруг заинтересовался своими ногтями. - Что ж Луиза? Она понемногу выздоравливает... - А дальше как? - Дальше? Ну, я пока ее не спрашивал. Она столько пережила... - Вот именно! - сказал Роже. - А все-таки? - Что - все-таки? - Раймон начал сердиться. - Я не понимаю, чего вы от меня добиваетесь! - Ничего мы от тебя не добиваемся. Просто жалеем Луизу. - Я тоже ее жалею, поверьте... - Раймон встал. Роже посмотрел на него, презрительно хмыкнул и отвернулся. - Что вы хотите, ребята? - Раймон вдруг заговорил совсем иным тоном, гораздо более серьезным и искренним. - Я понимаю, вы считаете, что я обязан... ну, словом... Но вы можете, меня понять, вы сами все это пережили... Как я погляжу на Луизу, так у меня в памяти встает эта кошмарная ночь, и... ну, просто ужас охватывает, бежать хочется куда глаза глядят... Вы не можете сказать, Роже, что я себя плохо вел тогда... - Я и не говорю... - сказал Роже. - Ну вот, а теперь мне страшно. Меня хватает на то, чтоб, стоя на пороге палаты, говорить с Луизой... и все... Я ничего не могу с собой поделать! Неужели вам это непонятно? - Нам это понятно, - сказал Роже. - И это, и еще кое-что. - А именно? - уже резко спросил Раймон. - Именно то, что ты на этом деле хорошо заработал, как и рассчитывал. А накладные расходы никому не по вкусу. Вот и все. - Я отказываюсь продолжать разговор в таком тоне, - заявил Раймон. - Нужен ты мне очень, - сказал Роже, не поворачивая к нему головы. - У меня, понимаешь, тоже нет охоты с тобой разговаривать. Раймон остановился у порога: - Мне, право, очень жаль, что вы так настроены... Альбер, может, вы объясните Роже, что я... - Выкатывайся, да поживей, - сказал Роже не шевелясь. - Нечего мне объяснять, я не маленький. Раймон выразительно развел руками - мол, снимаю с себя вину, - и ушел. - Чего ты к нему привязался, в самом деле? - морщась от головной боли, сказал Альбер. - Что ты хочешь: чтоб он женился на женщине, которую не любит? Кому от этого будет легче, спрашивается? - Я хотел бы, чтоб на свете было поменьше сволочей. Вот чего я хотел бы, - сказал Роже. - А вообще мне на него плевать. Пускай делает свой бизнес, как говорят американцы. - А ты бы мог жениться на женщине не по любви, а из жалости? - спросил Альбер. - Ты считаешь, что это правильно - так поступать? Но с Роже, как всегда, было нелегко разговаривать. - Без любви? - спросил он. - Почему это без любви? Да я бы ее любил, вот и все! Под вечер молоденькая сиделка принесла громадный букет темно-красных роз. - Это вам посылает мсье Лемонье, из четвертой палаты. - Она сияла. - Он такой добрый, такой милый, этот мсье Лемонье! Роже встал и, склонив голову набок, с интересом осмотрел букет. - Дорогая мадемуазель Анриетта, - торжественно сказал Роже, - я рассчитываю на ваше доброе сердце. Если вы действительно хотите осчастливить нас, ваших восторженных поклонников с этой минуты и до самой смерти, то умоляю вас... - он сделал театральную паузу, - умоляю вас, подметите этим шикарным веником нашу скромную палату! - Мсье шутит? - пролепетала сиделка. - Вовсе нет. Просто я всю жизнь мечтал, что буду ступать по розам. Или хотя бы по лепесткам роз. Но все не приходилось, дорогая мадемуазель, поверите ли! - Он нарочито шумно вздохнул. - И вдруг - такой случай! Ну, осчастливьте же нас! Сиделка начала пятиться к двери. Роже расхохотался: - Слушайте, Анриетта, вы зря пугаетесь. Возьмите лучше себе эти цветы. А доброму, милому мсье Лемонье передайте, что он просто ошибся адресом... Раймон натянуто улыбнулся. - Он большой шутник, этот Роже Леруа. Не обращайте внимания, Анриетта. Просто я забыл, что у Альбера до сих пор очень болит голова и такой большой букет он не сможет держать в палате. В самом деле, возьмите себе эти цветы, вы доставите мне удовольствие. "В сущности, какое мне дело до этого грубияна Роже? - думал он, медленно расхаживая по палате. - Просто нервы растрепались от всей этой истории... Да, но игра стоила свеч! Сенсация на весь мир! Нашу газету из рук вырывают..." Он взял с подоконника пачку газет, с удовольствием просмотрел заголовки своих статей: "Тайна особняка в Пасси", "Кто они: люди или?..", "Гениальный безумец", "Власть над миром", "Великая мечта гибнет в огне и крови"... Фотографии были очень выразительны. Мишель, склонясь над пробирками, записывает что-то в тетрадь - и тот же Мишель, так удивительно похожий на человека, сам вливает себе в трубку питательную жидкость. Франсуа и профессор Лоран за столиком; Франсуа делает расчеты. Пьер и Поль, обнявшись, сидят на кушетке. Поль и Мишель спорят о чем-то. Профессор Лоран с измученным лицом и лихорадочно блестящими глазами полулежит в кресле. Профессор Лоран и Мишель осматривают Поля. Мишель делает Полю внутривенное вливание; жгут держит Пьер... "Да, слава богу, что заранее удалось передать эти снимки шефу, а то бы и они пропали... последнее свидетельство того, что это было в действительности, память о невозвратно исчезнувшем, странном и жутком мире... А вот и фотография Луизы... Бог мой, какая она была очаровательная, с этими большими лучистыми глазами, с несмелой и грустной улыбкой! Луиза... что же тут делать? Что делать? Пейронель должен понять... да он и понял, сразу же... Впрочем, теперь я и без Пейронеля пробьюсь в крайнем случае. Я не хочу ссориться с ним, избави бог, - но какие лестные предложения от двух редакций... Не говоря уже о женщинах... те просто с ума сходят... А ведь эта вдова фабриканта духов решительно недурна... положим, ей не двадцать шесть лет, как она уверяет, а тридцать с хвостиком, но это не так уж важно... зато - обеспеченная жизнь, вилла в Ментоне... Право, есть над чем подумать. Но торопиться не стоит. Сейчас надо написать книгу. Назвать ее надо как-нибудь хлестко, ошеломляюще: "Месяц среди чудовищ"... или нет, не то... Лучше так: "Тайна профессора Лорана" или "Я был в лаборатории чудес"... Впрочем, название - потом. Писать пока нельзя, но можно продиктовать стенографистке. Надо поскорей, а то даже самые крупные сенсации очень быстро гаснут, публика теряет к ним интерес. Сегодня любое издательство ухватится за такую книгу, а завтра о ней и говорить не захотят. - Раймон задумался. - Надо торопиться... Впрочем, все устроится... но вот Луиза..." - У меня уже ничего не болит, - безжизненным, ровным голосом сказала Луиза, - но мне запрещают вставать. Она не глядела на Раймона. Ее прозрачная, исхудавшая до невероятия рука спокойно лежала на одеяле. Раймон сидел у кровати, опустив глаза. Он не мог смотреть на эту голову, пятнистую от ожогов, с короткими щетинистыми волосами, на это бескровное лицо, с грубым красным рубцом, наискось идущим по левой щеке от уха к подбородку. Нет, это не Луиза, это чужая, старая, некрасивая женщина. Он старался представить себе ту, настоящую Луизу, - и не мог: полумертвое, изуродованное лицо неотступно стояло перед глазами. - Луиза, - сказал он, и голос его дрогнул. - Луиза... Неподвижные светлые глаза Луизы, казавшиеся огромными на этом истаявшем лице, вдруг ожили. Луиза повернулась к нему: - Раймон... Какое-то мгновение они молча смотрели друг на друга. Раймон первым отвел глаза: - Луиза... если вам что-нибудь понадобится... - Благодарю, - очень тихо, но четко выговорила после долгого молчания Луиза. - Мне ничего не нужно. Раймон почувствовал, что больше ни секунды не выдержит тут. Он быстро наклонился, поцеловал холодную, неподвижную руку Луизы и почти выбежал из палаты, унося на губах ощущение неживого холодка. За дверью он остановился и крепко вытер губы платком. - Двигательное возбуждение... разлад тормозящих центров... э! - Шамфор горько усмехнулся. - Бедняга Лоран молча принимал эти рассуждения Мишеля просто от усталости... и вообще ему нравилось, что Мишель так уверенно все объясняет: все же существо, которое по его воле возникло из небытия... Нет, мой мальчик, это был бунт людей против людей... пускай нелепый, слепой, несправедливый - и все-таки понятный. Человек есть человек, и чужая, жестокая и холодная воля, управляющая его жизнью, лишающая его свободы, обязательно станет ему ненавистна, вызовет противодействие... - Но какое понятие о свободе могло быть у Поля? - спросил Альбер. - Что он видел, кроме лаборатории? - В лаборатории он тоже кое-что видел. Видел Лорана, вас и других. Видел, что Мишель, существо, подобное ему, пользуется иными правами, чем он, командует им и Пьером. Видел, что от Мишеля во многом зависит его судьба. Разве этого так уж мало? Альбер долго молчал. - И все погибло... - сказал он потом. - Нечеловеческое напряжение воли и энергии, жизнь, вытянутая в одну узкую, жестко ограниченную полосу, насильственно изуродованная, - и во имя чего? Если б не фотографии, которые тайком от всех сделал Раймон, никто даже не поверил бы, что существовали Мишель и Франсуа, Поль и Пьер... Такая долгая борьба, такой упорный, ежедневный, ежечасный бой - и полный разгром... Об этом страшно даже думать. Если б профессор Лоран и остался жить, он не смог бы начать сначала... Шамфор покачал головой: - Вы неправы, дорогой мой. Вы, я вижу, безоговорочно согласились с тем, что я сказал в минуту раздражения о работе Лорана. Но гибель Лорана - это гибель в жестоком бою, как вы правильно заметили. Это был неравный бой, тем более что Лоран, сражаясь против ограниченных возможностей человеческого организма, пытаясь расширить их пределы, вызвал на поединок и самого себя, свое тело, свой мозг, свои нервы и сердце. Он не добился полной победы, но разве такой бой можно выиграть в одиночку? Однако и поражением это нельзя назвать. Лорана постигла участь всех первооткрывателей, тех, кто шагает по неизведанным и опасным краям и платит жизнью за то, что первым увидел неведомое и невероятное... тех, чьи могилы, как вехи, остаются на еле намеченном пути. Разве можно забыть, что сделал Лоран? Разве мы с вами когда-нибудь забудем особняк в Пасси, и рассуждения Мишеля, и жалобы Поля? Разве мы сможем забыть смертельно измученное лицо Лорана, лицо подвижника науки? Я все простил ему, увидев его лицо... Я понял, что он сделал с собой... - Нет, вы не все простили ему... - Не все? Ну, пока он был жив, я еще пытался переубедить его. Ведь никто не может заранее примириться со смертью товарища, да еще такого гениального ученого, как Лоран! Я понимал, что он в смертельной опасности, что он убивает себя, и все же думал: как-нибудь обойдется, он вытянет, он сможет отдохнуть... Он был жив, и я с ним спорил как с живым... да, признаюсь, иногда слишком резко, слишком горячо, - но ведь речь шла о деле всей жизни, и его, и моей. Но теперь, когда Анри Лорана нет в живых, я могу только преклонить голову перед его подвигом. Он водрузил знамя науки на высоте, с которой открываются новые дали... И самые его ошибки, то, что привело его к жестокой катастрофе, к гибели, - и это поможет другим, тем, кто пойдет вслед за ним. Они увидят: здесь опасность! - И все-таки странно... - тихо сказал Альбер. - Странно и печально, что даже такое великое открытие, такой героический труд не оставляют следов в жизни... - Как - не оставляют? - Ну, я хочу сказать - ничего не изменилось. Жизнь остается все такой же... - Вы романтик, я вам уже говорил это, - помолчав, сказал Шамфор. - Разве один человек, даже самый гениальный, может изменить мир? Работа Лорана - это отчаянный, головоломный прыжок в будущее. Когда человечество дойдет на своем далеком пути до цели, которой стремился достичь Лоран, тогда... тогда, может быть, ему поставят памятник. А может быть, его и не вспомнят... - Вам скоро можно будет выписываться из клиники. - Врач отложил рентгеновские снимки. - Организм у вас здоровый, заживление идет нормально. И рука, и ребра в порядке. - Ладно, - без энтузиазма сказал Роже. - В порядке так в порядке. - У вас тоже все идет нормально. - Пальцы врача легко и уверенно касались головы Альбера. - Как вы себя чувствуете? - Неплохо, - сказал Альбер. - Голова болит редко. - Вам следовало бы после клиники поехать к морю... Могу порекомендовать также курс физиотерапевтических процедур... - Благодарю, - сказал Альбер. - Это именно то, чем я рассчитываю заняться по выходе из клиники... Врач уловил иронию и, смущенно кашлянув, ушел. Роже невесело ухмыльнулся, глядя ему вслед: - Он думает: лежим в хорошей клинике, значит, и всякие процедуры можем себе позволить. - Кстати, я что-то не понимаю: как мы попали в хорошую клинику? - А мы сначала и не попали сюда. Это Луиза, когда немного пришла в себя, распорядилась, чтоб нас сюда перевезли... - И она за нас платит?! - ужаснулся Альбер. - Она и Шамфор. Я бы не согласился, но ты долго в себя не приходил, опасались за твою жизнь. А там было прескверно, где нас поместили. Роже прошелся по палате, посмотрел в окно: - Места в бистро уже давно заняты, Виго приходил ко мне. Что будем делать? Шамфор нас не сможет как-нибудь устроить? - У Шамфора серьезные неприятности. Фирма прогорает, лаборатория под угрозой. В разгар работ начались увольнения: экономят на жалованье. Уволили двух лаборантов, требуют, чтоб Шамфор убрал еще троих. - Понятно... Ну что ж, начнем все сначала. Правда, Луиза нас к себе приглашает... - Куда же? - У нее еще остались деньги. Хочет снять домик где-нибудь на берегу Сены, под Парижем, пожить там, подальше от людей. Нет, она от души приглашает, не думай, ей с нами будет легче. Только Луиза не скоро выйдет отсюда: врачи говорят, она очень плоха. Когда немного поправится, будут ей делать что-то с лицом. Обещают убрать все пятна и рубец тоже. В общем, месяца два-три она еще здесь пробудет. Да и все равно: не жить же нам с тобой у бедной девочки на харчах, надо что-то придумывать. Они вышли по улице д'Обинье на набережную Генриха IV. К вечеру похолодало, дул сильный ветер. - Ведь это подумать только: даже на ночлежку опять не заработали! - Роже сплюнул с ожесточением. - Что будем делать? - А что делать? - Альбер невесело улыбнулся. - Вон напротив набережная Сен-Бернар... Тот самый киоск, по-моему, ожидает нас. Роже с минуту постоял. Потом поднял воротник куртки и молча поплелся к Аустерлицкому мосту. Альбер шел за ним следом, глядя на серо-свинцовую Сену. Начинал накрапывать дождь. Это был уже осенний дождь.