отеза подтверждается, многое
становится понятным!
     Что  я   мог   возразить?   Отказываться   от  надежды,   что   потомки
переселившихся  на  Землю  мариан  сохранили  в   древних  письменах  секрет
холодного сна? Я стал расспрашивать о материке Мю.
     - Увы, друг, - ответил Даль. - Материк Мю если и существовал, то  погиб
в одном из катаклизмов,  потрясших Землю многие тысячи  лет  назад. Едва  ли
кто-нибудь мог выжить или сохранить письмена. Но земные ученые помогут тебе,
откроют секрет холодного сна вновь.
     Галактион  торопил продолжать раскопки, ему хотелось добраться до утеса
шлюзов, и он все расспрашивал меня, где его искать.
     Я первый заметил хорошо  знакомый мне по прежней жизни на Маре зловещий
столбик песка на горизонте. Я предупредил людей о надвигающейся опасности.
     - Мы не станем бросать раскопки, - упрямо заявил Галактион. - Лишь ради
них мы здесь.
     - Надо спасаться, - убеждал я.
     Я  уже  переживал  подобную  бурю,  когда  с  Моной Тихой  отправился в
заброшенный Город Жизни искать Тайник Добра и Зла.
     Буря, как и тогда, упала прямо с неба.  Люди еще не знали, что  на Маре
вихревые возмущения атмосферы перемещаются не только по поверхности планеты,
но и вертикально.
     Вихрь  обрушился  на  пустыню,  и  она ожила  в  неистовом, но  мертвом
движении.  Ураган  сбил   всех  с  ног,  кроме  меня,  устоявшего  благодаря
неуклюжему и все же устойчивому скафандру фаэтов.
     Внутрь  шлемов  проникал грохот  бури,  пересыпавшей горы  песка.  Небо
скрылось. Тяжелые тучи спустились к самой поверхности, а им навстречу встала
черная  колонна, которую люди  зовут смерчем.  Упершись в  небо,  он  словно
закрутил там тучи спиралью.
     Скоро  и  мой  скафандр не удержал  меня на ногах.  Я оказался рядом  с
Галактионом,  который  пытался с помощью электромагнитной связи передать  на
корабль местонахождение своей экспедиции, чтобы пилоты могли откопать нас.
     Я услышал в  шлеме и  голос Даля, говорившего  на родном мне языке.  Он
тревожился,  но  не за  себя,  даже  не  за женщин,  а  за  меня,  свидетеля
древности.
     - Нельзя, чтобы все так нелепо кончилось, - сказал он.
     - Нельзя, - согласился я, думая о спящей Эре. - Будет страшно, если она
проснется, а меня не будет.
     - Мы выживем, Инко! Нам нельзя не выжить!
     -  Ты  знаешь,  горячий  Даль,  когда  меня  еще не  повалило, я  успел
заметить, что  черный  смерч,  пройдя  вблизи: засыпанного  кратера, на  миг
оголил знакомый утес шлюзов.
     - Вот видишь! Я говорю, мы не имеем права  погибать! - воскликнул Даль,
но уже по-русски.
     - Не имеем, - подтвердил Галактион.
     - Как же нам выбраться? - спросила Таня. - Нас засыпало, как в  могиле.
- И она замолчала.
     - Не смей, Таня! Ты девушка  Земли, - сказала Эльга, очевидно не желая,
чтобы люди проявляли при мне слабость.
     А я  и  сам был слаб.  Я был в отчаянии  от того,  что не могу что-либо
сделать,  никому не могу  помочь,  что никогда больше  не увижу ни  Мара, ни
Земли, ни Эры...
     И тут Даль сказал:
     - Выжить - это наш долг.
     Долг? И я прочитал на родном своем языке стихи о Долге:
     <i>И ветвью счастья</i>
     <i>и цветком любви</i>
     <i>украшен</i>
     <i>Древа Жизни ствол.</i>
     <i>Но корни!..</i>
     <i>Без них засохнет ветвь, падут цветы.</i>
     <i>Мечтай о счастье, о любви и ты,</i>
     <i>но помни:</i>
     <i>корень Жизни - ДОЛГ!</i>
     - Сильные слова, - помолчав, сказал Даль и добавил по-русски: - Люди  в
неоплатном долгу  перед  марсианами, предотвратившими  столкновение  Земли с
Луной.



        ГЛАВА ПЯТАЯ. УЧЕНИЕ СТРАХА

     С  горьким чувством иду  я  по  затхлым  и пыльным  галереям глубинного
Города Долга. Только  в ближних к шлюзам  пещерах  можно встретить бесшумные
тени... Да, только тени мариан! Как мало напоминают они моих современников!
     Великий Жрец всюду сопровождает меня. Походя на большеголового  ребенка
с тоненькими  ручками  и  ножками,  он  не  достает мне  до плеча и  говорит
дребезжащим, плаксивым голосом:
     - В древней келье, которую отыщет божественный Инко, будет создан Храм,
где поклоняющиеся воздадут сердечную хвалу сыну Моны-Запретительницы.
     Мне  уже  привелось быть богом  Кетсалькоатлем  на Земле, и я  поклялся
никогда больше не  играть подобной  роли;  и  вот,  спустя  тринадцать тысяч
земных лет, помимо моей  воли меня снова  провозглашают божеством, но теперь
на родном Маре, не знавшем в мое время никаких суеверий.
     Старичок  привык к  моим  протестам и терпеливо разъясняет божественное
учение Страха.
     - Как могли вы дойти до этого? - перебиваю я.
     И  старый Жрец не устает напоминать, что еще Великий Старец (их главный
бог!) первым наложил запрет на опасные знания. Затем его великий пророк Мать
Мона  запретила  полеты  в космос к Земле,  населенной  чудовищами,  которые
вырывают  друг у друга  сердца и  стремятся  в своей  свирепой жестокости  к
захвату чужих стран,  к порабощению или уничтожению  народов. И  эти  демоны
непременно  прилетят на Мар,  чтобы  разделаться с  марианами. У мариан одно
средство спасения: уйти навек в глубинные убежища и никогда не появляться на
поверхности. Вот  почему уже тысячи циклов  в пустынях Мара не найти никаких
следов  мариан, все оазисы засыпаны песком,  великое  орошение талыми водами
полярных льдов заброшено, мариане  питаются только тем, что можно получить в
недрах.
     Итак, Великий Старец - первый  бог, а чудесные стихи  Тони Фаэ,  нашего
древнейшего поэта, стали теперь бездумными молитвами. Мариане бормочут их во
время  религиозных  обрядов.  Невежество   порождено   страхом,  разложившим
культуру, убившим Знание. Не мудрено, что ни Великий. Жрец, изучавший больше
других, ни кто-либо другой из мариан ничего  не слышали о  холодном сне. Для
них я  просто бессмертен, как и подобает богу. Бедная моя  Эра! Кто пробудит
тебя? И когда?
     С немалым трудом нахожу я в сети новых пробитых туннелей старую "пещеру
подземного  дерева". Конечно, от  растения не осталось  и следа,  но древние
кельи  на месте. И сердце болезненно сжалось. Грустно смотрю я на знакомую с
детства стену. Сейчас здесь нет энергопотока и на ней не вспыхивает красками
взрыв метеорита,  сразивший моего отца.  На месте  былой картины в  каменных
натеках  с  трудом  можно угадать древний  барельеф  с чудо-башней фаэтов, с
помощью  которой  они  летали среди звезд.  При  виде  очертаний  сказочного
корабля  горькие  воспоминания  охватывают меня. Рассматриваю  сохранившиеся
фигурки в диковинных скафандрах, и они оживают в моей памяти. Вот там с краю
могла бы стоять Кара Яр, холодная и яркая, мужественная и спокойная. Рядом с
нею  Нот  Кри,  острый,  всегда  споривший,  ничего  не  принимающий  сразу,
бесстрастный в  суждениях, но  безутешный  в любви и горе.  Одна нашла  себе
могилу  в  земле инков, разверзшейся под нею,  другой не пожелал  выплыть из
водоворотов острова  Фату-Хива.  А вот справа  -  моя  несравненная, нежная,
кроткая  и самоотверженная сестренка Ива! Она осталась на Земле ради людей с
другом своей жизни, мудрым добряком Гиго  Гантом. А вот эта, едва различимая
фигурка  в центре, словно  прикрытая каменным  занавесом, могла бы быть моей
Эрой,  которая не умерла, как все  другие,  и которая  все же  не жива...  С
потолка кельи свисает сталактит. Его  не было прежде. С полу к нему  тянется
оплывший сталагмит. Здесь, на этом месте, услышал я впервые и стихи Тони Фаэ
о Долге: "Мечтай о счастье, о любви и ты, но помни: корень Жизни - ДОЛГ!
     Я произнес эти знаменательные слова, когда нас с людьми засыпало песком
и уже не осталось надежды на спасение.
     А жрецы  Страха, оказывается, в  ужасе наблюдали за действиями страшных
пришельцев, свирепых демонов Земли, ищущих вход в Город Долга, чтобы вырвать
сердца у мариан, захватить их родные пещеры.
     И жрецы  исступленно молили всемогущего  бога.  Великого Старца, спасти
мариан, послать на земные чудовища все силы Мара.
     И когда,  словно в ответ мольбам,  тучи песка взмыли в воздух  и черный
смерч  засыпал  песком жестоких демонов,  на глазах у  бледных, перепуганных
мариан навернулись слезы благодарности.
     И  вдруг  электромагнитная  связь,  перехватывавшая  до  сих  пор  лишь
устрашающую речь землян, донесла до мариан слова главной их молитвы, которую
читал  кто-то из пришельцев  на  древнейшем  языке мариан,  сохранявшемся  в
богослужениях.
     Мариане были потрясены.  Ведь  им напомнили о Долге, всколыхнули доброе
начало, заложенное в сердце каждого. И мариане, преодолев свой страх, пришли
на помощь засыпанным песком пришельцам.  Они не могли не прийти. Такова была
их сущность.
     И  в  шлюзе города, освобожденные от скафандров, мы, пришельцы (я и мои
новые  друзья  с  Земли), жадно вдохнули сочный искусственный воздух  Города
Долга.
     Мариане    толпились    вокруг   нас,   протягивая   тоненькие   ручки,
большеголовые,  похожие на робких и  любопытных детей, наивных,  пугливых  и
добрых.
     Надо было видеть, в каком неподдельном ужасе шарахнулись они в сторону,
узнав, что пришельцы действительно люди  с  Земли  (то есть  демоны), а  я -
древний марианин, легендарный Инко, сын Моны-Запретительницы, покинувший Мар
более шести тысяч  циклов назад, а значит, живое подтверждение божественного
учения  Страха.  Ведь  именно  Инко   встречался  на   Земле  с  чудовищами,
вырывавшими сердца, именно из-за него Мона запретила полеты на Землю.
     Я  постарался  было разуверить их в своей  божественности,  рассказал о
холодном сне,  даже  признался, что рассчитываю на  их помощь  в пробуждении
Эры, но маленькие большеголовые дети лишь недоуменно моргали  огромными, как
у ночных птиц Земли, глазами. Они ничего не знали о  холодном сне и той, что
спит до сих пор в "Хранилище Жизни".
     Даль, мой новый друг,  стал с  жадностью расспрашивать  мариан, которые
кое-как понимали его. Галактион и Эльга показали себя подлинными изучающими.
Несмотря  на  все пережитое,  они  были увлечены теперь историей "ископаемой
народности", как назвал Галактион глубинных мариан.
     Мне  же  горько  было  узнавать  историю  увядания  великой  марианской
культуры, наследовавшей цивилизацию фаэтов,  а ныне задавленной, поглощенной
религией Страха.
     Видимо, не сразу восторжествовало  это  мрачное учение. Культура мариан
сопротивлялась. И не один раз был  нарушен запрет Моны лететь к  Земле.  Но,
очевидно,  привезенные оттуда  впечатления говорили  не в  пользу  людей.  И
недальновидные Советы  Матерей вместе с новыми жрецами повернули цивилизацию
мариан в тупик.  Уничтожались всякие следы пребывания мариан на поверхности.
Ее  можно  было  видеть лишь  жрецам-стражам  через  оптические  устройства,
которые люди называли перископами.
     От  такого  перископа не отходила младшая  из женщин  Земли,  Таня. Она
больше других страдала от нашего заключения, первая ощутила себя пленницей.
     Мариане, конечно, не прибегали к силе, к принуждению. Мы пользовались в
Городе  Долга  полной  свободой.  Но  скафандров  и  шлемов с  переговорными
устройствами у нас не было.
     Когда Таня увидела в перископ двух пилотов "Поиска", бродивших на месте
наших недавних раскопок, она поняла, что не в состоянии дать им о себе знать
без  скафандров  и  шлемов.  Она  попросила  Даля  объяснить  марианам,  что
необходимо сигнализировать пилотам. Но мариане  боялись. И слова Даля пугали
их еще больше. Таня не понимала этого, не могла понять.
     Мне  тоже нелегко было  понять,  как  отказались  мариане  от  познания
Вселенной, вычеркнули из своих знаний звездоведение. Выводы  учения  Страха,
хоть на чем-то прежде основанные, постепенно выродились, превратились просто
в пугающие  образы  демонов  с  Земли. Как  же  могли  мариане  выдать  свое
присутствие этим демонам, сила которых таилась в их угрожающей башне?
     И  мариане  затаились  в  своих  норах.  А  вместе  с  ними  свободными
пленниками сидели и мы.
     Пилоты  приходили к месту раскопок  каждый  день  и, выбиваясь из  сил,
пытались  откопать  наши  трупы.  Но  им  удалось  найти  лишь  механический
копатель, которым управлял Даль, и больше ничего.
     По-видимому,  они  получили  с  Земли  какое-то  указание,  потому  что
принесли с собой странное сооружение из легких труб. Вероятно, они оставляли
указательный   знак,   где   "погибла   первая  марсианская  археологическая
экспедиция", чтобы новые  корабли  землян могли найти это  место и  откопать
погибших археологов.
     Водрузив знак, пилоты двинулись  к видневшемуся вдали "Поиску". За ними
тянулись цепочки следов на песке.
     - Они уходят!  - в  отчаянии  крикнула Таня  и залилась слезами. -  Они
сейчас улетят!
     Рыдания  не  надо  переводить  на  другие языки, они  понятны всем и на
Земле, и на других планетах.
     - Надо догнать, остановить  их,  - сказал Даль  и обратился к  Великому
Жрецу, умоляя  его отдать хотя  бы  один  скафандр или даже  шлем от него, в
котором было переговорное устройство.
     Великий Жрец закивал  своей тяжеловесной для его хрупкого тела головой,
что означало у мариан отрицание, отказ.
     Мне пришлось объяснить это Далю.
     Мы с ним вместе прильнули к перископу.
     Шлюзы   находились  над  нами,  выбитые  в  утесе.  Я  хорошо  знал  их
устройство. Их  никто не  охранял,  да  мариане и не способны были применять
силу.
     Решение озарило  меня.  В  памяти  вспыхнули  незабвенные дни юности  и
увлечения бегом без дыхания.
     Кара Яр, Нот Кри!
     Многим тогда это казалось нелепым дурачеством. Но вот настал миг, когда
я должен был доказать, на что способен марианин.
     - Что он делает! - закричала Таня. - Остановите его!
     Мариане испуганно отшатнулись от меня, когда я ринулся к шлюзам.
     Без всякого скафандра, в одном облегающем костюме, в котором я пролежал
тысячелетие в "Хранилище Жизни", я выскочил из шлюза в пустыню.
     Здесь, на  Маре, я уподобился земным ловцам жемчуга, ныряющим порой  на
несколько минут в океан.
     В  свое  время,  увлекаясь бегом  без  дыхания, мы с Ивой  и  Карой  Яр
мечтали, что мариане когда-нибудь смогут приспособиться к  острому  дыханию,
наподобие  остродышащих  ящериц, чтобы наши потомки смогли  наконец выйти из
глубинных  убежищ на  поверхность,  под фиолетовое небо, победив  неуклонное
увядание нашей расы. К сожалению, это  так и осталось несбывшейся мечтой. На
деле наши потомки совсем отказались от поверхности планеты с  ее непригодной
для дыхания атмосферой. И их раса вконец увяла.
     Но я  принадлежал  еще к прежним марианам,  которые  шутя, ради спорта,
пробегали без дыхания в пустыне по тысяче и больше шагов.
     Помню, как волновал меня всегда переход от пещерных потемок к сиявшей в
лучах  солнца  пустыне. Правда, это не  шло ни  в какое  сравнение с  земным
освещением.  Но  глаз  наш  непостижимо  приспосабливается  к  самым  резким
изменениям силы света.
     Я бежал вначале зажмурившись,  потом открыл глаза и увидел перед  собой
две удалявшиеся фигуры в скафандрах.
     Сколько сот шагов до них?
     Ноги мои размеренно двигались, неся меня.
     Последний вдох  я сделал в  шлюзе перед тем, как выскочить  в  пустыню.
Конечно, ни один марианин  не мог представить  себе,  что это возможно. Но я
должен был спасти людей, я должен был  спасти мариан, победив их лжестрах, я
должен был пробудить свою Эру.
     Я  пробежал шагов триста. В глазах у меня помутилось. Ведь  я так давно
не тренировался  в этой игре!.. И  все-таки  навыки,  обретенные  моим телом
ценой неустанных  тренировок, не исчезли  бесследно. Даже спустя долгие годы
(я исключаю тысячелетия сна, к счастью ничего не изменившего во мне) весь я,
словно ощущая вернувшуюся юность, превратился в бег. Да, именно  не бежал, а
превратился в бег. В другое время я не поверил бы, что это возможно... И еще
мне в помощь дул со спины ветер, больно раня песчинками голый затылок, шею и
уши, но помогая бежать.
     Вскоре я почувствовал, что сил больше нет, рот открылся, чтобы глотнуть
отравленный воздух, как  это  бывает на  Земле с  тонущими  под  водой.  Мне
показалось, что ноги мои подкашивались, что я падаю, в глазах помутнело.
     Но, сильно  нагнувшись  вперед и вынося перед собой ноги,  я не упал. И
еще через мгновение  снова с прежней яркостью увидел башню корабля  "Поиск",
две фигуры в скафандрах, приближавшиеся к нему.
     Я думал  только о  том, что от того, добегу ли  я  до  корабля или нет,
зависит все будущее Мара, мариан, людей, Эры...
     И  силы вернулись  ко  мне  раньше,  чем я  пробежал половину  пути  до
"Поиска". Снова ноги сами собой понесли меня к цели.
     Тут один из пилотов обернулся, может быть, для того, чтобы  в последний
раз взглянуть на оставленный знак, насколько он приметен. И он увидел  меня,
ошеломленный несуразным  видением. Мог  ли человек  (а я  ему  представился,
конечно, человеком) бежать без скафандра по марианской пустыне?
     Он   бросился  мне  навстречу.  Но  я   бежал  быстрее.  Сказались  мои
натренированные в  земных  условиях мышцы. Ведь  на Маре  для меня была лишь
половина привычной тяжести. И я не бежал, а летел к "Поиску".
     И я добежал. Я промчался мимо космонавта, спешившего мне навстречу (это
был  Крутогоров),  мимо  другого,  только  теперь обернувшегося  на  возглас
командира.
     Я ухватился за  внешние скобы, как  когда-то  мой древний друг Чичкалан
(Пьяная  Блоха), и взлетел по  ним  к шлюзу корабля, который открывался  сам
собой.
     Больше я ничего не помню.

        ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ДОЛГ РАЗУМА

     <i>Любовь,  гений, труд  -  все  это  вспышки  сил,  вышедших  из  единого
пламени...</i>
     <i>Р. Роллан</i>


        ГЛАВА ПЕРВАЯ. ПРОБУЖДЕНИЕ

     Я поклялся  вернуться к своим запискам  лишь в  день пробуждения Эры. И
вот я дождался его...
     Трудно  передать,  что  переживаю   я  сейчас,  умудренный  несколькими
жизнями, которые прожил на непохожих планетах в разные тысячелетия.
     Я  снова  чувствую  себя робким, как  в непостижимо далекой юности. Мне
страшно  предстать  перед Эрой. Какие чувства  вызову  я в ней:  радость или
горе? Имею ли я право что-либо напоминать ей, вступающей в новую жизнь? Люди
слишком часто разрушают свои семейные пары,  расходятся. Можем  ли мы с Эрой
быть исключением?
     Вместе с двумя  земными учеными вхожу я в космический  корабль  ближних
рейсов,  который  постоянно  курсирует  между земными  научными  центрами  и
"Хранилищем Жизни", доставленным на околоземную орбиту.
     Сколько  раз  я  уже  подлетал  к этому космическому  центру, выросшему
вокруг прозрачной камеры, где продолжала спать моя Эра!
     В  стороны  от  прозрачного  куба протянулись  толстые спицы  огромного
колеса,  напоминающего Фобо.  По  существу, это  и было орбитальной  научной
станцией, на оси которой,  сохраняя невесомость парящего в воздухе саркофага
Эры,  находилось  "Хранилище  Жизни".  В  ободе  же  колеса,  где  ощущалась
нормальная земная  тяжесть, работали, сменяя друг друга, ученые. Сменяя... в
поколениях.
     Сколько раз посещал я их  лаборатории, знакомясь с ходом столь трудных,
требующих непостижимой выдержки и терпения планомерных и неотступных  работ.
И  всякий  раз  я  просил  провести  меня  к  прозрачной  камере  с  висящим
саркофагом,  вход  куда  до поры  до  времени был строжайше  запрещен. Через
прозрачные стенки  и крышку  гроба,  биованны,  я  с болью любовался чертами
дорогого мне лица.
     Оно, как на миллионах  изображений, знакомых каждому живущему на Земле,
оставалось прежним, готовым улыбнуться, ожить, радуясь свету и добру...
     Я занимал кресло напротив профессора  Петрова.  Но это не он,  не вождь
первого отряда людей, разбудивших меня. По фантазии родителей имя его звучит
как игра слов.  Неон Дальевич Петров, -  сын моего первого друга среди новых
людей. Виднейший  биолог (Жизневед по-мариански) объединенного  мира  Земли,
посвятивший  свою  жизнь  проблеме анабиоза  высших организмов. В свое время
Даль сказал, что если  не он, то его  сын Неон сделает так, что я увижу свою
Эру живой и по-прежнему прекрасной.
     Сам  он  занимался  совсем  иными проблемами,  но  слово свое  сдержал.
Напротив меня сидели его  сын и его  внук,  заслуженный профессор  и молодой
ученый.  Десятки  тысяч  животных  были  погружены  ими  в  холодный  сон  и
благополучно  вернулись к жизни.  Более  тысячи человек  проделали  на  себе
опаснейший  эксперимент,  и пробуждены. И  последним  из них  был  сам  Неон
Петров.  Потому  он  кажется  таким  молодым,  хотя   недавно  отметил  свой
пятидесятилетний юбилей, а также появление внучки, которую назвали Эрой, - в
честь моей подруги, ждавшей своего пробуждения, и в  честь новой эры (таково
совпадение  звуков  марианской и земной речи!), наступившей со дня  начатого
полвека назад космического "переливания крови".
     Сын Неона Иван сам разбудил отца после  его семилетнего сна в анабиозе.
Это была первая видная научная работа молодого ученого.
     Но что значит семь лет по сравнению с тринадцатью тысячами лет сна моей
Эры! Но ведь  я-то живу, как и все  остальные  на Земле,  спавшие  только по
ночам! Так я успокаиваю сам себя.
     Неон уверен в успехе пробуждения, к которому так долго никто не решался
приступить. Но я знаю: более критически настроенный и не по летам осторожный
Иван волнуется.
     Из тысячи человек,  погружавшихся в анабиоз, только двое не проснулись.
И трое скончались вскоре после пробуждения.
     - Только пять человек на тысячу, - говорил отец.
     - Целых пять человек на тысячу! - говорил сын.
     Все зависит, как на это смотреть...
     Но почему мне волноваться?  Поколения ученых в течение полувека во всех
тонкостях   изучали   аппаратуру   древних   мариан.   Разобрав   на  детали
саркофаг-биованну, в которой я спал, они построили второе  "Хранилище Жизни"
и для  пробы  усыпляли и пробуждали  в нем  животных и людей, самоотверженно
шедших на риск.
     Чем отплатить  мне  им?  Впрочем,  они  рассматривают  свои усилия  как
выполнение  долга   перед   марсианами,   в   свое   время  предотвратившими
столкновение Земли с Луной.
     Пилоты привычно подвели космический  корабль к  месту стыковки.  Сердце
колотилось  во мне, готовое выскочить. Я не  думал, что оно может  так вести
себя у стариков.
     Бритое,  энергичное,  оттененное  седыми  висками, пожалуй,  даже  чуть
суровое  лицо Неона Петрова  спокойно,  а  Иван  щурится, проводит  рукой по
белокурым длинным волосам и нервно теребит курчавую, плохо растущую бородку.
     По  внутреннему переходу  в месте  стыка  корабля  мы  перебираемся  на
орбитальную   станцию.   Научные    сотрудники   исследовательского   центра
почтительно встречают своего руководителя и радуются Ивану, общему любимцу.
     Неон  действует  быстро  и решительно. Слишком  много  времени уже было
затрачено на подготовку. Он предлагает немедля приступить к пробуждению Эры.
     К своему изумлению и радости, я узнаю среди присутствующих, прилетевших
раньше  нас,  своих  старых  друзей:  прежде  всего  Эльгу  Сергеевну,  ныне
члена-корреспондента  Академии   наук,   все  еще  бодрящуюся,  но   досадно
пополневшую  женщину с белоснежными  волосами, заложенными тяжелым узлом  на
затылке. Десять  лет  назад  я  присутствовал  на ее  серебряной  свадьбе  с
академиком  Леонидом Песцовым. Галактион Петров, тоже уже давно академик, не
мог ей простить разрыва с ним, и, хотя прошло много лет, все же не явился на
их серебряную свадьбу.  Но сюда  он  прилетел.  Очень  постаревший, сутулый,
обрюзгший, с ненужной в условиях невесомости, но привычной палочкой в руках,
он  стоял в  стороне,  удерживаемый магнитными подошвами.  Он  присутствовал
здесь  как  самый почетный  гость,  как руководитель первого отряда  ученых,
нашедших в космосе "Хранилище Жизни".
     А вот  Даля и его жены Татьяны Сергеевны, близких моих друзей, не было.
Оба  они  долго  жили  в  Антарктиде. Он освобождал ото льда материк,  а она
искала там стоянки доисторического человека, и не только искала, но и нашла!
Успела  найти до  своей кончины...  Я  обещал  прилететь  туда  к  Далю,  и,
возможно, с Эрой, после ее пробуждения...
     После пробуждения!
     Как  предстану я перед нею, седобородый  глубокий старик, заканчивающий
свою жизнь на Земле, куда мы с Эрой так стремились. Ей еще предстоит увидеть
дальнейшую жизнь  людей, которые распространяют сейчас на весь земной шар те
принципы,  которые мы с нею  вместе закладывали  когда-то  в  основу  общины
инков: трудятся все, бесплатный хлеб всем...
     Кем  я  стану  для  Эры?  Древний старец,  лишь носящий имя  любимого в
прошлом юноши? Живое,  но дряхлое материализовавшееся  вдруг воспоминание  о
прежней жизни?
     Впрочем,  я  не  так  уж  дряхл.  В особенности  если сравнивать меня с
Галактионом или хотя бы с тем  же неистощимым весельчаком Песцовым, супругом
Эльги Сергеевны.  По  курьезному стечению  обстоятельств,  если сбросить  со
счетов  время  моего многотысячелетнего  сна,  то  я  как-никак моложе  этих
академиков.
     Слабое утешение! Вряд ли оно поможет Эре перенести неотвратимый удар.
     Но ничего не поделаешь. Можно с помощью холодного сна перескочить через
десяток тысячелетий, но невозможно двинуться хоть на день назад,  не  говоря
уже о том, чтобы помолодеть хоть на десять лет! Таков закон причинности!
     Десять  лет!  Смешно!  Что  значат  они  в  моем  преклонном  возрасте?
Восемьдесят, семьдесят - не все ли равно!
     Чтобы быть ровней моей Эре, мне  надо помолодеть на  пятьдесят, вернее,
на пятьдесят один земной год!..
     Цилиндрический коридор, в  конце которого помещалось "Хранилище Жизни",
чем-то напоминает мне оранжерею фаэтов, хотя и не прозрачен.
     Мы, присутствующие при пробуждении, стоим около единственной прозрачной
стенки, примыкающей к "Хранилищу Жизни". Отсюда виден висящий в воздухе гроб
моей Эры. Впрочем, его надо называть биованной.
     Иван ведает автоматикой, той самой, которая не сработала полвека назад.
Неон руководит последовательностью операций, отвечая за  их  биологический и
психологический результат. Мы с ним  долго обсуждали, как подготовить Эру  к
встрече со мной.
     Неон  - человек редкого  хладнокровия и чуткости. Меня он понимал не то
что с  полуслова,  а просто  с одного взгляда.  Мне не приходилось встречать
подобных людей на Земле или марсиан на  Марсе, даже  в мое далекое время.  В
нем  словно  одновременно жили  Нот  Кри, Кара Яр  и Гиго Гант, друзья  моей
прошлой жизни.
     Он утешал меня:
     - Хорошо, что тебе,  Инко, не удалось в свое время  включить автоматику
биованны Эры. Из-за обнаруженных  неисправностей  Эра никогда не  проснулась
бы.
     Так или почти так сказали бы мне Кара Яр или Гиго Гант.
     - Чудо, что тебе удалось проснуться самому. Теперь все будет в порядке.
- Это уже звучал голос Нота Кри.
     И так же, как пятьдесят  один  год назад, видел  теперь я заполнившийся
мутным туманом прозрачный куб "Хранилища Жизни".  Но теперь передо мной  был
специальный  экран,  на  котором  можно  было  видеть  без  помех  все,  что
происходит в камере.
     Крышка гроба  поднялась,  та  самая  крышка, которую  я  так безуспешно
пытался поднять силой воли, даже отчаянием.
     И  лицо Эры  вздрогнуло. Ресницы  шевельнулись. Нежные губы растянулись
между ямками щек. Она улыбнулась!
     Это было невероятно!
     Незадолго до этого  ледяная, мертвая, как метеорит, она ожила теперь  в
улыбке...
     Глаза  ее  открылись, и  она  стала кого-то  искать  около  себя. Потом
сделала движение  корпусом (ее мышцы  уже  были разогреты массажем,  им была
возвращена  былая  сила).  От этого движения тело  ее  взмыло  над гробом  и
повисло  в  тумане.  Теперь сквозь мутную пелену можно  было  разглядеть две
отделившиеся одна от другой тени.
     Наука Земли победила!  Чудо свершилось! Но почему же  чудо?  Тринадцать
тысяч  лет? Но ведь одноклеточные организмы, обнаруженные  в вечной мерзлоте
Земли,  оживали  спустя  двести пятьдесят миллионов лет! Значит, не чудо,  а
явление природы, которым можно овладеть. И я сам тому первое доказательство.
Но теперь не я один буду свидетелем древности.
     На экране  видно было, как озабоченно озирается Эра, конечно разыскивая
меня.  Она уже заметила исчезновение  из  камеры  второго саркофага. Он  был
давно извлечен, чтобы на нем изучить всю технику марианского холодного сна.
     Неон Петров подошел ко мне и тихо сказал:
     -  Ты  можешь обратиться к  ней, Инко. Она должна  узнать  твой  голос,
если... если память ее проснулась вместе с ней.
     Неон испугал меня, и я поспешно позвал Эру через микрофон:
     - Эра, родная! С добрым утром новой жизни!
     - Инко?! Какое  счастье! Ты уже проснулся? Где же ты? Кто нас разбудил?
Люди или мариане?
     -  Люди,  подруга моя! Люди, которые достигли  того уровня  развития, о
котором мы для них мечтали.
     - Как  хорошо, -  вздохнула Эра. -  Но где же ты, почему я только слышу
твой голос и не вижу тебя?
     Я любовался  лицом Эры  на экране, сменой на  нем радости,  недоумения,
тревоги, потом снова счастливой улыбки.
     Профессор Неон  Петров  решительно  открыл дверь  в прозрачную  камеру,
столько  времени запретную, и смело  вошел  в  нее. Клубы пара вырвались ему
навстречу  и окутали нас, словно  морозный воздух Антарктиды,  ворвавшийся в
теплое помещение.
     -  Приветствую  тебя,  дочь мудрых  мариан, просветительница  людей!  -
сказал он на языке древних мариан, специально овладев им с помощью аппаратов
"Черного Принца" и  моей  с Далем  консультации. - Приветствую тебя,  гостью
людей, вступающую в новую жизнь.
     - Привет тебе, Человек, знающий наш язык. Но я могла бы сама говорить с
тобой  на  одном из  земных  языков. Скажем, на языке людей Толлы или инков,
наконец даже на языке шумеров.
     - Лучше  я буду говорить на твоем языке, самоотверженная  Эра. Языки, о
которых ты вспоминаешь, почти все забыты на Земле.
     - Ты пугаешь меня. Человек. Я только что слышала голос  моего  Инко, но
вижу только тебя. Что с ним? Жив ли? Не запись ли его голоса слышала я?
     -  Он  жив  и  ждет  тебя.  Но  я  должен  убедиться  в  твоем  хорошем
самочувствии прежде, чем подвергнуть тебя столь тяжелому потрясению.
     - Потрясение? Ты правильно сказал на нашем языке? Почему потрясение? Не
все удачно было с его пробуждением?
     - С его пробуждением было все удачно.
     - Значит, с моим? - догадалась Эра.
     Неон  помог Эре  встать на пол камеры и научил  пользоваться магнитными
подошвами.
     -  Ты  - Человек, пробудивший  моего Инко? -  спросила  Эра,  возясь  с
ботинками и поглядывая снизу вверх на Неона.
     - Нет, не я, которого зовут Неон, а мой отец Даль.
     -  Он  был стар,  твой отец, когда пробуждал  моего  Инко?  - осторожно
спросила Эра, выпрямляясь.
     Подошел Иван Петров, застенчиво глядя  на прекрасную царевну из  давней
сказки.
     - У  него бородка  как у моего Инко в юности,  -  кивнула в его сторону
Эра.
     - Это мой сын и первый помощник. Имя его Иван.
     - Шумеры звали моего Инко Оанном. Где он? Ты не ответил, как давно твой
отец разбудил его?
     Неон медлил с ответом,  и это намеренное промедление было подготовкой к
тому, что должно было обрушиться на Эру.
     - Мой  отец Даль, первый знаток языка мариан, разбудил твоего  Инко еще
до моего рождения.
     На минуту  повисла  тишина. Слышалось  постукивание  чьих-то  магнитных
подошв.
     -  Но у тебя взрослый  сын! -  с ужасом произнесла, наконец, Эра. - Или
теперь вырастают быстрее?
     -  Прежде  чем наши жрецы здоровья  начнут знакомиться с  тобой,  чтобы
оградить тебя от всех невзгод, ты увидишься со своим Инко.
     На лице  Эры легли решительные  морщинки между бровей и  по обе стороны
губ.
     - Я готова ко всему, - раздельно произнесла она.
     Неон  сделал  знак, и я отделился  от  толпы  встречающих  Эру в  новом
тысячелетии  и  направился в прозрачную камеру.  Я старался держаться прямо,
почти отрываясь от магнитных подошв, которыми прищелкивал при каждом шаге.
     Туман уже рассеялся, и Эра могла видеть меня.
     Я был неоправданно слаб. Все два года, которые Неон после  собственного
пробуждения готовился к пробуждению Эры, я ни  разу не рискнул посмотреть на
себя в  зеркало. Мне было страшно. Но свою белую бороду  я мог  видеть и без
зеркала. Конечно, ничего не стоило ее отрезать. Но  разве в  ней только было
дело?  Я   старался,  все  эти  годы  живя   предстоящей  встречей  с  Эрой,
поддерживать в себе бодрость. Никто прилежнее  меня не занимался физическими
упражнениями, бегом (и даже без дыхания!). Поэтому я выглядел моложе дряхлых
стариков Галактиона и Песцова. Но все равно я представал перед Эрой глубоким
старцем.
     И мы встретились...
     Она еще неловко стояла на прилипших к полу  магнитных  подошвах. Увидев
статного, как она  потом признавалась, старца с длинной белой бородой, она в
первый  момент  не  могла  поверить,   что  это  я.  Но  потом  поняла  все,
подготовленная к жестокой правде умными словами Неона.
     Она бросилась  ко  мне,  прильнув  к моей груди,  едва  доставая мне до
подбородка, пряча лицо в моей бороде.
     Я гладил ее плечи.
     - Мы будем вместе, - говорил я. - Считай меня своим отцом в этом мире.
     - Ну  нет!  - воскликнула  она и  подняла  ко мне свое  лицо,  покрытое
первыми  в  новом  мире  слезами. -  Нет,  Инко!  Если  ты сам  в  сердце не
изменился, ожидая меня, то я уж, во всяком случае, не изменилась.
     - Лучше бы я умер, - прошептал я.
     - Как ты можешь так говорить? Ведь тогда бы мы не были вместе сейчас!
     - Но между нами полвека.
     - Разве это пропасть тысячелетий?  Мы вместе  перешагнули  через них и,
пока живы, будем вместе.
     - Вместе!  Наконец-то вместе! - сказал я, вглядываясь  во влажные глаза
моей воскресшей, прекрасной подруги.


        ГЛАВА ВТОРАЯ. ПЕРЕЛИВАНИЕ КРОВИ

     Поземка   только  начиналась.   Белая   пустыня,   недавно  разделенная
золотистой  дорожкой, протянутой к  багровому  солнцу, теперь  вспенилась  и
кипящим морем ринулась на вездеход.
     Но машина уверенно  продолжала  свой путь по накатанной дороге  к "Базе
переливания  крови", как  назывался кочующий  по Антарктиде  лагерь  запуска
ледяных ракет.
     Вскоре пенный поток скрыл колею. Белые языки взмывали к тучам, холодным
пламенем охватывая  вездеход. И он  уже будто плыл по белому кипящему  морю,
уровень  которого  зловеще поднимался,  наполовину  затопив  летящим  снегом
кабину.
     Пока пурга разыгрывалась, оба пассажира любовались непривычной стихией.
Ведь каждая крупинка здесь была застывшей водой, столь редкой на Марсе.
     Скоро в окна уже ничего не  стало видно. Вездеход  словно  опустился на
дно  бушующего потока. Дикий свист и  вой проникали сквозь обшивку кузова  и
леденили кровь.
     Но  экипаж машины был спокоен. Локаторы позволяли впотьмах  двигаться и
полярной ночью, и в лютую пургу.
     Могучий старец смотрел в мутные окна с  улыбкой. Он бывал здесь не раз.
Его молодая спутница  невольно жалась  к его  плечу. Иногда они обменивались
молчаливыми взглядами.
     Они все еще не могли наглядеться друг  на друга. Со стороны можно  было
подумать,  что  это  любящий  дед   и  внучка.  Но  это  были  муж  и  жена,
соединившиеся в самую страшную бурю на Земле и теперь трагически разделенные
по возрасту полувеком.
     Старец  все  внимательнее  всматривался в знакомые и, казалось  бы,  на
глазах меняющиеся черты любимого лица. Он старался думать, что счастлив, что
скоро  они  вместе с  Эрой полетят  на родной  Марс,  а сейчас  увидят,  как
взлетают в  космос исполинские ледяные глыбы. Они  уносились туда изо дня  в
день вот уже пятьдесят лет.
     Теория вероятностей,  имея  дело с большими числами, не может исключить
единичных  отступлений,  аварийных  случаев,   когда  запущенный   в  космос
многомиллионный по  счету айсберг  из-за  отказа двигателей  вдруг обрушится
обратно  на  Антарктиду  или  в  океан.  За  все  пятьдесят  лет  выполнения
галактического плана Петрова было отмечено два таких случая.
     И вот по стечению обстоятельств третий случай приключился именно тогда,
когда вездеход с двумя бесценными для человечества гостями Земли двигался по
остаткам ледяного панциря Антарктиды.
     Если  бы  ледяной снаряд  размером  с  многоэтажную  башню,  как и  все
остальные,  долетел  до  Марса,  то  при  падении  образовал бы там  кратер,
разбросав сверкающие осколки.
     Этого  не  произошло.  Ледяная  глыба  обрушилась рядом с вездеходом  и
ударила раздробленным хвостом по кабине.
     Механик-водитель  и  штурман были сразу убиты на  месте. Оба  пассажира
лежали без сознания, обливаясь кровью.
     Первой,  спустя  немалое время, пришла  в себя Эра. Она  увидела  перед
собой по-былому  рыжую, а не белую бороду Инко, и не поверила глазам. Не мог
же он вдруг помолодеть?
     Но он не помолодел. Просто его борода была окровавлена.
     Эра  заставила  себя пошевелиться. Оказывается, хоть и оглушенная,  она
может двигаться.
     С ужасом увидела она смятую кабину управления и два изуродованных трупа
в ней и зарыдала.
     Но  тотчас  взяла  себя  в  руки.  Она  была  когда-то  врачом  и умела
повиноваться долгу. Людям уже не помочь, но умирающий Инко лежал рядом.
     Эра расстегнула  на нем одежду, обнажила зияющую рану  на шее. Нашла  в
аптечке  бинты  и  умело  остановила  кровотечение.  Страшно было  подумать,
сколько крови он уже потерял! Лицо его стало землистым, губы ссохлись, грудь
судорожно вздымалась.
     Как же дать людям знать о несчастье?
     Эра с трудом  открыла  внутреннюю дверь в кабину управления: незнакомая
аппаратура, ни конусов, ни сфер, ничего привычного по "Поиску" или глубинным
городам. Где же тут приборы электромагнитной связи? Работают ли они?
     И  Эра в отчаянии  стала наугад крутить маленькие цилиндрики ручек. При
этом она рассказывала о  том ужасе, который  произошел. И вдруг  догадалась,
что все напрасно. Если ее даже и услышат, то ни слова не поймут.
     Она  стала говорить на языке  людей Толлы, на языке инков, даже древних
шумеров. И, наконец, зарыдала по-женски, горько и безутешно. Всхлипывая, она
повторяла уже только марианские слова.
     Но  сколько она ни  крутила незнакомые ручки,  в кабине не раздалось ни
звука.  Очевидно, никто не  услышал  одинокого призыва  о  помощи.  И  никто
вовремя  не найдет исковерканного  вездехода  с умирающим марсианином Инко и
его беспомощной подругой.
     И тогда  марсианка, подчиняясь скорее  отчаянию, чем  здравому расчету,
решила двигаться к "Базе", таща на себе бесчувственного мужа.
     Она смастерила из  обломков вездехода подобие саней, никогда в жизни их
не  видя, использовала  полозья, со  слезами  упорства высвободив  их из-под
вездехода. На эти полозья она  положила Инко,  закутав его  всем, что только
могла найти в вездеходе. Потом впряглась в самодельные лямки и потащила сани
навстречу морозному ветру.
     Колючий снег бил  в лицо, слепил глаза. Впрочем, увидеть что-либо и так
было невозможно.
     Эра  лишь стремилась не сбиться  с колеи,  по  которой тянула  полозья.
Навстречу летело холодное, обжигающее пламя, состоящее из крупинок застывшей
влаги. И  даже слезы  на  глазах превратились в  льдинки, ресницы смерзлись.
Дышать становилось все труднее. Тело изнемогало от усилий.
     Как сурова, оказывается, прекрасная Земля!
     Эра,  собрав все дремавшие  в ней  тринадцать тысяч лет  силы,  закусив
омертвевшие губы, исступленно двигалась вперед.
     Она не знала, что такое заряды, как называют люди молниеносные полярные
метели.
     Снег  разом  перестал  бить  в  лицо.  Мутная  пелена  исчезла,  словно
сдернутый полог. В  том  месте, где перед  бурей  виднелось багровое солнце,
теперь в нежных красках разливалась по небу оранжевая заря.  Морозный воздух
остановился и как будто звенел.
     Эра, к ужасу своему, убедилась, что потеряла накатанную колею  и уже не
знала, куда шла. Она остановилась, чтобы дыханием согреть Инко.
     Потом снова двигалась, падала в изнеможении, но снова поднималась, сама
не зная, куда идет.
     Заря  в небе  стояла бесконечно  долго,  но сменилась  наконец россыпью
звезд. И  тогда Эра  увидела  прикрывающие их  цветные  занавеси,  свисающие
переливающимися нежной радугой складками. Она никогда не могла бы  поверить,
что земное небо может  быть настолько красивее  даже космического! Но сейчас
никакая красота не существовала для нее.
     Потом  занавеси растаяли  и стало  светло,  как  при  новой заре. Из-за
горизонта  в  небо упирались лучи. Это могли быть  прожекторы, как  называют
люди сильные светильники направленного действия.
     Так вот где лагерь ледяных ракет!
     Эра  обернулась к  Инко  и в  изумлении застыла.  Точно  такие же  лучи
вставали из-за  противоположной  стороны горизонта, соединяясь  на  небесном
куполе исполинским шатром.
     Эра повернулась  то в одну, то  в другую сторону и совсем потерялась. В
изнеможении опустилась она  в снег около самодельных  саней. Сейчас холодный
сон снова охватит и ее, и Инко...
     Они уже засыпали так один раз, и тогда это было совсем не страшно...

     <img src=faety3_4.gif>

     Даль  Александрович  Петров перешагнул  через  свое семидесятипятилетие
безо всякой  торжественности. Академии и университеты мира не  оказывали ему
тех отменных  почестей,  которые десять лет  назад оказаны  были  по  поводу
такого же юбилея его  брату  Галактиону Александровичу Петрову,  академику и
лауреату научных премий мира, признанному автору Великого Плана космического
"переливания крови".  Младший  его  брат  Даль  был лишь  рядовым  инженером
(кое-как закончив институт) и всю свою жизнь запускал по этому плану ледяные
ракеты  в  космос. И никто, кроме  его старшего брата, не  знал, что полвека
назад, еще  на Марсе, Далька, как  тогда его называли,  предложил Галактиону
перебросить  на Марс излишки  льда  с  Земли. Но мог  ли  этот галактический
замысел, выдвинутый недоучкой, тогда еще не закончившим института, вызвать к
себе серьезный интерес? Другое дело, если с подобным планом солидно выступит
член-корреспондент  Академии  наук,  уже  заслуженный  в ту  пору  профессор
Галактион  Александрович  Петров.   И  на  далеком  Марсе,   в   заброшенной
сталактитовой  пещере   почти  вымершего  глубинного  Города  Долга   братья
договорились  между собой. Ради достижения такой цели, как  выход марсиан на
поверхность, пригодную  для жизни,  авторство плана  преобразования Марса не
имеет значения.
     Но с годами Галактион Александрович так свыкся со своей ролью спасителя
марсиан,  что не вспоминал о давнем разговоре  с Далькой, ошеломленный тогда
его безумной  идеей  переброски  льда через  космос. Даль десятилетия  тянул
лямку,  исправно  запускал  ледяные  ракеты,  решая  незаметные,  но  важные
технические задачи, до которых  не опускался важный академик Петров. Никогда
Даль не напомнил брату об их договоренности, по которой Галактион обязывался
в  свое  время  огласить имя  истинного  автора плана. Сейчас же, когда  ему
перевалило  за  восемьдесят пять  лет  и  был  он  перегружен  и  летами,  и
заслугами, напоминать ему об этом Даль просто не мог.
     Да и  не  нужно  ему  было это. Со  времени  потери любимой  жены Тани,
ставшей  видным  ученым (она  открыла  стоянку  доисторического человека  на
побережье  Антарктиды благодаря  снятому там Далем  ледяному панцирю),  Даль
стал  равнодушно   относиться  к  себе.  Он  гордился  сыном,  прославленным
профессором, гордился внуком, уже  заметным  биологом. И он счастлив  был от
того, что  занят  "переливанием крови", что отправляет день за днем  ледяные
снаряды  в  космос,  которые, пролетев  по заданной трассе  сотни  миллионов
километров,  упадут  на  Марс  ледяными  метеоритами,  заполняя  водой вновь
рожденные моря.
     Был  один только  человек, если его  можно  назвать человеком,  который
подозревал истину и всей душой сочувствовал Далю.
     Это  был марсианин  Инко Тихий, все  свои  пятьдесят лет жизни на Земле
отдавший обмену достижениями культуры Земли и Марса.
     Даль  был  сухоньким   подвижным   старичком  с   желтоватой   сединой,
обветренной  кожей  лица  и  беспокойными  карими,  невыцветающими  глазами.
Неуемный  его нрав знали все, кто с  ним работал. Он никому не  давал покоя,
обо всем заботился,  все  проверял,  во все вникал,  не ходил,  а  бегал, не
отдыхал, а переключался на  другую  работу, не спал, а  дремал, чтобы  сразу
вскочить. Надобность в нем была у всех и всегда.
     Величайшим  наслаждением  для него было  видеть, как  у ледяного порога
(лед  с материка снимался слоями)  подъемный кран несчетный  раз  спускал на
ажурной стреле металлическую форму будущего  ледяного снаряда. Электрический
ток нагревал ее и  протаивал щель между будущим снарядом и монолитом льда; в
нижнюю  часть  вырезанной  так  ледяной ракеты  тем  временем  устанавливали
реактивный двигатель и баки с горючим.  По мысли Даля, все это  делалось изо
льда,  лишь  дюзы покрывались тугоплавким  веществом.  Предусмотренные Далем
огромные ускорения разгона позволяли достигнуть нужной  космической скорости
так быстро,  что  ни  ледяные дюзы, ни примыкающие к  ним части  корабля  не
успевали оплавиться,  не считая внешней оболочки снаряда,  соприкасающейся с
воздухом. И оплавленные лишь снаружи, корабли летели  в холодном  космосе по
расчетной трассе, автоматически корректируемые в пути.
     Даль так  и  не отвык  по-детски  радоваться,  когда  от ледяной стены,
стелясь по  снегу, к нему рвалось темное облако  газов. Вспыхивало пламя  и,
превратившись в огненный столб, поднимало  на  себе ледяную башню. Словно  в
раздумье постояв на месте, она молниеносно скрывалась в небе, оставляя после
себя струи дыма и пара.
     Взрыв ледяного снаряда в воздухе (до  выхода его  в космос) Даль увидел
своими глазами и рассердился пока неизвестно на кого. Никакой  тревоги он не
почувствовал, отлично зная, что вероятность несчастья с ожидавшимися гостями
от  падения строптивого снаряда исчезающе  мала. К  домику  на  салазках  он
пошел,  чтобы  устроить  разгром своим  помощникам,  ознакомиться  со  всеми
контрольными  замерами взорвавшегося двигателя и записью его работы.  В этом
же домике на полозьях была и приготовленная гостям комната. Даль  уступил им
ее, перебравшись в свою рабочую конурку, рядом с радиорубкой.
     Испуганный  радист, не накинув даже  на себя  шубы,  выскочил на мороз,
ожидая Даля Александровича.
     - Она плачет! - вместе с облачком пара выдохнул он.
     Даль бросился в радиорубку и стал слушать никому, кроме него одного, не
понятные слова.
     Потом Даль Александрович действовал с присущей ему быстротой. Разгромив
своих  помощников,  отдавая  краткие  и  точные  распоряжения,  он  снарядил
спасательный отряд вездеходов.
     - Пешком ведь пойдет. Можно догадаться. Нас-то не слышит, -  озабоченно
говорил он.
     Отряд вездеходов с радиолокаторами, способными обнаружить любой предмет
среди  снегов,  помчался  навстречу   не  дошедшему  до  цели  вездеходу   с
марсианами.

        x x x

     Придя  в   себя,  Эра  увидела  склонившегося  над   собой  старичка  с
бело-желтыми волосами и живыми темными глазами. Большая его голова сидела на
такой короткой шее, что казалась чуть ли не вдавленной в плечи. Он заговорил
с нею на языке древних мариан.
     - Даль? - отозвалась слабым голосом Эра. Ведь это мог быть только он! -
Здравствуй. Где Инко?
     - Он рядом с тобой, но...
     - Он плох? Говори прямо. Я врач. Переливание крови?
     - Так считают наши врачи, но...
     - Кровь мариан отличается от крови людей? Знаю. Так не теряйте времени.
Я отдаю свою кровь.
     - Подойдет ли она Инко? Мы еще не установили.
     - В горький день нашей  прежней жизни  красавица дикарка  отравила меня
соком  гаямачи. Из ревности, о  которой  я тогда впервые услышала на  Земле.
Инко дал мне  в  тот  день свою кровь. Она и сейчас течет  в моих жилах, и я
отдам ее ему обратно.
     -  Мы на это рассчитывали. Для операции все готово. Видно,  не напрасно
наш лагерь называется "База переливания крови".

        x x x

     Инко Тихий, оправившийся от ран, сидел у постели Эры и вглядывался в ее
лицо.  Она  спала, словно в саркофаге-биованне.  Но лицо ее было иным, чем в
"Хранилище  Жизни".  Инко старался утешить себя  -  ведь потрясения не могли
пройти бесследно.
     Эра открыла  глаза,  увидела  Инко и улыбнулась. Улыбка сразу омолодила
ее.
     Инко облегченно  вздохнул.  Конечно, ему это только показалось! Ведь не
замечает  же  ничего  Даль. Напротив,  он даже сказал, что  вид Эры,  совсем
прежней, волшебно молодит и его, Инко...



        ГЛАВА ТРЕТЬЯ. МОРЕ СМЕРТИ

     Космический   корабль,  в  котором  мы   с   Эрой  летим,  "МАРЗЕМ-119"
("Марс-Земля, сто  девятнадцатый")  идет  на  посадку,  и  нет сил  сдержать
сердцебиение,  которое  начинается  у  меня всякий раз  при посещении родной
планеты. Что же ощущает тогда моя Эра, сидящая рядом?
     В иллюминаторах  мелькают огненные полосы -  знак  торможения  в  новой
марсианской  атмосфере.  Внизу  беспредельным  океаном  расстилается зеленая
равнина с голубыми кружками озер, в которых на миг отражается маленькое наше
солнце, и тогда они вспыхивают рассыпанными внизу зеркальцами.
     - Горы! Наши горы! - взволнованно узнает Эра.
     - Да, родная, знакомые места, - отзываюсь  я и с улыбкой добавляю:  - А
пустыни больше нет.
     Эра жадно смотрит в круглое окно.
     После посадки видно, что привезенные с Земли деревья и кустарники всюду
привились  в  углекислой  атмосфере  и  благодаря ей  и  половинной  тяжести
вымахали вдвое по сравнению с земными сородичами.
     - Какие исполины! - любуется ими Эра.
     Я помогаю ей надеть маску и заплечные баллоны, как аквалангистке.
     Земные космонавты радушно провожают нас до шлюза корабля.
     Итак, мы дома! Но...
     Мы  идем друг за другом  по пояс в траве. Озеро  вблизи  - зеленоватое,
местами  прикрытое  туманом.  Оно  выглядит  как  зацветший  пруд  благодаря
водорослям  хлореллы,  которые вместе с  новыми  лесами  и  травами трудятся
сейчас по всей планете, насыщая ее атмосферу живительным кислородом.
     Так хотелось бы снять маски, вдохнуть его, но пока еще рано...
     - Здесь был кратер войны распада Деймо и Фобо, - напоминаю я.
     - Значит, перед нами скала шлюзов Города Долга, - догадывается Эра. - У
меня кружится голова. Не пугайся. Не  только кружится, но  и  полна света  и
радости. Мы  возвращаемся в родной дом, а  он перенесся на планету щедрую  и
цветущую, о которой мы мечтали. - И она счастливо смеется.
     Ее  смех  вспугивает  стайку  птах,  первых  обитателей   преображенной
планеты,  не  боящихся излишков  углекислоты.  Они вспорхнули  и с  звенящим
шелестом полетели над приозерной дымкой тумана.
     Нам  обоим хочется  сесть  и  смотреть в озеро,  на  отражение  ближних
березок, полюбившихся нам еще на Земле.
     Но извилистая тропка зовет нас дальше.
     Темный утес, к которому мы идем, отражается в воде и кажется подводным.
Над ним небо, уже не марсианское фиолетовое, а синее, земное!
     ...  За  шлюзами  нас приветливо  встречают  обитатели  древнего  Мара.
Далекие  потомки наших  собратьев.  Они  кажутся Эре  робкими, застенчивыми,
болезненными.  Это,  конечно,   после  привычного  облика  бодрых,  сильных,
энергичных людей.
     Итак, мы в родном Городе Долга.
     Как неизменно  все здесь - те же затхлые галереи, угрюмые  пещеры, -  и
вместе с тем как все переменилось!
     Уже  после  нашего ухода  в  холодный  сон  глубоко  в  недрах  планеты
обнаружили   глобальные   запасы   аммиака,   прежде  насыщавшего  атмосферу
первозданного Марса, который в этом отношении был похож на остальные планеты
Солнечной  системы.  В небольших количествах  аммиак встречался  в недрах  и
прежде. Еще наши  далекие предки, последние фаэты, получали из него азот для
своих первых глубинных городов.
     Однако Море  Смерти, пронизывающее поры планеты, плотность которой, как
известно,  меньше земной,  собрало в себя все запасы  аммиака, составлявшего
ранее атмосферу. Оказавшись  в силу  какого-то катаклизма под  поверхностью,
аммиак уже не способствовал созданию азотной атмосферы, как  на Земле или на
Фаэне.
     Когда люди взялись за  преображение Марса, они  заручились содружеством
марсиан. Те  должны были  превратить весь аммиак  глубин  в  азот и водород,
создав  искусственные  вулканы,  в  жерлах которых аммиак  распадался бы  на
водород  и  азот. Постепенно  содержание углекислоты,  частично  поглощаемой
растительностью, станет в океане азота приемлемым для дышащих организмов.
     Нас  с Эрой  представили Первой Матери Роне, спустя несчетные поколения
занявшей место моей матери Моны.
     Это была необычно  высокая для подземелий марсианка, седая, стройная, с
точеными чертами лица и строгими, пронизывающими глазами.
     -  Так  вот  какова  ты, проснувшаяся  от холодного сна!  -  приветливо
сказала она, разглядывая Эру. - Будь с нами. Мы рады тебе.
     Эра призналась, что хочет увидеть Море Смерти. Марсианка удивилась:
     - Зачем тебе это надо, дочь моя, которая могла бы быть моей праматерью?
     -  Я видела, как люди шлют к нам  живительные  снаряды жизни с ледяного
материка Земли.  Я  хочу видеть, как мариане  (она выговорила мариане, как в
древности) вносят свою долю.
     Рона улыбнулась Эре:
     - Ты - наша легендарная героиня. О тебе сложены  сказки, и дети  бредят
тобой, восставшей  ото сна. Я  не могу  тебе отказать, хотя  испарения  Моря
Смерти ядовиты и тебе придется надевать специальный скафандр.
     - Мы привыкли к скафандрам, - бодро отозвалась Эра.
     И  вот  мы спускаемся по бесконечным переходам,  пройдя мимо  знакомых,
тысячелетия назад заброшенных пещер.
     - Я вижу в тебе, проснувшейся красавице, символ нашей расы,  -  в  пути
говорит  Первая  Мать Рона.  - Раса марсиан  словно спала несчетные  циклы в
глубинах планеты. Но скоро она проснется, как проснулась ты.
     Я  радуюсь,  слушая  эти  слова.  Почтительно иду  сзади  и  размышляю.
Все-таки  не  символично  ли  то,  что  марсиане  насыщают  атмосферу  Марса
нейтральным газом азотом, а люди - водой и живительным кислородом.
     Проводники с холодными факелами освещают нам путь.
     Я  не  знал в  прежнюю  свою  жизнь,  что  марсиане  могут  так глубоко
спускаться в  недра планеты.  Но  за миллионы  лет  существования  несчетные
поколения  все глубже  и  глубже вгрызались  в чрево Марса. Вот тогда  и был
открыт глубинный аммиачный океан, получивший название Моря Смерти, ибо никто
тогда не подумал о превращении его в Поток Жизни.
     Я слышу, как беседуют между собой две  марсианки: древняя, но молодая и
старая, мудрая.
     - Ты видела, Проснувшаяся, - Мать Рона  неплохо  владеет древним языком
мариан,  говоря с Эрой, - как с Земли  посылают нам замерзшую воду.  Религия
страха, к  счастью, у  нас забыта, но последние жрецы грозили  нам, что люди
хотят  переделать Марс  для  того,  чтобы  на нем  можно  было  им же  самим
поселиться, не выпустив нас из пещер. Что ты думаешь об этом?
     - Я видела людей и сейчас, и тринадцать тысяч земных лет назад. Ныне на
Земле живут иные люди. Они по всей планете стремятся  утвердить те принципы,
которые мы с Инко старались заложить в одно из первых их древних государств.
Если они помогают нам, то только из добрых побуждений.
     -  Добро? -  переспросила  Мать  Рона. -  У  нас после  религии страха,
ушедшей  в прошлое, остались еще  суеверия. Помоги вместе с Инко  справиться
нам с ними. Скажи, зачем людям творить Добро? Неужели это выгодно?
     - Выгодно!
     - Вот как?
     Эра радует меня. Она прекрасно усвоила все, что я ей рассказал:
     - Если смотреть далеко вперед,  можно  понять, что для людей избавиться
от излишней воды будет выгодно. Они отправляют ее на Марс с большого острова
Гренландия и с ледового материка Антарктиды. Если бы лед Гренландии растаял,
он  поднял бы  уровень  океанов  на  четыре моих  роста. А если  бы  растаял
антарктический  лед, океан поднялся  бы  в  семь  раз выше,  затопив  многие
цветущие страны и города.
     - Но почему замерзшая вода Земли должна таять?
     - Я заглядываю  в  отдаленное будущее.  Люди очень активны и  расходуют
уйму энергии. Они получают ее не только от Солнца, но и от распада  вещества
и,  что  особенно  значимо,  от  сжигания  запасов  топлива   миллионолетней
давности. Это не только  повышает на  Земле уровень тепла, но и  увеличивает
содержание  углекислоты  в  атмосфере.   А  она,  как  известно,  пропускает
солнечные лучи, но удерживает тепло почвы, как в наших былых оранжереях. И в
результате  люди  неизбежно  столкнутся  когда-нибудь  с перегревом  Земли и
катастрофическим  таянием  льдов. Людям  все равно  пришлось  бы выбрасывать
излишки льда, если не на Марс, то просто в космос.
     - Ты  мудра, Проснувшаяся. Недаром  на  твоем прекрасном  лице  я  вижу
морщины забот и знаний.
     Я холодею. Мне все думалось, что это мне лишь кажется. Теперь же Первая
Мать Рона подтверждает мои самые тревожные опасения.
     - Мудростью этой я обязана своему Инко, только ему.
     Первая Мать Рона оглядывается на меня. Я почтительно  склоняю голову  и
говорю:
     -  Земляне не  забыли  своего  Долга марсианам,  которые  предотвратили
столкновение Земли с Луной. Но подлинное Добро обернется добром для тех, кто
его делает.
     - Вот как ты думаешь!
     - Эра недаром говорила о предотвращении грядущего потопа на Земле.
     -  Она  вполне может сменить меня на посту Первой Матери, когда  совсем
вернется к нам на Марс.
     И Первая Мать дала сигнал надеть скафандры.
     Нависавшие  своды  в каменных подтеках терялись  в  темноте.  Под  ними
размеренно, лениво, но могуче колыхалось, наступая и  отступая, Море Смерти.
Испарения над ним были ядовиты.
     Но их не было видно, сама же жидкость  казалась темной в свете холодных
факелов.
     Мы  с  Эрой уже  знали,  что  нескончаемым потоком  эта "мертвая влага"
выбрасывается из новых  вулканов, где превращается  в летучий  газ водород и
устойчивый азот, основу будущей атмосферы нового Марса.
     Пятьдесят лет и день и ночь из Моря Смерти через неисчислимые жерла под
огромным давлением извергались струи этих газов.
     - Поток Жизни, - говорит про них Эра Матери Роне и поступает совершенно
неожиданно, и уж  совсем не как будущая преемница  руководительницы марсиан.
Она вдруг  сбрасывает герметический шлем, ее волосы рассыпаются по плечам, и
я с ужасом вижу в свете холодных  факелов и отблеске  аммиачного  моря седые
пряди.
     Мне не хочется верить глазам.
     Эра снова надевает шлем и говорит:
     - Таков  был обычай моей юности. Первая Мать Рона. Инко подтвердит.  Не
было у  нас более любимого  упражнения,  чем ныряние в отравленную атмосферу
Мара и  бег в  пустыне. Здесь,  на берегу Моря  Смерти, я хотела отдать дань
этому  смелому спорту, на который не решалась  в молодости. Иначе как же мне
стать тебе помощницей?
     Первая Мать Рона была настолько ошеломлена поступком Эры, что ничего не
возразила ей.
     Тяжел  был подъем из невероятных глубин, занявший не один день. Я вдруг
почувствовал весь  груз лет.  Как я  хотел бы сбросить его  ради юной Эры, у
которой морщины забот и знаний появились здесь в марсианской глубине.
     Встревоженный,  поднимался я, по-прежнему идя следом  за Эрой  и Первой
Матерью  Роной,  стараясь  размеренно   дышать,  как  во  время   физических
упражнений.
     Так  началась  наша с  Эрой  жизнь среди марсиан. Нам  отвели  одну  из
каменных келий, где мы оставались одни.
     - Ты знаешь, Инко, я так хотела бы дожить до мига, когда мариане смогут
без скафандров  выйти наружу.  И поселиться на поверхности не в пещерах, а в
домах, как на Земле.
     Я понимал, слишком хорошо понимал свою Эру. Она заметила в себе то, что
я  лишь  начал  подозревать.  Недаром  подолгу  просиживала  она  при  свете
холодного факела перед зеркалом.
     Она старела у меня на глазах.  Старела с непостижимой быстротой. Боюсь,
что наши друзья Земли,  Неон,  Даль и другие, помня прекрасное лицо спящей в
саркофаге, не узнают ее.
     Конечно, она и теперь казалась прекрасной, но ее красота стала зрелой.
     - Не расстраивайся, мой Инко, - говорит она с улыбкой. - Ты боялся, что
вставшие между нами полвека будут барьером. Видишь, сама  Природа уничтожает
этот барьер. Я просто приближаюсь к тебе по возрасту, чтобы быть счастливее.
     Эти слова звучат для меня угрозой.
     Я  решаю, что  жизнь в глубинном городе  с  его  затхлой  искусственной
атмосферой губительна для Эры. Надо тотчас увезти ее назад на Землю.
     Первая Мать Рона, выслушав мои опасения, соглашается.
     - Я  хотела, чтобы она сменила  меня, - говорит  она, и  в ее словах  я
угадываю страшный для меня смысл.
     Одновременно это звучит и разрешением увезти ее.
     Я даю радиограмму на Землю Далю и  получаю ответ: корабль  "МАРЗЕМ-119"
вылетает за нами.
     В  назначенный день мы видим через перископы, как опускается на зеленую
равнину серебристая башня корабля.
     Первая Мать Рона с печальной улыбкой провожает нас.
     -  Боюсь, что двойная тяжесть скорее  повредит, чем  поможет Эре,  - на
прощание говорит она тихо только мне.
     Эра  держится  бодро. Обнимает Рону,  прощается  с дежурными  шлюзовыми
марсианами, и мы вместе с нею в  легких земных аквалангах выходим из  шлюзов
на берег знакомого озера. До корабля отсюда  не так далеко. Солнце слепит  с
непривычки.
     Эра  оглядывается  вокруг,  словно  впитывая  в  себя  красоту  нового,
рожденного здесь мира и  замечает в небе темную тучу, скрывшую вдруг солнце.
Стаи белых птиц мечутся перед нею, как подхваченные вихрем хлопья.
     И сразу же  мутные космы дождя  преграждают  нам путь. Еще мгновение, и
они уже бьют  нас по лицу,  стекают струями по плечам  и одежде.  Мою бороду
хоть выжимай.
     Дождь на Марсе! То, что на Земле  казалось бы угрюмым, непогожим, здесь
вселяет веселье.
     Эра,  очевидно, поддается этому  настроению.  Она скачет под дождем  на
одной ноге, потом бежит вприпрыжку к кораблю.
     Но что это? В приступе восторга  или безумия срывает она с  себя маску,
забыв, что  она не на Земле! И она бежит к кораблю от того же самого, теперь
залитого водой кратера, от  которого полвека  назад бежал я без скафандра по
песчаной пустыне.
     Я никогда не  переставал бегать, несмотря на свой возраст. Напрягая все
силы,  я  гонюсь  за  нею,  но  отстаю,  задыхаюсь,  и  тревога сжимает  мое
колотящееся сердце.
     Она  не  может бежать  без дыхания, как я когда-то. И  по мокрой  траве
бежать труднее, чем по песку, ноги запутываются в ней.
     И я вижу, как она падает сломленной тростинкой.
     Задыхаясь, изнемогая  от усталости,  со слезами, смешанными со  струями
дождя на лице, я добегаю до нее.
     Она лежит в изумрудной влажной траве. Наше  маленькое, но  яркое солнце
снова  выглянуло  из-за  туч  и  заставило засверкать  капельки влаги на  ее
полуседых  волосах.  По ее  осунувшемуся лицу  текут не  дождевые  струи,  а
слезы!..
     С  трудом  став  на  колени,   надеваю  на  нее  маску  и  приступаю  к
искусственному дыханию.
     Зачем она сделала так? Зачем?
     Кто поймет женщину или марсианку до конца?
     Космонавты в скафандрах подбегают  к  нам,  и  мы  втроем  несем  ее  к
кораблю.
     И, несмотря на половинный земной вес, она кажется тяжелой.
     Только в корабле Эра приходит в себя, оглядывается, плачет и говорит:
     - Инко, родной мой Инко! Как хорошо!
     Это становится сигналом к старту.
     Состояние  невесомости  приносит  ей  облегчение.  Но  ничто  не  может
изменить ее усталое, увядшее за время пребывания на Марсе лицо.
     Я надеюсь только на Землю, на нашу вторую родину.


        ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ПОСЛЕДНИЙ СОН

     Земля  встретила нас  дождем. Но  что  это был за дождь по  сравнению с
недавним марсианским дождиком!
     К люку космического корабля подвели телескопический стеклянный коридор,
чтобы мы посуху могли пройти в здание космического вокзала.
     Мы идем с оказавшимся здесь Далем. Я слушаю его печальное повествование
о  смерти старшего  брата  Галактиона и смотрю  сквозь  стекла  на  бушующую
стихию.
     Академик Галактион Александрович  Петров если  не в расцвете  сил, то в
ярком свете славы тихо скончался на восемьдесят седьмом году жизни.
     Ветер  налетает порывами и  стучит  водными струями в  стекла так,  что
кажется, сейчас их вышибет. Потоки воды бьют толчками, стекая полупрозрачной
пеленой.
     Только  в  противоположное  окно  можно рассмотреть,  что  делается  на
космодроме.
     Не  только  деревья,  но и  травы  гнутся  под  дождем-косохлестом.  На
бетонных дорожках вода  пузырится,  словно  кипит на раскаленной сковородке.
Люди  в блестящих плащах с  капюшонами сгибаются  в поясе, идя против ветра,
или, повернувшись к нему спиной, пятятся к цели.
     Дубки, которые  я  приметил  еще до  отлета,  цепко держащие  листву  и
поздней  осенью,  сейчас  под  злым натиском тянут по  ветру мокрые, темные,
скрюченные и голые ветви.
     Умер Галактион... снискавший  славу "спасителя марсиан"... Он руководил
группой  ученых, нашедших в космосе  "Хранилище Жизни". Но  пробудил меня  к
жизни его брат Даль.
     Не такой был человек Галактион, чтобы ради марсиан посвятить свою жизнь
преображению Марса.
     Это скромно  и самоотверженно делал Даль. И задолго  до  ознакомления с
письмом-завещанием,  которое  оставил  перед   смертью  брату  Галактион,  я
допускал, что не он подлинный автор замысла преображения Марса.
     Так оно и оказалось. Академик Петров пожелал,  чтобы  после его  смерти
должное  воздали  и  его младшему брату, предложившему создать искусственную
атмосферу  Марса.  Академик  Петров,  уйдя из  жизни,  хотел  показать  свое
истинное благородство, разделяя славу с братом.
     Но не таков был  и Даль Петров, чтобы этим  воспользоваться. Он никому,
кроме меня (да и то много времени спустя), не показал письма-завещания. Но я
чутьем подозревал  истину, когда  вместе с Эрой толпился  среди  учеников  и
старцев  в  мрачноватом  зале  крематория,  напоминавшего  нам  тесный  храм
древности, хотя  он стоял не  на вершине уступчатой пирамиды, а среди могил,
окруженных старинной крепостной стеной.
     По  воле покойного, его прах должны  не предавать  земле, а развеять по
ветру в поле.
     Он всю  жизнь  работал в поле,  отыскивая  древние  захоронения.  Своим
посмертным  требованием он отнимает  возможность у  будущих археологов найти
свое  истлевшее тело.  Может быть, потому, что  ему  знакомо его собственное
отношение к найденным останкам?
     Играет трогательная и торжественная музыка.
     Потом смолкает.
     Перед небольшой оградой, отделявшей гроб с покойным, стоят его  близкие
и почитатели. Один за другим подходят к его изголовью  почтенные старые люди
и говорят о заслугах ушедшего академика перед наукой.
     Сделать это предстоит и мне, представителю благодарной иной планеты. Не
скрою, мне тяжело выразить признательность  марсиан  только одному академику
Галактиону Петрову.  И,  стоя  у его  изголовья, я передаю сердечное спасибо
Марса всем людям.

        x x x

     ... Несмотря на столь  печальные  обстоятельства нашего  возвращения на
Землю, Эра поначалу как будто ожила.
     Повышенная тяжесть не угнетает ее, поскольку все время полета  от Марса
до Земли мы с нею провели  в нагрузочных  костюмах из эластичной материи. Ее
натяжение постоянно заменяло земное притяжение, мускулы всегда находились  в
работе, поэтому мы прибыли на Землю вполне подготовленными к земной тяжести.
     Однако  скоро состояние Эры стало внушать мне еще большую  тревогу, чем
на  Марсе.  Мои опасения разделяет и  профессор Неон Петров, и в особенности
его сын Иван, врач.
     Они  настаивают  на  переселении  нас  с  Эрой  в космический  институт
анабиоза, подозревая, что причина ее недуга в первых неудачных  попытках  ее
пробуждения.  Эра изменялась не только  внешне, но и внутренне.  Ею овладело
равнодушие ко всему, кроме собственного состояния. Я часто заставал ее перед
зеркалом.
     Даль снова  уехал куда-то  в  Антарктиду  или  в Гренландию заканчивать
переправку на Марс остатков ледяного покрова. Неон и Иван постоянно приходят
к нам.
     Зима никак не  устанавливается. На улице слякоть. Снег если  и выпадет,
то тотчас тает. Уныние овладевает мной.
     Раз  приехали  супруги  Песцовы.  Академик  Леонид  Сергеевич с  Эльгой
Сергеевной. Он, бодрый, огромный, едва ли не выше меня, грузный, шумный, все
шутил, подбадривал меня.  И мы даже сыграли  с  ним в шахматы, в  эту мудрую
игру землян, которую я успел передать в глубинном Городе Долга марсианам.
     - "Бухли  стволы,  наливались соком",  -  приятным сохранившимся  басом
напевал  он  и,  смеясь,  добавлял:  - Слова и  музыка  "машинные",  - потом
продолжал:  -  "В воздухе  пахло  промокшей  корою". Вам  шах,  божественный
Кон-Тики!  Чуете, что промокло? Не кора, а ваша позиция! Электронная  машина
сдалась бы на вашем месте. Не хотите? Ну тогда... тогда...  Гм... Что это он
тут надумал? "В воздухе пахло промокшей корою..." Бррр! "Где-то  весна брела
стороною". А ведь есть ответ, бог Кетсалькоатль! Так неужели древние инки не
знали  шахмат? Какое упущение!  Потому их  и  разорили  разбойники  испанцы.
Должно быть, у них уже была  испанская  партия.  Предлагаю  ничью.  Я  же не
конкистадор. Не  хотите? Ну, значит, вы все-таки  бог  Кетсалькоатль!  Такое
выдумать на доске!.. Сдаюсь. Браво, Инко! Объявляю тебя чемпионом Марса!
     Пока мы занимались с  академиком Песцовым шахматами, Эльга  Сергеевна и
Эра  уединились  и  секретничали.   Когда  они  вернулись,  у  них  был  вид
заговорщиц.
     Я невольно сравниваю девичью фигурку и головку Эры с располневшей женой
академика, грузной,  почти как он  сам, с  одутловатым лицом и  белоснежными
волосами.
     К  сожалению,  и  у  моей  Эры  волосы становятся серебряными,  а  лицо
осунулось, глаза ввалились, как после тяжелой болезни.
     Мне больно слушать,  как Эра  объясняет гостям, что платится сейчас  за
свое озорство на берегу Моря Смерти. Я-то от Неона и Ивана знаю, что все это
не так. Недуг Эры не болезнь, а ускоренное старение,  вызванное необратимыми
процессами, происшедшими в ее организме после  первых  неудачных  попыток ее
пробуждения!
     На следующий день  я еду к Неону договориться о лечении Эры  в космосе,
может быть, невесомостью.
     Решив  увезти ее  в космос к  нашим друзьям,  я  возвращаюсь  пешком со
станции электрической дороги  в небольшой наш домик, окруженный подмосковным
лесом.
     Снег все-таки выпал  и заставил ветки елей  пригнуться к  самой  земле,
укрытой свежими сугробами.
     Слепит зимнее солнце, отражаясь в стеклах нашей веранды. Дверь открыта,
словно  Эра  не может дождаться меня. В  ее состоянии это неосторожно, нужно
остерегаться простуды!
     В  проеме   двери  стоит,   выделяясь   на  фоне  затемненной  комнаты,
темноволосая, прекрасная, счастливо смеющаяся юная Эра!..
     Я бросаюсь к ней с  протянутыми руками, не веря чуду, которое  вижу. Но
она  отскакивает  в  глубь комнаты,  кокетливо  останавливая меня  грозящим;
пальцем.
     Занавеси на окнах прикрыты.
     Вне  себя  от  счастья,  еще полный солнца, которое  слепило в лесу,  я
отдернул  занавеску,  чтобы развеять  полумрак, оглянулся  на Эру и  вижу ее
испуганное лицо.
     Сердце сжимается у  меня. Я знаю,  что люди умеют делать это! Очевидно,
не зря. секретничали  Эльга  Сергеевна  и Эра! Только сама  Эльга  Сергеевна
оставила свои волосы седыми, а Эра...
     Волосы ее кажутся даже темнее, чем были когда-то. Они волнами ниспадают
ей  на плечи. Удлинившиеся глаза с потемневшими ресницами немного грустны, а
губы,  даже   не  красные,  как  бывало,  а  почему-то  сиреневые,  пытаются
улыбнуться.
     Да, лицо ее все еще прекрасно! Даже и сейчас, когда, умело подчеркнутая
художником  (каким  она  всегда была,  учась еще у моей  матери, ваятельницы
Моны)  с   помощью   современной  косметики,  каждая  черта  ее  говорит   о
возвращенной юности. Но  ее обнаженная, когда-то великолепная шея выдает ее.
Предательские морщины сводят на нет все ухищрения гримера...
     - Ты  не  рад?  - робко спрашивает  Эра  и начинает плакать,  плечи  ее
вздрагивают, она отворачивается.
     Бедняжка не подозревает, что от  слез потечет краска с ресниц  и  будет
есть глаза.
     Я не  хочу ее огорчать,  прижимаю к себе,  целую пахнущие чем-то ей  не
присущим волосы и стараюсь сам не дать волю слезам.
     Когда мы сидим с ней  вдвоем и обедаем, слушая чудесную земную  музыку,
которую оба полюбили, я рассказываю ей о предложении  Неона и Ивана, готовых
лететь вместе с нами.
     Она проницательно смотрит на меня:
     - Ты думаешь, Инко, им удастся что-нибудь сделать с этим отравлением на
берегу Моря Смерти?
     Я говорю, что они надеются помочь ей.
     Потом  мы остаемся с  нею в сумерках, не  зажигая огня. Я весь  отдаюсь
минутному обману. Со мною сидит моя прежняя юная и прекрасная Эра...
     Сидит в последний раз.
     Наутро  она выходит из  своей  комнаты веселая, бодрая,  но  совершенно
седая, с веером морщин в уголках глаз.
     Снова  в ней произошла  перемена. Отказавшись от самообмана  с  помощью
красок и  грима, она  вдруг  стала прежней  Эрой, живо интересуясь всем, что
происходит в мире.  Она напоминает мне былую Эру, ждавшую меня в затопленном
в Персидском заливе корабле, я пробирался к ней тогда  под водой в скафандре
каждый   вечер   после   общения   с  шумерами   в   непостижимо  далекой  и
неправдоподобной  прежней нашей  жизни. Сама она тогда по  нашему уговору не
встречалась с ними, но знала о них все и руководила моими действиями.
     И  вот сейчас, когда в  ней снова проснулся  интерес ко всему  земному,
она, как мне кажется, помолодела больше, чем от белил и румян.
     Разочарование  ждало нас в  космосе.  Эре  ничто  не могло помочь, даже
невесомость.  Часы  ее жизни словно пущены  были  со  скоростью во  сто  раз
большей, чем у всех людей.
     Не прошло и года со дня ее пробуждения, как от  нее  осталась лишь тень
прежней Эры, - сморщенная, согнутая старушка...
     Не знаю, ради себя  или  ради меня, но она вдруг  стала  говорить,  как
вернуть былую молодость.
     Мы  живем  с нею в  отведенной нам  каюте  в  ободе  тихо  вращающегося
огромного  космического колеса,  создающего центробежной силой искусственную
земную тяжесть. Ради Эры эту силу  не раз меняли,  затормаживая или разгоняя
колесо, чтобы изучить, как влияет тяготение на ее организм.
     Но  причину ее старения профессор Неон Петров определил, увы, верно. Не
в тяжести было дело, а в самой Эре.
     Два старых человека (я осмелюсь называть так нас обоих) одиноко сидят в
своей каюте. Трудно говорить о чем-нибудь другом:
     -  Если меня снова погрузить в холодный сон -  Неон  и Иван  умеют  это
делать, я узнавала! - я снова стану, как прежде, молодой! Поверь мне!
     Верит ли она сама себе?
     Я   делаю   вид,   что   заинтересован   проплывающими  в  иллюминаторе
созвездиями. Одна из далеких звездочек - наш Марс.  Ступим ли мы на него еще
когда-нибудь?
     - У людей принято выполнять их последнюю волю, - говорит мне Эра. - Моя
последняя  воля  - не позволить  мне  умереть от преждевременной старости, а
лучше усыпить меня в анабиозе. Ты слышишь, Инко? Это моя последняя просьба к
людям, к тебе.
     Неон  знает об этом неистовом желании  бедной Эры. Он разводит руками и
сам проходит к ней, чтобы пообещать выполнить ее желание.
     Иван, как врач, постоянно  наблюдавший Эру, говорит,  что надо спешить.
Бедняжке осталось жить... какие-то часы!
     За свои жизни  я  видел многое: страшные человеческие жертвоприношения,
глобальные  катастрофы,  когда  погружались  в  океан  материки,  а  морское
побережье  поднималось  за  облака,  становясь   берегом  горного  озера.  Я
переплывал  на  плоту  через  океан, встречался с  морскими чудовищами и еще
более  страшными  двуногими  чудищами на  островах,  я  летал  через  бездну
космоса, возвращаясь к людям снова и снова, я пошел на тысячелетия холодного
сна, но  никогда я не испытывал такого потрясения, как в эти горькие минуты,
когда  бедняжку  Эру,  вернее, то, что осталось от  нее,  подняли в лифте  в
центральный отсек, служивший ступицей огромного колеса орбитальной станции.
     Носилок  уже  не требовалось. Невесомая  Эра безвольно  плыла рядом  со
мной. А я  мрачно вышагивал по металлическому коридору, прилипая  магнитными
подошвами к полу.
     За нами шли профессор Неон Петров и доктор Иван.
     Процессия  могла бы  выглядеть похоронной, если  бы  Эра  не  была  еще
жива...
     Вот прозрачная  перегородка  с  висящими за нею двумя  саркофагами. Да,
двумя!.. Я ведь пообещал Эре занять место рядом с нею...
     Эра так  слаба, что  едва  приоткрывает веки. Они  видит два висящих  в
знакомом  ей "Хранилище Жизни" саркофага,  и губы  ее слабо растягиваются  в
улыбку.
     Я придвигаю к ней ухо. Она что-то хочет сказать мне:
     - Мы проснемся... еще  через тысячи лет... Ты тоже станешь... таким  же
молодым... как я...
     В этом  она  права!  Мы  проснулись бы ровесниками. Но,  увы,  дряхлыми
ровесниками...
     Больше всего мы боимся не успеть уложить Эру живой на ее ложе. Впрочем,
это уже не имеет значения.
     И действительно, ее улыбка была уходом в последний сон.
     Профессор Неон  и  доктор  Иван убедились, что  пульса у  Эры уже  нет,
переглянулись, посмотрели на меня.
     Я отрицательно качаю головой.
     - Ничего  не меняется, - через силу  произношу  я. - В  свое  время и я
займу место рядом с нею.
     Больше мы не произносим ни слова.
     Медленно, один  за другим, толкая  вперед  невесомое  тело моей ушедшей
подруги, сходим мы в прозрачную камеру. Укладываем Эру в предназначенный для
нее саркофаг.
     Включать систему анабиоза уже не нужно. Долго смотрю я через прозрачную
крышку  на  когда-то дорогие мне черты, пытаясь увидеть  их на  изменившемся
лице покойной.
     Неон дотрагивается до моей руки.
     Надо идти.
     Никто  не  произносит  пышных  речей,  как в  крематории при  похоронах
академика  Петрова. Скромная Эра, просвещавшая людей Толлы, инков и шумеров,
нашедшая  друзей среди  людей  современности,  уходит  из  мира  при  полном
молчании. И в этом молчании особая торжественность, особая значимость!
     Мне не передать, что чувствовал я в ту минуту и  что  испытывал до того
каждый день, видя, как сгорает моя Эра...
     Неон и Иван, взяв меня под руки, выводят из  "Хранилища Жизни", которое
уже  перестало  быть  им,  превратившись  в   Первый  космический  мавзолей,
прозрачный склеп, который будет вечно двигаться меж звезд.
     Неон сделал необходимые  манипуляции, и  я  вижу,  как  медленно  стала
отодвигаться  прозрачная,  стенка "Хранилища  Жизни".  Эра уходила  от  меня
навсегда.
     Тело академика Петрова опустилось вниз крематория, чтобы попасть в печь
и перестать  существовать.  Две  занавеси черного  бархата,  имитируя землю,
сомкнулись тогда над ним.
     Эра уходила в серебряную чернь космоса. Я вглядываюсь  через прозрачные
стенки и крышку гроба, пытаюсь запечатлеть черты любимого лица.
     И вдруг мне кажется, что я вижу в прозрачном гробу мою прежнюю Эру с ее
прекрасным лицом, спокойную, задумчивую,  нежную. Она  словно уснула, ожидая
меня, чтобы вновь проснуться через  несчетные тысячелетия молодой для нового
молодого поколения фаэтов, обитающих в Солнечной системе.
     Я не могу отделаться от этого наваждения. Да, я успел увидеть ее  снова
прекрасной!..
     Потом  камера  настолько отошла от  орбитальной станции,  что разобрать
что-нибудь внутри ее уже невозможно.
     Перед тем как  спуститься в лифте  в  жилые  помещения с  искусственной
гравитацией,  я  еще раз смотрю на развернутый в небе звездный шарф. Одна из
звезд особенно  яркая.  Это  -  отошедший  от  нас космический мавзолей. Это
последним лучом своим светит мне моя Эра.



        ЭПИЛОГ. СТО ЖИЗНЕЙ

     <i>Что человек делает, таков он и есть.</i>
     <i>Гегель</i>
     <i>От человека остаются только дела его.</i>
     <i>М. Горький</i>

     В  знаменательный день  возвращаюсь  я снова  к  своим  запискам, чтобы
завершить их этими мудрыми словами земных мыслителей.
     Выйдя  из  "Хранилища  Жизни"  после холодного  сна, я  дал себе  слово
вернуться к рукописи лишь после пробуждения Эры. Она уснула последним сном -
и я совсем забросил летопись нашей с ней жизни.
     Но сейчас, когда мне  и моему другу  Далю обоим минуло  по  сто лет (не
считая  тысячелетий  моего  сна), мне раньше, ему позже, я  снова берусь  за
пожелтевшую рукопись,  на страницах которой оживают столь непохожие один  на
другой периоды  моей жизни. Да полно! Периоды ли? Не  вернее  ли сказать мои
жизни? Ведь я прожил едва ли не сто жизней!
     Я листаю рукопись - и все они проходят чередой.
     Заботой земной медицины и  внука Даля академика Ивана Неоновича Петрова
мы с  Далем не  считаемся на  Земле глубокими стариками. Может быть, потому,
что нисколько не менее подвижны, чем  четверть века назад. Нас не  лечили от
старости все это время, а учили избегать ее, не поддаваться ей.
     Эта  четверть века для Даля прошла в трудах создания  новой марсианской
атмосферы  по  плану  космического "переливания крови",  потребовавшему  для
своего выполнения три четверти столетия.
     И  все  эти  семьдесят  пять  лет  я  был  не  только  марсианином  или
землянином, я был потомком фаэтов, исправлявшим трагическую ошибку предков.
     Двадцать  пять  лет  прошло  с  того горького  мига,  когда  прозрачный
мавзолей растворился в серебряной черни космоса, унося к звездам мою  Эру...
В памяти моей она сохранилась по-прежнему юной, прекрасной, чуткой и немного
грустной, со  своей  кроткой улыбкой на нежном  лице  и задумчивым  взглядом
темных матовых глаз.
     И  вот  - увы!  - без нее мы  летим  с Далем на  новую  пышную и щедрую
планету,  которая раскроет  объятия  коренным  своим  жителям,  миллион  лет
прятавшимся в глубинных  убежищах с искусственным воздухом.  Новое поколение
воспользуется  трудами своих  отцов и  братьев  (с Земли!) и выйдет  из недр
планеты под ее новое, приветливое небо! Я помню неуклюжего маленького жреца,
служившего  нелепой  религии Страха. Большеголовый  и  хилый, он олицетворял
собой  трусливый  отказ  марсиан  от  выхода  на  поверхность  планеты,  где
уничтожены были все оазисы растений.
     Растений!  Старый жрец не  хотел и  слышать о них!  Пришельцы  с Земли,
увидев оазисы, сразу догадаются,  кто их возделывает, и  захватят  подземные
убежища, чтобы вырывать в своей безмерной жестокости сердца мариан.
     Напуганный  маленький жрец, по доброте своей спасший засыпанных  песком
землян, не желал  им  зла,  но и  не хотел,  чтобы они сообщили  на Землю  о
существовании мариан.
     Надо было видеть смятение жреца, когда он слушал страстную речь юного и
неукротимого Даля:
     - Что ты знаешь, добрый слепец, о растениях земного мира,  взрастившего
нас, людей,  твоих братьев? Слушай, как говорит  о  них мой  друг  Ян Пазар,
земной  поэт:  "Сотни  тысячелетий  рос  человек  на лоне  природы, научился
добывать огонь,  делать  дубины, топоры, луки и стрелы для охоты  на зверей,
возделывал   землю,   сеял,   сажал,   собирал   урожай,   покинул   пещеры,
переселившись, наконец, в жилища, построенные его руками (чего не знаете вы,
марсиане!) И всегда его окружали цветы, травы, деревья, служа ему, защищая и
возвышая его!  Он привык видеть их, обонять, ощущать на вкус, прислушиваться
к ним.  И они предупреждали его об опасности  шорохом листьев, треском сухих
сучков, а  своей звучащей тишиной вселяли в него покой и  светлую мечту". Ты
не знаешь растений, жрец, запретивший их! "Они всегда миролюбивы  и добры. И
нет  среди  них  безобразных  цветков,  угрожающих  стеблей  или  враждебных
стволов. Потому человек  привязался к этим дружественным существам, растущим
из земли. Они  давали ему пищу, одежду, исцеляли его раны и болезни, пленяли
своей  красотой  и благоуханием.  И  не  просто  пленяли,  а вселяли  в него
бодрость,  любовь  к жизни и  вдохновение! И никто толком не  знал,  что  за
флюиды, биотоки или эманации излучают растения, одаривая ими человека. Цветы
были  воплощением  красоты. И человек  стал  украшать  ими себя, свою жизнь.
Цветы,  травы и  деревья  так  сплелись с человеком, что, казалось, способны
стали  выражать его  ощущения  и чувства,  его  страсти  и привязанности.  В
древних наших письменах и  легендах  за свойственные  им чудеса, целительные
свойства,  красоту и краски растениям приписывали божественность. И растения
становились  гербами  правителей  и государств,  символами героев и  святых,
эмблемами  праздников  и   событий,  выражением  любви  и  страсти,  знаками
восхищения и поклонения! Если  цветы и травы появлялись и исчезали на глазах
человека, то мимо растущих деревьев успевало пройти не одно поколение людей.
Деды,  а  потом внуки  видели,  как становились  все  выше и толще  деревья,
ежегодно  одаривая  всех  плодами.  В холода  они умели  сбрасывать  листву,
засыпая терпеливым  сном,  чтобы с новым теплом  ожить снова. Неудивительно,
что для  людей деревья  стали  воплощением силы, плодородия,  вечной  жизни!
Самое  старое дерево  живет  на Земле более шести тысяч  лет". Твой предок и
соплеменник, Инко  Тихий,  пробывший в  холодном сне время смены  четырехсот
поколений  людей, пережил всего  лишь два поколения  таких деревьев.  Как же
можете вы, мариане,  из-за нелепого страха  добровольно отказаться от  такой
радости, как растения?!
     - Горячи  и проникновенны твои слова. Пришелец. И больно ранят они нас,
мариан, не могущих выйти на поверхность  Мара, где  воздух отравлен и  где -
увы! -  невозможно  им  так  радостно общаться с растениями, как человеку на
Земле, столь осчастливленному и столь ненасытному.
     Слова жреца глубоко  запали  в душу  моего пылкого друга. Я видел,  как
задумался он и как сверкнули его глаза озарением, которое, как узнал я много
позже, вылилось в План Великого Преображения Марса.
     Таков был Даль, прошедший со мной рядом три четверти земного века.
     И  как мало  времени  досталось нам с  Эрой! Какой-нибудь  земной  год,
который для нее оказался длиной во всю ее оставшуюся жизнь...
     Все  же,  по ее  признанию,  она была счастлива, увидев  своими глазами
космическое "переливание крови" и Море Смерти, превращенное в Поток Жизни.
     Но не потому ли погибла Эра так скоротечно, что побывала в Антарктиде и
глубинах Марса, так много перенеся там?
     Сколько раз я задавал себе этот вопрос!
     Все в  жизни  связано и вытекает одно  из другого. Не будь  несчастья в
Антарктиде, не спасай Эра  меня,  перенапрягаясь выше всякой  меры, не отдай
она  мне  свою  кровь,  не  отравись она,  наконец, аммиачной  и  углекислой
атмосферой на Марсе, может быть, и не сказались бы так трагически внутренние
изменения  ее организма,  вызванные  неудачными  попытками  пробуждения  Эры
одновременно со мной!
     Да,  всего этого можно было  бы избежать...  если бы Эра  не была  сама
собой.
     Как противоречива и вместе с тем как цельна ее натура!
     Отнюдь не подготовленная  к  тяжелой Миссии Разума, она все же входит в
ее  состав, чтобы быть вместе со мной,  которого  полюбила еще  на  Маре.  В
дальнейшем ей пришлось  побеждать себя на каждом шагу.  Начиная со встречи в
космосе с блуждающим ледяным трупом древней фаэтессы. Эра испугалась ее так,
что  даже  не могла пойти на базу  Фобо. А вот женщина Земли Эльга Сергеевна
бесстрашно препарировала эту замороженную мумию. Однако та же  самая Эра без
всяких  колебаний отказалась отпустить меня одного к костру лесного охотника
кагарачей и безмятежно заснула, как и я, у порога его хижины.
     Она рядом со мной,  когда  рушатся стены Города Солнца, когда наступает
яростное море с одной стороны  и низвергается всесжигающая Огненная река - с
другой.  И  естественно,  просто  становится  она  моей  подругой  жизни  на
обреченном корабле инков во время всеобщего потопа.
     И всегда  я чувствовал  ее  нежную  верную руку,  когда  переплывали мы
океан, сначала на корабле, потом на плоту, наконец, просто вплавь  в кипящем
пеной  проливе  у  рифов  острова  Фату-Хива, видя вздыбленные  бревна и два
перышка в волосах инков.
     Рука  об  руку  поднимались  мы  с  ней  по  беломраморным  ступеням  к
причудливому храму  Тысячи  Крыш, в портике которого нас  ждала "многорукая"
(по  представлению  людей) богиня, наша  Первая  Мать  Мона,  ставшая  потом
Моной-Запретительницей,  чтобы оградить мариан  от  жестоких людей,  которые
когда-нибудь придут на Мар.
     И люди пришли на Марс!
     Я размышляю обо всем  этом, сходя по сброшенному с корабля "МАРЗЕМ-976"
трапу на поверхность Марса.
     Эра могла  бы  быть со мной,  она  могла бы увидеть  то, что  открылось
сейчас мне и Далю, человеку Земли.
     Какие изменения произошли за четверть земного века.
     Разрослись  марсианские  леса  неимоверной   вышины.   Кроме   круглых,
кратерных озер,  появились  реки, извилистые, поросшие  гибким  кустарником,
местами дугой переброшенным с берега  на берег. И что самое главное: всюду в
листве рассыпаны  крыши домиков, легких и уютных, которые построили люди для
своих  братьев,  марсиан,  отдавая  им  Долг Разума  за  спасение  Земли  от
столкновения с Луной.
     Население Марса будет пока ничтожно мало по сравнению с его просторами,
ждущими своих хозяев, потомков  фаэтов.  Фаэты  - это ведь сыны  Солнца! Под
солнцем и жить им отныне на Марсе.
     Первыми выходят старцы, седобородые, низкорослые,  бледные. Они щурятся
от  непривычно   яркого  света,   вдыхают   живительный  воздух,   напоенный
незнакомыми запахами, и даже хватаются за грудь, словно ожегшись.
     Конечно,  до того  уже немало  марсиан выходило без скафандров в  новую
атмосферу,  самоотверженно  доказав  ее  безвредность.  Но  массового выхода
глубинных жителей на поверхность еще не было. Реакция тех, кто впервые дышит
под небом, непосредственна.
     Все гуще толпа,  жмущаяся к утесу и словно боящаяся отойти от привычных
пещер.  С  удивлением смотрят обитатели недр на  диковинные скопления воды в
кратере и складках местности.
     Некоторые,  выйдя  из  толпы,  осторожно  подходят к  воде, нагибаются,
зачерпывают  ее рукой, пьют, брызгают  себе  в лицо, потом на соседа... Ведь
там,  в  глубине, каждая  капля воды считалась  бесценной, а  здесь... щедро
подаренная людям  вода разлилась реками, заполнила огромные водоемы, напитав
не  только  поверхность  планеты,  но  и ее  новую атмосферу: В  небе плывут
облака. Они тоже кажутся удивительными тем, кто никогда не видел неба.
     Какие  поразительные,  живые  рисунки   кисти  неповторимого  художника
неистощимой фантазии - Природы!
     Они меняют свои очертания, никогда не повторяясь.
     А солнце!  Солнце,  которое они скрывают лишь  на мгновение!  Что может
быть ярче этого светильника, источающего с неба, а не со свода пещеры,  свет
и  тепло!  Говорят,  на  Земле  оно  вдвое  больше.  Это  вообще  невозможно
представить!
     Новые  хозяева  входят в предназначенные  им,  разбросанные там и тут в
лесной чаще дома. Они искусно вплетены в живую природу, составляют как бы ее
часть.  И они  кажутся чудом, ничем не  напоминая пещеры и выбитые  в камнях
кельи.
     В просторных светлых комнатах  легко  укрыться от солнца или  от дождя,
этого  чуда, когда с  неба  сказочно льется  сама собой бесценная для глубин
влага.
     И,  наконец, из шлюзов выпускают  детей. Щебечущая ватага вырывается из
распахнутых ворот  и застывает в изумлении. Ребятишки-то  не  знали, чего им
ждать. Мгновенная тишина сменяется ликующими воплями.

     <img src=faety3_5.gif>

     Малыши рассыпаются повсюду,  храбро осваиваясь с новой природой, притом
непостижимо быстро.
     Некоторые уже лезут на деревья, хотя  видят их впервые. Другие валяются
в траве, устраивают свалку, затевая борьбу  или бег взапуски.  И все это  со
смехом, криком.
     Девочки бродят среди цветов. Их тут целые поляны.
     И не надышаться здесь пьянящим, медвяным запахом!
     Кто   и   когда   мог   научить  марсианок  вить   венки?  Откуда   эта
изобретательность и чувство красоты? Цветы украшают, цветы - символ радости,
символ  любви!  И рядом  вода! Сколько угодно воды! Больше, чем  можно  было
представить самому пылкому воображению!
     Взрослые пытаются сдержать детей. Никто из  них еще не умеет плавать, и
даже не знает, что это такое.
     И тем не менее их ватаги устремляются к озеру!
     Самые отчаянные  влетают в  воду  с разбегу,  разбрызгивая  ее, вздымая
клубы тумана. И носятся по мелководью с хохотом, визгом, криками радости.
     Марсиане получили земную воду,  марсиане дышат воздухом под собственным
небом!
     Так  разве не лучше ли было хоть сто  лет подряд слать с Земли в космос
ракеты Жизни вместо того, чтобы за  сто минут погубить ракетами Смерти жизнь
на Земле или даже уничтожить всю планету, как случилось с Фаэной?
     Не так ли, Даль? Не так ли, Мада? Не так ли, Аве? Не так ли, Эра?
     Но только Даль отвечает мне:
     - Прав, тысячу  раз  прав один  из  наших видных  ученых,  говоря,  что
"нельзя  допустить, чтобы люди направляли на свое собственное уничтожение те
силы природы, которые они сумели открыть и покорить".
     Никто из резвящихся в воде марсианских  ребят не знал ни о  Жолио-Кюри,
ни об этих его словах,  но новую  радость жизни подарили им  люди, понявшие,
чему должны служить знания.
     И я с этими  людьми всей  душой до того самого мига, когда рядом с Эрой
займу свое место в межзвездном мавзолее, который отыщут в космосе мои земные
друзья.
     Дай руку мне, Даль! Мы - братья!

     <i>Октябрь 1968 г. - февраль 1971 г.</i>
     <i>Москва - Абрамцево</i>

        ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА

     <i>Двадцать  лет  прошло  уже  с  того дня, как я  приступил  к  "ФАЭТАМ".
Прочитав теперь роман как бы из другого времени,  переживаю снова встречу  с
великим физиком XX века Нильсом Бором, которая произошла  в конце 1961 года,
и с особой остротой ощущаю современные наши беды и чаяния.</i>
     <i>Леонид  Соболев описал  нашу  беседу  с  Нильсом Бором,  как  живой  ее
свидетель. Вижу  на старой  фотографии  рядом  с Семеном Кирсановым, Борисом
Агаповым, Георгием Тушканом и другими нашими соратниками, в самом центре ее,
прославленного  ученого,  Копенгагенскую  "школу"  которого считали за честь
пройти выдающиеся  физики первой четверти нашего века. Высокий лоб,  усталый
взгляд  проницательных   глаз,  средоточие  мудрости  знания.  Рядом  -  его
преданная супруга, бежавшая вместе с ним на парусной лодке из оккупированной
гитлеровцами Дании. За  океаном он сделал бесценный вклад в создание атомной
бомбы. Но он же в числе первых и отверг ее применение.</i>
     <i>Соболев  вспоминал,  как я задал вопрос  Нильсу Бору: допускает ли тот,
что планета Фаэтон, на орбите которой остались в виде кольца астероидов лишь
ее  обломки, разрушилась  из-за взрыва  океанов,  вызванного  взрывом  в  их
глубине  мощнейшего  термоядерного  устройства,  во  время  ядерной войны ее
обитателей?</i>
     <i>Нильс Бор серьезно ответил:</i>
     <i>- Я не исключаю такой возможности, но если бы это было и не так, то все
равно ядерное оружие надо запретить.</i>
     <i>Это послужило мне толчком для создания "Гибели Фаэны", а потом и других
частей романа  "Фаэты", где представлены как земные катаклизмы,  так и  пути
возвращения первозданной природы Марса.</i>
     <i>Но об одном ли Марсе может идти теперь речь?</i>
     <i>Не  подумать ли нам о  Земле,  как  Далька о  Марсе?  Не  вернуть ли ей
первозданную красоту и щедрость?</i>
     <i>Бездумное  развитие  цивилизации  веками   уродует   Природу.   Во  имя
сиюминутных  выгод,  в  ненасытном  стремлении  иметь  все  больше  энергии,
металла,  хлопка, химических  средств,  для комфорта  насилуется  плодородие
земли, возникают  "рукотворные  моря",  поглощая целые  страны плодородия  с
городами и селами, исчезают природные моря (Аральское!), и как бы в отместку
превращая  в пустыни те  же хлопковые  поля, ради орошения  которых лишилось
былое море животворных вод.</i>
     <i>Мелеют и  засоряются великие реки,  стал "сточной  канавой" поэтический
Рейн, отравлены Великие  Озера в Америке, и проносимые над ними кислые дожди
губят  все живое.  Но  страшнее  всего,  что  гибнут  и океаны  с просторами
обитания планктона  и водорослей, которые  поглощали  избыток углекислоты. И
она скапливается теперь  в верхних  слоях  атмосферы,  создавая  "парниковый
эффект",  не пропуская  тепловых  излучений  Земли,  перегревая  планету.  И
поэтому ныне  ей грозят климатические  катаклизмы с затоплением целых стран.
Уже в настоящее  время ощутимы первые сигналы разгневанной Природы. Миллионы
людей страдают от наводнений в Бангладеш,  небывалой жары и холода в США или
Африке,  от опустошительных ураганов в Карибском  бассейне.  А  бесчисленные
энергоустановки  продолжают  сжигать топливо  и вместе  с сотнями  миллионов
автомобильных  двигателей  пополнять  смертоносный  слой углекислоты, уже не
поглощаемой поредевшей земной растительностью.</i>
     <i>Земле грозит не только ядерная война!</i>
     <i>И  если  верить тому,  что  люди способны  возвращать  к жизни  умершие
планеты  вроде  Марса, то не  задуматься  ли читателям о судьбе  собственной
Земли, не встать ли им в ряды тех, кто, подобно Дальке Петрову, готов отдать
свои силы преображению планет. И в первую очередь, своей родной планеты.</i>
     <i>Автор</i>



        СОДЕРЖАНИЕ

     ФАЭТЫ
     <i>фантастический роман в трех книгах</i>
     Книга первая. ГИБЕЛЬ ФАЭНЫ
     Часть первая. НАКАЛ
     Часть вторая. ВЗРЫВ
     Часть третья ОСКОЛКИ
     Книга вторая. СЫНЫ СОЛНЦА
     Часть первая. МИССИЯ РАЗУМА
     Часть вторая. СЫНЫ СОЛНЦА
     Часть третья. СВЕТОПРЕСТАВЛЕНИЕ
     Книга третья. СОЛНЕЧНОЕ ПЛЕМЯ
     Часть первая. СЛЕДЫ
     Часть вторая. "ПОИСК"
     Часть третья. ДОЛГ РАЗУМА
     Послесловие автора


     <i>Сканировано с издания: А.П.Казанцев "Собрание сочинений в 3-х томах". -
Москва,  "Детская  литература",  1989г.  -  Т.1.  496с.  ISBN  5-08-001356-7
(Художник Ю.Г.Макаров)</i>