ской непосредственностью спросила Аэлита. - Ведь вы могли подвести инструктора. Он отвечает за всех. Да и сами, представьте себе, изуродоваться... - Что вы! - смеясь, ответил лыжник. - Меня тут все знают, я ведь не новичок. Во всех отношениях. Правда, в состязаниях уже не участвую. Но бывало, бывало... - Окажись я моложе, я решилась бы спросить вас, - не без лукавства сказала она, - это ничего, что я к вам пристала? - Вы? Еще моложе? Ну тогда я, соответственно менее дряхлый, ответил бы вам: "Помилуйте, если бы не вы ко мне пристали, так я это сделал бы! В порядке самоутверждения!" - Он сказал это с такой шутливой серьезностью, что Аэлита рассмеялась: - Я вас не видела. - А я вчера приехал. Можно сказать, первая моя вылазка. - Тогда признавайтесь, почему вы не воспользовались лыжней? - Заставляете сразу исповедоваться? Характер у меня, видите ли, несносный. Всегда и во всем ищу не оптимальных решений, а непроторенных путей. - Вы, наверное, геолог? Все ищете... - Отыскиваю. Но не геолог. Химик. - Вот как? Какое совпадение! Я тоже. Честное слово! - Будем знакомы, коллега. Анисимов Николай Алексеевич. - То есть как это Анисимов? - нахмурилась Аэлита. - Сразу разыгрывать "по-терскольски"? Я по учебнику Анисимова, представьте себе, курс химии сдавала. Так что мы с ним даже знакомы. - С учебником или с его автором? Аэлита смешалась. - Конечно, с учебником. - Теперь и автор перед вами. А вас как зовут? - Аэлита. - А вы злая. Сразу отплатить розыгрышем за воображаемый розыгрыш хотите. - Ну что вы! Я на самом деле Аэлита. Честное слово! Аэлита Алексеевна Мелхова. И фамилия у меня самая мелкая. Не правда ли? - А я думал, какая-нибудь Алькобаси или Кими-тян, японка. - Многие так думают. И я им помогаю. Представьте, прическу даже научилась делать себе под японскую марумаге. Знаете? - Знаю. Мне приходилось бывать в Японии. - Завидую вам светлой завистью. Как же там? - Как на другой планете. Все не так. От традиций до информации. В их языке даже звука "л" нет. - Бедные! Как же им приходится говорить "люблю"? Рюбрю? - снова не без лукавства спросила она, поддерживая шутливый тон. - Что-то в этом роде. Но в любви я там не объяснялся ни по-японски, ни на другом языке, - на полном серьезе ответил он. - А вы много их знаете? - Девять, не считая русского. - Так вы просто полиглот! - искренне восхитилась Аэлита. - Нет. Те знают и по шестьдесят языков. Специальность у меня иная. Языки я изучал, чтобы самому побывать в разных странах, встретиться с моим старым врагом - с голодом. - Вот как? Почему он ваш враг? Вы же химик! - Охотно вам расскажу. Возможно, переведу в свою веру. Я сектант. - Опять шутите, - обиделась Аэлита. - Нисколько. Я верю не в бога, а в химию. - Но химия - это почти ругательное слово у обывателей, когда они говорят о медикаментах, о синтетической одежде, ткани. Право-право! - Аэлита перешла уже с шутливого тона на вполне серьезный. - Вот нам с вами, поскольку вы тоже химик, и предстоит победить всеобщее сопротивление. Сто лет назад весь мир носил одежду из натуральной кожи, натуральных волокон. А теперь на восемьдесят процентов одет в синтетику. - И ругает ее. - Да, за несовершенство. А это, как вы знаете, преодолимо. Вот если бы синтетики не существовало совсем, то человечество наполовину оказалось бы голым. - Как так голым? - Людям нечего было бы надеть, даже шкур пещерного века. Словом, естественных ресурсов не хватило бы. Разве сравнить численность населения сейчас и сто лет назад? Каждые тридцать семь лет оно удваивается, а ресурсы остаются прежними. - Так же и с голодом? - догадалась Аэлита. - Так же. В Европе за год человек съедает мяса в количестве, равном собственному весу. А в Индии столько же мяса человек потребляет за всю свою жизнь. Почти два миллиарда человек голодают сейчас в мире, Я недавно вернулся из Рима, где на продовольственном конгрессе ООН шел об этом разговор. И я решился сказать там, что накормить можно всех. - Это уже по-настоящему интересно. Кажется, я тоже стану сектанткой. - Имейте в виду, что я искатель. Я ищу не только новые пути, но и новых людей, в особенности интересующихся. - Представьте, что одну интересующуюся вы уже нашли. Но как вы хотите накормить химией весь мир? Удобрениями? - Нет. Отказаться от сельского хозяйства как пережитка. - Без хлеба накормить два миллиарда голодающих? Снова разыгрываете? - Нет, не разыгрываю. Трудность в том, что мы не можем ставить такой крайней задачи в нашей стране с ее традициями. Для нас полный отказ от сельского хозяйства - нонсенс! Говорить надо прежде всего о странах, где продуктивность сельского хозяйства недостаточна, где земледелие неперспективно. - Но, может быть, и у нас искусственная пища могла быть резервом на случай недорода? - Могла бы. Этот вопрос и будем ставить. Диалектически. И химики на сверкающем под солнцем снегу повели оживленный разговор. Он подробно расспрашивал ее о химической специальности, о характере работы, чем она интересуется... Глава пятая. СНЕЖНАЯ ГОЛОВКА А вечером в холле, в удобных мягких креслах, новые знакомые продолжили свой разговор, и не надо думать, что только о химии. У них оказалось очень много общих интересов: и театр, и музыка, и живопись, и спорт... Аэлита слушала пожилого академика и диву давалась, до чего же он жаден к жизни, ко всем ее проявлениям. И невольно сравнивала со своим Юрием Сергеевичем, который ни о чем и слышать не хотел, кроме своей специальности. Мать хлопотала вокруг него, всячески подчеркивая, что делает то, что обязана делать Алла, законная и нерадивая жена. А Юрий поворачивал "для обожания" то один, то другой бок. Он всегда все знал лучше всех. Спорил всегда с презрительным выражением лица. Да мать и не позволяла ему перечить. Он был производственником и делать вещи считал более важным, чем их "выдумывать". Аэлита же грезила о новом, о науке, об исканиях. Правда, в заводской лаборатории не удалось заняться научными исследованиями, как мечталось на студенческой скамье, но все же ее радовало, когда в колбах менялся цвет, когда химическая реакция проходила на глазах, давала желанный результат или не давала, что тоже считалось результатом. Сама не зная почему, но она рассказала обо всем этом своему новому знакомому. И он все понимал, решительно все. Потом снова заговорили о том, как накормить человечество. - Что такое пища? Каково ее назначение и состав? - говорил академик. - Все элементарно просто. Организму нужна энергия. Она получается от сгорания жиров и углеводов. Но для формирования клеток организма требуется смесь двадцати аминокислот. Из них восемь незаменимых. Остальные могут быть различными. Химическая фабрика нашего организма сама выберет нужный материал и синтезирует внутри нас все необходимые аминокислоты, а из них свой собственный белок, особый для каждого индивидуума. Вот в чем беда несовместимости, вот почему так трудно трансплантировать чужие органы, включая сердце! Организм отторгает его. Нечто вроде биоаннигиляции. Это Великая Тайна Природы. - Еще недавно это казалось непостижимым! - восхищенно сказала Аэлита. - Поистине непостижимо! Но нам надлежит постигнуть хотя бы моноистично, пусть в одной части этот удивительный механизм внутренней жизни. Надо понять, что закладывать в бункер. - В бункер? - Да, рот человека - бункер его химической фабрики. Фабрика не сможет работать, если не дать ей нужное сырье. И Анисимов рассказал Аэлите и про съеденное микробами шоссе в Алжире, и про своего французского друга Мишеля Саломака, и про чудо-дрожжи кандиды. - Так почему же не отказаться от привычных форм пищи, почему не питаться кандидой? - запальчиво спросила Аэлита. - Все не так просто. Встал первый барьер. Кандида вырастает на отходах нефти. Не окажется ли она канцерогенной, как сама нефть? - Надеюсь, она не оказалась? - Кандидой в порядке эксперимента кормили скот. - И как же? - Заболеваний раком не установлено. - Так в чем же дело? - В инерции, моя дорогая. Есть такой всеобщий закон вселенной, вытекающий, кстати говоря, из закона сохранения энергии. Однако в такой общей форме инерция дуалистична. Если как признак накопления энергии телом - прогрессивна, то в процессе накопления человеческих знаний инерция скорее всего тормоз. Вот и пришлось в Институте Академии наук, которым я руковожу, брать за основу белковой массы не кандиду, а казеин. Получаем из снятого молока, из отходов молочных заводов. И делаем из него всякие виды пищи: и баранину, и черную икру, и картошку... - Значит, по существу, это не синтетическая пища, не белок из воздуха, а "творожные изделия"? - Если хотите, то так. Но мы учимся придавать им привычные для человека виды питательных продуктов. Самое простое - делать сосиски, ливерную колбасу, макаронные изделия. Такую форму придать белку нет ничего проще: не надо специальных машин, скажем, ткацких станков... - Ткацких станков? - Именно. Казеин превращают в тонкие нити, как в вискозном производстве, а потом ткут из этих нитей волокнистое мясо. Однако нужно придать этой пище еще и вкус и запах мяса. - И это возможно? - Без этого мы не смогли бы ничего сделать. - Как интересно! Честное слово! - Не только интересно, но и трудно. Предельно трудно. Плохо мы понимаем, что такое запах, и не умеем его измерять. - Послушайте, Николай Алексеевич, а какой чувствительности приборами вы обладаете? - Уступающими чувствительности нашего носа, во всяком случае. - Ой, а что я вам предложу! Смеяться будете. - Если серьезно, то не рассмеюсь. - Собаку! Представьте, обыкновенную собаку. Ее обоняние, говорят, в миллион раз острее, чем у человека. Натаскивали же во время войны собак, чтобы они нюхом определяли, где закопаны мины с толом. - Слушайте, милая марсианка! А у вас на Марсе умеют свежо мыслить. Я понимаю, что там, как в Японии, все не так. Вот вы и предлагаете живые приборы. - У меня даже есть собака - чудесный боксер Бемс, рыжий, веселый. Честное слово! - Обязательно познакомьте меня с ним. - Мой сынишка Алеша его обожает. - У вас и сынишка есть? - Да. Три года. Милый мальчик. - Какой же другой может быть у такой мамы! Но - к делу. В Москве нам придется встретиться, На деловой почве. - На деловой? - протянула Аэлита. - Хотя да, я понимаю, у вас семья... - Вообразите себе рака-отшельника. Так это я. Дети разлетелись, кто уже доктор наук, кто капитан дальнего плавания, а дочь - актриса. - А их мама? - робко поинтересовалась Аэлита. - Увы. Пять лет назад схоронил. Автомобильная катастрофа. С тех пор ненавижу автомобили. В институт и Академию наук всегда пешком хожу. Только на дачу езжу. Я тоже три месяца в больнице отлежал, но выжил - бурлацкая кость, говорят. - Бурлацкая? - Прадед у меня, дед Анисим, бечеву по Волге тянул. Возможно, Репин с него свои этюды к знаменитой картине писал. - А вы не пишете картин, Николай Алексеевич? Вы обязательно должны что-то такое делать. - Какая проницательность! Картин я не пишу, но... Было уже поздно. На необычную парочку, засидевшуюся в холле, многозначительно поглядывал дежурный инструктор, рослый кабардинец в тренировочном костюме с красной повязкой на рукаве. Пора расходиться по своим комнатам. - Я был очень рад вас узнать, - сказал Анисимов, прощаясь. - А что же мне тогда говорить? - выпалила Аэлита, заливаясь краской. Наутро, выйдя на лыжах, она тщетно искала повсюду академика и даже не на шутку расстроилась. И вдруг увидела высоко на склоне согнувшуюся фигурку. Однако рассмотреть не могла. Что-то толкало ее идти туда. Это казалось нелепым, потому что, будь то Николай Алексеевич, он уже давно скатился бы со склона. А фигурка оставалась неподвижной. И сердце у Аэлиты захолонуло. Что, если ему плохо? Ведь человек он пожилой, вот и скрючился на снегу. И никто не идет на помощь! И его новая знакомая помчалась, вернее, довольно неуклюже побежала на лыжах в гору. Добежала до Николая Алексеевича и совсем выдохлась. Чутье не обмануло. Она застала его, к счастью, совершенно здоровым, но занятым чем-то странным. Только приблизившись, Аэлита увидела, что он делал. Увидела и ахнула. Она словно взглянула в зеркало, видя свей великолепный портрет. Скульптурный портрет, слепленный из снега. Сходство казалось поразительным: не только воспроизведены черты лица, но схвачено выражение. На Аэлиту смотрела белоснежная японочка с чуть заметной робкой улыбкой и прищуренными глазами. - Какая прелесть! - воскликнула Аэлита. - Я должна вас за это поблагодарить. И, повинуясь невольному чувству, она бросилась Анисимову на шею и расцеловала создателя снежной скульптуры. Что ж тут особенного? Он ведь на столько лет старше! Глава шестая. ПАПА Аэлита не могла быть партнершей такого лыжника, как Анисимов, поэтому Николай Алексеевич отказался от своих любимых спусков, чтобы ходить вместе с молодой женщиной. Вечерами они сидели в холле, где к ним уж привыкли. - Но все-таки почему же вы Аэлита? - спросил он как-то ее. - Вас интересует только мое имя или я сама? - насторожилась Аэлита. - Нет, почему же? Я подозреваю некоторую связь между вашим именем и вами в результате чисто научного наблюдения. - Ну так знайте! Хоть вы и всемирно известный академик, а наблюдение ваше неправильно! Честное слово! - Я смирюсь, если вы докажете. - Аэлита я не потому, что я какая-то особенная, а потому, что у меня папа особенный. - Тогда расскажите о нем. - Правда? Вам это интересно? - Ведь он ваш папа. - Он удивительный. Вы сейчас поймете. Во-первых, он ростом даже ниже меня. Но он Большой Человек! Он прошел фронт, был у партизан. После войны отправился в Арктику и женился на оленеводке. Понимаете? Вот почему я выгляжу "азиаточкой" и меня даже принимают за японку. - Значит, "большой человек маленького роста"? - Представьте, это слова его профессора, когда он заканчивал Томский политехнический институт. Но я перепрыгиваю. Я родилась на Марсе. - На Марсе? - поднял брови Анисимов. - Представьте. Так знаменитый полярник Кренкель в шутку назвал отдаленный арктический остров. Корабль "Георгий Седов" доставил туда папу с мамой, потому что папа попросил Кренкеля отправить их на полярную зимовку в любое место, хоть на Марс. Вот на этом острове я и родилась. Поэтому и назвали Аэлитой, считайте крестницей Кренкеля. Потом после арктических зимовок папа перебрался на Урал, на самый северный металлургический завод, чтобы наши родичи на оленях могли маму проведывать. Я очень хорошо помню заводский пруд. Он пылал. - Пруд пылал? - Да. Во время плавки. Вечерами. Я сначала боялась горящей воды, а потом подросла и полюбила бегать на берег, когда во время разливки стали по изложницам здания цехов становились ажурными, просвечивали, сияли, отражаясь в воде. И над ними поднималось зарево. - Представляю. - Папа работал в машиностроительном цехе. Ну и придумывал там множество всяких новшеств. Но у него была одна идея, которой я обязана жизнью. Право-право! - Жизнью? Идее? - Чтобы спасти меня, грудную крошку, заболевшую воспалением легких, когда зимовка осталась без топлива, он придумал особый ветряк и нагревал трением воду в центральном отоплении. В Надеждинске же, так еще до войны назывался тот уральский завод... - Надеждинск? Хорошее название города. Запомню. - Потом его переименовали. Папа задумал там сделать огромные ветряки с нефтяной бак величиной, устанавливая их на "водокачках". И не только там, а по всей стране, чтобы энергия была даровая, солнечная... - Идея перспективная. Ветер где-нибудь да дует. Соединить их все энергетическим кольцом высоковольтной передачи. - Папа так и задумал.. Только у него образования не хватало. Не мог рассчитать, чтобы доказывать. - Да. Доказывать трудно, - вздохнул академик Анисимов, подумав о собственных проблемах. - И вот тогда папа, несмотря на свою многосемейность, решил ехать в Томск, учиться в институте, стать инженером. У него были заводские друзья Вахтанг Неидзе, с его дочкой Томкой мы подружки. И Степан Порошенко, литейщик. Его сынишка Остапка с моим братишкой Спартаком ровесники. Дядя Степан говорил, что не пристало человеку семейному, который и фронт и Арктику прошел, рационализатору и изобретателю нашего завода, садиться за одну парту с сопляками. Вы простите, это так дядя Степан сказал. - Ничего. Все мы такими были. Но это проходит, к сожалению. - А мама сказала: "Ты, Алеша, не бойся, что среди студентов самым большим будешь. - Она так и сказала, это про папу-то! - Я у тебя в тундре училась. Теперь тебе учиться помогу. Прокормлю и нас обоих, и детишек. Прачкой буду, чертежницей, спасибо Вахтангу - научил". Мама помогла ему кончить институт. Он сделал там уйму изобретений: то прибор термограф, переводящий индикаторную диаграмму из координат давлений и объемов в координаты температур и энтропии, то маятниковый генератор, приводимый в движение непроизвольными движениями человеческого тела, куда он заключен. А имплантированных приборов тогда еще не было. Словом, в самых различных областях. Это плохо? - Не нахожу. Мне кажется ошибочным мнение, будто изобрести можно лишь в хорошо изученном деле. А вот Кулибин или Эдисон изобретали в любой области, какой касались. Эйнштейн же, тот говорил: "Сидят люди, которые знают, что этого сделать нельзя. Но приходит человек, который этого не знает, и делает открытие или изобретение". Аэлита обрадовалась: - Как хорошо вы сказали. Прямо про моего папу. - Но тот же Эдисон говорил, что "изобрести - это лишь два процента, а реализовать изобретенное - девяносто восемь процентов дела". - Я знаю. Нужно быть упорным. Мой папа такой. Его иногда называли упрямым. Но это неверно. Профессор, который его любил, поздравляя с окончанием, знаете что сказал? Стихи: Упрямство - оружие слабых. Упорство - орудие славы! - Мудрые строчки. Люблю такие. Упрямство - это мелкое чувство, нежелание признать чужую правоту, стремление сделать непременно по-своему. Упрямство подменяет силу, потому им и пользуются слабые. Упорство - великое качество. Это неостывающее желание во что бы то ни стало достичь поставленной цели, преодолеть все трудности. И оно действительно подобно орудию славы. И если ваш папа обладает им, то при его изобретательности это делает его, несомненно, Большим Человеком, какого бы роста он ни был. - Спасибо вам, Николай Алексеевич. Глава седьмая. МАЛЕНЬКИЙ ЧЕЛОВЕК ВЫСОКОГО РОСТА Юрий Сергеевич Мелхов был на два года старше Аэлиты. С раннего детства рос вундеркиндом. В школе уроков не делал, но слыл первым учеником. Восхищение учителей внушило ему, что приемные экзамены для него пустая проформа. И потерпел первое в своей жизни поражение - не набрал проходного балла. Это так потрясло его, что в другие вузы он и поступать не захотел, Напрасно старалась Клеопатра Петровна убедить военкома, что ее сверходаренный сын лишь по недоразумению не студент и надо дать ему отсрочку от военной службы на год. Отсрочки Юрий Мелхов не получил и отслужил в армии свои два года, стараясь не отличиться и не получить воинского звания. Вернувшись из армии, в отместку за свою неудачу, университет он игнорировал. К приемным экзаменам в институт отнесся уже со всей серьезностью, а поступив, стал первым среди успевающих, не тратя на это особых усилий. Все ему давалось легко. "Европеец" с виду, он пользовался успехом у многих сокурсниц, но выбор остановил на Аэлите Толстовцевой, которой помог в курсовой работе. Ослепленная его внешностью и обхождением, Аэлита увлеклась им. На последнем курсе они поженились. И Аэлита вошла в семью Мелховых, взрастившую Юрия Сергеевича. В семье этой познакомилась с философией "маленького человека", которую проповедовал отец Юрия. Сергей Федорович, в отличие от сына щуплый, узкоплечий, ходил бочком и тихим голосом поучал, что фундамент общества - маленький человек и что мир в основном состоит из маленьких людей и существует ради них. Всякие там герои, вожди, гениальные ученые, изобретатели, художники, писатели, артисты - "отклонение от нормы". Правда, со знаком плюс. И одно у них назначение - сфера обслуживания маленького человека, ибо он основа общества. Юрий Сергеевич, с малых лет впитав эту "философию", своеобразно видоизменил ее, деля общество на людей с высшим образованием и без него. Люди с высшим образованием, по его убеждению, были "белой костью", и несправедливостью он считал, что в нашей стране рабочий может зарабатывать больше инженера, который им руководит. Вернувшись из Италии, Юрий Сергеевич с восхищением вспоминал несопоставимые заработки итальянских инженеров и рабочих. Аэлита не выдержала и возразила ему: - Что ж тут особенного? Мы идем к обществу, где все будут отдавать по способностям, получая по потребностям. Сближение умственного и физического труда по оплате естественно. Право! - Нелепица! - презрительно отозвался Юрий Сергеевич. - Мы пока что живем в социалистическом обществе, где каждому по труду. Мой труд более квалифицирован благодаря моему высшему образованию, на которое я затратил много усердия. Наконец, нельзя пренебрегать зарубежным опытом, который я перенял, и потому мой ценный труд должен оплачиваться выше, чем работа рукодела. - Ты не прав. Рабочий теперь интеллигентен, стоит за станком с программным управлением, оператором в химическом производстве, а часто создает вещи как скульптор или художник. Ведь руки рукодела сделали человека человеком. Вспомни Энгельса. - Оставь, пожалуйста. Слава богу, мне не сдавать политической экономии. Я Институт марксизма-ленинизма, как ты знаешь, закончил дважды. Потому и занимаю свой пост на заводе. - Должно быть, дважды мало. - Что ты хочешь этим сказать? - возвысил голос Юрий Сергеевич. - Я не нуждаюсь в помощи для понимания элементарных вещей, в отличие от некоторых, делавших курсовые работы. Аэлита вспылила: - Если помощью называть надпись на чертежах, то я опускаю голову, делаю глубокий реверанс, смущаюсь... - Ладно, ладно, кто считается, - смягчился Юрий Сергеевич. - Какой смысл осложнять семейную жизнь высокими материями. Не дело маленького человека, как говорит отец, искать высшую справедливость. Кстати, надо идти к столу. Мать зовет к обеду. Никто, кроме нее, еду не приготовит. Это тоже помнить надо. - Конечно, - вздохнула Аэлита. - Но сегодня - исключение! Сегодня обедом угощаю я. Право-право! Юрий Сергеевич поднял соболиные брови: - Свежо предание, но верится с трудом. - Нет, в самом деле. Прошу к столу. Мое кушанье нужно только чуть подогреть. Я уже предупредила Клеопатру Петровну, чтобы она сегодня не хлопотала по хозяйству. Юрий Сергеевич с высоты своего роста смерил жену взглядом и усмехнулся: - Посмотрим, посмотрим, шепнул слепой. Аэлита побежала на кухню. - Что это сегодня твоя благоверная забеспокоилась? - спросила мать у сына. В столовую, как всегда, тихо, незаметно, как-то бочком вошел Сергей Федорович, низенький, сутулый и стриженный бобриком. Невестке он едва кивнул, относясь к ней скорее безразлично, чем плохо, сторонясь ее, как полированной мебели в квартире, как бы не задеть. Сергей Федорович уселся за стол и погрузился в чтение газеты. - Опять газета за столом? - строго прикрикнула Клеопатра Петровна. - Только спорт... кто кого. - Нелепое занятие, - изрек Юрий Сергеевич. - Тратить энергию, гоняя никому не нужный мяч, поднимая огромный груз, и все без видимой пользы для общества! Дикость! Возвращаемся к Древнему Риму. Аппиева дорога, Колизей! Хлеба и зрелищ нужно твоему маленькому человеку, отец. Нет, подлинному члену общества, пусть маленькому, но нормальному, бесплодное напряжение мышц абсолютно ни к чему. Я рационалист и искренне удивляюсь, как люди с высшим образованием могут уделять этому время и силы. - Но ведь у меня-то высшего образования нет, - робко возразил отец. - Все равно. Ты должен равняться по сыну с его способностями. Недаром нам удалось дать ему высшее образование. Клеопатра Петровна не упускала случая упомянуть о способностях сына, освобожденного от всех домашних забот. Она любовалась им. Глава восьмая. КОЛЕСО БЕЗ ОСИ Обеды в семье Мелховых были семейными "собраниями", на которых обсуждались и домашние и государственные вопросы. Юрию Сергеевичу отводилось при этом особое место. И если отец развивал свою теорию маленького человека, то Юрий вещал о человеке вообще. Вот и теперь он произнес: - Высшее образование - это то, что делает человека человеком. Вот мое добавление к Энгельсу. - Ты так думаешь? - спросила вошедшая с подносом Аэлита. От кушаний, которые она внесла, распространялся обещающий аромат. Свекор даже крякнул от удовольствия. - Вот это баранина так баранина! Звонче, чем в шашлычной. - Здесь говорят о высшем образовании, а не о шашлычной, - обрезала Клеопатра Петровна. - А я думаю, что образование еще не все, - продолжала Аэлита, ставя на стол поднос и раскладывая кушанье по тарелкам. - Недавно я услышала такие стихи: Знай, воспитанье - это ось, Образованье - колес сила. Но колесо с оси снялось - И вмиг винтом заколесило. - Недурственно, - хмыкнул в усы Сергей Федорович. - Каламбур, - пожал широкими плечами Юрий Сергеевич. - И колесо заколесило. Без оси завсегда так. Вроде как без воспитания, - резюмировал Сергей Федорович. - На что намекаешь? Мы что, плохо своего сына воспитали? Одно только образование дали? - возвысила голос Клеопатра Петровна. - Афоризм в форме каламбура - про всех. Есть даже академики невоспитанные, - пояснила Аэлита. - И кто же сочинил этот шедевр морали? - выразительным баритоном осведомился Юрий Сергеевич, уплетая сочный кусок баранины с подрумяненной картошкой. - Академик Анисимов, Николай Алексеевич. - Так он еще и стихи пишет, черт возьми! - возмутился почему-то Юрий Сергеевич. - Других стихов Анисимова я не знаю, но, судя по этому афоризму, он владеет стихотворной формой. - Владеет, владеет, - проворчал Юрий Сергеевич. - Он много чем владеет, слишком много. И наука, и лыжи, и скульптура. И стихи еще... Ненормально. - Если нормой считать посредственность, то, конечно, выше нормы. - Нечего отца обижать. Вступаюсь за него и утверждаю, что маленький человек неадекватен посредственности. Впрочем, посредственность хорошо знакома тебе, если вспомнить твои институтские отметки. Бывало, бывало, чего греха таить. - Как тебе не стыдно? - покраснела Аэлита. - Почему ты так изменился? Я знала тебя другим! - Бароном фон Мелховым? - Да, ты выглядел аристократом, рыцарем, преклоняющимся перед женщиной, готовым помочь. - Алла! - прервала свекровь. - Нечего секреты строить. В каком магазине ты умудрилась такие роскошные консервы заполучить? Покажи и мне туда дорогу. Семью-то не тебе приходится кормить, на мне одной все заботы. - Вам, правда, понравилось, Клеопатра Петровна? - Вкусно, ничего не скажешь. И на консервы непохоже. Сочно. Свежо. Научились-таки. Надо набрать таких банок побольше. - Это не консервы вовсе. Честное слово! - Как так не консервы? Я что, не хозяйка? - Нет, вы отличная хозяйка. Но это вовсе не консервы, а искусственная пища из института академика Анисимова. Кстати, Николай Алексеевич предложил мне у него работать. - Что? - разом вырвалось у Клеопатры Петровны и ее сына. Сергей Федорович осторожно отодвинул от себя тарелку и стал вытирать салфеткой губы, ссутулившись более обычного. - Ну конечно! Искусственная пища, приготовленная в лаборатории. Структура мяса сделана на ткацком станке, а вкус и запах баранины - в лаборатории вкуса и запаха. В ней как раз мне и предлагают работать. Право-право! - Как? - крикнула Клеопатра Петровна, выскакивая из-за стола. - Ты осмелилась накормить нас такой гадостью? Боже, какая низость! Мне дурно! Ох!.. - И она выбежала из столовой, - Докормила! - гневно возвысил грудной свой голос Юрий Сергеевич. - Это же обман! Низко, недостойно! - Юра, что ты! - Вот теперь Юра, а то все был Николай Алексеевич. Слушал я его в Вечном городе. Только сам он, видно, не вечный. В детство-юность начал впадать. Статуэточки, стишочки - маразматические синдромы! - Юра, прекрати! - Нет, я просто не могу прекратить. Оказывается, я изменился! Меня не разглядели! За барона или рыцаря, в самом деле приняли! Но в ответ на подлинно рыцарское отношение на меня и моих родителей совершается покушение! Да, да, покушение с целью отравления, на какое решилась Катерина Измайлова! - Какая начитанность! Может быть, ты помнишь и купца, на которого покушалась Катерина Измайлова? Не найдется ли общих черт? Как же я была слепа! И как ты можешь осуждать такого человека, как академик Анисимов? Говорить об отраве... Знайте же, что все искусственные кушанья сделаны из молока. Честное слово! - Из молока? - удивился Сергей Федорович. - Чудно! А я думал - баранина. - Из казеина, полученного из отходов молочного завода. Словом, творожные изделия. И не из чего огород городить. - Блевать - по-твоему, огород городить? Хороши творожные изделия, если от них рвота! Впрочем, всем известны отравления плохим творогом. Напрашивается вывод, что твой старец в своей лаборатории за государственный счет творог портит. И наживает научное имя. Юрий Сергеевич уже не владел собой. Глубоко уязвленный интересом жены к пожилому академику, он ненавидел и самого Анисимова, и его дело, не отдавая себе отчета в словах, которые вырвались у него и за которые он краснел бы в другое время. Аэлита тоже была возбуждена выше всякой меры. - Молчи! - воскликнула она. - Ты не смеешь так говорить! Кто ты в сравнении с ним?! - "Ведь я червяк в сравненьи с ним, с лицом таким, с его сиятельством самим!" - продекламировал Беранже Юрий Сергеевич, словно стараясь разъярить себя еще больше. Вернулась Клеопатра Петровна. - Я думала, умру. Какой ужас! Неужели у нас не могут справиться с сельским хозяйством? Куда смотрят правительство, партия? - Правительство и партия всячески поддерживают начинания академика Анисимова. - Я не знаю, что там думают наверху, не мое это дело. Там умеют заботиться о нас. Но в моем доме этой гадости никогда не будет. - А как же, - согласился сразу Сергей Федорович. - Не знаю, не знаю, как и кто поддерживает эти происки с искусственной пищей, которые могут просто подорвать устои нашего сельского хозяйства, - важно заявил Юрий Сергеевич. - Стоит только понадеяться на этот творог... и прикрыть все земледелие. - Никто этого не добивается. Искусственная пища нужна в первую очередь народам, у которых нет сельскохозяйственных продуктов в достаточном количестве. Это резерв науки, необходимый человечеству. - Оставим высшую материю высшим инстанциям, что же касается нашей маленькой семьи, то не вздумай накормить подобной гадостью сына, - пытался снизить накал спора Юрий Сергеевич. - Кстати, что за разговоры о работе в институте академика Анисимова? Ты что, не знаешь порядка? После окончания института три года обязана отработать по распределению. - Николай Алексеевич заверил, что договорится с министром. - С министром? - снисходительно переспросил Юрий Сергеевич. - Если министр будет заниматься такими, с позволения сказать, делишками, наша химическая промышленность встанет. - Напротив, она займется изготовлением искусственной пищи в широком масштабе, создаст пищевую индустрию, станет кормить голодающие страны, увеличит наш экспорт. Юрий Сергеевич махнул рукой в знак того, что не хочет продолжать перепалки: - В битве врагов побеждает сильнейший. В споре друзей уступает мудрейший. - Остается решить, что это было: битва или спор? - запальчиво спросила Аэлита, но ей никто не ответил. Глава девятая. ОСКОЛКИ В семье Мелховых появилась трещина, не появилась, а проявилась теперь, существуя уже давно. Аэлита теперь ужасалась, как могла она попасть девчонкой в эту семью, в которой с самого начала почувствовала себя чужой, боясь в этом признаться. И трещина начала углубляться. Юрий Сергеевич с отчаянием убеждался, как отдаляется от него Аэлита. Она стала пропадать вечерами, посещала концерты, бывала в театрах. Юрию Сергеевичу не требовалось спрашивать, с кем она развлекалась. Конечно, с ним, с этим "престарелым сатиром", как мысленно называл он еще недавно так уважаемого им академика. Но Анисимов отнимал у Мелхова самое дорогое, принадлежащее только ему одному, - жену. И самым оскорбительным здесь было то, что ведь этот пожилой человек не мог сравниться с Мелховым ни в возрасте, ни в наружности, наконец!.. И все же... В довершение всего Аэлита и не думала ничего скрывать. Непринужденно рассказывала о виденных пьесах, о слышанной музыке, о той глубине, которую чувствовал и открывал Анисимов. И делала это так простодушно, словно возраст спутника оправдывал ее поведение. Но именно этот возраст особенно бил по самолюбию Мелхова. Он страдал и от отчуждения жены, но еще больше из-за того, что явилось тому причиной. И тут еще пренеприятнейший телефонный звонок. Знакомый по Риму журналист Генри Смит умудрился отыскать его в Москве. - Мы взаимные должники, - говорит он после приветствий. - Вы, мистер Мелхов, заплатили по ресторанному счету, я показал вам Рим. Теперь я плачу в ресторане "Метрополь", где вас жду, а вы покажете мне свою Москву. Юрий Сергеевич не знал, как отвязаться от настырного американца. Беспокойство не оставляло его. А тут еще Аэлита принесла домой прелестную статуэтку девушки-японки, подарок Анисимова. Напуганный и взвинченный перед тем звонком Генри Смита, сейчас Юрий Сергеевич был унижен, оскорблен и потерял обычный контроль над собой: - Я считаю совершенно непристойным принимать от малознакомого пожилого мужчины, с которым у тебя, очевидно, был курортный роман, такие ценные подарки только потому, что случайный знакомый за одно лишь свое ученое звание получает шестьсот рублей в месяц, не считая директорского оклада в институте и всего прочего. - Статуэтка не куплена на доходы, которые ты подсчитываешь в чужом кармане, а сделана Анисимовым. Юрий Сергеевич не мог уступить и продолжал: - Тем более, тем более! Я не могу держать в своем доме бездарные поделки самоучки, пусть даже с академическим званием. - Ты пытаешься оскорбить человека, который неизмеримо выше тебя. - Я уже слышал: "Ведь я червяк в сравненьи с ним..." - Кстати, ему удалось договориться с министром о моем переводе в институт Анисимова. - Что? - перешел на крик Юрий Сергеевич. - Без согласования со мной? Не бывать тому! - Перевод уже оформлен. Я начинаю работать. И тут за выдержанного всегда Юрия Сергеевича стал говорить кто-то другой, кто скрывался в нем и теперь не смог стерпеть боли уязвленного самолюбия: - Ах так? Тогда считай нашу семью разрушенной. И не моя в том вина. Помни: московскую прописку дал тебе я, я же и выпишу тебя из квартиры Мелховых. Аэлита, оглушенная, оскорбленная, не находила слов, мало разбираясь в правах на жилплощадь и прописку. Сейчас все это для нее ничего не значило. Здесь нельзя было оставаться ни минуты, переносить унижения, видеть торжествующую Клеопатру Петровну. Слезы мешали Аэлите, когда она бросала в чемодан свои скомканные вещи и вещички Алеши. Подруга, уезжая на Север, оставила ей ключи от однокомнатной квартиры - в них спасение! Увидев, что жена нагружает санки, Юрий Сергеевич встал в дверях и с издевкой объявил: - Имей в виду, что собаку я тебе не отдам. - Я заберу сына из яслей. И Бемс, как всегда, повезет Алешу на санках. - Нет. Можешь воспользоваться академическим автомобилем, "Чайкой" или "мерседесом", не знаю уж, какой у твоего дряхлого принца экипаж. - Юрий Сергеевич думал лишь о том, как бы разрядить атмосферу, успокоиться самому и утешить Аэлиту, но вместо этого говорил совсем другое, подливал нефти в огонь. - Бемс - мой пес, - возразила Аэлита. - У тебя нет на него никаких прав. - То есть как это нет прав? А кто за щенка шестьдесят рублей заплатил? - снова занесся Мелхов. - А кто бегал по магазинам, сыновние деньги тратил, чтобы насытить его чудовищную утробу? - вставила Клеопатра Петровна. - Вы не смеете! Вы не смеете! - только и могла твердить Аэлита. - Нет, мы смеем. Я тут прикинул, пока ты мать мою оскорбляла, во что обошлось мне содержание собаки. Одна тысяча шестьсот рублей ноль-ноль копеек. Вот выложи их мне на стол - тогда забирай. Юрий Сергеевич хотел поставить на пути Аэлиты последнюю преграду. Он отлично знал, что на новую шубку давно откладываются деньги. Так какая женщина отдаст свои сбережения? Но Аэлита открыла шкаф и там, под стопкой белья, нащупала пачку денег. - Возьми, образованное колесо без оси! - Ах, так? Тогда все! Тогда все! - теперь уже искренне говорил Юрий Сергеевич. - Нельзя, никак нельзя больше терпеть, - подсказала Клеопатра Петровна. - Нельзя терпеть! - согласился сын. - Завтра же подам заявление на развод. Неверность! Спуталась за деньги со стариком. - И Мелхов схватил из открытого чемодана статуэтку японки и с размаху бросил об пол. Осколки разлетелись во все стороны. Юрию Сергеевичу стало легче, иначе он не выдержал и сдался бы. И когда отлегло, он вдруг с ужасом подумал: "Ведь напрасно меня считают умным человеком, напрасно!" Рыдая, взяла Аэлита любимую собаку, запрягла ее в нагруженные сани и захлопнула за собой дверь. Они жили на первом этаже. Бемс, весело подпрыгивая, охотно повез санки по свежему снегу, который еще не успели смести с мостовой. Ехать недалеко - до соседнего дома-башни. Конец второй части Часть третья НА ПОМОЩЬ ПРИРОДЕ Не будем считать ограниченными средства природы! С помощью человеческого искусства они могут стать безграничными. Ж. Ламетри Глава первая. ВСТУПЛЕНИЕ В ХРАМ Аэлита ничего не сказала Николаю Алексеевичу о своем уходе из дома и спокойно приступила к новой работе. Заведующая лабораторией "вкуса и запаха", кандидат химических наук Нина Ивановна Окунева, невысокая полнеющая дама, с круглым лицом и двойным подбородком, приветливая и энергичная, встретила Аэлиту душевно. Окунева уже знала Аэлиту, поскольку та по просьбе Николая Алексеевича приводила сюда Бемса. Пса испытывали тогда на чуткость обоняния. Нина Ивановна при первой встрече говорила Аэлите: - Почти все естественные белки пищи в чистом виде безвкусны и не имеют запаха. - Вот как? - удивилась Аэлита. - Вы еще многому удивитесь. Имейте в виду, отмытое, вываренное мясо, белок яйца, промытый и обезжиренный творог, то есть казеин совершенно безвкусны и никак не пахнут. Вам не приходилось замечать, когда дома хозяйничали? - Мне не привелось дома хозяйничать. - Счастливица! Аэлита смущенно улыбнулась, вспомнив свою лютую свекровь. - Придется вам здесь "хозяйствовать" в мировом, так сказать, масштабе. Хорошая хозяйка знает, что приятный вкус и запах содействуют лучшему усвоению приготовленного блюда. Вы привели своего пса? Любопытный эксперимент, впрочем, для милиции давнее прошлое. - Не только для милиции, Нина Ивановна. В саперных частях собак натаскивали на распознавание заложенных в землю мин. Тол имеет особый запах, которого не ощущает человек. - Человек способен различать до десяти тысяч запахов. К сожалению, надежно обоснованной теории запаха нет. Кое-что обещает теория "пробоя мембраны", но ее вернее отнести к области наших надежд, чем к подспорью в научной работе. - Я так мечтаю о научной работе! Честное слово! - Пока что для нас, химиков, обоняние человека считалось эталоном. Для идентификации ароматических композиций применяются хроматография и масс-спектрометр, ИК-спектроскопия и ЯМР - ядерный магнитный резонанс. Однако чувствительность этих методов к отдельным компонентам запаха иногда в несколько сотен раз меньше, чем наше с вами обоняние. - Вот видите! - обрадовалась Аэлита. - А у собаки чутье, говорят, чуть ли не в миллион раз острее, чем у человека. Неужели мой Бемс ничем вам не поможет? - Насчет миллиона не знаю, но Николай Алексеевич просил меня попробовать. Я не против. Кроме того, я вообще люблю собак. Но... имейте в виду, я не уверена, что это новшество будет всеми воспринято с восторгом. Аэлита не поняла тогда, что имела в виду руководительница лаборатории. При первом посещении института Бемсу предложили определить образец с пахучим компонентом в количестве, неуловимом для приборов. Аэлита волновалась, но Бемс испытание выдержал. Из четырех деревянных палочек, из которых одну поднесли к пахучему компоненту, он безошибочно вытаскивал именно эту палочку. Аэлита торжествовала. Окунева обещала продумать систему экспериментов, в которых в качестве одного из контрольных приборов мог бы участвовать Бемс. После очередного концерта, на который ее пригласил академик, Аэлита рассказывала ему о первых опытах. Он слушал внимательно, чуть улыбался и поощрительно кивал. Тогда-то он и предложил ей перейти на работу в лабораторию Окуневой. Аэлита сразу согласилась, зная, что советоваться с Юрием Сергеевичем бесполезно. Ведь при переходе в академический институт с завода Аэлита не только шла на меньший оклад - ее, не имеющую ученой степени, могли принять лишь на должность младшего научного сотрудника с окладом девяносто рублей в месяц вместо заводских ста тридцати, - но теряла еще и ежеквартальную премию. Нина Ивановна Окунева все отлично понимала. - Ничего, милочка. Главное, вы приобщаетесь к науке. - Я ни о чем другом не думаю. - Нет, думать надо, дорогая. Имейте это в виду. Думать о теме диссертации. Как вам нравится такая: "Распознавание запаха чувствительными приборами и сравнение их работы с реакцией на запах некоторых биологических систем"? - Прекрасно! Ведь под биологической системой можно разуметь и человека и собаку? Окунева кивнула. Так началась научная деятельность Аэлиты. Ей казалось, что она вырвалась из душного подземелья и дышит свежим воздухом. Бемсом пока не занимались. Аэлите требовалось освоить все применявшиеся в лаборатории методы. Наиболее совершенный из них, хроматографический, позволял определить содержание пахучего вещества в 10 в мину12 грамма. Метод, предложенный польским ученым, оказался очень интересным и красивым. Аэлита не слишком обоснованно подсчитывала, что ее Бемс, наверное, сможет определить количество пахучего вещества в 10-20 грамма. Это уже приближалось к нескольким молекулам вещества и на восемь порядков превышало возможности приборов. Если бы это было так! Все началось хорошо, но Аэлита решила, что теперь не имеет права на такое же внимание со стороны академика, каким пользовалась до перехода в институт. Руководитель института должен считаться с общественным мнением. В глазах Аэлиты Анисимов, как и для всех остальных сотрудников, стал директором института, академиком, непревзойденным научным стратегом, сидящим недосягаемо высоко на Олимпе. Николай Алексеевич, кажется, все понял и не докучал Аэлите своими предложениями. На исходе первого месяца работы новой сотрудницы Нина Ивановна разрешила наконец проводить опыты с Бемсом. Впрочем, может быть, потому, что сам академик, зайдя однажды в лабораторию, справился о собаке. Аэлита стояла на своем месте у вытяжного шкафа и боялась поднять глаза. И Аэлита привела Бемса. Смущенная и гордая, шла по широкому светлому коридору с очень высоким потолком и прекрасно видела, каким взглядом провожают их научные сотрудники: ласковыми, смеющимися, а порой удивленными и даже возмущенными. Бемс шел на коротком поводке и казался очень важным, словно понимал, какую ответственную миссию ему предстоит здесь выполнить. Но поработать с Бемсом в лаборатории удалось лишь четыре дня, потому что Нина Ивановна ушла в отпуск, а из отпуска вернулся ее заместитель Геннадий Александрович Ревич, "новоиспеченный" доктор наук, "остепенившийся" раньше Окуневой, слишком занятой общелабораторными делами и запустившей свою докторскую диссертацию. Изысканно одетый, в высшей степени опрятный лысеющий человек лет за пятьдесят, в очках с золотой оправой, с узким носом и тонкими губами. Войдя в первый раз в лабораторию и увидев Бемса, Ревич брезгливо поморщился. - Знакомьтесь, Геннадий Александрович. Наша новая младшая научная сотрудница Мелхова Алла Алексеевна. - Окунева почему-то постеснялась назвать Аэлиту настоящим именем. - А вот ее живой прибор, системы боксер, марки Бемс, прекрасно реагирует на исчезающие слабые запахи. - Очень рад, почтенная Алла Алексеевна, - расшаркался Геннадий Александрович. - Очевидно, научная лексика лаборатории обогатится теперь таким термином, как "Ко мне, Мухтар!". Надеюсь прочитать об этом в Докладах Академии наук СССР. - Не Мухтар, а Бемс, - робко поправила Аэлита. Геннадий Александрович смерил новенькую простушку ироническим взглядом. До нее даже не дошел его издевательский тон! С уходом Нины Ивановны все в лаборатории изменилось. Ревич под предлогом сохранения научных традиций отменил опыты с Бемсом, направил Аэлиту заниматься в библиотеку. - Надо понимать, что такое вступление в храм, - напутствовал он. - Достаточно того, что вас приняли сюда не на должность старшего лаборанта или инженера. Чтобы стать научным сотрудником, хотя бы и младшим, надо читать, читать и читать. К тому же у нас, Алла Алексеевна, нет возможности превращать лабораторию в собачью площадку. Нет плотников, чтобы соорудить забор, бум, лестницу и Будда его знает что еще. Да и загромоздят такие сооружения лабораторию, точным приборам места не останется. Увы, не коррелирует все это с современным уровнем науки, к которой, почтенная Алла Алексеевна, вам надо бы приобщиться. Вот и начинайте с библиотеки. - Геннадий Александрович, меня зовут Аэлитой. - Прелестно, прелестно! Но применительно к сцене, к эстраде, а не к лаборатории. Дозвольте уж вас называть так, как нашла нужным представить Нина Ивановна, заведующая лабораторией. Не будем уж без начальства менять порядки. Геннадий Александрович решил взять шефство над новенькой. - Вот вы, дорогая моя, - снисходительно говорил он, - должно быть, вообразили, что все дело в запахе. Нет! Наша лаборатория "вкуса и запаха"! На первом месте вкус! Запах только привлекает, а вкус, вкус - источник наслаждения! Человек создан для наслаждения. По крайней мере, большинство людей так полагает. Будем считать это однозначным, не так ли? - Может быть, - робко ответила Аэлита, которая чувствовала себя с Ревичем неуютно. Она смотрела, как поблескивают золотые очки Геннадия Александровича, какой белоснежный на нем воротничок, какой модный галстук, со вкусом подобранный к не менее модному костюму, совсем как у Юрия Сергеевича. Голос Геннадия Александровича приятно рокотал, чувствовалось, что он сам любуется им, наслаждается своей речью. - Поэтому сейчас ваша задача - вкус. Предстоит превзойти все до сих пор достигнутое лабораторией. Сам академик сообщил о предстоящем "пире знатоков"! Итак, вкус - вот ваша область у нас! Тем более что только вкус превращает женщину в парижанку! Я убедился в этом в Париже. - И он засмеялся, показывая золотые зубы. Глава вторая. ПИСЬМО Аэлита была переведена на работы, связанные со вкусом, и помощь Бемса временно отпала. Усердно занимаясь в библиотеке, она надеялась на возвращение Нины Ивановны, впутывать же в это дело Николая Алексеевича и думать не смела. И вдруг в библиотеку с необычайно многозначительным выражением лица вошел Геннадий Александрович. Склонившись к Аэлите, колючим шепотом сказал: - Вас просит зайти директор института академик Анисимов. Надеюсь, вы не приносили ему жалобы по поводу собаки? - Я никому ничего не говорила, - вся зардевшись, пролепетала Аэлита. - Честное слово! Почему-то она взволновалась, никак не могла собрать книги. Потом поправила свою высокую прическу и, превозмогая страх, отправилась к директору. Предстояло пройти лестницу, по которой шныряли молодые бородатые люди и девушки с распущенными волосами, Аэлите казалось, что все смотрят на нее. Вот и коридор дирекции. Она проходила здесь, когда в первый раз появилась с Бемсом. Тогда Николай Алексеевич сам провел ее вместе с собакой в лабораторию "вкуса и запаха". Дама-референт, которую Аэлита когда-то наивно приняла за секретаршу, встала навстречу. - Николай Алексеевич ждет вас. Аэлита робко открыла обитую кожей с орнаментом из желтых гвоздиков дверь. Николай Алексеевич сидел за столом, углубившись в чтение какой-то бумаги. Он поднял на нее глаза и... не улыбнулся, как ждала Аэлита. Академик встал, вышел из-за стола ей навстречу и сказал приветливо, но очень серьезно: - Садитесь, Аэлита. Я побеспокоил вас по вопросу, касающемуся нас обоих. Аэлита удивленно посмотрела на Николая Алексеевича. Нет, он не шутил. Директор усадил ее в мягкое кресло перед столом, сам сел на стул и подвинулся к креслу. "Значит, не о Бемсе будет разговор. Так о чем же? - подумала она. - Для приглашения в театр едва ли стоило вызывать к себе в кабинет да еще через заведующего лабораторией". Несколько секунд молчания показались Аэлите томительными. - Сегодня я ездил в Президиум Академии наук, и меня пригласил заглянуть к нему президент. Извинился, сказал, что не придает этому никакого значения, и передал полученное им письмо. Я хочу познакомить вас с ним. - С письмом? - еле слышно спросила Аэлита. - Да, только с письмом, пока не с президентом, - улыбнулся Николай Алексеевич. Он встал, прошел к столу и взял то самое письмо, которое, очевидно, просматривал, когда Аэлита входила. - Прочтите. Вслух не надо. Это не художественное произведение. Аэлита похолодела. Она узнала почерк мужа. Письмо было адресовано в Президиум Академии наук СССР. "Считаю своим долгом обратиться в высший орган советской науки с сигналом о недостойном поведении одного из действительных членов Академии, долженствующего служить примером высокой морали и образцом поведения нам, людям с высшим образованием, но забывшего о своем долге высоко нести звание советского ученого и члена нашей великой партии и распутным своим поведением разрушающего мою семью, семью рядового советского гражданина, счастье которого обеспечено Конституцией, хотя он и не обременен ни высокими научными званиями, ни академическими доходами. Я обращаю внимание Президиума Академии наук СССР на безнравственное поведение академика Анисимова Николая Алексеевича, соблазнившего, несмотря на сорокалетнюю почти разницу в возрасте, мою неопытную жену и принудившего ее уйти из дома, чтобы наслаждаться с ним противозаконным сожительством. Я маленький, но честный человек. У меня трехлетний сын, которого я не хочу лишать отца, ибо человек, годящийся ему в прадеды, не может быть адекватен отцу. Однако во имя воспитания полноценного члена коммунистического общества, думая прежде всего о нем, о моем сыне, я готов простить свою заблудшую, легкомысленную и обманутую жену, дабы она вернулась с сыном домой, если академик Анисимов найдет в себе порядочности не препятствовать этому. Инженер Ю. С. Мелхов, беспартийный". Аэлита лишилась дара слова. Она узнала почерк мужа, но не узнала его стиля, манеры выражаться. Он, образованный, умный, сейчас, словно намеренно, "писал под кого-то другого", мелкого, жалкого. Но не жалость вызывало это вычурное письмо, а лишь чувство гадливости. Глава третья. ХОЗЯЙКИ СТОЛА Зал института, где обычно проходили общие собрания, коллоквиумы, защиты диссертаций, а также просмотры кинофильмов, был пуст. Все кресла вынесли в коридор и поставили там в два ряда. Вместо них в зале появились два длинных лабораторных стола. Их накрыли белоснежными накрахмаленными скатертями, и приглашенные из одного из лучших московских ресторанов официанты в белых куртках под руководством лысенького суетливого метрдотеля расставляли тарелки, раскладывали ножи, вилки в необычайно большом числе для каждого прибора. Распоряжалась здесь хлопотливо-солидная Нина Ивановна Окунева, вернувшаяся из отпуска, заботливая и властная. Себе в помощницы она взяла Аэлиту, которая по ее настоянию явилась сегодня в институт в ярком платье, чем-то напоминавшем кимоно. Академик Анисимов вошел в зал, увидел Аэлиту в необычайном наряде и нахмурился. Аэлита вся сжалась в комочек, не зная, куда деться от смущения. - Не кажется ли вам... - строго начал академик, но при виде беспомощного взгляда Аэлиты отмяк и уже другим тоном продолжал, - что в Японии ваше имя переиначили бы, звали бы вас Аэри-тян? - Может быть, мне лучше переодеться, сменить прическу? Право? - робко спросила Аэлита. - И не подумайте! - по-хозяйски вмешалась Нина Ивановна. - Если кто-нибудь не отличит ее от японки, то пусть не отличит также и нашей искусственной пищи от настоящей. Имейте это в виду. - Считаете, не сразу разоблачат? - спросил Николай Алексеевич, думая и о предлагаемых блюдах, и о внешности Аэлиты. Нина Ивановна решительно ответила: - Не скорее, чем отличат наш жюльен от дичи. - Да, дичь!.. - вздохнул академик и добавил: - Да нет, я не против любого наряда. Тем более что самому-то мне нравится. Но ни Анисимов, ни Окунева не могли предположить, что вслед за этим произойдет. Еще звякали на столе приборы, когда в зал вошел, потирая с мороза руки, замминистра рыбной промышленности, бывший капитан дальнего плавания и директор плавучих рыбозаводов, моряк с обветренным лицом, изрезанным крупными морщинами. Замминистра сопровождал один из референтов, красивый, вылощенный молодой человек с безукоризненным пробором на голове. Специализировался на Японии, окончил институт восточных языков. При виде Аэлиты он решил блеснуть своими познаниями и обратился к ней по-японски. Анисимов с трудом сдержал улыбку, готовый превратить в шутку ошибку гостя. Велико же было изумление, когда Аэлита, преодолев застенчивость, вернее, скрыв ее за церемонной восточной вежливостью, ответила гостю на прекрасном японском языке - ведь Анисимов знал его! Референт пришел в восторг, видя, что вокруг заметили его эрудицию, и со светской развязностью заговорил с "иностранкой" на ее "родном" языке. Замминистра взял академика под локоть и отвел чуть в сторону: - Чем вызвано приглашение зарубежной гостьи, Николай Алексеевич? Не смутит ли она наших "испытателей"? Анисимов рассмеялся. - Чем рассмешил? - недовольно спросил замминистра. - Откройте. Других смешить стану. - Считайте, что первую загадку, которую подготовила наша хозяйка стола Нина Ивановна Окунева, вы не разгадали. - То есть как это? - нахмурился бывалый моряк и строго посмотрел на своего референта. Тот подскочил к нему. - С кем говорил? - спросил его начальник. - О, очаровательной Аэри-тян. Полагаю, со стажеркой из Японии. Договорился с ней о совершенствовании своего японского языка. - Совершенствовать вам его надо, - заметил Анисимов. - Произношение у вас прямо сказать вятское. Но найдется ли время у нашей научной сотрудницы Аэлиты Алексеевны Толстовцевой? - Она что? Не японка? - поразился референт. - И не марсианка, - улыбнулся Анисимов. - Русская, как мы с вами. - Один-ноль не в твою пользу, - заметил замминистра помощнику и обратился к академику: - Признаем первую ошибку. Но больше, надо думать, их не будет у наших знатоков. - И он многозначительно взглянул на вошедших гостей. Их было пятеро - три толстяка и два "донкихота" с длинными худыми лицами. Аэлита же, краснея от смущения, сбивчиво объясняла Анисимову, откуда знает японский язык. - Это все мой папа! Честное слово! Большой чудак! Не только имя мне такое дал, а еще и, заметив, что я на японку похожа, едва подросла, договорился со старой бухгалтершей нашего завода - из Японии она родом, - чтобы научила меня японскому языку. Представьте, воображал, что я когда-нибудь свершу подвиг, как Рихард Зорге. Дети быстро усваивают языки. Фузи-сан выучила меня не только родному языку, но и многому, что надлежит знать гейше. Вы простите, что тогда, в Терсколе, я ничего об этом не сказала. Помните "рюбрю"? Мне хотелось от вас услышать о Японии. Ведь я-то там никогда не была. Анисимов улыбался и думал, как бы ему лучше скрыть свой интерес к Аэлите, к ее судьбе, даже детству. - Хорошо, милая наша гейша, -: шутливо сказал Анисимов, - выполняйте свои общественные обязанности, коль скоро их так определили. И пошел навстречу замминистра мясной и молочной промышленности. Аэлита старалась изо всех сил. И не зря надеялась на нее Нина Ивановна - гостям казалось, что они находятся у гостеприимного хозяина на званом обеде или на приеме. Тем более что из-за желания референта из института восточных языков не ударить в грязь лицом за столом не переставала звучать непонятная почти всем иностранная речь. Глава четвертая. ПИР ЗНАТОКОВ Анисимов назвал Аэлиту Толстовцевой. Она действительно вернула себе фамилию отца. Вскоре после злополучного письма, переданного президентом Академии наук Анисимову, Аэлита, и не подумавшая возвратиться домой, получила через институт повестку в суд. Оказывается, Ю. С. Мелхов одной рукой отправлял письмо в академию с единственной целью нагадить Анисимову, а другой подал заявление в суд, стремясь возможно скорее оформить развод. И конечно, здесь не обошлось без влияния Клеопатры Петровны, она кричала, что не допустит, чтобы ее сын был обманутым мужем. Не обманутый, а прозревший, карающий муж! Вот каким должен выглядеть ее Юрочка! И на приеме у судьи, которая с участливой улыбкой привычно произносила слова примирения разводящимся супругам, Юрий Сергеевич объявил, что должен лишь узаконить действительное положение вещей. Бывшей семьи уже нет, место Аэлиты в его доме занято. Он будет честно выполнять судебное решение касательно сына Алеши, но не больше! Ибо с новой своей супругой хочет жить счастливо и иметь детей, ни на каких других не отвлекаясь. Потом, как полагается, был суд второй инстанции. И вот по институту академика Анисимова был издан приказ: считать младшую научную сотрудницу Мелхову Аэлиту Алексеевну Толстовцевой. Анисимов, беседуя с гостями, то и дело с улыбкой поглядывал на яркое пятно, мелькавшее то здесь, то там. Гости расселись по своим местам. - Это добрая весть, коль зовут тебя есть! - шутил тучный замминистра. Его взор манили разнообразные яства. На множестве блюд и тарелок - каждая со своим номером - лежали тонко нарезанные сочно-заманчивые ломтики балыка, семги, лососины. Расточала зовущий аромат и черная икра в хрустальных заиндевевших от холода баночках, с ней соперничала икра красная, отдельные икринки которой походили на светящиеся крупинки лесной ягоды костяники. Все эти баночки, вазочки, блюдечки выбирались намеренно малых размеров, чтобы больше их понадобилось. Нина Ивановна и ее помощница угощали всех, уговаривая взять то один, то другой лакомый кусочек. Гости не заставляли себя упрашивать. - Не напрасно я сегодня от завтрака отказался, - заметил замминистра мясной и молочной промышленности, завязывая на объемистой шее салфетку. Он походил на гиревика второго тяжелого веса, готового взять рекордный вес. Конечно, закуску полагалось запивать. И не только минеральной водой, Но дальний уголок стола, где восседали три толстяка и два "донкихота", отказался от всякого питья. Оказывается, продукт нельзя ни в чем растворять. Потом принесли паштеты и жульены. Они были так ароматны, что референт-рыбник признался в готовности изменить рыбному промыслу. Затем официанты предлагали гостям то консоме, то украинский борщ, то бульон с пирожками, то русские щи. Гостям приходилось пробовать по две-три ложки каждого предложенного блюда, отмечая в специальных карточках одну из пяти цифр, - оценка по пятибалльной системе. Эти карточки раздавала каждому Азлита и тут же отбирала их, чтобы отправить в вычислительный центр, где ЭВМ подобьет итоги испытания. Следующие блюда-загадки были так же обильны и разнообразны. Гостям предлагались разные сорта рыбы: и стерлядь, и осетрина, и форель, но по условию все в разделанном виде - без костей, чтобы по внешнему виду нельзя было отличить искусственной пищи от настоящей. После рыбы пошло жаркое во всех видах: ароматное, сочное, тающее во рту. Тут был и шашлык, и бастурма, и английский бифштекс с кровью и бефстроганов с картофелем-пай - тоненькими стружечками, поджаренными в масле, антрекоты, филе, ростбифы... И опять приходилось брать всего понемногу, чтобы отметить в протянутых Аэри-тян карточках. - Слыхал про Тантала, - сказал моряк. - Тот с голоду и жажды мучился. Но, чтобы голодные муки испытывать, когда ешь, да не доедаешь - такого еще не случалось!.. Гости смеялись. Но профессионалы-дегустаторы, три толстяка и два "донкихота", не позволяли себе даже улыбнуться. Они священнодействовали. Беря на кончик ножа испытуемое лакомство, они подносили его к губам, прикасались к пробе кончиком языка, причмокивали, иные закатывали глаза или прищуривались, словно нужно было целиться из лука в цель. Карточки заполняли особенно тщательно. Каждый ставил свою фамилию, хорошо известную в соответствующих кругах. На другой стороне стола становилось все шумнее. Туда громко требовали хозяек стола, за них поднимали тосты. Подвыпивший Ревич пристроился рядом с Ниной Ивановной и произнес довольно странный тост: - Предлагаю тост за тех, кто в мере. Ибо мера лежит в основе науки, техники, торговли и поведения людей. Так поднимем же наши мерки. Виват! Аэри-тян! Пир приближался к концу. На столе появились фрукты, и академик Анисимов объявил, что карточек заполнять больше не надо. - Фрукты настоящие. И останутся настоящими на все будущие времена. Их имитировать нет никакой нужды. Яблоки и апельсины, груши и вишни будут разводить в огромных садах, которые покроют ныне по-иному используемые пространства. И не успели "испытатели" полакомиться всласть фруктами, как Нина Ивановна солидно объявила, что сообщит присутствующим результаты "испытания", итоги, подведенные электронно-вычислительной машиной. Шум в зале стих. Окунева возвестила, что искусственные продукты во всех случаях все знатоки поставили в числе лучших блюд, которыми угощали присутствующих. Только двум естественным блюдам "удалось втиснуться" в лучшие - бастурме, приготовленной в одной из знаменитых московских шашлычных, и лососине, не имевшей на столе "искусственного конкурента". Академик Анисимов сказал в заключение: - Прошу извинить нас за некоторую долю шутки в сегодняшнем испытании. Ученые, как известно, любят шутить. Но наша шутка символична. Под маской выступали вовсе не хозяйки нашего стола, которых мы благодарим за хлопоты и радушие, а сами блюда. Вам надлежало угадать, что кроется под такой маской. Однако цель, нашего сегодняшнего испытания отнюдь не шуточная. Мы хотели показать, что наша продукция, если подходить к ней без предвзятости, может оказаться полезной народу. Я далек от мысли, что инерцию вкуса и мышления можно преодолеть сразу. Химия постепенно завоевывает свое место в обществе. Пусть некоторые дамы справедливо сетуют на капрон, он недостаточно пропускает воздух, в нем устают ноги. Однако капрон, нейлон и прочие искусственные ткани все-таки завоевали мир, миллиарды людей одеваются в искусственные одежды, которые должны совершенствоваться. Очередь за продуктами питания. Химия уже вошла в фармацевтическую промышленность, да и в пищевую тоже. Вспомните всякие конфитюры, желе да и многое другое. Химия - друг людей. А больные, которым нечего выбирать? В силу своей болезни или перенесенной операции они какое-то время не могут принимать пищу. Химики приходят им на помощь. Организму, собственно говоря, нужны не просто белки, чей вкус и запах вы здесь оценивали, а аминокислоты, которые из этих белков после их расщепления внутри организма он для себя выделит. Так вот, полный набор аминокислот мы можем вводить больному прямо в кровь, минуя пищеварительный аппарат, чью роль выполнят наши лабораторные установки. Мы достаточно широко применяем уже такую диету и радуемся, что она многим больным сохранила жизнь. Находясь в самом тяжелом состоянии, они даже не теряли в весе. Однако химики не предлагают человечеству перейти на питательные пилюли. В этом нет необходимости. Да и пилюли эти весили бы около восьмидесяти граммов. Довольно увесистые. Мы хотим, чтобы человечество с помощью химии обеспечивало себя полноценными белками, которым придан привычный для пищи вид, как это было сделано на нашем шутливо названном "пире знатоков", чтобы искусственная пища обладала приятным вкусом и возбуждающим аппетит ароматом. Задача науки решить все эти вопросы. Вам же судить о тех первых шагах, которые мы пытались сделать в этом направлении, стремясь не заменить сельское хозяйство (это было бы нонсенсом!), а лишь прийти ему на помощь при неблагоприятной погоде. Цель же наша - помочь человечеству победить голод на Земле, Это может быть. Это должно быть. Это будет! Замминистра рыбной промышленности подошел к Анисимову и крепко пожал ему руку. - Слово моряка! Боюсь, что вы отобьете охоту у моих рыбаков заниматься своим промыслом, коль скоро жареных рыб будете получать в колбах. Я ручался, что ошибки больше не будет. Думаю, что не ошибусь, если пообещаю вам всячески содействовать распространению вашей искусственной пищи. Замминистра мясной и молочной промышленности тоже подошел к академику. - Буду рад видеть вас в нашем министерстве, хотя вы стараетесь сделать его ненужным. Впрочем, без молока вы все-таки не обходитесь. - Конечно, и без масла тоже! Создание искусственных жиров - дело предстоящих наших работ, - ответил академик. Референты тоже жали руку академику, а подходя к хозяйкам стола, Нине Ивановне Окуневой и очаровательной Азри-тян, прикладывались к ручкам. Словом, все остались довольны. Нина Ивановна обняла Аэлиту и расцеловала: - Имей в виду, ты была выше всяких похвал! - Нет! Среди дегустаторов не хватало кое-кого! - заплетающимся языком вставил Ревич. - Кого это? - удивилась Окунева. - Собаки несравненной нашей Аэлиты. Официанты убирали посуду. Глава пятая. ИГРА В МЯЧ Аэлита впервые принимала Николая Алексеевича у себя дома, вернее, на квартире уехавших друзей. Это был ее день рождения, и Николай Алексеевич, оказывается, помнил об этом и сам попросил разрешения навестить ее. В эту субботу ясли работали, и родители при желании могли привозить туда детей. Аэлита обычно этим не пользовалась, но сейчас, сама не зная почему, отвезла Алешу, вернулась и с непонятным волнением стала прибирать чужую квартиру, где никак не могла почувствовать себя дома. Все здесь казалось чужим, неуютным, холодным. Но хоть не чувствовалось удушья семейки Мелховых! Совсем в другой обстановке хотелось бы принять Николая Алексеевича, который все больше казался Аэлите человеком замечательным. И он, как и пообещал, приехал к обеду. Никого больше Аэлита не ждала. Бемс, помня Анисимова по институту, бросился к нему на грудь как к давнему другу. Аэлите пришлось унять бурную радость пса. Пока Николай Алексеевич раздевался в передней, Аэлита стояла в дверях, смущенная тем, что зачем-то надела свое лучшее платье, такое же яркое, как на "пире знатоков". Она немало потрудилась над высокой прической "марумаге", но обошлась без косметики. И все же, вероятно, от смущения или волнения, щеки ее так пылали, что гость это заметил. - Вы прекрасно выглядите, Аэлита, - сказал он, целуя ей руку. - Ну что вы, Николай Алексеевич! - потупилась Аэлита. - Я сегодня состарилась еще на один год. Честное слово! - Пришел поздравить вас с этим. Но все равно вам меня не догнать, - усмехнулся Анисимов. - А мне и не надо догонять! - выпалила Аэлита. - Человеку не столько лет, сколько значится в паспорте, а сколько другим кажется. Анисимов почему-то вздохнул: - Какой-то мудрец сказал, что беда не в том, что мы стареем, а в том, что остаемся молодыми. Аэлита задумалась, над скрытым смыслом этих слов. Он, вероятно, имеет в виду конфликт между возрастом и неостывшими желаниями, стремлениями. Конечно, он молод душой и уж, во всяком случае, в этом отношении моложе Юрия Сергеевича Мелхова, хотя и сед и прожил долгую жизнь. Аэлита повела Николая Алексеевича в комнату, заметив, что в руке он несет сверток. - Вот приготовил ко дню вашего рождения, - сказал Анисимов, принимаясь его развертывать. - Три поэта - три портрета. Аэлита рассматривала искусную чеканку на меди. - Это вы сами? - удивилась она. - Увлечение молодости! Ради вас вспомнил. Вы меня многое заставляете вспоминать. - Ну что вы, Николай Алексеевич! Но как похож Александр Сергеевич! А что это за подпись? - На каждом портрете по две строчки. Тоже для вас написал. Хотел выразить в них свое представление о поэтах. Не знаю, как получилось. Во всяком случае, кратко. Аэлита громко прочитала первую надпись: - Лицей. Друг-няня. Сказки. Кружки. Певец зари. Царь. Выстрел. - Пушкин. Действительно кратко! Но и ясно. Всего несколько слов. А ведь какая жизнь отражена. Право-право! - Должно быть, чем ярче человек, тем проще о нем надо сказать. Аэлита взяла в руки второй портрет! Плетень. Березки. Сени. Любовь и грусть. - Есенин. Удивительно! - только и сказала она. - А это что? - Она не успела развернуть третий пакет. - Я прочту на память начало строчек. Может быть, догадаетесь: Вводил в мир маяком стих Владимир... - Мая-ков-ский! - воскликнула Аэлита. - Он, конечно, он! Честное слово! В его поэзии, как и в фамилии, - огонь маяка! Теперь помогите мне развесить портреты. Хотя я тут и временная жиличка, но без ваших портретов уже не могу! И она засуетилась в поисках молотка и гвоздей. Наконец отыскала и с победным видом принесла. Когда все портреты были развешаны по стенам, Аэлита сказала: - Вот теперь вы выдали себя с головой, Николай Алексеевич! - Вы так думаете? - Я знала только несколько ваших строчек: афоризмы в форме каламбура. Помните, "колесо заколесило"? - Еще бы! - Теперь я знаю, что вы пишете стихи. И никогда, никогда мне их не читали. - Так ведь однокоренные рифмы допускаю. И только для себя. - Это еще важнее, если для себя. Пообещайте, что прочитаете. - Попозже, если позволите. Я ведь только на музыку писал. - На музыку? - Да. На классиков. - А у Маши, в квартире которой я обретаюсь, прекрасная коллекция пластинок. Право-право!.. - Нет ли этюда Скрябина Э 1 из второго сочинения? - Наверное, есть. У нее все есть. На Север с собой не взяла. Пока Аэлита разыскивала пластинку и налаживала стереопроигрыватель, Анисимов сидел, углубленный в свои мысли. А пес Бемс доверчиво прилег рядом, привалившись к его ноге. Тотчас захрапев, он олицетворял собой покой и уют. Анисимов находился под впечатлением "игры в мяч", как он мысленно называл свои недавние посещения министерств и беседы с теми самыми людьми, которые отведали искусственных яств на "пире знатоков". Сначала он попал к бывалому моряку, который только еще обживал свой просторный, отделанный дубом кабинет. Референт, знавший японский язык, присутствовал при беседе с академиком. Речь шла о производстве черной и красной икры для населения. - Я понимаю, Николай Алексеевич. Икра ваша действительно морем отдает, рыбой. Это вроде бы и наше дело. Я вот даже о цене думал, какую на банках поставить. Посудите сами, ежели ее продавать в магазинах по вашей пустяковой себестоимости, никто же ее покупать не станет. Подумают, дрянь сбывают. Нет! Цену надо поставить сопоставимую с настоящей икрой. Тогда она пойдет. - Это уж ваше дело, - заметил Анисимов. - Наука тут ни при чем. - Это все верно. Было бы нашим делом, кабы не одно обстоятельство. Рыбное-то изделие на поверку, как тут мне подсказали, оказывается вовсе не рыбным. Нет, нет, я понимаю, что это искусственный продукт. Но я о ведомственной принадлежности. Что у вас идет на производство икры? Вы ее не из воздуха делаете, как мечтал Тимирязев, а из казеина. - Верно. На первых порах из казеина. Но по своим качествам, которые отмечены экспертами, это "казеиновое изделие" не хуже дефицитной икры. - Вот-вот! Правильно сказали - "казеиновое изделие". - Федор Семенович имеет в виду, что казеин получается из молока, - вставил прилизанный референт, - а молоко к нам, к рыбной промышленности, никакого отношения не имеет. - Да, пока что китов доить мы не научились, - рассмеялся замминистра, - но когда-нибудь научимся. И тогда из китового молока будете делать вашу искусственную осетровую икру. По рукам? - Я не вполне понял вас. Киты нам не требуются. - Ясно, что не требуются. Но вот у меня появилась мысль. Хочется ведь с вами в ногу идти. Киты чем питаются? Мелочью всякой, планктоном, рачками крохотными. Все это ведь - белки. Так? - Конечно, белки. - Так вот. Этих белков мы вам наловить сколько угодно можем. Стряпайте нам из них хоть икру, хоть севрюгу. Вот тогда у нас с вами дело завяжется, а пока... - А пока Федор Семенович имеет в виду, что ваша продукция из казеина имеет прямое отношение к Министерству мясной и молочной промышленности, - вставил референт. - Понятно, - буркнул Анисимов, - хотя вы и не по-японски мне это разъяснили. - Ну какой же тут японский разговор! - воскликнул замминистра. - Мы всей душой за новое, но поймите и нас. Каждый занимается своим делом. Кто рыбой, кто молоком. А вашим белковым резервом на случай непогодных влияний Министерство сельского хозяйства заинтересуется. Очень был рад повидать вас, Николай Алексеевич. Как поживает ваша японочка? - Благодарю. Определяет, чем это пахнет. - Рыбой, рыбой! Честное слово, только рыбой! - говорил, улыбаясь, былой моряк, провожая ученого гостя, покидавшего министерство отнюдь не в лучшем расположении духа. В Министерстве мясной и молочной промышленности академика тотчас принял его недавний гость, замминистра, тот самый, который походил на штангиста второго тяжелого веса. - Он направил вас к нам? - возмутился толстяк. - Это просто ни в какие ворота не лезет! При чем тут исходный материал? Эдак придется пересматривать любую подчиненность. Скажем, радиопромышленность передать цветной металлургии. Ведь в транзисторах медные проволочки используются. Вы простите меня, Николай Алексеевич. Хотите послушаться делового совета? Поручите вашим лабораториям подумай о замене казеина в искусственной пище рыбным белком. Белок ведь, как вы говорили, в чистом виде вкуса не имеет и ни коровой, ни рыбой не пахнет. Если бы это не называлось "икра", я с радостью поручил бы нашим молочным заводам изготовлять вашу икру, но так... помилуйте! - он развел руками. - Нас же засмеют. Нет! Я просто удивляюсь Федору Семеновичу. Я ему позвоню, постыжу его. Очень рад встрече с вами, Николай Алексеевич. Как поживает ваша японочка? - Определяет, что чем пахнет. - Ах вот как! Ну что ж, это тоже научное занятие. Так я непременно позвоню в рыбную. Производство искусственной икры, да и всей прочей синтетической пищи надо налаживать. Вот когда придете с бараниной, милости просим. - Он уже почтительно стоял перед академиком. Чем же все это было, раздраженно думал Анисимов, как не игрой в мяч? Его перебрасывали через ведомственную сетку, чтобы он ни в коем случае не упал на площадку заинтересованного министерства. Вернее сказать, незаинтересованного министерства, зло заключил Анисимов. В Министерство сельского хозяйства он не поехал. Чего доброго, еще за узурпатора сочтут. Глава шестая. ПАМЯТЬ СЕРДЦА Аэлита нашла нужную пластинку: - О чем вы думали, Николай Алексеевич? У вас было такое выразительное лицо. - Об Эдисоне, о великом изобретателе Эдисоне. - Почему об Эдисоне? - Помните, я приводил вам его слова: изобрести - это только два процента дела. Остальные девяносто восемь - реализация изобретения, доведение его до потребителя. Аэлита сразу догадалась, о чем идет речь. - Они не хотят налаживать производство? - Сопротивляются. Не желают начинать новое дело. Инерция - наш лютый враг. Было время, когда комитет по изобретениям признавал, что лишь одна треть самых важных изобретений реализуется, а остальные лежат. - Как же так лежат? - Лежат, пока, как говорят сердитые критики, не приедут к нам из-за границы, там реализованные. А все оттого, что в самой основе производства и его старого планирования был заложен корень сопротивления новому. - Корень зла? - Представляете себе налаженное производство какого-нибудь изделия, освоенный технологический процесс? Ведь вы на заводе работали, знаете. - Еще бы! - Для выполнения плана мобилизованы все усилия коллектива, добивающегося премий, победы в соревновании. И вдруг появляется новая задача. Кто-то что-то изобрел, придумал "всем на беду". Надо ломать привычное, осваивать незнакомое, которое не сразу пойдет. Сорвется план, исчезнут премии. Кому же охота? Сами подумайте. Нонсенс! - Но ведь это бездумно, близоруко! Честное слово! - возмутилась Аэлита. - Близоруким удобнее рассматривать рубашку, которая ближе к телу. - Но почему так было? А теперь? - К этому приводил волюнтаризм непродуманного планирования, от которого ныне отказались. Решение передавать часть ожидаемой от новшества экономии в виде премии коллективу завода переломило былое отношение к новшествам. Производственники теперь в них заинтересованы. - А у нас? Как же у нас? Как заинтересовать заводы? Может быть, предложить "мясникам" нашу баранину? - Вот мне и посоветовали с нею прийти. - Вот видите! Она у нас замечательная. - Придем, придем. Лишь бы не разделили к тому времени министерство на два - где молоко и где мясо! - Нет! Я уверена, что мы восторжествуем. Право-право! - Это хорошо, что вы сказали "мы". Вы "настоящий парень", как говорят американцы. Таким парням и придется выполнять решение, которое, несомненно, будет принято вверху о создании "белкового резерва" в помощь сельскому хозяйству. Никто свертывать сельское хозяйство не собирается, но подстраховать его на случай предельных погодных трудностей стоит. - Тогда позвольте одному из этих парней поставить пластинку. Аэлита, стараясь скрыть смущение, бросилась к проигрывателю. - Ах да! Я и забыл, что пообещал вам. Очень люблю этот этюд. Помните, мы с вами однажды слушали его в концерте, кажется, в Октябрьском зале или, может быть, в Малом зале консерватории. - Нет, в зале имени Чайковского. - Я знаю, что Скрябин не оставил после себя вокального наследства. И мне однажды захотелось написать слова, которые можно было бы спеть, Знаете, как поют третий этюд Шопена или "Грезы любви" Листа? - Конечно, знаю. - Вот я и написал. Только не судите строго. Пока что этого никто еще не пел. - Если бы я умела петь! - непроизвольно воскликнула Аэлита. - В вас и так все поет. Включайте музыку, я прочитаю вам, что написал там под настроение. Заиграла музыка. Память сердца - злая память. Миражами душу манит, В даль минувшую зовет Под вечный лед, Забвенья лед... Так звучали прочитанные Николаем Алексеевичем под музыку Скрябина стихи. А заканчивались они словами: В сердце ночь, в душе темно... Но ты со мной, всегда со мной!.. Музыка кончилась. - Вот видите, - после долгого молчания сказала Аэлита. - Она всегда с вами... Всегда... - И отвернулась. - Милая девочка, - начал Николай Алексеевич и осторожно коснулся плеча Аэлиты. - Я отражал настроение композитора, как его понимал, а вовсе не исповедовался. - Нет, нет! Я поняла. Это "память сердца"! Я преклоняюсь... - Жаль, что не угодил вам, милая Аэлита, да еще в день вашего рождения. Никогда ведь никому не читал стихов, а тут вдруг... - И он махнул рукой. - Важно не то, что написано, а кем написано. В этом главное! Право-право! И они посмотрели друг другу в глаза. - Что же я сижу? Ведь к обеду приглашала! Я, честное слово, старалась приготовить для вас маленький "пир знатоков"! Я обожаю готовить! Во мне пропадает кулинар! - Смотрите, припомню! Аэлита упорхнула на кухню, где украдкой вытерла глаза. Глава седьмая. НА БЕРЕГАХ РЕЙНА Могучий Рейн, воспетый Гейне. Широкий, спокойно-мрачный, с тяжелыми водяными морщинами, словно вздутыми глубинной скрытой силой. Теперь уже не плывет по нему завороженный песней рыбак в челне, а шумят, гудят, бурлят пароходы, буксиры, баржи, катера... даже мчатся водные лыжники. Вечернее солнце протянуло по воде прерывистую золотистую дорожку. По обе ее стороны встают мыльно-пенные гребни волн и расплываются радужные нефтяные пятна. Дорога ведет по берегу мимо маленьких городков. Готическая архитектура, острые черепичные крыши, аккуратные бюргерские домики, чистые мостовые, отмытые со стиральным порошком, ухоженные витрины магазинчиков - старательная копия столичных, - и безжалостно подстриженные, выстроенные по ранжиру деревья... Так вот он какой, Рейн! И где-то здесь скала Лорелеи!.. Зачем, зачем завлекла сюда эта рейнская русалка волжского богатыря!.. Где он? Что он? Аэлита наклонялась вперед, словно могла прибавить этим скорости мчавшему ее "мерседесу". Все произошло так неожиданно. Еще не разгорелась над Рейном вечерняя заря, на фоне которой Лорелея расчесывала золотым гребнем золотые кудри, а Аэлита уже здесь. Еще утром она ничего не подозревала: отвела Алешу в ясли, пошла, как всегда, на работу. Но едва встала у своего вытяжного шкафа, как появился Геннадий Александрович Ревич, сверкнул золотом зубом и сказал, что ее вызывает в партком Нина Ивановна. Окунева принимала там дела у бывшего секретаря парткома. Аэлита подумала о каком-нибудь поручении - Окунева продолжала заведовать лабораторией, - но Нина Ивановна сразу ошеломила ее: - Николай Алексеевич при смерти. Надо выходить его. Лежит в одном из рейнских городков. Имей в виду, только тебе, Аэлита, можно лететь к нему. - Мне? - поразилась Аэлита. - Но что с ним? Что? - Тяжелое состояние. Угрожающее. Неизвестная болезнь, как сказано в телеграмме. Поразила некоторых участников симпозиума, на который он хотел захватить и тебя с собой, да я помешала. - Вы? - Да, родная, я. Так нужно было. - И она отвернулась. Не хотела Нина Ивановна передавать Аэлите разговор с профессором Ревичем, который незадолго до отъезда академика сказал с усмешкой: - Конечно, Зевсу все доступно: и лебедем стать ради победы над Ледой, и золотым дождем разлиться ради другой дамы. Но он, как гипотетически можно допустить, не знал русской поговорки, что в Тулу не ездят со своим самоваром. - С каким самоваром? - нахмурилась Окунева. Ревич показал свои золотые зубы - загадочно улыбнулся: - Чтобы похитить красавицу Европу, громовержец превратился в быка, не остановился даже перед тем, чтобы стать "рогатым"... Но однозначно можно утверждать, что на Рейн он не отправился бы с домашней Лорелеей. - Что вы такое говорите, Геннадий Александрович? - Нехорошие слухи ползут, Нина Ивановна. Ну зачем нашему Зевсу брать с собой в заграничную командировку пастушку со склонов Олимпа? Зачем? У нее же ребенок, собака и все такое прочее. Неужели не нашлось человека с ученой степенью, который мог бы пригодиться на симпозиуме, хоть и меньше напоминает поэтическую сирену. - Хорошо. Я отговорю Николая Алексеевича, - пообещала Нина Ивановна, сразу оценив ситуацию. И отговорила. Аэлита решительно ничего об этом не знала. Два месяца назад, заполняя анкеты, она и не подозревала, что они понадобились отделу кадров для оформления ее заграничной командировки, о которой и мечтать не смела. Не знала она и того, что в последние дни перед отъездом Николай Алексеевич внял совету нового секретаря парткома Окуневой и оставил Аэлиту в Москве, никого не взяв с собой на симпозиум. И вот пригодились оформленные документы, заграничный паспорт на имя Аэлиты Толстовцевой. - Черная "Волга" академика у подъезда. Самолет до Франкфурта-на-Майне через час. Там тебя будет ждать машина от симпозиума. Дороги в ФРГ хорошие. Вечером увидишь его, - отрывисто говорила Нина Ивановна, выдавая свое волнение. - Да. Я готова. Но... как же Алеша? - Об Алеше и даже о Бемсе не беспокойся. Давай ключи от квартиры. Все беру на себя. С Бемсом мы давние друзья, а с Алешей подружимся - у меня свои внуки есть. Тебе - одно: выходить Николая Алексеевича. Имей в виду, на это все наши надежды. Никто, кроме тебя, отправиться туда не может. Марки немецкие не забудь взять. Заедешь по пути. В банке тебя ждут. - Я бегу. Халат только сниму. - Вот паспорт твой. Бери! Да скорей!.. И Аэлита, так и не сняв халат, едва набросив на него пальто, перелетела через всю Европу на реактивном лайнере, чуть даже выиграв во времени на его скорости, после полудня пересела на присланный за нею "мерседес" и мчится теперь по берегу Рейна. Замелькали узкие в три этажа домики, плотно примыкавшие один к другому, площадь ратуши, фонтан, чей-то памятник... И "мерседес" остановился перед современным стеклобетонным зданием. Госпиталь! Аэлиту встречали люди в медицинских халатах. Сразу заговорили по-немецки, а она знала всего лишь несколько фраз и стояла в растерянности. И вдруг увидела среди врачей одного с резко отличающимся от европейцев чертами лица. Он тоже пристально рассматривал Аэлиту, потом подошел и представился: - Иесуке Танага, стажер. - Вы японец? - по-японски спросила Аэлита. - О! Неужели вижу соотечественницу! - обрадовался стажер. - Я и в мыслях не мог этого допустить, извините, хотя первое впечатление было именно таким. - Нет. Я не японка, но рада говорить на вашем родном языке. Что с академиком Анисимовым? Расскажите мне и, если можно, проводите меня к нему. - Все очень серьезно, молодая госпожа. Следуйте за мной. Очень серьезно и загадочно. Положительные эмоции, которые, надеюсь, вызовет у него ваше появление, весьма желательны. Аэлита шла с японцем по светлому коридору. Встречались медицинские сестры со сложными белыми сооружениями на головах. Они пытливо смотрели на Аэлиту и стажера, быть может, замечая их внешнее сходство. Кого-то катили на носилках с колесиками. Японец ввел Аэлиту в просторную палату. Много света. Все белое. Цветы. Высокий потолок. По стенам какие-то провода, и трубы, очевидно с кислородом, подведены к трем кроватям. Аэлита в ужасе посмотрела на одного из больных и едва узнала Николая Алексеевича. Во всяком случае, двое других незнакомы: лысый и седой старик и полный бородатый человек средних лет. Все с закрытыми глазами. Без сознания или спят? Аэлита осторожно села на стульчик в ногах Анисимова, закутанного одеялом под самый подбородок, непривычно небритого. Черты лица его обострились и стали более обычного напоминать иконописный лик, потемневший от времени. В коридоре японец успел сказать Аэлите, что неизвестная болезнь поразила более десяти участников симпозиума, но никто из жителей городка не пострадал. Ведется расследование, проверяется пища в отеле, где происходил симпозиум. - Есть смертельные исходы? - в тревоге спросила Аэлита. - К сожалению, молодая госпожа. Два профессора умерли: бразилец и шотландец. И трое в тяжелейшем состоянии. Все они в особой палате, куда мы идем: немецкий инженер и два академика - французский и ваш. - Как же он? Как? - Будем надеяться на его могучее сложение. Если не считать француза господина Саломака, то оба других - тяжеловесы, я полагаю, в прошлом спортсмены. Однако неужели вы никогда не были в Японии, извините? Как вы позволите называть вас? - Аэри-тян. Японский язык напоминает мне счастливые дни моего детства. Но Японии я не видела. - Я был бы рад открыть вам свою дверь, отодвинуть ширму и усадить на циновки. Аэлита кивнула. Они входили в особую палату. Японец пообещал, что поедет сейчас сам в лабораторию, где проверяют продукты несчастливого, по его словам, обеда ученых. Николай Алексеевич открыл глаза, увидел Аэлиту. Зрачки его расширились. Он попытался приподняться, но Аэлита бросилась к нему, мягко прижала его голову к подушке и спрятала свое лицо у него на груди. Он высвободил руку из-под одеяла, погладил ее волосы, пахнущие чем-то нежным, свежим... Двое других больных приоткрыли глаза. - Николай Алексеевич, родной, что же это вы! Я все, все сделаю, чтобы поднять вас на ноги! - Гадкое это занятие, - слабым голосом отозвался Анисимов. - Уж больно дурно здесь пахнет. Аэлита поняла, что Николай Алексеевич хотел бы шутить, но говорит, по существу, вполне серьезно, очевидно, стесняясь проявлений своей болезни. У него был озабоченно-виноватый вид. - О, добрая фея! - грассируя, сказал на русском языке французский ученый. - Простите, господин академик, - обернулась к нему Аэлита. - Я не знала, что вы говорите по-русски. - С русскими дружба в концлагере. А потом ваш дед. - Увы, Мишель, - вмешался Анисимов. - Это не внучка, а лишь моя ученица. - Все равно, зависть, мой друг! Мои ученики не доехали из Парижа, который ближе Москвы. - Если позволите, господин академик, я постараюсь заменить их. Стану ухаживать и за вами... И за вами, - обернулась она к третьему больному, бородатому немцу. И повторила кое-как последнюю фразу по-немецки. - О, данке шен, данке шен, фрейлейн! - отозвался тот. - Мне очень надо подняться, чтобы разбить кое-какие медные химические лбы! Анисимов перевел Аэлите слова немца, но смысл их все равно не дошел до нее сейчас. Поняла, но много позднее. Аэлита вступила в свои новые обязанности. Приходили сестры, давали лекарства: антибиотики, антибиотики! Аэлита знакомилась с предписаниями врачей и процедурами, за которыми взялась следить. Глава восьмая. СЛЕЗЫ ЛОРЕЛЕИ С внеочередным обходом пришел сам профессор Шварценберг. Неизвестная болезнь уже была названа его именем. Он был очень важен, толстый, с тремя подбородками, бифокальными очками и снисходительным взглядом больших печальных глаз. Слова профессора были непререкаемы и принимались многочисленной свитой как откровение. - Антибиотики, антибиотики и антибиотики! - безапелляционно заключил свой осмотр профессор. - Мы задавим этого микроба, сделаем для него стерильную пустыню. Аэлита почтительно смотрела на важного медика, а тот ее не заметил. В сопровождении молчаливой свиты медицинское светило удалилось. Поздно вечером пришел Иесуке Танага и вызвал Аэлиту в коридор: - Почтенная Аэри-тян, извините. У нас в Японии с особой подозрительностью относятся к рыбе, составляющей немалую долю нашего рациона. На рынках ее проверяют радиометрами. Но здесь радиометров мало. Не так давно Рейн считался мертвой рекой, отравленной сбросовыми водами ближних заводов. Потом взялись за очистку и наконец провозгласили Рейн вновь чистой и населенной рекой. В ней снова стали ловить рыбу, но... Никто не думал о том, что в числе пойманных рыб могут оказаться такие, которые обрели от своих предков, живших в отравленной воде, новые наследственные признаки, небезопасные для человека. Нужен очень тонкий химический анализ. Я воспользовался расположением персонала химических лабораторий тех фирм, которые прежде сбрасывали в реку свои отходы. Результаты проведенных анализов кушанья, поданного в роковой обед нашим пациентам, настораживают. - Как я вам благодарна, Иесуке-сан! Возможно, вы опишете теперь такую скрытую опасность, как наследственность отравленных организмов. И это будет не болезнью Шварценберга, а синдромом Танаги. Если вам понадобится провести какой-нибудь химический опыт здесь, в больнице, располагайте мной. Я химик, пусть другой специальности, но... помогу. - О, прекрасно, Аэри-тян! Именно это, извините, я и хотел проделать. Надо знать, как бороться с неизвестным синдромом "отравления по наследству". Но профессор Шварценберг категорически отвергает версию отравления, видя в ней нападки на свою страну. Он убежден, что виной всему скончавшийся бразильский профессор, завезший из джунглей Амазонки неизвестный микроб. - Так вот почему прописывают антибиотики! Хотят сделать для микроба в организме человека пустыню. - Я молодой врач, Аэри-тян, извините, но я искренне опасаюсь этой стерильной пустыни. Ведь в стерильной среде кишечного тракта легко развестись опасным грибкам, таким, как кандида. - Кандида? - воскликнула удивленная Аэлита. - Да, кандида альбиканс, или кандида тропике. Надо проверить. Аэлиту потрясло, что кандида может угрожать жизни Николая Алексеевича, который связывал с ее использованием дальнейшую судьбу человечества. Но больных продолжали лечить согласно предписаниям Шварценберга. Аэлита теперь отлично понимала, что антибиотики могут уничтожить микрофлору кишечного тракта, в том числе и тех микробов, которые не дают развестись грибкам типа дрожжей кандиды, всегда находящимся в организме человека. И Аэлита решилась. Когда появился заботливый японец, беспокоящийся о своих подопечных больных, Аэлита попросила его выйти в коридор. - Иесуке-сан, - начала она, - меня очень тревожит продолжающееся лечение антибиотиками. - Меня тоже, молодая госпожа, как я вам уже говорил. - Не могли бы вы уговорить профессора Шварценберга отказаться от этого метода лечения? - Что вы, Аэри-тян! Господин профессор и слушать меня не хочет. Только вчера я напоминал ему о возможном перенасыщении больных антибиотиками, но он упорно стоит на своем и даже намекнул мне, что срок моей стажировки может быть сокращен. Нетерпимо, чтобы гость страны, борющейся с загрязнением среды обитания, компрометировал своими выводами эти усилия. - Но я должна спасти господина Анисимова, даже если совершу преступление. - Я не хотел бы видеть вас на скамье подсудимых. - Тогда вы должны помочь мне, Иесуке-сан. - Если бы я мог заменить молодую госпожу в качестве подсудимого, я не задумался бы... - Но вас не отдадут под суд, если вы скажете сестре, что антибиотики нашему академику из-за его состояния следует давать в виде пилюль, а не инъекциями. Тем более что каждая из них вызывает у него нежелательную реакцию. - Молодая госпожа изобретательна. Но такое желание, очевидно, связано с каким-то принятым решением? - Я не хочу связывать вас с моими поступками. Замените инъекции пилюлями, больше ничего я не прошу. - Я боюсь высказать свои подозрения, извините, но готов вам помочь. Любые инъекции на правах лечащего врача я заменю. - А пилюли академику буду давать я. - Или не будете их давать? - пытливо спросил японец. - Зачем вам знать и принимать на себя ответственность? И антибиотики начали скапливаться в тумбочке Анисимова. Аэлита скрупулезно выполняла все предписанные больному процедуры, но антибиотики он больше не получал. Вместо них, как бы в виде добавления к ним, доктор Танага прописал ему нистатин, предназначенный для борьбы с возможными дрожжевыми грибками кандиды в сочетании с японскими лекарствами. Этот комплекс стали получать и остальные больные. - Как же могут проявиться грибки кандиды в ходе болезни? - спросила Аэлита японца, когда он в очередной раз навестил больных. - В том-то и дело, молодая госпожа, что особых симптомов не наблюдается. Происходит обострение таких проявлений, как пневмония, энтерит, словом, усиливаются симптомы легочных и желудочно-кишечных заболеваний. Хотя молодые люди говорили по-японски, француз понял латинское слово "кандида". - Что я слышу! - по-французски воскликнул он. - Николя! Вспомните парижские фонари и двух подвыпивших молодых ученых! Кандида! Мы пили в честь кандиды шампанское! А теперь, если я верно догадался, кандида проникла в нас, чтобы поживиться нами, как вы тогда пригрозили. - Полно, Мишель. Моя ученица говорила о возможном нашем отравлении рыбой. - Судьба платит мне за то, что я не остался верен принципу "и никого не ем", как хотел в подпитии. Съеденная рыба мстит бедному Саломаку. О, великий Гейне! Не колдующей песней опасен теперь воспетый тобою Рейн, а отравленными водами, преступно сбрасываемыми в него. Его воду давно уже не пьют. И Лорелея твоя уже не поет, а плачет, и плачет слезами горючими и ядовитыми. Настолько ядовитыми, что рыбы в реке стали отравой. Нас погубили слезы Лорелеи, господа! Так прозвучала последняя речь пылкого француза, сохранившего до старости былой задор. Кандида, когда-то сожравшая шоссе, как он установил в своей лаборатории, сжирала теперь его внутренности. Саломак уже не отзывался на обращения Аэлиты, только смотрел на нее грустными глазами и шевелил бескровными губами. Аэлита поняла, что Саломак просит поцеловать его. И она выполнила его желание. Японец на свой страх и риск готов был отменить антибиотики всем больным, но оказалось уже слишком поздно. Более молодой организм бородатого немца, инженера Вальтера Шульца, выдержал, а старый французский академик слабел с каждой минутой. Он лежал тихо, казалось бы, деликатно, стараясь никого не потревожить. Медицинская сестра пришла для очередного укола, но делать его не стала. Аэлита обрадовалась, подумала, что опасные антибиотики наконец отменены и для француза, но сестра