ает человека человеком. Вот чему не могли научить ребенка дикие звери... и не умеют научить нерадивые родители. В огромном числе случаев они не в состоянии привить ребенку и кодекс высшей морали. История знает различные кодексы морали, служившие нуждам правящих классов. И характерно, что в былые времена часто эти кодексы (например, кодекс рыцарской чести наряду с представлением о собственном родовом превосходстве) внушались ребенку-аристократу в закрытых учебных заведениях, в монастырях или кадетских корпусах. Дети вырастали там не слишком образованными, но воспитанными в нужном для правящей аристократии духе. Родители видели детей лишь во время каникул. То же самое предлагает и мой корреспондент. Очень может быть, что школы грядущего будут воспитывать своих питомцев, взяв их из семей, ибо там не всегда могут так квалифицированно сформировать человека, как это окажется под силу подлинным специалистам этого дела. И так это просто и убедительно прозвучало у академика, что буквально потрясло меня. Так неужели же я, всего себя отдававший техническим идеям, занимался чем-то второстепенным, а моя Мария, воспитавшая сына и дочь, делала нечто куда более значительное? Я не успел сразу всего этого проанализировать, но я согласился с Анисимовым, согласился! Я признал вопросы науки и техники второстепенными по сравнению с задачами формирования самосознания человека! Но, может быть, и здесь найдется для меня поле деятельности? Может быть, возможно найти такое излучение, которое будет способствовать усвоению подрастающим человеком всех нравственных устоев, которые прежде (без особого успеха!) поддерживались в людях прошлого "страхом божьим"? Словом, есть над чем подумать. Идеи возникают и развиваются, когда в них нуждается человечество. А оно нуждается сейчас во всеобщей высокой нравственности. - В нашем Городе Надежды мы создадим Школы жизни и труда, - решительно сказал академик, - чтобы не только жить так, как будут жить люди грядущего, но и воспитывать новое поколение подобно тому, как, вероятно, будут делать они". Глава третья ГУМАНОИД "К академику однажды пришел какой-то профессор, и они долго беседовали. Мы с инженерами вышли отдохнуть в коридор, а пес Бемс вертелся у нас под ногами, требуя, чтобы его чесали за ухом, гладили по спине. Открылась дверь кабинета. Академик провожал гостя: - Прошу вас действовать, Геннадий Александрович. И пусть в институте привыкают, что обязанности директора отныне исполняет профессор Ревич. Что-то толкнуло меня. Далекие воспоминания. Геннадий Ревич? Полно! Просто совпадение. С академиком прощался элегантно одетый человек, держащий себя с достоинством, с выправкой, как у военного. Лысеющая голова, золотые очки и золотые зубы, обнажавшиеся при улыбке. Нелепая мысль пронзила меня. Генка Ревич, лейтенантик из штаба партизанского отряда! Веселый человек. Не может быть! А профессор Ревич уставился на меня: - Простите, боюсь, что это не однозначно, но... вы чрезвычайно напоминаете одного из моих соратников. Тем более что ваша внешность, я бы сказал, поддается идентификации. - Напоминаю кого-то? Может быть, партизана? - спросил я, пытливо вглядываясь в глаза за золотыми очками. - Алеха! - крикнул профессор, раскрывая объятия. - Генка! - радостно ответил я. Мы обнялись. - Представьте себе, Николай Алексеевич! Это мой фронтовой друг, вместе партизанили. Алеха Толстовцев! Как он здесь оказался? Седой стал, чертяка! А помнишь, как оружие брали у фашистов? А помнишь?.. И он хлопал меня по спине, обнимал, тискал, беспричинно смеялся и даже говорил по-простецки, не по-научному. - Проходите, проходите в кабинет, - предложил академик. - Вам ведь есть о чем поговорить. Еще бы! У каждого прошла долгая жизнь. Мы сидели с Генкой и наперебой рассказывали друг другу о прожитом. Он заставил меня перечислять все, что я изобрел, и не то хмурился, не то улыбался. Иногда качал головой: - Поразительно! Поразительно! Сколько в тебе зарядов, говоря партизанским языком. Каков твой творческий потенциал, переводя на язык науки! Неповторимая индивидуальность! Ты должен отдать должное моей проницательности. Я и тогда угадывал в тебе нечто особенное. Сколько ты там напридумывал! Один перцовый пистолет из бумажного фунтика чего стоит! А теперь, говоришь, около шестидесяти авторских свидетельств? И в самых разных областях от ветроэнергетики до кибернетики! Да ты, брат, адекватен самому Леонардо да Винчи! Когда-нибудь станут разбираться, кто ты такой на самом деле, как сейчас толкуют о великом Леонардо, который, как известно, был подкидышем. Мне было неловко. Хорошо, что мы хоть одни в комнате. Я не знал, что он имеет в виду, говоря о Леонардо да Винчи, равнять с которым меня просто смешно. Но он и не думал смеяться, обуреваемый вздорной гипотезой, принесшей мне столько горечи!.. А ему? Несколько минут общего внимания? Мне пришлось ненадолго слетать на Урал по старым делам. Вернулся прямо на квартиру академика. Мария встретила меня сама не своя. Мы заперлись, как она пожелала, в отведенной нам комнате, и я услышал невероятное: - Алеша! Я ничему не поверила. И дед Ваум не поверил бы. А он мудрый был, однако. - О чем ты, Машенька? - Будто ты не человек вовсе. А какой-то гуманоид. Худо! Я слышал, конечно, россказни про летающие тарелки и о маленьких человечках, выходивших из них, гуманоидах, якобы прилетевших от другой звезды, чтобы исследовать нашу планету. - Пришел в перерыв. Все собрались вокруг. И я была. А он говорит, будто сам видел над партизанским лесом огненный диск. - Самолет наш сбитый мог он видеть, больше ничего! - Не самолет, говорит, а диск с куполом вверху, с окошечками. - С иллюминаторами? - Да. Так сказал. И что из этого ненашенского корабля будто спрыгнул чужой житель, гуманоид. Какой такой? - Это значит "человекоподобный". На человека походит. - На человека походит, - повторила она упавшим голосом. - Спрыгнул, чтобы жить среди людей, детей завести. - И она заплакала. Я не знал, что делать, как утешить ее, как доказать, что я человек, а не чужезвездное животное, лишь похожее на человека? За всю нашу жизнь, не всегда легкую, впервые я видел, чтобы она так плакала. - Но ведь ты же не поверила, - говорил я ей, поглаживая ее вздрагивающие плечи. Она замотала головой и всхлипнула: - Помнишь, удивлялась, что ты все знаешь? Зачем учиться надо? - А гуманоиду, думаешь, не надо? - неосторожно сказал я. - Какой гуманоид? Почему гуманоид? - возмутилась она и снова заплакала. - Я с ним сам поговорю, - пообещал я. - Заставлю отказаться от своих слов. - Слово не олень, арканом не поймаешь. - Он откажется от своей гипотезы, потому что она ни на чем не основана. Я сейчас же потребую у него по телефону свидания. Мария утерла слезы: - А инженеры? Чертить будут? - Они поймут, что все это неумная шутка. Мария сквозь слезы улыбнулась. А я кипел от негодования. По телефону женский голос ответил мне, что профессор Ревич занят, готовится к свиданию с академиком Анисимовым. - С Анисимовым? Это мне и надо! - воскликнул я, удивив секретаршу. Ревич действительно приехал к академику, который задержался в Совете Министров. Я встретил Ревича и решительно провел его в кабинет академика, словно он уполномочил меня на это... Но я был так взбешен, что плохо отдавал себе отчет в своих действиях. - А, Алеха! - расплылся он в златозубой улыбке. - Когда неофашистам зададим перца? - Кажется, я задам перца тебе, - пообещал я. - В чем дело? - недоуменно поднял он брови, уселся на диван и закинул ногу на ногу. Я поместился на стуле напротив: - Как ты мог, Геннадий, говорить обо мне черт знает что? - Алеха, прости, но это мое убеждение. Согласись, что ученый вправе высказывать научные гипотезы. Мы с тобой здесь одни. Давай начистоту. - О какой чистоте тут можно говорить, если ты грязнишь меня, подрывая мой авторитет? Ревич замахал руками: - Ни боже мой! Не подрывал! Никак не подрывал, а умножил твой авторитет, возвысил тебя до уровня неведомого пришельца, призванного поднять нашу культуру и технологию. - Какой пришелец? Прыжок с парашютом с горящего самолета - это что? Инопланетное вторжение? - Тише, тише. Сопоставим факты. Самолета никто не видел. Над лесом промелькнуло огненное тело. Согласен? Кое-кто утверждал, что над огнем возвышалась кабина с иллюминаторами. - Это и была кабина убитого пилота. А турель моя в хвосте была. - Знаю, знаю твою версию. Но придется тебе примириться с тем, что ты раскрыт. Ничего предосудительного в твоей инопланетной миссии нет. Но люди теперь вправе рассчитывать на твое посредничество в установлении связи со сверхцивилизацией. И я горжусь, что дружил с одним из ее представителей, к каким кое-кто относит и великого Леонардо. Я молчал. Гнев лишил меня дара речи. Ревич по-нному истолковал мое молчание и продолжал, упиваясь собственной логикой: - А как все тонко было разыграно! Человек как человек! Только уменьшенные пропорции. А после войны оказался не помнящим родства. - Потерять из-за фашистов всех близких - это не помнить родства? - с горечью воскликнул я. - Тихо, тихо! Пиано-пианиссимо! Конечно, это неадекватно, но... удобно для прикрытия твоего инкогнито. Люди должны были принять тебя за своего. Широко поставленный научный эксперимент! Преклоняюсь перед вашей цивилизацией. Жениться на землянке и доказать, что ты можешь иметь от нее детей - это тоже запланированные этапы эксперимента. А твой фейерверк изобретений - это ваш щедрый дар нашей отсталой технологии, которая, быть может, вызывает у вас там - не знаю где - жалость или сочувствие. Да, сочувствие, потому что вы гуманны. Это я уяснил, размышляя над твоей жизнью. Не подумай, что я повредил тебе как руководителю проекта Ветроцентрали. Наоборот! Проектанты будут задыхаться от счастья, что выполняют чужепланетную, проверенную близ Альфы Центавра идею. Слово "гуманоид" они будут произносить с придыханием, преисполненные не только уважения, но и поклонения. - Довольно, - оборвал я Генку Ревича. - Ты всегда был болтуном и останешься таким в любой научной мантии. Ты глуп, Генка, как многие подозревали в отряде. И не поумнел... - Нет, почему же? Мои коллеги воздают мне должное. Даже твоя собственная дочь, работой которой я руковожу. Кстати, она мне всегда казалась неземной. Теперь я понимаю почему. - Так как же она могла появиться на свет, если ее отец другого генетического происхождения? - в бешенстве закричал я. - Почему ни одна искусственно осемененная самка гориллы не дала потомства от человека? Почему? - Стоп, стоп! Если это научная дискуссия, то позвольте ответить вам, заодно развив свою гипотезу. Почему? Да потому, что человек и обезьяна генетически не родственны! А вот мы с вами, пришельцами с Альфа Центавра или Тау Кита, мы с вами родня, одного генетического корня! Очевидно, в незапамятные времена твои предки - которые были и моими! - прилетели на Землю и остались на ней, дав начало человечеству, которое, увы, забыло, откуда оно родом! Они, а не дарвиновские обезьяны с отсутствующим промежуточным звеном дали начало нашему человечеству! А вы, на своей Альфе Центавра или 62-й Лебедя, более цивилизованные, чем мы, одичавшие потомки космических колонистов, заинтересовались, что стало теперь с их родичами, порожденными былыми космическими переселенцами. Вот почему у тебя дети от земной женщины! Вот почему ты неотличим от человека, если не считать такого второстепенного фактора, как несколько меньшие пропорции. - Ты балаболка под научной маской. И если не я, то другие твои коллеги тебе это еще докажут. - Нет, сперва докажи мне, что ты - человек. - Что требуется для этого? Разбить твои золотые очки, вышибить твои золотые зубы? Это убедит тебя? - Тебе никогда не сделать этого, ибо гуманоид гуманен и не способен решать спор насилием. Недаром ты фашиста перцем угощал, а не пулей. Теперь-то понятно. Объяснение однозначно. Мы не заметили, как в оставленных открытыми дверях появились академик Анисимов и моя Аэль. Изумленные, они, может быть, уже давно слушали нашу перепалку. Ревич увидел их и изменился в лице, расплылся в улыбке и, обращаясь к Николаю Алексеевичу, произнес: - Надеюсь, академик простит мой чисто научный эксперимент. Это была шутка, Аэлита Алексеевна, научная шутка. Ведь вы сами участвовали в подобных мероприятиях. Помните "пир знатоков"? Мне хотелось показать, как рождаются научные сенсации, которыми потом оболванивают людей. Многого, ах, многого можно добиться научной логикой, каковой пользовались почтенные и непочтенные софисты. Я заканчиваю представление. Финита ля комедия! И я приношу искренние извинения как всем своим слушателям, так и тебе, Алексей Николаевич, бесценный мой человек и фронтовой друг. Аэль то бледнела, то краснела. Я старался взять себя в руки. Мне было очень тяжело разочароваться в старом друге. И я заставил себя многое понять в нем. Он изменился? Да, конечно, изменился, приобрел новые черты, стремления, но... Клянусь, где-то внутри он все-таки остался знакомым мне Генкой. Мне потом удалось еще раз поговорить с ним по душам. - Зачем ты затеял этот балаган? - спросил я его. - Слушай, Алеха! Ты был далек от таких проблем, которыми нам, ученым, заниматься считалось "неприличным". Я имею в виду НЛО, неопознанные летающие объекты, попросту летающие тарелки. Все мы, ученые, отмахивались от них, а они существуют, понимаешь, Алеха, существуют. Я сам исследовал загадочное биофизическое поле, которое остается на месте их посадки. Кварцевый излучатель и морской хронометр с гарантированной ошибкой в 0,01 секунды в сутки на месте зафиксированной свидетелями посадки отстают за сутки на две секунды! Неслыханно для таких точных приборов! Отмечено излучение. Наконец, зафиксированы контакты, якобы имевшие место у людей с гуманоидами, похожими, черт возьми, на тебя! Дело дошло до того, что в 1978 году вопрос рассматривался на Генеральной Ассамблее ООН о возможной попытке вторжения инопланетян на Землю. Эта версия не была отвергнута на Высшем международном форуме. Всем странам, членам ООН, было предложено вести наблюдение своими национальными средствами и ставить ООН в известность о результатах. Понимаешь, Алеха! Это "неприлично" для почтенного ученого, но я всерьез допустил, что открою в тебе гуманоида, и старался "взять тебя на пушку", прости, говоря нашим старым "партизанским языком", потом пришлось спустить все на тормозах. Допускаю, что я ошибся, ты не раскололся, но... пойми и меня. Разве не должен был я устроить тебе такое испытание? А вдруг ты оказался бы гуманоидом? - Вот была бы тебе слава, - усмехнулся я. - Жаль, не вышло, - обезоруживающе пожал плечами Ревич. - А все-таки я верю в инопланетный разум. И всякий истинный ученый должен быть начеку и не сбрасывать со счета возможности инопланетного контакта. Не все инопланетяне могут оказаться такими славными парнями, как ты, Алеха! Я-то тебя видел в деле в Беловежской Пуще. Ну прости. Пришлось укрыться за щит "ортодоксальности", иначе не пробьешь себе пути. Вот так, друг. Я старался понять бывшего Генку, ныне профессора. Неужели профессорское звание так обязывает?" Глава четвертая ЛЕДЯНОЙ РИФ "И вот я снова среди льдов, как когда-то в дни своей юности в Карском море. Здесь в Южном Ледовитом океане они такие же плывущие навстречу заснеженные степи. Развеялись тучи, и в лучах низкого солнца засверкало разбитое штормом поле. Развалившееся, все в промоинах, оно уже не напоминало белую степь, а шевелилось, тяжело дышало и даже рычало. Мы со Спартаком и Остапом наблюдали, как отколовшиеся льдины подкрадывались к нашему лесовозу и ныряли под киль. Потом, словно задохнувшись, ошалело выскакивали на гребень волны в полынье, оставленной шедшим впереди ледоколом "Ильич". По ней, как по проложенной реке, один за другим плыли корабли строительной армады ООН. Несколько десятков. Они растянулись от горизонта до горизонта, находясь на безопасном расстоянии один от другого. Но вскоре и поле, и полынья, напоминавшая проспект, и шедшие по ней корабли строительной армады исчезли в налетевшем снежном заряде. Как мне все это знакомо! Ребятам же - в новинку. Тщетно пытались они разглядеть в снежной сетке нагромождения льдов, не то торосы, не то надводные части коварных айсбергов. - Как бы мордой о причал не чокнуться, - опасливо заметил Остап. Корабль наш словно повис в снежной мути. Метель никак не кончалась. И будто раньше времени опустилась на нас полярная ночь, погрузив в серую темноту. Жуткий вой сирены пронзил летящую мглу. Казалось, какое-то чудовище взревело диким голосом от боли и в предсмертной ярости тряхнуло корабль. Палуба "Титана" накренилась. Мы со Спартаком ухватились друг за друга. Остап вцепился в реллинги. Мимо нас прокувыркалось ведро, потом, сам собой разматываясь, укатился сорвавшийся со щита круг пожарного рукава. Зыбкая во время качки палуба сейчас как бы заклинилась, став покатой. Пробежал, скользя по обледенелым доскам, худосочный Педро из какой-то латиноамериканской страны (Эквадора, Боливии или Парагвая), он истошно орал: - Святая дева, спаси нас. Разве можно плыть на "Титане"? У него судьба "Титаника"! - Заткнись, - кричал ему вдогонку его приятель Мигуэль. - Твои ребятишки получат страховку и хоть раз в жизни обожрутся. Ребята мои поняли лишь слово "Титаник" и сделали правильный вывод, что "Титан", как и "Титаник", налетел на айсберг. А ведь этот голландский лесовоз, зафрахтованный для экспедиции ООН, был гружен моими трубами для ветростанций, бесценными роторами. Они должны дать энергию Антарктиде, и без них там ничего нельзя начать строить. Мы грузили их со Спартаком и Остапом в ленинградском порту. Так гибла надежда на Город Надежды. Выла сирена, в летящей сетке метались тени. Косые лучи прожектора выхватывали то выпученные глаза, то разинутые рты. Как легко люди теряют человеческий облик. Пробежавшие латиноамериканцы затеяли у шлюпки драку с неграми из Кейптауна, и только Мбимба, гордый африканец, исполненный спокойного достоинства, пытался разнять их. Сцепившиеся люди покатились к переборкам, где и застряли, стараясь ударить друг друга. - А руки все ищут работу, - с горькой иронией произнес Мбимба, как бы извиняясь за происходящее и намекая, почему все они оказались здесь. Мы с ребятами поспешили к капитану. И нашли норвежца с неизменно торчащей в зубах трубкой. Это был сухопарый моряк со шкиперской бородкой, провалившимися щеками и ледяными глазами. Он докладывал в микрофон, поднесенный ему трясущимся от страха радистом в распахнутом кителе: - К сожалению, командор, продержаться на плаву не сможем. Ваши трубы потянут на дно не хуже якорей. Нам бы плоты и шлюпки спустить. Что? Высылаете вертолет? Сесть ему некуда, разве что веревочная лестница... Я представил себе академика Анисимова на капитанском мостике "Ильича". Снег, наверное, запорошил его отрастающую бородку, которая делала его еще более похожим на былинного Добрыню Никитича. Но сейчас его богатырский подвиг, совершенный в ООН, где он добился решения создать под ледяным куполом Антарктиды Город-лабораторию - модель грядущего, мог оказаться напрасным. Природа встала у него на пути, топя наши трубы. Айсберг вынырнул из мглы пугающе близко. Он загородил собой пробитую ледоколом полынью. И корабль врезался в него. И тут снежную сетку раздернуло. Вдали появились остальные корабли флотилии ООН. С ледокола "Ильич" взмыл вертолет. Паника у нас на лесовозе могла бы утихнуть. Корабль не погружался в воду, не менял положения. Но покатая палуба страшила, напоминая о близком конце. Несколько шлюпок удалось спустить на воду, и к веревочным трапам, крича и ругаясь, рвалась толпа. Невозмутимый капитан Нордстрем, попыхивая трубкой, неторопливо стал спускаться с капитанского мостика. Я нагнал его. - Как грузы? - по-английски спросил я его. Пригодились мне мои занятия английским, который я изучал вместе с Аэль, когда она освоила японский. Капитан раздраженно обернулся, но, узнав меня, ответил насколько мог вежливо: - Прошу прощения, сэр. По морскому уставу: люди прежде грузов. - Какова опасность? - постарался уточнить я как можно более спокойно, хотя понимал, что дело плохо. Норвежец буркнул: - С вашего позволения, сэр, мы сели... на ледяной риф. - Можно осмотреть повреждение? - Иду туда. И если вас не утомит... Мы спустились в кормовой трюм. Обдало сыростью и запахло рыбой, как в тральщике, на котором мне привелось побывать еще в Арктике. Электрические лампочки тускло отражались в мутной воде, наполовину скрывавшей огромные, уложенные штабелями трубы. Потом, не поднимаясь наверх, по ставшему сейчас крутым соединительному коридору прошли мимо затихшего машинного отделения. Под ногами по железным рифленым плитам струился ручеек. Было скользко. В носовом трюме мокрые трубы образовали завал, преградивший нам путь. Впереди в электрическом свете поблескивала зеленоватая ледяная глыба. Подводный выступ айсберга, протаранив судно, вдвинулся в трюм, разбросал штабеля. К счастью, он закрыл собой пробоину, подобно кинжалу, оставленному в ране. Но вода все же проникала между льдом и рваными краями пробитого отверстия. Идти стало совсем скользко и трудно. Я бы не пробрался дальше, если бы не помощь Спартака. Остановились перед пробоиной. Она ужасала. А наш Остап глубокомысленно изрек: - Сама льдина проткнула, сама заделала. И не было в его словах никакой рисовки. Просто таков был парень. Норвежец не понял его, но пришел к тому же выводу. Он обернулся к сопровождавшему нас помощнику, худому и длинному моряку: - Дать малый вперед. И так держать, чтобы не сползти с ледяного бивня. - Есть, сэр, - отозвался моряк и исчез. - Кэптен, - возможно более спокойно и твердо обратился я к капитану, - результат экспедиции зависит от этих труб. Без них остальным судам нечего делать в Антарктиде. Капитан по-бычьи наклонил голову и тупо уставился на меня, будто впервые увидел. - Трубы надо выгрузить на айсберг. Все до единой, - посоветовал я. Моряк выпустил в меня клуб дыма и презрительно произнес: - Нет портальных кранов, сэр. Мы не в доках, с вашего позволения. - К нам летят вертолеты. Они и станут кранами. Норвежец словно подавился дымом: - Если вы согласитесь, сэр, я послал бы за врачом. Я пропустил мимо ушей его учтивую грубость: - Лучше за третьим штурманом. Он отвечает за грузы. - Здесь не только трубы, если вы припомните. Кроме труб, еще и части зданий, в которых установили бы ваши трубы. - Выгружать надо трубы, только трубы и все трубы, - настаивал я. - Куда, сэр? В море? - Нет. На подвернувшийся нам остров. - Остров? - поразился капитан. - Да. Ледяной остров. Чем айсберг не остров? Имеет достаточную для размещения труб поверхность и не тонет. - Ах, айсберг! - понял наконец капитан и наморщил лоб. Должно быть, привык капитан находить острова на географических картах, а не сталкиваться с ними, плавающими в открытом океане. - Есть, сэр, - буркнул он и отправился отдавать приказания. Вместе с ребятами поднялись мы следом за ним на крутую палубу. Лесовоз слегка содрогался. Винты работали, надвигая его на ледяной бивень, как назвал выступ айсберга капитан. Судно словно цеплялось за врага, поразившего его. Зазвучала разноязычная команда. Матросы оставили шлюпки и бросились к крышкам трюмных люков. Загрохотали судовые лебедки. К величайшему изумлению сидящих в шлюпках людей, лесовоз готовился к разгрузке. Остап, завладев рупором, кричал на смеси всех известных и неизвестных ему языков: - Айсберг!.. Джаб!.. Работа!.. Арбейте!.. Принимайте на ледяной горе труба. Аллее! О'кэй! Сакраменто! Доннер веттер! Чертова перечница! Думаю, что он не смог бы объяснить, в чем смысл последнего ругательства. Впрочем, как и предыдущих". Глава пятая НА АЙСБЕРГЕ "Я перебрался на айсберг в одной из шлюпок вместе с латиноамериканцами и негром Мбимба. Склон айсберга напомнил мне покатую палубу лесовоза. Волны набегали на него, слизывая снег. Мокрый лед был скользким. Шлюпку вытащили на снег, и его сразу затоптали. Мигуэль и Педро стали махать снятыми с себя куртками, сигналя вертолету с первой партией труб, что готовы к их приему. С вертолета заметили, и скоро первый штабель труб повис над нашими головами. К кромке льда приставали другие шлюпки. К гибнущему кораблю подлетел еще один вертолет. И, пока первый опускал на айсберг свой груз, второй вытаскивал очередной штабель из трюма. Люди, недавно паниковавшие на тонущем корабле, теперь, чувствуя твердую почву под ногами, забыли о пронизывающем ветре, освобождали трубы от цепей, укладывали на снег и махали пилоту вертолета, крича на разных языках: "Вира!", "Майна!", "Даун!", "Ап!", "Унтер!", "Хох!" Меня очень беспокоил ветер и крутая сторона айсберга, я настаивал, чтобы трубы клали вдоль ската. Но с этими людьми трудно было сладить. Они не признавали в столь невзрачной фигуре, как я, начальство и отмахивались от меня. Я слышал, как латиноамериканцы обменялись репликами, не подозревая, что я понимаю их. - Ох уж эти боссы! - проворчал Мигуэль. - Не попался нам этот в Централь-парке. С ним бы мы справились. Не знаю, что он имел в виду. Педро резко оборвал его, опасливо глядя в мою сторону. - А что мне! - отозвался Мигуэль. - У нас свобода слова. И все равно нас должны кормить, пока не доставят обратно. Никаких домов не будет! Тю-тю! Хлюп-хлюп! Нет крыш над головой. - А дома под крышей нас с тобой никто кормить не станет, - напомнил Педро. - Да услышит меня пресвятая дева! Грохот рухнувшего от резкого порыва ветра штабеля труб, положенных не так, как я требовал, заглушил голоса. Трубы будто нехотя покатились по склону. Снег замедлял движение, но ветер вражьей силой гнал их к воде. Люди, отозвавшись на мой зов, бросились к трубам. А злобное, грохочущее железо, словно взбесившись, готово было сокрушить все на своем пути. Но в нас проснулась злость против них, как у рыбаков, когда пойманные рыбы стремятся улизнуть в воду. Не было здесь ни ломов, ни клиньев, ни другого инструмента. Нечего было вбить в лед или поставить на пути ожившего металла. И тут случилось, казалось бы, невероятное. Щуплый, с виду трусливый Педро обогнал катящуюся трубу и бросился под нее. Притом не плашмя, а встав на четвереньки, чтобы через него трудно было перекатиться. Не раз приходилось мне убеждаться, что хорошее пробуждается в людях в критическую минуту. Труба придавила человека, казалось, расплющила его или вдавила в снег. Педро истошно кричал. Мы с Мигуэлем и Мбимбой бросились к нему. Негры из Кейптауна, недавно дравшиеся с ним на палубе, вытащили его и отнесли подальше. Труба остановилась, другие трубы налетели на нее, громоздясь огромной кучей "хвороста", где каждую "хворостинку" вдвоем не обнимешь. Я склонился над пострадавшим: - Крепитесь, сеньор! Я сообщу командору о вашем подвиге и отправлю вас на вертолете в лазарет ледокола. Будете там как дома. - Дома? О пресвятая Мария! Дома жена с ребятишками. Как вы думаете, сеньор, ей передали аванс? А за мое увечье она получит что-нибудь? - Полно. У вас только ушиб, - утешил я его. - А ребятишки ваши, уж конечно, теперь сыты. - Смотрите, смотрите! - послышалось со всех сторон. Летающий кран нес очередную партию труб. Казалось бы, теперь в этом уже ничего особенного не было, но все же груз был необычен, потому что на обоих концах штабеля, свесив ноги в обледенелых на ветру ботинках сидели два человека. Я обрадовался, узнав Спартака с Остапом. Значит, в трюмах уже не осталось больше труб. Ребята спрыгнули ко мне на снег и обернулись к лесовозу "Титан". Он словно ожил, воспрянул. Освободившись от части груза, судно слегка всплыло и снялось с "ледяного рифа", о котором говорил капитан Нордстрем. Сам он стоял на капитанском мостике, по морской традиции намереваясь покинуть гибнущее судно последним. Какое-то время "Титан" перестал походить на тонущий корабль. Корма его без тяжелых труб всплыла, выровнялась. Но ледяной бивень, проткнувший корпус судна, очевидно, выдвинулся, и в пробоину хлынула вода. Но пока что корабль еще гордо стоял на плаву, словно намереваясь "развести пары" и отправиться в кругосветное плавание. Дальше все произошло как-то сразу. Если в начале катастрофы нос корабля, вползшего на подводную часть айсберга, был задран, то теперь из-за пробоины он стал погружаться быстрее кормы. К кораблю подлетел вертолет и сбросил веревочную лестницу. Нам с айсберга было видно, как человеческая фигурка стала взбираться по ней с капитанского мостика. Но капитан Нордстрем не спешил скрыться в кабине вертолета, а раскачивался над своим кораблем, словно прощаясь с ним. Еще несколько минут - и корма голландского лесовоза ушла под воду, обнажив на миг винты с намотавшимися на один из них водорослями. Вода забурлила, завертелась, вскипела пузырями. Потом затихла, и волны равнодушно прокатились над недавней воронкой. Пенные их гривы зачеркнули все здесь происшедшее. Вертолет понес вцепившегося в веревочную лестницу капитана к ледяной горе. Сверху он, наверное, видел чернеющие на снегу, зачем-то спасенные трубы. Может быть, наш айсберг показался ему обитаемым островком с человеческими фигурками на льду? Нордстрем, быстро перебирая планки лестницы, забрался в кабину вертолета. Остап, с восхищением наблюдавший за ним, произнес: - А ведь трубку-то, стиляга, так и не выпустил из зубов! Мастак, видать, по вантам лазить! - Вот бы в школах для аттестата зрелости ввести обязательное плаванье ребят на парусных кораблях! Как ты думаешь? - обратился ко мне Спартак. Думаю, что он прав. Что-то в этом роде нужно для ребят. Иначе в подобных условиях сдадут..." Глава шестая ДОЧЬ ДРУГА "На айсберге, где продувало ветром со всех сторон, привелось мне впервые за время экспедиции увидеть ее, которую я знал еще крошкой с огромным бантом-бабочкой в черных вьющихся волосах. Мы ждали катера с "Иоганна Вольфганга Гете". По радио дали общий "адмиральский вызов". На Совет командора приглашались все капитаны кораблей и технические руководители стройки. Моего Спартака тоже вызвали как молодежного вожака. Остап, приплясывая на снегу и похлопывая себя рукавицами, говорил: - Везет же парноногому, как в очко картежнику. Отогреешься в салоне. А мы тут без последних достижений культуры смерзнемся как цуцики. Ты хоть милосердную сестру с химическими грелками притащи. На ледоколе у японского доктора вымоли. - Нет лучше химии, чем внутри нас! - крикнул Спартак и совсем по-мальчишески кинулся бороться с Остапом. Но тот, ввиду явного преимущества противника, спасся бегством под общий хохот темнокожих и белозубых ледовых робинзонов. Глядя на Спартака, я сразу понял, что она на катере. Он стал махать руками, приплясывать, смешно выкидывая ноги и скользя на мокром льду. Потом, разбрызгивая набежавшую волну, влетел в воду. - Кому море по колено? Врут, что только под мухой! - заметил Остап. С ним можно согласиться. Я увидел ее. Она сидела вместе с двумя громоздкими мужчинами, чернобородым инженером Вальтером Шульцем и капитаном "Гете" Денцлером, с виду добродушным, но на деле несносно придирчивым толстяком. На ней были куртка и брюки, как на мальчишке. И берет, из-под которого ветер старался вырвать черные волосы, развернуть их, как она шутила, пиратским флагом. Я сел напротив нее. Спартак рядом. Он сказал ей странные слова: - Стихов моих любимый томик... Но она их поняла и засияла. Я нашел ее еще в Москве. Ведь она была дочерью моего друга и другом сына со школьной скамьи. И мне хотелось узнать ее. Спартак повел меня к ее тете, сестре Вахтанга. Она была замужем за известным академиком архитектуры, который не только предоставил девушке комнату в своей квартире, но и привил ей свою неистовую любовь к зодчеству. "Покажи, что тебя окружает, и я скажу, кто ты". Кажется, я переиначил известное изречение, но сейчас так можно было сказать. Я вошел в ее комнату и огляделся. На стенах репродукции: затейливые, многоскульптурные храмы Древней Индии, величественно огромные и предельно простые египетские пирамиды, таинственно покинутые великолепные дворцы и храмы древних майя, причудливые восточные пагоды с загнутыми вверх краями крыш. Здесь и беломраморные шедевры эллинской архитектуры, венчающиеся божественным Парфеноном. И рядом островерхие, исступленно устремленные вверх готические церкви. И оттеняющие их сурово мрачные башни средневековых замков, олицетворение силы, страха и оскудения духа. Да, Тамара любила свою архитектуру, она поклонялась ей, воздвигнув ей своеобразный маленький храм в своей комнате. Я сказал ей о своем впечатлении. - Это ведь голос эпох, - отозвалась она, гордо вскинув голову. - Цивилизации появлялись и исчезали. И оставались от них великолепные, порой загадочные здания, дворцы или храмы, изучая которые, люди пытаются понять, кто, зачем и как их строил, на каком уровне культуры находился, как жил и что думал. - Так вот что напоминают репродукции! - Мне не надо напоминать. Я поклоняюсь прекрасному и ненавижу "архитектуру скупых смет". - А почему здесь нет таких современных зданий, как американские небоскребы? - Не говорите мне об этих чудовищных коробках стиля нищих духом богатеев. - Вы решительны в своих взглядах и высказываниях, - заметил я, не решаясь называть ее по старинке на "ты". Она мне казалась жрицей выдуманного ею храма. Пожалуй, она даже воображала себя в толпе молящихся под причудливыми сводами или царственной походкой поднималась по мраморной лестнице дворца, который должен удивлять великолепием и роскошью людей и тысячелетия спустя. - Вы говорите о решительности моих высказываний? Я в суждениях всегда такая. Спартак знает. Даже природу воспринимаю с некоторым преувеличением. Покажу вам кое-какие этюды - и вы лучше поймете меня. Я пишу то, чем восхищаюсь, и прежде всего силой стихии. Потому, рисуя лес, я изображаю лесной пожар, а река у меня выходит из берегов, затопляя дома и дороги. А море не представляю себе иначе, чем в шторм с девятым валом, накрывающим корабль вместе с мачтами. Потому и ветерок, закручивающий листья на дорожке, представляется мне сокрушительным торнадо. - Вы выдумщица! - рассмеялся я. - Но рыбак рыбака видит издалека. Недаром я к вам пришел. Спартак сказал: - У нее волшебная лупа. Вот и любуется через нее миром. - Лупа романтики? Кто бы мне ее подарил? Они оба рассмеялись. - Она с твоей собственной лупы копию сняла, - пояснил Спартак. Мы сразу стали добрыми друзьями. Я написал Вахтангу, что восхищен его дочерью. Он прислал телеграмму: "Буду тамадой. Прошу вызвать". Он, конечно, имел в виду свадьбу... Когда Тамара узнала, что Спартак вместе со мной отправляется в Антарктиду на стройку Города Надежды, она умудрилась перейти на работу в архитектурную мастерскую, занимавшуюся проектированием зданий Города Надежды. А там с чисто женской настойчивостью и лукавством (как она сама заявила) сделала так, что наблюдение за выполнением заказов на блоки зданий поручили ей. И пришлось ей отправиться в Гамбург. И так уж вела дела, что в Антарктиду отправить груз без нее оказалось невозможным. В конце концов юная жрица богини Зодчества попала на корабль "Иоганн Вольфганг Гете" и вот теперь вместе с инженером Вальтером Шульцем почему-то направлялась на Совет командора. Я любовался ею и Спартаком. В полынье, пробитой для судов ледоколом "Ильич", на которую вышел катер, стало сильно качать. Капитан с "Гете" только посмеивался, отчего у него словно прибавлялось подбородков, второй же великан так согнулся, что спрятал свою разбойничью (по словам Тамары) бороду у себя в коленях. Сама же Тамара - Вахтанг мог гордиться ею - закусив губу, отодвинулась от борта, к которому ее, вероятно, потянуло. Она скорее умерла бы, чем позволила себе перегнуться через него. Катер приближался к флагману экспедиции. Я смотрел на Тамару, на ее лицо, напоминавшее древнюю камею, и думал, почему на Совет командора Анисимов вызвал архитектора, когда блоки зданий Города Надежды утонули. Ведь он не знал, с чем я еду к нему на ледокол". Глава седьмая ВОДА - ЧУДЕСНИЦА "Теперь надо вернуться к перерыву в моих записках, к двадцатилетней работе на металлургическом заводе, где удалось создать "лабораторию изобретательства". В бывшей кладовой машиностроительного цеха установили столы со множеством приборов и даже станки: токарный, сверлильный, фрезерный. Все сами делали на них для задуманных новшеств. Помогло мое предложение избавить сталеваров от заглядывания в мартеновскую печь, когда лицо обдавало жаром. По пучку охлаждаемых стеклянных нитей цветное объемное изображение передавалось на всю длину жгута. Через простейшую оптику можно видеть внутренность печи, не приближаясь к ней. То, что это не ново, меня не обескуражило. Ведь сталеварам стало легче! И лабораторию мы получили для давно задуманных исканий. - Зачем тебе вода? Простая вода? - удивился Вахтанг. - Мы с тобой, друг, на восемьдесят процентов из воды, а земной шар на три четверти залит водой. А свойств ее как следует не знаем. - Почему не знаем? Зачем так говоришь? Не сжимается, электричества не проводит, не намагничивается, замерзнет - твердой становится. И расширяется! - Вот-вот! - воскликнул я. - Именно твердой! - и я рассказал Вахтангу, как Мария научила нас на северном острове отеплять дом снежными кирпичами. - Ледяные стены хочешь? - догадался Вахтанг. - Не растают? - Если по трубам, заложенным в стены, пропускать холодильный раствор, вода замерзнет. - Слушай! Мы с тобой дома из воды отливать будем! Степан, - позвал он Порошенко. - Ты литейщик, слушай! Форму сделаем для целого дома с комнатами. Водой зальем. Потом заморозим. Форму разберем. Дом готов. С балконом. С сортиром. Ва!.. - Тьфу! Ну и воображение у тебя! - отозвался Степан. - Почему так? В книжке прочитал: Не яйцо воображало, Не петух воображал. Человек - "воображало", Нет других "воображал". - Это царица Анна Иоанновна для потехи ледяной дом на Неве приказала построить. А нам в тепле жить надо. Я сказал, что в ледяных домах должны быть не только каналы для охлаждения, но и теплозащитные, отопляемые панели. - Лед охлаждаем, комнаты греем! Вместо обоев теплоизоляция. Хорошо! - обрадовался Вахтанг. - Лед - коварный материал, - предупредил я. - Ледники знаешь? Текут как речки. Медленно, но неизменно. - А правда! Почему? - Известное дело. Твердая жидкость - вот что такое лед, - солидно заметил Степан. - Вот и нужно нам, друзья, придумать, как твердую жидкость в твердое тело превратить, - предложил я. - Что делать будем? С какого конца? - Начнем с воды. Пробовать по-всякому. - Я ж говорю, что мы не яйца, не петухи, а человеки, воображала! - Верно, Вахтанг. Воображение нам потребуется. Так начались наши, может быть, и не вполне оригинальные исследования. Мы были упорны и искали десять лет. Мы даже старались намагнитить воду, заведомо немагнитную. И обнаружили изменение ее свойств. Она активнее растворяла в себе вещества, не давала накипи. А это было уже кое-что! Узнали, что и в других местах добились подобных результатов. Потом установили, что чистая дистиллированная вода в закрытом сосуде выделяет газы по-разному в разное время суток и времен года. И разница в двадцать раз! Но над лабораторией нависла угроза. Однажды к нам вошел новый директор завода Аскаров, переведенный с юга Урала. По его обычно скованному лицу пробегала порой гримаса, которую он подавлял усилием воли. Ему особенно приходилось держать себя в руках, потому что его сопровождал знаменитый ученый, член-корреспондент Академии наук СССР, профессор и лауреат премий, человек высокий и по росту и по положению, с лицом по-орлиному строгим, с широко расставленными глазами и царственно-птичьим выражением. - Какую вы тут воду из пустого в порожнее переливаете? - спросил директор и поморщился как от боли. - Омагниченную, Садык Митхатович, - отрапортовал Неидзе. - Что вы скажете? - обратился директор к ученому гостю. Тот с презрительной усмешкой произнес: - Вода диамагнитна, и потому магнитные поля ее свойств не изменят. Сомневаться в этом антинаучно. Это был приговор. Мы с Вахтангом поникли головами. - Понятно? - спросил новый директор. - Понятно, но не до конца, Садык Митхатович. - Конец будет в закрытии лаборатории, занимающейся посторонними для металлургии делами, - заключил директор и поморщился. И они ушли. - Жил-был царь, - начал Вахтанг. - Очень любил слушать советников и набирал их, чтоб говорили красиво, величаво... Я махнул рукой, а он закончил: - Так выпьем за советников чистую омагниченную воду. У нас на Кавказе большего оскорбления нанести нельзя. Мы потом ему скажем, как мы за него пили. - Когда? - Как только в котельную омагниченную воду пустим. И мы дали в котельную для питания котлов омагниченную воду. Работали по ночам в лаборатории, которую "забыли" закрыть. Степан в этом помог, он как раз партийные дела сдавал прежде, чем отправиться директором совхоза, куда его перебрасывали. - Знаешь, почему Аскаров морщился? - спросил меня Вахтанг. - Будто палец в двери защемил. Камни у него шли. Из мочевого пузыря. Я-то знаю. Потому омагниченную воду надо пить. Растворить камни должна. Ведь в котельной в трубах накипи больше нет! Мы со страхом ждали нового прихода директора. И он пришел, но уже без гостя, укатившего в Москву. - Почему лаборатория не закрыта? - строго спросил Аскаров. - На металлургию работала! - бодро отрапортовал Вахтанг. - Домны намагниченной водой охлаждать собираетесь? - Нет. Котлы ею питать. Посмотрите, пожалуйста. Результат в трубах есть, как у меня в мочевом пузыре. Ни накипи, ни камней. Все растворяется. - Что? Что? - оживился директор, рассматривая приготовленные для него образцы труб из котельной и поднимая глаза на Вахтанга. - Омагниченную воду пью, Садык Митхатович. Пью и приговариваю: "Будь здоров, кацо, потому что все можно купить, кроме здоровья". - Это что? Заклинание? - Это тост. Но можете и без него пить, Садык Митхатович. В котельную вода без тостов идет. Мы вам насадку с постоянными магнитами приготовили. На домашний водопроводный кран. Никогда болеть не будете. И не поморщитесь. - Вы что? Хотите, чтобы я вас за знахарство под суд отдал? 121-я статья уголовного кодекса. Один год лишения свободы. - Зачем лишать свободы? Там оговорка есть. Можно и общественное порицание. А хотите - административное взыскание. Возьмите, пожалуйста. Хотите "за выговор", хотите "за спасибо". Директор ничего не сказал, а магнитную насадку на кран взял. Может быть, попробует? Не знаю, что помогло: растворенные камни или растворенная накипь в трубах котельной, но директор приказ о ликвидации нашей лаборатории не подписал. И принялись мы с Вахтангом за лед. Десять лет ушло на это, а вернее, двадцать, если считать еще и воду, которая убедила нас в неожиданных свойствах, появляющихся у нее под влиянием магнитного поля, смены ночи днем, весны летом или осени зимой. Мы верили, что сумеем превратить твердую жидкость в настоящее твердое тело. Вдохновила нас работа известного ученого, у которого Вахтанг побывал в Москве (у него там сестра замужем за архитектором), заслуженного деятеля науки и техники, профессора Михаила Михайловича Протодьяконова. Автор новой теории электронных оболочек предсказал существование особого льда, в котором кристаллические решетки обыкновенного льда как бы вдавлены одна в другую: электроны, составляющие одну решетку, размещаются в пространстве между электронами другой. Такой лед должен тонуть в воде и плавиться при нескольких стах градусах. Но втиснуть одну решетку в другую можно лишь при высоком давлении. Но главное, такой лед не будет обладать текучестью, как мы мечтали! Замечательно, что спустя какое-то время этот лед был получен в Англии, как об этом сообщил в своей монографии Н. X. Флетчер, со всеми предсказанными Протодьяконовым свойствами. Для нас это было поощрением, но еще не решением. Нужно было иметь "лед Протодьяконова" при обычных условиях, перестроить кристаллическую решетку обычного льда под влиянием внешнего воздействия. И нам удалось достигнуть этого столь же неожиданным путем, каким вода обретала новые свойства при омагничивании. Мы научились превращать простой лед в протодьяконовский на простом морозе, найдя необходимое излучение. Мы с Вахтангом послали заявку на сделанное открытие в Комитет по изобретениям и открытиям, но получили отказ со ссылкой на рецензию высшего авторитета в этой области, каким оказался тот самый высокий гость, который посетил нашу заводскую лабораторию. Маститый ученый решительно отверг наше "открытие", поскольку его не может быть, ибо оно противоречит основным законам природы. Нам с Вахтангом осталось только добавить к его заключению окончание фразы чеховского героя, писавшего письмо ученому соседу: "Этого не может быть, потому что не может быть никогда". Глава восьмая СОВЕТ КОМАНДОРА "Эти записки не обо мне, Тамаре Неидзе, рядовой участнице антарктической эпопеи, а о том удивительном, что ей привелось там повидать, научившись искать и находить. Я начинаю их с памятного дня, когда командор экспедиции академик Николай Алексеевич Анисимов впервые вызвал меня на борт "Ильича" для участия в Совете командора. Надо ли говорить, как я волновалась? Но нельзя было выдать себя ни моим немецким спутникам, ни даже Спартаку, не говоря уже об его отце, который пристально изучал меня, пока катер шел к ледоколу. Все мы, приглашенные на Совет, разместились в "адмиральской каюте" (салоне капитана), сверкавшей белизной и червонным золотом начищенной меди. Сидели на вращающихся кожаных креслах под квадратными иллюминаторами. Прекрасный интерьер! У моряков изысканный вкус! Академик всегда поражал меня. Обычно я воображала его себе холодным изваянием, воплощением спокойствия и воли, а увидела былинного богатыря, озабоченного исходом предстоящей схватки, хмурого и взволнованного. Он нервно расхаживал по салону. И даже я почувствовала себя нужной ему... Как бы хотелось написать портрет с него, с такого!.. Говорили капитаны на разных языках. Академик суммировал мысли: - Итак, капитаны хотят плыть в Австралию и там в портах дожидаться кораблей, которые доставят утраченное оборудование. Авария с "Титаном" признается не случайной. Прежде злоумышленники клали под компас магнит, теперь испортили радиолокатор, и айсберг остался незамеченным перед самым кораблем. Как страшно это было слушать! Неужели даже в нашу высокогуманную экспедицию проникают подобные изверги! Академик остановился посредине салона. На миг он показался мне разгневанным Зевсом. Я понимала его. Будь на его месте, я не знаю, что сделала бы. Но он знал. - Первое: впредь ввести строжайшую охрану навигационных приборов. Второе: спасенные трубы разместить на палубах кораблей, поскольку трюмы заняты. Для перегрузки воспользоваться вертолетами как летающими кранами. Третье: прежде чем думать об Австралии, решить, сорвана ли наша экспедиция. - Найн, найн, нихт! - поднялся грузный и бородатый Вальтер Шульц. - Экспедиция не есть сорвана, - начал он на неважном русском языке, который старательно изучал. - Я имею указать на запасный вариант "два-бис", который имел быть разработанным еще на Германия. Без энергии - не есть работа. Электростанции есть на дне океана, но на воде остались корабли, мои господа. Немецкие специалисты всегда делают все по правилам. Я имею сказать, что теперь надо действовать без правил. - Ай да Бармалей! - не удержалась я. Уж очень он, огромный, бородатый, напоминал мне великана из старой сказочки. Спартак ухмыльнулся и шепнул: - Поддержим. Капитаны, услышав про свои корабли, зашумели. - Общая мощность всех судовых двигателей есть весьма значительная величина... - Остановитесь, герр Шульц, безумный инженер! - прервал его Денцлер. - Вы хотите вытащить наши суда на берег? - Он стоял перед Шульцем и был таким же огромным, только со многими подбородками вместо бороды, - два великана из разных сказок! - Зачем на берег? - возразил по-немецки Шульц. - Суда останутся на рейде, но их двигатели будут вращать электрогенераторы, которые находятся в трюмах корабля почтенного капитана Денцлера. - Не трогайте моего судна! Лучше ответьте, как вы передадите электрический ток с кораблей на сушу? - Катушки с кабелем есть на вашей палубе, герр Денцлер. Кабель надо размотать и соединить им все корабли, протянув дальше на сушу... - Вы забыли о плавучести! Кабель утонет. - Зачем так забывать? - снова перешел на русский язык Шульц. - У меня есть намерение протянуть кабель на поплавках. Их надлежит сделать из деревянных барабанов, которые плавучие есть. - Каков Кирджали! Разбойничий план! - прошептала я Спартаку, подталкивая его локтем, чтобы он выступил. Ведь академик был демократичен, хотел знать мнение и молодых рабочих. Спартак засмущался, но вскочил. - Ч-чертовски здорово! - начал он, слегка заикаясь. - Какова на земном шаре мощность всех двигателей автомобилей и тракторов? Оказывается, чуть ли не больше мощности всех электростанций мира. Разве не стоит использовать хотя бы наши судовые двигатели для энергетики? Молодежь поддержит. И тут со своего кресла сполз, став от этого лишь чуть выше, отец Спартака, Алексей Николаевич, и сразу удивил всех: - Нет нужды задерживать корабли. Им плавать надо. Спартак смущенно посмотрел на меня: ему было неловко за отца, не понявшего дерзостного плана Шульца. Толстовцев продолжал: - Капитанов отпустим. Электрооборудование с их кораблей разгрузим. Оно понадобится для ветротруб. - Имею просить прощения, коллега, - прервал Шульц. - Без стен и крыши - не есть дом. Без дома - не есть электростанция, а только шутка. - Нет, не шутка. Ветротрубы установим над зданиями. - Тогда будем иметь необходимость стены и крыши делать новые. Материал - камень, к сожалению, есть только под километровой толщей льда, мои господа. - Зачем нам делать подледные каменоломни, когда можно воспользоваться просто льдом? Лед - тот же камень, в особенности, если его подвергнуть излучению, над которым мне привелось работать в течение двадцати лет. Уплотненный под влиянием излучения лед теряет свою опасную текучесть и смело может использоваться как строительный материал. Вся необходимая аппаратура для обработки льда имеется. Из льда легко вырубать кирпичи и блоки будущих зданий. Правда, их придется заново запроектировать. Но почему бы нашей зодчей не воплотить достижения своего отца? Я встрепенулась, словно что-то сверкнуло передо мной, ослепило на миг. Еще в детстве я слышала о папиной мечте. Академик с присущей ему ясностью уточнил мысль Алексея Николаевича. - Инженер Толстовцев предлагает создать ледяной карьер на куполе ледника и, надо думать, использовать выемки для первых этажей зданий Ветроцентрали, сооружаемых из блоков вынутого льда. - Благодарю вас, - поклонился Алексей Николаевич и сел. - Что скажут архитекторы? - спросил академик, смотря на меня. Наверное, я вспыхнула как еловая ветка в костре: - Из архитекторов я одна! Вы простите меня, но строить здания для Ветроцентрали не из камня или железобетона, как всюду, а изо льда! Это же сказка!.. Не помню, что там я еще наговорила, кажется, размечталась вслух о прозрачном дворце, для которого нет лучшего материала, чем лед, подобный хрусталю, назвала лед самоцветным камнем полярных широт, прозрачным мрамором, и я не знаю что еще... Может быть, дядя Миша, мой первый учитель в зодчестве, был бы доволен... Академик смотрел на меня, улыбался и внимательно слушал. Он понимал, что изо льда надо проектировать особые здания. А архитектор - самый захудаленький - всего один: это я! И дяди Миши нет рядом. Но когда Анисимов закрывал заседание Совета, я чуть не умерла после его слов: - Быть посему. От плавучей энергетической базы, предложенной инженером Шульцем, не отказываемся. Но ведь если будет "плавучая энергетика", то никакие ледяные здания не нужны, пропал весь мой запал! Даже у Спартака и у того лицо вытянулось. Академик невозмутимо продолжал: - В такую базу мы превратим один наш ледокол "Ильич", благо его атомная установка уже дает электрический ток, и вместо того, чтобы питать им двигатели винтов, мы передадим его по кабелю, как предложил Вальтер Шульц, на сушу, для работ в ледяной каменоломне Толстовцева. Ведь выплавлять лед легче, чем выламывать. Не так ли? А фактуру Хрустального Дворца Ветров, который нам спроектирует наш антарктический зодчий Тамара Неидзе, это не испортит. Энергетикам - ознакомиться с методом облучения строительного льда. Когда мы выходили на палубу, я подошла к Алексею Николаевичу: - Спасибо вам. - За что спасибо? - поднял он на меня глаза. - За все спасибо. За папу спасибо. За спасенные вами трубы спасибо. За желание создать Ветроцентраль на льду спасибо. За ледяные дворцы, которые вам надо спроектировать, спасибо. Можно, я вас поцелую? - Можно, Вахтанговна, можно. Мы с твоим отцом лед двадцать лет строительным материалом делали. Но я просто крепко пожала ему руку. На правах соратника... Спартак смеялся. А я радовалась. И дядя Миша радовался бы, будь он здесь. Его ученица выходила на "оперативный простор". Он любил приводить мне монгольскую пословицу: "Чтобы научиться плавать, надо войти в воду". Я "поплыла"..." Глава девятая ДУХ ОКИНАВЫ В Японии лучше родиться без рук и без ног, чем без родственников. Они и только они во главе с почтенным Матсубиси помогли Иесуке Танаге закончить медицинское образование. Он рано остался без родителей. Они стали поствременными жертвами бомбардировки Нагасаки и умерли спустя двадцать лет после атомного взрыва, оставив юного Иесуке на попечение родственников. Но когда почтенный Матсубиси-сан после возвращения Иесуке Танаги в Японию сообщил племяннику, что хочет видеть его, Танага заволновался. Ничего хорошего от этого свидания он не ждал. Дядя пригласил его в свой офис на улице, примыкающей к Гинзе. Обычный деловой небоскреб. Лифты, услужливые лифтеры с почтительными улыбками. Низкие поклоны входящим, пожелания удач выходящим. Ослепительный паркет коридора. Отделанные пластиком стены, отраженные в них огни плафонов. Секретарша, в больших очках, одетая, как и все в офисе, по-европейски - в белой кофточке и узкой макси-юбке, тотчас узнала Иесуке и закивала в знак того, что шеф ждет его. У дяди все было толстым и тяжелым. Тучная фигура, заплывшее лицо с тремя подбородками, брови - две толстые запятые, поднятые к вискам, толстые усы, опущенные скобками по обе стороны толстогубого рта, очки с толстыми стеклами. Он снимал и клал их на тяжелый стол, щурясь близорукими глазами на неимоверной тяжести несгораемый сейф, который без подъемного крана не вытащить... Матсубиси встретил племянника без особой радости, хотя вежливо справился о здоровье, подняв от деловых бумаг тяжелый взгляд и указав на тяжелый стул напротив, выразительно жесткий. "Посидел, сделал дело - уходи!" - Иесуке, - начал дядя, - твои почтенные любящие родственники очень недовольны. Ты не оправдал возложенных на тебя надежд, извини. Ты должен перенять у европейцев их приемы, а ты вместо этого стал демонстрировать им свои, которые более уместно применить здесь, на родине. Это не бизнес, извини. - Я не мог поступить иначе. Я старался спасти великого русского ученого. - При помощи столь же великой русской женщины? - Скорее молодой, самоотверженной. - Я слышал, что ты занялся изучением русского языка? - Да, дядя, извините. Это "метод погружения". Мы, изучающие, на долгий срок совершенно отключаемся от всего нам знакомого. Мы говорим только по-русски, пишем по-русски, читаем их книги, слушаем русскую музыку, поем русские песни, более того, мы думаем по-русски и даже видим русские сны. Я несколько раз видел Москву. Извините. Дядя откинулся в кресле, взял в руки очки и, покусывая их дужку, задумался: - А ты хотел бы увидеть ее не во сне? - Разумеется, почтенный дядя. Матсубиси опять погрузился в размышление. Потом вяло заговорил: - Мои друзья по бизнесу, - Иесуке Танага знал, что дядя связан с военной базой американцев на Окинаве, - могли бы оценить твое знание русского языка. Я ведь угадываю твое тайное желание. Оно тоже может оказаться полезным. Поэтому ты примешь участие в конкурсе изучающих русский язык и получишь премию - поездку в Москву. - Но если мне ее не присудят? - усомнился Танага. Дядя выразительно хмыкнул и тяжело поднялся со своего места. Аудиенция закончилась, и оба низко кланялись друг другу. Дядя, тяжело ступая слоновьими ногами, проводил племянника до двери. Иесуке понял, что на него делается ставка. Лифтер, открывая перед ним дверцу, с почтительной улыбкой пожелал ему успеха. "Языковое погружение" закончилось, и Танага принял участие в конкурсе, получил там словно заготовленную для него премию, хотя был не из самых лучших знатоков русского языка, и... приехал в Москву. Он видел ее лишь во сне и совершенно не знал города. Тем более не представлял, как найти Анисимова и Аэлиту. И как всегда принято считать, ему помог случай, который отнюдь не был случайностью. К столику японца в отеле "Метрополь" подсел американский журналист Генри Смит. Они вместе любовались мраморным фонтаном в ресторанном зале, плавающими в нем "красными рыбами", которых услужливые официанты по заказу вылавливали сачками, наблюдали за пестрой разноязычной толпой туристов и разговаривали, по-английски. Генри Смит восхитился знанием Танагой русского языка. Он побывал на Окинаве и общался там с японскими бизнесменами, но не выучил по-японски ни слова. А тут - свободное общение с русскими! Когда же Смит узнал об интересе Танаги к искусственной пище и ее создателям, восторгу его не было границ. Он готов был оказать Танаге любую помощь - он знал Москву и русских людей. Иесуке Танага, растерявшийся в чужой стране, рад был предложенной помощи расторопного американца. Генри Смит поговорил по телефону со своим "русским другом", как он сказал, с которым познакомился в Риме, и узнал от него адрес института академика Анисимова. К сожалению, самого академика в СССР не оказалось, он уехал на Ассамблею ООН в Нью-Йорк, но его заменяет профессор Ревич, "русский друг" попросит его принять Иесуке Танагу. Но... американский приятель почему-то попросил Иесуке Танагу не выдавать в институте своего знания русского языка. - Значительно удобнее слушать, что при вас будут говорить русские на своем родном языке, не подозревая, что вы их понимаете. Это может пригодиться и вам... и нам, - многозначительно добавил Генри Смит. Японец, благодарный Генри Смиту за помощь, пообещал говорить в институте по-английски, мысленно решив, что русским языком он воспользуется, когда дойдет дело до осуществления сокровенной мечты. Так Иесуке Танага попал в кабинет профессора Ревича, который временно замещал академика Анисимова. Ревич вышел из-за стола, низко (совсем по-японски) кланяясь посетителю. Иесуке тоже кланялся, удивляясь, какими сходными оказываются обычаи в его стране и здесь. Говорили по-английски. Японец интересовался миссией академика Анисимова в Нью-Йорке, и, поскольку она освещалась всей мировой печатью, профессор Ревич не делал из нее никакого секрета. Геннадий Александрович Ревич любил внешние эффекты. Разговаривая с японцем по-английски, он вспомнил "пир знатоков" и Аэлиту, так поразившую всех своим знанием японского языка, и решил блеснуть перед японцем русским гостеприимством. Дама-референт по его просьбе тотчас пригласила младшую научную сотрудницу Толстовцеву. Танага не знал фамилии Аэлиты и, хотя и понял обращение профессора к референту, не догадался, кто появится в кабинете. Когда вошла Аэлита, он онемел, не мог произнести ни слова ни на своем родном, ни на одном из знакомых ему языков. Аэлита узнала Танагу и несказанно обрадовалась: - Это же доктор Танага! Как я рада вам, Иесуке-сан! - сказала она на японском языке, по-европейски протягивая гостю обе руки, и, обернувшись к Ревичу, добавила по-русски: - Представьте, это тот самый доктор Танага, который спас от смерти нашего Николая Алексеевича в Германии! - Ну что вы! Это сделали больше вы, нежели я, - на приличном русском языке произнес Танага и спохватился. Но было уже поздно. Профессор Ревич пронзительно смотрел на него. Почему это он скрыл при посещении академического института свое знание русского языка? Вызов Аэлиты, как решил Ревич, оказался несомненной его ошибкой. Он сразу утратил ведущее начало в разговоре с иностранным гостем. Танага и Аэлита оживленно болтали по-японски, и это представлялось Ревичу вопиюще нетактичным. Он не понимал ни слова и решительно не знал, как вновь овладеть положением. - Господин Танага так хочет увидеть Николая Алексеевича, - объяснила Аэлита. - Надеется, что ООН примет решение о строительстве Города Надежды. - Но у меня на это мало надежды, - буркнул Ревич. - Слишком рискованная трата огромных денег. И зачем это делать в таком труднодоступном месте? - Ревич сказал это и прикусил язык. Ведь японец, скрывавший свое знание русского языка, понял его. Академика ждали на следующей неделе. Иесуке Танага успел съездить в Ленинград и снова появился в институте. Академик Анисимов принял его в том же кабинете, что и Ревич, переводчиков ему, прилично знавшему японский, не требовалось, хотя гость и не скрывал от него своего умения говорить по-русски. Получилось, что в знак взаимного уважения каждый из собеседников говорил на языке другого. И все-таки Николай Алексеевич попросил даму-референта пригласить Толстовцеву. Японец оживился. Он уже понял, кто придет. Они вспоминали втроем особую палату, покойного академика Мишеля Саломака, неугомонного бородача Вальтера Шульца и даже напыщенного профессора Шварценберга. Не забыли и медицинских сестер, даже санитаров. Когда на следующий день Ревич узнал о решении Анисимова взять доктора Танагу на флагманский ледокол в качестве врача, то пришел в ужас. Он присутствовал в кабинете, когда академик убеждал по телефону морского министра включить японца в советский экипаж. - Что вы делаете, Николай Алексеевич! - шипел Ревич. - У меня есть неопровержимые данные, что японец подослан к нам. Анисимов высоко поднял брови, но продолжал разговор с морским министром, который очень неохотно уступал маститому ученому. Лишь положив трубку красного телефона, Анисимов вопросительно взглянул на Ревича. - Надо быть бдительным, Николай Алексеевич. Вы согреете змею у себя на груди. - Не забудьте, Геннадий Александрович, что эмблема медицины: змея над чашей. Она символ фармакологии. А доктор Танага будет лишь лечить больных в нашей экспедиции. - Но он скрыл свое знание русского языка, посетив меня! Академик расхохотался: - Только и всего? Ревич уничтожающе посмотрел на своего шефа, но смолчал. Академик продолжал смеяться. Но ведь он не знал, что Танага действительно выполнял совет своего американского знакомого и просто не сумел выдержать навязанной роли, едва увидел Аэлиту! Аэлита же искренне радовалась тому, что Иесуке Танага поедет с академиком. - Вы должны будете, Иесуке-сан, лично следить за здоровьем академика, всегда знать, как чувствует себя Анисимов-сан. Он ведь такой пожилой человек. И он так нужен нам... всем. Честное слово, - почему-то смутившись, добавила она по-русски. По приезде в Японию Танага узнал о скоропостижной кончине своего почтенного дядюшки, и ему не пришлось ехать на Окинаву. Глава десятая ЛЕДОСТРОЙКА Нет на земном шаре морозов страшнее, чем в Антарктиде. Водись там вороны, они ледяными камнями падали бы с неба, как в лютые зимы в Сибири. Но никто не летал над ледяными просторами замерзшего материка. Едва гасли последние перед полярной ночью зори, небо становилось одновременно и черным и ярким. Так сияли на нем южные созвездия. Когда еще луна не всходила, в одном и том же месте занималась заря, хотя солнце уже ушло за горизонт. Зарево рождено было прожекторами стройки. Люди в легких комбинезонах и специальных шлемах со спущенным прозрачным забралом работали посменно круглые сутки споро и весело. - Бери, бери, разноязычные! Оп, взяли! Сама пойдет, сама пойдет! Цепляй крюком за петлю штопора! Это тебе не бутылки раскупоривать! Вира! Вира! Эй, на вертолете! - слышался озорной голос Остапа, державшего перед собой микрофон. - Черт бы побрал эту загородку перед глазами,- ворчал Мигуэль, - харкнуть некуда, не то что закурить. И, приподняв на миг пластиковый щит, он сердито сплюнул себе под ноги. Кусочек смерзшегося льда ударился в выемку, откуда вертолет с помощью Остапа и его помощников поднял отделенную от монолита ледяную плиту. - Моряки в море не плюют. И ты работу не оплевывай, - отозвался Педро, придерживая повисшую на крюке плиту за угол. - Плевать мне на эту работу! - продолжал Мигуэль. - Нашли место, где делать эти проклятые электростанции! - Лучше не делать? Лучше на панели сидеть? - рассердился всегда добродушный толстый Билл с чикагских боен, где он потерял работу из-за автоматизации убоя скота. - Нет, отчего же не делать? Но почему не где-нибудь на Гавайских островах? А то выбрали для Города-лаборатории самое богом проклятое место. Тьфу! - И Мигуэль снова приподнял прозрачное забрало, откуда вырвалось облачко пара. - Уж не замерз ли мсье Мигуэль? Или его комбинезон плохо греет из-за обрыва проводов? Что касается меня, то мне здесь нисколько не хуже, чем под парижским мостом через Сену, - заметил француз де Грот. - Таким, как ты, маркизам все равно где мерзнуть, - огрызнулся Мигуэль. - Чтобы не мерзнуть, лучше крепко работать, - заметил негр Мбимба. - А ну, навались, ребятенки! - закричал Остап. - Бригадир наш Спартак идет. Мигом разберем, отчего тепло, отчего холодно! Рабочие поняли только два его слова "бригадир Спартак". И сразу подтянулись, прекратив болтовню. Они трудились в углубляющемся котловане, из которого вынимали ледяные плиты, ставя их по краям в виде будущих стен. Там за них принимался Алексей Николаевич Толстовцев, который, казалось, никогда не спал. Он поливал их водой и облучал специальными аппаратами, чтобы получить сверхтяжелый, нетекучий "лед Протодьяконова". Подошел Спартак, крепкий, широкоплечий, одетый, как и все, в легкий комбинезон, прошитый металлическими нитями. Длинный провод от его костюма тянулся к щитовой палатке, где рядом с трансформаторами красовался мраморный распределительный щит. Оттуда-то и шел вниз, к бухте, высоковольтный кабель. Атомные установки вмерзшего в лед судна работали на полную мощность, посылая электрическую энергию на ледостройку. Потому горели здесь прожекторы, тепло было людям в рабочих нагреваемых комбинезонах, хотя температура воздуха опустилась ниже семидесяти градусов по Цельсию, потому и кипела в котловане работа, и волшебное излучение Толстовцева превращало лед в камень. Нож-ледорез тоже нагревался электрическим током. Спартак включил электропитание. Вдвоем с Остапом они понесли от щитовой палатки нож-ледорез к очередной плите. Провод тянулся по незапорошенному льду. С виртуозной ловкостью друзья обрезали будущую плиту по шаблону с четырех сторон. Другие рабочие тем временем ввернули в нее штопор с кольцом для подъемного крюка. Но прежде требовалось отделить плиту снизу от монолита. Нагретый ледорез входил в лед с шипением, как раскаленный нож в масло. Нельзя было терять и секунды, чтобы не дать подрезанной снизу плите снова примерзнуть! - А ну! Не спи, не храпи, не зевай. Вира! Эй, ангелы! На вертолете! - орал в микрофон Остап. Плита легко отделилась от дна котлована и поплыла по воздуху. Порывистый ветер гнал тучи снега и раскачивал ее. Но со следующей плитой приключилась беда. Почему-то погасли разом все прожекторы. С вертолета осветили котлован, и рабочим удалось зацепить крюком уже отделенную от дна плиту, но она не поднималась. Вертолет оказался на мертвом якоре. Напрасно Остап сыпал проклятьями на всех языках: - Доннер веттер! Гад дем! Сакраменто! Чертова перечница! Плита примерзла. И тут все запрыгали где кто стоял. Холод перехватывал дыхание. Тело, которое еще минуту назад согревалось комбинезоном, леденело. - Я погибаю! - заорал Мигузль, - Глоток виски! Спасите! - Авария, - тихо сказал Спартак Остапу. И закричал: - Всем к складу-палатке. Разобрать шубы, варежки, валенки! Люди, не знавшие русского языка, все же поняли его и, толкая друг друга, побежали в кромешной тьме, прорезываемой лишь лучом прожектора с вертолета, к складу-палатке, где хранилась теплая одежда. Зажглись карманные электрические фонарики. Началась пурга. Летящие сугробы обрушивались на лед, насыпая снежные барханы, грозя занести только что сооруженные стены котлована. И тут на нескольких языках послышалась команда маленького инженера Толстовцева: - Всем работающим не выходить из склада-палатки. Прижмитесь друг к другу. Не бойтесь, что занесет снегом. И продолжайте работу. - Как это продолжать работу? - возмутился Мигуэль. - Мы еще не спятили. - Продолжайте работу мысленно. Напрягайте мышцы, ворочайте тяжести, не давайте себе замерзнуть! Только в этом спасение. - Говорил, от работы тепло, - заметил негр Мбимба. Африканцу холод был особенно мучителен, но он переносил испытание стойко. - Спартак, Остап! - скомандовал Толстовцев. - Берите лыжи. Вертолет лететь в такую пургу не сможет. Ждать восхода солнца долго. Придется самим освещать путь. Идите вдоль кабеля. Найдите повреждение. Скорее всего оно в соединительной муфте на крутом склоне. Смотрите не сорвитесь! - Есть не сорваться! - отозвался Остап. - У нас никакое дело не срывается, даже окунек с крючка. И двое друзей в неистовую пургу отправились в путь. Не будь у них такого указателя, как тянущийся по льду кабель, они заблудились бы на первых же шагах. Спартак шел впереди, нащупывая лыжной палкой припорошенный кабель. Он круто повел вниз. Катиться на лыжах стало невозможно, пришлось переступать ими, как при подъеме, "ступеньками". Все ниже, ниже. Ветер дул как бы сверху вниз, грозя ощутимой, плотной массой летящего снега сбросить в пропасть, к бухте, где стоит вмерзший в лед ледокол. Неизвестно, в какой из соединительных муфт произошел разрыв. Но Спартак с Остапом сами прокладывали кабель и знали месторасположение муфт, хотя сейчас в этой адской пляске снега отыскать их нелегко. Мороз не смягчился от ветра. Скорее напротив. Снежинки льда вполне могли бы быть твердой углекислотой, замерзающей при такой температуре. Лица завернуты шарфами, собственное дыхание чуть согревает лицо. В ушах вой, руки и ноги деревенеют от холода. Приходится спускаться все ниже и ниже. В первой соединительной муфте, которую удалось осмотреть, все в порядке. Неприятность где-то ниже, быть может, на самой опасной круче. И они дошли до места где кабель свисал со скалы, кончаясь соединительной муфтой, вторая половина которой вместе со снежной лавиной и кабелем скатилась куда-то вниз. Спартак приказал Остапу остаться здесь и взял разматывающуюся веревку, чтобы зацепить ее конец за полумуфту с оборванным кабелем. Требовалось спуститься к подножию скалы, похожей на лыжный трамплин. Спартак прикинул, что здесь на лыжах не скатиться, и стал, борясь с толкающим вниз снежным вихрем, осторожно спускаться "ступеньками" к подножию скалы. Если кабель не уполз дальше, будет большая удача! А если его утащило вниз - пиши пропало! Но никогда не бывает так, чтобы решительно все оборачивалось против человека, иначе он не смог бы выжить в непрестанной борьбе с природой. Сноровка дедов-оленеводов, обитателей тундр, проснулась в Спартаке и подсказала, как ему действовать в непроглядной тьме антарктической пурги. Его фонарик мог достать лучом лишь до конца лыж. Спартак находил путь с помощью неведомого чувства, не имеющего названия на обычном языке. Но он умудрился, или с его помощью, или просто потому что ему повезло, найти конец оторвавшегося кабеля. Закрепив за полумуфту конец веревки, Спартак стал осторожно взбираться по круче. Ориентиром служили собственные следы, которые почти занесло снегом. Найти Остапа, приплясывавшего около оборванного кабеля в ожидании Спартака, было нелегко. Остап периодически издавал звуки, напоминавшие сигналы маяка в тумане. Голос его охрип и вместо гудения в вое пурги слышалось надсадное хрипение. Но все-таки именно эти звуки помогли Спартаку найти Остапа. Как ни прыгал Остап на месте, он отчаянно замерз. Но появление из тьмы фигуры Спартака заставило его забыть о морозе. Вдвоем принялись они выбирать, а потом тянуть веревку. Быть может, не так был тяжел кабель, как трудно было вытащить его из уже наметенных над ним сугробов. Казалось, невозможно представить себе, что при семидесятиградусном морозе люди обливаются потом. Однако напряжение всех сил Спартака и Остапа давало им даже больше жару, чем электронагрев рабочего комбинезона. Все-таки они вытащили оборвавшийся кабель. Теперь надо было его присоединить. Спартак по переносной радиостанции, предусмотрительно захваченной с собой, попросил отключить кабель и узнал, что его отец уже дал такое приказание. Теперь можно было безбоязненно соединять разомкнувшиеся полумуфты. Но беда не приходит одна. Все крепления, соединяющие полумуфты, сорвало снежной лавиной. Пришлось заменять их той самой веревкой, с помощью которой друзья вытащили оторвавшуюся часть кабеля. - Веревки и палки - оружие смекалки! - озябшими губами шутил Остап. Когда друзья возвращались, ориентиром им служило зарево над котлованом, где работа уже кипела вовсю. Очередная вынутая из выемки ледяная плита плыла по воздуху, чтобы занять свое место в стене. Глава одиннадцатая ХРУСТАЛЬНЫЕ ДВОРЦЫ Снег угнетал беспредельной белизной. Бледное солнце чуть прореживало на севере плотный облачный покров. И земля и небо были одинаково белы и безмолвны. Лыжня тянулась исчезающей жалкой ниточкой. Снежный простор до самого горизонта выглядел удручающе ровным: ни холмика, ни впадины, ни тени. Земля как бы отражала унылое белесое небо. Тамара, подняв голову, оглянулась на Шульца. Этот добрый великан вызвался проводить Тамару до ее Хрустальных Дворцов, никогда не упуская возможности побыть с нею. Она уже много знала о нем. Во время войны его отец в каком-то военном чине работал главным механиком химического завода под Франкфуртом-на-Майне. Мальчику помнились зарева пожаров над городом после американских бомбежек. Но их пригород был тихим оазисом в адской пустыне пепелищ и руин. Ни одна бомба не упала сюда. Ведь часть акций химического концерна принадлежала американцам! В пригороде размещался госпиталь. По тенистым улицам бродили на костылях несчастные калеки. Мальчик жалел их, в особенности одного - без обеих ног. Инвалид ездил в кресле-коляске на велосипедных колесах, соединенных с обрезиненным обручем, который надо было крутить руками. Тогда-то Вальтер и сделал свое первое изобретение: стащил из отцовского гаража запасные стартер и аккумулятор и приладил их к креслу так, что ведущая шестеренка стартера прижималась к резиновому ободу и могла вертеть его. И кресло так помчалось по аллее, что мальчик даже бегом не смог его догнать. Инвалид растерялся, не повернул как надо и "попал в аварию". Кресло сломалось. Проказа мальчика возмутила медицинское начальство. Отец Вальтера имел неприятности. Он строго наказал сына, но его склонность к изобретательству взял на заметку. И это определило судьбу Вальтера. Вместо того чтобы посвятить себя поэзии, как мечтала восхищенная его детскими стишками мать, он поступил в Высшую техническую школу. Заканчивая ее, он рассчитывал помогать отцу в деле очистки водных отходов химического производства. Но на старости лет старший Шульц, ответственный за загрязнение рек рейнского бассейна, угодил в тюрьму, не сумев заплатить крупного штрафа. Вальтер так возненавидел эти сточные воды, что решил уничтожить их в прямом смысле этого слова. Он предложил превращать их электрическим током в газы, из которых потом снова получать уже химически чистую воду в водородных элементах с одновременным возвратом затраченной энергии. Пришло время, и академик Анисимов вспомнил об его схеме как о прекрасном способе аккумулирования энергии для Антарктической Ветроцентрали. И Вальтер Шульц попал в экспедицию ООН, где встретился с Тамарой Неидзе. Оттаивая сейчас льдинки в черной бороде, он улыбался: - Где же мы есть, фрейлейн? - На глади озера, герр Шульц, неоглядного, как материк. И которое по прихоти злого волшебника замерзло вдруг. - О нет, то не есть волшебник, фрейлейн! - полушутливо отозвался Шульц. - Перемещение земной оси. Похолодание. - А на дне этого озера - загадочная страна, когда-то существовавшая без льдов. Добраться бы до нее! - Я имею сказать, фрейлейн, что ваша фантазия необыкновенна есть! И вам весьма легко иметь покорение меня. - Ну что вы! Я против покорности. И она оттолкнулась лыжными палками, пускаясь снова в путь. Они делали огромный крюк, чтобы добраться до Энергоцентрали по пологой трассе. Прямой путь на купол ледника из бухты, где зимовал на рейде ледокол "Ильич", был недоступно крут. Наконец они остановились перед выросшими среди снежной пустыни зданиями Энергоцентрали. Тамара не уставала любоваться своей воплощенной в лед мечтой. Она помнила, как принялась за проект в мучительную качку, и сразу перестала ее замечать. Радость самостоятельного творчества без указок и ограничений, всеобщее внимание, наконец, вера в нее командора призвали вдохновение. И оно понесло Тамару ввысь, сравнимое лишь с полетом во сне. Во сне она увидела впервые эти колоннады из вращающихся труб, стоящие на уступах драгоценного пьедестала, каким представился ей лед. И она стала воплощать сновидение в проект. На чертеже впервые появлялась невиданная конструкция. И когда раздался на корабле крик "Земля!" и Тамара выбежала на палубу, едва ли не впервые с памятного Совета командора, то проект к этому времени уже был готов. Перед нею простирался таинственный Антарктический материк, поднимаясь вдали ледяным куполом, На берегу меж обнажившихся утесов сползали в море ледники. У подножия скал кипел белой пеной прибой. И вдруг, словно отмечая радостный для Тамары день, у нее на глазах произошло нечто невероятное. К берегу будто подкралась невидимая подводная лодка и салютовала Тамариной победе залпом торпед. Но что это были за торпеды! Их вылетали десятки, если не сотни, одна за другой, через равные промежутки времени, как бы выпущенные скорострельной пушкой с непостижимо емким зарядным устройством. Снаряды на лету сверкали в лучах солнца вороненой сталью. На скале же, пролетев десяток метров, они, вместо того чтобы взорваться, оживали и превращались в местных аборигенов, одетых в черные фрачные пары с белой манишкой. Смешные и важные пингвины вперевалку шагали в глубь суши, не обращая никакого внимания на корабли. Но люди не собирались тревожить этих мирных жителей шестого континента. Они ушли в глубь материка и вверху, на ледяной его шапке, воздвигли рукотворные сооружения, которыми не уставала любоваться молодая зодчая. Колоннад на хрустальных ступенчатых пьедесталах виднелось несколько. Все они вырабатывали электрический ток, направляемый в центральное здание ледяного ансамбля. В штиль здесь, в хрустальном храме энергии, происходило таинство превращения жидкого водорода, накопленного при работе Ветростанции, в воду с подачей в сеть электрического тока. Загадочность этого процесса подсказала юной зодчей стиль, в котором сочетались прелесть полупрозрачного материала неожиданно наклоненных стен с целесообразностью и красотой. Крутая ледяная крыша напоминала срез айсберга, завершала замысел, где необычное, рациональное и прекрасное сочетались с чертами неумирающих шедевров прошлого. Это великолепное сооружение составляло вместе с группой колоннад единый архитектурный ансамбль. Шульц, понимая чувства своей спутницы, долго в молчании любовался хрустальным оазисом в мертвой снежной пустыне. Потом он снял меховую шапку и низко поклонился Тамаре: - Как жаль, что только немногие счастливицы есть, которые, подобно мне, видят эти несравненные творения неповторимого зодчества, - торжественно сказал он. - Я имею сказать, что сюда будут стекаться толпы туристов, чтобы отдать дань восхищения таланту. - Восхищения достойны люди, создавшие это в пургу, на морозе, не щадя себя. - О да! Энтузиазм работников. И в их числе есть бригадир Спартак. Я знаю, - с некоторой обидой сказал Шульц. - И Спартак, конечно! Спартак встретил лыжников при подходе к Энергоцентрали. - Я уже волновался, моя Тамань, - сказал Спартак. - Спасибо товарищу Шульцу. - Не стоит благодарственных чувств, - буркнул Шульц и заторопился к Храму Энергии, будто вспомнил, что там назначено сегодня испытание аккумулирующих устройств. Наиболее смышленым из выбранных им помощников оказался некий Мигуэль Мурильо, когда-то имевший собственную техническую контору. Его и привлек к испытаниям Вальтер Шульц. Предстояло подать к водородным элементам струи жидкого водорода и кислорода, накопленных и сжиженных турбодетонаторами за время работы Ветроцентрали. Хранились газы в баллонах высокого давления, похожих на гигантские самовары синего и красного цвета. Если бы газы сжигались, то образовали бы взрывоопасную смесь, но здесь горения в обычном понимании не происходило. Шел обратимый электролитический процесс. - Почему ты не прилетела с командором на вертолете? - с плохо скрываемым недовольством опросил Спартак. - Люблю лыжные прогулки, а не попутный транспорт, - отрезала Тамара. - Особенно, когда провожают, - с горечью добавил Спартак. Тамара ожгла его возмущенным взглядом. Он отвел глаза. Шульц в сопровождении вышедшего ему навстречу Мигуэля скрылся в причудливом портале Храма Энергии. - Ну вот и командор на вертолете, - примирительно сказал Спартак, беря Тамару за руку. - Немного же ты обогнала его. Вертолет завис над Храмом Энергии, словно любуясь им сверху. И вдруг огненный смерч вырвался из разверзшейся крыши, сверкающий кинжал метнулся к небу и вонзился в вертолет. Машина круто пошла вниз, как подбитая птица. Оглушительный взрыв потряс все вокруг. Шквальный ветер опалил Тамаре и Спартаку лица, бросил наземь. Ледяное здание разваливалось на глазах, как бы распираемое изнутри черным дымом. Вертолет коснулся земли за ближним зданием. Горизонтальный винт его еще некоторое время вращался. Глава двенадцатая СПУСК Конечно, поворот судьбы Мигуэля Мурильо трудно было назвать спуском. В былое время он знал удачу. Имел и собственное дело, и неограниченный кредит, и поющую под гавайскую гитару красавицу жену с бриллиантовым колье на лебединой шее, и рычащий, как ягуар, спорткар цвета вечерней зари на Гавайских островах, где на берегу лазоревого моря красовалась его чудо-вилла в мавританском стиле, и, наконец, состоял членом в клубе избранных. Все было. И не стало ничего. Дело лопнуло, как подрезанная гангстером автомобильная шина на треке, красавица жена переехала в его же автомобиле к другому, более удачливому члену "Клуба бизнеса", который вернее назвать волчьим клубком, где волк волку - волк, а виллу "снесло за долги банковским ураганом". Вот что значит в годы инфляции сыграть на бирже!.. Если человек балансирует в нетрезвом виде на краю обрыва, то может и сорваться. А когда беднягу по-волчьи еще и толкнут в бок, то нетрудно представить, каков его спуск по обрыву на дно оврага, а то и каньона. Так и случилось с Мигуэлем Мурильо. Он был цепок, хватался за все камни и выступы и, несмотря на ушибы, все-таки встал на ноги, отряхнул свой еще элегантный костюм и хотел снова карабкаться наверх. Но... крутыми оказались склоны у оврага дела. Элегантный костюм скоро превратился в отрепья, модные ботинки разлезлись, предназначенные лишь для паркетных полов и автомобильных ковриков, ослепительно белые рубашки стали землистыми, а кричащие, пестрые галстуки были проданы суетливым туристам за бесценок, потому что никому не требовалась ни сила мускулов, ни сметка былого бизнесмена. Тогда-то Мигуэль Мурильо, голодный как шакал, проходил по улочке хибарок. И остановился, ошеломленный. Вместо обычной вони на него пахнуло умопомрачительным ароматом кушаний, которые подносил ему когда-то в клубе вышколенный лакей. У Мигуэля Мурильо закружилась голова, и он рухнул на фанерные ступеньки, потеряв сознание. Очнулся он у хлипкого ящика, заменяющего стол, окруженный чавкающими чумазыми ребятишками, на которых покрикивали Мария и Педро. Они-то и накормили Мигуэля поразительными яствами, о которых он и понятия не имел, пока был богат. Какой-то дуралей-волшебник задарма снабдил их небывалой едой, сразу по достоинству оцененной бывшим бизнесменом Мигуэлем Мурильо! Так началась дружба Мигуэля и Педро, дружба двух бедолаг, один из которых всегда обретался на дне "оврага жизни", а другой лишь недавно свалился в него. Но обоим одинаково редко перепадали случайная работенка или иной способ добыть денег. Тогда-то Мигуэль и подбил Педро отправиться в Нью-Йорк на "заработки". Два пистолета были единственным наследием былой благопристойной жизни Мигуэля Мурильо, с которыми он ни за что не хотел расставаться. А потом две бумажки по десять долларов, бесплатный совет джентльмена, который не дал себя ограбить и сказал о Городе Надежды, и, наконец, вербовочный пункт "Антарктической строительной экспедиции ООН". Пока этот дурак Педро, подставив собственную спину взбесившимся на айсберге трубам, отлеживался в судовом лазарете, Мигуэль Мурильо не дремал. После спуска надо было вновь подняться. Он представился толстому немцу-инженеру как бывший владелец технической конторы, и это освободило его от черной работы. Немцу требовались понимающие в технике люди. И когда перед испытанием водородных элементов Мигуэлю Мурильо удалось одному побыть в Храме Энергии, он хорошо знал, что ему надлежит делать. Правда, времени было мало... Когда, подготовив все к приходу шефа, он вышел навстречу Шульцу, то заметил девушку в куртке и брюках. Она вполне могла бы сойти за латиноамериканку, черноглазая, черноволосая, с гордо посаженной головой и заносчивым взглядом. С такой можно бы съездить хоть на Гавайские острова, если, разумеется, все закончится, как задумано, и Мигуэль снова "пойдет в гору". Но потом произошло нечто ужасное. Он вошел следом за Шульцем и вдруг... - Командор! Шульц! - отчаянно закричала Тамара. Спартак уже вскочил на ноги и ринулся к месту катастрофы. - Вы ранены, сеньорита? Помочь? О, пресвятая дева! - склонился кто-то над Тамарой. С его помощью она поднялась. Из ледяного портала разрушенного здания показался Спартак, неся на руках что-то огромное, Тамара побежала. На снегу лежал Шульц с запрокинутой головой. Черная борода торчала вверх. Остап вытащил второго пострадавшего. - Жив! Жив мой Мигуэль! Да поможет ему пресвятая дева! - запричитал Педро. - Почему не несут командора? - прошептала Тамара и взглянула в сторону вертолета. Она думала, что увидит его обломки, но машина стояла на снегу лишь чуть покосившись, так, что одна лопасть горизонтального винта зарылась в снег. От вертолета крупными шагами двигалась громоздкая фигура командора, одетого в меха. - Кислороду! - еще издали скомандовал Анисимов. - Нацедить из резервуара. И маску противогаза с электроподогревом сюда! Живо. Спартак - за шлемом, Остап - за кислородом! - Есть, командор! - отозвался Остап. - Без холостого хода - мигом! Анисимов был жив, и невредим! Тамара заплакала от радости. - А ну! - прикрикнул на нее Анисимов. - Как твоя бабка под обстрелом раненых выносила? Припомни! Тамара устыдилась слабости и склонилась над Шульцем. Кровь хлестала из горнолыжного ботинка. Она сняла его, потом сделала из пояса Шульца жгут и перетянула поврежденную ногу. В ледяном разрушенном здании нечему было гореть. Остап проник туда и вернулся с маской, наполненной жидким кислородом. Спартак появился с противогазом. Тамара надела на бородатую голову маску противогаза, хобот которого и дыхательный фильтр обогревались нагретыми электрическими проводами. Остап поднес к фильтру каску, где с поверхности испарялся кислород. И Шульц пришел в себя. А рядом стонал Мигуэль: - Рука моя, рука. Спасите мою руку! - Теперь все зависит от того, как скоро мы доставим их в лазарет, - сказал командор. - Вертолет? - спросил Спартак. - Поврежден, не взлетит. Другой в ремонте. - Как же тогда? - в отчаянии спросила Тамара. - Есть способ, - отрубил Анисимов. - А ну-ка! Подать мне горные лыжи Шульца. И второй ботинок с него снимите. Первый я уже примерил. - Что вы задумали? - ужаснулась Тамара. - Горнолыжный спорт - моя стихия, - усмехнулся академик. - А пострадавшие? - Шульца возьму себе на плечи. Было время - бычков таскал. - Ну нет! :- запротестовал Спартак. - Я помоложе. И горные лыжи у меня есть. - Тогда бери второго. - О, пресвятая дева! Он же еще и хочет спасти Мигуэля!.. Анисимов действовал быстро и решительно. Поменялся с Шульцем обувью и стал надевать его горные лыжи. Остап притащил лыжи с ботинками Спартаку. Анисимову привязали на спину "рюкзак" со стонущим Мигуэлем Мурильо. На могучие плечи Спартака взгромоздили повергнутого чернобородого великана. Тамара, затаив дыхание, смотрела на готовящихся к спуску лыжников. Ей было даже страшно подумать, что с огромной высоты, откуда стоящий в бухте ледокол казался игрушечным корабликом, можно спуститься. Остап обратился к ней как ни в чем не бывало: - И ты готовься. Вспомни Бакуриани. Покатимся следом. Понадобится - подхватим. Усекаешь? Тамара молча кивнула, сама не понимая, как решилась. - Делай, как я! - скомандовал Анисимов и оттолкнулся лыжными палками, выходя на крутогор. В отличие от пологой трассы, по которой поднимались сюда Шульц с Тамарой, спуск непостижимой крутизны начинался сразу же за крайней колоннадой Ветроцентрали. Лыжни не было. Никто прежде не рисковал спускаться здесь. Но Анисимов не задумывался об этом. Многолетний опыт выдающегося горнолыжника и понимание, что иного выхода нет, руководили им. Снежные струи, сливаясь в полосы, летели мимо, ветер бил в лицо, порошил отросшую бороду. Что сказала бы Аэлита, увидев сейчас его?.. Он мчится вниз по крутогору без лыжни, совсем как тогда, в Терсколе. Правда, заплечного груза не было. Теперь он прижимает к земле. Трудно стоять на полусогнутых, управлять лыжами, из-под которых взмывают буруны снега, как у катера на предельной скорости. Что ж, скорость горнолыжника на спуске больше, чем у катера, превышает сто километров в час. Как там Спартак? Идет ли по лыжне? Груз у него вдвое больше!.. Ветер выл в ушах, заглушая стоны Мигуэля Мурильо. Анисимов изнемогал. Оставалось еще больше половины спуска, а силы, казалось, оставляли его. И он застонал, как бы вторя Мигуэлю. Тот даже смолк, услышав сторонний звук. Анисимов сжал зубы. Если он упадет, на него налетит Спартак с умирающим Шульцем. Не для того Шульц выжил в особой палате немецкого госпиталя, чтобы погибнуть теперь! Как воет ветер в ушах, как быстро несутся снежные полосы и как медленно приближается бухта! И кораблик все такой же, словно смотришь на него в перевернутый бинокль. Как-то там Шульц? Такой здоровяк! Но выдержит ли его вес Спартак? Сколько минут понадобится, чтобы доставить их в лазарет? Но кто это стоит там, внизу, на берегу? Успели сообщить с Ветроцентрали по радио о случившемся? Тогда в Терсколе в конце спуска его встретила "японочка" с именем марсианки. А что, если и сейчас это она? А он бороду отпустил, совсем седую! Стоны Мигуэля не вызывали теперь ответного стона. Анисимов приободрился и мчался, выбирая самые крутые склоны, местами пролетая птицей по воздуху, как на лыжном трамплине. Когда-то он проделывал все это с полной "военной выкладкой". Теперь пригодилось. Только виртуозное мастерство горнолыжника могло одолеть этот "сумасшедший слалом". Анисимов одолел. Он мчался уже по прямой к ожидавшей его на берегу фигурке. Тормозя лыжами так, что снег взмывал фонтанами, заслоняя встречающего. - Аэлита! - сам не зная почему, крикнул Анисимов и остановился, тяжело дыша. Перед ним стояла не "японка", а японец. Доктор Иесуке Танага. - Принимайте пациентов, - прохрипел Анисимов, чувствуя, что не устоит на ногах. Но все-таки устоял, пока подоспевшие матросы снимали с его спины стонущего Мигуэля Мурильо. И тут, вздымая фонтаны снега, по проложенной лыжне подкатил Спартак. Но лыжня не выдерживала двойного груза, лыжи его провалились, едва он остановился. - Шульц! Как вы там? - через силу крикнул Анисимов. - Без сознания, извините, - пояснил японец. От берега к ледоколу по льду бухты вела горная дорожка. По ней ездил маленький электромобильчик с аккумуляторами, заменяя катерок. Доктор с пациентами уехал, пообещав тотчас же прислать электромобиль обратно. Анисимов дождался Остапа с Тамарой. - Я думала, что умру со страху, и только потому, что вы уже прокатились по лыжне, заставляла себя мчаться следом, - призналась Тамара. - Женьшень - человек! В тайге искать - не найдешь такую, - заявил Остап. - Где Шульц? - спросила Тамара. - На ледоколе. Сейчас за нами вернется электромобиль. - Я побегу на лыжах. Так будет скорее! Могу понадобиться. - Вместе, - решил Спартак. Анисимов ничего не сказал. У него не хватило бы сил добежать до ледокола. Две фигурки удалялись по льду бухты. Конец второй части  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *  ГРОТ Любить - значит жить жизнью того, кого любишь. Л. Н. Толстой Глава первая КАТАКОМБЫ МОРЛОКОВ "И снова я берусь писать о Совете командора после всего, что случилось... Я уже забыла, когда солнце восходило здесь над горизонтом, забыла нежно-оранжевые зори, которые - я так старалась запечатлеть их в красках! - гасят на севере звезды. Уже давно все придавила тяжелая антарктическая ночь. Утром, выйдя на палубу, я задохнулась от ветра. Южный, холодный, он нес снежные потоки, темные и колючие. Они напомнили мне пургу в начале ледостройки, оборвавшую кабель. Сколько героизма нужно было проявить, чтобы все-таки соорудить Хрустальные Дворцы, которые мне посчастливилось проектировать, чтобы потом я рыдала над руинами центрального здания... Пора в "адмиральскую каюту". В светлом теплом салоне не хотелось думать о вьюжной ночи, бушевавшей за темными квадратами иллюминаторов. В креслах вдоль стен сидели руководители стройки и среди них и я, "незадачливый зодчий разбитых дворцов"... Анисимов расхаживал по салону, заложив руки за спину: - Итак, все выступавшие советуют отложить работы на год. Грот не протаивать, поскольку Энергоцентраль вышла из строя, а мощность судовой атомной установки недостаточна. Я уже смирилась с этой мыслью, когда еще шла сюда. Но Алексей Николаевич Толстовцев возразил: - Зачем же откладывать на год? Ветроцентрали в обычную пургу, такую, как сегодня, дадут достаточную мощность. Можно обойтись и без аккумулирующих устройств. Временно. Кто нам помешает работать в ветреные дни, а в безветрие отдыхать? И так просто у него это прозвучало. Я насторожилась. Неужели в заброшенных ледяных дворцах завертятся турбины? Неужели стройка продолжится и запроектированные в нашей архитектурной мастерской здания, детали которых нам доставят в следующую навигацию, будут воздвигнуты под ледяным куполом грота? Академик оживился: - Подсказана верная мысль. Работать под надутыми парусами, как плавали встарь моряки. И дрейфовать в штиль, - и он улыбнулся своему сравнению. - Начинать надо немедленно, - убеждал Алексей Николаевич. Но затем ошеломил меня, сказав: - И нет никакой нужды протаивать грот с огромным пролетом. Не проще ли отказаться от идеи "подледного царства", имитирующего поверхность Земли? - и он посмотрел на меня. А я не поверила ушам. Что он предлагает? Отказаться от мечты о ледяном куполе, от города под ним? А он невозмутимо, обидно буднично продолжал: - Город подо льдом надо сооружать не как земной, а как подледный, на других принципах. И протаивать проще не исполинский грот, а туннели, которые станут улицами города. В стенках туннелей можно разместить жилые комфортабельные