вить, кто из приехавших вместе с вами привез сюда эту мерзкую отраву! Чандра старалась привести в чувство подругу. Шульц любовался ею. Глава вторая "ПРАВОЗАСТУПНИК" "Продолжить мои расспросы попросил сам Вальтер Шульц. Он отбил ночью от пьяных хулиганов красавицу Чандру. Боюсь, что наш влюбчивый "великан-разбойник", как прозвала его Тамара, снова попал в тяжелое положение. Честное слово! Он, помимо обязанностей Генерального директора Города-лаборатории, теперь нес еще и рыцарскую охрану спасенной им девушки. Каждый вечер появлялся у девичьего общежития и робко следовал за нею, пока она гуляла с подругами по бульварам. Нам удалось с помощью доктора Танаги найти человека с поврежденной ногой. За медицинской помощью вынужден был обратиться молодчик из Калифорнии по имени Стив Клиффорд. Сбежав от богатых родителей, он примыкал одно время к банде "отрицателей", творивших всяческие безобразия под флагом непризнания всех условностей, традиций общества, религиозных заповедей и представлений о порядочности. Они называли себя подонками. Он оказался не из слишком твердых, уверял, что не знал Устава Города, а договор подписал не читая. Однако быстро назвал своих сообщников по нападению на Чандру, хныкая, что это спиртное сделало его "отвратительным животным", сам же он "совсем другой". Он пытался оправдаться тем, что не прикоснулся к Чандре и напал на Шульца, думая, что защищает от него девушку, которую захватили "приятели толстяка". Кайффорд воображал, что так выгородит себя. Спиртное нашлось в одной из бочек с химикалиями, к которым имел доступ Мигуэлъ Мурильо. Опять этот тип! Но дело было не в одной бочке. Обнаружились и наркотики: героин, марихуана и какие-то новые таблетки "рай Магомета". Молодчики, хранившие их, нахально уверяли, что это предметы первой необходимости, от чего они не могут отказаться, пусть им даже грозит высылка на континент. Они отправятся из Города Надежды все четверо с первым же рейсом корабля или попутного танкера. Но Мигуэль Мурильо! Мои записи позволяют воспроизвести "беседу" с ним. Спартак и Остап снова "вежливо" (со скрытой угрозой применить силу) привели его в кабинет Николая Алексеевича. На этот раз Мурильо держался более самоуверенно: - У вас нет никаких доказательств, что я распространял наркотики и спиртное из какой-то там бочки. Вы просто приписываете мне нарушение Устава Города, видя во мне правозаступника. Да, я главарь недовольных, выступающих против деспотии администрации, не выборной, а навязанной нам, свободным людям, томящимся в вашей ледовой тюрьме? - В ледовой тюрьме томитесь вы, правозаступник? - удивилась я. - Вы что думаете? Если назваться "правозаступником", то можно прикрыться этим словом как щитом от ответственности за любые преступления? - Никто не дал вам права определять якобы совершенные мной преступления! Это насилие над моей личностью, самосуд! Я отвечаю только перед международной коллегией, поскольку завербован сюда Организацией Объединенных Наций. И я имею право на защиту, на адвоката, на общественное мнение, на внимание ко мне мировой печати, кстати, уже упоминающей мое имя, к вашему сведению. - Я слышала по радио статью пресловутого Генри Смита, задание которого вы выполняли. Это он придумал вам маску "правозаступника", хотя вы до сих пор так себя отнюдь не проявляли. - Чего церемониться с этим смердом?! - на своей ужасной латыни вмешался Остап. - Адскую машину на "Конкорд" принес? Принес! Это ясно, как арбуз. Население Города Надежды разлагал? Разлагал! Это точно как циркуль. И разлагал всеми запрещенными способами. Выгнать его надо наверх, на ледяной купол. Дать ему, смерду, тулуп, жратвы и его же собственного героина и спиртного. Пусть ошалеет и околеет пьяным. Мигуэль Мурильо, все поняв, пришел в неописуемый ужас. - Там слишком холодно! - завизжал он. - Это не по-христиански! Это хуже линчевания! Я протестую! Имейте в виду, у меня есть связь с культурным миром. Я оповещу всех о готовящемся злодеянии. - Сначала мы оповестим мир о совершенных тобой злодеяниях, - зловеще пообещал Спартак. - Вот это имей в виду, помесь шакала и гиены. - Вы не смеете сравнивать меня с животными! Я человек! - Очень сомневаюсь, - покачал головой Спартак. Вошли директора Шульц и Танага. Я встала и доложила им все, что нам удалось установить. Они сели и посовещались между собой. Мурильо исподлобья, хмуро смотрел на них. Заговорил Танага: - Город опасно болен. Это говорю я как врач, извините. Язвы, опасные язвы лечат по-разному. Ныне антибиотиками. В былые времена раскаленным железом, которое прикладывали к ране. - Я протестую, - испугался Мигуэль Мурильо. - Я протестую против применения ко мне дьявольских пыток этого азиата. - Говорю о лечении, извините, а не о пытках, - ровным голосом отозвался японец. - Кроме того, о лечении Города, а не одного из его бывших жителей. - То есть как это бывших? - захныкал Мурильо. - Я еще живой. - Но не для нас. Для нас вы гной, сочащийся из раны. Гной, продукт деятельности микробов, извините. - Вот эти так называемые "микробы" нас и интересуют, - вставил Вальтер Шульц. - Намерены ли вы, господин Мурильо, показать чистосердечно, по чьему наущению вы действовали? Вы, кажется, католик? Мигуэль Мурильо кивнул. - Я тоже католик. Могу принести библию, на которой вы поклянетесь памятью первых христиан Рима в правдивости своих слов. - Они правдивы и без всяких клятв. Мне не в чем винить себя ни по-латыни, ни на каком другом языке. - Обвинять вас будем мы на международном языке и по законам общечеловеческим, - сурово пообещал Вальтер Шульц, поднимаясь во весь свой огромный рост. Мурильо сжался. - У меня, извините, накопился большой счет к этому недостойному господину, - вкрадчиво сказал японец. - Давно наблюдал за ним. Ему придется ответить, почему отказал локатор на корабле "Титан", который налетел из-за этого на айсберг. Мурильо находился на его борту. И от завода "вкусных блюд", где совершена диверсия, он был неподалеку. - Не только я! Там были сотни людей! - выпалил "правозаступник". - Но почему, хотелось бы знать, взорвался Дворец Энергии? - продолжал Танага. - Там он был единственным помощником достойного господина Вальтера Шульца, когда испытывались аккумулирующие устройства с жидким водородом и кислородом? - Эти газы образуют взрывоопасную смесь, и я рисковал своей головой, участвуя в испытании, плохо подготовленном инженером Шульцем. Виновник взрыва рядом с вами, а не напротив, достойный господин Танага! - яростно защищался Мурильо. - Извините, но ваши ответы не удовлетворяют меня, - заключил доктор. - Тем более что осталась невыясненной причина пропажи запасных частей вертолетов, которые не смогли из-за этого прийти на помощь людям в тяжелые дни ледяного обвала. И вы, Мигуэль Мурильо, облегчили бы свою судьбу, если б назвали своих сообщников. Мигуэль Мурильо переменил тон: - Нет, достойные господа! Ваши старания обречены! Вы пытаетесь свалить все свои беды на одного человека! Это нелепо. Построенное вами здание разъезжается по швам. И не моя в этом вина. У вас здесь живут тысячи людей. Неужели вы думаете, что против вас работает только один человек, несчастный Мурильо, которому вы готовы скрутить руки? Нет! Когда это будет предано гласности, вы будете осмеяны за свою наивную беспомощность. Уже одно то, что вы пытаетесь сделать меня виновным во всем, говорит за меня, а не против. Презумпции невиновности приоритет, достойные господа! - Это значит, "не пойман - не вор"? - прервал его Остап. - Не тешься, недостойный господин, поймаем и тебя, хмырь болотный, и твоих сообщников, на которых ты пока только намекаешь. За дверью послышался детский смех, это Алеша заменил меня и привел Бемса с завода, и в приоткрытую дверь рыжим вихрем влетел мой любимый пес. Ткнувшись сначала мне в колени, он стал ласкаться к Танаге и Шульцу, потом метнулся было к Спартаку и Остапу, но при виде Мурильо ощетинился и зарычал. - Уберите от меня это чудовище! - завопил Мурильо. - Я сообщу миру, что меня здесь травили собаками. Он загрызет меня. - И Мурильо демонстративно поджал ноги. - Не бойтесь, - сухо сказала я, отдавая одновременно команду Бемсу. - Вас ждет иная участь. На континенте. При мне собака вас не тронет. Можете даже погладить ее. - Тогда другое дело, - сразу оживился Мурильо. - Это же теперешний "наладчик" дозаторов. Без него мы пухнем с голоду. Не так ли? Ну ладно, так и быть, поглажу его. - И Мигуэль" вынув руку из кармана, с напускной боязливостью потянулся к Бемсу. Тот, скосив на меня свои огромные выразительные глаза, не шелохнулся. И вдруг взвизгнул, бросился ко мне. - У него там язва! Опасная язва! - крикнул Мурильо, отдергивая руку. - Чего доброго, еще заражусь какой-нибудь паршой. Я удивилась. У Бемса на голове как будто не было ранки. Может быть, расчесал за ухом? - А еще рычал на меня, - торопливо говорил Мурильо. - А я не люблю, когда на меня рычат во время допросов... - Это вас ждет еще впереди, на континенте, - пообещал Спартак. Директора все же решили отпустить Мурильо до получения бесспорных доказательств его причастности к нарушениям Устава Города или к еще большим преступлениям. Ни тюрем, ни надсмотрщиков у нас в Городе Надежды не было, да и бежать из него некуда". Глава третья ПОТЕРЯ "С Бемсом у меня так много связано в жизни!.. Каждый ее поворот, каждое большое или маленькое событие мы как бы делили с ним. Он всегда был со мной и в горе и в радости, заглядывая мне в глаза своими огромными, все понимающими глазищами, В них читалось сочувствие, участие, ободрение. Честное слово! Николай Алексеевич искренне полюбил пса, и тот сразу же привязался к нему. Но ко мне Бемс относился с какой-то особой собачьей заботой, не говоря уже о преданности! Стоит задуматься: прав ли человек, наделяя разумом только себя одного? Может быть, это и так, если понимать под "разумам" прежде всего способности к творчеству, такую "примету" разумности, как "свобода поступков". Например, обмануть или не обмануть, предать или не предать, выполнить задание или не выполнить. С таких "позиций", пожалуй, человек действительно куда "разумнее" собаки, которая не знает такого выбора, она всегда окажется истинным другом и бескорыстным помощником, хотя и лишена абстрактного мышления... Сколько примеров можно привести из тяжелых времен войны: помощь раненым, доставка донесения через простреливаемое поле, обнаружение мин или захват пробравшегося к нам противника. И все это делалось беззаветно, не жалея себя. А скорбь по умершему хозяину! И не только по умершему... Мы знаем собак, регулярно приходивших на могилу хозяина. Знаем случай, когда пес ежедневно встречал невернувшуюся подводную лодку и все ждал, ждал... И знаем еще случай, когда собака дежурила на аэродроме, где бессердечно оставил ее улетевший хозяин, который вовсе не погиб, а просто бросил, предал своего четвероногого друга. Работники аэродрома взяли тоскующего пса к себе, как приютили таких же горюющих собак и смотритель кладбища и работник порта. Мама рассказывала, как истосковался Бемс по мне, улетевшей "курьером" через космос в Антарктику. А когда наконец привезли его сюда, не передать словами его радости. Казалось, у Бемса сейчас разорвется сердце, он подвывал, лаял, прыгал выше моего роста, норовя лизнуть меня в щеку или в нос. И здесь, в Городе Надежды, он стал равноправным его жителем. Нет, пожалуй, не просто равноправным, а бесценным, даже незаменимым. Честное слово! И вот мой Бемс заболел. Немного удалось ему поработать! "Освобождение от работы", как заправскому трудящемуся, выдал сам доктор Танага... Пес страдал, невыносимо страдал. Я видела это по его затуманенным глазам, по повороту головы при моем появлении. Он с трудом вставал. Задние ноги не подчинялись его отчаянным усилиям. Сердце разрывалось, когда я смотрела на беднягу! И он стонал, как человек... Честное слово! Я часами не отходила от его постели (он всегда спал на своей собственной кроватке). А сейчас, когда по нужде он сползал с нее, то потом не мог взобраться обратно. Приходилось ему помогать. И он смущенно, извиняющимися глазами смотрел на меня. Доктор Танага не мог определить его странной болезни. И только анализ крови обнаружил в ней следы сока гуамачи, этого страшного южноамериканского растения. Причина стала ясной - отравление. Но как могли отравить Бемса, когда он ни при каких условиях не возьмет еды из чужих рук? И тут подозрение овладело мной. Я попросила доктора осмотреть старую рану, которую задел Мигуэль Мурильо, погладив пса по голове. Бемс еще взвизгнул тогда от боли и отпрянул ко мне. Доктор Танага после осмотра вернулся с озабоченным лицом. - Извините, Аэри-тян. Должен обвинить всех нас, находившихся при допросе этого негодяя. - Всех нас? - удивилась я. - Дело в том, что никакой старой ранки на голове пса не обнаружено, но найден свежий порез. Мурильо нагло сделал его у всех у нас на глазах! - Значит, гладя Бемса по голове, он поранил его отравленным лезвием? Чтобы сорвать выпуск продукции? - Вы высказали мое предположение, Аэри-тян, извините. - Как же спасти его, доктор? Умоляю! - Человека спасти не смог бы. Но для собаки имею право не останавливаться даже перед неузаконенными средствами. Я была согласна на все, лишь бы вылечить моего бедного Бемса. И Танага использовал самые дерзкие методы, известные только у них, на Востоке... Но улучшение не наступило. Прибегал из школы Алеша. С глазами, полными слез, молча всхлипывая, долго простаивал он у кроватки Бемса. А тот, отрешенно глядя невидящим взором в пустоту, все же шевелил обрубком хвоста. Доктор Танага применял все доступное и даже запретное. И наконец сказал мне латинской поговоркой: - "Сделал все, что мог. Больше сделает могущий". Это звучало приговором. Бемс страдал все больше и больше. Судороги сводили его такое крепкое, мускулистое тело. Во время припадков он быстро перебирал ногами, словно стремительно бежал куда-то И было страшно смотреть на этого "мчащегося", но недвижного пса. Скоро полный паралич разбил его. Он еще приподнимал кое-как голову при моем (и только при моем!) приближении. Древнеиндейская отрава делала свое дело. Малая ее доза приводила не к быстрой смерти, а вызывала симптомы, казалось бы, неведомой болезни. Пес умирал в страшных мучениях. Доктор Танага взял меня под руку и увел в кабинет Николая Алексеевича. Я с горечью уставилась на письменный стол, около которого негодяй Мурильо смертельно ранил моего бедного Бемса. И опять "не пойман - не вор"! Будет все отрицать, и нет возможности призвать его к ответу! - Аэри-тян, - очень серьезным тоном начал по-японски Танага, - позвольте говорить на языке вашего детства. Знаю, какую боль вызовут мои слова, но верю в ваше мужество. У нас, врачей, существует врачебная этика, долг целителя. Мы не говорим умирающему о близкой смерти, не называем его страшной болезни и всячески отодвигаем неизбежный конец, каких бы страданий ему это ни стоило. Однажды в Японии молодой врач восстал против этой традиции, заявил, что, если больной обречен на мучительную смерть, наш долг человеколюбия не длить его мучения, а помочь ему спокойно уйти из жизни, не испытывая боли. Но этот наивный врач дорого поплатился за свою "дерзость" и "антигуманизм", даже принужден был уехать стажироваться в Европу, чтобы неудачное выступление забылось. - Вы говорите страшные вещи, Танага-сан! - Никому не признался бы теперь в этих опасных мыслях своей юности, Аэри-тян, никому, кроме вас! И потому вам следует решится... - Бемс? - испуганно спросила я. Танага кивнул. - Если людей наша врачебная этика и заскорузлые традиции заставляют мучиться лишние дни, то в отношении собак такого запрета нет. - Вы хотите усыпить его? - Все произойдет без вас, Аэри-тян. Надо помочь бедному животному. - Но знаете ли вы, Танага-сан, что мы не восстановим производство пищевых продуктов. Дозаторы мы не наладили, индикаторов запаха нет. Бемса необходимо вылечить! - Увы, добрейшая из женщин! Мне все известно как одному из директоров. Достойный господин Шульц, - он перешел на официальный латинский язык, - распорядился прекратить экспорт пищевых продуктов, срывая поставки и идя на неустройки, но сохраняя запасы пищи для населения Города. Однако вашего бесценного контролера на завод не вернуть. - Как это ужасно, Танага-сан! Ведь Бемса действительно некем заменить. И мы не держали охраны! В этом большая наша ошибка. Подумать только! Все индикаторы запаха испорчены! - Не ошибается тот, кто ничего не делает. И еще одной ошибкой было бы продолжить страдания пса. Он не заслужил такого жестокого отношения, извините. - Жестокое отношение! Вы можете подозревать во мне жестокое отношение к любимому существу? - Нет, Аэри-тян, извините. Не подозреваю этого, стремлюсь лишь подготовить вас, женщину, к мужественному решению. - Усыпить Бемса? - Он спокойно уснет как от снотворного. И не будет страдать. При всей своей воображаемой "мужественности" я, как девчонка, разрыдалась на груди нашего милого доктора. Он гладил мои волосы и увещевал: - Все будет сделано без вас. Простой укол. Ведь столько раз я делал это, стараясь спасти его. - А теперь? - Спасу его от страданий. Вам не следует быть со мной. - Нет, - решительно мотнула я головой. - Останусь с ним до конца. Пусть женщина, но ведь вы сами требуете от меня мужественности. - Это слишком тяжелое испытание, Аэри-тян. - И все-таки буду с вами... с ним... до конца. - Извините, - почтительно произнес Танага. Дальнейшее помню как во сне. Мы прошли к Бемсу. Я сидела подле него и гладила его по голове между ушей и думала: не здесь ли ранил его проклятый Мурильо! Танага уходил готовить шприц, Он вернулся с молоденькой сестрой милосердия, маленькой и изящной японочкой, своей дальней родственницей, последовавшей за ним в Город Надежды. Яноночка взяла в руки голову Бемса, которую я продолжала гладить, ощущая его тепло. Ведь у собак нормальная температура около сорока градусов. У них всегда "жар". Может быть, у Бемса сейчас было даже больше... Мне жгло руку... Танага привычно помазал спиртом лапу, словно делал лечебную процедуру, дезинфицируя место укола, потом ввел иглу в нащупанную перед тем вену. Бемс не реагировал. Сквозь слезы я видела его закрытые глаза. Казалось, он уже уснул. И вдруг он дернул головой так, что девушка не смогла удержать ее. Глаза на миг открылись, и я боюсь вспомнить, что в них прочла! Голова упала, потом он снова поднял ее. И в этот миг меня обдало струей. - Ай-яй! - укоризненно сказал Танага, прикрывая низ живота Бемса большим куском ваты. Прощальной лаской держала я ладонь на голове своего уходящего друга и беззвучно рыдала. Японочка в белой наколке одной рукой придерживала крутой лоб Бемса, а другой протягивала мне мензурку с питьем. Пришлось через силу проглотить его. Доктор Танага, вставив в свои уши наконечники резиновых трубок, прослушивал сердце Бемса. Наконец он неторопливым движением вынул трубки из ушей, аккуратно сложил фонендоскоп в футляр и сказал: - Конец, милая Аэри-тян. Вы настоящий мужчина. "Настоящий мужчина" горько плакал, припав губами к рыжей, еще теплой шерсти своего потерянного друга". Глава четвертая ИНДИКАТОР ЗАПАХА Завод "вкусных блюд" встал. Индикаторов запаха не было. Запасы пищевых продуктов Города не пополнялись, поставки в другие страны прекратились, а люди там... голодали... Около ледяных цехов толпились рабочие. Перед экстранным заседанием у Вальтера Шульца я не удержалась и забежала сюда. - О сеньора! - завидев меня, воскликнул Педро. - Мы вас ждем как святую заступницу. Руки наши отвыкли от безделья. Дайте им что-нибудь делать. Ведь еду-то нам дают!.. - О добрая сеньора! Да просветит вас пресвятая дева, как помочь нам, - добавила жена Педро Мария, держа младенца на руках. Зачем они здесь? Ведь они имеют все независимо от занятости! Я же не могу распустить персонал завода, перебросить кого-нибудь на другие работы. Завод должен действовать, должен! Я стояла среди озабоченных людей и ничего толком не могла сказать им. - Жаль бедной собаки! - вздохнул грузный Билл, хороший мастер псевдомясных блюд. - Если тут котлами и трубами заменяют Чикагские бойни, так неужели нет прибора, который заменил бы пса? Я пожимала плечами, чувствуя себя виноватой перед доверившимися нам жителями Города Надежды. Восстановить испорченные индикаторы запаха не удалось... - Толкаться здесь, мадам, нам теперь не пристало. Не позволяет этикет "знатных людей грядущего", - заметил француз де Грот. - Вот и займи место Бемса, - посоветовал Билл. - Духи парижские любишь? Значит, есть у тебя маркизское чутье. Не хуже собачьего. - Пробовал, Билл, пробовал. Но нос мой оказался хоть и длинный, но... тупой. Мы действительно попробовали заменить индикатор человеком, но неудачно. - А еще аристократ! Видно, вонь парижских ночлежек у тебя обоняние отбила. Я заторопилась в Директорат и, пообещав нашим "безработным" непременно найти выход, побежала. Николай Алексеевич все-таки приучил меня бегать! Впереди на бульваре показалась так хорошо мне знакомая подтянутая фигура статного широкоплечего человека, с иголочки одетого. Он шел, гордо неся голову, словно у него срослись шейные позвонки. Я сбавила шаг. Не хотелось его догонять. Он ведь всегда делал вид, что не замечает меня. Напускное пренебрежение оскорбляло. Но на это он и рассчитывал. Почему люди, когда-то близкие, могут так перемениться? Неужели от любви до ненависти только шаг? А была ли любовь? Была ли она у девчонки, "пытавшейся пристроиться", как уколола меня однажды его мать? А была ли любовь у него, избалованного красавца, которому понадобилось подчинить себе "строптивую азиаточку", как он меня прозвал? Не решилось ли все его самолюбием и себялюбием? Тщетно пыталась я оправдать его, понять, взять вину на себя. Ну и что ж! Вина моя бесспорна. Но не в том, что я ушла от него, а в том, что "выскочила" замуж. И как я была слепа! Не видела ничего, кроме броской наружности. Не разглядела за высоким ростом приземистого человечка, ползающего среди обретенных им удобств! Однако я так и не прозрела полностью! Юрий Сергеевич продолжал удивлять: после приезда сюда он ни разу не повидался с сыном. Пусть ему неприятно появляться у нас с Николаем Алексеевичем в доме, но в Школу жизни и труда, где по Уставу Города воспитывался Алеша, он мог бы заглянуть!.. Идя следом за ним, я не хотела думать о нем, честное слово! Скорее беспокоилась о белках кандиды с биофабрики, количество которых продолжало расти, не поступая в переработку. Шульц распорядился доставлять их в дальний угол Грота. Там было как в погребе. Сказывался обнаженный ледяной массив, в который мы продолжали вгрызаться. В Хрустальном зале Директората все приглашенные уже сидели за столом. Шульц укоризненно посмотрел на часы. Полторы минуты опоздания! Все из-за того, что я перешла с бега на шаг. Я извинилась. Папа издали тепло улыбнулся мне. Юрий Сергеевич посмотрел "насквозь", будто я была прозрачной. Тамара Неидзе помахала точеной рукой. Доктор Танага кивнул и отвел глаза за большими очками. Я обошла стол и села рядом с папой. Шульц открыл заседание, сказав, что ждет советов. Закончил он словами: - Положение угрожающее, достойные господа! И обратился ко мне, могу ли я что-нибудь предложить. - Выход есть! Честное слово! - вскочила я. - Вот моя старая диссертация "Определение запаха чувствительными приборами и биологическими системами"... - Кому нужна эта теоретическая галиматья? - буркнул по-русски Юрнй Сергеевич. - Достойная госпожа имеет в виду какие-нибудь приборы, которые позволят пустить завод? - поинтересовался Шульц. - К сожалению, достойный господин Генеральный директор, таких приборов пока нет. Их обещают освоить в Советском Союзе в ближайшие месяцы. А ждать нельзя. - Так что же вы имели в виду предложить? - Вызвать на самолете собак с ближайшего континента. В моей работе рассмотрены все приемы, которыми обучали Бемса. Они помогут дрессировке. Мы сможем быстрее наладить дозаторы. - С континента? Собак? Опять собак? - послышались голоса. - А сколько времени их натаскивать? - Увы, достойная госпожа, - вздохнул Шульц. - Рассчитывать быстро на такую помощь, по крайней мере из Америки, невозможно, ибо власти США запретили полеты лайнеров в Антарктиду после трагедии в Бермудах с "Конкордом", который мы не перестаем оплакивать. Увы!.. - Это происки недостойного журналиста Генри Смита, извиняюсь, - вставил Танага. - В своих статьях он требовал запрета полетов к нам. И тут поднялся мой папа: - Прошу простить, достойные господа! Если нельзя быстро ждать дрессировщиков с собаками, то передайте диссертацию моей дочери мне. Надеюсь, что требуемый "индикатор запаха" можно создать, для чего исследование Аэлиты окажется полезным. - Что здесь происходит? - воскликнул Юрий Сергеевич. Все обернулись к нему. Он поднялся, слегка побледнев, проводя рукой по чуть волнистым (я-то знала, что завитым!) волосам: - В чем хочет убедить нас инженер Толстовцев? Будто ему, оторванному от научно-исследовательских баз, в одиночку по плечу сделать то, что оказалось не под силу таким корифеям, как Рентген и Иоффе? - Изобретения тем и примечательны, достойный инженер Мелхов, что они делаются впервые, осуществляя прежде недоступное. Я не собираюсь копировать испорченные индикаторы, а предложу новый. Пусть назовут меня упрямцем, но я буду твердить, что в нашем случае на помощь к нам придет бионика, неизвестная в прежние времена. Надо не копировать достижения природы, а использовать их. Бионика? Я вопросительно взглянула на Танагу, но тот отвел глаза и опустил голову. Юрий Сергеевич ответил назидательно: - Как известно, "упрямство - оружие слабых, а упорство - орудие славы". Но славу не добудешь эфемерными фантазиями! Ближе к земле, достойные господа! Рассчитывать надо не на несуществующие приборы, а на реальную помощь Америки, воззвать к ее традиционному благородству! Лишь американские самолеты способны на рейс к нам. Запрет на полеты должен быть снят! И я лично не остановлюсь перед тем, чтобы ради этого поставить под удар даже самого себя! Он красовался, став в позу героя, готового на самопожертвование. - Кто же снимает запрет? - спросил Вальтер Шульц. - Я, достойный господин Генеральный директор! Вот магнитофонная лента, которая прозвучит на весь мир и ляжет вещественным доказательством и на стол международного и на стол федерального суда Соединенных Штатов, разоблачая мистера Генри Смита и его Агентство, которое отнюдь не принадлежит к числу информационных. Юрий Сергеевич включил свой магнитофон. В Директорате зазвучал голос Генри Смита: "- Хэлло, Юрий! Как вы поживаете в своей ледяной берлоге? Я не против ее осмотреть..." Дальше мы услышали и намеки шантажиста, и наглые угрозы, и гнусные предложения "журналиста", пытавшегося по заданию некоего Агентства разложить общество Города-лаборатории изнутри. - Какая мерзость! - застонал Вальтер Шульц, теребя свою черную бороду. - Надеюсь, достойные господа, что отныне роль мистера Генри Смита в судьбе "Конкорда" станет яснее, - торжественно провозгласил Юрий Сергеевич. Все молчали. - Пусть меня осудят, - патетически продолжал он, - но и учтут тот вклад в расследование злодеяний врагов Города-лаборатории, который я, не задумываясь, вношу. Так вот какая дружба направляла Юрия Сергеевича в его действиях и даже в семейной жизни! Я встала, с трудом сдерживая презрение: - Напрасно инженер Мелхов считает, что вовремя выступил со своим разоблачением. Он явно запоздал. Трусливо покрывая Генри Смита, почему-то молчал во время расследования. Я не задыхаюсь от восторга по поводу его сегодняшнего "героического" поступка. Что ж, пусть магнитофонная лента ляжет на судебный стол. Боюсь, что Городу Надежды не скоро станет от этого легче. И хоть теперешний президент США не раз помогал нам, ему могут помешать снять запрет с полетов через Бермудский треугольник из-за компрометации какого-то газетчика. Там компрометируются и куда более значительные персоны: и сенаторы, и губернаторы, и вице-президенты, и даже президенты. В лучшем случае назначат сенатское расследование деятельности Агентства. Все решается, на мой взгляд, проще. Дрессировщиков с собаками доставят нам на Ту-144 из Советского Союза. И моя диссертация поможет им. Доктор Танага захлопал в ладоши. Тамара Неидзе поддержала его, но Шульц осуждающе посмотрел на них. Наступило молчание. Его прервал мой папа: - А я все-таки прошу этот материал передать мне. Могу заверить: бионический индикатор запаха будет. Я никогда не видела Юрия Сергеевича таким смятым, смущенным, как после моей горькой речи. Это не помешало ему бросить на меня испепеляющий взгляд. Я отвернулась и передала диссертацию отцу". Глава пятая "ИНОПЛАНЕТНАЯ ТЕХНИКА" "Странной секретностью окружил папа свою лабораторию! Даже мне мягко сказал, что я могу помешать ему!.. Только для доктора Танаги и его помощницы было сделано исключение. Я ревновала к милой японочке собственного отца. Ей можно ему помогать, хотя там никаких медицинских процедур нет, а мне, так заинтересованной в задуманном приборе, нельзя!.. Но я сделала вид, что поняла отца, потому что восхищалась его решимостью изобрести необыкновенное. Ждали прилета Ту-144 с собаками. Сколько же времени понадобится, чтобы их натаскать!.. С обратным рейсом Ту-144 повезет нашу почту в ООН - разоблачающую Генри Смита магнитофонную ленту, переданную Юрием Сергеевичем. Неожиданно и очень корректно он попросил свидания со мной. - В связи с индикатором запаха и работой моей биофабрики, - сказал он, предлагая встретиться на бульваре. Я пришла туда чуть раньше, но он уже ждал меня, вскочил, почтительно поздоровался, словно не он столько времени не замечал меня, и попросил разрешения сесть рядом на скамейку. Я отодвинулась от него подальше. - Ради общих интересов я хотел бы узнать о гипотезе профессора Ревича, высказанной о вашем отце, - сухо начал он. Можно было предвидеть любой вопрос, кроме этого! - Шутка ученого! Честное слово! Он потом сам смеялся над ней. - И все-таки, о чем? Это очень важно при оценке результатов "бионического эксперимента" вашего отца. Поверьте. - Ревич выдумал, будто папа, похожий на мальчика в красноармейской форме, спустился на парашюте к партизанам... не с самолета, а с летающей тарелки. - Весьма шутливо, - с каменным лицом произнес Юрий Сергеевич. - Он назвал папу "гуманоидом", проводящим на Земле биологический эксперимент, в результате которого появились на свет мы со Спартаком. И еще будто все папины изобретения - это давно ему известные достижения инопланетян. - Вот это важно! - Папа очень рассердился. И Ревич покаялся в озорной выдумке, которой хотел показать, как легко одурачить людей, подбирая факты и спекулятивно толкуя их. - Благодарю за информацию. Она ценна для меня. И пригодится, как я уже говорил, по завершении секретных работ с индикатором запаха. Я встала и пошла. Он не удерживал меня, хотя я долго ощущала затылком его взгляд. Скоро нам привелось встретиться вновь. Шульц объявил состав комиссии для испытаний индикатора запаха, В нее, кроме меня, вошли Юрий Сергеевич, Танага, Спартак, Остап и де Грот, который ведал на заводе "вкусных блюд" делом аромата. Папа встретил нас в своей лаборатории. В глубине ее я увидела Кати-тян, но без ее белой наколки. Оказывается, Танага послал ее к папе как лаборантку. Должно быть, меня, руководительницу злополучного завода, мой милый папка постеснялся использовать и прикрылся секретностью. Испытания прибора должны были проходить по программе, взятой из моей диссертации: повторялся опыт, проведенный когда-то с моим Бемсом, - из четырех палочек лишь одна была поднесена к пахучему источнику. Бемс находил ее безошибочно, хотя ни один прибор не обнаруживал ее. Новый прибор оказался не хуже Бемса. Я глазам стоим не верила! Ведь я прочитала столько литературы, знала, что выдающиеся ученые считали создание, подобного аппарата невозможным. Наш старый индикатор и в сравнение не шел! Юрий Сергеевич придирчиво повторял испытание в разных вариантах. - Клево! - заметил Остап. - Только, Юрий Сергеевич, как бы он вас того... не тяпнул. - То есть кате это "не тяпнул"? Прибор? - А как же! Нюх у него собачий, как бы и прикус такой же не был. Танага и Спартак рассмеялись. Юрия Сергеевич покраснел от злости. - Это слишком серьезно для шуток. Кстати, об одной старой шутке, которая сейчас выглядит достаточно серьезно. - И Юрий Сергеевич торжественно перешел на латынь. - Я утверждаю, что такой индикатор запаха создать, изобрести, сделать за такой короткий срок невозможно. - А он есть! - восхищенно воскликнул Остап на своей ужасной латыни. - Новый принцип, никому никогда не известный! Вошел Вальтер Шульц: - Надеюсь, достойные господа, мы действительно воспользуемся в нашей работе чем-то никому и никогда не известным! - На Земле, - многозначительно заметил Юрий Сергеевич, - ко не на других планетах. - Что вы имеете сказать, достойный господин? - насторожился Шульц. Я посмотрела на папу. Он весь съежился и подобрался, как для прыжка. Юрий Сергеевич возвысил голос: - Я думаю, что мы имеем все основания утверждать, что испытываемый прибор инопланетного происхождения. На Земле его создать нельзя! - Однако он создан, - зло вставил папа. - Создан кем-то где-то! А сюда принесен неведомыми нам путями, которые стоило бы распознать. - Что вы хотите сказать? - И мой низкорослый папа встал перед высоченным Юрием Сергеевичем и почему-то не показался мне маленьким, хотя человек с мелкой душонкой смотрел на изобретателя сверху вниз. - У меня существовало лишь подозрение, теперь уверенность. Просим вас, достойный господин Пришелец, раскрыться. Это касается не только всех нас, так долго считавших вас землянином, но и меня лично! И я имею право.. - Вас? Лично? - заинтересовался Шульц. - Да, достойный господин Генеральный директор. Этот прибор - прямое доказательство, что перед нами гуманоид-инопланетянин, который не только произвел на свет с помощью земной женщины своих детей, но и подсунул мне свою дочь, лишенную естественных земных качеств. А. я-то тщетно искал причин нашей психологической несовместимости!.. Более того, он лишил меня собственного сына, кровь которого испорчена инопланетной примесью! - Молчать! - взревел всегда невозмутимый Вальтер Шульц. - Наши отцы в Германии слышали также подлые бредни расистов! Я немец, но другого поколениия! И я не потерплю таких теорий, тем более в галактических масштабах! У меня к достойному инженеру Толстовцеву нет ничего, кроме восхищения и за его дочь и за его прибор! - Но у меня иное мнение! - сопротивлялся Юрий Сергеевич. - Стоп, "чистокровный арие-землянин"! - гневно оборвал его Спартак. - Первым же рейсом "Ивана Ефремова" мы отправим вас в Африку, в ЮАР, единственное место на нашей планете, где вы найдете единомышленников! - Найдется кое-кто и в Америке, - подсказал Остап. - Кстати, достойный господин Мелхов, Директорат решил, что вам следует сопровождать магнитную пленку, разоблачающую Генри Смита, и выступить на предстоящем суде свидетелем, - вставил Шульц. - Нашли повод, чтобы выдворить меня отсюда? Мировая общественность станет на мою сторону! - закричал Юрий Сергеевич, направляясь к выходу. - Будете в Америке, не забудьте выпросить себе там политическое убежище. Для вас клевое дело получится, - по-русски напутствовал его Остап. - Прошу прощения, разрешите сказать и мне, - вступил мой папа. - Придется открыть все. До сих пор я щадил свою дочь. Сердце у меня упало. Признаться? В чем? Неужели?.. Он стоял рядом с Вальтером Шульцем и теперь казался очень низеньким. Алеша уже догнал его ростом! Но голова, лицо у него были нормальные, человеческие, как у меня и у Спартака. Только шея выглядела длинной и тонкой. Но ведь и у меня такая же! Не может быть! Не может быть! Я почти кричала (мысленно). А папа спокойно говорил... об индикаторе запаха: - Мне помог доктор Танага. Бионика - наука, использующая особенности биологических систем. Собака обладает феноменальным чутьем. Мы потеряли нашего верного друга, но его органы обоняния благодаря доктору Танаге и его помощнице Кати-тян сохранены. Я не знал, как воспримет это Аэлита. Боялся ранить ее. Ах вот в чем дело! Милый папка! Он оберегал меня!.. - Важно было сохранить живые органы работоспособными, питать их, чтобы они функционировали внутри прибора. Наконец, принять сигнал, расшифровать его и передать на циферблаты. Вот это мне и удалось сделать с помощью японских друзей. - Значит! Значит!.. - воскликнула я. - Это Бемс? - Да, родная. Какая-то его сохранившаяся частица. Сквозь слезы смотрела я на поблескивающие никелем детали, на отливающее синевой стекло циферблата, на застывшую красную стрелку, вздрогнувшую, когда Юрий Сергеевич проходил мимо. И это все, что осталось от моего милого, чуткого Бемса, который даже после кончины продолжает преданно служить людям!.. Но Мелхов! Зачем понадобился ему этот фарс "разоблачения"? Ведь он умный человек! Я не могу разобраться в скрытых мотивах его выходки! Может быть, он хотел "хлопнуть дверью", понимая, что ему уже не остаться в Городе Надежды? Но какую-то выгоду он, конечно, хотел извлечь! Я и сейчас не могу ответить на эти вопросы, а тогда у меня не было времени задуматься. В лабораторию вбежала перепуганная Кати-тян. Она что-то зашептала на ухо Танаге. Тот почернел весь и, нервно потирая руки, подошел к Вальтеру Шульцу. Кровь отлила от лица Шульца, и черная борода на нем стала еще контрастнее. - Аэлита, друг мой, достойная наша госпожа. Должен сразу сказать вам... наш достойнейший господин Генеральный директор Города-лаборатории Анисимов исчез. - Как исчез? - холодея крикнула я. - В самом центре Нью-Йорка. Мы только что получили радиосообщение оттуда. Говорят, я без чувств упала на пол, едва не разбив индикатор запаха". Глава шестая БЕЗЗВУЧНЫЙ ВЫСТРЕЛ И снова Анисимов оказался в "джунглях страха", в Нью-Йорке. После трудных дней дискуссии в одном из комитетов, где без конца повторялось одно и то же, Николай Алексеевич шел по Пятой авеню. Но не вечером, а в дневные часы, когда асфальт размякает от жары, а дышать от выхлопных газов двигателей решительно нечем. Нарядную улицу наполнял густой поток автомашин. Они не столько двигались, сколько стояли. Но моторы их работали. Николай Алексеевич дал слово жене не оказываться вечером в опасных местах. Но днем-то здесь совершенно безопасно. Рослые полисмены, "бобби" (с высшим образованием) стоят на каждом шагу. Ведь в полиции здесь платят больше, чем профессорам в университетах! Рассеянным взглядом скользил Анисимов по витринам, где зазывные рекламы старались перешибить одна другую. Казалось, все богатство Америки выставлено здесь на распродажу. Остается лишь убедить покупателей купить, заставить их заплатить деньги... А к одетым по моде манекенам они уже привыкли, им это приелось! Требовалось нечто новенькое, например, стриптиз в витрине, а не в ночном шоу! Как в Амстердаме, например!.. И вот отнюдь не манекен, а живая миловидная девушка, сидя на неубранной постели, защищенная лишь вогнутым, а потому невидимым стеклом витрины, без конца снимала и надевала чулки или другие части интимного дамского туалета, демонстрируя красивые ножки и фигурку, а главное, продающиеся товары. Наивно выставленные в другом магазине дамские трусики, раскрывающиеся одним движением застежки-"молнии", на которых написано "Нет, тысячу раз нет!", уже не привлекали к себе внимания, поскольку их никто не снимал у всех на виду. Аэлита просила Николая Алексеевича ничего ей не покупать, и он не заходил в магазины, а медленно шел по нескончаемой, прямой, как артиллерийский ствол, улице. Он любил ходить. Во время прогулки хорошо думалось, а сейчас вспоминалась недавняя дискуссия. Господа в комитете ООН стремились подготовить нужное им решение Генеральной Ассамблеи, изощряясь в аргументах. - Я не говорю уже об экономическом уроне, который наносит Город-лаборатория международной торговле зерном, - говорил элегантный представитель Западного мира с прямым пробором прилизанных волос. - Но я обращаю внимание комитета на явное нарушение Устава Организации Объединенных Наций, чего господин Генеральный директор Города-лаборатории не может отрицать. - Это какое же нарушение? - удивился Анисимов. - Ни одно из подразделений ООН, - любезно пояснил тучный господин, поддержав своего собрата, - не может служить целям пропаганды какой-либо одной идеологии вопреки другим политическим взглядам. Вот основа интернационализма. - Это не ответ, - настаивал Анисимов. - Извольте, мы разъясним вам то, что, полагаю, давно вами усвоено при получении указаний, как захватить в свои руки Город-лабораторию и поставить там дело, - с витиеватой изощренностью и гаденькой улыбкой произнес первый. - С таким же успехом можно считать захваченным профессорами местный университет! Дело в Городе-лаборатории поставлено согласно требованиям науки и проводится в жизнь международным Директоратом... - Знаем, знаем: один японец, один немец и во главе русский коммунист. - Права всех директоров одинаковы. Генеральный директор не обладает полномочиями американского президента. - Однако по чьей-то подсказке Город существует без денежного обращения. Каждый получает по потребностям, а отдает по способностям! Мы, к вашему сведению, знакомы с основоположниками марксизма по их трудам! Чей же призрак бродит ныне уже не по Европе, а по всему свету? - Это, кажется, цитата из статьи злонамеренного журналиста Генри Смита? Но "охота за призраками" не лучше "охоты за ведьмами". Я приведу вам два примера, когда эти пугающие вас принципы без всякого страха перед "призраком" используются в Западном мире. Например, научные станции в Антарктиде. Все, кто живет там, находятся как бы на полном пансионе и никогда не расплачиваются наличными деньгами за жилье, съеденный обед или ужин. Вместе с тем они добросовестно делают порученное им по их способностям дело. - Их ничтожно мало, этих карликовых поселений, господин академик. - Однако больше, чем городов-лабораторий. Он пока один. - Вы обещали еще пример. - Да, общеизвестный. Любой корабль! Морских судов, согласитесь, куда больше, чем полярных или высокогорных научных станций на Земле или в космосе. Однако в море члены экипажей транспортов или танкеров находятся на полном довольствии, обеспечены жильем и не расплачиваются за это каждый день. Должен сказать, что и у нас в Городе-лаборатории его жители, подобно полярным ученым или морякам, зарабатывают деньги. Но тратить их там не на что. Они накапливаются на текущих счетах наших людей в банках. Согласитесь, что такая форма расчета не является коммунистической пропагандой. Где ж тут обман или ошибка ООН? - Подводя итог нашим спорам, сэр, мы охотно признаем в вас недюжинного красного пропагандиста. - Должен ли я понимать, что ваши доводы исчерпаны? - О нет, сэр! Это только начало. Продолжение следует, как писал великий французский писатель Александр Дюма-отец, печатая свои авантюрные романы фельетонами. - Могу ли я считать, что глава-фельетон сегодняшнего номера завершена? - Нет, сэр! Прервана на самом интересном месте, поскольку остались не выяснены такие вопросы, как, например, почему в Городе-лаборатории нет профсоюзов, могущих организовать забастовки? - Потому что там нет нанимателей и продающих им свой труд людей. Все там работают сами на себя, ибо Город-лаборатория как бы принадлежит тем, кто там трудится. - Антарктический колхоз? - Коллективное хозяйство, в точном переводе. Однако не совсем точно, поскольку владельцем города считается ООН. - Итак, сэр, продолжение следует. Примите наше восхищение вашим умением вести дискуссии. Очевидно, сказывается практика ученого. - Практика ученого помогает логически мыслить, господа. Примите и мои уверения в совершенном к вам почтении. И они раскланялись. И так в конце каждого заседания. Дышалось на улице тяжело. Опять, как и в прошлый раз, попалось несколько прохожих в противогазах. Ньюйоркцы приспосабливаются. И Анисимов почувствовал, что ему не хватает воздуха, что он задыхается. Нужно дойти до Централь-парка. Больше в этом городе деваться некуда. Что касается нападения, то оно не повторится - ведь два снаряда в одной воронке не взрываются!.. А ведь в предыдущий раз он именно там почувствовал облегчение, надышался... Кстати, надо подумать о разведении в подледном Гроте водорослей хлореллы. Она выделяет много кислорода. В Антарктике же воздух обеднен кислородом. В Гроте можно довести атмосферу до оптимального состава... И Анисимов, войдя в зеленую чащу Централь-парка, вздохнул всей грудью. Стоило пройти всю Пятую авеню, чтобы добраться сюда! На аллеях было много гуляющих, играли дети. В такой обстановке бандиты не попросят сигареты. Два человека в темных костюмах и мягких фетровых шляпах шли навстречу. Один из них наклонился и потрепал по кудряшкам прелестную девчушку. Другой потрепал по плечу его самого. Потом оба они оказались перед Анисимовым. Николай Алексеевич почувствовал недоброе, собрался весь. Но никто не попросил у него ни сигарет, ни прикурить. Просто тот, кто ласкал девчушку, выхватил из-за борта пиджака подвешенный там пистолет и в упор выстрелил в Анисимова. Звука выстрела не последовало. Бесшумное оружие! Седой богатырь, который на голову был выше нападавших, беззвучно повалился на песок аллеи. Кто-то из прохожих обернулся, другие шли, не обращая внимания на свалившегося, должно быть пьяного, джентльмена. Спутник стрелявшего не успел подхватить Анисимова и теперь старался поднять тяжелое тело. - Держи, держи его, Гарри! Вот так всегда с ним! Напьется и бродит, пока не свалится. Никто из прохожих не заинтересовался происходящим. Дети продолжали играть "в гангстеров". Мальчуган в матроске, веснушчатый, как вождь краснокожих О'Генри, целился из игрушечного автомата в двух дядей, тащивших подвыпившего дедушку, и вопил:. - Тра-та-та-та! Вы убиты, вы убиты! Тра-та-та-та" Глава седьмая "ВИЛЛА-ГРОБ" Анисимов медленно приходил в себя. Память будто снова отказала. Мучительно не хотелось открывать глаза. И вдруг зазвучал рояль. Кто-то проникновенно и совсем близко играл любимый этюд Скрябина, тот самый, на музыку которого написаны стихи, когда-то прочитанные Аэлите: Память сердца - злая память. Миражами душу манит... Что это? Слуховые галлюцинации? Он сделал усилие, приоткрыл глаза и увидел... окно с затейливой железной решеткой. А за ней зелень на фоне эмалево-синего неба. "Действительно галлюцинации, - подумал он. - То слышу любимую музыку, то вижу себя... в "инопланетном зоопарке", о перспективе попасть куда наслышался перед полетом через Бермудский треугольник. Нонсенс! Бермуды позади. Теперь тянется дискуссия в одном из комитетов ООН. Да! Пятая авеню, живые раздевающиеся манекены в витрине магазина. Потом Централь-парк... Что же дальше?" Некоторое время академик еще изучал узор прутьев в окне, потом окончательно пришел в себя и сел. Слуховые галлюцинации продолжались. На рояле с большой артистичностью кто-то играл прелюдии Шопена. Одну за другой. Анисимов превосходно знал их все. В последний раз они с Аэлитой слушали их в Большом зале консерватории. Нет! В зале имени Чайковского. "Но если это инопланетный зоопарк, то землян демонстрируют в привычной для них обстановке и даже с земным музыкальным сопровождением. Это делает честь остроумию гуманоидов", - не без иронии подумал Николай Алексеевич. Он находился в богато убранной комнате, библиотеке или кабинете, судя по большому числу книг в высоких шкафах. Анисимов встал и, подойдя к одному из них, принялся рассматривать корешки переплетов: книги из различных областей знания на английском, немецком и французском языках. Есть и итальянские по истории искусства, и даже японские. Николай Алексеевич взял одну из них и, к своему удивлению, узнал собственный фундаментальный труд по химии, переведенный на английский язык. - Хэлло, сэр! Мы не помешаем? Академик обернулся и увидел двух человек, вошедших без стука. "Кто это? Гангстеры, преградившие путь в Централь парке? - сразу вспомнил он. - Нет, непохоже!" Один из вошедших казался воплощением респектабельности. Гладко выбритое, благородное лицо, четкие волевые морщины у губ, раздвоенный подбородок, серые глаза, совершенно седые, аккуратно зачесанные волосы. Мог бы быть президентом... крупной компании, директором банка, дипломатом, ученым... Другой - худощавый брюнет с болезненным цветом удлиненного лица с провалившимися щеками. Чуть навыкате темные, беспокойные, горящие лихорадочным светом глаза. Разорившийся делец, неудачливый актер, изобретатель? - Если не ошибаюсь, сэр, вы интересуетесь научными книгами? Могу я сделать вывод, что вы причастны к науке? - спросил первый. - В таком случае мы коллеги. Позвольте представить вам доктора Эдварда Стилла из Хьюстона, специалиста по ядерным боеголовкам. - А меня вам представил профессор Энтони О'Скара, настолько известный в научном мире, что нет нужды говорить, что это тот самый физик-теоретик, которого ценил сам отец водородной бомбы мистер Тейлор, - поклонился худощавый Стилл. - По-видимому, сэр, вы тоже тяготеете в той или иной мере к ядерным делам? - поинтересовался О'Скара. - Нет, джентльмены, - отозвался Анисимов. - Я взял с полки книгу, написанную мной и переведенную в Америке. - Позвольте взглянуть, - попросил профессор О'Скара. - О! Мистер Анисимов! Поистине неисповедима воля господня, сведшая нас в странном месте, именуемом "вилла-гроб". - "Вилла-гроб"? - удивился Анисимов. - Да, видимо, надежное убежище, куда доставили нас по очереди, возможно, одним и тем же способом. - Что касается моей особы, - вмешался Стилл, - то меня подстрелили как нужное для зоопарка животное. "Опять зоопарк! - нахмурился Анисимов. - Снова гуманоиды?" - Совершенно так, - подтвердил профессор О'Скара. - В заповедниках и зоопарках применяют эти гуманные снотворные пули. Пока я спал, меня перевезли сюда из Калифорнии. Одному господу известно, на какое расстояние. - А меня из Хьюстона! Я не думаю, чтобы это оказалось поблизости. А вас, мистер Анисимов? - По-видимому, меня "застрелили" снотворной пулей в Нью-Йорке. - Тогда все ясно! - воскликнул Стилл. - Наша "вилла-гроб" может находиться в любом месте под синим небом, поскольку хоть его можно рассмотреть сквозь решетки. - Кто это играет так превосходно на рояле? Еще один из похищенных? - спросил Анисимов. - О нет, сэр! Это наш страж, тюремщик - гангстер Джо, - пояснил профессор О'Скара. - Гангстер-пианист? - удивился Анисимов. - О, это целая история, сэр! Садитесь, прошу вас, поскольку за этими решетками мы располагаем относительной свободой, - пригласил Стилл. - Мистер Стилл разбирается не только в духовной, подобно мне, но и в светской музыке. Это сблизило их с Джо, если слово "сблизило" здесь уместно, - солидно начал профессор О'Скара. - Я узнал о нем все и ничего о нашей судьбе, - продолжил Стилл, торопясь и проглатывая в скороговорке некоторые слова. - Что нам грозит? Требование выкупа? Выведывание у нас секретов производства? Переправка иностранной разведкой за рубеж или просто рэкет, взымание дани, чтобы похищения не повторялись? Об этом Джо ничего не сказал, а может быть, и не знает. Джо - это кличка Кристофа Вельмута. Я слышал о нем, поскольку интересовался музыкальными конкурсами. Он подавал надежды, жаждал славы, успеха, денег... Но наркотики сыграли с ним злую шутку: не вдохновили, а погасили в нем артиста. Не прошел даже на второй тур конкурса. И опустился на дно. Пьянство, наркотики, сомнительные собутыльники. Наконец, гангстерская шайка и прозвище Джо, зачеркнувшее все, кем он был. Теперь он стережет нас. Можете взглянуть на него. Он играет в холле. И весьма недурно, если не слишком пьян. - Он исполняет мои любимые вещи. - Он будет рад узнать это, хотя перед ним на рояле лежит автомат. Пули в нем, предупреждаю, не снотворные. Анисимов в сопровождении новых знакомых перешел в холл и увидел за роялем человека лет двадцати восьми, с испитым лицом и длинными свалявшимися волосами, свисавшими до плеч. Он играл, полузакрыв глаза, и чуть раскачивал хилое тело. Трое ученых уселись в мягкие удобные кресла и, слушая его, смотрели на синее небо сквозь зарешеченные окна. Анисимов думал о горькой судьбе этого, несомненно, талантливого человека. - Эй ты, Джо, скотина! Хватит твоего проклятого шума. Не услыхать, как улизнут эти проклятые научники. Ишь, как разомлел, будто в объятиях постаравшейся продажной девки! - послышался грубый, хриплый голос. В дверях с автоматом в руках стоял гориллоподобный сутулый субъект, у которого волосы росли прямо от бровей. - Эй вы, ублюдки! Идите жрать то, что вам приготовил сегодня добрый Гарри. Пальчики оближете. - И, повернувшись, вышел. Пианист не обратил ни малейшего внимания на этот окрик и виртуозно заканчивал двадцать четвертую прелюдию Шопена. Профессор О'Скара поднялся со словами: - Это Гарри, второй и главный наш тюремщик. У него страсть стряпать немыслимые кушанья. Они поистине ужасны. Но не дай вам господь их не похвалить. Говорят, он пристрелил приятеля, когда тот поморщился, жуя пережаренную индюшку. Друзья стали уверять, что у несчастного просто болел зуб. Гарри открыл ножом рот убитого, убедился, что половина зубов у того сгнила, и проворчал: "С такой поганой пастью нечего было браться за мою превосходную индюшку" - и пихнул труп ногой. Это нам в назидание красочно рассказал голубоглазый Джо. Вы только посмотрите на его глаза! Музыкант блистательно закончил прелюдию и, выждав, когда Стилл и присоединившийся к нему О'Скара похлопали в ладоши, встал, взял с рояля автомат и указал стволом на дверь. Вошли в отделанную дубом столовую, где на стенах висели темные доски с вырезанными на них изображениями убитой дичи. Столы были накрыты на пятерых: дорогая сервировка, накрахмаленные салфетки! - Жрите, - скомандовал Гарри, когда все уселись - американцы с одной стороны, Анисимов напротив, а гангстеры с автоматами положенными на белоснежную скатерть с боков друг против друга. - У меня пятеро детей, мистер Анисимов. И еще двоих я взял на воспитание. Я уповаю на волю божью, но предпочитаю хвалить местную кухню, - прошептал профессор О'Скара. - Хотел бы я видеть того паршивца, который не похвалит? - мрачно изрек Гарри, видимо, обладавший тонким слухом. - Должен вас предупредить, сэр, - твердо сказал Анисимов, - что я согласно своему убеждению не ем мяса. Никогда. - Что? - взревел Гарри, хватаясь за автомат. - Я готов похвалить вашу стряпню, - раздельно продолжал Анисимов, - но лишь в том случае, если блюда не будут содержать мясного. Гарри-горилла вскочил и выпустил автоматную очередь над головой Анисимова. За ним жалобно зазвенел разбитый плафон. Николай Алексеевич не шевельнулся. - Насколько я понимаю, меня, как и этих джентльменов, доставили сюда не для того, чтобы упражняться в стрельбе по живым мишеням в комнате, где пули портят богатую отделку. - Дьявол вам в проклятую вашу глотку! Это хорошо, что вы напомнили мне про обшивку, не то я размозжил бы вам вашу проклятую голову. С этими словами Гарри с автоматом наперевес вышел из комнаты. - Он пошел в магазин купить чего-нибудь овощного, - примирительно заметил Джо. - Вы должны извинить его, мистер. Он плохо воспитан. Не знал отца, как не знала его и мать, панельная шлюха. Он родился не по ее воле и воспитывался не ею. Я говорю это вам, сэр, потому что видел, как вы слушали мою музыку. Гарри не то что я. Он с детства среди них, - и он указал глазами на автомат. - Его воспитала старуха Фоб, пока не умерла с перепоя. И он всегда выполнял то, что ему поручали. Даже самые страшные задания вроде взрыва банка, за что он, и получил свою кличку Гарри в память покойного президента, устроившего хорошую встряску японским макакам. Если вы будете вести здесь себя хорошо, то ничего с вами не случится. А вечером, если хотите, я вам еще сыграю. - Мне понравилась ваша музыка, Джо. Я готов забыть, где нахожусь. - Где находитесь? - переспросил Джо и усмехнулся. - На "вилле-гроб". Глава восьмая УКРАСТЬ АТОМНУЮ БОМБУ Генри Смит любил ездить по американским дорогам. Идеальное бетонное покрытие, чуть шершавое, чтобы избежать скольжения шин, позволяло делать ход машины покойным, располагающим к воспоминаниям и размышлениям. По пути в Вашингтон Генри Смит решил завернуть в Балтимор, навестить там мать, которую обожал, трогательно заботясь о ней, никогда не забывая послать ей из своих далеких репортерских скитаний сувенир с теплой сыновней запиской. Представляя, как она встретит его, Генри Смит думал о себе, о детстве и все еще не устроенной пока личной жизни. Мать научила его еще мальчишкой гордиться отцом, национальным героем Америки, сложившим голову во Вьетнаме за великие идеалы свободы и демократии. Позднее Генри узнал, что национальный герой погиб около вонючей вьетнамской деревушки, сожженной по его приказу вместе со всем населением, несомненно партизанским и враждебным. Вероятно, были там азиаты разного пола и возраста, пусть даже старики и дети, но при тотальной войне, навязанной американцам азиатами, считаться с такими вещами не приходилось. Потому Генри не осуждал отца, а готов был взять с него пример. Он унаследовал от него силу воли, ловкость и не слишком большую разборчивость в выборе средств и действий. С раннего возраста он понял, что в мире каждый человек заброшен в джунгли, где предоставлен самому себе. И свобода, полная и неограниченная, дарованная ему свыше, касается именно свободы действий, поэтому Генри не собирался остановиться перед сожжением какой-то там деревушки или чего-нибудь покрупнее, если за этим станет дело. Избрав после окончания колледжа, где помнили заслуги его отца, журналистское поприще, он подумывал о большем. Его бойкое перо привлекло к нему внимание не только газетных боссов, но и некоторых спецслужб, не раз прибегавших к услугам журналистов, если они "обещающие парни". Оказавшийся таким "обещающим парнем" Генри Смит охотно брался за самые рискованные поручения. Это приносило ему дополнительный доход, который казался недостаточным для его аппетита. Поэтому, когда представилась возможность оказывать услуги, кроме спецслужб, и еще кое-кому, кто, по всей видимости, был к ним близок, Генри Смит проявил двойное усердие, получая теперь куда больше, чем прежде, и подумывал уже о собственной газете, когда он будет посылать парней в горячие места, которые пока посещал сам, будь то Африка, Иран или Ближний Восток. Вот почему он направлялся сейчас в Вашингтон, где в Капитолии его ждал сам Броккенбергер, "Король лобби", не раз дававший ему важные поручения, тем самым определяя его будущую судьбу. С этими мыслями, отнюдь не собираясь поделиться ими со своей любимой матерью, Генри Смит остановил новенький сверкающий кар на тенистой улице балтиморского пригорода. Почтенная дама жила в собственном коттедже. Не знала, куда посадить сына, бегала по комнатам, хлопотала. Потом угощала домашней снедью и поносила всех соседок, жаловалась на доктора и многочисленные свои болезни. Генри жалел мать и уже ненавидел важного доктора, который только слал счета, а не помогал. Далеко впереди желтым пятнышком маячила попутная машина. Прямая бетонная дорога серой лентой летела навстречу Генри Смиту, а перед его мысленным взором все еще стояла провожавшая мать. Когда-то стройная, властная красавица, а теперь скрюченная невыносимым спанделезом, желчная и несчастная... но, как прежде, заботливая. Она заставила его надеть ремень безопасности, нежно любимая мама!.. Генри Смит включил радио. Пела, вернее "визжала", модная певица, выразительница нового музыкального стиля, которые сменялись на концертных эстрадах со скоростью мелькавших сейчас мимо ярко раскрашенных автозаправочных станций. Увы! Слишком поздно увидел Смит, как с боковой дороги выехал фургон и сразу же застрял поперек шоссе. Генри резко вырулил машину, чтобы объехать чертов фургон слева, не видя, что за ним творится. А там навстречу мчалась машина... Тысячью ножей, гадко скрипнувших по тарелке, взвизгнули тормоза. Потом у Смита вытряхнуло все внутренности, и слева от него что-то захрустело. Это машины ударились боками и пробороздили одна другую ручками дверец. В глазах у Смита помутилось, натянулся, врезаясь в тело, ремень безопасности, вспомнилась мама... И провал... - Очнитесь, сэр, - тряс его полисмен в шортах и широкополой шляпе. - Очнитесь, черт вас возьми! Вы были на левой стороне. - Врача, - простонал Смит. - Я остановлю первую же машину, и вас довезут до доктора. Но в полицию вызовут. Я сожалею, но придется платить, сэр. Виновен тот, кто оказался за разделяющей чертой на полосе встречного движения. Какая-то машина остановилась, - Не беспокойтесь, шеф. Я его доставлю куда надо, - заверил чей-то знакомый голос. Генри Смита усадили рядом с водителем в роскошную открытую машину "ягуар". И она красной молнией рванулась с места, унося Смита в обратную от Вашингтона сторону. "А как же Капитолий?" - мелькнуло у него в мыслях. - Ну, как, парень, очухался? - спросил водитель. На сиденье за рулем едва умещался добродушный толстяк с полдюжиной подбородков. И он затрясся в беззвучном смехе. Смит не верил глазам. Это же сам Броккенбергер, "Король лобби", к которому он спешил в Капитолий! Броккенбергер теперь уже громко хохотал: - Недурная встряска? А? И целехонького усадили ко мне в "случайно проезжавшую машину"! Ха-ха! Ничего не скажешь! Мои "ягуары каменных джунглей", как вы их обозвали в одной из своих паршивых статеек, все-таки умеют делать свое дело. О'кэй? - Да, сэр. Но зачем же мою новенькую машину... - Заткнитесь. Вы заслужили хорошего тумака. Какого черта вы проиграли в ледяном Гроте всю игру? - Да, босс. Но едва ли в этом моя вина. - А чья же еще? Кого мы послали туда и зачем? - Это все нобелевские лауреаты, босс! Уверяю вас! Они вообразили, что могут иметь собственное мнение, хотя им внушали, как себя вести... - Еще бы! - хмыкнул Броккенбергер. - У этого осла в золотых очках в комнатенках Капитолия была мымра-секретарша, которая наверняка ему все напомнила. - И мне не оставалось ничего другого, сэр, как "задействовать запасной вариант"... - Заткните свою паршивую пасть. Лучше помолчать об этом даже в моем "ягуаре", где можно не опасаться подслушивающих аппаратов, которыми набит Капитолий. - Так вот почему мы встретились на шоссе! - Идиот! Если бы вы были так же догадливы и там!.. - Но разве комиссия долетела до Нью-Йорка? - До него долетел этот Анисимов, а не оказался с вашей помощью среди всех на "Конкорде". Тогда было бы о'кэй! - Мне не пришло это в голову, босс. - Даже острые ножи тупеют, если их не точить. - Я готов, сэр, быть ножом, мечом, кинжалом. - Знаю. Потому и "подобрал" вас на дороге. Чтобы наточить. - О'кэй, сэр! - К делу. Вы читали статью профессора Тейлора, отца водородной бомбы, который утверждал, что ее можно украсть? - Да, сэр. Но там говорилось, как сохранить материалы, из которых можно создать атомную бомбу. - "Предупреждать" об этом все равно что указывать на такую возможность. - Но, сэр, администрация после этой статьи, вероятно, приняла нужные меры. Сам президент... нераспространение... - У нас было время, пока статья готовилась к печати. Ее можно было прочитать и до выхода в свет. - Должен ли я понимать, что... - Вы ничего не должны понимать. Только действовать, как укажут. - Да, босс. - Заполучить материалы для атомной бомбы, о которой болтал "папаша всеобщего уничтожения", оказалось возможным. Но этого мало. Нужны еще мозги, которые способны сделать из материалов действующую штуку. Они уже гостят у нас. Вам предстоит завернуть им их паршивые щупальца так, чтобы мозги сработали как надо. Словом, если вам не удалось взорвать город под ледяным куполом... - Надо взорвать сам ледяной купол! - догадался Генри Смит. - Вот вам и поручается обработать заполученных нами специалистов. Кстати, и вашего Анисимова тоже. - Как? И он там? Зачем? - Постарайтесь связать их всех троих одной веревочкой. И атомную бомбу с белковой тоже. - О'кэй, босс! Можете положиться на меня. Я все устрою. - У вас не будет другой возможности, парень, - зловеще напутствовал Броккенбергер. - Говорят, саперы и гангстеры не ошибаются дважды. - Но где мне действовать и когда, сэр? - А мы уже приехали, сын мой. Вот она, "вилла-гроб". Тиха как могила. И чтобы выйти из нее, надо... воскреснуть. - И Броккебергер снова затрясся в беззвучном смехе. - Пришлось одолжить ее для такого благого дела. Сейчас я дам приказ по радио своим паршивцам впустить вас. Вылезайте. О'кэй! Генри Смит выбрался на шоссе. Красный "ягуар" молнией метнулся с места. Смит стоял перед калиткой тенистого парка, в глубине которого виднелась богатая вилла. Он рассматривал затейливую вязь железной решетки и размышлял над последними словами босса. Поворота с пути, на который судьба толкнула его, уже не было. - Эй вы там, пошевеливайтесь, дьявол вам в глотку! - услышал он хриплый голос в репродукторе, вделанном в столб калитки. - Открыта ваша проклятая дверь. Толкайте. Глава девятая "МОЗГИ НА ЩУПАЛЬЦАХ" Холл виллы был просторным двухсветным залом с прозрачным сводом. Внутренние галереи второго и третьего этажей изнутри охватывали холл. Широкая мраморная лестница разделялась на втором этаже надвое. Внизу по обе ее стороны стояли беломраморные статуи Афродиты и Дианы. Пол был устлан дорогими коврами. Бесценные вазы, японские, китайские, индийские, стояли вперемежку с разностильной мебелью и говорили скорее о расточительности, чем о вкусе. И все это в чрезмерном количестве. Гигантский холл при всей его претенциозности чем-то напоминал типичный для Америки универсальный магазин, и все, что находилось в нем, казалось выставленным на продажу. Белый концертный рояль "Стейнвей" стоял особняком, выделяясь неожиданным пятном. Доктор Стилл уже приготовил его для артиста, поднял крышку, напоминающую крыло огромной белоснежной птицы. Анисимов уселся в мягкое кресло, нежно обнявшее его со всех сторон. Несмотря ни на что, он готов был слушать музыку и не позволял себе упасть духом. Оба же его товарища по заключению после "обеда с выстрелами" пребывали в подавленном состоянии. - Однако вы, сэр, с характером, - не то с восхищением, не то с укором заметил Анисимову профессор О'Скара, когда они вставали из-за стола, отведав наскоро приготовленных овощных блюд. Солнце. уже не заглядывало через узкие и высокие, как в средневековом замке, окна. В восточных небо приобрело фиолетовый оттенок, а в противоположных - отражало закатную зарю. - Что-то запаздывает наш артист, - сказал профессор О'Скара, вставая. - Пойду сообщу ему о сегодняшнем аншлаге. И, солидно шагая, благообразный, но понурый, он удалился в боковую дверь. Ждали его долго. Доктор Стилл нещадно курил сигарету за сигаретой, обдавая Анисимова табачным дымом. Николай Алексеевич старался не морщиться. Оба молчали. Наконец появился О'Скара, медлительный, даже чуть торжественный. - Увы, джентльмены, - сказал он, опускаясь в кресло. - Концерт, очевидно, не состоится. - Отчего же? - огорчился Анисимов. - Наш виртуоз "перебрал", как сказал бы сам об этом, если бы мог говорить. Он находится в весьма плачевном состоянии. И даже потерял свой автомат. - Что? - вскричал Стилл. - Где автомат? - Я нашел его на пороге спальни Джо, поднял и... - Где же он? Где? - вскочил Стилл, глаза его лихорадочно блестели. - Я положил оружие под подушку Джо. Хорошо, Гарри не заметил. Он пристрелил бы беднягу. - Гангстер - бедняга! А мы? Не понимаю вас, профессор, - возмутился Стилл, с размаху снова опускаясь в кресло. - Вы отказались от оружия, которое могло вернуть нам свободу! Вы умалишенный! - Не горячитесь, доктор Стилл. Я не мог взять оружие, ибо это повлекло бы кровопролитие, что противно божьей воле. - А держать нас - это с ведома господа бога? - Доктор Стилл, я уважаю ваши убеждения и рассчитываю на то же с вашей стороны. - Даже если это лишает меня свободы, которую я мог бы обрести с оружием в руках? Анисимов внимательно присматривался к своим коллегам и наконец решил вмешаться в спор: - Джентльмены, я сожалею, что концерт не состоится. - Да, сэр, концертант мертвецки пьян, - подтвердил профессор О'Скарра. - Но не заменить ли нам музыку беседой? - Я готов. Но только после того, как выясню, где теперь автомат! - живо отозвался Стилл. Он почти бегом выскочил в дверь, куда перед тем уходил О'Скара. И уже через минуту вернулся: - Там горилла-Гарри. Он приводит в чувство своего напарника. И страшно ругался, увидев меня. Мог бы пристрелить. Честное слово! "Честное слово!" - Анисимов грустно улыбнулся. Перед его мысленным взором предстала Аэлита, такая далекая и в то же время близкая. Как убивается, бедняжка, не зная, где он и что с ним! Но на лице Николая Алексеевича ничего больше не отразилось, и он обратился к профессору О'Скара: - Не скрою, профессор, ваш поступок с автоматом и Джо тронул меня, даже удивил, но вызвал и уважение. О'Скара поклонился. Они сидели рядом в креслах, а Стилл напротив. - Но в то же время у меня возникла мысль. Как же вы, столь гуманный по своей натуре человек, тем не менее отдаете свои знания для создания страшных средств массового уничтожения? - Боюсь, что вам, атеисту и коммунисту, не понять меня, дорогой академик. Вы верите в свои доктрины, я в бога. Ни один волос с головы человека не упадет без воли господней. И если я сделал кое-что в области физики и помог тем профессору Тейлору создать водородную бомбу, то этот же мой вклад используется ныне и для управляемой термоядерной реакции, сулящей человечеству избавление от энергетического голода. - А ядерная война? - напомнил Анисимов. - Только господь волен развязать или не развязать ее. И совесть моя чиста. Что бы страшное я ни сделал в физике, использовать это без божьей воли не дано! Не дано! И недаром уже которое десятилетие проходит на земном шаре без мировых войн! Следовательно, моя работа оказалась благостной и принята богом как сдерживающая сила. - Вот так же и с автоматом, - раздраженно перебил Стилл. - Все в божьей воле. Хочет - выпустит нас на свободу, хочет - нет! А почему, спрашивается, он допустил наше похищение, уважаемый профессор О'Скара, пекущийся о гангстере Джо? Вы думаете, достаточно ходить в церковь, молиться католическому богу и творить добрые дела вроде сегодняшнего, и "все о'кэй"? Так ведь нет же! Слышите, нет! - Вы говорите как атеист, доктор Стилл. Мне не хотелось бы продолжать разговор в этих тонах. - Извольте, переменю пластинку. Предвижу, что мистер Анисимов может задать вопрос и мне: "А вы гуманный человек? Так почему же вы стали специалистом по ядерным боеголовкам, сулящим смерть, смерть и смерть?" - Признаться, вы предвосхитили мой вопрос, - подтвердил Анисимов. - К вашему сведению, я гуманен! Но это не мешает мне ненавидеть человечество! Вся история его - это история войн, убийств, преступлений. Мои далекие предки две десятка лет назад остались без родины и никак не могут в полной мере обрести ее опять. Да, да! Я родом из Вены, откуда меня увезли мои почтенные родители, весьма состоятельные люди, - может быть, слышали о ювелирной фирме "Штильмейстер"?.. Эти мои родители успели перевести свой капитал и уехать с сынишкой в Америку перед самым аншлюсом, захватом Австрии Гитлером. Злодеяния Гитлера общеизвестны. Но разве его безумные идеи забыты? Разве мир воцарился на Земле, как сказал только что почтенный профессор О'Скара? Разве не вспыхивает на материках то здесь, то там пламя войны? Люди в военных мундирах в лучшем случае убивают людей в другой форме. Террористы, не считаясь с мундирами, захватывают самолеты, убивают и политических деятелей, и женщин, и детей, кого угодно! Мир кипит, как перегретый котел, и я не знаю, в божьей ли силе предотвратить взрыв? Разговоры о разоружении, о сдерживании гонки вооружений смешны. Да, да, сэр! С моей точки зрения, смешны! Хотя в принципе я не против этого! Но, судите сами, если уже давно ядерных материалов в мире хватало, чтобы уничтожить все живое на Земле семнадцать раз, - а теперь, наверное, уже раз тридцать! - то не все ли равно, сколько раз? Всего одного раза достаточно. Так чего же сдерживать производство боеголовок? Одной больше, одной меньше!.. Их производят потому, что выгодно производить. Вот почему, занимаясь ими, я отнюдь не делаю вреда человечеству, которое, кстати сказать, вполне его заслужило. Для меня это только бизнес, приносящий мне доход. И не желаю я слышать о преступном человечестве, из которого я выделяю одну только элиту - ученых. Лишь перед ними, а не перед политиками, готов я отчитаться в своих действиях и в своих взглядах. - Вы это и сделали сейчас, сэр, - заметил Анисимов. В холл вошел новый человек, которого американские ученые прежде не видели. Анисимов же едва владел собой. Это был журналист Генри Смит. - Хэлло, джентльмены! Глава десятая ВЫКРУЧИВАНИЕ РУК Генри Смит толкнул калитку и оказался на выложенной цветными ракушками дорожке. Специально обработанные, они не потеряли своей подводной яркости. Казалось, что идешь по морскому мелководью. Благоухали орхидеи. Струя фонтана впереди капризно меняла направление, и радуга то и дело вспыхивала в ее брызгах. В листве кустарника, обрамлявшего аллею, острый глаз Смита разглядел нацеленные на него стволы пулеметов, очевидно, управляемых с виллы. Смит даже крякнул. Разве сам он не сделал бы так же, поручи ему босс оборудовать "убежище"? На открытой веранде с автоматом в руках стоял обезьяноподобный детина, сверля Генри Смита маленькими глазками. - Гангстер? - спросил он хриплым голосом. - Будем знакомы, парень. Представляться не имею привычки. Где тут у вас в берлоге телефон? В холле? - В холле проклятый рояль и эти бездельники. Им дозволено слушать музыку, а не болтать по телефону. - Кто же играет им на рояле? - Джо! Когда он не пьян, то производит больше шуму, чем две шайки, затеявшие перестрелку при дележе добычи. - Проводите меня к телефону. Надо связаться с Агентством и узнать об этих бездельниках все, чтобы заставить их поработать. - В саду? - поинтересовался Гарри. - Лопаты сунуть? - Нет, не руками, а мозгами. - Руки можно выкручивать, а мозги лучше вышибать. - О'кэй, парень! Мы сговоримся. Гарри провел Смита в подвальный этаж виллы, где за обитой железом дверью оказалось большое помещение с пультом во всю стену. Там имелись все современные средства связи: и телефон, и радиоаппаратура, и несколько телеэкранов, на которых видны были комнаты виллы, а также часть сада и ограда вокруг него. - Мое хозяйство, - ухмыльнулся Гарри. - О'кэй! - восхищенно прищелкнул языком Смит и уселся за телефон. На ближнем экране он увидел роскошный холл с беседующими пленниками, и усилил звук, чтобы слышать их разговор. По телефону он заказал досье профессора Энтони О'Скара и доктора Эдварда Стилла (Эдуарда Штильмейстера, родившегося в Вене). Досье Анисимова ему не требовалось. Скоро защелкал телетайп. Из него поползла лента с ровными машинописными строчками, заключавшими в себе все подробности жизни двух видных американских ученых. Пробежав глазами сообщение, Генри Смит решил, что с этими "мозгами на щупальцах" надо действовать тонко. Лишь бы не помешал этот русский фанатик. Смит привел в порядок свой серый в клеточку костюм, поморщился при виде пятна на рукаве, памятки от недавней аварии, одернул пиджак и отправился в холл. - Хэлло, джентльмены! - весело начал он, ошеломив своим появлением беседовавших ученых. - Я пришел, чтобы выручить вас. - А как на это посмотрят Джо и Гарри? - усмехнулся Стилл. - Один из них подобен трупу, а другой занят его реанимацией. Я предпочту, чтобы у нас с вами до этого дело не дошло. - Какое дело вы имеете в виду, сэр? - солидно осведомился профессор О'Скара. - Дело по специальности каждого. Мне неприятно видеть вас даже в этой роскоши, но вдали от родных и близких. - Хотите и их переправить сюда? - прервал Стилл. - О нет, джентльмены. Не относитесь ко мне предвзято, прошу вас. Я всего лишь посредник, движимый прежде всего человеколюбием. Вы знаете отлично, что ни один противозаконный акт, совершаемый решительными людьми, не обходится без всеми уважаемого посредника: юриста, адвоката, бизнесмена или политика. Важно, чтобы ему доверяли обе стороны. В моем лице вы видите журналиста, который преисполнен желания скорее добиться для вас свободы. - Что им нужно: выкуп, секреты, молчание? - перебил Стилл. - Молчание полезно всем. Выкупа не требуется. "Террористическая организация борцов за грядущее" сама заплатит каждому из вас за подпись под манифестом. - Манифестом? - удивился профессор О'Скара. - Под манифестом против всех видов бомб, грозящих лишить человечество будущего. - Каких же именно? - попросил уточнения О'Скара. - Ядерных и белковых, - невозмутимо ответил Смит. - А это что еще за чертовщина: "белковая бомба"? - спросил доктор Стилл. - Вас собрали здесь вместе, трех виднейших ученых, чье слово отзовется на всех континентах. Не сомневаюсь в вашей общей готовности протестовать против ядерной гибели мира. Но ныне этого мало. Надо заботиться о грядущих поколениях, которым грозит "белковая бомба"... - Чем грозит? Чем? - перебили американца. - Спросите своего коллегу академика Анисимова, отца "белковой бомбы", чьи усилия грозят наводнить мир искусственной пищей, которая породит в третьем и последующих поколениях уродов, обреченных на вырождение. И если академик Анисимов, отбросив личные интересы, выступит с вами совместно, то я с гордостью пожму ваши руки, вручив вам обещанные чеки. - Что за невероятное предложение! - воскликнул О'Скара. Вмешался Анисимов: - Прежде всего я должен представить вам этого негодяя, так называемого журналиста Генри Смита, которому приказано любой ценой добиться закрытия Города-лаборатории в Антарктиде, занятого проблемами ликвидации голода в мире. Он не постеснялся извратить выводы Особой комиссии ООН, посланной туда и погибшей при загадочных обстоятельствах. Представить себе связь между ядерной угрозой и искусственной пищей просто нонсенс! - Но вы, академик, против ядерных бомб? - перебил Смит. - Конечно. - Так почему вы не хотите поступиться своим бизнесом, хотя ваши уважаемые коллеги своим бизнесом готовы поступиться? Не так ли, джентльмены? - Подписи под манифестом против ядерных бомб вам обеспечены. - Этого мало. Нужно сломить упрямство вашего третьего коллеги. - Здесь нет упрямства! Есть только забота о голодающих на земном шаре людях! - вставил академик. - Вы ставите, академик, своих коллег перед тяжелым выбором. Или совместный с вами манифест против всех видов бомб, о которых я говорил, или... - Что "или"? - забеспокоился Стилл. - Или помощь нашим борцам в создании из имеющихся у них материалов еще одной боеголовки с водородной бомбочкой. - Кто и где будет ее взрывать? - потребовал ответа О'Скара. - Это не имеет никакого значения. Взрыв будет предупредительный, чисто символический. Он произойдет в пустыне, где на тысячи миль нет никакого жилья. - Зачем же тогда это нужно? - изумился профессор. - Я отвечу на этот вопрос, - вмешался академик. - Чтобы повредить ледяной купол над Городом-лабораторией и прекратить там разработку и изготовление искусственной пищи. - Белковых бомб, уточняю я, - добавил Смит, выпуская клуб дыма своей сигары. - Можете вы не дымить так своей вонючей сигарой? - возмутился Анисимов. - Прошу простить, здесь не ледяной Грот с его ограничениями личных свобод. Курю где хочу. Что же касается выбора, на который вы толкаете своих коллег, то принятие ими решения будет облегчено сообщением, которое я как посредник должен сделать: в руках тех, кого я представляю, находятся семьи профессора О'Скара и доктора Стилла. Жена профессора, пять его детей и два воспитанника. Все они могут испытать мучения, о которых можно прочитать лишь в обличающих фашизм документах. Престарелые родители доктора Стилла, венские евреи Штильмейстеры, могут быть переданы в руки куклуксклановцев, отличающихся, изобретательным антисемитизмом. Но все это лишь в том случае, если почтенные ученые сделают неверный выбор, забыв, что ни один волос не упадет у человека, не будь на то господней воли, и то, что от взрыва одного лишь ядерного устройства не прекратится жизнь на Земле, просто будет сделано на одну, боеголовку больше. Американские ученые молчали. Наглый шантажист спекулировал их собственными, очевидно, подслушанными, мыслями. - Что же касается отца белковой бомбы, то напомню ему, что у нас в Штатах умеют заставлять молчать всех, кто мог бы поднять нежелательный голос даже как свидетель. Вспомните убийство века, гибель Джона Кеннеди. Не менее восьмидесяти возможных свидетелей один за другим были устранены. Убрать вас, Анисимов, ничего не стоит. Но борцам за грядущее нужно сломить ваше упрямство и заставить вас с соратниками отказаться от издевательства над природой, созданной богом. Никому не дано пренебрегать ее дарами во имя гнусных достижений химиков, уродующих наследственный код людей. Я могу лишь гарантировать вам, если вы взамен пообещаете подумать, что позабочусь о вашей супруге с малюткой и вызову ее в Нью-Йорк для "свидания с вами". Но если разум не восторжествует в вас и манифест не будет подписан, то... вам же и выпадет честь присутствовать при сбрасывании ядерной бомбы на хрупкий Купол Надежды. Более того, придется даже помогать штурману правильно выбрать место для бомбометания, которое обеспечат своей помощью борцам за грядущее ваши более разумные коллеги. - Это худший вид шантажа, который можно себе представить! - воскликнул профессор О'Скара. - Не будем спорить, джентльмены. Могу лишь заверить вас, что с вашей помощью или без нее, но Купол Надежды будет взорван. Конец второй части Часть третья МОНОЛИТ Истинное мужество обнаруживается во время бедствия. Вольтер Глава первая ЧИСТЫЕ РУКИ Дэвид Броккенбергер, прозванный "Королем лобби" за искусство влиять на законодателей, любил мыть руки. Это было его страстью, привычкой, потребностью. По нескольку раз в день. От хорошеньких секретарш требовалось умение угождать боссу выбором туалетного мыла, ласкающего крема, освежающего одеколона и способностью так промывать каждую складочку на толстых, похожих на сардельки пальцах патрона, чтобы не удалось обнаружить на розоватой коже каких-либо пятен (словно это относилось к его репутации!). К праздникам безболезненный маникюр (мистер Броккенбергер боялся даже вида крови, ему становилось дурно!). Обрезанные, как бы заточенные жесткие ногти покрывались ярким лаком. И наконец, надлежало ответить кокетливым смешком на шлепок ниже спины, которым заканчивалась любая процедура. Отметив таким образом чистоту своей ладони, мистер Броккенбергер поворачивался на вращающемся кресле к огромному как пьедестал письменному столу без единой бумажки. Зачем они ему при его феноменальной памяти и конфиденциальных делах! Его стерильно чистым рукам мог бы позавидовать любой хирург, но операции Броккенбергера были совсем иного рода. "Операционными" ему служили коридоры Капитолия, тесные комнатенки его "юридической конторы" и огромный высокий зал, чем-то напоминавший внутренность европейского кафедрального собора - Чикагская зерновая биржа. В качестве "ассистентов" им привлекались почтенные конгрессмены, крикливые биржевые маклеры и юркие агенты корпораций по скупке зерна, не говоря уже о некоторых неопределенного вида помощниках, скрытых в глубокой тени. В этот день в Чикагском "храме зерна" множество людей толкалось вокруг двух "амвонов" - восьмиугольных возвышений, на которых восседали агенты крупнейших закупочных корпораций. Агенты помельче занимали места на еще двух восьмиугольных "эстрадах". Воздух гудел от возбужденных голосов. Взоры всех были устремлены на гигантское табло, заменявшее в этом "храме" иконостас. Там вспыхивали цифры. - Это грабеж! Рэкет! Гангстеризм! - орали со всех сторон взбешенные фермеры. - Почему грабеж? - елейно спрашивал с "амвона" Броккенбергер. - А потому, что обычная закупочная цена лишь в семь раз меньше магазинной, а теперь... Полюбуйтесь на табло! Светящиеся цифры сообщали, что закупочная цена в пятнадцать раз меньше, чем в магазинах! Шум и крики превратились в рев. Казалось, так уж бывало: ведь корпорации скупали зерно не только за цену, в семь рез меньшую, чем в магазинах, скупали и по цене, в четырнадцать раз меньшей. И многим фермерам по приезде домой предстояло расплатиться с частью долгов, погрузить свой скарб на грузовичок и ехать куда глаза глядят. Крайнее возбуждение в зале биржи было делом обычным. Случались и потасовки. Сегодня около восьмиугольного возвышения началась драка. Разъяренные фермеры набросились на агентов скупочных компаний, а за тех вступились специально нанятые молодчики. Свалка прекратилась неожиданно. Остановил ее мистер Броккенбергер. Взобравшись на стол одного из маклеров, в пиджаке с оторванным рукавом, с сорванным галстуком, он орал в микрофон: - Остановитесь, фермеры! Я спасу вас! Я повлияю на закупочные цены, положу вам в карман пачки долларов! Такое обещание сразу заинтересовало дерущихся. - Вы думаете, почему так падают цены? - продолжал Броккенбергер. - Грабеж оптовиков? Ничего подобного! Они сами пролетают в трубу! Разве зерно, которое вы выращиваете, а они покупают, способно выдержать конкуренцию с дохлыми микробами? Их сбывают по бросовым ценам коммунисты из своей ледяной берлоги в Антарктиде! - Врешь, мерзавец! - крикнул коричневый от загара здоровяк, грозя кулаком. - Все вы будете разорены, - громогласно вещал Броккенбергер. - Все пойдете наниматься временными рабочими вместе с грязными черномазыми! Забудете, что такое собственность, что такое свое хозяйство? Благодарите коммунистов! - А вас не надо благодарить? - крикнул все тот же фермер. - Меня поблагодарите, когда я спасу вас! А для этого требуйте вместе со мной закрытия микробного рассадника в Антарктиде, конкурирующего с вашим зерном! В поход! В поход на Нью-Йорк, к ООН-билдингу! Следом за Броккенбергером возбужденная толпа приехавших из разных штатов фермеров с криками вырвалась на улицы Чикаго и двинулась в Нью-Йорк. Предупрежденная полиция бережно охраняла стихийно растущее шествие, во главе которого ехал в автомобиле (из-за одышки) Дэвид Броккенбергер, сделавший свой крупный политический шаг. Шаг этот не остался незамеченным. Теперь Дэвид Броккенбергер, кроме Вашингтона, Нью-Йорка и Чикаго, зачастил еще и в де-Мойн, столицу богатейшего сельскохозяйственного штата Айовы. Там он стал выступать на предвыборных митингах как кандидат... в сенаторы от штата Айова. Клиенты, которых он представлял в Капитолии, теперь решили, что после "исторического похода" на Нью-Йорк и ООН такому парню, как Броккенбергер, надо дать развернуться. И претендент на сенаторское кресло визгливым тенором пел с трибуны песню, которую охотно подхватывали фермеры и простые работяги айовских земель. Айова - индейское слово и означает оно "прекрасная земля". И айовцы, включая выходцев из России, пели о ней: Айова, Айова! Штат-чудо, нет слова! Кукуруза со столб! Урожаи - "сам-сто"! Кукуруза - со столб! Урожаи - "сам-сто"! Урожаи - "сам-сто"!* (* Перевод с английского автора.) Эту песню о богатстве штата и противопоставил будущий сенатор искусственной пище. Он нашел ученых, которые охотно предупреждали о возможном вреде этой пищи для внуков и правнуков тех, кто ею станет пользоваться. Это и стало предвыборной платформой Броккенбергера. У Дэвида Броккенбергера тугой белый воротничок упирался в шесть подбородков. И на эти шесть подбородков приходилось... три лица. Первое, улыбающееся лицо добряка и своего парня, смотрело с предвыборных плакатов и газетных полос. Второе лицо видел лишь журналист Генри Смит, подобранный на шоссе после автомобильной аварии. Третье же лицо Дэвида Броккенбергера сулило принести ему дополнительные голоса - лицо чадолюбивого "дедушки Дэви". В его обширном доме на окраине одного из городков Айовы жило множество родственников, близких и дальних, особенно детей разных возрастов. Он всех их кормил, одевал и устраивал в жизни. Когда он приезжал на отдых (а отдыхал он мало), ребятишки облепляли его как сказочного рождественского деда, забирались к нему на плечи, на спину, цеплялись на ноги. В таком виде дедушка Дэви стал появляться на предвыборных плакатах, дабы растрогать простодушных избирателей, ибо "дети любят лишь достойных!" (так гласила подпись). Глава вторая ПРОКЛЯТЫЕ БЕРМУДЫ Фред Стовер и Чарльз Мак-Гарни встретились в кафетерии одного из аэропортов Флориды, откуда их лайнер должен был отправиться в специальный, приобретенный частной компанией, рейс. Фред Стовер допивал кофе и доедал свою неизменную порцию "хэм энд эгг". Он кивком указал Чарли на свободный стул. - Кому нужна эта чертова переделка багажного отсека? Пропороли самолету брюхо. Как бы не было завихрений! - проворчал он, дожевывая ветчину и соскабливая ножом со сковородки припекшееся яйцо. - А мне даже интересно, что за чертовщину везут эти научники, если ее можно загрузить только снизу? - Как бы не вывалилась в воздухе. - Ничего, командир! Зато во всех последующих рейсах мы будем разгружать пассажирские чемоданы одним поворотом рычага в салоне. Р-раз! И они посыплются на подставленную платформу. - Вот именно. Посыплются. Как яблоки из корзины. С меня хватит новшеств. Это вы хотите перейти в астронавты и слетать на Марс. А я мечтаю о пенсии. - Но она же маленькая, командир! - Ничего. Парни подросли. Девочки выскочат замуж. Нам со старухой хватит. Ну тронем сбережения... - Старуха? - рассмеялся Мак-Гарни. - Да она же красавица, командир! - У вас везде красавицы! По очереди влюбляетесь во всех наших стюардесс. - Разве я виноват, что компания заменяет их, едва они выйдут замуж? Но такой, как наша Лиз, еще не было? Правда? - О'кэй! Но должен вас огорчить, парень. Она с нами не полетит. Чарльз сразу сник: - А как же пассажиры? - Их только шестеро. И у них свой повар. - Что же, пассажирские салоны так и будут пустыми? - Нет, парень. Пойдем с полной нагрузкой. Вместо пассажиров возьмем горючее, горючее и горючее. В специальной таре. Словно собираемся долететь до вашего Марса и обратно. - Я думал, только перелет через Атлантический океан. - Кто платит деньги, тот и заказывает... - глубокомысленно закончил Фред Стовер вставая. Мак-Гарни залпом допил свой кофе и тоже поднялся. Пилоты вышли на летное поле. Их самолет стоял в стороне от других. К нему подъехала платформа-прицеп с какой-то огромной "штуковиной", скрытой в длинном ящике. - Вот наш "главный пассажир", - усмехнулся командир. - Любопытно, что бы это могло быть? Похоже на гроб великана. - Не вижу такого сходства! - вдруг рассердился командир. Летчики подошли к самолету. Платформу подвели под багажный отсек. Створки пола в нем, специально сделанные для этого рейса, были открыты. - Прямо как на бомбардировщике, - присвистнул Чарли. Фред Стовер сердито посмотрел на него. - А где же Джим? - оглянулся Чарли. - Тоже не полетит. У них свой штурман. Чарли опять присвистнул, но уже без слов, чтобы не раздражать командира. За погрузкой "штуковины" наблюдали, два джентльмена. Один из них, седой, походил на директора банка, а другой, чернявый и вертлявый, - на неудачливого актера. Поодаль с мрачными лицами стояли еще два человека: один сутулый, с длинными руками и низким лбом, другой длинноволосый, с блуждающим взглядом голубых глаз. К летчикам торопливо шагал плотно сбитый человек в клетчатом костюме. - Хэлло, джентльмены! Генри Смит, журналист, - представился он. - Сопровождаю научную группу. Все сношения с пассажирами только через меня. - Хэлло! - хмуро отозвался командир. - А где штурман? - Его заменю я. Отбывал военную службу в авиации. - Авиация сейчас не та, - проворчал командир. - И пассажиры у вас не те. Заметьте, - назидательно произнес Генри Смит. - О'кэй? - Понятно, - буркнул Фред Стовер и стал подниматься в кабину пилотов. Второй пилот задержался. Он видел, как из подъехавшего "кадиллака" через почтительно открытую Генри Смитом дверцу вышел огромного роста пожилой джентльмен, наверное, главный из ученых. Генри Смит предупредительно поддерживал его под локоть и, стараясь заглянуть ему в глаза, в чем-то убеждал его. До Чарли, донеслись последние слова Смита: - Поверьте, сэр! Я сделал для вас все, что мог. Она с ним здесь, на континенте. И в полной безопасности. И даже отец с матерью прилетели за ней сюда. О'кэй? Но ваша подпись под манифестом спасет остальных... Старый ученый ничего не ответил и стал подниматься в салон. Погрузку закончили, и наблюдавшие за ней пассажиры тоже направились к трапу. И тут Мак-Гарни заметил, что двое из них держали в руках автоматы. Так вот почему лайнер отправлялся из этого захолустного аэропорта! Вот почему не осматривают багаж пассажиров и не пропускают их через специальную камеру с приборами, реагирующими на скрытое оружие! Странные пассажиры и не думали его прятать, словно были конвоирами заключенных. Мак-Гарни все это чрезвычайно не понравилось. Когда он доложил о виденном командиру, тот ответил: - Я так и думал, парень. Мы с вами влипли в скверную историю. Никогда не прощу ее нашей авиакомпании. - Должно быть, они здорово заплатили. - Да. Купили и рейс, и нас с вами, двух болванов. Достаньте из сейфа два пистолета. Спрячьте один в карман, другой дайте мне. - О'кэй, сэр! Но пистолеты против автоматов - это все равно что трехколесный велосипед против "бьюика". - Все-таки жаль, что Лиз не летит с нами. Некому присмотреть за пассажирами. - Нет! Что вы, шеф! Это очень хорошо, что ее нет с нами. Я так думаю. - Может быть, и правильно думаете, Чарли, - ласково закончил командир. В кабину пилотов заглянул Генри Смит: - Поехали, джентльмены! Моя команда на местах! - Курс? - сухо поинтересовался Фред Стовер, берясь за штурвал. - Как в договоре. Через Атлантику - Кейптаун. - Кейптаун? - удивился Мак-Гарни. Фред Стовер надел наушники, поправил ларингофон на шее и запросил диспетчера аэропорта: - Иду на взлет. Прошу разрешения. - Разрешаю взлет с полосы 4а, - послышалось в наушниках. - Счастливого полета! - Знает ли он, куда нас провожает? - тихо произнес Мак-Гарни. Ревели моторы. Лайнер, стоя на месте, содрогался, словно объятый ужасом. - Как правый? - спокойно осведомился командир. - По-моему, в полном порядке, - отозвался второй пилот. - Скорее всего барахлил прибор. - Во всяком случае, хорошо, что мы позавтракали. Никто не принесет нам сюда съестного на подносике. - Хорошо, - согласился Чарли и добавил: - Хорошо, что Лиз нету. Самолет тронулся с места, развернулся, вышел на указанную для взлета полосу и стал разбегаться. Двигатели шумели, свистели, ревели. Через минуту он уже был в воздухе. В кабину заглянул Генри Смит. - Все о'кэй! - весело крикнул он и захлопнул дверь. - Хоть с погодой повезло, и то ладно! - заметил Чарли. - Бермудский треугольник обойдем слева. Небольшой перерасход горючего. Наш новый штурман, наверное, мало что понимает в Бермудских сюрпризах. - Не очень он мне нравится. - Да. Он мало смахивает на нашего Джима. - Что верно, то верно. Стовер перевел управление самолетом на автопилота. Приказал Чарли сидеть в своем кресле и следить за приборами, а сам направился в пассажирский салон посмотреть на "команду" Генри Смита. Генри Смит встретил его в штурманской рубке, наполненной радио- и навигационной аппаратурой. - Хорошо, что вы заглянули ко мне, - преградил путь командиру Генри Смит. - Будем менять курс. - Как м