лопнул дверью и грузно побежал по коридору. Атомщик посмотрел: до шести оставалось полтора часа. - Нет, точно у Сляба крыша поехала, - прокомментировал он, ни к кому особенно не обращаясь. Вечереющая дорога была залита ледяным крошевом и забита автомобилями. Водитель изо всех сил гнал "мерс" по резервной полосе, взметывая за собой фонтаны жидкого снега. Извольский в раздражении посмотрел на часы: ему надо было вернуться на Большую Ордынку через полтора часа, по такой паршивой дороге времени на туда и обратно как раз в обрез. На Калужском шоссе директор сам сел за руль. За городом похолодало, в подернутых ледком лужах отражались низкие беременные облака, деревья стояли голые и мокрые. Извольский еле нашел дачный участок. Бабушка Ирины копалась в полузасыпанном снегом огороде, никаких признаков Иры вокруг не было. Извольского старушка вспомнила и удивилась, чего он приехал. - Ирочки-то нет, - сказала она. Директор вдруг сообразил, что телефона на даче нет и старушку Ирина точно предупредить не могла. - Как же так? - растерянно сказал Сляб, - она мне сказала, что на даче... Я и решил, что здесь. Может, на какой другой? - Да она, если сказала про дачу, наверное, Никишино имела в виду, - разъяснила бабка, - у нее там у подружки дача. Она туда ездит, там дом теплый и газовый котел в подвале... - Это где? - спросил Извольский. Это оказалось по Киевскому шоссе километрах в сорока наискосок. Улица Подбельского, дом пять. Сляб взглянул на часы - двадцать пять минут шестого. Он уже опаздывал. В России четыре РАО, главы двух РАО в шесть будут ждать Извольского на Большой Ордынке. Это было безумие. Надо было возвращаться, но какой-то инстинкт, похожий на инстинкт лемминга, гнал и гнал Извольского вперед. "Перебьются, - с внезапным ожесточением подумал директор, - что они, договор не подпишут, если я завтра приеду? " Они уже были в десяти километрах от поселка, когда в кармашке Извольского зазвонил телефон: - Слава? Ирина на даче у подружки Верецкой, Киевское шоссе, деревня Никишино, улица Подбельского, дом пять. Ты где? - В десяти километрах от Никитина, - сказал Извольский. В трубке помолчали, потом Черяга сказал: - Слава, немедленно вернись. Я сейчас приеду. - И не вздумай. Это мое дело. - Слава, пойми! У Верецкой были долголаптевские! Они в двух местах сшивались, спрашивали, где Ира! У них же крыша с этим кредитом поехала! Я уже не говорю об украинском опере! - Я с охраной, Денис. Голос Извольского неожиданно сорвался на крик: - И не вздумай за мной соваться, понял? Ты еще в постель со мной ляг! Ночь Ирина провела у Светы, своей школьной подружки, а утром, когда рассвело и пошли первые электрички, поехала на дачу в Никишино. Она сказала Свете, что проживет там несколько дней и просила никому не говорить, где она. - Вообще никому, понимаешь? Если позвонят из Австралии и скажут, что хотят пригласить меня на симпозиум, не говори. - А почему ты думаешь, что позвонят из Австралии? - Потому что человек хитрый, и людей у немного. Кошку Машу она на всякий случай оставила у Светы. В Никишино было хорошо и покойно, дом быстро отогрелся и стал походить на человеческое жилье, Ирина шлялась из комнаты в комнату и читала старые книжки. В том, что Извольский ее забудет, Ира не сомневалась. Собственно, было очень даже вероятно, что он уже про нее забыл. Манера директора - прийти во второй вечер знакомства, напиться, и изнасиловать, не снимая носков - не оставляла сомнений в том, что таких Ирин у него по рупь тридцать дюжина. Было, правда, почему-то жалко, что она больше никогда не увидит Дениса Черягу, но, с другой стороны, о чем жалеть? Каков хозяин, таков и пес с васильковыми глазами... На кухне стоял старенький черно-белый телевизор, и Ирина услышала, что в Москве нашли труп оперуполномоченного, который занимался лжеэкспортом на Ахтарском металлургическом комбинате. Ирине стало страшно, потому что оперуполномоченный пропал три дня назад и, стало быть, когда Извольский кормил ее в ресторане, украинец сидел где-нибудь в подвале, и Извольский это знал. Или не знал? Или такими делами занимается Черяга? Ирина представила себе, как Черяга садится за руль темно-серого хищного автомобиля и на всем скаку бодает украинского милиционера. На даче была только крупа и сгущенка, а по дороге еды Ирина забыла купить от тоски. Пообедала она кашей, а вечером все-таки решила сходить в магазин. Правда, был ноябрь, за окном в пять часов было совсем темно, но кое-где по деревне горели фонари и магазин был совсем недалеко - у асфальтированного пятачка, которым кончалась нормальная дорога и у которого останавливались идущие к электричке автобусы. В магазине перед закрытием было почти безлюдно, продукты были какие-то засиженные и скудные, совсем как при советской власти. В нем был даже кефир в стеклянных поллитровых бутылках, который Ирина нигде не видела уже лет пять, и Ирина взяла две бутылки этого кефира, масло, сыр и яйца. На приступочке у магазина, прямо под раскуроченной телефонной будкой, сидела веселая пьяная компания. Когда Ирина выходила из дверей, один из парней схватил ее за руку и сказал: - Эй, девушка! Не выпьете с нами? Ира выдернула руку и сказала: - Я не пью. Вся компания захохотала, Ира хотела было побежать прочь, но самый крупный из компании вскочил и загородил ей дорогу. Это был молодой еще парень в драной зеленой куртке, с необыкновенно грязными волосами и маленьким, как кнопка, носом. От него несло спиртным, как от Извольского. Только не коньяком, а какой-то сивухой. - Чего, городская, да? Брезгуешь нами? - Ребята, дайте мне пройти... Парень вцепился ей в воротник куртки. Ирина задохнулась от злости. Она сунула руку в сумку, выхватила оттуда бутылку кефира и с размаху рассадила ее о голову парня. Парень вскрикнул и пошатнулся, а в руке Ирины осталась острая, пахнущая кефирным грибком "розочка". Теперь уже с мест повскакали все остальные. - Сука, она мне бошку разбила! - плачущим голосом закричал курносый, обладавший, видимо, на редкость крепкой головой. Ирина бросилась было бежать, но бежать было некуда, парней было пятеро, они окружили ее и прижали к двери магазина. - Ну курва, я эту бутылку тебе в п... засуну! - Да мы тебя! Одинокая продавщица, если и видела, что происходит у двери, решила не вмешиваться. - Помогите! - закричала Ирина. Но кто ее слышал? У забора с той стороны пятачка мелькнула какая-то тень и поскорее бросилась прочь, да и тень, похоже, была женская. Потные хари окружили Ирину, она отчаянно махнула "розочкой" и оцарапала чью-то руку, потом ее схватили за локоть и грубо стали драть куртку. Рядом завизжали тормоза. - Эй, ребята, как проехать на улицу Подбельского?.. Голос замер, и его перебил другой, знакомый: - А ну прочь все! Кто-то из парней обернулся: - Вали назад, дядя, пока не задавили... В следующую секунду раздались выстрелы. Пули зачиркали об асфальт под ногами пьяниц, звякнуло и опало стекло в витрине, мужики бросились прочь. Перед Ирой открылось пустое пространство, и на этом пустом пространстве стояла темная тяжелая иномарка, а у водительской дверцы стоял Извольский и методически всаживал пулю за пулей в асфальт под ногами ублюдков. - Ах ты гад, - не совсем убедительно воззвал пьяный голос из темноты, - брось оружие! Я участковый! Извольский повернул ствол в сторону представителя власти, тот стушевался и пропал куда-то за магазин. Из машины выскочили еще двое, очень внушительного вида и тоже со стволами. - Садись в машину, - сказал Извольский. Ирина, стоя у двери магазина, только помотала головой. - Прекрати истерику, - закричал Сляб, - ты думаешь, я тебя тут оставлю? На даче? Когда такие вокруг бродят? - А чем ты лучше их? В темноте за магазином опять началось какое-то шевеленье, Извольский кивнул - двое телохранителей отправились разбираться. Разобрались, судя по всему, быстро и эффективно: Ирина услышала чей-то короткий вскрик и характерный шлепок вялого тела о землю, глухой удар кулака. - Там участковый, - хихикнула Ирина, - смотри, никого не убей... - Мне ничего за это не будет, - сказал Извольский. - Вот именно. Ты можешь приказать убить этого милиционера с Украины, ты можешь застрелить спецназовца, и тебе ничего никогда не будет! Они остались одни у освещенного козырька. Телохранители то ли где-то притихли из уважения к шефу, то ли были заняты зачисткой места сражения. - Поехали, - сказал Сляб, - я тебе все объясню. - Что ты мне объяснишь?! - Слушай, Ира, вокруг комбината дикая склока. Меня топят третий день. Украинский опер - это еще цветочки. Ты знаешь, что тебя уже разыскивали? Не мои люди? - А кто? - Те, кто все это затеял. Ты думаешь, если они убили украинского мента, они с тебя пылинки сдувать будут? - Почему я? У тебя таких сто штук. - Это ты думаешь, что сто штук. Они-то меня лучше знают. Они быстро доперли, что тобой из меня можно веревки вить. Ирина, поколебавшись, села в машину. Откуда-то вынырнули телохранители, скользнули на заднее сиденье. - Мне надо заехать на дачу, - сказала Ира, - выключить все и запереть. Когда темно-серая иномарка вновь выползла с Подбельского на асфальтированную дорогу, она не заметила невзрачных "жигулей", припаркованных чуть позади магазина. В "жигулях" сидели трое, и один из них внимательно смотрел, как на фоне освещенного зала магазина на мгновение обрисовались силуэты водителя и пассажиров. - Он на водительском месте, - сказал человек. - А остальные? - Не устраивай мясорубки. Он на водительском месте. Обратно ехали молча. На улице давно стемнело, свет фар выхватывал из декабрьской мутной тьмы то репейный куст на обочине, придавленный к земле выписывавшим кренделя грузовиком, то обсыпанную талым снегом канаву, то мерзлое мокрое белье, хлопающее на веревке среди облетевшего сада. Дорога хотя и звалась в девичестве асфальтированной, однако в целом напоминала лунную поверхность, испещренную кратерами от метеоритов. "Мере" переваливался по ней, как утка, безжалостно царапал брюхо, Ира забилась в угол на заднем сиденье, старательно отодвинувшись от одного из охранников. Охранник был массивный, высокий, и слишком походил на хозяина. Метров через двести Извольский начал приходить в себя и сообразил, что ему как минимум следует позвонить кое-куда. Машина остановилась. - Мишка, сядь за руль, - сказал Сляб. Они поменялись местами, и через мгновенье машина вновь запрыгала, как заяц по кочкам. На электронных часах, вделанных в панель, ярко светились цифры: восемь часов пять минут. Извольский вынул из кармана телефон и позвонил в РАО "ЕЭС России". Его соединили немедленно, что было неплохим знаком. - Это Извольский, - сказал он. - Я... словом это, я опоздал... Невидимый собеседник в трубке слегка хмыкнул. - Да в общем это ваше дело, Вячеслав Аркадьевич. Я со своей стороны договор подписал, можете приехать и поставить закорючку когда хотите. - Извините, что так получилось, - сказал Извольский. - Я... я вам потом объясню... Интересно, что он объяснит? Что он бросил все и поехал за сбежавшей от него девушкой? И что если бы он это не сделал, ее бы просто зарезали у продуктового магазина? Что это? Интуиция? Случайность? А если бы ему сказали - или Белопольская АЭС, или Ирина? Наверное, он все-таки выбрал бы АЭС, а потом выл ночами с тоски. - Мне бы хотелось с вами встретиться, - докончил Извольский. - Конечно. Завтра в девять устроит? Извольский скосил глаза на сжавшуюся в уголке Ирину. - А нельзя ли попозже? - набрался он храбрости. - В одиннадцать. - Добро. Извольский спрятал телефон в карман и снова посмотрел на Ирину. Заднее сиденье машины перерезал толстый подлокотник, и поверх этого подлокотника еще стояла большая потрепанная сумка. Из незастегнутого ее верха торчал уголок толстой книги и рукав зимней куртки. Ирина сидела в углу и сосала лапу, как медвежонок. Извольский спихнул сумку вниз и взял девушку за локоть. - Что с рукой? - О бутылку порезалась, - сказала Ира. Порез оказался довольно глубоким, было даже непонятно, как Ира не почувствовала его, пока не уселась в машину. Извольский наклонился и стал слизывать темную соленую кровь с узкой ладошки, жадно, как кошка лакает сливки. Ирина вырвала руку, и Сляб неожиданно легко выпустил ее, - больше всего он боялся походить на себя вчерашнего. Директор про себя подивился, как спокойно девочка реагирует на все, что случилось. Другая на ее месте билась бы в истерике. Сляб предпочел бы, чтобы Ира билась в истерике - тогда ее можно было бы обнять и пожалеть. - А где кот? - неожиданно спросил Извольский. - У подруги. - Это хорошо, - почему-то пробормотал Извольский. - Что - хорошо? - Кошек не люблю. И собак тоже. - Почему? - Не знаю. У нас дома кошка жила, когда я маленький был. Совхоз "Ленинский путь". Подсобное хозяйство АМК. Сразу по ту сторону реки от комбината. Денег не было, еды тоже, мать как раз под суд отдали, мне соседка колбасы принесла, а кошка ее взяла и съела. Я этой колбасы еще два года не видел. - А за что мать под суд отдали? - Кур отравила. По пьянке им вместо кормодобавки аммофос засыпала. Триста кур сдохли. Грязное было место, - пробормотал Извольский, - не то город, не то село, с комбината черт знает чем несет, мы городских через речку ходили бить. - А сейчас там что? - Все развалилось. Я его продал. - В каком смысле продал? - Ну, это же все на балансе комбината было. Коровники, свинарники, себестоимость курицы тридцать рублей, на рынке куры тогда по четырнадцать шли. Что мне - металл продавать, а на выручку субсидировать птичниц, которые комбикорм по домам растаскивают? - А что с птичницами стало? - Я не сторож птичницам, - ответил Извольский. - Так что же с птичницами? Передохли, как куры? - Ну что у нас за дикая логика? - сказал Извольский. - Был пароход. Назывался плановая экономика. Пароход потонул, потому что к нему днище забыли приделать. Все барахтаются в воде, кто-то сам плывет кто-то за бревно схватился, кто-то целый плот построил. Ну сколько человек выдержит плот? Ну, сто. А на плот лезут целой оравой. Сначала бандиты на шлюпке подплывают, пальцы гнут, "в натуре, бобер, слезай с плота, наш будет! " Потом хмырь какой-нибудь плывет, бумажкой трясет: "Я губернатор, законно на ваш плот избранный". Потом приходит Москва и законы пишет: ты, такой-сякой, нехороший, у тебя на плоту сто человек, а рядом тысяча тонет. А ну давай принимай всех на борт, каждому заплати пенсию, детское пособие, и льготы ветеранам. А как я их приму? Плот-то не выдержит. А потом на меня начинают орать: ты, сволочь, тех, кто в шлюпке, покрошил! Женщина за плот цеплялась, а ты ее веслом по голове. Ребеночка не пустили на плот, и его акула скушала. Все правильно. И веслом по голове били, и пальцы от бревен отрывали. Только те, которые орут, они не из тех, кто плот строил. А из тех, кто пароход затопил. "Мерс" наконец выбрался с разбитого проселка и довольно резво полетел по узкой двухрядной дороге, соединявшей Киевское и Калужское шоссе. Панель управления светилась зеленоватым светом, на переднем сиденье, рядом с водителем, лыбился охранник, - персональный плот Извольского был очень и очень неплох. Извольский замолчал, с ужасом чувствуя, что говорит что-то не то. Следовало говорить не о пароходах и плотах, а о том, что он был вчера ужасной сволочью, и что это не он был виноват, а просто выдался дикий день, и дикая неделя, и как-то все навалилось. Следовало просить прощения и говорить "Я тебя люблю". Но Извольский совершенно отвык просить прощения у кого бы то ни было, а что касается "Я тебя люблю", - то этих слов он не говорил года три. В самом деле, не секретарше же Верочке их говорить, зазвав ее в комнату отдыха перед обедом? Правда, Вячеславу Аркадьичу не реже раза в неделю приходилось выступать перед большим количеством людей и говорить: "А теперь я хочу искренне поздравить нашего дорогого и любимого имярека и в знак любви и признательности... " Дальше следовали аплодисменты, фотовспышки, и, в зависимости от статуса имярека - какой-нибудь подарочный кувшинчик, фарфоровая статуэтка или даже чек. Но та "любовь", в знак которой дарился набор суповых кастрюль, явно не имела ничего общего с чувством, которое Извольский испытывал сейчас. Если бы человек, которому Извольский дарил вышеупомянутые кастрюли, вдруг испарился прямо на сцене, директор бы пожал плечами и вернулся в президиум. А если бы пропала Ира, это было бы... ну, как если бы Извольскому сказали, что объемный взрыв газа уничтожил коксохимическую батарею. - Ира, ты понимаешь, - внезапно севшим голосом сказал Извольский, - я должен был полтора часа назад договор подписать. О Белопольской АЭС. Я ее покупаю... То есть как раз не покупаю, но это неважно... Меня ждали два РАО. А я сюда поехал. Люди - они злые. Могут из-за сорванной встречи договор в корзинку выкинуть... А ты говоришь - у меня таких сто штук... - Отвезите меня домой, - сказала Ира, - и не трогайте, ладно? Извольский с беспокойством взглянул на охранника. Тот невозмутимо пережевывал жвачку и смотрел вперед, на дорогу, выхватываемую из темноты светом фар. - Вокруг завода что-то не то происходит, - сказал Извольский, - кто-то за ниточки дергает, а ниточки к чеке гранатной привязаны. Я об этом должен думать. А я о тебе думаю. Ты понимаешь? Она наверняка не понимала. Она не могла знать, что Извольский, не думающий о комбинате, - это все равно что голодная кошка, не думающая о печенке. Это нонсенс. - Я как ищейка, которой под нос табак сунули, - сказал директор. - Я... тебе очень плохо было вчера? Ирина взглянула искоса. Извольский сидел в полуметре от нее, тихий, грузный, в тяжелом новом пальто - откуда-то шестерки уже успели принести шефу обновку, и смотрел не на нее, а на собственные сжатые руки, с короткими пальцами и хищными нестриженными ногтями, которые вчера несколько раз оцарапали Ирину. Ирина не успела ответить. Две круглые фары, уже некоторое время следовавшие за "мерсом" по пустынной дороге, вдруг наддали и выросли. Дорога слева осветилась, в окне мелькнула белая нахальная "шестерка", идущая почему-то на обгон "мерса". В следующую секунду стекла "шестерки" синхронно поползли вниз, и в них выставились дико сверкнувшие в свете фар стволы. Извольский что-то закричал и толкнул Ирину вниз, под сиденье. Падая, она успела заметить, как покрывается паутиной трещин стекло и как из головы водителя разлетаются фонтанчики крови и мозга. Машина вильнула и полетела с обочины вниз, хрустя редкими кустами, присыпанными снегом, сильный удар швырнул Ирину головой о дверцу, и она на несколько мгновений потеряла сознание. Когда она очнулась, все было уже кончено. Машина сидела посереди затянутого ледком болотца - или лужи, тут кому как удобней. В двигателе что-то предательски потрескивало. Машина, видимо, перекувырнулась пару раз: она стояла почти на ребре, привалившись к дереву, и сквозь осыпавшееся стекло дверцы Ирина видела где-то высоко-высоко редкие зимние звезды и трехметровый откос шоссе, белый, покрытый изморозью, на которой четко выделялась пропаханная "мерсом" черная борозда. У человека, сидевшего за рулем, очередь снесла полголовы. Его сосед лежал виском на выбитом лобовом стекле, и Ирина как-то механически отметила, что все сиденье вокруг него залито кровью, как дешевая сосиска бывает залита кетчупом. Где-то в руке билась сильная боль, куртка была в осколках стекла и в крови, и поперек Ирины, скорчившись и закрыв ее от пуль, лежало большое и неподвижное тело Извольского. - Слава! - позвала Ирина. - Слава! Извольский не шевелился. Двигатель потрескивал все сильнее и сильнее. Ирина отпихнула от себя тяжелое тело, кое-как перевалила его на сиденье и поползла к дверце. Дверца не подавалась. Ирина выбралась из скособоченной машины через разбитое стекло, потом вцепилась в дверцу с другой стороны. Дверца смялась от удара в гармошку, замок заклинило наглухо. Ирина перегнулась через дверцу, схватила Извольского за руки и потащила вон. Тащить было ужасно неудобно. Машина стояла косо, дверца смотрела не столько вбок, сколько вверх, Извольский весил положенный ему центнер, и еще был одет в тяжелое темно-серое пальто, и вдобавок в руке, где-то у плеча, наливалась тупая боль. Правый рукав совсем промок от крови, и теперь уже было ясно, что это не чужая кровь, что Ирину ранили, и сколько у нее есть времени, прежде чем она ослабеет и не сможет вытащить Славу - неизвестно. Извольский не пролезал решительно, и тогда Ирина сначала взяла и стащила с него пальто, тяжелое и уже намокшее от крови. Она дернула пальто и свалилась с ним в жидкую грязь, а в машине опять что-то треснуло и хрупнуло, и на секунду Ирине представилось, что вот сейчас машина взрывается и от человека, который сделал с ней вчера то, что сделал, останется только пальто. Она опять встала и взялась за безвольные, еще недавно такие жадные руки, принадлежащие неподвижному и, может быть, уже мертвому человеку, закинула их себе за плечи, повернулась спиной и пошла от мертвой машины. Она тянула, ругалась, плакала и кричала, и в какой-то момент, - она сама не поняла какой - тяжелое тело выскользнуло из искореженной металлической утробы, как ребенок, выходящий на свет после кесарева сечения, плюхнулось в ледяную грязь, и Ирина потащила его прочь, вдоль по болоту, потому что вверх по склону идти не было решительно никакой возможности. А потом машина загорелась. Не взорвалась, как это всегда бывает в кино, а именно загорелась, как это чаще всего бывает в жизни. Из-под капота лениво выползли языки пламени, побежали вверх и вбок, огненный жар обдал Ирину, опалив синтетическую курточку и волосы, в болоте зашипели какие-то разлетевшиеся брызги, и Извольский впервые шевельнулся и застонал. Ирина сунула руку за пазуху директора и вытащила оттуда плоскую коробочку мобильного телефона. Коробочка тут же распалась в ее руке - она была вдребезги рассажена пулей. Ирина знала, что у Извольского был и второй телефон, но она очень хорошо помнила, как после разговора директор опустил его в карман пальто, и стало быть, второй либо выпал еще в машине, либо сгорел вместе с пальто. Ирина сидела, глядя бессмысленными глазами на фейерверк, потом стала щупать пульс на руке Извольского. Но ее собственные руки слишком дрожали, пульса она не могла найти, она бросила это занятие и потащила Извольского к откосу, туда, где начиналась твердая земля. Видимо, это было все-таки болото, а не лужа, потому что в один прекрасный миг кочки под Ириной расступились, и она мгновенно провалилась по пояс. Над головой вверху пронеслась машина, но почему-то не остановилась, а поехала дальше, опасаясь выяснять, кто там горит в канаве. Ирина легла на живот и дальше перебиралась только ползком, волоча за собой тяжелое, безобразно набухшее тело. У края откоса она оставила Извольского и поползла, хватаясь за редкие вывороченные кустики, наверх. Один раз она скатилась вниз, собрала последние силы и поползла опять, оставляя за собой темный вывороченный след. Минут через десять ей удалось забраться на откос. Машина уже догорала, жар от нее иссяк, и мокрую Ирину начал пробирать зверский холод. Она встала на четвереньки и поползла к обочине, понимая, что если Извольский еще жив, то он просто замерзнет через десять-пятнадцать минут, или сколько там надо для раненого человека, промокшего в ледяной болотной жиже. Две машины проскочили мимо нее, то ли не заметив, то ли не желая ввязываться в стремную ситуацию, и лишь тогда, когда "мерс" давно уже догорел и на трассе стало темно, ее обдало слепящим светом фар в третий раз. Машина, шедшая со стороны области, остановилась. Это была темная "девятка", доверху набитая пассажирами. Дверцы "девятки" распахнулись, из нее выскочило несколько парней, и Ирине невольно бросился в глаза один - огромный, что твой сервант, с короткой стрижкой и неожиданно умно блеснувшими в свете фар глазами. - Что за хрен? - удивился кто-то. - Ребята, - сказала Ирина, - я вас умоляю, там... внизу... человек. Директор. В нас стреляли. Он умирает... Сухощавый парень в кожаной куртке метнулся к обрыву. - Камаз! Атас! Это соска Извольского! В руках одного из парней появился пистолет, он ткнул его Ирине в бок и заорал: - В тачку! Живо! - Отставить! - рявкнул шкафообразный, тот, которого называли Камазом. - Шифер поехал, Камаз! Это ж на нас повесят! Гасим соску и валим отсюда! Ирина отшатнулась, но ее крепко держали за воротник. - Ишь ты! С-сучка! Да мы ща тебя... Из-за взгорочка, со стороны Москвы, выскочила еще одна машина, кажется, иномарка, она была еще далеко и шла на большой скорости, далекая, равнодушная, маленький замкнутый мирок с включенной печкой, анатомическими сиденьями и весело орущим радио. - Помогите! - жалобно закричала Ирина, как будто ее мог услышать кто-то на этой пустынной дороге, рядом с сожженным "мерсом", жуткими бандитами, выскочившими неизвестно откуда, и умирающим Извольским. Водитель "девятки" ударил ее по коленям, схватил за руку и потащил в машину. В следующую секунду раздался бешеный скрип тормозов. Иномарку развернуло так, что она едва не хряснулась о "девятку". Дверцы ее распахнулись, и раньше, чем жуткая компания успела чего-то сообразить, водитель хрюкнул и пропахал носом асфальт от непонятно с какой стороны прилетевшего хука. - Стоять! - раздался дикий крик, кто-то в компании грязно выругался, и тогда вместо крика по асфальту защелкали выстрелы. Ирина подняла голову и увидела в свете фар "девятки" бешеное лицо Черяги, всаживающего в асфальт у ног перепуганной шпаны одну пулю за другой. - А ну, суки, мордой в землю! - орал Черяга, а бандиты уже лежали на проезжей части, необыкновенно покорно и организованно, растопырив ноги и отклячив в ночное небо перепуганные задницы. Ирина с размаху бросилась к Черяге, ткнулась головой в грудь. - Там... Слава... у болота... А выскочившие из иномарки ребятки уже скатывались вниз по склону, на дороге показались фары еще одной машины, и Ирина обвисла на руках Черяги, чтобы через десять минут очнуться и увидеть сквозь подступающую черноту, как над головой рокочет вертолет с красным крестом на боку... ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. РАЗБОР ПОЛЕТОВ "МЕРСЕДЕСА" Вячеслав Извольский открыл глаза. Он лежал на белых накрахмаленных простынях в одиночной палате с розовыми, как зефир, стенами. Где-то справа стояла рогатая, похожая на лося капельница, и рядом с этой капельницей сидел и глядел на босса Черяга. В комнате стояло какое-то странное марево, и от этого марева лицо Черяги расплывалось и дрожало, как в неисправном телевизоре, невыносимо остро, как после дикой пьянки, ныл висок, но не это было самое странное. Самое странное было то, что кроме головы ничего не ныло. Извольский чувствовал свое тело так: голова, руки... и больше ничего. Он попытался вспомнить, что это с ним случилось и где он так надрался, а вспомнив, вздрогнул и спросил: - Что с Ирой? - Все нормально с Ирой, - ответил Черяга, - ранило ее сквозным в плечо и еще немножко зацепило, она тут три дня над тобой сидела, пока я ее в гостиницу не отвез... Она тебе, Славка, жизнь спасла. Из тачки через разбитое окно вытащила, как она тебя тащила, бугая такого, с простреленной рукой, я вообще не понимаю. А тачка сгорела. Черяга скромно опустил рассказ о собственном участии в спасении директора. О том, как наплевал на запрет Извольского не ехать в Никишино, подхватил людей и помчался на Киевское шоссе. О том, как в восемь пятьдесят позвонил Извольскому на сотовый и как сотовый, понятное дело, не ответил, так как был вдребезги разбит пулей. О том, как перезвонил на другой номер, который Сляб никогда не отключал, и сразу заподозрил неладное, когда обольстительный механический голос сообщил ему, что абонент находится вне зоны досягаемости... О том, как после этого автомобили полетели по гололеду со скоростью сто шестьдесят, хотя мало ли по какому делу может человек отключить телефоны... Извольский не отвечал. Ничего, что случилось после того, как с ними поравнялась белая "шестерка", он не помнил, помнил только, как столкнул Иру на пол... - Три дня? - шевельнулся Извольский, - какое сейчас число? - Зима уже сегодня, второе декабря, - сказал Денис, - ты уж извини, ты у нас четвертый день в отключке, вот такая штука. - Что со мной? - Главное - живой, - успокоительно сказал Черяга, - а все прочее зарастет. Но глаза шефа службы безопасности предательски сморгнули. - Что со мной? - повторил Извольский, - только не ври, ясно? - Позвоночник у тебя, Слава, малость того... - пряча глаза, ответил Черяга, - ничего постоянного, это можно исправить, только вот лежать тебе придется долго. На памяти Извольского Денис никогда не прятал от шефа глаза. За те три дня, которые Вячеслав Извольский лежал без сознания, связанный с жизнью лишь тонкой ниткой капельницы и аппаратом искусственного дыхания, много чего случилось, и большая часть случившегося была не так приятна для комбината. Камаза с его бойцами, разумеется, пришлось отпустить. Как ни странно, в их прямой непричастности к покушению сомневаться было трудно: да, разыскивать Ирину они разыскивали. Проблему с адресом они решили очень просто: расспросили соседей и, убедившись, что утром квартиру Верецкой покинула девушка, отвечающая описанию Ирины, они просто стукнули купленному менту, и тот в два счета пробил адрес дачи. Продавщица сельпо видела их у остановки минут десять спустя после того, как Извольский уехал из деревни. Но представить себе, что киллер спустя сорок минут, когда на месте происшествия может быть уже полно ментовки, приедет полюбопытствовать, а все ли он сделал, как надо - было трудно. К тому же стреляли из белой "шестерки" с форсированным двигателем, а братки катили на "девятке" цвета "мокрый асфальт". Нет, на курок нажимали не ребятки Камаза, а кое-кто посерьезней, и Извольского спасло только то, что вскоре после выезда из деревни он посадил за руль охранника, а сам сел сзади. Стреляли же по тому, кто был за рулем, стреляли прицельно и из ТТ (кучность была потрясающая - из пяти пуль, выпущенных из мчащейся машины по другой мчащейся машине, три попали водителю в голову). В это же время другой киллер, для страховки, выпустил общую очередь по "мерсу", и вот эта-то отвлекающая очередь, пройдя наискосок, и ранила Извольского трижды: одна пуля ушла в грудь, задев легкое, другая попала не очень страшно, в плечо, а третья разбила радиотелефон, прошила тело и застряла в позвоночнике. Черяга и следователь, назначенный прокуратурой вести дело, расспрашивали Ирину несколько часов, но та мало что могла сказать. Все, что она видела - это беленькую "шестерку", которая начала обгонять "мерс". "Шестерка", очевидно, была с форсированным двигателем, потому что "мерс" шел на большой скорости и обогнать его было нелегко. Номеров Ирина не заметила, лиц - тем более. Черяга поехал в Никишино. Участковый инспектор, испитый парень с красным носом и огромным синяком под скулой, почему-то был крайне нелюбезен. О причинах этой нелюбезности Черяга узнал спустя полчаса от некоей бабы Любы, чей участок выходил задами к пятачку перед магазином и которая имела привычку вместо телевизора наблюдать за интересной примагазинной жизнью. Восьмидесятилетняя баба Люба рассказала ему, как компания местных алкашей, в числе коих находился и сам участковый, замела перед магазином какую-то городскую фифу, как фифа стукнула Кольку бутылкой по голове и как потом на площадь вылетела иномарка, из которой выскочил человек с пистолетом и два мордоворота. "Я уж думала, они ее убьют, - вздохнула баба Люба, - а он как пойдет стрелять, аж стекла в домах звенят". Кроме истории со стрельбой, баба Люба заметила и еще одно: почти сразу за пистолетом и мордоворотами подъехала еще одна машина, беленькая "шестерка" с погашенными фарами. "Шестерка" забилась в переулок и стояла там без малейших признаков жизни минут пятнадцать, а когда иномарка с Извольским вновь выбралась с разбитого проселка на асфальтовую дорогу, тихо снялась с места и покатила себе прочь. Умница бабка заметила даже блестевшие на "шестерке" номера. Номера, как выяснилось, были выданы три месяца назад старому "форду", купленному фирмой "Снежка", каковые номера и были свинчены с "форда" за день до покушения. Саму же "шестерку" не нашли нигде; скорее всего, машина была не краденая, учитывая форсированный движок, и выкидывать ее исполнители не сочли нужным. Но самое интересное было другое. Если в Извольского стрелял не Камаз, то возникал вопрос - а откуда киллеры знали маршрут директора? Можно было, конечно, предположить, что они просто ехали за объектом. Но ведь Извольский перемещался не по городской забитой трассе. "Мере" сначала поехал на Калужское шоссе, потом - на пятидесятый километр Киевского. Половина пути - по узким загородным дорогам. Всюду - на дикой для таких дорог скорости в сто - сто двадцать километров. Трудно представить себе, чтобы в таких условиях охранники Извольского не засекли скачущую за ними, как черт, "шестерку". Или даже череду сменяющих друг друга машин. Но если "шестерка" знала, что Извольский отправится в пустынное Никишино, то откуда? Со слов Камаза? Не исключено. Со слов Верецкой? Но к ней в тот день обращался только Камаз. Наитщательнейшие поиски ничего не обнаружили, и оставалась одна версия, сколь очевидная, столь и пугающая: информацию сняли с сотового телефона Извольского. Сняли, когда ему позвонил Черяга... Понятно, что кто угодно мог купить бы запись подобного разговора у ФАПСИ. Но вот прослушивать телефон в режиме реального времени, - как три дня назад убедился Черяга - могли только сами спецслужбы или очень приближенные к ним структуры. Денис изучил и пятачок перед магазином, и грязный проселок, и про себя подивился, почему киллеры не направились за своей жертвой на дачу и там не расстреляли все, чего хотели. На даче спасения не было: не пьяному же участковому броситься на помощь гибнущим пассажирам иномарки? А телефона в поселке отродясь не имелось, за исключением того, что у магазина, да и тот был с корнем выдран еще летом. Из этого дополнительно вытекало, что киллеры явились в Никишино буквально за четверть часа до огневого контакта. Они проехали по пустынной дороге и нашли ее весьма подходящей для своих планов, а вот дачи они в глаза не видели, сколько рядом соседей, не знали, и поопасились сунуться на раздолбанный проселок. Еще возьмешь, к примеру, и застрянешь в сугробе после расстрела, со всеми вытекающими отсюда неприятностями... Между звонком Черяги и выстрелами как раз прошел час, и это дополнительно работало на паскудную версию. Сотовый телефон прослушивали безо всякого жучка. Недаром, нет, недаром завел Извольский в Ахтарске свою сотовую компанию. Так то - Ахтарск... В целом картина мастерской стрельбы была неутешительна, и командир СОБРа Алешкин, осмотрев раздробленную голову собственного бойца, отвел Черягу в сторону и сказал: - Хорошо стрелял Шура Лось. - Ты уверен? - Либо он, либо профи. - В смысле не бандиты? - Нет. Слыхал я о таких местечках, где учатся стрелять из тачки по тачке. Задумчиво еще раз оглядел труп, вздохнул и добавил: - У нас, конечно, спецслужбы приватизированные, так что могли кто-нибудь и нанять, - но вы никому крупному на хвост не наступали? Еще как наступали - с Конгарским вертолетным заводом! Беда не приходит одна. На следующий день после покушения на Вячеслава Извольского Государственная Дума Российской Федерации обратилась к премьер-министру Евгений Примакову с письмом по поводу кадровых перемен в руководстве РАО "Атомэнерго". Государственная Дума выражала недоумение, почему на место "заслуженного академика, профессионального атомщика" пришел сорокалетний бизнесмен, никогда не работавший на АЭС. Государственная Дума полагала, ни больше ни меньше, что увольнение всей верхушки РАО "гибельно скажется на интересах национальной безопасности России", и призывала премьера остановить "развал ядерной отрасли" и вернуть на прежнее место прежних людей. В письме упоминался также пример "преступного разбазаривания государственного имущества" со стороны нового руководства. А именно, готовящаяся "безвозмездная передача Белопольской АЭС в частное владение бизнесмена Вячеслава Извольского, имя которого постоянно упоминается в последнее время в связи с разными полукриминальными историями". В приложении к письму была опубликована биография нового директора "Атомэнерго", Звонарева, частично фантастическая (например, утверждалось, что он разыскивается МВД Казахстана за пропажу непонятно куда двух вагонов феррохрома, закупленных его фирмой по бартеру), частично же реальная: пропажа вагонов с феррохромом действительно имела место, только МВД Казахстана по этому поводу и не шевельнулось. Через несколько часов после скандала в Думе Черяге позвонил сам Звонарев и попросил о срочной встрече. Черяга приехал, и Звонарев рассказал, что ему звонил глава могущественного думского комитета и предлагал подать в отставку по собственному желанию. - Он сказал, что народ не позволит раздавать АЭС, как леденцы в магазине, и что всякий, кто покусится на народную собственность, как Вячеслав Извольский, получит по заслугам. Черяга помолчал. - Договор, я полагаю, вы не будете сейчас подписывать? - спросил наконец Денис. Глава "Атомэнерго" даже покраснел от гнева. - На договоре должна была стоять подпись Извольского. Вы подпишете его, как зам? - Да. Директор молча раскрыл лежавшую сверху папку и протянул Черяге два экземпляра довольно толстого соглашения. - Подписывайте. Черяга принялся читать текст. Договор занимал страниц тридцать убористого текста, напечатанного через один интервал. На последней странице стояли реквизиты двух РАО и меткомбината. От меткомбината стояло: Денис Черяга, зам. гендиректора АМК. - Да подписывайте же. Это тот же самый текст, который мы согласовали с Вячеславом Аркадьевичем. Я распорядился распечатать файл и поменять фамилии. Денис подумал - и размашисто расписался. - Вы храбрый человек, - сказал он, - вы думаете, что в Извольского стреляли из-за вот этого? - А у вас были другие проблемы? Денис помолчал. - Все-таки странно. Извольский - не главное действующее лицо в вашем назначении. Деньги можно отмывать через другие строящиеся АЭС. Пытаться убить генерального директора крупнейшего меткомбината, чтобы напугать до полусмерти генерального директора РАО? Проще было, извините, хлопнуть вас, или кого-нибудь из тех, кто вас назначил. Звонарев покачал головой. - Убить меня - это поставить на партии большой и жирный меловой крест. Идите мол, и смотрите: это мы сделали! Убить тех, кто меня назначил... физически невозможно. Или по крайней мере неимоверно трудно. Не легче, чем убить президента. А сибирский директор? Очень хорошее нравоучение, чтобы все усвоили - на источники финансирования выборов лучше не покушаться. Но ни Денис Черяга, ни Юра Брелер не разделяли уверенности Звонарева в том, что в Извольского стреляли из-за Белопольской АЭС. Левые всегда обожали рассуждать о том, как они повесят расхитителей народного добра в массовом порядке, когда они придут к власти и процедура вешания станет законной и безопасной, но еще ни один левый не пустил вышеозначенному расхитителю пулю в лоб по личной инициативе. Поэтому гораздо более вероятными Черяге представлялись две версии - основная и неосновная. Версия неосновная была - долголаптевские. Точнее, Лось. Как ни крути, а самолюбивый бригадир мог обидеться, и крепко обидеться на разгром, учиненный на его даче: на простреленные автомобили, изгаженные ковры и мебель, поломанную о головы его собственных бычков. Но очень скоро Черяга получил достоверные сведения, что в тот самый час, когда стреляли в Извольского, Лось развлекался в казино "Серенада". На первый взгляд, это ничего не значило - Лось мог намеренно составить себе алиби, а шестерку послать разбираться с директором. Но в том-то и дело, что если бы Лось решил провернуть такой финт, то он озаботился бы более солидным алиби: не в им же контролируемом казино, а где-нибудь за границей или, скажем, на допросе в прокуратуре. Кроме того, Лось, в силу специфических особенностей биографии, вряд ли уступил бы возможность расстрелять Извольского кому-нибудь другому и отвалил кучу денег постороннему и очень высококвалифицированному киллеру за дело, заниматься которым ему доставляло изрядное удовольствие. И, наконец, покушение на Извольского следовало рассматривать, так сказать, в контексте: вкупе с убийством украинского следователя и обвинениями ахтарского СОБРа в заведомом беспределе. Конечно, у долголаптевских были ресурсы и возможности сначала натравить на комбинат украинского следака, а затем шумно его загасить. Но на хрена козе баян? Интерес братков прослеживался однозначно: взять восемнадцать лимонов кредита и слинять с ними. Зачем дразнить изюбря и наряду с чисто коммерческой операцией затевать широкомасштабное гасилово? Кстати, Коваль позвонил Денису Черяге на следующий день после покушения. Он был весьма сдержан, но сильно испуган, и даже предлагал свою помощь в расследовании. Денис от помощи, разумеется, отказался, а сам звонок мало что доказывал. Поэтому самой неприятной и основной версией являлся, без сомнения, Конгарский вертолетный завод. В размахе проводимой против завода операции явно чувствовались грязные руки, холодный ум и горячее сердце спецслужб. Понятное дело, именно эта версия и была самой сложной для отработки. После уже упоминавшихся проверок завода в состав пайщиков ТОО "Сатурн" вошел, помимо оборонщиков и финансистов, брат одного из заместителей директора ФСБ. Подведомственные пайщикам ресурсы были если не безграничны, то очень велики, и разыскать того конкретно сотрудника ФСБ, СВР или армейского спецназа, который по приказанию начальства нажал на курок, было, мягко говоря, трудно. Возможно, Денис и успел бы выяснить что-то за эти три дня, если бы большую часть своего времени не провел сам в высоких кабинетах в качестве не то свидетеля, не то обвиняемого. Ибо много было скверного в те дни, но едва ли не самым скверным была позиция властей в деле с ахтарским СОБРом и дачей Лося. Трудно сказать, что больше всего раздразнило федеральных силовиков. Упущенная ли выгода в размере двухсот тысяч долларов, так и не внесенных во внебюджетный фонд. Факт наглого самоуправства ахтарского СОБРа на чужой охотничьей территории. Дружественные отношения с долголаптевской группировкой, простиравшиеся до самой верхушки правоохранительных органов, или просто вульгарный компромат на парочку знатных милицейских чинов, снятых за одним столом и в одной бане с Ковалем. Все эти обстоятельства, разумеется, Денисом просчитывались заранее. Не было учтено того, что пайщики ТОО "Сатурн" будут рады добить комбинат руками следователей, коль скоро они не смогли сделать это руками киллеров. А также того, что на даче не окажется Заславского и что там будут два спецназовца. Вот из-за спецназовцев-то сибиряки и погорели. Командир отряда "Уран", подмахнувший договор на охрану, был в общем-то недалеким и сравнительно честным солдафоном, поимевшим с Лося деньги, почти без остатка истраченные на нужды отряда. Другое дело - посредник из вневедомственной охраны. Этот, во-первых, долголаптевские деньги истратил на сооружение трехэтажной дачи в Барвихе, во-вторых, был родственником и другом важных шишек в МВД. Договор был заключен только после того, как посредник тщательно проверился и убедился, что долголаптевских никто не собирается в ближайшее время трогать; более того, и платили-то долголаптевские, понятное дело, не за двух бойцов, а именно за сам факт "красной" крыши. Теперь расчеты долголаптевских блестяще оправдались. Штурм подмосковного особняка вляпал ментов в жуткое дерьмо. Получалось - либо спецназовцы охраняли бандита, либо - ахтарский СОБР взял штурмом особняк мирного бизнесмена. И московское милицейское начальство рьяно взялось отстаивать вторую версию. С Васи Демина взяли показания о том, как его друг, Сережа, стоя рядом с охраняемым субъектом, заметил, благодаря присущей спецназовцу бдительности, блеснувший в ветвях оптический прицел; о том, какое безобразие учинили собровцы в особняке, а также о том, как на глазах Демина раненого Серегу били ногами. О похищении Степаняна в показаниях, естественно, не было ни слова. Зато патологоанатом засвидетельствовал, что рана Сереги была тяжелой, но не смертельной, и что парень, прошедший Чечню, вполне мог бы выкарабкаться, если бы ему оказали медицинскую помощь вместо того, чтобы охаживать сапогами. По факту убийства сержанта спецназа Сергея Игнатьевича Митягина было возбуждено уголовное дело, и командиру СОБРа Алешкину грозило сразу два обвинения - за превышение служебных полномочий и за нанесение тяжких телесных повреждений, повлекших за собой смерть потерпевшего. Правда, с версией о нападении на дом честного бизнесмена плохо согласовывались трупы двух сибирских собровцев, лежавших в овражке, равно как и добытые ахтарскими изюбрями показания, из которых вытекало, что, кроме Лося, застрелить сибиряков было просто некому. Но и тут следствие быстро нашло выход. Охранники дачи быстро и охотно изменили показания. Выходило, что Лосев с дачи как уехал утром, так и не возвращался. Что же до человека, застрелившего милиционеров - то этот человек утром вышел из леса и постучался в ворота дачи. Его приютили, не спросив, разумеется, паспорта, и, видимо, этот нехороший и неизвестный человек был каким-то бандитом, раз он так гнусно повел себя при виде российской милиции. Тюремная почта работала исправно, приметы неизвестного все описывали с похвальным единомыслием, а на вопрос, откуда посторонний человек знал про подземный ход, возражали - что наверняка не знал, а просто, будучи загнан в угол, увидел канализационный люк и нырнул в оный... Всего этого не произошло бы, если бы на даче действительно взяли Колю Заславского. Но вместо Коли, который показал бы все, что угодно АМК, там оказался Степанян. Черяга мгновенно понял важность этого свидетеля и окружил Степаняна заботой и вниманием. После того, как бизнесмен отказался поселиться в гостинице АМК, ему выделили в охрану трех ражих собровцев. Собровцы сопровождали его всюду и ласково увещевали говорить правду, только правду, и ничего кроме правды. Поскольку они ясно дали понять, что за рассказ чего-нибудь кроме правды Степаняна ждут всяческие неприятности, Степанян дал самые благоприятные для АМК показания: написал, что похитили его Митягин и Демин, что сделано это было по приказу Лося, и что он сердечно выражает работникам ахтарского СОБРа признательность за спасение из рук жестоких и наглых бандитов. На второй день в офис Степаняна, оберегаемый СОБРом, пожаловал ОБЭП. Степанян был та еще мелкая сволочь, которой для крупных афер не хватало воображения, а для честной жизни - совести. СОБР, полезный против братков, был бессилен против обэповцев. Те в два счета надыбали в офисе кучу договоров, тянувших на две-три статьи типа "мошенничество", "незаконное предпринимательство в сфере торговли" и "уклонение от налогов в особо крупных размерах", закоцали бизнесмена и увезли с собой. Следователь популярно объяснил торговцу, что тот неправильно ведет себя, оговаривая уважаемого бизнесмена Александра Лосева и работников силовых структур. И что в случае, если Степанян будет упорствовать в своих показаниях, он очутится в Бутырках. Степанян уже однажды отсидел полтора года правильным мужиком. Порядки "в крытке" были ему известны, и он прекрасно представлял себе, что может сделать долголаптевская братва с человеком, дающим показания на Лося. В отличие от каких-нибудь курганских отморозков, долголаптевские вобрали в себя немало воров старой формации, всегда отстегивали на общак и на зоне пользовались огромным влиянием. Степаняну хватило часа, чтобы радикально переменить свое мнение и сочинить заяву, согласно которой он пребывал на даче Александра Лосева в гостях, по собственному желанию и с любезного приглашения последнего. После этого Степаняна все-таки отправили на "сборку", чтобы тот еще раз нюхнул тюрьмы и, не дай бог, не передумал, выйдя на волю и попав в лапы ахтарских собровцев, дожидавшихся армянина за воротами СИЗО. Черяга с Извольским напоролись на то, что было хуже взяточничества, коррупции, всеобщей лености МВД, и даже ТОО "Сатурн" - на круговую поруку силовиков. Ту самую круговую поруку, которая заставляет суд оправдывать опера, забившего до смерти подозреваемого, гаишника, на полной скорости протаранившего чужую машину, или омоновца, спьяну пристрелившего кого-нибудь в кабаке. Все это безобразие продолжалось три дня - столичные газеты захлебывались от лая, в то время как Извольский лежал между жизнью и смертью в кунцевской клинике. Возможно, если бы ментовка просто пожелала обезопасить себя от обвинений, комбинат не стал бы огрызаться. Но кто-то очень большой и сильный перегнул палку, и на четвертый день Черяга нанес ответный удар. В столицу на сессию Федерального Собрания прилетел губернатор области Александр Дубнов. Александр Дубнов выступил не где-нибудь, а с трибуны Совета Федерации. Для особо непонятливых господин Дубнов повторил выступление на бис - на пресс-конференции, последовавшей в перерыве заседания. Александр Дубнов заявил, что ахтарская прокуратура располагала точными сведениями о том, что бригадир долголаптевских по кличке Лось похитил Николая Заславского, уроженца области и, между прочим, племянника первого зама губернатора. Что прокурор выписал ордер на арест Лосева и что московские правоохранительные органы отказались содействовать области в деле освобождения заложника. Что причина этого отказа выяснилась тогда, когда оказалось, что дом бандита... охранял спецназ. "Почему в тот момент, когда генеральный директор Ахтарского металлургического комбината, главного донора областного бюджета, лежит без сознания и на волосок от смерти, федеральные власти расследуют не покушение на руководителя крупнейшего завода, а защищают бандитов? - трагически вопросил губернатор, - значит ли это, что интересы собственных московских воров им ближе, чем интересы российской экономики, реальные живые силы которой расположены в регионах? Почему вся промышленность расположена вне Москвы, а все деньги находятся в Москве? И на что тратятся эти деньги? " Патетическая речь губернатора упала на хорошо унавоженную почву. Губернаторы ненавидели Москву. Расправа над командиром ахтарского СОБРа могла стать опасным прецедентом. В Генпрокуратуру и правительство полетел гневный запрос. Черяга, которого трижды вызывали на допросы (один из которых длился пять часов) и один раз - к зам министра внутренних дел, получил наконец возможность заняться своими прямыми обязанностями. Отважная защита губернатором крупнейшего налогоплательщика области вызвала бы у Черяги куда больше признательности, если бы вышеупомянутая отвага не была оплачена серией взаимозачетов, принесших контролируемым губернатором фирмам в общей сложности около ста тысяч долларов чистыми - половину того, что просила на волосатую лапу московская ментовка. Было уже девять часов вечера, когда Денис приехал в больницу после губернаторской пресс-конференции. Извольский по-прежнему не приходил в сознание. Врачи отвечали, что состояние больного тяжелое, но стабильное. Выписанный из Петербурга профессор, лучший в России специалист по травмам позвоночника, сказал, что больной обречен на неподвижность по крайней мере в течение шести-семи месяцев. - У него, кстати, легкий характер? - спросил профессор. Денис пожал плечами. Легкий ли характер у Чингисхана? - А что? - спросил Денис. - Учтите, характер у него непременно испортится. Капризничать будет, как примадонна... Это радовало. Денис попытался представить себе Извольского с испортившимся характером, но воображения не хватило. Окна палаты Извольского выходили во двор, во дворе и перед дверями дежурили угрюмые собровцы. Настроение у сибиряков было соответствующее, москвичей они готовы были передушить голыми руками, и вчера чуть не сломали руку новенькой медсестре, которую без предупреждения отправили сделать Извольскому укол. Сестричку приняли за вражеского агента, скрутили и повели к главному врачу на опознание. Потом долго извинялись. В палате было темно, за плотно задернутыми шторами горела настольная лампа, у постели Извольского сидела Ирина. Все эти дни она провела в больнице, сначала как пациент (шок и обильная кровопотеря), потом - как сиделка. Для интеллигентной курочки, ни с того ни с сего получившей пулевую рану, Ирина держалась удивительно спокойно и ни разу не устроила ничего похожего на истерику. Глаза Ирины были закрыты, сонное тело чуть сползло со стула, но при стуке закрывающейся двери Ирина выпрямилась и улыбнулась Черяге. - Почему вы не в своей палате? - сердито сказал Черяга. - Меня выписали. И вообще у меня все почти зажило, только бинт надо менять. - И давно вы здесь сидите? - Часа три. - Вам лучше поехать отдохнуть, - сказал Денис, - я вас отвезу. Они спустились вниз и сели в дорогой джип: Ирина заметила, что помимо водителя в джипе оказался еще и охранник. Ночь была темной и мокрой, с неба падал легкий снежок, тут же расплывавшийся на асфальте в вязкую муть, "дворники" машины мотались туда-сюда, как маятник. - Вы знаете, кто стрелял? - спросила Ирина. Черяга молчал. Ну что он, в самом деле, мог ответить этой девочке? Что есть только один реальный кандидат, который решится стрелять в Извольского? Что Извольский предчувствовал это, говорил, что не надо комбинату лезть на вертолетный завод? Но он ожидал другого - проверок, визитов налоговой, ФСБ... Вместо этого генералы наказали выскочку-директора, отобравшего у них ракетный кусок, просто и страшно. Они не поверили, что история с вертолетным заводом - частная инициатива Черяги, и смешно было бы в это поверить, зная степень деспотизма Извольского, который не то что соседний завод - туалетную бумагу не разрешит купить без собственной подписи... - Есть варианты, - сказал Черяга. Они некоторое время ехали молча, а потом Ирина спохватилась: - Куда мы? - На нашу дачу, - ответил Черяга, - это что-то вроде гостиницы. - Но мне надо домой... - Ира, вам не надо домой, - устало сказал Черяга, - меня Славка съест, если я отвезу вас домой. Вы видите, во что мы влетели? Поживите, ради бога, в огороженном месте, на работу вас отвезут с охранником, а еще лучше возьмите отпуск. Меньше голова будет болеть у всех. - Но мне надо вещи из дома забрать, - сказала Ирина. С этим Черяга не мог не согласиться. Они доехали до мрачной новостройки, и охранник первым профессионально зашел в подъезд, проверился, потом впустил Ирину с Денисом. В квартире было темно и стояла ужасная вонь. Вся еда, которую принес Извольский три дня назад, протухла самым гадким образом: воняла пережаренная свинина в духовке, подпахивала посеревшая осетрина, маслины в вазочке подернулись каким-то белым налетом. Черяга профессиональным взглядом окинул гостиную. Нетронутая еда. Закупоренная бутылка шампанского. До половины опростанный коньяк и смирновская водка, от которой отхлебнули добрый стакан. Кровать колом - Извольский за собой, разумеется, не прибирал. Картина вполне красноречивая, даже если не заметить порванных женских трусиков, забившихся под одеяло. - О Господи, - сказала Ирина, - я должна все убрать! Перевела взгляд на кровать и страшно сконфузилась. Черяга прошел в кухню и стал набивать там протухшей жратвой пакеты для мусора. Руки его слегка тряслись. "Дача" оказалась гигантским трехэтажным особняком, выстроенным в престижном районе Рублевского шоссе. Толстый бетонный забор вокруг особняка был увешан телекамерами, как елка - игрушками. Впрочем, сам особняк не походил на обиталище "нового русского", а был вытянут в длину, изобличая тем самым смешанные гостинично-представительские функции. Гостиница, разумеется, была сугубо убыточной, и существование ее диктовалось соображениями безопасности. Было бы не очень приятно, если бы тот же Извольский или Черяга, остановившись в "Палас-отеле", был сфотографирован в номере с проститутками. И наоборот - километры пленки, потраченные на съемку гостиничных утех областного руководства, обожавшего погудеть на халяву, были одним из элементов линии Маннергейма, выстроенной комбинатом на границах своей сферы влияния. Черяга вполголоса побеседовал у стойки, получил ключ и проводил Ирину в ее апартаменты - в большой двухкомнатный номер на втором этаже, с огромной кроватью, телевизором, мини-баром и кучей сверкающей сантехники в просторной ванной. На фоне бархатных, до пола, портьер, и затянутого ковролином пола потрепанная сумка с вещами и книгами смотрелась, как окурок на дворцовом паркете. Черяга убедился, что все нормально, рассказал, как заказать утром завтрак, и взялся за ручку двери: - Спокойной ночи. Ира сидела на краешке огромной постели. - Погодите, - сказала Ира. Черяга остановился. Девушка глядела на него исподлобья, глаза у нее были как у встревоженного воробушка. - Извините, я, наверное, глупость спрашиваю, но отчего стреляли в Славу? - Зачем вам это, Ира? - Затем. Иногда в людей стреляют оттого, что они кому-то помешали, а иногда - оттого, что они сами такие. Я в больнице слышала - это правда, что ему мстили за убитого спецназовца? Спецслужбы? Черяга вернулся в комнату, обошел кровать, стараясь держаться как можно дальше от Ирины, присел на краешек стола. - Да, - сказал он, - возможно, в него стреляли спецслужбы. - Из-за спецназовца? - Нет. У нас в области есть завод. Конгарский вертолетный. Где-то месяц назад его директор попросился под крышу АМК. У завода были неприятности. У него был крупный военный заказ, американцы оплачивали ему разделку ракет, и несколько силовиков хотели, чтобы ракеты разделывал не завод, а фирма, которая должна была взять в аренду площади завода. Фирма принадлежала этим силовикам. - Это так прибыльно? - Если красть - да. Если работать с заводом в целом - не очень. - А зачем Слава его брал? - Он не хотел. Я попросил. Ирина вздрогнула. - А стреляли в него? - Мне было бы приятней, если б стреляли в меня. - И больше ничего не может быть? - спросила Ирина. - АЭС. - Какая АЭС? - Белопольская АЭС. Сляб должен был подписать договор о ее переуступке меткомбинату. Ирина слегка вздрогнула. Самые последние слова Извольского были именно об АЭС. - А где это? Я никогда не слышала о такой... - Она недостроенная. Третий год зарастает молодым подлеском. - Тогда кому она нужна? - Под строительство, которого не было, списывались огромные деньги. Деньги шли на финансирование одной политической партии. - Какой? - Скажем так - не правой. То есть у нас все партии одна другой изумительней, но с данного предприятия деньги шли господам патриотам. - И Слава все равно ее купил? - Ее нельзя было купить. Он заткнул всю дырку. Понимаете, кто-то может счесть, что он поступил не по-джентльменски. Ему нужна была одна АЭС, а он взял и сменил все руководство РАО. Ирина молчала. Денис чувствовал, что ему надо бы уйти из этой комнаты, но уйти не мог. - Он очень жестокий человек, - сказала Ирина - он забыл, что такое "нельзя". - Неправда. Если бы он был просто жестоким человеком, вы бы не тащили его из машины. - Вы знаете, почему я убежала? Я могу рассказать вам... - Не надо, Ира. Вы потом будете жалеть, что рассказали. Ложитесь лучше спать. В коридоре Денису встретился Дима Неклясов. Он проводил Черягу, выходящего из комнаты Ирины, удивленным взглядом. Спал Денис в эту ночь ужасно. Несмотря на усталость, он проворочался в постели добрый час, а в полтретьего проснулся от непростительного сна. На простыне темнело сладко пахнущее пятно - с Денисом случился грех, более подобающий прыщавому юнцу, нежели начальнику службы безопасности гигантского предприятия, который, в конце концов, имеет возможность заказать с доставкой на дом любое число плевательниц для спермы. Денис проворочался еще часок, понял, что не заснет, оделся и поехал в больницу. В пять часов утра Вячеслав Извольский впервые за четыре дня открыл глаза. В следующий раз Вячеслав Извольский проснулся уже за полдень. Он лежал все в той же одиночной палате с розовыми стенами и унылым пластиковым полом. Огромный телевизор с видаком глядел на Извольского потухшим четырехугольным оком. В палате было темновато - за окном шел снег, ветви деревьев скреблись о стекло, как мыши в подполе. За дверью громко орал телевизор, что-то довольно зареготали охранники, потом вдруг раздался треск автоматной очереди, одной и другой. Звук слишком хорошо напомнил Извольскому то, что он слышал перед тем, как упасть на пол машины три дня назад. На мгновение директору показалось, что он - все еще там, что эта палата - греза умирающего, потом Сляб сообразил, что это охранники пялятся на какого-нибудь Шварценеггера, хотя платят им деньги не за то, чтобы они пялились на Шварценеггера, а чтобы не спускали пальца с предохранителя, и глаз - с коридорной двери. - Прекратите! - крикнул Извольский. То есть он хотел крикнуть. Вместо крика получился полушепот, в груди болезненно дернулось и продрало как огненным колом, и директор, задохнувшись от боли, тяжело закашлялся. Чей-то серый силуэт метнулся к двери. Что-то крикнули, телевизор мгновенно вырубился. Когда Извольский, через секунду, открыл глаза, он увидел, что у двери стоит Ирина и смотрит на него, чуть склонив голову, с жалостью и с какой-то опаской, с которой смотрят на свирепого, но запеленутого в намордник пса. Извольский сообразил, что она сидела на стуле сбоку и чуть сзади, только он не повернул головы и ее не увидел. - Ну, здравствуй, - сказал Извольский. Ирина стояла совершенно неподвижно, как фарфоровая статуэтка, неяркий свет настольной лампы, падавший откуда-то сзади Извольского, очень хорошо освещал стройную фигурку в джинсах и свитере и чуть осунувшееся лицо смольнянки с большими глазами и бледными, ненакрашенными губками. - Я врача позову, - проговорила Ирина. - Не надо... сам придет... подойди сюда. Ирина сделала несколько шагов к постели. Так лань подходит к воде, насторожив ушки и то и дело прислушиваясь, не затаился ли поблизости лев. - Да подойти же, - хриплым шепотом сказал Извольский, - я на этот раз не укушу... При всем желании... Ирина заплакала и, опустившись на колени, ткнулась головой куда-то под мышку раненому. - Это из-за меня, - сказала она, - это все из-за меня. Если бы ты не поехал за мной... - Глупая ты у меня, Ирка, - сказал Извольский, - жизни радоваться надо. Это раз в сто лет бывает, чтобы такой киллер по такому объекту промахнулся... Ира подняла голову и стала смотреть на Извольского своими большими серыми глазами. На мгновение Слябу представилась вновь та самая картинка, которая три дня назад сорвала его с места и погнала в ноябрьскую муть: залитая зимним солнцем спальня в его доме, и на белой простыне розовое тело Ирины... Только не было спальни, а была больничная койка, и Ахтарск был в четырех часах лета, и на белой простыне лежал он, а не Ирина. - Вот я встану на ноги, и мы поженимся, - тихо сказал Извольский. - Или нет. Я не скоро встану на ноги. Поэтому мы сначала поженимся, а потом я выздоровлю. Но зато мы потом обвенчаемся. В церкви. Я в Ахтарске красивую церковь построил, большую, красную такую, как особняк "нового русского"... - Ты верующий? Сляб прищурился. - Черт его знает, - задумчиво сказал директор, - но ты знаешь, солнышко, когда церковь строишь, под это дело такую кучу денег списать можно... Ирина неуверенно засмеялась. - Ты вот смеешься, - довольно сказал Извольский, - а меня, может. Бог за эту церковь и спас. А может, это не Бог был, а мусульманский Аллах. В Ахтарске татар много, мы как раз собирались мечеть строить. В этом году тоже ведь налоги надо оптимизировать, а? Вот Аллах поглядел вниз с тучки и решил, как так? Соседу хату построил, а мне нет? Пусть еще поживет, я тоже особняк хочу... Извольский замолк. На полном, жестком лице выступили капли пота. Он говорил гораздо дольше, чем было нужно. У него кружилась голова, наверное, от лекарств, которыми его напичкали, и он не совсем понимал, что говорит. - Слушай, - сказал Сляб, - я был полная сволочь. Я... вообще-то я редко пью. А тогда... Ирина молча положила узкую ладошку поверх его руки. - Давай не будем об этом. Этого не было. И все. Ладно? Извольский закрыл глаза и некоторое время молчал. - Ладно, - тихо наконец сказал он, - давай не будем. Прошло минут пять, и они просто сидели и смотрели друг на друга. - Позови сестру, - сказал Извольский. Ира встревожилась. - Тебе плохо? - Нет. Все нормально. Просто это... в общем, в туалет хочу. Ира встала и достала откуда-то из шкафчика белую посудину с резиновыми валиками по краям. - Я справлюсь. - Вот еще, - сказал директор. Девушка упрямо вскинула голову. - И не беспокойся. Я за мамой ухаживала... Ирина осеклась. Она ухаживала за матерью, тогда, два года назад, когда ей позвонили из милиции и спросили, кем ей приходится Анна Федоровна Денисова... Но это продолжалось всего три дня, а потом было внутреннее кровотечение, новая операция, и пьяные слезы отца в гулком холле крематория. Машину, которая сбила мать, так никогда и не нашли. Это было бы слишком страшно, если бы с этим человеком - если бы со Славой было бы так же, как с матерью. Ирина действительно все сделала как надо, ловко расстелила клеенку и подсунула посудину под тяжелое тело, вымыла Извольского и унесла посудину в ванную комнату, шикарно отделанную и качеством своим не уступающую ванной в хорошем четырехзвездочном отеле. Но все-таки она переоценила свои силы: Извольского перекормили лекарствами, все, что могло быть испорчено в его организме, было испорчено, и на дне судна лежало несколько зелено-рыжих и невыносимо вонючих комков. Ирина почувствовала, что ее сейчас стошнит. Она вымыла судно, а потом долго и с ожесточением терла руки, по локоть, пока они совсем не распарились. Только тогда, успокоившись, она вышла в палату. Извольский лежал, чуть склонив голову набок, и смотрел на нее жесткими голубыми глазами. - Ты же у меня вся зеленая, Ирка... - тихо сказал Извольский. - Не надо было тебе этого делать. Ирина покраснела. Потом молча опустилась на колени, и губы ее коснулись колючей, небритой щеки Извольского. - Не туда, - слабо попросил директор. Ирина послушно поцеловала его в губы. На этот раз Извольский очнулся всерьез и надолго, и пробуждение его произвело в больнице радостный переполох. Очень скоро в палату пожаловал оперировавший его хирург. Хирург изъявил восхищение по поводу железного организма больного. - Другой человек на вашем месте точно бы помер, - жизнерадостно заверил он Извольского, - а на вас, на сибиряках, все заживает как на собаке. Мы вас семь часов резали, в две бригады, у вас сердце останавливалось, - а вы вон, через четыре дня уже разговариваете... - Когда я смогу вернуться в Ахтарск? - спросил Извольский. Врач даже опешил. - В Ахтарск? - переспросил он, - зимой? Он никогда не был в Ахтарске, но предполагал что это что-то вроде приполярного ада, где зимой по улицам бродят медведи, а из унылых блочных пятиэтажек сочатся струйки прорвавшейся канализации. - Вам не в Ахтарск надо, а в Швейцарию, - сказал хирург, - в Швейцарию вас можно будет везти месяца через два. Вот, кстати, держите на память. И врач извлек из кармашка целлофановый мешочек, в котором болтались два смятых кусочка металла. - Те пули, которые из грунта выковыряли, на экспертизу взяли, - пояснил врач, - а это для вас. Врач положил мешочек на тумбочку при кровати. Извольский скосил глаза и увидел, что там же, на тумбочке, лежат какие-то бумаги в розовой папке. - Это что? - спросил директор. - Ваш зам принес и положил. Договор какой-то. - Покажите. Врач поднес бумаги к глазами Извольского, неторопливо перелистнул. Это был договор с "Атом-энерго". На последнем листе красовались подписи главы РАО "ЕЭС России", РАО "Атомэнерго" и Дениса Черяги. Вслед за врачом в палате образовался Дима Неклясов - чистенький, подтянутый, с очаровательным выражением на плутоватой мордочке. Извольский попросил Ирину выйти, и она торопливо выскочила за хирургом, видимо, чтобы расспросить его о здоровье раненого. - Как иск? - спросил Извольский. - Что иск? - пожал плечами управляющий директор "АМК-инвеста". - "Ивеко" подал иск в арбитражный суд города Москвы. Суд вчера наложил в превентивном порядке арест на имущество, принадлежащее "АМК-инвесту". Мы подали апелляцию, чтобы арест сняли... - И много им удалось арестовать? Неклясов шутливо развел руками. - Увы, - сказал он, - здание на балансе "Ахтарского феникса", все права требования переуступлены. У нас даже компьютеры - и те арендованные. - А акции? Неклясов вытащил из бывшей при нем сумки ворох бумаг. - Акции Ахтарского металлургического комбината приобрели три компании. "Импера" - 173. 475. 000 акций, "Кроника" - 166. 746. 000 акций и "Лагуна" - все прочее. Вот - свидетельство о регистрации, передаточное распоряжение, выписка из реестра. Неклясов сел на стул у подушки, наклонился к больному, листая документы. - Все сделки закончены третьего дня, так что пусть арестовывают активы, сколько влезет, - заключил Неклясов. Извольский лежал на постели, закрыв глаза. Молодой финансист озабоченно пригляделся - да смотрел ли шеф бумаги? Но тут губы Извольского шевельнулись, он сказал: - Хорошо. Денис где? - На допросе. - Каком допросе? - Ну, в прокуратуре. Из-за этого налета на дачу... Неклясов сощурил глаза и зашептал: - Ой, Вячеслав Аркадьич, тут такое было! К нам в офис менты лезли, целый день работать было нельзя, еще бы чуть-чуть - и мы акции не успели слить. Алешкин под следствием, слава богу, губернатор приехал и как рявкнет, что в Москве все продались. Черяга ему кучу денег отвалил. - Наличными? - изумился директор, хорошо знавший осторожность губернатора Дубнова и нелюбовь его к открытым трансакциям. - Нет, что вы! Там какие-то зачеты прошли, Черяга их подписал, вроде сталь продал... Извольский слегка нахмурился. Никто, кроме него, не имел права влезать в зачетные схемы комбината. На этот зиждилась вся система управления. Черяга грубо нарушил субординацию. Конечно, у Извольского он спроситься никак не мог, а трата была архиважная, но, опять же... - Какие именно зачеты? - уточнил Извольский. - Да я не знаю, Федякин знает (Федякин был первый зам по финансам), Федякин вроде стал упираться, а Денис как на него рявкнет - "Пока Сляб в больнице, всем распоряжаюсь я! ". Это была прямая ложь. Денис не говорил таких слов. Неклясов помолчал, а потом спросил заговорщическим шепотом: - Вячеслав Аркадьич, а правда, что вы не хотели Конгарский завод себе брать, что вас Черяга уговорил? - При чем тут... - начал Извольский - и мгновенно понял, при чем. - А почему ты считаешь, что это - из-за Конгарского? Неклясов сконфузился. - Все так говорят... - пробормотал он. - Конечно, точней только Черяга знает. - А он что говорит? - Да он молчит. Там долголаптевских арестовывали, того самого Камаза, который ему стрелку забил. Только это глупо как-то, зачем Камазу в вас стрелять, если его Черяга до полусмерти напугал. Он как-то это дело не очень расследует. Вы сами посудите, Вячеслав Аркадьич, - ну если это из-за него, то зачем ему в такую сторону все расследовать? Камаза-то арестовать проще. А нам из-за этого опять неприятности. Неклясов приостановился. - Вы уж извините, Вячеслав Аркадьевич, что я так прямо скажу - но три дня прошло, а Черяга за это время ни черта не сделал. Только за Ирочкой этой ухаживал. - Какой Ирочкой? - Ну, которая с вами в машине была. Извольский помолчал. - Что значит ухаживал? - спросил он. - Ну, он ее отсюда забрал, вчера в гостиницу повез. Неклясов вдруг хихикнул. - Приехали они, - сказал он, - иду я через полчаса мимо ее двери, вдруг вылетает Дениска, весь красный, словно его выгнали... Глаза Извольского задумчиво сузились. В то самое время, когда Дима Неклясов старательно топил Дениса Черягу, сам Черяга сидел на жестком стуле в узком, как пенал, кабинете, на третьем этаже здания Генеральной прокуратуры, и разговаривал со следователем по особо важным делам. Разговор велся, как это ни странно, не о покушении на жизнь гендиректора одного из крупнейших российских предприятий. Генеральная прокуратура до сих пор не сочла возможным заинтересоваться этим делом. То есть заинтересоваться-то она заинтересовалась, и высокий милицейский чин пообещал в камеру, что этим займутся лучшие следователи, - но только вот как-то в связи с покушением на Извольского Дениса еще никто не расспрашивал. Так что у Черяги, не понаслышке знакомого с родным ведомством, создалось твердое впечатление, что дело забрали в Ген-прокуратуру, чтобы никакие доморощенные расследователи на местах им заниматься не могли. Разговор шел об убийстве украинского обэповца Михаила Опанасенко, и был это, собственно, не разговор, а допрос. Собеседником Черяги был некто Андрей Обылов - человек, с которым Черяга в бытность свою работником Генпрокуратуры встречался мало, но слыхал достаточно. В частности, было хорошо известно, что Обылов придерживается весьма левых взглядов и является одним из постоянных информаторов главы думского комитета по безопасности господина Илюхина. - Значит, вы впервые встретились с Опанасенко вечером двадцать пятого ноября? - спрашивал Черягу Обылов, обнажая редкие желтые зубы. - Да. - Темой вашего разговора был лжеэкспорт Ахтарского металлургического комбината? - Комбинат не занимается лжеэкспортом, - покачал головой Черяга. - Насколько я понимаю, у Опанасенко были просто вопросы по поводу подлинности подписей на ряде бумаг, был уже вечер, мы предложили ему прийти на следующий день. - Когда у вас созрело намерение похитить его и убить? - Мы не убивали Опанасенко и не похищали его. - Денис Федорович, факты говорят сами за себя. И свидетельствуют они о том, что Опанасенко появился в офисе АМК, что признаете и вы, и множество людей, а спустя два дня был найден мертвым. Документы, бывшие при нем, исчезли. Где он был в течение этих двух дней - не знает никто. - В течение этих двух дней Михаил Опанасенко находился в нашей гостинице. В его распоряжении были двухкомнатный номер и "БМВ"-"семерка". Факт его пребывания в гостинице могут подтвердить несколько десятков людей. - Которые все являются работниками вашей же службы безопасности? - Не только. - Опанасенко два дня провел в вашей гостинице. Его командировка была сроком на четыре дня. Вы хотите сказать, что он никуда не выходил? - Почему же? Выходил. Ездил с нашим водителем по магазинам. Авось продавщицы его запомнили. Все-таки украинский говорок, одет небогато, а покупает много. - И в каких же магазинах они были? - Насколько мне сказал водитель - в Детском Мире, а потом в ГУМе и на Манежной площади. - И что там покупалось? Черяга зевнул. - Меня там не было, - сказал он, - снимите показания с шофера. Пальто вроде покупал для дочери, сапожки, далматин купил длинный... - И все это - на зарплату оперативника? Черяга пожал плечами. - Может, на зарплату, может, нет. Может когда наш водитель помог. - Очень интересное утверждение. Получается, что работник правоохранительных структур добровольно поселился за счет подозреваемых в их гостинице и за их счет ходит по магазинам? Денис поудобней расположился в кресле, щелкнул зажигалкой, не спрашивая разрешенья Обылова. - У вас есть другое объяснение тому факту, что он жил у нас? - У нас есть такое объяснение, что Извольскому мало убить человека - он хотел бы испортить ему репутацию. - А на себя Извольский тоже покушение устроил? Такую гипотезу, что в опера, легшего под комбинат, и в директора комбината стреляли одни и те же люди, вы не рассматриваете? Обылов помолчал. - Насколько я понимаю, - сказал он, - о том, кто стрелял в вашего директора, пишет газета "Московский собеседник"? Черяга поднял брови. Статья в "Московском собеседнике" еще не была напечатана. Более того - она даже не была написана. Шли только предварительные переговоры с главным редактором о возможности опубликования сенсационных материалов об одном из заместителей министра обороны. - Вы ясновидец? - спросил Черяга. - Умеете читать газеты на будущей неделе? Обылов внимательно - очень внимательно - смотрел на Черягу. - Денис Федорыч, - сказал он, - насколько мне известно, "Московский собеседник" собирается опубликовать заказную статью, построенную на клевете и чудовищной дезинформации. Естественно, газете в этом случае угрожает многомиллионный иск. Что же касается заказчиков статьи, то к ним иск предъявить, к сожалению, трудно. Но я вас заверяю, что отношение силовых органов к вопросу о том, кто является убийцей Опанасенко и кто ответственен за смерть сотрудника отряда "Уран" Сергея Митягина, впрямую зависит от содержания номеров "Московского собеседника". Черяга оскалил зубы. - Иными словами, как только статья подписывается в номер, вы подписываете ордер на мой арест? Обылов смотрел на него пристально, не мигая и не отводя глаз. - Вы свободны, Денис Федорович, - сказал он. Подумал и со значением прибавил: - Пока свободны. Когда Денис вернулся в больницу, было уже два часа дня. Какой-то академик, специалист по повреждениям позвоночника, перехватил Черягу в коридоре и долго втолковывал всякие неутешительные вещи. - И потом, - сказал раздраженно профессор, - вы там как-нибудь постарайтесь, оградите больного. Ведь следователь приходил! - Какой следователь? - Я в этом не разбираюсь. Экспорт какой-то украинский... "Ничего себе", - ошеломленно подумал Денис. Извольский молча выслушал отчет Дениса обо всем, что произошло за три дня. Не возражал и не жаловался. Полное лицо, утонувшее в белых подушках, оставалось бесстрастным, но Черяга хорошо знал босса и не обманывался: сначала выслушает, потом пропесочит так, что мало не покажется. Особенно Дениса смущало присутствие Юры Бредера. Если Извольский хотел устроить кому-то выволочку, он почти никогда не делал это с глазу на глаз. Он всегда звал свидетеля. - Ты, говорят, губернатора подрядил на защиту? - спросил Извольский. Денис кивнул. - А что там конкретно было? В этом был весь Извольский. Не успел продрать глазки после тяжелого и продолжительного обморока - уже беспокоится, не обокрали ли за три дня его комбинат. - Мы им за электроэнергию заплатили. Через фирму "Феникс", - ответил Черяга. Пайщиками "Феникса" был первый зам губернатора Николай Трепко, его сын, широко известный в определенных кругах под нелестной кличкой Чирей, а также жена директора "Сунжэнерго". "Феникс" охотно принимал ото всех предприятий области резаную бумагу, именуемую векселями "Сунжэнерго", в уплату за электричество, причем наблюдалась такая любопытная закономерность. На рынке эта резаная бумага стоила по двадцать процентов от номинала, а "Феникс" принимал ее по пятьдесят процентов. Разница же между пятьюдесятью и двадцатью процентами откатывалась, через господина Трепко, на карман губернатора. - Много заплатили? - спросил Извольский. - Не. За полмесяца. - Много, - сказал недовольно Извольский. - Слава! - Важны не деньги, а принцип! - сердито сказал Извольский. - Мы никогда через них не платили. Этим гадам дай палец, всю руку откусят. Векселя индоссировали? [появление индоссамента (то есть передаточной надписи) на векселе означает, что индоссант (в данном случае АМК) несет по векселю все те же обязательства, что и предприятие, выпустившее этот вексель] - Что? - удивленно спросил Черяга. Что такое индоссамент, он представлял себе весьма смутно. - Я спрашиваю - завод индоссировал векселя? - А какая разница? - удивленно спросил Черяга. - Такая, что мы приняли на себя долги этого сраного "Сунжэнерго". И теперь, если кто купит этот вексель, он теоретически может впарить нам иск. Деньгами. По номиналу векселя. А какие у меня отношения с "Сунжэнерго" после покупки Белопольской АЭС, ты знаешь. Черяга густо покраснел. - Но, Слава... этого никто не делает... Ты хоть слышал, чтобы кто-то в России пришел на предприятие и потребовал погасить вексель деньгами? - Мне плевать, делают это или не делают. Это возможно сделать. Ты поставил завод в ситуацию, при которой он может попасть на полмиллиарда. Хорошо похозяйничал, правда? Помолчал и спросил: - Кто в меня стрелял? - Полагаю, что Сокольский, - наконец решился произнести Черяга имя влиятельного лица. - У него таких фирмочек, как ТОО "Сатурн", около полутора десятков. Универсальная схема - если завод хочет, чтобы ему оплатили военный заказ, он должен отдать несколько выгодных производств в аренду фирме Сокольского. Не то чтобы он не пережил без КВЗ, но это дурной пример. Мол, если один завод взбунтовался, то могут и другие. Половина денег от фирм идет на поддержку коммунистов, а коммунисты в парламенте голосуют за увеличение военных расходов. А деньги, пущенные на военные расходы, идут на оплату продукции, произведенной фирмочками Сокольского. По всему по этому он у нас большой друг левых партий, которые не устают нахваливать защитника отечества. Даже готовы видеть его министром обороны при коммунисте-президенте. Прикрытие всей конторе обеспечивают на самом верху ФСБ - Венько. Я так понимаю, что они сейчас очень плотно взаимодействуют с Генпрокуратурой. Во всяком случае, следователь мне сказал час назад, что как только номер с компроматом на Сокольского будет подписан в печать, в Генеральной прокуратуре подпишут ордер на мой арест. Брелер сбоку добавил: - Мы по своим каналам пробили следователя, который ведет дело по факту самоуправства Алешкина. Ему звонили от Венько. Это нам за Конгарский вертолетный - это однозначно. Извольский помолчал. - Кто меня конкретно исполнял? - Была белая "шестерка", - по второму кругу начал Денис. - "Шестерку" я сам видел. Как звали людей, которые в ней сидели? - Слава, когда я успел бы? Меня за три дня пять раз допрашивали. - Ну да, - усмехнулся Сляб, - где тебе знать, кто в меня стрелял. Ты моей работой занимаешься. "Пока Извольский больной, здесь распоряжаюсь я", - твои слова? Черяга постарался сдержаться. "Перед тобой раненый и парализованный человек" - напомнил он себе. - Кто такую глупость сказал? Всем Федякин командует. - А зачет через "Феникс" Федякин подписывал? - А что нам, сидеть и смотреть, пока генералы нас едят? - А договор с РАО? Денис сморгнул. Его подпись на договоре с РАО действительно смотрелась не совсем адекватно. Извольский дрался за этот кусок два месяца. И вдруг, пока он лежит без сознания, его зам, в перерыве между двумя допросами в прокуратуре, с легкостью необыкновенной покупает для завода имущества на добрый миллиард баксов... - Но это формальность, - сказал Денис, - ты же... ты же просто не успел его подписать... - Ты его смотрел перед подписанием? Ты вообще этот договор когда-нибудь видел иначе, чем в закрытом виде на столе юриста? Денис промолчал. - А если бы тебе подсунули другой договор? Где было бы, например, написано, что комбинат обязуется выплатить за АЭС этак миллионов пятьсот баксами, и получает за это 10 процентов акций? - Звонарев был в ярости, - сказал Денис, - на него надавили, он взбрыкнул. Он распечатал договор и готов был его подписать. И вот представь себе, что вместо того, чтобы подмахнуть текст, я кладу договор в дипломат и говорю: "Извините, Алексей Давыдыч, но я - простой следак, и я должен посоветоваться с юристами, тот ли вы договор подсовываете своим союзникам или другой". Да он решит: на хрена мне такие союзники. Или на следующий день испугался бы - и не подписал! - За что тебя Ирина из комнаты вышибла? - спросил Извольский. - Что?! - Ты вчера отвез Ирину в гостиницу. Поднялся к ней в номер. За что она тебя через двадцать минут погнала веником? Черяга вдруг жутко и неудержимо покраснел. Он пальцем не притронулся к девушке. Здесь он был чист. Но простыня в его комнате, которую, наверное, уже перестелила исполнительная прислуга, чистой не была. Извольский истолковал очевидное смущение Дениса по-своему. - Я тебе сказал, чтоб держался от Ирки подальше? - рявкнул Сляб. - Сказал? А ты? Я еще остыть не успел, а ты в постель к ней лезешь? - Вранье. Я не лез. - Ты уволен, - сказал Извольский. - Как уволен? - тупо переспросил Денис. - Вячеслав Аркадьевич... - в ужасе зашептал Брелер. - Вон из моей палаты, - сказал Извольский, - и если ты еще раз подойдешь к Ире... Денис встал. Он знал, что спорить с шефом в таком состоянии совершенно бесполезно. Уж если Извольский чего-то вбил себе в голову, то не ему, Денису, это оттуда выбивать. Тем более что по большому счету именно он, Черяга, и виноват. Именно он втравил шефа в историю с Конгарским вертолетным и Сляб сразу предупредил его, что если что - уволит. Черяга склонил по-военному голову и вышел в коридор. Брелер было рванулся за ним. - Останься, Юра, - негромко приказал Извольский. ГЛАВА ПЯТАЯ. КИДНЯК - ОСНОВА РОССИЙСКОГО БИЗНЕСА У дверей больницы Черягу дожидался его служебный "мерс" - красивый, с низко посаженным бампером, похожий на плоского серебристого карпа. Из машины выскочил водитель Сережа. - Куда едем, Денис Федорыч? - Никуда, - сказал Денис, - я пройдусь. В него как будто вкололи дозу новокаина и начали спарывать кожу. Черяга знал, что ему должно быть больно, но больно не было. Потом новокаин кончится, и боль придет. Тяжелые тучи, все эти дни грозившие дождем и снегом, как-то развиднелись, на небе показалось бледное, словно в бане распаренное солнце, подлетевший ко входу в корпус "жигуль" нечаянно обдал Черягу брызнувшим из-под колес веером грязной воды. Водитель растерянно смотрел, как шеф безопасности комбината идет по талым зимним лужам, - без машины, без охраны. - Денис Федорыч! Водитель, почуяв что-то плохое, бросился за ним. Черяга обернулся. - Не иди за мной, - сказал он с заиндевевшей улыбкой. Водитель заморгал глазами. Черяга приостановился. Он был почти уверен в том, что будет дальше. Сляб любил показательную порку. В кармане водителя зазвонил мобильный телефон, - собственно, это был телефон внутри машины, но его можно было снять и носить с собой. - Семенов слушает, - сказал Сережа. Потом на вопрос невидимого собеседника сказал "нет". Выслушал все, что ему было сказано, с выражением крайнего изумления на лице, заправил телефон в кармашек и глянул на Дениса круглыми глазами преданной собаки, которую посадили на цепь - а хозяин пошел дальше. Денис угадал и смысл звонка, и ход разговора. Звонил Брелер по требованию Извольского и под оком последнего. Сначала Брелер спросил, сидит ли Черяга рядом в машине, и водитель ответил: "нет". Тогда Брелер сказал, что Черягу в машину сажать не надо и везти куда-либо запрещено, потому как Денис Федорыч уволен. - Денис Федорыч, - сказал Сережа, - вы все-таки садитесь... - Отстань. И тебя выгонят. У въезда в больницу, перед полосатым шлагбаумом, стоял большой черный джип, и в глубине его Денис заметил лицо Ирины. Уж она-то совершенно не удивилась тому, что видит Черягу пешком, и приветливо помахала узкой белой ладошкой. Черяга поплотнее запахнулся в пальто и прошел мимо. Боли не было. Было такое чувство, что рядом с тобой сидит близкий тебе человек и плачет. У разбитой, открытой всем ветрам остановки, где была толпа и не было автобуса, Черяга минут пять ловил такси, но не поймал и пошел прочь пешком. Идти было хорошо, только было непонятно, куда идти. Впрочем, куда ехать, было тоже непонятно. У Дениса была квартира в Москве - однокомнатная клетушка за Кольцевой, полученная еще во время работы в прокуратуре. Сейчас там жила двоюродная сестра с маленьким ребенком и без мужа, и возвращаться туда было глупо. Внезапно образовалась какая-то дикая куча свободного времени, и Денис просто шел куда-то, вышел на широкий проспект и повернул по направлению к центру, безо всякой особенной мысли. Вокруг потянулись красивые дома сталинской постройки, мелькнула вывеска банка "Ивеко" с непременным гербом из зеленого льва на красном щите, у вертящихся дверей метро симпатичная девушка жестоко ошиблась и пожелала узнать у хорошо одетого господина, не желает ли он посетить презентацию таймшерной фирмы. Если бы Денис был внимательней и оглядывался по сторонам, он наверняка заметил бы "БМВ" с затемненными стеклами, который переползал за ним от остановки к остановке, но Денис был слишком рассеян, чтобы заметить странный хвост. Денис гулял очень долго, достаточно плохо воспринимая происходящее. В один из редких моментов просветления он обнаружил, что сидит на скамейке в сквере на Никитском бульваре, и в руках держит пластиковый пакет с заводной игрушкой, которую купил неизвестно когда. От больницы до сквера идти было часа полтора, а Денис помнил, что вроде бы ни на чем не ехал. Поразмыслив, Денис сообразил, что купил игрушку для дочки двоюродной сестры. Чуть наискосок от сквера близ здания театра стоял черный "БМВ" с затемненными стеклами. Денис проголодался и зашел в забегаловку, где съел пельменей и выпил невкусной водки. После того, как он выпил водки, он понял, что ему хочется, но так как водка была самопальная, а забегаловка - не очень чистая, Денис вышел на улицу и километра через полтора набрел на то, что было нужно: светленькое недорогое кафе с большим выбором всяческого пойла. Денис сел за столик и спросил сначала бутылку водки, а потом еще два пива. Он даже не мог сказать, что опьянел. Просто одно ошеломленное состояние понемногу переходило в другое ошеломленное состояние. Потом зазвонил телефон. Звонок оказался из Череповца - говорил сильный, уверенный в себе человек, у которого все было отлично в жизни и с которым Денис общался очень мало. - Что у тебя там случилось со Слябом? - спросил человек. - Он меня уволил. - За что? - Его чуть не застрелили, - ответил Денис. - Да ты-то тут при чем? - В него стреляли за то, что сделал я. - Заезжай, потолкуем, - сказал собеседник, - я всю неделю на заводе. Денис заказал новую бутылку. Он провел в кабаке два или три часа. Было еще несколько звонков - одни звонили, чтобы выразить соболезнования, другие приценивались. Был один человек, который завтра прилетал в Москву и хотел бы встретиться. Был звонок из Лондона и звонок из Израиля. Последним позвонил кто-то вкрадчивый, осторожный. - Добрый день, Денис Федорович. Мы с вами не встречались, но мы в некотором роде коллеги, я возглавляю службу безопасности банка "Ивеко"... Шеф службы безопасности "Ивеко" готов был назначить встречу в любое время. Голос у него был сладкий, как торт "Наполеон". Наверное, таким голосом человек из "Ивеко", бывший начальник одного из управлений КГБ, беседовал с академиком Сахаровым. Потом звонки прекратились. Денис не обратил на это внимания, но когда он сам захотел позвонить, выяснилось, что телефон не работает. Мобильник был записан на фирму, и кто-то исполнительный, Брелер или иной зам, велел отключить номер. А может, распорядился сам Извольский. Он любил помнить о таких вот мелких деталях. Черяга уговорил полторы бутылки. Для Черяги это было много. Вокруг все уже расплывалось, и Денису казалось, что вот сейчас к столику подойдет Ирина и скажет, что ей плевать на Извольского, что он хам и насильник, и что им пора вместе поехать домой. Ирина действительно подошла, и Черяга сказал: - А без работы-то я не останусь. - В самом деле? - спросил Ирина, и Черяга объяснил: - В "Ивеко" я не пойду. Они меня выдоят и выкинут. И к этим, лондонским, тоже. Они собственных директоров кидают. Черяга хотел было объяснить Ире, как Лондон кинул ребят в Казахстане, и как в ответ лондонцев кинул Саяногорск, и что, наверное, надо ехать в Череповец, потому что там человек самый приличный, но тут сознание его прояснилось, и он увидел, что перед ним не Ирина, а непонятно откуда взявшаяся лярва в мини-юбке. Лярва смеялась и наклонялась так, что Денис видел ее груди, похожие на теннисные мячики, Денис ощерился и сказал: - Пошла вон. Лярва допила коньяк и пошла, а к Денису подошел официант и предложил расплатиться. Денис отдал ему карточку. Карточка была корпоративная и принадлежала фирме "Интертрейд". Официант вернулся через пять минут и сказал, что карточка заблокирована. Официант ухмылялся и, видимо, предвкушал, как этому типу сейчас будут бить рожу. Денис достал из бумажника сто долларов, официант ушел с ними и вернулся обратно с ворохом рублей. Денис на некоторое время отключился, а потом обнаружил, что он уже на ногах, и двое красивых мальчиков из охраны ведут его к выходу. В руке у Черяги был зажат ворох рублей со сдачи. Черяга хотел спросить, куда его ведут, но один из мальчиков успокаивающе сказал: - Все в порядке, ваши друзья уже ждут. На тротуаре перед пивнушкой стоял "БМВ" с затемненными стеклами и открытой задней дверцей, и в эту дверцу охранники впихнули Черягу. Сдача с долларов разлетелась по всей машине. "БМВ" взвизгнул покрышками и сорвался с места. - Из-звините, я немного не в форме, - сказал Денис. - Бухой в стельку, - согласился сосед по сиденью. Голос был странно знакомый Денису, и прищурившись, Черяга узнал соседа: это был Витя Камаз. Он занимал половину салона и как-то двоился в глазах. - А мне, Денис Федорыч, поручили тебя замочить, - сообщил бандюк. - Устаревшая информация, - икнул Черяга, - Сляб меня уволил. - Мне велели тебя замочить час назад. Денис зашарил в поисках дверцы, и откуда-то в руках Камаза появился длинный плоский ствол. Черяга попытался ухватиться за ствол рукой, но промахнулся, а Камаз поднял ствол и ударил Черягу рукояткой в висок. Денис закрыл глаза и с тихим вздохом сполз под сиденье. Денис очнулся оттого, что кто-то положил его у подножья водопада. Холодная вода стекала за шиворот и гладила живот, как наманикюренные ноготки проститутки. Черяга открыл глаза, застонал и перевернулся. Он лежал на бетонном полу не то склада, не то дачного подвальчика, и незнакомый молодой бультерьер лил ему на голову воду из ведра. Ведро было заляпанное краской и такое мятое, словно попало в железнодорожную катастрофу. Метрах в двух от Черяги, растопырившись на стуле, сидел Витя Камаз, и трескал из банки пиво "Хейнекен". Рядом стоял деревянный стол, а на столе дулом к Черяге лежал немецкий "Хеклер-кох" с длинным рожком и коротким рылом. "Хеклер-кох" был явно лишней деталью в этой комнате. Если бы Витя Камаз хотел, он мог бы порвать Черягу на шелуху одними руками. Вообще же Камаз с автоматом удивительно смахивал на бронтозавра, вооруженного рогаткой. Черяга посмотрел на часы и увидел, что они разбиты. Стрелки застыли на половине шестого. Сейчас стало быть, было позднее. - Пивка хочешь? - спросил Камаз. Черяга сел и дернулся было по направлению к автомату. - Но-но! - строго сказал Камаз, накрывая имущество рукой размером с чугуноковш. Бультерьер с ведром отошел от Черяги подальше. Денис прислонился затылком к приятно холодной стене. Голова, как ни странно, не болела, а эпизоды последних часов сознательной жизни вспоминались вполне удовлетворительно. Коньяк в забегаловке был, видимо, хороший. - Так ты меня сюда замочить привез? - уточнил Денис, глядя на Витю Камаза. - Я сказал, что мне велели тебя замочить, - отозвался Камаз. - После моей отставки? - недоверчиво спросил Черяга. - После. И до. Мне тебя Коваль на стрелке велел замочить, помнишь, той, с вертушкой? Я даже человека на чердак отрядил со стволом, чтобы случайностей не было. Если б ты не на вертушке прилетел, - полный абзац бы тебе вышел. Черяга помотал головой. - Коваль? Меня?! Это не имело смысла. Какого черта вор в законе стал бы убирать ахтарского замдиректора? Разве что - в порядке мести за своих сибирских коллег. Но постой-ка! - Откуда он вообще знал, что я буду на стрелке? Я утром приехал в Москву! - Вот это меня и занимает, - кивнул Камаз, - откуда он знал, что ты будешь в Москве. Черяга, склонив голову, изучал своего собеседника. Вот как ошибаешься в людях. А по виду у этого Камаза всего одна извилина, да и та от удара монтировкой... - И что ж ты хочешь делать? - Не люблю, когда меня подставляют, - сказал. Камаз, - если уж тебя решили гасить, почему бы не нанять киллера? - Так почему бы? - тупо спросил Черяга. - Потому, что вышел бы шухер. Твой Сляб начал бы искать концы. А так концы на виду: назначили бригадиром отморозка, отморозок наехал на людей не по чину, оборзел и пришил на стрелке кого не надо. Производственная травма. - Погоди, какая-то у тебя непонятка получается - сначала меня надо было тихо убрать, а теперь меня можно громко убрать. - Теперь есть на кого свалить. - А? Камаз пояснил, как маленькому. - Сначала чуть не загасили директора комбината, а потом загасили зама. Что думает народ? Народ думает - жил-был зам, которому сильно мешал директор. Зам заказал шефа, но шеф остался жив. Шеф навел справки и узнал, что заказ пришел от зама. Шеф отплатил заму в его же валюте. - Но он же меня уволил! - Вот именно. Черяга все с большим вниманием глядел на собеседника. И подумать только, что вчера он готов был поклясться, что у Вити Камаза вместо морды - радиатор, а вместо мозгов - коробка зажигания. - Который час? - спросил Черяга. - Двенадцать. - Черт, часы разбились... Так я чего-то не понял: ты меня мочить собираешься или нет? - Не собираюсь, - сказал Камаз, - не люблю, когда меня подставляют. Почесал пятерней репу и добавил: - Я, между прочим, три курса физмата закончил. На пятерки. - А турнули за что? - Профессора ограбил. Черяга даже