щил из-за пазухи мешочек и сказал: -- Арбузы буду сажать. Большие, полосатые. У меня из рода в род арбузы сажали. А потом вышел указ, что рис -- основное, а арбуз -- второстепенное. Вот -- семена от отца сохранились. Может, прорастут? Все промолчали. Потрескивал костер, плескалась в озере вода. Синий кафтан глядел на Хайшу зачарованно. -- А говорят, -- осторожно сказал Клиса, -- господин Баршарг -- истинный потомок Небесных Государей. -- Так, -- уверенно поддакнула жена. -- Помните, как упал небесный кувшин? Я так сразу и сказала: взрастет справедливость, и нам достанется. Синий кафтан встрепенулся: -- Какой кувшин? -- Не кувшин, а корчага Суюнь, -- недовольно ответил Клиса, -- длинная, как кипарис, серебряная, совсем как в лосском храме, только без ручек. Незнакомец хмыкнул недоверчиво. -- И куда ж она подевалась... вместе со справедливостью? -- А мы ее прикопали, -- ответил Клиса. -- Вот на том самом месте и прикопали. -- И Клиса махнул рукой вниз. -Ты думаешь, это там берег по весне подмыло? А то хлопот от властей не оберешься. Взыщут сначала ручки от корчаги, а потом -- остальные недоимки. Колдун-незнакомец сунулся в горшок с кашей, но тот был пуст. -- И неужто, -- равнодушно спросил колдун, с сожалением проводя пальцем по закопченному узору на крышке, -- власти так и не дознались? -- Кабы дознались, -- фыркнул Клиса, -- так я б не с тобой разговаривал, а в общие искупления кайлом государя славил. Незнакомец помолчал. -- А что ж ты мне все рассказываешь? -- А на тебе, милый человек, написано, что ты сам от властей хоронишься, даром что в посадском кафтане. -- А то, -- добавил Хайша, -- ты бы не с нами толковал, а с рыбками в озере. Сверху гнусно закричал селезень. Клиса поднял голову: с наблюдательной сосны катился Нушка-тетерев. -- Лодки, лодки! Солдаты возвращаются, -- кричал он, и махал то на лагерные укрепления, то на озеро. Клиса бросился затаптывать костер. Остальные побежали к воде. Человек в синем кафтане встрепенулся, нырнул в кусты, и тут же оттуда деловито выбежал и зашустрил в траве барсук. -- Мне бы так, -- завистливо подумал Клиса, провожая взглядом полосатого оборотня. Лодка выгребла на середину озера, и Клиса вытащил из-за пазухи путеводный клубочек. -- Теперь ты нам будешь помогать, -- ласково сказал он камешку. В клубочке что-то пискнуло и крякнуло. -- Брось меня, -- сказал камень, чуть растягивая гласные, -- а то съем. Клиса в ужасе выпустил варварский амулет. Тот плеснул шелковым шнурком и ушел на дно. x x x Днем в Козьем-Гребне вновь ставили палисады, а на следующее утро туда явился араван Баршарг. Оползень под звездным кораблем никто не тревожил. Обрыв зарос волчаником и цепкой рогушкой, сверху навесилась ежевика. Командир отряда показал аравану недавний костер на берегу и оплетенный подлаз, не закопанный в спешке: -- Контрабандисты, -- сказал он. -- Соль хоронили. Уже ищем. Араван, не отвечая, разглядывал ежевичник над оползнем. Он протянул руку и снял с острого шипа лоскуток плотной камлотовой ткани. -- Не найдете, -- получите сто соленых розог, -- рассеянно протянул он и подцепил чуть подальше еще одну синюю нитку. -- Странно, а мне говорили, что Небесные Кузнецы контрабандой не занимаются. И вообще, что Козий-Гребень -- вотчина водяных и щекотушек, и кузнецы туда -- ни ногой. Араван поехал в посад Небесных Кузнецов. Поверх белых челюстей частоколов виднелись черепичные крыши, улица перед каждым домом была чисто выметена, вдоль забора тянулись аккуратные клумбы с цветами. Воистину посад: ни село, ни город. Араван спешился у огромного вяза, встроенного в забор, провел пальцем по коре. Изнутри забрехала собака. Двенадцать лет назад при штурме посада с этого вяза детская рука пустила в него дротик. Мальчишка попал в коня. Сбоку выскочил мужик и замахнулся копьем, с которого до самой земли свисал узкий шелковый значок Небесного Кузнеца. Двадцатисемилетний араван отпрыгнул было в сторону, но тут кто-то с земли вцепился ему зубами в сапог. От удара расселись кольчужные кольца, копейный эначок обмотался вокруг шеи, в правом боку стало тепло и мокро. Потом из-за пазухи зарубленных и повешенных вытаскивали кусочки шелкового ковра с одной жемчужиной. Сам Небесный Кузнец Рехетта раздавал их с порога столичной управы, разрезая узорчатые ковры. Одни объясняли: затем, чтоб от всего у всех было поровну, другие объясняли: каждый кусочек колдует так же хорошо, как сам Рехетта. Араван не доверял домам, опрятным, как осиные гнезда. Каждый дом -- в крепких кольях, как военный лагерь. Лагерь людей, воевавших за пророка Рехетту, нынешнего наместника. Всякий наместник -- противник аравана. Недаром Даттам провел тут два дня. Не ради двоюродной сестры, чушь все это: триста человек пехоты ушли с Даттамом из посада, и, помнится, двенадцать лет назад эти люди не боялись ни стрелы, ни копья, ни колдовства. Араван позвал посадского старосту, как звал он старост всех деревень, через которые проезжал, и спросил: -- Как относитесь к совету пяти и совету ста? "Сейчас он ответит -- "так же, как господин Рехетта", и окажется, что в Варнарайне -- все-таки не одна армия". -- Значица, мы тут решили так, -- сказал староста. -- Пять опекунов -- это хорошо, и сто богатых лиц в совете будут смотреть за своими собственными интересами. Но так как не все жители провинции так богаты, как этого бы хотелось, мы просим об организации третьего совета, который будет состоять из представителей общин провинции. Араван едва не свалился с табурета. Через час Баршаргу донесли: староста не сам додумался до "третьего совета". Подсказали ее посадские гости, прибывшие накануне вместе с Даттамом и Арфаррой из страны аломов. Тот, который советовал, уже уехал в Анхель, а другой остался у зятя старосты, кузнеца Сорая. -- Варвары! Сорай ругался-ругался: дал он ему кафтан, так в тот же день изодрал... Совсем новый кафтан, одной ткани на две розовых... А зовут Сайлас Бредшо. Сайласа Бредшо, однако, в посаде не было: дикий человек опять с утра поехал рыбу ловить. "Вот, стало быть, на что намекала Ингаль, сойдясь с черепахой в доме тройного зерна", -- подумал Баршарг. Даттам оставил аравану небольшой отряд храмовых ленников, и от этих-то людей Баршарг и услышал впервые обо всем, что произошло в королевстве. -- Так, -- переспросил бесцветным голосом Баршарг, -- значит, этого Кукушонка заманили и убили двое королевских советников: Арфарра и Клайд Ванвейлен? -- Да, -- ответил человек по имени Белый Эльсил, целуя Баршаргу сапожки, -- и сказать вам по правде, господин, вы так похожи на моего друга Марбода, как старое яблоко похоже на молодое. x x x Отдав соответствующие распоряжения, Баршарг поспешил в столицу. Если ехать быстро, можно еще нагнать Даттама. Мысли спутались в его голове, как шерсть одичавшей собаки. Корабль из западной земли! Солнечный луч, которым перерубили колонны в храме, а до этого -- меч Марбода Кукушонка! И подумать только -- Даттам привез этих людей с собой! Знает ли он, кто они такие? И что произошло там, в королевстве? Арфарра вертел Ванвейленом или Ванвейлен -- Арфаррой? Не потому ли так странно повел себя Арфарра? В самом деле, -- казалось, был готов обмануть экзарха, верно служить королю Алому, -- и вдруг, -- на тебе! Не человек ли со звезд дергал тут за ниточки? Человеку со звезд не нравилось, что варвары отдельно от Варнарайна, а теперь ему не нравится, что Варнарайн отделен от империи... Почему? Потому что когда сюда явится его государство, ему не надо будет зачерпывать каждую страну ложечкой, все влезет в один большой половник... Да! Там он помогал Арфарре там творить идеальное государство, а тут советует всякому сброду вроде этого Хайши Малого Кувшина, у которого карман паутиной заткало, а язык о зубы стерт, -- советует всякому сброду опять требовать свое с Больших Людей! x x x Баршарг ехал так быстро, что, поспев к переправе, увидел, как на другом берегу Орха из лодки высаживаются пятеро, -- один из них в черном плаще и на карем жеребце, которого Даттам купил в свое время за двадцать тысяч. -- Даттам, -- закричал он, -- Даттам! Подождите! Баршарг, как был, с конем, кинулся с обрыва в воду. Человек на другом берегу реки терпеливо ждал. Конь Баршарга переплыл реку за десять минут, и мокрый араван вылетел на берег. И замер. Это был не Даттам. Это был человек, чей портрет он видел на документах в заколдованном корабле. Приметы этого человека Баршарг лично записал на листке, и отдал листок городскому судье: и теперь человек с этими приметами значился на каждом судебном столбе виновником гибели некого Ормуша Забавника, прирезанного в пьяной драке. Но разве будет кто-нибудь останавливать за какого-то Ормуша человека в свите Даттама! -- Простите, -- сказал Баршарг, -- я обознался. Вы... я знаю, кто вы. Вы тот чужеземец, который посоветовал давеча кузнецам править с помощью представителей от общин... -- Да, -- изумленно ответил Ванвейлен. "Что я несу, -- отчаянно заметалось в голове Баршарга. Это же лазутчик! Небесный шпион! Негодяй!" -- Почему? -- спросил Баршарг. -- Почему вы это предложили? -- Потому что государством должен править народ, -- сказал Ванвейлен. -- Народ, -- почти вскрикнул Баршарг, -- вы видели мой народ? Вы знаете, что первое, что он потребовал после смерти экзарха, -- это разделить попавшие в частную собственность земли? Вы слышали, что мой народ жжет по деревням богачей, и что только мое войско в силах предотвратить самосуд? И этим людям вы хотите дать право голоса? И вы думаете, они проголосуют за что-нибудь, кроме возвращения в империю? -- Простите, -- проговорил тихо, словно оправдываясь, Ванвейлен, -- я не имел права давать советы. Он был разительно непохож на свой мертвый, лишенный рисунков корабль. За спиною Баршарга выбирались на берег его воины, удивленные странным поведением военачальника, да и Даттамовы спутники подтягивались поближе. Баршарг вдруг вспомнил, что среди его воинов есть бывшие вассалы Марбода Кукушонка, и что как бы кто-нибудь из них не бросился на чужеземца... -- Даттам далеко? -- спросил араван. -- Боюсь, он уже в поместье, -- ответил Ванвейлен, не сводя глаз со странного командира, -- мы сделали крюк, чтобы полюбоваться храмом Иссы. Баршарг решительно повернул коня, и -- вдруг наклонился к Ванвейлену. -- Будьте осторожны, господин Ванвейлен, -- вдруг прошептал он, -- я слыхал, что Даттам зарится на ваше золото, и вряд ли он выпустит вас из своих рук. x x x Сайлас Бредшо съездил в соседнюю деревню, купил там у рыбаков целый короб лещей и вернулся в Козью-Заводь. В резном камушке, который сперли контрабандисты, много чего было: был передатчик, был и детектор. Бредшо уже вчера вычислил, что если копать до аварийного люка, лучше всего копать в ежевичнике -- метра три. И еще вчера показалось, что корабль вроде цел. Бредшо копал скоро, скинув серую куртку: на него так вчера поглядели из-за кафтана, что сегодня он сбежал в одежде батрака. Страх его прошел: Иршахчан со своей круговой порукой перехитрил самого себя, корабля никто не нашел, а лагерь был разбит много-много левее. Время от времени Бредшо выпрямлялся, чтобы утереть пот. День был в самом разгаре. Плясали в восходящем солнце хвосты на боевых веерах аравана Баршарга, визжала реквизированная свинья, страшно ухали барабаны и катилось по небу огромное, как колесо истории, солнце. "Если, -- думал Бредшо, -- перевести действия Баршарга на английский, это вышло бы вот что: провозгласил независимость Варнарайна, раздал государственные земли в частное пользование и хочет установить в нем республику. Это, однако, опасное дело -- заниматься переводами с вейского. К черту! Улететь, доложиться -- и пусть специалисты переводят. Опять же они могут с переводом опоздать: история не всегда на сносях". Бредшо повернулся спиной к далекому лагерю и продолжал копать. Он был уже по плечи в земле, когда кто-то сверху сказал: -- Да, если бы ты так свое поле копал, то верно бы его не упустил! Бредшо поднял глаза: на краю ямы стояли трое в желтых куртках, и двое из них натянули луки, а третий, с драной губой, подцепил и поволок к себе куртку с деньгами, с оружием. -- Хватит тебе, Хайша, народ обкрадывать, придется тебе на народ поработать, -- продолжал Драная Губа. Бредшо замер: его принимали за вчерашнего контрабандиста! Его выволокли из ямы, скрутили руки, для назидания съездили соляного вора по морде. -- Я не контрабандист, -- сказал Бредшо. Драная Губа уселся перед ним на корточки и стал потрошить одежду, умело и сноровисто, как хозяйка чистит рыбу. -- Ага, -- сказал стражник, -- не контрабандист. Вот у меня донесение есть, от Туша Большого Кувшина: приемный мой отец, Хайша Малый Кувшин, поехал брать соль в Козью-Заводь. Вот у меня перед глазами человек, который копает в Козьей-Заводи укрывище, лопату с собой принес... Но он, видите ли, не контрабандист. Так чего же ты тут копаешь, мил человек? Тут Драная Губа замолк, потому что вытащил из куртки отличный кинжал с серебряной насечкой, с двумя рубинами в рукоятке, а потом мошну, шитую золотой гладью, с золотыми государями и желтыми бумажками. Сыщик пересчитал деньги, оглядел драную куртку, положил кошелек в рукав и спросил: -- Убил кого, аль ограбил? -- Еще раз вытащил кошелек: -- А работа-то храмовая, -- сказал. Другой стражник сказал: -- Похоже, что он тут не для мешка готовил место, а для человека. -- Поглядел безумными глазами на золото и прибавил: -- Прямо как для себя и готовил! -- Так ты что тут делаешь? -- спросил, не обращая, внимания Драная Губа. Бредшо облизнул губы и ответил: -- Что храму надо, то и делаю. -- Храму?!, -- сотник беспокойно завертел головой. Страшные времена наступали в Харайне, и ходили такие слухи, что чиновников теперь будут назначать не из столицы, а из храма. Бредшо прикрыл глаза и зевнул. Руки, скрученные за спиной, совсем онемели. -- Господин Арфарра и господин Даттам оставили меня в посаде Небесных Кузнецов, и будьте уверены, вам не поздоровиться от моей пропажи или ареста. Кошелек, однако, можете забрать себе: за хорошую службу и молчание. -- Складно врешь, -- сказал Драная Губа. -- Ладно, убирайся быстрей... -- И потянул кожаный ремень у запястий. -- Ну что, поймали вора? -- раздался еще один голос, и на поляну вышли человек в парчовой куртке и еще один стражник. -- Ах, чтоб тебе! -- дохнул на ухо Бредшо ярыжка. -- Вечно принесет, когда не надо! Драная Губа сказал: -- Так точно, поймали! -- И тихо шепнул: -- Смотри, Малый кувшин. Не скажешь про кошелек -- пособлю. Скажешь -- придется и за убийство отвечать. Через полчаса Бредшо, привязанный к шесту и с кляпом во рту, чтоб не кричал всякого, ехал в лодке в столицу -- на опознание. Сзади, но в пределах слышимости, стражники тихо обсуждали: -- Надо было его быстрее кончить, пока Большой не пришел. -- Ну да, а если он и вправду храмовый? x x x Бирюзовое Поместье главного миллионера страны, Даттама, располагалось в ста с лишним иршахчановых шагах от посада Белых Кузнецов и в сорока шагах от столицы провинции, Анхеля. Усадьба и окрестные земли принадлежали храму: храм -- владел, Даттам -- заведовал. То есть храму, по описи, принадлежала не усадьба, а озеро, с которого податей не возьмешь: и не мастерские, а амбары на берегу озера. Прямо как в сказке: глядит маленький Хуш и видит -- Озеро, ныряет -- а это Дворец. Все было обставлено с вызывающей, невиданной пока землянами роскошью и окружено крепкой каменной стеной: Дом понемногу превращался в замок. Стена защищала, однако, не столько от неприятеля, сколько от постановления об аресте, и не столько от постановления об аресте, сколько от народного гнева. Стена шла по берегу озера, а на другом берегу шли склады, красильни и несколько длинных красных амбаров с прорубленными окнами: шерстяная фабрика. Работа кипела. Завод шипел и вздрагивал, как мягкое звериное брюхо. Умирала в реке отравленная анилином рыба, и свалявшаяся пена билась по краям отмелей. В цехах плавала шерстяная пыль, разъедая руки ткачей и лишая их мужской силы, и близ шипящих чанов с мездряным клеем бабы с распаренными глазами шлихтовали нити основы, а Даттам, запершись с молодым изобретателем, обсуждал небывалую штучку, -- проект станка, который будет работать не от силы человека, а от силы пара, наподобие старинной игрушки, известной еще со времен пятой династии. Здесь находилось одно из последних звеньев затеянной Даттамом производственной цепи. Первой было королевство, где только и могли пасти овец и лам, -- в империи всякая попытка согнать крестьян с земли, превратив ее в пастбище, неминуемо окончилась бы одним из страшных крестьянских бунтов, за которым последовали бы оргвыводу сверху (раз крестьяне бунтовали, значит их обидели!), да и населены варварские горы были не в пример реже. А затем -- империя, где искусные ремесленники превращали привезенную шерсть в разноцветные ткани. И -- центр всей этой цепочки -- Даттам, Даттам, без которого гигантское колесо фортуны -- шерсть -- деньги -- шерсть соскочило бы с оси и завертелось впустую. Глупые сеньоры в диких горах Варнарайна не знали бы, что делать с таким количеством шерсти, а ремесленники империи не знали бы, откуда взять сырье. Над красным заводом висело знамя: лама, а на ламе тюк с ее собственной шерстью. По утрам туда собирались люди в одеждах монастырских послушников. Надо сказать, что ремесло ткача всегда было причастно чародейству, а Даттам и вовсе распускал слухи, что Заводы -- заколдованное место, что постороннему туда нельзя, как под землю, и что красный глаз на потолке доносит, как люди работают. Это действовало: были такие, которые отказывались от самоубийства, потому что все равно Даттам разыщет их у свояков в подземном царстве и приведет в амбар обратно. Только здесь Ванвейлен мог воочию оценить всю страшную мощь храма, и лично Даттама. Храм возрос еще лет двадцать назад на том, что в стране, лишенной частной собственности, он стал единственной внегосударственной огранизацией, дававшей деньги в рост и осуществлявшей, благодаря множеству местных храмов, платежи между провинциями. В стране, где скопленное подпольным богачом состояние не переходило по наследству к сыну, храм гарантировал передачу наследства, если и отец, и сын становились монахами. Бывало и так, что храм спасал имущество арестованного, записав его задним числом в монахи. Здесь, в Варнарайне, после того, как экзарх разрешил все, что можно было разрешить, не плюя прямо в глаза законам Иршахчана, хозяйство храма было организовано с леденящей, пугающей душу четкостью. Все земли на тысячи шагов вокруг были куплены шакуниками, но эта покупка была произведена столь хитро, что налоги, причитающиеся с владельцев земли, по-прежнему уплачивались старыми хоязевами. Эти-то бывшие хозяева, чтобы взять деньги на уплату налогов за землю, которая больше им не принадлежала, и нанимались работать в храмовые мастерские. Финансовая мощь храма была огромна. Даже здесь, в Варнарайне, самой надежной монетой были не бумажные деньги империи и не новые золотые, чеканенные Харсомой, а кожаные платежные поручительства храма. Так что храм как бы между делом выполнял роль центрального банка провинции -- а теперь государства -- Варнарайн. Здесь, в глубине Даттамова поместья, Ванвейлен видел, каким большим состоянием обладает Даттам и как мало он брезгует средствами в пополнении оного. Даттам был такой человек, и кабана съест, и про муху скажет: тоже мясо. Даттам перекупал ненадежные долговые обязательства у тех заимодавцев, которые уже не могли стребовать их с должников, -- к примеру, если должник стал налоговым инспектором или получил восьмой ранг. И иногда Даттам делал из чиновника ручного зверька, а иногда выбивал деньги любыми способами, -- рассказывали, что люди Даттама как-то приволокли в усадьбу чиновника девятого ранга, да и подвесили его в подвале на недельку... Помимо этого, существовали открытия храма и его мастерские, и ни для кого не было секретом, что человеком, сообразившим, что из открытий можно делать деньги, был Даттам. Храмовые мастерские существовали фактически в обход закона, запрещавшего изобретение новых механизмов. Последняя эпоха повального изобретательства как раз пришлась на начало нынешней династии. Государи Амар и Иршахчан ценили военные изобретения, сажали изобретателей с собой за стол и ввели математику в число экзаменационных дисциплин. Какие катапульты и баллисты строились в то время! Дробили в пыль каменные стены, за которыми укрывались бунтовщики, повышибали все каменные зубы замкам недовольных сеньоров! После смерти государя Иршахчана армия была распущена, а императору Меенуну подали доклад, в котором говорилось, что механизмы рождаются от войны и корысти отдельных лиц, а порождают всеобщую леность. В докладе небезосновательно утверждалось, что если крестьянину будет в два раза легче пахать, он не будет в два раза больше сеять, а станет в два раза меньше работать. Каковое обстоятельство приведет к пьянству и ничегонеделанию. Государь Меенун запретил недобросовестные изобретения. В общем и целом доклад был вдохновлен цехами, боявшимися сокращения рабочих мест и падения цен на продукцию. С тех пор государство тщательно блюло равновесие: регламентировав объемы производства каждого пустяка, а также его стоимость, исчисленную в рисовом эквиваленте, оно запрещало цехам производить больше, но в то же время защищало их от конкурентов со стороны. Глядя со стены усадьбы на огромное озеро со свалявшейся по краям его пеной и с бараками, где жили не то ткачихи, не то проститутки, Ванвейлен, к стыду своему, думал, что государь Меенун был не так уж и неправ. Удивительно было, однако, что, несмотря на весь свой ум, Даттам совершенно не обращал внимание на вред, наносимый им природе, и, сопоставляя цены, запасы и урожаи по всей империи, не умел сопоставить синюю анилиновую воду и катастрофическое вымирание рыбы в озере; все-таки смирен был еще человек и не смел подумать о масштабах затеянного им насилия над природой. x x x Даттам прожил в поместье всего один день, в течение которого был осаждаем беспрестанно ходатаями всех девяти рангов, в основном просивших денег, -- и на следующий день уехал в город. Ванвейлен просился с Даттамом в столицу, но тот ясно дал понять бывшему королевскому советнику, что здесь -- не варварская страна, здесь люди богатые и чиновные обойдутся без чужеземных советчиков. Особенно без Ванвейлена -- у того дар соваться в маслобойку. Перед самым отъездом Даттама в столицу Ванвейлен всадил-таки в его кабинет электронный жучок и поймал обрывок разговора Даттама с приказчиком Миусом. Поймал и ужаснулся: Даттам спешно и тайно, через подставных лиц продавал зерно, медь, все, что угодно, -- чтобы получить золото. Как ни надежны были кожаные обязательства банка, Даттам не мог не предвидеть того, что, в случае паники эти обязательства могут быть предъявлены к оплате все разом, -- и что тогда? Общая сумма выданных храмом обязательств превышала общую сумму его золотых запасов в одиннадцать раз. Несколько меньше, -- если считать то золото, которое привезли с собой чужеземцы и которое вообще-то, пока эти люди были живы, должно было быть чужеземцам возвращено. Кстати -- чужеземцев Даттам посоветовал держать довольными и пьяными, чтобы даже бежать не хотелось, и глаз с гостей не спускать. На следующий день после отъезда Даттама Ванвейлен получил с нарочным письмо от Бредшо, аккуратно распаренное и закленное обратно шпионами Даттама. Письмо было написано по-английски, и шпионы вряд ли в нем разобрались. Бредшо излагал свои приключения с того момента, как у него украли передатчик, (о чем Ванвейлен хорошо знал: это он пообещал контрабандисту немедленное съедение) и выражал твердую уверенность в том, что корабль цел и никем не обнаружен. Ванвейлен спросил, не хочет ли кто сходить к кораблю, но экипаж захныкал. Шутка ли: семьдесят километров, ночная дорога, государственный переворот. -- Приказчиков подведем, -- извиняющим тоном сказал Стависски, думая о вкусной жратве и храмовых танцовщицах в соседнем флигельке. Ванвейлен сказал, что он пойдет один. За два золотых приказчик пустил его на склад, и оттуда Ванвейлен притащил в свою комнату целый тюк всякого тряпья. За десять минут он переоделся в одежду рабочего-послушника: штаны в клеточку, рубах-косоворотка, желтые помпончики на поясе и шапке, конопляные туфли с завязками. Под это Ванвейлен поддел синие шелковые штаны и куртку с золотой циветой. Так часто одевались мирские люди, причастные делам храма. Взял кинжал, передатчик, в мошну, помимо золота и бумаги, положил кожаный жетон с листами внутри. Кожаные листы были ему нужны не столько как деньги, сколько как пропуск и знак власти. Крестьяне смотрели на них не как на чековую книжку, а ка на яшмовую печать. Да, колесо истории повернулось в Варнарайне: теократия на смену государственному социализму... Ванвейлен вышел на черный двор, смешался с толпой рабочих, ставивших отпечатки пальцев в ведомости за зарплату, и беспрепятствнено был перевезен вместе с ними на другой берег. За людей рабочих не считали -- куда там! Различить в рабочем заморского купца? Скорее Ванвейлена могли заловить и заставить работать третью смену. Уже вечерело. За воротами храма Ванвейлен накрутил послушничью одежду на камень и утопил ее в глубокой канаве с синюшной водой и свалявшейся пеной по краю. Через полчаса он был уже на дороге, укатанной тысячами храмовых повозок и обсаженной ровными рядами оливок, -- оливки вдоль дороги сажали специально, чтобы на ягодах собиралась пыль и они быстрее зрели. Прошел час после ухода Ванвейлена. Земляне сидели в центральной зале. Они играли в карты, и было особенно приятно знать, что за перегородкой в мраморном бассейне, формой напоминающем цветок мальвы, плещутся в ожидании гостей несколько девушек. Да, умел Даттам заботится о гостях, ничего не скажешь, умел, и из освещенного окна было приятно глядеть на красную фабрику и синюю воду. Стависски как раз собирался крикнуть, чтобы подавали гуся, когда дверь комнаты приоткрылась, и в нее проскользнул испуганный управляющий Миус. -- Что случилось? -- спросил Стависски. Миус выразительно скосил глаза. Стависски вынул из кармана пяток золотых монет, потом добавил еще две, и еще две... На тридцатой монете Стависски сказал: -- Все. -- Даттам приказал вас арестовать, -- выдохнул управляющий. -- Из-за золота? -- Да, -- сказал маленький управляющий, -- Даттам провел вчера целый вечер с соглядаями, а потом сказал: "Право, я вовсе и не хотел съесть чужеземцев, но так уж получилось. Кто знал, что в стране будет гражданская смута! Мне нужно раздать слишком много денег, и, видимо, я не обойдусь без золота чужеземцев." -- Это он тебе сказал? -- Как можно, -- сказал с достоинством Миус, -- разве я тогда бы говорил с вами? Нет, он сказал это Шаддару, а я находился в соседней комнате по поводу лаханских списков, это знаете ли, недоимщики, которые... -- К черту недоимщиков! Почему ты нам это говоришь? Миус побледнел еще больше. -- Господин Даттам мной недоволен, -- сказал он, -- и я бы не хотел познакомиться с тем крюком, который для меня подготовлен. Если я сумею уберечь вас от беды, разве я не могу рассчитывать на вашу признательность? Через пять минут шестеро землян, во главе с Миусом, пробирались темным подземным, а вернее, подводным ходом. -- Очень много народу не любит Даттама, -- шелестел Миус, -- и сдается мне, что он не купит своей свободы ни за ваше золото, ни за все остальное. Ведь он повесил брата аравана Баршарга, а у Баршарга сейчас самое большое войско в Варнарайне, и ходят такие слухи, что Баршарг сговорился за счет Даттама со всем остальным советом. А если купцы захотят поменять на золото все эти кожаные вексели, которых наподписывал Даттам -- а во время смуты это очень легко может случиться, то ваше золото все равно не покроет даже сотой части векселей, потому что общая их сумма превышает имущество храма по крайней мере в одиннадцать раз... Миус шел впереди, освещая путь фонарем в форме пиона и прижимая к груди небольшую корзинку, где, видимо, хранилось самое первоочередное его добро. Ход оканчивался крутой лесенкой. Поднявшись по лесенке, беглецы оказались в квадратной, лишенной окон комнатке. -- Погодите, я проверю, можно ли идти, -- пробормотал Миус, оставляя свою корзинку и ужом выскальзывая за дверь. За дверью мелькнул навес с тюками тканей и бочками краски, и толстопузая лодка, качающая на волнах. Земляне остались одни в кромешной темноте. Комнатка вздрагивала и дурно пахла, -- где-то здесь, за стеной, располагалась фабрика, где ткачи и ткачихи с воспаленными глазами шлихтовали нити и качали тяжелые колыбельки баттанов. -- Черт, где этот проклятый... -- начал Стависски и вдруг осекся, схватившись за горло. Невыносимая резь обожгла глаза, темнота завертелась волчком, и Стависски потерял сознание. Прошло пять минут. Дверь склада приоткрылась, и за ней возник все тот же кусочек неба с помостом и причалившей к нему лодкой. Управляющий Миус заглянул внутрь и посветил факелом. Миус был в маске, плотно прикрывавшей лицо, и толстый матерчатый хобот соединял маску с коробочкой, полной активированного угля. Четверо грузчиков (также нацепивших видимо непривычные для них противогазы) с ужасом глядели на неподвижно лежащих чужеземцев и корзинку, оставленную Миусом на полу. Из корзинки шел легкий дымок. Миус подхватил корзинку и зашвырнул ее в воду. Грузчики потащили неподвижные тела к лодке. -- Быстрее, быстрее, -- суетился у лодки Миус -- он уже снял противогаз и теперь ловил бледными губами воздух, -- в любую минуту сюда могут прийти... Один из грузчиков схватил надзирателя Миуса за рукав. -- Где шестой? Миус побледнел. Что-то непоправимо обрушилось в мире. -- Как -- шестой? -- выговорил он. -- Их было шесть.... Или -- не было? Миус тщетно пытался вспомнить, сколько чужеземцев было в зале, когда он прибежал к ним со своей вракой... Точно! Не было! И кого -- Ванвейлена! А между тем в комнатах Ванвейлена тоже не было... -- Вспомнил, -- сказал Миус, -- один к девке пошел, он к отдельной девке ходит, за воротами усадьбы... Грузчик бросился к ближайшему чужеземцу, чтобы спросить, где пропавший товарищ, приподнял его за голову: -- Ах, негодяй, дрыхнет, как лягушка зимой! Грузчик хрипло выругался. Миус трясся от страха. -- Умоляю вас, -- ведь если сюда придут... Грузчик махнул рукой. Чужеземцев сунули в мешки, кинули в лодку под тюки с тканью и поскорей отпихнулись от пристани багром. На корме рыжий грузчик совещался с надзирателем Миусом и десятком товарищей. На душе у него было погано. Араван Баршарг велел не просто арестовать варваров, но сделать так, чтобы господин Даттам не смог проведать, куда они делись, и следовательно, не имел бы причин ссориться с араваном Баршаргом. Операция была задумана блестяще: чужеземцы поймались на побсзвитеоьности. Рыжий грузчик полагаузчик полагал, что надзиратель слупил с них за это сотню желтеньких. А уж какой там храмовой хреновиной Миус обкурил чужеземцев -- об этом было лучше не думать. А вот один пропал. А между тем араван велел схватить всех шестерых до завтрашнего утра, до совета пяти. За это сулил: чин референдария -- рыжему Шаллоку, двести ишевиков премии -- остальным стражникам. И надо же было послушаться глупого начальственного распоряжения: обезразумить пленников, не расспросив их. -- Вот что, -- сказал рыжий Шаллок надзирателю: -- он не мог далеко уйти, -- мы его сейчас разыщем. А ты, -- обратился он к одному из товарищей, -- как приедешь в город, подбери кого-нибудь поприглядней, оприходуй как чужеземца да смотри, чтобы в сознание до завтра не приходил. А завтра мы его заменим настоящим. Так, поздно ночью араван Баршарг получил донесение об аресте шестерых чужеземцев и мешочек со снятыми с них талисманами. Мешочек сопровождало письмо надзирателя с именами и характеристиками. "Клайд Ванвейлен у них за главного чиновника, Сайлас Бредшо -- за проверяющего. Остальные -- вроде податных общинников. Бредшо участливей и легковерней Ванвейлена". Имелась и приписка, не относящаяся к делу: "Если бы господин араван счел возможным смягчить участь моего невинного брата..." Глава ЧЕТВЕРТАЯ, в которой выясняется, что слово "свобода" имеет два совершенно различных значения; в отрицательном своем значении употребляется любым бунтовщиком против любой свергаемой власти; положительное же значение слова состоит в том, что свободный человек -- не раб, не вольноотпущенник, не серв, не наемный работник, и не зависит никоим образом от частного лица, а зависит непосредственно от государства. Вечером Бредшо привезли в столицу, и, пока его тащили на шесте, он успел договориться с Драной Губой, чтоб тот сыскал Даттама, и назвал имя: Сайлас Бредшо. Его втолкнули в камеру. Камера была оборудована охапкой гнилой соломы и крюком на стене. На крюке висел человек, и еще три человека сидели в колодках, привинченных к полу. Для Бредшо встроенной колодки не нашлось, ему забили железкой руки и кинули так. Бредшо спал, когда среди ночи его разбудил дикий вопль и отблески костра где-то во дворе. -- Что это? -- ужаснулся он. -- А! Небесного шпиона варят, -- равнодушно сказал тот, кто висел на крюке (его подвесили за буйство: нахамил стражнику). -- Чтоб завтра похорон не портить. Бредшо вовремя сообразил, что небесный шпион -- это из Небесного Города, из столицы. Вскоре зашумело, зачавкало: в камеру прибежал Драная Губа и пополз от двери на брюхе: -- Господин! Извините! Господин Даттам приказал немедленно вас освободить! Ах, Великий Вей, какая вышла ошибка! "Как-то я объяснюсь с Даттамом", -- подумал Бредшо. Ярыжки был в панике, потому что человек с ключами от наручников ночью ушел. Схватились было за напильник, а потом повели в кабинет к начальству, где вторые ключи. В кабинете стоял запах поминальных благовоний. Стены были спешно затянуты белыми траурными коврами с серебряной вышивкой. Там же стоял стол, наполовину укрытый ширмой, через всю ширму золотая гранатовая ветка. В западном углу боги, вызывающе роскошные: яшмовый Бужва в парчовой куртке, старец Курута о четырех головах, черепаха Шушу -- золотой панцирь, рубиновые глазки. Навстречу Бредшо поднялся чиновник в камчатом кафтане, расшитом золотыми пчелами: -- Прошу прощения, господин Бредшо, я не знал, что вы так дружны с Даттамом. Вежливость чиновника потрясла Бредшо. "Пчелы, пчелы -- у кого же из чиновников провинции кафтан должен быть вышит пчелами, -- зашевелилось в голове. -- Постойте, неужели это сам Баршарг? На дворе раздался новый горестный вопль небесного шпиона, которого бросали в кипяток. Баршарг вежливо, до пола, кланялся Бредшо. -- Вам все вернут. Это ваше? В руках Баршарга оказался подаренный Даттамом кошелек и плащ. Бредшо кивнул. -- И это тоже ваше? И в руках Баршарга внезапно блеснул щербленый ствол лазерного пистолета "Алистер-м". "Алистеров" у землян не было. Но ящик с "Алистерами" был среди того оружия, которое Сайлас Бредшо вез на Эркон. Бредшо сделал несколько неверных шажков к растворенному окну, а во дворе опять варили небесных шпионов: и в следующем, заводящем мученические глаза, Бредшо узнал Хайшу Малого Кувшина. Если араван Баршарг добивался эффекта, то он его добился: Бредшо взмахнул было скованными руками, упал на мягкий ковер и потерял сознание. Баршарг ждал, пока он очнется, немного нервничая: через шесть часов, -- начало дня, начало церемоний, заседание опекунов. В руках Баршарг рассеянно вертел новенькую, помаргивающую красным глазком утварь для убийства. Человек из королевства рассказал ему о гибели Кукушонка: кого-то там, да, начальника тайной стражи, прирезали солнечным мечом. Очень похоже: сначала гость с неба убил, вероятно, Кукушонка, а потом полоснул спутника, который увидел лишнее. Как раз такие и падают в обморок. Лицо Баршарга исказилось: он нажал на курок, -- Парчовый Бужва полетел с полки, за ним -- черепаха, роняя рубиновые глаза. Бредшо очнулся и с ужасом глядел на лазер в руках аравана. -- Да, забавно, -- сказал араван. -- Это, как я понимаю, просто свет. Но ведь, как ни фокусируй линзы, свет рассеется. А здесь он не рассеивается. Почему? -- Развяжите мне руки! -- закричал Бредшо. Баршарг запрокинул голову и засмеялся. -- Вы не имеете права! Я... За нами прилетят. Вы... Баршарг подошел к Бредшо, рывком поставил его на ноги и пихнул в мягкое кресло, лицом к окну и свету костра. -- Никто за вами не прилетит, -- осклабился араван. -- Знали бы, куда лететь -- за три месяца прилетели бы... Да и вы бы не добирались через Голубые Горы, а ждали, пока вас подберут. Бредшо промолчал. -- Как вы попали на нашу планету? Сбежали от властей? Везли контрабанду? Заблудились? -- Мои товарищи... начал Бредшо. -- Ваши товарищи в моих руках! Неужели вы думаете, что я не принял во внимание того, что у вас могут быть средства связи друг с другом? Зачем я тогда арестовывал вас как контрабандиста, а не как человека с упавшего корабля? И араван с издевкой кивнул головой на освещенный кострами двор, двор, где жгли небесных шпионов. -- Как ваша должность? -- спросил Баршарг. Бредшо сглотнул. Свою должность он не назвал никому, даже Клайду Ванвейлену: казалось безумием называть ее этому чиновнику империи, жестокому, суеверному, и подозрительному. -- Я ученый, -- сказал Бредшо. Баршарг, не задумываясь, ударил связанного человека рукоятью пистолета, так, что тот повалился со стула на пол. Инисский ковер на полу был в пять пальцев толщиной, иначе арестант непременно бы расквасил себе нос. -- Ученый, -- зарычал араван, втаскивая землянина обратно в кресло, -- ученый? А оружие откуда? -- Какое оружие? -- Весь корабль набит оружием... был набит. -- Что значит был? -- ужаснулся Бредшо. -- Неужели ты думаешь, идиот, что я оставил его в корабле? Бредшо застонал, -- не столько от боли, сколько от ужаса. Он живо себе представил, что произойдет, если груз оружия для повстанцев Эркона попадается в руки аравана Баршарга и его армии варваров. Ну, положим, с мезонными ракетометами они без инструкторов не разберутся, но вот автоматы и шлаеры... -- Там не все -- оружие, -- начал Бредшо. -- Все! Просто в белых контейнерах -- ручное оружие, а эти, такие желтенькие, с красной полосой... Я даже могу сказать, что это такое -- это ракеты. Бредшо был поражен. -- Как вы догадались? Баршарг махнул рукой. -- Мы часто используем ракеты для фейерверков. А двенадцать лет назад, воюя с повстанцами, ваш знакомец Арфарра предложил употребить ракеты с железными наконечниками для войны. Сделали двадцать ракет и выстрелили. Ракеты упали среди вражеского лагеря, воткнулись носами в землю. Было много шуму и мало вреда. Баршарг помолчал и добавил: -- Конечно, у ваших ракет носы не из железа. Я так понял, что они даже думать умеют. -- Вам не справиться с ними без меня, -- сказал Бредшо. -- Несомненно, -- усмехнулся Баршарг, -- и вы мне дадите все необходимые инструкции. И вновь помахал лазером перед носом связанного Бредшо. -- Так как устроена эта штука? -- Господи! Да не знаю! -- Ученый, а не знаешь? Хороши же у вас ученые! Бредшо сглотнул. -- Я вытащу из вас каждую техническую подробность, -- сказал Баршарг, -- изо всех семерых. По отдельности. Берегитесь, если чего-нибудь не совпадет. Вы горько пожалеете о том, что недоучили в школе физику. Так как устроена эта штука? x x x К изумлению Бредшо, араван Баршарг действительно неплохо разбирался в математике. Бредшо время от времени пытался уйти в сторону, и араван сейчас же тихо и неторопливо поправлял: -- Так вы говорите, -- оператор этот -- фактически полная энергия системы... Где-то в середине беседы Баршарг подошел к Бредшо и ослабил наручники, чтоб тот смог рисовать, -- этот человек был не так опасен, как представлялось Баршаргу. За окном понемногу светало. "Вскоре, -- думал Баршарг, -- у меня будет управа и на храм... Да! -- долго мы, однако, еще не полетим к звездам." Бредшо, запрокинув горло, жадно пил воду прямо из горлышка кувшина, капая на чертежи. Баршарг отодвинул чертежи и грустно заметил: -- Если бы боги позволили мне родиться в вашем мире, я бы не мог позволить себе быть столь нелюбопытным к мирозданию. Впрочем, вы, может быть, притворяетесь, -- или врете... -- Я не вру! Мне кажется, у вас есть все основания быть довольным... -- Врете... Жаль, что вы не пробыли подольше в империи. Вы бы знали о моей репутации и врали гораздо меньше. -- Я знаю о вашей репутации, -- неожиданно сказал Бредшо. -- Я знаю, что вы роздали государственные земли и защитили права частного собвенника, и я знаю, что вы уничтожили в Варнарайне систему самодержавного правления. Баршарг улыбнулся, как змея улыбается кролику. -- Уважаемый чужестранец, -- сказал он, -- я пригласил вас сюда не в качестве советника по будущей политике Варнарайна. -- И все-таки вам придется выслушать именно политические советы. Рано или поздно за нами прилетят, и вам, может быть, небезынтересно, как вам надо вести себя в Варнарайне, чтобы получить поддержку свободного и демократического государства. -- Свободного и демократического государства? -- повторил Баршарг с непередаваемой издевкой. -- Как вы это докажете? -- Вы никогда не задумывались, араван, что, если бы вы были свободным государством, вы бы узнали о квантовой механике не от меня, а от учителя в школе? Брови императорского чиновника изумленно выгнулись. -- Я плохо знаю историю вашей техники, -- сказал Бредшо, -- но кое-что я знаю, потому что мне то и дело хвастались вашими достижениями... Пятьсот лет назад ученые преподнесли государю Анаю замечательную игрушку, которая вертелась силою пара. Если бы эти ученые думали не о том, как услужить государю, а о том, как увеличить производительность промышленности, они бы сделали вместо красивой игрушки двигатель, работающий от силы пара. Но вам не нужно было двигателя, потому что, насколько я понимаю, общее количество и списки вещей, производимых в цехах, строго регламентированы, и превысить производительность означает впасть в непозволительную роскошь и насмеяться над властью регламентирующего чиновника. Баршарг сидел неподвижно, как кошка перед прыжком. -- Триста лет назад, -- продолжал Бредшо, -- ученые из императорской академии получили от Золотого Государя приказ построить необыкновенный корабль, и построили корабль с сорока рядами весел вместо обычных пяти, с бассейном, библиотекой и садом. Если бы ученые получили этот заказ не от государя, у которого несчетное количество гребцов, а от купцов, они бы построили не корабль с сорока рядами весел, а корабль, движимый тем самым двигателем, работающим от пара. Двадцать лет назад храм Шакуника начал, одно за другим, совершать открытия, в основном в области химии. Если бы в стране существовал слой частных собственников, эти открытия немедленно были бы использованы для производства новых красителей, новых тканей и новых удобрений. Но так как в стране существовали только законы, запрещающие вводить новые механизмы и разрушать сложившуюся структуру цехов, эти открытия остались в тайне. Храм использовал их, чтобы морочить головы людям, вплоть до самых выкопоставленных чиновников, чтобы набить себе цену, для того, чтобы добыть власть, наконец... Я понятно выражаюсь? -- Вполне, -- проговорил чиновник империи. -- Вы хотите сказать, что запрет на частную собственность уничтожил и науку. Бредшо кивнул. -- Рано или поздно -- нас найдут. И встанет вопрос, что делать с планетой? Наш мир устроен не так, как ваш. В нем множество свободных государств. Международное законодательство запрещает вмешиваться во внутренние дела другого государства, независимо от того, нравится вам его строй или нет. Но международный совет вправе запретить торговлю со страной, нарушающей права человека. Это значит, что наши правительства не будут поддерживать империю, а будут поддерживать Варнарайн, как прообраз национального государства, основанного на частной собственности и представительном образе правления. И поддерживать, -- подчеркнул Бредшо, -- ровно настолько, насколько Варнарайн и в самом деле будет уважать неприкосновенность собственности и права человека. Я не себя имею в виду, -- насмешливо сказал Бредшо. -- Я Хайшу Малого Кувшина, например, имею в виду, который, конечно, контрабандист и даже сволочь большая, однако не шпион. И вообще -- варить людей -- знаете ли, не всякое принуждение есть закон. Баршарг усмехнулся. Чужеземец все-таки не выучился говорить по-вейски. Законодательство -- не может быть международным. Государство не может быть национальным. Варнарайн не может быть -- государством. Есть право государства, нет прав человека: есть лишь долг подданных и обязанности чиновников. Что касается свободы... Слово "свобода" вообще-то имеет два различных значения. В отрицательном своем значении оно употребляется любым бунтовщиком, как лозунг против любой власти, которую тот намеревается свергнуть. Положительное значение этого слова состоит в том, что свободный человек -- не раб, не вольноотпущенник, не серв, не наемный работник, и он не зависит никоим образом от частного лица, а зависит непосредственно от государства. Человек, несомненно, говорил то, что, как он считал, будет приятно услышать Баршаргу. И по этому, и по тому, с какой легкостью он выдавал секреты своей страны, и по тому, как радел о свободе его друг в королевстве, и по жуткому предложению о совете пятисот Малых Кувшинов... -- О да, -- громко сказал Баршарг. -- Такая мощь, как ваша, это, несомненно, под силу лишь свободному государству. Араван подошел к окну. Светало. Костер во дворе потух, котел унесли. Монашек поливал маслом пяточки ворот, закрытых на ночь от духов и злоумышленников. Солнце всходило: огромное, дивное. Мир и город внизу лежали у ног, плоские крыши складывались в рисунок и имя Великого Света. Скоро исчезнут ложные имена. Баршарг повернулся к чужеземцу. -- Насколько я понял, в вашем корабле почти нет книг, но есть устройства, до определенной степени способные к рассуждению и обладающие запасом знаний на вашем языке. Можете отоспаться, а потом приметесь за словарь вашего языка. -- Баршарг неожиданно усмехнулся. -- Как на вашем языке сейчас называется Варнарайн? Бредшо подумал: -- Res publica. Или лучше -- Commonwealth. x x x Кончились кирпичные амбары и склады, кончилась дорога от храма, замерцали под луной рисовые чеки, тополя вытянулись во фрунт вдоль государственного тракта. Соответствуя имени, солнечный путь был пустынен по ночам вообще, а перед похоронами экзарха в особенности. Даже упыри и щекотунчики смылись с него в канун революции: через каждый иршахчанов шаг стояли, сцепив ручки, яйцевидные каменные Шаги, в прошлом -- межевые камни, с красным глазом, порядковым номером и полезным предписанием. Через десять шагов -- постоялый двор. Шаги и охранники при дворе следили за трактом: плохо следили, никто не останавливал Ванвейлена. Он намеревался уйти подальше от храмовых земель, а на рассвете, после разрешенного часа, явиться на постоялый двор, предъявить кожаный жетон и сотню розовеньких, получить лошадь и уже к полудню быть в мерениковом посаде. Утром, когда в густом тумане потерялись даже верхушки тополей, Ванвейлен осторожно хрупнул передатчиком, поставив его сперва на "прием". Стависски один и спит, -- но осторожность никогда не мешает. Передатчик пискнул в такт лягушке из соседнего канала и отозвался почему-то голосом Бредшо. "Рано или поздно -- нас найдут" -- настаивал Бредшо. Ванвейлен сошел с дороги, сел на поваленный каменный пенек и в молчании дослушал все до конца. "Он с ума сошел, -- думал Ванвейлен. -- Он говорит с этой сволочью, будто он на Земле! Баршарг не может уразуметь значения его слов! Как будто он может представить себе, чтоб государства жили друг с другом в мире! Да у них война -- единственная форма внешней политики! Как будто он печется о процветании Варнарайна! Голову даю на отсечение -- он ничего не скажет остальным членам совета. Он спит и видит, как стереть их в порошок -- с нашей помощью, и народ Варнарайна заодно". Ванвейлен спрятал передатчик и повернул обратно. Через десять минут он стучался в ворота постоялого двора. -- Именем храма! -- закричал он, бросая на стол кожаный жетон. -- Живо коня, -- и подберите моего, он пал в полушаге. Хозяин, пряча в рукав "золотого государя ", боязливо косился на жетон. Через пять минут Ванвейлен скакал назад. В голове его крутилась одна мысль: корабль цел. Кроме Баршарга никто о корабле не знает. Что можно было сказать Марбоду Кукушонку, нельзя сказать аравану Баршаргу. Ванвейлен добрался до города к полудню. Поминки были уже в самом разгаре. Нижний город был полупуст, отвратителен и зловонен. Над сальными и грязными базарными рядами висели красивые флаги. Улицы петляли, как ручьи, всякая прогалина обращалась в помойку, редкие вывески лгали так же бесстыдно, как казенные лозунги, -- судя по наглому приглашению девицы, высунувшейся из-за калитки с надписью "шьем только для мужчин". Ванвейлен вспомнил чинные картинки в шемаверском храме. "Так я и думал, -- усмехнулся он, -- там страна ложных имен, здесь страна ложных отчетов..." Потом он прошел сквозь городские ворота в Верхний город и попал совершенно в другой мир, построенный сообразно плану и прекрасный, как тысяча богов: стены цехов высятся, отягощенные каменными плодами, золотые яблоки свисают с деревьев, ворота управ в предписанном узорочье: шелестят на стенах деревья, бегут ручьи, солнце улыбается идолам. А на улицах каждому раздают бесплатно всякую еду: мясо, вино, и пироги, круглые, как небо, и квадратные, как земля -- поминки по экзарху. Ничего не жгли с государем, все раздавали народу, ибо разве государь и народ не едины? А раздавали впятеро против обычного. Почему? А вот почему : -- Как на небе, так и на земле. Чем больше богов -- тем изобильней. Так и с правителями: был один смертный бог, стало впятеро больше. Ванвейлен дошел до управы наместника, изукрашенной малахитом и яшмой, и увидел, что десять ее сторон одинаковы, как десять месяцев, а триста пятьдесят восемь окон не похожи одно на другое, как не похож день на день. На площади перед управой лежало озеро, Серединный Океан, и в нем виднелось сразу два дна: узорные мраморные плиты и голубое небо с облаками. На площади шла потеха: покойника накормили, теперь полагалось его рассмешить; люди ходили по воздуху на веревке, и накрывались ушами, как лопухом, бегали медведи и львы, ручные, как в яшмовом веке, и спустились с неба боги, которые есть не что иное, как слова справедливых постановлений. Улицы были запружены народом. Люди были веселы и безоружны. Еше было полно конников и варваров со значками Баршарга. Варвары были веселы и вооружены. А в распахнутых воротах управы стоял каменный государь Иршахчан, ростом со статую Свободы, и смотрел вниз. Ванвейлен поднял голову и стал глядеть на государя с головой мангусты. -- Что ты хочешь сказать, -- разозлился Ванвейлен, -- что империя -- худший государственный строй, не считая всех прочих? Ему стало страшно. "Если в это готов поверить я, -- подумал он, -- то какой же спрос с Арфарры?" Крик в толпе, казалось, утроился, -- Ванвейлен понял, что это приветствовали аравана Баршарга. "Это чиновник, -- подумал Ванвейлен, -- чиновник, как Арфарра, и то, что он обещает -- демагогия." Но у революции есть забавное свойство -- превращать демагогию в реальность. Особенно если тому способствует небо и его посланцы. Ванвейлен нащупал в рукаве рукоять пистолета. "Сейчас он пройдет мимо меня, -- подумал он. Потом -- взойдет по лестнице управы. Потом -- пойдет по наружной галерее. Потом я застрелю его, и он, наверное, упадет прямо вниз, к статуе Иршахчана. В наружной галерее он уже будет без телохранителей, и в этом безумном крике никто не услышит выстрела. Ванвейлен нервно облизнул губы. "Все воспримут это как знамение", -- с ужасом подумал он. -- Идиот, -- сказал он себе, -- идиот Бредшо! Историю здешнюю переделывать захотел. Надеется: памятник Иршахчану снесут, а ему поставят. А психологию он тоже переделает? Этот мир пропах Иршахчаном. Заведут здесь космодром и демократию, а как заведут, -- найдется охотник объяснить народу всю правду про иностранных эксплуататоров, которые нефть -- выкачивают, уран забирают, а взамен приносят чуждое народному духу. И окажемся мы, впридачу ко всем нынешним диктатурам, нос к носу с какой-нибудь нововейской империей, восстановившей справедливость в масштабе планеты и теперь порывающейся восстановить ее в масштабе Галактики... Толпа с ревом колыхнулась вперед, ловя зерно и медные монеты, -- Араван Баршарг проходил мимо. Рядом с Ванвейленом он поднял руки и оборотился, улыбаясь. Ванвейлен побледнел: на него глядел Марбод Кукушонок. То есть, конечно, не совсем Кукушонок. Баршарг был лет на пятнадцать старше, и волосы были рыжие, и выражение лица было другое, настолько другое, что три дня назад, при встрече, Ванвейлен не поразился сходству. Другое, ибо араван Баршарг, без сомнения, никогда бы не устроил жертвенного костра из оружия, захваченного в битве, дабы не отдавать этого оружия своему начальнику, -- а Марбод Кукушонок, без сомнения, никогда бы не стал на черном рынке торговать зерном в обороняемом им городе. Но схожи они были несомненно. Действительно, род Белых Кречетов. Араван Баршарг уже шел по наружной галерее, высоко и далеко, махая руками. Ванвейлен разжал руку с пистолетом. -- Ты чего не кричишь?! Кричи -- государев потомок! -- сказал рядом кто-то. "Боже мой! -- подумал Ванвейлен. -- Ведь Иршахчан -- тоже из рода Кречетов..." Баршарг исчез меж колонн. Огромные узорные ворота управы стали тихо-тихо закрываться. -- Ур-ра аравану Баршаргу, -- вместе с другими закричал Клайд Ванвейлен. Через полчаса Ванвейлен стоял у девятых, малых ворот управы. -- Меня прислали из усадьбы господина Даттама, -- сказал он, показывая жетон. Мне очень надо видеть его секретаря. Стражник усмехнулся и подобрался: жетон-то у человека был, но -- ни правильных слов, ни курьерского знака. -- А кто тебя прислал? -- облизнувшись, спросил он. Ванвейлен подумал и сказал: -- Янни, дочка наместника. -- А, -- заколебался стражник, -- а мне-то что с того? Ванвейлен задумался и полез в рукав. -- А правду говорят, -- сказал стражник, что бумажных денег скоро не будет? Ванвейлен вытащил из рукава серебряный "омень". Стражник выразительно закрыл глаза. Через двадцать минут Ванвейлен разыскал одного из секретарей Даттама. Тот очень удивился. -- Мне надо поговорить с членами совета. Секретарь улыбнулся. -- Там, видите ли, обсуждают важные дела, господин Ванвейлен. Подождите. -- Несомненно, -- сказал Ванвейлен. -- Там обсуждают очень важные дела. Я, однако, боюсь, что о самом важном деле араван Баршарг забудет доложить сегодня совету. И я бы хотел исправить его оплошность. Секретарь покачал головой. -- Тогда позовите господина Даттама. Секретарь прошел через ряды стражи и вернулся с отказом. Ванвейлен кивнул и пошел назад. Прошел две комнаты -- свернул в пустую анфиладу, пробежал через парадный кабинет наместника, стал щупать угол... Ему повезло: пять лет назад к планировке дворца приложил руку Арфарра, и тайный ход в серединную залу из кабинета наместника начинался там же, где и в Ламассе. x x x Пятеро наследников собрались в центральной зале обсудить последнюю волю экзарха и последний указ государыни Касии. Указ сулил Варнарайну власть законного государя, справедливых чиновников и законы Иршахчана. Баршарг вошел в зал заседаний последним, -- четверо опекунов поспешно встали, кланяясь ему. Маленького государя в зале не было, мальчик, наверное, где-то спал или играл с шариком. Наместник Рехетта начал разговор с упрека: -- Вы поторопились разделить государственные земли, даже не посоветовавшись с нами! Баршарг ответил: -- У людей не должно быть пути назад. Если бедняк захватил земли империи, а богач нарушил ее законы -- ни один из них не изменит нам. Баршарг смял бумагу с государевым указом и оглядел членов совета. -- Господа! Мы все в прошлом не очень-то любили друг друга, но теперь наша единственная возможность уцелеть -- это быть заодно, как пять пальцев в одном кулаке! Господин Рехетта! Государыня Касия не признает ни бывшего повстанца во главе провинции, ни нынешнего посада Небесных Кузнецов. Господин настоятель! Начальники цехов не потерпят храмовых мастерских, а дворцовые чиновники не потерпят знаний храма! Господин Арфарра! Новый первый министр никогда не забудет, что в своем докладе государю вы назвали его проказой, поразившей кости государства! Господин Даттам! Вы самый богатый человек империи! Надо ли напоминать вам, что в империи чиновник дает богачу обрасти жирком только для того, чтоб затем ловчее отобрать отобранное? Араван замолчал и оглядел собравшихся. Некогда огромные зеленые глаза Рехетты совершенно утонули в красных шелушащихся веках, двойной подбородок заплыл кружевами. Скосив глазки, бывший пророк глядел в витражные раздвинутые двери. За витражами шла вокруг третьего этажа управы мраморная галерея, полукругом охватывая внешний двор. Там, в центре двора, стоял жертвенник со статуей Иршахчана, и плечи государя были вровень с галереей. Мальчишка-скоморох, взобравшись по уступам, дергал государя с головой мангусты за каменные кисточки на ушах. Снизу бойко гоготали всадники из стражи аравана Баршарга: карнавал сегодня перехлестнулся через каменные стены управы. Настоятель храма сидел неподвижно, спиной к раскрытым витражам, и не обращал внимания на хохот телохранителей. "Ничего, -- подумал Баршарг, -- теперь у меня найдется управа на храм и его огненное зелье." Арфарра, тощий и бледный, полузакрыл глаза, и на лбу у него выступили крошечные капельки крови, как всегда, когда он волновался. Господин Даттам тоже сидел не шевелясь, и, верно, в последний раз подсчитывал: сколько он выиграет на том, чтоб не кормить дворцовую свору, сколько проиграет, -- потеряв кое-какие торговые связи. Араван сожалел, что не смог переговорить с этими двумя раньше. Возможно, он мог бы незаметно расспросить их о чужеземцах. Люди со звезд могли утаить от Арфарры свое происхождение, но не свои убеждения. В конце концов, ничто, кроме здравого смысла, не мешало словам человека со звезд быть правдой. Араван Баршарг не имел пока права поступить так, как если бы слова были правдой -- но надеяться-то он на это мог. -- Законы империи, -- продолжал араван, -- натравливали бедняков на богачей, чтоб богачи не отобрали власть у чиновников. Теперь бедняка и богача должна объединить ненависть к прежним законам. Принципы управления заставляли местных чиновников шпионить друг за другом. Теперь у нас общий враг -- чиновник столицы. Между нами и империей не может быть мира. Это все. Араван сел. Секретарь в углу доскрипел пером и замер. Порыв ветра донес заливистый хохот стражников, и запах жареного жертвенного мяса смешался с ароматом "мира и спокойствия". Настоятель недовольно потянул за кисточку, створки витража схлопнулись и засияли заколдованными хрустальными цветами. С высоких мраморных стен на аравана укоризненно глянули мудрые чиновники. Чиновники в малахитовых кафтанах мерили зерно, которое несли им в кувшинах улыбающиеся крестьяне, и выдавали взамен без меры справедливость и спокойствие. Всякий горазд сменять кувшин -- на кафтан, но только чиновник умеет сменять кувшин -- на справедливость. Улыбающиеся крестьяне водили хороводы средь праземовых и яшмовых полей. Золотое зеркальное солнце, ощетинившись лучами, катилось по потолку с улыбкой Иршахчана. Розовый, тонкий, как девушка, секретарь скользнул к Даттаму и тихо зашептал ему что-то на ухо. До аравана долетело: "Требует, чтоб вы вышли... сию же минуту". Глаза Даттама бешено сузились, и он что-то прошипел секретарю. Тот испуганно сгинул. Наместник Рехетта грузно заворочался в кресле, но так и не встал, а только выудил из рукава платочек и промокнул широкий лоб. Зеленые его глазки забегали по сторонам и наконец уперлись в жертвенник судье Бужве. Отдуваясь, Рехетта заговорил: -- Здесь много было сказано о выгоде и мало -- о справедливости. Двенадцать лет назад мы поднялись, чтобы уничтожить слово "выгода". Я старый человек. Я скоро умру, и когда я предстану перед судьей Бужвой, он накажет меня, если я не успею сделать то, что начал двенадцать лет назад. Два месяца назад экзарх Харсома велел схватить моего секретаря. Харсома решил, что мой секретарь -- шпион государыни Касии, что это он передал инспектору из столицы документы о моей якобы провокаторской роли в восстании. Харсома ошибался. Документы были переданы по моему приказу. Харсома думал устроиться так, чтобы каждый был злобен и корыстен, а государство процветало. Этого никогда не выйдет! По крайней мере, до тех пор, пока люди способны быть людьми, а значит -- поступать бескорыстно, как велят законы Иршахчана и указы государыни Касии. Я -- за то, чтобы примириться с законным правительством. Рехетта умолк. -- Я -- только бедный монах, -- сказал настоятель-шакуник. -- Не мое дело, -- судить о законах ойкумены, мое дело судить о Небе и Храме. Голова храма -- в Варнарайне, члены его -- по всей империи. Нам жалуются отовсюду: в столичном храме Шакуника -- стражники на постое, медные рудники Шукки -- окружены войсками. Зачем мясо, если не на чем жарить, зачем товар, если негде продавать? Что мы будем делать с храмовыми мастерскими, если рынок империи для нас будет закрыт? Я -- за то, чтобы примириться с законной государыней. Арфарра был краток: -- Господин Баршарг! В справедливом государстве не должно быть трех родов преступников, как-то: взяточников, землевладельцев, и торговцев. Оставив в живых богачей, вы лишили себя уважения народа, попытавшись отделиться от империи, вы посягнули на целостность государства! Араван Баршарг, скрестив руки, рассеянно глядел на стену, где над нефритовыми кустами и бирюзовыми полями вставало золотое солнце. От выпуклого ока Иршахчана ничего не могло укрытся. Если приглядеться, то было видно, как, забавно растянувшись и вверх ногами, желтые стражники проходят за спиной Баршарга в плоскую галерею наверху и неслышно натягивают арбалеты. Араван перевел глаза на Даттама. Храмовый торговец сидел совершенно белый, и глаза его были безумны. -- Отзовите вашего сына из войска, -- сказал Даттам, -- и подайте просьбу об отставке. Вы избавите провинцию от ужасов войны, которую не выиграете. Баршарг поглядел ему в глаза. Он вспомнил: ночью, пока он допрашивал чужеземца, приезжал человек в капюшоне, сказал: "От Даттама", просил встречи. Ему отказали. Баршарг понял: "Приезжал сам Даттам, и решил, что я не прощу ему смерти брата". Секретарь услужливо подоткнул ближе тушечницу, Баршарг взялся за протянутое перо и, сощурившись, глянул в золотой лик Иршахчана. Двери распахнулись, и в залу вбежал человек в шелковой храмовой куртке. -- Господа члены совета! -- громко закричал он. Перевернутые арбалетчики растерялись и расплылись. Баршарг вскочил на стол, оттолкнулся и прыгнул прямо в заколдованные цветы на витраже. Крашеное стекло со звоном посыпалось вниз, и Баршарг вывалился на широкий, устланный мрамором балкон. Ослепительно ударило в глаза солнце, заплескались шитые значки и знамена верного войска Баршарга, пальцы на мгновение пронзила острая боль от осколков стекла... Внизу, в колодце двора, "парчовые куртки" повскакивали с мест, увидев своего командира. Баршарг перекинулся через узорную решетку, полетел вниз, цепляясь за виноградные плети, перекувырнулся и вскочил на ноги. -- Измена, -- хрипло закричал Баршарг, подхватывая брошенный ему меч, -- рубите членов совета! Тут, однако, рогатая стрела с желтой полосой попала в спину, араван хотел крикнуть еще, подавился словами и упал ничком на мраморные плиты, прямо у подножия гигантского жертвенника государю с головой мангусты. x x x -- Кто вас сюда пустил?! -- орал Даттам. Ванвейлен, кланяясь, ответил так: -- Мои товарищи схвачены по приказанию господина Баршарга и исчезли в его управе. Даттам, не слыша ничего, глядел в разбитые витражи. Вдруг он встрепенулся: -- В его управе? Быстро, быстро. И он поволок за собой из зала растерявшегося Ванвейлена. Тому показалось, будто торговец сошел с ума. x x x Есть сказка: когда злой Аш замыслил мятеж против Иршахчана в Небесной Управе, он наделал деревянных кукол, привязал их к нитям из солнечных лучей и намотал нити на свои пальцы. Все чиновники управы перепугались, увидев воинов, но тут молния испепелила Аша, золотое кольцо упало на землю, и деревянные куклы праздно замерли. Араван Баршарг лежал ничком на каменных плитах, и его стражники застыли, как деревянные куклы. Господин Арфарра шагнул вниз со ступеней управы. -- Араван Баршарг, -- сказал он, -- отрешен от должности десять дней назад. Указом государыни Касии я назначен на его место. Слава законному государю! Молодой сотник выскочил вперед: коротким движением выбросил меч из ножен. -- Слава законному государю! Слава государыне Касии! -- закричал он. Желтые куртки подхватили крик: сначала неуверенно, потом стройнее и стройнее. Солнце выскочило из-за туч, золотые нити лучей оплели мраморную статую Иршахчана. Золотое кольцо вернулось к законному владельцу. Арфарра махнул рукой молодому сотнику и взбежал вместо с ним в главную залу. Ванвейлена в ней уже не было. -- Где чужеземец? -- закричал Арфарра. Секретарь наместника Рехетты вынырнул откуда-то слева: -- Он явился, видите ли, с жалобой, что преступник Баршарг арестовал товарищей, увидел, что произошло, и побежал в араванову управу. -- Слышали? -- повернулся араван Арфарра к молодому сотнику. Догнать и арестовать. Сотник сказал несмело: -- Мне неизвестно, кто такие эти чужеземцы, но... -- Зато мне известно, -- перебил Арфарра. Секретарь Рехетты плотоядно сощурился. Сотник бросился из зала. Это был его миг. Первый приказ нового аравана: завтра он будет темником, послезавтра -- начальником стражи... x x x Бредшо отставил тушечницу и стал править написанное. В коридоре послышались шаги, заверещали запоры. Бредшо откинулся, улыбаясь, к стене. На пороге возник взъерошенный Ванвейлен. Он молча подхватил исписанные Бредшо листки, глянул в них, сунул себе в карман и так же молча, осклабясь, ударил Бредшо по щеке. Бредшо вскочил. -- Где остальное? -- заорал Ванвейлен по-английски. -- В сейфе, наверно. В кабинете аравана. Ванвейлен схватил его за руку и напористо поволок наверх. Двери кабинета были распахнуты, ящики стола вывернуты наружу, в камине полыхал огонь. Даттам сидел в кресле, уронив голову в руки, и смотрел, как курочат сейф. Золоченая крышка наконец подалась, Даттам бросился выгребать содержимое. На пол вылетел лазер, из которого давеча стрелял араван. Даттам лихорадочно просматривал бумаги. Ванвейлен невозмутимо нагнулся и положил лазер за пазуху. Даттам даже не оглянулся. Он наконец нашел то, что искал, и со вздохом облегчения сунул письмо в камин. Ванвейлен вытряхнул туда же листки, исписанные Бредшо. "Так вот зачем ты побежал в араванову управу," -- думал он, глядя на разбросанные бумаги. И тут из глубины сейфа Даттам вытащил еще и кожаный мешок, при взгляде на который Ванвейлен буквально окаменел: из неплотно стянутого мешка высовывался кончик кожаного чека с красной каймой. Ого-го! Если все чеки в мешке с красной каймой, так это сколько же этот мешочек стоит? Даттам быстро запихал мешок в седельную сумку, бывшую у него в руках. -- А что с араваном Баршаргом? -- громко спросил Бредшо. -- Убит. Государственный преступник Баршарг убит, -- ответил Даттам и истерически засмеялся. В дверном проеме показался Стависски. Он щурился и потирал занемевшие от веревок руки. -- Да, -- сказал Стависски по-английски, -- а нас уверяли, что в империи никогда ничего не происходит. -- А что, собственно, произошло? -- зло возразил Ванвейлен. -- Очередной переворот. Одна акула скушала другую. Смею вас уверить -- это не нанесло ущерба экологическому равновесию. Этот строй не способен развиваться, он способен только гнить. -- Быстро, быстро,-- торопил Даттам. На дворе уже была ночь. В распахнутых воротах управы стоял отряд стражников с обнаженными мечами. Молодой сотник выехал вперед и спешился. -- В чем дело? -- грозно спросил Даттам. Сотник переливисто свистнул. Стража вбросила мечи в ножны и расступилась, пропуская Даттама и его спутников. Даттам молча скакал по ночным улицам, разукрашенным праздничными фонарями. На площади правосудия перед главной управой он спешился. С полукруглой галереи третьего этажа, окруженный факелами и значками, наместник Рехетта читал народу указ государыни. "...Богачи наживались, а народ нищал, -- и все оттого, что у кормила правления были поставлены неспособные и продажные чиновники. Нынче древние законы восстановлены во всей нерушимости, зависть и злоба исчезают из империи, земля даст обильные урожаи, бескорыстие порождает согласие, и по всей земле нет ни "твоего" ни "моего"." -- А вы, Даттам, -- громко сказал Ванвейлен, -- нас уверяли, что в империи давно уже не трогают богачей. -- Это все словоблудие, -- резко ответил Даттам. -- Сведут счеты со взяточниками из партии Баршарга, -- и все. Ванвейлен внимательно поглядел на белые трясущиеся губы миллионера и не стал ему возражать. x x x Араван Арфарра сидел посреди разгромленного кабинета, задумчиво глядя на пустую полку с духами-хранителями. Была уже полночь. Молодой десятник, почтительно склонившись, оправдывался в том, что не арестовал чужеземцев: -- Секретарь господина наместника умолчал, что чужеземец явился в управу вместе с господином Даттамом. Я отправил людей проследить за чужеземцами. Арестовать их никогда не поздно, но арест их в тот миг поставил бы в неудобное положение господина Даттама и навлек бы на вас недовольство храма. Я решил, что то, что приятно наместнику -- будет неприятно вам. Арфарра усмехнулся. Фигуры меняются, правила -- нет. Новое лицо становится араваном, принцип вражды аравана и наместника нерушим, как принцип наименьшего действия. Знающий законы природы не пытается придать телам новый вес или превратить золото в серебро: знающий не переделывает законы, а пользуется ими. Всю ночь новый араван отдавал приказы, разбирал бумаги и беседовал с подчиненными. К народу он не вышел: только приказал раздавать еду, да выпустить арестованных за слова в пользу государыни Касии. Всю ночь окна кабинета стояли открытыми, чтобы выветрить траурные благовония, и, несмотря на жаровню с углями, на рассвете аравана охватил легкий озноб. Белый шелк был содран со стен и сожжен под окнами во дворе, -- Арфарре вовсе не хотелось, чтоб стража утаила запретную ткань от огня и сбыла ее потом на свадебные наряды в Нижнем городе. Арфарра, зябко кутаясь, подошел к полке с духами-хранителями и поглядел в глаза новому Парчовому Старцу: прежнего разбил давеча преступник Баршарг, допрашивая чужеземца. Преступление варвара, который разбивает старого идола, дабы оправдаться перед новым. Преступление бессмысленное, не против каменных поделок, -- против символов и имущества государства. По исполнении неотложного было время подумать: что за причины были у Баршарга для столь тщательного и быстрого ареста чужеземцев? Арфарра еще раз перечел официальную запись. Основания: бродяжничество, негосударственное колдовство, черные амулеты. Доказательства: показания соляного вора. Чушь! Предлог! Притом предлог для того, кто обычно в предлогах не нуждается. В верхнем кабинете, там, где стояло шакуниково зеркало, Арфарра нашел имена чужеземцев на обороте звездной карты и там же -- донесение управляющего Миуса. Араван Арфарра понимал, почему его предшественник приказал арестовать чужеземцев: хотел скомпрометировать Даттама, притащившего с собой эту гадость в империю. Вероятно, экзарх показал ему отчет Неревена, а Неревен, в свою очередь, наверняка написал о чужеземцах то, что думал о них сперва сам Арфарра: ну, и звезды Баршаргу, как всегда, поддакнули. А Арфарра трижды менял свое мнение. Услышав впервые о корабле со звериной мордой, он вспомнил о кораблях, приплывших из Южных морей десять веков назад. Это были даже не завоеватели -- а грабители. Морские разбойники, изгнанные большею частью с родины за преступления; народы моря не имели ничего против самой империи -- они восхищались ею, но они разорили ее, превратив приморские области в пустыню. Они даже не собирались в большие войска, которые можно одолеть; они были неистребимы, как воры или партизаны. Единственное, на что хватало их сообразительности, так это производить налеты, тщательно планируя их, как коммерческое предприятие. Поэтому-то Арфарра приказал арестовать корабль со звериной мордой без колебаний, как сажают в карантин разносчика чумы, хотя понимал, что в королевстве этим арестом не преминут воспользоваться все его противники. Потом, ближе сошедшись с Ванвейленом, Арфарра, решил, подобно Даттаму, что люди эти -- не военные дикари, а жители городка вроде Кадума. Наивное и слепое восхищение народовластием, простодушная уверенность в том, что там, где не господствует толпа, человек не может быть свободным, полное отсутствие исторических знаний и забавное, характерное для молодого городка противопоставление народовластия и империи. Как будто они не могут прекрасно сосуществовать, как будто Кадум или Ламасса не служили, сохранив все почти демократические вольности, Золотому Государю, как будто империя не оставляла таким городам все их обычаи: обычай магистров устраивать народу празднества, и снабжать зерном народ во время голода, и строить за свой счет корабли; и городские народные собрания оставались, на тот случай, если богачи захотят от обычая уклониться. Но когда Ванвейлен сказал: "У меня в стране, во всяком случае, интересы богатых и бедных совпадают", -- Арфарре стало страшно. Да! Их родина не была обычным племенным полисом: один рыжий, другой белокурый, третий сморщенный, серенький. Их родина не была государством: они слишком почитали частную собственность. Но все на свете повторяется, и их страна тоже -- уже была. Тринадцать веков назад города прибрежных Розовых Гор были обычными муниципиями, где народ радовался демократии, получал бесплатный хлеб от добровольно жертвующих имущество богачей, и отнюдь не спешил расширять круг граждан, участвующих в дележке. В одном из прибрежных городков, Ланухе, богачи оказались слишком сильны, чтобы согласиться на бесплатные раздачи, -- и слишком слабы, чтобы отказать народу. Они объяснили народу, что бесплатный хлеб можно получить не от своих собственников, а от чужих. Так, из желания бедняков получить хлеб, и нежелания богачей его отдавать, родились победоносные армии города. Город вдруг нашел выход из порочного круга, мешавшего обычной муниципии увеличивать число граждан. Гражданство теперь давалось не избирателям, а солдатам -- и не демагогами, а военачальниками. А те были заинтересованы в увеличении числа солдат. В войне Город нашел безотказный социальный механизм, который позволял увеличивать и увеличивать делимый гражданами общественный пирог. Город подчинил половину ойкумены и наконец сам подчинился неизбежным общественным законам. Военные методы управления провинциями кончились военными методами управления самим Городом. Военачальники Города провозгласили себя императорами по образцу Северной Веи: и двести лет боролись друг с другом империи Города и Северной Веи, различные по происхождению и неотличимые друг от друга, пока, обессилев, не пали жертвой народов моря. Но начало господства Города было чудовищным. Труды его историков были полны жалобами на безумства народного правления и жадность богачей. Целые провинции отдавались на откуп частным лицам. Миллионы рабов умирали в частных поместьях, -- потому что нет иного способа сделать частное хозяйство прибыльным. Богачи скупали земли, но ускользали от налогов, -- бедняки продавали земли, но продолжали значиться податнообязанными... А первые императоры, не спеша поначалу объявить землю государственной собственностью, сделали обвинения в государственной измене стандартным средством пополнения казны. Богачи и бедняки враждуют друг с другом. Чужеземцы говорят, что у них этого нет. Но что может объединить богачей и бедняков, кроме жажды совместных завоеваний? Молодой сотник прервал размышления Арфарры. Кланяясь, он доложил: трое чужеземцев покинули ночью усадьбу господина Даттама и отправились в посад Небесных Кузнецов. -- И что вам помешало их схватить? -- Так кто ж мог подумать, что они не побоятся ночью ехать? -- развел руками сотник и искательно глянул в глаза. -- А теперь что делать? Они уже, наверное, в Посаде. А стоит ли ради них огорчать наместника Рехетту, и нарушать законы посада, посылая туда стражу... Арфарра, проведший бессонную ночь, глядел на лоснящуюся физиономию сотника. "Проспал! -- думал он. Проспал -- или взятку получил. Решил, что карьеру делает не тот, кто трудится, а тот, кто первым прокричит "Слава государыне Касии"... Арфарра махнул рукой. -- Идите. И запомните: никаких своих законов в Посаде нет, законы едины для всего государства. И велите подавать паланкин, -- в час Овцы я встречаю на пристани инспектора из столицы. x x x Вечером следующего дня новый араван разговаривал с командиром поселения в Козьем-Гребне. Командир слушал его с неподдельным почтением. Этот человек водил войска короля Варай Алома, и как водил! Правда, в Варнарайне Арфарра стал -- командиром без войска. А войско Варнарайна осталось без командира. Руки алома дрожали, пока он медленно читал указ наместника Рехетты: преступнику Баршаргу -- висеть на площади правосудия, пока не истлеет. Многие в армии извинят смерть Баршарга, -- но надругательства над трупом не извинит никто. -- Араван Баршарг был моим другом и вашим командиром, -- говорил Арфарра. -- Двенадцать лет назад мы боролись с ним плечом к плечу против повстанцев, -- а теперь вождь повстанцев, ставший наместинком, добился его гибели. Алом жадно глядел на Арфарру. В наступившей темноте лица нового аравана не было видно: но что лицо, что слова, если Арфарра был подпоясан мечом Баршарга и одет в его старый кафтан! Есть знаки, известные людям чести: взявший меч и платье убитого отомстит за него и продолжит его дело. -- Мы отправимся в Анхель и убьем Рехетту, -- сказал алом и, поколебавшись, прибавил, -- если храм Шакуника и новые власти не будут этому препятствовать. Арфарра покачал головой. -- Как вы думаете, почему мой покойный друг оставил вас здесь? Вдали от столицы, вдали от границы, вдали от больших складов -- и рядом с посадом Небесных Кузнецов? Командир глянул на далекие пряничные домики за озером и кивнул. Араван Арфарра вынул из рукава бумагу. -- Пусть последнее желание аравана Баршарга станет первым распоряжением аравана Арфарры. Командир прочитал бумагу и приказал снимать лагерь. x x x Ванвейлен сквозь прибор ночного видения смотрел, как снимают с частокола боевые веера и значки. -- Они уходят, -- сказал Ванвейлен в ладанку на шее. Одевайтесь и спускайтесь во двор. Я там буду через полчаса. Бредшо сидел в лодке притихший и мрачный. Ванвейлен внезапно схватил его за плечи и повернул к уходящему берегу. -- Видишь домики, -- сказал он. -- Вот они могут что-то сделать с этой страной. Люди, которые не расточают нажитое, а берегут и вновь вкладывают в дело. Люди, для которых честность -- лучший капитал, а труд -- долг и призвание. Только они, а не любители грязной власти и грязных денег, торговцы амулетами и законами. Бредшо молчал, покручивая на груди серебряный крестик. Через два часа лодка причалила к опустевшему Козьему-Гребню. Верещали цикады, шуршали камыши, тихо и печально попискивал аварийный передатчик. Люди продрались в середину ежевичника и начали копать. Так было дольше, но надежней: никто не полезет в эти колючки. Кейд стал сколачивать деревянный щит, чтоб закрыть яму. Через два часа люди подняли крышку грузового люка и были на корабле. Ванвейлен молча и с облегчением сгрузил с плеч переметную суму. Содержимое ее в основном состояло из драгоценных камней, -- не меньше восьмой части разысканного на островах золота превратилось в крупные и большею частью плохо ограненные камни из страны варваров. Исключение составляли две вазы времен пятой династии, даже не золотые, а серебряные, тончайшей работы с изображением брачующихся птиц. Вазы глупые варвары тоже продали на вес, -- работу мастеров они совершенно не ценили, и даже не продали, а подарили советнику Ванвейлену в обмен на какой-то указ. Через пять минут Ванвейлен сидел за центральным пультом, исчисляя ущерб. Серая гофрированная кишка оксигенератора была разрублена -- неприятность на два часа работы. Центральный дисплей вспучился неровным розовым шрамом. Реактивная пуля ушла внутрь корабля и нагадила там еще часа на три. Вся остальная аппаратура работала безупречно, и кошмарное ее поведение пять месяцев назад как было, так и осталось непонятным. Ну да, привиделся CPU корабля кошмар, люди видят кошмары, а компьютеру, что ли, нельзя? Что тут такого, господа? Видеокамеры, между прочим, записали все происходившее в корабле. Ванвейлен сидел в командирском кресле, пытаясь понять, какими глазами глядел на этот корабль покойный экзарх Варнарайна. Стависски тихо ругался рядом. Вейцы, похозяйничав на пульте, запустили-таки систему предполетной подготовки, -- единственный блок команд, не требовавший санкции командира корабля. Стартовые аккумуляторы стали добросовестно подавать энергию в конвертер и теперь, естественно, были совершенно пусты. Для зарядки нужна была либо стационарная подпитка -- грошовое удобство на любом космодроме -- либо два дня. -- Нагадили -- и даже не заметили, -- жаловался Стависски. -- Ничего. Мы тоже, может быть, нагадили и не заметили, -- сказал Бредшо. -- Хватит! -- рявкнул Ванвейлен. Бредшо вызвал остальной экипаж: связь работала отлично. Те выслушали новости: -- Кроме покойника Баршарга и покойника экзарха, никто про корабль, по-видимому, не знал. Корабль не поврежден. Груза нет вообще, -- араван Баршарг вычистил все до последнего. Приборы мы починим к утру. Аккумуляторам нужно два дня. -- Что же мы, через два дня уберемся отсюда? -- с надеждой спросил Бредшо. -- Нет, -- ответил Ванвейлен, -- мы уберемся отсюда не раньше, чем я разыщу ваши контейнеры, Сайлас. -- Что?! Вы с ума сошли?! Как мы погрузим их на корабль? Это невозможно! -- А я не собираюсь грузить их на корабль. Я их утоплю в любом глубоком озере. За взятку мне все устроят. А если я этого не сделаю, то рано или поздно на них напорются. И пока я жив, этого не будет. x x x Через час после заката, когда народ вернулся с полей, араван Арфарра в сопровождении двух десятков всадников прибыл в посад Небесных Кузнецов и соскочил на землю перед круглой сельской управой, где собрался народ на вечернюю проповедь. Посад Кузнецов! Бывшие бунтовщики, нынешние стяжатели! Язва на теле государства, проклятое место, где не действуют государственные законы, где вместо чиновников -- выборные старосты! Сын Мереника покосился на вошедших и рассудил, что не подобает прерывать заведенный чин ни ради старого знакомого, ни, тем более, ради большого чиновника. Тем более что проповедь его, надо сказать, была очень хороша и трактовала о том, что нынешний режим -- и есть обещанное пророком время Великого Света, и нигде лучше народу житься не может. -- Нынче государь и народ едины, -- объяснил сын Мереника, -- ибо чем зажиточней народ, тем зажиточней государство. Когда народ приумножает, а государь охраняет умноженное, -- это и есть время Великого Света. Собравшиеся зажигали розовые палочки и молились за свое счастливое настоящее. Когда проповедь кончилась, новый араван взошел на помост и сказал: -- Я рад, что в посаде теперь уважают государя и честный труд, -- но не все вами нажито честным трудом. Самые стены ваших домов говорят об ущербе, нанесенном государю. Вы сложили их из обломков разоренного вами города. По закону за порчу казенного имущества полагается исправительное поселение. Но справедливость -- выше закона. Сердце государыни Касии не может не смягчиться при мысли о страданиях двух с лишним тысяч подданных. Государыня Касия не хочет карать людей -- она лишь требует, чтобы взятое у государства было ему возвращено. Через два месяца город Шемавер должен быть восстановлен. Люди молчали ошеломленно. Кто-то выронил курительную палочку. Запахло паленой циновкой. Подскочивший охранник затопал по полу ногами. -- Стало быть, правду говорят, -- сказал, выступив вперед, староста: -- крупное ворье не тронете, а у праведного стяжателя все отберете? -- Мы пожалуемся наместнику Рехетте! -- крикнул кто-то. Наместнику Рехетте. Не государыне Касии. Но и -- не пророку Рехетте. Араван Арфарра молча пошел с амвона. У порога командир-алом что-то зашептал ему на ухо. Араван обернулся к старосте. -- Трое чужеземцев укрывались в Посаде. Где они? -- На постое у кузнеца Нуша, -- ответил староста. -- Врешь. Там их нет. Постарайтесь найти их к утру, иначе вас ждет кара за укрывательство чужеземных лазутчиков. x x x Мереников посад утонул в утреннем тумане, и они увидели друг друга одновременно: охрана в лодочной цепи и люди в плоскодонке. Бредшо заколебался, но было уже поздно. Большая лодка из заграждения снялась с места и в несколько гребков сошлась борт о борт с рассохшейся посудиной. -- Стой! Куда едешь? Ванвейлен вглядывался в туманную муть, пахнувшую дымом сторожевых костров и какой-то обобщенной тревогой. -- Да вот, -- сказал он неопределенно, -- к кузнецу Нушу. Кузнец в Посаде хороший. Замок обещал сковать. -- Что там происходит? -- спросил Бредшо. В лодке засмеялись. -- Слышали пророчество? Восстановит Стены Града, Воссоздаст Великий Свет. Вот араван Арфарра и восстанавливает стены Града. -- Какого града? -- тупо спросил Ванвейлен. -- Града Шемавера, который бунтовщики разорили. Вот он и приказал: мол, разберите дома по камушкам и положите камушки, откуда сперли. Справедливый человек араван: и закон соблюл, и не арестовал никого, и заодно от наместника Рехетты пустое место оставил. -- А вы что охраняете? -- А мы смотрим, чтоб таракан из Посада не выскочил. Кто поймает посадского -- три ишевика. Ванвейлен стал потихоньку разворачивать лодку. -- Ты куда? -- удивился стражник. -- Да я думаю, мил человек, здешнему кузнецу не до моих замков... Багор вцепился в борт мертвой хваткой. -- Тебе же сказано, -- повторил стражник, -- за поимку посадского -- три ишевика за человека. -- Так я же не посадский, -- сказал Ванвейлен, -- я же снаружи приехал. -- А мне кажется, ты изнутри ехал, -- сказал стражник, -- и ночь у кузнеца провел. Сосед его добавил: -- За замком он! Ни свет, ни заря -- за замком! Замок-то свой, небось, в ножнах на пояс подвесишь: экий народ охочий до оружия стал... Рука Ванвейлена скользнула за пазуху. Бредшо напрягся. Ванвейлен неторопливо вытащил потертую мошну, распустил веревочки и со вздохом пересчитал девять розовых бумажек. Глаза стражника потеплели. -- Вот теперь вижу, -- сказал он, -- действительно вы снаружи ехали. x x x Молодой белобрысый парень из посада Белых Кузнецов, нивесть как просочившийся сквозь араванову охрану, стоял в кабинете наместника Рехетты, смущенно разглядывая то золотую вышивку на гобеленах, то свои собственные грязные башмаки, изгадившие белый пуховый ковер. Его немного успокоило то, что таких, как он, в кабинете было несколько человек: сидел оборванный монах-шой, не сводя глаз с Рехетты, сидела востроносая сухонькая ткачиха, сидел огромный и заскорузлый шорник, судя по рисунку куртки. Парень понял, что в Анхеле уже знали о происшедшем в Посаде, и без объяснений заплакал: -- За что государь разорил нас? Это же в убыток государю! Люди вокруг Рехетты были вдвое его меньше, они обсели его, как цыплята наседку. Наместник дышал в кресле тяжело и хрипло, глядел грустными куричьими глазами. -- Государю убыток, -- ответил он, -- зато храму Шакуника -- выгода. Храм устраняет ваши мастерские, а с ними -- конкурентов. Посчитай, кто был в совете пяти, кроме меня и покойника Баршарга. Трое монахов-шакуников. Ты думаешь, они убили Баршарга, чтобы воссоединиться с государыней Касией? Они убили Баршарга, чтобы самим править провинцией, безо всяких Баршаргов и Касий... -- Значит, -- упершись глазами в вышивку на гобелене, спросил парень, -- Арфарра выполняет не волю государя, а волю храма? И мы можем пожаловаться в столицу? -- Утром в Варнарайн прибыл инспектор из столицы, -- отвечал Рехетта, -- я пожаловался ему на насилие в отношении посада. Он ответил мне: "Вы клялись государыне Касии умереть ради спокойствия в стране. Почему бы вам не выполнить обещанного, господин пророк..." Рехетта помолчал и добавил: -- А какой мне еще ответ мог дать инспектор, если он монах шакуникова храма в столице? Парень ахнул. -- Мы покончим с храмом, -- сказал шорник, -- когда саранча ест рис, крестьянин ест саранчу. -- Нам обещали, -- сказал монашек-шой, давний смутьян, не бросивший этого занятия, -- восстановить законы Иршахчана, а вместо этого отдали Варнарайн на откуп богу-ростовщику. Белобрысому парню из посада упоминание о законах Иршахчана не очень-то понравилось, потому что у его отца была кожевенная мастерская, но про бога-ростовщика он был согласен. -- Ум государя в плену у колдунов, -- сказал посадский парень. -- Мы должны уничтожить колдунов и развеять чары. К тому же всем известно, что вы, господин Рехетта, умеете колдовать не хуже шакуников и даже делали войска из бобов и рисовой бумаги. Наместник молчал. Ему казалось подозрительным: как это парень так легко просочился сквозь араванову охрану? -- Я должен посоветоваться с моим небесным отцом, -сказал бывший пророк, -- Я дам ответ утром. Глава ПЯТАЯ, повествующая о том, как араван Арфарра в последний раз в этой истории сыграл в "сто полей"; и о боге воскресающем и умирающем, по имени Государство. Ванвейлен на рассвете вернулся в усадьбу Даттама, узнал, что Даттам в городе, бросился в город. Новый приказчик Даттама, Нуш, выслушал его рассказ о посаде Небесных Кузнецов -- это было одно из первых известий. Нуш был человеком неопытным и не очень умным, вчера лишь занявшим место пропавшего Миуса. А Даттам уехал с утра, куда -- неизвестно. Нуш подумал: "Что ж, Арфарра, наконец, убрал конкурентов храма. Я поставлю хозяина в неловкое положение, сведя его с этим, прыгающим." -- Ну, -- сказал Нуш Ванвейлену, -- как только Даттам вернется, ему сразу все доложат, а так, -- пойдемте, поищем его по городу. Взяли еще одного приказчика, Хоя, и пошли. Базар на пристани был опять пуст, несмотря на рабочий день. Занавеси государственных лавок и мастерских были широко распахнуты, люди трудились старательно, как на сцене, и на задниках сцены, в соответствии с требованиями самого истинного реализма, древние государи улыбались звериными физиономиями. На площади перед управой двое стражников лениво отгоняли мух от тела аравана Баршарга: тот качался в сером мешке над Серединным Океаном. Это был единственный публичный покойник в городе, если не считать каменных статуй небесных чиновников, улыбавшихся во все четыре стороны. Ванвейлен подошел к покойнику и так долго на него глядел, что даже стражнику не понравилось: -- Чего смотришь! Не воскреснет, небось! Ванвейлен отошел. Он уже понял, что приказчики Даттама не ищут, а ходят из харчевни в харчевню, да слушают, кто чего говорит, да читают декреты Касии. "Да! -- подумал Ванвейлен, -- это не Ламасса, на этот город гнев Небес за непокорство не обрушится!" Ванвейлен спросил их мнение о новом режиме. Младшенький Хой рассеянно махнул рукой на полупустые улицы, где народ бродил с радостными и полыми лицами. -- Хорошо, -- сказал он. -- Чиновников -- нет. Арестов -- нет. Погромов -- тоже нет. -- Каких погромов? -- А после смены власти погромов. Справедливость -- дело всенародное. Жнец колосья жнет, воробьи зернышки подбирают. Ведь если кто-то обогатился, то за счет народа, так? А если за счет народа, то ведь это только справедливо, чтоб народ отнятое обратно разделил, так? -- И то, -- добавил спутник, -- если не давать народу участвовать в грабежах, то он, несмышленый, чего доброго, не торжеству справедливости радовался, а арестованным бы сочувствовал. -- А сейчас почему тихо? -- спросил Ванвейлен. Приказчик Хой тяжело вздохнул и поглядел в безмятежное озеро перед центральной площадью, над которым, как на ветке мирового дерева, качался покойник. -- Может, Иров день, -- неопределенно протянул он. -- Чего-чего? -- не понял Ванвейлен. -- Иров день, -- уже увереннее проговорил приказчик. Он стал объяснять: в каждой провинции при столице есть желтый монастырь, и время от времени в нем объявляется великий Ир. Объявляется нечасто -- раз в два-три года, по всей империи, а в одной и той же провинции и вовсе редко: обычно раз в тридцать, а то и пятьдесят лет. В Варнарайне последний раз Ир побывал тринадцать лет тому назад: как раз перед бунтом Небесных Кузнецов. -- И каков Ир из себя? -- спросил Ванвейлен. -- Ну, самого-то Ира никто, кроме желтых монахов, не видит. Они люди праведные, не то что наша братия, шакуники. Если Ира небескорыстный человек увидит -- с ума сойдет. Как Ир родится, -- в городе праздник. Все управы нараспашку, чиновники народу кланяются, люди нагишом бегают, всех бесплатно кормят. Через неделю у Ира родится сын -- один из желтых монахов. Он уже идет по всей провинции, людей лечит, будущее предсказывает. Это большое счастье -- если Сын Ира прошел. Там и урожай выше, и люди здоровее. Да вы сами увидите. Иров день уже месяц назад как был. Сын Ира уходит на восток, возвращается с запада; через четыре-пять дней придет и к нам на фабрику. -- Стало быть, -- спросил Ванвейлен, -- месяц назад в Анхеле был Иров день, народ побегал голышом, посмеляся над властями, -- и на десять лет успокоился? И что же, многие верят в сына Ира? -- А чего же не верить? -- обиделся приказчик Хой. -- Вон у тебя на шее божок-то болтается... Небось, тоже умеет лечить. А твоему божку против сына Ира -- как уездному писцу против столичного хранителя покоев... Приказчик Нуш не выдержал и захохотал. -- Ты его не слушай, господин, -- сказал Нуш. -- Это все глупости про Ира рассказывают. А что погромов нет, так это потому, что нищих мало. Раньше, если ты без общины или без цеха -- значит, ты голь перекатная. А теперь ты маленький, да человек. Зачем человеку справедливость наводить, если у него кусок хлеба есть? Он бы и непрочь, да понимает: сегодня он справедливость чиновнику наведет, а завтра кто-нибудь -- ему. Возле колодца в нижнем городе толпились недовольные женщины: нынешней ночью из скважины ушла вода. -- Разве это бабье дело -- править? -- говорила бойкая толстая старуха. -- Вот извели государя Харсому -- теперь и с полей вода уйдет. -- А ведь кто извел-то, -- сказала сухонькая, востроносая женщина рядом с Бредшо. -- Храм Шакуника и извел. Как настоятель к телу подошел, так мертвец весь задергался. Сама видела. Четверо путников снова зашли в харчевню. Здесь, в Нижнем Городе, харчевни были без открытых террас, зато кормили -- не тем, чем предписано, а так, как заплатишь. Ванвейлен ел тыкву на меду и прислушивался к разговору за соседним столом. Человек в форменном кафтане гончара жаловался громким шепотом: -- Шесть тысяч бронзовых горшков для государева сада и к каждому два серебряных лопуха. Так он в документах нарисовал баржу как полную да и потопил ее по уговору. А лопухи теперь в частных садах. Мало того, что святотатство, -- нам ни гроша не дал. -- Да, сказал его собеседник, -- надо бы помочь государыне Касии покарать святотатцев. Третий собеседник возразил: -- А карать-то нынче далеко идти. Экзарховы чиновники не просто так грабили. Они души свои отдали на сохранение в храм Шакуника. Держат их там в хрустальных кувшинах. Разобьешь кувшин -- и нет человека. -- Какая у чиновника душа? -- сказал с досадой гончар. -- У него вместо души -- серебряный лопух, да и тот краденый. -- Ну, стало быть, лопух и отдали на сохранение. Приказчики посерьезнели и действительно стали искать Даттама. На поиски ушло три часа. x x x Господин Даттам взбежал по ступеням управы наместника. -- Наместник занят, -- сказал ему стражник в желтой куртке. Даттам молча шваркнул желтой курткой об стенку. Наместник Рехетта стоял на мраморных мостках у Малого Океана и кормил пестрых рыб. Даттам взбежал на мостки. -- Опять за старое, да? -- заорал Даттам. -- Мало вам миллиона мертвецов? Они вам спать дают, вам несправедливость спать не дает! Пестрые рыбки разлетались от мостков, меняя цвет испуганно и стремительно, как человек меняет убеждения. Рехетта глядел на племянника непонимающими глазами. -- Да уж вы мне-то не лгите, -- закричал храмовый торговец. -- Это ваши люди мутят народ против храма. Это доказать будет проще простого. Мой приказчик -- и тот двоих знает, в аравановой управе полные списки лежат. Рехетта покачал головой. -- Вы ошибаетесь. Я виделся сегодня утром с теми, кто возмущен самоуправством храма. Но я велел им ждать. Даттам рассмеялся. -- Вы -- лжец. Или -- банкрот. Оплывшие глазки Рехетты стали еще удивленнее и грустнее. -- Банкрот, -- повторил Даттам и махнул рукой в глубину сада. -- Это все -- дареное, даже не краденое. За эти двенадцать лет вы так и не нажили своим трудом ни гроша. Весь ваш капитал был -- народное мнение. Ненадежный капитал. И если вы не лжете -- то сегодня вы прогорели. А если вы лжете -- то вы опять бунтовщик, и на этот раз с вами, надеюсь, не будут церемониться. И Даттам побежал прочь из сада. На пути ему попалась, вся заплаканная, жена наместника, дочка желтой куртки. -- Господин Даттам, -- закричала она, ломая руки. -- Ведь он это все, чтоб меня извести! Я знаю, в своих доносах государыне он первым условием поставил: развод, развод... x x x Настоятель храма Шакуника глядел с широкой террасы через подзорную трубу. Быстро смеркалось, вечерние цветы пахли все сильней. Далеко-далеко красный кирпичный амбар притих, не сопел и не вздрагивал. Паром и лодки ушли на другой берег. На мосту через реку, вытекавшую из озера, переминался народ с вилами и хворостом. Ворота за мостом были заперты. Народ терпеливо ждал, уважая традиции. День -- время живых, ночь -- в