н в положении пациента, но, подойдя ближе, с удивлением и радостью увидел, что глаза раненого открыты. -- Сейчас же вызовите переводчика, -- шепнул он дежурному врачу, -- и следователя. По полученному им приказу он был обязан немедленно сообщить, как только раненый придет в сознание. Следственные власти с нетерпением ждали этого момента. Надо было спешить. Может быть, это последняя вспышка жизни! Но как ни тихо было дано это распоряжение, раненый расслышал и понял его. -- Не надо... -- чуть слышно сказал он, -- переводчика. Я... говорю... по-русски. Дежурный врач быстро вышел. Казимбеков наклонился над кроватью. -- Не разговаривайте! -- сказал он. -- Что... со мной... случилось? -- Вы ранены. Прошу вас не говорить сейчас. Поберегите силы. Китаец послушно закрыл глаза. Казимбеков взял его руку. Пульс был слабым, но ровным. Врач позвонил, чтобы вызвать к раненому дежурную сестру. Внезапно китаец вздрогнул и сделал движение подняться. Казимбеков поспешно, но все же очень осторожно удержал его за плечи. -- Спокойно! -- сказал он. -- Не надо шевелиться. Раненый сделал движение рукой, предлагая нагнуться. Доктор услышал прерывистый шепот: -- Я вспомнил... Скорее следователя... Я должен успеть... x x x Опрос продолжался долго. Раненый с трудом давал показания. Часто приходилось делать длительные перерывы, чтобы дать возможность пострадавшему собраться с силами. Казимбеков ворчал и требовал перенести опрос на завтра, но китаец не соглашался на это. -- Я должен успеть, -- говорил он. -- Это очень важно. Может случиться, что я умру. -- Теперь вы уже не умрете, -- уверял его врач. -- Все равно, время не терпит. -- Постарайтесь подробнее описать внешность вашего спутника, -- сказал следователь. Раненный, как мог подробнее, рассказал об амерканце. -- Вы успели разглядеть человека на площадке? -- Я его плохо видел... Мне показалось... что он китаец... -- Номер вагона и купе? -- Вагон восемь. Купе пять. -- Что, по-вашему, могло быть причиной нападения? -- Думаю, что... им нужны были мои документы... Это и есть самое страшное... Ему нужно было пробраться в лагерь... под моим именем. -- В какой лагерь? -- одновременно спросили следователь и Казимбеков. -- В лагерь у космического корабля... Я еще не говорил вам... Я ехал туда... Я корреспондент агентства Синьхуа. Мое имя Ю Син-чжоу. ОНИ ОТРАВЛЕНЫ! Полковника Артемьева разбудили шаги человека, подошедшего к палатке. Он всегда спал очень чутко, а в последнее время, снедаемый тревогой, вообще забыл, что значит спокойный сон. Никто в обоих лагерях не подозревал, кто он такой. Все считали Артемьева корреспондентом. Один только Козловский знал, что он сотрудник разведки. Работа с каллистянами, изучение их научных материалов внешне шли гладко. Ничто не указывало, что гостям Земли может угрожать какая-нибудь опасность. Но советская разведка знала, что такая опасность существует. Техника Каллисто все еще оставалась загадочной. Изучением двигателей звездолета занимались Смирнов и Манаенко, -- оба советские ученые. Определенные круги за границей опасались, что результаты их открытий останутся в руках СССР и не будут опубликованы, как другие материалы, добытые на звездолете. С их точки зрения советские люди должны были скрыть "атомные тайны", использовать их на усиление военной мощи своей страны. Такая перспектива, разумеется, тревожила их. Они не могли себе представить возможности добровольного отказа от технической тайны, да еще столь важной. Они судили по себе и сделали соответствующие выводы. Пусть лучше техника Каллисто останется никому неизвестной, чем отдать ее СССР. Лучше уничтожить "котел", уничтожить книги каллистян, убить их самих... Это было чудовищно, но логично. Несмотря на все усилия, напасть на след врага не удавалось. Все обитатели лагеря Академии наук и лагеря иностранцев были проверены самым тщательным образом. Напрасно! Могло создаться впечатление, что никакого тайного врага нет, что сведения, добытые советской разведкой, ложны, но полковник Артемьев даже не допускал такой мысли. Враг был! Его надо найти! Разоблачение Дюпона и О'Келли подкрепляли его уверенность в этом. Противник не мог быть так наивен. Враг был, по-видимому, очень осторожен и очень опытен. "Тем лучше! -- думал Артемьев. -- Когда мы обнаружим его, то можно быть уверенным, что теперь-то это именно тот, кого мы ищем". Николай Николаевич Козловский не придал никакого значения факту, сообщенному ему профессором Смирновым. Но не так поступил опытный разведчик. Узнав, что китайский журналист Ю Син-чжоу в прошлом инженер, Артемьев не оставил это неожиданное открытие без внимания. Подлинность Ю Син-чжоу до сих пор не вызывала у него сомнений. Сведения, полученные от агентства "Синьхуа", устраняли малейшие подозрения. Но вот появилось новое, неизвестное раньше обстоятельство, и Артемьев не прошел мимо него. "Почему он раньше не сказал, что он инженер? -- думал полковник. -- Случайно это или намеренно!" Артемьеву казалось странным, что человек, имеющий диплом инженера, сменил свою профессию на журналистику. Но, с другой стороны, агентство "Синьхуа" могло именно потому послать Ю Син-чжоу в лагерь, что он инженер, человек технически грамотный. Такой корреспондент в данном случае был безусловно полезнее профессионального журналиста. Но почему он молчал до сих пор?.. Артемьев еше не подозревал Ю Син-чжоу, но смутное недоверие возникло, и он решил проверить все до конца. В тот же день, когда ему стал известен разговор Козловского с профессором Смирновым, он послал радиограмму с требованием прислать подробную биографию журналиста и вслед за этим его фотографию. С нетерпением ожидая ответа, он инстинктом разведчика чувствовал, что напал на след, но к чему мог привести его этот след, было неясно. Лояльность Ю Син-чжоу казалась несомненной. По свойству своего характера Артемьев всегда целиком отдавался тому делу, которым занимался в данный момент. Даже во сне он не забывал о вставшей перед ним задаче. Погруженный в некрепкий сон, он продолжал ждать ответа на свою радиограмму и, когда услышал шаги, сразу проснулся, сел на постели и включил свет. Было четыре часа утра; лагерь был погружен в сон, и только серьезное дело могло привести кого-то к его палатке. Он не ошибся. Вошел один из его помощников, дежуривший в эту ночь на радиостанции подполковника Черепанова. -- Срочная радиограмма, товарищ полковник! Радиограмма была длинная. В ней сообщалась вся биография Ю Син-чжоу. Глаза Артемьева быстро пробегали по строчкам. Имя... Год рождения... Партийность... С какого года... Семейное положение... Образование... Рука Артемьева замерла на бланке. Образование: окончил литературный институт в Москве. Значит... Значит, Ю Син-чжоу не был инженером. Но профессор Смирнов, заподозривший в нем инженера, не мог ошибиться. Да и сам Ю Син-чжоу подтвердил, что он инженер. Артемьев на секунду закрыл глаза. Замысел врага, который он не мог разгадать, предстал вдруг перед ним с ослепительной ясностью. Так вот где таилась опасность, которую он предвидел, приближение которой чувствовал!.. Все было так понятно и просто, что Артемьев с удивлением заметил, что мучившее его волнение совершенно прошло. Радиограмма не опоздала! Она пришла вовремя! Он стал быстро одеваться. Враг обнаружен! Настоящий, подлинный враг, так долго сумевший оставаться неузнанным! Куда девался настоящий Ю Син-чжоу, китайский товарищ, ставший жертвой врага, выяснится потом. Как им удалось убрать его, заменить своим человеком? Это тоже выяснится в свое время. Самое главное сделано. Замысел врага провалился. Дюпон и О'Келли, подсунутые, чтобы усыпить бдительность советских разведчиков, никого не обманули. Истинный враг, ради успеха которого они пожертвовали двумя своими агентами, все-таки выявлен. Артемьев бегом направился к палатке Козловского. Она стояла в центре лагеря, рядом с палаткой Черепанова; и, когда полковник подбежал к ней, его остановил часовой. Кроме узкого круга лиц, никто не знал, кто такой Артемьев: он был в гражданском платье; и часовой поступил правильно, не пропустив его, но Артемьеву была дорога каждая минута. Он громко позвал Козловского; секретарь обкома вышел и провел его в палатку. Полковник молча протянул ему радиограмму. Козловский прочел и сразу понял. -- Немедленно... -- начал он, но в этот момент полог палатки распахнулся, и в нее буквально ворвался Широков. С одного взгляда на его лицо Козловский и Артемьев поняли, что случилось какое-то несчастье. -- Хорошо, что вы не спите! -- тяжело дыша сказал он. -- Кьяльистьо вьестьи мьаньиньо... -- Говорите по-русски, -- перебил Козловский. Очевидно, случилось что-то очень серьезное. -- Звездоплаватели умирают, -- сказал Широков. Он бросился на стул и сжал голову руками. -- Они умирают, -- повторил он. -- Идемте, Николай Николаевич! Надо что-то делать. Нельзя допускать такого конца. -- Где Куприянов? -- Там, с ними. Он послал меня за вами. Козловский повернулся к Артемьеву. -- Немедленно, -- сказал он, -- арестуйте человека, живущего в лагере под именем Ю Син-чжоу. И не спускайте с него глаз. Идемте, Петр Аркадьевич! Широков настолько был поглощен мыслями о каллистянах, что даже не обратил внимания на эту короткую сцену, которая в другое время безусловно очень удивила бы его. Приказание Козловского арестовать Ю Син-чжоу, отданное тому, кого они все считали корреспондентом, должно было изумить его. Но он был в таком состоянии, когда человек ничего не видит вокруг себя и не отдает себе отчета в совершающихся событиях, не имеющих отношения к тому, что поглотило все его сознание. По дороге он рассказал Козловскому о подробностях неожиданного происшествия. Звездоплаватели последнее время ночевали в лагере. Один Вьеньянь оставался на корабле. Широков поселился с ними, чтобы все время слышать их разговор и упражняться в языке. Сегодня ночью Синьг разбудил его. -- Он еле держался на ногах, -- говорил Широков. -- Разбудив меня, он упал на пол. Остальные лежали без сознания. Я бросился за Михаилом Михайловичем, и он, как был, неодетый, побежал в палатку. Штерн, Ляо Сен и Лебедев прибежали с ним, но он попросил их уйти. Лебедев принес ему одежду. -- Что могло случиться, по-вашему? -- Отравление. Михаил Михайлович тоже думает, что они отравились растительным ядом. Нашей пищи они не ели. Только свою... -- Положение опасно? -- Очень. Самое скверное, что Синьга не удается привести в чувство. Его помощь необходима. Михаил Михайлович вызвал Аверина и поручил ему срочно сделать анализ остатков ужина. Что мы можем предпринять, не зная яда! -- Какие меры вы приняли? -- В палатке имеется аптечка Синьга, но, пока он не пришел в себя, она бесполезна. Все же Михаил Михайлович ввел им один препарат, который я указал ему. Синьг говорил мне, что он употребляется при отравлениях. Но полной уверенности, что это то, что нужно, у нас нет. У палатки, где жили каллистяне, толпились все члены экспедиции и много военных. Новость быстро распространилась по лагерю и всех подняла на ноги. -- Вьеньянь знает? -- спросил Козловский. -- Нет. У меня не было времени сообщить ему. -- Пошлите Лежнева или Ляо Сена. Может быть, он сможет чем-нибудь помочь. Куприянов стоял наклонившись над постелью, на корой лежал Синьг. Он обернулся при входе Козловского. -- Извините, что разбудил вас, -- сказал профессор. (Странно и нелепо прозвучала эта фраза.) -- Необходимо позвонить в Золотухино и срочно доставить сюда подушки с кислородом. У нас может не хватить. Выражение лица Куприянова, его голос и движения были совершенно спокойны, и Козловский понял, что этот человек перестал быть начальником экспедиции. Он был сейчас только врачом у постели больного. -- Постарайтесь достать где-нибудь свежего молока, -- прибавил он. Молча кивнув головой, секретарь обкома быстро вышел. Он видел, как Куприянов и Широков снова наклонились над Синьгом. Хотя Козловский пробыл в палатке не больше минуты, он успел внимательно осмотреться. Звездоплаватели лежали неподвижно, с закрытыми глазами. Черный цвет их кожи не давал возможности определить "бледны" их лица или нет. Они казались такими же, как всегда. На полу валялись куски ваты, осколки ампул. Шприц, очевидно отброшенный в спешке, воткнулся иглой в спинку кресла. Сильный запах какого-то лекарства стоял в воздухе. Все указывало на отчаянную борьбу за жизнь, которая здесь происходила недавно. Чем кончится эта борьба? Удастся ли победить неожиданно явившуюся в лагерь смерть?.. Едва за ним опустился полог, Козловский оказался в плотном кольце взволнованных людей. -- Как там?.. Что?.. Есть надежда?.. -- слышались со всех сторон нетерпеливые вопросы. -- Я ничего не знаю, товарищи, -- отвечал Козловский. -- У постели пострадавших один из лучших врачей Советского Союза. Будем надеяться на его искусство. Пропустите меня, -- прибавил он, видя, что пробраться сквозь толпу будет трудно. -- Я очень тороплюсь выполнить просьбу товарища Куприянова. Эти слова сказали волшебное действие. Сразу перед ним образовался проход, и Козловский почти бегом направился к палатке начальника экспедиции, где был телефон. По дороге он сказал первому попавшемуся офицеру, чтобы немедленно послали в ближайший колхоз за молоком. -- Возьмите мою машину! -- крикнул он на ходу. Он позвонил прямо на квартиру первого секретаря Золотухинского райкома и получил от него обещание, что требуемый кислород будет доставлен со всей возможной быстротой. Положив трубку телефона, Козловский вышел из палатки. Оранжевым заревом разгоралась утренняя заря. Бледнело небо; одна за другой потухали звезды. Наступал день, полный тревог, день, который мог стать последним в жизни ученых Каллисто, совершивших великий научный подвиг. Неужели одиннадцать лет летели они через бездны вселенной, чтобы, достигнув цели, победив пространство и время, здесь, на Земле, в восьмидесяти трех триллионах километров от родины, прийти к такому печальному и нелепому концу?.. Все случилось так внезапно, что у Козловского путались мысли и он никак не мог заставить себя спокойно обдумать случившееся. Была ли какая-нибудь связь между этим внезапным отравлением и разоблачением Ю Син-чжоу? Действительно ли каллистяне отравились своими же продуктами (это казалось просто невероятным) или они были отравлены?.. На звездолете был огромный запас самых разнообразных продуктов, рассчитанный на двадцать с лишним лет полета. Большая часть их состояла из растительных веществ, заключенных в большие, герметически закрытые банки наподобие земных консервов. Все запасы хранились в шестнадцати кладовых, в которых искусственно поддерживалась низкая температура. Испортиться в пути они никак не могли, а предположить, что при снаряжении звездолета в космический полет на него попали уже испорченные продукты, было невозможно. Каллистяне рассказывали, что их полет готовился почти два года (по земному счету) и в этой подготовке принимала участие вся планета... Мысли Козловского внезапно прервались, -- он увидел Артемьева. Полковник должен был находиться возле арестованного им "журналиста", но вместо этого шел по лагерю, явно разыскивая кого-то. Заметив секретаря обкома, Артемьев подбежал к нему. -- Ю Син-чжоу нет в лагере, -- сказал он. -- Как нет? -- Нигде! Все палатки обысканы... -- Куда же он мог деваться? Вечером я его видел, -- перебил Козловский. -- Ночью охрана никого не пропустит. -- Я спрашивал у дежурного офицера, -- почему-то шепотом сказал Артемьев. -- Часовые видели, как кто-то пролетел на крыльях в сторону звездолета. -- Когда это было? -- Около трех часов ночи. Козловский судорожно вцепился рукой в плечо полковника. -- Вертолет! -- прохрипел он. -- Как можно скорее позовите профессора Смирнова. Неужели!.. Неужели радиограмма все-таки пришла слишком поздно?.. Звездоплаватели отравлены... Ю Син-чжоу на корабле... Там один Вьеньянь, он не сможет помешать ему... Неужели, несмотря на все усилия, злодейский замысел увенчается успехом? В эту страшную минуту Козловский считал одного себя виновным во всем. "Ю Син-чжоу -- проверенный китайский коммунист! Человек вне подозрений!" Урок О'Келли пропал даром! По дороге к месту стоянки вертолета Козловский рассказал Смирнову о радиограмме и своих подозрениях. -- Ю Син-чжоу воспользовался крыльями. Он знал, что ночью, без разрешения, вертолет не доставит его на корабль. -- Он хорошо знает внутреннее устройство корабля, -- заметил профессор. -- Надо во что бы то ни стало помешать ему! -- воскликнул Артемьев. -- Если мы не опоздали, -- так тихо, что его услышал один только полковник, прошептал Козловский. Они почти бежали. -- Кондратий Поликарпович только что был у Куприянова, -- сообщил Смирнов. -- Он нашел в пище звездоплавателей кристаллы соли синильной кислоты. Как ни торопился Козловский, но он невольно остановился, услышав эти слова. -- Но это же смерть! -- Петр Аркадьевич говорит, что доза безусловно смертельна для человека. Но он считает, что есть надежда на благополучный исход. -- Не понимаю. -- Доза смертельна для человека, -- повторил Смирнов. -- Раз каллистяне до сих пор не умерли, -- значит, их организм не так восприимчив к этому яду, как наш. Вы знаете, что Широков считается специалистом в токсикологии1. (1 токсикология -- наука о ядах и противоядиях.) -- Он надеется? -- Да. И Михаил Михайлович разделяет эту надежду. -- Это было бы счастьем! -- сказал Козловский. Когда они пришли на место, вертолета не оказалось. Он улетел, чтобы доставить на вершину космического корабля вице-президента китайской Академии наук, профессора Ляо Сена. Если бы Козловский не был так взволнован, он давно вспомнил бы об этом. Было уже настолько светло, что они хорошо видели над кораблем неподвижно висящий в воздухе вертолет. Очевидно, китайский ученый приказал летчику ожидать его возвращения. В лагере был только один летательный аппарат Каллисто. Им воспользовался диверсант. Козловскому и его спутникам было не на чем подняться на вершину шара. "СЕРДЦЕ" КОРАБЛЯ Вертолет неподвижно повис в двух метрах над кораблем. Борт-механик отворил дверцу и опустил лестницу. -- Подождите меня, -- сказал Ляо Сен. Он быстро спустился на площадку. У шахты подъемной машины темнел какой-то предмет. Профессор с удивлением узнал в нем крылья. Это было странно и непонятно. Каллистяне очень заботились о своих летательных аппаратах и никогда не бросили бы их валяться на "крыше" звездолета всю ночь. Но думать о причине этого необычного нарушения порядка было некогда. Ляо Сен торопился сообщить Вьеньяню о несчастье, постигшем его товарищей. Подъемная машина оказалась внизу. Еще одно непонятное обстоятельство Отверстие шахты всегда закрывалось на случай дождя. "Кто-нибудь опередил меня", -- подумал профессор. Это казалось самым простым и естественным объяснением. Кто-то из обитателей лагеря поторопился слетать за Вьеньянем и воспользовался для этого крыльями. Ляо Сен зажег карманный фонарик и при его свете отыскал знакомлю кнопку. Как всегда, бесшумно поднялась снизу подъемная машина. Опускаясь, он вспомнил, что не знает, как наполнить кабину газом для дезинфекции. Обычно при посещении звездолета людьми с ними всегда был кто-нибудь из каллистян. Проникнуть на корабль без этой обязательной процедуры Ляо Сен считал недопустимым. Профессор знал, что кабину можно наполнить газом и изнутри. Сигнализация, связывающая подъемную машину с внутренними помещениями, также была ему хорошо известна. Но поймет ли Вьеньянь, что от него хотят, когда услышит сигнал? "Поймет, -- подумал Ляо Сен. -- Я ведь не первый. Человек, пришедший до меня, тоже должен был обратиться к нему за помощью". Когда машина остановилась, он нажал кнопку сигнала. Прошла минута. Ответа не было. Ученый вторично нажал кнопку и долго не отпускал ее. Даже сквозь металлические стенки шахты он слышал громкое гудение (на звездолете не было звонков), но никто не откликнулся. Так прошло минут пять. Что делать? Вернуться в лагерь и посоветоваться с Куприяновым? А если это промедление будет стоить жизни ученым Каллисто? Каждая минута была на счету. Но открыть дверь и войти внутрь звездолета без дезинфекции -- это значило свести на нет все меры предосторожности, которые так пунктуально выполнялись всеми. Может быть, на корабле никого не было? Может быть, человек, прилетевший на крыльях, уже покинул звездолет вместе с Вьеньянем. В волнении и спешке они могли забыть летательный аппарат и воспользоваться другими. Это было вполне правдоподобно. Но почему же тогда они опустили вниз подъемную машину? Было естественнее оставить ее наверху. Ляо Сен сделал последнюю попытку "дозвониться". Никакого результата! Он ничего не знал о полученной радиограмме и не мог заподозрить присутствия на корабле Ю Син-чжоу. Тем более ему не могло прийти в голову, что журналист, в подлинности которого у профессора не было никаких сомнений находится здесь с враждебными намерениями. Ляо Сен был уверен, что Вьеньянь не покидал звездолета. Тот факт, что подъемная машина была внизу, неопровержимо доказывал это. Не слышать сигнала он никак не может. Гудение было очень громким, и его хорошо было слышно во всех помещениях корабля, кроме тех, которые находились внизу, у атомного "котла". Эта часть корабля была отделена от остальных помещений очень толстыми, двойными стенами. Но Вьеньяню незачем было находиться там. Вьеньянь слышит, но не отвечает. Что же это значит?.. Профессор чувствовал, как тревога все сильнее охватывает его. В безмолвии звездолета ему чудилось что-то страшное. Медлить дольше было нельзя! "Если можно дезинфицировать подъемную машину, -- решил он, -- то можно сделать это и со всем кораблем". Он снова зажег фонарь и решительно нажал кнопку. Дверь раздвинулась. Центральный пост, или "граненая комната", как ее называли, была, как всегда, ярко освещена. В ней никого не было. Ляо Сен спустился по лестнице и подошел к люку, ведущему в круглый коридор. Внимательный взгляд профессора вдруг заметил у самой стены небольшой блестящий предмет. Он наклонился и поднял его. Это была гильза, от которой шел свежий запах пороха... Ляо Сен неподвижно стоял у отверстия люка, держа на ладони маленький медный цилиндрик, неопровержимо доказывавший, что совсем недавно в центральном посту звездолета раздался выстрел... Кто стрелял? Зачем? В кого?.. У каллистян не было пистолетов, подобных земным. Они имели оружие совсем другого рода. Стрелял человек Земли, и стрелял именно в Вьеньяня. Больше на корабле никого не было. Меньше минуты понадобилось китайскому ученому, чтобы понять все... Звездоплаватели не отравились, они отравлены... На корабле находится враг... Он стрелял в астронома Каллисто. Цель врага была ясна. Вывести из строя "сердце" корабля, чтобы не дать возможности советским ученым изучить его механизм, уничтожить технические книги и другие материалы, которые могли бы рассказать людям об атомной технике Каллисто. Где сейчас находятся враги? Если он слышал сигнал, то понял, что кто-то хочет войти. С какой стороны последует выстрел из-за угла? У Ляо Сена не было никакого оружия. Диверсант не остановится перед вторым убийством! Подняться наверх и предупредить летчика? Это казалось самым разумным, но Ляо Сена тревожило, что он нигде не видит тела Вьеньяня. Может быть, каллистянин только ранен? Может быть, он нуждается в помощи? Ляо Сен осторожно наклонился и заглянул в люк. В коридоре никого не было. Спрятаться там было негде. Он спустился по лестнице. У самых ступенек лежала вторая гильза. В нескольких шагах перед собой профессор увидел третью. Диверсант, стреляя, гнался за Вьеньянем. Чем кончилась эта погоня?.. Ляо Сен знал, где помещались каюты экипажа. Вот здесь было помещение командира звездолета, немного дальше -- каюта Синьга. В которой из них скрылся Вьеньянь, если ему удалось избежать трех пуль? Профессор сознавал, что в любую секунду может встретиться с диверсантом и тогда... но он не мог заставить себя уйти, не узнав о судьбе астронома. Нажав кнопку, он открыл дверь каюты Диегоня. В ней никого не было. Ляо Сен хотел войти в следующую, но в этот момент заметил, что дверь в каюту Бьяининя открыта. Он бросился туда, забыв об опасности. Вьеньянь лежал на пороге лицом вниз. У его головы расплывалась лужа крови. Неужели конец!.. Профессор наклонился. Ему послышался слабый стон. Опустившись на колени, он осторожно повернул каллистянина. Астроном был только ранен. Пуля разорвала кожу на лбу, и из раны обильно текла кровь. Но он был не только жив, но и в полном сознании. Длинные и узкие глаза Вьеньяня смотрели на Ляо Сена с выражением страдания и недоумения. Он слабым жестом указал на маленький шкафчик на стене. Это была аптечка. В ней находились неизвестные Ляо Сену лекарства и перевязочные материалы. Он, как мог лучше, наложил на лоб раненого повязку. -- Хорошо! -- сказал Вьеньянь. -- Теперь бок. Рана на голове была не единственной. Две пули попали в правое плечо. С помощью самого пострадавшего Ляо Сен закончил перевязку и помог Вьеньяню лечь на диван. -- Что это значит? -- спросил астроном. Только сейчас, при этом вопросе, профессор вспомнил о диверсанте и поспешно закрыл дверь. Враг мог вернуться. Почему он оставил Вьеньяня живым, было непонятно. Или он решил, что все уже кончено?.. -- Как вы себя чувствуете? -- спросил он вместо ответа. Как жаль, что тут, на его месте, не было Широкова! Молодой медик лучше смог бы оказать помощь раненому и объяснить ему, что произошло. -- Больно, -- сказал Вьеньянь. -- Особенно голове. Он вопросительным и по-прежнему недоумевающим взглядом смотрел на лингвиста. Очевидно, он никак не мог понять, что послужило причиной неожиданного нападения. Для него это было необъяснимо. -- На меня напал Ю Син-чжоу, -- сказал астроном. Эти слова как громом поразили профессора. Ю Син-чжоу! Неужели именно он был тем врагом, которого искал Козловский? -- Где Ю Син-чжоу? -- спросил профессор. -- Не знаю! Он выстрелил в меня и убежал. Я потерял сознание. Надо позвать Синьга. Сказать, что Синьг сам лежит при смерти? Взволновать этим известием человека, который чуть дышит и ела может говорить от слабости? Нет, этого нельзя делать! -- Я позову Синьга, -- сказал Ляо Сен. -- Ю Син-чжоу сошел с ума. Нет ли у вас тут какого-нибудь оружия? Он сам чувствовал, что говорит на таком ломаном языке, что вряд ли Вьеньянь поймет его слова. Но это не имело никакого значения, потому что каллистянин потерял сознание. Профессор беспомощно оглянулся. Он был один с раненым, которого нельзя было оставить одного, так как запереть дверь можно только изнутри. Если оставить ее незапертой, то диверсант вернется и добьет свою жертву. И во что бы то ни стало надо было попытаться помешать Ю Син-чжоу выполнить его намерения на звездолете. Положение казалось безвыходным. В лагере не знают ничего о том, что произошло на корабле. Никто не придет на помощь! Вертолет!.. Надо как можно быстрее сообщить летчику и вернуться к Вьеньяню. Может быть, найдется и какое-нибудь оружие? Риск был велик, но промедление могло обойтись слишком дорого. Все равно другого выхода не было... Ляо Сен посмотрел на Вьеньяня. Каллистянин лежал неподвижно; его дыхания не было слышно. Как можно скорее надо вызвать врача!.. Профессор выбежал в коридор. Он не забыл закрыть за собой дверь каюты. Если враг придет во время его отсутствия, то, может быть, не сразу вспомнит в каком именно помещении находится раненый. Можно успеть вернуться вместе с бортмехаником вертолета. На корабле по-прежнему было очень тихо. Его огромный корпус казался пустым. Где был сейчас Ю Син-чжоу? Что он делал?.. Подбежав к лестнице, ведущей в центральный пост, Ляо Сен едва успел поставить ногу на первую ступеньку, как услышал звук открывавшейся двери подъемной машины. Кто там был? Может быть, Ю Син-чжоу закончил свое дело и теперь собирается покинуть корабль? Если он до сих пор был внизу, то мог не слышать и не знать, что кто-то, кроме него, находится на звездолете... Послышались шаги. Они приближались к люку. Шаги нескольких человек! Ляо Сен еще не решил, что ему следует делать, когда увидел Козловского, который быстро спустился, -- вернее, прыгнул -- в люк. За ним появились Артемьев, Смирнов и Широков. -- Где он? -- отрывисто спросил Козловский. И у него и у Артемьева в руках были револьверы. -- Не знаю! Я его не видел, -- ответил Ляо Сен, понимая, что спрашивают о Ю Син-чжоу, но не зная, чем объяснить этот вопрос, доказывавший, что секретарю обкома известно о присутствии на корабле журналиста. -- Вьеньянь тяже-то ранен. Идемте скорее, Петр Аркадьевич. -- Идите к раненому, -- сказал Козловский. Он повернулся к Артемьеву. -- Оставайтесь здесь. При появлении диверсанта задержите его. В случае сопротивления убейте гада! В сопровождении Смирнова он прошел несколько шагов и спустился в открытый люк. Убедившись, что они опоздали и Ляо Сен уже улетел на звездолет, Козловский сразу понял, какой опасности подвергается китайский ученый, который ничего не знал о Ю Син-чжоу и не имел никакого оружия для защиты. Он немедленно послал Артемьева связаться по радио с вертолетом и приказать летчику спуститься вниз. Считая вполне вероятным, что на корабле могут оказаться раненые, он вызвал Широкова. Очутившись на лестнице, ведущей в помещение атомного "котла", Козловский шепотом приказал Смирнову держаться позади и осторожно стал спускаться, чутко прислушиваясь. Он был уверен, что диверсант находится там, у "сердца" корабля. Тяжелая дверь, за которой находилась вторая, такая же, была заперта. Если Ю Син-чжоу догадался выключить механизм замка, то проникнуть внутрь было невозможно. Козловский встал напротив двери и приготовил оружие. -- Нажмите кнопку! -- тихо сказал он. Профессор исполнил приказ. Дверь открылась. Вторая дверь, отстоящая от первой на полметра, тоже была закрыта. Чтобы открыть ее, надо было подойти к ней вплотную. -- Отойдите от двери! Под защиту стены! -- сказал Козловский. Смирнов открыл рот, чтобы протестовать, но Козловский, не тратя времени на разговоры, оттолкнул его и решительно нажал вторую кнопку. Он знал, что дверь откроется быстро. Если Ю Син-чжоу слышал, как отворилась первая дверь, то Козловского могла встретить пуля, выпущенная в упор. Но он считал промедление недопустимым и сознательно шел на риск. Если он будет убит или ранен, то профессор Смирнов встретит диверсанта в коридоре. (Он дал Смирнову пистолет, взятый у караульного начальника.) А если и профессора постигнет неудача, то дело будет доведено до конца Артемьевым. Во что бы то ни стало надо было помешать Ю Син-чжоу испортить важнейший механизм звездолета. Но дверь не открылась. На этот раз диверсант не забыл выключить кнопку. Знал ли он, что ему все равно не удастся скрыться после выполнения замысла, или, услышав, как открылась первая дверь, запер вторую, чтобы без помех довести дело до конца, но он отрезал всякий доступ в помещение "котла" и мог делать там, что хотел. -- Оставайтесь на месте! -- поспешно сказал Козловский Смирнову. -- Если Ю Син-чжоу появится, стреляйте не задумываясь! Он опрометью бросился наверх. Единственный, кто мог, может быть, спасти положение, был Вьеньянь. Каллистянин был уже приведен в чувство. Широков менял перевязку, неумело наложенную Ляо Сеном. Он что-то быстро говорил астроному. -- Скорей! -- крикнул Козловский, вбегая в каюту. -- Переводите ему мои слова! Он рассказал, что диверсант находится в помещении "котла", что дверь заперта и нет возможности помешать ему испортить механизм. Не может ли Вьеньянь посоветовать, что делать? Выслушав Широкова, астроном на секунду задумался. Потом что-то сказал: -- Вьеньянь говорит, что в это помещение есть вторая дверь, но она тоже может быть закрыта, -- перевел Широков. -- Он предлагает пустить в ход механизм "котла", но это безусловно приведет к смерти того, кто около него находится. -- Если это может спасти машину, -- сказал Козловский, -- то надо так и сделать. Но спросите его, не опасно ли это для Александра Александровича, который находится у самой двери? Вьеньянь ответил, что не опасно. -- В таком случае пусть говорит, что надо делать. Только скорее! -- сказал Козловский. Ему казалось, что они теряют очень много драгоценного времени. Что, если диверсант успеет! -- Вьеньянь говорит, что если Ю Син-чжоу добрался до каких-то частей "котла" -- я не могу понять, каких именно, -- то пуск в ход может привести к взрыву, -- сказал Широков. -- Но он все же советует это сделать. Другие помещения корабля не пострадают, если обе двери закрыты. -- Я закрыл вторую дверь, -- сказал Козловский. Он действительно сделал это, чтобы как-то обезопасить Смирнова. -- Все-таки позовите сюда Александра Александровича, -- посоветовал Широков. Выполнить задуманный план можно было только из каюты Диегоня или из центрального поста. Каюта была ближе, и туда осторожно перенесли раненого. Ляо Сен побежал за Смирновым. Вьеньянь, видимо, волновался. Он что-то горячо говорил Широкову. -- Ему страшно пустить "котел" в работу, -- сказал Широков. -- И не потому, что он боится взрыва, а только потому, что это убьет человека. -- Скажите ему, что там не человек, а бешеное животное, -- ответил Козловский. На стене каюты командира звездолета находится большой щит с многочисленными кнопками, ручками и приборами. Вьеньянь указал, как пустить в ход "котел". Козловский подошел к щиту и положил руки на указанные рукоятки. -- Смирнов здесь? -- спросил он. -- Я здесь, -- ответил профессор, появляясь в дверях. -- Может быть, не надо, Николай Николаевич? Он сразу понял, что хочет делать Козловский. -- Если есть хоть один шанс из тысячи, -- жестким голосом ответил секретарь обкома, -- мы обязаны это сделать. И с этими словами он повернул обе ручки. Все замерли, напряженно прислушиваясь. Вьеньянь закрыл лицо длинными пальцами обеих рук. Но все было по-прежнему. Ни единого звука не раздалось на корабле. Только маленький шарик в узкой стеклянной трубочке вздрогнул и стал подниматься вверх. -- Взрыва не произошло, -- сказал Козловский. Его лицо было очень бледно, но совершенно спокойно. -- Жизнь человека дороже любой машины. Я рад, что на Каллисто такой же взгляд на это, как у нас. Но бывают случаи, когда машина дороже человека. К тому же там совсем не человек.-- Он нервно рассмеялся. -- Там не человек, -- повторил он, -- а ядовитое пресмыкающееся! -- Остановите котел, -- дрожащим от волнения голосом сказал Смирнов. -- Ничего живого там уже не осталось. ЭТО ТЕРАПИЯ! Сообщение о случившемся в лагере было немедленно послано в Москву. Во второй половине дня прибыла правительственная комиссия для расследования диверсии и принятия мер к ликвидации ее последствий. В составе этой комиссии находились крупнейшие советские специалисты. Председателем был академик Неверов. По просьбе Куприянова президент привез с собой известного хирурга, чтобы оказать помощь Вьеньяню, в плече которого застряли две пули. Состояние каллистянского астронома не вызывало опасений, но операция была необходима. Произвести ее в лагере не решились, и в тот же день на санитарном самолете Вьеньянь был доставлен в Курск и положен в хирургическую клинику. С ним улетел Лежнев, чтобы служить переводчиком ученому Каллисто. Широков был нужен в лагере. Куприянов подробно ознакомил хирурга с особенностями организма каллистян и показал ему рентгеновские снимки, сделанные им за это время. Каллистяне охотно позволяли профессору исследовать себя, и Куприянов уже хорошо знал внутреннее устройство их тела. Оно очень мало отличалось от тела земного человека. Мозг, нервная система, дыхательный аппарат, сердце с кровеносными сосудами и желудок были такими же. Кости скелета в основном были расположены, как у людей, но у каллистян кости были значительно более толстыми. Ребер было не девять, а одиннадцать. Существенная разница заключалась в том, что организм каллистян был негативен по отношению к организму земного человека. Сердце и желудок помещались с правой стороны, печень -- с левой. Знал ли Ю Син-чжоу об этой особенности? Очевидно, знал и намеренно стрелял с целью попасть в сердце. В его осведомленности не было ничего удивительного, так как результаты всех работ в лагере были широко известны всему миру. Советские ученые не пытались и не хотели скрывать того, что они узнавали от каллистян. -- Теперь, -- сказал хирург, получив все эти сведения, -- я могу делать операцию совершенно спокойно и гарантирую вам благополучный исход. Но операцию не пришлось делать. Вьеньянь категорически отказался ложиться на операционный стол в отсутствие Синьга. Главный врач курской хирургической клиники -- профессор Стесенко -- немедленно сообщил об этом Куприянову. -- Операция, -- сказал он, -- должна быть произведена срочно. Может начаться нагноение. У раненого температура -- сорок и одна десятая. -- Пусть это вас не смущает, -- ответил Куприянов. -- У каллистян температура тела выше, чем у нас. Нормально -- тридцать девять и семь. Так что ничего страшного нет. Я сейчас переговорю с Синьгом. Чтобы не тревожить каллистян, еще не вполне оправившихся от последствий отравления, им ничего не говорили о том, что произошло ночью на корабле. Один Синьг знал о попытке отравить их, но и ему не сообщали о ранении Вьеньяня. Захватив с собой Широкова, Куприянов отправился в палатку, где жили каллистяне. Здоровье звездоплавателей уже не вызывало никаких опасений, но они были еще слабы и, по настоянию Куприянова и Синьга, лежали в постели. Синильная кислота -- страшный яд для людей -- не оказала на каллистян обычного для нее смертельного действия. Причина этого счастливого обстоятельства выяснилась сразу, как только Синьг узнал, каким ядом их хотели отравить. На Каллисто росло растение, повсеместно употребляемое в пищу, по своим химическим свойствам родственное земному горькому миндалю. Так же, как на Земле, плоды этого растения (внешне совсем не похожего на миндаль) заключали в себе цианистоводородную кислоту, и организм жителей Каллисто привык к ней. У них образовался иммунитет ко всей группе земных ядов, добываемых из солей синильной кислоты, и именно поэтому яд оказал на них слабое действие. Но все же доза была сильна и, если бы не энергичные действия Куприянова, дело могло кончиться гораздо хуже. Профессор правильно сделал, что все внимание обратил на Синьга. Каллистянский врач быстро был приведен в чувство, и по его указаниям пострадавшим было произведено вторичное вливание лекарства, которое первоначально было дано в недостаточном количестве. С этого момента звездоплаватели были уже вне опасности и их полное выздоровление было только вопросом времени. Яд, безусловно смертельный для людей, не был таким же для каллистян. Этого не учел диверсант. Сообщение о том, что хорошо известный ему Ю Син-чжоу хотел отравить их, было принято Синьгом без особого удивления. Он уже достаточно знал о Земле и о существующих на ней противоречиях. Он легко понял мотивы, которыми руководствовался "журналист". Но, когда Куприянов, вызвав его из палатки, через Широкова, рассказал о Вьеньяне, Синьг очень разволновался. -- Вы плохо сделали, -- сказал он, -- что не рассказали мне этого сразу. Вьеньяня незачем было увозить отсюда. -- Мы хотели сделать лучше, -- сказал Широков. -- Операция необходима. Пули надо удалить из тела. Мы вызвали из Москвы лучшего хирурга. -- Я вас понимаю, -- ответил Синьг. -- Мы знаем, что вы хорошо относитесь к нам. Но операция не нужна. У нас есть другие средства. Наша медицина давно отказалась от хирургии. Она была хороша тогда, когда терапия была еще несовершенна. Я прошу вас доставить меня к Вьеньяню как можно скорей. -- А как вы сами себя чувствуете? -- спросил Куприянов. Широков перевел вопрос. -- Достаточно хорошо, -- ответил Синьг. -- Но если бы даже мне было плохо, то все равно я поехал бы. Моя жизнь вне опасности, а Вьеньяню надо срочно оказать помощь. Против этого трудно было что-нибудь возразить, и Синьга на автомобиле отправили, в Курск. По его настойчивой просьбе пришлось отпустить с ним и Широкова, хотя его присутствие в лагере было очень нужно. Инженеры комиссии настаивали на скорейшем техническом совещании, на котором один Ляо-Сен вряд ли мог справиться с переводом. -- Мне нужен переводчик-медик, -- сказал Синьг. Невозможно было не выполнить требования каллистянского врача, и Широков поехал с ним. Техническое совещание пришлось отложить. Куприянов был даже доволен этим, так как здоровье Мьеньоня -- старшего инженера звездолета -- было еще недостаточно хорошо и его не следовало тревожить. По просьбе Синьга об этой поездке никто в Курске (кроме профессора Стесенко) не знал. Он не хотел, чтобы население города встречало его. -- Если вам хочется, чтобы нас торжественно встречали, -- сказал он Широкову, -- то пусть это будет в Москве, а сейчас мне не до этого. По дороге Синьг расспрашивал Широкова о жизни на Земле, о различии экономических систем и народов. Его очень удивляло обилие различных национальностей. (На Каллисто всегда существовал только один народ.) -- Неужели у вас сотни различных языков? -- спрашивал он. -- Как же вы говорите друг с другом? Когда въехали в город, он замолчал. Курск был первым крупным земным городом, который он видел не на экране. Узкие темные глаза Синьга быстро перебегали с домов на людей, с автомобилей -- на трамваи и троллейбусы. По его лицу нельзя было понять, какое впечатление все это производит на него, но, когда он обратился к Широкову с каким-то вопросом, его голос заметно дрожал от волнения. Профессор Стесенко радушно встретил каллистянского врача. Он уже пригляделся к Вьеньяню и поздоровался с Синьгом без всяких признаков любопытства. Предупрежденный им персонал клиники делал вид, что не замечает необычайного гостя. Вьеньянь лежал в отдельной палате. Когда они вошли, он о чем-то беседовал с Лежневым, одетым в белый халат. На астрономе была земная больничная одежда, и он казался бы в ней обыкновенным негром, но черты его лица, совершенно не похожие на черты негритянской расы, нарушали это впечатление. Он очень обрадовался Синьгу и засыпал его вопросами. Отвечая на них, Синьг ни словом не упомянул об отравлении. Слушая их разговор, Широков был рад, что оказывая на звездолете помощь раненому, также ничего не говорил Вьеньяню. Очевидно, Синьг считал, что такое известие взволнует раненого и этого не следует делать. Осмотр был долгий и тщательный. Профессор Стесенко обстоятельно отвечал Синьгу на его вопросы. Принадлежность переводчика -- Широкова -- к медицинской профессии чрезвычайно облегчала взаимопонимание. -- Завтра утром, -- сказал в заключение Синьг, -- Вьеньянь вернется в лагерь. -- Мне кажется, -- сказал на это Стесенко, -- что после операции раненому следует остаться здесь дней на пять. -- Он не собирается делать операцию, -- сказал Широков. Присутствовавший при этом московский хирург удивленно поднял брови. -- А две пули? -- спросил он. -- Останутся в теле? -- Товарищ Синьг,-- ответил Широков,-- говорил, что медицина Каллисто имеет другие средства. -- Если так, то это очень интересно! -- Чем вы кормили раненого? -- спросил Синьг. -- Вашими продуктами, -- ответил Широков. -- Я отправил их вместе с Вьеньянем. -- Хорошо сделали. Синьг открыл привезенный с собой ящик, на крышке которого была изображена зеленая звезда. Широков знал, что эта эмблема соответствовала земному красному кресту. Достав оттуда несколько склянок и перевязочные материалы, он попросил принести горячей воды. Лежнев и трое врачей с волнением, затаив дыхание наблюдали за действиями каллистянского врача. -- Начнем? -- спросил Синьг. -- Начинайте! -- ответил Вьеньянь. Из присутствующих только Широков и Лежнев поняли этот короткий обмен словами. Синьг достал пять кусков темной материи и смочил их жидкостью из склянки. Один из них он взял себе, остальные протянул Широкову. -- Пусть все закроют этим нос и рот, -- сказал он. Распоряжение было немедленно выполнено. От куска материи шел слабый, но не неприятный запах. Синьг взял другую склянку и поднес ее к самому рту Вьеньяня. Закрыв себе рот и нос, он быстро открыл и снова закрыл металлическую пробку. Вьеньянь глубоко вдохнул в себя, и в тот же момент голова его упала на подушку. Глаза закрылись. Было такое впечатление, что он мгновенно заснул. Синьг отнял от лица кусок материи и бросил его в таз с горячей водой. По его знаку все сделали то же. -- Я погрузил его в сон, -- сказал Синьг. -- Чтобы он не чувствовал боли. -- Это получше нашего хлороформа, -- сказал профессор Стесенко. -- Помогите повернуть раненого, -- попросил Синьг. Вьеньяня осторожно положили лицом вниз. Синьг ловко снял перевязку. Открылись две пулевые раны. Действуя быстро и четко, каллистянин наложил на них слой желтой мази и прикрыл куском белой ткани, очень похожей на обыкновенную марлю. Из того же ящика появился какой-то небольшой прибор, имевший вид портативного радиоприемника. На крышке находились маленькие, как будто костяные, круглые ручки и узкая шкала с подвижной стрелкой. Этот аппарат Синьг положил на спину Вьеньяня, как раз над ранами. Потом он осторожно и медленно стал вращать одну из ручек. Все увидели, как тонкая стрелка медленно пошла влево. Послышалось шипение... Синьг быстро снял со спины раненого прибор и марлю. В слое мази был виден ясный металлический налет, словно в нее насыпали мелко истолченный в порошок кусочек свинца. Каллистянин осторожно, ловкими движениями удалил мазь и наложил слой свежей. Потом он перевязал раненого, и его снова перевернули на спину. Все заняло не более трех минут. -- Через пять минут он проснется, -- сказал Синьг. -- Вечером от ран не останется никакого следа. Завтра Вьеньянь может вернуться в лагерь. -- А пули? -- спросил Широков. -- Их уже нет в теле. Вот они! -- прибавит Синьг, указывая на таз с водой, куда он бросил куски марли со снятой мазью. Профессор Стесенко, Широков и московский хирург молча переглянулись. Эта операция, произведенная бескровно и быстро, ошеломила их. -- Вот это терапия! -- сказал, наконец, Стесенко. -- Да, есть чему поучиться, -- вздохнул хирург. Через пять минут, как и говорил Синьг, Вьеньянь открыл глаза. -- Готово? -- спросил он. Синьг кивнул головой. -- Как вы себя чувствуете? -- спросил Широков. -- Голова не болит? -- Нет. -- А почему бы ей болеть, -- сказал Синьг, укладывая обратно в ящик свои материалы. -- Товарищ Широков, -- попросил Стесенко, -- скажите ему, что советская медицина будет бесконечно благодарна, если он откроет нам секрет этой операции. -- У них нет от нас никаких секретов, -- ответил Широков. -- Все, что они знают, к нашим услугам. Синьг пожелал остаться возле своего раненого товарища, и Широков один вернулся в лагерь. Он подробно рассказал Куприянову обо всем, что произошло в клинике. Профессор задумчиво покачал головой. -- Прилет этого корабля, -- сказал он, -- двинет далеко вперед не одну только медицину. Широков узнал, что в его отсутствие была получена радиограмма из Москвы с приказом арестовать мнимого Ю Син-чжоу. Эта радиограмма опоздала ровно на двенадцать часов. Обитатели лагеря с радостью узнали, что настоящий Ю Син-чжоу жив и находится вне опасности. Диверсия, таким образом, не повлекла за собой ни одной человеческой жертвы. Кто был в лагере под именем китайского журналиста, оставалось пока неизвестным, да это никого особенно и не интересовало. Преступный план не удалось осуществить в той мере, как этого хотелось его инициаторам; все намеченные жертвы остались живы, и это было самое главное. Насколько удалось диверсанту повредить "сердце" звездолета, должно было выясниться в ближайшее время. Пуск "котла" прошел, по-видимому, нормально, и можно было надеяться, что диверсант не успел добраться до его главных частей. Помещение "котла" было закрыто. Вторая дверь также оказалась запертой изнутри. Это указывало на то, что диверсант учитывал возможность помех и принял меры, чтобы при любых обстоятельствах добиться цели. Каков был его первоначальный план, никто не знал, но, почувствовав близость разоблачения, он пошел напрямик, не считаясь со своей дальнейшей судьбой. Он ошибся только в одном: не учел, что механизм "котла" можно пустить в ход из других помещений (возможно, что он не знал об этом или считал Вьеньяня убитым, а остальных каллистян отравленными насмерть), и этот просчет привел к мучительной смерти. В момент начала работы "котла" температура в помещении поднималась до тысячи градусов. Предусмотрительность преступника причинила серьезное затруднение. Чтобы проникнуть в помещение, нужно было найти способ открыть дверь. Это была первая техническая проблема, с которой столкнулись инженеры комиссии. Механизм дверей помещался внутри стен. Кнопки были устроены так, что, когда они выключались, невозможно было восстановить снаружи электрическую цепь. Каллистяне были уверены в прочности стенок своего корабля, но принимали меры против непредвиденных случайностей. Каждая дверная кнопка, помимо ручного выключения, имела еще и автоматическое, приводимое в действие понижением температуры воздуха внутри помещения. Если бы стенка корабля оказалась все же пробитой случайным метеоритом, обладавшим большой скоростью, то хлынувший через образовавшееся отверстие холод вселенной мгновенно выключил бы механизм двери -- и доступ в помещение стал бы невозможен. Правда, помещение "котла" было расположено так, что ему ни при каких случайностях не угрожала такая опасность, но его двери были устроены так же, как и все остальные. Разве могли каллистяне предвидеть то, что случилось? Глава третья МЕДЛИТЬ НЕЛЬЗЯ! Инженеры комиссии упорно осаждали Куприянова, и профессор, наконец, сдался. В тот же день, а не "завтра", состоялось техническое совещание с участием командира звездолета -- Диегоня и его старшего инженера -- Мьеньоня. Переводчиком был, конечно, Широков. Куприянов понимал, как важно выяснить, какие меры надо принять, чтобы восстановить "сердце" звездолета, если оно серьезно повреждено, и упорствовал только потому, что опасался за состояние здоровья Мьеньоня, который тяжелее всех переносил последствия отравления. Диегонь был уже совсем здоров. Перед своим отъездом Синьг рассказал товарищам о диверсии, и каллистяне сами просили ускорить это совещание. Под таким натиском с двух сторон Куприянову пришлось отступить со своих "медицинских" позиций. Все же он заставил Широкова переговорить по телефону с Синьгом и, только получив согласие каллистянского врача, разрешил Мьеньоню встать с постели. Поздно вечером в палатке Куприянова собрались все члены экспедиции, правительственная комиссия и оба звездоплавателя. Профессор Смирнов подробно ознакомил собравшихся с устройством дверей звездолета. По его мнению, оставалось только одно -- прорезать стену, но сплав, из которого состоял корпус корабля и все его перегородки, был настолько тверд, что никакой инструмент не мог справиться с ним. -- Электродуговые, автогенные и термитные способы резки металлов не годятся в этом случае, -- сказал он. -- Они могут дать температуру не больше трех-четырех тысяч градусов, а для расплавления металла Каллисто требуется не менее одиннадцати. -- Может быть, у них есть что-нибудь вроде "каллистянского" сварочного аппарата? -- спросил Неверов. -- Насколько я знаю, -- ответил Смирнов, -- нет. Они уверены в крепости частей звездолета и не предполагали, что возникнет необходимость ремонта. Широков, сидевший рядом с каллистянами, слово за словом переводил им все, что говорилось. Мьеньонь подтвердил, что сварочного аппарата на корабле нет. -- Сколько времени находился диверсант у агрегата? -- спросил он. -- Около полутора часов. -- Товарищ Мьеньонь говорит, -- перевел Широков, -- что этого времени недостаточно для того, чтобы разобрать даже верхнюю часть кожуха машины. А не разобрав, нельзя ничего испортить. Он считает, что диверсия привела только к тому, что придется резать стену и опять сваривать ее. -- Скажите ему, что наши сварочные аппараты не могут дать больше четырех тысяч градусов. -- Это я ему уже говорил. -- Можно попытаться размягчить металл токами ультравысокой частоты, -- сказал один из инженеров комиссии. -- Спросите его мнение об этом. Перевод занял много времени. Знание Широковым языка каллистян было еще недостаточно, чтобы перевести такую сугубо техническую фразу. С помощью профессора Смирнова, прибегнувшего к рисунку и математике, задача все-таки была решена. -- Этого делать нельзя, -- ответил Мьеньонь. -- Такая операция нарушит изотропность металла. Слово "изотропность" осталось непереведенным. О его значении догадались по смыслу фразы. Положение оказалось затруднительным. Проникнуть внутрь помещения "котла" и установить, в какой мере потребуется помощь земной техники, надо было как можно скорее. Но как это сделать, если не видно способов открыть дверь? -- Товарищ Диегонь спрашивает, -- сказал Широков, -- можем ли мы сделать аппарат... я не совсем понимаю, что он говорит... Такой аппарат, чертежи которого имеются на звездолете. Кажется, так? -- повернулся он к Ляо Сену. -- По-моему, так, -- ответил китайский лингвист. Инженеры комиссии переглянулись. -- Все зависит от того, что для этого нужно. Совещание затягивалось по мере того, как переводчики запутывались в дебрях технических слов. Почти каждое из них приходилось переводить очень сложным способом. В переводе принимали участие Смирнов, Манаенко и Аверин. Совершенно неожиданно пришлось рассказать каллистянам о ранении Вьеньяня. Это произошло тогда, когда Мьеньонь обратился к Широкову с просьбой слетать на звездолет и принести оттуда нужную ему книгу и какие-то чертежи. -- Передайте Вьеньяню записку, -- сказал инженер. -- Он найдет то, что нужно. -- Синьг просил ничего не рассказывать о Вьеньяне до его возвращения, -- сказал Куприянов, когда Широков перевел просьбу. -- Но теперь ничего не поделаешь! Расскажите! Как и следовало ожидать, сообщение о ранении товарища произвело на каллистян очень большое впечатление. Мьеньонь вскочил и взволнованно заходил по палатке. Он что-то сказал Диегоню, на что командир звездолета молча пожал плечами. Куприянов видел, как Широков и Ляо Сен недовольно поморщились, но не перевели слова каллистянского инженера Мьеньонь подошел к Широкову. -- Придется мне самому слетать на звездолет, -- сказал он. -- Проводите меня! Они вышли из палатки. -- Не сердитесь! -- сказал Мьеньонь, протягивая руку. (Каллистяне переняли этот жест, не употреблявшийся на их родине.) Широков пожал руку. -- На что же я могу сердиться? -- сказал он. -- Вы совершенно правы. Но ваши слова справедливы не для всего человечества. -- Я это знаю, -- сказал Мьеньонь. -- Мы именно к тому и стремимся, чтобы эти слова исчезли из сознания людей, -- сказал Широков. -- Это не так просто. У нас на Каллксто уже давно изменились отношения между людьми, но, как видите, я смог их сказать. -- Память о прошлом сохраняется долго, -- сказал Широков. На корабле Мьеньонь достал нужные ему материалы. Потом он спустился вниз и внимательно осмотрел обе двери и помещение "котла". -- Пройдет много времени, пока мы попадем туда, -- сказал он. -- Тело вашего товарища будет лежать... -- Там нет нашего товарища! -- как ужаленный воскликнул Широков. -- Там лежит тело врага и... и... Он хотел сказать "негодяя", но не знал, как произнести это слово по-каллистянски. -- Кажется, -- сказал Мьеньонь, -- я сегодня совершаю одну ошибку за другой. Извините! Я не то хотел сказать. Диверсия на корабле, ранение Вьеньяня -- все это вывело меня из равновесия. Мы все очень дружны между собой, -- добавил он как бы в пояснение. -- Я вас понимаю, -- сказал Широков. -- И не сержусь на ваши "промахи". "Что они думают о нас в глубине души? -- мысленно задавал себе вопрос Широков, когда они летели на вертолете обратно в лагерь. -- Как говорят о нас между собой? Может быть, они считают нас дикарями и негодуют на то зло, которое человек Земли причинил им? Их приветливость и дружеские чувства, которые они высказывают, -- все это, возможно, только маска вежливости". Эти вопросы мучили его, но ответа на них пока было невозможно получить. Со временем все станет ясным. Он сам искренне полюбил этих чернокожих пришельцев из другого мира, и ему было очень горько думать, что они не относятся к людям так же. В лагере все были убеждены в искренности каллистян. Их откровенность, явное желание помочь ученым разобраться в технике Каллисто, полное доверие к людям -- все это говорило о том, что они смотрят на своих хозяев, как на братьев. Но Широкова не удовлетворяли эти внешние признаки доброжелательства. Он хотел знать затаенные мысли каллистян. Почему? Он сам себе не любил задавать этот вопрос. Они вернулись в палатку, где участники совещания с нетерпением ожидали их. Мьеньонь принес книги с описанием сварочного аппарата Каллисто и его чертежи. Выяснилось, что для того, чтобы сделать этот аппарат, надо было предварительно изготовить тот материал, из кочорого был построен звездолет, и найти способ получения из земных материалов не известного до сих пор газа. Сварочный аппарат Каллисто был газовый. -- Задача, которую не решить в один день, -- сказал один из инженеров комиссии. -- Но она не является невыполнимой. Медлить нельзя. Когда мы откроем дверь, могут появиться новые проблемы. Завтра утром надо возвратиться в Москву и решить, каким заводам поручить этот необычайный заказ. Кто из каллистян будет нас консультировать? -- обратился он к Широкову. -- Мьеньонь и Ньяньиньгь, -- ответил Диегонь. -- Ньяньиньгь, -- пояснил Широков, -- это второй инженер корабля. Кроме того, он химик. -- Необходим будет переводчик. -- Петр Аркадьевич нужен здесь, -- поспешно сказал Куприянов. Ему не хотелось отпускать своего любимого ученика. Намерение Широкова, в котором он сам себе не хотел признаться, давно уже не составляло тайны для профессора. Вдали от него это намерение могло только укрепиться. Куприянов надеялся, что Широков еще передумает. -- Лучше всего отправить с вами Лежнева, -- сказал Козловский. На том и порешили. Лежнев завтра должен был вернуться в лагерь вместе с Вьеньянем и Синьгом. -- Изготовить металл, могущий выдержать температуру в одиннадцать тысяч градусов, нелегко, -- сказал Неверов. -- Если этого не удастся сделать, то придется прибегнуть к токам высокой частоты. Тогда мы обойдемся меньшей температурой. -- Я уже говорил, что это нежелательно, -- ответил Мьеньонь. -- Но, если не будет другого выхода, придется помириться с ухудшением качества металла двери. -- Что сказал Мьеньонь? -- спросил Куприянов, когда совещание окончилось и они с Широковым шли "домой". -- Почему вы не перевели его слова? -- Гомо гомини люпус эст1, -- ответил Широков, -- вот смысл его слов. К сожалению, он совершенно прав. (1 Гомо гомини люпус эст (лат.) -- "Человек человеку волк".) -- Прав, но не по отношению ко всей Земле, -- сказал Куприянов. -- Это я ему сказал, и он согласился со мной, -- ответил Широков. ЗЕЛЕНАЯ ПЛАНЕТА В этот вечер Широков долго разговаривал с Диегонем. Этот разговор был продолжением того, который возник в палатке звездоплавателей в связи с известием о ранении каллистянского астронома. Мьеньонь, которого забыли предупредить о просьбе Синьга, ничего не стал скрывать от своих товарищей. Широков с напряженным вниманием следил за каждым словом инженера. Он опасался, что причины покушения будут изложены неправильно. Так и случилось. Тогда Широков сам начал говорить. Он прочел каллистянам целую лекцию и сам удивился, как хорошо это ему удалось. Звездоплаватели отлично поняли все, что он говорил, и засыпали его вопросами. Беседа о современной жизни на Земле затянулась до полуночи. Когда она кончилась, Широков вышел из палатки, решив немного посидеть на воздухе перед сном. Через несколько минут к нему присоединился Диегонь. -- Как быстро и хорошо вы овладели нашим языком! -- сказал он. -- Еще недостаточно хорошо, -- ответил Широков. -- Правда, что Ляо Сен знает восемнадцать языков? -- Теперь уже девятнадцать. -- Нашим языком он владеет хуже, чем вы. Мне кажется просто невероятным, что человек может удержать в памяти девятнадцать различных языков. У нас всегда существовал только один язык. -- Расскажите мне о вашей родине, -- попросил Широков. Диегонь поднял голову и стал смотреть на звезды. Небо было безоблачно, и туманная полоса Млечного Пути казалась очень яркой. Ночь была теплой, но Широков видел, как каллистянин плотнее застегнул меховой воротник. Для него было слишком холодно. -- Рьельос, -- сказал он, -- не виден у вас. -- Он виден зимой. -- Да, я знаю. У вас тепло сменяется холодом и опять теплом. "Льетьо" сменяется "зимьой". (Он по-русски сказал эти два слова.) Нам трудно представить себе, как вы живете в таком сменяющемся климате. К тому же и "льетьомь" у вас холодно. -- Мы к этому привыкли, -- сказал Широков. -- Да. И поэтому ваша кожа такая светлая. Мне нравится ваша планета. Я хотел бы еще раз посетить ее. -- Вы думаете, что полет к нам будет повторен? -- Конечно. И вы прилетите к нам. Общение двух планет, раз начавшись, будет продолжаться. Но мне, конечно, не удастся еще раз попасть на Землю. -- Почему? Диегонь повернул голову к Широкову. Его черное лицо плохо различалось в темноте. -- Мне странно слышать от вас такой вопрос, -- сказал он. -- Так же, как на Земле, на Каллисто существует старость и люди не вечны. Не забудьте, что на полет туда и обратно требуется одиннадцать лет, по нашему счету. -- Вы еще не стары. -- Мне тридцать шесть лет. "Семьдесят два по-нашему", -- подумал Широков. -- Я не был на вашей планете, -- сказал он, -- и очень хочу попасть на нее. -- В вашем возрасте это вполне осуществимо. Мне почему-то кажется, что вы полюбите нашу Каллисто. -- Я ее уже люблю, -- сказал Широков. Диегонь ласково положил руку на руку Широкова. -- Мы это видим, -- сказал он. -- И больше всех полюбили именно вас и именно за это. Мы были бы рады взять вас с собой, когда будем возвращаться на Каллисто. Широков вздрогнул всем телом от этих слов, отвечавших на его сокровенные мысли. Он смешался, покраснел и был рад, что благодаря темноте его собеседник не видел этого. -- Расскажите мне о вашей родине, -- вторично попросил он. -- Вы о ней уже много знаете. -- Нет, совсем немного. Даже очень мало. У нас очень смутные представления о вашей жизни. Как вы живете сейчас? Как жили раньше? Нам кажется, что каллистяне прошли тот путь, который проходят сейчас народы Земли. Я вам рассказывал об этом. Было ли у вас такое же время? -- Земля и Каллисто, -- ответил Диегонь, -- родные сестры. Как природа и люди Каллисто похожи на природу и людей Земли, так и история обеих планет имеет много общего. Была ли у нас другая жизнь? Да, была и не менее тяжелая, чем та, о которой вы сегодня говорили. Много веков на Каллисто существовало два класса. Вы видели снимки наших жилищ. Это прекрасные здания, достойные того, чтобы в них жил человек. Но так было не всегда. Было время, когда огромное большинство населения жило в условиях неимоверной нищеты. Вы помните, недавно нам показывали картину, "кьиньо", о жизни вашей черной расы в "Афьрьнкье". Там были хижины из ветвей растений и люди ходили почти голыми. Вот так и жили каллистяне. Рабский труд и полное бесправие были уделом сотен миллионов. У нас всегда был только один народ, и поэтому для войн, подобных вашим, не было оснований. Но на Каллисто все же лилась человеческая кровь. Класс хозяев, считавшихся божествами, натравливал одну часть населения на другую, пользуясь для этого самыми дикими суевериями сплошь безграмотного населения. Но со временем сознание несправедливости существующего порядка все больше росло и укреплялось в среде рабочих. Росла их организованность, а развивавшаяся техника повлекла за собой и распространение грамотности. Потребовался грамотный рабочий. История развития нашей революционной мысли слишком длинна я сложна, чтобы говорить о ней сейчас. В свое время вы прочтете наши книги и узнаете, как это было. Наша революция была бескровной. Она свергла класс хозяев. Двести пятьдесят лет тому назад, по вашему счету, этот класс исчез совсем. Каллисто стала зеленой... Сейчас у нас нет ни одного человека, не имеющего самого широкого образования. Диегонь говорил быстро и горячо. Широков не все понял из его рассказа, но ни словом не перебивал рассказчика. Когда каллистянин замолчал, он спросил: -- Почему вы сказали, что Каллисто стала "зеленой"? -- Объяснение этому слову надо искать в нашей истории, -- ответил Диегонь. -- Люди, боровшиеся за свободу, назывались "зелеными". -- Какой же общественный строй у вас сейчас? -- Очень простой. Каждый трудится для всех и все для каждого. Богатства планеты принадлежат всем. Каждый имеет возможность полностью удовлетворить свои потребности. -- У нас такой строй называется коммунизмом, -- сказал Широков. -- "Кьомьуньизьмь", -- с трудом повторил Диегонь. -- Объясните, что это означает. -- В прежние времена,--сказал Широков, -- у нас люди жили в нищете, кроме небольшой кучки хозяев. Потребности большинства не удовлетворялись. Плоды людского труда шли в пользу немногих, а те, кто создавал эти плоды, не могли жить по-человечески. Такая система еще не везде исчезла на Земле и называется у нас "эксплуататорской". Я не могу перевести это слово на ваш язык. -- Я понимаю, -- сказал Диегонь. -- Сейчас, -- продолжал Широков, -- на половине нашей планеты другой принцип. Мы требуем от каждого отдать все, на что он способен, и даем ему по результатам его труда на пользу всех. Это промежуточная стадия. Мы стремимся к другому. Чтобы каждый человек отдавал обществу все свои способности, а получал все, что ему нужно, независимо от результатов его труда. Это и будет то, что мы называем коммунизмом. -- В этом смысле у нас именно такая система, -- сказал Диегонь. -- Каждый берет то, что ему нужно. -- Значит, у вас коммунистическое общество. А кто руководит работами, кто составляет планы, следит за их выполнением? -- Раз в десять лет мы избираем совет старейшин. Ему все обязаны подчиняться. -- А если кто-нибудь не захочет? -- Таких случаев никогда не было. -- Ну, а если бы все-таки? Ведь аппарата принуждения у вас нет? -- Не представляю себе такого случая, -- сказал Диегонь. -- Мы же сами выбираем совет, и он действует в интересах всех. Все заинтересованы в выполнении общих работ. -- Обязательное рабочее время у вас существует? -- Принято работать четыре-пять часов. Кто здоров, тот работает. -- И никто не пытается уклониться от труда? -- Зачем же! -- с искренним удивлением ответил Диегонь. -- Мы никого не заставляем работать. Если человек не участвует в какой-либо общей работе, то, значит, он делает какую-нибудь другую. Например, я много лет работал над проектом звездолета. Все это время я не принимал участия в другой работе. -- Вы меня не понимаете, -- сказал Широков. -- Я говорю о том, что кто-нибудь может ничего не делать и жить за счет труда других. -- Теперь я понял, -- сказал Диегонь. -- Видите ли, Пьетья (Синьг и Диегонь называли Широкова по имени, по его собственной просьбе), дело в том, что изменение отношений между людьми изменяет их взгляды на труд. В первые десятилетия нашей "зеленой" жизни такие явления, конечно, были. И аппарат принуждения у нас существовал. Иначе не могло быть. Люди получали по своим потребностям, но только в том случае, если они работали установленное время и качество их труда было таким, как надо. Но время шло, новые отношения становились привычными, сознание людей менялось. И метод принуждения постепенно исчез сам собой, так как не к кому стало применять его. Сейчас, если человек ничего не делает, то это означает, что он болен или сильно утомлен. И в том и в другом случае отдых ему необходим. Это уже относится к области медицины. Широков долго молчал. -- Все, что вы говорите, -- сказал он, -- доказывает мне, что на Каллисто исчезли многие понятия, существующие на Земле. Ваш прилет покажет людям, что получается, когда исчезнет эксплуатация человека человеком. Пример Каллисто -- мощный толчок для тех, кто не идет еще по пути нашей страны. Он будет иметь огромные последствия. -- Мы будем рады, если наше посещение вашей планеты чем-нибудь поможет вам. Мы видим на примере Ю Син-чжоу, что у вас не все благополучно. -- Вы еще многого не знаете, -- со вздохом сказал Широков. -- Наша революция труднее вашей и именно потому, что у нас не один, а много народов. Что вы думаете о покушении Ю Син-чжоу? Как вы его расцениваете? -- задал он вопрос, который не переставал мучить его. -- Так же, как и вы, -- просто ответил каллистянин. Он сказал это так, что Широков сразу понял, что его опасения ложны. -- Мы вас хорошо понимаем, -- Диегонь провел пальцами по лбу Широкова. Все уже знали, что этот жест был на Каллисто выражением ласки. -- И мы всегда искренни с вами. Покушение Ю Син-чжоу вам так же тяжело, как и нам. Мы это знаем. "Что, он мысли мои прочел, что ли?" -- подумал Широков. Ему трудно было вести этот разговор. Он еще недостаточно свободно владел языком. Было ясно, что общественное устройство на Каллисто во многом походило на то, к которому стремились коммунисты, но не все было понятно. Он мог задать еще тысячу вопросов. -- Существует у вас семья? -- спросил он. -- Ответ содержится в самом вашем вопросе, -- ответил Диегонь. -- Раз на нашем языке есть слово "семья", то, следовательно, сна существует. Он вынул из нагрудного кармана фотокарточку. Широков зажег фонарик. На снимке были изображены шесть человек каллистян, сидящих на ступенях каменной лестницы. -- Этот снимок, -- сказал Диегонь, -- сделан перед самым отлетом с Каллисто. Эти шестеро -- мои дети. Как видите, они вполне взрослые. От пятнадцати до двадцати пяти лет. Чтобы проститься со мной, они съехались вместе. Широков внимательно рассматривал фотографию. Двое изображенных на ней особенно привлекли его внимание. Они были одеты в такие же костюмы, как и остальные, но нежный овал их лица, поза и весь внешний облик указывали на то, что он впервые видит женщин Каллисто. Несмотря на непривычный облик, они показались ему очень красивыми. -- Это ваши дочери? -- спросил он. -- Да. Льетьи и Мьеньо. Они самые младшие. Вы полюбите их, когда будете на Каллисто. -- Почему вы так уверены, что я буду на Каллисто? -- спросил Широков. Ему показалось, что Диегонь пристально посмотрел на него в темноте. -- Я для вас чужой человек, -- сказал каллистянин, -- но если вы хотите послушать совета просто старшего товарища, то перестаньте скрывать то, что всем ясно. Ваше желание лететь на Каллисто ни для кого не тайна. И, насколько я понимаю, это желание не встречает возражений. Вы говорили с Куприяновым? -- Я поговорю с ним, -- ответил Широков. -- Хорошо сделаете. Профессор любит вас, но он поймет и одобрит. -- Вы любите своих детей? -- спросил Широков, меняя тему. -- Как и все, -- ответил Диегонь. -- Дети -- цветы жизни. Широков вздрогнул от неожиданности. -- Откуда вы знаете это выражение? -- Оно очень древнее. -- Это замечательно! -- сказал Широков. -- Дети -- цветы жизни! Это самая прекрасная мысль, которая когда-либо была высказана у нас на Земле. И это ваша мысль, выраженная в точности теми же словами! Изумительное совпадение! В МОСКВУ! На следующий день, четырнадцатого сентября, инженеры правительственной комиссии, Лежнев и два каллистянских инженера -- Мьеньонь и Ньяньиньгь -- вылетели из лагеря в Москву. Предстоявшая им задача была чрезвычайно ответственна и срочна. На советских заводах из земных материалов нужно было изготовить аппарат для резки, а затем для сварки металла, из которого был сделан звездолет. Как уже выяснилось раньше, для этого было необходимо прежде всего получить сплав, способный выдержать температуру в одиннадцать тысяч градусов, а таких сплавов еще никогда не изготовляли на Земле. Газ для сварочного аппарата тоже был неизвестен. Все понимали, что если не удастся добиться успеха, то звездоплаватели будут обречены навсегда остаться на Земле и не увидят больше своей родины. Нечего и говорить, что люди были готовы совершить невозможное, но не допустить такого конца космического полета. Каллистяне, несомненно, отдавали себе отчет в серьезности своего положения и понимали, что спасти их может только техника Земли, сила ее промышленности. Они, конечно, сильно волновались, но внешне ничем не проявляли этого. Их поведение и отношение к людям оставались прежними. Только раз Широков услышал среди них тревожный разговор. Он постарался, как мог, успокоить своих друзей и внушить им веру в благополучный исход. Прощаясь с Мьеньонем, Диегопь сказал ему: -- Помните, что от вас зависит, увидим ли мы когда-нибудь нашу Каллисто. -- Я не меньше вашего хочу ее увидеть, -- ответил инженер. -- Все зависит от того, что смогут сделать для нас, -- сказал Ньяньиньгь. -- Все! -- убежденно воскликнул Широков. -- Желать, -- ответил ему Мьеньонь, -- это еще не значит иметь возможность выполнить желаемое. Мы нисколько не сомневаемся в вашей готовности помочь нам, но... -- На Земле есть все, что необходимо, -- настойчиво повторил Широков. -- Не сомневайтесь! Советское правительство сделает все, чтобы обеспечить вам возвращение на родину. -- Будем надеяться, -- грустно ответил каллистянин. -- Ничего другого нам не осталось. -- Анатолий Владимирович! -- по-русски сказал Широков Лежневу. -- Не давайте им приходить в отчаяние. Почаще говорите с ними. Могут на первых порах случиться неудачи. Поддерживайте в них бодрость и уверенность в конечном успехе. -- Мне самому до слез жалко их, -- ответил Лежнев. В этот день с самого утра, погода стала хмуриться. Временами накрапывал мелкий осенний дождь. В низинах не расходился ночной туман. Вершина звездолета смутно проступала в колеблющейся дымке. Настроение обитателей лагеря соответствовало погоде. Все были хмуры и неразговорчивы. Куприянов предложил каллистянам переодеться в земную одежду, но они решили остаться в своих серых комбинезонах с красными воротниками. Их головы были непокрыты. На Каллисто не употребляли головных уборов. Широков поговорил с Синьгом, вернувшимся вместе с Вьеньянем из Курска, и с его помощью уговорил звездоплавателей взять плащи с капюшоном для защиты от дождя. Они согласились с видимой неохотой. -- Скоро наступит зима, -- говорил Широков. -- Будет очень холодно. Если вы не переоденетесь, то неизбежно заболеете. -- Мы подумаем, -- отвечали ему. Куприянов и Широков понимали, что если бы не угроза никогда не увидеть Каллисто, звездоплаватели не возражали бы против земной одежды. Они хотели в ожидавшей их чуждой обстановке сохранить хотя бы платье своей родины. В этот день утром в лагерь пришло письмо из Америки, адресованное Диегоню. Так как оно было написано по-английски и Диегонь все равно не мог без переводчика прочитать его, Козловский попросил Широкова перевести это письмо. Оно было передано из Нью-Йорка по бильдаппарату и прислано из Москвы фотопочтой. Американский стальной король предлагал каллистянам свои услуги. Он ручался, что в короткий срок изготовит требуемый сварочный аппарат, синтезирует нужный для него газ и вообще сделает все, что нужно для исправления "сердца" звездолета. В письме заключался тонкий намек на то, что диверсия была произведена с ведома Советского Союза. -- Довольно неуклюжий маневр, -- сказал Козловский, выслушав перевод. -- А его уверенность в успехе -- преждевременна. -- Что будем делать с письмом? -- спросил Широков. -- Немедленно передадим адресату, -- ответил Козловский. -- Хорошо, что Мьеньонь и Ньяньиньгь еще не уехали. -- А если... -- начал Широков, но Козловский перебил его. -- А если они согласятся, -- сказал он, -- то мы примем меры как можно скорее доставить их в Америку. Вот и все. -- Неожиданно для Широкова он рассмеялся. -- Я прошу вас, Петр Аркадьевич, передать и перевести это письмо в присутствии Лемаржа и профессора Маттисена. Они понимают английский язык. Это для того, чтобы они могли подтвердить, что письмо Диегонем получено и он знает его содержание. -- Вы думаете?.. -- Я ничего не думаю Думать должны каллистчне. -- А этот намек? -- Если они не поймут, то разъясните им. Широков в точности выполнил поручение. Он сделал это не без тайного опасения. А что, если каллистяне согласятся? Об Америке они знают достаточно. -- Ну что? -- спросил Козловский, встретившись через полчаса с Широковым. -- Диегонь только рассмеялся; а Мьеньонь другими словами повторил то, что сказали вы, -- "неуклюжий маневр". Козловский пожал плечами. -- Удивляюсь, -- сказал он, -- что вы так плохо понимаете их. Разве можно было в этом сомневаться? Письмо из Америки оказалось не единственным. Весь день приходили аналогичные письма и телеграммы со всех концов мира. Казалось, что во всех странах испытывали горячее желание помочь каллистянам в постигшей их беде. Широков добросовестно читал все эти послания Диегоню, пока каллистянин сам не попросил его прекратить чтение этих писем. -- Мы вверили свою судьбу вам, -- сказал он. -- Вы наши братья. Нам и так уже надоели газеты, которые вы нам читаете. В лагере получались многие зарубежные газеты, и Козловский требовал, чтобы каллистяне были в курсе того, что в них писалось. Диверсия на звездолете и ранение Вьеньяня были в центре внимания мировой печати. Подавляющее большинство газет осуждали совершенное преступление и помещали на своих страницах протесты и негодующие письма Академий, научных институтов и обществ, учащейся молодежи всех стран и отдельных крупных ученых. Покушение на гостей Земли вызвало бурю негодования во всем мире. Но были и такие газеты, которые использовали сообщение о диверсии для клеветнических выпадов по адресу Советского Союза, и именно об этих газетах и говорил Диегонь. Оставаться в лагере больше было нельзя. Осень вступала в свои права. "Иностранный лагерь" уже ликвидировался. Некоторые его обитатели переехали в Москву, чтобы там продолжать работу, другие вернулись на родину. Пора было всем уезжать отсюда. Куприянов собрал совет, на котором присутствовали все каллистяне и члены экспедиции. Было решено переехать в Москву утром шестнадцатого числа. -- А вы, Николай Николаевич, -- спросил Широков, зайдя вечером в палатку секретаря обкома, -- неужели нам придется расстаться с вами? -- А зачем я вам? -- Вы поедете в Москву? -- радостно спросил Широков, увидя в глазах своего собеседника лукавые огоньки. -- К сожалению, -- шутливо ответил Козловский. -- Такова уж моя горькая участь. Моя жена и то уж ворчит. -- Вы так полюбили каллистян, -- сказал Широков. -- Мне очень жаль, что вы не можете сами говорить с ними. Почему вы не учитесь их языку? -- Я его немного знаю, -- по-каллистянски ответил Козловский. Он весело рассмеялся, видя изумление Широкова. -- Этот язык дается мне трудно. Не то, что вам. Но я им обязательно овладею. Я хочу прочесть книги, которые они оставят на Земле, а когда звездолет прилетит вторично, я буду говорить с ними. Я твердо решил дожить до этого. -- Если бы я знал, -- сказал Широков, -- то помог бы вам. -- Мне помогал Лежнев. И не только мне. Еще один член нашей экспедиции изучает язык Каллисто. -- Кто? -- А этого я вам пока не скажу. Узнаете в свое время. На следующий день погода окончательно испортилась. Весь день шел дождь. Земля стала мокрой, вязкой, и звездоплаватели были вынуждены надеть земную обувь. Их легкие туфли, похожие на сандалии, были совершенно негодны в этих условиях. Последние две ночи каллистяне провели на звездолете. Они хотели проститься со своим кораблем, на котором провели одиннадцать лет. Утром шестнадцатого числа вертолет совершил последний рейс на вершину шара. Корабль оставался под охраной полка Черепанова. Вскоре его должны были сменить другие части. По распоряжению Куприянова звездолет окружали высокой оградой. Со вчерашнего дня автомашины подвозили в лагерь бревна и доски. Не только каллистяне, но и люди с грустью смотрели на покидаемый корабль. С ним были связаны незабываемые минуты. Но никто не сомневался, что обреченный на неподвижность звездолет рано или поздно снова будет готов к стремительному полету в межзвездных просторах; что придет время -- и люди проводят своих гостей обратно на родину. Могучая техника Советского Союза справится с поставленной перед ней задачей. Внутри корабля, за толстыми двойными стенами, оставалось лежать тело человека, пытавшегося навеки остановить сердце металлического гиганта. Труп будет лежать там до тех пор, пока инженеры не сумеют открыть двери и выбросить его оттуда. Было неприятно сознавать, что звездолет -- замечательное создание разума далекой Каллисто -- является сейчас не чем иным, как временным гробом, но приходилось свыкнуться с этой мыслью. Изменить пока ничего было нельзя. Лагерь представлял собой унылую картину. Мокрые палатки стояли "нахохлившись". Всюду были лужи и невылазная грязь. Куприянов предложил перебраться на аэродром с помощью вертолета, и это предложение было с удовольствием принято всеми. Путешествие в автомобилях по размытой дороге предвещало мало приятного. Вертолет мог за пять рейсов перебросить всех. Первыми улетели иностранцы, Широков и Штерн. Кинооператор просил взять его в последний рейс, так как хотел снять отъезд каллистян из лагеря. Последними вылетели Куприянов, Козловский и кинооператор. Подполковник Черепанов и его офицеры с грустной завистью провожали их. -- Это были незабываемые дни, -- сказал капитан Васильев. Куприянов снова не узнал поля, на котором когда-то опустились их самолеты. Перед ним был современный, прекрасно оборудованный аэродром с бетонными дорожками. Самолеты, прилетевшие за ними из Москвы, уже ждали. -- Нам бы хотелось еще раз взглянуть на корабль, -- сказал Диегонь. -- Обязательно! -- ответил Куприянов, когда ему перевели эту просьбу. -- Я скажу летчикам, чтобы они пролетели над звездолетом. В Москву улетало двадцать семь человек; десять каллистян, шестеро иностранцев, Козловский, кинооператор и девять членов экспедиции. Профессор Смирнов улетел накануне. Его вызвали в Москву телефонограммой. В Москве их ждали. Столица Советского Союза готовилась встретить гостей Земли. В городе находились многочисленные делегации со всех концов страны. Академик Неверов вчера позвонил в лагерь и сообщил Куприянову, что вечером в день приезда звездоплаватели будут приняты Председателем Совета Министров и секретарем ЦК КПСС. ПЕТР ШИРОКОВ По предложению Штерна, каллистян поселили в обсерватории, так как это было удобно во многих отношениях. Широков и Ляо Сен, разумеется, были с ними. Приехав в Москву, они уже не застали Мьеньоня и Ньяньиньга. Лежнев, оба инженера и сопровождающие их земные ученые сразу после приезда и совещания у министра тяжелой промышленности вылетели на Уральский металлургический комбинат. Они не хотели терять ни одного часа дорогого для них времени. Пока окончательно не выяснится, может ли техника СССР оказать им помощь, каллистяне не могли быть спокойны. В Кремле тепло и сердечно встретили жителей другой планеты. Дружеская беседа продолжалась свыше трех часов. Ляо Сену и в особенности Широкову пришлось много потрудиться, но они справились со своей нелегкой задачей и обеспечили полное взаимопонимание. -- Мы покажем вам все, что вы захотите увидеть, -- сказал председатель Совета Министров. -- Товарищ Куприянов об этом позаботится. По вопросу, больше всего волнующему гостей, секретарь ЦК сказал: -- Я говорил сегодня по телефону с директором комбината. Они думают, что месяца через три -- четыре аппарат будет готов. Вы не должны ни о чем беспокоиться. Все, что нужно, будет сделано, и вы вернетесь на Каллисто. -- Передайте нашу глубокую благодарность, -- попросил Диегонь. -- Это и в наших интересах, -- ответил секретарь ЦК. -- Мы хотим, чтобы общение обеих планет продолжалось и впредь. Например, было бы хорошо найти способ обмена взаимной информацией. Это было бы полезно и для нас и для вас. -- Исключительно тяжелая проблема, -- заметил Манаенко (все члены экспедиции присутствовали на приеме). -- Такое исполинское расстояние... -- Соединенные усилия технической мысли двух планет, -- сказал на это секретарь ЦК, -- могут сделать даже невозможное возможным. -- Было бы полезно, чтобы люди побывали у нас, -- сказал Синьг. Широкову показалось, что при этих словах все каллистяне посмотрели на него. Он смешался и покраснел. Ляо Сен перевел эту фразу за него. Глава правительства улыбнулся. -- У нас есть основание предполагать, что ваше желание будет исполнено, -- ответил он. Прием закончился около полуночи. По просьбе каллистян, автомобили долго кружили по улицам Москвы. Несколько раз москвичи узнавали пассажиров, и тогда вокруг машин мгновенно собиралась огромная толпа. Приходилось останавливаться, переводить гостям слова приветствия и их ответ. Долго не удавалось тронуться дальше. Только в два часа ночи они, наконец, приехали в обсерваторию. -- Вы умеете встречать друзей, -- сказал Диегонь. -- Мне хочется надеяться, что и нам предстоит удовольствие встречать на Каллисто людей Земли. -- Вы же слышали, что ответил вам наш Председатель, -- сказал Ляо Сен. -- Это время настанет. Не правда ли, Петр Аркадьевич? Широков не ответил и вышел из комнаты. Он пошел к Вьеньяню. Каллистянский астроном сразу по приезде лег в постель. Воздушное путешествие, долгий путь по Москве, когда автомобили медленно продвигались по улицам, заполненным народом, вышедшим встречать каллистян, волнение, вызванное, этой встречей, утомили его. Лечение Синьга дало прямо волшебные результаты, но все же недавнее ранение сказалось, и Вьеньянь даже не поехал в Кремль. "У нас есть основания предполагать, что ваше желание будет исполнено", -- повторял про себя Широков слова Председателя Совета Министров. "Что он хотел этим сказать? Неужели даже там, в Кремле, знают о моем желании?" У постели Вьеньяня сидел Синьг. Он рассказывал своему товарищу о приеме в Кремле. Широков услышал, как он сказал: -- Они полны уверенности, что смогут помочь нам. -- Так оно и будет! -- Широков присел на край постели. -- Как вы себя чувствуете? -- Завтра Вьеньянь будет совершенно здоров, -- ответил Синьг. -- Все это простое утомление. -- Какое впечатление на вас произвела Москва? -- спросил Широков. -- Нам еще трудно ответить на этот вопрос, -- сказал Синьг. -- Мы плохо видели. Встреча, устроенная нам людьми, поглотила все наше внимание. Но Москва мне лично показалась красивым городом. -- У вас мало растений, -- сказал Вьеньянь. -- Многие улицы представляют собой сплошной камень. Вы на меня не обидитесь, если я скажу откровенно? Архитектура мне не понравилась. У нас в домах больше света. -- Климат, не позволяет нам строить такие здания, как у вас, -- сказал Широков. -- Мы должны думать о защите от холода. Но если вы попадете в южные страны, то увидите там дома, похожие на ваши. Скоро может состояться второй полет к нам? -- спросил он. -- Не думаю, чтобы скоро, -- ответил Вьеньянь. -- На путь от Каллисто до Земли и обратно требуется одиннадцать лет, двадцать два по-вашему, но я не сомневаюсь, что он будет совершен. Впрочем, -- прибавил он, ласково посмотрев на Широкова, -- если мы не ошибаемся, может легко случиться, что второй полет состоится вскоре после первого. Если мы правильно понимаем намерения одного человека... Синьг засмеялся. -- Я думаю, что мы поняли правильно, -- сказал он, кладя руку на плечо Широкова. -- Если так, -- сказал Вьеньянь, -- звездолет будет вторично на Земле через двадцать пять лет по вашему счету. Раньше чем через три года мы своего гостя не отпустим. В эту ночь Широков долго не мог заснуть. Он лежал с открытыми глазами в полной темноте и думал. Слова каллистянского астронома звучали у него в ушах. Двадцать пять лет! Половина сознательной жизни человека! И только три года из них пройдут там, на Каллисто. Остальные двадцать два придется провести на звездолете, в таинственной, пугающей неизвестности просторов вселенной. "Нужно ли это? -- думал он. -- Есть ли смысл тратить драгоценные годы?" Может быть, впервые перед ним ясно встало все, что ожидает его, если он осуществит свое желание. Отказ от всех прежних намерений, всех планов в жизни. Полный переворот его судьбы... Он встал и подошел к окну, поднял штору. Огромным заревом разливалось необъятное море городских огней. Далекими красными точками сверкали звезды Кремля. Там услышал он фразу, из которой понял, что руководители страны одобряют его намерение. Слова Председателя Совета Министров нельзя было понять иначе. "Это нужно! -- говорил ему внутренний голос. -- Половина твоей жизни пройдет не напрасно. Живое слово о жизни другой планеты, другого человечества, все, что ты увидишь и узнаешь, принесет огромную пользу людям". "Но достоин ли я быть избранником человечества? -- встал перед ним тревожный вопрос. -- Хватит ли у меня знаний, способностей и сил, чтобы успешно справиться с исполинской задачей, которую я хочу взять на себя? Может быть, кто-нибудь другой был бы полезнее на моем месте?" Эта мысль заставила сжаться его сердце. Он чувствовал, что не может уже отказаться от мечты, которая с такой силой овладела им. Далекая Каллисто непреодолимо влекла его к себе. Наступающий рассвет уже погасил все звезды на небе, а Широков все еще стоял у окна. Он знал, что сегодня его судьба решится окончательно. Сегодня он открыто скажет о своем намерении и получит ответ. Он думал о своей жизни, стараясь для самого себя решить вопрос, -- пригоден ли он к выполнению задачи, которую сам же поставил перед собой. Какие у него права считать себя достойным доверия всего человечества? Разве то, что он изучил язык Каллисто? Да еще, пожалуй, его молодость. Но этого было так мало! О том, что он талантливый ученый, человек с широким кругозором, он не подумал. "С моей стороны даже дерзко мечтать об этом. Есть десятки людей, которые могут захотеть стать на мое место. Людей, жизнь которых дает им большее право на это. Кто я такой? Обычный, рядовой человек и хочу взять на себя такую почетную роль -- представителя Земли на Каллисто". Он заснул с тревожным чувством, решив утром же поговорить с Куприяновым. Профессор обещал приехать в обсерваторию в девять часов утра. ВДВОЕМ! Нескончаемо долго тянулось для Широкова это утро. Он почти не отходил от окна, ожидая появления знакомого автомобиля. Но его все не было. Когда часы показали, что назначенное время прошло, а профессор все еще не приехал, Широков не выдержал и пошел к Штерну. Он нашел директора обсерватории в его кабинете, том самом, в котором они все провели памятную ночь на двадцать восьмое июля, когда еще таинственный космический корабль летел над Землей и неизвестно было, где он намерен опуститься. Словно вечность прошла с той ночи! Штерн был не один. Он сидел в том же кресле, и в той же позе, как и тогда, вытянув короткие ноги и скрестив руки на животе. Напротив него, на диване, сидел Козловский. -- Разрешите? -- спросил Широков, останавливаясь в дверях. Штерн повернул голову. -- Петр Аркадьевич! Рад вас видеть, -- сказал он таким тоном, как будто они не виделись уже несколько дней. -- Садитесь! -- Вы не знаете, когда приедет Михаил Михайлович? -- спросил Широков. -- Уже соскучились? -- усмехнулся Козловский. -- Михаил Михайлович только что звонил, -- ответил Штерн.-- Он немного задержится. Будет здесь часа в два. -- Дайте мне машину. Я поеду к нему. -- Машина всегда к вашим услугам, -- ответил Штерн. -- Но разве это так срочно? -- Я не могу ждать. -- Где же вы будете искать Куприянова? -- спросил Козловский, который в продолжение всего разговора ласково и внимательно наблюдал за молодым человеком. -- Не лучше ли подождать его здесь? Вы напрасно волнуетесь. Михаил Михайлович знает, что вы хотите ему сказать, как знаем это и мы. Теперь он одобряет ваше намерение. -- Теперь?.. -- Сначала он был против. Но его убедили, что это нужно... -- Вы не знаете, что меня мучает, -- перебил Широков. -- Возможно, -- мягко сказал Козловский. -- Многое может мучить человека перед таким шагом. Но вопрос о вашей пригодности к роли представителя Земли на Каллисто... -- Широков в изумлении посмотрел на секретаря обкома. Козловский улыбнулся, -- ... давно обсужден и решен положительно, -- докончил он. Штерн положил руку на руку Широкова. -- Отбросьте от себя все сомнения, -- сказал он, -- Наша планета может только гордиться, что ее представителем будет такой человек, как вы. Велика и почетна задача, стоящая перед вами. Я дорого дал бы за то, чтобы быть на вашем месте, но годы... Идите вперед не оглядываясь! -- Ну так как же? -- спросил Козловский. -- Поедете искать Куприянова? -- Я подожду его, -- сказал Широков. -- Михаил Михайлович хорошо знает вас, -- сказал Штерн. -- Он первый догадался обо всем. Правда, он противился вашему намерению, но потом, как вам сказал Николай Николаевич, понял, что это разумно и нужно. Вопрос был рассмотрен со всех сторон. Вам об этом не говорили потому, что мы не хотели влиять на ваше решение. Мы и так были уверены в нем. Если бы вы передумали... Да что глупости говорить! Разве можно отказаться от такого великого дела! Вопрос заключался только в том, как отразится на вашем здоровье пребывание на Каллисто. По этому вопросу Куприянов советовался с Синьгом, и они пришли к заключению, что все будет в порядке... -- С Синьгом? -- А с кем же еще? Каллистяне очень полюбили вас и рады, что именно вы хотите посетить их родину. -- Почему вы не сказали мне об этом раньше? -- А почему вы сами молчали? Единственное, что нас смущало, -- это то, что вы полетите один. -- Смущало?.. -- Да, но теперь больше не смущает, -- сказал Штерн. -- У вас нашелся товарищ. Широков стремительно выпрямился. -- Кто? -- порывисто спросил он. Мгновенно мелькнуло воспоминание... Козловский изучал язык Каллисто... Неужели он?!. -- Георгий Николаевич Синяев, -- ответил Штерн. -- Его влечет то, что вас должно пугать, -- двадцать два года полета на космическом корабле. -- Синяев... -- Вы как будто разочарованы? -- спросил Козловский. -- Нет, но я думал... Мне показалось... -- Что это буду я? Скажу откровенно, имел такое намерение, но мне дали понять, что этого не следует делать. Я ведь не ученый и не могу принести большой пользы. -- Георгий Николаевич проделает на звездолете огромную работу, -- сказал Штерн. -- На корабле хорошие астрономические инструменты, и у него с избытком хватит дела на все двадцать два года. А вы получите товарища, с которым легче будет перенести долгую разлуку с Землей. Что ни говорите, а это нелегко. Вдвоем будет легче. -- Синяев не знает языка каллистян. -- Знает, правда, еще плохо, -- сказал Козловский. -- Вы помните, в лагере я говорил вам, что, кроме меня, еще один человек берет уроки у Лежнева. -- Давно он задумал это? -- Вероятно, тогда же, когда и вы. Но сказал об этом перед отъездом из лагеря. -- Это очень неожиданно, -- сказал Широков. -- И для меня очень радостно. У Георгия Николаевича есть семья? -- Да. Он, как и вы, не женат, но его родители живы. У него есть сестра и два брата. Ему указали на это обстоятельство, но он остался при своем решении. Я был у него, и он при мне говорил с ними. -- Козловский нервно потер руки. (Широков хорошо знал этот жест, выражавший волнение.) Конечно, родителям тяжело. Они могут никогда больше не увидеть сына. Двадцать пять лет -- не шутка. Его отец, старый коммунист, участник гражданской войны, понимает, что сын идет на великий подвиг. Он одобряет его. Сестра... братья, конечно, но мать... Что тут можно сделать? Но он тверд. -- Ему, должно быть, гораздо тяжелее, чем мне, -- задумчиво сказал Широков. Он сам был одинок. Его родители погибли во время Великой Отечественной войны в блокированном Ленинграде. Братьев и сестер не было. Он был теперь совсем спокоен. Его желание встретило полное понимание и сочувствие. Куприянов, разговора с которым он боялся, по словам Козловского, не будет его отговаривать. Неожиданное известие, что он не окажется один на звездолете и на Каллисто, было не только приятно. Когда ему сказали, что у него есть товарищ, он понял причины своих колебаний. Это был страх перед полной оторванностью от людей, полным одиночеством среди каллистян, все же чуждых и не совсем понятных существ. Лететь на Каллисто вдвоем с молодым астрономом -- это совсем не то, что одному. -- Его решение очень радостно для меня, -- повторил Широков. -- Так же, как ваше для него, -- сказал Штерн. -- Он обо мне знает? -- Пока еще нет, но, когда узнает, то будет, конечно, очень рад. Мы ведь и вам ничего не говорили о нем, пока вы сами не сказали о своем решении. -- В сущности говоря, -- засмеялся Широков, -- я вам ничего не говорил. Я только сказал, что хочу поговорить с Михаилом Михайловичем. Несмотря на заверение Козловского, Широков с волнением ожидал приезда Куприянова. Он знал, каким тяжелым ударом