зрения истории человечества -- это не так уж много. Вы, астрономы, не знаете ни одной планетной системы, на которой могла бы возникнуть разумная жизнь у близких к Солнцу звезд. Так ведь? Вот именно! Значит, хозяева спутников обитают очень далеко. Путь от них к нам, может быть, требует многих лет. А на самой их планете проходят века. Вот и рассуждай. Они прилетали к нам столетия назад. И, улетая, оставили возле Земли "что-то". Вероятно, это "что-то" должно ожидать их вторичного прилета. Зачем? Этого мы не знаем. -- Противоречишь сам себе, -- сказал Синицын. -- То уверен в их присутствии возле Земли, то "столетия назад". -- А если и то и другое? -- Муратов наклонился вперед и пристально посмотрел в глаза друга. -- А если они запустили спутники во время своего прилета к нам столетия назад, а затем непрерывно, понимаешь, непрерывно наблюдают за ними, сменяя на Луне персонал своей базы? Разве не могут эти спутники быть очень важными для них? Может быть, это звено большого, тщательно продуманного плана? -- Направленного против человечества Земли? -- Видишь! Сам сделал логический вывод. -- Ты мастер подводить собеседника к своим же выводам. Но от этого они не становятся истиной. Ох, Витя, запутался ты, как я вижу. Ну можно ли себе представить, чтобы человечество одной планеты создавало заговоры против человечества другой? Это лишено всякого смысла. Извини меня, но ты несешь чушь. -- Пусть так. Но советую вам быть очень осторожными, когда вы найдете эту базу. -- Значит, окончательно... -- Да. Я не полечу с вами. Мне предложили принять участие в более интересном деле. -- Не секрет, в каком? -- Какой же секрет. Ты слышал о проекте Жана Легерье? -- Это полет по Солнечной системе на астероиде? -- На Гермесе. -- И ты хочешь лететь на нем ? -- До этого полета еще далеко. Легерье предлагает изменить орбиту Гермеса, чтобы астероид пролетел всю Солнечную систему, от Меркурия до Плутона. И тогда, опустив на него большой звездолет, можно без всякой затраты энергии облететь все планеты. -- При чем же здесь ты, не астроном? -- Нужно так рассчитать будущую орбиту, чтобы она прошла возле каждой планеты во время одного и того же рейса. Это очень сложная задача. И еще сложнее заставить Гермес перейти на эту орбиту с помощью реактивных сил. Вот тут-то я и могу помочь Легерье как инженер и как математик. А лететь с ним я не собираюсь. -- Желаю удачи! -- По тону друга Муратов понял, что он обижен и огорчен. -- Занимайся Гермесом, раз это более интересно для тебя. -- Чудак ты, Сережа! Ну зачем я вам нужен? -- Да нисколько не нужен. -- Синицын изобразил на лице полное недоумение. -- Просто я хотел закончить это дело вместе. А в экспедиции... любой другой будет даже полезнее. Муратов рассмеялся. -- Актер из тебя, Сережа, как из меня балерина. Брось! Я тоже огорчен, но, право же, не могу терять время. И скажу тебе по секрету: мне не понравилось летать в космос. Не по мне это занятие. -- Ну и не надо! Сиди на Земле. Это спокойнее и... безопаснее. Муратов нахмурился. -- Это уже зло и несправедливо, Сережа. -- Ну ладно, прости! Я, конечно, этого не думаю. Что же поделаешь, раз ты такой упрямый. А вот я, хотя и не принесу особой пользы, но никак не смогу отказаться. Эти спутники занимают все мои мысли. -- Понимаю тебя. Когда вы вылетаете? -- Послезавтра. -- Так скоро? -- Подготовка закончена. -- Тогда повторю твои слова, но с другим чувством: "Желаю удачи!" И через шесть месяцев, в той же самой комнате Синицын и Муратов встретились снова... Экспедиция вернулась ни с чем! Все усилия найти таинственное убежище, где скрылись оба спутника-разведчика, не увенчались успехом. Ничто не указывало, что в недрах крутых отрогов кратера Тихо прячется база чужого мира. Ни прослушивание горных пород, ни зондирование их ультразвуком, ни просвечивание, ни простое сверление скал -- ничто не обнаружило никаких пустот. Казалось, ничья рука никогда не тревожила извечный покой кратера. Поиски велись и за его пределами. За шесть месяцев участники экспедиции, с помощью все более мощных технических средств (один за другим, с Земли было отправлено пять звездолетов с оборудованием), обследовали лунную поверхность в радиусе пятисот километров от центра кратера. Все было напрасно! Если база действительно существовала, то была замаскирована исключительно тщательно... -- Ты помнишь мои слова, что я не полетел с вами потому, что не хотел терять время? -- спросил Муратов. -- Помню. Ты хочешь сказать... -- Вот именно. Я был абсолютно уверен, что вы не найдете эту базу. Иначе я обязательно отправился бы с вами. -- Но почему ты был так уверен? -- Потому, что меры предосторожности, примененные к спутникам, убедили меня в том, что их хозяева имеют очень серьезные причины скрывать от людей Земли свои намерения. 5 Прошло два года. Спутники-разведчики больше не появлялись возле Земли. Но можно было предполагать, что они сменили систему своей "защиты" и стали невидимы не только для визуальных, как раньше, но и для радиотелескопов. Если это действительно было так, то они стали во много раз опаснее. Звездолеты покидали Землю с осторожностью. Развивать скорость разрешалось только за орбитой Луны. Поиски таинственной базы по-прежнему были безрезультатными. И постепенно появилось и окрепло убеждение, что никакой базы на Луне нет и никогда не было. Спутники, рассуждали эти люди, не укрывались в районе кратера Тихо, а ушли совсем, быть может, за пределы Солнечной системы. Встретив на своем спиральном пути Луну, они обошли ее и полетели дальше. Сигнал, запеленгованный тремя кораблями, можно объяснить излучением с самого спутника, не имевшим никакого смысла и не являвшимся радиопередачей. Ультракороткие волны мог испускать неведомый двигатель разведчика, никто ведь не знает его конструкции и принципа работы. И "совершенно случайно" линии пеленгации сошлись у кратера Тихо. Точно так же они могли сойтись и в любом другом месте. А то, что эти линии сошлись в той же точке, где, по вычислениям Муратова и Синицына, закончились траектории обоих спутников... что ж! Бывают и не такие случайности! Спасительное слово "совпадение" действовало успокаивающе на общественное мнение. Большинство населения земного шара скоро перестало думать о спутниках. Эпоха была бурной. Освобожденная от вековых пут, мировая мысль штурмовала тайны природы с невиданной настойчивостью и энергией. Ошеломляющие открытия следовали одно за другим. Власть человека над природой росла "на глазах ". Но в среде работников космонавтики не могли забыть и не забывали о разведчиках чужого мира. Нераскрытая тайна продолжала угрожающе висеть над безопасностью межпланетных путей. Случай со звездолетом "Земля -- Марс" в конце прошлого века тревожил руководителей "Службы космоса". Нельзя было успокаивать себя тем, что спутники уклоняются от встречи с земными кораблями. В тот раз один из них не уклонился, а столкнулся со звездолетом. Это могло повториться в любой момент. Если раньше обходились локационными установками, чтобы своевременно заметить встречный метеорит, то теперь обязательной принадлежностью штурманских рубок звездолетов стали гравиометры. Ведь какую бы защиту ни применили хозяева разведчиков, их массу невозможно было уничтожить или сделать "невидимой". Работы в космосе шли своим порядком, но астролетчики повседневно ощущали столь неожиданно возникшее неудобство. Раскрыть тайну было настоятельно необходимо, но ученые не видели путей к этому. Находятся ли еще спутники в Солнечной системе или нет? Этот основной и главнейший вопрос оставался без ответа. Персоналы научных станций Луны, и в особенности станции кратера Тихо, непрерывно наблюдали за прилежащим пространством. Круглосуточно велась радиовахта. Если спутники все-таки укрылись на лунной базе, то рано или поздно они должны были снова отправиться в полет вокруг Земли. А это могло произойти после получения ими соответствующего сигнала. Этот сигнал надо было перехватить во что бы то ни стало. Но время шло, а все было спокойно. Ни сами спутники, ни радиосигналы, адресованные им или идущие от них, не появлялись. Члены научного совета Института космонавтики придерживались мнения, что причиной является очередной перерыв в работе разведчиков, случайно совпавший по времени с экспедицией на "Титове". Такие перерывы, несомненно, были и раньше. Периодическое появление спутников возле Земли хорошо объясняло странный факт, что они не были обнаружены гораздо раньше. Но какова длительность таких перерывов? Этого никто не мог знать. Предстояло, возможно долгие годы, принимать меры против неизвестной, а может быть, и несуществующей опасности. И единственным радикальным средством было, найти базу. Стремительно развивающаяся техника предоставляла все новые и новые возможности для поисков. Их немедленно использовали, но все было тщетно. По-прежнему недра кольцевого хребта кратера Тихо и соседних с ним кратеров казались нетронутыми никогда и никем. Виктор Муратов знал обо всем этом только из редких бесед с Синицыным по радиофону. Он целиком погрузился в захватившую его работу и оба эти года не занимался ничем другим. Математический расчет проекта Жана Легерье был трудоемким делом. Мысли о спутниках и их тайнах приходили к нему изредка, после разговоров с Сергеем. Свою гипотезу о пребывании на Луне живых представителей иного человечества Виктор давно уже считал несостоятельной. Слишком много соображений говорило против нее, а Муратов никогда не был упрям. Проект Легерье уже перестал быть проектом. Он был одобрен и вступил в фазу практической реализации. Расчеты показали его осуществимость и целесообразность. Затраты энергии, необходимые для изменения орбиты Гермеса, были во много раз меньшими, чем потребовалось бы для такого же путешествия по Солнечной системе на звездолете, не говоря уже о том, что производить астрономические наблюдения с астероида можно было в значительно большем объеме, чем с корабля. На Гермесе свободно расположится целая обсерватория. Через несколько месяцев Гермес, сравнительно небольшой астероид полутора километров в диаметре, должен был, в очередной раз, пройти возле Земли на расстоянии всего пятисот семидесяти трех тысяч километров, и этот момент решено было использовать, чтобы начать невиданное еще путешествие французского ученого. По плану Легерье, принятому Институтом космонавтики, на астероид должен был быть опущен специально предназначенный для астрономических работ искусственный спутник Земли, построенный и выведенный на орбиту двадцать лет тому назад. Этот спутник во многих отношениях уже устарел, но для целей Легерье подходил как нельзя более. На нем было все, что надо, и его следовало только немного переоборудовать, чтобы группа астрономов могла без лишений совершить на нем многолетний полет. К этой работе уже приступили. Нельзя было терять времени. Именно сейчас планеты Солнечной системы находились в очень удобном положении, и новая орбита Гермеса пройдет возле каждой из них за время одного оборота. Следующего такого расположения пришлось бы ожидать длительное время. Одновременно с космической обсерваторией на Гермес отправится эскадрилья мощных звездолетов со всеми необходимыми установками для перевода астероида со старой орбиты на новую. Так как именно Муратов произвел все расчеты, ему и было предложено взять на себя руководство этой работой, требующей исключительной точности. Предложение было почетным, и Виктор не счел себя вправе отказаться. -- Против воли я становлюсь космонавтом, -- пошутил он, встретившись с Синицыным. -- И в этом значительная доля твоей вины. -- При чем здесь я? -- удивился Сергей. -- Как при чем? Ты же впервые вытащил меня в космос. Если бы не мое участие в экспедиции на "Титове", я не был бы так "знаменит" и никому не пришло бы в голову поручать мне расчеты для Легерье. Синицын рассмеялся. -- Такую вину, -- сказал он, -- я охотно возьму на себя. Надолго ты улетаешь? -- Нет, недели на две. Закончив работу, наша эскадрилья вернется на Землю. Можно было бы вернуться и скорее, чем через две недели, но придется подождать на Гермесе несколько суток, чтобы убедиться в том, что траектория полета астероида изменена правильно. -- Рискованная экспедиция, -- задумчиво сказал Синицын. -- Я говорю, конечно, не о тебе, а о Легерье и его спутниках. На таком длительном пути могут встретиться всевозможные случайности, которые невозможно предусмотреть заранее. Столь близкое приближение к Юпитеру, Сатурну и другим гигантским планетам... -- Ты не веришь моим расчетам? -- А ты сам совершенно в них уверен? -- Я -- да. Опасен не Юпитер, не Сатурн. Опасны, да и то теоретически, астероиды между Марсом и Юпитером. Нельзя поручиться, что даже сейчас они все известны астрономам. А влияние тех, которые еще неизвестны, я, естественно, не мог учесть при расчетах. -- Вот видишь! -- Ничего не вижу. Пока что любой космический полет сопряжен с риском. Легерье и его шесть товарищей идут на этот риск. Для страховки мы оставим на Гермесе один из наших звездолетов. И кроме того, останутся все установки, с помощью которых мы изменим орбиту Гермеса. Их можно пустить в работу в любой момент и исправить курс, если что-либо непредвиденное его изменит. -- Значит, там должен будет остаться и кто-нибудь из технического персонала твоей эскадрильи? -- Моей? -- улыбнулся Муратов. - Что за выражение, Сережа! -- Я сказал в смысле "руководимой тобой". -- То-то! Инженер Уильям Вестон согласился остаться на Гермесе на все годы полета. -- Бедный! Здорово ему будет скучно. -- Он астроном-любитель. Так что не очень страшно. Ну, как, теперь ты успокоился? -- Да, видимо, все обдумано основательно. -- И сам бы был не прочь принять участие? Синицын пожал плечами. -- Какой астроном не мечтает наблюдать планеты Солнечной системы с близкого расстояния! -- ответил он со вздохом. -- Так попросись. -- Легерье получил сотни таких просьб. И вынужден был всем отказать. Вместимость спутника-обсерватории ограничена. А вне его на Гермесе негде обосноваться. Так что остается только завидовать восьми счастливцам. Наступил день отлета. Проводить корабли вспомогательной эскадрильи, улетающие с пиренейского ракетодрома, собрались многие сотни людей. Хотя космические полеты давно уже стали привычны и не возбуждали особого любопытства, слишком необычна была цель экспедиции, возглавляемой Виктором Муратовым. Пусть Гермес и небольшой астероид, но люди впервые в истории собрались изменить по своей воле орбиту небесного тела, заставить его сойти с извечного пути, предначертанного природой, лететь туда, куда нужно для целей земной науки. Дерзкий замысел Легерье был преддверием близкого уже времени, когда человек властной рукой вмешается в космический порядок Солнечной системы, порядок, во многих отношениях не удовлетворяющий людей Земли. Успешное выполнение задачи Муратова будет началом новой эры в истории человечества -- эры переделки не только своей планеты, но и всего окружающего ее пространства, началом грандиозной работы, конец которой скрывался в туманной дали веков. История знает много таких событий, событий, знаменующих собой первое проникновение в неведомое. Экспедиция Колумба, отплытие кораблей Магеллана, первая попытка проникнуть к Северному полюсу, полет Юрия Гагарина, первая экспедиция на Луну, а затем и на все планеты. И каждый из этих дней, дней старта, золотыми буквами вписан в историю. Экспедиция Муратова сама по себе не представляла ничего выдающегося -- люди много раз посещали другие небесные тела. Ее историческое значение заключалось именно в том, что это было началом, первым камнем фундамента исполинской работы по перестройке "Большого Дома" людей Земли -- Солнечной системы. И не удивительно, что эта экспедиция находилась в центре внимания всего населения земного шара. Самого Муратова провожали только двое -- Сергей и Марина. Со своей младшей сестрой Виктор не виделся около года, и ее приезд на Пиренейский полуостров был для него приятной неожиданностью. -- Мне бы очень хотелось лететь с тобой, -- сказала Марина, с интересом всматриваясь в огромные силуэты кораблей эскадрильи, тускло блестевшие под лучами низкого уже Солнца в центре гигантского ракетодрома. -- Ведь подумать только, что я ни разу не была в космосе. -- Как так? А Луна? -- Ну! -- Девушка пренебрежительно усмехнулась. -- Луна! Это не космос. -- Видал? -- Синицын от души рассмеялся. -- Полет на Луну она не считает космическим. Скоро дойдет до того, что космосом станут называть только пространство за пределами нашей системы. -- А где сам Легерье? -- спросила Марина. -- Его давно нет на Земле, -- ответил Виктор. Семеро участников полета на Гермесе две недели тому назад отправились на Луну, чтобы оттуда перебраться на спутник-обсерваторию и уже на нем совершить перелет на астероид, когда он подойдет к Земле. Гермес был уже близко. Наступали последние дни существования Гермеса как небесного тела, чуждого Земле и ее обитателям. Отныне он превратится в летающую обсерваторию, космический филиал астрономического института, движущийся в пространство по желанию людей, грандиозный по размерам звездолет. Над полем прозвучал низкий протяжный гудок. -- Время! -- сказал Муратов. -- До свидания! Если бы ты, -- обратился он к сестре, -- раньше сказала о своем желании, я взял бы тебя с собой. -- Это я так! -- Марина поцеловала брата. -- Сейчас у меня все равно нет времени. -- Я хорошо помню твои слова, что тебе не нравится летать в космосе, -- сказал Синицын, в свою очередь прощаясь с другом. -- Интересно, что ты скажешь по возвращении. -- Будь уверен, что скажу то же самое. -- Сомневаюсь. Космос затягивает. Второй гудок призывно пронесся над ракетодромом. -- Он должен вернуться через две недели, -- сказала Марина, пристально всматриваясь в небо, где уже ничего не было видно. -- Я буду очень беспокоиться все это время. Да и не только я, -- прибавила она, имея в виду своих родителей. -- Все же такие полеты опасны. -- Ну, какая же опасность, -- ответил Синицын. -- Звездолеты надежны. Идем, Мариночка! А то на лайнер опоздаем. Она еще раз взглянула в ясную даль неба, словно надеясь увидеть далекие уже корабли эскадрильи. -- Нужно время, и немалое, -- сказала она, -- чтобы люди привыкли относиться к звездолетам так, как относятся к самолетам. А ведь было время, и совсем не так давно, когда и самолеты казались опасными. -- Конечно! Так всегда бывает. А потом появится что-нибудь новое, не известное нам сейчас, и тогда люди станут говорить о звездолетах, как ты говоришь о самолетах. Ну, и так далее, -- закончил Сергей. 6 Ходить было трудно. Сильно намагниченные подошвы ботинок плотно прилипали к металлическому полу, и для того чтобы сделать шаг, приходилось применять значительное мускульное усилие. Но и это не создавало устойчивости. Почти полное отсутствие веса давало себя чувствовать. Словно на палубе судна в сильную бурю, люди качались на ходу, принимая самые причудливые положения. Но и немыслимый на Земле наклон тела не приводил к падению -- падать было некуда. Легкое усилие -- и человек выпрямлялся, чтобы через секунду начать новое "падение". И так без конца. Подобная ходьба утомляла больше, чем самые длительные пешеходные прогулки на Земле. А если сбросить обувь, человек мог летать. Ничего не стоило подняться к самой верхней точке сферического купола в помещении обсерватории. Для этого нужно было только слегка оттолкнуться от пола. А спуск, под действием силы тяжести, происходил так невыносимо медленно, что Виктор Муратов, из любопытства испробовавший однажды такой "полет", не испытывал никакого желания повторить его. Беспомощно висеть в воздухе, не имея ни малейшей возможности что-либо изменить, было очень неприятно. Виктору вообще не нравилось пребывание на Гермесе. Он с нетерпением ожидал старта в обратный путь. С удивлением наблюдал он, с каким интересом и даже энтузиазмом воспринимали все окружающее его спутники, и не понимал их. Космос не оказывал на него никакого "притягивающего" действия, как это было с другими. Картины звездного неба казались ему однообразными и скучными, невесомость -- тягостной, условия быта -- раздражающими. Он с улыбкой вспоминал предсказание Сергея. Старый друг ошибался. Ни на какой космос он, Виктор, не променяет родную Землю. Еще четверо суток этой пытки, и он будет дома! Шли последние контрольные наблюдения. Уже более ста часов Гермес летел по новой орбите, постепенно приближаясь к Венере. А затем он обогнет Меркурий и начнет долгий, на годы, полет в глубь Солнечной системы, к ее окраинам, к самой отдаленной из планет -- Плутону. Изменение траектории полета астероида прошло в полном соответствии с расчетами. Виктор гордился этим. С Земли было получено множество поздравительных радиограмм. Вся планета радовалась достигнутому успеху. Да, сделано большое и нужное дело! Значит, можно со спокойной совестью покинуть неуютный космос, вернуться на Землю, взяться за новую, не менее нужную и интересную работу. Муратова нисколько не беспокоили результаты последних вычислений, производимых на этот раз самим Жаном Легерье. Все правильно! Астероид летит так, как это было рассчитано еще на Земле. Достигнув Юпитера, он повернет, повинуясь могучей силе притяжения гиганта Солнечной системы, к Сатурну, а тот, в свою очередь, изменит траекторию, направив ее к Урану. И так далее. Планеты будут передавать астероид-обсерваторию друг другу, как эстафету. Нет никакой необходимости в повторных проверках. Вспомогательная эскадрилья могла бы еще вчера вылететь на родину. Но, мучимый нетерпением, Муратов хорошо понимал, что осторожность Легерье обоснованна и. необходима. В сравнении с исполинским расстоянием, которое предстояло пролететь Гермесу, уже проделанный путь -- ничтожен. Четыре проверки, по четырем данным наблюдений, произведенные четырьмя математиками независимо друг от друга, -- это уже полная гарантия! Но завтра... впрочем, какое же завтра, когда нет ни дня, ни ночи, ни восхода, ни захода Солнца... через восемнадцать часов все будет кончено. Легерье скажет долгожданные слова: "Все в порядке" -- и Муратов будет свободен. Ни за что на свете он не задержится здесь ни на одну минуту! Если бы Виктор мог знать сейчас, что задержится в этом, неприятном ему, месте на целых трое, суток! Необъяснимое, чудовищно неправдоподобное событие было совсем, совсем близко! Но будущее скрыто от человека законом причинности. Держась за многочисленные стенные ремни, всеми силами удерживая тело в вертикальном положении, Муратов медленно шел в кают-компанию спутника. Это старинное название, взятое из лексикона давно исчезнувшего военно-морского флота, прочно держалось у космолетчиков. Семь членов экспедиции, инженер Вестон и человек восемь из состава вспомогательной эскадрильи "сидели" у круглого стола. На Гермесе все же существовала какая-то сила тяжести и были стулья. Можно было принять сидячее положение, но, чтобы удержаться на стуле и не взлететь при неосторожном движении, приходилось прикрепляться ремнем к сиденью. Муратов извинился за опоздание и занял свое место. Кают-компания была расположена с краю огромного дискообразного корпуса искусственного спутника. Потолок и наружная стена были прозрачны. Над головой раскинулось матово-черное небо с бесчисленными звездами. Среди них ослепительно сияло Солнце. Его лучи заливали внутренность каюты, но тепла не ощущалось. "Стекло" не пропускало инфракрасные лучи. За бортом -- панорама Гермеса. Мрачные, какого-то неопределенно-бурого цвета, бесформенные скалы. Безжизненный, тоску наводящий пейзаж! Космическая обсерватория, бывший искусственный спутник Земли, стояла на дне неглубокой котловины. Со всех сторон ее окружали постепенно поднимающиеся гранитные стены. Горизонт ограничивался кругом около трехсот метров в диаметре. А так как сам спутник имел поперечник в сто метров, глазам открывался ничтожно малый "внешний мир". Муратов вздрогнул при мысли, что восемь человек долгие годы не увидят ничего, кроме этой безрадостной картины. Какую всепоглощающую любовь надо иметь к своей науке, чтобы добровольно обречь себя на такое испытание! Нет, сам он не был бы способен на такой подвиг! Выбор места для обсерватории был не случаен. Именно такой рельеф местности лучше всего соответствовал целям защиты. Метеоритная опасность, существующая даже для небольших звездолетов, была в тысячи раз более грозной для Гермеса, огромная масса которого притягивала к себе блуждающие в пространстве обломки. Тем более, что предстояло пересечь пояс астероидов между Марсом и Юпитером -- самое опасное место на межпланетных трассах. В скалах, кольцом окружая обсерваторию, были вмонтированы мощные установки. Какую бы скорость ни имел метеорит, магнитное поле заставит его уклониться в сторону от единственного обитаемого места на астероиде. Потому и возможно было существование сравнительно тонких прозрачных стенок и огромного купола, под которым располагались телескопы и другие многочисленные астрономические приборы и инструменты. Если же встречный метеорит окажется не железным, а каменным, то его отклонит в сторону вихревое антигравитационное поле, дополняющее магнитное. Астрономы могли работать спокойно. После ужина Муратов задержался в кают-компании. В этот вечер он решил не возвращаться на свой звездолет, а переночевать на спутнике, благо в этом странном мире без тяжести можно спать на чем угодно, как на мягчайшем тюфяке. Четыре стула, крепкий ремень, чтобы не проснуться под потолком, и постель готова. Намагниченные металлические ножки стульев, прилипающие к полу, гарантировали неподвижность ложа. Было десять часов, когда Муратов, перед тем как лечь спать, зашел в каюту Легерье. Он любил беседовать с умным, энциклопедически образованным начальником экспедиции. Казалось, не существовало вопроса, в котором французский ученый не чувствовал бы себя как рыба в воде. С ним можно было говорить обо всем. Легерье ложился поздно, и Муратов не боялся, что явится не вовремя. "Командир Гермеса", как прозвали Легерье с чьей-то легкой руки, стоял у стены и внимательно рассматривал один из приборов, расположенных на большом, во всю стену, щите. Он обернулся при входе Муратова. -- Посмотрите! -- сказал он, снова поворачиваясь к прибору. -- Стрелка гравиометра не стоит на нуле. Никак не пойму, что это может значить. Муратов подошел ближе. С гравиометрами он познакомился во время экспедиции на "Титове". Но прибор в каюте Легерье имел уже мало общего с теми. Два года -- огромный срок для техники. Знакомыми оставались только шкала и стрелка. Муратов вгляделся. -- Мне кажется, -- сказал он, -- что стрелка не только не стоит на нуле, как вы сказали, но и движется. Очень медленно, но движется. -- Да, да, вы правы, -- в голосе Легерье чувствовалось беспокойство. -- Это очень странно. Прибор показывает наличие какой-то массы недалеко от нас. Но что это может быть? -- Встречный метеорит... -- нерешительно предположил Муратов. Он тут же мысленно выругал сам себя. Что за наивная реплика! Не мог же Легерье не подумать о такой возможности. Вместо ответа астроном молча указал на экран локатора. Ровная черная линия не имела никаких неровностей. Радиолучи, непрерывно ощупывающие пространство вокруг астероида, не встречали препятствий. -- Испортился... Легерье нажал на одну из бесчисленных кнопок. Засветился маленький экран, и на нем появилась внутренность каюты, занимаемой Александром Макаровым -- заместителем начальника экспедиции. -- Саша! -- сказал Легерье. -- Посмотри на гравиометр. Было видно, как Макаров подошел к щиту, точно такому же, какой был здесь. Раздалось удивленное восклицание. -- А теперь обрати внимание на локационный экран. -- Да, вижу! Макаров обернулся. -- Что ты на это скажешь? -- спросил Легерье. -- Очень странно, даже слишком. А у тебя то же самое? -- Конечно! Я подумал было, что гравиометр в моей каюте испортился. Но не могли же испортиться оба сразу. -- В чем же дело? - Зайди ко мне. -- Иду! Легерье и Муратов не спускали глаз со стрелки. Она двигалась, теперь в этом невозможно было сомневаться. Что-то, не отражающее лучей локаторов, приближалось к Гермесу. Это не мог быть обломок, настолько малый, что его не "видели" мощные локационные установки. В этом случае его не заметил бы и гравиометр. Загадочное тело имело довольно значительную массу. -- Все ближе и ближе! -- прошептал Легерье. -- И что самое удивительное -- оно летит очень медленно. Раздался тихий гудок радиофона. Легерье даже не обернулся. Гудок повторился. Муратов подошел к аппарату. Дежурный на командном пункте флагманского корабля эскадрильи взволнованным голосом доложил о странном "поведении" гравиометра. -- Со всех наших кораблей сообщают то же самое, -- сказал он. -- Знаю, -- ответил Муратов. -- Продолжайте вести наблюдения. Вошел Макаров и молча подошел к Легерье. Они напряженно всматривались в гравиометр. Стрелка уже далеко отошла от нуля и продолжала медленно, крайне медленно, но неуклонно ползти дальше. Линия на экране локатора по-прежнему оставалась невозмутимо ровной. Легерье топнул ногой. -- Да что же это такое, наконец? -- раздраженно сказал он. -- Общую тревогу! Макаров нажал на красную кнопку в центре щита. Муратов знал, что в этот момент во всех помещениях спутника-обсерватории раздался дробный звонок, извещая об опасности. Не прошло и двух минут, как в каюте начальника собрались все. Не нужно было никаких пояснений. Эти люди хорошо понимали язык приборов. Наступило тревожное, полное скрытого напряжений молчание. Неизвестная опасность -- самое неприятное испытание для психики. Самый храбрый человек невольно поддается смутному чувству страха. Что предпринять, если неизвестно, от чего надо защищаться? И вдруг в памяти Муратова всплыло воспоминание. Он мысленно увидел напряженные лица Вересова и Стоуна, с глазами, устремленными на тот же гравиометр. И ему показалось, что он понял, что происходит. -- А не тот ли это загадочный спутник-разведчик, за которым охотились два года назад? -- сказал он. Легерье резко обернулся. -- Так далеко от Земли? -- Никто же не знает, куда они исчезли. -- Но ведь радиолокаторы в то время нащупывали эти спутники? -- Это было тогда. Существует предположение, что они каким-то образом сменили систему своей "защиты". -- Возможно, что вы правы, -- сказал Легерье. -- Увидим! Если Муратов угадал, то стрелка гравиометра должна была скоро прекратить движение вправо. Спутники-разведчики не могли подойти к такой большой массе, как Гермес, слишком близко. Астероид полутора километров в диаметре -- это не маленький звездолет! Догадка была настолько правдоподобной, что все сразу успокоились. Двое астрономов, получив разрешение Легерье (на обсерватории была объявлена тревога, и никто не имел права действовать самостоятельно), ушли, чтобы попытаться увидеть приближающееся тело в большой телескоп. Макаров вернулся к себе в каюту, чтобы вести параллельное наблюдение. Но спокойствие продолжалось недолго. Прошло пять, потом десять минут, а стрелка все продолжала ползти вправо, угрожающе приближаясь к крайней точке, означающей соприкосновение двух масс -- Гермеса и неизвестного тела. Близилось столкновение. До красной черточки на шкале оставалось совсем немного. -- Оно летит прямо на нас, -- сказал Легерье. Усовершенствованный гравиометр давал возможность определять не только массу, но и направление ее движения и расстояние до нее. Локационный экран по-прежнему не показывал ничего. А, судя по гравиометру, приближающееся тело было весьма крупным. Муратову казалось, что прибор показывает уже гораздо большую массу, чем тогда, на "Титове". Слова Легерье подтвердили, что это было так. -- Масса неизвестного тела, -- сказал астроном, -- во много раз превышает массу разведчиков. Еще несколько томительных минут, и не осталось никаких сомнений -- что-то летело прямо на обсерваторию. 7 Легерье бросился к щиту. Одно движение его руки -- и на всем спутнике тяжелые герметические двери опустились в свои пазы, отрезав всякий доступ из одного помещения в другое. Обсерватория разделилась на изолированные друг от друга отсеки. Теперь можно было надеяться, что катастрофа не приведет к общей гибели. Куда же обрушится страшный удар столкновения космических тел? Люди замерли в ожидании... В эти секунды Муратов почему-то подумал не о себе и не о находившихся с ним людях, а о кораблях своей эскадрильи. Они стояли сравнительно близко за гребнем гранитной воронки, окружающей обсерваторию. Догадались ли там сделать то, что только что сделал здесь Легерье? Отдать приказ по радиофону было уже поздно. "Впрочем, -- подумал Виктор, -- если тело ударит по звездолету, от корабля ничего не останется. Масса этого тела слишком велика. Никакие отсеки не спасут людей". А стрелка гравиометра продолжала неумолимое приближение к красной черте, означающее катастрофу. Защитные, антигравитационные и магнитные, поля были совершенно бесполезны. Они слишком слабы, чтобы воздействовать на такую громадину. Смерть, случайная и нелепая, вплотную подошла к людям, и они не в силах были предотвратить ее. -- Смотрите! -- сказал Легерье, протянув руку к гравиометру. Это было более чем странно, необъяснимо, то, что они увидели. Стрелка еще более замедлила свое движение. Вопреки законам тяготения, она не ускорила его, а именно замедлила и двигалась теперь едва заметно. И вдруг... остановилась совсем, замерла неподвижно в каком-нибудь миллиметре от черты. Это означало, что неизвестное тело прекратило падение и повисло неподвижно над Гермесом на расстоянии, самое большее, ста метров от его поверхности. Шумный вздох облегчения вырвался одновременно из груди всех, находившихся в каюте. Спасены! Опасность, только что казавшаяся непредотвратимой, непонятно как миновала. -- Это мог сделать только управляемый корабль, -- сказал Легерье. -- Каковы же тогда его размеры! -- изумленно воскликнул Муратов. Сомневаться было невозможно. Все, что было непонятно в поведении неведомого тела, становилось вполне понятным, если это космический корабль с мощными двигателями. Но откуда он мог взяться? Земля не сообщала о полете какого-либо корабля в этом районе. Любой звездолет давно дал бы свои позывные, если бы его командиру понадобилось по той или иной причине опуститься на астериод. Его давно бы заметили локаторы. И, самое главное, ни один из существующих космических кораблей не имел таких огромных размеров и не обладал "способностью" полностью поглощать радиоизлучение. Неведомый звездолет, судя по его массе, был гигантом, но сквозь прозрачный потолок каюты ничего не было видно, кроме звезд. -- Он остановился немного в стороне, -- сказал Легерье, и его голос заметно дрожал от волнения. -- Но сомнений нет. Это звездолет, но не наш! Он еще говорил, когда стрелка гравиометра снова дрогнула и быстро пошла влево. Космический корабль удалялся. Зачем же он подлетал к Гермесу? Если астролетчики заметили на астероиде искусственное сооружение, они должны были заинтересоваться и постараться выяснить, что же это такое. Но они задержались меньше чем на минуту и улетели. За это время ничего нельзя было хорошо рассмотреть. Пусть не очень большая, но на проделанный маневр требовалась затрата энергии. В чем причина столь странного поведения? Инженеры и ученые молча переглядывались. Никто ничего не понимал, и люди невольно задавали себе вопрос: не почудилось ли им это посещение? Легерье нарушил длительное молчание. -- Корабль удаляется по прямой линии, постепенно увеличивая скорость, -- сказал он. -- Зачем было замедлять ее и полностью останавливаться? Непонятно. Внезапно блеснул яркий свет. Те, кто успели поднять голову, заметили, как на черном бархате неба, прямо над ними, вспыхнул облаком пламени вихрь чудовищного взрыва. Он произошел очень далеко, но именно там, где должен был находиться улетевший корабль. Каюта осветилась мертвенным белым светом на одно мгновение. И все погасло. Стрелка гравиометра, словно в бессилии, упала к нулю. Действующая на нее масса, масса космического корабля другого мира, только что подлетавшего к Гермесу, исчезла -- внезапно, сразу! -- Катастрофа! -- вскричал Муратов. -- Корабль взорвался! -- Да, он взорвался, -- медленно и грустно сказал Легерье. -- Это аннигиляция. И мы никогда уже не узнаем, что произошло на наших глазах. -- И кому, какому человечеству он принадлежал, -- добавил Муратов. Неожиданная катастрофа глубоко потрясла всех. Люди задыхались от волнения. Пусть неизвестно, кто находился в этом корабле, пусть они были существами, чуждыми людям Земли. Это были разумные представители единого человечества Вселенной! Так близко, рядом, находился разум иного мира, вот только что сейчас могла состояться долгожданная встреча людей-братьев! Впервые в истории! И не состоялась! Вестник иного мира, быть может, прилетевший из далеких глубин пространства, бесследно исчез. Это было так нелепо, так невыносимо обидно, так бессмысленно! Легерье машинально нажал на кнопку, восстанавливая сообщение между отсеками обсерватории. -- Но почему, почему они не опустились? -- сказал Вестон. -- Они не могли не заметить нашу обсерваторию. Почему же они так поспешно ушли от нас? -- Может быть, именно потому, -- ответил Муратов, -- что эти существа прибыли к нам из антимира. Они убедились в том, что наш астероид, относительно них, из антивещества, и поспешили уйти от опасности. А удалившись, столкнулись с метеоритом. И произошла аннигиляция, которой они опасались. -- Ваша гипотеза несостоятельна, Муратов, -- сказал Легерье. -- Несостоятельна по двум причинам. Во-первых, никаких крупных метеоритов сейчас не пролетало. На том расстоянии, на котором произошел взрыв, наши локаторы заметили бы любой метеорит. А во-вторых, космический корабль, прилетевший в чужую планетную систему, должен быть защищен от опасности аннигиляции. Из какого вещества состоит наша планетная система, они должны были определить давно. Ведь мы встретились с ними не на окраине, а почти что в центре. -- Они могли и не пролететь всю нашу систему, а подойти к ней сверху или снизу относительно плоскости эклиптики. -- Немыслимо. Такое легкомыслие никак не вяжется. Он не договорил, весь превратившись в слух. Отчетливый стук послышался со стороны входной камеры -- наружной двери обсерватории. Кто мог стучать? Если это был кто-нибудь из экипажей кораблей эскадрильи, ему незачем было прибегать к стуку. Существовала сигнализация, и она была известна всем. Да и не мог никто явиться, не предупредив заранее. Одна и та же мысль мелькнула у всех. Стучали существа иного мира, высадившиеся с того самого корабля, который только что, несколько минут тому назад, погиб! Но ведь этот корабль не опускался на поверхность Гермеса. Как же он мог высадить кого-нибудь? Корабль улетел, и подобный "десант" был совершенно бессмыслен! Стук повторился, четкий, настойчивый! Легерье включил экран наружного обзора. И они увидели. У самого входа стояла высокая человеческая фигура в скафандре. Обыкновенная человеческая фигура! Обыкновенная?.. Это было не так! Все сразу заметили еще и другое. Человек, стоявший у входа, был одет не в земной скафандр! Вот он поднял руку и явно нетерпеливо постучал металлической перчаткой в наружную дверь. Значит, все-таки... Все-таки великая встреча состоялась! У входа находилось существо с другой планеты -- гость, прилетевший неведомо откуда, -- и настойчиво просило впустить его! Трудно передать словами, что почувствовали люди Земли, когда поняли, с кем они имеют дело! Гость был один. Может быть, остальные прятались в скалах, ожидая? Может быть, пришельцы не были уверены в том, какой прием их ждет, и выслали вперед разведчика? Но ведь им некуда деваться с астероида. Высадивший их корабль улетел и погиб. Они не могли не знать этого. Странно, загадочно, непонятно! Легерье не колебался. Наружная дверь раздвинулась. Внутри выходной камеры вспыхнул свет, приглашая гостя войти. Он вошел, вошел уверенно и просто, видимо без всяких опасений. Начальник экспедиции медлил. Он ждал, не покажутся ли остальные. Никто не появлялся. По-видимому, как это ни невероятно, но гость был один. Наружная дверь закрылась. Пришелец из космоса находился внутри обсерватории, он вступил в чуждый ему мир! Заработали автоматы биологической защиты. Легерье включил максимальный режим. -- Догадается ли он снять скафандр? -- Должен догадаться. Это же космолетчик. Он сам понимает опасность. И снова молчание, напряженное, почти мучительное. -- А если он не сможет дышать нашим воздухом? Никто не отозвался. Эта тревожная мысль явилась у всех. Ничего уже нельзя было изменить. Процесс начался и не мог быть остановлен. Да и куда было деваться пришельцу?.. Он сжег за собой все мосты. В выходной камере не было экрана. Невозможно было увидеть, что происходит там. Максимальный режим обработки продлится почти час. Живого или мертвого, но пришельца из космоса люди увидят только тогда, когда этот час пройдет. Он тянулся невыносимо. -- Если бы можно было предвидеть такое, -- сказал Вестон, -- там был бы экран! Еще бы! Если бы люди могли предвидеть появление такого гостя, телесвязь с выходной камерой была бы сделана самым тщательным образом. А так, в обычных условиях, в ней не было никакой нужды. Прошло десять минут. Только десять! Камера уже наполнилась воздухом. Дистиллированным, чистым воздухом космической обсерватории, без единой бактерии или микроба. Но воздухом земного состава! Как подействует на гостя этот воздух? Может быть, чужое Земле существо задохнется в нем и, когда откроется внутренняя дверь, люди увидят только холодный труп? -- Нет, невероятно! -- сказал Легерье. -- Он не вошел бы так спокойно. -- Мне кажется, -- сказал Муратов, -- что я понимаю. Это один из хозяев спутников-разведчиков. А они давно знают нашу планету, знают состав ее атмосферы. И видимо, она им не опасна. Такое предположение многое объясняло. Но не все! -- Как он очутился на Гермесе? -- спросил один из астрономов. -- Очень просто. Спрыгнул. Прыжок со ста метров вполне безопасен на астероиде таких размеров. -- Но зачем? -- Это мы узнаем от него самого. Прошло двадцать минут! Потом полчаса! Хотя до момента, когда откроется дверь, оставалось еще много времени, все, кроме Макарова, собрались перед выходной камерой. Заместитель Легерье остался в своей каюте, у обзорного экрана, и периодически сообщал о том, что он видит снаружи. Вернее, о том, что он ничего не видит. Не было никаких признаков присутствия возле обсерватории других звездолетчиков. Становилось очевидным, что находившийся в камере пришелец действительно один. Это делало его появление на астероиде вдвойне непонятным. Что нужно ему здесь? Зачем он спрыгнул с своего корабля? Почему его товарищи бросили его одного, а сами улетели? Они могли видеть обсерваторию, но не могли знать, есть ли внутри нее живые существа. Обсерватория могла быть давно брошена за ненадобностью, ее могли обслуживать кибернетические автоматы. А в этом случае одинокий человек обречен на скорую и мучительную смерть. Не могли они не понимать этого! А если они знали о скорой гибели звездолета, то почему не высадились все? Да и зачем было улетать навстречу смерти, если они знали? Но как они могли знать?! Все, все загадочно, все непонятно! Сорок минут! На кораблях вспомогательной эскадрильи знали обо всем. Муратов не забыл о своих товарищах и рассказал им по радиофону о невероятном событии. Там, конечно, тоже волновались, но не так, как здесь. Ведь пришелец из космоса должен был появиться впервые именно здесь, на обсерватории! Впервые! Каждый про себя, они готовились к сверхсенсационному событию -- к моменту встречи лицом к лицу обитателей разных миров! Впервые в истории! ... Пятьдесят минут! Волнение нарастало. А тот, кто находился за толстой непроницаемой дверью, волнуется ли он? Доступно ли ему подобное чувство? Он должен волноваться! Нельзя себе представить разумное, мыслящее существо без нервной системы! Они уже видели, что внешние формы пришельца очень похожи на формы людей Земли. Но что окажется под скафандром? Никто не ожидал появления какого-нибудь чудовища. У гостя из космоса была голова, руки и ноги. Он был одет в скафандр, подобный земным. Он, видимо, мог свободно дышать воздухом Земли. Это говорило за то, что планета, бывшая его родиной, однотипна с Землей. Так почему же сходные условия развития должны привести не к сходным результатам?.. Прошло пятьдесят пять минут! ... Еще одна минута! И такая глубокая тишина (люди сдерживали даже дыхание) царила вокруг, что все отчетливо услышали, как там, в центральном павильоне, где были сосредоточены все агрегаты управления, щелкнул выключившийся автомат биологической защиты. Обработка закончилась. Если пришелец снял с себя скафандр, а он должен был это сделать, если думал логически, то ни на поверхности его тела, ни внутри него не осталось уже ничего, что могло бы заразить воздух обсерватории. А если нет? Но и тогда не было опасности. Скафандр был чист. Гостю жестами объяснят, что нужно снять его и подвергнут вторичной обработке. Долгожданный момент приблизился вплотную! Легерье, внешне спокойный, но с сильно побледневшим лицом, нажал на кнопку. Дверь раздвинулась. Каждый из них представлял себе гостя по-своему. Каждый рисовал в воображении свой облик, подсказанный индивидуальной фантазией. Но все ожидали увидеть космолетчика, одетого соответственно понятию о космическом полете. Пусть не в комбинезоне, как земные астролетчики, пусть в самом невероятном по покрою и материалу костюме, с любыми чертами лица, любого цвета кожи! Но того, что они увидели в действительности, не ожидал никто! Гость снял скафандр: он догадался это сделать, как и ожидали. Но!.. Всеобщий возглас изумления встретил появление пришельца. Перед ними, близко от двери, стояла высокая девушка в коротком, сильно открытом платье золотого цвета. Густые иссиня-черные волосы обрамляли ее лицо со странным зеленоватым оттенком кожи. Большие, косо расположенные, очень удлиненные глаза пытливо, но совершенно спокойно смотрели на людей Земли. Она подняла руку открытой ладонью вперед и произнесла мягким, певучим голосом, растягивая слоги: -- Гийанейа! 8 -- Из всей этой загадочной истории самым странным мне кажется ее внешний вид, я говорю о Гианэе, -- сказал Муратов. -- Я не думал, что мы увидим такое полное сходство с земными людьми. Это просто невероятно. И как хотите, но в моем сознании не укладывается, что она -- житель иного мира. -- А кем иным она может быть? -- спросил Легерье. -- Я понимаю это. Как и все, я вынужден признать факт. Но, право, не знаю, как вам объяснить, что-то во мне протестует, даже возмущается... -- Тут нет ничего удивительного, -- сказал Легерье. -- Ваше состояние понятно. Люди приучили себя к мысли, что обитатели других миров не могут быть в точности похожими на нас. Но почему? Вселенная безгранична, и среди бесчисленного количества обитаемых миров должны встречаться любые внешние формы жизни. Установлено, что планетные системы, в доступные нашему исследованию части Вселенной, окружают звезды, по спектральному классу подобные Солнцу. Отсюда логический вывод: условия жизни примерно одинаковы. А что такое человек, как не продукт долгого, томительно долгого процесса приспособления к окружающим условиям? Внешние формы тела не могут быть нерациональными. Тело -- исполнительный орган мозга. Природа выработала органы, наиболее приспособленные к выполнению определенных функций. А природа всегда идет по самому простому пути. Тело человека -- это самый простой из теоретически возможных вариантов. Так почему же на других планетах, где условия жизни подобны нашим, этот процесс должен привести к иному результату? Другое дело, если в основе жизни лежит не углерод и кислород, а что-нибудь другое. Тогда самый мозг может оказаться иным и, как следствие, получит иные органы. -- Я понимаю вас, -- сказал Муратов, -- и согласен с вами. Но тут не подобие, а полное сходство. -- И это не удивительно. Я с самого начала был абсолютно убежден, что мы увидим человека. Так и оказалось. И вот почему я был в этом уверен. Я разделяю вашу точку зрения. Корабль, который подлетал к Гермесу, принадлежал именно хозяевам разведчиков. Они знают, и знают хорошо, нашу Землю. И они решились, в данный момент не важно, по каким причинам, высадить на астероид одного из экипажа своего корабля. Мы не знаем, зачем они это сделали, но можем быть совершенно уверены в том, что они не сомневались: их товарищ найдет общий язык с нами. А такая уверенность никак не могла возникнуть, если бы мы и они не были подобны. К существам, отличным от них самих, никогда не послали бы одного человека. -- Все это так, -- с оттенком досады сказал Муратов. -- Но вы говорите -- подобие, подобие! Откуда же не подобие, а абсолютное тождество? Нельзя же считать, что зеленый налет на коже -- решающее различие. На Земле между расами большее различие. Легерье пожал плечами. -- Удивляюсь, -- сказал он, -- откуда у вас такой атавизм? Подсознательно вы повторяете то, что говорили и писали десятки лет назад. Тогда это было понятно. Слишком близки были еще века владычества религиозных верований. Человек казался самому себе чем-то исключительным в природе. Трудно было допустить, что где-нибудь может существовать такое же "совершенное", подобное божеству, существо, как человек Земли. Отсюда теории о возможности для природы создавать бесконечные формы -- вместилища мозга. Подчеркиваю -- создавать в одинаковых условиях. А если стать, стать твердо на точку зрения, что человек -- создание природы, то нетрудно понять и то, что природа везде, где условия одинаковы, создает одно и то же. У природы нет разума, она действует, если можно так выразиться, "интуитивно". Действует просто и, самое главное, естественно. -- Все не то, -- сказал Муратов. -- То, что вы говорите, я и сам знаю. -- Вас смущает, что Гианэя -- копия земной женщины, и притом женщины белой расы. Так ведь? Давайте подойдем к вопросу с другой стороны. Поменяемся ролями. Пусть не они, а мы сами исследовали пространство вокруг нашей планетной системы. И обнаружили несколько населенных миров. Пусть обитатели этих миров различны по внешности. Есть совсем не похожие на нас, есть подобные нам. А есть и совсем тождественные. С кем же мы свяжемся первыми? С кем произойдет первая встреча? -- На земле несколько рас. -- Совершенно верно. Естественно ожидать понимания от подобных самому себе. Гианэя принадлежит к человечеству или части человечества такой планеты, где мыслящий разум облекся в ту же форму, что и на Земле, и притом наибольшее сходство у них и у людей белой расы на Земле. -- Значит, все-таки это случайность? -- Да, но случайность закономерная и естественная. Ничего странного я здесь не вижу. Скажу более: я был бы очень удивлен, если бы случилось иначе. -- Значит, по-вашему, они имели выбор? -- Похоже на то. Но могло конечно, и так случиться, что они и не имели выбора. Просто первая же населенная планета, которую они нашли, оказалась населенной одинаковыми с ними людьми. Тот факт, что Гианэя свободно дышит нашим воздухом, доказывает тождество Земли и ее родины. А такое тождество, по моему глубокому убеждению, не исключение, а правило в близкой к нам области Вселенной. Я говорю о звездах класса нашего Солнца. У других звезд планетных систем не обнаружено. С их стороны было совершенно естественно и логично искать населенные миры возле звезд, подобных их солнцу. -- Вы думаете, что ее родина где-то близко? -- Это вытекает из предположения, что разведчики посланы ими. Нельзя допустить, что их послали к нам из туманности Андромеды. Должна быть цель. Другое дело, если мы ошибаемся и Гианэя не имеет никакого отношения к разведчикам. Тогда она могла явиться откуда угодно. -- А чем вы объясняете зеленый оттенок ее кожи? -- спросил Муратов, желая переменить разговор и оставить тему, где он чувствовал превосходство собеседника. -- Вы сами понимаете, что на этот вопрос я не могу ответить сейчас, -- Легерье улыбнулся. -- Происхождение зеленого оттенка выяснится, когда Гианэю обследуют медики. Если она согласится на это. -- Если согласится? -- удивленно спросил Муратов. -- Как можно даже допускать возможность отказа? Эти же совершенно нелепо со стороны разумного существа, попавшего на другую планету. Не может же она не понимать, что наука Земли захочет ознакомиться с ее организмом? Содействовать в этом -- ее нравственный долг. Несколько минут Легерье молчал. -- Вот что, Муратов, -- сказал он наконец. -- Я рад, что вы заговорили об этом. Я не хотел ни с кем делиться своими наблюдениями, чтобы не создавать впечатления, которое может оказаться ложным. Но раз мы затронули эту тему... Скажите, вы не заметили в поведении Гианэи ничего особенного? -- Я заметил только, что она держится с поразительным спокойствием. В ее положении это даже неестественно. -- Да, конечно. Оказаться в чужом мире, среди чуждых не только ей, но и всему человечеству, к которому она принадлежит, людей и держать себя так, как она, -- неестественно. Вы правы. Но мне кажется, что тут другое. -- Легерье в волнении прошелся по каюте. -- Очень бы хотелось, чтобы вы доказали мне мою неправоту. Буду говорить прямо. Вам не кажется, что Гианэя держится не спокойно, а высокомерно? Муратов вздрогнул. То, что сказал Легерье, сходилось с его собственными мыслями. Ему самому часто казалось, что в поведении чужеземки проступает сознание своего превосходства над окружающими, но он старался не поддаваться этому впечатлению. -- Да, -- ответил он, -- казалось, и не раз. Но, может быть, это не высокомерие, для него нет причин, а просто манера держаться, свойственная этим людям. Ведь они не люди Земли. -- Возможно. Мы не знаем их. Но при таком полном внешнем сходстве не только тела, но даже одежды, психика должна быть тоже сходной. Но оставим это. Почему она приняла все наши заботы о ней как должное? Никаких признаков благодарности. Вы помните, когда Вестон повторил сказанное ею слово "Гийанейа", полагая, что оно означает приветствие, она гордо, именно гордо вскинула голову и снова сказала тоже слово, указывая на себя. Это было ее имя. Она сделала это так, словно ее оскорбило непонимание. Разве человеку Земли, впервые встретившемуся с обитателями иного мира, придет в голову сразу же назвать свое имя? Мне кажется, что это именно высокомерие, сознание своего превосходства. Но допустим, что у них так принято. Когда наш врач, выполняя программу биологической защиты, предложил ей сесть в бассейн, она хорошо поняла, поняла сразу и беспрекословно выполнила требуемое. И разделась, не ожидая, когда выйдут присутствующие, при всех. Вы скажете, что в их мире нет женской стыдливости, что у них опять-таки так принято. Сопоставим это с другим фактом. Она явилась к нам в женском платье, и покрой этого платья отнюдь не говорит об отсутствии в их мире таких женских свойств, как кокетливость и стыдливость. Вспомните -- спина совершенно открыта платьем, но прикрыта волосами. Это очень характерно. Даже самой кокетливой женщине Земли не придет в голову явиться в чужой мир одетой таким образом. Почему она не в костюме астролетчика? Почему она посчитала нужным показаться нам "во всем блеске красоты"? И после этого она раздевается при всех. Здесь уместно вспомнить глубокую старину. Римские патрицианки раздевались при своих рабах, не считая их людьми. -- Вы впадаете в противоречие, -- сказал Муратов. -- Если она не считает нас равными ей людьми, то зачем же было "поражать" нас "блеском красоты", как вы сказали? -- Никакого противоречия. Как раз наоборот. Явиться перед нами не рядовым астролетчиком, а именно "госпожой" -- вот, по-моему, мотивы ее поведения, -- Госпожой, -- повторил Муратов. -- Разве в мире, техника которого дошла до межзвездных полетов, могут сохраниться понятия "господин" и "раб"? Вы ошибаетесь, Легерье. Все это можно объяснить гораздо проще, одним словом -- обычай. У них такие обычаи. Отличные от наших и потому не понятные нам. -- Буду рад, если это так. Но для меня несомненно, что их психология родственна нашей. Иначе не может быть при таком сходстве. Представьте себе, что вы на ее месте. Вы назвали свое имя -- Виктор. И вдруг вас стали бы называть, например, Вико. Разве вы не поправили бы? А она? Тот же Вестон, а затем наш врач, обратились к ней, произнеся ее имя "Гианэя", вместо "Гийанейа". Как она поступила? Улыбнулась, и, как хотите, улыбнулась пренебрежительно и не возразила. Ей все равно. От низших существ нельзя требовать правильного произношения. -- Увлекаетесь, Легерье. Я отчасти с вами согласен. В ней чувствуется сознание своего превосходства, это верно. По-видимому, такое чувство у нее действительно есть. Но относиться к нам, как к низшим существам, у нее нет никаких оснований. Может быть, она думает, что мы затрудняемся произнести "Гийанейа". Если бы на чужой планете меня назвали Вико, я не стал бы требовать правильного произношения. Раз им так легче. -- Любой факт можно объяснить с любой точки зрения. Но в совокупности они дают определенную картину, и ее труднее объяснить, как нам хочется. Увидим! Мне очень жаль, -- прибавил Легерье, круто меняя разговор, -- что я не буду присутствовать при ее прилете на Землю. Как она поведет себя? Когда вы вылетаете? -- Завтра. То есть через двадцать четыре часа. Ведь у вас тут нет суток. Янсен считает, что Гианэя достаточно привыкла к нашей пище за эти два дня. Кстати, не странно ли, что она так охотно и без опасений приняла предложенный ей завтрак? -- Это лишнее доказательство правильности вашей же гипотезы, Муратов. Она принадлежит к тем, кто запустил к нам разведчиков. А они знают Землю, ее атмосферу, ее людей, а также и нашу пищу. -- И к тому же ей ничего другого не оставалось, если она не намеревалась умереть с голоду, -- задумчиво сказал Муратов. 9 Радиограмма с Гермеса, извещавшая о появлении Гианэи и обстоятельствах, предшествующих этому появлению, как и следовало ожидать, взволновала все население земного шара. Возвращения эскадрильи ожидали с огромным нетерпением. Автоматические радиоустановки обсерватории приняли огромное количество радиограмм с Земли, Марса, Венеры -- отовсюду, где были люди, приветствующие Гианэю. Встреча обещала вылиться в грандиозную демонстрацию. Гианзе показали ворох радиограмм, жестами постарались объяснить, что все это адресовано ей, что ее с нетерпением ждут на Земле. Поняла ли она? Всем почему-то казалось, что да, поняла. Но внешне отнеслась равнодушно. Сообщение о том, что ей надо вылететь на Землю, загадочная пришелица встретила так же равнодушно. Объяснения давал Вестон. На специально для этого вычерченной звездной карте он указал Гианэе на кружок, изображавший Гермес, потом на Землю. Она явно поняла его жесты. Потом инженер начертил стрелу -- знак, который трудно было не понять любому мыслящему существу, тем более астролетчику. Острие стрелы упиралось в Землю. Гианэя посмотрела на Легерье, стоявшего рядом. А затем она сделала рукой плавный жест, очень выразительный, могущий означать только одно: "Летим туда!". В значении этого жеста нельзя было ошибиться. Каждая мелочь в поведении гостьи вызывала пристальное внимание. Все заметили, что, хотя пояснения давал Вестон, Гианэя "обращалась" исключительно к Легерье. Неужели она догадалась, что именно он является здесь старшим? В поведении начальника экспедиции не было ничего, что выделяло бы его среди других. Казалось, что ничто не могло навести Гианэю на правильную догадку. Роальда Янсена -- астронома, медика и биолога, исполнявшего на Гермесе обязанности врача, очень беспокоил предстоявший Гианэе перелет на Землю. -- Здесь, -- говорил он, -- воздух чист. В нем нет ни одного микроба. А ведь на Земле они есть. Как подействует это на организм Гианэи? Не заболеет ли она сразу по прилете? На эту тему состоялся специальный разговор с Землей. Там разделяли опасения Янсена. Гианэе некуда было деваться. Оставить ее на Гермесе было невозможно. Но никому не хотелось действовать без ведома Гианэи. Она согласилась лететь, но надо объяснить ей грозящую опасность. Может быть, она не знает о ней, не подозревает, что, ступив на Землю, подвергнет себя большому риску. Было решено во что бы то ни стало попытаться узнать мнение гостьи. Но как это сделать? -- У нас нет иного пути, -- сказал Янсен, -- как только объяснить ей все с помощью рисунков, схем и биологических таблиц -- обмена веществ, дыхания и так далее. Если она знакома с биологией, то поймет. Если не знакома, -- не поймет ничего. Товарищ Вестон прекрасно рисует. Я попрошу его изготовить несколько рисунков по моему указанию. А затем попробуем. -- Думаю, что это объяснение должны давать двое, -- сказал Легерье, -- я и Янсен. Остальных прошу не присутствовать. Надо учитывать возможность, что Гианэя не поймет, и пощадить ее самолюбие. Опыт произвели накануне отлета. -- А что будем делать, если Гианэя поймет и откажется лететь на Землю? -- спросил Муратов в самый последний момент, когда Легерье и Янсен готовились пойти к гостье. Гианэе отдали каюту одного из астрономов, и она почти безотлучно находилась там. -- Сообщим на Землю, -- ответил Легерье. -- Но я думаю, что она не может отказаться. Она должна понимать, что у нас нет другого выхода. -- Может случиться и так, -- добавил Янсен, -- что Гианэе придется на Земле ходить в скафандре. А жить она будет в специальном помещении с дистиллированным воздухом. Муратов покачал головой. -- На это она не согласится. -- К чему гадать? -- сказал Легерье. -- Согласится, не согласится. Увидим! Пойдем, Янсен! Опыт прошел удачно. Гианэя, очевидно, хорошо поняла графический язык биолога. Но ответных жестов гостьи не поняли ни Янсен, ни Легерье. Согласна она лететь на Землю после их объяснения или не согласна? Чтобы выяснить этот вопрос, перед Гианэей снова положили карту Вестона. Она улыбнулась и повторила тот же плавный жест, который все понимали, как "летим!". -- Мы сделали, что могли, -- сказал Легерье. -- Везите ее на Землю. Очевидно, она не боится никакого заражения. Я пошлю подробную радиограмму, и там решат, что надо делать дальше. Не теряйте времени. -- Похоже, что они знают нашу планету еще лучше, чем мы думали, -- заметил Муратов. -- Да, видимо, так. У Гианэи не было никаких вещей. Она явилась на Гермес, к людям Земли, в чуждый ей мир, одетой так легко, словно находилась не в космосе, а у себя дома. Точно зашла в гости на короткое время, с тем, чтобы вскоре вернуться обратно. Это более чем странное обстоятельство не переставало удивлять всех на Гермесе и на Земле. Трудно было даже предположить, что могло побудить ее на такой поступок. Не могла же она быть одетой таким образом на космическом корабле. А объяснение Легерье всем казалось чересчур фантастичным. Здесь крылась тайна. Обращало на себя внимание, что маленькие, очень изящные "золотые" туфли Гианэи снабжены магнитными подошвами. Это говорило за то, что обувь, выглядевшая нелепой в космическом полете, была предназначена именно для условий невесомости, то есть для космоса. Причудливо выглядела эта высокая девушка, вся в золоте, среди космолетчиков, одетых в темные комбинезоны. Ростом она была выше всех, кроме одного Муратова. Стройная, с чисто кошачьей ловкостью и гибкостью движений, Гианэя, казалось, не шла, а скользила по полу. Ее необычайно густые волосы с сине-зеленым отливом тяжелой массой спускались ниже пояса, а у затылка были перехвачены пряжкой в форме какого-то листка или ветки растения, не известного на Земле. Такие же "листки" прикрывали ее колени, не закрытые коротким платьем. Воздух обсерватории был нагрет до восемнадцати градусов по Цельсию, но, судя по всему, Гианэе не было холодно. От предложенного ей комбинезона гостья отказалась. Янсену очень хотелось измерить температуру ее тела, но Гианэя отклонила попытку врача, отклонила резко и, с земной точки зрения, невежливо, оттолкнув его руку с термометром. Она не позволяла даже притронуться к себе. Рукопожатие, видимо, не было принято на ее родине. Если кто-нибудь при встрече протягивал ей руку, Гианэя делала шаг назад и поднимала руку к плечу открытой ладонью вперед -- жест, которым она приветствовала людей при первом знакомстве с ними. "Это гордость и высокомерие", -- говорил Легерье. "Это обычаи ее родины", -- возражал Муратов. Кто из них был прав, покажет будущее. Скафандр, в котором Гианэя высадилась со своего звездолета, был тщательно осмотрен. Он был очень легок, из тонкого и гибкого металла голубого цвета. Шлем квадратной, вернее кубической, формы не имел внутри никаких акустических или радиотехнических устройств. Напротив глаз помещалась прозрачная пластинка, очень узкая, дымчато-серая, пропускавшая мало света. И, что было удивительнее всего, не было никаких резервуаров или баллонов с воздухом. Ни внутри, ни снаружи. Даже при очень осторожном, "экономном", дыхании, почти не двигаясь, в подобном скафандре можно было находиться никак не больше десяти -- двенадцати минут. -- Это отчасти объясняет ее нетерпеливый стук, -- заметил Вестон. -- Ей грозило удушье. Но как могли решиться выпустить ее из корабля без запаса воздуха? Новая труднообъяснимая загадка! -- По-моему, -- сказал Муратов, -- это доказывает, что они знали о том, что обсерватория населена. Иначе она шла на самоубийство. -- Да, очень темная история, -- заметил Легерье. -- Чем больше я об этом думаю, тем вероятнее мне кажется, что Гианэя просто убежала из корабля. Эта версия многое проясняет. В спешке она забыла про запас воздуха. -- Но ведь корабль остановился у самой поверхности Гермеса. Как же это согласовать с вашей версией? Выходит, что ее бегству помогал экипаж звездолета. -- Они могли заметить на астероиде искусственное сооружение и подлетели, чтобы узнать, что это такое. А она могла воспользоваться неожиданной остановкой. -- Тогда почему они остановились только на минуту? Легерье пожал плечами. -- Темная история! -- повторил он. Скафандр был устроен так, что человек мог без посторонней помощи снять его с себя. Но не надеть. Это выяснилось, когда пришло время перевести Гианэю на флагманский звездолет эскадрильи. Пришлось поломать голову, чтобы разобраться в незнакомой конструкции. С земной точки зрения, пустолазный костюм Гианэи был очень неудобен. Его нельзя было надеть на себя, в него надо было "войти". И пожалуй, никто из людей Земли не смог бы это сделать, разве что особо гибкий акробат. Гианэя с легкостью выполнила эту трудную задачу. Она скользнула, именно скользнула в скафандр с непостижимой быстротой и ловкостью. Теперь надо было герметизировать скафандр. А Гианэя ни единым жестом не попыталась помочь людям. Она стояла и ждала. Словно ей было безразлично, лететь на Землю или оставаться на Гермесе. -- Упрямое существо! -- проворчал Вестон, внимательно рассматривая длинные полосы, висящие по краям разрезов скафандра. -- Вся беда в том, что проделать это надо как можно быстрее. Иначе она задохнется раньше, чем дойдет до корабля. Неужели она этого не понимает? -- Может быть, она просто сама не знает, как обращаться со скафандром, -- предположил Муратов. -- Да еще бы! Отлично знает, но не хочет помочь. Вот, смотри, Виктор! Кажется, я понял. Эти полосы должны сами собой прилипнуть к разрезу. Иначе не может быть. -- Так попробуй! Хотя бы вот здесь, сбоку. Догадка Вестона оправдалась. Казавшиеся металлическими, полосы прилипали к разрезам. При этом раздавался сухой щелчок. Муратов заметил едва различимое утолщение на концах полос. Он нажал на одно из них. Полоса отпала. -- Все ясно, -- сказал он. -- Рука в металлической перчатке может нажать на этот выступ. Но надеть скафандр самостоятельно нельзя. Выходит, -- прибавил он, обращаясь к Легерье, -- что Гианэе кто-то помогал при бегстве. Астроном ничего не отвечал. -- Ну, наконец-то! -- облегченно вздохнул Вестон, укрепляя полосу на ее место. -- Правильно? -- обратился он к Гианэе. Очевидно, выражение лица и интонация голоса были достаточно красноречивы, чтобы Гианэя поняла вопрос инженера. Она кивнула головой. Вестон укрепил все остальные полосы, оставив только одну, на шее, между воротом скафандра и шлемом. Ее предстояло укрепить самому Муратову, когда все будут готовы к выходу. Ни одной лишней минуты Гианэя не должна находиться без наружного воздуха. Корабли эскадрильи стояли метрах в шестистах от наружной двери обсерватории. Последнее торопливое прощание, и внутренняя дверь закрылась. В камере остались Муратов, два инженера с эскадрильи и Гианэя. Люди быстро надели свои скафандры. Чтобы сэкономить время, Легерье решил пожертовать воздухом камеры и открыть наружную дверь, не откачивая его. Муратов укрепил последнюю полосу. Теперь Гианэя могла дышать только тем ничтожным количеством кислорода, который остался внутри скафандра. "А если мы ошиблись, -- мелькнула тревожная мысль, -- если скафандр закрылся не герметически?" Но раздумывать было некогда. Условный стук во внутреннюю дверь... открылась наружная. В камере сразу образовался полный вакуум. Гианэя стояла спокойно. Все в порядке! Муратов заранее решил, как ему поступить. Хотя на Гермесе, благодаря почти отсутствию тяжести, карабкаться по скалам было нетрудно, все же это требовало какого-то расхода мускульной энергии и, следовательно, кислорода. Он поднял Гианэю на руки и чуть ли не бегом устремился вверх, по крутому склону воронки. Путь был хорошо известен, и Муратов десятки раз уже проходил здесь. Как отнеслась Гианэя к этому, неожиданному для нее, "насилию"? Муратов не почувствовал никакого сопротивления с ее стороны. Ему даже показалось, что она прижалась к его плечу, облегчая ему задачу. Выходная камера звездолета была уже открыта. Как только они оказались внутри и была убрана лестница, камера закрылась и быстро наполнилась воздухом. В виде исключения решили обойтись без обязательной процедуры "очищения". Риска почти не было, ведь Гермес был совершенно лишен даже намека на атмосферу. Единственное, что они могли занести с собой, -- это пыль на ботинках скафандров. Но ее можно будет обезвредить внутри камеры, после наполнения ее воздухом. Муратов подошел к Гианэе, чтобы помочь ей снять скафандр, но девушка отстранила его мягким движением руки и разделась сама. Ее большие, странно приподнятые к переносице черные глаза пристально, с каким-то необычным выражением взглянули в лицо Муратову. Казалось, Гианэя хотела что-то сказать или спросить. Что означал этот пристальный взгляд? Было ли это благодарностью или, наоборот, гневом, вызванным бесцеремонным обращением? Как угадать выражение лица и значение взгляда у существа, хотя и во всем подобного человеку Земли, но глубоко, бесконечно глубоко чуждого?.. 10 Шарэкс продолжал мчаться среди полей. В желтом море хлебов, подобно островам, ровными цепочками чернели громадные, неуклюжие с виду вечелектры. Рассмотреть можно было только те, которые находились вдали. Близкие к полотну дороги мелькали туманными полосами. Экспресс останавливался редко. Кончалось поле, проносились мимо город или рабочий поселок, и снова -- бесконечные желтые поля. Муратов все время смотрел в окно, но ничего не видел. Словно кинокартина, на невидимом экране его памяти один за другим проходили кадры тех незабываемых дней... ... Что означал взгляд Гианэи, там, в выходной камере корабля? Пришелица из другого мира подчеркнуто не позволяла никому даже прикоснуться к себе. А он, Муратов, неожиданно для нее, поднял ее на руки. Но ведь она не противилась. Он хорошо помнил, что Гианэя прижалась к его плечу, быть может, для того, чтобы облегчить ему ношу, ничем не выразила протеста. Она не могла не понять, что он сделал это для нее, что им руководило чувство беспокойства за нее. Нет, странный взгляд Гианэи не мог быть выражением гнева. Потом, на протяжении четырех суток Гианэя несколько раз обращалась к Муратову, как раньше, на Гермесе, она обращалась к Легерье. Если она сердилась, была оскорблена, то могла бы игнорировать Муратова, так же как игнорировала всех, кроме Легерье, на астероиде. Она могла обращаться в необходимых случаях к Гоглидзе, старшему инженеру эскадрильи, который находился тут же, на флагманском звездолете. Но Гианэя "не замечала" ни Гоглидзе, ни кого-либо другого, она "признавала" одного только Муратова. "Гордость и высокомерие", -- говорил Легерье. Нет, он не прав! Не может быть прав! Не вяжется, никак не вяжется высокомерная гордость с высокой цивилизацией, необходимой для осуществления межзвездного полета, который совершила Гианэя. Она явилась к людям с космического корабля, прилетевшего из другой планетной системы, и кто мог сказать, в какой бездне пространства находилось солнце ее родины. Этого корабля никто не видел, но было известно, что погибший звездолет был гигантом, далеко превосходившим по размерам земные. И он обладал свойствами, которыми не обладали еще корабли Земли. На большой высоте должна была находиться техника родины Гианэи. А высокая техника неотделима от высокой организации общества разумных обитателей планеты, на которой она возникла. Как же согласовать это с объяснением Легерье? Но и опровергнуть его было нелегко. Своим поведением, если смотреть с земной точки зрения, Гианэя как будто подтверждала мнение французского астронома. С земной точки зрения! Муратов был убежден, что именно здесь и кроется ошибка. С точки зрения Гианэи, все это могло выглядеть совершенно иначе. Муратов вспомнил прилет эскадрильи на Землю. Она опустилась там же, откуда взлетела, -- на пиренейском ракетодроме. Вспомнил неисчислимые толпы встречающих. Не тысячи, не десятки тысяч -- миллионы людей съехались сюда, чтобы встретить Гианэю. Появление на Земле первого представителя иного разума вылилось во всепланетный праздник. На Муратова и его спутников эта грандиозная демонстрация произвела неизгладимое впечатление. А на Гианэю?.. С первого своего появления -- на пороге выходной камеры обсерватории -- и вплоть до приземления флагманского звездолета на Земле Гианэя не выказывала никакого интереса к окружающему. Равнодушие, граничащее с апатией, сквозило в каждом движении, в каждом взгляде. За семь суток своего пребывания среди людей Земли она сделала только четыре активных жеста: оттолкнула руку Янсена, когда он хотел измерить температуру ее тела, отстранила помощь Муратова в камере звездолета, да еще два раза плавно повела рукой, точно хотела сказать: "Летим!". К этому короткому списку можно было прибавить еще приветственный жест -- поднятие открытой ладони к плечу. И больше не было ничего! Этим же жестом Гианэя ответила на приветствие встречающих, выйдя из корабля под небо Земли. Можно было предположить, основываясь на явной молодости Гианэи, что она ступила на почву другого мира впервые, впервые увидела иных людей и иную природу. И ни малейшего признака волнения! Это было неестественно. После долгих сомнений, обсуждений, споров ученые решили не изолировать Гианэю от атмосферы Земли. Слишком много неудобств доставило бы гостье заключение в скафандр. Если она все же заболеет, ее вылечат. Не существовало уже микроба, против которого не было бы надежных средств. А сама Гианэя, по-видимому, не боялась заражения. И девушка другого мира явилась людям "во всем блеске красоты", как говорил Легерье, с ног до головы одетая в "золото", с тяжелой массой иссиня-черных волос, ничем не покрытых, с ясно видимым зеленым оттенком кожи. Расставленные повсюду, на многие километры от ракетодрома, экраны показали ее всем встречающим. Все знали, сколь необычно одета гостья из космоса. И все же появление такого более чем странного "космонавта" вызвало возглас изумления, прозвучавший подобно грому. Муратов внимательно следил за Гианэей. В отсутствие Легерье он был единственным человеком, который хорошо знал Гианэю. Она казалась спокойной и равнодушной, как всегда. На верхней ступени трапа она остановилась, медленно подняла руку к плечу и так же медленно опустила ее. Взгляд Гианэи был обращен прямо перед собой. На огромное кольцо встречающих она даже не посмотрела. Потом ее глаза опустились. Внизу ее ждали ученые, работники космической службы, несколько операторов телехроники и журналисты. И вот тут, в это мгновение, Муратов заметил то, что впоследствии послужило темой длительной и бесплодной дискуссии, бесчисленных догадок и предположений. По лицу Гианэи скользнула судорога, ее глаза расширились. Но только на мгновение. Она сразу же приняла обычный невозмутимый вид. Но Муратов не ошибся. Объективы фотоаппаратов и телекамер запечатлели то же, что видел он. И он готов был поклясться, что Гианэю что-то поразило, что она ждала чего-то другого. Больше того! Он увидел и понял вдруг, что перед ним другая Гианэя, что весь ее облик, выражение лица резко изменились, что все семь суток Гианэя находилась в состоянии напряженного ожидания и что только сейчас это напряжение покинуло ее, что она успокоилась. В этом нельзя было ошибиться! То, что он и его товарищи принимали за обычное лицо Гианэи, было маской. Только теперь он увидел ее подлинное лицо. И его глубоко взволновало спокойствие, разлившееся по лицу гостьи, сразу, как по волшебству, потерявшему неподвижность и жесткость черт. Что же могло послужить причиной такой перемены? Радушная встреча? Но Гианэю с первого же момента приняли на Гермесе как друга. "Опять загадка!" -- подумал Муратов с невольным чувством раздражения -- он органически не терпел загадок. Генри Стоун подошел к Гианэе и протянул руку. И снова загадка! Гианзя не отступила, как раньше в таких случаях. Она подала председателю научного совета Института космонавтики свою руку с длинными, гибкими пальцами, на каждом из которых изумрудом блестел зеленый ноготь. Подала, но не ответила на пожатие. Это никого не удивило. Рукопожатие не могло быть обычаем на всех мирах. На родине Гианэи его, очевидно, не знали. Вслед за Стоуном к ней подошли две девушки. Муратов с удивлением узнал в одной из них свою младшую сестру. Но он сразу же понял, зачем она оказалась здесь. Марина была сотрудницей Института лингвистики; ее спутница, видимо, тоже была лингвисткой. Очевидно, было решено сразу же приставить к Гианэе подруг, которые могли бы изучать ее язык или попытаться научить гостью земному. Марина подошла первой. Она подняла руки, чтобы обнять девушку другого мира. Гианэя отстранилась... Воспоминания Муратова прервала остановка экспресса. На этой станции ему нужно было выйти. Но он снова вернулся к мыслям о прошлом вечером лежа в постели. Раз погрузившись в воспоминания, он испытывал настоятельную потребность вспомнить все до конца. Вернее, не вспомнить -- он никогда не забывал событий тех дней, -- а снова пережить все мысли, сомнения и чувства, которые возбудила Гианэя. Через три дня они встретятся, через три дня он увидит загадочную пришелицу, снова близко соприкоснется с окружающей ее тайной, нисколько не прояснившейся за эти полтора года. Теперь он мог говорить с ней. Правда, не более как о самых обыденных вещах. Но и это уже кое-что. Двести слов, бывших в его распоряжении, могут что-то дать, если их как следует использовать. Муратов не сомневался, что Гианэя будет говорить с ним не так, как с другими. Быть может, более откровенно. Недаром же несколько раз за это время гостья выражала желание встретиться с тем, кто доставил ее на Землю; его имени она не знала. Все говорят, что между Гианэей и Мариной существует внешнее сходство, что он сам еще больше похож на гостью Земли. Может быть, именно в этом кроется причина явной симпатии Гианэи к своей переводчице, ее настойчивого желания увидеться с ним самим? Тогда еще больше шансов, что Гианэя ответит на его вопросы. Пришелица из другого мира очень изменилась за это время. И изменилась к лучшему. Она стала заметно общительней, не отстранялась от людей, охотно обменивалась рукопожатием с теми, кто не возбуждал в ней непонятной антипатии, как, например, люди небольшого роста, которых она, по-видимому, не переносила. Она стала подвижней, живее, охотно участвовала в спортивных играх, постепенно начинала интересоваться жизнью Земли. Легерье не назвал бы ее сейчас гордой и высокомерной. Но она по-прежнему молчала обо всем, что касалось ее прошлого, истории ее появления на Гермесе. Именно это и послужило причиной тому, что Муратов избегал встречи с ней. Тогда, после прилета на Землю, Муратов вскоре покинул Гианэю. Да и что ему было делать возле нее? Он вернулся к своим обычным занятиям. Но интерес к необычному событию, в котором ему пришлось сыграть такую большую роль, не оставлял его все полтора года. Он внимательно следил за всем, что касалось Гианэи, знал все, что делала гостья, даже лучше, чем знали другие люди. Ведь его сестра постоянно находилась возле Гианэи и часто говорила с братом по радиофону. На следующий же день после прилета Гианэя сумела объяснить Марине, что хочет переменить одежду, -- по просила изготовить такую же, какая была на ней, но белого цвета. Ее желание было исполнено тотчас же. С тех пор гостья неизменно ходила вся в белом. Ни разу не надела она своего золотого платья, но тщательно хранила его, всюду возя с собой. Муратов занес этот факт в достаточно уже длинный список загадок, заданных Гианэей людям Земли. В чем дело? Что могло послужить причиной? Почему гостья так внезапно и спешно рассталась с золотым одеянием? И случайно ли выбрала она белый цвет? Не было ли тут связи с необъяснимой переменой, которая произошла с Гианэей, когда она вышла из корабля? Становилось очевидным, что появление Гианэи на Гермесе в золотой одежде было не случайно. Это имело какой-то смысл. Какой? Этого нельзя было угадать, совершенно не зная обычаев и традиций, существовавших в неведомом мире, откуда явилась Гианэя. ЧАСТЬ ВТОРАЯ 1 Муратов приехал в Полтаву утром, в день прилета Шестой лунной экспедиции, опоздав на один день против намеченного им срока. Он хотел встретить экспедицию потому, что в ее составе находился Сергей, а Муратов давно не видел друга юности. Верный своему обещанию, он тотчас же разыскал Болотникова, который очень обрадовался его приходу. На вопрос, познакомился ли он с Гианэей, как хотел, профессор обиженно ответил, что Марина сделала попытку их познакомить, но Гианэя повернулась спиной и даже не ответила на приветствие. Оскорбленный Болотников тотчас же отошел от нее. Он был очень маленького роста, и странная антипатия Гианэи проявилась во всем "блеске". Такая упорная "невоспитанность" была труднообъяснима, тем более, что во всем остальном Гианэя держала себя скромно и вежливо. Она уже полтора года находилась на Земле и давно могла понять, что здесь нет ни "господ" ни "рабов". Для этого требовалась элементарная, самая поверхностная наблюдательность. И тем не менее!.. Расставшись с Болотниковым, Муратов отправился к дому, в котором поселились Марина с Гианэей. Этот дом не трудно было найти, -- весь город знал, где остановилась гостья из космоса. Не без волнения подошел Муратов к двери. Как встретит его Гианэя? Может быть, ее обидело упорное нежелание Муратова увидеться с ней? И в самом деле, не было никаких причин, оправдывающих его упорство. Гианэя привыкла, что ее желания тотчас же исполнялись. Он постучал, так как нигде не увидел кнопки звонка. Но ответа не последовало. Немного подождав, Муратов толкнул дверь и вошел. В квартире никого не было. В столовой он увидел неубранные следы завтрака. Очевидно, обе девушки торопились. Тут же лежала записка, написанная рукой Марины. Муратов прочел: "Милый Витя! Если ты зайдешь к нам и не застанешь, то мы уехали в Селену. Гианэя хочет осмотреть город. Увидимся на ракетодроме". Подписи не было. Муратов с досадой бросил записку. Ему хотелось, чтобы первый разговор с Гианэей состоялся без свидетелей, а на ракетодроме, в толпе... -- Если ты зайдешь, то мы уехали, -- раздраженно повторил он слова записки. -- Лингвистка, называется! Хорошо знакомая манера сестры, писавшей письма, словно нарочно, вопреки правилам грамматики, сейчас почему-то разозлила его. Он вышел из дома. Но, пройдя несколько шагов, остановился и... повернул обратно. Как это часто бывает, он вдруг вспомнил, что видел там, на столе, не только записку сестры, но и какой-то рисунок, который тогда не привлек его внимания, а сейчас внезапно возник в памяти. Что-то очень знакомое было в этом рисунке. Снова войдя в ту же комнату, Муратов подошел к столу. Память не обманула. Там лежал открытый альбом, видимо, принадлежавший Гианэе. На плотном листе карандашом был нанесен пейзаж Гермеса. Мрачные скалы, звездное небо и край диска обсерватории. На переднем плане человек в скафандре держал на руках другого человека. Судя по кубической форме шлема, этот другой была сама Гианэя. Был изображен момент, когда он, Муратов, вынес Гианэю из выходной камеры обсерватории, чтобы перенести ее на флагманский звездолет эскадрильи. Рисунок был мастерски выполнен. Муратов узнал черты своего лица, видные сквозь "стекло" шлема. "У нее прекрасная память, -- подумал Муратов, -- ведь прошло полтора года с тех пор". Было очевидно, что Гианэя рисовала недавно, может быть, даже сегодня. Значит, она думала о нем, ожидала его прихода. И, вполне возможно, намеренно оставила альбом открытым на этой странице. Она хотела, чтобы он увидел рисунок. "Я думаю о вас и хочу вас видеть", -- так можно было понять это, если бы речь шла о земной женщине. Но у Гианэи были иные представления, иные привычки. Мотивы ее поступков не всегда были понятны. "Кто ее знает, -- думал Муратов. -- Может быть, это означает как раз обратное: "Не хочу вас видеть, не забыла нанесенного оскорбления". Или что-нибудь другое, о чем и догадаться нельзя". Он в нерешительности держал в руках альбом. Если Гианэя нарисовала этот эпизод по памяти, то она могла вспомнить и запечатлеть другое. Что, если она рисовала виды своей родины? У Муратова задрожали руки. Стоит перевернуть страницу, и, может быть, он увидит то, чего никогда не видели человеческие глаза. Марина говорила, что Гианэя часто рисует, но никогда не показывает своих рисунков. Искушение было велико. Но все же Муратов поборол жгучее любопытство и положил альбом на прежнее место. Это было бы недостойным поступком -- воспользоваться доверием гостьи. Она, очевидно, была уверена, что никто без ее согласия не заглянет в альбом. Гианэя уже знала людей Земли и верила им. "Может быть, она сама покажет рисунки, если попросить ее об этом". Но робкая надежда была явно беспочвенной. Марина однажды попросила, но не получила даже вежливого отказа. Гианэя просто промолчала. Муратов медленно вышел. Его с огромной силой влекло назад. Вернуться, нарушить все законы морали, честности и гостеприимства. И потом всю жизнь презирать самого себя! Он с ожесточением захлопнул за собой входную дверь. Шестая должна была приземлиться в семь часов вечера. Сейчас было всего два. Что же ему делать все эти пять часов? Ехать в Селену и попытаться найти в огромном городе Марину с ее спутницей? Это будет не так уж трудно. Где бы ни появлялась Гианэя, ее сразу замечали. Любой прохожий укажет ему, где искать. Но надо ли так явно показывать нетерпение? Не лучше ли увидеться именно на ракетодроме, как это указала Марина в записке? Муратов зашел в столовую и заказал обед из четырех блюд, чтобы протянуть время. В ожидании он раскрыл журнал, вышедший вчера. Как он и предполагал, на одной из страниц был портрет Гианэи. Оживленная, с улыбкой на губах, она стояла у какого-то памятника. Рядом была Марина. Какой контраст с той Гианэей, которую помнил Муратов! Как изменилась гостья! Не осталось и следа от напряженной, ожидающей чего-то маски. Да, теперь он твердо знал, что лицо Гианэи тогда, на пути к Земле, было маской, трагической маской человека, убежденного, что его ожидает что-то, видимо, печальное, а быть может, и ужасное. Это что-то было неизвестное людям Земли, но для самой Гианэи -- близкое и реальное! Если бы не форма глаз и зеленый оттенок кожи, Гианэю можно было принять за сестру Марины, так сильно было сходство между ними. Обе с черными волосами, обе одеты в белое, обе стройные и высокие. Гианэя на полголовы была выше и казалась старше. Но сколько ей лет в действительности, никто еще не знал. Скоро они встретятся. Теперь Муратов мог говорить с гостьей. Это сильно меняло их будущие отношения. Теперь он не будет столь беспомощным, как раньше, когда все приходилось объяснять жестами. "Если только она не повернется ко мне спиной, как к Болотникову, -- подумал он. -- А это может произойти, если она обиделась на мое невнимание к ней". Но в глубине души он не верил, что так будет. Ему казалось, что Гианэя нарисовала его в альбоме потому, что думала о предстоявшем свидании и хотела его. "Интересно, какова будет реакция Гианэи, когда она узнает, что я брат Марины!" Он просил сестру не говорить об этом и был уверен в том, что его просьба исполнена. Мысли Муратова прервало появление "официанта". Механические руки быстро и ловко сервировали стол. Чуть слышный звенящий звук сопровождал каждое движение. Это была старая конструкция, модели последних выпусков не звенели. -- Спасибо! -- машинально сказал Муратов, когда блюда были поставлены. Робот "кивнул головой" и отошел. Муратов усмехнулся. Даже это предусмотрели конструкторы. Он ел быстро. С каждой минутой усиливалось нетерпение. Ему мучительно хотелось как можно скорее встретиться с Гианэей, выяснить самый главный вопрос: как она относится к нему? Если худшие опасения оправдаются, это будет тяжелым ударом. Слишком много надежд было связано с возобновлением старого знакомства, слишком многое и важное хотел он узнать, используя былую симпатию Гианэи. А что Гианэя относилась к нему с симпатией, было несомненно. Достаточно вспомнить момент их расставания. Он зашел тогда, чтобы проститься с ней. Знаками объяснил, что уезжает. Гианэя сама, первая, протянула ему руку, чего прежде никогда не делала. В ее глазах он увидел грусть. Очень велико было сходство этой девушки из другого мира с земными людьми. Разница была ничтожна. И нельзя было истолковывать ее жесты и выражение глаз иначе, как "поземному". А неоднократные просьбы Гианэи, чтобы Муратов приехал к ней! Это говорило о том же. Обед был слишком обильным. Муратов сегодня еще ничего не ел, но сумел справиться только с половиной. Нажав на кнопку, дающую сигнал к уборке стола, он вышел на улицу. "Убить" удалось всего полчаса. Оставалось четыре с половиной. "Поеду в Селену, -- решил он. -- Кстати, я никогда там не был. Погуляю, посмотрю город". Долететь можно было за пять минут. Но, все с той же целью -- протянуть время, Муратов не поднялся к одной из многочисленных станций местного воздушного сообщения, находившейся рядом, а выбрал самый медленный вид транспорта -- городской вечебус. Вскоре он пожалел о своем решении. Машина невыносимо часто останавливалась, входили и выходили пассажиры. Как правило, городским вечебусом пользовались только на небольшие расстояния, а Муратову нужно было пересечь весь город, раскинувшийся на многие десятки километров, проехать обширный район между Полтавой и Селеной, занятый автоматическими заводами, и только тогда он окажется у цели, да и то на окраине. -- Сколько времени займет путь до ракетодрома? -- спросил он. -- Полтора часа, -- ответил металлический голос водителя. Несколько человек с удивлением взглянули на Муратова. Он вздохнул и устроился поудобнее в мягком кресле. Пусть удивляются люди его чудачеству. Им и в голову не может прийти, что он находится в нелепом положении человека, не знающего, куда девать время. С ним самим это случилось первый раз в жизни. 2 Люди, посвятившие себя изучению вопросов языковедения, обычно принадлежат к типу кабинетных ученых. Марина Муратова являлась исключением из этого правила. Она обладала большими способностями к лингвистике, прекрасной памятью, хорошо владела восемью языками и была склонна к исследовательской работе. Но она любила и многое другое. Живопись, музыка, спорт занимали не последнее место в ее жизни. Любовь к путешествиям и общительный покладистый характер так же сыграли заметную роль в том, что выбор ученого совета Института космонавтики, искавшего подругу для Гианэи, остановился на ней. Марина согласилась сразу. Необычность и трудность предстоящей задачи увлекли ее. Она знала, что на долгое время, быть может на годы, будет оторвана от привычного дела, но это ее не испугало. Познакомиться с чужим языком, не имевшим ничего общего с земными (так она думала), или научить пришелицу из космоса земному языку, близко сойтись с существом чуждым Земле, родившимся и выросшим на другой планете, под светом другого солнца, -- во всем этом было много привлекавшей ее романтики. Марина не была тщеславна, и тот факт, что, став подругой Гианэи, она сама привлекла к себе внимание всего населения Земли, не повлиял на ее решение. Она об этом просто не думала. Таинственность Гианэи, длинный ряд загадок, связанных с ней, интересовали Марину в последнюю очередь. Она была уверена, что все тайны раскроются, как только гостья освоится на Земле, привыкнет к людям и получит возможность свободно говорить с ними. И свою задачу Муратова понимала именно так -- помочь гостье освоиться. Ни у кого не возникало сомнений в активной помощи Гианэи. Человек, явившийся на чужую планету, не мог вести себя иначе. Но оказалось не так. Прошло немного времени, и всем стало ясно, что задача не столь проста. Гианэя отказалась изучать земной язык и не выражала особого желания знакомить Муратову со своим. В первое время дело шло как будто гладко. Гостья сама нуждалась в том, чтобы ее понимали. Язык, на котором она говорила, был звучен, казался простым, слова запоминались легко. Группа сотрудников Института лингвистики и сама Муратова считали, что и в дальнейшем не будет никаких трудностей. Но чем дальше, тем неохотнее Гианэя расширяла свой лексикон. Становилось очевидным, что она хочет ограничиться бытовым разговором, необходимым ей самой, но не больше. Да и то, что люди уже знали, смущало лингвистов. Чувствовалось, что Гианэя упрощает фразы, а Муратова вынуждена произносить слова без грамматических связей. Такую речь Гианэя могла понимать, но это не было знакомством с языком. Высокая культура народа, к которому принадлежала Гианэя, исключала возможность "бедности" речи. Ее язык безусловно был богат и обширен, а его кажущаяся простота -- обманчивой. Когда окончательно убедились, что на помощь Гианэи рассчитывать не приходится, было решено продолжать изучение без ведома Гианэи. Живя на Земле, общаясь с людьми, даже с одной только Муратовой, гостья невольно произносила новые слова и фразы. Их запоминали и расшифровывали. На помощь к прекрасной памяти Марины привлекли магнитофон. Маленький портативный аппарат, о существовании которого Гианэя не знала, сопровождал ее всюду. Записи поступали в Электронный Мозг Института лингвистики, и тайны чужого языка медленно, но систематически открывались. Марина запоминала все. Но она крайне осторожно и в строгой постепенности расширяла намеченные Гианэей рамки их бесед. Она боялась "спугнуть" гостью. И девушка другого мира, казалось, не замечала, что ее подруга говорит с ней все более свободно и правильно. Марина знала, что нравится Гианэе, что гостья симпатизирует ей. Было очень важно укрепить и развить дружеские отношения. Все надежды ученых -- раскрыть загадки появления Гианэи -- были основаны на этом. Марине приходилось работать одной. Другая лингвистка, так же как и она "прикрепленная" к Гианэе, на следующий же день после прилета гостьи на Землю вынуждена была отстраниться. Все постарались предусмотреть в ученом совете, вплоть до внешности, но никто не мог предположить, что небольшой рост окажется неприемлемым для гостьи Земли. Привлечь к работе другую девушку оказалось невозможным -- не было ни одной подходящей кандидатуры, Но Муратова и одна хорошо справлялась. За прошедшие полтора года она ни разу не пожалела о том, что связала себя с Гианэей, ни разу между ними не "пробегала черная кошка". У гостьи Земли был хороший характер, и с каждым днем он становился лучше. Исчезли, ушли в прошлое натянутость, холодность в обращении и какая-то непонятная, но несомненная настороженность, очень заметные в первые месяцы. Теперь Гианэя была "обычной" девушкой. Всегда оживленная, очень подвижная, любящая спорт и спортивные игры (которые она осваивала с поразительной легкостью), рисование и музыку, она в последнее время даже дурачилась, оставаясь наедине с подругой. Что именно она рисовала в своих альбомах, оставалось тайной. Марине редко удавалось увидеть эти рисунки. А то, что Гианэя показывала, всегда было пейзажами Земли или портретами Марины. Несколько бюстов, вылепленных с большим мастерством, изображавших либо Марину, либо ее самою, Гианэя сразу же уничтожила. Она даже не пыталась научиться играть на каком-нибудь музыкальном инструменте, но с удовольствием слушала, когда играла Марина. Иногда гостья начинала петь странные для