Юрий Петухов. Ангел Возмездия --------------------------------------------------------------- (Звездная месть - 1) "Приключения и фантастика" N 2-5 за 1992 год Spellcheck: Алексей --------------------------------------------------------------- Пролог. КАЗНЬ Периферия Системы. Видимый спектр. 2235-ый год, июль. Три огромных мутных глаза смотрели сверху на Него. В этих глазах не было жизни. Но в них не было и смерти. Это были холодные нечеловеческие глаза, такие могли быть у насекомого, у ящера, глубоководной рыбины... хотя нет, ни у одной земной твари, даже самой мерзкой и отвратительной, не могло быть таких безжизненных и страшных глаз. И все же в черных матово поблескивающих зрачках с золотистыми ромбовидными прорезями-диафрагмами угадывался разум - непонятный, чуждый, но разум. Он еще ничего не понимал. Он смотрел вверх, смотрел словно околдованный, не мигая, не жмурясь. А память все отмечала, запечатлевала, закладывала в вечные хранилища подсознания, преобразуясь тем самым из обычной рассудочной памяти в нечто более глубокое и емкое, чему нет названия, но что несет запечатленное через поколения - от отца к сыну, внуку, правнукам. Он поднял руку, махнул ею, пытаясь отогнать жуткое видение, открыл рот, раздумывая, надо ли кричать, звать на помощь или еще рано, не стоит, все и так обойдется... И не закричал. В этом мире все было ново для Него. И потому Он пока не умел пугаться по-настоящему, до судорог и оцепенения, до крика и слез. Он даже вытянул губы, скривил рот в улыбке, рассчитывая, что огромное и непонятное существо ответит тем же, что они улыбнутся друг другу, рассмеются, и все будет хорошо. Но трехглазый не улыбнулся. Кто знает, может быть, он вообще не умел улыбаться, а может, просто не хотел. Отец с матерью куда-то подевались. Он долго лежал молча. Потом долго звал их. Потом появились эти три неожиданных глаза, и Он не мог оторваться от них, не мог избавиться от изучающего леденящего взгляда. Он был очень доверчив. И Он еще не знал, что в мире существует Зло. Что-то холодное и колючее обхватило Его тело, сжало, сдавило. Он почти сразу взлетел вверх - теперь трехглазое лицо смотрело на него в упор. Он откинул голову назад, чтобы не видеть этих ужасных недобрых глаз. Но в затылок уперлись сразу два острия, надавили, не дали Ему отвернуться. Почти одновременно мелькнула какая-то тень, и Он почувствовал резкую боль над переносицей и у виска. Что-то липкое и теплое потекло сверху... Тело сдавило еще сильнее. Но даже и тогда Он не закричал. Их было трое на этой дикой и глухой окраине. Все осточертело им до невозможности, но деваться было некуда. В патрульную службу шли как на каторгу, смены ждали с первого же дня, проклиная все на свете, включая и саму Систему. Еще бы не проклинать! Для патрулирования периферийных зон вполне достало бы автопатрульщиков, так ведь нет, какие-то там инструкции требовали, чтобы кроме киборгов на станциях присутствовали и живые! Они ненавидели инструкции. Но они им подчинялись. - А с этим гаденышем что делать? - спросил Первый. В вытянутой руке он держал маленькое голенькое существо, покрытое настолько нежненькой светленькой пленочкой-кожицей, что казалось, надави чуть - из-под нее брызнет жидкость, жижа. - Ты его совал в анализатор? - поинтересовался Второй. - Да. - Ну так чего же задаешь дурацкие вопросы! - Второй был сильно раздражен. Да и как иначе вместо спокойного пребывания на станции и ожидания смены, они вынуждены были возиться с этим примитивным корабликом, попавшим в незримые сети патрульных служб. Второй много раз посылал наверх бумаги-рапорты, он считал, что если поставить в узловых точках на подходах к Системе автоаннигиляторы, пускай даже с дублями на всякий случай, то вообще можно было бы обойтись без патрулирования - зачем оно, кому нужно! Надо жечь всю эту мерзость на подступах, а не отвлекать от дела... Но все его бумаги оставались без ответа, видно, наверху сидели или безмозглые тупицы или... о другом Второй боялся и помыслить, нет, он не хотел в это верить, просто его рапорты не доходили до тех, кто может решать сам, вот и все. - Что показал анализатор? Первый потряс голышом в руке - брезгливо, держа тельце подальше от себя. Рот его скривился. - Падаль! Низшая раса, предпоследняя ступень; на самом пределе, ниже только безмозглые твари. Вмешался Третий: - Это все ясно и без анализаторов! Пора кончать с ними, и так мы слишком долго валандаемся тут с этой жестянкой. Пошли! - Ты в бортовую машину занес данные? - Не тот случай! - Ну, как знаешь, - пригрозил Второй. И Третий понял, что сегодня же наверх пойдет бумага, что опять ему влетит. И поплелся к тумбе бортового журнала-компьютера, нажал кнопку перевода информации, снятой со всех анализаторов. Хотя он и знал, что от одной капли океан не становится полнее. - Порядок! - Второй кивнул, но не посмотрел в сторону Третьего. - Так что же делать с выродком? - снова спросил Первый. - Да вышвырни ты его! И не приставай! - Нет, я просто думаю, ему будет интересно посмотреть, как мы поступим с его папашей и мамашей, а? Второй выразительно поглядел на Первого, поскреб морщинистые брыли. - Ты слишком высокого мнения об умственных способностях этих животных... - проговорил он негромко. - А впрочем поступай, как знаешь. - А я предлагаю устроить маленькое развлечение! Имеем мы право немного позабавиться или нет?! - сказал Третий, заглядывая в лицо голышу. - У них там три капсулы, три катерка... Но нам потребуется всего-навсего один, поняли мысль? - Все это дешевка! - брюзгливо прохрипел Второй. - Палить в мишень, заранее зная, что попадешь в нее в любом случае, нет, это не по мне. Не стоит переводить зарядов! Первый осторожно, всеми восемью пальцами, сложенными лопаточкой, погладил голыша по голове. Причмокнул. - А заряд мы сэкономим на папаше с мамашей, - сказал он. - Годится! - отозвался Третий. Они прекрасно друг друга понимали, хотя всякий раз переходя из Невидимого спектра в Видимый, теряли часть своих способностей и свойств. - Пошли! - приказал Второй. И добавил: - Только накинь на него поле, чтоб не сдох раньше времени! Первый когтем мизинца ткнул в черную кнопочку, торчавшую из массивного желтого браслета, сжимающего кисть правой руки, той самой, в которой он держал голыша, - и вокруг беленького тельца разлилось свечение. - Не сдохнет! - заверил Первый. И тут же поправился: - Раньше, чем ему положено! Они вышли в Пространство. Шестиногие стройные киборги, как и было им приказано, привязали чужаков к поручням смотровой площадки их же корабля. Широко раскинув руки, будто распятые, висели пришельцы на горизонтальных металлических трубах, предназначавшихся вовсе не для распятий. Опутанные ноги крепились к поперечным стойкам. Тела были напряжены, казалось, их сводит судорогой - то ли пришельцы никак не желали смириться со своей судьбой и пытались вырваться из пут, то ли их ломало и корчило в звездной лихорадке, не щадящей ни одно живое существо в Пространстве. Лица чужаков скрывались за темными, почти не просвечивающими стеклами шлемов. - Ну, как тебе это нравится, малыш? - поинтересовался Первый, поглядывая не столько на голыша, сколько на Второго и Третьего. - Нет, ты только погляди! Ну разве амебы должны разгуливать в Пространстве, а? - Не дождавшись ответа, Первый поучительно и мягко произнес: - Амебы должны сидеть в своей грязи и не высовываться! Для собственной же пользы, малыш! Первый знал, что голыш все равно не понимает его слов. Но ему было приятно ощущать себя добрым и всемогущим наставником. Тем более, что на этой дикой глухой окраине была такая скукотища! Чуть светящееся защитное поле предохраняло тельце голыша от смертных объятий Пространства. Да и сами патрульщики вышли налегке, без скафандров - они не собирались долго пребывать в пустоте, и их внутренних жизненных сил вполне хватало, чтобы какое-то время не ощущать холода Космоса, отсутствия внешнего давления и дыхательной смеси, они не были "амебами". Послушные киборги выполнили телепатический приказ Второго и подогнали почти вплотную к стоящим капсулу-катерок из подвесного бункера корабля чужаков. Первый собрался было положить голыша в капсулу - в единственный ее жилой отсек: анабиокамеру. Но Третий остановил его. - Пусть поглядит! Первый приподнял руку повыше, теперь голыш словно бы парил в черноте Пространства. Но по его живым и почти осмысленным глазенкам было видно, он что-то понимает, ощущает, он, скорее всего, даже признал своих распятых родителей, он смотрит на них и только на них, и лицо его меняет выражение... Первый допускал, что и животным дано ощущать кое-что, пусть рефлекторно, инстинктивно, но что-то они ведь чувствовали, ведь и амебе, когда ее давят, тоже неприятно, а как же! Но Первый знал и другое - амебам не место в Пространстве! И уж тем более на подступах к Системе! - Включай! Третий не прикоснулся к капсуле. Но из ее двигателей вырвалось пламя - еще небольшое, напряженно подрагивающее, не достигающее пока распятых, и все же страшное, безжалостное. В пустоте Пространства не было слышно его рева, гула. И от этого оно казалось еще страшнее. Третий немного отодвинулся - сквозь чешую голени он почувствовал надвигающийся жар. - Чего тянешь?! - не выдержал Первый. Ему надоело держать в вытянутой руке трепыхающееся тельце голыша. Второй недовольно посмотрел на него. - Все должно быть по инструкции, - сказал он твердо, непререкаемо. Языки пламени выросли. В их ненормальном, неестественно ярком, ослепительном свете фигуры чужаков проявились контрастнее, словно стали больше, словно вырастали в размерах. Стекла шлемов утратили дымчатую пелену, и сквозь них проглянули лица - двуглазые, обтянутые такой же тоненькой светленькой пленочкой как и у голыша. Второй, стараясь придать голосу безразличие и монотонность, врастяжку проговорил: - В соответствии с тридцать четвертым пунктом Всеобщей инструкции, непосвященные, достигшие пределов Системы, а также представители всех низших рас и всех пограничных подвидов высшей расы без исключения для их же блага подлежат разложению на составляющие или, в случае отсутствия аннигиляционных средств, обычному уничтожению в срок не позднее двух мегелей с момента обнаружения, исключения не допускаются... - Кончай, и так все ясно! Отблески пламени заиграли на чешуе и комбинезонах патрульщиков, на металлопластиковых конструкциях станции, на бледном личике голыша. Он их узнал сразу. Даже сквозь темные стекла он увидел их родные добрые лица. А может Ему только показалось, что Он их видит. Страшная холодная рука продолжала держать Его на весу. Но Он не боялся упасть. Ему казалось, что вот сейчас, через мгновение эта непонятная и неприятная игра закончится, что все будет как прежде, что Его подхватят большие теплые и мягкие руки, прижмут к груди, и Он забудет про все на свете, уснет, растворится в тепле. Но ничего этого не происходило. Наоборот, становилось все страшнее, непонятнее. Он молчал. Только смотрел, смотрел, смотрел, и... запоминал. Он не кричал, не плакал, не звал на помощь. Он лишь тянул руки к тем, кого любил. Но они не сдвигались с места, они не спешили Ему навстречу, не подхватывали Его, не прижимали к себе. Они только смотрели, смотрели на Него. И в ослепительном свете их лица становились все белее. Они что-то кричали - рты открывались, широко, но беззвучно. И Он не мог понять - почему они кричат, почему они так смотрят на Него, страшно, безысходно?! Почему в их широко раскрытых глазах застыл ужас?! И вообще - почему все это, зачем?! И когда белое вздрагивающее пламя полностью скрыло от Его глаз тех двоих, без которых Он не мог жить, которые были для Него всем, Он закричал. Закричал так громко, пронзительно, надсадно как не кричал никогда. Но Он сам не услышал собственного крика. - Слабо! Очень слабо! - недовольно проворчал Второй. - Так дела не делаются. В следующий раз я не пойду у вас на поводу. Надо их разлагать аннигилятором, как положено! Первый уже укладывал голыша в капсулу - старался не повредить его покровов и внутренностей, какой интерес стрелять по мертвой мишени, по железяке! Нерожденные, как их называли в Системе, или по документации - киборги, отгоняли корабль чужаков на приемные пирсы станции - там с ним немного повозятся, поизучают, потом пустят на распыл. Металлические поручни внешней смотровой площадки корабля были слегка оплавлены, но чисты, будто на них и не распинали никого. - Хватит уже возиться! Отправляй его! - почти выкрикнул Третий. Всем им порядком надоела эта никчемная, пустая суета. Даже те тусклые крохи интереса, что охватил их было, куда-то вдруг пропали. Навалилась скукотища, тоска. - Придавил бы его - да и дело с концом! - посоветовал Второй. Первый не ответил. Он возился у аннигилятора. Потом повернулся к Третьему. - Зарядов нет. Пошли-ка там кого за батареями, а?! - Да иди ты! - неласково отозвался Третий. Нерожденные поднесли батареи, вставили в пазы. Но и на Первого навалилась вдруг апатия. Он отодвинул от лица окуляры, отвел прицел дальнего боя - и вправду, какой интерес стрелять, когда знаешь, что точно попадешь, причем попадешь с первого же раза?! Второй мысленно включил дальний обзор. Увидал, что капсула на предельной скорости удаляется из периферийных приграничных областей Системы. И все же он телепатическим приказом отключил ее работающие двигатели. Отвернулся. - Гаденыш сам сдохнет, - произнес он тусклым голосом и принялся разглядывать черный матово поблескивающий коготь на седьмом пальце левой руки, раздумывая, не пора ли его подточить немного или пока и так сойдет? Решил, что сойдет и так. До смены было еще далеко. Но обо всей этой каторжной маяте не хотелось думать, чего зря голову забивать! Вахты, смены, патрули... Коли уж выпало отбывать свой срок, надо набраться терпения, все равно раньше времени не вернешься. Второй вздохнул тяжело, откинулся на спинку кресла. И все-таки достал из нагрудного кармана пилку. Земля. Россия. Областной мнемоцентр. 2477-ой год, октябрь. Когда экраны погасли и в помещение вернулся привычный полумрак, ведущий мнемоаналитик центра подъехал на кресле к столу, заглянул в глаза своему давнему приятелю, внештатному консультанту. И спросил, неуверенно, почесывая подбородок: - Слушай, а у него в роду не было шизофреников или паранойиков? Вопрос был не просто непрофессиональным, он был предельно наивным, более того, он был глупым. И все же после увиденного на экране друг-консультант не удивился вопросу. Он пожал плечами, ответил совершенно серьезно: - Этот парень прошел через такие проверки, что нам и не снилось. Нулевая группа годности, четырнадцать лет работы на переднем крае, сверхскоростник, испытатель, шестнадцать ранений и ни единого срыва, ни одного сбоя... нет, таких на Земле больше трех десятков не сыщешь! Может, с аппаратурой что-то случилось? - Консультант помолчал, потом добавил: - Если нет, то мы сами шизоиды! Лицо мнемоаналитика стало не просто задумчивым, оно сделалось углубленно сосредоточенным, будто у роденовского "мыслителя". Казалось, еще миг, и на нем заиграют блики озарения, раздастся выдох, а то и крик: "эврика!" Но ничего подобного не случилось. Аналитик пробыл в позе "мыслителя" минуты три. И сказал: - С вашим последним замечанием, коллега, вынужден согласиться. Пора бы нам и на покой! Но шутки в сторону, - он обернулся к ассистенту: - Что там в истории болезни? Ассистент развел руками. - Нет никакой истории. - Совсем? - Совсем, шеф. Он здесь третий день, отпуск коротает, сами, наверное, слышали - после геизации Гадры. Аналитик поморщился. - Слыхал чего-то, не припомню.... Нам другое важно, пускай они там какие угодно подвиги совершают, пускай оземлянивают иные миры и носятся на своих сверхскоростниках, пускай, это их дело, это все внешнее, а нас их внутренности интересуют, понял? Вот из этого и исходи. Помощник не обиделся, он давно привык не замечать брюзжания шефа. - Поступил вчера с жалобой на провал в памяти, пришел сам. Попросил сделать глубинную мнемоскопию. После первого сеанса из транса не вышел. Сейчас лежит в реанимации без сознания. Все! - Бредятина какая-то! - аналитик стукнул кулаком по столу. - Я понимаю, если б это у него были заложено на последних уровнях, ну ладно, чего у них там не бывает! Но ты обратил внимание, где у него все это лежит?! Консультант успокаивающе погладил приятеля по руке, он не был склонен предаваться отчаянию, выходить из себя. Он навидался за свой век много разного, тысячи больных прошли через его руки. И все же случай особый, да и интуиция подсказывала - здесь нет и следов болезни, этот парень здоровяк, каких поискать! И потому он решил пойти по самому простому пути. - Надо запросить Центр, - предложил он. Аналитик вытаращил на него глаза. - Ага, разбежался, сейчас они тебе выложат подноготную! - почти выкрикнул он в лицо другу. Помощник не вмешивался в этот разговор. Ему своих забот хватало. По показаниям датчиков реанимационной он знал, что пациент так и не пришел в себя. И все же он почти машинально набрал на клавиатуре кодированный запрос в Центр и теперь, держа указательный палец между двух кнопок - сброса и отсыла - ждал, какая поступит от шефа команда. - Ты переучился, мой милый, - наступал аналитик, - ты позабыл арифметику! Этому парню сейчас тридцать шесть, так? Уровень восприятия - преднулевой, сам знаешь! То есть он видел все это, если он вообще что-то видел, в самом раннем младенчестве, так?! А глубина - свыше двухсот лет. Ну что, считать разучился?! Консультант не сдавался. - А если он вместе с мамой и папой участвовал в голопредставлении, а? Как думаешь? Там ведь сценарии самые безумные бывают! - Ага! Участвовал в голопредставлениях двести лет назад, когда ни его самого на свете не было, ни представлений этих дьявольских! - Не горячись! Иногда решения бывают настолько простыми, что потом сам себя будешь ругать за горячность, чего ты распсиховался? Мало ли что, попался непредвиденный, вариант... а до этого у тебя всегда, что ли, были готовые рецепты?! И потом, не хочешь делать запроса, перекинь ты его к центровикам, пускай у них мозги скрипят! Аналитик разом успокоился, даже обмяк как-то, расплылся в своем передвижном кресле. Но отступать ему было стыдно. И он махнул ассистенту. - Ладно, бухнемся еще разок в ноженьки, давай, запрашивай! Палец помощника уперся в кнопку отсыла. Что-то буркнуло, щелкнуло. Ответ появился на экране почти сразу: ВНИМАНИЕ! ВРАЧЕБНАЯ И ГОСУДАРСТВЕННАЯ ТАЙНА! ИНФОРМАЦИЯ МОЖЕТ БЫТЬ ИСПОЛЬЗОВАНА ЛИШЬ В МЕДИЦИНСКИХ ЦЕЛЯХ С ПОСЛЕДУЮЩИМ ИЗЪЯТИЕМ ИЗ ПАМЯТИ! ПОДТВЕРДИТЕ СОГЛАСИЕ. - Нет, я уж лучше выйду! - заявил ассистент. Никто не имел права удерживать его. И он вышел. - Я тоже пойду, - тихо проговорил консультант. Губы аналитика скривились в горькой усмешке. Он подался вперед. - Заварил кашу и бежишь теперь?! - Ты и один справишься, - сказал консультант и закрыл за собой дверь. Аналитик подъехал к клавиатуре машины. Положил на нее длинные ухоженные пальцы. Он размышлял совсем недолго - на его месте было бы смешно отказаться после запроса, он потерял бы к себе уважение, если бы отказался. Оставалось одно - дать согласие, которого от него никто не требовал, но которое могло хоть в какой-то степени прояснить картину. И он его дал. Экран высветился на несколько долей секунды. Но аналитик успел прочитать то, что появилось на нем: ГЛУБИНА ПАМЯТИ ПАЦИЕНТА - ДВЕСТИ СОРОК ТРИ ГОДА ОДИННАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ ДВА ДНЯ. ДАЛЬНЕЙШЕЕ РАЗГЛАШЕНИЮ НЕ ПОДЛЕЖИТ. Длинные пальцы нервно забегали по клавиатуре. В Центр полетел запрос: "О какой памяти идет речь - родовой, передаточной, надслойной..." Ответ вспыхнул, казалось, еще прежде, чем закончился вопрос: ДВЕСТИ СОРОК ТРИ ГОДА ОДИННАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ ДВА ДНЯ - ГЛУБИНА ЛИЧНОЙ ПАМЯТИ ПАЦИЕНТА. ПО ИСТЕЧЕНИИ ДВУХ ЧАСОВ С МОМЕНТА ПОЛУЧЕНИЯ ИНФОРМАЦИЯ БУДЕТ ИЗЪЯТА ИЗ ВАШЕГО МОЗГА. ПРИСТУПАЙТЕ К ОПЕРАЦИИ. ВНИМАНИЕ! ПАЦИЕНТ НЕ ДОЛЖЕН ЗНАТЬ РЕЗУЛЬТАТОВ МНЕМОСКОПИИ! По лицу аналитика, сверху вниз, ото лба к подбородку, пробежала капля пота, затем еще одна и еще... Он утерся рукавом халата, переключил экраны на реанимационную. Надо было начинать операцию. Но он никакие мог собраться, руки дрожали, перед глазами все мелькало. И принес же черт этого парня именно к нему! Ну почему так получилось?! За что?! Он будет знать об этих всех делах лишь два часа, потом он навсегда забудет о них! Но надо выдержать эти два часа, надо заставить себя лишить этого парня его же личной памяти, пускай и совсем далекой, пускай и младенческой, неосознанной... но почему должен сделать это именно он?! И какого черта он полез в Центр со своими запросами! Какого черта он сегодня решил пригласить эту старую свинью, своего давнишнего приятеля, так ловко улизнувшего! Нет, все это ерунда, эмоции! Надо делать дело! С такой памятью жить нельзя! Если она вырвется из-под гнета, выльется в сознание из тайников подсознательных хранилищ, этот парень или свихнется или наложит на себя руки! Возвращение такой памяти искалечит его, изуродует нравственно, психически! Как он будет жить? И сможет ли он вообще жить, не наложит ли на себя руки?! Нет, там в Центре все знают, там давно все решили, и они правы - нельзя допустить, чтобы он все вспомнил, это станет трагедией для него! Это будет его казнью! Длительной, растянутой на всю жизнь! А может, и совсем короткой, кто знает, как он будет реагировать на все, эта жуть его захлестнет, удушит мгновенно, а может, она будет тисками сжимать его мозг - день за днем, неделя за неделей, год за годом?! Нет, он не имеет права обрекать этого парня на лютую и жестокую казнь! Он - обязан вытравить из его мозгов всю мерзость, что застряла в них! И он это сделает! Аналитик оторвал глаза; от покрытого крупной плиткой пола. И уставился в экран. Там, в реанимационной, на самом краю бескрайней автобиокровати сидел мускулистый и жилистый мужчина. Сидел и смотрел прямо в глаза. И трудно было поверить, что всего несколько секунд назад этот человек лежал без сознания, был полумертвым. Аналитик невольно, подался назад, откинулся на спинку кресла. Непредвиденное обстоятельство могло лишь осложнить дело. Хотя по большому счету для мнемохирурга не имело значения - в сознании ли пациент или без сознания. Какая разница - ткань мозга совершенно бесчувственна, в ней нет нервных окончаний, способных засвидетельствовать боль... Вот сейчас он подключится к психоусилителю, нащупает нужный участочек - совсем крохотный, для которого миллиметры и микроны это исполинские величины, и блокирует его, а потом и погасит, умертвит вместе с хранящейся в нем совершенно ненужной информацией. И все это-дело нескольких минут, пациента не надо будет переводить в операционную, ведь поле психоусилителя действует на всей территории мнемоцентра. Да, пора! Но аналитик - мнемохирург не мог оторваться от этих спокойных и невероятно глубоких серых глаз, он не мог оторваться от созерцания этого самого обычного русского лица, каких встретишь сплошь и рядом тысячами: небольшой прямой нос, прямые ровные брови, без взлетов и выгибов, прямые полусжатые губы, сомкнутые, но не стиснутые, не змеящиеся, не стремящиеся облобызать, а обычные, простые, человеческие, волевой подбородок, явно не "агрессивный", не выпирающий утюгом вперед и потому не обязывающий хозяина пыжиться и строить из себя супермена, но и не покатый, характерный для мягкотелых женственных особ, а тот, который можно была бы назвать именно "золотой серединой", славянские скулы, не вздымающие щеки к глазам, а ровные, почти не приметные, высокий лоб, без залысин, уходящих к макушке, и морщин, ровный, чистый... чистый, если не считать белого шрама, идущего от переносицы над правой бровью к виску, шрама заметного, бросающегося в глаза, но не уродующего лица, а лишь придающего ему своеобразность и мужественность... Да лицо было самым обычным, простым, такие можно повстречать в любом уголке мира и не заметить, мимо пройти. Но аналитик совершенно ясно видел, что мимо человека с этим лицом он никогда бы не прошел, обязательно бы оглянулся, ибо при простоте и даже русской мягкости черт оно было наполнено чем-то настолько глубоким, внутренним, что приковывало к себе - в этом лице, особенно в этих чистых глазах жила память вовсе не тридцати шести лет, и даже не двухсот сорока с лишним, а память самого народа, сохранившего себя, пронесшего свое естество сквозь тысячелетия, через века мук, войн, боев, побед и поражений, песен и слез, через десятилетия беспощадного геноцида, направленного на полное уничтожение всех и всякого, народа выжившего, вздохнувшего полной грудью и сказавшего на весь мир: мы все братья! Но было в глазах и свое, личное, выстраданное, накопленное за непростую жизнь... Теперь ко всему этому прибавлялось и еще что-то, непонятное, невыразимое и оттого пугающее. Аналитик вдруг понял, что свершилось то, чего не должно было свершиться, чего нельзя было допустить: крохотная капелька памяти, занявшая всего около часа экранного времени, вытекла из тайников подсознания, проникла в самое сознание, стала реальностью, живущей в мозгу этого очнувшегося человека... И аналитик понял еще одно, вернее, он догадался об этом - невидимая микроскопическая капелька или сожжет, или разъест это большое и сильное тело, высушит мозг или разорвет его изнутри мощнейшим зарядом. И он включил психоусилитель. Операция должна быть сделана, чтобы ни произошло, какие бы он ни испытывал сомнения, какие бы терзания ни мучили его душу. Он обязан пустить в ход спасательный психоскальпель, ради торжества самого Добра, ради того, чтобы вычеркнуть из этого человека, а значит, и из этого мира пускай и небольшую по мировым меркам, но все же существующую часть Зла. Он резко усилил напряженность поля, подкатил свое кресло к угловой стойке, над которой сферой покачивался белый хирургический шлем с вмонтированным в него телепсихоскальпелем - незримым, проникающим сквозь любые материальные преграды, будь то кирпичная, бетонная или свинцовая стена, или же костная ткань черепа, кожа, мышцы, оболочка мозга... Протиснул седеющую голову в узкое отверстие шлема, сразу почувствовал себя увереннее, спокойнее, позабыл о страхах, тревогах, сомнениях. Подключил шлем к блоку нейроанализаторов, отрегулировал видимость, будто разом уменьшившись в миллионы раз, погрузился в глубины мозга пациента, не вставая при этом из собственного передвижного кресла. Он знал заранее направления, по которым ему надо следовать, чтоб не заблудиться в дебрях и переплетениях, он ориентировался в человеческом мозгу не хуже, чем ориентируется заправский охотник в родном, пусть и бескрайнем, дремучем лесу. И он шел, он спешил к тому самому участочку, который надо было убрать из этого здорового могучего леса, который своей гнилью и разложением мог погубить весь лес, мог превратить его в дряблое и булькающее болото, страшное своими трясинами, омутами... этого нельзя было допустить. Но почти сразу же он почувствовал, что сам мозг сопротивляется ему, что он не желает вмешательства в свою сущность, в свое естество, пусть это вмешательство будет и самым доброжелательным, исцеляющим. И это было новым в его практике! Аналитик-хирург вдруг ощутил совершенно определенно, что и его самого и неуловимо-призрачный психоскальпель выталкивает из мозга какая-то необъясненная и необъяснимая сила. Он насторожился, увеличил почти вдвое напряженность психополя, ринулся вперед к страшному очагу будущей болезни... Но не сдвинулся и с места, напротив, его стало вдруг выталкивать наружу, медленно, но неостановимо и жестко. Это было непостижимо, это выходило за все существующие грани. Сегодня все выходило за грани! И он не мог больше позволять себе удивляться. Он лишь сопротивлялся этой невидимой и непонятной силе, пытался преодолеть ее. Но не хватало ни его усилий, ни мощности психоусилителя. Он опоздал! Надо было делать операцию, когда этот человек лежал беспомощным, с отключенным сознанием! Впрочем, и сейчас не поздно сделать необходимое, исправить ошибку. Он послал вызов ассистенту... Но в тот же миг почувствовал, как хирургический шлем поднимается вверх - сам по себе, без его воли. И он увидел этого человека, пациента, стоящего перед ним и держащего шлем в руках. - Не надо ничего делать, - сказал пациент мягко, - не надо. Все будет нормально, все будет в порядке, я себя чувствую значительно лучше, доктор, а я себя знаю, поверьте! Пациент повесил шлем на место. Подошел к клавишному пульту психоусилителя, отключил питание. Аналитик следил за каждым его движением и не верил глазам своим. - Для нас обоих сегодня многое открылось, - сказал пациент, щуря серые глаза. - Но для меня открылось чуть больше, чем для вас, доктор. И я не хочу ничего забывать. Я и так прожил тридцать шесть лет, многого не зная о самом себе. А теперь вот узнал. Он присел в кресло, на котором до того сидел друг-консультант, расслабился. Он уже успел натянуть на себя простенький летный комбинезончик, серый и неприметный, легкие ботиночки, и потому совершенно не был похож на пациента Мнемоцентра, на больного или страждущего. Только у виска подергивалась нервически маленькая жилка. Да губы были сжаты плотнее обычного. Но он вполне владел собой. Аналитик это видел ясно. - Если бы вчера мне кто-то сказал, что я родился двести сорок два года назад, я бы не стал даже смеяться над глупой шуткой! Но мне и сейчас не смешно, поверьте! - Его глаза были и впрямь серьезны, а лицо даже мрачно. - Ну да ладно, доктор! Вы все равно через час и двадцать минут обо всем забудете. Так что я вам доскажу конец истории. Того самого малыша подобрал тридцать шесть лет назад автомат-транспортник за триста парсеков от ядра нашей Галактики, в такой глухомани, что никто здесь на Земле не поверит никогда даже в саму возможность существования такой глуши! Но не в этом дело! Транспортнику пришлось сожрать все собственное топливо и весь транспортируемый груз, чтоб сигануть сквозь сверхпространственные структуры к Солнцу. Он чуть не накрылся, но он доставил малыша на Землю. И вот, видите! - Пациент развел руками. - Никто не скрывал, что мои родители погибли в Дальнем Космосе, мне так и говорили... Не говорили только, что было со мной и как они погибли. И вот я узнал! С вашей помощью. И я не хочу вновь обретать беспамятства, нет! Так что вы, доктор, извините меня. Аналитик слушал, кивал, поддакивал, но в голове у него вертелось свое, неприятное и тягостное. Мало того, что этот парень так и останется непрооперированным, несущим в себе болезненную память, ему самому, старому и опытному врачу, влепят хорошенько по первое число за допущенные промахи, обязательно влепят. Ну и пусть! Аналитик отмахнулся от навязчивых мыслей. Что он, мальчишка, что ли, разве ему привыкать! - Да вы совсем меня не слушаете, - проговорил пациент и заглянул в глаза собеседнику. - Что с вами? Вам плохо? - Не обращайте внимания, продолжайте, - ответил аналитик. Пациент грустно и натянуто улыбнулся. - Да, собственно, у меня - все, - сказал он. - Теперь дело за вами. - За мной? - Да, именно за вами, - подтвердил пациент. - Мне нужна точная мнемограмма, доктор. Надеюсь, вы меня понимаете? Аналитик не понимал ровным счетом ничего. У него начинала болеть голова от переизбытка впечатлений за сегодняшний день. И он ничего не делал, чтобы избавиться от этой боли, терпел ее покорно и безропотно. Он был не в себе. - Я должен совершенно точно знать координаты того места, доктор. - Зачем они вам? Пациент отвел взгляд, положил руки на колени. Его пальцы стали выбивать легкую ритмичную дробь, в такт которой покачивалась голова и мысок левого ботинка. - Зачем они вам; что вы задумали? - переспросил аналитик, подаваясь вперед. Пациент посмотрел на него с почти нескрываемой иронической улыбкой. - Вы же психолог, специалист в области душ человеческих и всякого такого... неужели вам надо объяснять? - сказал он тихо. - Я не имею права! - уперся аналитик. Улыбка пациента стала шире. - Не надо, доктор, зачем нам толковать о каких-то там правах, мы не правоведы. К тому же, на сей счет пока что юриспруденция не обогатила себя определенными параграфами, не так ли? Аналитик и сам сообразил, что по части прав вопрос очень и очень непростой, что главное - право распоряжаться собственной судьбой - остается всегда за человеком, и только за ним. Он решился. - Ложитесь! - Вот это дело! - оживился пациент. - Но учтите, мнемограммы могут и не получиться. Я вот, например, когда делал вам мнемоскопию, не думал о каких-то там координатах, по-моему, вообще ни черта не было видно на небе, что может видеть младенец?! - То же самое, что и взрослый, - доктор, вы это знаете лучше меня, а все пытаетесь как-то... - пациент прищелкнул пальцами, подбирая слова. - Да ладно, не утруждайтесь, - разрядил обстановку аналитик, - все и так ясно. Какой участок брать? - Только тот, где в открытом пространстве. Но со всех сторон: выход, повороты, когда держали, когда укладывали в капсулу. - Все! Начинаем! - голос аналитика прозвучал твердо и резко. Но тут же осекся, будто на горло говорившему набросили удавку. Последнюю фразу аналитик не проговорил, а просипел: - Учтите, вам придется все пережить снова! Пациент кивнул, не открывая глаз от серого пластикового потолка. Он лежал в откидном кресле под параболическим зеркалом приемника-мнемографа, но взгляд его блуждал выше, будто он уже присматривался к незнакомым звездным россыпям, запоминая их. - Ничего, доктор, у меня крепкие нервы. Начинайте! Через полчаса, когда пациент очнулся, аналитик протянул ему пачку твердых, но очень тонких карточек. - Здесь только снимки неба, ничего такого... сами понимаете! - сказал он. - Спасибо, доктор, - отозвался пациент, - мне и нужно только небо - небо, которое со всех сторон! А об остальном не беспокойтесь, я и так помню все до последнего штришка, попробовали бы вы на моем месте забыть это! Аналитик подошел к окну. Поднял штору. - Я не хотел бы оказаться на вашем месте, - еле слышно прошептал он. Но никто ему не ответил, никто его не услышал. Пациента уже не было в Мнемоцентре. Прошло еще минут двадцать пять, прежде чем аналитик надел на себя сферический шлем и подогнал свое кресло к экранам. Ему не пришлось ждать долго. Надпись мигнула и погасла, оставив в глазах зеленые пятнышки. Надпись была короткой: СРОК ИСТЕК. ВНИМАНИЕ! ПРИГОТОВИТЬСЯ К ОПЕРАЦИИ! Никакой подготовки к операции не требовалось, аналитик это знал прекрасно. И все же он прикрыл глаза, расслабился. Консультант вошел в помещение совсем тихо, будто крадучись. За ним тенью следовал ассистент. - Ну что? - спросил первый. Аналитик ответил не сразу. Он повернул голову, долго смотрел на вошедших, будто не узнавая их. Потом вяло проговорил: - Да ничего, ерунда. Такие вещи случаются, когда кто-то слишком много и напряженно работает, а потом вдруг на него обрушивается абсолютный покой. Это все от перенапряжения. - А память? - Что, память? - Личная память? - Провалялся в анабиозе две сотни лет, вот и вся память! - Но ведь что-то было?! Аналитик отмахнулся. - Это не нашего ума дело. Там в Центре разберутся! Ассистент удивился, наморщив лоб. - А он что, уже там? - Ну, а где ж еще, по-твоему?! Они все вместе вышли на воздух. Аналитик расправил затекшую спину, потер поясницу. Широко зевнул. Все вокруг было обыденным, приевшимся - и ряды деревьев, и сосновая хвоя под ногами, и проглядывающие сквозь листву деревянные домики, и тем более лица этих двоих, стоявших рядом. С утра вроде мелькнуло что-то новое, интересное своей неожиданностью, да так и пропало вместе с необычным, явно перенапрягшим свои мозги пациентом. И снова накатило неопределенное и малоприятное состояние, именуемое в просторечьи тоскою. Периферия Системы. Видимый спектр. 2235-ый год, июль. Мужчина повернул голову к женщине ровно на столько, на сколько смог, ему мешали почти вывернутые суставы рук и плечей, каждое малейшее движение приносило острую боль. - Не бойся, - проговорил он, еле шевеля пересохшими губами, - это или дурацкий розыгрыш или какое-то недоразумение. Скоро все это кончится и мы вместе посмеемся! А я еще и врежу пару разиков этим зарвавшимся комедиантам! Не бойся! Он старался, чтобы голос звучал уверенно. Но он знал, его слова обычная утешительная ложь. И она знала об этом. Знала и молчала. Шестиногие полумеханические твари сновали рядом, все что-то подправляли, переделывали, что-то замеряли с таким деловым видом, будто это не они прикрутили их с поистине бесчеловечной жестокостью к поручням внешней смотровой площадки. Ни один робот или кибер на свете не имел права, да и просто не мог так вести себя по отношению к человеку, он бы тут же самоотключился, утратил способность двигаться и вообще что-то делать! А эти прикручивали их к железякам, будто имели дело с куклами или мешками с опилками. Нет, розыгрышем здесь и не пахло. - Они там, с ним, - проговорила она. И, ее голос по внутренней связи прозвучал в его шлемофоне сдавленно, неестественно. - Понимаешь, он там, с ними! - Его они не тронут, успокойся. Даже дикие звери, на Земле или на любой другой планете, сама знаешь, не трогают детей! - Эти совсем другие, они хуже зверей! Они нелюди! - Не надо делать преждевременных выводов. - Смотри! Не-е-ет!!! Он оглох от ее крика. Но еле удержался сам. То, что они видели, было невыносимым зрелищем. Один за другим из рубки корабля выбрались в Пространство три коренастые фигуры без шлемов, да и без самих скафандров, в одних сероватых, перехваченных ремнями комбинезонах с короткими рукавами и штанинами, открывавшими чешуйчатое тело, какие-то наросты, когти... Головы выбравшихся наружу были усеяны темными словно бы шевелящимися пластинами, их лица были неописуемо ужасными - трехглазыми, с широкими растянутыми по всей плоскости лица носами, имеющими по четыре подрагивающих рваных отверстия. Сплюснутые подбородки и брыластые обвисающие многослойные щеки были усеяны отвратительными бородавками и густыми пучками щетинистых черных волос. Загримироваться так было просто невозможно! Даже вообразить себе такую маску, а тем более сотворить ее, тоже было нельзя! Но не это вырвало крики из горла женщины и сдавило сердце мужчины. Нет, совсем другое! У последнего из вылезших был зажат в жуткой, когтистой лапе с множеством корявых изогнутых пальцев-крючьев их малыш! И на нем не было ничего!!! Мужчина рванулся что было силы. Но лишь потерял зрение из-за страшной боли в вывернутых суставах, глаза словно расплавленным металлом залило. Крик в его ушах не смолкал. Когда зрение вернулось, он увидел, что ребенок цел и невредим, что его не разорвало в клочья внутренним давлением, что он не задохнулся в пустоте, не превратился в кусок льда... Он был жив, шевелил ручками и ножками, таращил на них большие серые глазенки. - Вот видишь, - сказал он женщине, - они не делают ему зла, они все понимают, у них есть какое-то силовое поле, предохраняющее от всех этих дел. - Неважно, что у них есть! Главное, он жив! Видишь, он махнул мне ручкой, высунул язычок, он зовет нас к себе, видишь? Мужчина все видел. Но он видел и другое - киберы подогнали к чешуйчатым катерок, развернули его соплами к поручням. И он все сразу понял. Нет, это была не игра. Он даже, не желая того, проговорил вслух: - Это конец... Она отозвалась сразу. Она тоже все поняла. - Ну и пусть! Пусть они сожгут нас! Главное, чтобы он остался жить! Понимаешь, главное, чтобы - он!!! Вырвавшееся из отверстий капсулы пламя, казалось, дохнуло жаром в лицо. Но это лишь казалось, пламя было еще слишком маленьким, слабеньким. И они старались не смотреть на него, они смотрели на своего ребенка, своего такого нежного, открытого, беззащитного малыша - такого невероятно, слишком живого на фоне мертвого и пустынного Космоса. Они не видели нелюдей, они и не желали их видеть. А пламя становилось все сильнее. Теперь оно обжигало, лизало жаростойкую ткань скафандров, стекла шлемов... Скоро этот жар будет непереносимым. - Прощай, - сказала она ему. - Прощай! - ответил он. И снова рванулся из пут. - Не надо, - попросила она дрожащим голосом, - не надо! Пусть видят, что нам наплевать на них, пусть знают! - Ты права! - простонал он. Боль становилась невыносимой. - За нас еще отомстят! Я верю! - Нет! - Но почему?! - он еле сдерживался, чтобы не закричать, пламя прожигало его тело насквозь. - Почему?! Нет! Он выживет! Я точно знаю! Он выживет и вернется сюда! Он отомстит за нас! И это будет самая справедливая месть на свете! Гляди, он кричит!!! Он зовет нас!!! Но она уже не видела своего малыша, своего единственного ребенка. Дрожащие, бушующие снопы пламени заполнили все вокруг, ослепили. Она уже не могла говорить. Она прохрипела, задыхаясь, но стараясь удерживаться сколько это будет возможным на краю сознания, превозмогая боль, она прохрипела почти зло, не по-женски: - И я верю - он выживет! Но он не придет сюда мстителем, он не умножит зла... а если будет так, то ляжет на него мое проклятье... Она не успела договорить - пламя наконец справилось с термостойкой тканью - пластиком, оно вспучилось, вздыбилось, наткнувшись на живую плоть, словно взъяренный безжалостный хищник. И тут же пожрало ее, обратило в невидимый газ. Часть первая АНГЕЛ ВОЗМЕЗДИЯ Земля. Объединенная Европа. Триест. 2477-ой год, ноябрь. Удар был сокрушительным. Иван даже не успел понять, что произошло, как оказался на мостовой. Мелькнула мысль - сшибло машиной. Но тяжеленный кованный башмак, ударивший в челюсть, развеял иллюзии, машины и прочая техника тут были не причем. Следующий удар пришелся по печени. Его били человек пять одновременно, никак не меньше. Но нападавшие, наверное, не совсем понимали, с кем имеют дело. Двоим он перебил голени мгновенно, одним движением. Они рухнули на мостовую, но не издали ни звука, лишь шипели и цедили ругательства себе под нос. Иван понял, - что они боятся крикнуть, привлечь внимание, а значит: он имеет дело с обыкновенными громилами. И это, разумеется, было уже неплохо. Он извернулся, вскочил на ноги. Две недели назад, неделю, он бы их за доли секунды разнес в щепу, будь их хоть десять, хоть двадцать. Но теперь, после тринадцати дней безмерных возлияний, длившихся с утра до ночи и с ночи до утра, он был слаб как никогда. У него кружилась голова и подгибались колени. И все же он мог за себя постоять. Поднявшись, он первым делом перебил ключицу самому здоровому из нападавших - двухметровому детине в черной кожаной куртке. Детина упал на колени и тихо заверещал. Иван не стал его добивать, лишь пнул ногой, чтоб не мешался на дороге. Но за детиной оказались еще четверо парней, у двоих в руках тускло поблескивали какие-то железяки. - Ну что, фраер, - процедил один из них, наголо остриженный, с бычьей шеей, - будешь трепыхаться или как? - Потрепыхаемся немного, - спокойно ответил Иван. Это спокойствие давалось ему огромным трудом. Затянувшийся запой, первый запой в его немалой жизни, выбил из колеи. Никогда ему не было так погано, как в эти дни. А сейчас вообще - хоть в гроб ложись! Перед глазами мелькали круги, загогулины, чьи-то рожи, хари - казалось, они выплывают из темноты, из небытия, выплывают и потешаются над ним, бывалым космолетчиком, человеком, которому сам черт не брат! Не было сил терпеть эту похмельную гадость. А тут еще вполне реальные хари и рожи! Да с кастетами, ножами, обрезками труб. Иван прыгнул вперед, развернулся в полете и ногой врезал стриженому в грудь. Промазал! Хотел ниже, в солнечное сплетение... Один из стоявших успел перехватить ногу, и Иван грохнулся на мостовую. - Мочи его! - просипел кто-то сзади. Иван резко обернулся. И в тот же миг потерял сознание. Боли он почувствовать не успел, просто потемнело в глазах, и все пропало. Память вернулась к нему не сразу. Он долго не мог понять, где находится: у себя, в одноместном гостиничном номере, или в каком-нибудь очередном притоне. В последние дни он просыпался в самых различных местах. Но всегда с дикой головной болью, всегда в одежде. Иногда рядом сопела помятая и не менее похмельная девица, иногда не было никого, а раз он прочухался на груде тел, вповалку лежавших на пластиковом настиле ночлежки. Все эти пробуждения перепутались в его голове, смешались, и он не знал, где лучше, где хуже ему, нигде не было покоя. Он пил с утра до вечера. Его не тошнило и не рвало, и он мог выглушить за сутки полведра самого крепкого пойла. Только легче не становилось, память переставала жечь, лишь когда он проваливался в полуобморочную черноту забытья. А с пробуждением все начиналось по-новой. Вот и теперь, еще прежде чем он раскрыл глаза, под веками что-то замельтешило, задергалось, набухло... и из мрака пространства выплыло нелепое нагромождение металлических конструкций, его сменило трехглазое равнодушно-спокойное, даже какое-то окаменелое лицо, но и оно уплыло в бок, освободив место двум фигурам в скафандрах... Иван резко мотнул головой, в затылке ударил тяжелый молот, виски сдавило. Он приоткрыл глаза. Обстановка была незнакомой. Одно ясно, это не отель и не притон, даже не ночлежка. Единственным, что он видел, было переплетение ржавых труб, переплетение совершенно немыслимое и беспорядочное. Похоже, его запихали в какой-то подвал или что-то наподобие. Пахло сыростью. Даже в таком состоянии он смог отметить это. И было неестественно тихо - так тихо могло быть лишь под землей или в барокамере. Он попробовал приподнять голову. Не получилось. Напряг мышцы рук, дернулся всем телом, попробовал подтянуть колени к животу. Но все с тем же успехом. Связали! Иван мотнул головой в другую сторону и ударился о выступ трубы. Связали, сволочи! Он вдруг все вспомнил. Но почему?! Эта свора должна была по идее обчистить его и смотаться... хотя, что там обчищать - в карманах, дай Бог, если наберется с полсотни евромарок, гроши! Но все равно было непонятно, зачем он им?! Сильно хотелось пить, глотка пересохла, язык тяжелым сухим кляпом лежал во рту. Иван скосил глаза, насколько смог выгнул шею. Но так ни черта и не рассмотрел - прикрутили его на совесть! - Эй, кто там! - крикнул он. Изо рта вырвался не крик, а жалкий сип, в затылок будто ломом долбанули. Откуда-то сверху прямо на нос упала капля воды. Иван поднял глаза - потолок был невысоким, темным, и по нему шли переплетенные трубы. Мелькнула гнусная мысль - а может, эти ублюдки привязали его тут, подальше от глаз людских, а сами смотались, пускай, мол, подыхает? Могло быть и так! Настроение упало до нуля, хотя, казалось, ниже падать было некуда. - Эй, вы! - снова закричал Иван. - Сучье семя! Трусы паршивые! Да откликнитесь же кто-нибудь, мать вашу! Он уже начинал ощущать собственное тело, мог даже пошевелить кончиками пальцев. Ничего, еще полчасика, и он придет в себя, выпутается! Не из таких переделок выбирался! Но напускная бодрость тут же исчезла, и им завладевала апатия, перед глазами снова начинали мельтешить всякие зигзаги, молнии, уродцы, хари, рожи, казалось, - еще немного и галлюцинации совсем оттеснят явь, и тогда он или спятит окончательно, или впадет в долгую бредовую немочь, или просто подохнет прямо тут, привязанным к трубам. В мозгу застучала прилипчивая короткая фраза: труп на трубах, труп на трубах... и от нее никак не удавалось избавиться. - Вы все - дерьмо и подонки! - заорал он, не щадя пересохшей глотки. - Ну ничего, твари, мы еще посчитаемся! Мы еще с вами поговорим по душам! От крика он снова потерял сознание. Но в этот раз не надолго. Очнулся от резкого прикосновения к губам чего-то холодного. Приоткрыл глаза. Стриженный здоровяк тыкал ему прямо под нос горлышком длинной вытянутой бутыли. Он, наверное, только что вытащил ее из холодильника - горло было ледяным. - Пей, паскудина! В рот ударила струя жидкости. Иван глотнул раз, другой... Горло свело судорогой от холода, но он глотал и глотал, казалось, он никогда не напьется. Он даже не ощущал, что именно он пьет, ему это было без разницы. Уже позже, когда жидкость хлынула из горла обратно, заливая грудь, ноги, он увидал этикетку на бутыли - это была обыкновенная шипучка. Да и не похоже, чтобы ему подсовывали что-то не то, никто вроде бы не собирался его отправлять на тот свет таким сложным образом, достаточно ведь было просто ножичком пырнуть или оставить привязанным. Но Ивану в эти минуты было на все наплевать. Он ощущал почти блаженство от этих нескольких не вылившихся обратно глотков шипучки. В голове загудело, зашумело... - Ну что, напился? - поинтересовался стриженный. Иван не удостоил его ответом. - Ну тогда отдохни, парень! Стриженный с размаху ткнул его кулачищем в солнечное сплетение. Иван задохнулся, вытаращил глаза, дернулся всем телом. Но тут же получил удар в челюсть. И опять провалился в темноту. - Ничего, это тебе вместо наркоза, - сказал стриженный и ушел. Еще три недели назад Иван был в Москве, с утра до ночи бегал с высунутым языком по приемным, кабинетам, все пытался что-то объяснить, доказать. На него смотрели как на не в меру обнаглевшего баловня судьбы, решившего вдруг, что весь мир вертится вокруг его носа, а кое-кто намеками, а то и впрямую давал понять это. Старый приятель, друг, однокашник Толик Ребров, заведовавший в Космоцентре сектором Дальнего Поиска, заявил без обиняков: - Кончай блажить, Ваня! У нас план расписан до трехтысячного года, а ты лезешь, понимаешь, с ребячьими фантазиями! Ты что, думаешь, ежели ты известная личность, любимец публики и герой-испытатель, так для тебя все на слом пустят, так, что ли. Щас тебе прямо, по-щучьему велению, экспедицию снарядят, фонды выделят, людей подберут, технику: давай, мол, Ваня, валяй, - куда глаза глядят! Слушай, ну тебе же не двенадцать лет! Чего ты мозги занятым людям пудришь?! Иван и сам понимал, что его затея безнадежна. Умом понимал, а вот сердце в это отказывалось верить. Его отовсюду гнали - и по-доброму, и с шуточкой, и с посулами, и по-всякому, но гнали. Был, правда, один выход. Надо лечь на обследование, чтоб провели самую глубокую, скрупулезную мнемоскопию, все изучили, разобрались, решили, постановили и так далее. Но у Ивана была всего-навсего одна жизнь, он не мог ждать годами и десятилетиями, ждать неизвестно чего. И потому он не раскрывался. Хотя и подозревал, что данные областного мнемоцентра уже давным-давно поступили куда надо, обрабатываются, и что он сам на крючке, просто его не хотят раньше времени тревожить. И тогда он решил порвать со всем - сил не хватало! Он подал рапорт через голову Толика Реброва высшему начальству. Рапорт, как это и должно было случиться, вернулся к Толику. Тот вызвал сразу. - Ладно, старина, я тебя понимаю, - сказал задушевно, - Другой бы на твоем месте лет десять назад сломался. Все, не тужи! Клянусь тебе, что выбью отпуск еще на полгода, лады?! Иван отрицательно мотнул головой. - А чего же ты хочешь? - Все того же! - Ну, ты даешь, старина! Я ж тебе тыщу раз объяснял, ну кто тебе отвалит такую сумму за здорово живешь?! Ты же прекрасно знаешь, сколько стоит переброска в такую даль средней поисковой лохани! Знаешь?! - Знаю, - согласился Иван. Конечно, он знал, что со своей затеей сожрет процентов десять, а то и двенадцать, всей энергии, отпускаемой Космоцентру на год, и тем самым сорвет несколько запланированных полетов. Но что ж ему теперь, вот так и сидеть с протянутой рукой оставшиеся годы! Нет, он был не согласен с подобной арифметикой. Но он не мог полностью раскрывать карт. - А чего тогда, понимаешь, прицепился? Тебе, Ваня, надо отдохнуть, ты, старина, утомился... Или, хочешь, переходи к нам, в аппарат, я тебе местечко найду, а? - Не надо ничего, давай-ка рапорт визируй! - проворчал Иван. Ребров пошевелил густыми бровями, поерзал в удобном обтекающем его кресле и сказал: - Рапорт твой я убираю. Вот сюда, видишь! - он приоткрыл дверцу в стене-сейфе. - На хранение, понимаешь. Ты у нас нонче где по графику? Иван отвернулся. Уставился в стену с вмонтированным в нее огромным океанариумом, в котором резвились уродливые рыбы с шипастыми лапами и выпущенными глазищами. Одну из рыбин он собственноручно привез для Толика с проклятой, и притягательной Гадры, где чуть было не остался навсегда. Но сейчас было не до сентиментальных воспоминаний. - Ты в отпуске, старина, - сам ответил на свой вопрос Толик, - вот и отдыхай! А когда вернешься, мы с тобой поговорим о твоем дурацком рапорте, лады? Иван встал, пошел к дверям. - Эй, погоди! - Толик выскочил из-за стола, преградил ему путь. - Ты чего, рехнулся совсем, что ли?! В бабу превратился истеричную?! Ты ж космолетчик, мужик! Забыл, как мы с тобой загибались в рудниках Сельмы, а?! Мы же с тобой не супились и не морщились тогда, Ванюша! А чего ты сейчас скис, живи и радуйся! - Пусти! - Иван плечом оттолкнул начальника. - Нервишки шалят? Ладно, старина, любительскую капсулу я тебе выделю и... - Толик помедлил, вздохнул тяжко, - и шесть разгонных баков. Больше не могу, сам знаешь, меня и так за глотку возьмут, прижмут сектор. - Пусти, я тебе сказал - Иван оттолкнул Толика, распахнул двери. На выходе бросил зло, отрывисто: - Ты отлично знаешь, что там, куда я собираюсь, не хрена делать в этой твоей детской кроватке. Э-эх, ты! Да ведь я капсулу сам могу взять напрокат, в любом бюро путешествий, ну ... прощай! Толик отшатнулся, лицо его перекосилось. - Возьмешь! Не спорю! - закричал он вслед. - А кто тебе, дураку, баки даст, а?! - Но он быстро остыл, на то и был, видно, заведующим сектором, человеком, обязанным ладить с людьми. И крикнул уже вниз, вдогонку: - Отдыхай, неврастеник, потом еще поговорим, может, чего и подыщем! Только Ивану было не до отдыха. С каждым днем давило все сильнее и сильнее. И додавило! Когда он очнулся в очередной раз, тело не было таким разбитым и непослушным, как до этого. Да и голова постепенно светлела. Молот больше не колотил от виска к виску и по затылку. Стриженный снова дал воды. Но бить не стал. Ушел, также молча, как и пришел. Ивану начинала надоедать эта глупая игра. Терять ему было нечего. - Эй вы, дерьмоеды! - заорал он что было мочи. - Или вы пришьете меня сейчас, или я через денек вырвусь и разнесу к чертовой матери ваше паршивое гнездо! Оглохли? Ублюдки поганые! Издалека послышались тяжелые шаги. Потом прозвучало ворчливо: - Кто это там такой грозный? Ой, как страшно, аж поджилки трясутся! Иван собственным ушам не поверил. Это была скорее всего слуховая галлюцинация. Он ничего еще не видел, не мог повернуть головы, но уже готов был отдать левую руку на отсечение, что этот брюзжащий грубый голос принадлежит его давнишнему знакомцу, разведчику второго класса, которого вышибли за буйный нрав из Объединенного Космофлоа Земли, с которым они коротали почти год на Гадре, а потом бывали в таких переплетах, что и вспоминать к ночи не следует. - Щя мы поглядим, кто тут разносить нас собирается, щя-я! Да, это был голос Гуга Хлодрика, Иван узнал бы его из многих тысяч голосов. - Я, наверное, спятил! Это ты, Гуг?! - Мы все тут чокнутые, - отозвался пришедший, - конечно, это я, какой дурак еще полезет в этот проклятый лабиринт! Оклемался? - Хорош вопросик для первой встречи после стольких лет! - возмутился Иван. Гуг хрипато, засмеялся, смех его был похож на отрывистый, хронический кашель. - Прям-таки уж и первой! - выдавил он, подойдя вплотную и заглядывая Ивану в лицо. - Ну что? Порядок? Я знал, что ты не загнешься! Гуг Хлодрик был на полголовы выше Ивана и раза в полтора шире. А теперь его и вовсе разнесло, он обзавелся внушительным животом и двойным подбородком, который не могла скрыть даже всклокоченная полуседая борода. Лицо у Гуга и в молодости имело красноватый оттенок, а ныне стало набрякшим, багровым - Иван сразу отметил это, несмотря на полумрак. Да, Хлодрик совсем не был похож на того молодцеватого богатыря-викинга, каким казался десять лет назад, он сильно сдал. И все же это был именно он. - Ну-у, привет, дружище! - просипел Гуг в ухо Ивану. И по-приятельски стукнул кулаком плечо. - Чего зенки пялишь, не ожидал?! Или, думаешь, я тебе в бреду привиделся, а?! - Здорово, Гуг, - тихо сказал Иван и улыбнулся. Он был рад этой встрече. Хлодрик не раз его выручал, может, и сейчас он заявился столь неожиданно, чтобы спасти его - от этой банды подонков. - Ну-у, признал! - обрадовался Гуг. - Ванюшка, дружище, чертушка! - Он ткнулся лбом в лоб Ивана, сдавил огромными лапами затекшие плечи. Ивану показалось, что Хлодрик плачет, он почувствовал щекой сырость его щеки. Но голос у Гуга не дрожал. - А вот в первую-то встречу ты меня и не признал, Ванюша, гад ты этакий! Щас, небось, и не помнишь, как засветил мне прямо под глаз, а? - Не помню, Гуг, - сознался Иван. Он на самом деле почти ничего не помнил; мало ли чего могло случиться за эти две угарные недели. - Это было в кабаке одноглазого Сайруса, ты там выдавал такие фортели, что только держись! Полгорода до сих пор ходит в синяках и шишках. Ваня, а местное бабье тоскует - куда подевался этот ухарь?! По простоте своей я хотел унять тебя, ну и получил по морде. Эх, придушить бы тебя, гада! Так к старым товарищам не относятся, Ваня! Ну, да ладно, я отходчивый, прощаю! Иван только теперь сообразил, что надо не языки трепать, а дело делать. - Развяжи меня, - попросил он Гуга. - А буянить не будешь, - поинтересовался Гуг без оттенка шутливости. - Развязывай давай! - Хорошо, только ты не дергайся! Хлодрик запустил свои лопатообразные руки за трубы, принялся там ковыряться, нащупывая узлы, пытаясь их ослабить. Но он все-таки спросил: - Вот я тебя развяжу, а чего ты делать станешь, а? Иван усмехнулся. - Первым делом перекалечу этих недоносков! - сказал он угрюмо. - Каких таких этих? - Которые меня вырубили там, наверху, и приволокли сюда! Гуг, не будь глупей, чем ты кажешься! Хлодрик не обиделся, наоборот как-то повеселел, вновь на него напал странный полукашель-полусмех. - Уж если кто из нас дурак, так это ты, Ваня! Любой безмозглый кретин на твоем месте давно бы догадался, что к чему! - Хлодрик отер испарину со лба, тяжко вздохнул, обдавая Ивана перегаром. - Это мои парни, понимаешь? Мои! У Ивана внутри все перевернулось. Он готов был убить Гуга, ярость захлестнула его, переполнила, даже слов не нашлось, чтобы выразить ее. - Точняк, Ванюша, мои! Да ты не трепыхайся, сам же мне и мешаешь, паскудина ты эдакая! Здорово они тебя примотали. Но иначе, Ванюша, никак нельзя было - ты б или сам накрылся, или бы тебя накрыли, понял?! Дурачина ты, Ванюша, и простофиля, пить ведь тоже уметь надо, это тебе не по Пространству шастать, это тебе не на Гадре со звероящерами в бирюльки играть, это тебе... Ну чего язык в задницу заткнул?! Обиделся, что ли! Ну и болван! Я тебя же и спас, Ваня! Ты на меня БОГУ молиться должен и по гроб жизни пойлом накачивать! А ребятки мои, Ваня, мои. Я в тутошнем околотке, Ванюша, масть держу, так что ты не удивляйся, мимо меня здесь не проскочишь... - приговаривая так, Гуг Хлодрик распутывал узлы. Но он явно не спешил, ждал, пока старинный приятель немного поуспокоится. - Я когда по первому разу в психушку попал, Ваня, меня две недели в смирительной рубахе держали, так-то! Еле отошел, думал, кранты мне! А ты за четыре денька прочухался, тебе, Ваня, надо при жизни памятник ставить... Иван все понял. Обижаться было на самом деле глупо. - Ладно, помолчи немного, - пробурчал он почти дружелюбно. - Во-о! Ну, ты молодец! - Гуг как-то сразу вдруг справился с неподдающимися узлами, веревки, опутывавшие тело Ивана, сползли вниз. - Ты только это, не дергайся, Ваня, не трепыхайся, надо, чтоб кровь по жилам разошлась. На-ка, вот лучше, глотни чуток! - Гуг ткнул фляжкой под нос. Из ее отверстия несло сивухой. - Убери! - сказал Иван и отвернулся. Он чувствовал, как миллиарды иголок впились в руки, ноги, поясницу, во все тело. Но он умел терпеть, он знал, как надо бороться с болью. Расслабившись до предела, он не отходил от стены, так и стоял, привалившись к ней спиной, не шевелясь. - Ну и молодчага, Ваня, - осклабился Гуг. - Теперь я вижу что ты и в самом деле пришел в ум! Хавать хочешь? - Нет, - вяло ответил Иван. Есть ему почему-то совсем не хотелось. - Ну и ништяк, - согласился Гуг, - помнишь, на Гиргее в пещерах, а? Два месяца без жратвы сидели, у меня тогда, Ваня, ребра не то что к позвоночнику, а к затылку прилипли, и ведь высидели же! Без жратвы можно прожить, Ваня! А вот без моего Элексира, без этого паршивого пойла, Ванюша, сложнее. Ты как хочешь, а я глотну малость. Гуг вскинул флягу и в один прием опустошил ее, крякнул, откашлялся, потом бросит флягу под ноги и смял ее своим пудовым башмаком. - Все, Ваня! Завязываю! - Гуг ухмыльнулся плутовато. - До сегодняшнего вечера - Но тут же посерьезнел, насупил белесые жидкие брови. - А тебе не советую, не стоит и вечером развязывать, слишком это мне дорого, Ваня, обходится, ты же мне троих лучших парнишек искалечил, нехорошо это! Иван опустился на корточки. Иголки перестали колоть его, но слабость в теле сохранялась. Ему почему-то подумалось, что вот уйдет он из Отряда, размякнет, через пару лет станет таким же как Гуг, и все ему будет до фени, на все будет плевать! Может, так и стоит сделать, ну их всех! Надо гнать лишнее из мозга, из памяти, мало ли чего и где случается, что ж всем беситься, рвать нервы?! Так они же не из титанопластика, их и вообще позагубить недолго... Нет, врешь, оборвал он сам себя, нервы у человека покрепче и погибче титанопластика, это уж точно, иначе бы и человечества на Земле давненько бы не осталось, все бы в истериках да психозах сошли с земной колеи! А что касается Гуга Хлодрика, так он его точно, спас, вовремя он его окоротил, в самый раз, еще бы через недельку, глядишь, и опоздал бы. Иван положил руку на плечо Гугу. - Ты был прав! - сказал он коротко. И они поняли друг друга. Хлодрик предложил пройти в его, как он сказал, конуренку. Таковая оказалась совсем рядышком, шагах в трехстах. Они прошлепали это расстояние по замусоренному и залитому водой коридорчику, напоминавшему своей безотрадностью и неприглядностью ход подземных коммуникаций, и уперлись в железную дверь, на которой красовалось полустертое изображение черепа. Там Гуг и жил, за этой дверью. - Я бы не советовал твоим парням попадаться мне на глаза, - предупредил Иван. Гуг неопределенно хмыкнул. - Я их давно отослал наверх, не волнуйся, мордобоя больше не будет. И они вошли внутрь. Заставленная пустой посудой, какими-то невзрачными и потрепанными коробками комнатушка и впрямь заслуживала названия конуры. Потолки были высокими, но с них свисал такой слой паутины, что казалось, будто над ней вообще нет никаких перекрытий, что она бесконечна. Окон в комнатушке не было. Зато стояла кровать с шарами-набалдашниками и голой панцирной сеткой. Вот на эту кровать и плюхнулся со всего маху Гуг Хлодрик. Сетка на все лады заскрипела, заскрежетала под ним. - Хором я, Ванюша, не нажил, - признался Гуг, без особого сожаления. - Но ты не подумай, что я бедный человек, нет, у нас тут бывает ха-ароший клев... - Заткнись! - оборвал его Иван. - Я не желаю знать про твои делишки! Докатился, космолетчик! - Ну, давай, давай, я с удовольствием послушаю воскресную проповедь. - Обойдешься! Ивана вдруг прорвало. Он выложил о себе всю правду, рассказал столько, сколько никому не рассказывал, слова вырывались из него будто лава из вулкана. И сдержаться он уже не мог. Гуг сидел с полуоткрытым ртом и вытаращенными красными глазами. Впечатление было такое, словно его только что вытащили из подводных рудников Гадры, его распирало как глубоководную рыбину, казалось кровь вот-вот брызнет из пор кожи, а глаза вылезут из орбит. - Первые дни я держался, Гуг, все было нормально! Я говорил себе - у тебя есть воля, разум, держись, космолетчик, иначе цена тебе - грош! И ведь держался, Гуг, держался! А потом навалило... Да так навалило, что хоть в петлю, хоть в окошко! Не поверишь, но это было выше человеческих сил, неделю я не спал вообще, ни единой минуты, ни секунды. Ну ладно, нас обучали не спать сутками, сам помнишь, как было в Школе, но ведь это легко, когда просто не спишь, понятно, просто! А когда мозги набекрень, когда перед глазами одно и то же, Гуг, это совсем другое дело, хоть башкой об стену! У меня был план, я поклялся отомстить этим тварям, добраться до них во что бы то ни стало! Сдохнуть, но добраться! Но не так-то это просто, мнемограммы показывать, сам знаешь, шумиху поднимут, подопытным кроликом сделают, на слово само-собой никто не верит, да и попробуй раскройся, высмеют, сочтут за блаженного. Куда ни сунься, везде труба, Гуг! Но не это главное, это все дело понятное, не привыкать. А вот память жжет, сил нету, хоть под психоскальпель ложись! Вот тогда, Гуг, я и стал понемногу прикладываться, а где немного, там и все остальное... Погулял я здорово, от Марселя до Тегерана, а потом залетел в эту дыру, черт бы ее побрал. Только время зря потерял. А мне бы сейчас набрать надежных ребят, пробить разрешение, хотя бы под видом свободного поиска в Пространстве, ну ты знаешь, да и махнуть туда! Иначе, Гуг, загнусь, не выдержу. Ты можешь меня считать неврастеником, бабой-истеричкой, но это не передать словами, это не под силу человеку! Гуг замахал рукой, разинул рот, еще шире разинул. - Ничего я не считаю, - проговорил он. Но ты забудь про свои замыслы, ни черта не выйдет! И ни один из нормальных парней с тобой не пойдет на это дело, можешь даже не пробовать уговаривать, тебя сочтут помешанным, Ваня, вот и все! Я сам думаю, что у тебя крыша поехала... Ладно, не трепыхайся, я чего думаю, то и думаю, крутить не собираюсь. А чем смогу, помогу! Только ведь нечем. Ежели башли нужны, сотен шесть-семь подкину... но это тебе на полбака. Можно, конечно, и побольше наскрести, на разгон всегда можно наскрести, а как обратно выбираться будешь? Не-е, коли тебя в Космофлоте не поддержат, и рыпаться не стоит! Или к частникам на поклон иди! - А что я им предложу? - спросил Иван. - В том-то и дело, что предложить тебе нечего. Ни один из частников благотворительностью в космических масштабах заниматься не станет, Ваня. Но гляди, старина, пока ты будешь по миру побираться, крохи выпрашивать, тебя точняк засекут, может, ты уже под колпаком. - Все может быть, - понуро согласился Иван. И поглядел на груду бутылок, валяющихся в углу. - В это время из-за двери послышались торопливые тяжелые шаги, сама она почти сразу распахнулась, на пороге застыли две фигуры в зеленоватой форме и касках, блеснули стволы автоматов-парализаторов. - Легки на помине, сучары! - тоскливо пробурчал Гуг Хлодрик, но не пошевельнулся. Иван смотрел на служащих Европола и не мог понять, что их сюда привело. Гуг? Его шайка? Иван не знал, что надо делать, и потому не делал ничего. - Ты сиди на месте, - холодно сказал тот, что стоял слева, указывая стволом на Хлодрика, - а русский пойдет с нами. Иван привстал. - И попрошу соблюдать спокойствие, это в ваших же интересах. - В наших интересах, - с ленцой процедил Гуг, упирая руки в колени, - совсем другое, дорогие легаши! - И что же именно? - с ухмылкой поинтересовался стоявший справа. - А то, чтобы гости, навещающие нас, были немного повежливее, понял?! Если не понял, могу разъяснить, сучий потрох! Иван не видел, как ампула вылетела из дула. Но он видел, как она ударила в грудь Гугу Хлодрику и разлетелась на мелкие осколки. И он понял - у Гуга под курткой был надет панцирь. Все дальнейшее произошло мгновенно: Хлодрик вскочил на ноги, будто был не восьмипудовым верзилой, а пушинкой, взметнувшейся под струей воздуха. Европоловцы рухнули на грязный заплеванный пол, уткнулись в него лицами. Гуг выскочил за дверь и через минуту, после непродолжительной возни, вскриков, сопенья и скрежета зубов, втащил в комнатушку еще двоих парней в зеленоватой форменке. Он их держал за воротники. И как те ни упирались, вырваться им не удавалось. - Еще трое валяются там, у входа, - доложил Хлодрик Ивану извиняющимся тоном. - Нехорошо все это, - высказался Иван. Ему совсем не нравилось происходящее. И он никак не мог понять, зачем он европоловцам? Может, он успел натворить чего-нибудь такого, за что надлежит отвечать по местным законам. Все может быть, разве упомнишь! Только ему не хотелось попадать в клетку, какая бы причина на то ни была. - Еще бы! Конечно, нехорошо! - согласился Гуг. - Но мы сейчас сделаем так, что все будет хорошо! Он заорал на вырывающихся парней так, как не орал в свое время на звероноидов Гадры, медленно отжиравших у него левую ногу. Эти гнусные твари тогда именно отжирали его конечность, не отрывали, не отъедали, не отгрызали; они привязали самого Гуга к железному крюку, вбитому в стену пещеры, и не торопясь, со смаком и явным удовольствием, чавкая и обливаясь слюной, жрали ногу у живого и дико орущего Гуга Хлодрика. Иван поспел вовремя. Но тогда Гуг не орал так дико. - Я вас, твари, гниды паршивые, напополам поразрываю, ежели вы через две минуты не вытащите всю эту падаль наверх, чтоб она не воняла в хоромах благородного Гуга - Игунфельда Хлодрика Буйного! Поняли, суки?! В моей старой и дырявой шкуре сидят сорок поколений свирепейших викингов, и я от их имении поручению размажу ваши вонючие мозги по стенам! А ну, брысь!!! Он притопнул ногой. И выпустил парней. Не прошло и минуты, как в конуренке стало тихо и покойно, никто не стоял в ней из непрошенных гостей, никто не лежал на полу. Иван выглянул наружу - лишь валяющаяся у стены каска с зеленоватым отливом да отпечаток кровавой пятерни почти под самым потолком напоминали о случившемся. Он вернулся в комнату. Поглядел на тяжело дышащего Гуга исподлобья, неодобрительно. - И все-таки, дружище, тебя не зря вышвырнули из Космофлота, ты и впрямь Буйный. Зачем тебе лишние неприятности? Может, дело шло о штрафе за погром в кабаке одноглазого Сайруса или еще о каких-нибудь таких мелочах! А ты кулаками махать начинаешь, викинг хренов! Гуг не обиделся, не рассердился. Он снова плюхнулся на скрипящую кровать, откинулся к стене. И сказал: - Не-е, старина, у тебя точно разжижение мозгов! Вспомни-ка, о чем ты тут рассуждал только что, а? - О чем? - не понял Иван. - Балбесина, пока ты думаешь, что за тобой могут установить слежку, тебя уже взяли под колпак, дошло?! - Ты уверен? - Еще бы! - лицо Гуга было совершенно непроницаемо и серьезно. - А за скандал и потасовку в кабаке Сайруса, да и иных местах, о которых ты изволил забыть, я заплатил столько, что ребятам придется изрядно попыхтеть месячишко-другой, прежде чем мы восстановим нажитое... Не думай, что твои пьяные истерики были бесплатным развлечением! Тебе надо мотать отсюда, понял! За океаном сейчас совсем хреново, не скроешься от легавых. А в России, я думаю, тебя не сразу сцапают. Вали домой, Ваня! Никто тебе здесь не поможет. Но одну штуковину я тебе дам, глядишь, пригодится! Иван уставился на Гуга иронически, скривил губы. - Это какую же? - спросил он с явным сарказмом. - Фомку? Кастет? Отмычку? Чего ты мне можешь дать сейчас, Гуг Хлодрик Буйный, предводитель шайки грабителей и алкашей?! Чего у тебя есть за душой и вне ее - канистра виски? Или, может быть, ржавый парализатор? Мне в нашей всесильной конторе ни черта не смогли предложить, кроме любительской капсулы, понял! А остальное мне и задаром не нужно! Гуг поднял руку. - Не спеши, Ванюша, отказаться всегда успеешь. Я не знаю, как ты доберешься до того проклятого места, до этой окраины Метагалактики, это все твое дело... но ежели ты доберешься до нее, ежели ты решишь потолковать с местной братией, которая угробила твоих родичей, то тебе эта штуковина ох как пригодится... Да и все равно продать ее некому! Бери, Ваня! Пора было собираться, уходить отсюда. Иван знал, что европоловцы вернутся с подкреплением и зададут им жару. Но апатия держала его в своих тисках. Он не мог встать, решиться на что-то. - Вот, гляди! - Гуг долго ковырялся в стене за кроватью, наконец вытащил что-то неопределенное, завернутое в тряпицу. Вид у него был весьма самодовольный. - Мы тут год назад подломили парочку сейфов в одном пришвартовавшемся судне. Дело было мокрое, пятерых охранничков пришлось в воду сунуть с камешками, но, Ваня, они сами виноваты, зашебуршились не ко времени, задергались... А суденышко-то оказалось лабораторией засекреченной, усек? Я как допер, так чуть не сверзился от беспокойства, но поздно было - тут или пан, или кичман! Я грешным делом, подумал, ридориумом удастся разжиться, Ваня! Это ж раз в жизни! Грамм - и гуляй до могилы со всей оравой, еще и останется столько же! - Раньше ты был другим, - вставил Иван. - Я жалею, что не удержал тебя в Отряде, очень жалею! - Поздно, Ваня, поздно, жизнь не переделаешь! Да и все относительно, старина. Ты меня жалеешь, а я вот сейчас тебя жалею, не дай Бог, Ваня, на твоем месте быть, не дай Бог! Но слушай! Какой там к черту ридориум - пустые сейфы за семью бронированными дверями, а в одном - вот это яйцо! Гляди-ка, может, слыхал чего про такие! Он развернул тряпицу, в огромной мясистой ладони оказалось обычное яйцо, чуть больше куриного, но цветом такое же, покрытое какими-то пятнышками, а может, и просто засиженное мухами. Иван понял, что самый обычный дурацкий розыгрыш. - Не-е, ты носа-то, не вороти, дурачина! - Гуг явно занервничал. - Из-за этой штуковины вместе с нашими восемь душ отлетело к небесам, а ты нос воротишь. Ну скажи, вам там самую последнюю технику дают, самые новейшие всякие хреновины... - Тебе тоже давали в свое время, - вставил Иван. - Да ладно, я же не спорю! И не горюю, Ваня! Но ты скажи, такие хреновины давали? - Нет! - То-то! - Не тяни, мне пора уходить отсюда. Гуг Хлодрик рассмеялся ему прямо в лицо. - На, Ваня, держи! С этой штукой ты уйдешь от кого угодно, даже от самого дьявола! И помни, какие у тебя друзья, а коли вернешься... - в глазах у Гуга появились грусть, он судя по всему, не верил, что Ивану доведется вернуться. Но он старался, чтобы это неверие не выплескивало наружу. - А коли вернешься, отдашь. Я с тебя за нее строго спрошу, понял?! - Понял! Оставь себе. Иван собирался встать. Но Хлодрик остановил его, усадил напротив. Задышал тяжело, взволнованно, будто должно было произойти нечто необычное. - Гляди! Гуг прижал яйцо острым концом к шее, прямо под сивой бородищей, надавил. Поначалу ничего не изменилось, и Иван поневоле подумал, что старый приятель свихнулся от пьянства, от всего этого дичайшего и непотребного образа жизни, и он хотел толкнуть его рукой в плечо, чтобы очнулся от бреда, пришел в себя... Но рука его застыла в воздухе. То, что Иван увидал, было ни на что не похоже, если только на галлюцинацию. Лицо Гуга, да и его фигура, начали на глазах меняться: щеки втягивались, бледнели, плечи сужались, живот пропадал и одежда начинала обвисать складками несмотря на панцирь, скрываемый под нею, нос из набрякшего и непомерного превращался в тонкий, правильной формы, борода, вся до волоска, исчезла, оставив на своем месте недельную щетину... Иван машинально провел ладонью по подбородку, щекам - он тоже не брился давненько, щетина торчала наждаком. Но не это озадачивало его. Гуг становился похожим на кого-то очень знакомого, он не просто утрачивал свой обычный облик, он превращался в кого-то. Но в кого?! Ивану показалось, что он сходит с ума! Перед ним сидел его собственный двойник, не надо было зеркала! Только теперь Иван сообразил, что к чему, но поверить, что это происходит на яву, не мог, не верилось! Да и не могло быть такого! - А ты ущипни себя! - проговорил вдруг тот, кто был прежде Гугом Хлодриком. - Ущипни за ляжку! А хочешь, за нос! Глядишь, и проснешься. Иван словно загипнотизированный последовал дурацкому совету. Но щипки не помогали - он чувствовал боль и не просыпался. - Что скажешь? Иван тысячи раз слышал собственный голос в записях. И теперь он готов был спорить на что угодно, что прозвучал именно его голос, это не могло быть ошибкой, в этом во всем была какая-то закономерность. - Гуг, это ты? - спросил он, глуповато улыбаясь. - А кто же еще, конечно, я - Гуг Хлодрик! - ответил сидящий напротив - Ивановым голосом. - Ты только чувств не лишись, ладно? А то стал чувствительным больно, как барышня! Ну, Ваня, отвечай, пока я добрый, нужна тебе эта хреновина или нет?! Иван замялся. Он думал о множестве вещей и не мог сразу найти нужного. И все-таки, спросил: - Сколько времени она действует вот так? - Столько, сколько надо тебе! - А обратно? Иван-двойник оторвал яйцо от шеи, сунул его тупым концом в рот, надул щеки и почти сразу же превратился в обрюзгшего и краснорожего Гуга Хлодрика. - Вот как! - заявил Гуг надменно, оттопыривая губу. Но Иван не мог поверить в чудо, случившееся у него на глазах. - Слушай, Хлодрик, а может, это гипнолокатор, - предположил он, - может, ничего на самом деле не меняется, просто нам начинают видеться всякие вещи... Гуг сплюнул под ноги, почесал за ухом... - Все проверено, не будь занудой, Ваня. Держи! Он сунул яйцо в руку Ивану. - Только зря не экспериментируй с ним, не стоит. Штуковина непонятная, может, в ней еще чего есть, откуда нам знать. Вон Лысый, ну ты его должен знать, тот, что тебя брал, доэкспериментировался - щас по ходам бегает, на четырех лапках и с длинным голым хвостом! - Врешь! - Ей-Богу, Ваня! Эта хреновина, видать, настраивается на самый активный, биоактивный, объект в радиусе своего действия. Ну этот дурашлеп позавчера и доигрался - поймал крысу, здесь их полно, сам видал, приставил к горлышку яичко, и поминай как звали - только хвостиком вильнул, Ваня! Где его теперь отлавливать, а? Может, сам возвернется? Хорошо еще, что я подобрал... Так что ты не дури, не надо! Ивану вдруг показалось, что все это продолжение алкогольного бреда, белой горячки. Но рука его сжимала вполне материальное и даже какое-то живое на ощупь яйцеобразное тело неизвестного происхождения. И от этой реальности деваться было некуда. Он обтер яйцо о штанину, сунул в боковой карман комбинезона. - Но должны же быть какие-то инструкции? - предположил он, поглаживая колючий подбородок. - Ванюша, у тебя нулевой допуск, а ты болтаешь о такой ерунде! Ну где ты видал, чтобы засекреченные штуки хранили вместе с инструкциями, чертежами, техдокументацией, ты наивный человек. Ваня. Если и были какие инструкции, так на другом суденышке за семью замками, а то и вообще у черта на рогах! Давай-ка, собирайся, пора уматывать, теперь я чую недоброе, меня чутье не подводит! Он привстал, подтянул штаны. Подошел к двери, снял с пояса связку огромных ключей - этой связкой можно было проломить череп слону - и долго возился с замками. Потом со скрежетом и лязгом задвинул три гигантских засова, опустил сверху металлический занавес и, видно, для пущей надежности придвинул вплотную к двери непомерный стальной сейф, сработанный еще лет пятьсот назад. После этого выдохнул тяжело, но удовлетворенно: - Порядок! - Ты чего, танковой атаки ждешь? - поинтересовался Иван. - Это мы поглядим, - неопределенно ответил Гуг. - А как же сами выбираться будем? - Не волнуйся, Ваня! - Гуг Хлодрик повел глазами куда-то ввысь, за паутину, - Выберемся. Он прильнул к стене ухом. Лицо приняло настороженное выражение. - Что там? - Идут, сучары! Я все точно рассчитал. Но ты, Ваня, не робей! Гуга-Игунфельда Хлодрика Буйного голыми руками не возьмешь! Гляди! Он подошел к противоположной стене, подогнул колени, напрягся и подскочил метра на три вверх, вцепился обеими руками во что-то невидимое, подтянулся... послышался треск, что-то загремело, заскрипело. И Гуг многопудовым мешком свалился вниз, на пол. Он сидел весь в обрывках паутины и с недоумением разглядывал чугунную старинную решетку, которую держал в руках. На концах этой решетки болтались куски цемента, кирпичей. - Во-о! Оторвалась, падла! - произнес Гуг, будто еще сомневаясь в случившемся. Но тут же отбросил решетку в угол комнатушки. В дверь застучали. Гуг попробовал встать. Лицо его исказилось гримасой боли, он ухватился обеими руками за левую ногу, застонал. Иван сразу понял в чем дело. После того, как звероноиды отожрали Гугу половину голени и всю ступню, ему пришлось ложиться на биорегенерацию в Центре. Но живой протез получился неважным, он то и дело подводил хозяина. Видно, что-то подобное произошло и теперь. Иван подхватил Гуга под мышки, приподнял. - Ничего, я тебя подсажу, выберемся Гуг, лишь бы ход был. - Ход есть, Ваня, но я не полезу, ну его на хрен! Надоело бегать! В дверь принялись колотить прикладами. Потом как-то сразу все стихло. И послышался приглушенный голос: - Именем закона требую открыть дверь! - Ага, щас, разбежался, - прокомментировал требование Гуг. И повернул голову к Ивану: - Там все просто, по лесенке наверх - шесть ярусов, потом по туннелю до упора, и в тридцать восьмую дверцу по левой стороне! Гляди, не сбейся! Ни одна собака тебя не отыщет в этих лабиринтах, будь спокоен! - Мы пойдем вместе! - твердо заявил Иван. Гуг рассмеялся своим прерывистым кашлем-смехом, утер выступившие слезы. - Ванюша, вместе мы сможем пойти только на кичу, понял?! А тебе надо еще кое с кем расквитаться, об этом тоже не забывай! Что касается старого буйного викинга, так за него, Ваня, не переживай, не родился еще на Земле-матушке тот, кто покорителя Гадры за хобот возьмет! В дверь опять забарабанили. Голос стал громче. - Эй, Гуг Хлодрик, отпирай! Ты арестован! На этот раз ты крепко влип, Буйный! - Щас ты у меня влипнешь, дерьмо вонючее! - отозвался Гуг. - Ты как смеешь так говорить со мной, щенок! Ну, давай, высаживай дверцу, я тебя жду со всей твоей кодлой! Ивана передернуло. - Гуг, зря ты их поливаешь, - сказал он, - у них же такая служба, работа. - Ваня, мы разберемся, мы старинные знакомые. Ты иди. Нет, постой! Я тебя напоследок спросить хочу, а как ко всей этой истории с твоим мщением относится твоя же ненаглядная, сто лет не видал твоего Светика, неужто она тебя благословит на подвиги, что-то не верится мне в это. Ну да все равно, ты ей от меня самый горячий братский поцелуй передавай, ладушки?! У Ивана внутри все перевернулось, сердце трепыхнулось, застучало сильнее, будто в его раскрытую рану плеснули раскаленным маслом. Но он сдержался, он понял, что Хлодрик просто-напросто ни о чем не знал, что он оторвался от мира со своей воровской бандой, что он, видно, не смотрел визора, не читал газет, а потому и злиться на него не стоит. - Ее давно нет, - проговорил совсем тихо. - Где нет? - удивился Гуг. - Нигде нет, старина! Она погибла четыре года назад, там в Пространстве, на выходе из Осевого измерения ее капсулу разнесло в пыль! Так-то, Гуг. Светы давно нет, мне не у кого отпрашиваться. - Извини! - буркнул Хлодрик себе под нос. В дверь перестали стучать; и она вдруг завибрировала, задрожала мелко-мелко. Иван поглядел на Гуга, дело принимало нешуточный оборот. - Ты пойдешь со мной! Он обхватил Хлодрика за плечи, оторвал от кровати, подпихнул к стене, вцепился обеими руками в пояс, напрягся и подкинул тело к дыре. В глазах потемнело, колени задрожали. Но на этот раз Гуг не свалился вниз, видно, уцепился за что-то. Сверху послышались совершенно непередаваемые ругательства и отборный старинный мат. Дверь ходуном ходила. Это было заметно даже сквозь железные ставни. Наконец, в ее центре появилось темное пятнышко. Пятнышко все время меняло форму, расширялось, пока его не прорвало и в образовавшуюся дыру не пробилось синее холодное на вид пламя. Европоловцы прожигали дверь плазменным резаком, каким-то образом, а может, и совсем не случайно, им удалось обогнуть массивный стальной сейф, заслонявший ее снизу до половины. Дыра увеличивалась на глазах. Больше рисковать не стоило. И Иван прыгнул вверх, еще не зная толком, что его там ожидает. Пригодилась подготовка, полученная в Школе, пригодилась, несмотря на все, что было с ним в последние дни, несмотря на беспробудную двухнедельную пьянку, на четыре голодные дня в связанном достоянии, на затекшие мышцы. Все-таки он был космолетчиком экстра-класса. И он вновь доказал это! Гуг подхватил его, вцепился мертвой хваткой в кисть, втащил в какую-то темную дыру. И все же Иван успел оглянуться, свесить голову вниз. Он увидал, как в конуренку Гуга Хлодрика ворвались четверо европоловцев с пулеметами в руках, заметались по ней... но стрелять уже было не в кого! - Ну и как я полезу по лестнице? - просипел в ухо невидимый в темноте Гуг. - Вспомни, как ты лазил на Гадре! - отрезал Иван. - Ага, на руках можно проползти вверх сотню метров, а здесь шесть ярусов, обалдуй! Это же больше километра? - На черта было забираться в такую глубь? - Ваня, ты всегда ходил поверху, ты не знаешь, как охотятся за нашим братом, понял?! Не надо учить старого честного разбойника, где ему прятаться от властей, поползли уж лучше! - Вот это дело! - прошептал Иван. Он ощупал рукой карман - на месте ли яйцо. Оно было там, где и полагалось ему быть. Иван вцепился рукой в железную скобу, подтянулся, перехватился. Потом спрыгнул вниз. - Ты полезай первым, - сказал он Хлодрику. - В случае чего, я подсоблю. Но пока силы есть, чтоб сам лез! Нечего ныть и надеяться на нянек! - Лады, на ярусах будем отдыхать понемногу! Гуг, сопя, ругаясь, обливаясь потом, полез вверх, помогая себе единственной здоровой ногой. Иван еле успевал за ним. Снизу начали стрелять в лаз. Пули крутились волчками у входа в трубу, визжали, рикошетили, выбивали отчаянную психопатическую дробь, но до беглецов не долетали. - Щя, Ваня, погоди, - просипел вдруг сверху Гуг, - пригнись маленько, старина, прижмись к скобам! Иван начинал привыкать к темноте. Он разглядел, как Хлодрик вытащил что-то из кармана, - покрутил в руке и очень аккуратно, выверенным движением, бросил вниз. - Ловите подарочек, гниды! - сказал он беззлобно. И зашелся в кашле-смехе. Внизу здорово громыхнуло. Взрывная волна докатилась и до Ивана, шибанула в ступни, заставила вздрогнуть. - Зря ты все это делаешь, Гуг! Сам ты дурак порядочный! - разозлился он. - А ты не заступайся за этих ребятишек, Ваня! Они не ангелы! И не стражи порядка и законности! Ежели бы ты знал, как они повязаны с евромафией, чего они вытворяют тут, ты бы помалкивал, Ваня! Вот ты меня чистил на чем свет стоит Божий, а ведь я, Ваня, ягненок невинный по сравнению с ними, чего же ты меня обижаешь... - Ладно, потом разберемся. Шуруй давай, не задерживайся, ангел! Через полтора часа еле живые, обессиленные, вымотанные на нет, они вылезли в предповерхностный туннель. Последние триста метров Иван тащил Хлодрика на себе. Тот, конечно, помогал ему изо всех сил, цеплялся за скобы, отпихивался ногой, но помощь была слабоватой. - Все, чтоб им пусто было! - выдохнул Гуг. И они повалились на пол, покрытый толстым слоем ржавчины, пыли и какой-то вонючей дряни. Снизу никаких звуков не доносилось, по всей видимости, их решили вылавливать другим способом, перекрывая ходы, а может, про них уже забыли... нет, этого быть не могло, Иван не стал утешать себя простодушной мыслью. Расслабляться не следовало. - Пошли! - сказал он, вставая на колени. - Щя, еще чуток полежим... Или нет, ты сбегай пока на разведку, коли шустрый такой, а я, передохну. Тридцать восьмая дверь по левой стороне! - Да помню! - отрезал Иван. Он быстро нашел нужную дверь. Потянул ручку на себя. Но оказалось, что дверь открывается вовнутрь. Он пихнул ее и оказался в довольно-таки вместительном помещении с низким сводчатым потолком. Посреди помещения стоял длинный стол, заставленный бутылками, стаканами, рюмками, фужерами, тарелками и тарелочками с остатками самой разнообразной снеди... Похоже, здесь совсем недавно отчаянно пировала веселая и многочисленная компания. Пол был также завален объедками, осколками, окурками, тут же стояли и лежали перевернутые стулья, кресла. Но больше всего поразила Ивана огромная облезлая крыса, сидевшая на самом краю стола и пристально следившая своими умными колючими глазками за каждым его движением. Иван махнул рукой на крысу. Но та не испугалась. Тогда он подошел ближе, поднял с пола бутылку из-под виски и швырнул ею в крысу, бутылка не попала в цель, крыса с легкостью увернулась. Иван вдруг вспомнил про яйцо, вытащил его. Заметил, что крыса подалась вперед, - задрожала. Он подошел еще ближе, вытянул руку с яйцом. Крыса недоверчиво, но как-то бесшабашно и слепо, будто ее тянуло магнитом, поползла к яйцу, ткнулась в его тупой конец усатой дрожащей мордой, замерла. Иван сжал яйцо рукой. И произошло то, на что он был уже настроен, чего ждал невольно - крыса пропала, словно ее и не было. На краю стола, свесив толстые крепкие ноги с совершенно обалделой рожей сидел, стриженный здоровяк с бычьей шеей, тот самый. В глазах его стоял такой восторг, будто он только что вопреки всем законам природы и Божественному Промыслу воскрес из мертвых. Иван подошел вплотную. Спрятал яйцо в карман, предварительно обтерев его платком. Платок выбросил. А потом коротко и сильно ударил стриженного и челюсть. Тот упал со стола, застыл в нелепой, позе посреди кучи объедков и битого стекла. Иван взял наполовину пустую бутылку шампанского, полил стриженного сверху. Тот продрал глаза, потер ладонью челюсть. - Это я тебе должок вернул, не обижайся! - Чего об такой ерунде говорить, - отозвался снизу стриженный, - это я тебе теперь должен по гроб! В эту минуту в комнату на трех конечностях, пыхтя и сопя, вполз багроволицый непомерно толстый Гуг Хлодрик. - О-о-о, кого я вижу! - заорал он, с порога. - Лысый, падла! Как ты себя чувствуешь, крысеныш поганый?! Стриженный здоровяк подбежал к Гугу, помог ему подняться, усадил в кресло. Чувствовалось, что он уважает "пахана". Иван встрепенулся. - Слушай, а вправду, как ты себя ощущал в этой шкуре, а? - спросил он с заметным интересом. - Нормально, - ответил Лысый, - все путем, даже лучше как-то, вроде бы и шустрее, и сильнее, и нервишки не так шалят. - Да нет, я не о том, - оборвал его Иван, - кем ты себя чувствовал: человеком или крысой? Лысый обиделся, надулся. - Чего ты, издеваться надумал? Скажешь еще крысой! Не, ты, мужик, меня не задевай, я нервный! Дальнейших объяснений Ивану не требовалось. В нем вдруг разыгрался бешенный аппетит. Он присел к столу и набросился на объедки, выбирая нетронутые, посвежее. Запивал только шипучкой, которая давным-давно выдохлась, к спиртному не притрагивался. Гуг поглядывал на жующего Ивана с ехидцей, перемигивался с Лысым - им, наверное, было что вспомнить. Едва он немного насытился, как раздался лязг. Какие-то скрытые верхние люки одновременно распахнулись. И в комнату, будто военный десант с небес, спрыгнули одновременно человек тридцать в одинаковых зеленоватых форменках и касках. Лысого, попытавшегося приподняться над стулом, срезали очередью из пулемета без предупреждения. Он упал с удивленно вытаращенными глазами, наверное, так и не разобравшись перед смертью, что же случилось. Гуг Хлодрик сидел спокойно, не дергался. Но на него тут же набросили мелкоячеистую пластиконовую сеть - набросили в три или четыре слоя, Иван не успел сосчитать. Прямо в лицо ему смотрело черное холодное отверстие ствола пулемета. Высокий усатый человек, с золотой посверкивающей фиксой во рту и темными очками, скрывающими глаза, подошел совсем близко, отвел рукой ствол пулемета. И произнес официальным напыщенным тоном: - Вам предлагается в течение полутора часов покинуть территорию Объединенной Европы. Предупреждаю, неисполнение требования поставит вас вне закона, а тогда... - он развел руками. - Тогда мы вам ничем не сможем помочь! Гуг Хлодрик зашевелися под слоем сетей. - Иван - сказал он мягко, но убежденно. - Я тоже думаю, тебе надо проваливать отсюда, не спорь с ними! Уматывай в Россию, пока цел! - А ты? - спросил Иван. - С ним особые счеты, - ответил за Гуга усатый, - не волнуйтесь, мы никого не обидим. - Это точно, Ваня, они меня не обидят, им на Гадре очень кстати опытные работнички, что делать, Ваня, надо ведь и кому-то выдавать на гора руду с ридориумом, верно? - Не буду спорить, - согласился усатый. - Работники нужны и на Гадре, и на Сельме, и на Гиргее... Скажи спасибо, Хлодрик, что смертная казнь отменена, что тебе еще будет позволено таскать твое жирное брюхо на твоих протезах. Гуг засопел, заерзал. - Мы с тобой, легавая гадина, еще обсудим эти вопросы, - процедил он раздельно и зло, - при первой же встрече тет-а-тет, ты уж не сумлевайся любезный мой! - Ладно, хватит болтать! Не позорься при посторонних! - Это вы для него посторонние, легаш! Усатый повернулся к Ивану. - В вашем распоряжении остается один час и двадцать четыре минуты. Я вам советую долго не раздумывать, до границы лету тридцать одна минута, да пока доберетесь до стоянки... Поспешите! Иван виновато поглядел на Гуга Хлодрика, опутанного словно он дикий зверь, будто он беснующийся птицекальмар с Гиргеи. Бросать старого друга в таком положении не хотелось. - Или ты хочешь со мною, на рудники? - спросил Гуг. Нет, у Ивана были совсем иные планы. Он не мог распоряжаться собою, как ему вздумается. Он был обязан выполнить свой долг. - Давай, Ваня, возвращайся к себе. И прощай, может, не свидимся боле! - Прощай, Гуг! - еле слышно ответил Иван. Он чувствовал, как яйцо - превращатель в кармане давит прямо на печень. Он удивлялся, что его не обыскивают и вообще не трогают. Но он знал, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят. - Прощай! На выходе он спросил у сопровождавшего его усатого человека в темных очках: - Но вы можете объяснить, почему вдруг мне нельзя находиться в Объединенной Европе? - Приказ, - безжизненным голосом ответил усатый и сверкнул фиксой. - Я понимаю, что приказ. Но должна же быть и причина для приказа? - Там, наверху, ее, наверное, знают. А я маленький человек, я исполнитель, - усатый заулыбался во весь рот. - Скажу только одно: видно, вы крепко насолили кому-то из этих, понимаете, о ком я говорю? - Я ни черта не понимаю! - разозлился Иван. - У нас такой порядок - со всеми поддерживать дружественные отношения и ни во что не вмешиваться. А про вас поговаривают, что вы влезли в дела, где замешаны неземляне, понятно, надеюсь? Ну вот, вижу, что понятно. Сами подумайте, зачем Объединенной Европе встревать между вами и иной цивилизацией, если она, конечно, есть?! Что скажете? Ивану было нечего сказать. Он недоумевал - откуда им стало известно! Да и мало ли что! Какое они имеют право на таком шатком, полуреальном основании третировать его! Нет, бред, паранойя, шизофрения, алкогольный психоз! Причем тут Европа! Причем тут все они?! Его горло перехватило от ярости и обиды. И он ничего не ответил. - А кое-кто поговаривает, что эта самая цивилизация тыщ на пять лет обогнала нас в развитии, чуете, чем пахнет?! Нет, вы уж сами там разбирайтесь. Только я вам скажу честно, от души, - голос усатого стих, стал проникновенным, дружеским, - никто вам не поможет - ни здесь в Европе, ни за океаном, ни у вас, в России. Не найдете безумцев. А моя бы воля, засадил бы я вас в психушку, где-нибудь подальше от людей, на одном из спутников Нептуна, всем бы покойнее было. Это ж надо, на такое замахнуться! Ну да прощайте, не нам вас карать, не нам и миловать. Надеюсь, с вами разберутся дома, не оставят без внимания, посадят, куда положено... а мы не причем. Прощайте! Иван уже не слушал усатого. Тот стал ему неинтересен. Напоследок он обернулся к Гугу Хлодрику и помахал ему рукой. - Мы еще увидимся, старина, - сказал он, четко выговаривая каждое слово, - назло всем им увидится! До встречи, Гуг! Земля. Россия. Москва. 2478-ой год, май.. Внутри Храма было прохладной тихо. Иван сделал от дверей три шага, остановился, собираясь с мыслями, настраиваясь на нужный лад, потом размашисто и неторопливо перекрестился, склонил голову. Он не знал толком ни одной молитвы, не был знаком с обрядовой стороной: что и когда надо делать, куда идти в первую очередь, куда потом, кому и в каких случаях ставить свечу... Но это не смущало его ни в малейшей степени, последние полгода покой и умиротворение нисходили на него лишь в полумраке церквей, когда, отрешась от земной суеты и бестолковой мирской возни, он представал пред ликом Всевышнего, освобождал сознание от злобы и ненависти, зависти и желаний. В эти короткие мгновения бытия перед ним открывалось Вечное, и он ощущал в себе полную свободу, раскованность, он воспарял в выси горний, хотя, казалось, куда ему, космолетчику, избороздившему пол-Вселенной, воспарять! Но значит, было куда, он это чувствовал, он это понимал - не все постиг ум человеческий в Пространстве. И не все ему, видно, дано постичь! Всегда останется Тайна, пред которой надо найти мужество спокойно и с чувством собственного достоинства преклонить колени. Еще каких-то полтысячи лет назад человечество кичливо заносилось, объявляя себя и свои составляющие венцами творения, заявляя, преисполнясь гордыней, что нет ничего непознаваемого в мире, и что почти все уже познано им, осталась, дескать, самая малость... Малость обернулась такими неизведанными глубинами, что Человечество, отринувшее гордыню и антропоцентризм, осознало недолговечность свою и преходящесть, задумалось, стоя над бездной, удержалось на краю - надолго ли? Превознося себя и глумясь на Извечными Силами Природы, че