Дмитрий Старков. Отдаленное настоящее, или же FUTURE РЕRFECT -------------------- © Copyright Дмитрий Старков, 1997 -------------------- Отдаленное настоящее, ИЛИ ЖЕ FUTURE РERFECT Предупреждение # 1: Все персонажи, конечно же, вымышлены, и любое их сходство с реальными людьми, безусловно, случайно (не дождетесь, родненькие). Предупреждение # 2: Во время написания данного романа было убито множество животных, погибла уйма народу, произошло несколько десятков крупномасштабных катастроф, а также имело место по крайней мере пять стихийных бедствий общемирового значения.. Предупреждение # 3: Кто не спрятался - я не виноват. Человек несчастлив потому, что не знает, что он счастлив; только потому. (Кажется, Ф.М. Достоевский, царствие ему небесное. По крайней мере, очень на него похоже.)  * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: ПОКА МИР БЫЛ БОЛЬШИМ... *  Гармония мира не знает границ. (Судя по умонастроению, какой-то ленинградский рок-музыкант; там дальше, если мне не изменяет память, было что-то про портвейн.) 1. Отвратительное, затхлое запустение в холодильнике вызывало тошноту, еще усугублявшуюся видом маргаринной обертки с размазанными по оной прозрачными от прогорклости остатками продукта. Кроме этих маргаринных мазков, от которых наверняка только хуже заплохеет, в квартире не было ничего съестного. Вот уже две с лишком недели. Витиевато выматерившись в равнодушный ко всему потолок, Петяша захлопнул дверцу и побрел обратно в комнату. Он был превосходно осведомлен о положении дел на кухне, нутро же холодильное за последние две недели успел изучить до мельчайшего пятнышка - очередной поход в края, столь отдаленные, был предпринят исключительно ради моциона. Снаружи, во внешнем мире, он дней десять, как не бывал. Первое - абсолютно незачем, ибо совершенно никаких перспектив впереди не маячило; второе - ноги с голодухи шли плоховато; третье - там; на улице, ели. Судя по опыту последнего выхода в люди, все ленинбуржцы, за исключением одного-единственного Петяши, появлялись на улице только ради того, чтобы смачно этак перекусить. Дети вкусно похрупывали яблоками и лизали мороженое, тем часом, как папаши с мамашами въедались в чебуреки - или там гамбургеры - запивая, для лучшего пищеварения, пивком либо лимонадом. Еда дразнила взор с витрин и прилавков всевозможных торговых точек, а уж запахи!.. Из раскрытых по летнему времени... Нет! Рука не поднимается; двигательно-моторные функции отказываются участвовать в подобной профанации! Ну, как описать обычной одноразовой шарикоручкою ароматы, доносящиеся из распахнутых окон ленинбургских кухонь до ноздрей оголодавшего прохожего?! Самое толстое гусиное перо с широчайшим расщепом, или уж, на случай вовсе крайний, фломастер-маркер в палец толщиною, какими повадились расписывать стены теперешние подростки, - вот что потребно для этого! Словом, виды на будущее Петяшино были как нельзя более удручающими. Ни денег, ни еды, ни каких-либо надежд на появление того или другого. Активов -одна лишь тупая, тяжелая боль в желудке, да противная, сухая горечь во рту. В голове ворочалась одна-единственная мысль: денег взять неоткуда. Димыча нет в городе, равно как, скорее всего, и Елки, а у прочих одолжить не удастся. А если б и удалось - что дальше? Дальше-то - что? Должность сторожа при некоей поликлинике, обеспечивавшую хоть какой-то регулярный доход, он, Петяша, месяца два назад от широты души подарил одному знакомому, а на литературные заработки надеяться, по ряду причин, не приходилось. Тут надо отметить, что - да, вы будете смеяться, но Петяша писал, и неплохо, надо сказать, писал. Хотя денег это не приносило... Некоторое время назад появлялась, было, надежда на причисление его к лику тех, кто мог ставить сразу за своей фамилией и заглавием написанного два по сию пору магических слова - "фантастический роман" - после чего - в первые годы повальной демократизации всего - написанное публиковалось, иногда и без дальнейших (судя по конечному результату) редактур-корректур, но... Надежда сия возникла было, когда Петяше - каким-то не слишком даже самому ему понятным образом - удалось сделаться штатным редактором в одном из возникавших в те дни едва ли не ежедневно издательств, наиболее всего подходившем к случаю, так как издавали там исключительно с детства любимую Петяшей фантастику. Продолжалось, впрочем, это счастье недолго: издательство основала давно сработавшаяся команда демократически настроенных литераторов, с раз навсегда установившимися вкусами - каковыми, невзирая на повальную тенденцию перестраивать все и вся на новый, демократический лад, никто ради Петяши, понятное дело, поступаться не пожелал, тем более что в компанию он не вписался. Кончилось тем, что с ним сухо распрощались, объявив "на посошок" литературной nonрerson. Не стоило бы, пожалуй, и поминать о том, что попытки к сотрудничеству с лагерем литературных идейных противников демократии, невзирая на пылкие заверения некоих доброхотов-советчиков, также кончились ничем. Нет, Петяша вовсе не брезговал "нетворческим" трудом, и при иных обстоятельствах никак не впал бы в подробную мизерабельность. Дело в том, что после всех этих литературно-жизненных неудач он на некоторое время и вправду ощутил себя "неличностью" - то бишь, человеком несуществующим, не имеющим ни стремлений, ни потребностей, ни амбиций. В подобном состоянии души очень удобно встречать всевозможные жизненные перемены: с легкостью просто-таки чрезвычайной рвутся из-за любого пустяка прочнейшие, казалось бы, отношения; материальные потери и вовсе проходят почти незамеченными; вот, сами видите - даже приблизившаяся вплотную голодная смерть воспринимается с завидным равнодушием. Впрочем, в литературе-то у Петяши никогда и не бывало особых амбиций; не ощущал он свое творчество чем-либо значительным, всерьез заслуживающим внимания. Он просто чувствовал, что это - хорошо, что ему придуманное нравится, и порой даже не удосуживался изложить это придуманное на бумаге, в форме, доступной и для прочих людей. Вообще, согласно глубокому его убеждению, платили писателям не за гениальность заложенных в произведения мыслей, но за то, что оные писатели удосужились изложить измышленное так, чтобы и другие члены общества могли бы словить со свежих мыслей причитающийся им за потраченные денежки кайф. Словом, общий фон жизненных неудач на некоторое время подкосил Петяшу, лишив всяческого желания добиваться от жизни чего бы то ни было, а дальше процесс пошел лавинообразно. Некий молодой (под старость, как правило, теряешь вкус к подобным хохмам) князь по фамилии Шакья в свое время пытался добиться подобного эффекта сознательно и, пожалуй, позавидовал бы нашему герою, однако такова уж жизнь: легче всего достается человеку нежеланное. Ухудшало положение и то, что никакого специального образования у Петяши не было - в свое время не озаботился получением, а позже, когда сообразил, насколько диплом чего угодно был бы полезен при поисках работы, стало поздно. Совмещать получение образования с зарабатыванием на жизнь - значит, ни тем ни другим не заниматься как след. Делам - ежели таковые имелось в наличии - отсутствие систематического образования почти не вредило: где-то выручала общая начитанность, а в прочих случаях приходилось разбираться по ходу, только и всего. Что и вправду было для дела не пользительно, так это - чрезмерная склонность к занятию, которое я позволю себе условно обозначить здесь размышлением, хотя это слово отражает суть явления лишь приблизительно. Дабы объяснить поподробнее, что имеется в виду, следует слегка отступить во времени назад и проследить Петяшину биографию с того момента, где она довольно резко расходится с, так-скыть, common way. Процесс размышления сложно даже отнести к сознательным действиям. Размышляющий - он словно бы пропускает через себя мир во всех доступных его проявлениях, подсознательно обрабатывая и обобщая информацию, а после - полусознательно - делая выводы, экстраполируя и выстраивая занятные мысленные спекуляции. Процесс этот, ежели понимать в нем толк, захватывает полностью и не дает возможности заниматься всерьез чем бы то ни было производительным. Не странно, что людей, склонных размышлять, зачастую считают бездельниками и тунеядцами, и некоторые, как таковые, бывали даже строго наказаны по закону. Само по себе размышление (с этого момента я больше не выделяю его курсивом - сколько можно!?), как уже было сказано, не дает никаких осязаемых результатов и, более того, даже извне-то совершенно не различимо. Так вот. Будучи склонен размышлять, Петяша вдобавок весьма рано, подростком еще, познакомился с так называемой богемою и околобогемной публикой, что и определило дальнейшее направление развития его судьбы. Как человек здоровый и простой, варвар и грубый материалист по натуре, он довольно скоро проникся легким, благосклонным презрением к большинству признаков и качеств внутри- и околоискусственной жизни, однако жизнь сия - затянула-таки в себя и много чему научила. В богемных кругах, прежде всего, умели говорить, и именно там, а вовсе не на школьных уроках русского языка и литературы, выучился Петяша формулировать, то бишь излагать измышленное словами. Говорить, попросту выражаясь, именно то, что желаешь сказать. Параллельно с этим весьма полезным навыком освоил он и начатки изобразительного искусства, немало впоследствии пригодившиеся, а также узнал о существовании многих стоящих прочтения книг. Отсюда уже лишь шаг оставался до первой самостоятельной пробы пера. Мир, словно губкою, впитываемый всем Петяшиным существом, настоятельно желал быть изображенным в словах. К тому ж это, как выяснилось позже, делало процесс размышления куда как продуктивнее. Дальнейшее развитие в этом направлении неизбежно вело к мысли о том, что на изображении мира словами можно бы и заработать. Начавшаяся в ту пору "перестройка" внушала довольно серьезные надежды на осуществимость данного предприятия. Вот, говорят, бывает так: не может человек не писать. Не может, и все тут. Хоть кол на голове теши. И именно оттого становится писателем. Вздор. Миф. Хрень несусветная. Описанным выше образом получаются разве что графоманы. Без чего, действительно, нельзя - это без вкуса к размышлению. Именно оно приводит к тем невероятным, поразительным выводам, что восхищают читателя, а тебя самого толкают (тем же способом, что и удовольствие, получаемое посредством приема наркотика призывает повторить) на дальнейшее познание и осмысление мира. Однако самые распрекрасные мысли, обобщения и построения, не будучи переданы в некоей осязаемой форме потребителю, никогда не оплачивались, не оплачиваются поныне и впредь оплачиваться не будут. Другое дело, ежели кто возьмет на себя труд сесть и изложить доступно все, что привело к столь замечательному результату, да - поэтапно, да - так, чтоб любой учащийся средней руки понял, не напрягаясь... Вот такая работа, такой нелегкий труд гида-проводника в стране размышления, частенько приносит доход, и - неплохой. Все, изложенное выше, Петяша понял в возрасте довольно раннем, и, раз взявшись разъяснять публике ход своих размышлений, честно старался доставить возможно большему количеству читателей удовольствие. Какого же хрена он, ежели такой умный, до сих пор не достиг на сем поприще финансовых успехов, уже было объяснено выше, однако вот несколько дополнительных штрихов к его последующей биографии. Потрудившись после службы в армии около года в родном городе в качестве художника-оформителя, Петяша, повинуясь некоему не шибко-то объяснимому (хотя и многим понятному) порыву, отправился в крупный и просвещенный град Ленинбург. Трудно сказать, на что конкретно он там рассчитывал, однако разгон взял неплохой и вскоре сумел неплохо обустроиться: купил на доходы от полулегального сувенирного бизнеса какую-никакую однокомнатную квартирку через дешево подвернувшийся фиктивный брак со сложным обменом и как-никак обставил ее минимумом необходимого для жизни. Но... Как уже было сказано, что-то такое надломилось в его характере по мере накопления нужной суммы, и воля к обустройству быта (то бишь, засорению собственной жизни ненужными в общем-то вещами) сошла едва ли не на нет. Не удивительно. Скитания по снимаемым на последние гроши углам, житье у друзей, а подчас и просто на улице - все это от многого освобождает. Кого как, конечно, однако Петяшу вот - освободило. Ладно, хоть не озлобило и не приучило в откровенку рвать глотки ближним из-за любой едва различимой выгоды. То бишь, сработал, пожалуй, оптимальнейший из возможных вариантов. Подобная жизнь на многие, кажущиеся естественными и неотъемлемыми, удобства и вещи заставляет взглянуть по-новому, вынуждая волей-неволей избавляться от множества претензий, как материальных, так и... всяких прочих, одним словом. Благо, ежели вправду освободишься от власти вещей и комфорта: "свобода от", что бы там ни говорили разные безответственные личности, существенно отличается от "неимения", хотя в принципе эти понятия друг друга могут и не исключать. Так вот; решив для себя жилищный вопрос, Петяша оставил изготовление сувениров (которое к тому времени уже и перестало кормить), и переключился на новое поле деятельности. Что из этого вышло, я, кажется, уже рассказывал - Петяша только-только приличной одеждой успел обзавестись. Способствовало неудачам и то обстоятельство, что заработанные деньги он тратил не на налаживание связей в обществе и прочие полезные помещения капитала, но - расходовал на недоходные развлечения, предпочитаемым из коих являлось все то же размышление. "Свобода от", что поделаешь... Вот почему Петяша теперь медленно умирал от голода, а под столом его, не востребованные никем, (кроме друзей и знакомых - на "почитать"), лежали машинописные копии четырех написанных им романов, примерно половиною его знакомых хвалимых безудержно, другою же - порицаемых за "полное отсутствие каких-либо моральных норм", "маргинальную пропаганду голого прагматизма", "циническое словоблудие" и "откровенное хамство". 2. Некоторое время Петяша лежал на тахте, бессознательно прижимая ладони к животу и глядя в потолок, по штукатурке коего из угла в угол тянулась трещина весьма причудливой формы. Безденежье и бесперспективье приключалось и раньше. Но тогда всякий раз, как только положение вплотную приближалось к крайнему, точно по волшебству происходило что-нибудь, в корне менявшее ход дел. И всякий раз Петяше удавалось отделаться лишь сколь-нибудь продолжительным приступом черной, гнетущей футурофобии. А теперь... Есть уже не хотелось. Не хотелось вовсе ничего. Только - лежать, покорившись сминающей слабости, и только думать о том, что гармония мира не знает границ... ...Даже крыса уже давным-давно не показывалась... Крыса жила где-то за холодильником. По крайней мере, появлялась всегда оттуда. Вначале Петяша опасался, как бы провода не погрызла, но крыса, видать, была умной и понимала, к чему могут привести подобные гастрономические изыски. Вообще, вела она себя вполне прилично: не точила зубы о мебель, не покушалась на запасы продуктов, ежели таковые в дому имелись; Петяша к ней привык и, когда вспоминал о ней, даже подкармливал. К крысам он относился с уважением, считая их гораздо умнее кошек, собак и разных прочих шимпанзе. Ну да. Крыса - умная; понимает, что здесь ей сейчас ловить нечего... Помимо неопределенной серой тоски, жить мешала лишь противная голодная горечь во рту. Но мешала - настолько, что едва ли не одолевала желание лежать, не двигаясь. Наконец Петяша, собравшись с силами, сел на тахте и оперся о спинку стоявшего рядом с тахтою стула. Из потревоженных штанов, висевших на спинке последнего, выпал, покатился, звеня о паркетные плашки, под тахту желтоватый кругляш. Петяша проводил медяшку взглядом, и сознание его - впервые за последнюю неделю! - покинуло тесные рамки простой констатации ощущений. Крякнув, он перетек на пол, с колен опустился на живот и запустил под тахту руку. Извлеченный из хлопьев пыли, кругляш оказался жетоном на одну поездку в метро, какие вошли в обиход за несколько лет до вынужденного Петяшина затворничества. Сознание заработало интенсивнее. Жетон можно продать и купить хлеба. Четверть буханки. До станции быстрым шагом - пятнадцать минут ходу, а ноги совсем не держат. Солнца снаружи почти не осталось. Значит, булочные наверняка уже закрыты. Можно выйти к ближайшему таксофону, каковые также уже управились переделать под подобные жетоны, и позвонить Елке. Возможно, она уже приехала. А можно... А можно и поехать к ней. Повернувшись набок и подтянув колени к животу, Петяша уперся ладонью в пол, встал на четвереньки, затем выпрямился во весь рост... В глазах потемнело. К горлу подступил вязкий, противный комок. Ребра словно бы окаменели, сдавив легкие, не давая им расправиться. Ухватившись за спинку стула, Петяша удержался на ногах. Постояв немного и придя в себя, он принялся одеваться, причем, как мог, старался избегать лишних движений. Надо же - ноги, что ли, опухли? Надо бы воды пить поменьше... 3. Оставим его за одеванием - подглядывать как-то неудобно - и спустимся пока что на двор. На дворе - вот уже третий или четвертый день - шла шахматная игра не совсем обычного свойства. Состязались четверо, судя по всему, страстных любителей шахмат на свежем воздухе. Облюбовав именно этот тихий дворик на Петроградской, недалече от Тучкова моста, они повадились собираться здесь ежедень аж около десяти часов утра, имея при себе громадный трехлитровый термос чаю, бутерброды и шахматную доску. Далее начиналась игра "на победителя", длившаяся неуклонно до темноты, причем участники сего бесконечного турнира отлучались из дворика лишь в общественный сортир, что в скверике за князьвладимирским собором, против будущей станции метро "Спортивная". Компания, несмотря на всю общность шахматных интересов, подобралась, надо заметить, разношерстная. Одному на вид было лет сорок; длинные сивые волосы свои носил он зачесанными назад, одежда его была по-бедному неброска и содержалась со средней степенью опрятности, а по-детски светлые глаза - странно контрастировали с глубокими морщинами на лице. Второй был длинен и худощав, лет двадцати семи; этот носил сильные очки в тонкой металлической оправе, дрянноватые штаны крупнорубчатого вельвету и застиранную футболку с растянутым воротом. Третий был здоровым тридцатилетним мужиком с кучерявою вороной шевелюрой и диковатым взглядом; о его одежде вовсе ничего сказать возможным не представляется - видимо, облику своему он никогда не придавал значения, да и средств на какие бы то ни было улучшения в нем никогда не имел. Четвертый же разительно отличался от всех прочих. То был крепкий, молодой, лет двадцати четырех человек среднего роста, модно стриженый и довольно богато одетый. Этот держался, по сравнению с прочими, весьма уверенно и независимо. - Расходиться бы пора, - заметил второй, поднося к очкам дрянную "Электронику-22". - Времени - двенадцатый час. Да и... Который уж день тут торчим; все без толку. - Д-да, наверное, - отозвался первый. - К-стати, мне - так в-вообще непонятно, что мы здесь высиживаем... - А тебе и не надо ничего понимать, - отрывисто-презрительно бросил четвертый. - Сказано - значит, сиди. К тому же - свежий воздух. Хоть от кошатины своей концентрированной отдохнешь. - Да я бы лучше с р-рукописью продолжал, чем время з-зря тратить, - робко, однако достаточно твердо возразил первый. -Й-я в-вообще н-не уверен, что в-вы... - А не уверен, так заткнись, - настоятельно посоветовал четвертый. - Ты, вообще, не забыл, почему здесь сидишь? При этих словах первый отчего-то поежился и более не говорил ничего. Вместо него ответил второй: - Хватит, Борис. И так тошно; чего лишний раз вспоминать... Теперь неуютно сделалось и четвертому, имя коего мы теперь знаем. Похоже, не от хорошей жизни собралась в Петяшином дворе такая необычная компания. И то сказать: какому нормальному человеку придет в голову бросить все дела и дни напролет просиживать за шахматами в чужом дворе? Я, например, такого вовсе не понимаю. В этот-то момент и хлопнула дверь парадной, обратив взоры шахматистов к вышедшему во двор Петяше. Приволакивая ноги, герой наш вышел сквозь подворотню на Съезжинскую и побрел к метро "Горьковская", тоскливо поглядывая на разбросанные по тротуару бычки. Курить хотелось смертельно, сильнее даже, чем есть или пить, однако при народе с земли подбирать - было "за падло"... Выждав минуты полторы, трое шахматистов, оставив во дворе буйно-курчавого брюнета, тронулись следом за Петяшей. 4. Поднявшись наверх на "Московской", Петяша дождался одного из автобусов, что ходят в сторону Пулкова, и, уповая на отсутствие за поздним часом контролеров, зайцем доехал до самой окраины города, где последние высотные дома сменялись бескрайним полем из стеклянных крыш бесчисленных оранжерей. Как раз в самом последнем из таких домов и жила Елка, которая уже должна бы была и вернуться из трехнедельной поездки в Москву. Число было нужное, в этом Петяша убедился в метро, поспрошав попутчиков. Один из двух лифтов, к счастью, работал. Поднявшись на шестой этаж, Петяша, едва не рухнув плашмя всем туловом о дверь, нажал пипку звонка. Мерзкое электрическое устройство залилось свистом игрушечного базарного соловья, в которого для приведения в рабочее состояние надобно влить пару чайных ложек воды. Более из квартиры не слыхать было ничего. Петяша даванул пипку еще раз. И снова - ничего, кроме издевательского "тиу-тиу-фьюттть"... В первый раз за многие дни внутри, сквозь пелену тупого бесстрастия проклюнулась и принялась разрастаться, словно раковая опухоль, противная, сосущая тревога. Родные Елкины, видимо, на даче. Сама она, раз уж день -правильный, еще в обед должна была приехать. Где же она? Отчего не приехала к нему? Что телефон отключен - она знает... или -нет? Для решения задачи явно не хватало информации. Спустившись на лифте вниз, Петяша подошел к секции пыльных почтовых ящиков и дернул дверцу с номером 126. Заперто. Сосредоточившись на ненавистном куске древесно-стружечной плиты с дыркою для ключа и латунной чеканной цифирью, Петяша собрал все оставшиеся силы, оперся руками о перила лестницы и ударил ногой в середину дверцы. Та с ватно-глухим хрустом вдавилась внутрь. Запахло пылью. Справившись с головокружением, Петяша запустил руку в ящик и обревизовал его содержимое. Внутри обнаружился хороший, в добрых полсигареты, бычок и телеграфный бланк. Бережно спрятав окурок в карман, Петяша развернул телеграмму. Срочная... адрес... ага: " БИЛЕТОВ НЕ ДОСТАТЬ. БУДУ ЧЕРЕЗ ДВА ДНЯ. НЕ ВОЛНУЙТЕСЬ. ЦЕЛУЮ..." Остатки сосредоточенного равнодушия, перемежающегося противной тряской тревогой, исчезли без следа, смытые волной расслабляющего разочарования. Раз семь, не меньше, перечитал Петяша телеграмму, и только после этого смысл происходящего сделался очевиден для него в полной мере. А сводился сей смысл к тому, что Елки не будет аж допо-за-послезавтра, и до утра придется пережидать на улице: метро вот-вот закроют, если уже не закрыли, автобусы "не ходют", таксисты и прочие обладатели автомобилей на халяву не повезут, пешком же - сил нет. Вяло обдумывая, каким образом добираться назавтра домой, Петяша направился к выходу из парадной. Тут, под козырьком, в неярком свете лампочки, торчали три человека, откуда-то смутно знакомых, словно бы виданых где-то мельком. С виду троица была вовсе не агрессивна, и потому Петяша, пройдя мимо, здорово удивился, получив тяжелый удар по затылку. Голова тут же наполнилась черным, болючим туманом; ноги подогнулись... Падая, он еще пытался достать кого-нибудь из супостатов ногой, однако сознание куда-то ускользнуло, точно тающая льдинка из кулака, и ударов, последовавших за первым, Петяша уже не чувствовал. 5. Покончив с задуманным, трое шахматистов молча покинули двор с оставленным у парадной Петяшей и, выйдя на Пулковское шоссе, зашагали в сторону площади Победы. Оба компаньона уверенного в себе молодого человека неуютно поеживались, несмотря на теплую, в общем-то, летнюю ночь. - Ну и что? - заговорил через некоторое время тот, что в металлических очках с толстыми стеклами. - На что оно все было надо? В голосе его ясно слышалась неуверенность и даже сожаление о содеянном только что. Посему тот, кого называли Борисом, поспешил пресечь ненужные настроения в рядах подчиненных и подконтрольных. - Это - Георгию Моисеичу виднее, надо или не надо. Ты - что, с Георгий Моисеичем собрался спорить? Мы все - где сейчас были бы, если бы не он?! Но нарастающий с каждой фразой нажим в его голосе, видимо, не рассеял сомнений. - Г-г-где? - неуверенно, раздумчиво пробормотал сивоволосый. - Й-я -ддома был бы, работу св-вою зак-канчивал... А то - совсем св-вое учение -за-абросил, хотя еще г-г-год н-назад собирался книгу из-здавать. Золотое сечение еще в древнем Египте... Видя, что обладатель сильных очков сочувственно кивает, Борис решил прибегнуть к последнему, не допускающему обжалований аргументу. - А почему вы оба здесь, помните? Аль опять забыли? - участливо поинтересовался он. При этом его спутники снова неуютно поежились, как бы подтверждая, что - да, не от хорошей жизни они согласились, бросив все дела, выслеживать и избивать человека, которого и в глаза-то раньше не видели. Дальше шли уже в полном молчании. Добравшись до площади Победы, двое сомневающихся - все так же молча - нырнули в метро; Борис же шагнул к обочине и взмахом руки подозвал такси, велев отвезти себя на набережную Лейтенанта Шмидта, угол 8-й линии. Пожилому таксеру клиент чем-то неуловимым не понравился с первого же слова. Несмотря на новые веяния и возросшее почтение к счетчику, проистекающее из того, что по нынешним временам подавляющее большинство владельцев личных автомобилей, в стремлении подработать малость на бензин, охотно подвозят желающих до места по демпинговым ценам, он предпочел условиться о плате заранее и явно запросил лишку. Борис молча кивнул, выражая согласие с притязаниями водилы, и устроился на заднем сиденьи. Новая канареечная "волга" понеслась меж шеренг ярких фонарей, тянущихся вдоль Московского проспекта. Бездумно глядя в окно, Борис принялся размышлять над происшедшим. В отличие от своих товарищей, он был несколько осведомлен о цели предпринятой акции, но ему, бывшему студенту-психологу, тоже было здорово не по себе. Наособицу смущало то, что ожидаемого им результата - не последовало. Равно как и результата, ожидавшегося "заказчиком". Вообще-то Борис отличался незаурядной смекалкой и учебу оставил отнюдь не из-за неуспешности. Однако только сейчас понял он, чем может обернуться для него и прочих участников слежки и избиения Петяши сложившееся положение дел. А обернуться оно, скорее всего, должно было полной лажей... Что ж делать? С этой мыслью он, расплатившись, вышел из машины на углу 8-й и набережной Лейтенанта Шмидта, пешком прогулялся до 5-й линии, а там, не доходя равнодушных ко всему на свете сфинксов, свернул к Большому проспекту. На углу Большого и 5-й, он остановился и окинул взглядом окна одного из домов. Светилось лишь одно. Его ждали. Пройдя подворотнею, он вошел в парадную, поднялся на третий этаж и легонько потянул на себя массивную, обитую кожей дверь с латунной табличкой: =Георгий Моисеевич Флейшман. Адвокат. Парапсихолог.= Дверь бесшумно отворилась. Борис ступил в темный коридор. 6. Лучи утреннего солнца - даже сквозь сомкнутые веки - неприятно резали глаза. Краснота, клубившаяся перед Петяшиным взором, текла из глазных яблок в затылок и разливалась там, под черепушкой, целым озером мучительной тупой боли. Боли и в затылке-то явно было тесновато: за ночь она, подлая, успела заполнить собою и ребра и позвоночник - и вообще близка была к тому, чтобы затопить все тело, вытеснив голодную слабость и ноющие спазмы в желудке. Собравшись с силами, Петяша, наконец, разлепил веки. Яркий солнечный свет, точно только этого ждал, немедля хлобыстнул изо всей мочи по зрачкам. Зрительные нервы взвизгнули от боли, заставив зажмуриться вновь. Тогда Петяша постарался, насколько можно, сузить зрачки и снова открыл глаза. Вокруг, по раннему времени, не было ни души; лишь в отдалении, по Пулковскому шоссе, шуршали автомобили. Тело болело и ныло нестерпимо. Отдельно давал знать о себе мочевой пузырь - видимо, его-то сигналы и послужили причиной окончательного пробуждения. Мир был огромен, прекрасен и интересен, и гармония его не знала границ. Полежав бездвижно еще секунд двадцать, Петяша сосредоточился в едином рывке - и встал на ноги, приложив все силы, чтобы не упасть в тот же миг снова. Понемногу всплыли в голове вчерашние события. Впрочем, причины нападения его не интересовали: таковых могла быть хренова уйма - и все равновероятные. Обогнув дом, Петяша подошел к ограде расположенного на задах детского садика и справил нужду. Тело немедленно, наравне с болью, наполнилось мерзостной, тряской слабостью. Задрожали колени, в глазах помутилось... Но Петяша, одолев земное притяжение, остался на ногах. Вновь собравшись с силами и сосредоточившись на окружающем мире, он кое-как привел в порядок одежду. Это, последнее усилие направило мысли в сторону - хотя бы некоторого - поддержания организма. Вспомнилось, что денег, как и сил, нет, а голодная слабость в сочетании со вчерашними перипетиями не способствует далеким пешим прогулкам... Ступив шаг по направлению ко двору и парадным, Петяша ощутил под ногою нечто необычное. Прервав движение, он приподнял подошву и взглянул вниз. Под ногами, в редкой, обдрипанной и пыльной траве лежал себе, полеживал добротный, дорогой с виду бумажник черной матовой кожи. 7. Да не осудит читатель Петяшу за то, что тот не снес немедленно найденного бумажника в ближайшее отделение милиции, - как, несомненно, поступил бы на его месте сам читатель! Вместо того Петяша через час с небольшим уже выгружался из такси возле своей парадной. Именно "выгружался": шофер за особую плату помогал ему - ослабевшему, не забывайте, после всего пережитого - стаскивать в квартиру великое множество различной провизии, накупленной по дороге. И чего там только не было! Скулы сводит, слюна переполняет рот, стоит лишь представить себе все это гастрономическое великолепие! Нет, как вам угодно, а я самоустраняюсь от описания стольких вкусностей, собранных в одну точку пространства-времени - или, проще говоря, в багажник нежно-салатной "Волги-ГАЗ-24" с облупившимися шашечками на дверцах. Хотите столь острых ощущений, так обратитесь к трудам Гоголя или Рабле, а не то - просто сходите на Кузнечный, к примеру, рынок. Петяша, надо отметить, терпеть не мог принимать пищу на улице - слишком уж давно и крепко на собственной шкуре прочувствовал, каково голодному и безденежному наблюдать сие со стороны. Вообще, по его мнению, как бы ни был человек голоден, приличия треба соблюсти всегда, извинений для свинского поведения в природе не бывает. Не поступился он убеждениями и на сей раз. Управившись с разгрузкой и расплатившись с таксистом, Петяша перво-наперво напустил в ванну горячей воды, сгорая от нетерпения, вымыл на кухне все, среди прочего купленные, яблоки и, сложив их в отдельный чистый пакет со странной надписью: "FOOLS RUSН IN WНERE ANGELS FEAR TO TREAD", как рекомендовали по радио в советские времена забот о человеке, "перешел к водным процедурам". Окунулся с головой, умостил в порядком покоцанной ванне избитое свое тело, наощупь выбрал из пакета яблоко побольше, откусил... О-о-о-о-аххх! Желудок - словно бы опалило злой, едучей кислотой. Стенки его, иссохшиеся, изголодавшиеся, метнулись к разжеванному в кашицу кусочку яблока. Казалось, желудок стремится вобрать в себя, растворить полученный фрукт в долю секунды, - и это ему, надо сказать, удалось. Немедленно вслед за усвоением первой порции яблока тело обмякло, налилось тяжеловесной, блаженной истомой. Веки, хоть спать и не хотелось, сомкнулись сами собой. Руки безвольно опустились в теплую, мягкую воду. Долго лежал Петяша в ванне, при полной - свет не так давно доспели отключить, ибо черт знает, с каких пор не плачено - темноте, неспешно грызя прохладные сладкие яблоки и, в общем, благодушно размышляя о превратностях жизни. Сознание его, занятое доселе лишь переработкой воспринятого ранее, мало-помалу переключалось на прием новых ощущений, впечатлений и сведений. И весьма приятная канва из сочетания теплой ванны с поеданием яблок, была словно бы подернута неприятным серым дымком, какой вынуждены обонять окружающие, если не в меру активные подростки подожгут где-нибудь неподалеку мусорный бак, и без того отнюдь не озонирующий воздуха. Ну, кончатся эти деньги, а - дальше? Дальше-то - что? В счастливо подвернувшемся под ноги бумажнике обнаружилось ровно двадцать пять бумажек, по сту долларов США каждая - и более ничего. Совсем ничего. Пятьсот долларов Петяша по дороге домой продал в первый попавшийся "обменник" при посредстве имевшего с собою документы таксиста, а остальные решил пока попридержать. Деньги, конечно, не маленькие, но ведь - убывают же! Далеко не каждый день такое счастье... И, кстати, счастье ли? Бумажник - более чем странный, если разобраться; отделений много, а, кроме долларов, - ничего. Ни тебе своеобычного бумажного мусора, неизбежно скапливающегося в любом бумажнике едва ли не на следующий день после его покупки, ни родимых рублевых бумажек, ни долларовых купюр помельче... Кто же нынче при себе подобные бумажники носит, да еще разбрасывает, где ни попадя? После седьмого громадного, ярко-красного яблока желудок приятно отяготила сырая, увесистая сытость. Боль, к которой тело уже успело малость притерпеться, словно растворилась в горячей воде, вытекла сквозь поры кожи. Навалилась, прикрыв ласковой рукою веки, оттеснив прочь мысли, сладостная истома. Поднеся ко рту восьмое яблоко и едва надкусив его, Петяша заснул. 8. Пробудившись лишь на следующее утро, Петяша не стал вылезать из ванны, а только вынул затычку и пустил горячую воду (прежняя, за время пребывания его в объятиях Морфея и вместе - Нептуна, успела ощутимо остыть). Согревшись и доев выпавшее во сне изо рта яблоко, он нашел, что чувствует себя замечательно, выбрался из воды и, повинуясь велениям требовательного вакуума в желудке, наскоро растерши жестким полотенцем размякшую кожу, проследовал на кухню. Выбрав из холодильных сокровищ, что повкуснее, он плотоядно-торопливо изготовил горячее, сервировал холодное и этак через полчасика, сытый и довольный, уже попивал кофе с замечательным молдавским коньяком "Дойна" (вприкуску), плотоядно поглядывая на старую четырехрублевую вересковую трубку, загодя набитую - доверху! - "амфорой-золотой". Допив кофе, он закурил, однако хлынувший в легкие тонкого аромату дым, вопреки ожиданиям, не завершил, как подобало бы, великолепную симфонию пережитых ощущений. Коньяк (с отвычки-то) и курево словно бы заставили встрепенуться сидевший все это время тихо крохотный зародыш тревожного дискомфорта, который, обрадовавшись поводу насвинячить, принялся стремительно разрастаться. К тому же, на сытое брюхо, как водится, проснулась совесть: хозяин денег-то, небось, хватился; матерится сейчас вовсю... И не переиграть уже ничего: потратился вчера прилично, а возмещать - не из чего... И - деньги-то, может, краденые или еще что-нибудь подобное; таксиста по документам могут найти, а уж он-то Петяшу, без сомнения, запомнил отлично, включая адрес... И Елки - нету; задержалась она в этой клятой Москве, не разделить с ней наступивший хоть на краткое время кайф... Да и вообще: вот кончатся эти хреновы доллары, и - чем тогда дальше жить? В банк под проценты класть - глупо: сколько там этих процентов наберется; да и спокойнее, когда деньги под своим присмотром. Какой бы там надежный банк ни был... К тому же, власти обязательно заинтересуются, откуда взял; не могут не заинтересоваться, ибо из банка-то обязательно доложат, куда следует, закон нынче такой. Демократия есть осознанная необходимость плюс полная фискализация всея и всех... Можно, конечно, попробовать снова куда-нибудь на работу устроиться, только куда? Без диплома -то... Сторожам-вахтерам нынче платят так, что это и платой не назовешь, а администраторы-менеджеры инозабугорных "фирм", приглашавших желающих работать в оных на собеседования, от Петяши открещивались, едва взглянув на внешний вид... Стоп! Вот оно! Часть счастливо и вовремя обретенных денег треба потратить на обновление гардероба и приведение себя в порядок. Купить костюмчик, приличный и недорогой, а лучше - даже два; рубашек там, галстуков, обутки в тон... Тогда с порога не завернут; устроиться хотя бы стажером каким-нибудь, и - вперед! Платят они неплохо, и образование их не всегда слишком уж колышет... А что? Может, и выйдет! При виде некоторых обнадеживающих перспектив на будущее беспокойство начало понемногу рассеиваться. Теперь, по крайней мере, было понятно, что надлежит предпринять в ближайшее время, отъевшись и придя в форму. Кое-какие сомнения еще оставались, но Петяша, решив бороться с пакостным настроением до победного конца, залпом допил оставшийся коньяк, налил еще, выпил, вытряхнул (пепел из трубки нужно именно вытряхивать, а не выбивать, если только трубка вам дорога!) из трубки пепел и обратил мысли в другую сторону. Человеку, который, в общем, на сей момент доволен жизнью, всегда желательно в меру поделиться собственным счастьем с другими; неудивительно, что Петяше захотелось пообщаться с кем-нибудь приятным под приличную выпивку. Так, Елки сейчас нет. Кого еще хотелось бы видеть? Телефон не работает (кстати, надо бы на днях поехать и заплатить), придется идти в люди самому... После некоторых размышлений Петяша остановился на кандидатуре самого, пожалуй, близкого из своих друзей, человека годом младше, по имени Димыч. И добираться удобно - троллейбус ходит почти напрямую, и коньяком Димыча попоить надо бы - а то что это только Димыч всегда его, Петяшу, поит? И побеседовать - о геополитике, скажем. Время - утреннее; пожалуй, не успел он еще никуда уйти... Выкопав из стенного шкафа небольшой, в давние изобильные времена купленный яркий рюкзачок, Петяша принялся укладывать в него закуску с выпивкой. За размышлениями, чего и сколько им с Димычем может потребоваться, его и застал звонок в дверь. 9. Пренеприятная, должен сказать, штуковина - эти нежданные звонки в дверь! Судите сами: сколь редко следует за таковыми что-нибудь приятное! А, если и следует-таки, если то навестил вас случившийся рядом давно не виданый друг или душеприказчики какого-то неведомого богатого родственника, сам факт такого вот неожиданного удара по ушам - да еще в наше-то беспокойное (настолько, что нигде уже без этого эпитета это слово не употребляется, не верите - включите телевизор, убедитесь!) время - здорово дергает нервы. Неслышными шагами подойдя к двери, Петяша проверил взглядом, на месте ли увесистая ручка от швабры, с некоторых пор "на всякую потребу" стоявшая в прихожей, и прислушался. За дверью было тихо. Мысленно вздохнув, Петяша не слишком радушным тоном спросил: - Кто там? - Свои, отпирай, - ответил с лестницы голос Димыча. Пройдя сразу на кухню, Димыч установил на табуретку солидный черный "атташе-кейс" и раскрыл его. Внутри обнаружились две пачки пельменей "Останкинские", уже несколько лет служащих мишенью для не слишком смешных острот, баночка майонеза, пяток яблок, коробка листового липтоновского чаю, лимон и бутылка "Ахтамара". Еще в процессе открывания замков чемоданчика Димыч затрепетал ноздрями: не весь аромат "амфоры-золотой" успел уйти в вытяжку. Откинув крышку, он покосился на стол в поисках свободного места для принесенного, и заметил остатки Петяшина завтрака. - А-а; так ты тут кучеряво живешь, я погляжу... Раз не голодный, прячь тогда пельмени в холодильник. Выполнив указание, Петяша снова зажег плиту, поставил чайник и подсел к столу. Димыч, успевший тем временем слазать в буфет за второй емкостью для коньяка и распорядиться на свою долю "Дойной", недоверчиво отпробовал напиток - и смерил бутылку одобрительным взглядом: - Надо перелезать через забор? Или - прямо на улице? Ответил Петяша тоже в точности по "Швейку": - Я ее купил. В мыслях его царил легкий сумбур. Каким образом объяснить столь кстати появившемуся Димычу свой нежданный достаток? Если говорить правду, придется рассказывать обо всех своих неприятностях, а этого Петяша - ну уж очень не любил. Если же что-нибудь соврать, то, по меньшей мере, останешься с неприятностями один на один, и от этого - неуютно. Вдобавок, не давало покоя смутное ощущение, что что-то не так... Поднявшись из-за стола, Петяша раскрыл холодильник, куда только что положил дареные пельмени. Внутри аппарата немедленно зажглась лампочка, изнутри дохнуло холодком. На металлических, ребристых стенках морозилки уже успел образоваться порядочный слой изморози. Аккуратно притворив дверцу, Петяша шагнул к кухонной двери и щелкнул выключателем. Лампочка под потолком ярко вспыхнула, будто и не бывало вороха грозных предупреждений в почтовом ящике, предварявших отключение электричества за систематическую неуплату. Погасив свет, Петяша снова опустился на табурет и налил себе коньяку. - Знаешь, - заговорил молчавший до сего момента Димыч, - ну его, этот чай. Свари лучше кофе, если имеется. Через полтора часа бутылка "Дойны" опустела, а Димыч был в курсе всего, происшедшего с Петяшей за последнее время - до появления электричества, за которое никто и не думал пока платить, включительно. Некоторое время он молча дымил сигаретой и размышлял. Наконец табак сгорел под самый фильтр, и Димыч, повертев окурок в пальцах, решительно расплющил его о дно пепельницы. - Что такое со светом может быть, ей-богу, не знаю. Мало ли -может, ошибка какая. А вот с этими тремя... Говоришь, сосед по лестнице с ними во дворе ошивался? - Было. - И, какого рожна им от тебя надо, ты вовсе понятия не имеешь... - Ни малейшего. Неторопливо, но неотвратимо, с непреклонной солидностью раздраженного парового катка, Димыч поднялся с табурета. - А пойдем, спросим. От коньяка с кофе Петяша ощутимо отяжелел. Радостное возбуждение первых доз прошло, навалилось оцепенение. Ощущение тревожного неуюта усилилось. Никуда идти и ничего выяснять - не хотелось. - Слушай, а оно нам надо, а? С этими словами Петяша машинально скрипнул пальцем по трехнедельной щетине на подбородке, уже переросшей, собственно, статус "щетины" и совершившей, таким образом, качественный скачок до уровня "бородки". Он понимал, что Димычем движет отнюдь не формальная обида за товарища: в нем, в Димыче, загорелось своеобычное любопытство - черта, сравнимая по интенсивности с его, Петяшиной, склонностью к размышлению, уже описанной выше. Если так, отвертеться от похода к соседу не удастся... Петяша снова, уже осознанно, поскреб подбородок. - Тогда я хоть побреюсь... а то - куда такому обросшему? Димыч досадливо поморщился. - Ладно. Давай только - не тормози. Прихватив с собою сигареты, Петяша прошел в ваннную, там смочил теплой водой лицо, намылил щетину куском мыла, сполоснул и вытер о полотенце левую руку и закурил, продолжая неспешно обрабатывать подбородок и щеки помазком. Никуда идти и ничего выяснять - не хотелось. Зачем разбираться в первопричинах, когда со всех сторон удобней плюнуть и забыть? Но все же... Сигарета докурилась до половины; Петяша, оставив помазок, взялся за бритву. Соскребая щетину под носом, он подумал, что сходить к соседу все же стоит. Как ни обвиняй себя в параноидальных наклонностях, компании шахматистов, по зрелом размышлении, явно был надобен именно он, Петяша. Показательно, кстати, что по возвращении домой на такси он их на скамейке не видел. А ведь время было не раннее, по магазинам ходил часа два. Или - просто не успели еще собраться? Несколько дней подряд он, помнится, видел их в окно, только вот за временем не следил - у него и будильник-то стоит черт знает, с каких пор... Интересно, а сегодня они - там? Бритва задвигалась быстрее. Вскоре щетина была изведена под корень. Нижняя челюсть приобрела полузабытую уже гладкость хорошего бильярдного шара. Промыв под краном физиономию, Петяша направился в комнату - взглянуть в окно. Шахматистов на скамье не было и помину; место под солнцем оккупировали дворовые старушки с болонками и внучатами. Погладив ладонью щеку и пожалев, что не осталось с прежних зажиточных времен одеколона, Петяша влез в "приличные" штаны и натянул футболку. - Димыч, где ты делся? Айда. 10. На лестничной площадке обнаружилось необычайное оживление. Дверь в соседнюю коммуналку была распахнута настежь. В проеме двое здоровил в грязно-белых халатах пыхтели, пытаясь вытащить из квартиры... ...того самого буйно-кудрявого мужика, что так заинтересовал Димыча после Петяшина повествования. Сосед, хоть и замотанный в смирительную рубаху (и как только замотать-то удалось?), оказывал весьма достойное сопротивление: упирался, лягался, бешено сверкал глазами. Проделывал он все это, как ни удивительно, молча. Чуть в стороне от театра военных действий находился третий медработник, хотя и уступавший двум первым в комплекции, зато облаченный в халат едва ли не безупречной белизны. Он лениво изготавливал шприц, только что вынутый из раскрытого на ступеньках чемоданчика. Как раз в тот момент, как Димыч с Петяшей вышли на лестницу, он даванул поршень, выпустив из крохотного отверстия в игле струйку лекарства, дабы стравить воздух, и утомленно спросил: - Ну что? Так справитесь, или колоть? Санитар поздоровее открыл было рот для ответа, но кандидат в постояльцы знаменитого "Скворешника" при виде Петяши вдруг замер и разом обмяк, обвис, вцепившись в плечо санитара, что посубтильнее. Ярость в жгуче-черных глазах его - непонятно с чего - сменилась полной покорностью судьбе, словно он внезапно понял, что, преуспев в сопротивлении, лишь наживет себе гораздо более паршивую участь. Санитары не преминули воспользоваться смятением в стане противника и повлекли свою жертву вниз. - Я-а-ас-сненько, - с сожалением протянул Димыч, когда они с Петяшей вернулись в квартиру. - Теперь до него минимум месяц не добраться... Петяше тоже хотелось бы думать, что он - по меньшей мере, на месяц - избавлен от неожиданностей со стороны полузнакомого шизика, проживающего по соседству. В конце концов, может, это он просто что-то болезненное насчет него, Петяши, нафантазировал! И друзей собрал, а те еще не знали, что он -больной... Да, все это было очень похоже на правду. На чужое сумасшествие вообще много чего можно списать и много чего объяснить им. Но проклятое, с нездоровым граничащее, любопытство Димыча не позволяло удовлетвориться таким красивым, так похожим на правду объяснением. А вдруг причина - все-таки не в безумии этого типа? Чего же тогда ожидать завтра, послезавтра и впредь всякий раз, выходя на улицу? И - чем он, Петяша, вообще обязан?.. Для ответа на эти вопросы - прав Димыч, зараза такая - имеющейся в наличии информации недостаточно. Другой вопрос: стоит ли дополнительная информация того, во что обойдется ее добывание? По чести сказать, сейчас, когда под рукою имелась приличная выпивка, соответствующая закуска и достаточно обнадеживающие перспективы на будущее, ни в чем разбираться - не желалось. Хотелось лишь одного: покоя. И в этом единственном, естественнейшем человеческом желании, Димыч, похоже, собирался ему, Петяше, отказать. Он, вновь утвердившись за кухонным столом, откупорил принесенный "Ахтамар" и во многозначительном молчании разлил по емкостям, одна из коих, кстати сказать, представляла собою химическую мензурку, а другая - маленький пластиковый стаканчик из-под йогурта. Судя по всему, он намеревался вот-вот заговорить о чем-то, без сомнения, еще усилившем бы тревогу в мыслях Петяши, но как раз в этот момент в комнате зазвонил телефон. 11. Собственно говоря, Петяша даже не понял поначалу, что это там дребезжит - давно не слыхал этого звука, отвык. - А-а, ты заплатил, наконец? - поинтересовался Димыч. Петяша машинально покачал головой. Жизнь вновь подбрасывала непонятное, пугающее своей непонятностью, ставящее перед необходимостью действовать, когда хочется прямо противоположного. Покоя... Телефон звонил. Пройдя в комнату, Петяша снял трубку. - Слушаю вас. - Господин Луков? Петр Алексеевич? - спросил из трубки этакий вальяжный, исполненный солидности и вместе с тем - энергичный - голос. Столь официальное начало не предвещало ничего хорошего. К тому же, к обращению "господин" Петяша как-то еще не привык, а посему - воспринимал его, скорее, в ироническом смысле и вообще недолюбливал. Потому он, с наигранной злобой, "качая" сквозь зубы голос, процитировал: - Я - не господин; господа - все в Париже! На противоположном конце провода последовала небольшая заминка. - Э-мммм... Возможно... В общем, Петр Алексеевич, с вами говорит Анатолий Леонидович Швыдко, из издательства "Норд-Зюйд". Вот какое дело: нам порекомендовали к рассмотрению четыре ваших романа, в общей сложности - шестьдесят семь листов. "Страна восходящего пива", "Кирпичом по котенку, котенком по кирпичу...", "Долгая, нудная сказка" и "Стоит ли пить боржом?.." Мы ваши рукописи - прочли, обсудили и решили опубликовать. У вас ведь - книг еще не было, я не ошибся? Так, если между нами не возникнет особых разногласий, скоро уже в руках держать будете... За последние дни Петяша уже успел устать удивляться удивительному. Вот сейчас, в данный конкретный момент, от него явно ждали какой-то ответной реакции, но его, как на грех, хватало лишь на тупое, безмысленное молчание в трубку. Однако на противоположном конце его молчание было расценено иначе. - Вы - куда-то еще отдали эти романы? - Нет. На это коротенькое слово Петяши-таки хватило. - Вот и хорошо, тогда - и проблем никаких. Словом... Вас - из расчета семьдесят пять долларов за лист - устроит? Шестьдесят семь листов, по семьдесят пять каждый, да умножить на... Сколько же это денег получается? Безуспешно пытаясь вычислить в уме окончательную сумму, Петяша вновь затянул паузу, и собеседник вновь истолковал это по-своему. - Хорошо. Пусть будет, скажем, девяносто. Больше вам все равно не предложат; читатель вас, что ни говори, еще не знает... Хотя написано - превосходно! - Голос в трубке рассчитанно смолк на пару секунд, дабы собеседник успел переварить лесть и хоть немного размякнуть извилинами. - Как? Я могу считать, что предварительная договоренность между нами - есть? К этому времени Петяша худо-бедно справился с вычислениями. По семьдесят пять за лист - выходило около двадцати пяти миллионов рублей. По девяносто, значит... еще больше. - Можете. - Вот и хорошо. Значит, сегодня мы проект договора подготовим, а завтра в обед, где-нибудь около часу, вы к нам подъезжайте... Запишите адрес и телефон. Раскопав в скопившейся на столе груде барахла карандаш и пустую пачку из-под папирос, Петяша записал продиктованный адрес. По адресу выходило, что находится издательство на проспекте Газа, недалече от Калинкина моста. - Значит, подъезжайте к часу; если договор подпишем, сможете сразу и аванс получить. - Х-хорошо. - Должен вам еще сообщить: мы, пока разыскивали вас, чтобы не терять даром времени, взяли на себя смелость... Словом, сейчас все - уже на стадии макета; самое позднее, через месяц книга поступит в продажу. Да; может быть, у вас еще что-нибудь готовое имеется? Привозите, посмотрим с удовольствием. - Хорошо. - До встречи, Петр Алексеевич. Всего хорошего. Послушав несколько времени короткие гудки отбоя в трубке, Петяша взглянул на папиросную коробку с адресом, перевел взгляд на телефон, еще вчера не подававший никаких признаков жизни... Нет, вот теперь он точно не станет ни в чем разбираться. Все, что ни делается, - к лучшему, а гармония мира - не знает границ. А он, Петяша, просто пойдет на кухню и выпьет еще кофе. С коньяком. Вприкуску, мат-ть его за ногу. 12. Добрый, чуткий и вообще невредный, Димыч, наконец, понял Петяшино настроение. Дождавшись, пока Петяша расскажет, кто и зачем звонил, он сварил кофе и завел беседу о литературе, за коньяком плавно перетекшую в разговоры "о геополитике". За "геополитикой" усидели оставшийся "Ахтамар". Между делом Петяша уломал Димыча оставаться ночевать, чтобы назавтра ехать по делам вместе. По этому поводу изготовили обильный ужин, выпили еще кофе, отыскали позабытый-позаброшенный хрен знает, с каких пор, будильник, дабы завтра не проспать, и тут дверной звонок, видимо, решил, что пора бы снова напомнить хозяину о своем существовании. От нового неожиданного резкого звука у Петяши похолодело в животе. Внутренности словно бы сжались в тугой ледяной ком. Проклиная себя за то, что не оборвал до сих пор эту пакостную кнопку, он на цыпочках отправился к двери и прислушался, прильнув к филенке ухом. За дверью, слышно переступив с ноги на ногу, кашлянули. Кашель был явно не Елкин, а больше Петяша никого не ждал и не желал видеть. Потому он с чистой душой провозгласил: - Кто бы ты ни был, родной, - иди в жопу! Но неожиданный гость оказался настырен. - Братан, открой, пожалуйста! Голос, заметно напряженный, несмотря на наигранную развязность, был Петяше вовсе незнаком. - Извини, что поздно; я не грабитель и... Звать меня - Боря, ты меня не знаешь, но у меня к тебе важное дело. Открой; не через дверь же разговаривать... Проклиная мысленно все звезды в небе и нравственные законы внутри, Петяша нерешительно оглянулся на неслышно подошедшего Димыча. Тот, перехватив поудобнее палку от швабры, уже довольно давно на всякую потребу поставленную близ входной двери, ободряюще кивнул. Отшагнув в сторону, Петяша провернул замок. Нежданный визитер переступил порог, и Петяша, притвори за ним дверь, проворно щелкнул выключателем. Вошедший в свете яркой лампочки оказался молодым - двумя-тремя годами младше Петяши - человеком, довольно богато одетым и по-модному стриженым. И Петяша узнал его сразу. - Димыч... Димыч опять согласно кивнул и снизу вверх, без замаха, хлестко и аккуратно впечатал конец палки в затылок вошедшего. Тот без звука качнулся вперед и осел на пол. Поставив палку на место, Димыч вопросительно взглянул на Петяшу. - Это - из тех, что на меня напали, - отвечал тот. - Ну-у? - Глаза Димыча засверкали от возобновившегося любопытства. - Интересно. Давай-ка... Во избежание ненужного, руки бесчувственного Бори скрутили за спиною полотенцем, после чего он был оттащен в ванную и сунут головой под струю холодной воды. Через минуту гость, отфыркнувшись, застонал. - Хорош, - решил Димыч. - Потащили в кухню, на стул посадим. Назвавшегося Борей усадили так, чтобы спиной он мог опираться на спинку стула, а плечом - привалиться к стене, и влили в него разом граммов сто коньяку. Некоторое время он постанывал, приходя в себя, затем Димыч, решив, что клиент оклемался достаточно, кивнул на Петяшу и спросил: - Чего вашей компании от него было надо? - Развязали бы, - севшим голосом, с пристаныванием попросил гость. - Вас двое; что я вам сделаю? Димыч, налив коньяку и себе, довольно сощурился. Как тут не быть довольну, когда, похоже, так удачно представился случай удовлетворить возбужденное Петяшиным рассказом любопытство. Чтобы не упустить ничего, гостя следовало склонить к максимальной искренности. - Ты нам так и так ничего не сделаешь; посиди уж пока, как есть. Рассказывай, а там посмотрим. А, если что, вызовем милицию. Скажем: квартирного вора поймали. - С чего это - "вора"-то?! - слегка оживился Борис. Димыч радостно улыбнулся. - Какая разница? Его, - он снова кивнул на Петяшу, - били? Били. Слова доброго не сказав. За что - непонятно. Это, знаешь, веская причина должна быть, чтобы человека выслеживать и избивать. Вот давай, выкладывай. Посмотрим, стоит ли тебя прощать. Если не стоит, сидеть будешь. Не за хулиганство, так за покушение на кражу со взломом. - И где ж эта кража? В голосе Бориса появилась даже легкая насмешка. Улыбка Димыча сделалась еще шире. - Сейчас я надеваю твой башмак. Ногой вышибаю дверь. Потом мы с Петькой сажаем друг другу по шишке. В квартире наводим бардак. И вызываем наряд: вернулись, мол, с прогулки, субчика какого-то в дому застали, сопротивлялся, удрать хотел. Вот тебе и кража со взломом... Без применения технических средств. Петяша, ввергнутый размахом событий в оцепенение, тупо наблюдал за происходящим, гадая, вправду ли Димыч собирается проделать все им описанное, и если - да, то что из этого выйдет. Выходило - неуютно. Мало того, что - неудобно как-то, некрасиво, так еще и милиция будет всю ночь по квартире колбаситься... Да нет, вряд ли. Скорее всего, Димыч его просто на понт берет. Борис слышно скрипнул зубами - видимо, тоже подозревал, что его "берут на понт", но предпочитал не рисковать. - Ладно, - на удивление спокойно заговорил он. - Только рассказывать - долго придется. 13. Поведанное Борисом - врал ли он, нет ли - больше всего походило на связный, детальный, выпестованный в течение многих лет бред параноика. Поначалу Петяшу с Димычем укрепили в этом мнении и Борисовы жалобы на тяжелое детство. Но с жалобами довольно быстро было покончено. - ...И, понимаешь, одноклассники-то: кто - поднялся неимоверно, кто - совсем обнищал, а остальные, среднего уровня, - накупили себе собак позубастее и сидят, ждут, что с ними будет дальше! Такая концовка преамбулы, видимо, должна была объяснить, почему Борис не так давно, горя желанием сделаться дипломированным психологом, приехал в Ленинбург аж из самой Одессы и, всего со второго захода, проведя годик на подготовительном отделении, поступил-таки на психологический факультет Ленинбургского госуниверситета. Родители его были людьми самыми обыкновенными, вследствие чего жить ему приходилось исключительно стипендией да нечастыми посылками с картошкой, салом и луком. Пробовал он искать приработки, однако желающих подработать хватало и без него, а посему, всерьез занимаясь добыванием денег, невозможно было учиться, как следует. В сутках, как ни крути, всего двадцать четыре часа. Но Борис был человеком упорным. Если так, решил он, значит, нужно взять "академку", заработать денег, а уж затем, спокойно и безбедно, доучиваться оставшиеся три года. Остановка была за малым: для зарабатывания денег нужна либо квалификация либо оборотный капитал. Ни того, ни другого в наличии не имелось. Тогда, призвав на помощь природную изобретательность и кое-какие знания, приобретенные за четыре семестра на психфаке плюс пэ-о, Борис решил воспользоваться непомерно разросшейся в средних слоях населения верой в сверхъестественное и страхом перед оным. Памятуя о том, что верящие в сверхъестественное должны бы легче прочих поддаваться внушению, он подал в несколько рекламных газет объявления, в коих обещал в кратчайшие сроки и за умеренное материальное вознаграждение избавить всех желающих от любых нематериальных напастей. Но клиенты к нему не торопились. Просто катастрофически не торопились. Выход напрашивался сам собой. Найдя себе напарника, прилично разбиравшегося в технике, Борис решил подыскать подходящую жертву и, вполне обыденными способами, обеспечить ей ряд несомненных "аномальных явлений". А уж затем - избавить ее от таковых. За умеренную, понятное дело, плату. Однако с первого же раза предприимчивым "экстрасенсам" крупно не повезло. На беду себе (и где только был-ночевал в тот момент Борисов психологический талант?!), роль жертвы они отвели некоему Георгию Моисеевичу Флейшману, адвокату и парапсихологу, как тот сам себя аттестовал. Господин Флейшман каким-то непонятным для Бориса образом сразу раскусил подвох, после чего - "подчинил себе все его существо". Как это было проделано, Петяша с Димычем понять не сумели: в этом месте повествования Борис был совершенно невнятен, словно ему отказывался повиноваться собственный язык. Зато дальше все было предельно ясно. Ближайший подручный господина Флейшмана, лет тридцати мужик по имени Коля, перепробовавший, судя по всему, едва ли не все возможные способы свихнуться на почве магии, биоэнергетики и тому подобного ведовства, уже однажды спасенный вышеупомянутым господином Флейшманом от психиатрической лечебницы, куда его совсем было упрятали соседи по коммуналке, дал указание: вместе с двумя другими - тоже, видимо, находящимися во власти адвоката-парапсихолога - напасть на нужного человека, избить и посмотреть, не последует ли с его стороны какой-нибудь необычной реакции. По исполнении же - подробно обо всем доложить. Для чего все это было нужно, Борис, если принимать его слова на веру, представлял себе весьма смутно, адресов-фамилий своих соучастников сообщить не мог, а уверен был лишь в том, что они также подчинялись Флейшману с Колей скорее, "за страх", чем доброй волею. - Страшно это все, - резюмировал он. - Потому я к тебе и пришел. Очень уж похоже, что и Коля этот, и сам Флейшман - они тебя боятся. Если так - ты, наверное, можешь против них что-то. Ведь - можешь, да? Можешь? Борис замолчал, выжидающе, по-собачьи как-то глядя снизу вверх на Петяшу, которого услышанное лишь повергло в еще более глубокий ступор. Тело сделалось легким и звонким. Все мысли вытеснил холодный, опустошающий страх, вызванный не столько рассказом Бориса, сколько тоном его и видом - ведь парень-то вправду напуган до полусмерти! Настолько, что и удар по голове уже простил и угрозы Димычевой почти не испугался. Да и чего пугаться; он же с самого начала пришел вот это все рассказать... Мать твою ети; чем же он, Петяша, ухитрился насолить человеку, способному наводить на других такой страх? - Ну, ты хоть попробуй! - заговорил после краткой паузы Борис. - Все равно хуже не будет! Он же от тебя не отвяжется - именно потому, что боится. Уж не знаю, какой реакции он от тебя ждал, посылая нас... Только теперь Петяша худо-бедно сориентировался в ситуации. Если все, рассказанное нежданным гостем - правда, тогда можно смело ложиться и помирать, потому как человеку, который может довести другого до такого вот состояния, он, Петяша, вовсе ничего противопоставить не может. Ну, а если все это неправда - значит, перед ним просто-напросто еще один сумасшедший. Или - жулик? Из этих двух с половиной вариантов, которые осторожности ради следовало счесть равновероятными, последний был явно предпочтительней: кучка несчастных шизиков или, на худой конец, мошенников, представлялась Петяше угрозой гораздо менее значительной. Что ж, решил он, допустим пока, что этот Боря просто чокнутый - это, кстати, и допустить легче, достаточно только на него поглядеть... - Ну вот что, - заговорил Петяша, собравшись с мыслями. -Забавные истории вы, молодой человек, тут рассказываете, но... Чтобы что-то предпринять, мне нужно больше информации: вы пока что ничего полезного не сообщили. Вот вы вначале выясните, что именно этот господин... Флейшман?.. собою представляет, что он может, чего от меня хочет, каким образом над вами властен -этого я с ваших слов не понял, извините - а уж тогда и приходите за помощью. Лучше бы - в дневное время. А пока -выпейте еще и ступайте. Да; Димыч, развяжи его. Пожалуй, так будет умнее всего, рассуждал про себя Петяша. Если этот Боря - какой-нибудь шизофреник-параноик, мошенник или же просто шутник, не знающий меры, это вскоре проявится. Хотя бы - несообразностями в доставленных им сведениях. Если же нет... тогда, пожалуй, плохо. Тогда придется думать, как избавиться от свалившейся на голову неведомой напасти. Лучше всего, пожалуй, будет, если он вообще больше не покажется. Но раньше времени напрягаться - незачем. Однако Борис, видимо, был слишком уж напуган, чтобы вот так взять да уйти навстречу полной неопределенности. - Да как же я узнаю?.. Он ведь мне ничего не рассказывает! А расспрашивать - это же... Вот же свин неугомонный, подумал Петяша. У него от усталости уже начинало першить в глазах, точно кто-то сыпанул под веки горсть мелкого песка. Больше всего хотелось лечь и тихонько заснуть, а отнюдь не разбираться в пугающе-невнятных байках разных шизиков, тем более -вынуждающих принимать какие-то решения... Но выказывать свою слабость перед гостем - не следовало. В конце концов, еще неизвестно, чего от него ожидать, а посему -пусть он лучше относится к нему, Петяше, с боязнью и почтением. Пригодится на всякий случай. - Вот что, молодой человек, - заговорил он строже. -Информации, сообщенной вами, для каких-либо конструктивных действий - недостаточно. Если уж вы от меня чего-нибудь хотите, то делайте, что вам говорят. А если... Словом, if you want to fuck for funny, fuck yourself and save your money, извините за грубость. Всего хорошего. Димыч, уже успевший развязать руки Бори, поднял его за плечи и слегка подтолкнул к выходу. Борис на миг заупрямился, словно хотел сказать что-то еще, но тут же махнул рукой и покорно пошел к двери. Димыч двинулся следом. Через несколько секунд в прихожей хлопнула дверь. И тогда Петяша, пользуясь тем, что никто его не видит, позволил себе звучный вздох облегчения. 14. - Ну? Что скажешь? - спросил вернувшийся из прихожей Димыч. Он явно был настроен на долгий, обстоятельный анализ происшедшего. Петяша поморщился. - Димыч! Бля буду, я все понимаю: интересно там, любопытно... Но не хочу я сейчас ни о чем таком говорить. Давай лучше спать, а? Утро вечера - мудренее, вечер утра - мудаковатее, и - семь раз отмерь, и -один раз отрежь, и - вообще мы, может, в последний раз этого типа видели... Димыч разочарованно вздохнул. - Ладно уж, черт с ним. Покурим - и айда укладываться. Утро и в самом деле оказалось мудренее вечера - хотя бы в том смысле, что не принесло никаких новых неожиданностей. Петяша проснулся по звонку будильника в удивительно бодром - и даже приподнятом - расположении духа. Совершив все полагающиеся по протоколу утренние ритуалы, они с Димычем вышли на Пушкарскую, отловили такси и отправились по адресу с папиросной пачки. Прибыв на место, Димыч со своеобычной дотошностью вник в процедуру утрясания и согласования текста договора, заставил-таки издательскую братию поправить несколько показавшихся ему подозрительными пунктов, лично пересчитал обусловленный договором аванс и только после этого позволил Петяше расписаться на каждом из экземпляров договора. Издательские, несколько опешившие от такого напора, распрощались с друзьями суховато и пообещали "в случае надобности - известить". - Ну? Чего теперь будем? - спросил Петяша, оказавшись на улице. Лично ему - хотелось бы неспешно и солидно пройтись по магазинам на предмет разных нужных разностей типа вкусной еды и приличной одежды, а после отправиться до дому и дожидаться Елки, если только она уже вернулась из Москвы. Или - лучше поехать к ней самому? - Как - "чего"? Известно, чего. Айда, где-нибудь на людях посидим. Ресторации - уж два часа, как открыты. Критически оглядев свои штаны, Петяша отрицательно покачал головой. - Пожалуй, мы не так сделаем. Поехали, купим мне костюм, туфли и все прочее, что к этому полагается. Потом - в баню, потом - в парикмахерскую, а уж потом - и по ресторациям можно. Димыч, никак не ожидавший столь активного и мгновенного включения Петяши в общественную жизнь, изумленно приподнял брови. - От-т - повело кота... Ну, поехали. Я до завтра совершенно свободен. Петяша и вправду почувствовал, наконец, вкус к рublic life. Эх-ма! Денег - хоть ухом ешь, и вскоре еще появятся, и, ежели книги его "пойдут"!... Он ведь сколько угодно новых напишет, только заряжай! Пожалуй, гармония мира и вправду не знает границ! Где-то в области солнечного сплетения зародились и пошли кругами по всему телу теплые волны веселой, бесшабашной любви ко всему мирозданию в целом и каждой его составляющей в частности, вымывая из темных закоулков сознания, унося прочь последние песчинки тревог и страхов. И тускло-желтые строения проспекта Газа словно бы стряхнули со стен пыль и копоть и заулыбались окружающему миру! И скупое солнце, пробившись сквозь облака, вдруг брызнуло вниз множеством зайчиков, весело заскакавших по стеклам окон! И машины, снующие туда-сюда, от Фонтанки к Обводному и обратно, точно вздрогнули разом и пошли не абы как, а - в едином, в меру истерическом, энергичном, опереточно-канканном ритме: Все выше! и выше! и вы-ы-ше! Стремим мы полет наших птиц! Пожалуй, гармония мира! И вправду не знает границ! Жизнь прекрасна и удивительна, подумал Петяша. And if I'll wait I'll see some more, туды-ть его налево! 15. Проснувшись (а, точнее, очухавшись) на следующее утро, Петяша сразу же, едва продравши глаза, столкнулся с великим множеством нового и непонятного. Сам он, в белоснежной рубашке и брюках цвета черного кофе, успевших порядочно измяться за ночь, горизонтально пребывал на неразобранной тахте, возле коей на полу стояла недопитая бутылка шампанского. В пронзительно-чистой тишине, казалось, слышен был шорох пылинок, лениво фланировавших вдоль и поперек променада, ограниченного падавшим из окна солнечным лучом. Впрочем, тишина тут же подверглась безжалостному сокрушению: на кухне уютно заскрипел табурет и зашелестела переворачиваемая страница. Голова не болела. Не мучила изжога, тяжести в животе - не было и помину, и даже свежесть во рту наблюдалась совершенно необычайная. Подгуляла лишь память. Что происходило вчера, как Петяша оказался дома, на тахте, не набузили ли чего, много ли прогуляли - все покрыто было густейшим, без малейших намеков-искорок, широко известным "мраком неизвестности", коему отдали дань едва ли не все литераторы мира. Наверное, Димыч все помнит, решил Петяша. С-час выясним. Поднявшись с тахты, он отправился на кухню, откуда вкусно потягивало кофейным ароматом и легким сигаретным дымком. - Димыч! Ты... Здесь Петяша прервал реплику. Димыча в кухне не было. За столом, с чашкою кофе и сигаретой, имея перед собой на столе толстую Петяшину рукопись, уже до половины прочитанную, помещалась совершенно незнакомая девушка. Лет ей, с виду, было не больше восемнадцати. Правильное округлое лицо со средней полноты губами, недлинным безукоризненным носом и слегка зеленоватыми глазами; гладко убранные назад и связанные в хвост длинные русые волосы; простая белая блузка и облегающие джинсовые штаны цвета какао с молоком, выгодно, хоть и без излишней откровенности, подчеркивающие стройность фигуры... Короче говоря: добавлять - нечего, убавлять - жалко. Оторвав взгляд от страницы, гостья взглянула на Петяшу, взиравшего на нее с примитивным - без всяких оттенков - первобытном недоумении, с некоторой опаской. - А где Димыч? - спросил, наконец, Петяша, совладав с путаницей рвущихся из сознания наружу противоречивых побуждений. - А-а... Дима? Он ушел еще вчера, как только мы вас привезли. Позвонил куда-то, сказал, что спешит, и ушел. По-моему, расстроен был, - отвечала девушка. Способность к логическому мышлению мало-помалу встряхнулась от утренней дремы и включилась в работу. Ежели Димыч счел возможным и правильным оставить его, Петяшу, бесчувственного и беспомощного, на произвол доброй воли и человеколюбия неизвестной девушки, то ее, пожалуй, не стоит опасаться. К тому же, если она здесь, значит, он, Петяша, вчера против этого не возражал. Впрочем, Петяше и без логических выводов почему-то не хотелось подозревать эту девушку в злоумышлениях относительно своей особы. Девушка ему понравилась: сидит себе, читает, да - с интересом... Только вот - неудобно-то как! - память, видимо, отказала напрочь. Как же ее зовут? Не обидеть бы... - Видите ли, - осторожно начал он, - мы тут вчера... Словом... как вас зовут? - Катя. - Судя по тону, аберрации Петяшиной памяти девушку не смутили и не обидели. - Мы вчера в Гостином познакомились, в кафе... ой, Дима ведь просил вас кофе напоить! Девушка, которую звали Катей, поднялась из-за стола и прежде, чем Петяша, накрепко убежденный в неспособности женщин к изготовлению кофе в силу каких-то темных особенностей их пола, успел хоть слово вякнуть, сноровисто вытряхнула из джезвы в мусорное ведро спитый кофе, положила в нее все, что требуется, и поставила на медленный огонь. - Вы идите пока, умывайтесь. Я все сделаю! Через двадцать минут Петяша, приняв душ, побрившись и облачившись во все свежее (по магазинам вчера явно прошлись основательно: куплено было все, что нужно, и даже немножко больше), уже завтракал чашкой замечательно - точно так, как он любил -сваренного кофе с "Ахтамаром" вприкуску. Есть - не хотелось. Девушка Катя сидела напротив и, дымя сигаретой, неотрывно смотрела на Петяшу, и это, вопреки всему жизненному опыту и складу характера, нимало не тяготило. Катя как-то поразительно уютно вписывалась в настроение и вообще в окружающий мир. Гармония коего, как известно, не знает границ... 16. Покончив с кофе, Петяша блаженно расслабился и закурил. Удивительно, но уютная, безмятежная ясность утра нимало не замутилась от вкусного табачного дымка; отчего-то эффект вышел прямо противоположным. - Катя, - неловко спросил он, - а как же с вашими домашними? Дочь пропала; ночует неизвестно где и неизвестно с кем... - А они на даче сейчас, - с заметной радостью отвечала девушка. - Вернутся только через месяц. Судя по всему, ей тоже было отчего-то очень уютно вот так вот сидеть с Петяшей, поить его кофе и, не отводя взгляда, рассматривать - словно, в каком-то смысле, собственных рук произведение. Ну, добре, решил Петяша. Видимо, намедни он ничем особым себя не скомпрометировал и с грязными приставаниями не лез... Или - как? Вспомнился к случаю анекдот. "Знала б, що такый, в жисть бы с тобой в лис не поихала..." Но тут Катя прервала неловкое, затянувшееся молчание: - А это - вы написали? Заглянув в рукопись, Петяша обнаружил, что читала гостья его "Долгую, нудную сказку", найденную, вероятно, в комнате, на столе. - Я. Написал... - Я помню; Дима вчера про какое-то издательство говорил... Значит, вы - писатель? Настоящий? Петяша призадумался. В другой ситуации он истолковал бы вопрос не иначе, как издевательство, однако тут он был задан слишком уж почтительно и простодушно, и все это было, скорее, даже приятно. - А черт его знает, - отвечал он наконец. - Смотря кого считать настоящим писателем. Катя замолчала и опустила взгляд к странице рукописи. Петяша же, вовсю вкушая давно позабытый, небывалый уют, принялся с интересом наблюдать за ней. Девушка была красива. Просто поразительно красива. Однако ее манера держаться настолько уж не совпадала с обликом, что это помимо воли настораживало. Вообще-то к молодым девушкам с подобной внешностью Петяша -именно из-за бойкого их поведения и эгоцентрического образа мыслей - всегда относился с недоверием. Несколько раз, в ранней молодости, ожегшись на общении с подобными, он - как-то само собою так вышло - стал относиться к ним, точно к деталям, служащим исключительно украшению пейзажа, не более. Зато в других, гораздо менее броских, умел порой находить такое, о чем они сами и не подозревали... Как правило, все это весьма льстило вторым и - порою - до глубины души оскорбляло первых. И вот теперь перед ним сидела девушка, сумевшая каким-то образом прошибить плотную, тяжелую завесь привычного, годами устоявшегося стереотипа, и было это едва ли менее невероятным, чем все события последних дней. По крайней мере, так Петяше сейчас казалось. И потому, ни о чем не задумываясь и не зная, зачем и что последует дальше, Петяша накрыл ее руку, лежавшую на столе подле рукописи, ладонью и крепко сжал. Катя и не шевельнулась. Только рука ее, слегка повернувшись ладонью кверху, с неожиданной силой сжала в ответ Петяшину кисть. А что Петяша? Петяша замер от наступившего внезапно ощущения, что все, наконец, идет, как надо, без сбоев и обломов, и уют ничем не нарушен. Захотелось сделать Кате что-нибудь невыразимо приятное; она словно бы сделалась одновременно и младшей сестренкой, и лучшей подругой, и вместе - любимой женщиной. Катя между тем подняла взгляд от рукописи... И во всем этом было что-то смутно знакомое, но Петяша не успел разобраться, что именно. Дверь кухни со скрипом, заставившим вздрогнуть, отворилась. На пороге стояла Елка. 17. И сам Петяша, сидевший к двери боком, отчего пришлось неудобно повернуть голову, и Катя, все еще неотрывно смотрящая на него, были ввергнуты неожиданным появлением Елки в полный ступор. Именно от неожиданности этой - Петяше было особенно не по себе, хотя он-то, в отличие от Кати, знал, что Елка имеет собственный ключ от входной двери. Елка же - просто стояла в дверях, нехорошо глядя на Петяшу. Петяша также, не моргая, глядел в ее глаза. Eyes of gray... a sodden quay... - вспомнилось отчего-то. При этом - первом - проблеске мысли Елка, точно услышав мысленную реплику Петяши, круто развернулась и вышла. В прихожей слышно хлопнула дверь. п-о-об твою мать... - протяжно, тоскливо и досадливо подумалось Петяше. Как же так? Он ведь вовсе не имел в виду - оставлять Елку и вообще причинять ей боль... Он относился к ней ровно так же, как и прежде! Почему ж?.. - А кто это была? - тихонько, потерянно как-то, спросила Катя. Петяша задумался. И вправду, как тут отвечать? Поневоле задумаешься, если только хочешь, чтобы ответ твой - поняли, как надо. Елка была для него... Все дело в том, что отношения с девушками смолоду складывались у Петяши сложно. Удивительно, но - факт. Поначалу он девушкам нравился, однако рано или поздно это в более или менее острой форме сходило на нет. Общение с ними, как на грех, полностью исключало процесс размышления и познания, о котором уже сказано было выше. Не говоря уж о том, что - сильно замедляло, усложняло занятия литературой. Этого вот "или - или" не избежать было никак. А девушки, чувствуя тем самым органом, что зовется в народе женской интуицией, такого более чем странного соперника, ревновали к размышлению дико, хотя и неосознанно, и, в конце концов, уживались с Петяшей ненадолго. Более всех, как водится, страдал от всего этого сам Петяша, хотя кое-кто с этим утверждением, пожалуй, не согласится наотрез. Девушки словно бы отнимали, отказывали ему в чем-то уж очень важном. на них приходилось сосредоточиваться полностью, отдавать им все силы и время, а нить размышлений, такая тонкая, еле ощутимая, при этом неизбежно терялась. Никаким пером, никакой кистью шириною хоть в задницу орангутана, не описать, сколь неприятна такая потеря! Даже самое слово "неприятна" - лишь весьма и весьма приблизительно отражает суть дела, однако полностью подходящего по смыслу прилагательного не сыщется, наверное, ни в одном языке мира. Самым же поганым было то, что любой из двух вариантов развития событий гарантировал неизбежную утрату. Пожалуй, менее цельной натуры человек - непременно повредился бы в уме либо впал в крайность, раз навсегда отказавшись от одного из двух взаимоисключающих предметов. Однако ж самодостаточность и цельность Петяшина характера сравнимы были с самодостаточностью и цельностью железобетонной плиты. Правда, от этого было не намного легче: противоречие раздирало постоянно, но никак не могло разодрать окончательно. Самая мучительная из пыток, как известно, та, которая дольше длится. Вот, кажется, после многочасовых мук дошел уже человек до точки, потерял сознание и не чувствует боли, однако опытный палач отливает его водой, дает нюхнуть нашатыря, приводит в чувство, заботливо смазывает ссадины перекисью водорода - и расчетливо, не слишком прессингуя, скрупулезно отмеренными дозами продолжает процедуру... А Елка, симпатичная, невысокая блондинка с глубокими серыми глазами, приятным голосом и не такой уж посредственной фигурой, не в пример всем прочим, отлично уживалась с Петяшей вот уже два с лишком года. Она училась на филфаке Ленинбургского госуниверситета, была очень даже неглупа по-житейски, однако ее не отпугивало ни катастрофическое материальное положение Петяши, ни приступы размышления, весьма схожие по внешним проявлениям с многодневным тихим запоем, ни неудачный, по молодости лет, брак в его прошлом, ни даже отсутствие сколь-нибудь определенных перспектив в его будущем. Безропотно, опять-таки в отличие от многих ее предшественниц, терпела она и Петяшины сентенции о том, что женщины вообще неспособны к творчеству, или насчет того, что из филологов - за незнанием ими ничего, кроме собственно филологии - никогда еще не получались пристойные писатели. Петяша же с бесстрастным благодушием статуэтки Будды Шакьямуни относился к безуспешным попыткам ухаживания за Елкой со стороны ее эстетов-соученичков (среди коих она считалась невестой из "очень приличных") и безрезультатным попрекам ее родителей, которые выбора дочери отнюдь не одобряли. Таким образом, они были вместе и - счастливы... - Мне - лучше уйти, да? - все так же потерянно спросила, не дождавшись ответа, Катя. - Нет. Ты уж лучше останься. С этими словами Петяша, переборов неприятную, сосущую тоску под ложечкой, еще сильнее, ласковее сжал пальцами ее ладонь. 18. С этого момента жизнь покатилась прямиком в светлое будущее, - так катится по пляжу в море невзначай выпущенный из рук яркий, веселый мяч. Желания и настроения Кати всякий раз неожиданно точно совпадали с настроениями и желаниями Петяши, и это было прекрасно, и гармония мира не знала границ. Задумываться о прошедшем либо грядущем - было некогда. Ночами они любили друг друга, пока не одолевал сон, а, проснувшись, шли гулять, однако дольше получаса на улице не выдерживали - спешили обратно, чтобы заняться любовью снова. Вдобавок Катя на удивление здорово готовила. Так, словно бы в ленивой, недлинные сновидения порождающей дреме, прошло что-то около недели. За это время Петяша полностью утратил ощущение грани между реальностью и иллюзией. Да как же было не утратить, если реальный окружающий мир, можно сказать, самоустранился, оставив в покое маленький мирок Петяшиной квартиры. В нем, в прочем мире, просто не было надобности. Он ненавязчиво, ничем не напоминая о себе, снабжал квартиру электричеством, газом и водою обеих температур; холодильник был полон продуктов; любых же других проявлений внешнего мира Петяше с Катей не требовалось. Огромный, ласковый мир - словно бы понимал это. Никто за весь истекший период не пытался посягать на внимание их и общество, не скребся в дверь и не обрывал невесть с чего заработавший телефон. И на данном конкретном, вот только что, сию минуту наступившем моменте вовсе не стоило бы останавливаться, если бы не иссякли холодильные запасы. Таким вот характерным интеллигентным покашливанием внешний мир, словно давно забытый в углу стола гость, счел, наконец, возможным напомнить о своем существовании. Судя по интенсивности ощущений в желудке, последнее подъели давненько. За окном имело место какое-то совершенно неопределенное время суток, и Петяше, впервые после долгого перерыва, приспела нужда в измерении времени. Он взялся за телефон. Времени, если верить металлоголосой даме, откликающейся, ежели набрать 08, оказалось: двадцать два часа семнадцать минут. Облачившись в брюки, сорочку и пиджак, Петяша ощупью определил наличие в кармане каких-то денег, минуту поразмыслив, повязал галстук, прихватил с кухни большой полиэтиленовый пакет со странной надписью TНIS IS MY SUIT FOR НALLOWEEN и вышел на лестницу, осторожно, дабы не разбудить Катерины, притянув за собою дверь. Вечер выдался - просто на удивление. Собственно говоря, уже ради одного подобного вечера стоило покинуть хоть ненадолго квартиру. Вдоль Съезжинской подувал-повевал легкий, прохладный ветерок; впереди, над крышами домов, небо было еще светло, а позади - успело уже налиться глубокой ночной синевой. Пушкарская, несмотря на не столь уж и поздний час, пребывала в безжизненной тишине - лишь далеко впереди шуршали по Большому проспекту нечастые машины. Мир тек во времени в медленном, задушевном и печальном ритме, наподобие известного "Беса ме мучо". Неторопливо, подчиняясь общей настроенческой тенденции мира, направился Петяша к Большому, изобилующему, как известно, магазинами, торгующими круглые сутки напролет. Странные, надо заметить, заведения - эти круглосуточные магазины! Витрины их, сияющие, словно золотые зубы, в темной и не шибко-то, в общем, опрятной пасти Ночи, дразнят взоры усталых путников, не имеющих средств на такси по позднему времени, внутреннее же содержание - готово к любым услугам тех, кто обладает деньгами и желанием потратить оные. Искать здесь продуктов питательных и вместе дешевых - бессмысленно. Здесь все продукты дороги, хотя не все - питательны. И то сказать - ну, кому понадобится среди ночи коробка овсяных хлопьев "Экстра" или же пачка соли крупнонаждачного помола #1? А вот в ананасе, авокадо или, скажем, гуайяве, не говоря уж о ликере "кюрасо" веселого цвета раствора медного купороса, может возникнуть надобность и под утро. В данный момент Петяша обладал деньгами, и посему без раздумий вошел в первые попавшиеся остекленные, светящиеся двери. Прочих покупателей в магазине не было, что позволяло бездействующим продавцам беспрепятственно наслаждаться созерцанием телевизора. Минут пятнадцать ушло на определение степени необходимости тех или иных продуктов, а затем Петяша, после некоторых раздумий удовлетворившись, за отсутствием "амфоры", какими-то безликими американскими сигаретами, свершил акт купли и направился на выход. 19. Дверь - два листа стекла в черной металлической раме - пастью разинулась навстречу. Вокруг внезапно сделалось темно и влажно; по ноздрям шибанул резкий, противный запах гнили. Пасть - гигантская, непонятная - была повсюду, словно бы вся вселенная стала вдруг одной абсолютной пастью, нимало не нуждающейся в жалких придатках наподобие желудка, кишечника или же черепной коробки. Она - не заглатывала. Она - растворяла в себе. Невозможно передать, что почувствовал Петяша в этот момент! Страх мягким, неосязаемым кляпом закупорил накрепко горло, связал по рукам и ногам, оглушил, ослепил, обезмыслил. Внутренности стянуло к солнечному сплетению, сжало в тугой, холодный ком. Внутри черепа от стенки к стенке мячиком заскакал, забился нечленораздельный протестующий вопль. На миг встало перед глазами нигде никогда не виданное, однако ж поразительно знакомое лицо - полное, с клинышком седоватой бородки, седоватым же клинообразным, торчащим вверх чубом, между коими поблескивали из мешковатых морщин темных век пронзительные глазки... И вопль отчаяния и протеста обрел вдруг форму. Пронзительное, уши рвущее "не-е-е-ет!" стальным подшипниковым шариком влепилось в высокий, благородный лоб столь поразительно знакомого незнакомца. Лицо подернулось рябью... ...и исчезло, блеснув напоследок зубами - то ли в безмолвном крике, то ли в злобном шипеньи. Наступила полная, мазутно-непроглядная темнота. Громкий лязг заставил Петяшу вздрогнуть всем телом. Тьма, словно осыпавшись от встряски, поредела, и он обнаружил, что стоит, привалившись к стене, в темной, дурно пахнущей парадной. В правой руке имел место туго набитый полиэтиленовый мешок с ручками. На стене, под тусклой от толстенного слоя пыли лампочкой-сорокаватткой кто-то начертал жирно, ярко-красной губной помадою: "TREAT ME LIKE YOU DID TНE NIGНT BEFORE", сопроводив надпись весьма натуралистическим изображением могутного мужского органа. У кого что болит... Парадная наполнилась гулом - видимо, приведший Петяшу в чувство лязг издала захлопнутая кем-то, спускающимся теперь вниз, дверь лифта. С усилием отлепившись от стены - еще не хватало, чтобы за пьяного приняли! - Петяша вышел на улицу. Рядом, вдоль первого этажа здания, черно поблескивали окна аптеки и еще каких-то непонятных с первого взгляда заведений. Никакого круглосуточного магазина - не наблюдалось. С сомнением осмотрев двери покинутой только что парадной, Петяша заглянул в пакет. Продукты были на месте. 20. Назад Петяша возвращался с тягостной, звонкой и прохладной пустотой под рубашкой. Пустота ужасно замедляла движения, но вместе с тем - сообщала телу легкость тополиной пушинки. Теплый, почти неощутимый в горле дым сигареты, не обладавшей ни вкусом ни сколь-нибудь толковой крепостью, не помогал совладать с сумбуром мыслей и ощущений. Покинув квартиру, он словно бы пробудился от какого-то волшебного сна, в котором полностью забываешь как о том, что было в недавнем прошлом, так и о том, что на свете, как ты жопой ни верти, существует будущее. Только сейчас насели, навалились угнетающе: и невнятный какой-то, неожиданный, быстрый разлад с Елкой (ведь с тех пор так и не появлялась), и недоговоренность, неопределенность перспектив в отношениях с Катей, и странное, внезапное исчезновение Димыча тоже внушало беспокойство. А главное - вот это, только что пережитое. Что это было? Он, Петяша, пошел в магазин, зашел неизвестно куда... или -вышел неизвестно куда? Продукты-то - вот они... Э-э, но ведь не было там, в том доме, никакого магазина, откуда продуктам взяться?! Сунувшись в пакет, Петяша вытащил большое красное яблоко. Осмотрел, понюхал, откусил... Хорошее яблоко, качественное. А вот - коньяку бутылка, ветчина, майонез, хлеб, кофе, шоколад, сыр... и даже чек скомканный! Значит, был-таки магазин? Муть в голове - вероятно, остатки пережитого ужаса - делала мысли на редкость неотчетливыми. Сбоку кто-то подошел, о чем-то довольно нахально спросил. Петяша непонимающе, с раздражением взглянул на подошедшего, но тот, вместо того, чтобы, как любой нормальный человек, повторить вопрос, вдруг переменился в лице и целеустремленно зашагал прочь. Только тут до Петяши дошло, что просил прохожий всего лишь о сигарете. - Э, погоди! - окликнул он. Но прохожий, словно вовсе не желал попользоваться на халявку табачком, вздрогнул и ускорил шаг. Тут же забыв о нем, Петяша в задумчивости остановился. Разрешить сомнения было - проще простого. Всего-то: вернуться назад по Съезжинской и убедиться, был ли там, на углу Большого, круглосуточный магазин. Но при одной мысли об этом ноги сделались на миг ватными, а затем с неожиданной прытью понесли хозяина в противоположную сторону - к дому. Нет уж. Хрен. С него, Петяши, на сегодня - хватит. И жрать охота, Катя ждет, и вообще - морген, морген, нур нихьт хойте, к терапевту, к терапевту, в следующий кабинет, товарищ пациент. Окончательно убедив себя, что возвращаться на Большой в данный момент незачем и - глупо, Петяша устремился к дому уже осознанно. С опаской войдя в свою парадную, он нашарил в кармане ключи, взбежал к себе на второй этаж - и увидел не кого иного, как Бориса. Тот сидел на корточках под дверью Петяшиной квартиры, привалившись спиною к стене. С прошлого раза он заметно осунулся и обтрепался. Модная, дорогая одежда его из-за этого выглядела теперь нелепо. Мешковато как-то. Борис поднял на подошедшего Петяшу взгляд. Глаза его блестели лихорадочно. - Ну-у, здрасьте-кого не видели, - с опасливым брюзгливым недовольством сказал Петяша. Менее всего на свете хотелось ему сейчас лицезреть и беседовать с разными там Борисами, от которых - еще непонятно, чего следует ожидать. А ведь - да, сам же ему в прошлый раз сказал, что информации недостаточно... Кто, блллин, за язык тянул дур-рака?! Поспешно, дабы Борис не успел заговорить и вывалить на него, Петяшу, новую непонятную и пугающую информацию, он набрал воздуху в легкие и сказал: - Ну? Какого хера тебе опять надо? Не верю я ни в какое там колдовство и прочие пиздотерические блядомонадные энергологосы! И о твоих делах - ничего не знаю и знать не хочу! Не бывает такого. Не бывает! Моя точка зрения - объективна, потому что мне так нравится, и все тут! Ясно, нет? Взгляд Бориса сделался еще безумнее прежнего. Но голос звучал на редкость спокойно: - А с тобой ничего такого странного, необычного последнее время не случалось? Отчего на истерику сбиваешься? Петяша на миг задумался. Неужто знает? Вроде бы - неоткуда... А хоть бы и знал! Мало ли, что он там знает... - Нет! - отрезал Петяша, проворачивая ключ в замке. Шагнув через порог, он твердо захлопнул за собою дверь. 21. Борис остался сидеть, как сидел. Ему хотелось странного, противоречивого. Хотелось сразу: и трезвонить, колотить ногами в дверь, и бежать поскорее, подальше от этого человека, нагоняющего темный, непонятный страх. Сказать по правде, он знал, что идет к Петяше зря, так как, вопреки давешней договоренности о добыче дополнительных сведений, явился с пустыми руками. Но - так уж хотелось, чтобы успокоили, обнадежили... Чтобы просто выслушали, в конце концов! Кто бы мог подумать, что люди способны настолько уподобляться страусу перед лицом неизвестного... Речь Петяшина, несмотря даже на солидную психологическую подготовку, вызывала легкую, равнодушную брезгливость. Последние дни Борис не показывался ни на снимаемой квартире в Озерках ни у господина Флейшмана. Боялся. Все казалось, что адвокат-парапсихолог уже полностью осведомлен о его тайном визите к Петяше. Ночевал по друзьям, а порой - на вокзалах, стараясь, по возможности, нигде не проводить две ночи подряд... Нечего сказать, легкое дело - "расскажите, каким образом он над вами властен"! Самое страшное для Бориса было как раз в том, что он не знал, отчего беспрекословно подчиняется этому, намеченному некогда в качестве "денежного мешка", человеку. Просто-таки - сама мысль о неповиновении повергала в непереносимый, темный ужас! Вдобавок теперь, после краткого разговора с Петяшей, он уже не мог бы сказать, кто из этих двоих - страшнее. Отчего Петяша внушал ему (а заодно и его патронам) страх, он тоже не смог бы объяснить, если б кому пришло в голову спрашивать. Внушал - и все тут. Кто знает, что такое там кроется, за гранью рационального... Поудобнее привалившись спиной к стене, Борис устало сомкнул веки - и мир в лице серо-зеленой лестничной клетки перестал для него существовать. 22. Ну, а Петяша, войдя в квартиру, шмякнул на пол пакет с добытыми едами, скинул пиджак и еще из прихожей швырнул его на тахту. Слава-те, господи, наконец-то - дома! С этой весьма облегчительной мыслью он и сам, вслед за пиджаком, прошел в комнату. Кати в комнате не было, зато квартира была полна звуков: на кухне мощно орала, исторгая из динамика какую-то неопределенно-эстрадную музыку, радиоточка, а в ванной вовсю нахлестывал душ. Опустившись на тахту рядом с пиджаком, Петяша закурил, развеивая в воздухе вместе с дымом только что пережитый страх. Вот посидим сейчас, думал он, покурим, Катерину из ванны извлечем... Она - ужин изготовит; хорошо... А после - кофейку, да с коньячком; вовсе замечательно... Гармония мира не знает границ... А пока... Чем бы пока заняться? Думать - не хотелось: во многом знании, как известно, много печали, а во многом размышлении этой печали наверняка еще больше. А не лепо ли ны бяшеть, братие, начати новый роман? И отвлечься поможет, и - поторопиться бы надо, пока за это еще деньги платят. Петяша в задумчивости подошел к столу, смахнул с пишущей машинки гору разрозненных листов с заметками, вставил в каретку чистый лист и прошелся для пробы пальцами по клавишам. Ч-черт, лента совсем слепая... фывапролдж... Ладно, ! с ней. Откопав среди настольного хлама неиссякшую ручку, Петяша расчистил кусок столешницы и, несколько времени подумав, принялся записывать: Некогда - не было ничего помимо абсолютного Ничто. Сгустилось Ничто и исторгло из себя Его, и был Он голоден и наг. И сказал Он: "Пусть станет мне еда и одежда" И сгустилось Ничто в другой раз, и исторгло из себя зверей, дабы мог Он пропитаться их мясом и в шкуры их облачиться. И погнался тогда Он за зверем, но был зверь быстр и убежал прочь. И сказал Он, утомившись бегом: "Пусть же станет мне еда и одежда, ведь я достаточно потрудился!" И сгустилось Ничто в третий раз, и сделался тогда большой огонь; и убил тот огонь зверей и сам продолжал гореть. Тогда разорвал Он убитых зверей на куски, сложил в котел с водою и поставил на тот огонь, а сам же - задремал в ожидании пищи. И тогда - появились от тепла на голове одного из зверей двое, давшие начало всему человеческому роду, каков есть он теперь, и назвали голову зверя своею землей, и принялись множиться, пока не заняли всю землю. И лето теперь сменяется зимним холодом, когда кипение воды выносит голову наверх, прочь от раскаленного днища котла; и дневной свет сменяется тьмою ночи оттого, что токи воды поворачивают нас вместе с головой то к свету днища котла, то к тьме его крышки... Но ныне - не об этом речь моя. Случилось так: взбурлила вода в котле, и сильно хлынула наружу, и едва не загасила огонь. Тогда пробудился Он от страшного шипенья и принялся раздувать жар. Исторг едкий дым из глаза его слезу; упала слеза в котел, и стало из нее Знание для людей. Поднял то Знание некий безымянный теперь человек, но, не вынеся непосильной