Далия Трускиновская. Душа и дьявол --------------------------------------------------------------- © Далия Трускиновская. ДУША И ДЬЯВОЛ (1990). Из книги: Век дракона: сборник фантастики/ Сост. И. И. Ткаченко. - 392 с. Изд.: М.: - Молодая гвардия, 1991. ISBN 5-235-01971-4 OCR & Spellcheck Eugene Yavorsky, 2002, http://www.eugene.yavorsky.chat.ru ? http://www.eugene.yavorsky.chat.ru --------------------------------------------------------------- Больше всего на свете я любила второе действие "Жизели"... Шел третий час ночи, я не могла заснуть. Состояние было такое, в котором те, кто послабее, кидаются в истерику, бьют тарелки, бьются головой о стенку. Я другая. У меня крепкие нервы. И все же заснуть я не могла. Хуже того - я не хотела даже заставить себя раздеться, принять душ, причесаться на ночь. Правда, я не металась по комнате, а тихо сидела в кресле. Но сидеть и думать два с половиной часа подряд тоже вредно для здоровья. - Черт возьми меня совсем, - наконец сказала я вслух, потому что ночная тишина большого дома стала меня раздражать. И что это за "совсем", где я нахваталась этих словечек-паразитов? У кого подцепила проклятое "совсем"? - Черт возьми меня совсем... Да. Душу бы ему продала, лишь бы, лишь бы!.. То, о чем я сейчас мечтала, было уголовно наказуемым деянием. Я хотела найти человека выше среднего роста, с жесткими руками, с прокуренным гнусным голосом, широкоплечего и костлявого, чтобы убить его. Взять пистолет, которого у меня все равно нет, и убить. Или взять нож, нож у меня есть, я сама точу его, потому что мужчины не имею даже приходящего. Или набросить на шею ему петлю. Это уж совсем просто. - Да. Именно душу. Именно дьяволу. Чтобы он дал мне совершить это. Ведь ходит же по земле такая сволочь! Из-за этой сволочи я сегодня в два часа дня явилась в райотдел милиции, поднялась на пятый этаж и постучала в кабинет номер шестнадцать. - Входите, - ответили мне. Я вошла. - Вы Федоренко? - спросил тот, кто сидел за раздрызганным письменным столом, таких уже ни в одном приличном учреждении не увидишь, и одним пальцем стучал на древней, совсем уж музейной машинке. - Нет, я не Федоренко. Я по делу о нападении на Киевской улице. Он уставился на меня с недоумением - мне сдуру даже показалось, что с интересом. - Какое нападение? - ошарашено спросил он. - Да в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое мая. Я свидетель. - Разве я вызывал вас? - уже чуть ли не а панике спросил он. - Я же точно помню, что нет!.. - Не вызывали, - согласилась я. - Я сама пришла. Я же свидетель все-таки. Три недели прошло, а повестки все нет и нет, хотя моя фамилия в вашем деле фигурирует. Вот, решила прийти сама и дать показания. Мне частенько приходится удивлять людей. Вообще мне это занятие даже нравится - когда речь идет о чем-то забавном, Например, все в отрубе, когда я на тренировке встаю на пуанты. Даже не понимают сперва, что это я такое вытворяю. А мне нужны пуанты, что называется, для медицинской профилактики - бывает, что подъем барахлит, а с пуантами у него такие штучки не проходят. - Садитесь, - наконец сообразил он показать на корявый стул, - Впервые вижу, чтобы свидетель пришел в милицию без повестки. То по три повестки посылаешь, и все равно с собаками не найдешь, а то без всякой повестки... - Мне рассказывать?- прервала я его. Ему было куда за сорок, и вид до того усталый - будто вагон с кирпичом разгрузил. Но я знала, что на иных мужчин такое действие производит общение со сломанной пишущей машинкой. - Рассказывайте,- все еще не придя в себя, позволил он,- только, знаете ли, я ведь совершенно не в курсе. - То есть, как это не в курсе?- тут уж удивилась я. - Это дело ко мне только вчера попало. Тут я вспомнила, что Соня описывала мне следователя как шатена, а этот был яркий брюнет. - Ладно,- сказала я,- разберемся. Итак, в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое мы втроем ехали на машине - Валерия Сотникова, Софья Розовская и я. За рулем была Сотникова, Розовская сидела рядом с ней, а я - на заднем сидении. Это имеет значение, потому что нам пришлось разворачиваться, и я глядела назад и давала команды Сотниковой. - Сотникова - это та, на которую напали?- с сомнением спросил он. - Нет, напали на Розовскую. Мы возвращались домой так поздно не потому, что снимали иностранцев в ночном баре и не потому, что пьянствовали и развратничали на чьей-то хате, как предполагал ваш предшественник. Просто Розовская недавно разменяла квартиру. У них была трехкомнатная, мать Розовской с отчимом переехали в двухкомнатную, а Розовская - в однокомнатную с частичными удобствами на Киевской. Это тоже очень важно - иначе трудно понять, почему все события разворачивались ночью. - Ну и почему же?- вежливо спросил он. - Потому что мать Розовской - нервная дама, которую на старости лет угораздило выйти замуж. Отношения в семье стали невыносимые, пришлось разменивать квартиру. Как раз одна семья решила взять к себе бабушку-старушку, которая уже почти не встает. И вот Розовская переехала, но часть вещей, в том числе и книги, остались у матери, и из-за них возник очередной конфликт. Поэтому Розовская хотела забрать их при свидетелях и сразу же на машине перевезти домой. Машина есть у Сотниковой, она согласилась помочь. А все мы трое освободились в половине одиннадцатого и сразу же поехали к родителям Розовской. Правда, забрать книги мы не смогли - ее мать разволновалась, начался приступ, тут еще отчим подбавил масла в огонь... Словом, мы с Сотниковой насилу их всех угомонили к половине первого. Затем мы втроем вышли, сели в машину и сперва решили отвезти Розовскую, потом меня. Мы с Сотниковой живем неподалеку, она меня часто подвозит. - Пока я не вижу, в чем заключается ваше свидетельство,- заметил он. Видно, уже начал вспоминать детали дела. - Во-первых, я клятвенно подтверждаю, что никто, ни Сотникова, ни Розовская, ни ее мать, ни ее отчим, ни я - никто не был пьян. И хотя разговор был на нервах, никто и не помышлял о рукоприкладстве. Правда, Розовская-старшая может дать дочери оплеуху, но не при посторонних. При посторонних она - жертва несправедливости и хрупкое непонятное создание. Это во-первых. Во-вторых - когда мы подъехали, оказалось, что улица Перекопана. Вернее, она уже неделю как перекопана, но Розовская ходит пешком и для нее это роли не играет. Она не сообразила, что на машине там не пробраться. Пришлось заезжать с другой стороны, а потом разворачиваться в очень неудобном месте. Я смотрела в заднее окно и давала советы. Поэтому я знаю, что возле дома не было случайных прохожих, компаний, никто не выгуливал собаку и не валялся мертвецки пьяный. Более того - на протяжении квартала не было ни души - ни в ту, ни в другую сторону. Но, когда мы не смогли развернуться нормально, Сотникова решила заехать в подворотню и совершить разворот из подворотни. Я доходчиво говорю? - Вполне. - Видно, он не заметил шпильки. - Я смотрела в глубину подворотни, чтобы не задеть о стены и не раздавить какого-нибудь кота. А в ту подворотню выходит еще две двери - одну прорубил кооператив, она ведет в подвал, а другая - на лестницу, по которой можно подняться на третий этаж к Розовской. На эту же лестницу можно попасть и из парадного, прямо с улицы, это куда проще. Не рискуешь стукнуться лбом. Дверь так неудачно сделана, что выходишь в парадное как раз под лестницей, ступеньки просто нависают над косяком. Естественно, там всегда темно, даже когда на лестнице горит свет - а горит он обычно на втором этаже и на третьем, этого хватает, чтобы внизу не споткнуться. - Это что, тоже имеет отношение к делу?- скривился он. - К сожалению, имеет. Мне часто приходится качать права. Когда внушаешь директору клуба, что нужно починить форточку, иначе без кислорода на тренировке возможны обмороки, или когда объясняешь какую-нибудь закавыку бухгалтеру, нужно говорить мягко и спокойно, как с неразумным дитем, и не пытаться разнообразить свое выступление, а просто повторять одно и то же несколько раз в лаконичной формулировке - если не поймут, то хотя бы запомнят. Поэтому со мной лучше не связываться. - Ну так вот, - я начала описывать свое торчание на заднем сидении "Москвича" в третий раз. - Я сидела сзади и внимательно смотрела, как бы не повредить машину или, не дай Бог, человека. И я видела, как кто-то со двора через выходящую в подворотню дверь вошел в парадное. Еще одна деталь - там жуткое эхо. Дома старые, гулкие. Когда идешь на каблуках, слышно за версту-так отдается в подворотнях. Это тоже важно. Итак, человек, который ночью сидел во дворе и дышал свежим воздухом - там, кстати, и скамейка есть,- очень быстро шмыгнул в дверь. Естественно, я не видела его лица. Могу сказать определенно одно - это был мужчина выше среднего роста, потому что, входя, он быстро пригнулся. И он, видно, знает, что косяк там низкий - иначе не успел бы пригнуться. Так вот, мы развернулись, выехали и оказались у подъезда. Тогда я сказала Розовской, что лучше несколько минут подождать - там кто-то вошел, соседи у нее подозрительные, пусть уж этот мужик в одиночестве идет к себе домой. Мы подождали, потом Розовская вышла из машины и вошла в подъезд. Тогда мы поехали прямо по Киевской, Сотникова отвезла меня ко мне домой, а сама поехала к себе. На следующий день я узнала, что на Розовскую в подъезде напали, пытались задушить, но она вырвалась и выскочила на улицу. Там, к счастью, ей удалось упасть в обморок прямо под колеса легкового автомобиля. У водителя просто не было выбора - он вышел, увидел, что Розовская вся в крови, и повез ее в больницу. Там вызвали милицию, сразу же взяли у не? показания, что, на мой взгляд, не совсем, тактично, а затем, вместо того, чтобы ехать к ней домой, на Киевскую, искать следы преступника, поехали - угадайте, куда? - Сдаюсь, - буркнул он. - К ее матери и отчиму. Подняли стариков из постели, переполошили, и, вы не поверите, запугали. От них требовали признаться, что тут у них была пьянка и что они сгоряча раскровянили Розовской голову! Как вам это понравится? - Бывали случаи, когда женщины не хотели подставлять тех, кто их действительно поколотил, и выдумывали всяких насильников в подъездах, - сказал он. - Мы все обязаны проверить. - Вы хотите сказать, что больная старуха, пусть даже и истеричная, может схватить за волосы молодую женщину и ударить ее несколько раз головой о стену так, что врачи заподозрят сотрясение мозга? А потом посадить ее в машину и отправить ко всем чертям? Она не подарок, но она мать все-таки. - А отчим? - спросил он. - Он в их склоки мало вмешивается. Да старуха ему бы и не позволила. - Ну и какие же у вас претензии? - поинтересовался он. - Мне интересно, почему вместо того, чтобы тормошить стариков, ваш сотрудник не помчался по горячим следам? - Не было там никаких следов, - сказал этот человек. - Были. Сама видела. Тут он на меня уставился почище, чем в начале нашего разговора. - Я теперь начинаю вспоминать это дело, - он зашарил рукой в ящике стола. - Я его уже читал. Наш сотрудник сразу же после беседы с родителями поехал туда и ничего не нашел. Поэтому мы беседовали с родителями Розовской еще раз. - То есть как это - не нашел? Я наутро все узнала и помчалась к Розовской в больницу! - Мне нельзя, нельзя сейчас волноваться, иначе я ничего ему не смогу объяснить! - Она мне рассказала, как давала вашему сотруднику показания, дала ключ и попросила поехать к ней, привезти в больницу кое-какие вещи. Я, конечно, сразу поехала на Киевскую, спустилась под лестницу и увидела большие пятна крови, а также след от кроссовки. Знаете, зрелище не очень приятное - кровавый след. - Наш сотрудник ничего этого не видел! - уперся он. - А ваш сотрудник действительно там был? Может, он ограничился только воспитательной работой со стариками? Он ничего не ответил и только так посмотрел на меня, что мои кулаки сами собой сжались. Молчание затянулось. - Ладно, - сказала я, - возможен и такой вариант. Ваш сотрудник искал следы в парадном, возле той двери, которая выходит на улицу, а ведь Розовская выскочила через ту дверь, что ведет в подворотню. Опять же, там темно, он мог даже не сообразить, что в подъезде есть еще одна дверь. И тут я увидела - он откровенно обрадовался. Нетрудно было догадаться, почему. Я про себя усмехнулась - что значит честь мундира. Ну конечно же, тот юный и взъерошенный охламон, которого описывала мне Соня, вряд ли впопыхах облазил все парадное, даже по времени не получалось. Он беседовал с Соней в два часа ночи, а в половине третьего уже нагрянул пугать мамашу с отчимом. Конечно, может быть и такое - он сперва устроил у них переполох с валидолом, а потом понесся искать следы в подворотне. Но логичнее предположить, что он едва сунул туда нос, ничего не обнаружил и сообразил, что драчка-то была совсем в другом месте. Впрочем, сложная это штука - милицейская логика, мне ее не осилить. Однако напротив меня сидел человек в кителе и ждал, что я еще скажу ему хорошего. - Из всего этого следует,- сказал я,- что Розовскую ждали. Стоя в подворотне, можно видеть, как она подходит, к дому, оставаясь при этом незамеченным. - А может, это и не ее вовсе ждали,- заметил он.- Может, просто пьяный искал приключений на свою голову. - Когда пьяный пристает к женщине, он не с того начинает, чтобы придушить. Он сперва с разговором лезет, - со знанием дела ответила я.- И пьяный не шепчет жертве, когда она хрипит и выдирается, совершенно трезвым голосом: "Ну, тихо, тихо, я тебе еще ничего не сделал!" - Это вам Розовская сказала? - Да. Она и вашему коллеге сказала, что запаха водки не было. - Может, наширялся?- предположил он. - Может, и наширялся. Если вдуматься, какая разница? Вам ведь все равно, кого искать - пьяницу или наркомана, лишь бы найти этого мерзавца. - Трудно его будет найти,- сообщил мне этот человек в кителе даже с каким-то удовольствием.- Примет никаких. Выше среднего роста мужчин много. Вот если бы Розовская запомнила какую-то деталь... (он задумался). Ну, татуировку, что ли?.. Я даже встряхнулась - не снится ли мне эта чушь? - Примета-то на нем была, - со вздохом сказала я,- но скорее всего заросла. У Сони маникюр потрясающий, она ему всю левую руку изодрала ногтями. У нее под ногтями кровь осталась. Там у них, на загнившем Западе, давно бы эту кровь выковыряли и хоть группу установили. - Ах, на Западе? Хм... На Западе - конечно... И я поняла, что сейчас он начнет аккуратно выдворять меня из кабинета. Конечно, запишет показания, я прочту, исправлю грамматические ошибки и вставлю куда нужно полдюжины запятых. И он выглянет в коридор - там его наверняка уже ждут. Или посмотрит на часы и вспомнит что-то срочное. Записывая показания, он уточнил детали - во что была одета Розовская, какие вещи просила принести в больницу, не знаю ли я в лицо и поименно ее личных врагов. А какие, к бесу, враги могут быть у учительницы химии? Второгодники, что ли? Все было бы нормально, я сейчас спала бы ангельским сном с сознанием выполненного долга (а с кем-чем еще?..), но он, добравшись до конца моих показаний, вдруг отложил бумагу в сторонку, внимательно поглядел на меня, и спросил: - А может быть, вы там, у родителей, все-таки выпили? А? Вы подумайте, вспомните... Он не то чтобы не верил мне - ему незачем было верить. Ему было удобнее не верить. Чтобы не возиться с этой полупридушенной химичкой, которая черт знает что несет, чтобы не докапываться, какой из охламонов впопыхах не разглядел кровавого следа на полу. Чтобы закрыть дело, ему нужно было мое кроткое полупризнание - ну, тяпнули малость, старики разгулялись, в драку полезли. Припадочная матушка встала в стойку "мабу" и с воинственным воплем "кья-а-а!!!" ринулась в атаку. Почтенный отчим, звякнул шпорами, вытянулся в струнку и метнул лассо. Кровь, хрип и обломки импортного гарнитура. Достойный сицилианской мафии приказ: "Выбросьте труп на Киевской!" У меня есть такая особенность - когда нужно взорваться, я не взрываюсь. Я только двигаюсь и говорю чуть медленнее, чем обычно. Потом, наедине с собой... Да. Третий час ночи. Дело закроют. Если это маньяк, он еще раз подкараулит Соньку. Либо какую-то другую женщину. Я ведь почему в милицию пошла? Наивная Сонька выписалась из больницы, когда сняли швы со лба, пожила у подобревшей матушки и опять решила вернуться на Киевскую. А тот, кто знает там все дворы и подворотни, возможно, только ее и ждет. А она, дурашка, думает, что его ищут, как в кино - с собаками, бравыми лейтенантами и полковниками в благородной седине. Конечно, может быть и такое - ему не Соня нужна была и вообще не женщина, а просто наширялся, примерещилась жуть, пошел мстить всему белому свету. Но ведь он может еще раз наширяться. Соня еще не знала, что ее жизнь все-таки под угрозой. Я не стала звонить ей. Мало радости в таком известии. Но я это знала - и металась, соображая, как ей помочь, Хотя формально я сидела в кресле два с половиной часа подряд. Тут-то мне и пришло в голову, что неплохо бы продать душу дьяволу, лишь бы избавить мир от этого наркомана, пьяницы, маньяка, или кто он там есть. Я готова взять на себя эту ответственность. Это была не ярость... а может, и холодная ярость. Я поняла, что Соньке неоткуда ждать помощи. И Вере Каманиной - она после тренировки едет на другой конец города и тоже в трущобы. И Алке Зайчихе, и Любке Крутых, и Наташе, и Зое - все они возвращаются домой поздно. Три недели назад люди, отвечающие за их безопасность, проворонили сволочь, способную задушить женщину в подъезде. Где теперь бродит эта сволочь и чем занимается - одному Богу ведомо. Убить убийцу - это же справедливо? - Душу продам дьяволу! Я готова искать его, найти и обезвредить. Только сама не справлюсь. Мне нужна помощь. Если дьявол мне окажет эту помощь - я продам ему душу. Так я бубнила, сопя и сжимая кулаки. А под мой кулак лучше не попадаться. Он у меня маленький и острый. И поскольку я отжимаюсь от пола на равных с восемнадцатилетними мальчишками вот на этих самых кулаках, удар получается о-о-очень неприятный. Я быстро бегаю, у меня прекрасная реакция. Знаю приемы. И мне не нужно сидеть целыми днями в кабинете за омерзительным столом и лупить одним пальцем по клавиатуре разболтанной машинки, как этому, ну, как его... Любой дрын из забора в моих руках превратится в "бо" - дядя, ты хоть знаешь, что это такое, машинистка ты недоделанная? Почему я обратилась не к Богу, а к дьяволу - трудно сказать. Возможно, потому, что к Богу взывала перепуганная Сонька, обмотанная бинтами, когда я нашла ее в больнице. Она висела у меня на шее и ревела. А потом пошли рассуждения, все насчет того, как это Бог допускает такую несправедливость. Стало быть, допускает. Стало быть, обратимся в иную инстанцию... И тут за окном раздался лай. Трижды и очень требовательно пролаял (я потянулась и выглянула) черный пудель. Я усмехнулась - совпадение! Но пудель поднял голову и наши глаза встретились. Он вбежал в наш подъезд - позвольте, разве двери открыты? А замок с кодом? И сразу же коротко звякнул звонок. Я быстро вышла в прихожую и отворила. - Дьявол? - Да. - Входите... Ну, жила милая поселяночка Жизель, ну, обманул ее избранник, ну, не выдержало сердечко, померла - все там будем. Первое действие "Жизели" меня совершенно не волновало, я и видела-то его всего раза три. Все мы так или иначе попадаем на тот свет. Надо отдать должное покойнику Жюлю Перро, который все это поставил, - тот свет мне понравился больше, чем этот. Там мелькали блуждающие огоньки и умершие до свадьбы невесты в белом качались на ветках и носились над лужайками. Им было привольно и хорошо. Ночь стала их королевством. Если это - угаданная правда, я после смерти тоже должна была стать виллисой в белых тюниках, прекрасной и бесстрастной. И я хотела этого - ради нескольких секунд, когда на растерзание невестам достался лесничий Илларион, нечаянно погубивший Жизель. Они заплясали его до смерти, а потом построились, скрестили руки на груди и ровными рядами улетели. Я тоже невеста, которой суждено умереть до свадьбы, и я тоже должна лететь в этом белом облаке, заняв свое место... Он вошел и внес с собой тень. Куда бы он ни прошел в неплохо освещенных прихожей и комнате, эта тень двигалась вместе с ним и прятала его лицо. Но он не был страшен. Возможно, он просто сумел передать мне свое спокойствие. - Насколько я вижу, намерение у вас серьезное, - сказал этот странный, почти безликий не-знаю-кто. Больше всего он был похож на столб дыма, в котором при желании можно разглядеть человеческий силуэт. Но он мне верил - и я ему поверила. - Серьезное, - подтвердила я. - И вы хотите заключить договор? - Да. Хочу. Он помолчал. - Присядем, - вдруг предложил он. - Зачем же стоя-то? Как будто едим пирожки на вокзале. Я так и шлепнулась в кресло. Он опустился плавно, и плащ мрака обвился вокруг его ног - ног?!? - кошачьим хвостом. - Вам-то не все ли равно - стоять, сидеть? - от растерянности я ударилась в агрессию. - Вы же, простите, бесплотный. - Мне неприятно, когда женщина вынуждена стоять. Извините, подвержен предрассудкам. - Тень колыхнулась, будто разводя руками. - Древнее воспитание, знаете ли... Сентиментальные гувернантки. - Приступим к делу, - весьма решительно объявила я. - Составим договор. В двух экземплярах. - Погодите, торопиться в этом деле незачем. - Голос был мягкий и даже немного насмешливый. - Обсудим условия. К тому же моя фирма сперва знакомит клиента с образцами услуг, а уж потом заключает с ним договор. Зачем же покупать кота в мешке? Так что вы скажите, что вас интересует, я дам вам возможность совершить тот или иной поступок, и тогда вы сами решите - подходят вам услуги моей фирмы, или лучше обратиться по другому адресу. - Ваша фирма заметно прогрессировала, - заметила я. - В смысле гуманизма. - Были рекламации, видите ли,- он как будто пожал плечами. Да, именно "он" - голос был мужской, очень приятного тембра. - Так я вас слушаю. - Я хочу найти того, кто напал на Соньку Розовскую. Я хочу сделать так, чтобы он больше никогда ни на кого не нападал и ни одному живому существу не причинил вреда, - по-моему, довольно удачно сформулировала я. - Я хочу обезвредить его, какие бы средства мне ни пришлось пустить в ход. Ведь по отношению к нему это будет только справедливо, не так ли? - Справедливо, - согласился мой туманный бес. - Поэтому к вам и явился я, а не кто-либо другой. - Вы что же, отвечаете за справедливость в вашей фирме? - изумилась я. - В каком-то роде да. Я демон справедливости. - Странно. А я думала, что скорее уж должен существовать ангел справедливости. Он бесшумно побарабанил пальцами по столешнице. - Вы нечетко представляете себе двойственность мира. Конечно же, ангел справедливости есть (он вздохнул), но и демон - вот, перед вами. Есть ангел пылкой страсти и демон пылкой страсти, ангел чистоты и демон чистоты, ангел спокойствия и демон спокойствия. Много таких пар... Да... - А чем же ангел справедливости отличается от демона справедливости? - резонно поинтересовалась я. - Справедливость-то одна и та же! - Это как Рим, к которому можно подойти по всем дорогам. Ангел справедливости сражается силой света. Демон допускает хитрость и насилие. Результат один. Но ангел безгрешен, а демон, и те, кто с ним, - грешны. Возможно, когда-нибудь ангел простит демона, и в этом будет высшая справедливость. А возможно, и нет. - Сложная у вас система, - сказала я. - Черт ногу сломит, - согласился он. - Так, значит, вы хотите все сделать сами? С малым вмешательством фирмы? - Да, - не совсем уверенно сказала я. - Кажется, я действительно хочу сделать все сама. Не знаю, почему. Наверно, если бы я заказала его окровавленный труп и сложа руки ждала, пока дьяволы его сюда притащат, тоже было бы неплохо. Но это было бы не совсем справедливо... Ну, в общем, я не привыкла загребать жар чужими руками. - Нет, просто для вас важно ощущение свободы выбора. Окровавленный труп - он труп и есть, он однозначен, - объяснил демон. - А вам нужна победа другого рода. Вам нужна победа справедливости, а это не равнозначно каре и непременно каре. Вы должны узнать, что заставило его совершить преступление, и тогда уже судить, так? - Мне бы еще с одним человеком, вернее, бездельником разобраться,- попросила я, вспомнив, как следователь выпроваживал меня из кабинета. - Хорошо. Туманная рука забралась под плащ и выдернула, иначе это движение не назовешь, перо - возможно, из черного крыла. - Авторучкой нельзя? - спросила я, вставая, чтобы принести бумагу. - У меня и чернил-то нет. - Чернила и не понадобятся. - Кровь? - Ох, дались вам эти побрякушки и вытребеньки! Потерпите четыре секунды и все узнаете. Из-под плаща появилась банка литра этак на полтора, наверно, на три четверти полная какой-то желтой дряни. Крышка отскочила, и запахло жареным луком. - Не удивляйтесь, народные средства самые надежные, - перо нырнуло в банку и мазнуло по моему правому глазу, я даже не успела зажмуриться. - Теперь левый. Ну? Вот так! Сперва в глазах плавали пестрые облака со звездочками. Потом они растаяли. Я на всякий случай протерла глаза. Комната была прежней, но я отчетливо видела каждую точечку на обоях в противоположном углу. Чуть напрягшись, я разглядела заголовок в газете, наклеенной под обоями, и фотографию под ним. Сквозь газету я видела неровную серую стену. - Догадались? - спросил демон, и я подняла на него глаза. У него была кожа серого, чуть лиловатого цвета, с легким перламутровым блеском, правильное лицо, шапка густых и жестких кудрей. Возможно, в них прятались рожки. Глубокие задумчивые глаза были удивительно хороши, я загляделась. Хотя мне вредно заглядываться в такие глаза. Все равно из этого ничего хорошего не получалось и уже не получится. Такая моя судьба. - Шабаш во вторник вечером, - деловито предупредил демон. - Перышко приведет. И положил на стол черное перо, вымазанное желтой ведьмовской мазью. - Удачи! - коротко простился он. - Посмотрим, сумеете ли вы воспользоваться нашими возможностями. А потом уж и будем решать вопрос о продаже души, Тень сгустилась вокруг него. Он опять обратился в столб черного дыма и втянулся в щель на потолке. Я осталась одна. На темной полировке журнального столика тусклым пятном выделялось черное перо. Мазь на нем как-то мгновенно выцвела. Что касается порядка в доме, я страшная зануда. Всякая вещь у меня знает свое место. И никогда еще перья на столах не валялись. Хотя... Было дело. В ранней юности. На берегу пруда чистились лебеди. Я осторожно подошла к ним и набрала целую горсть махоньких пушистых перышек. От подружки-балерины я знала, что их не берет никакая краска. То есть белизна в наивысшем своем проявлении. Ей я потом и отдала эти перья - обшить "лебединую" пачку. В детстве я страшно хотела танцевать и только танцевать. Но в хореографическое училище меня не приняли. Тогда я впервые обнаружила, что людям не нравится мое лицо. Первая тренировка у меня в семь двадцать утра. Это для тех, кому к девяти на работу. После работы им нужно бежать по магазинам, а встать на час раньше они еще со скрипом соглашаются. Правда, это всего два раза в неделю. У меня всегда все приготовлено заранее. Сумка с магнитофоном, купальником, резиновым поясом, тресами, импортными кедами на толстенной подошве всегда стоит на полке у дверей, и все в ней всегда свежее - запасные носочки, полотенчико, гимнастический купальник. Недавно я связала себе и полоску на лоб. Не люблю долго сидеть на одном месте, а то бы и гетры связала. Я считаю, что тренер должен служить недосягаемым идеалом. Какой-то дурак написал в популярной брошюре про аэробику, что одеваться надо, чтобы одежда не стесняла и вообще была хлопчатобумажная. С точки зрения высокой науки, возможно, это правильно. Но я - практик, и я за десять лет сделала кое-какие выводы. Я шла на остановку троллейбуса и мысленно повторяла тезисы своей сегодняшней речи перед новенькими. Костюм должен обтягивать, иначе я не пойму, правильно выполняется движение или нет, до конца вытягиваются ручки-ножки или кое-как. Резиновый пояс. Без него не допущу. У женщины должна быть талия. А пропотеешь под этим поясом до темных пятен на купальнике - и талия на нужном месте образуется. Тем и хороша обруганная синтетика... Да. Обувь. Только на толстой резиновой подошве. Потому что придется много прыгать. И меньше риска поскользнуться. Волосы - убрать! Чтобы не приглаживать их каждую минуту. Косметику - убрать. Это во мне не старая дева вопит. Я должна видеть, если кто-то из моих бегемотиц вдруг резко побледнеет или там губы посинеют. Обтягивающий костюм. Пояс. Обувь. Волосы. Косметика. Кажется, все... Новенькие, а было их в это утро человек восемь, обрадовали меня чрезвычайно - пришли в тех жутковатых тренировочных черных костюмах, какие наша промышленность гонит для школьников. Не выношу! Своими бы руками изодрала в клочки! Я построила свою пузатую и грудастую команду, включила магнитофон и сунула кассету на перемотку. - В следующий раз просьба одеться ярко и нарядно, - сурово сказала я. На мне самой сейчас малиновые тресы, белый с малиновым купальник, белые носочки и белые же кеды - пусть любуются. - От черного цвета снижается мышечный тонус. Возможно, это и враки. Но на девочек действует - услыхав про мышечный тонус, они действительно приходят в светлом. Прошпарив тронную речь, я включила магнитофон и выдернула из рядов Владку. Поставила ее вместо себя показывать упражнения и запустила тренировку. Это очень важно - чтобы с самого начала кто-то ткнул тебя в пузо - подтяни пузо! - или шлепнул по загривку - распрямись! Я ходила между рядов, тыкала, шлепала, выламывала неуклюжие руки, выгибала окаменевшие спины. Но когда наступил танцевальный фрагмент, вышла вперед. Я выбрала эту профессию, чтобы безнаказанно танцевать. Здесь было безразлично, какое у меня лицо. Здесь любовались моими стройными бедрами, осиной талией, подтянутой грудью. Хотя поставить меня рядом с настоящей танцовщицей - и сразу станет ясно, что мне нужно согнать лишних два сантиметра и с талии, и с бедер. Но это еще поправимо, а вот замучавшая меня корявая линия - от талии до верхней части бедра - так при мне навеки и останется. И "иксатые" руки тоже. Но моим бегемотицам не до тонкостей. Я самозабвенно пляшу тарантеллу, и они пытаются подражать. Сейчас я для них звезда экстра-класса. Возможно, еще и потому, что я пляшу с огромным удовольствием, и они это видят. Мне же на них лучше пока не смотреть... А то получится кривое зеркало - когда сплюснутая, разъехавшаяся во все стороны толстуха усердно копирует каждое твое движение, да еще корчит при этом рожи. После тренировки я еще раз повторила все свои наставления, оставила Владку, а остальных отпустила. Зальчик был в нашем распоряжении еще с полчаса. Я уже вторую неделю разрабатывала новый комплекс, Влада - лицо, приближенное к тренеру! - ассистировала. Мы попробовали, как ложатся на музыку движения "в партере". Я-то могу размахивать ногами с любой заказанной скоростью. Влада пополнее, мне в работе надо ориентироваться на таких, как она. Оказалось, действительно - рядовая советская женщина, даже прозанимавшаяся аэробикой более года, в этот темп не укладывается. Приятная новость... А я полжизни потратила, пока нашла эту музыку и переписала ее! Непруха... Опять чье-то приблудное словечко. Сколько можно? Почему они ко мне так все липнут? Я хотела спросить Владу, который час, но сквозь голубой рукав купальника увидела циферблат. Наше время истекло. А увидела я его, потому что напряглась. Во все время тренировки никто не просвечивал. И Владиных часов я не замечала. Сейчас полагалось бы пойти и позавтракать. Перед утренней тренировкой я не ем, она для меня вроде зарядки. Раньше все было просто - забежала в кафешку и съела себе салатик, выпила кофейку. Но как быть начинающей ведьме, которая в горке салата на блюдечке ясно видит кусочки порченой колбасы и длинный пергидролевый волос поварихи? Пришлось идти в кооперативное кафе, там повкуснее. Правда, и подороже. Я подумала, что дымчатый демон нанес удар по моему бюджету, и надо это горе оговорить в договоре. Затем я рванула в школу к Соне. Она знала, что я собиралась в милицию со своими никому не нужными показаниями. Она еще вчера вечером, очевидно, ждала меня. Я нашла ее в лаборантской химкабинета, который нужно было законсервировать на лето. - Про Генку не спрашивали? - был ее первый вопрос. Мне захотелось выругаться. Хотя я это делаю крайне редко. Но Сонька со своим Генкой может довести! Она и перед походом к следователю полчаса умоляла меня - ни слова о Генке! Он же семейный, не дай Бог, начнут его тормошить, дойдет до жены! По-моему, в этих причитаниях было какое-то неосознанное, подсознательное хвастовство - мол, у меня, такого заморыша, есть любовник, пусть и женатый, а у тебя нет и не предвидится. Ну, нет так нет, я же из-за этого не страдаю, как маялась ты, пока не возник Генка. - Спрашивали, - естественно, ответила я. - Ты уж прости, пришлось сказать правду. Что живет в Сибири, в академгородке, и приезжает примерно четыре раза в год, когда вызывают на симпозиум или научную конференцию. Они послали бригаду с ищейкой проверять его алиби. Мало ли какие у него причины ночью тебя придушить. Может, ты ему наследство собиралась оставить. Со мной бывает, что неудачно шучу. Соня помолчала и вздохнула. С другой стороны, она меня вынудила на такую неприятную шутку. Черт ее разберет, возможно, она действительно любит этого гастролера. Мне такого не понять... Во всяком случае, когда я нашла ее в больнице, и она рыдала у меня на плече, то меньше всего она беспокоилась о матери и отчиме - ее волновало, как бы не подумали на Генку! А какой он, к бесу, Генка? Ему сорок шесть лет, между прочим, и старшая дочь недавно внука ему родила. А Соньке всего-то двадцать девять. Не понимаю, хоть тресни. Я люблю Соньку. Только не умею говорить приятные вещи. Скорее всего, и не научусь. То, что я на тренировках зову здоровенных бегемотиц милыми девочками и предлагаю им то поднять выше ручки, то следить за ножками, еще ничего не доказывает. Это - профессиональное. Не могу же я вслух звать их жирными хавроньями. Но, честно говоря, мне было бы так легче, потому что на меня резкий и язвительный окрик действует лучше комплимента. Я мгновенно собираюсь и делаю решающий рывок, как правило, удачный. А с Сонькой так нельзя. И со многими нельзя. И это иногда удивляет, а иногда действует на нервы. Когда Сонька пришла ко мне тренироваться, она мне целую сцену закатила - почему я требую от нее невозможного! Она никогда не занималась, у нее отсутствует координация, и я должна относиться к этому несчастью с уважением. А именно - так, видимо, понимала Сонька уважение - упрощать программу применительно к ее возможностям. Чтобы не она была хуже всей группы, а вся группа примитивно топталась на ее уровне. Я, недолго думая, вернула ей уплаченные за пять месяцев вперед деньги. Она растерялась, деньги брать отказалась, пропустила неделю, а потом пришла и забилась в угол. Как она там маялась не в такт и не в лад - описать невозможно! Однако приспособилась. Потом мы вообще подружились. И вот теперь Сонька знает, что от меня соплей не дождешься, и тем не менее рассказывает мне про Генку и даже рыдает на плече, если случается какая-то ерунда. - Они что-нибудь узнали? Ну, про этого?.. - с надеждой спросила Соня. - Похоже, что нет. Это не так-то просто. В лицо ты его не видела. Во что был одет - не разглядела. Голос - поди разбери, если он почти шепотом говорил. А что сильный - так тебя и заяц повалит. Понимаешь, примет-то нет. Ищут, конечно. У них там свои каналы, - соврала я. - Это был маньяк, - уверенно объявила Соня. - Нормальный мужик не стал бы сразу душить. Да еще приговаривать: "Ну, тихо, тихо, я тебе еще ничего не сделал!" Маньяк, честное слово! Подумать только, он же так и бродит по ночам! Может, он на другом конце города кого-то действительно придушил, потому что его сразу не поймали? - Погоди, погоди, - сказала я. - Ты его точно передразнила? Вот именно так он и сказал? Вот с такими интонациями? - Да-а... а что? - Понимаешь, Сонь, так в кино уголовники говорят. С презрением. Может, ты просто так его изображаешь? - Нет, он действительно именно так говорил. - Нам только уголовника недоставало. Даже удивительно, как ты смогла вырваться. - Знаешь, я все время об этом думала, - призналась Соня. - И вот что получается. Когда он схватил меня за волосы и стал бить головой о стенку, я, наверное, на секунду потеряла сознание и стала падать. А он зажал меня, ну, почти прижал к стене, и я ж шл?пнулась. Понимаешь, я вдруг почувствовала, что почти сижу на корточках. Он, наверно, думал, что я сейчас растянусь, а я вскочила - и в дверь. Как пробежала подворотню - даже не помню. Наверно, со мной действительно был обморок. - А вообще ты дешево отделалась, - сказала я. - Могло быть хуже. - Дешево! - обиделась Соня и потрогала голову - там, где под волосами заживали шрамы и шишки. - Хотя... Ой, ты же еще не знаешь! Моя сумка нашлась! Ну, которуя я выронила, когда он меня душить начал! - Как - нашлась? Где - нашлась? - Во дворе! Сегодня сосед, Трифонов, в сарай лазил. А там между крышей сарая и стенкой здоровая щель. - Какой еще стенкой? - Ну, он к брандмауэру впритык стоит, наш сарай, у него задняя стенка поэтому не деревянная, а каменная. И, представь себе, Трифонов у себя в сарае мою сумку нашел! И все на месте. Книги, косметичка. Только шоколадка пропала. И блокнот с телефонами цел. - Ты хочешь сказать, - медленно начала я, - что этот твой маньяк закинул сумку на крышу сарая, а она провалилась вовнутрь? Так, что ли? - Откуда я знаю, кто ее закинул? - удивилась Соня. - Может, мальчишки? Скорее всего, мальчишки. - Мальчишки бы растребушили, - уверенно сказала я. - И, возможно, конфисковали книги. Там же у тебя фантастика, небось, была? - Одна фантастика и один детектив, знаешь, эта тоненькая серия. Нет, только шоколадка пропала. - Вообще тебе опять повезло. Представляешь, что было бы, если бы пропали ключи. Я имела в виду, что у Соньки не дверь, а крепостные ворота. Она выходит в тупичок и с разгону ее не вышибешь, ногой тоже, размахнуться негде. Запирается на два доисторических ключа и один современный - так уж береглась проживавшая здесь бабка. Словом, эта комнатеха с частичными удобствами в сущности - неприступный бастион. - А с чего бы им пропадать? - удивилась Соня. - Ну, они же в сумке были? - Нет, в кармане, вместе с кошельком. Чтобы не шарить впотьмах по всей сумке. Тут мы стали разбираться - как так вышло, что я впервые об этом слышу. И оказалось, что Сонька, которая из больницы направилась жить к матери, только позавчера перебралась к себе, и мне просто в голову не пришло - а ключи-то целы? - Шоколадка, говоришь, пропала? Значит, в сумке копались. Прямо во дворе, при лунном свете. А потом сумку вместе с содержимым со зла зашвырнули на крышу сарая - мол, снимай ее оттуда, как знаешь. И что же мог сексуальный маньяк искать в сумочке у химички? Спиртовку из кабинета - спирт выдуть? Или пузырек фенолфталеина - он же пурген? - Интересно девки пляшут, по четыре сразу в ряд... - пробормотала я. Действительно, интересно пляшут сексуальные маньяки... Уж не в ключах ли тут дело? И тут я поняла, что нужно немедленно пойти и осмотреть окрестности. Пожалуй, с моим новым дьявольским зрением я там увижу побольше, чем в прошлый раз. И уж во всяком случае, буду искать следы там, где они действительно есть, - в отличие от милицейского растяпы. Раз уж я собралась продавать душу дьяволу за право вести это следствие, то пора бы и начать. Наверное, на самом деле я танцую плохо. Я знаю все свои недостатки - жесткий прыжок, деревянные руки, маленький шаг. И прочая, и прочая. Подружка-балерина по моей суровой просьбе перечислила их все на одном дыхании. Правда, некоторое время спустя она перестала быть моей подружкой. Но недостатки остались при мне. И я так люблю танцевать, что это все уже неважно. Лишь бы зал был без зеркала. Если вдруг увидишь себя, корявую, это как обухом по лбу. Зато я знаю про себя кое-что странное. Когда я встаю в арабеск, отвожу правую ногу назад и вверх до упора, разворачиваю колено, чтобы не висело, и вытягиваю его в струнку, выгибаю спину, откидываю плечи - ну, делаю все то, что балерина, танцующая Жизель, - то вдруг перестаю чувствовать под собой опорную ногу. Ее нет. Есть два крыла, есть что-то вроде птичьего хвоста-руля за спиной, есть ветер в глаза и в напрягшуюся грудь. Я чувствую, как он относит со лба несколько заблудившихся и не попавших в узел волосков. Вот точно так же движутся в арабеске навстречу друг другу белые ведьмы в наивных веночках. Они продвигаются вперед маленькими прыжками, все, как одна. Это называется "прядающий арабеск". Когда я смотрю на них с балкона, а я люблю танцы виллис смотреть именно сверху, мне делается жутко. Словно пустилось в полет большое белое облако, взяло разгон и неумолимо идет над ночным миром, готовое разразиться молниями. Белое грозовое облако. Этот дом на Киевской построили лет сто назад и потом несколько раз перестраивали. Сперва после первой мировой, когда он пострадал от бомбежки, потом после второй мировой. Его архитектор, наверно, в гробу переворачивается - так бедное здание изуродовали. Там в конце концов, сперва превратив огромные квартиры в коммуналки, стали из каждой комнаты делать отдельную квартиру, со своим входом, кухней и туалетом. География получилась совершенно безумная! В такую комнату несколько месяцев назад вселилась Соня. Она называет это "квартирой", а я полагаю, что квартира - то, где есть ванная или хотя бы душ, а туалет примыкает к ним непосредственно, а не находится на полэтажа ниже, запертый на замок, и не дай Бог потерять ключ! Я и представить не могла, как тут жила немощная бабка, как она затаскивала сюда дрова из сарая, как ночью брела в этот невообразимый туалет. Еще я не понимала, что бабка делала, когда перегорала лампочка в люстре. Потолки тут, как во Дворце спорта. Если бы мне пришлось в наказание за свои грехи жить в этой "квартире", я бы соорудила второй этаж и увеличила свою жилплощадь вдвое. До тренировки оставалось ровно столько времени, чтобы медленно и спокойно пройти тем путем, что и Соня в ту ночь, а затем повторить путь того мерзавца, той сволочи - если получится, конечно. Вглядевшись, я нашла кровавый след, которого не заметил милицейский деятель, хотя это нужно было умудриться. Невооруженным взглядом я бы его ни за что не разглядела, но в том-то и дело, что дымчатый дьявол вооружил мой взгляд. Я отчетливо видела контуры подошвы и каблука. Кроме всего прочего, у меня в сумке постоянно валяется сантиметровая лента. Раз в месяц я измеряю своих бегемотиц по всем параметрам - грудь, талия (если удается отыскать) и бедра. Надо видеть, как они поджимают животы! Я старательно измерила след, чтобы потом выяснить размер. Возможно, это пригодилось бы. Покрутившись, я нашла второй отпечаток - точнее, контур отпечатка. Это была тонюсенькая ниточка, испускавшая теплое свечение. Может, я даже и не глазами нашла ее, а какими-то неведомыми чувствами. След почти касался порога. Третий контур был уже за порогом. И я поняла, что теперь не собьюсь. Вернувшись на то место под лестницей, где этот маньяк душил Соню, я принялась искать другие следы - ведущие не из подъезда в подворотню, а наоборот. Я хотела понять, откуда же он появился. Но других следов не было. Я задумалась - и вдруг поняла, в чем дело. Светящийся контур давала кровь. Сонина кровь. Это она ждала, пока явится кто-то с дьявольским зрением и с желанием узнать правду. И я пошла туда, куда звала меня эта впившаяся мертвой хваткой в подошвы кровь. И я думала о том, что за сотни лет вся земля покрылась цепочками таких светящихся следов, и их свечение не гаснет, как будто мертвые все еще надеются - придет кто-то, решивший распутать эти цепочки и пройти по каждой до конца, сколько бы она ни тянулась. Именно тогда мне впервые пришло в голову, что кровь в наших артериях и венах, возможно, по-своему разумна, и не исключено, что она ощущает себя живым существом. След провел меня наискосок через двор. По длине шага я поняла, что этот человек бежал. Другого и ожидать было нельзя - человек, нападающий исподтишка на женщину, трус. На мужчину напасть он боится. А маленькая Сонька - это как раз добыча по плечу. С ней и мальчишка справится. След нырнул в такую же низенькую подслеповатую дверь, как та, что выходила из Сониного подъезда в подворотню. Я нырнула следом и вышла на улицу. Тут контур потерял ясность - все-таки прошло немало времени и Бог весть сколько человек пронеслись над ним, растирая и размазывая его по асфальту. Я шла уже не столько по реальному следу, сколько по его продолжению, полагаясь, скорее всего, на интуицию. И вот я оказалась возле одноэтажного домика. Это было частное владение. Входная дверь запиралась на ключ. Больше в радиусе двадцати шагов контур не прослеживался. Значит, тот человек ночью скрылся именно здесь. Жил он здесь, что ли? А если нет - почему его ночью сюда впустили? Я обошла весь квартал. Я обнаружила за домом небольшой садик, старательно огороженный. Я стала соображать и вычислила примерную площадь дома. Скорее всего, здесь жили две семьи. Я напрягла зрение - и увидела сквозь одну из оконных занавесок женщину, кормившую грудного ребенка. Должно быть, мой ночной гость пожалел своей волшебной мази, а, может, ее действие стало ослабевать. Я не могла ничего разглядеть сквозь стенку, даже занавеска во втором окне вдруг обрела плотность. Третье выходившее на улицу окно оказалось пустым - интерьер комнаты был совершенно безликий, мебель пятидесятых годов да цветной телевизор. Разве что кавардак на столе наводил на мысли о ночной пьянке и, возможно, драке. Среди рыбьих скелетов на тарелках валялись два окровавленных носовых платка. Но, в конце концов, можно порезаться и случайно. Я сделала круг, зашла со стороны двора. Расстояние между мной и окнами увеличилось втрое. И тут я явственно услышала, как громко и часто забилось мое сердце. Не глазами, не ушами - я кровью ощутила присутствие того, кого ищу. Он был в доме, за одной из бело-голубых клетчатых занавесок, надо думать - кухонных. Я сжала кулаки - и увидела его силуэт. Он курил, и сейчас как раз прикуривал новую сигарету от угасающей. На его левой руке сквозь рукав светились почти зажившие шрамы - уже даже не шрамы, а несколько белых ниточек на смуглой коже. Так бывает первое время после того, как отвалится струп. Я не видела лица, не видела вообще ничего, кроме этих ниточек. Даже его профиль казался мне расплывчатым - так я сосредоточилась на шрамах от Сониных ногтей. А потом я подняла вздрагивающие от напряжения глаза чуть выше - и увидела пониже плеча татуировку. Она была до того нелепа, что в другое время и в другой ситуации я бы расхохоталась. Руку этого типа украшал не более не менее как кот в сапогах. Котяра топал на задних лапах от груди к спине, перекинув за спину узелок с имуществом. Я отчетливо видела даже его усы, шпоры на сапогах и полосы на хвосте. Но лица человека я не могла разглядеть. Когда виллисы вышли из могил и порезвились вокруг кладбища, повелительница Мирта собрала их, чтобы вызвать из гроба и превратить в виллису новенькую - Жизель. Мирта взмахнула волшебной миртовой веткой - и из-под холмика выросла Жизель со скрещенными на груди руками и таким лицом, какое бывает только у гипсовой статуи. Но Мирта сделала знак, Жизель воспряла - и завертелась в бешеном арабеске. Смерть была освобождением от жизни, а это стремительное вращение было освобождением от смерти и началом вечного танца. Вот о чем я мечтала всю жизнь. Что в муках усну, отрешенно проснусь и буду танцевать долго, долго и самозабвенно - пока не кончится вечность. За несколько дней я побывала у этого дома раз пятнадцать. Я уже знала, когда вывозят гулять малыша, кто занимает квартиру, выходящую окнами на улицу, какого цвета у женщин белье, что здесь едят на обед. Знала я и то, что "мой" человек находится в довольно трудных отношениях с хозяином дома, что тот его терпит, но никогда не выгонит. У меня хорошая память на лица, это - профессиональное. Я помню всех своих коровищ по крайней мере лет за пять, а их сменилось во всех группах не меньше трехсот человек. И обитателей дома я тоже запомнила моментально. Всех, кроме одного. Хуже того - я смотрела изо всех сил, но не видела его лица. В упор не видела и не могла вспомнить ни единой черты. Со мной такое, или примерно такое, уже было однажды, Мне нахамили, я дала здоровую оплеуху. Но лица того хама я не видела в момент удара и совершенно не помню. Я видела ошалелую рожу приятеля, стоявшего у него за спиной. Вот эту рожу я запомнила отлично! До сих пор, когда вспоминаю, весело делается. Но я этого человека чувствовала кожей и кровью. За двадцать шагов чуяла. По коже пробегал холодок, и кровь толкала меня изнутри, как будто ей во мне было тесно. Мне вовсе незачем было разглядывать его физиономию. Но вот прошли эти несколько дней дилетантского шпионажа, и я задумалась - а что дальше? Я хотела жестоко отомстить этому человеку... нет, не то, я хотела оградить от него на будущее и Соньку, и вообще всех женщин, которые могут ему подвернуться в нехорошую, минуту под руку... нет, и отомстить тоже. За то, что я в перерывах между тренировками трачу время на эту сволочь. Разве мое жизненное предназначение - в том, чтобы охотиться на сволочей? Оно - в том, чтобы делать моих бегемотиц стройными сернами. Самое что ни на есть женское предназначение, которым я, если по правде, горжусь. А из-за этого мерзавца я, возможно, обкрадываю бегемотиц, обделяю их своим вниманием, а они, между прочим, за тренировки деньги платят и искренне мне верят. Так что - все-таки месть. Месть, но - как? Дымчатый бес снабдил меня пронизывающим стены взглядом, но ничего больше не дал. Ну, я убедилась в могуществе его фирмы, дальше что? Он обещал мне, что я смогу совершить поступок. А какой, простите, поступок? Я, между прочим, хочу быть уверена в том, что поступок получится справедливый, и кара будет соразмерна деянию. Для этого нужно выяснить, с кем я имею дело. Маньяк он, что ли? Но если так, то у меня темное понятие о маньяках. Он мирно обедает с соседями и тетешкает младенца. Он азартно рубится в домино с хозяином дома. Конечно, я могу засесть за специальную медицинскую литературу. Но "фирма" могла бы мне сообщить эти сведения и так. Почему же бес не появляется? Ведь он же понимает, что я зашла в тупик. Ведь он же наверняка следит за мной и видит, что мне неоткуда взять информацию! А шандарахнуть эту сволочь кирпичом по затылку - не моя методика. Унижаться до уровня сволочей я не буду. Хотя был момент, когда с радостью унизилась бы! Как раз накануне явления черного пуделя под моим окном. И тут я вспомнила про перышко и про вторник. Шабаш - во вторник. Перышко приведет. Придя домой, я достала его из секретера и положила посреди стола. И что же дальше? Ждать полночи? Раздеваться догола? Ведь в таком, кажется, виде положено являться на шабаш? Я не люблю смотреть на себя голую. Опять же, это не старая дева во мне кудахчет. Я давно уже не дева. Просто голая я раза в два толще, чем одетая. И это раздражает. Чем объясняется такой оптический эффект, сказать не берусь. И поэтому даже в раздевалке нашей душевой я стараюсь не смотреть в зеркало, чтобы не расстраиваться. Поэтому я и задумалась - как быть с парадным туалетом? Наконец нашла компромиссный вариант. У меня есть бирюзовый комбинезон из бифлекса, он обтягивает и ноги, и талию, и грудь, так что я чувствую себя в нем не хуже голой, только куда эстетичнее. Руки и спина все-таки обнажены, и придется прочим ведьмам смириться с моим видом. Это все, на что они могут рассчитывать. С волосами тоже возникла проблема. Ведьмы лохматые. А я закручиваю высоко на затылке узел. Привычка молодости, позаимствованная у знакомых балерин. Не терплю лохматости. Даже на ночь заплетаю косу и завязываю конец ленточкой, чтобы не расплелась. Поразмыслив, я все-таки сделала узел. Если уж очень припечет - так и быть, распущу. Натянув комбинезон, я села и стала смотреть на перышко. За окном понемногу стемнело. И тогда оно шелохнулось. По комнате словно ветер пролетел. Перышко вспорхнуло и вылетело в прихожую. Там оно легло на пороге. Я ожидала всего на свете - явления верхового козла, запряженной драконами колесницы, разверзшегося потолка,- только не того, что на шабаш придется идти пешком. Пришлось накинуть поверх комбинезона самое длинное из моих платьев и отворить дверь. Перышко вылетело на лестницу. От современных бесов, видимо, можно было ожидать любой нелепости. Я взяла сумочку - вполне возможно, что они заставили бы меня ехать на шабаш трамваем или троллейбусом. И пошла за перепархивавшим по ступенькам черным перышком. Идти оказалось недалеко. Перышко привело в трехэтажный облупленный дом, на первом этаже которого были химчистка и прачечная. Я перепугалась - шабаш в химчистке? Оказалось, нет. Перышко влетело в парадное и вознеслось на второй этаж. Там оно легло на коврик перед дверью. Мне оставалось только позвонить. Должно быть, для советской женщины "шабаш" и "группен-секс" - синонимы. Честное слово, я ожидала увидеть толпу голых людей, занимающуюся любовью вповалку, на диванах и под столами. Но дверь мне открыла почтенная седая дама в закрытом нарядном платье. Волосы были тщательно уложены, лицо аккуратно подкрашено, словом - вид самый достойный. На ногах у нее были элегантные лодочки с бантами. - Добро пожаловать к нам на шабаш!- сказала дама и провела меня в просторную комнату. Посреди этой комнаты стоял круглый стол. А за столом сидели шесть женщин разного возраста, но все одинаково элегантные, кроме одной бабуси попроще. Они пили чай из нарядных чашек, посреди стола чуть ли не светился домашней выпечки роскошный торт с разноцветными розами. По хрустальным блюдам были разложены пирожные и пряники. Я огляделась - ни одного мужчины. Мне стало неловко за мое платье и выглядывавшие из-под его подола штанины комбинезона. Перышко тоже просочилось в комнату, вспорхнуло и улеглось у меня на груди. Тут я заметила, что и другие женщины украшены такими же черными перышками. - Садитесь, - предложила хозяйка, - и будем знакомиться. Меня зовут Анна Анатольевна. Можно просто Анна, мы здесь обходимся обычно без отчества. - Жанна, - коротко сказала я, соображая - неужели все они подписали договор с туманным бесом? - Клавдия, - улыбнулась, отодвигая для меня стул, самая молодая из женщин. И тут я поняла, что это была первая улыбка за все то время, что я изучала комнату и участниц шабаша. - Евгения. - Галина. - Нина. - Рената. - Баба Стася, - бабуся развела маленькие темные ладошки, как бы недоумевая, - надо же, состарилась, внуки бабой прозвали, привыкла... Я села за стол. Тут оказалось, что о моем приходе знали заранее - поставили на стол чашку с блюдцем, ее даже не пришлось искать - она стояла напротив пустого, ожидавшего меня стула. Мне налили чаю, подвинули печенье, положили кусок торта. Вообще я таких жирных вещей не ем, но тут из вежливости расковыряла. - А помнишь, баба Стася, какой ты пирог испекла с ливером? - спросила Евгения, сухая блондинка лет пятидесяти. - Это о прошлом годе было, - подумав, вспомнила старушка, - когда ты наладилась творожные печенюшки печь. Жаль, я таких не ем, что за выдумка такая - печенье с перцем печь! - С перцем Нина пекла, - вмешалась Рената, - и не из творога, а из сыра. А у Жени были творожные с лимонной корочкой, как цветочки и бабочки. И они завели серьезный разговор о формочках для печенья, о муке и о ванилине. Я сидела, молчала, никак не могла понять, что же такое здесь происходит, а когда взглянула на часы, то обнаружила, что эти странные ведьмы уже полчаса говорят о кондитерских делах. И когда Анна Анатольевна пошла на кухню ставить чайник, я, естественно, выскочила за ней следом. Она неторопливо налила воду, зажгла газ, поставила чайник на огонь и повернулась ко мне. Взгляд у нее был внимательный и грустный. - Я ничего не понимаю, - наконец сказала я. - Странный какой-то шабаш. - А каким же ему быть? Я пожала плечами. Ну, не таким же, в самом деле, как посиделки одиноких женщин, для которых это, может, единственный повод принарядиться! - Обычный шабаш ведьм, которые получили то, чего хотели, и теперь мирно ждут срока расплаты, - спокойно сказала Анна Анатольевна. - Получишь то, что вписано в твой договор, и тоже будешь спокойно ждать срока. Так что привыкай. - Вы... подписали? - Да. - И что же вы получили? Простите... но если можно.... - Можно. Мужа от тюрьмы спасла. Хозяйственник он у меня был. Ну, наворотил дел с лучшими намерениями. Загребли... Анна Анатольевна помолчала. - А вы? - осторожно спросила я. - Что - я? Металась, конечно, душу дьяволу собиралась продавать, лишь бы его спасти. Срок-то грозил - дай Боже. Ну, дьявол и явился. - Этот, туманный? - Ну да, Зелиал. Предупредил - если хочешь справедливости, так чтобы никакой для себя пользы ты от этой справедливости не ждала. Иначе это будет не справедливость, а совсем другое. А я знала, что мужа подставили, что он разве что в мелочах виноват. Помог он мне мужа вызволить, все вышло по справедливости... Да только муж-то потом к молодой женщине жить ушел. Развода между нами не было, а живет у нее... Ну, хорошо хоть, не за решеткой. Анна Анатольевна достала из холодильника форму с кремом и опрокинула ее на тарелку. Потом неторопливо отворила шкафчик, выбрала из многих бутылок с непонятными наклейками одну пузатую и полила из нее крем густым желтоватым сиропом. - Это ликер, - ответила она на мой взгляд.- Сама мастерю. Скажу без скромности - язык проглотите. Ее ровная речь, без единого всплеска, без улыбки и печали в голосе испугала меня вот чем - ведь если этот Зелиал исполнит мою просьбу, я получу то, чего хочу, то именно так буду ждать срока расплаты! Без эмоций. Без сожалений. Вообще без ничего? - А он будет? - спросила я, имея в виду Зелиала. - Он здесь уже не бывает. - Почему? - А зачем? Безнадежно стало мне и беспросветно. Это было мое будущее - пожилая ухоженная одинокая дама, к которой даже купивший ее душу бес - и тот больше не является. И только раз в неделю собираются подруги по судьбе - поговорить ровными голосами про песочное тесто и зефир в шоколаде. - Он мне нужен, - сказала я. - Он велел мне быть во вторник на шабаше, вот я пришла, а его нет. Как мне его теперь найти? - Ну, этого никто не знает, - ответила она. - Нужно будет - сам появится. Видно, считает, что еще рано. Но раз он велел прийти, значит, мы сами можем помочь. Мы ведь тоже кое-что умеем. - Он научил? - Кто же еще! Баба Стася птицей перекидывается. Галина приворотное зелье может сварить, заговор на присушку и отсушку знает. Рената по лицу мастерица, лицо меняет. Женя глаза отводит. Кажется, только что рядом стояла, а вместо нее пятно на обоих мерещится. Или слово слышишь - как будто кто-то другой сказал, кто сейчас вообще за тридевять земель. А это она. Или идет, а тебе кажется, будто это собака идет. Она однажды меня до полусмерти перепугала. Так если что нужно - научим. Это мы охотно. Я задумалась. Что из этих умений могло бы мне пригодиться? Приворотное зелье было вроде ни к чему. Отводить глаза? Скорее всего, именно это. Менять лицо? Только вот кому - себе самой, что ли? - Ну как? Решили? - спросила Анна Анатольевна, берясь двумя руками за тарелку с кремом. - Птицей, - сказала я. Вот именно это умение было мне совершенно ни к чему. Ну что я могла в пернатом виде предпринять против того, кого собиралась преследовать? Но мне так всю жизнь хотелось встать в арабеск, закинуть голову и полететь, что я ни секунды не колебалась. - Сейчас пришлю бабу Стасю, - пообещала, нисколько не удивившись, Анна Анатольевна и вышла. Кругленькая баба Стася прямо-таки вкатилась в кухню. - Перекинуться - это проще всего, - сразу начала она. - На то и перо нам дадено. Только не у всех получается. Аня не может - куда там! А ты... ты сможешь. Ты способная. Баба Стася бесцеремонно пригнула мою голову и обшарила пальцами узел волос. - Ладная кичка, - сказала она, - перышко хорошо держаться будет. Дай-ка мы его засунем поглубже, вот так... Теперь уж не выскользнет. Я выпрямилась, она оглядела меня с ног до головы и пригорюнилась. - Ты же еще совсем молоденькая, - жалостно сообщила мне она. - Может, обойдешься, а? Ведь потом расплачиваться! - Мне уже есть за что расплачиваться, - сказала я. - Он мне перышком глаза помазал. - Это ничего, это он простит! - обрадовалась баба Стася. - Он-то добрый. Может, без него разберешься, а? - Не справлюсь я без него, - и я почти так же развела ладонями, как баба Стася за столом. - Понимаешь, бабушка, больше помочь некому. Те, кто за это деньги получают, не могут мою подругу от беды защитить. А я одна не справлюсь. - Из-за подруги на это идешь? - Ну... и из-за подруги, конечно, тоже. Понимаешь, бабушка, за ней какая-то сволочь охотится. Может, маньяк. Если его теперь не поймать, он много чего натворит. Я вот разобраться хочу, зачем ему Соня понадобилась. А вдруг он с Соней расправится и за другую женщину примется, такую же беззащитную? И у нее тоже никого рядом не будет, чтобы помочь? Объяснила я вроде бы понятно. Баба Стася призадумалась. - Да, если так, тебя не отговоришь, - и она вздохнула. - А ты сама, бабушка? Ты как решилась? - Решишься тут, когда пятеро маленьких и мешок муки на всю зиму. Как не решилась - малые бы с голоду померли. Ну, выжили мы в ту зиму. Не я одна - Шура Адамовичева тоже решилась, померла она десять лет тому. Вместе мы тогда вышли ночью в пустой амбар, и, как бабки учили, образам не поклонясь, в дверях не перекрестясь, "Отче наш" - навыворот... Явился... Думали - морока, чудище, а когда в глазах прояснело, прямо заулыбались. С лица он больно был хорош. Мужики-то наши в войну убитые. - А потом? - нетерпеливо спросила я. - Все устроилось? - Устроилось, - подтвердила она. - Не зря мы с Шурой это затеяли. Спасли малых. - И где же они теперь? - Да кто где... - Баба Стася задумалась, - Наташка в Днепропетровске... Петродзержинске? Нет, Днепродзержинске, есть такой город-то иль нет? Сашенька - за Уралом где-то, Любушка... последнее письмо из Сыктывкара прислала. Может, там до сих пор и живет? - А давно прислала? - Да годов уж... Она не договорила фразу, но я внутренним слухом уловила горестное "...с десять будет". Бабе Стасе было стыдно за тех пятерых малых, кого она спасла от голодной смерти. И в то же время она была спокойна, потому что наград от Зелиала за добрые дела никому не полагалось. Само дело и было наградой, да еще за право сотворить его приходилось платить душой. - Ну, коли не раздумала, так учись, - вдруг сказала баба Стася. - Руками проведи сверху вниз, от головы по груди, по животу, по ногам, а теперь снизу вверх, по ногам, по бокам, возьми себя за плечи вот так и крепко сожми... Я почувствовала, что грудь моя выкатывается вперед, а ноги словно втягиваются в тело. - Все, хватит! - приказала баба Стася. - Стряхни руками! Поняла? Ну, наука это простая. Ты, главное, не бойся, когда перья по телу пойдут. Чешутся, окаянные! А захочешь опять человеком перекинуться - клювом перо из грудки выдерни, лапой наступи и вот так разотри; Она показала ногой, как растирать в прах перо. - Спасибо, бабушка,- сказала я. - За это не благодарят, - сурово отрубила она.- Может, и проклянешь иным часом бабу Стасю за ее науку. Ничего, я не обижусь. Подруге-то помоги непременно. А теперь ступай отсюда тихонечко. Нечего тебе здесь делать. У нас-то все уже позади, мы сидим тут и околеванца ждем. А у тебя, я вижу, и позади ничего не осталось, о чем можно пожалеть, и сейчас - одно на душе, как бы делом своим заняться, так что иди уж, выручай свою подругу! Иди, иди, нечего тебе с нами чаи гонять. Мы все, чего хотели, сделали. А у тебя еще мно-о-ого дела! - Баба Стася, ты гадать умеешь? - вдруг спросила я. - Так вот же, гадаю! - сердясь на мою несообразительность, воскликнула она. - Вот Аня мужа спасала, я - деточек, Галина тоже за семью страдает, с Ренаткой вообще кинокомедия - за открытие какое-то научное! У нас один раз сбылось то, о чем просили, и больше уж не повторится, потому что во второй раз Аниного мужа в каталажку не посадят, во второй раз по пятьдесят шесть грамм пшеницы да по сто двадцать грамм ржи на трудодень мне не дадут! А ты, чую, чего-то такого добиваешься, что не на один раз. И добьешься. Так что беги отсюда скорее. Беги, беги, ты хорошо бегаешь. А те - так лети! Это у тебя сразу получится! Ты - способная! И она вытолкала меня из кухни в прихожую, а из прихожей - на лестницу. Дверь захлопнулась. - Вот тебе и шабаш! - вслух произнесла я. Была ночь, в той ее поре, когда уже и хулиганье угомонилось, и можно спокойно пройти по городу из конца в конец, не встретив ни души. И я пошла - медленно, как человек, обремененный лишь приятной усталостью, тяжестью от вкусной пищи в животе да легкими симпатичными мыслями, порожденными бокалом шампанского. Во мне рождалась какая-то огромная сила, которой еще не требовалось мгновенного действия, но она уже осознавала себя, свои масштабы, свои цели. Во мне свершался неторопливый процесс, сходный с тем, как наливается соком плод. Я чувствовала это так, будто кровь, текущая во мне, стала тяжелее. Но мне давно было известно, что когда чувствуешь тяжесть собственных мускулов - значит, растет их сила. Очевидно, так же обстояло дело и с кровью. Она ходила по мне, я чувствовала ее, я осваивалась с этим новым ощущением, и оно мне нравилось. Очевидно, когда Жизель завершила последний пируэт и на долю мгновения застыла в арабеске, она изумилась точно так же: по ее жилам ходила новая, светлая сила, вскипающая и пузырящаяся, как розовое шампанское. Уж теперь-то Жизель могла станцевать все на свете. Когда она поняла это, то благословила своего возлюбленного изменника и миг своей смерти. И понеслась, пробуя то одно, то другое движение, счастливая оттого, что не касается земли. А впереди было еще и другое счастье - влиться в белое облако и лететь над ночной землей... играя... убивая. Она еще не знала, что это облако убивает. На утреннюю тренировку принеслась Соня. Она любит поспать, и когда у нее нет первого, второго или даже третьего урока, просыпается впритык, чтобы одной рукой запихивать в рот бутерброд, а другой - красить глаза, суя при этом ноги в туфли. И является в школу аккурат к звонку на урок. Поэтому я и удивилась, обнаружив ее в зале. Мои бегемотицы, как всегда, опаздывали. Я на ходу скинула кофту и платье, вынула из сумки купальник и тресы. - Послушай, он приходил! - объявила Соня. Я прежде всего посмотрела, как заживают под волосами ее шрамы и рассасываются шишки. С этим обстояло нормально. - Кто приходил? - Этот... эта сволочь. - То есть как?! - Ночью бросал камушки в окно! Я онемела. Сонька одновременно наивна и мнительна. Наивна до того, что верит в милицию. И мнительна до того, что теперь ей на каждом- углу будут мерещиться насильники и убийцы. - Я боюсь там ночевать! - вдруг объявила Соня. - Я одна умру там от страха! - С твоей дверью от страха умирать незачем, - возразила я, натягивая тресы и разглаживая их по ногам. - Ее тараном не прошибешь. - Так ты этой ночью не придешь ко мне ночевать? - возмущенно спросила Соня, как будто она уже трижды приглашала, получила грубый отказ и готова ринуться в последнюю атаку. - А зачем? - поинтересовалась я. - Как - зачем? Я же боюсь одна! - Очень интересно. И что же я, по-твоему, сделаю, когда в окно бросят камушек? Побегу звонить в милицию? Соня задумалась. - Нет. Я тебя не пущу, - наконец решила она. Вся беда в том, что у Соньки нет телефона. Она уверена, что именно из-за этого Генка до сих пор на ней не женился. Ведь он не имеет возможности звонить ей каждый вечер и вести светские беседы. О том, что сработал бы другой вариант - что звонила бы она сама и бросала трубку, услышав женский голос, Сонька, конечно, не подумала. - Так мне тем более незачем у тебя ночевать. - Значит, не придешь? - растерянно прошептала Соня. И я поняла, что больше ей позвать некого. Как она беззаветно надеялась год назад, что я помогу ей сделать соблазнительные бедра и бюст (и действительно, кое-что у нас получилось), так теперь она свято убеждена, что я ее в обиду не дам. А как я это сделаю, она не беспокоится. Логика женщины, которая дожила до тридцати (почти!) лет и не научилась обходиться без крепкого мужского плеча, меня всегда поражает. Ведь по меньшей мере восемь лет, после института, Соня жила более или менее самостоятельно, так сказать, на моральном и физическом хозрасчете. Я понимаю, прожить все эти годы в браке и вдруг оказаться в одиночестве! Тогда точно начнешь в поисках опоры хвататься за что попало. Но было же время научиться жить одной, справляясь со всеми проблемами! Все это я высказала Соне, уже зная, что пойду к ней ночевать, и она уложит меня с собой, и будет полночи рассказывать о Генке, и разволнуется, и в четыре часа утра пойдет ставить чайник и лепить бутерброды... В общем, весь день у меня был испорчен думой о том, что вечером придется обойтись без ванны. Да и спать я привыкла одна, полностью распоряжаясь собственным одеялом. Когда же мне приходилось спать не одной, я по четыре часа пыталась заснуть, а потом через каждые двадцать минут просыпалась и натягивала одеяло, да еще так, чтобы из четырех ног ни одна не торчала. Однажды я даже спросила себя - а стоит ли то, что двое совершают в постели, таких страданий? Зная Сонькину способность вести хозяйство, я купила к ужину решительно все - хлеб, масло, сыр, сахар и чай. У нее вечно не хватает какого-то решающего компонента. Купила я также новые шлепанцы, потому что забежать домой не получалось. А то, что Сонька предлагает гостям, восторга у меня не вызывает. Я брезгливая. То есть я могу поесть из одной плошки с собакой, животные в моем понимании чисты и их запахи для меня нейтральны, но сунуть ногу туда, где уже побывала чья-то босая нога,- выше моих сил. Даже в интимных отношениях я ловила себя на том, что мужчина приносит целый букет неприятных мне запахов - и ног, и пота, и вообще всего, что выделяет его тело. Можно какое-то время пересиливать себя, но когда раздражения накопится выше крыши, да еще приплюсуются всякие глупости, терпение лопается. Если признаться совсем честно, то на подходе к Сонькиному дому я беспокойно озиралась. Я чувствовала, что этот сукин сын поблизости. Впрочем, Соньке я сказала, что у нее галлюцинации, что камушки бросали мальчишки и что напрасно я к ней притащилась. Я после шести тренировок и беготни так умоталась, что за ужином клевала носом. А когда мы с Сонькой вместе ужинаем, то это получается в первом часу ночи. Когда мы допивали по третьей чашке чая, в окно стукнул камушек. Мы одновременно вздрогнули. - Он! - сказала Соня. Я же и так знала, что это он. На сей раз Сонькина мания преследования имела-таки основания. Камушек ударил еще раз и продребезжал по подоконнику. - Туши свет! - приказала я. - Попробуем его разглядеть! Я рассчитывала, что хоть у Сони это получится. Что-то внутри меня мешало мне увидеть его лицо, хотя я могла с третьего этажа разглядеть сквозь куртку клетки на его рубашке. - Эй! Соня! - позвали снизу. Мы переглянулись. Он успел узнать ее имя! Сонька окаменела, а я протянула руку и выключила свет. - Ты чего? Я боюсь в темноте! - заявила эта умница. - Тебе обязательно нужно, чтобы он видел в освещенном окне твой силуэт? - как можно язвительнее поинтересовалась я. - Тебе обязательно нужно, чтобы он запустил в тебя кирпичом? - Соня! - раздалось снизу. - Открой! - Кто это? - дрожащим голоском спросила Соня. Я думала, он не услышит, окно все-таки было лишь чуточку приоткрыто, но у него был хороший слух. - Не бойся, свои! - Кто это свои? Вы кто? Соня нашла время и место для интеллигентных препирательств! - Открой, говорят тебе! - отвечал он. - Не бойся, я тебе ничего не сделаю! - Как вас зовут? - додумалась спросить Соня. Невзирая на кошмарность ситуации, меня разобрал хохот. Я привалилась к стене и тут вдруг сообразила, что он же не знает, что нас здесь двое. - Сонька! Слушай! Ты с ним еще поговори, спроси, как его отчество, а я выскочу и побегу звонить в милицию! Поняла? Соня кивнула - мол, ага, поняла! - и в полном ошалении действительно спросила: - Как ваше имя-отчество?.. Я схватилась за голову. Вопрос получился издевательский, а я догадывалась, что эту скотину лучше не дразнить. - Лучше открой добром, а то узнаешь, как имя-отчество! - нехорошим голосом пообещал человек внизу. - Я вам не открою, - быстро сказала Соня. - Я сейчас милицию вызову! - У тебя телефона нет, - ответили снизу. - Давай открывай, я сейчас поднимусь. А то хуже будет. - Не открою! Он не ответил. Соня, стоя у окна, не решалась выглянуть наружу. Я набралась смелости и высунулась. Его во дворе не было. - Он что, действительно к нам пошел? - недоуменно спросила Соня. - Фиг его знает... Я уже не успею выскочить. - Я тебя не пущу! - Если он уже на лестнице... Тут в дверь позвонили. - Он - прошептала бледная Соня. - Ей-богу, он! Жанка, я боюсь! Он убьет меня! - Не пори ерунды! - прикрикнула я. - Что он, лбом, что ли, твою дверь прошибет? - А вдруг у него лом? Пожалуй, ломом он мог бы прошибить дверь - если бы умудрился замахнуться. Дверь отворялась в такой закоулок, что мы с Соней еле туда протискивались. Но он мог засунуть какую-нибудь дрянь в щель и отжать дверь! Позвонили опять - долго, упрямо. - Молчи, -приказала я Соне. - Не визжи и не паникуй! - Господи, ну зачем я ему понадобилась?- вдруг взмолилась Соня.- Ну, зачем он меня преследует? Что я ему сделала? Я же его никогда в глаза не видела! - Заткнись, - спокойно сказала я. - У тебя красный перец есть? - Ты с ума сошла? - Есть или нет? - На кухне... - Понимаю, что не под одеялом. Тут он впервые ударил в дверь - еще не очень сильно, а как бы пробуя кулак. - Пошли на кухню. Он колотился в дверь, а мы зажгли свет и отыскали пакет красного перца. Я честно поделила его пополам. - Если он все-таки проломится к нам, кидай ему в глаза перец и выскакивай на улицу, - приказала я. - Ты с ума сошла! Он меня догонит, - обреченно сказала Соня. - Ему будет не до тебя. - Надо позвать соседей! - вдруг сообразила она. - Пусть кто-нибудь хоть на лестницу высунется! Пусть они в милицию позвонят! А, Жан? - Зови, - позволила я, даже с некоторым любопытством - как она с этой задачей справится? - По-мо-ги-те-е-е!!! - вдруг заорала Соня. - На-по-мощь! У меня даже уши заложило. Я знала, что у нее тонкий и пронзительный голос, но таких бешенных децибеллов не ожидала! Тот, за дверью, уже бился в нее всем телом. Дверь дрожала, но держалась. - Он сумасшедший, - вдруг негромко и уверенно сказала Соня. - Он сумасшедший маньяк! Он не понимает, что сейчас выскочат люди! - Не слышу хлопанья дверей и возмущенных голосов, - зло ответила я. - По-мо-ти-и-ите-е-е! - еще громче заорала Соня, и с тем же результатом. Дом спал или притворялся спящим. - Ты лучше заорала бы "Пожа-а-ар", все бы повыскакивали! - вспомнила я старое средство самозащиты. - Свою жизнь и имущество каждый спасти захочет! - Да-а, а потом? - Что - потом? - Что я им потом скажу?.. - Идиотка! Тут жалобно звякнул звонок и раздался самый громоносный удар. Видимо, только таким грохотом можно было пробудить от спячки мои мозговые извилины. - Стой у дверей с перцем!- приказала я.- А я попробую вылезть, в окно. - Не пущу! - и Соня, рассыпав перец, вцепилась в меня.- Ты шею сломаешь! - Не бойся, не сломаю! Я легко разбила ее захват и вскочила на подоконник. Соня кинулась ко мне, но я оттолкнула ее ногой, и она упала. Я проверила - перышко Зелиала крепко держалось в волосах, упрятанное в узел. Тогда я провела руками, как учила баба Стася, сперва сверху вниз, потом снизу вверх, взялась за плечи и крепко сжала их. Зуд охватил спину, руки, грудь. Ноги словно въехали куда-то в живот, спина прогнулась не человечьим, а уже птичьим прогибом. И я, пока превращение еще не завершилось, шагнула с подоконника куда-то в сторону, рассчитывая на какой-нибудь выступ в стене, чтобы Сонька не спятила от такого чуда. Воздух сделался плотным, почти как вода. Я взмахнула крыльями и очень даже просто оттолкнулась от него и полетела. Мелькнула ехидная мысль - уж не в ворону ли я превратилась? - но полет все-таки требовал внимания, а зеркала ни во дворе, ни на улице, ни на крыше, которую я перелетела, не оказалось. План мой был прост - у ближайшей телефонной будки перекинуться опять человеком и действительно вызвать милицию. Пусть приедет патрульная машина и повяжет нашего маньяка как обычного хулигана. В том, что дореволюционная дверь ему не по зубам, я практически не сомневалась. А то бы он взломал ее, пока Соня лежала в больнице или жила у матери. Взломал и засел ожидать хозяйку. А не бился бы сейчас, перебудив весь дом - я не сомневалась, что люди хлопают глазами в своих постелях и проклинают того, кто мешает им выспаться перед рабочим днем. А вопль "Помогите!" они приняли с брезгливой гримасой. Ну, гоняет кто-то свою бабу, ну, даст ей пару раз по шее... Чего тут помогать! Обратное превращение оказалось таким же неприятным - в меня втянулись все перья, оставив такое ощущение, будто кожа вся в мелких дырочках. Я набрала номер милиции и узнала, что все патрульные машины в разгоне, и как только хоть одна освободится, ее пришлют по указанному адресу. Адрес я, конечно, дала, но какое-то чувство подсказывало мне, что с машинами дело неладно. Выхода не было - я опять перекинулась и прямиком над крышами понеслась к райотделу милиции. Разумеется, машина у входа стояла. Я пролетела вдоль окон второго этажа, в которых горел свет, села на один из подоконников и поняла, что эта машина в ближайшие полтора часа не сдвинется с места. Крепкие, налитые, красивые ребята смотрели телевизор. Там, в экране, стреляли и тащили за руку блондинку-заложницу. Буйствовала итальянская мафия. Кипели страсти. Парни вытаращились в телевизор. Видно, этот фильм делали настоящие профессионалы. Печально выругав тех умников, кто догадался крутить в ночных программах детективы, я снялась с подоконника и полетела назад. Что-то надо было делать. Самой заорать на лестнице "Пожар!", в конце концов. Я могла проникнуть на лестничную клетку и с шестого этажа. Перекинуться, проорать, опять перекинуться и смыться. Но у самого подъезда я нос к носу (клюв к носу? нос к клюву?) столкнулась с этой сволочью. Он вышел, покачиваясь и бормоча нецензурщину. Но мне он не показался пьяным. Возможно, у него разладилась координация от бешеного возбуждения. Он так хлопнул дверью, что все заныло и задребезжало. И пошел по самой середине улицы - но не к домику, в котором поселился, а совсем в другую сторону. Тут мне уже стало интересно. С дверью он не справился, куда же его понесло на ночь глядя? Ломать еще какую-нибудь дверь? Или на охоту? Вынь да положь ему беззащитную девочку? Я почему-то была уверена, что Соня не валяется в обмороке, а понемногу приходит в себя. Стало быть, мое присутствие не обязательно. Сукин сын остановился, как будто вспомнил, что у него в кулаке что-то зажато. Он поднес этот предмет к самому носу, громко выругался и отшвырнул его с непонятной яростью. Когда он удалился шагов на десять, я опустилась пониже, чтобы разглядеть эту штуку. И увидела выдранный с корнем дверной звонок. Наш очаровательный ночной гость уже шагал совершенно ровно, и я все больше убеждалась - нет, он не пьян, он не был пьян и тогда, когда напал на Соню. Только пьяный способен искренне надеяться, что перепуганная женщина может открыть дверь ночью незнакомому человеку. Но он не был пьян, когда стоял во дворе, задрав голову, и вел с Соней светскую беседу! В общем, так меня все это заинтриговало, что я полетела следом. Я должна была знать, что у него за странные ночные дела. Я должна была понять эту тварь - хотя я всегда горела на том, что ждала от одноклеточного существа логики и чувств многоклеточного. Проще говоря, я собиралась заняться тем, о чем говорила Зелиалу. Он шагал, я летела, присаживаясь по временам на ветки и провода. А привел он меня на кладбище. То есть, не на само кладбище, а в переулок между ним и церковным садом. Но все равно - пейзаж был как декорации для "Жизели". Недоставало только прелестных резвящихся виллис в белых тюниках и с веночками на гладких прическах. То-то порадовался бы мой маньячок! Я была уверена, что когда мы дойдем с ним до того места, куда он так бодро направился, я много узнаю и о нем, и почему он напал тогда на Соню. Возможно, так оно и было. Но я, забравшись в полете довольно высоко, увидела, что в дальнем углу кладбища полыхают молнии. С самого начала своих полетов я знала, что умею летать быстро. Даже маньяк с его спорой походкой перемещался чересчур медленно для меня. Вполне можно было слетать поглядеть, что там за чудеса, и вернувшись, застать маньяка в том же переулке. Поскольку с одной стороны сад, а с другой кладбище, то на протяжении еще метров двухсот деваться ему некуда. И я полетела к молниям. Мечта о полете и сам полет - не одно и то же. Воздух несет, как волна, но и сопротивляется, как волна. Может утянуть и завертеть, перекувырнуть, ударить о стенку, влепить в крону дерева. У него тоже свой нрав. Лишь над самой землей виллисе танцуется легко и радостно. Чуть повыше он уже борется с вихрями и течениями. Но танец должен быть прекрасным! Даже тот, который убивает. Я увидела два туманных силуэта. Между ними-то и носились молнии. Один был похож на человека, только с крыльями. Молнии срывались с кончиков крыльев и извилисто неслись к противнику. Тот был как бы в остром колпаке и с когтистыми лапами. На множество длинных молний противника он огрызался короткими и прямыми, от которых уворачиваться было труднее. Воздух над схваткой кипел. Я облетела их и присела на крест. Передо мной творилось сверхестестественное и мистическое, от чего Сонька давно бы сковырнулась в обморок. А мне уже не было страшно, как не было бы страшно настоящей птице, которую проймешь только реальной угрозой. Если птице показать пистолет, она и не шелохнется. В ее сознании нет связи между черной конструкцией и собственной гибелью. Для нее даже понятия гибели не существует. Точно так же я не думала, что могу угодить под шальную молнию. Та уверенность, которую вселил в меня Зелиал, явившись черным пуделем и туманным столбом, позволяла мне теперь принимать как должное все чудеса и всю ведьмовщину. Такой стала после той ночи моя жизнь - кто же шарахается от собственной жизни? Стало быть, ею и буду жить, пока она не кончится. Тот, что в колпаке, перешел в наступление. Пучки его молний были как туго связанные веники, и они, не разлетаясь, стремились прямо в крылатого. Правда, они отскакивали, но оттуда, где вонзались, вздымался белый дым. А те огненные струи, что срывались с кончиков крыльев, делались все тоньше и короче, они уже не настигали отскакивавшего когтистого. Вдруг он поднял обе лапы - когти вспыхнули электрическим нестерпимым блеском. Он внезапно вырос вдвое и навис, растопырив эти жуткие когти, над крылатым. Но я и сама была сейчас крылатой! И я, плохо понимая, что такое делаю, с боевым криком сорвалась с креста и кинулась сквозь сплетающиеся вихри в глаза когтистому. - Кр-р-ра-а! - заорала я, ударяя сильным крылом по расплющенному носу и врубаясь острым клювом туда, где должен быть глаз. - Кр-ра-а! - повторила я, отлетев для разгона и опять кинувшись в отвратительную физиономию. С раскинутых лап слетели пучки молний и ушли в ночное небо. Он пытался отбиться и махал этими огромными лапами, как умел, но они были устроены очень неуклюже - он не мог достать когтем свою морду и не мог так развернуть лапу, чтобы сбить меня молнией и не обжечься самому. Тем временем поверженный было крылатый вскочил и свел крылья над Головой. Я резко взлетела вверх и увидела, как он вытянулся в струнку, и с кончиков сложенных крыльев летит длинная мощная молния, в которую крылатый вложил последние силы. Она угодила прямо в грудь когтистого. Он рухнул, и земля раскрылась воронкой и всосала его. Потом воронка вытолкнула несколько клубьев вонючего дыма и сомкнулась окончательно. Я опустилась на траву, а крылатый упал рядом со мной. Оба мы чувствовали себя прескверно. Наконец ко мне протянулось крыло, погладило меня по голове, я скосила на него глаз и увидела человеческие пальцы. - Спасибо, ворона, - прошептал крылатый. И я совершенно не удивилась, узнав в нем Зелиала. Торопливо выдернув из грудки перо, я растерла его лапой и обрела свой нормальный вид. - Я не ворона, я Жанна, - сказала я. - И в следующий раз мне хотелось бы перекинуться более приличной птицей. Если ваша фирма, конечно, на это способна. - Моя фирма на все способна. И я знал, что это вы. - Кто это был? - спросила я, показывая туда, где разглаживались круги от воронки. Зелиал вздохнул. - Похоже, я опять сделал что-то не то, - признался он. - Но, на мой взгляд, справедливость заключалась в том, чтобы помешать ему. Благодарю вас. Без вашей помощи я бы не справился. Слышите? Он поднял тонкое, точеное лицо к небу. Я - тоже. Но я не слышала ни звука. - Летит, - сказал Зелиал и улыбнулся. - Нет, честное слово, летит! Как мы прекрасно успели! А ну... Он откатился за подстриженные кустики изгороди, я чуть ли не кувырком последовала за ним. И тут я поняла, что он такое услышал. Высоко в небе одна звезда стала большой и яркой. Но это была слепящая яркость. Звезда струила приятный для глаза свет. И очень скоро я поняла, что от нее исходит длинный луч и движется к нам. Очевидно, он мчался с безумной скоростью, но мне казалось - он опускается медленно, словно светящуюся нить разматывают там, наверху. Зелиал услышал шорох, а может, свист, с которым этот луч пробивал пространство. Когда от луча стало светло, я увидела, что побоище происходило рядом со свежей могилой, обложенной цветами. Луч замедлил движение и ушел в цветы. Он стоял светящимся столбом, и в центре столба обозначился силуэт. Его потянуло вверх, сперва медленно, потом - с ускорением. И луч тоже стал втягиваться обратно в звезду. Он улетал, а нам с Зелиалом делалось все темнее. Наконец звезда вернула его весь в себя и стала обычной маленькой звездой, булавочным уколом на небе, сквозь который просачивается к нам нездешний свет. - Вот и все... Как хорошо... - шептал Зелиал. - Как изумительно хорошо... Как мы успели!.. - Что это такое было? - тоже шепотом спросила я. - Справедливость, - ответил он. - Конечно, она великая грешница, она обманывала мужа и близких, она была то жадна, то мелочна, могла обидеть ребенка и солгать друзьям... Но так любить, как она любила, не всем дано. Потому ей многое простится. Там, наверху... - А этот, с когтями, хотел взять ее туда, вниз? - догадавшись, я показала пальцем в сторону воронки. - Да. Кстати... И Зелиал, вернувшись на место схватки, стал деловито шарить по кустам. Наконец он отыскал и показал мне полуобгоревший лист бумаги. - Их договор, - сообщил демон. - Сейчас мы с ним расправимся. Бумага на его ладони взялась голубоватым тлением и обратилась в пепел. - А она?.. - спросила я, и он сразу меня понял. - Она просила любви. Ну и нарвалась на демона любострастия. - Так это был демон любострастия? Такое чудище?.. - Ей он являлся в приличном виде, - проворчал Зелиал. - Да, достанется мне теперь там, внизу. - Влезли в чужую парафию? - опять догадалась я. - Влез. Я же - демон справедливости... - И это - ваш настоящий вид? Я вдруг перепугалась (наконец-то!), что тонкое большеглазое лицо - удачная маска, а под ней - рожа с рогами. - Вы не поверите - настоящий. У нас там, внизу, много смазливых, - усмехнувшись, сказал он. - Те, кого сбросили вниз после Большого Бунта. - И вас тоже? - И меня тоже. Страшная была заваруха, никто ничего толком не понял. Огонь, молнии, кипящая плазма, черт знает что! Когда глаза к мраку привыкли, смотрю - вокруг морды звериные, в бородавках, кривые, косые, многоглазые, с ушами по колено! Оказалось - вся та чертовщина, о которой наверху говорят с горестным сожалением. Они нас и приставили к делу. Мы же, низвергнутые, обратились в демонов... - А кем вы были там, наверху? - Не помню. Нас же наказали - памяти лишили. Вот они, нижние, и стали лепить нам другую память. Хорошо, слово я накрепко запомнил - справедливость. Оно еще из того языка, слово... Из верхнего... Зелиал замолчал, сел на траву и подтянул к подбородку острые колени, обхватив их руками. - Холодно? - Да. Мне очень холодно в вашем мире. Ночь была удивительно теплой... Я подошла, села рядом и обняла этого странного демона за плечи. Мы прижались друг к другу. Он был, как и я, из плоти и, возможно, крови, хотя я и за себя-то не могла поручиться - вдруг после всех приключений мое тело стало иным, уже не человеческим? - Скажите... Вам приходилось видеть, как торжествует справедливость? - спросил Зелиал. - Ну, вот, безнадежное дело, невинный человек попал в беду, кажется - все, погиб, и вдруг случается что-то этакое - и торжествует справедливость! - То есть гибнет палач, обманом удается вывести страдальца из тюрьмы?.. - задала я провокационный вопрос. - Нет, за такой обман потом тюремный сторож пострадает. Я о другом. Вдруг происходит что-то хорошее. В палаче просыпается совесть, добрые люди разбивают тюремную стену... - Нет, ничего такого я не помню, - жестко сказала я. - У нас в стране у палачей не просыпалась совесть. А на километры колючей проволоки нужно было слишком много добрых людей - к тому времени погибших. - Это - история, а теперь? Рядом с вами? Ну, пусть хоть в мелочи? - спросил Зелиал. - Старушка кошелек с пенсией потеряла, а он нашелся? Человека осудить пытались, а его невинность обнаружилась? Как бы чудом? А? - Думаю, что за чудо нужно неплохо заплатить адвокату, - сообщила я этому невинному младенцу. - А старушкин кошелек, возможно, и нашелся. Не знаю. При мне такого не было. Вот всяких безобразий я видела достаточно. - Не упрекайте меня, - попросил Зелиал. - Мне всюду не поспеть. Я спрашивал вас потому, что никак не могу напасть на след. - Чей след? - Ангела справедливости! - Зачем он вам? Вы ведь тоже - за справедливость! - У меня иначе получается. На днях унизился до карманной кражи. Вынул из кармана у прохожего бабушкин кошелек и старушке его подбросил. Хорошая такая старушка, только слепнет понемногу. И не заметила, бедняга, как обронила, а тот подобрал и чуть домой не утащил. Хорошо, я рядом случился. Но ведь в этом есть элемент ненужного насилия! - То есть как??? - совсем обалдела я. - А так, что прохожий остался тем же. В следующий раз, найдя кошелек, он его поглубже в карман засунет. Ни совесть, ни милосердие я в нем не пробудил. Мне этого и не дано - я же демон! Так что старушке-то я помог, а зла не искоренил, и справедливость моя в итоге получилась какая-то убогая. Справедливость-однодневка. Мне бы найти ангела! Кто, кроме него, поможет мне разобраться, а? Ангел-то творит справедливость силой света! Он знает, как свет в душу направить! А я - ну, не то чтоб совсем силой мрака... но все-таки... - Если я что-нибудь такое узнаю, сразу же скажу, - пообещала я. Мне стало безумно жалко неприкаянного демона, потерявшего все ориентиры в своей дьявольской деятельности. Он всеми силами сопротивлялся должностной необходимости творить зло. И никак не мог нашарить путей к добру. Я понимала его - я тоже подсознательно ломала голову, как и истории с маньяком соблюсти меру. - Очевидно, есть где-то и высшая справедливость, которой подчиняются и ангел, и демон, да и вообще все ангелы и де моны,- задумчиво сказал он. - И я бы очень хотел знать, как я со своими дурацкими договорами о продаже души в нее вписываюсь! - Кстати, о договоре! - вспомнила я. - Мы будем его заключать? - Больно он вам нужен! - буркнул Зелиал. - Я и без бумажки дам вам все необходимое... - Почему же с другими вы заключили договора? - Это были раньше... давно. - Что такое для демона - давно? - возмутилась я. - Вы же бессмертные! Для вас давно - это до нашей эры! А договор с бабой Стасей, хотя бы, подписан в конце сороковых, что ли, или в начале пятидесятых. - Когда вы перестанете измерять время днями и годами! - возмутился он. - Время измеряют мыслями. Если у вас десять лет подряд одни и те же мысли в голове, - значит, ваше время стоит. А когда завелись новые мысли - то и время тронулось с места. Полностью обновились мысли - вы уже живете в другом времени. Так что тут ваше тысячелетие может оказаться равным одной неделе напряженной работы мозга. Да и какие вы бессмертные... - Разве нет? - На каждого из нас припасена погибель. То есть для тех, кого сверху скинули. Только нам и этого знания не дали. Те, кто всегда был внизу, - те знают. Есть духи, которых можно убить даже взглядом - нужно только знать час суток и расположение звезд. Есть, кого можно убить, зажав между пальцами косточку финика и выстрелив прямо в лоб. Я вздохнула - нет в мире совершенства. Даже этот печальный демон, оказывается, смертен. И вспомнила о договоре. - Давайте все-таки составим эту бумагу, - попросила я. - Чем я лучше бабы Стаси! Как все - так и я. - Не терпится вам взвалить на себя эту тяжесть! Вы хоть представляете, что это такое - продать душу дьяволу? - Не представляю, - ответила я, - но пусть все будет честно. Я ведь уже пользовалась услугами вашей фирмы. Вот, птицей перекидываться научили. Зрение поправили. Еще бы глаза отводить... - У меня бумаги с собой нет! - ежась от ветерка, объявил Зелиал. - И писать нечем. - Странные ныне пошли демоны... - философски заметила я. - Не могут из воздуха листок бумаги с авторучкой добыть. А могуществом фирмы похвастаться - первое дело! Зелиал протянул руку - и на ладонь легли два листка, размером как из блокнота, и авторучка. Я мелким почерком написала довольно грамотный договор - поскольку тренировки я веду и от кооператива, то по части договоров уже насобачилась, отточенные формулировки у меня от зубов отлетают. Текст получился краткий и емкий. Зелиал, во всяком случае, одобрил. Смутило его, правда, что я продавала душу не безликому "дьяволу, именуемому в дальнейшем ПОКУПАТЕЛЬ", а ему, Зелиалу, лично. Но я объяснила ему, что раз он уполномочен заключать такие сделки, то вполне может выступать от собственного имени - что, кстати, было весьма сомнительно. Но я доверяла именно Зелиалу, этому туманному и зябнувшему на ветру бесу. Один экземпляр договора я оставила себе - что тоже его ввергло в недоумение. Зачем бы мне нужен документ, удостоверяющий, что моя душа продана? Скорее уж, как во все времена, я должна была стремиться уничтожить и единственный экземпляр. Но у меня дома хранилась уже стопка договоров с кооперативами и домами культуры, и иногда приходилось взывать к ним в спорах с администрацией. Трудно даже предположить, какой спор мог бы у меня возникнуть с адом, но договор должен лежать в стопочке - и точка! Бюрократическая беседа немного развлекла нас. А потом небо посветлело, и мы поняли, что пора расставаться... Жизель знала любовь только в наивнейшем ее проявлении - прикосновение пальцев к пальцам, ласка взора, найденных на пороге цветах. Радость плоти была ей незнакома. Ее тело знало лишь легкий и светлый восторг танца. И потому, обнаружив, что уж теперь-то она принадлежит танцу всецело, Жизель была счастлива. Тело лежало под крестом - неподвижное, никогда не знавшее женской радости тело. Без груза плоти Жизели было куда легче крутить свои пируэты. Ей не о чем было жалеть. И ни одна из виллис, этих умерших до свадьбы невест, не знала женской радости. Возможно, кого-то соблазнили и бросили, возможно, кого-то скосила болезнь накануне того момента, когда близость должна принести счастье. Возможно... Если бы виллиса изведала то, ради чего мужчина и женщина ложатся в одну постель, во всей полноте, она не могла бы так беззаботно танцевать - ведь радость танца меркла бы в сравнении с той, другой радостью. Все это белое облако знало лишь одно блаженство - блаженство певучего, отточенного, невесомого движения. Оно не могло в порыве пылкого воспоминания простить свою жертву - ему нечего было вспоминать. Когда-нибудь я вольюсь в это облако на равных, без сожаления о своей тренированной и избалованной плоти. Потому что мне нечего вспомнить. Расставшись с Зелиалом, я понеслась искать следы своего маньяка. Но он, видимо, обул другие кроссовки - не светились в переулке контуры подошвы и каблука, не звала меня шаг за шагом Сонькина кровь. Мне оставалось одно -пока и впрямь не наступило утро, перекидываться птицей и мчаться напрямик сперва к Соньке - как она там? - а потом к себе, потому что в сумке, что осталась у Соньки, пропотевший купальник и пыльные от валянья на грязных матах тресы. О носочках я уж молчу. Ничто в мире не заставит меня надеть вчерашние носочки. Так что следовало взять дома все чистое и вообще принять душ. Сонька угомонилась и заснула. Я оставила ей записку - со мной все в порядке, сходи в милицию и оставь заявление. Нельзя сказать, что я так уж надеялась на это заявление, но Сонька явно разбудила своими воплями весь дом. Возможно, кто-то с первого этажа видел в окно уходящего маньяка и мог бы его обрисовать или даже опознать. Потом я занялась собой, потом подоспело