ж намагничивается. Если так, он, Опрятин, найдет его. Глупо, что нож затонул. Ну и сцену устроил Бенедиктов на борту теплохода! Николай Илларионович вспомнил стеклянную ампулу на столе Бенедиктова. Наркотиками пользуется. Видно, делает себе укольчики... Впрочем, без сцены на теплоходе он, Опрятин, не узнал бы о существовании таинственного ножа. Капля здравого смысла на бочку бессмыслицы... Опрятин закончил снаряжать катер, завел мотор и вышел из бухты. Море лениво, мягко колыхалось под горячим августовским солнцем. Покачивался на воде красный конус фарватерного буя с крупной белой цифрой "18". Телевизионная мачта - по корме, холодильник - на левом траверзе... Пожалуй, надо взять немного правее. Так. Вот это место. Где-то здесь жена Бенедиктова упала в воду вслед за ножом. Интересная, надо признать, женщина. Случайно упала или прыгнула? В двух десятках метров от опрятинской моторки покачиваяась пустая шлюпка. Где же ее владелец? Утонул, что ли? Или, может, шлюпку оторвало от пристани и вынесло из бухты? Ладно. Опрятин переключил муфту, и катер остановился. Мотор теперь работал не на винт, а на генератор, к которому был подключен кабель с электромагнитом. Кабель, разматываясь с вышки, пошел в воду, Посмотрим, клюнет ли рыбка... Это был электромагнитный подводный щуп, соединенный с ультразвуковым локатором. Изгибы зеленой линии на экране осциллографа позволяли судить о форме металлических предметов, лежащих на дне. В случае надобности можно было включить электромагнит и захватить предмет, если он, конечно, не диамагнитен. Подгребая веслом, Опрятин потихоньку "утюжил" вдоль и поперек заветное место. Несколько раз прибор поднимал ложную тревогу, и электромагнит приносил со дна то ржавую консервную банку, то болт. Но Опрятин не отчаивался: на чистом песчаном дне ничего не пропадет. Побольше терпения, и рыба клюнет... Вдруг кабель сильно дернулся. Что еще за новость? На поверхности показались пузырьки, потом высунулась чья-то здоровенная ручища, а вслед за ней голова в маске. Гофрированный шланг шел от маски к заспинным баллонам. Ныряльщик закрыл вентиль акваланга, сдвинул маску на лоб, и взгляду Опрятина открылась щекастая физиономия с мощной нижней челюстью. Опрятин узнал его сразу: этот человек пытался тогда, на "Узбекистане", отнять у Бенедиктова нож. Ясно, зачем он здесь. Встреча не из приятных... Пока ныряльщик отплевывался и отряхивался в воде, Опрятин решил перейти в наступление. - Эй, вы! - крикнул он. - Какого черта вы дергаете мой кабель? - Сейчас узнаешь! - сказал Вова тоном, не предвещавшим добрых отношений. Он подплыл к катеру, ухватился рукой за транцевую доску и обрушил на Опрятина такой поток сквернословия, что у физика заныли зубы. Сущность Вовиного монолога сводилась к тому, что порядочным людям уже и нырнуть нельзя для своего удовольствия, потому что "всякие" (Вова широко развил это определение) так и норовят устроить пакость. А случилось вот что. Вова вел "круговой поиск" по всем правилам. Поставив шлюпку на якорь, он нырнул. К якорю он привязал десятиметровую веревку, размеченную узлами-мусингами через каждые два метра. Держась за свободный конец веревки, он поплыл по кругу, зорко вглядываясь в плотный песчаный грунт. Затем ухватился за ближайший узел и описал новый круг, в обратную сторону. Так он плавал по концентричным, уменьшающимся окружностям, пока не обследовал самым тщательным образом двадцатиметровый участок дна. Потом всплыл на поверхность, перевел шлюпку метров на двадцать в сторону и терпеливо повторил круговой поиск на новом месте. Запас воздуха был израсходован почти наполовину, когда Вова увидел черный цилиндр, подвешенный на кабеле и медленно перемещавшийся по дну. Подплыв, он взялся за цилиндр рукой и дернул его в том месте, где был прикреплен кабель. В тот же миг его пронизал удар тока. Вова с трудом оторвал руку и, взбешенный, полузадохшийся, вынырнул на поверхность, чтобы свести счеты с оскорбителем. В последнее время Вове не везло с электричеством. - Сматывай удочки, - кричал Вова, - пока я не перевернул твою тарахтелку, понятно? Опрятин не хотел скандала. Тем более что к катеру приближалась какая-то яхта. Он прошел в корму и сказал умиротворяюще: - Послушайте, гражданин, я же не знал, что вы здесь купаетесь... - А шлюпку ты видел? Еще оправдывается, сволочь нехорошая! - не унимался Вова. - Ну, довольно! - Опрятин разозлился и попробовал отодрать Вовину руку от транца. Но не тут-то было: Вова так тряхнул моторку, что Опрятин свалился на кормовое сиденье. - Прекратите! - крикнул физик. - Или я дам ход и полосну-вас винтом! Они препирались еще несколько минут. Потом Опрятин замолчал. "Так нельзя, - подумал он. - Надо как-то иначе отвязаться от этого болвана". Он остановил мотор, мельком взглянул на яхту с обвисшими парусами и решительно сказал: - Я знаю, что вы ищете. Но учтите: с вашим аквалангом вы эту штуку не найдете. Вова озадаченно замигал. - Дурака нашел? - прохрипел он. - Давай-ка убирайся отсюда! Я первый сюда пришел, понятно? Все, что найду, мое. - Глупости. Море принадлежит не вам, а всем. - А вот я тебе покажу, кому принадлежит... Он снова тряхнул катер. Опрятин замахал руками, стараясь удержать равновесие. - Хорошо, - сказал он, с трудом удерживаясь от искушения хватить собеседника по голове шлюпочным якорем, лежащим под ногами. - Я уйду. Но учтите: ножа вы не увидите, как своих ушей. Это я вам говорю как ученый. Его слова произвели на Вову некоторое впечатление: в науку Вова верил. - А вы тоже ищете ножик? - спросил он почти миролюбиво. - Вот это другой разговор, - одобрил Опрятин. - Да, я ищу его. А если не найду, то сам сделаю такой же. Вова высморкался и задумчиво посмотрел на соломенную шляпу. - Я человек грубый, - сказал он. - Может, я не совсем выразился к вам... Опрятин усмехнулся. Около ста метров отделяло яхту от опрятинской моторки, и Николай быстро прошел это расстояние бесшумным брассом. Подплывая, он ясно услышал, как Вова сказал Опрятину: - Я хочу сказать за ножик. Мне, кроме ножика, ничего не надо. Я, уважаемый, для науки могу с личным интересом не посчитаться. - Это хорошо, что вы бескорыстный человек, - сказал Опрятин. - Да уж какой есть, - заскромничал Вова. - А на остров часто придется мотаться? - Не очень. - Там недалеко рыбный промысел, - заметил Вова. - Икру можно брать по дешевке... - Он замолчал, вычисляя в уме будущую прибыль. Тут Опрятин оглянулся и увидел подплывающего Николая. Он снял темные очки, вгляделся... - Это вы? - сказал он с приятной улыбкой. - Какая неожиданная встреча! - Здорово, - сказал Вова, тоже узнав Николая. - Ты откуда свалился? - С яхты. - Николай взялся рукой за спасательный леер, идущий вдоль борта моторки. - Здравствуйте. Ветра нет, вот и решил искупаться... Наступило неловкое молчание. - Ну, я пошел к себе, - сказал Вова, оттолкнувшись от катера. - Тебе акваланг сейчас отдать? - Нет, - ответил Николай, - дома отдашь. Вова поплыл к своей шлюпке. - Вы знаете этого мужчину? - спросил Опрятин. - Он живет в нашем доме. - Николай внимательно смотрел на генератор, на круглое донышко катодной трубки осциллографа, на вьюшку с уходящим в воду кабелем. - Позавидуешь вам, - сказал Опрятин, улыбаясь. - Милое дело парусный спорт. А мне, как видите, и по воскресеньям приходится заниматься кое-какими изысканиями. - Вижу, - кивнул Николай, лихорадочно соображая, что за кабель размотан с вьюшки. - Ну, будьте здоровы. Мне пора. Он оттолкнулся от моторки и поплыл к яхте. Если бы он знал, при каких обстоятельствах придется ему еще раз держаться за леер этой моторки! 9. ПРИВАЛОВ ТЕРПИТ ПОРАЖЕНИЕ ПО ТРЕМ ПУНКТАМ, НО ЗАТО ПРИОБРЕТАЕТ НОВОГО СОЮЗНИКА Разве ты не знаешь, как строят высокие минареты? Очень просто: копают колодец нужной глубины, обкладывают его камнем, а потом выворачивают наизнанку. Молла Насреддин С колесом дело пошло хорошо. На днях буксирное судно, размотав "катушку", дотянуло первую нитку трубопровода до Нефтяных Рифов. Сегодня закончили проверочную опрессовку. Возвращались под вечер. Серая "Победа" ходко шла по шоссе, среди зеленого разлива виноградников, за которыми громоздился лес нефтяных вышек. Привалов развалился на заднем сиденье, отдыхая после двухсуточной напряженной работы. Рядом с ним сидел главный инженер института Колтухов. Он дремал, зажав в пальцах дымящуюся папиросу, просыпался, чтобы сделать затяжку, и снова занавешивал глаза густыми седыми бровями. Николай вел машину. Юра, сидя рядом, просматривал черновые записи протоколов испытания. - Гора с плеч! - вздохнул Привалов. - Надеюсь, с остальными нитками строители справятся без нас. - Он взглянул на Колтухова: - Спишь, Павел Степанович? Колтухов открыл глаза. Некоторое время он сонно смотрел на багровый закат, заштрихованный ажурным переплетом вышек. Виноградники остались позади, "Победа" шла теперь по промысловой территории. Тут и там станки-качалки отбивали вечные свои поклоны. Остро пахло нефтью. - Готовься взвалить на плечи новую гору, - проговорил Колтухов. - Ты хочешь сказать... Постой, ведь не утверждено еще. - Вчера я получил телеграфное разрешение. - Колтухов снял белую фуражку и заботливо осмотрел ее. Затем вытащил платок и вытер околыш фуражки с внутренней стороны. - Чего ж ты... - начал было Привалов. - Не хотел тебе говорить, пока не кончишь опрессовку, - перебил его главный инженер. - У тебя подготовлено задание для изыскателей? - Да. - Вот и хорошо. Завтра будет совещание. Молодые инженеры, сидя впереди, так и навострили уши. Они многозначительно переглянулись. Юра обернулся, спросил с любезной улыбкой: - Простите, Павел Степаныч, вы говорили о Транскаспийском трубопроводе? - В свое время узнаете, товарищ Костюков. - Павел Степанович! - взмолился Юра. - Это бесчеловечно! Мы с Потапкиным не доживем до утра! - Вот народ! - усмехнулся Колтухов. - Ладно, успокойтесь: вы оба в списке исполнителей. Юра в восторге ударил Николая ногой. Тот на мгновение оторвал руку от баранки, показал ему кулак. Машина проскочила небольшой поселок и помчалась дальше по серой ленте шоссе. - Как у вас дела, друзья? - негромко спросил Привалов. - Прочли Адама? - С трудом, - ответил Николай. - Не клеится у нас, Борис Иванович. Думаем теперь с ртутью повозиться. Остальную часть пути до города ехали молча. На углу улицы Тружеников Моря молодые люди вышли. Привалов пересел, за руль и с большой скоростью погнал машину к институту. - Слушай, Борис, - сказал Колтухов, - сам ты фантазируешь - это полбеды, тебя уж ничто не исправит, но парням-то зачем голову морочишь? - Никто им голову не морочит, - ответил Привалов. - Они на свой страх и риск затеяли опыты без достаточной теоретической подготовки. Я им дал кое-что почитать. Кое-что посоветовал. Вот и все. - А почему Потапкин околачивается в отделе автоматики, житья никому не дает? - По-твоему, это отражается на выполнении служебных обязанностей? - Этого еще не хватало! - ворчливо, сказал Колтухов. - Просто не стоит забивать голову беспочвенным и фантазиями. - А ты не фантазируешь? Сидишь, как алхимик, в своем чулане и варишь смолы между двумя совещаниями! - Я делом занимаюсь: улучшаю изоляцию для трубопроводов. - Положим, так. Но это уже сделано. Ты какие-то новые пахучие составчики готовишь. Люди зажимают нос, когда проходят мимо твоей берлоги под лестницей. Колтухов ухмыльнулся. - Помню, был такой случай со смолой, - сказал он. - В двадцать третьем году, я тогда в депо работал, бросили нас на лесозаготовки. И вот... - Я твои случаи, Павел Степанович, знаю наизусть, - перебил его Привалов. - Ты эти случаи пускаешь в ход, когда боишься проговориться. Знаю я тебя, старый лис! Колтухов тихонько засмеялся. Он считал себя великим хитрецом и любил, когда это признавали. - Ну ладно, - сказал он, вставляя в рот новую папиросу. - Расскажу тебе про свою фантазию. Она у меня хорошая, не то что твоя... Как мы защищаем наши трубы и вообще стальные сооружения в море от коррозии? Покрываем их изоляцией. Дорогое дело и не всегда надежное: если в изоляции попадаются трещинки, то коррозия активизируется и разъедает сталь еще сильнее. Ну, сам знаешь. Другой способ - электрозащита. Тоже дорого и канительно: тяни линию, подводи к трубопроводу положительный заряд... Так вот, задумал я, братец ты мой, приготовить такую пластмассу, чтоб она служила изоляцией и в то же время имела электростатический заряд... - Недурно придумано, - сказал Привалов. - Но моя фантазия все-таки лучше. Никаких труб, никакой изоляции... - А! - Колтухов коротко махнул рукой. - В тебе, Борис, прочно сидит студент-первокурсник. "Победа" въехала в институтский двор. - Не знаешь, - сказал Привалов, вылезая из машины, - старик Бахтияр в городе сейчас? - Кажется, в городе. А что? - Думаю сходить к нему. - Правильно, - одобрил Колтухов. - Сходи. Пусть окатит тебя холодным душем. ...Они сидели на балконе и пили чай. Помешивая ложечкой в стакане, Багбанлы задумчиво смотрел на россыпь городских огней, полукольцом окружавших бухту. Член-корреспондент Академии наук Бахтияр Халилович Багбанлы, ученый с большой эрудицией и умелыми руками экспериментатора, двадцать лет назад был любимым институтским преподавателем Привалова. Многие его бывшие ученики и теперь захаживали к нему. Старик выслушивал их, консультировал, давал советы. Он всех помнил и запросто называл на "ты" и по имени. Бывшие же ученики, обращаясь к нему, называли его "Бахтияр-мюэллим", что означало: учитель Бахтияр. У старика была крупная седая голова и черные брови. Серебряные усики лепились под крючковатым носом. Вдруг он скосил на Привалова хитрый карий глаз, сказал: - Слушал тебя, сынок, и ничего не понял. Слова твои смутны, как сон верблюда. Скажи толком: чего ты хочешь? Привалов хорошо знал резкую манеру старого ученого и поэтому спокойно проглотил "верблюда". - Попробую по порядку, - сказал он и отпил из своего стакана. - Мы приступаем к проектированию Транскаспийского подводного трубопровода. Багбанлы кивнул. - Но ведь трубопровод - не цель, а средство, - продолжал Привалов. - Цель - систематическая доставка нефти, верно? - Так. Чем же плох трубопровод? - Он не плох. Но каково назначение труб? Отделить перекачиваемую нефть от окружающей среды... - Прекрасно сформулировано. - Не смейтесь, Бахтияр-мюэллим. В технике транспортировки нефти через море и вообще жидкости через жидкость наблюдается застой мышления. Чем наши трубопроводы отличаются от древних? Прочностью труб, мощностью насосов. Принципиально - ничего нового. Конечно, трубопровод - это лучше, чем танкерная перевозка нефти: дешевле и море не загрязняет. Но понимаете... - Понимаю: тебе не нравятся трубы. Чем ты хочешь их заменить? - Вот что пришло мне на ум. - Привалов залпом допил чай и отодвинул стакан. - Я вспомнил опыт Плато. Возьмем масло с удельным весом, равным удельному весу воды, и выльем его в воду. Поверхность масла будет стремиться под действием поверхностного натяжения к минимуму и примет форму шара, верно? А что, если усилить поверхностное натяжение так, чтобы оно действовало не по трем осям, а по двум? Тогда одно сечение масла будет представлять собой круг, а другое... В общем, масло примет форму цилиндра. Сама поверхность масла или, скажем, нефти как бы станет трубой... Багбанлы усмехнулся, покачал головой: - Ловко придумал. Труба без труб, значит? Дальше? - Дальше, - увлеченно продолжал Привалов, - надо иметь поле. Представьте себе подводный энергетический луч, пропущенный по трассе. Определенная частота создаст поле, в котором нефтепродукт вытянется вдоль луча. Понимаете? Сплошная струя нефти сквозь воду, от западного берега моря до восточного... - Так, - сказал Багбанлы. - Ты объяснил, как устроен паровоз. Теперь объясни, как он поедет без лошадей. Что заставит двигаться нефтяную струю? - Может быть, сама энергия луча?.. Ведь движется в магнитном поле проводник, если пересекает силовые линии... Я еще ничего не знаю, Бахтияр Халилович. Я излагаю голый принцип. - Голый и беззащитный, - добавил Багбанлы. Помолчали с минуту. Привалов вытащил папиросы, закурил, беспокойно поглядывая на ученого. - Ты ждешь моего ответа, сынок, - сказал наконец Бахтияр Халилович. - Сейчас я тебя разгромлю по трем пунктам. Первое. От западного берега моря до восточного примерно триста километров. Значит, грубо говоря, три градуса. А радиус Земли - шесть тысяч километров. Так? - Ну, так. - Теперь решим задачу для седьмого класса: радиус - шесть тысяч километров, центральный угол - три градуса. Чему равна стрелка дуги? Привалов вынул из кармана маленькую счетную линейку. - Один и восемь десятых километра, - сказал он, передернув движок и визир. - А к чему это? Старый ученый удовлетворенно откинулся на спинку стула и затрясся от смеха. - Значит, сынок, придерживаешься мнения, что Земля плоская? Может, она на трех китах смонтирована? - Не пойму, отчего вы развеселились, Бахтияр-мюэллим. - Смотри. - Багбанлы вынул авторучку и быстро набросал на папиросной коробке чертеж. - Стрелка трехградусной дуги - почти два километра, - продолжал он. - Наибольшая глубина Каспия - около одного километра. Источником твоего луча, а точнее - направленного поля, могут служить только колебания, распространяющиеся по прямой. Значит, твой луч, не пройдя и половины пути, упрется в дно. - Ах, дьявольщина! - воскликнул Привалов. - В самом деле, забыл, что Земля круглая! - Ничего, бывает... Это знаешь, как однажды спросили верблюда, почему у него шея кривая. "А что у меня прямое?" - ответил верблюд. - А если придать полю свойство отклоняться под действием земной гравитации? - сказал Привалов, помолчав. - Тогда луч пойдет по кривой. Ведь, по Эйнштейну, при высоких энергиях пространство искривляется... - Ты легкомысленно относишься, Борис, к земному тяготению. Его природа еще недостаточно изучена. Кое-кто считает, что гравитация - процесс, стоящий вне времени. Полагают, что поле тяготения имеет энергию прерывистого порядка, квантовую, что существуют некие гравитоны - элементарные частицы тяготения. Но не будем отвлекаться. Перейдем ко второму пункту. - Багбанлы встал и принялся расхаживать по балкону. - Ты говорил о поверхностном натяжении и ожидаешь, что в ответ старый Бахтияр усладит твой слух стройной концепцией. Не надейся, сынок. Поверхность вещества - одна из основных загадок современной физики. Видишь ли, поверхностное натяжение жидкости - зона проявлении особых свойств, присущих поверхности. Натяжение вызывает силы, всегда направленные внутрь. Чай в этом стакане напряжен. Его поверхность и сверху и на границах с дном и стенками давит внутрь с силой более десяти тонн на квадратный сантиметр. Поэтому жидкости трудносжимаемы. Еще недавно считали их вообще несжимаемыми. А твердые тела... Когда мы разрезаем ножом кусок глины, мы разобщаем целые миры и образуем новые поверхности. При этом высвобождается какая-то энергия... Старый ученый остановился и через приоткрытую дверь заглянул в комнату. Там серебристо мерцал в темноте экран телевизора, перед ним сидели несколько женщин и детей. - Что же все-таки находится под поверхностью? - спросил Привалов. - Не знаю, сынок. И никто пока не знает. Как проникнешь под нее? Соскреби поверхность - под ней тотчас образуется новая граница вещества. Граница, на которой межатомные силы, скрепляющие элементы вещества, вступают во взаимодействие с окружающей средой и уравновешиваются особым образом. Почему? Еще не знаем. Но если мы познаем явление, то рано или поздно добираемся до сущности - ведь явление без сущности невозможно. Вот когда узнаем сущность, тогда и сможем использовать колоссальную силу, скрытую в поверхности. - Значит, сейчас еще рано? - печально сказал Привалов. Старый ученый не ответил. Стоя на пороге комнаты, он смотрел на экран телевизора. - А третий пункт? - спросил Привалов. - Иди-ка сюда, Борис. Посмотрим телевизор. Привалов встал, взглянул на часы: - Поздно уже. Пойду, Бахтияр Халилович. Извините, что отнял у вас время... - Э, брось. Иди сюда, говорю. Картина старая, но есть там один эпизодик... Сейчас его покажут. Он взял Привалова за локоть и повел в комнату. Борис Иванович сразу узнал фильм: "Плата за страх". ...Грузовики везут нитроглицерин. Огромный камень, свалившийся с горы, загородил дорогу. Камень решили взорвать. В нем выдолбили шпур. Но как налить туда грозную жидкость, которая взрывается даже от взбалтывания? Затаив дыхание, человек смачивает нитроглицерином стебель пальмового листа. Потом вставляет его в шпур и пускает сверху струйку нитроглицерина. Струйка обволакивает смоченный стебель и спокойно стекает по нему... Багбанлы потянул Привалова за рукав, и они вернулись на балкон. - Видел, как поверхностное натяжение работает? - спросил ученый. - Африканцы таким же способом переливают воду в скорлупу страусового яйца. Ливингстон об этом писал, - сказал Привалов. - А у Жюля Верна - помните? - чтобы успокоить волнение, с корабля выливали в воду китовый жир. - Борис Иванович снова воодушевился. - А теперь знаете как поступают в морской практике? Вывешивают за борт брезентовые мешки, набитые пенькой и залитые маслом. В мешках проколоты дырки, и масло стекает по борту в воду... - Что и говорить, огромная сила, - задумчиво сказал Багбанлы. - Может показаться невероятным: масляная пленка толщиной в одну молекулу гасит колоссальную энергию волны... - Он опять прошелся по балкону, заложив руки в карманы. - Но Шулейкин в "Физике моря" приводит пример: громадная кинетическая энергия курьерского поезда при внезапном торможении поглощается тончайшим поверхностным слоем соприкасания колес и тормозных колодок - и это не кажется невероятным... Привалов не спускал глаз с ученого, напряженно слушал. - Допустим, - говорил тот, - нам удастся усилить натяжение поверхности и... - Согласны, Бахтияр-мюэллим? - почти закричал Привалов. - Не торопись. Я допускаю возможность. Но только в принципе, а не в действительности. - Почему? - Потому что твоя нефтяная "колбаса" - если удастся ее создать, - двигаясь в толще воды, встретит огромное сопротивление. Трение, голубчик! Оно тоже одно из свойств поверхности. Поверхностные слои отстанут от внутренних, и струя, расплывется. Вот тебе мой третий пункт. - Прекрасно, - сказал Привалов. - Значит, добавляется еще одна задача: снизить трение. Багбанлы повалился на стул и долго, с удовольствием смеялся. - Ты молодец, Борис! - сказал он, вытирая платком глаза. - Тебе ни трение, ни земное тяготение нипочем. Даже вещество ты готов вывернуть наизнанку... - Пойду, Бахтияр Халилович, - со вздохом сказал Привалов. - Спасибо за консультацию. - Знаешь что? - Старый ученый пристально посмотрел на него. - Бери меня в компанию. Попробуем из любопытства - чем черт не шутит? Только уговор: не зарываться. Думаем только над принципиальным обоснованием идеи, не более! 10. ОПЫТ, НЕ СОВСЕМ ПОДХОДЯЩИЙ ДЛЯ КВАРТИРНЫХ УСЛОВИЙ Собственно говоря, каждому эксперименту сопутствует своя великая минута, только она проходит прежде, чем успеешь ее заметить. М.Уилсон, "Живи с молнией" - Рита, - сказал Бенедиктов, - ты уверена, что нож тогда упал за борт? - Да. - Совершенно уверена? - Ну, знаешь... - Рита отложила книгу и встала с дивана. - Не сердись, - сказал Бенедиктов. - Понимаешь, нож искали там... ну, в том месте... и не нашли. - Легче найти иголку в стоге сена. - Ты переменилась в последнее время. Стала относиться к моей работе... гм... не так, как раньше... Поэтому я и спросил. - Нет, Толя, это ты переменился. Ты просто перестал замечать меня. Я очень, очень прошу: брось эти опыты. Они совсем изведут тебя. Они уже встали между нами... Вспомни, как было нам хорошо До этой злосчастной находки. - Да, - сказал Бенедиктов. - В самом деле, было хорошо... - Ведь правда? - с надеждой спросила она. Бенедиктов посмотрел на часы: - Сейчас ко мне придет один человек. Мы будем работать вместе. Рита тряхнула головой и молча вышла из кабинета. Несколько лет назад Анатолий Петрович Бенедиктов, преподававший тогда в университете, влюбился в веселую, своенравную студентку биологического факультета. Незадолго перед этим он с блеском защитил диссертацию об электрических токах в живом организме и опубликовал интересное исследование об электрических рыбах, которое вызвало длительную дискуссию среди биологов. Однажды во время лекции Бенедиктов, заметил, что несколько студенток, хихикая и перешептываясь, передают друг другу какой-то листок. Он быстро подошел к ним, и, прежде чем девушки опомнились, листок был у него в руках. Он посмотрел и нахмурился. Там был изображен он сам, Бенедиктов. Взлохмаченный, коренастый, довольно похожий, но снабженный рыбьим хвостом на манер русалки, он дирижировал трезубцем, а вокруг плясали рыбы. Под рисунком было несколько строчек, набросанных тонким, легким почерком: Очень странны результаты изучения реликтов: Не потомок обезьяны наш лохматый Бенедиктов. Он - гибрид, соединенье электрического сома С дикобразом. Вот обида для исходной хромосомы! Он не физик, не биолог, он не рыба и не мясо, Он - электроихтиолог промежуточного класса! - Чье произведение? - спросил он, обведя сердитым взглядом притихшую аудиторию. Поднялась тоненькая белокурая девушка и, смело глядя на Бенедиктова карими глазами, любезно сообщила: - Мое. Не сказала, а именно любезно сообщила. - Благодарю вас, - медленно, немного в нос сказал Бенедиктов, сунул рисунок в карман и принялся дочитывать лекцию. Потом, когда они поженились, Бенедиктов признался Рите, что в тот момент, когда она сказала "мое", он вдруг ощутил, будто его горячей волной окатило... В том же году Рита окончила университет и стала преподавать биологию в школе, а Бенедиктову дали лабораторию в научно-исследовательском институте. Он продолжал увлеченно работать, исследуя биотоки. Молодые супруги жили весело. Ходили в кино и театры, вместе читали книги и спорили о них, и дом их всегда был открыт для многочисленных друзей. Полгода назад Бенедиктов получил квартиру в новом доме, и тут при переезде произошло странное событие, с которого и начались все беды. Решено было старый хлам не тащить в новую квартиру, и поэтому Бенедиктов запротестовал, когда Рита сунула в чемодан старенькую цветочную вазу с искрошенными краями и потемневший от времени железный брусок. - Рита, ты нарушаешь уговор. Выбрось-ка эту дребедень! Вазу Рита выбросила, но с бруском расстаться не пожелала, заявив, что это семейная реликвия. - Матвеевские реликвии, - засмеялся Анатолий Петрович. Он взял брусок, повертел его в руках, встряхнул... Из боковой стенки бруска вдруг высунулся клинок ножа. Не веря своим глазам, Бенедиктов оторопело уставился на узкое лезвие. Оно было покрыто тонким прозрачным слоем жира, сквозь который проступал серебристый дымчатый узор. Бенедиктов несмело тронул лезвие рукой - рука прошла, как сквозь пустоту, испытав странное ощущение: будто ее коснулось мгновенное теплое дуновение... Бенедиктов огляделся. Комната, раскрытые чемоданы на стульях, тахта, шкаф... Все было обыденно, прочно, привычно... Он провел ладонью по глазам. Клинок ножа торчал из бруска. Нож был и в то же время не был... - Что с тобой? - встревоженно спросила Рита. Она подошла, взглянула на брусок. Глаза ее широко распахнулись... Нет, она ничего не знала. Одно только знала: с бруском связано какое-то странное семейное предание о далеком предке, побывавшем в Индии. Отец всю жизнь хранил у себя брусок, а теперь она хранит, вот и все. Никогда никому не приходило в голову, что в бруске может что-то лежать... Бенедиктов держал в руке брусок, как гремучую змею. Медленно сжал в кулаке лезвие. Пальцы сомкнулись. Пустота... Рита вдруг встрепенулась: - Подожди... Был еще один такой брусочек. Совсем ржавый. Под комодом лежал, вместо ножки... - Она побежала в комнату матери, потом вернулась, сказала растерянно: - Выбросили... Вчера старый хлам выбрасывали, и его тоже... Первые минуты изумления прошли. Бенедиктов тщательно осмотрел брусок. На одной из его сторон были выгравирована какие-то буквы. В два ряда. Между рядами - нечто вроде изображения короны, а может, просто пятнышко ржавчины. Бенедиктов заметил тончайшую линию, опоясывающую лицевую сторону бруска. Значит, это не цельный брусок, а ящичек с крышкой. Крышка сидит на шипах, она хорошо пригнана и зачеканена... После долгой возни Бенедиктов снял крышку. В ящичке лежал нож. Ручка его была плотно обмотана сукном. Видно, со временем сукно слежалось, обмотка ослабла, и при встряхивании лезвие высунулось наружу... Бенедиктов потрогал красивую рукоятку из пожелтевшей слоновой кости. Рукоятка была обычная: ее можно было держать. Хвостовик клинка, должно быть, тоже был "нормальный": иначе он не смог бы держаться в рукоятке. А вот лезвие... Оно свободно проникало сквозь все, не оставляя ни малейших следов. Будто из воздуха соткано... Бенедиктов вонзил нож в стол. Что за черт! Дерево сопротивлялось, нож застрял. Еще раз - наискось - полоснул стол, теперь клинок прошел свободно... До глубокой ночи Бенедиктов пробовал нож о разные предметы. Ему стало ясно: по всем направлениям нож свободно проникает сквозь любое вещество - по всем, кроме одного: строго вертикального. Если вонзать нож вертикально, сверху вниз, то он вел себя, как обыкновенный, только немного легче вонзался. Снизу вверх он проходил беспрепятственно сквозь любой предмет. Это особенно изумляло. Минута, в которую они впервые увидели загадочный нож, легла резким водоразделом в их жизни. Бенедиктов решил во что бы то ни стало докопаться до разгадки тайны. - Проницаемость! Понимаешь, Рита? Проницаемость вещества - вот задача. Ты считаешь, этот нож хранился в вашей семье более двухсот лет? Ну, если еще тогда сумели сделать его проницаемым, то уж нам с тобой... Дух захватывало от величественных картин свободно управляемого человеком Измененного Вещества - картин, которые Анатолий Петрович рисовал своей жене. И Рита тоже увлеклась. Она помогала Бенедиктову. Готовила опыты, вела дневник экспериментов, оберегала рабочие часы Бенедиктова от покушений друзей и знакомых. Постепенно друзья перестали их навещать. - Не беда, Рита, - говорил Анатолий Петрович. - Как только я закончу работу, вот увидишь - от друзей отбоя не будет. Шли недели, месяцы. Кабинет Бенедиктова превратился в маленькую лабораторию. Все чаще и чаше Анатолий Петрович засиживался там до утра. Обессиленный, засыпал в кресле, но через час вскакивал, снова набрасывался на работу. Однако от цели был далек почти так же, как в тот момент, когда впервые увидел нож. Он стал нетерпелив, раздражителен, даже груб. В поведении его Рита стала замечать странности: подавленное, угрюмое настроение резко сменялось бодростью и поразительной работоспособностью, он мог работать сутками без отдыха. Затем опять наступала апатия. Рита встревожилась. Она уже понимала, что Анатолий Петрович взвалил на себя ношу, которая одному человеку не под силу. Но, когда она заговорила о том, чтобы сообщить о находке в Академию наук, последовала такая вспышка ярости, что она замолчала. С трудом удалось ей уговорить мужа взять отпуск и совершить поездку по Волге. Мы уже видели, каким печальным эпизодом завершилась эта поездка. Бенедиктову лучше не стало. В передней прозвенел звонок. Бенедиктов пошел открывать, но Рита опередила его. Вошел Опрятин - подтянутый, свежевыбритый, в щеголеватом сером костюме. Склонив аккуратный зачес, он притронулся холодными губами к руке Риты. Осведомился о здоровье. - Мое здоровье в полном порядке, - очень внятно сказала Рита. - До свиданья. - Постой, ты куда? - спросил Бенедиктов. - В кино. Щелкнул замок, мужчины остались одни. - Тем лучше, - буркнул Бенедиктов и повел гостя в кабинет. Опрятин критически оглядел оборудование. - Так, так, - сказал он. - Электростатическая машина - правильно. А это - ваш ламповый Генератор, о котором вы рассказывали? Он снял пиджак и, высоко вздернув брюки на коленях, развалился в кресле. Бенедиктов сел напротив. - Анатолий Петрович, прежде всего расскажите, пожалуйста, подробно о ноже. Он внимательно выслушал рассказ Бенедиктова. - Индийские чудеса... Коли б не видел, не поверил бы, - сказал он. - Значит, проницаемость лезвия кончатся возле ручки? - Да, какая-то переходная зона - шесть миллиметров. Я снимал ручку. Хвостовик ножа - это обыкновенная сталь. - Кстати: вы взвешивали металлическую часть ножа? - Вес нормальный, соответствует объему. - Очень интересный факт. Значит, в гравитационном поле ведет себя как обычное вещество... - Да. И еще одна удивительная зависимость от гравитационного поля: вертикально вниз он колол почти как обыкновенный нож. Только меньше усилия требовалось, вот и вся разница. - Вот как! Верно, по вертикали вниз действует только одна сила - земное тяготение... - Опрятин задумался. - По-моему, - сказал Бенедиктов, - в ноже каким-то образом изменены межатомные, а может быть, и внутриатомные связи. Я убежден, что разгадку мы быстрее найдем через свойства живого организма. Жизненный процесс связан с выделением энергии в разных формах - в волновой форме, в форме биотоков... Он подошел к круглому аквариуму с проволочной обмоткой, принялся объяснять. Опрятин не дал ему договорить до конца. - Понятно, Анатолий Петрович, - вежливо сказал он. - Вы помещаете рыбок между обкладками конденсатора, в колебательный контур. Ищете резонанса с их собственной, рыбьей, биоэлектрической частотой, так? - Именно. - Разрешите взглянуть на ваши записи. - Опрятин полистал тетрадь. - Бессистемно работаете, коллега. Смутное впечатление от записей. Так не пойдет. Нам нужна система. - Знаем, знаем, - сказал Бенедиктов. - Рабочий "А" берет в руку "Б" лопату "В" и подходит к куче "Г". Знаем вашу систему. Опрятин пропустил это мимо ушей. - Итак, - сказал он, - что мы имеем в качестве исходных данных? Нож из проницаемого материала. Да и то - увы! - утерян... Говорите, предок имел отношение к Индии? Двести лет с лишком? Что ж, опустимся на уровень того времени. Искать там, среди лейденских банок... О структуре вещества только догадывались... Очевидно, набрели случайно. В ноже изменены межатомные связи, вы правы. Как же была преодолена энергия внутренних связей вещества? Вот вопрос... Если бы нож был у нас в руках... Кстати, вы говорили, что нож лежал в железном ящичке. Он-то хоть сохранился? Бенедиктов вынул из шкафа ящичек, похожий на пенал, и протянул Опрятину. Опрятин взглянул и... - Ах, черт! - воскликнул он, вскакивая. - Те же буквы... На крышке была гравировка: "AMDG". Ниже - изображение маленькой короны, еще ниже - буквы помельче: "JdM". Опрятин прошелся по кабинету. Шаги его звучали четко, как удары молотка. - Что случилось? - спросил Бенедиктов, поворачивая голову вслед за Опрятиным. - Чего вы всполошились? - Нет, ничего. - Опрятин уселся в кресло и снова принялся разглядывать ящичек. - Что означают эти буквы? - Верхние четыре - начальные буквы девиза иезуитов. Забыл, что именно. Нижние три - неизвестно, что означают. Вряд ли это имеет отношение к научной проблеме. Опрятин погрузился в раздумье. - Вот что, - вдруг рассердился Бенедиктов, - если вы пришли для того, чтобы глубокомысленно молчать, то... - Не торопитесь, Анатолии Петрович. Характерец у вас... - Он положил ящичек на стол и поднялся. - Ну ладно. Давайте, чтобы не терять времени, поставим начальный опыт. Когда вы в тот раз описали ваш генератор, мне пришла в голову одна идейка. Вам завезли сегодня чемодан с приборами? - Завезли. Между прочим: не вы ли присылали ко мне раньше этого типа со зверской рожей? Под видом монтера. - Что вы, Анатолий Петрович? Это мой лаборант. Весьма полезный и, я бы сказал, приятный мужчина. Надеюсь, вы измените свое отношение к нему... Помогите мне убрать аквариум. А столик - сюда, ближе к генератору. Опрятин принялся собирать аппаратуру. - Может быть, вы предварительно посвятите меня? - сказал Бенедиктов. - Безусловно. Я предлагаю начать с минимальной поверхности - с острия. Опрятин раскрыл футляр и вынул металлическую державку, снабженную длинной, хорошо отполированной иглой. - Конечно, - сказал он, - кончику этой иглы далеко до пчелиного жала. Жало имеет острие, закругленное на конце радиусом в одну миллионную часть миллиметра. Приложите к такому острию силу всего в один миллиграмм, и давление его кончика на прокалываемое вещество составит около трехсот тонн на квадратный сантиметр. Представляете себе? А стальная игла в руках человека дает укол с давлением около четырех тонн. Впрочем, в иглах вы, кажется, разбираетесь... - Что это значит? - хмуро сказал Бенедиктов. - Виноват, просто к слову пришлось. - Опрятин устремил на биофизика немигающий взгляд. - Итак: с кончиком иглы нам легче справиться, чем с крупной массой вещества, согласны? Он коротко изложил методику опыта. На столике, под бинокулярной лупой, была собрана установка. Державка с иглой теперь помещалась в струбцине с микрометрическим винтом так, что острие иглы было подведено к стальному кубику. Все это помещалось в спирали между параллельными обкладками и было заключено в толстостенный стеклянный сосуд. Маленький моторчик через ряд зубчатых передач мог очень медленно вращать микрометрический винт, упирая острие иглы в кубик. В стекло были впаяны выводы проводов, соединяющих установку с электростатической машиной и генератором Бенедиктова. - Посмотрим, на что годится ваш генератор, - сказал Опрятин. - Ну, начали. Попробуем воздействовать электрическим полем на внутренние связи вещества этого кубика. Бенедиктов включил мотор, и диск электростатической машины с тихим жужжанием завертелся. - Генератор! - скомандовал Опрятин. Щелкнул тумблер. В стеклянном сосуде моторчик медленно-медленно вращал микрометрический винт, подводя острие иглы к кубику. Опрятин и Бенедиктов прильнули к стеклам бинокуляра. Звякнул звоночек: острие вошло в контакт с кубиком. Включились самописцы. Острие продолжало двигаться, вонзаясь в металл. Но чувствительные приборы не показали усилия... Игла входила в стальной кубик, не встречая сопротивления! Это длилось один момент. В следующий миг какая-то сила отбросила Опрятина и Бенедиктова к стене. Стеклянная камера со звоном разлетелась вдребезги... Бенедиктов огляделся. Он был ошеломлен. Не померещилось ли ему это?.. Опрятин поднимался с пола. Лицо его было бледно, со лба стекала тонкая струйка крови. Он взглянул на Бенедиктова - и вдруг засмеялся, закинув голову и выпятив костистый подбородок. "Тронулся, что ли?" - тревожно подумал Анатолий Петрович. - Кубик! - хрипло сказал Опрятин, оборвав смех. Они кинулись искать кубик и нашли его вместе с обломком струбцины в углу. Положили под микроскоп. Ни малейшего следа от иглы... Но лента самописца - бесстрастная свидетельница - говорила, что игла вошла в сталь на целых три микрона... Ученые сели в кресла друг против друга. Помолчали. Потом Бенедиктов спросил: - Что... что вы думаете об этом? - Я думаю... Это была великая минута. - Голос Опрятина теперь звучал спокойно, но что-то отчужденное появилось в глазах. - На мгновение мы добились проницаемости. Мы ослабили связи вещества в кубике... Но силы, которые создают эти связи, высвободились... И вот - отталкивание... Он долго молчал. Потом заговорил уже совсем спокойно: - Мы в начале пути, Анатолий Петрович. Однако в квартирных условиях мы ничего, кроме скандалов с домоуправлением, не добьемся. Вторгаться в структуру вещества, знаете ли... Может и не так бабахнуть. Нужно собрать крупную установку. С генератором Ван-де-Граафа. Без него не обойтись. Нам предстоит множество опытов. - Что вы предлагаете? - Есть у меня одна возможность поработать уединенно. Но вы, к сожалению, не состоите у нас в штате... - Опрятин помолчал, потом сказал в упор: - Вам нужно перейти в наш институт. 11. ПРО "РТУТНОЕ СЕРДЦЕ" И ПРО КОШКУ, КОТОРАЯ ГУЛЯЕТ САМА ПО СЕБЕ Нет на свете собаки нежнее и ласковее бульдога. Но на вид этого не скажешь. Дж.К.Джером, "Мое знакомство с бульдогами" Шумный людской поток выносит Риту из кинотеатра. Вокруг громко обмениваются впечатлениями, смеются, острят. Все возмутительно счастливы. А Рите не с кем даже словом перемолвиться. Медленно идет она по аллее Приморского бульвара, мимо фонтанов, подсвеченных цветными лампами, мимо скамеек, на которых тесно сидят парочки. Тоскливо у Риты на душе. Первый раз в жизни она одна пошла в кино. Ей кажется, что встречные смотрят на нее с недоумением и жалостью. Ну и пусть! Да, все гуляют парами или компаниями, а она гуляет одна. Ей так нравится. Нравится? Нет, себя не обманешь... Почему-то вспомнилась читанная в детстве киплинговская сказка о Кошке, Которая Гуляла Сама по Себе... Рита выходит с бульвара на улицу, залитую резким светом ртутных фонарей. Шуршат по асфальту покрышки автомобилей. Киоск с водой. Лоток с мороженым. Троллейбусная остановка. Высекая на перекрестке искры из проводов, приближается троллейбус. К нему бежит, смеясь, стайка девушек на тоненьких каблучках. Рита взглянула на часы. Без пяти минут десять. Ехать домой? А зачем? Слушать, как в кабинете гудят голоса мужа и его гостя? Поить их чаем с инжировым вареньем? Ну нет! Она идет обратно на бульвар. Идет мимо темных скамеек, на которых, в тени деревьев, обнимаются парочки, и мимо пустых скамеек, освещенных фонарями. Она садится на пустую скамейку под старой акацией; рядом высится фонарь - длинноногий вечерний страж. Прямо перед Ритой - черное стекло бухты. На смутно обозначенном горизонте мигают огоньки - то красный, то белый. А если посмотреть вправо, можно увидеть скупо освещенный бон яхт-клуба и призрачные силуэты яхт, слегка покачивающиеся на воде. Господи, до чего же одиноко! По аллее идет группа парней. Громко переговариваются, дымят сигаретами, смеются. Поравнявшись с Ритой, они весело переглядываются и садятся на ее скамейку - двое с одной стороны, трое с другой. Парень в ярко-красной рубашке и черных брючках ставит между собой и Ритой патефон. - Не помешаю? - спрашивает он, с улыбочкой глядя на Риту. Рита молчит. Встать и уйти? Эти мальчишки подумают, что она их боится. А она нисколечко не боится. Противно просто. - Что, Валерик, не отвечают тебе? - дурашливым тягучим голосом говорит курносый парень, сидящий по другую сторону от Риты. - Не отвечают... - Да ты, наверное, невежливый. - Я вежливый... - Обладатель патефона прыскает в кулак. - Девушка, - говорит он с какой-то отчаянной решимостью, - можно с вами познакомиться? Рита сердито смотрит на его нагловатое лицо, обрамленное черными бачками. - Не хотят знакомиться, Валерик? - спрашивает тот же дурашливый голос. - Не хотят! - отрезает Рита. - Идите, идите своей дорогой. - А что, посидеть уже нельзя на бульваре? - говорит курносый парень. - Мы, может, пришли свежим воздухом подышать. Он откидывается на спинку скамьи, вытягивает ноги и начинает громко дышать. Его дружки тоже с шумом втягивают и выпускают воздух. Рита встает. Парни тотчас вскакивают. И в этот момент возле них останавливается большой рыжий пес, пробегавший мимо. Он тихонько рычит... - Рекс! - слышится басовитый голос. - Назад! Быстрым шагом подходит высокий парень в белой рубашке с распахнутым воротом, с ремешком в руке. Он изумленно смотрит на Риту, потом переводит взгляд на молодого человека с патефоном. - Горбачевский? - говорит он недоуменно. - Вы что тут делаете? Уже несколько дней Николай и Юра возились с ртутью. В маленькой застекленной галерее в Бондарном переулке они собрали "ртутное сердце" - старинный прибор для демонстрации усиления поверхностного натяжения под действием электрического тока. Прибор был собран на одной чашечке лабораторных весов. В этой чашечке, залитой проводящим ток раствором, лежала крупная капля ртути. К ней был подведен винт с иглой - так, чтобы кончик иглы касался ртути. Ртутная капля через проводящую жидкость соединялась с анодом аккумуляторной батареи, а игла - с катодом. На второй чашке стояли уравновешивающие гирьки. При пропускании тока поверхностное натяжение усиливалось, капля ртути сжималась и отрывалась от иглы. Цепь размыкалась, и капля, расплываясь, снова касалась иглы. Она беспрерывно пульсировала - "ртутное сердце" билось. Молодые инженеры пытались воздействовать на "ртутное сердце" высокой частотой. Для этого они окружили прибор спиралью, включенной в колебательный контур лампового генератора. Они полагали, что при какой-то частоте колебаний натяжение поверхности ртути резко возрастет и так сожмет каплю, что она вовсе перестанет касаться иглы. Тогда, добавляя ртуть, по увеличению веса капли можно будет судить об увеличении поверхностного натяжения. Они меняли форму спирали, пробовали разные частоты - ничего не получалось. "Ртутное сердце" спокойно и ровно пульсировало, как и при обычном пропускании тока, без спирали. - Ни черта не выходит, - говорил Юра, выключая ток. - Зря только время убиваем. - Может, весы недостаточно чувствительные? Давай купим аналитические. - Э! - Юра недовольно поморщился. - Уж лучше самим сделать пьезоэлектрические весы. У меня где-то есть схема... В тот вечер Николай терпеливо повторял опыт в разных вариантах. Вдруг он услышал повизгивание и шорох: будто кто-то царапал дверь когтями. Он открыл дверь и впустил в галерею крупного пса бульдожьей породы, с рыжей полосатой шкурой, похожей на тигровую. В зубах пес держал книгу, обернутую газетой. - Рекс! Здорово, собакевич. - Николай отобрал у пса книгу и потрепал его по гладкой теплой голове. Пес лизнул ему руку и бешено завилял обрубком хвоста. У Рекса было два хозяина, но жил он у Юры, так как у Николая было тесновато. Собаке часто приходилось исполнять роль посыльного. Вот и сейчас Рекс прибежал с поручением: Юра возвращал "Шерпов и снежного человека". Николай угостил Рекса колбасой и снова занялся "ртутным сердцем". Стемнело. Со двора неслись звуки радиолы: это внизу, в своей квартире, Вова проигрывал любимые пластинки. Николай встал и накрыл весы с "ртутным сердцем" старым деревянным колпаком от швейной машины. С хрустом потянулся. Не дается в руки поверхностное натяжение... Дьявол с ним. Надо пройтись по бульвару. Проветриться. Заодно и Рекса отвести к Юрке... - Горбачевский? - недоуменно говорит Николай. - Вы что тут делаете? Парень с патефоном смущен. - Ничего... - бормочет он. - Гуляем просто... - А вам какое дело? - хорохорится курносый парень, подступая к Николаю. Но Валерик Горбачевский хватает своего приятеля за локоть и, что-то шепча ему на ухо, уводит прочь. Остальные парни тоже уходят. - Они... приставали к вам? - стесненно спрашивает Николай, накручивая ремешок на палец. Только теперь Рита узнала его. Холодно глядя на Николая снизу вверх, она говорит: - Вы упорно появляетесь в роли спасителя. Я в этом не нуждаюсь. Тряхнув головой, она направляется к выходу с бульвара. Рекс бежит рядом с ней. Рита останавливается, треплет пса по голове. - Странно, - говорит Николай, подходя ближе. - Рекс обычно не идет к чужим. - Хорошая собачка. - Рита обеими руками берет Рекса за морду. - Прямо тигр. - Это боксер. Тигровый бульдог... У него немного испорченная порода - морда удлинена, видите? - Он красивее бульдогов. - Рита выпрямляется, смотрит на Николая: - Этот мальчик с патефоном - он ваш знакомый? - Валерик Горбачевский? Он мой лаборант. Свет фонаря падает на Риту, на ее золотистые волосы, на узкое лицо с нежным подбородком и темными печальными глазами. Николай не может оторвать взгляд от Ритиного лица. Десятки вопросов вертятся у него на языке. Кто она такая? Каким образом свалилась тогда за борт? И что за странный интерес к месту ее падения: ведь Опрятин явно искал там что-то, у него на моторке был поисковый прибор. И Вова нырял там с аквалангом. Что они ищут?.. И почему все время кажется, будто он уже видел когда-то эту девушку?.. - Веселые у вас лаборанты, - насмешливо говорит Рита. Круто повернувшись, она идет к троллейбусной остановке. Идет мимо фонтанов, подсвеченных цветными лампами. Мимо пустых скамеек и мимо скамеек, занятых парочками. Идет одна. Кошка, Гуляющая Сама по Себе... Николай долго глядит ей вслед. Потом подзывает Рекса и, широко шагая, продолжает свой путь. Юра открывает дверь. Он в одних трусах, в руке у него отвертка "Дюрандаль". - Здравствуйте, люди и собаки! - провозглашает он и ведет Николая в свою комнату, заваленную книгами и завешанную географическими картами. На столе громоздится нечто, напоминающее электрополотер. Это знаменитый "сверхмагнитофон", с которым Юра возится вот уже третий месяц. - Смотри, Колька. Я вытащил из него кое-что, и теперь... Юра показывает Николаю почти готовые пьезоэлектрические весы и объясняет, что он придумал для упрощения схемы. Николай слушает и не слушает. Он дымит сигаретой, рассеянно стряхивая пепел в жестянку с шурупами. - Юрка, - говорит он вдруг, прервав друга на полуслове, - я только что встретил ту, которая с теплохода прыгнула... - Шут с ней. Теперь смотри: от кварцевой пластинки выводы идут... Но Николай снова перебивает его: - На месте ее падения что-то ищут. Опрятин ищет. И Вова. Юра смотрит на друга, глубокомысленно почесывая "Дюрандалем" затылок. - Может, они ищут затонувший город Шерги-Юнан? [полулегендарный город, ушедший под воду; его искали в последний раз летом 1960 года] - Не дури, Юрка! К ней на бульваре приставали какие-то парни. Среди них знаешь кто был? Наш Горбачевский. - Валерка? - Да. Завтра поговорю с ним. - Не надо. Ты не умеешь вести воспитательные разговоры. Я сам поговорю. - Понимаешь, - задумчиво продолжает Николай, - у нее такое лицо... Все время кажется, будто я ее где-то видел раньше... Юра явно настроен на другую волну. Он подбрасывает и ловит отвертку, а потом говорит с дружелюбной интонацией в голосе: - Как же ты не узнал свою двоюродную тетку из Астрахани? Николай раздраженно тычет окурок в жестянку и идет к двери. - Жизнерадостная дубина! - бросает он на ходу. Медленно идет он по вечерним улицам. Смутно и тревожно у него на душе. 12. О НАХОДКЕ, КОТОРАЯ ВЫНУЖДАЕТ АВТОРОВ ЗАКОНЧИТЬ ПЕРВУЮ ЧАСТЬ И СОВЕРШИТЬ ЭКСКУРС В НАЧАЛО ПОЗАПРОШЛОГО ВЕКА ...Ибо распечатывание таких сосудов входит в круг моих обязанностей. В.Гюго, "Человек, который смеется" Грязный брусок, приобретенный Приваловым на толкучке, больше двух недель провалялся на яхт-клубе, в рундуке, на дверце которого была выведена по трафарету аккуратная надпись "Меконг". Не то чтобы Борис Иванович забыл о нем - просто руки не доходили. С тех пор как в институте заговорили о Транскаспийском нефтепроводе, Борис Иванович потерял всякий покой. Неотступно стояло перед ним странное и заманчивое видение: мощная струя нефти, идущая через море... Надо было хоть немного отвлечься от беспокойных дум, от вычислений, уводивших в область фантастики. У Привалова было испытанное средство охлаждения разгоряченной мысли: послесарничать, повозиться с инструментом и металлом. А если при этом случался собеседник, готовый выслушать его, Бориса Ивановича, дифирамбы слесарному искусству, то это было все равно что дом отдыха. Итак, однажды после работы Привалов заехал на яхт-клуб, завернул брусок в газету и привез его домой. После обеда он приладил к кухонному столику тисочки и, мурлыча себе под нос песенку о хорошем настроении, разложил инструмент. Перед работой он поскреб ногтями кусок мыла - старый способ, каким культурные металлисты предупреждают появление под ногтями траурной каймы. - Не найдется ли у нас немного керосину? - спросил он жену. Ольга Михайловна, мывшая посуду, обернулась к нему. - Где-то был, - сказала она. - Помнишь, ты приносил, когда красил двери. - Да-да, я кисть еще отмывал. Поищи, пожалуйста. Борис Иванович смочил тряпочку керосином и принялся тщательно обтирать брусок. - Любопытно, - говорил он при этом, - как техника меняет привычные понятия. Раньше керосин - он назывался тогда фотогеном - был почти неизвестен в быту. Потом он стал известен всем, включая грудных младенцев. Керосиновые лампы, примусы, керосинки "Гретц"... А теперь городские дети могут услышать это слово только в школе или - попав в реактивную авиацию... Электричество и газ! А когда-нибудь и эти слова перестанут быть ходовыми - как ты думаешь? Ольга Михайловна ответила не совсем по существу: - Я же просила тащить домой поменьше дряни! Зачем тебе эта грязная железка? Привалов тем временем зажал брусок в тиски и принялся срезать острым шабером толстый слой ржавчины, размоченной керосином. - Это не железка, - сказал он. - Я уже как-то говорил тебе, что железо в чистом виде встречается редко. В основном оно бывает в виде сплава с углеродом, который называется сталью. А железо, феррум, - это элемент, оно только в лабораториях бывает в чистом виде. И, кстати, оно почти не ржавеет. А эта штуковина ржавая - значит, стальная. - Позволь, а как же нержавеющая сталь? - Это, видишь ли, название условное. В некоторых марках нержавеющей стали железа меньше, чем хрома и никеля. - Чего только не узнаешь на старости лет! - вздохнула Ольга Михайловна, вытирая тарелку. Глаза ее смеялись. - Борис, - сказала она немного погодя, - давай пойдем в кино. В "Повторном фильме" идет "Колдунья". Все ее видели, кроме нас с тобой. - В принципе я не против "Колдуньи", - ответствовал Привалов, орудуя шабером. - Ты же знаешь, я всегда стоял горой за ведьм, волхвов и леших. Но, прежде чем приобщиться к оккультным наукам, я очень хочу заглянуть в этот ящичек. - Ты скажешь! - засмеялась Ольга Михайловна. - Постой, но разве он пустотелый? - В том-то и штука, - радостно откликнулся поклонник волхвов. - Понимаешь, он слишком легок для своего размера - я это еще на толкучке заметил, когда взял в руки. Но никаких стыков на стенках не видно. Вот мне и стало интересно, как он сделан. Привалов отложил шабер. Блестящая поверхность металла обнажилась почти повсюду, только в углублениях темнела ржавчина. Молотком он постучал по углам и по середине. - Явно пустотелая штука, - сказал он и потряс ящичек около уха. - Никакого звука. Или там ничего нет, или что-нибудь плотно набито. - Борис, ты поосторожнее, - забеспокоилась вдруг жена. - Может быть, это неразорвавшаяся мина? - Ну что ты! Я не вижу ни одного отверстия для взрывателя или предохранителя. И, судя по вмятинам и забоинам, этой штукой пользовались как подставкой: на пей рубили и сверлили. Если б что и было, она бы давно взорвалась. - А вдруг она замедленного действия? Борис Иванович ухмыльнулся: - Ты напоминаешь мне бабушку из "Детства" Толстого. Помнишь? Она не пожелала выслушать объяснение, что дробь не порох. - Благодарю за сравнение! - Да ты не сердись. Понимаешь, ящичек сделан очень давно, тогда не было механизмов замедления. Вообще говоря, я бы мог взять его завтра в институт и между делом легко разобраться, даже не вскрывая его. Можно измерить толщину его стенок ультразвуковым толщемером. Можно взять конвертик с фотопленкой, ампулу с чем-нибудь радиоактивным - мезоторием, например, - и просветить ящичек гамма-лучами. По снимку можно было бы, вероятно, понять, есть ли что внутри. - Вот и сделай так, - сказала Ольга Михайловна, убирая посуду в шкафчик. - Э-э, нет! - Привалов зажег газовую горелку. - Старые способы тоже нельзя забывать. Помнишь, у Козьмы Пруткова: и при железных дорогах надо сохранять двуколку. - А еще у него же сказано: если у тебя есть фонтан - заткни его, - язвительно заметила жена. - Верно, - миролюбиво сказал Привалов. - Мы в расчете за бабушку. С этими словами он поставил на газ сковородку и положил на нее ящичек. - Теперь ты будешь его поджаривать? - Очистительная сила огня! - Борис Иванович перевернул ящичек на другой бок. - Сейчас мы ему прогреем старые ревматизмы... И хорошее настроение не покинет больше нас... Напевая, он высыпал на блюдечко немного зубного порошка, размешал его с водой и, смочив в растворе тряпку, стал водить ею по стенкам ящичка. Мел, шипя, быстро высыхал на горячем металле. Ящичек стал чисто белым, лишь слегка проступали в углублениях пятна ржавчины. - А дальше что? - спросила жена, с любопытством наблюдавшая за этими манипуляциями. - А вот смотри. Привалов смочил сухую тряпочку керосином и стал отжимать ее на ящичек. Желтые капли, падая на меловую поверхность, мгновенно расходились, пропитывая ее. - Видишь? Вот тебе старые методы дефектоскопии. На всех гранях ящичка проступили четкие, тонкие, будто иглой процарапанные линии, образовавшие строгий геометрический узор. Подняв очки на лоб, Привалов любовно разглядывал стыковые линии. - Понятно, - говорил он. - Ящик собран, как деревянный, на шипах, под "ласточкин хвост". Края, очевидно, зачеканены, а потом все зашлифовано. Керосин на меловом слое всегда покажет щель, самую тонкую... - Надеюсь, ты не сейчас будешь его вскрывать? - Ах да, "Колдунья"... - Привалов поспешно, прибрал со стола и пошел умываться. - Знаешь, - донесся его голос из ванной комнаты, - надо бы завести в доме телевизор. - Нет уж, извини. Тогда тебя совсем из дому не вытащишь. У меня на этот счет твердые взгляды. - Ну-ну... - Привалов вышел из ванной, вытирая руки. - Это очень старый ящичек, Оля. Соединения на шинах характерны для тех времен, когда в технике преобладало дерево и "деревянная технология" переносилась на металл. Мы теперь считаем, что получить точные размеры на дереве невозможно. А в восемнадцатом веке, в начале, Вильгельм де Геннин в своем описании сибирских и уральских заводов писал, что "железо не есть дерево и сделать его ровно, яко стругом строганное, не можно". Этот самый де Геннин... - А ты мог бы одновременно говорить и одеваться? - мягко опросила Ольга Михайловна. - Удивительно, сколько детского в мужских характерах... Они вышли из дому. Привалов с удовольствием вдохнул прохладный воздух вечера. После возни с металлом и инструментом он чувствовал себя отдохнувшим, освеженным. - Борис, - сказала Ольга Михайловна, взяв мужа под руку, - мне кажется, что твое увлечение старой техникой - дело не очень-то современное. - С чего ты взяла, что я увлекаюсь старой техникой? - Ты очень любишь рассказывать о ней. И при этом у тебя оживление какое-то особенное... Ведь ты работаешь в новых отраслях техники, ты же не историк и не археолог. - Ты не совсем права, - задумчиво сказал он. - Просто я считаю полезным знать, как это делалось раньше. Раньше тоже не дураки жили... А кроме того, Оля, в технике иногда бывают вполне закономерные, с точки зрения диалектики, случаи возврата по спирали к чему-нибудь старому. В новом качестве и в новых условиях. Они свернули на многолюдную, залитую огнями улицу. - Возьми любой музей, Оля, - продолжал Привалов. - Тебя не поражал огромный контраст между качеством старых орудий труда и качеством произведений этих орудий? - Нет, - призналась Ольга Михайловна. - Конечно, ты, как заведующая детской библиотекой, далека от этого... Но помнишь, в Эрмитаже мы осматривали зал средневекового оружия? - Это где конные рыцари с копьями? - Вот-вот. Каждая вещь там - произведение искусства. Какая тщательная отделка, сколько блестящей выдумки в каждой детали! Скажу тебе откровенно: если бы мне, инженеру двадцатого века, поручили спроектировать завод по выпуску рыцарских доспехов, я бы сел в калошу, хотя располагаю такими технологическими приемами, о которых наши предки и мечтать не смели. - Чем же они это делали? - Чем делали? - переспросил он. - В Эрмитаже есть комплект слесарного и токарного инструмента, принадлежавшего Петру Первому. Инструмент царский - значит, хороший, он ведь толк в инструменте знал. Но какое это все тяжелое, грубое и нестойкое, с современной точки зрения! Нынешний хороший слесарь не смог бы работать этим ужасным инструментом. - Не забывай, что производительность труда была тогда ничтожная, а условия труда адские, - заметила Ольга Михайловна. - Конечно, так. Но какие были золотые руки и головы! И ведь наша-то техника без них, средневековых умельцев, не могла бы дойти до уровня сегодняшнего дня. Вот почему я отношусь к старой технике с уважением. Ее из потока истории не выкинешь, как и слово из песни... А что касается слесарного ремесла - гарантирую, что и при самом высоком развитии автоматики, через тысячу лет, хороших слесарей будут уважать еще больше, чем теперь! Рабочий день подходил к концу. В лабораторию вошел Привалов. - Вы помните, товарищи, - начал он с порога, - помните грязный брусок, который я нашел тогда на толкучке? Вот он в очищенном виде. - Да он на шипах, - сказал Николай, повертев ящичек в руках. - При царе Горохе сделан. - Давайте-ка вскроем его. - Привалов подошел к верстаку и вставил ящичек в челюсти тисков. Юра живо притащил молоток и крейцмессель и стал вырубать зачеканенный зигзагообразный стык. - Там что-нибудь есть внутри? - спросил Валерик. - Вы идите, Горбачевский, - сухо сказал Николай. - Обойдемся без вас. Юный лаборант дернул плечом и пошел к двери. Когда вся зачеканка была вырублена, Привалов наставил на стык крышки зубило и начал осторожно постукивать по нему молотком. С каждым ударом шипы все больше расходились. Одна сторона ящичка наискось поднималась. Удар, еще удар... Стенка ящичка, подпрыгнув, со стуком упала на пол. Три головы враз склонились над раскрытым ящичком. Там лежала какая-то белая трубка. Юра нетерпеливо запустил пальцы в ящичек, но Привалов отвел его руку. Он осторожно развернул ткань, под которой оказалась свернутая в трубку пачка тонкой, но плотной желтоватой бумаги. - Обертка чем-то пропитана, - сказал он. - Наверное, воск. Бумага была исписана мелким, ровным почерком. Буквы почти не сцеплялись между собой. - Не по-русски! - воскликнул Юра. Привалов поднял очки на лоб и вгляделся в рукопись. - Черные чернила... Бумажки не в нашем веке писаны, теперь чернила из чернильного орешка не делают... Судя по начертанию букв, гусиным пером писали... И, между прочим, по-русски, хотя орфография не теперешняя. Сразу не прочтешь, придется постепенно... - Вот это да! - с восторгом сказал Юра. - Старинная рукопись! Знаете что, Борис Иванович? Надо Валю попросить прочесть. Она ведь филолог, аспирантствует по старорусской письменности. - Завещание, что ли? - пробормотал Привалов. И он медленно, с трудом осваиваясь с непривычным начертанием букв, прочел вслух: - "Лета 1762, януария второго дня начал я сие писание, дабы старшему моему сыну, любезному Александру, заповедать помыслы свои. Здоровьем скорбя, а паче телесной скорби презлыми нравами сего времени уязвлен - опасаюсь, дождусь ли твоего, сын мой, возвращения от чужих краев. Младость свою я в бедах и трудах и странствиях аки Омиров Улисс провел, в зрелости же службою от дома часто отзываем, мало времени с тобою, Александр, виделся. А как ты в службу пошел, я же по выходе в абшид [полная отставка, уход на пенсию (нем.)] сиднем в доме сижу, то тебя мало вижу и совсем. А ныне в ожидании смертного часа избрал я время для заповедания тебе дела моего, о коем много помышлял, но в том не успел, и на тебя уповаю, как ты в наука-х зело силен. Посему опишу в пунктах, начав издавна, дабы чего не упустить. Первое: в царствование блаженныя и вечнодостойныя памяти великого государя императора Петра Алексеевича был я отправлен по его ордеру с некоею комиссиею [комиссия - тогда означало: поручение] в преславный город Париж..." ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ФЛОТА ПОРУЧИК ФЕДОР МАТВЕЕВ Многих людей города посетил и обычаи видел, Много и сердцем скорбел на морях, о спасенье заботясь Жизни своей и возврате в отчизну... Гомер, "Одиссея" 1. КОРОЛИ И МУШКЕТЕРЫ, КАРЕТЫ И АВТОМОБИЛИ. - СЛАВНЫЙ МАСТЕР ЖАНТО ПОЛУЧАЕТ СРОЧНЫЙ ЗАКАЗ. - "РУССКИЙ ЦАРЬ ОКАЗЫВАЕТ МНЕ ЧЕСТЬ?" - ФЛОТА ПОРУЧИК ФЕДОР МАТВЕЕВ. - "КАСПИЙСКОЕ МОРЕ, СКОЛЬКО ГДЕ ШИРОКО, СТАВЬТЕ НА КАРТУ" И тот, кто создал укрепленья Кроншлога, Чьи руки в мозолях, что крепче камней, Он делал водителей Русского флота Из барски ленивых и косных парней. А.Лебедев, "Компасный зал" Было раннее утро. Первые лучи солнца тронули мокрые после ночного дождя черепичные крыши, лужи на немощеных улицах, зажгли бриллиантовым блеском крупные капли воды на листьях боярышника, что рос по обочинам. Первые дымы потянулись из труб и кухонь Сент-Антуана - ремесленного предместья Парижа. Нахальные парижские воробьи задирали жаворонков, залетавших с соседних полей и мешавших воробьям проводить обычное исследование навоза у ворот заведения придворного каретного мастера Жанто. Во дворе заведения уже вовсю гудели кузнечные горны. Дробный перестук ручников перемежался звонкими ударами кувалд. В столярке жужжал токарный станок, рубанки с шипением снимали шелковистую стружку. Из малярного сарая слышалась песня полировщиков, которые усердно терли бока карет и дверцы со знаменитейшими гербами Франции. У колодца гремели ведра. Под навесами стояли кареты старого фасона, присланные для переделки осей по новоизобретенной системе славного мастера Жанто. Семейство Жанто издавна занималось каретным делом, снабжая экипажами королевский двор и знатнейших вельмож. Жанто помнил, как еще при жизни отца, больше тридцати лет назад, в их заведении делали карету, предназначавшуюся в подарок от короля знаменитому шевалье д'Артаньяну по случаю назначения его маршалом Франции. Правда, д'Артаньян не успел получить ни кареты, ни маршальского жезла, потому что был неожиданно убит в 1683 году, при осаде голландской крепости Маастрихт. Недавно Жанто довелось прочесть новую книгу господина Сандро, который обработал и опубликовал "Мемуары господина д'Артаньяна, капитан-лейтенанта первой роты королевских мушкетеров, содержащие множество частных и секретных вещей, происходивших о царствование Людовика Великолепного". Жанто с удовольствием читал мемуары старого знакомого, не раз покупавшего в кредит лошадей у его отца... Д'Артаньян, его друзья и враги запомнились нам скачущими на боевых конях. Коней убивали вражеские пули, они падали от изнеможения в лихих погонях, и двадцать лет спустя и еще десять лет спустя отважные мушкетеры всегда были озабочены приобретением новых коней: их покупали, выигрывали в кости, получали в подарок от вельмож и любовниц. Дослужившись до больших чинов, д'Артаньян, возможно, разъезжал иногда в карете, но вообще-то экипаж в основном предназначался для дам и престарелых вельмож. И король и вся знать делали огромные концы верхом; люди в то время с детства свыкались с седлом. Карета XVII века в сочетании с дорогами того же века представляла собой нечто среднее между бетономешалкой и камнедробилкой. Задняя ось с большими колесами закреплялась наглухо, а передняя, с колесами поменьше, имела в середине поворотный шкворень. Спереди и позади возвышались подпорки для толстых кожаных ремней, на которых подвешивался кузов кареты. Рессоры еще не были известны. Это сооружение богато украшалось резьбой и позолотой, а внутри обивалось подушками, обтянутыми тисненой испанской кожей, прославившей город Кордову, или толстым, чудовищной прочности лионским шелком, вытканным вручную. Но, несмотря на подушки, находиться внутри кареты, бешено несущейся по ухабам, гряд ли было приятно. Поэтому все предпочитали поездку верхом, даже король. Однако в ряде случаев этикет делал поездку в карете обязательной. Нередко карета опрокидывалась на крутом повороте, и надменный Людовик XIII оказывался на четвереньках - совершенно как Павел Иванович Чичиков, вываленный из своей знаменитой брички на обратном пути от Манилова. Упираясь ладонями в холодную осеннюю грязь, король поднимался. Он оглядывал испорченные кружевные манжеты и разодранные шелковые чулки. Подколенные банты носили на себе неоспоримое доказательство того, что королевский кучер не сбился с дороги, по которой недавно проходили лошади, отличавшиеся прекрасным пищеварением. Король оглашал окрестности словами, невозможными для современного французского языка. Выражения свидетельствовали о его близком родстве с Генрихом IV, доныне не превзойденным, как утверждают историки, в искусстве кратко и сильно выражаться. Сопровождавшие короля придворные - хранитель королевской трости, двое наблюдателей за ночной посудой его величества и прочие не менее важные лица, получавшие по двадцать тысяч ливров в год, - наперебой выражали сочувствие, соревнуясь в изяществе высказываний. Королевский кучер, по древней традиции, чесал за ухом, короля обтирали, сажали в другую карету, и все. Что поделаешь, случай обыкновенный. Король, приехав домой, съедал любимое блюдо - яичницу из фазаньих яиц стоимостью в полтораста ливров (что равнялось годовому жалованью подмастерья) - и забывал о происшествии. Эти случаи повторялись до тех пор, пока славный мастер Жанто не сделал важное изобретение. Он отказался от поворота передней оси вокруг центрального шкворня. Он закрепил ее неподвижно, а на ее концах укрепил кулаки со шкворнями, на которых сидели коротенькие поворотные полуоси с колесами. Посредством двух кронштейнов с шарнирами и одной тяги полуоси соединялись друг с другом, образуя систему, именуемую до сих пор трапецией Жанто. Теперь на самых крутых поворотах опорная база колесного хода оставалась постоянной, и последующие Людовики понемногу отвыкали от высказываний в духе Генриха IV; мужественный язык французского средневековья потерял немало сочных выражений. В дальнейшем, для того чтобы человеческая речь не лишилась укрепляющих элементов, люди изобрели автомобиль. Карбюратор и топливный насос, склонные к засорению, исполненная тайн и коварства система зажигания и масса других приятных особенностей постепенно восстанавливают во всех языках мира исчезнувшую было крепость выражений на транспорте. На заре своей юности автомобиль опрокидывался не реже, чем старинные кареты, потому что первые автоконструкторы отказались от трапеции Жанто и делали переднюю ось автомобиля цельной, поворачивающейся на центральном шкворне. Лишь в 1878 году один из потомков Жанто применил трапецию к автомобилю. После этого автомобиль опрокидывается лишь в исключительных случаях. Теперь многие знают, что такое "трапеция Жанто", но мало кому известно, кто носил это славное имя. Толстяк Жанто сидел у дверей кузницы и пробовал напильником только что закаленные полуоси. - Ты перекалил их, старая оглобля! - ворчал он на длинного сухопарого Кабюша. - И вдобавок пережег. - В самый раз, хозяин, - почтительно заметил Кабюш. - Расскажи это кюре в воскресенье, а не мне! - С чего вы взяли, что перекалил? - Твердые очень, напильник не берет. А окалина какая толстая! Ведь они точеные, чистенькие попали в твои медвежьи лапы! - Твердые лучше, хозяин: долго не протрутся, даже если плохо будут смазывать. - А, затвердил свое! Слишком твердое - слишком хрупкое. Надо меру знать, тряпичная твоя голова! Топот копыт заставил Жанто прервать воркотню. В ворота въехал на прекрасном гнедом коне молодой дворянин. Осмотревшись, он подъехал к кузнице и остановился перед почтительно поднявшимся Жанто. Всаднику было лет двадцать пять. Одет он был изящно и со вкусом. Перо на шляпе соразмерное: достаточно длинное, чтобы придать владельцу достоинство, но не настолько, чтобы говорить о бахвальстве. Опытный глаз Жанто приметил, что шпага и шпоры у всадника заграничные. Окинув быстрым взглядом одежду и снаряжение незнакомца, Жанто посмотрел на его открытое, очень загорелое лицо, на его светло-русые волосы, свободно выбивавшиеся из-под шляпы. - Скажите, почтенный, - спросил всадник, - где можно увидеть господина Жанто? Королевский мастер быстро прикинул в уме: кем мог быть ранний посетитель? Выговаривает звуки "эр" и "эн" твердо, но на южанина или испанца не похож: светлые волосы, синие глаза, прямой нос... Загорелое лицо не пристало знатному дворянину, но одет изящно, конь богато убран. Приехал без слуг, в ранний час, - дьявол знает, что за птица! Но смотрит твердо - военный взгляд, хотя рожа у мальчишки добродушнейшая... - С разрешения вашей светлости, это я сам. - На всякий случай Жанто наградил гостя титулом. - С вашего разрешения, уже шестьдесят два года. Чем могу служить вашей светлости? Всадник легко спрыгнул с коня. - Лейтенант флота русского царя Федор Матвеев, - представился он. - Имею к вам дело по поручению его величества. - Русский царь оказывает мне честь? Прошу, господин лейтенант, простите мой вид. Пожалуйте в дом. - Погода хороша, не хочется под крышу, - сказал Матвеев. - Если кто-нибудь присмотрит за моей лошадью, я с удовольствием посижу с вами здесь. - Тысячу извинений, господин лейтенант! Эй, Ленуар, Гридо, где вы, бездельники? Возьмите коня господина лейтенанта! Матвеев подобрал с земли напильник и полуось, попробовал твердость стали. - И верно, пересушена сталь, - сказал он по-русски. Жанто с любопытством смотрел на дворянина, не погнушавшегося взять в руки напильник. - Позвольте попробовать? - спросил Матвеев. - Все, что угодно, господин лейтенант! Матвеев вошел, в кузницу, огляделся, кивнул вежливо ухмылявшемуся Кабюшу. Положил полуось на наковальню, подсунув под один конец кусок железа. Взял кувалду, примерился взглядом, размахнулся в три четверти круга... Со звоном полуось разлетелась пополам. - Так и есть, перекалил, чтоб тебе не иметь отпущения грехов! - завопил Жанто на Кабюша. Матвеев вышел во двор, уселся на чурбачок и принялся внимательно разглядывать мелкозернистый блестящий излом. - Напрасно ругаете кузнеца, почтенный Жанто, - сказал он. - Такие вещи надо делать иначе. Вы берете слишком твердую сталь. Советую, берите доброе мягкое железо, цементируйте его в муфеле с молотым скотским рогом, а потом калите. Тогда оно будет в сердцевине мягкое, не ломкое, а снаружи будет крепкая каленая корка. Такая вещь не сломается от удара и не скоро сотрется. А чтобы не было окалины, в закалочную воду добавьте немножко купоросного масла. Изумленный Жанто рассыпался в благодарностях. Никак не ожидал он от блестящего офицера таких сведений, хотя много слышал о северном царе, который ставил себе в заслугу знание ремесел. - Не угодно ли все же в дом, господин лейтенант? Разрешите угостить вас молодым аржантейльским вином из моего погреба. Сидя за накрытым столом, Федор толковал гостеприимному хозяину, что нужно сделать карету добрую и красивую, с богатой отделкой, потому что его величество Пьер Премье желает преподнести ее в дар весьма высокопоставленному лицу. Жанто, видя, что гость не кичлив и смыслит в мастерстве, держался теперь свободнее. - Не утонут ли мои изящные колеса в ваших снегах? - спросил он, улыбаясь. - И какие оглобли сделать под упряжку белых медведей? Матвеев усмехнулся. - Надоели мне здешние сказки! - сказал он. - Как узнают, что я русский, идут опросы про снега да белых медведей. Я, господин Жанто, белого медведя лишь выделанную шкуру видел, издалека привезенную, а самого зверя, извините, не доводилось. Снега у нас в иных местах выпадает немало, однако есть места, где куда теплее, чем у вас. Жанто закивал головой, подлил гостю вина из кувшина. - Прошу извинить за любопытство, господин лейтенант: не русское ли солнце покрыло загаром ваше приятное лицо, или, быть может, в дальних южных морях вы подвергались сей неприятности? - Это сделало солнце Каспийского моря, - ответил Федор. - Но Каспийское море - это... гм... татары, Персия. - Почему же только Персия? Есть у нас Астрахань и Гурьев... - Сказочные места, - со вздохом сказал Жанто. - А нельзя ли узнать, кому предназначена карета, которую я буду делать с великим прилежанием, чтобы угодить столь знатному заказчику? - Того я, сударь, не ведаю. Мне дан государев ордер, вы принимаете заказ - больше мы с вами и знать не должны. Поговорим лучше, сколько это займет времени и во что обойдется. Флота поручик Федор Матвеев, происходивший из небогатого боярского рода, прошел ту же школу, что и многие дворянские недоросли, по воле беспокойного царя оторванные от безмятежной деревенской жизни и брошенные в водоворот событий, быстро сменявших друг друга в то малоспокойное время. Навигацкая школа в Москве, учение плотинному делу, колесному и корабельному строению в Голландии, потом Марсельская Людовика XIV морская школа, артиллерийская практика в Париже, бессонная работа на верфях нового холодного города Санкт-Питербурха превратили неграмотного увальня, любителя голубиной игры и церковного пения, в подобранного морского офицера, разбиравшегося в чужих языках, привыкшего к постоянному бездомовью, еде не вовремя, ко сну где попало. Куда только не посылала этих новых для России молодых людей неукротимая воля небывалого на Руси царя! Побывал Федор Матвеев и за Каменным поясом, строил плотины и фабричные водяные колеса. Побывал на пороховых заводах. В шведскую кампанию не раз призывали его в действующий флот как толкового корабельного артиллериста. Матвеев нисколько не удивился, получив ордер о назначении в каспийскую гидрографическую экспедицию. Удивляться в ту пору было некогда, больше сами других удивляли. С Балтийского моря Федор приехал в Астрахань, а в ушах его еще было туго заложено от грохота пушечного боя, еще не зажила как следует рана в правом плече от шведской фальконетной пули. Странной казалась тишина. Вместо серых вод и хмурого неба Балтики - зеленая вода, синее небо, желтые пески берегов, и над всем этим - беспощадно палящее южное солнце. Каспийской экспедицией командовал князь Бекович-Черкасский. В числе прочих пунктов царская инструкция предписывала: "Прилежно усматривать гаванов и рек, и какие суда могут приставать; также скампавеями можно ль ходить и спасаться во время шторму... и где косы подводные, и камни, и прочее, осматривать и верно ставить на карту. Также крюйсовать через море и какие острова или мели найдут. Также море, сколько где широко, ставьте на карту..." Матвеев с увлечением "ставил на карту" незнакомое море. Необжитые пустынные берега хранили древнюю тайну. Где-то там, за желтыми песками, за спаленной солнцем землей, лежала сказочная Индия... Еще не знал Матвеев, что экспедиция князя Бековича имеет особое, тайное поручение. Кое-что начал понимать лишь тогда, когда был послан со срочным донесением к государю, а тот неожиданно направил его в Париж с повелением закупить первейшего рода карету и, неусыпно оную охраняя, доставить в город Астрахань... 2. ПУТЬ В ИНДИЮ ЛЕЖИТ ЧЕРЕЗ ХИВУ. - КУДА ТЕЧЕТ АМУ-ДАРЬЯ? - ТУРКМЕН ХОДЖА НЕФЕС. - КНЯЗЬ БЕКОВИЧ-ЧЕРКАССКИЙ. - ЗЕЛЕНЫЕ ВОДЫ И ЖЕЛТЫЕ ПЕСКИ. - "МЫ ОБ ИНДИИ ЗЕЛО ПОМЫШЛЯЕМ". - ГОСУДАРЕВ ОРДЕР И ОСОБАЯ МИССИЯ ПОРУЧИКА КОЖИНА В берег бьет волна Пенной индевью... Корабли плывут, Будто в Индию... С.Есенин, "Песнь о великом походе" Рассеялась пороховая гарь над скалами Гангута, и стало ясно: близится победоносный конец долгой войны со шведами. Но пусто было в государевой казне. Все чаще поглядывал Петр на карту, примеривался взглядом к обширным землям на юго-восточной границе рождающейся империи. Карта была смутная - одно беспокойство, а не карта... Давно уже задумывался Петр о том, чтобы сыскать кратчайший торговый путь в Индию. Наслышан был много о чудесах индийской земли, о невиданных ее богатствах; перечитывал писание Афанасия Никитина о хождении за три моря, донесения подьячего Шапкина, посланного в 1675 году царем Алексеем в Индию, но до нее не дошедшего, а также донесения Семена Маленького в 1695 году пробравшегося в Индию через персидские земли. Индийские товары шли в Европу через персидских и арабских купцов. Теми же путями шел обратный поток европейских товаров. Между тем, размышлял Петр, самой природой определено, чтобы Россия стала посредником в торговле Европы с Азией. На пути в Индию лежали Хивинское и Бухарское ханства. Неспокойно было в ханствах - дрались между собой тамошние властители. Еще в 1700 году хивинский хан Шах-Нияз сам просил Петра о принятии в русское подданство - желал с помощью белого царя упрочить свой пошатнувшийся трон. Теперь в Хиве сидит новый хан, Ширгазы. Что за человек, надолго ли утвердился? Все загадка в том жарком краю... Или вот еще: старые карты показывают, что река Аму-Дарья стекает в Каспийское море в залив Красных Вод. Упоминал о том грек Геродот, писали арабские историки. В XV веке табаристанский историк Захир-ад-Дин Меръаши писал, что, когда осенью 1392 года Тимур завоевал Мазандеран - персидскую землю, что лежит у южного берега Каспия, - сверженный правитель со своим семейством сел на корабль, морем прошел до устья Джейхуна, то есть Аму-Дарьи, и, поднявшись вверх по реке, достиг Хорезма. Ныне же, по слухам, ушла изменчивая река от Каспия. Сказывают, что хивинские властители заперли реке дорогу земляной плотиной и повернули ее воды в Аральское море. Что же это за река - Аму, Бычья река, Оксус древних римлян, Джейхун арабов? Князь Гагарин, сибирский генерал-губернатор, доносит, что ведомо-де ему, князю, стало, будто в Малой Бухаре, при городе Еркети, есть золотой песок. Не врет ли князь, дабы отвлечь государя от несытого своего воровства? Весной 1714 года в Санкт-Питербурх приехал туркменский старшина Ходжа Нефес. Петр выслушал его со вниманием, а наговорил Ходжа немало. Про Аму-Дарью сказал, что верно, отвели ее хивинцы плотиной от Хозарского моря. Хан Ширгазы люто враждует с непокорными беками, рубит головы, - как бы и его голова не слетела... Золотой песок не только у Еркети - есть и поближе, на самой Аму-Дарье-реке. Снова - в который раз! - встали заманчивые картины. Ведь истоки Аму-Дарьи - где-то в Индии. И ежели ее опять в Каспий повернуть да владеть ее берегами или, по крайней мере, быть в любви да-дружбе с тамошними властителями, то шли бы индийские богатые товары по той реке до Каспия, а там - морем до Астрахани, а там - Волгой... И все - минуя персидских купцов. И были бы те товары дешевле, и выгода дли российской казны была бы немалая. Да еще золотой песок... Все это хорошо проверить надо, разведать, верных людей послать! Петр не терпел промедлений. В начале мая того же 1714 года дал сенату указ: князя Бековича-Черкасского, поручика гвардии Преображенского полка, отправить с нужным числом людей к Каспийскому морю "для прииску устья Аму-Дарьи-реки". Через несколько дней, 19 мая, дополнил указ: "Его, Бековича, послать в Хиву, а потом ехать ему в Бухару к хану, сыскав какое дело торговое, а дело настоящее - проведать про город Иркеть..." Князь Александр Бекович-Черкасский до восприятия святого крещения звался Девлет-Кизден-Мирза. Был он родом из кабардинских владетелей. Мальчишкой он был украден ногайцами, а во время осады Азова войсками Василия Голицына попал к русским. Юного черкеса взял к себе в дом брат Василия, Борис Голицын, один из воспитателей Петра. В 1707 году был Бекович послан за границу для обучения, а вскоре породнился с князем Борисом - женился на его дочери, княжне Марфе. Вступив в службу в Преображенский полк, Бекович стал на виду у царя. На этого сильного и мужественного, по тому времени хорошо образованного, знающего Восток человека Петр возложил труднейшую задачу - разведать путь в Индию... Бековичу представили Ходжу Нефеса. О многом говорил князь с туркменом и во многом ему поверил. Взял его с собой в экспедицию. В августе 1714 года Бекович выехал через Казань в Астрахань. В Казани князь принял под начало более полутора тысяч солдат при девятнадцати пушках. 7 ноября экспедиция отплыла из Астрахани в Гурьев на двадцати семи стругах и двух шхунах - отплыла и едва не погибла в самом своем начале. Злая осенняя буря разметала по морю легкие волжские суденышки. Лишь в начале декабря возвратилась истрепанная флотилия обратно в Астрахань, так и не дойдя до Гурьева. Пришлось зимовать. 25 апреля 1715 года, добавив около двадцати новых судов, экспедиция снова отплыла из Астрахани. Флагманская шхуна, выйдя из теснин волжской дельты на морской простор, накренилась, чертя русленями по зеленой воде, и заговорила под килем каспийская волна. Задумчивый, молчаливый стоял Бекович на шканцах, с наветренной стороны. Было князю в ту пору немногим больше тридцати лет. Тяжкая ответственность навалилась на плечи молодого командующего. Столько людей, столько кораблей под его началом... Немало израсходовано денег на экспедицию: 30638 рублей отпустила государева казна, а в казне - знал Бекович - было не густо. (По тем временам сумма была очень большая. Скажем для примера, что на железоделательных заводах тогда полагался оклад жалованья: мастерам - по 60, а чернорабочим - по 18 рублей в год.) Молча глядел князь в зеленый простор, не ведая, что ждет его за пустынными берегами, за горячими сыпучими песками... До поздней осени "крюйсовала" флотилия вдоль восточных берегов Каспия. Побывали у Гурьева и у длинного песчаного мыса Тюб-Караган. Обогнули полуостров Мангышлак и долго плыли к югу, кладя на карту и подробно описывая незнакомые, нежилые берега. Сумасшедше палило солнце, гнила в бочках взятая в Гурьеве сода, томила людей жажда, а еще пуще - тоска по далекой России, по лесной прохладе, по дымку родной избы... Прошли мимо прорвы в берегу, в которую с шумом рвалась морская вода, - то был таинственный Кара-Бугаз, накрытый, как шапкой, темным куполом испарений. Потом шли вдоль длинной, опасной для мореходов подводной косы (и сейчас она называется банкой Бековича). Обогнув ее, вошли в залив Красные Воды, спавший мертвым сном среди горячих песков и холмов. Здесь встретили высланных, из Тюб-Карагана посуху разведчиков - Федорова, Званского и туркмена Ходжу Нефеса. Еле добрели они с верблюжьим караваном до залива Красных Вод - погибли бы в песках, если б не туркмен. Грязные, оборванные, припали разведчики к тухлой воде, долго пили. Потом рассказали князю: видели в песках земляной вал, и местные люди говорили, что вал этот - от плотины, что когда-то заставила Аму-Дарью повернуть к Аралу. От того вала до самого залива Красных Вод тянется в песках долина невеликая Узбой, старое русло Аму-Дарьи... Осенью флотилия вернулась в Астрахань. Год прошел с того первого, неудачного выхода в море. А что сделано? Ни в Хиву, ни в Бухару не попали. Про золото не узнали. Подтвердили только, что ушла Аму-Дарья и русло ее высохло. Верно, положили на карту берега Каспия. Экспедиция оказалась малой и плохо снаряженной для дальнего и опасного сухого пути. После зеленых вод и слепящего солнца - две с половиной тысячи верст по снежным российским просторам... Князь Бекович ехал к царю - для личного доклада. Немало поколесил по Прибалтике, разыскивая военную ставку Петра. Петр принял князя в бывшем герцогском дворце, в Либаве. Принял, сверх ожидания, ласково; угощал, расспрашивал про всякую малость. - За карту спасибо, князь. Отныне без страха наши корабли по тем местам ходить смогут. Что на Дарью-реку не пошел, не виню: по нужде иного не мочно было. А за карту поздравляю тебя гвардии капитаном! Бекович почтительно поклонился. Петр, помолчав, продолжал: - Но на том я от тебя, князь, не отстану. Отдохни два дни и получишь новый ордер. Людей да снаряжения дам тебе поболе, а ты мне доведи до конца ту азиатскую акцию. Главное твое дело - путь на Индию сыскать, а мы об Индии зело помышляем! Разговор шел в палате, где толклись военные люди начальных чинов. Хлопали двери, вбегали гонцы с бумагами. Жарко пылал камин, бросая красноватые отсветы на лица. За высокими стрельчатыми окнами туманился непогожий февральский день. - Пойдешь в Хиву посольством, с дарами для хана богатыми. Особливую комиссию на поручика Кожина возлагаю. Дошед до Хивы, сего поручика, князь, отправишь далее в Индию... - Кожин... - пробормотал Бекович. - Не по духу тебе Кожин, князюшка? - Не смею судить ордера вашего, ваше величество, но зело строптив сей офицер. - Не в сем дело, князь, - сказал Петр, помрачнев. - Ведаю вас всех, кто на благо российское служил. А на то дело не петиметра, сиречь вертопраха, посылать потребно. Знаю, горяч и строптив Кожин, если затронут, да зато и не растеряется в том авантюрном вояже. Сойдись с ним, да худородством его не кори. Не все мои ближние высокородны, а иным более доверяю. 14 февраля 1716 года Бекович получил новый ордер. Ведено было князю Бековичу-Черкасскому "ехать к хану Хивинскому послом, а путь иметь подле той Аму-Дарьи-реки и осмотреть прилежно течение оной реки, также и плотину, ежели возможно оную воду паки обратить в старый ток, к тому же протчие устья запереть, которые идут в Оральское море, и сыскать, сколько к той работе потребно людей..." Петру было известно, что ханские троны в Средней Азии ненадежны: местные князьки часто свергали ханов и занимали их место. Поэтому Бековичу было предложено "хана Хивинского склонить к верности и подданству, обещая наследственное владение оному, для чего предоставлять ему гвардию к его службе, и чтоб он за то радел в наших интересах..." Будучи экономным хозяином, Петр в своей инструкции указывал: "Гвардии дать ему, хану, сколько пристойно, но чтоб они были на его плате..." В крайнем случае допускалось эту предоставленную хану гвардию "год на своем жаловании оставить, а впредь, чтобы он платил..." Затем предполагалось взяться за бухарского хана: "не мочно ль его, хотя не в подданство (ежели того нельзя сделать), но в дружбу привести таким же маниром, ибо и там также ханы бедствуют от подданных". Из Хивы следовало отправить отряд на Сыр-Дарью - проверить слухи о золотых песках. Особая миссия возлагалась на поручика Кожина. По прибытии в Хиву надлежало "поручику Кожину переодеться купчиною, придать ему, Кожину, двух добрых людей, и чтоб они были не стары... и просить у хивинского хана судов и на них отпустить того купчину по Аму-Дарье-реке в Индию, наказав, чтобы изъехал ее, пока суды могут идти, и оттоль бы ехал в Индию, примечая реки и озера и описывая водяной и сухой путь, а особливо водяной к Индии, тою или другими реками, и возвратиться из Индии тем же путем или ежели услышит в Индии еще лутшей путь к Каспийскому морю, то оным возвратиться и описать..." С такой инструкцией Бекович выехал обратно в Астрахань. А через полтора месяца неугомонный царь, вспомнив о пополнении кунсткамеры, отправил собственноручное письмо: "Поручику Кожину где обретается. Г.Кожин, когда будешь в Остиндии у Магола, купи довольное число пътиц больших всяких, а имянно струсов, казеариусов и протчих, также малых всяких родов, так же зверей всяких же родов, привези с собой бережно. Из Данциха в 31 день марта Петр. 1716 г." Сенатским указом состав экспедиции был увеличен до 6100 человек. Сюда вошли три пехотных полка, два драгунских отряда, два казачьих полка, морская и строительная команды. При отряде были фортификаторы для строительства крепостей, подьячие, переводчики, лекари и аптекари. И все это носило название посольства... 3. СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ ВСТРЕЧАЮТСЯ. - "ПОЙДЕМ С ТОБОЙ В ИНДИЮ". - СТРОПТИВЫЙ ПОРУЧИК КОЖИН ВСТУПАЕТ В ПРЕРЕКАНИЯ С КНЯЗЕМ БЕКОВИЧЕМ. - "А В ХИВЕ СОБРАНО ВОЙСКО..." - ТЯЖЕЛЫЕ ПРЕДЧУВСТВИЯ. - КОЖИН БЕЖИТ В ПЕТЕРБУРГ А мне мерещился Индийский океан. Тихо колышется парусник. Море недвижно, будущее бесконечное, сияющее. Когда-то подует ветер? Когда-то придем ко двору Великого Могола? Вс.Иванов, "Мы идем в Индию" Федор Матвеев, только что возвратившийся в Астрахань из парижского вояжа, сидел у себя, когда вошел невысокий, коренастый, дочерна загорелый офицер. - Саша! - Матвеев вскочил, обнял давнего приятеля, однокашника по Навигацкой школе, Александра Кожина. - Рад тебя видеть, хоть ты и черен ликом стал, аки первейший арап. Кожин, насмешливо прищурив глаз, оглядел Федора, изящно одетого, завитого по последнему парижскому манеру. - Наездился по Европам? - сказал он. - Ишь кудерьки выложил! Сразу видно, что вдалеке был от наших непотребных дел. Поручик Кожин не таясь осуждал действия князя Бековича. Началось с того, что в Тюб-Карагане Бекович решил заложить крепость и оставить гарнизон, хотя это не предусматривалось инструкцией. Он считал, что Тюб-Караган, откуда шла старая караванная дорога в Хиву, нужно покрепче держать в руках. Тут и произошла первая стычка Кожина с Бековичем. Кожин яро возражал против закладки крепости в том гиблом месте, где нет ни воды, ни конского корму. Князь пренебрег возражениями, велел строить крепость. Оттуда же, из Тюб-Карагана, Бекович отправил в Хиву разведчиков - боярских детей Воронина да Алексея Святого. Они должны были убедить хана Ширгазы, что посольство идет к нему с миром. Святой вез особые подарки для Колумбая, родственника Ширгазы, пользовавшегося, по слухам, большим влиянием на хана. Потом флотилия отплыла в Красные Воды. Здесь надлежало по инструкции закладывать крепость. Но и тут строптивый Кожин открыто осуждал выбор места для крепости. Отношения его с князем совсем испортились. Из глины и лесса строили солдаты глинобитные домики, возводили стены, рыли колодцы. И могилы приходилось копать: многие не выдерживали непривычного климата, дурной воды, укусов ядовитых тварей. В феврале Бекович вернулся в Астрахань. Подготовка к походу заканчивалась. Князь ожидал вестей от посланных в Хиву разведчиков, но тут в Астрахань прискакал гонец от калмыцкого Аюк-хана. Хан доносил астраханскому коменданту Чирикову, что "тамошни бухарцы, касак, каракалпак, хивинцы збираются вместе и хотят на служивых людей итьти боем, и как бы худа не было". Гонец добавил от себя, что хивинцы уже хотят брать красноводскую крепость... Тяжелые предчувствия одолевали поручика Кожина. Он метался в тесной горенке по скрипучим половицам, ругательски ругал князя. - Нам, худородным, - говорил Кожин, - сколь тяжко служба достается! Нами содеянное, хотя бы иройство Гераклово, ни за что почитается, а их, хоть и ничтожное, превозносится... - Напрасно, Саша, беснуешься, - сказал Матвеев. - Сим неправды не изживешь. Да и не все твои речи истинны: ведь государь-то тебя перед прочими отличает. Какое доверие тебе оказано секретным ордером, о коем ты мне рассказывал. - Синими глазами поглядел он на низкое оконце, за которым угасал день, и мечтательно добавил: - Вот бы и мне с тобой в Индию... - Ты и пойдешь, - неожиданно сказал Кожин. - В этом хоть я волен - себе попутчика избрать... - Что ж ты не сразу сказал! - радостно воскликнул Федор и снова кинулся обнимать Кожина. Но Кожину было не до восторгов. Отстранил Федора, опять зашагал из угла в угол. - Государь-то мне доверяет, а они, псы высокородные, завидуют. Вот дойдем мы с тобой до Индии, если живота в пути не лишимся, вернемся - Бековичу за нас новый чин выйдет. Еще к акции не приступлено, а сколько людей поморили... - Вдруг остановился Кожин, хлопнул по столу ладонью. - Будя о сем. Развлеки, Федя, расскажи, как карету довез? - Ох, Саша, не спрашивай! Сколько мук с ней принял, не приведи господь! - Еще чем Ширгазы-хан за твою карету отплатит, - мрачно заметил Кожин. - Пока здесь чешемся да тянемся, он уже на нас войско сбирает... На консилии, собранной Бековичем для обсуждения доноса Аюк-хана, Кожин не выдержал и вступил с Бековичем в крупные пререкания. Низкая комната с мелкостекольчатыми окнами в астраханском кремле была битком набита начальными чинами экспедиции. - Прошу, поручик, супротив воинского регламенту не дискусничать, - останавливал Бекович Кожина. - Противу государева ордера действий допустить не дозволю. - А шкуру с себя хивинцам снять, полагаю, позволите? - язвительно спросил Кожин. - Забываете, сударь, как надлежит со старшими в чине обходиться, - угрюмо промолвил князь Самонов. - Дозвольте, князь, когда сикурс ваш понадобится, я оного сам попрошу, - холодно отстранил Самонова Бекович. - Поручик, очевидно, за шкуру мою опасаясь, своею такоже немало дорожит и не таит перед консилиею своих опасений. Кожин в бешенстве вскочил со стула: - Я шкурой своей не более иного дорожу! Посудите, князь, себя на место Ширгазы-хана поставьте: донесли бы вам, что идет-де мирное посольство с инфантерией, да с кавалерией, да с артиллерией... - Войско с нами для охраны посольства и даров отправлено, - пытался успокоить его Званский, недавно назначенный экономом экспедиции. - Для охраны! От тебя, что ли, охранять? Ты и так уж сукна переполовинил, что хану в подарок назначены! - не помня себя от злости, закричал Кожин. - Поношение чести! - Званский рванулся к нему, хватаясь за шпагу. Кожин не сдвинулся с места. Чуть побледнело его загорелое лицо. - Прошу, государи мои, из субординации не выходить! - громко и властно сказал Бекович. - Господин поручик Кожин, соблаговолите, от осуждения, вам по чину не надлежащего, воздержась, кратко мнение свое сказать. Кожин шагнул к князю. На лбу у него выступили капельки пота. Он утер их обшлагом мундира, неожиданно стих и поклонился Бековичу. - Мнение мое таково, - негромко сказал он. - Как знатно в Хиве стало о нашем войске, все надо менять. Нельзя туда с малыми силами, как ныне знаем, что Ширгазы покориться не хочет. Дозвольте, как мне указано, - пойду сам, с двумя товарищами, переодевшись купчиной, не из Хивы, но отсюда. И про золото разведаю, и в Индию доберусь. А сгибну в тех злых краях - хоть малым числом, а не всем войском... А государю наискорее отписать, что в политиках перемена, что Ширгазы, ранее слабый, ныне зело силен стал... - Довольно слушал я вас, поручик, - прервал его князь. - Ваша акция по государевым пунктам не от Астрахани, но от Хивы начинается. - Так не хотите послушать доброго совета? - не своим голосом закричал Кожин. Он обвел взглядом собрание, потом резко повернулся и выбежал из комнаты, хлопнув дверью. В комнате повисло тя