трел на Федора тяжелым, недобрым взглядом. Федору стало не по себе. Он неловко повернулся, стойка под ним зашаталась, и он, потеряв равновесие, плюхнулся в бассейн. Вынырнув, он увидел, что брахман все смотрит на него - смотрит с холодным презрением. Зло разобрало Федора. Вот колдуны проклятые, навязались на его голову! Двумя взмахами он подплыл к краю бассейна, вылез и, решительно сжав кулаки, пошел прямо на брахмана. Тот не шевельнулся. Только черные его глаза сузились, стали колючими. От этого неподвижного взгляда Федор почувствовал странную тяжесть в переносье. Тело вдруг расслабилось, ноги одеревенели, отказались повиноваться. Не было сил отвести взгляд... Но внезапно гаснущее сознание пронзила мысль: "Одурманили тебя, Федя! Теперь, как куренку, шею свернут!.." Сделав над собой нечеловеческое усилие, Федор резко тряхнул головой. Забытье, длившееся несколько секунд, исчезло, дурман улетучился, тело снова налилось силой. Брахман повернулся, быстро зашагал прочь. Федор понял, что одержал важную победу: значит, он может сопротивляться колдовским взглядам, о которых уже не раз слышал! Федор по-мальчишески, в два пальца, свистнул вслед брахману и во весь голос затянул озорную песню, сложенную кем-то из питомцев Навигацкой школы: Навигацкие ребята - питухи Собиралися у Яузы-реки, Во кружале, во царевом кабаке, Они денежки зажали в кулаке. Они денежки складали на пропой - Два алтына да деньгу с полуденьгой. Целовальник - он не хочет им служить, Не хватает полденьги доложить! Из дому вышел Лал Чандр и направился к бассейну. Федор нарочно сделал паузу, а когда Лал Чандр подошел, пропел ему прямо в лицо: Не напоишь - мы разбоем разобьем, Что не выпьем - по двору разольем, А напоишь - завтра книги продадим, Продадим да тебе деньги отдадим! - Ты поешь песню? - спросил озадаченный Лал Чандр. - Я и сплясать могу, - весело отозвался Федор. - Не хочешь ли компанию составить, господин Чандр? Лал Чандр пробормотал что-то, а потом сердито сказал: - Идем проверим, все ли готово к пробе. Возле бассейна башней возвышалась огромная бочка, склепанная из листовой меди, диаметром в две сажени, высотой - в добрых пять. Федор делал эскизы этой башни совсем недавно, в храме Кали, и был по приезде немало удивлен, увидев ее уже готовой. Два дня подряд люди Лал Чандра носили по мосткам воду из бассейна; больше десяти тысяч ведер пришлось влить в ее медную утробу. А потом Лал Чандр, поднявшись на мостки, самолично всыпал в воду несколько мешков каких-то своих снадобий. С мостика свисала в воду толстая медная цепь. Сама бочка и цепь соединялись с хомутами у бассейна такими же медными, обвитыми шелком канатами. В стороне стояло малое подобие бочки - медный сосуд. От него отходили две проволоки: одна тянулась вокруг бассейна к противоположной, опущенной в воду штанге, другая, короткая, лежала на краю бассейна, возле второй штанги; под ее обнаженный конец была подложена пропитанная маслом дощечка. Федор знал, что сила, исходящая из машины молний, свободно идет по металлу куда угодно, а шелк и дерево, пропитанные маслом, не пропускают ее. Масло было на простое: добывали его из какого-то редкого растения. Дерево, пропитанное им, вскоре начинало блестеть, как лакированное. И еще знал Федор: сила эта охотнее всего тянулась в землю, и от земли особо надо было отделять все металлические части. Лал Чандр вместе с Федором внимательно осмотрел все соединения. Потом сказал обычным ласковым тоном: - Ударь в гонг, чтобы привели машину в действие. К бассейну подошел важный брахман. На Федора он и не взглянул, будто и не испытывал его колдовским взглядом. Лал Чандр почтительно объяснял ему что-то на непонятном Федору языке, и оба они не сводили глаз с поверхности воды в бассейне. Вода была неспокойна. У одной из штанг она пузырилась и кипела ключом, будто ее подогревали невидимым пламенем. У другой штанги вода бурлила гораздо слабее, но там поднимался легкий, странно пахнущий дымок. Лал Чандр взял свободный конец проволоки, отходивший от малого сосуда, и, стараясь держаться подальше, поднес его к той штанге, у которой бурлила вода... Треск, яркая вспышка молнии - и из воды вымахнул огромный огненный столб. Федор отскочил в сторону. Ошалело смотрел на яркое пламя. Вот огонь стал ниже, но не потух. Рассказал бы кто Федору, что вода горит, - ни в жизнь не поверил бы. А теперь... - Разорви путь тайной силы, - бросил ему Лал Чандр. Один из канатов проходил через деревянный станок особого устройства: медный брусок одним концом укреплялся в шарнире, а другим опирался на медную плиту. Федор потянул за шелковый шнурок - брусок поднялся; на мгновение между ним и медной плитой сверкнула молния. Вода у штанги тотчас перестала бурлить. Пламя потухло. - Теперь снова открой дорогу силе, - скомандовал Лал Чандр. Федор отпустил шнурок, медный брусок упал на плиту. Снова запузырилась, забурлила вода, но пламени больше не было. Лал Чандр взял глиняный кувшин с душистым маслом, осторожно наклонил его и вылил немного масла в воду, над зеркалом, прикрепленным к штанге. Мгновенно масло метнулось сквозь воду на другую сторону бассейна. Было видно, как оно, собравшись в шар, остановилось у противоположного зеркала. Тогда, позвав на помощь Федора, он вместе с ним поднял большой кувшин, в котором было не меньше трех ведер такого же душистого красноватого масла, и сразу вылил его в воду. Федор отчетливо увидел: масло не расплылось по воде, а ушло под поверхность и длинным жгутом пробежало под водой к противоположному зеркалу. Там теперь собрался порядочный масляный шар. Лал Чандр взял ковш на длинной ручке и зачерпнул им масло. И тайная сила не поразила его... Долго сидел Федор в своей комнате и думал обо всем, что довелось сегодня увидеть. "Дознаться до всего, чего б ни стоило!" - решил он. 10. ФЕДОРУ НЕ СПИТСЯ. ГОЛОСА ИЗ БАШНИ. НЕИЗВЕСТНЫЙ СТАРИК И ЕГО МУЧИТЕЛИ. "ЧУР МЕНЯ! ОБОРОТЕНЬ!" НОЖ СТАНОВИТСЯ БЕСПЛОТНЫМ. "КАК ТОЛЬКО ТЫ КОНЧИШЬ РАБОТУ..." Как бешеный подскочил с ножом к ведьме Петро и уже занес было руку... Н.В.Гоголь, "Ночь накануне Ивана Купала" Этой ночью Федору не спалось; лежал с открытыми глазами, в голову лезли видения прошлого. Надоела чужая земля, до смерти хотелось на родину. Шестой год шел со времени гибели отряда Бековича, пятый год, как он трудится на Лал Чандра... "Должно, в воздаяние за полонное терпение, как отъявлюсь к начальству, отпуск удастся вымолить, - думал он. - Отдохнуть бы на тверской прохладе... Батюшка с матушкой, должно, в поминанье меня записали. Панихиды отец Пафнутий служит... Узнать бы, не спасся ли еще кто из наших... Где-то Сашка Кожин, отчаянная голова, - как в воду глядел, все наперед, аки ведун, предсказал..." Нечего было и думать о сне. Федор, как был в набедренной повязке и легкой рубашке, перешагнул подоконник и вышел на крытую террасу, что тянулась по квадрату внутреннего двора. Здесь было чуть прохладнее, чем в горнице. Федор присел на перила и снова задумался. "Как же так случилось? Попались, как малые дети, - тоже, задумали хивинцев обмануть! Три года у них под носом собирались, пошли посольством - с войском да с пушками... И как князь согласился войско делить? Может, поврежден в уме был после смерти княгини с дочками... Верно, крепко любил Марфу Борисовну, с того и тронулся. Кто знает?.. Вот и я - как про Бхарати подумаю - голова кругом идет..." Вдруг до Федора донеслись какие-то голоса. Он насторожился, прислушался. Говорили на том непонятном для него наречии, каким Лал Чандр объяснялся с факирами. Он хорошо различил знакомый ласковый голос Лал Чандра. Иногда его перебивал другой голос - властный, резкий, угрожающий. Федор сразу припомнил: это голос того брахмана, который сегодня пробовал дурманить его, Федора, колдовским взглядом, а потом был при опыте с водой, огнем и маслом. Видать, знатная в этих местах персона... Третий голос был Федору незнаком. Он раздавался реже других двух и на все речи брахмана отвечал одной и той же фразой, не меняя тона. Федор понял, что голоса раздаются из окна верхнего этажа затейливой башни, что возвышалась над центральным залом, над домашним алтарем Кали. Башня - четырехугольная уступчатая пирамида - была густо украшена скульптурными изображениями слонов, лошадей и многоруких богов. Федор всегда считал эту башню украшением, так как из дома в нее не было хода. Но теперь, среди ночи, в ее окне горел слабый свет, и голоса доносились именно оттуда... Будто кто подтолкнул Федора. Он перескочил через подоконник к себе в горницу, достал спрятанный в постели нож и заткнул его за набедренную повязку. Потом вернулся на террасу и осмотрелся. В углу двора была прислонена к крыше двухсаженная рейка, размеченная на футы и дюймы, которой он пользовался в эти дни, готовя проводку к бассейну. Он вскарабкался по рейке на плоскую крышу галереи, а оттуда взобрался на крышу дома, повторявшую сводчатые контуры потолков. Подойдя к башне, Федор призадумался: светящееся окно было не менее как в шести саженях от крыши дома. А, была не была!.. Хватаясь за выпуклые каменные изображения богов и священных животных, Федор карабкался вверх, с уступа на уступ. В темноте безлунной ночи вряд ли кто разглядел бы его белую рубашку на светлой кладке башни. Вот и окно. Федор отдышался немного, а потом поднялся чуть выше, чтобы заглянуть сверху. Так было лучше: если кто и выглянет из окна, так, верно, вниз, а не вверх. Крепко держась за каменное тело какого-то божества, Федор осторожно заглянул в окно. Круглая комната была освещена масляной лампой. На устланном коврами полу валялись во множестве цветные подушки. На подушках перед низеньким столиком, заваленным бумагами и пергаментами, сидел величавый старик. Его худое, изрезанное морщинами лицо, обрамленной длинными седыми волосами, было бесстрастно. Перед стариком, спиной к Федору, стояли Лал Чандр и давешний знатный брахман. Теперь уж Лал Чандр не говорил - кричал тонким, злым голосом. Второй брахман тоже вызверился на старика. А тот знай себе спокойно повторяет одни и те же слова... Между тем Федор с любопытством оглядел комнату. Столы и полки вдоль стен были уставлены всякой посудой и приборами; в углу стояла небольшая машина молний... Так вот откуда шла мудрость Лал Чандра, догадался Федор. Выходит, не сам он свои "чудеса" придумал, а держит сего никому не ведомого старца взаперти и заставляет его создавать все тайности для своих дел... И теперь брахманы, видно, нечто тайное выведывали, да старик не соглашался... Резким движением он поднялся с подушек, высокий, худющий, глянул с презрением из-под густых седых бровей и заговорил. Говорил он спокойно, но, очевидно, что-то неприятное для Лал Чандра и его знатного гостя. Когда старик встал, что-то блеснуло за его спиной. Федор присмотрелся: из-под пояса старика тянулась тонкая цепочка, конец которой был прикреплен к кольцу, вделанному в стену. Жалость и гнев овладели Федором. Ворваться бы сейчас в комнату, кинуться на мучителей... Рука невольно потянулась к поясу, нащупала нож... "Первым того вельможного аспида нежданно ударю, - подумал он. - А с Чандром один на один слажу, пес его нюхай!.. А дальше что? Из дому не выберешься, тут их челяди полно. Поди, и в башне караулят..." Вельможный индус тихо сказал что-то Лал Чандру. Тот поклонился и вышел через маленькую дверь в сводчатом проеме. А старик неожиданно прервал на полуслове свою речь и сел на место. Брахман уставил на него пронзительный взгляд, вытянул вперед руку, негромко произнес несколько слов. Старик послушно взял со столика тростниковое перо, обмакнул в чернила и начал медленно писать на пергаментном листе. "Одурманил старика, как давеча меня хотел, - подумал Федор. - Эх, поддался, горемычный!.. Угрозой не выведали, канальи, так теперь колдовством берут..." Брахман присел на корточки рядом со стариком и заглядывал в строчки красивой вязи слогового письма "деванагари", где каждый знак означает целый слог, а слова выделяются надстрочными чертами. Изредка он тихо говорил что-то, и старик писал - видно, ответы на его вопросы. Теперь Федор видел лицо брахмана. Было заметно, как менялось его выражение, когда он вчитывался в письмена, тянувшиеся за острием тростинки. Досада и раздражение явственно отразились на этом лице. "Ага! - злорадно подумал Федор. - Не то пишет старец, что тебе надобно, тать ночная! Видно, неведомо тебе, какое вопрошение сделать, чтобы истинный ответ получить. Приказывать-то умеешь, да вот беда - не знаешь, что приказать..." Брахман произнес несколько слов, и старик перестал писать. Теперь он монотонно отвечал на вопросы брахмана. Но, видно, дело пошло еще хуже. Вельможный индус зло выкрикнул что-то и встал. Короткое приказание - и старик, проведя рукой по глазам, как бы отгоняя сон, очнулся. Он поспешно взглянул на исписанный листок и засмеялся в лицо своему мучителю. Тогда знатный индус подошел к двери и трижды хлопнул в ладоши. Тотчас вошел рослый факир с кастовым знаком на лбу. Сложив ладони, он поклонился брахману. Потом подошел сзади к старику и, вынув из-за пазухи тонкий шнурок, обвернул его вокруг шеи своей жертвы, старательно продев под седую бороду. Концы шнурка он обмотал вокруг кулаков и, подняв правую ногу, уперся ступней в спину старика... Кровь бросилась Федору в голову. Больше он ни о чем не думал. Прыгнул на подоконник. Еще прыжок - и его кулак со всего маху, снизу вверх, обрушился на подбородок палача. Подброшенный страшным ударом, факир ударился головой о каменную стену и без звука свалился навзничь. Федор обернулся к брахману и, выхватив из-за пояса кож, нанес ему короткий удар в грудь... Рука Федора вместе с ножом проскочила сквозь грудь индуса, как через воздух. Не встретив сопротивления, Федор упал, и его тело свободно прошло сквозь тело брахмана. Только слабое теплое дуновение ощутил он... Брахман был бесплотен!.. - А-а-а! - закричал Федор, не помня себя от ужаса. - Чур меня! Оборотень! А брахман кинулся к двери. Не открывая ее, прошел сквозь толстые, окованные железом доски и исчез... - Встань, юноша, время дорого, - сказал старик на языке хинди. - Понимаешь ли меня? Федор, сидя на полу, дико озирался. Его трясло. Поднес дрожащую руку ко лбу, быстро перекрестился. - Встань! - властно повторил старик. - Встань и заложи засов. Федор повиновался, бормоча себе под нос: "Чур меня... Чур меня..." - Теперь подай мне тот сосуд! Федор, как во сне, шагнул к полке, снял с нее сосуд из красного стекла, подал старику. Старик сложил вдвое среднюю часть цепочки и окунул ее в сосуд, из которого пошел едкий дымок. - Убить верховного жреца - большое благо для народа. Но обычное оружие бессильно. Если мы успеем, ты поймешь... Сейчас я сделаю твой нож пригодным... Старик вынул цепь из сосуда, осмотрел ее звенья, ставшие совсем тонкими. Сильно рванул. Затем, волоча обрывок цепи, бросился к столу, где стояла машина молний. Соединил ее проволоками с несколькими медными сосудами, быстро переставил какие-то перекрученные серебряные кольца, опутанные проволокой... - Дай твой нож! - скомандовал он. Федор стоял, бессмысленно уставясь на машину. Старик схватил его за ворот рубашки, сильно встряхнул: - Очнись! Очнись! Ты понимаешь меня? Федор слабо кивнул. - Дай нож!.. Так. Теперь крути! Федор завертел ручку машины. Брызнули голубым молнии. Старик ввел лезвие ножа внутрь одного из колец. Вокруг ножа возникло слабое сияние. - Крути быстрее! Сияние усилилось и вдруг погасло. - Довольно! Теперь возьми нож за клинок. Пальцы Федора прошли сквозь клинок, как будто он был соткан из воздуха... Вскрикнув, Федор отдернул руку. Спотыкаясь, стал отступать к окну. Пронеси, нечистая сила... - Я слышал, ты воин, но вижу трусливую женщину! - яростно крикнул старик, и этот окрик заставил Федора опомниться. Он несмело взял нож за рукоятку - она оказалась обыкновенной, твердой. Снова тронул лезвие - рука свободно прошла сквозь него, пока не уперлась ладонью в рукоятку... - Теперь клинок безвреден для всех людей, - сказал старик, - но для верховного жреца он смертелен. Со двора донесся гул голосов. Федор выглянул в окно и отшатнулся: двор был полон людей с факелами. - Слушай! - сказал старик. - Пока я храню свою тайну, жизнь моя вне опасности. Как бы они ни озлоблялись, они не причинят мне вреда, ибо моя смерть для верховного жреца страшнее, чем его собственная. Не первый раз пугают меня удушением. И тебе, пока их замыслы не исполнились, нечего опасаться: ты им нужен, они не могут строить большие сооружения... За дверью послышались шаги и голоса. - Запомни, - быстро прошептал старик, - только этим ножом можно поразить верховного жреца. Но сейчас это бесполезно. Ты поразишь его, когда придет нужный час. Спрячь нож за окном, я сумею тебе передать его... Ты понял меня? - Да... Федор высунулся в окно и спрятал нож в углублении каменной резьбы. Старик тоже выглянул, нащупал тайник, удовлетворенно кивнул. Потом вернулся на свое место и сел на подушки, прикрыв обрывок цепи. Внезапно в комнату вошел сквозь запертую дверь верховный жрец. Он окинул Федора ледяным взглядом, сказал на хинди: - Чужеземец, поднимая на меня руку, ты не ведал, что творил. Только поэтому я тебя прощаю. Ты сможешь искупить вину лишь полным повиновением. А теперь - отвори дверь! Федор с ужасом смотрел на него. Пересилив страх, подошел к двери, отодвинул засов. В комнату вошел Лал Чандр, за ним - слуги с факелами. Двое из них по знаку своего господина вынесли неподвижное тело факира. - Ты не знаешь наших обычаев, юноша, - сдержанно проговорил Лал Чандр. - Тебя привела сюда твоя карма. Тебе не должно быть дела до наших забот, которые тебе непонятны... У Федора все еще тряслись руки. Зло взглянул он на Лал Чандра, хмуро сказал: - А почто меня в плену держите? Наш государь не в войне с Великим Моголом. - Я не знаю, кого ты зовешь Великим Моголом, - отвечал Лал Чандр. - Если ты говоришь о том, кто сидит в Дели и дрожит в своем дворце, то он уже не велик и его царство помещается под его ступнями... Как только ты завершишь работу, - продолжал он, - мы щедро наградим тебя и отпустим на родину. А теперь иди в свою комнату. Так кончилась эта ночь, похожая на дурной сон, - кончилась неожиданно благополучно для Федора. А на следующий день Лал Чандр увез его обратно в храм Кали. 11. ВОДА ПРИБЫВАЕТ. СОГЛЯДАТАИ. ФЕДОР СЛАГАЕТ ВИРШИ. КОЛЕСО ЗАВЕРТЕЛОСЬ. "В ТЕБЕ НЕТ НАДОБНОСТИ". ФЕДОР ВЗБУНТОВАЛСЯ. СНОВА ПОЯВЛЯЕТСЯ РАМ ДАС День вчерашний ушел, а завтрашний день - я не знаю, достигну ли я его... Ибн Хазм, "Ожерелье голубки" Летняя жара стала спадать. Океанские муссоны несли темные дождевые тучи. В горах, у подножия Гималаев, выпали первые дожди. Лал Чандр ходил озабоченный, подгонял строителей: нельзя медлить, вот-вот прибудет вода в речке... Рытье обводного канала заканчивалось. С утра до вечера непрерывно тянулись полуголые люди, несли на головах корзинки с землей. Федор не выдержал: дал Сингху эскиз одноколесной тачки и, когда она была готова, показал ее Лал Чандру. - Смотри, один человек с тачкой свезет вшестеро больше, чем в корзинке на голове. - Людей надо вшестеро меньше, - ответил Лал Чандр, - но каждому из них надо сделать такую колесницу. За это придется платить плотникам, а земленосам я ничего не плачу... Но времени мало - пусть будет по-твоему. Плотина, шлюзовый затвор и желоб были готовы и ожидали только подъема воды в речке. Водяное колесо тоже ожидало воды. От колеса через отверстие в стене уходили в храм, в помещение, примыкавшее к главному залу, длинные деревянные валы. Федор рассчитал, что водяное колесо будет делать около четырех оборотов в минуту, а оба параллельных вала, получающих от него движение, будут крутиться в тридцать раз быстрее. На каждом валу было насажено по десять двухсаженных дисков из дерева, покрытого гладкой, блестящей коркой какой-то редкой смолы. Длина окружности каждого диска составляла примерно шесть с третью сажен. При ста двадцати оборотах в минуту точка на окружности будет пробегать полторы версты в минуту, девяносто верст в час. Сколько это будет в секунду? Федор быстро прикидывал острой железной палочкой на сухом пальмовом листе, связка которых - индийская записная книжка - всегда висела у него на поясе. Получилось без малого тринадцать сажен в секунду! "Не разнесет ли диски?" - подумывал Федор. В то время расчеты на прочность еще не были известны, и люди пользовались опытными модульными соотношениями. Часть дисков машины молний была снабжена с обеих сторон пластинками из листового золота, по которым скользили щетки из тонкой, золотой канители. Каждый из остальных, не имеющих пластинок дисков проходил между двумя кожаными подушками, наполненными веществом, состава которого Федор не дознался. Рычаги с грузами плотно прижимали подушки к дискам. В том же помещении, неподалеку от машины, стояло двенадцать огромных медных бочек. Все это соединялось сложным переплетением канатов, свитых из медной проволоки и надежно обернутых промасленной тканью. В разных местах канаты прерывались медными засовами с рукоятками из черного дерева. С их помощью можно было перепускать тайную силу куда угодно. В главном зале храма, перед статуей Кали, в полу был квадратный бассейн, наполненный водой, - сюда были скрытно подведены медные канаты, соединенные с вогнутыми зеркалами. Федор зарисовал для себя паутину канатов, тщательно пометив, какой конец куда подходил и прикреплялся. А вода в речке прибывала с каждым днем. Прегражденная плотиной, она заполнила скалистое ущелье и с грохотом низвергалась через открытый водослив. После памятной ночи за Федором, не таясь, с утра до вечера ходили по пятам два здоровенных факира. Ночью они укладывались у дверей его комнаты при храме. Нечего было и думать рассказать Сингху о том бестелесном брахмане: факиры нагло присаживались рядом на корточки и слушали все, о чем говорилось. Бестелесный... Не в дурном ли сне привиделся он? Снова и снова вспоминал Федор, как проскочил с ножом сквозь оборотня... Куда ни ступи - всюду нечистая сила в этом проклятом краю. Был Федор не робкого десятка, сколько баталий прошел - ни разу не дрогнул. Но тут... Да кто не окажет конфузии перед нечистой силой? Разве что нехристь, запродавшийся дьяволу... Вспоминал Федор и другое. Старик в башне... Нож, на глазах у Федора ставший бесплотным, яко воздух... Федор пытался припомнить: как же это было? Он крутил машину молний, а старик сунул нож в какие-то закрученные проволоки... Машина молний была не совсем такая, как у Лал Чандра... Вспоминал, как сквозь туман, странные слова старика: мол, не может верховный жрец без меня обходиться... Как понимать? Уж не сам ли старик сделал того жреца бестелесным?.. И еще вспоминал испуг на лице Бестелесного, когда кинулся на него с ножом. Отчего же было ему пугаться? Может, недавно стал он неуязвимым, не привык еще?.. Кругом шла голова у Федора. Непременно надо поведать сикхам о чуде. Рам Дас - вот кому все рассказать. Но Лал Чандр услал куда-то своего возницу с поручением... Эх, зря послушал старика, спрятал тот волшебный нож: надо было тогда пырнуть ножом Бестелесного, а там будь что будет. С Бхарати виделся Федор не часто. А при встречах - лишнего слова не вымолвишь: соглядатаи торчали рядом, ушастые, нахальные, только что в рот не лезли... Как-то Бхарати, выйдя вечером к речке, где они иногда встречались, принесла с собой ситар - индийскую лютню с длинным грифом и навязанными ладами. Она спела ему песню - грустную, протяжную. Странно звучал ее тонкий голос, в самую душу западал. Федор заинтересовался инструментом. В Хиве, в доме Садреддина, видел он такой ситар, только там играли на нем смычком, а Бхарати щипала струны пальцами. - А ну я попробую, - сказал он. Провел пальцами по струнам - непривычный лад. Перестроив ситар, как лютню, он спел девушке несколько русских песен. Она глядела на него темными, широко раскрытыми глазами, улыбалась. Федор обнял ее за плечи, притянул к себе, шепнул: - Любушка ты моя... Рядом зашуршало, из-за кустов высунулась лохматая голова. Федор резко встал, плюнул факиру под ноги: - Тьфу, послухи треклятые! Креста на вас нет, пес вас нюхай! Ситар он унес к себе в комнату. Долго сидел, скрестив ноги, на подушке, пощипывал струны, складывал и напевал чувствительные вирши: Аки Венус ты пригожа И зело с ней ликом схожа, Зришь судьбу мою злощастну. Ах, прегорько мне, нещастну! Был пленен в Хиве ордою, Ныне ж паки и тобою. Ах, судьбина прежестока Крепко держит у Востока... Вдруг до слуха его донесся мощный рокочущий гул. Федор прислушался. Потом отбросил ситар и выскочил из комнаты. Сторожа, спавшие у дверей, сразу повскакали и побежали следом. Гул шел от желоба. Федор понял, что водяной затвор поднят и вода устремилась к колесу. Федор вбежал в главный зал храма. В темноте уверенно нащупал узкую дверь за спиной шестирукой богини, шагнул в тайное помещение, где стояла машина молний. Увидел то, что ожидал: диски вращались с огромной скоростью, издавая мягкий шипящий звук. Золотые пластинки сливались в круги, отражали красноватый свет масляных ламп. Пахло грозовой свежестью. У машины возилось человек шесть - все такие, что раньше не встречались Федору. Лал Чандр стоял в стороне и наблюдал. Он не услышал, как вошел Федор. Обида переполнила Федора. Вот оно как! Сколько трудов положил он на строение этих махин, сколько всякой всячины придумал, а его не позвали даже на пробный пуск колеса. Разве Лал Чандр управился бы без него? Как бы не так! А теперь, когда дело сделано, не удосужился позвать его, Федора, посмотреть машину в работе. И, начисто забыв обо всем, кроме своей обиды, Федор дернул Лал Чандра за широкий рукав. Лал Чандр испуганно обернулся. - Зачем ты явился сюда? - Почему меня не позвал? - крикнул Федор. - В тебе нет надобности, когда машина построена. - В голосе Лал Чандра уже не было обычной ласковости. Федор сгреб брахмана за ворот и затряс его. - Я тебе не раб, а российского флота поручик! - бешено приговаривал он по-русски, как всегда, когда забывался. - Душу вытряхну вон!.. Лал Чандр закричал. На его гортанный вскрик обернулись люди. Побросав свои дела, накинулись на Федора. Федор яростно отбивался. То один, то другой индус, непривычный к кулачному бою, валился наземь, но тут же вскакивал и снова кидался. Лал Чандр, пригнувшись, выскочил в низкую дверь. Федор вырвался из цепких рук нападающих, кинулся за ним. Брахман заметался, длинная одежда мешала ему. С минуту, как в детской игре, они кружили вокруг грозной богини, меняя направление. Замелькали факелы. С полдюжины индусов снова накинулись на Федора. Но он опять вырвался и, прыгнув, поймал Лал Чандра за рукав. С наслаждением с маху ударил его по скуле. Брахман, кувыркнувшись, свалился в бассейн. Последнее ощущение - туго перехваченное горло. Федор захрипел... Очнулся он у себя в комнате. Голова гудела от боли, ныли суставы рук. Пошатываясь, Федор подошел к двери, рванул... Дверь была заперта снаружи. Надежды на освобождение не было. Дважды в день ему приносили скудную пищу. Люди Лал Чандра сторожили его крепко. Близилась развязка... Однажды вечером Федор, сидя на полу перед низеньким столиком, при свете масляного светильника разбирал свои заметки. Начал он их писать давно, еще по пути в Индию. Да что толку от этих заметок, если... Федор тоскливо оглядел полутемную сводчатую комнату. На вырваться отсюда. Он закрыл глаза, уронил голову в ладони... Заснуть бы здесь, а проснуться в тесной каюте, услышать скрип переборок, рокотание роульсов под канатами, топот босых ног по палубе, боцманские крики: "Всех наверх, фордевинд ворочать!.." Увидеть в оконце зеленое бескрайнее море и белых чаек... Вдруг в комнату упал камешек. Федор вздрогнул, вскочил на ноги. Откуда-то сверху донесся неясный шорох. Федор поднял глаза и увидел в полутьме смуглую обнаженную руку, просунувшуюся в вентиляционное отверстие. "Началось, - подумал он тревожно. - Змей ядовитых через дыру набросают или ядовитого зелья насыплют..." - Оэй, Федор! - раздался тихий оклик. У Федора отлегло от сердца: он узнал голос Рам Даса. Как же он пробрался узким лазом? Кирпичи расковырял, должно быть... Федор залез на столик и, дотянувшись, пожал мускулистую руку, торчащую из отверстия. - Подай голос, - сказал невидимый за стеной Рам Дас. - Да я это, кому здесь еще быть! Слушай, Рам Дас... - И Федор быстро стал рассказывать о случае в башне. - Как ты сказал? - перебил его Рам Дас. - Брахман бесплотен? Проходит сквозь стены?.. - Да. - Ты видел это своими глазами? - Видел... - Неужели их боги так сильны? - В голосе Рам Даса Федору послышался страх. "Все погибло, - подумал Федор в отчаянии. - Одна была надежда - на сикхов. А теперь увидят они на празднике такое чудо - разве устоят?.." - Слушай, Рам Дас! Это еще не все... И Федор торопливо досказал о том, как старик сделал бесплотным клинок его ножа. - Ты говоришь, этим ножом можно поразить Бестелесного? - донесся глухой голос Рам Даса. - Да! Да! Он у старика за окном. Достань его, Рам Дас! - К нему трудно пробраться, его крепко караулят... Слушай! Я сделаю все, чтобы тебе помочь. Но ты... Будь готов ко всему. Прощай, мне пора! 12. ПАЛОМНИКИ СТЕКАЮТСЯ К ХРАМУ КАЛИ. ПРАЗДНЕСТВО НАЧАЛОСЬ. КОЛЕСНИЦА ДЖАГГЕРНАУТА. МОЛНИИ В ХРАМЕ. МАХАТМА АНАНГА. "ПУСТЬ ЧУЖЕЗЕМЕЦ УМРЕТ!" КОНЕЦ БЕСТЕЛЕСНОГО Гой, Малюта, Малюта Скуратович, Не за свой ты кус принимаешься, Ты этим кусом подавишься! А.К.Толстой, "Князь Серебряный" По дорогам шли и ехали люди. С юга, из Гуджрата и Раджпутаны, с севера, от подножия горных хребтов, с востока, из Лахора и Дели, стекались они к безымянному притоку Инда, где совершалось чудо. В этом краю, где живут вероотступники сикхи, отрицающие богов, боги решили напомнить людям о себе. И богиня любви и смерти, грозная Кали, проявила в заброшенном с давних лет храме невиданную силу... Так говорили паломникам приветливые люди на перекрестках дорог и в попутных деревнях. Они раздавали пищу и указывали дорогу. Молитвенно закатив глаза, рассказывали, как некий пандит постиг высшие учения. Отказавшись от тела, он сохранил видимость и поэтому получил имя Махатма Ананга - "великая душа без плоти". Нашептывали у дорожных костров, как Махатма Ананга, собрав верных учеников, через близкую людям Кали просил богов ниспослать согласие на землю, раздираемую смутами. И боги дали знамение. Когда в храм Кали внесли тело одного из учеников Махатма Ананга, ушедшего из жизни ради высшего знания, - богиня не приняла его смерти. И вот уже много дней тело праведника лежит у ног властительницы жизни и смерти и трепещет, ибо Кали не принимает его смерти. Но так как богиня ведет точный счет родившимся - пришедшим из прошлого перевоплощения, и умершим - ушедшим в перевоплощение следующее, то за возврат жизни праведнику ей в жертву должна быть принесена другая жизнь [человеческие жертвы Кали прекратились лишь в начале XIX века; мелких животных приносят ей в жертву и в наши дни]. И уже назначен день жертвоприношения, когда грозная Кали вернет жизнь праведнику и всенародно явит могущество старых богов. Паломники шли тесными толпами. Отстать было опасно: неуловимое братство тугов-душителей уже послало людей на торжество в честь своей богини. Толпы народа окружили храм. Ложбина между храмом и берегом речки была густо покрыта палатками и шалашами. В стороне от всех, ниже по течению речки, расположились неприкасаемые. Яркое солнце освещало пеструю картину - белые одежды мужчин и цветные покрывала женщин, бронзовые лица и тела, полосатые шатры торговцев и бесчисленные повозки. Говор, крики, детский плач, рев быков, выкрики торговцев, заунывные звуки пунги - дудочек заклинателей змей - все это слилось в нестройный гул и заглушило рокот воды в желобе. В храм пока не пускали. Но оттуда доносилась ритуальная музыка, и в его широком преддверии храмовые танцовщицы - девадаси - изгибали в культовых танцах свои гибкие смуглые тела, блестящие от душистого масла. То и дело из храма выходили брахманы с перевязью из тройного шнура через левое плечо - знаком высшей касты. Они благословляли народ и совершали помазание "белой землей": смесью из разведенной на рисовой воде пыли, растертого сандалового дерева и помета священного животного - коровы. Суровым жителям северо-запада раздавали южные редкости - жевательную смесь плодов арековой пальмы, листьев бетеля и жженой устричной скорлупы; эта жвачка глушила голод и окрашивала слюну в кроваво-красный цвет. Раздавали "освободителя грехов" - настой дурмана, освобождающий на время от рассудка и памяти, и "слезы забвения" - приготовленный из мака напиток. Особенно щедро раздавали бханг - напиток из сока нежных верхушек индийской конопли, смешанного с настоем мускатного ореха и гвоздики. Бродили в толпе смуглые жители Раджпутаны с бородами, зачесанными за уши. Бойкие, верткие торговые люди с юга продавали фрукты, украшения и тайные лекарства: целебную нафту из далекого Бад-кубэ [Баку (иранск.)] для лечения кожных болезней, толченый носорожий рог - средство от всех болезней, и многое другое. Тучи мух висели над становищем паломников. Запах душистой мази - нарда - смешивался с запахами пищи, людского и бычьего пота, благовонными курениями, дымом костров и полынным духом наркотиков. Возбуждение толпы нарастало. Люди требовали чудес. В полдень из ворот храма выкатили огромную колесницу Джагганахта-Джаггернаута - владыки мира Вишну в воплощении Кришны. Статуя из дерева, облицованного слоновой костью, ослепительно блестела на солнце. Впрягшиеся в колесницу люди медленно катили ее по каменистой дороге. Они не чувствовали тяжести: дурманные напитки и курения сделали свое дело. Они хрипло выкрикивали молитвы, их глаза лихорадочно блестели. Толпа бесновалась. Каждый хотел дотронуться до колесницы. Многие, кому не удалось протолкаться к святыне, в исступлении наносили себе раны - кто ножом, кто острым камнем. И уже кто-то, обезумев, кинулся под огромное колесо, усаженное шипами. За ним второй, третий... Еще... Вокруг - орущие перекошенные рты... Ведь смерть под колесницей Джаггернаута - это немедленное перевоплощение в высшем образе. Пока изнуренное тело крестьянина, обремененного долгами и голодной семьей, корчится в предсмертных судорогах под широким ободом колеса, душа его может перебраться в тело новорожденного младенца в богатом брахманском доме... Описав круг по границе лагеря, колесница вернулась во двор храма. Понемногу дикое возбуждение стало спадать. Усталые люди валились с ног, заползали в палатки, в тень повозок. Лагерь паломников на время утих. Бородатые сикхи в тюрбанах не принимали участия в праздничных безумствах. Они расположились особняком и, казалось, чего-то выжидали. На них, вероотступников, смотрели косо, но, зная, что сикхи не признают ахинсы - непротивления злу, - остерегались и держались подальше. Вечером вспыхнули огни многочисленных костров. Люди совершали вечерние омовения и варили пищу. Прислужники храма раздавали рис и страшную жидкую смесь опиума с бхангом. Возбуждение, еще более сильное, чем днем, снова охватило толпу. В храме ударили бубны. Вышел брахман, объявил, что вход разрешен. Орущая толпа повалила в храм, заполняя гигантский зал и все переходы. Лишь верхние галереи, полукольцом окружавшие зал, были пусты: туда не пускали. На небольшой площадке между бассейном и статуей Кали двенадцать девадаси склонились перед богиней. Смуглые тела танцовщиц были неподвижны - лишь кисти рук и пальцы в непрерывном движении следовали ритму бубнов. Сумеречно было в храме. Масляные лампы бросали дрожащие отсветы на зловещие лики богини, на ожерелье из человеческих черепов на ее бронзовой шее, на пояс, изображавший переплетение отрубленных рук. Красноватым блеском светились рубины в ее глазных впадинах. У ног богини лежало человеческое тело - его очертания смутно рисовались под белым покрывалом. Вдруг звуки бубнов оборвались. Девадаси, не поворачиваясь к богине спиной, скрылись за боковыми колоннами. На освободившееся место вышел дородный высокий брахман. Выждал, пока стихнет шум, и сказал звучным голосом: - Люди, сегодня неприкасаемые удостоятся зреть чудо вместе с вами - такова воля богов. Расступитесь и дайте им, не тронув вас, пройти на верхние галереи. Когда все будет кончено - они уйдут позже вас, и вы не будете осквернены. Расступитесь! - Махадео! - ахнул кто-то. Толпа покорно расступилась. Неприкасаемые, плотно прижав руки к бокам, чтобы занимать меньше места, сдерживая дыхание, шли по освободившемуся проходу к лестнице, ведущей на верхние галереи. Непривычно сытно накормленные, они были опьянены сытостью не меньше, чем бхангом. А то, что они вместе со всеми допущены в храм, было для них уже чудом. Три девушки обрызгали водой проход, которого касались нечистые ноги неприкасаемых, и забросали его мокрым пометом священной коровы. Затем нежными ладонями, окрашенными хной в огненный цвет, они растерли помет по мокрым каменным плитам и засыпали лепестками роз и цветов чампака [как говорят путешественники, этот неприятный способ, о котором упоминается еще в отчетах Васко да Гамы, придает деревянным полам долго сохраняющийся блеск; португальцы, жившие в Гоа, переняли у индусов этот обычай]. Обряд очищения был окончен, и проход исчез - толпа снова заполнила его. Огромный храм вместил всех, только груды обуви остались снаружи, во дворе. Сикхи входили последними и расположились вдоль стен: никто из них не углубился в толпу. - Братья, не удивляйтесь ничему, что увидят ваши глаза, - возвестил брахман, - и храните спокойствие, ибо каждый имеет свою карму, а боги всемогущи. Вознесем же моления великой Кали, да предстанет она за нас перед Тримурти! Пусть боги явят нам чудеса, чтобы укрепить нашу веру! В мертвой тишине раздался легкий треск. В треножных чашах, окружавших пьедестал богини, внезапно вспыхнуло пламя. Шепот удивления прошел по толпе. Под звуки, бубнов снова выплыли девадаси. Плавно раскачиваясь, они грациозными движениями кистей рук всыпали что-то в огонь. Из треножников повалил густой благоуханный дым. Когда танцовщицы скрылись, брахман молитвенно сложил ладони и обернулся к статуе. - О могущественная, черноликая, попирающая обезглавленных! - заговорил он. - Ты, единственная, кто может предстать за своих детей перед Разрушителем! Ты, противоборствующая темным духам, отрубающая их тянущиеся руки! Яви нам свою волю, ибо через тебя повелевают нами Созидающий, Охраняющий и Разрушающий! Даруй нам жизнь или благостное перевоплощение! Гул громовых разрядов заглушил его речь. Из заостренных пальцев грозной богини, из острых сосков ее грудей, из стрельчатых ресниц вырвались ослепительные молнии. Сквозь клубы дыма они ударили в толпу. Ужас охватил людей. С криками, давя друг друга, бросились они к выходу. Но выход был прегражден: из бронзовых копий, украшавших входную арку, с треском вырывались голубые пучки молний... Снова загремел голос брахмана: - Маловерные, чего испугались вы? Не говорил ли я, что вы увидите волю богов? Молнии потухли. Люди перестали метаться. Теперь они робко жались друг к другу. Воцарилась тишина. И вдруг в разных местах послышались выкрики: - Смотрите, люди, он мертв!.. - Смотрите, здесь тоже!.. - Смерть вошла в храм! Тут и там под ногами толпы лежали трупы пораженных молнией. - Чего испугались вы, маловерные? - крикнул брахман. - Разве бегство избавит вас от воли богов? Разве смерть из рук Кали не дарует избранным лучшее перевоплощение? Молитесь, просите богиню о ниспослании прозрения! Насколько позволяла теснота, люди пали ниц, молитвенно сложив ладони. - А теперь, - продолжал брахман, - смотрите! Сам Махатма Ананга, человек без плоти, явится вам! И брахман отступил в сторону, сложив ладони перед лицом. Вздох изумления пронесся по храму: из пьедестала богини, как бы пройдя сквозь него, вышел человек в длинной белой одежде, со сверкающими глазами [для этого в глаза пускали несколько капель сока растений из семейства пасленовых, содержащих атропин; в Европе еще в те времена дамы, отправляясь на бал, придавали блеск глазам именно таким способом; поэтому наиболее часто встречающийся вид этого растения называется "прекрасная дама" - "belladonna"; у нас известно под названием "красавка", "сонная одурь", "бешеная вишня"; применяется в медицине]. Он молча простер руки, благословляя паломников, и направился прямо в толпу. Люди расступались перед ним, но Махатма Ананга не нуждался в проходах. Он шел сквозь толпу, сквозь людей - и люди поняли, что он бесплотен. Некоторые пытались схватить полы его одежды, чтобы поцеловать их, но пальцы проходили сквозь ткань, как через воздух. Вопли благоговейного ужаса раздались под сводами храма. Люди падали, целуя места, к которым прикасалась стопа Бестелесного. Пройдя сквозь потрясенную толпу, Махатма Ананга поднялся на галерею, набитую неприкасаемыми. Так же молча прошел он сквозь оскверняющие тела париев и снова спустился вниз, к пьедесталу богини. Властное движение руки. Тишина. Бестелесный заговорил: - Боги даровали мне освобождение от плоти, угнетающей людей. Я бесплотен и непоражаем оружием. Я не нуждаюсь в пище и питье, но я жив, и дух мой не перевоплощен! Вот что даруют боги тем, кто свято соблюдает свою дхарму. А как живете вы, погрязшие в заботах о своей жалкой оболочке, о своем теле? Горсть риса для вас дороже нирваны!.. Он говорил долго. Он гневно осудил тех, кто грядущим перевоплощениям начал предпочитать скудные блага этой жизни. Неприкасаемые должны прекратить переход в магометанство и христианство: боги не прощают измены. Вероотступники сикхи не смирились, они хотят завладеть землями, принадлежащими, по воле богов, махараджам. Пусть они, пока не поздно, раскаются и вернутся к древней вере, иначе боги так покарают их и тех маловерных, кто идет за ними, что и следа от них не останется. Ибо долгое терпение богов дошло до предела. Боги разгневаны. Через него, Махатма Ананга, решили они проявить свою волю и наказать непокорных и отступников... А за стеной, в машинном помещении, томился Федор Матвеев. Он был крепко привязан за руки к кольцам, вделанным в стену. Мерно крутились, гудели огромные диски. Лал Чандр стоял у смотрового отверстия, наблюдал за ходом событий в зале. Время от времени он, не оборачиваясь, бросал несколько слов, и его помощники, повинуясь командам, передвигали медные засовы - открывали и закрывали путь тайной силе. По этим переключениям Федор представлял себе, что происходит в храме. Он слышал рев толпы и крики ужаса. Народу показывали чудеса... Итак, он своими руками воздвиг эти машины, которые испепелят его молниями... Где-то там, в зале, - друзья сикхи. Но что они смогут сделать, затерянные в разъяренной толпе? Да и сами они, увидев чудо, не преклонились ли перед брахманами?.. Двое факиров подошли к Федору, отвязали его и, схватив под руки, вывели через низкую дверцу в зал. И вот он стоит лицом к лицу с Бестелесным. А там, за бассейном, море голов, злобные улыбки, ненавидящие глаза... - Этот жалкий чужеземец хотел лишить меня жизни, - презрительно сказал Бестелесный. - Он не знал, что одни боги могут это сделать. Дайте ему нож, пусть он снова попробует пронзить мое тело. Глухой рокот прошел по толпе. Один из факиров, осклабившись, протянул Федору нож. Федор оттолкнул его руку, и клинок со звоном упал на каменные плиты. "Эх, если бы мой нож, что у старика спрятан! - тоскливо подумал Федор. - Да уж, видно, не судьба... Читай молитвы, флота поручик..." Бестелесный крикнул что-то, чего Федор не понял, и толпа ответила ему яростным ревом. В первых рядах потрясали кулаками. Дай волю - прыгнут на него, Федора, вмиг растерзают... - Снимите покрывало, - приказал брахман. Теперь все увидели обнаженный человеческий труп, лежавший у бронзовых ног богини. С треском вырвались молнии из пальцев Кали, и... Вопль ужаса раздался в храме, и гулкое эхо многократно повторило его. Мертвец ожил. Он бился и трепетал у ног грозной богини. - Смотрите, люди! - закричал Бестелесный. - Богиня не принимает смерти моего лучшего ученика. Он - между жизнью и смертью, время перевоплощения для него еще не настало! Но за возврат его к жизни Кали требует жертвы! К бассейну подошли один за другим двенадцать рабов. Каждый из них нес на плече кувшин, каждый вылил в воду что-то густое, темное, пахучее. - Мы принесли тебе в жертву драгоценное масло, - обратился к богине Бестелесный. - Примешь ли эту мирную жертву? Послышалось глухое клокотание. Вода в бассейне закипела. Масло собралось в темный ком и вдруг длинной струей метнулось сквозь воду к противоположной стенке бассейна, вскинулось вверх фонтаном. Какое-то мгновенье столб масла стоял неподвижно - и вдруг распался, обрызгав толпу душистыми каплями. - Богине не угодна мирная жертва! - воскликнул Махатма Ананга. - Она благословила ею вас! Ей нужна человеческая жертва! Те из вас, кто принес себя в жертву под колесницей Джаггернаута, и те, кто был избран священными молниями, - все они получили счастливое перевоплощение. Их смерть была для них радостью! А для этого чужеземца смерть страшна, ибо он, далекий от наших богов, получит низшее перевоплощение. Душа его перейдет в тело морского червя, не видящего света, точащего скалы у берегов! Вода в бассейне забурлила, над ней полыхнуло яркое пламя. - Смотрите, богиня согласна, вода стала огнем! - закричал Бестелесный. - Пусть чужеземец умрет без пролития крови, как велит закон. Но священный шнур не коснется его шеи, Кали сама даст ему смерть! Уложите его у ног богини, рядом с моим учеником. Пусть все увидят, как богиня, взяв жизнь у одного, даст ее другому! Федор с тоской оглядел зал. Враждебные, оскаленные лица. Все кончено, Федор Матвеев. Вот уже приближаются факиры... Сейчас схватят... - Оэй, Федор! Еще не дошел до сознания смысл этого окрика, но вдруг все существо Федора наполнилось грозным весельем. Жадным взглядом впился в полутьму задних рядов... Что-то со свистом пролетело над головами толпы и упало к ногам Федора. Мигом Федор подхватил за рукоятку свой нож и, с наслаждением чувствуя сопротивление разрываемых тканей, вонзил его в грудь Бестелесного. Кровь окрасила белые одежды Махатма Ананга. Он захрипел, захлебываясь, и упал бы, если б Федор вырвал нож из раны. Но Федор не выпустил рукоятку, пораженный неожиданной мыслью: как упадет Бестелесный? Ведь у него одна опора - подошвы ног... Упадет - провалится сквозь землю, а это - чудо, которое все испортит... Он не слышал криков, не видел, что творится за его спиной... Только чувствовал, как тяжелеет Махатма Ананга, валится набок... Смерть вернула Бестелесному обычные свойства, и хоть твердо держал Федор руку, проницающий нож скользнул сквозь тело, и, потеряв опору, труп Махатма Ананга с глухим стуком упал на каменные плиты. Жуткая мгновенная тишина. И сразу - крики ярости и страха... Расталкивая людей, к пьедесталу прорывались сикхи, на ходу вытаскивая из-под одежды кинжалы и длинные пистолеты... К Федору подбежал Рам Дас, схватил за руку: - Беги туда! Скорей! 13. НА СТРЕЖНЕ РЕКИ. ФЕДОР ПРЕДАЕТ ЗЕМЛЕ ТЕЛО ДЖОГИНДАРА СИНГХА. "КОРКОДИЛ - ЗВЕРЬ ВОДНЫЙ". МОРЕ! КУДА ПЛЫТЬ? ШТОРМ. "СБЕРЕЧЬ ЕЕ, СБЕРЕЧЬ..." ЗВЕЗДА НАД ВОДОЙ Без компаса и без руля Нас мчало тайными путями, Покуда корпус корабля Не встал, сверкая парусами. Э.Багрицкий, "Баллада о Виттингтоне" Федор выпустил румпель из рук: все одно, ни зги не видать. Вокруг черным-черно. Да еще дождь льет не переставая. Воистину, разверзлись хляби небесные... Могучий поток нес бот, как щепку. Громыхнуло в небе, будто с треском разорвали парус. Изломанно сверкнула молния. В ее мгновенном свете Федор увидел огромную вздувшуюся реку, деревья, вывороченные с корнем, плотную стену дождя. "Стрежнем несет, быстриной, - подумал он. - Авось до света дотянем. Быстрина все обходит..." Но, как ни успокаивал себя, было страшновато. При таком разгоне налететь на порог или камень - бот разобьет в прах, костей не соберешь. Ладно еще, что вода сильно поднялась, затопила, должно быть, камни и мели... Он сидел на корме, стараясь укрыть своим телом Бхарати от дождя. Девушка прижалась головой к его коленям. Ее била дрожь. Федор гладил ее мокрые волосы. Слова не шли. Да и какими словами утешишь?.. Старый плотник Джогиндар Сингх лежал на палубе. Смутно белела его одежда. Сильные руки вытянуты вдоль тела - никогда уж они не возьмутся за топор... ...Тогда, в храме, сикхи пробили себе дорогу сквозь ужаснувшуюся толпу, схватили и взяли под стражу раджей и брахманов. Но Лал Чандра не удалось найти: потайными ходами бежал хитрый брахман. Какие-то вооруженные люди стали окружать храм: видно, брахманы и махараджи держали их неподалеку, на случай неудачи. Во дворе храма, в темных переходах загремели Ружья. Сикхи пустили в ход свои кривые ножи. Рам Дасу удалось вывести Федора незаметно из храма к речке, где его поджидали Сингх и Бхарати. Они побежали берегом, под дождем, спотыкаясь о камни. Вслед ударили выстрелы. Старик вдруг вскрикнул, упал ничком. Федор поднял его, взвалил на спину. Долго пробирались сквозь береговые заросли, пока не вышли к Инду. Там Бхарати разыскала бот, привязанный к камню... Наконец забрезжил серый рассвет. Река, иссеченная дождем, была мутно-желтая. Бхарати теперь сидела возле отца, неподвижная, окаменевшая от горя. Смотрела на спокойное лицо старика, на его белый тюрбан и седую бороду в пятнах запекшейся крови. С превеликим трудом пристал Федор к небольшому островку. Прыгнул в воду, вытянул бот на мокрый песок. В крохотной каюте под палубой он разыскал топор: старый плотник заботливо снарядил бот всем необходимым. В размокшем от дождя грунте вырубил топором могилу, бережно опустил в нее тело Джогиндара Сингха. Сверху, над могилой, сложил груду камней. Федор не знал, правильно ли поступает, предавая тело старого сикха земле. За время жизни в Индии он наслышался немало о разных похоронных обрядах. Знал, что индуисты предпочитают сжигать трупы, а пепел бросают в воду священных рек. Слышал, что жители гор особо почетным считают "предать тело небу": переносят труп на вершину горы и оставляют его орлам-стервятникам и грифам. Каменное лицо Бхарати пугало Федора. Хоть бы слезам волю дала, все легче бы было... Он тронул ее за плечо. Она молча отошла от могилы, молча забралась в бот. Федор вошел по пояс в воду, приналег, стаскивая бот с песка. Ноги вязли в жидком иле. Он навалился что было силы - бот поддался, заскользил... Страшный крик Бхарати раздался у него над ухом. Федор вскинул глаза. Девушка, белая от ужаса, указывала рукой в сторону и пронзительно кричала: - А-а-а-а-а!.. Мигом обернулся Федор и увидел длинное бурое бревно. Оно быстро подплывало к нему и вдруг разинуло чудовищную зубастую пасть. Он с силой оттолкнулся и перемахнул на палубу бота. Услышал, как лязгнули зубы за его спиной. Не успел перевести дух, как Бхарати бросилась к нему на шею, спрятала голову у него на груди и залилась слезами. Она плакала неудержимо, ее худенькие плечи дрожали у Федора в руках. Он поднял ее мокрое лицо, улыбнулся, сказал по-русски: - Любушка ты моя! Она прижалась к нему, зашептала сквозь слезы: - Ты береги себя... У меня никого больше нет... кроме тебя... Береги себя, слышишь!.. Он снова вывел бот на стрежень реки. Впервые увидел Федор крокодила. Слыхивал об этих чудищах много. Вспомнил, как когда-то вычитал в "Азбуковнике": "Коркодил - зверь водный, егда имать человека ясти, тогда плачет и рыдает, а ясти не перестает". Усмехнулся Федор, припомнив страшенную крокодилову пасть: вряд ли эдакое страшилище будет оплакивать свои жертвы... Лишь на третий день перестал лить дождь. Проглянуло сквозь тучи солнце. А могучая река несла бот все дальше и дальше - к океану. На ночевку Федор теперь приставал к берегу. Зажигали костер, Бхарати наскоро готовила немудрящую еду. Старый плотник хорошо позаботился: под баковым настилом был добрый запас овощей, риса и сушеного мяса. Было два глиняных сосуда с маслом, несколько больших, оплетенных прутьями кувшинов с водой. И соль не забыл припасти - три крупных прозрачных куска. Положил кой-какой инструмент, моток конопляных веревок, рыболовные крючки. Даже несколько пороховых ракет было. Федор смастерил удочки, ловил рыбу - старался экономить припасы. Запасал речную воду, фильтруя ее через покрывало Бхарати, сложенное многократно. Кто знает, что ждет впереди?.. Через неделю Федор заметил, что речной разлив становится шире, а мутная, кофейного цвета вода светлеет с каждым часом. И наступило утро, когда он увидел, что бот почти неподвижен: океанский прилив запер реке выход. Значит, скоро море! Да и ветер, легкий северный ветер, нес морскую прохладу... Федор поднял носовой парус, сплетенный из крепких пальмовых листьев. Потом опустил сквозь колодец в воду тяжелый шверт - обшитый медью выдвижной киль - и подобрал шкоты. С радостью услышал милый сердцу звук заговорившей под днищем воды... Через несколько часов скорость хода заметно возросла: начался отлив [в районе впадения Инда в океан действуют неправильные, полусуточные приливы]. Вода светлела, становилась голубой, берега раздавались все шире, уходили в дымку. И вот длинная синяя океанская волна приняла бот, качнула, плавно передала другой волне... Море! Федор натянул гротафал, и желто-зеленый грот из пальмовой плетенки взлетел до места. Глубоко, освобождение вздохнул Федор, улыбнулся Бхарати. Девушка залюбовалась им: синеглазый, добрый, веселый бог... - Теперь куда поплывем? - спросила она. Об этом Федор много думал. Вспоминал слова старого Сингха: повернуть вправо - приплывешь в Карачи, там персидские купцы частые гости; влево плыть, на юго-восток, - в португальские владения попадешь... Путь через Персию смущал Федора, хоть был он и ближе. Еще перед хивинским походом слышал Федор, что у Петра Алексеевича нелады с Персией. И позднее в дом Лал Чандра доходили смутные слухи о том, что неспокойно в персидской земле. Нет, уж лучше плыть другим путем. Португалия - страна далекая, ей резону нет ссориться с российской державой... И Федор, повернул влево. Когда завиднелся невысокий берег, стал править вдоль него. Несколько дней плыли спокойно. С севера дул ровный, несильный ветер, и бот, покачиваясь, шел в бакштаг, делая узлов до пяти, как прикинул Федор. Иногда виднелись в море далекие паруса. Зорким глазом Федор определял, что те паруса не европейские. Сближаться с ними остерегался. Бхарати повеселела на морском просторе. Варила рис и пекла свежевыловленную рыбу на горячей глине небольшого очага, который Федор сложил еще во время одной из стоянок на Инде. Она охотно училась управлять парусами и вскоре уже подменяла Федора, чтобы дать ему соснуть часок-другой. ...По расчетам Федора, они уже были недалеко от Диу, как вдруг ветер стих, а через час задул с востока. Приведясь к ветру, Федор сменил галс и пошел бейдевинд, надеясь приблизиться к берегу в лавировку. Но ветер усиливался. По морю побежали белые барашки, на высоких волнах запенились кипенные гребни. Гнулась мачта, доски стонали. Бот лежал на боку, палуба чуть ли не до половины ушла под воду. - Только жмет, а ходу нет, - пробормотал Федор. Поворачивать было опасно, но ничего другого не оставалось. Он потравил шкот. Бот выпрямился и увалился под ветер. Федору удалось рассчитать так, что в момент, когда бот стал боком к ветру, он оказался в глубокой впадине между волнами, защитившими его от ветра. Сильно качнуло - сначала в одну, потом в другую сторону. Палуба на миг скрылась под водой. Бхарати прижалась к Федору. - Может, вниз спустишься? - спросил он. - Заливает здесь... Девушка покачала головой: - С тобой я ничего не боюсь. - Тогда держись крепче, чтоб не смыло, - трепать нас будет знатно! Федор знал, что крошечному суденышку пересилить океанский шторм - дело не простое. Но рядом была Бхарати. Она ему доверилась, и он все сделает, чтобы сберечь ее. Да и не впервой штормовать ему: не забыл, как кипело под ним и бесновалось Каспийское море... Федор споро взялся за дело. Прежде всего закрепил опущенный шверт, чтобы ударом волны его не подняло вверх. Потом наглухо укрепил крышку люка хорошим затяжным узлом: главное - воды не зачерпнуть. С трудом отвязал парус, сложил его и прикрыл им Бхарати. Теперь бот удирал от шторма "под рангоутом" - при таком ветре голая мачта вполне заменяла парус. Все дальше на запад несло его - вдаль от индийских берегов... К ночи ветер еще пуще озверел. Стеной шла черная ревущая вода. Бросало бот, как ореховую скорлупу: с волны на волну, вверх-вниз... Ни о чем больше не думал Федор, только о том, чтобы Держать бот поперек волны. Если развернет к волне лагом - враз опрокинет. Счастье еще, что надежно сколотил старый плотник бот по его, Федора, эскизу: незапалубленная лодка без шверта давно бы уж потонула. Он еще находил в себе силы: сквозь рев моря бросал девушке шутливое слово. А она, клубочком свернувшись у ног его, на дне кокпита, крепко держалась за его колени. Сберечь ее, сберечь... Он нащупал моток веревки и велел Бхарати обвязаться, потом обвязался сам. Передал девушке румпель. Пополз на бак: надо было убрать мачту. Под обвалами воды Федор освободил ванты и, потравливая штаг, уложил мачту на палубу. Вернулся в корму, отдышался немного. - Теперь помоги мне, будем плавучий якорь ладить... Придерживая румпель локтем, он с помощью Бхарати сложил вместе мачту, шпринт и гик и крепко связал их. Потом на длинном конце, закрепленном на носу, сбросил тяжелый сверток в воду. Тотчас бот развернулся носом к ветру. Удерживаемый плавучим якорем, он почти стоял на месте и не оказывал сопротивления шторму. Ветер со страшной силой обтекал его. Федор открыл люк, крикнул: - Быстро вниз! И сам прыгнул вслед за Бхарати. Захлопнул и закрепил крышку люка. В тесной каюте было темно, но сухо, безветренно... - А если опрокинет? - тревожно спросила Бхарати. - Мы не успеем выбраться наверх. - А если и успеем выбраться, легче не будет... У нас говорят: двум смертям не бывать, одной не миновать. - Разве у вас тоже верят в карму? - Да нет. - Федор усмехнулся. - Поговорка просто... Вверх-вниз... Вверх-вниз... Изматывала килевая качка. Время исчезло. Может, ночь прошла? А может, две ночи? Вверх-вниз... Глухие обвалы воды. Стонет палуба. - Ты спишь, Бхарати? - Нет. - Тебе плохо? - Н-нет. Федор вдруг завозился в темноте; стукаясь то головой, то коленями, чертыхаясь, он шарил по темной каюте. - Что ты ищешь? - Подожди... Сейчас. Удары кремня об огниво. Посыпались искры - и вот вспыхнула красная точка. Федор раздул трут, зажег сухую кору, припасенную заранее, и с немалым трудом засветил фитиль - растрепанную веревку, торчащую из носика сосуда с растительным маслом. Слабым светом осветилась каюта. - Подержи. - Федор передал девушке светильник и быстро приготовил веревочную подвеску. Теперь светильник висел посреди каюты. Федор осмотрелся. Сверху, через палубу, вода почти не проходила. Он приподнял стлань, опустил руку: воды на дне немного. Взглянул на бледное лицо Бхарати. - Плохо тебе, любушка? Не тошнит? - Нет, - прошептала она упрямо. "Истинная жена для моряка", - подумал Федор и обнял девушку. Закатное солнце светит в спину. Северный ветер гонит ленивую волну. Отбушевал шторм. Да не все ли равно теперь?.. Федор сидит в корме, упрямо правит на восток. Но берега все не видно. Сколько же дней и ночей мотало их по Аравийскому морю?.. Бхарати лежит у его колен. Утром он влил ей сквозь сжатые запекшиеся губы последние капли воды из кувшина. Эх, Федор Матвеев! Не судьба тебе, видно, добраться до родины. Для того ты избежал смерти от молнии там, в храме, чтобы принять страшную смерть от безводья... Бхарати лежит, закрыв глаза. Федор тревожно наклоняется к ней, трогает за голову, прислушивается: дышит ли? Сберечь ее, сберечь... Ночь наступает сразу, без сумерек. Яркие, далекие, высыпали на черном небе звезды. Покачивает. Туманится голова, в сон клонит. Заснуть - уж не проснуться больше... Страшным усилием заставляет себя Федор стряхнуть сонную одурь. Звезды и ветер... Левее курса, совсем низко над черной водой, стоит большая красноватая звезда. Почему так низко? И почему покачивается звезда?! Федор вскакивает, вглядывается... Это корабль! - Слышишь, Бхарати? Корабль! И, словно в подтверждение, ветер доносит гитарный перебор и обрывки песни. Низкий мужской голос поет на незнакомом языке. Но он, Федор, знает эту песню! Скажи, моряк, Живущий на кораблях, Разве может сравниться звезда... Да, он ее знает! Он слышал в Марселе, как распевают ее испанские и португальские моряки. Значит, португальский корабль!.. Одним прыжком - в каюту. Расшвыривая все, что попадается под руку, ищет пороховую индийскую ракету. Вот она! Привязывает ее к палке на носу бота. Сбивая в кровь пальцы, высекает огонь, подносит раздутый трут... Зашипев, взлетает в ночное небо красная дуга. 14. ВОЗВРАЩЕНИЕ. "ОТПРАВИТЬ ЕВО К ТОМУ ЖЕ КНЯЗЮ ЧЕРКАСКОМУ..." НОВЫЙ ГОРОД ЕКАТЕРИНБУРХ. ВСТРЕЧА В "ЦАРСКОЙ АВСТЕРИИ". "КОЛИ, ТОГДА ПОВЕРЮ!" ЕЛЕКТРИЧЕСКАЯ СИЛА. У ЛОМОНОСОВА. НЕРАЗГАДАННАЯ ТАЙНА Електрическая сила есть действие, вызванное легким трением в доступных чувствам телах, которое состоит в силах отталкивателъных и притягательных, а также в произведении света и огня. М.В.Ломоносов, "Теория електрическая, математическим способом разработанная" На дворе январский мороз. На стеклах низеньких окон намерзло изрядно льда. Потрескивают сосновые бревенчатые стены. А в горницах тепло. Огромный, во всю стену, стол завален образцами руды, металла и угля, чертежными инструментами, рукописями. Стоят здесь посудины с порошками и жидкостями, в углу - невиданная в здешних местах машина: между двух стоек - лакированный диск с блестящими металлическими пластинками, с ременным приводом и ручкой. На стойках - блестящие медные шары. В комнате полумрак. Только середина стола освещена двумя свечами в высоких подсвечниках. Свечи льют желтый свет на седую голову. Скрипит гусиное перо по шероховатой бумаге. Зимние вечеря длинны, а Федору Матвееву их не хватает. Не разгадана старая загадка... Федор подходит к машине, крутит ручку. Тоненькая фиолетовая ниточка разряда с сухим треском вспыхивает между шарами. Федор опускается в кресло. Сухие, со вздувшимися венами, но еще крепкие руки лежат на подлокотниках Задумался Федор. Плывут перед мысленным взглядом видения прошлого... Нелегким было возвращение на родину. После долгого плавания вокруг Африки доставил их португальский фрегат в Лиссабон. Оттуда то морем, то сушей, через многие страны, кое-как, без гроша в кармане, добрались до Петербурга - и не сразу смогли сойти с корабля: Нева, выйдя из берегов, залила город. Говорили, что сам царь разъезжал на шлюпке по затопленным улицам, спасал людей. Как напугал Бхарати холодный, туманный город, залитый бурлящей водой! Вскорости - как обухом по голове - известие о смерти государя... Докладывал Федор куда следует о своем возвращении из плена, но в те дни вельможным людям было не до безвестного поручика: решался вопрос, кому быть на троне. Каким-то чудом донесение Федора попало к самому Меншикову, и всесильный князь, пробежав две-три строчки, нацарапал, набрызгав пером, резолюцию: "Понеже порутчик Матвеев и ранше служил у князя Черкаскова, отправить ево в Сибир для службы далше к томуже князю Черкаскому, а денех ему Матвееву за прошлое время расчесть и выдать". Насилу Федор сообразил, в чем дело: в то время губернатором Сибири был однофамилец, а может, и дальний родич князя Александра Бековича-Черкасского - князь Алексей Черкасский, назначенный после казни Гагарина. Так как Меншиков не указал, кто должен ему "расчесть и выдать", Федор, видя, что в петербургской суматохе толку не добьешься, решил заехать к родителям, в Захарьино, повидаться, а там - отправиться в Сибирь. Родители Федора не слишком обрадовались, увидав привезенную из-за дальних морей невестку. Между собой осуждали: и длиннолица, и малоутробиста, и темна, аки цыганка, и больно смело себя держит, страху не оказывает. Однако, решив, что служивый сын - отрезанный ломоть, не перечили. В родовой вотчине, в своей же церкви, Бхарати окрестили, нарекли Анной, а отчество дали по крестному отцу, дальнему родичу Матвеевых, - Васильевна. Денег на дорогу хоть и не густо, а все ж таки дали. Дорогой Федор узнал, что Черкасский уже не губернатор Сибири: по указу Екатерины Первой он был назначен в астраханские земли на должность "калмыцкого начальника". Федору посоветовали ехать прямо в новый город Екатеринбурх [ныне Свердловск], недавно построенный на реке Исети, к начальнику сибирских и уральских заводов Георгу Вильгельму де Геннину: он-де всех сведущих в горном да плотинном деле людей принимает. Дождавшись оказии, отправились. Плыли вниз по Волге, потом свернули в Каму. Когда после волжских просторов струг пошел то бечевой, то веслами, а когда и под парусом меж тесных, густо поросших лесом берегов, Бхарати была поражена видом лесного приволья и смолистой прохладой. У деревни Ягошихи [в 1781 году поселок Ягошиха был переименован в город Пермь], где недавно был построен новый медеплавильный завод и где в Каму впадает горная река Чусовая, пришлось остановиться: весенние воды еще не сошли и подняться по Чусовой против течения было невозможно. Оставив речной караван, поехали сухим путем: берегом Сылвы до Кунгура и дальше - через перевал, к новому городу Екатеринбурху. Во все глаза глядела изумленная Бхарати на горы, покрытые густым хвойным лесом, на бурные реки и тихие голубые озера, на зеленый, в цветочном узоре ковер травы, на каменные осыпи, поросшие по краям смородиной, жимолостью и колючим шиповником. Город Екатеринбурх был невелик. Постройка его обошлась всего в 53679 рублей и две копейки. Были здесь две доменные печи, выплавлявшие по три-четыре тонны чугуна в сутки, мастерские, где чугун кричным способом перерабатывался в сталь, кузнечные, якорные и проволочные фабрики. Плотина на реке Исети позволяла копить весенние воды. Водяные колеса приводили в действие мехи для дутья в доменные и кузнечные печи. Завод и поселок были окружены крепостной стеной. В обербергамте [обербергамт (нем.) - главное управление горнорудной промышленности] Федор был хорошо принят и назначен в должность механикуса. Обязанности его по регламенту определялись так: "Надлежит ему знать всякие машины, которые потребны к горным делам, а именно: для выливания воды, для подъема руды и протчего строить и в действо приводить, быть при строении всяких фабрик, ему же и пожарные машины и трубы ведать". Отвели Федору казенную квартиру в крепости, и началась новая жизнь на новом месте... Служил Федор исправно, ведал колесное и плотинное дело, ездил по заводам, следил за работами. Понемногу привязался он к суровому, но знающему и любящему свое дело де Геннину. Помогал ему завершать затеянный им труд под названием: "Генералом-лейтенантом от артиллерии и кавалером ордена Святого Александра Георгием Вильгельмом де Генниным собранная натуралии и минералии камер в сибирских горных и завоцких дистриктах также через ево о вновь строенных и старых исправленных горных и завоцких строениях и протчих куриозных вещах абрисы". Бхарати на русских хлебах и прохладе раздобрела и побелела. Растила детей, хлопотала по хозяйству, ставила квасы и наливки, запасала на зиму меды и варенья. По-русски уже говорила изрядно. Когда через несколько лет они с Федором наведались к его родителям, старики приняли ее более благосклонно. В 1730 году де Геннин был вызван сенатом для составления вместе с берг-коллегией ведомости о состоянии заводов, количестве металла и числе работных заводских людей. Вместе с ним выехал и Федор Матвеев. Пришлось прожить в Петербурге с год. Столица застраивалась дворцами вельмож - один другого краше. Вельможи были больше новые, из немцев. И при Петре немцев наезжало в Россию изрядно, но все это были люди, сведущие в военном деле или ремеслах. А теперь Петербург был наводнен шаркунами, проходимцами - им покровительствовал всесильный Бирон, фаворит новой царицы Анны. В надежде встретить старых сослуживцев частенько заходил Федор в бывшую "царскую" австерию. Когда-то здесь за кружками пива, с глиняными трубками, набитыми табаком-кнастером, сиживали за некрашеными столами бывалые, умелые люди. Рассказывали о далеких морях, редких товарах, диковинных обычаях. Спорили, где лучше строят корабли, как правильнее подбирать медь и олово для пушечного литья, о скампавеях и галиотах, приливах и течениях. Сам Петр Алексеевич захаживал сюда, подолгу говорил с моряками... Теперь здесь было полно хвастливых щеголей в пудреных париках и с кружевными манжетами, чванливых немцев и старательно подражавших им русских придворных. Забегали сюда нужнейшие по нынешним временам иноземные специалисты - учителя танцев и светского обхождения, с обязательной крошечной скрипочкой - пошеттой - в кармане модного кафтана. Вместо того чтобы степенно, вперемежку с беседой, прихлебывать пиво, пили без меры заморские вина, громко хвастались амурными победами. И еще - обсуждали новые моды: мужчины начали тогда налеплять на лицо черные тафтяные кружочки - мушки. Появился "язык мушек", и щеголи, восхищаясь, затверживали: что означает мушка на подбородке, что - на левой щеке, что - под глазом. С божбой и криками играли в карты; шахматы, издавна привившиеся на Руси, теперь были не в почете: "зело не достает в сей забаве газарду". Однажды, зайдя в "царскую" австерию, Федор скучал над кружкой пива, потягивая трубку, и вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Оглянулся и увидел за соседним столиком высокого загорелого моряка средних лет. Моряк широко улыбнулся, взял свою кружку и решительно подошел к Федору. - Точно, поручик Матвеев! Неужто жив, тезка? - Федор Иваныч! Вот не чаял увидеть! Это был Федор Иванович Соймонов, гидрограф и картограф, знаменитый (не в свое, а в наше время) исследователь Каспийского моря. - Да тебя ж хивинцы зарубили! Не верю, чаю - призрак твой, фантом, пиво пьет и табак курит! Как, откуда? Изволь, немедля рассказывай. - Долго рассказывать, Федор Иваныч... Здесь не по духу мне. Может, пойдем ко мне? Я поблизости, на Острову, квартирую. Они вышли на улицу, светлую, несмотря на позднее время: стояли белые ночи. В ялике переправились через Неву. Едучи в столицу надолго, Федор захватил с собой семью. Ему удалось снять хороший домик со всеми угодьями у самой реки. Бхарати давно уж не видела мужа таким оживленным... То и дело Федор прерывал свой рассказ, засыпал Соймонова вопросами, но тот не давался: - Изволь, сударь, как я годами и чином старше, в подчинении быть. Сказывай, что дальше было. Да не опасаешься ли про ту индийскую девицу при супруге своей излагать и не потому ли в рассказе перебиваешься? Бхарати засмеялась. Федор ласково глянул на нее: - Видно, ты в российских Климах изрядно лицом переменилась, - или гость наш на тебя не довольно пристально глядит? Соймонов изумленно воззрился на Бхарати: - Ужели она?.. - Она самая, - подтвердил Федор. - Во святом крещении Анна Васильевна, а по сути - Бхарати Джогиндаровна. Да я, признаться, старым именем ее чаще величаю - привычнее. Верно, Бхарати? - Диву даюсь! - сказал Соймонов. - Истинно Улиссовы препоны претерпел ты, возвращаясь на родину, однако ж с разностию, что Пенелопу свою с собою привез. - Так-то так, - отозвался Федор, - да все ж таки, подобно Улиссу, горе дома застал. - Какое? Из свойственников кто? - Нет, свойственники живы. Но, представь, приехали мы днями перед кончиною государя Петра Алексеевича. А с его кончиною горе настало нам, кто хотел расцвета отечества, и великая радость им, несытым псам, откуда только они на погибель нашу набрались... - Ох, не говори, Федор Арсеньевич! - вздохнул Соймонов. - Вот приехал я, издать затеял полнейший атлас карт Каспийского моря, и здесь, в столице, натерпелся от них. Ныне их сила, что поделаешь... Выпьем за упокой души Петра Алексеевича! Выслушав длинный рассказ Федора, Соймонов задумался. - Гисторию свою ты преизрядно изложил, - сказал он. - И, признаюсь, коли б не супруга твоя, оной гистории участница, - я бы тебе не во всем поверил. Федор улыбнулся. - Бхарати! - негромко окликнул он жену и сказал ей что-то на языке хинди. Она вышла ненадолго в другую комнату и вернулась, неся небольшой сверток. Федор развернул его и взял за костяную рукоятку клинок с дымчатыми узорами. Соймонов потянулся к ножу: - Хорош! Истинный булат. Но Федор отвел его руку: - Гляди! Тебе первому в России показываю. И он быстро нанес себе несколько ударов ножом в грудь... Крик изумления замер у Соймонова на губах. Он вскочил, положил руку на стол ладонью кверху. - Коли! - сказал он, не сводя глаз с клинка. - Коли сюда, только тогда поверю, что не сплю! Шли годы. Де Геннин закончил свои "Абрисы" и преподнес в дар императрице. Анна приняла сей труд благосклонно - и тотчас о нем забыла. Не знал старый инженер, что труд его жизни будет впервые напечатан и увидит свет ни много ни мало, как через двести лет - в 1934 году, в Москве, - и уж, конечно, не техническую, а чисто историческую ценность представит собою... Все больше затягивали Федора заводские дела. Густо пошла седина в его русых волосах. Росли дети. Вот уж старший, четырнадцатилетний Александр, названный в честь старого друга Кожина, готовился к отъезду в Петербург, в Шляхетский корпус. А загадка все не разгадана... В чужие руки передавать свои опыты не хотелось. Да и кому? Кто поверит? Вот Соймонов: умен мужик, а так и не поверил, счел тот нож за хитрый восточный фокус, даром что в руках сам держал. Верно, про тайную силу, мечущую молнии, Федор дознался. Прочтя книги, какие мог достать, узнал, что еще без малого сто лет назад, в 1650 году, бургомистр города Магдебурга Отто фон Герике насаживал на вращающуюся ось гладкий шар из серы и натирал его ладонями, отчего шар начинал светиться и потрескивать. А в 1709 году англичанин Хаукоби заменил шар из серы стеклянным и тоже получил искры с треском. Про эту машину писал Ломоносов в своем "Слове о пользе стекла": Вертясь, стеклянный шар дает удары с блеском, С громовым сходственным сверканием и треском. Позже стали вместо натирания ладонями применять кожаные подушки, прижатые к шару пружинами. Узнал Федор, что еще древние эллины получали искры, натирая суконкой янтарь, и от этого слова "янтарь" - по-гречески "электрон" - пошло мудреное название тайной силы - "электрическая". Ясное дело: тайная сила в машине молний Лал Чандра была электрической, но разве сравнить ее с безвредными искрами Хаукоби? Дисковая машина Федора давала искры много сильнее, чем шар Хаукоби, но куда ей было до машин Лал Чандра? Как же получал индус ту страшную силу, которая убивала людей, а мертвецов заставляла содрогаться? Видно, все дело было в искусстве копить электрическую силу в сосудах с жидкостью. Припоминая все, что видел в Индии, Федор без конца проделывал опыты, соединяя с машиной металлические сосуды, подбирая разные жидкости, но толку не было. И вдруг Федор вычитал ошеломительное известие... В конце 1745 года один из учеников лейденского ученого Питера Ван-Мушенброка [Мушенброк стал знаменит этим случайным открытием; прибор получил название "лейденской банки"; одновременно с Мушенброком это же открытие сделал Клейст в Померании] пытался наэлектризовать воду в стеклянной банке... "Хочу сообщить вам новый и страшный опыт, который советую самим никак не повторять", - писал Ван-Мушенброк парижскому физику Реомюру и сообщал далее, что, когда он взял в левую руку стеклянную банку с наэлектризованной водой, а правой рукой коснулся медного прута, опущенного в воду и соединенного с железным, висящим на двух нитях из голубого шелка, "вдруг моя правая рука была поражена с такой силой, что все тело содрогнулось, как от удара молнии... одним словом, я думал, что мне пришел конец..." А чуть позже, в 1746 году, аббат Нолле в Версале разрядил лейденскую банку через цепь из ста восьмидесяти гвардейцев, державшихся за руки. "Было курьезно видеть разнообразие жестов и слышать мгновенный крик, исторгаемый неожиданностью у большей части получающих удар..." - писал Нолле о том, что произошло, когда цепь была замкнута. Затем Нолле в присутствии королевской фамилии удалось ударом электрической искры при разряде лейденской банки умертвить воробья... Лейденская банка была первым статическим конденсатором. Федор пошел в своих поисках дальше: его машина давала более сильные разряды. Но опыты с металлическими сосудами ни к чему не приводили. А ведь у Лал Чандра были именно металлические сосуды, а не стеклянные. Что же за жидкости применял брахман?.. Как-то, будучи в Петербурге, отправился Федор в де-сиянс-Академию [Академия наук], к Михаиле Васильевичу Ломоносову, недавно назначенному профессором химии. О молодом ученом, смело пробившем себе путь в науку сквозь немецкое засилье, был Федор наслышан немало. - Науки об електричестве, сударь, пока нет, - сказал ему Ломоносов, - но, уповаю, будет. Что ж вам при советовать? Електрическими опытами у нас ведает господин Рихман, хоть и иноземец, но человек не чванный Однако и Рихман и я полагаем, что силы електрические, получаемые трением, есть те же, что и громовые молнии. И сейчас преинтересные, скажу вам, возможности на пороге обретения находятся. При помощи Ломоносова Федору удалось побывать в "покоях для електрических опытов" - первой в мире электролаборатории. Рихман выслушал его с интересом, многое записал. Но вообще-то Ломоносова и Рихмана интересовало систематическое изучение электричества, особливо атмосферного. Ломоносов искал "подлинную електрической силы причину и как ту силу взвесить", - понимал, что без точных количественных показателей наука об электричестве существовать не может. В 1752 году Федор прочел в "Санкт-Петербургских ведомостях" описание новых опытов Ломоносова и Рихмана с выводами: "Итак, совершенно доказано, что електрическая материя одинакова с громовою материею, и те раскаиваться будут, которые доказать хотят, что обе материи различны", и "не гром и молния причина електрической силы в воздухе, но сама електрическая сила грому и молнии причина". А в следующем году Рихмана убило молнией при попытке измерить электрическую силу грозовых разрядов. На Ломоносова посыпались упреки и угрозы. "Хотели надумать, как божий гнев - грозу - от людей отвести, ан бог и наказал, чтоб неповадно было!" - кричали ненавистники. До Урала известия о петербургских событиях доходили не скоро, но Федор внимательно следил за ними. - И смех и грех, - говорил он жене. - Помнишь, как индийские брахманы вызывали молнии, чтобы людей дурачить? А здесь наши брахманы теперь ругаются, что люди хотят узнать природу молнии. А дай им в руки ту силу, они себя покажут! Нет, я за благо почитаю, что не открылся никому... - Бросил бы ты, Федя, свои инвенции, - сказала Бхарати, тревожно глядя на мужа темными удлиненными глазами. - Как господина Рихмана убило, так я совсем покоя лишилась... - Нет, не брошу, - упрямо сказал Федор. - Если жизни моей не хватит, дети займутся, хоть бы и Александр. Не мы, так они или потомки их до лучшего времени доживут. Совсем оплыли свечи. Федор берет щипцы, снимает нагар. Потрескивают от мороза бревенчатые стены. В соседнем покое Анна Васильевна тихонько напевает грустную песню - ту самую, что певала когда-то возле храма грозной богини Кали... Федор закрывает глаза. Плывут воспоминания. Старик, прикованный в башне... Так и унес, видно, в могилу свою великую тайну - как делать тело бесплотным... Масло, длинным жгутом рванувшееся сквозь воду бассейна... Бестелесный... Не приснилось ли ему все это?.. Свечи льют желтый свет на седую голову. Поскрипывает гусиное перо. "Лета 1762, януария двенадцатого дня заканчиваю я сие писание. Полагаю, что надежнее будет тебе по надобности, аще возникнет, в де-сиянс Академию, к господину Ломоносову Михаиле Васильевичу обратиться, понеже он к науке российской весьма усерден. Но завещаю волю свою: берегись, сын мой, чтобы сила сия електрическая не стала достоянием тех несытых псов, кои не о государственной, но лишь о собственной своей пользе помышляют..." ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. СУКРУТИНА В ДВЕ ЧЕТВЕРТИ Прости меня, Ньютон! Понятия, созданные тобой, и сейчас еще ведут наше физическое мышление, но сегодня мы уже знаем, что для более глубокого постижения мировых связей мы должны заменить твои понятия другими. Альберт Эйнштейн 1. НАШИ ГЕРОИ ВЫСКАЗЫВАЮТ ПРОТИВОРЕЧИВЫЕ СУЖДЕНИЯ О РУКОПИСИ МАТВЕЕВА, А РЕКС, НЕ ИМЕЮЩИЙ СОБСТВЕННОГО МНЕНИЯ, ПОДВЫВАЕТ СВОИМ ХОЗЯЕВАМ Рассказали вам по порядку и по правде всю эту повесть. Оставим теперь это и расскажем о другом... Из "Книги Марко Поло" - Ну вот, - сказала Валя, - я разобралась в рукописи и перевела ее, если можно так выразиться, на современный русский язык. Я как раз специализируюсь по восемнадцатому веку, и мне было очень интересно... Так я начну? - Она посмотрела на Привалова. Борис Иванович кивнул. Они сидели на веранде маленького домика с неровными белеными стенами и плоской крышей. Зной угасающего летнего дня сочился сквозь узорную листву инжировых деревьев, подступивших к веранде. Ольга Михайловна, жена Привалова, каждый год снимала эту дачу в приморском селении, неподалеку от города, и здесь проводила отпуск, предпочитая золотой песок здешнего пляжа модным курортам. Борис Иванович каждую субботу приезжал к жене на дачу. Вот и сегодня приехал в переполненной электричке, да еще привез без предупреждения целый взвод гостей: Юру, Николая, Колтухова и незнакомую Ольге Михайловне черноволосую девушку, по имени Валя. Мало того: привезли с собой огромного пса со свирепой внешностью Пес вел себя мирно, на хозяйских кур не обратил никакого внимания; вывалил красный язык и улегся в тени под верандой. Но каждый раз, проходя мимо, Ольга Михайловна поглядывала на него с опаской. Гости умылись у колодца, поливая друг другу и перешучиваясь. Потом, освеженные, расселись на веранде, и Ольга Михайловна поставила на стол тарелки с виноградом и инжиром. - Оля, брось хлопотать, потом мы тебе поможем соорудить ужин, - сказал Привалов. - Сядь и послушай одну любопытную историю. Юра Костюков, сидевший на перилах веранды, сказал нараспев: - Не лепо ли ны бяшет, братие, начати старыми словесы трудных повестий... Борис Иванович жестом остановил его. - Еще я хотела вот что сказать, - продолжала Вяля. - Рукопись очень пестрая, типичная для петровской эпохи. Этот Матвеев учился, наверное, до введения Петром гражданского алфавита, поэтому у него часто встречаются буквы, изъятые петровской реформой: иже, омега, пси, кси и другие. Я уж не говорю о множестве тяжелых церковнославянских слов и оборотов. Очевидно, до Матвеева не дошла ломоносовская "Грамматика" 1757 года. И потом: он писал гусиным пером, от этого почерк специфичный. Некоторые места рукописи смутны. Многих технических терминов я просто не поняла. В общем, окончательно, начисто прочесть рукопись - это, конечно, большая и долгая работа... Инженеры выслушали девушку с уважительным интересом. Валю несколько смущало внимание к ее скромной особе. Особенно стеснял ее Колтухов, его немигающий острый взгляд из-под седых бровей. Она раскрыла красную папку, осторожно достала рукопись Федора Матвеева, а вслед за ней стопку исписанных на машинке листков. И вздохнула. И начала читать. Когда Валя закончила, уже стемнело. Легкий вечерний ветерок чуть тронул листья инжировых деревьев. Где-то залаяла собака, и Рекс под верандой отозвался глухим ворчанием. Минуты две Привалов и его гости сидели молча. Они думали о необыкновенной жизни флота поручика Федора Матвеева, его живой голос так явственно донесся до них из двухвековой глубины... Их взволновала настойчивая попытка этого сильного, мужественного человека разгадать страшную тайну, и они прониклись уважением и сочувствием к нему, не нашедшему поддержки и, очевидно, не ожидавшему ее. - Что ж, Валя, большое вам спасибо, - негромко сказал Привалов. Он встал и щелкнул выключателем. Под навесом веранды вспыхнула лампочка без абажура. - Изумительно интересно! - проговорила Ольга Михайловна. - Я прямо вижу его перед собой. Неужели все это было? Колтухов хмыкнул, закурил папиросу и с силой выпустил струйку дыма. - Вся эта писанина, - медленно сказал он, - чистейшая ерунда. - А по-моему, не ерунда, - возразила Валя, враждебно глядя на пожилого инженера. - Это неподдельный документ восемнадцатого века. Бумага, чернила, лексика... - Да в этом я не сомневаюсь, - прервал ее Колтухов. - Я допускаю, что ваш Матвеев был в Индии и познакомился там с этим нехорошим человеком Лал Чандром. А вот насчет Бестелесного - брешет. - Колтухов окутался дымом. Помолчав, он продолжал: - Все древние путешественники привирали. Помните, Лесков о них писал. - Да, есть у Лескова такой очерк - "Удалецкие скаски", - подтвердила Ольга Михайловна. - Вот-вот. И Афанасий Никитин наряду с ценным фактическим материалом всякой небывальщины понаписал. И Марко Поло. Они не только то описывали, что сами видели, но и то, что им рассказывали, тоже за виденное выдавали. - Может быть, ты и прав, Павел Степанович, - задумчиво сказал Привалов. - Но чудится мне, что за этой рукописью - не хитрая усмешка мистификатора, а человеческий вопль. - А еще что тебе чудится? - язвительно спросил Колтухов. Привалов не ответил. Он попросил Валю прочесть по оригиналу то место, когда Матвеев в первый раз бросился с ножом на Бестелесного. Валя раздельно прочла: - "А бил я его ножом противу сердца, и не токмо нож, но рука же прошла плоть его, яко воздух, ни мало того знато не было, а он скоро ушел чрез дощаную дверь, оной не открывши, а та дверь не мене двух дюймов, да железом знатно окована..." - "Удалецкие скаски"! - проворчал Колтухов. Он взял у Вали рукопись, полистал ее. Затем вынул авторучку и записную книжку и аккуратно переписал из рукописи с десяток строк. - Мне все ясно! - заявил Юра, спрыгивая с перил. - Факиры загипнотизировали Матвеева. Всю эту историю с Бестелесным и праздником богини Кали ему внушили. - Зачем? - спросила Валя. - А черт их знает. Служители культа всегда охмуряли трудящихся, как говорил Остап Бендер. Колтухов засмеялся дребезжащим смешком и одобрительно посмотрел на Юру. Привалов проснулся на рассвете. Ему было холодно: Колтухов, который спал рядом с ним, на одном матраце, ночью стянул с него одеяло. Борис Иванович попытался было осторожно подтянуть одеяло на себя, но Колтухов сердито засопел, повернулся на другой бок и подоткнул одеяло себе под спину. - Эгоист! - пробормотал Привалов. Он посмотрел в ту сторону веранды, где спали, тоже на одном матраце, Юра и Николай. Ему показалось, что на подушке лишь одна голова - белобрысая, растрепанная. Пошарив на стуле, Привалов нашел очки, надел их, снова посмотрел. Да, спал один Юра. Николая не было. Привалов на цыпочках прошел по скрипучему полу и спустился во двор. Песок был холодный, длинные тени деревьев лежали на нем. Неяркое раннее солнце освещало угол двора. Там на каменном ограждении колодца сидел Николай, на коленях у него лежала раскрытая красная папка с рукописью. - Что-то не спится, - сказал он, пожелав Привалову доброго утра. - Юра брыкается во сне, как лошадь. - Знаю я, почему вам не спится. - Привалов зевнул и сел рядом с Николаем. - Ну, что скажете? Вчера вы помалкивали весь вечер... - Я думаю о матвеевском ноже. - Николай взглянул на Привалова. - Почему бы нет, Борис Иванович? Почему бы им не набрести случайно на схему установки, которая придавала веществу свойство проницаемости! - Проницаемость... Это, Коля, вы оставьте. На тогдашнем уровне знаний... - Но случайно, Борис Иванович!.. Ведь Матвеев явно описывает такую установку - помните, в башне, у прикованного старика? Правда, видел он ее считанные минуты, а описывает очень туманно... Вот послушайте, я нашел это место. - И Николай медленно прочел: - "Тенета дротяные, аки бы Архимедова курвия, суптельно из сребра прорезанная, двух четвертей со сукрутиною..." Валя переводит это так: "Паутина проволочная, как бы Архимедова кривая, тонко вырезанная из серебра спиралью в две четверти". Что за "сукрутина в две четверти"? Ведь в эту "сукрутину" старик совал матвеевский нож... Борис Иванович, вот как хотите, а "сукрутина" - это какой-то выходной индуктор высокой частоты! Привалов улыбнулся, положил руку на колено Николая: - Туман, Коля, туман... Меня в рукописи интересует Другое место: струя масла, бегущая сквозь воду. Помните опыт в бассейне? В этом случае установка описана довольно ясно: крупные электростатические генераторы, включенные параллельно с электролитными конденсаторами огромной емкости, или, как выражается Матвеев, "медными сосудами для копления тайной силы". Если у них в самом деле масло струей шло сквозь воду, то... ну что ж, иначе не скажешь: значит, они решили вопрос энергетического луча и усиления поверхностного натяжения. Вот только форма отражателей, погруженных в бассейн... - Форма... - сказал Николай, думая о своем. - Форма индуктора, черт побери... - Вот что, Коля, - решительно сказал Привалов. - Индусы шли вслепую. А мы вслепую не пойдем. Не восемнадцатый, слава богу, век на дворе. Нам нужна теоретическая база. Я вам говорил о своем разговоре с Багбанлы? Ну вот. Кончайте мудрить со спиралями и вообще кустарничать. Надо собрать одну установку. Понадобится ваша помощь. Николай кивнул. - А рукопись? - спросил он. - Отправим ее в Академию наук. Николай захлопнул папку и встал. - Значит, с плеч долой? - угрюмо спросил он и пошел к веранде, длинный, худой, загорелый. Привалов поглядел ему вслед, пожал плечами. Между тем проснулся Колтухов - ближайшие окрестности были оповещены об этом событии долгим, надсадным кашлем. Вышли из комнаты Ольга Михайловна и Валя. Долго будили Юру, спавшего крепким младенческим сном. После завтрака все отправились на пляж. Шли кривыми улочками, меж заборов, сложенных из камня. Через заборы свешивались ветви тутовых и инжировых деревьев. С ними поравнялся пионерский отряд - загорелые мальчики и девочки в белых панамах шагали под резкие звуки горна, под сухой стук барабана. Юра расчувствовался. - Колька, - сказал он, - помнишь, как мы с тобой маршировали по этим самым улочкам? - Угу, - рассеянно отозвался Николай. - Ребята, вы не из лагеря нефтяников, случайно? - крикнул Юра, подходя ближе к отряду. - Нет, - ответил толстый серьезный мальчик. - Мы из лагеря Аптекоуправления. - Ну, все равно. - Юру понесло. - Сегодня вы управляете аптеками, а завтра будете управлять звездолетами. Пусть бросит в меня камень тот, кто не желает первым высадиться на Марсе. Салют будущим космонавтам! Пионеры удивленно смотрели на Юру. Подбежала вожатая - невысокая девушка в белой майке и финках. - Товарищ, в чем дело? - спросила она, строго глядя на Юру снизу вверх. - Товарищ Вера, он звал нас лететь на Марс, - пожаловался толстый мальчик. Отряд остановился, барабан и горн умолкли. Пионеры окружили Юру и с любопытством слушали. - Да, я их звал, товарищ Вера, - сказал Юра. - Конечно, не сию минуту. Но кто будет хорошо знать физику и математику, кто будет делать физзарядку, чтобы получить такие мускулы, как у меня, - тот полетит! - Юра подтянул сжатые кулаки к плечам и поиграл мышцами. - Потому что люди со слабой мускулатурой не смогут носить космический скафандр, - вдохновенно продолжал он, - а люди со слабыми знаниями не смогут управлять звездолетом. Развивайтесь гармонично, как древние греки, которые говорили про некультурного человека: "Он не умеет ни читать, ни плавать". Ведите их на пляж, товарищ Вера! Пусть они плавают и решают задачи, чертя пальцами на песке геометрические фигуры! - Дядя, запишите меня лететь на Марс, - неожиданно попросила девочка с торчащими косичками. Юра немного смутился: он не ожидал такого оборота дела. - И меня запишите! - наперебой закричали пионеры. - И меня тоже! Вожатая с трудом утихомирила отряд и велела двигаться дальше. На Юру она кинула уничтожающий взгляд и сказала: - А еще взрослый человек! Николай усмехнулся: - Что, Юрка, получил? Валя была рассержена. - Ты просто невозможен! - сказала она негромко. - Ведешь себя, как мальчишка. - А что такого? - оправдывался Юра. - Я сам старый пионер и люблю поговорить с молодежью. - Устраивать скандалы - вот что ты любишь! С тобой неудобно выйти на улицу! - Обойдись, пожалуйста, без нотаций. - Юра нахмурился и быстро зашагал вперед. На пляже было по-воскресному многолюдно. Электропоезда сотнями и тысячами выплескивали из душных вагонов горожан. Под навесами и зонтами уже не было мест, белый песок пляжа устилали коричневые тела. На суше играли в волейбол, на море - в водное поло. Смех, звонкие удары по мячу, удалые мексиканские песенки, срывающиеся из-под игл патефонов, - все это смешивалось с визгом и радостными криками детей, которые плескались возле берега в обнимку с надувными крокодилами и акулами. Модники и модницы демонстрировали последние модели противосолнечных очков - единственное, чем могли они щегольнуть в этом царстве голых. Был здесь и замеченный еще в тридцатых годах Ильфом и Петровым дежурный член тайной лиги дураков - человек в полном городском костюме, в шляпе и ботинках, самоотверженно сидевший на раскаленном песке. Людям было хорошо. Толстое голубое одеяло атмосферы заботливо укрывало их от черного холодного космоса с его вредными излучениями. Привалов и его друзья расположились у самой воды - здесь песок был не так горяч и ленивые языки волн иногда докатывались до ног. - Давайте пойдем на эту скалу, - предложила Валя. Юра не ответил: он дулся. А Николай буркнул: - Чего там делать, на скале? Валя сделала гримаску: - Какие-то вы оба сегодня... тошнотворные... Она надела синюю резиновую шапочку и пошла к черной, как антрацит, скале, которая торчала из воды возле берега. Осторожно переступая босыми ногами, Валя спустилась на ту часть скалы, которая полого уходила под воду, легла и затеяла игру с водой. Это была хорошая скала. Волны плавно перекатывались через нее. Они подбирались снизу и приподнимали Валю над камнем. Валю забавляло это. Юра и Николай кинулись в воду и поплыли наперегонки - их загорелые руки, согнутые в локтях, так и мелькали, так и мелькали. Рекс, не любивший купаться, гавкнул несколько раз им вслед, предлагая вернуться, а потом улегся и вывалил язык на добрых полметра. Ольга Михайловна воткнула в песок зонтик, под ним аккуратно расстелила подстилку и углубилась в книгу. Колтухов смастерил из газеты треуголку и, водрузив ей на голову, лег рядом с Приваловым. - Хочу у тебя, Борис, забрать на пару дней кого-ни будь из инженерства, - сказал он. - Зачем? Смолы варить? - Хотя бы этого, Костюкова. Вроде бы толковый парень. Разрешишь? - Бери... Только не в ущерб основной работе. - Само собой. - Ты что из рукописи вчера выписывал? - спросил Привалов немного погодя. - Ищите - и дастся вам, - неопределенно ответил Колтухов. И принялся убеждать Привалова в необходимости срочного составления сметно-финансового расчета стоимости исследовательских работ по Транскаспийскому трубопроводу. Под его журчащую речь Борис Иванович задремал. Брызгаясь, выбежали из воды Николай и Юра. - Борис Иванович, - сказал Юра, с ходу бросаясь на песок, - уймите этого психа! Он меня уверяет, что Матвеев не соврал про Бестелесного. - Брось! - сердито сказал Николай. - Но я его сразил на месте, - продолжал Юра. - Я спросил: если этот предшественник Кио в самом деле был проницаем, то почему он не провалился сквозь землю... Привалов лежал на спине, блаженно зажмурив глаза. - Ребята, у меня к вам просьба, - сказал он слабым голосом, - не морочьте мне голову. Солнце щедро поливало пляж горячим золотом. В небе, поблекшем от зноя, недвижно стояли два-три облачка. Донесся гудок электрички. Со станции разливалась по пляжу новая пестрая волна горожан. Они шли вереницей по кромке берега, потные и веселые, и Колтухов ворчал, когда иные из них перешагивали через его сухопарые ноги. Вдруг один из прохожих остановился, приглядываясь к Колтухову. Рекс вскинул голову и тихонько зарычал. - Павел Степанович? - сказал прохожий. - Вы или не вы? Колтухов оглянулся. Над ним стоял Опрятин. - А, сосед! - Колтухов вяло помахал рукой. - Тоже решили приобщиться к пляжной благодати? - Невыносимая жара, Павел Степанович. В городе просто нечем дышать. Николай велел Рексу замолчать. Опрятин, вежливо приподняв соломенную шляпу, поздоровался со всеми. Юра отвесил ему церемонный поклон, отставив ногу назад, и сказал: - С вашего разрешения - Костюков. - Очень рад. - Опрятин разделся и лег рядом с Колтуховым. - Что хорошего, Павел Степанович? - спросил он. - А ничего хорошего. Вчера вот одну индийскую сказочку читали... И Колтухов со смешком принялся рассказывать о матвеевской рукописи, выставляя приключения флота поручика в юмористическом свете. "Старый болтун! - подумал Привалов. - Впрочем, что ж секрет из этого делать..." Он снял очки и пошел купаться. - Борис, далеко не заплывай, - напутствовала его беспокойная Ольга Михайловна. - Разошелся наш Пал Степанов! - недовольно шепнул Николай Юре. Юра не ответил. Приподнявшись на локтях, он смотрел на Валю, которая плескалась возле черной скалы. Опрятин с улыбочкой слушал Колтухова. Но, ко