удь о Матвееве? - Ничего. Никаких упоминаний. Но, поскольку его рукопись - документ подлинный... - Верю, - сказал Колтухов. - Во все верю. И в электрические цирковые номера в храме Кали верю. Но насчет Бестелесного и прохождения масла через воду - врет твой поручик. - Ты меня извини, Павел Степанович, но так же выразился бы Матвеев, если б ему рассказали про телевизор. - Ничуть. Матвеев, вероятно, знал о предположении Ломоносова, что луч может отклоняться под действием электричества, и поверил бы. А вот когда я читаю в фантастическом романе, как телевизор будущего передает запах, - не верю. Запах - явление не волнового происхождения. Про это еще Лукреций писал. - Вы с Лукрецием ошиблись, - улыбнулся Привалов. - Недавно установили, что запах по частоте колебаний занимает место между радиоволнами и инфракрасными лучами. Когда банку с медом закрывали крышкой, герметичной, но пропускающей инфракрасные лучи, пчелы через эту крышку чувствовали запах... Колтухов хмыкнул. - Растолкуй мне такую вещь, - очень внятно и медленно сказал он, - как этот Бестелесный питался? На чем сидел? Как ходил и почему не проваливался сквозь землю? Вот и все. Ты расскажи, а я тихонечко посижу и послушаю. О таких деталях быта Бестелесного Привалов не задумывался. Машинально он запустил пальцы в шевелюру, чем немало позабавил собеседника. - Затылок чесать изволите, Борис Иванович? Применяете старый способ интенсификации мышления? И Колтухов, очень довольный собой, негромко пропел: На Путиловском заводе запороли конуса, Мастер бегает по цеху и ерошит волоса... - Да меня Бестелесный не интересует, - сказал с досадой Борис Иванович. - Мне интересен только факт прохождения масла сквозь воду. - Факт? - переспросил Колтухов. - Да, полагаю, что факт. Вряд ли Матвееву нужно было выдумывать эту деталь: по сравнению с другими "чудесами" она малоэффектна. И вообще... Почему-то верю в его искренность. - Не обижайся, Борис, но ты малость помешался на беструбном трубопроводе. - Багбанлы, по-твоему, тоже помешался? Колтухов промолчал. - Кстати, он должен скоро приехать. - Привалов посмотрел на часы и встал. - Не хочешь ли взглянуть на нашу установку? - А что, готова уже? - Почти. - Ну что ж... В конце концов, должен же я знать, что делается в институте... Они спустились на первый этаж, прошли по длинному коридору. Привалов отпер дверь одной из комнат. Здесь возвышался статор от крупной динамо-машины. Внутри статора, почти касаясь полюсных башмаков и обмоток, помещалась спираль из стеклянной трубки, заполненная розовой жидкостью; концы спирали соединялись с баком и центробежным насосом. - Высокочастотный самогонный аппарат, - усмехнулся Колтухов, потрогав холодное стекло. - На этой установке мы проводим два эксперимента, - сказал Привалов. - Жидкость в трубке - вода. Подкислена, чтобы служила проводником, и подкрашена, чтобы было виднее. Теперь смотри. Первый эксперимент. Он нажал кнопку магнитного пускателя. С легким воем заработал центробежный насос, прогоняя розовую жидкость через стеклянный змеевик. - Обмотка статора к сети не подключена, - сказал Привалов. - Она соединена только с вольтметром. Обрати внимание! Стрелка вольтметра дрогнула и поползла вправо. - Понятно? - Чего ж не понять? Жидкость-проводник, пересекая магнитные силовые линии статора, наводит в обмотках электродвижущую силу. Ничего нового: на таком принципе есть счетчик жидкости, идущей через трубу из немагнитного материала. - Ты прав. Ничего нового. Но в счетчиках напряжение получается ничтожное, а у нас... - Ого! - воскликнул Колтухов, взглянув на вольтметр. - Как ты этого добился? - Багбанлы, - коротко сказал Привалов. - Теперь поставим опыт в обратном порядке. Он выключил насос. Движение жидкости прекратилось, стрелка вольтметра вернулась на "ноль". - Теперь я просто даю ток в обмотку статора. Он нажал другую кнопку. Розовая жидкость, не подгоняемая насосом, сама побежала по спирали. - Затрудним ей движение. - Привалов подкрутил маховичок вентиля. - Смотри на манометр. Я бы мог еще увеличить сопротивление и получить более высокое давление. Но меня ограничивает прочность стеклянных трубок. Ты понял, что получается? Колтухов выглядел озадаченным. Глаза его остро, не мигая, смотрели из-под седых бровей. - Постой, - сказал он. - Значит, жидкость, находясь в электромагнитом поле, сама начинает двигаться... Это модель движения жидкости в беструбном трубопроводе? - Да. С той разницей, что трубы будут там заменены поверхностным натяжением жидкости, а обмотки и магниты - направленным полем. - Совсем небольшая разница. - Хитрая усмешка снова появилась в глазах Колтухова. - Признаюсь, опыт любопытный. Очевидно, вся штука тут в схеме обмоток и в роде электроснабжения. Но там, в море, - Колтухов кивнул на окно, - струя нефти встретит сопротивление воды. Потребуется огромное давление, чтобы гнать струю на триста километров. Выдержит ли его твоя невидимая труба - пленка поверхностного натяжения? Ты представляешь себе, каким колоссальным должно быть натяжение, чтобы заменить стенки стальной трубы? - Да, представляю. Управлять поверхностным натяжением мы пока еще не можем. Правда, есть кое-какие наметки. Молодежь, по-моему, тоже что-то делает по секрету от меня. Но главное не в этом. Струя нефти на трассе не будет раздвигать воду - она будет проницать ее. Она не встретит сопротивления. Поэтому ее поверхностное натяжение будет не таким уж огромным, а просто таким, чтобы держать жидкость в струе... - Опять начинаются индийские сказки! - ворчливо сказал Колтухов. - Проницаемость! Бестелесность!.. Поручик Киже! Тут в коридоре послышались быстрые шаги. Дверь распахнулась, вошел Багбанлы. - А, главный инженер! - сказал он, здороваясь с Колтуховым. - Главный оппонент! Полюбоваться пришел? - Они изъявили согласие ознакомиться, - заметил Привалов. - Ну и как? - Багбанлы весело и испытующе посмотрел на "главного оппонента". - Понравилось? - Да что ж вам сказать, Бахтияр-мюэллим... - Колтухов перешел на "воронежского мужичка". - Я в этих делах не шибко разбираюсь. Трубы или, там, изоляция для труб - тут я, конечно, смыслю немножко. А если труб нету... - Он развел руками. - Тут уж, Бахтияр-мюэллим, вам виднее. Багбанлы засмеялся: - Ты бы у Бориса одолжил немножко фантазии. - А мне она ни к чему. - Колтухов закурил. - От нее одни неприятности. - Еще с работы снимут, - поддакнул Привалов. - С работы, может, и не снимут, а вот спокойного сна неохота лишаться. - Насчет сна, - улыбнулся Привалов, - ты поговори с моей женой. Она тебе расскажет, с каким трудом будит меня по утрам. - Ты вообще вундеркинд, - проворчал Колтухов, ставя дымовую завесу. - Тебе что проницаемость придумать, что соснуть часок - все едино... - А ну-ка, садитесь, молодые люди, - сказал вдруг Багбанлы. - Поговорим о проницаемости. Ему нужно было проверить некоторые свои соображения на этот счет. Он прошелся по комнате - невысокий, коренастый, с крупной седой головой. Вот так же он прохаживался когда-то, читая лекции в институтской аудитории. Колтухов и Привалов переглянулись. Снова перед ними их грозный учитель... - Какие мы знаем примеры взаимного проникновения? - Диффузия, - сказал Привалов. - Диффузия твердых тел. - Так. Ты, Павел, диффузию признаешь? - Отчего же не признать, раз она есть? - Правильно говоришь: она есть. Добавим, что способностью к диффузии обладают не только атомы и ионы, но и целые молекулы. Но для диффузии нужны особые условия. Если плотно прижать друг к другу хорошо пригнанные поверхности свинца и олова, то потребуются годы, пока появится ничтожное проникновение. Но, если сжатый пакет свинца и олова нагреть до ста градусов, через двенадцать часов на их границе появится слой смешанных молекул толщиной в целую четверть миллиметра. Когда-то Рике десять лет пропускал ток через плотно сжатый столбик золотых и серебряных пластинок и не обнаружил ни малейших следов переноса металла. А электрическая искра легко переносит металл через зазор. Что же оказывает сопротивление переходу через зону контакта? - Багбанлы остановился и посмотрел на инженеров. - Поверхность! Загадочный мир двухмерных явлений... Он снова зашагал по комнате, поглаживая пальцем седые усики под крючковатым носом. - Есть еще одно явление диффузионного порядка, - продолжал Бахтияр Халилович. - Это контактная сварка. Она дает взаимное проникновение, но требует высоких температур и давлений. Сварку ты тоже признаешь, Павел? - Отчего же не признать... - А сварка в вакууме? - сказал Привалов. - Она возможна при очень низком давлении и небольшом подогреве. Причем свариваются самые разнородные материалы, например - сталь со стеклом. Строго говоря, это даже не сварка, скорее - усиленная диффузия. - Правильно, - кивнул Багбанлы. - А в чем суть? Возможно, в условиях вакуума, когда поверхность, граничащая с пустотой, свободна, она как бы раскрывается. Силы, оберегающие поверхность, расслабляются, открывая вещество. Но диффузии нам мало. Нам нужно, чтобы одно тело свободно проходило сквозь другое без повреждения. Так сказать, усилить диффузию до беспрепятственного взаимного проникновения... Как же заставить вещество распахнуть ворота? - Багбанлы нарисовал пальцем в воздухе вопросительный знак. - Когда-то была школьная формулировка: в данный объем может быть помещено только одно тело. Так ли? Много ли вещества в твердых телах? Очень мало. Кубический сантиметр графита весит два с половиной грамма, а в нем содержатся миллиарды миллиардов атомов. На один атом приходится ничтожнейший объем, но как он заполнен? Ведь вещество сконцентрировано в ядре атома. Это общеизвестно. Даже в отрывном календаре вы можете прочесть, что, если заполнить один кубический сантиметр атомными ядрами, он будет весить добрый десяток миллионов тонн. Ядерное вещество в теле человека занимает меньше миллионной части спичечной головки. С точки зрения заполнения объема все на нашем свете - такое реденькое-реденькое, как... - Он поискал сравнение. - Как прическа у нашего друга Колтухова. Колтухов ухмыльнулся и невольно провел ладонью по лысой голове. - Я читал, в созвездии Кассиопеи есть звезда, - вставил Привалов, - в ее центральной части вещество имеет плотность около миллиона килограммов на кубический сантиметр. - А в окрестностях Солнца, - в тон ему сказал Багбанлы, - есть инфракрасная звезда - на ней плотность вещества всего шесть десятимиллиардных грамма на кубический сантиметр. Поезжай туда и строй свои беструбные трубопроводы - там это проще, чем съесть арбуз. - Слишком просто, - засмеялся Привалов. - Итак, - продолжал Багбанлы, - с позиции механической модели вещество вполне проницаемо. Но на самом деле вещество нельзя рассматривать как механический набор маленьких, далеко расположенных друг от друга шариков. Проникновению мешают мощные внутренние силы, связывающие все элементы. Если бы не эти силы, моя рука свободно прошла бы сквозь металл. - Он упер ладонь в корпус статора. - Ведь возможность встречи физических частиц при этом ничтожна - меньше, чем у двух горстей гороха, брошенных навстречу друг другу. Багбанлы вытер ладонь носовым платком и строго посмотрел на бывших своих учеников, будто ожидая возражений. - Теперь формулирую задачу, - сказал он, как говаривал когда-то, читая лекции. - Повесьте уши на гвоздь внимания. Нужно, не меняя механической структуры вещества, так перестроить его связи - межатомные и межмолекулярные связи, - чтобы они при встрече с обычным веществом, на время взаимного проницания, были совершенно нейтральны. Перестроить внутренние связи! Вот тогда будет проникновение. Некоторое время все трое молчали. - Формулировка хоть куда, - сказал Колтухов. - Но как вы их перестроите? - "Как" - этого я еще не знаю. Но поскольку мы имеем дело с энергией - ведь поверхностный слой всегда обладает избытком энергии, - то мы найдем способ воздействовать на нее. Возможно, задача сведется к управлению свойствами поверхности так, чтобы поверхности встречающихся тел как бы взаимно раскрывали ворота своих связей навстречу друг другу и последовательно замыкали их по прохождении. Будем рассматривать массу взаимопроницающих тел как совокупность последовательно возникающих поверхностей... Старик замолчал. Задумчиво прохаживался он по комнате. Привалов схватил блокнот и торопливо записывал формулировки. Потом он снял очки и, протирая их, сказал, близоруко щурясь: - Проницаемость... Это ведь не только беструбным трубопроводом пахнет... Придать эти свойства подводной части корабля - и он пойдет, не встречая сопротивления. Не нужны будут ледоколы. А какие скорости!.. Или - свободное проникновение в недра земли, в самую гущу полезных ископаемых... Колтухов изумленно посмотрел на него. Глаза как у влюбленного мальчишки, даром что до седых волос дожил... Он открыл было рот, чтобы сделать язвительное замечание, но тут зазвонил телефон. Привалов снял трубку. - Слушаю... Да, я. Это вы, Коля? Что случилось?.. Говорите спокойнее... - С минуту он слушал. - Что?! - Он переменился в лице. - Сейчас приеду. Привалов бросил трубку, взглянул на Багбанлы: - Надо ехать. Скорее. ...Когда Валерика задернули голубой занавеской, он понял, что пришел незваный гость. Отложив контрольный камертон, Валерик от нечего делать начал рассматривать соединения, и не зря: оказалось, что грузик, регулирующий частоту камертонного прерывателя, неплотно закреплен, а пьезо-весы с "ртутным сердцем" слегка съехали с места. "Вибрация", - подумал Валерик и осторожно подтолкнул мизинцем весы внутри кольца Мебиуса. Другой рукой он передвинул грузик. В этот момент за голубой шторой брызнул гитарный перебор и Юрин голос громко запел "Сербияночку". "Устарелый блюз", - привычно подумал Валерик, продолжая подталкивать мизинцем весы. Вдруг он ощутил в пальце легкую мгновенную дрожь. Током ударило? Но ведь металла он не касался... На всякий случай он сунул палец в рот. Странной дело! Палец не чувствовал рта, а рот - пальца... Он испуганно посмотрел на мизинец - палец выглядел, как всегда. Снова сунул его в рот - никаких ощущений! Он попробовал прикусить конец пальца зубами - зубы сомкнулись, как будто между ними ничего не было... Он чуть не заорал во все горло. Но, вспомнив, что в галерее чужой человек, Валерик, как он сам рассказывал после, "железным усилием воли сдержал себя". Он только дернулся на месте, разлил "ртутное сердце" и опрокинул камертонный прерыватель. Багбанлы, Привалов и Колтухов торопливо вошли в галерею. - Где Горбачевский? - отрывисто спросил Привалов. Лаборант выступил вперед. Он был бледен, с него градом катился пот. Николай взволнованно принялся объяснять, что произошло. Багбанлы потрогал Валеркин мизинец. Первые две фаланги были проницаемы - пальцы академика свободно прошли сквозь них и сомкнулись. - Чувствуете что-нибудь? - спросил Багбанлы. - Нет, - прошептал лаборант. Граница проницаемости легко прощупывалась. - Зажгите спичку, - сказал Багбанлы. - Спокойнее, - добавил он, видя, как Николай нервно чиркает, ломая спички. - Так. - Он посмотрел на Валерика. - Теперь попробуйте осторожно ввести конец пальца в пламя. Все затаили дыхание. У Валерика был вид лунатика. Он медленно ввел мизинец в пламя спички. Язычок пламени слегка колыхнулся, но форма его не изменилась. - Чувствуете что-нибудь? - Да, - хрипло сказал Валерик, держа палец в пламени. - Тепло. Спичка догорела. Инженеры оторопело молчали. Завороженные, глядели на мизинец Валерика. - Воткните палец в стол, - сказал Багбанлы. Лаборант послушно исполнил приказание. Палец до половины вошел в дерево стола. - Теперь меньше входит, - сказал он. - Сначала почти весь палец был такой... Багбанлы переглянулся с Приваловым. Потом принялся внимательно рассматривать установку. - Кольцо Мебиуса? - спросил он. - Любопытная идея... На каком режиме это произошло? - Мы не думали о проницаемости, - звенящим голосом сказал Юра. - Мы хотели усилить поверхностное натяжение... Видите - "ртутное сердце"?.. До этого Горбачевский двадцать раз лазил руками внутрь "Мебиуса" - и ничего... А когда он подвинул грузик, а я в это время заиграл на гитаре, что-то срезонировало. Валерик с перепугу опрокинул все, и регулировка невозвратно пропала... Колтухов оглядел молодых людей, притихших и испуганных. - Цвет автоматики собрался, - проворчал он. - Тоже мне секретная лаборатория! Разве можно? Тот раз мне смолу испортили, теперь... Могли такого понатворить... - Гитару не перестраивали? - спросил Привалов. - Нет, - ответил Юра. - Сыграйте в точности так, как играли. - Надо записать звук, - сказал Багбанлы. - А у нас есть магнитофон. - Юра живо притащил из комнаты громоздкий прибор. - Это еще что за зверь? - удивился Багбанлы. - Моя собственная конструкция. - Юра включил магнитофон и заиграл "Сербияночку". - Задача! - сердито сказал Багбанлы. - Тут полно трезвучий и прочих, как они там в музыке называются, секстаккордов, что ли. Сложная частотная характеристика... Вы еще пели при этом? - Пел, - удрученно признался Юра. - И топал ногами... - Час от часу не легче! Но делать нечего: придется немедленно воспроизвести все в точности и записать на ленту. Если гитара расстроится, вряд ли удастся повторить. А потом придется ваше музыкальное выступление перевести на язык цифр - на частоты - и взяться за математический анализ. До установки не дотрагиваться, пока не запишем и не зачертим все подробности. Но прежде всего запись... Тем временем палец Валерика постепенно "отходил". Валерик все время пробовал его об стол. В последний раз палец вошел самым кончиком, подушечкой, - и вдруг Валерик почувствовал, что "прихватило". Вскрикнув, он выдернул палец, оставив в дереве лоскуток кожи. Он быстро сунул в рот окровавленный кончик пальца, и лицо его расплылось в радостной улыбке. - Прошло! - заорал Валерик. Разошлись в первом часу ночи. В галерее остались только Николай и Юра. Некоторое время они молча ходили взад и вперед, сунув руки в карманы и дымя сигаретами. У двери сидел забытый, некормленый Рекс и тихонько скулил. Юра остановился наконец, сунул окурок в переполненную пепельницу и сказал: - Дай собаке что-нибудь поесть. Да и мне, пожалуй. Николай принес из кухни хлеб, колбасу и банку баклажанной икры. - Что теперь скажешь? - спросил Юра с полным ртом. - Не знаю... Голова трещит. - Николай отрезал большой ломоть хлеба, выложил его кружками колбасы, откусил и снова заходил по галерее. - Когда я потрогал его палец, - сказал он, - то подумал: сон, бред, с ума схожу... - Проницаемость, Колька! Мы открыли проницаемость. Знаешь, что будет теперь? - Не знаю... Теперь - ничего не знаю. - Бурение скважин! - Не кричи, мать спит. Юра снизил тон до заговорщического шепота: - Колонна проницаемых труб сама пронзит землю до нефтяного пласта... - А грунт внутри трубы? Как через него нефть пойдет? - Неуязвимость от пуль! Полный переворот в военном деле! - Романтика... Некоторое время они молча ели. Потом Николай снял с вешалки плащ: - Пойдем на улицу. Все равно спать не смогу. Долго бродили они в эту ночь по пустынным улицам, и сонный Рекс плелся за ними, не понимая, что стряслось с его хозяевами. С моря дул свежий ветер, пахнущий солью и водорослями. - Юрка, не будем заноситься. Не дети же мы... Нет, серьезно. Спокойнее надо... Узкая практическая задача - трубопровод. Больше ничего. Согласен? Николай крепко потряс руку другу, круто повернулся и пошел домой. Двор в Бондарном переулке отличался музыкальностью. По вечерам из всех окон неслись звуки радиол и пианино, лилась протяжная восточная музыка. Гражданка Тер-Авакян, известная под прозвищем Тараканши, жаловалась, что общий шум мешает ей слушать собственный приемник. Особенно допекал ее ближайший сосед, Вова: каждый вечер он проигрывал по нескольку раз любимую пластинку "Мишка, Мишка, где твоя улыбка". Инженер Потапкин раньше не был замечен в музыкальных излишествах. Но теперь он восстановил против себя весь двор: несколько вечеров подряд из окон его галереи доносилась одна и та же надоедливая песенка, сопровождаемая лихим топотом и гитарными переборами: Порошок в кармане носишь, отравить хотишь меня, Паровоз в кармане носишь, задавить хотишь меня! А сотрудники одного академического института с удивлением заметили, что Бахтияр Халилович Багбанлы, известный как большой любитель восточной музыки, часто напевает себе под нос слова, даже отдаленно не напоминающие восточный стиль: Сербияночку мою работать не заставлю, Сам и печку растоплю и самовар поставлю! Тщательно составленное описание установки было послано в Академию наук вместе с подробным докладом и магнитофонными лентами. Молодым инженерам было велено до поры держать все в секрете и прекратить опасные эксперименты. - Довольно кустарщины, - сказал Колтухов. - Вторгаться в строение вещества - это вам не на гитаре сыграть. Вот, помню, в двадцать седьмом году был со мной такой случай в городе Борисоглебске... 8. БЕНЕДИКТОВ УХОДИТ ИЗ ДОМУ Прошла неделя, месяц - он К себе домой не возвращался. А.Пушкин, "Медный всадник" Рита вернулась из школы раньше обычного. Отперев дверь своим ключом, она вошла в переднюю, сняла пальто - и вдруг замерла, прислушиваясь. Из спальни доносились шорохи и скрип. Скрипела, несомненно, дверца платяного шкафа. Анатолий Петрович никогда в такое время дома не бывал. Неужели забрался вор? Рита на цыпочках подошла к двери в спальню. Затаила дыхание. Да, там явно орудует вор. Закрыть дверь на ключ и кинуться к телефону... Знакомое покашливание за дверью. Рита влетела в спальню: - Господи, как ты меня напугал! Бенедиктов, в домашней коричневой куртке, стоял перед раскрытым шкафом и рылся в Ритиных полках - это она сразу заметила. Он не обернулся, услышав ее восклицание. Быстро захлопнул дверцу шкафа и, прихрамывая, отошел к окну. - Что случилось? - спросила она встревоженно. - Почему ты дома? - Нездоровится немного. - Что-нибудь с ногой? - Да нет, ничего, - нехотя ответил Бенедиктов. - Я тут носовой платок искал. Дай мне, пожалуйста. Рита подошла к шкафу и достала носовой платок. - Правда, ты плохо выглядишь, Толя. Измерь температуру. Он отмахнулся и ушел к себе в кабинет. Рита переоделась и пошла в кухню готовить обед. Надев резиновые перчатки, принялась старательно чистить картошку. Третьего дня она заметила, что в шкафчике под трюмо ее вещи лежат не так, как обычно. Она не придала этому особого значения. Но теперь она поняла, что он ищет. Ее возмутила его настойчивость: ведь она ясно сказала, что нож утонул. Проклятый нож! Из-за него все беды последних месяцев, из-за него ужасная раздражительность Анатолия и эта возрастающая отчужденность... Сегодня она поговорит с Анатолием. Так дальше продолжаться не может. Она крупными кружками нарезала картошку над шипящей сковородой. Муж любил жареную картошку. С грустью и тревогой думала Рита о том, что Анатолий в последнее время почти не разговаривает с ней. Когда она рассказала ему о неожиданном визите двух молодых людей, он страшно взволновался. "Надо быть совсем безмозглой, чтобы выбросить ящичек с матвеевской рукописью! - кричал он. - Подарить его каким-то мальчишкам!" Но откуда ей было знать, что в грязном ржавом бруске, который лежал под комодом вместо недостающей ножки, может храниться древняя рукопись? Ничего она не знала и о третьем ящичке, о котором спрашивали "мальчишки"... После этого неприятного разговора Анатолий еще больше замкнулся и совершенно перестал рассказывать ей о своей работе. Теперь они работают вдвоем с Опрятиным. Рита давно потеряла веру в успех. Но, может быть, вдвоем они все-таки добьются?.. Может быть, действительно они не могут обойтись без ножа?.. Была еще одна причина для сомнений и тревоги. Этот молодой инженер, "спаситель на море и на суше", Потапкин - теперь она знала его фамилию, - сделал у них в школе доклад. Он говорил о близкой возможности создать такой нефтепровод, в котором струя нефти свободно пройдет сквозь море. Это поразило Риту. Значит, проницаемость - не такая уж фантастически далекая идея?.. Потапкин... Эта фамилия ни о чем не говорила Рите. Но было в лице молодого инженера, в его повадке что-то давно знакомое. Смутное и далекое воспоминание мелькнуло у Риты в голове еще в тот вечер, когда он со своим другом пришел справляться относительно ящичков. А слушая его доклад в школе, пристально глядя на него, она, Рита, уже почти догадалась... Сама не зная почему, она гнала прочь эту догадку... Рита позвала мужа обедать. Бенедиктов отказался. Он лежал в кабинете на диване, глаза у него были воспаленные, лицо красное и мокрое от пота. - Ты болен! - сказала Рита. - Я вызову врача. - Никаких врачей. Достань мне пенициллин из аптечки. Только поздним вечером, когда температура подскочила почти до сорока, он разрешил сделать ему компресс: оказалось, у него на правом бедре огромный нарыв. Но о враче не хотел и слышать. Вечером следующего дня пришел Опрятин. Он посидел немного у постели Бенедиктова, поговорил с ним о разных делах. Он был чрезвычайно любезен, сказал Рите, что работа хорошо подвигается, хвалил эрудицию Анатолия Петровича. А через день рано утром заявился здоровенный щекастый малый - уже не в первый раз приходил он со всякими поручениями - и принес пакетик с лекарством для Бенедиктова. Хриплым басом сказал, что должен отдать лекарство больному лично. Анатолий Петрович спал Рита отказалась будить его. Закрыв дверь за несимпатичным посетителем, она развернула пакетик. Там оказалась коробочка с ампулами для подкожного вспрыскивания. Лекарство, которое выдают только по рецепту с печатью... Рита поняла - и ахнула. Долго сидела в оцепенении у постели мужа. Не плакала, а внутренне сжалась как-то. Проснулся Анатолий Петрович. Она молча протянула ему коробочку. Он нахмурился, засопел... Был неприятный разговор. - Да, да, я понимаю, - говорила она, стискивая руки, и руки были холодные как лед. - Ты хотел увеличить работоспособность и постепенно втянулся в это ужасное дело. Я не понимала раньше, почему у тебя... - Уйди, - устало сказал он. Она умоляла: - Толя, не надо больше! Ты не будешь тайком вспрыскивать себе наркотики, ведь и нарыв у тебя от этого, от грязной иглы... Ты больше не будешь, правда? Ты отвыкнешь, и нам опять будет хорошо... - Довольно! - крикнул Бенедиктов. - Я требую, наконец! - сказала она решительно. - Слышишь? Я возьму тебя в руки, если у тебя самого не хватает воли. А про этого толстомордого я сообщу в милицию, так и знай! Бенедиктов стал подниматься с постели. Рита кинулась к нему, он оттолкнул ее. Молча оделся, молча пошел к двери - страшный, лохматый, неприкаянный. Дверь хлопнула так, что посыпалась штукатурка. Рита долго стояла, прижав ладони к щекам. Не плакала, нет. Но что-то в ней надломилось. Анатолий Петрович не вернулся. А через день пришел Вова с запиской за его вещами. Рита подняла с рычага телефонную трубку. - В милицию? - усмехнулся Вова. - Не советую, Маргарита Павловна. Я "лекарство" не для себя - для него доставал, по его сильным просьбам. Неприятность ему сделаете. Он был прав. Рита молча сложила в чемодан вещи мужа. Вова забрал из кабинета кое-какие приборы. Уходя, буркнул, что Анатолий Петрович живет теперь у Опрятина. Она попробовала увидеться с мужем, звонила в институт - безуспешно. Бенедиктов не подходил к телефону. Когда Бенедиктов сказал Опрятину, что ушел из дому, Николай Илларионович поморщился: беспокойного человека послала ему судьба в напарники. - Что же с вами делать, - сказал он. - Живите пока у меня, места хватит. Ради ее величества науки я готов мириться даже с вашим скверным характером. - Жить у вас? - Бенедиктов намеревался поселиться в гостинице, но теперь он подумал, что в самом деле у Опрятина будет удобнее. В гостинице не очень-то расположишься с приборами... - Хорошо, - ответил он хмуро. - Пошлите Бугрова за моими вещами. И Бенедиктов поселился во второй комнате холостяцкой квартиры Опрятина. В комнате были ковры, кресла, в углах стояли две горки с фарфоровыми статуэтками. - Коллекционируете? - усмехнулся Бенедиктов. - Моя слабость, - коротко ответил Опрятин. - Как ваш нарыв? - Лучше. - Очень рад. Они сидели в креслах за низеньким столиком. - Вы что же, насовсем ушли из дому? - спросил Опрятин, наливая в рюмки коньяк. Бенедиктов не ответил. Молча выпил, отвернулся. - Анатолий Петрович, - мягко сказал Опрятин, - нам нужно форсировать работу на острове. - Меня подгонять не нужно. - Знаю. И тем не менее - придется ускорить темпы. Мне стали известно, что Привалов и его оруженосцы ведут работу в том же направлении, что и мы. Они собрали какую-то установку и получили обнадеживающие результаты. - Откуда вы знаете? - Неважно. Допустим, от Бугрова. Могу добавить, что они связались через Багбанлы с Академией наук. Консультируются с московскими учеными. Вас это радует? Бенедиктов не ответил. - Надеюсь, - продолжал Опрятин, - вам не понравится, когда не ваша, а чужая грудь первой коснется ленточки финиша? Нет, Бенедиктову совсем не улыбалась такая перспектива. Столько мучений, столько жертв - и ради чего? Чтобы уступить первенство? Чтобы очутиться в жалкой роли того чудака, который не так давно своим умом дошел до дифференциального исчисления?.. - Завтра еду на остров. - Он пристукнул ладонью по столу. - Буду форсировать. Но учтите: если мы соберем установку, а ножа к этому времени не достанем, мы сядем на мель. - Нож будет, - спокойно сказал Опрятин. - И не только нож, но и кое-что другое. Может быть, более важное. В январе я еду в Москву. И Бугрова возьму с собой. - А кто будет возить меня на остров? - Любой институтский моторист. В лабораторию, разумеется, его не пускайте. О деталях поговорим перед отъездом. Одна в пустой квартире... Днем еще ничего: школа, уроки, разговоры в учительской - все это отвлекает. Но по вечерам Рита не находит себе места. Сядет с книгой в любимой позе, в уголке дивана, - книга падает из рук. Ничто не мило. Позвонить к кому-нибудь, пойти в гости? Нет. Не хочется. Брошенная жена... В телефонной книге разыскала номер Опрятина. Достаточно пять раз покрутить диск - и услышать его голос... Сказать ему: "Толя, приходи, прости, не могу одна..." Нет. За что просить прощения? Ни в чем она не провинилась. Он пусть просит. Но грызет и грызет одна мысль: не доглядела, не остановила вовремя, значит - виновата... Подруга прислала письмо из Москвы, зовет к себе на каникулы. "Проветришься, но театрам походишь..." Может, в самом деле поехать в Москву?.. А вдруг он вернется? Нет, нельзя уезжать. Рита вздрагивает от неожиданного звонка. Бежит открывать. Сумасшедше колотится сердце. Входит Опрятин. Вежливо здоровается, улыбается. Она молча стоит у двери, губы ее дрожат. Наконец она берет себя в руки, приглашает гостя в комнату. - Не хотите ли чаю? - спрашивает холодно. Он не должен видеть ее смятения... Спасибо, чаю ему не хочется. Они пили с Анатолием Петровичем. Да, он здоров, нарыв почти затянулся. - ...Он у меня под неослабным контролем. Я советовался с опытным врачом. Конечно, нелегко, но он отвыкнет. Уверяю вас, Маргарита Павловна, он понемногу снижает дозы. Конечно, эта привычка требует длительного лечения, но я уверен, что с течением времени он войдет в норму и вернется к вам. Пока вам не следует искать встреч с ним. Она молчит. Ни на единую секунду этот человек не должен подумать, что ей хочется плакать. Что он там еще говорит? - ...Быть может, скоро мы с Анатолием Петровичем заявим о крупном открытии. Это произошло бы еще скорее, если б у нас в руках был известный вам нож. - Он пристально смотрит на нее умными холодными глазами. Она молчит. - Маргарита Павловна, - продолжает он. - Это в ваших же интересах. Отдайте нам нож. - У меня нет никакого ножа, - говорит она ровным голосом. - Вы отлично знаете, что нож упал за борт. - Он не упал за борт, - тихо отвечает Опрятин. - Но если вы не расположены к этому разговору, то оставим его. Очень, очень жаль... - Он встает, прощается. - Что передать Анатолию Петровичу? - Передайте привет. Скажите, что я уезжаю в Москву. - В Москву? - Меня зовет подруга. Еду на время школьных каникул. - Разрешите узнать, когда? - Сразу после Нового года. - Удивительное совпадение, - говорит Опрятин, улыбаясь одними губами. - Я тоже еду в командировку. Надеюсь, встретимся в Москве, не так ли? 8. ПРИВАЛОВ И НИКОЛАЙ ПОТАПКИН ПОСЕЩАЮТ ИНСТИТУТ ПОВЕРХНОСТИ. НИКОЛАЯ ВДРУГ ОСЕНЯЕТ ДОГАДКА И как хватит он по струнам. Как задаст им, бедным, жару!.. Чтоб тебе холера в брюхо За твой голос и гитару! Г.Гейне, "Сосед мой дон Энрикец" Голубой автобус с прозрачной крышей несся по заснеженному шоссе. Мелькали за окнами березовые рощи, проплывали поля, прикрытые белым одеялом зимы. Автобус миновал небольшой подмосковный город, прогрохотал по мосту через замерзшую реку, и вдруг стало темно: дорога врезалась в вековой бор. Николай с любопытством смотрел в окно. Стена могучих разлапых сосен. Буреломы. Тяжелые ветки тянутся к автобусу и, вздрогнув, осыпают снег. Заповедный лес, в котором некогда охотился на красного зверя царь Иван Васильевич... Позавчера Николай и Привалов прилетели в Москву по делам Транскаспийского. Вчера весь день они провели в управлении по строительству трубопроводов. Теперь они ехали в Институт поверхности, один из новых академических институтов. Шершавые стволы раздвинулись, зимнее солнце брызнуло в окна, и в автобусе сразу стало уютно. - Приехали, - сказал Привалов, складывая газету. Они вышли из автобуса. Голубой морозный полдень. Тишина и острый запах хвои. Покалывает в ноздрях. Весело хрустит под ногами снег. На Привалове теплое пальто с меховым воротником и высокая генеральская папаха. Снаряжение Николая куда легче: на нем демисезонное пальто и шляпа. - Вам не холодно, Коля? - Нисколько. - Николай косится на приваловскую каракулевую башню: - А вам не тяжело? - Жарковато, - признается Привалов и поправляет папаху. - Жена заставила надеть. Конечно, из самых лучших побуждений... Хруп, хруп! - похрустывает снег под ногами. - Даже странно, - говорит Николай, - шестнадцать градусов мороза, а у меня перчатки в кармане лежат: нет надобности. - Сейчас жесткость погоды здесь меньше, чем у нас, - замечает Привалов. - Жесткость погоды? - Да. Градусы мороза плюс удвоенная скорость ветра. - Не знал, - говорит Николай. И тут же принимается подсчитывать: - Шестнадцать градусов без ветра, значит, жесткость - шестнадцать единиц. А у нас зимой не бывает ниже пяти градусов, зато ветер - скажем, четырнадцать метров. Значит, жесткость - тридцать три!.. Теперь понятно, почему я не мерзну в Москве. - И почему москвичи мерзнут у нас, - добавляет Привалов. Они проходят широкую вырубку, где разместился жилой городок института. Белые двухэтажные коттеджи на зеленом фоне леса - красиво! Неизбежные кресты телевизионных антенн. Дальше лесная полоса, за ней другая вырубка - коммунальная зона. Клуб, магазины, школа, ателье... Еще полоска леса - и вот перед ними широкий проспект лабораторий и производственных корпусов. - Здорово! - восхищается Николай. - Вот это размах! - Видите круглое здание? - показывает Привалов. - Там, наверное, ускоритель заряженных частиц. Какой-нибудь бетатрон. По тропинке, протоптанной в глубоком снегу, они идут к небольшому двухэтажному дому. Войдя в вестибюль. Борис Иванович поскорее стягивает с головы папаху и вытирает платком лоб и затылок. Зеленая дорожка коридора. Номерки и таблички на дверях. Привалов и Николай вдруг останавливаются: из-за толсто обитой двери со световой вывеской "Не шуметь!" приглушенно доносятся музыка и пение. Они вяжутся со строгой обстановкой Института поверхности не лучше, чем мычание коровы с симфоническим оркестром. Бренчит гитара. Басовые струны щелкают по медяшкам ладов, и под лихой топот подошв молодой голос задорно выводит: Порошок в кармане носишь, отравить хотишь меня. Паровоз в кармане носишь, задавить хотишь меня... Николай и Привалов переглядываются: Юрин голос... Сверточек ферромагнитной ленты со звукозаписью "обстановки эксперимента" уже попал сюда... В институте предупреждены о приезде Привалова и Николая. Их ведут в большую комнату без окон. Ее стены сплошь уставлены пультами и панелями приборов. В потолке - широкий овальный световой люк. Голубой глаз неба... Из-за стола навстречу инженерам поднимается сухощавый человек в черном костюме. У него высокие скулы, резко очерченный нос, аккуратный седой пробор. Николай осторожно пожимает ему руку, запинаясь, называет свою фамилию. Он чувствует себя стесненно: перед ним - ученый с мировым именем. - Садитесь, товарищи. - Коротким жестом ученый указывает на кресла. - Рад познакомиться с вами. Сейчас подойдут сотрудники и расскажут, что мы тут делаем с вашей музыкой. Николаю очень хочется провалиться сквозь землю. Вечные Юркины выходки! Полно на свете приличных песен - так нет же, выбирает самую идиотскую! Ему-то, Юрке, хорошо сейчас: он не видит, как вежливо улыбается один из ведущих физиков страны. - Признаться, если бы не личное свидетельство Бахтияра Халиловича, мы бы не поверили, - продолжает ученый. - Ваш отчет вполне обстоятелен, но мы с интересом послушаем живой рассказ. - Он смотрит на Николая: - Кажется, вы участвовали в опыте с начала до конца? - Да. - Николай встает. - Сидите, пожалуйста. Это вы придумали схему установки? - Мне принадлежит только идея использования поверхности Мебиуса... - Как вы к ней пришли? - Меня навела на мысль рукопись Матвеева. Если помните, Григорий Маркович, он там описывает какую-то "сукрутину"... - "Сукрутина в две четверти". Помню, - говорит ученый. - Мы тоже заинтересовались этим местом... Как ваше имя-отчество? - Николай Сергеевич. - Молодцом, Николай Сергеевич! Превосходная идея. Николай польщен. На лице его сама собой появляется неприлично широкая улыбка - от уха до уха. С трудом согнав ее, он говорит торопливо: - Схему установки нам помогли разработать специалисты по автоматике на основе предложения инженера Костюкова. Он же пел. Понимаете, Григорий Маркович, эта песенка... то есть получилось такое стечение обстоятельств... - Не смущайтесь. - Ученый дружелюбно смотрит на Николая. - В вашем возрасте и я певал "Сербияночку". А про стечение обстоятельств нам известно. Вы поступили правильно: пока проблема не решена, лучше, чтобы о ней поменьше говорили. Во избежание нелепых толкований. Помните статью о "чуде в Бабьегородском переулке"? Неправильно истолковали коэффициент полезного действия и расписали в газете, что, дескать, на заводе кондиционеров создана установка с КПД больше ста процентов... Ваша-то установка не в переулке ли была? - спрашивает он вдруг. - В переулке, - немного растерянно отвечает Николай. - В Бондарном переулке... - Вот видите. - Григорий Маркович негромко смеется. - Чудо в Бондарном переулке. В комнату входят трое: китаец неопределенного возраста, в восьмиугольных очках, молодой - чуть постарше Николая - невысокий крепыш в спортивной куртке и румяная девушка в сером костюме. Пожимая руку крепышу, Николай замечает у него на лацкане куртки значок яхтсмена-перворазрядника. Крепыш тоже видит такой же значок в петлице Николая. Они улыбаются друг другу. Николай пугается, как бы в его улыбке не проскользнуло чувство превосходства, свойственное морякам соленой воды при встречах с пресноводными коллегами, и гонит ее с лица. Что-то у него сегодня неблагополучно а улыбками. Николай рассказывает об опыте в Бондарном переулке. Все внимательно слушают. Китаец записывает в блокноте. - Таким образом, - заключает Николай, - мы вовсе не думали о проницаемости. Мы хотели усилить поверхностное натяжение ртути, и только. - Картина представляется яснее, - говорит академик. - А теперь послушаем Василия Федоровича. Крепыш в спортивной куртке раскладывает на столе несколько схем и фотографий. Следует короткое сообщение. Они построили установку, полностью дублирующую опыт в Бондарном переулке. Конечно, она снабжена точными записывающими приборами. Камертонный прерыватель заменен более совершенным устройством. Вот принципиальная схема... Затем Григорий Маркович приглашает инженеров осмотреть установку. Она в другом здании, так что приходится одеться и выйти. Снова похрустывает под ногами снег, морозный день искрится и щедро льет смолистый хвойный дух. Григорий Маркович с Приваловым и китайцем идут впереди. Молодежь немного приотстала. Николай узнает от своих спутников, что китаец - доктор наук, специалист по поверхности раздела жидкостей, а зовут его Ли Вэй сэн. И что Василий Федорович недавно защитил кандидатскую диссертацию об электростатических явлениях, возникающих в клеевых пленках при схватывании клея. Румяную девушку зовут Лида Иванова, можно без отчества, она не физик, а инженер из управления по строительству трубопроводов, а здесь она находится для координации вопросов новой техники; ей нравится Ефремов, хотя лично она "Туманность Андромеды" написала бы иначе. Кроме того, Николай успевает обменяться с Василием Федоровичем мнениями о способах складывания спинакера и договориться на воскресенье вместе поехать в Химки, чтобы Николай попробовал свои силы на парусном буере. Они входят в небольшое одноэтажное здание. Вот и установка. Николай смотрит во все глаза. Да, это тебе не Бондарный переулок, думает он. Впрочем... Впрочем, в принципе никакой разницы. И здесь, как в переулке, возвышается кольцо Мебиуса. Внутри кольца укреплены две штанги, прижатые друг к другу мощными электромагнитами. Когда режим установки создаст условия проницаемости, штанги проникнут друг в друга. Но пока режим не найден. Стрелки приборов стоят на нулях. В том, первом здании, в звуконепроницаемой комнате магнитофон воспроизводит злосчастную "Сербияночку". Звук преобразуется в электрические колебания, которые записываются на ферромагнитную ленту в виде, пригодном для обработки на электронно-счетной машине. Цифры, обозначающие частоты, переводятся в двоичную цифровую систему, имеющую только два знака: ноль и единицу. Число, которое в обычной десятичной системе изображается знаком "2", в двоичной системе пишется, как "10", тройка - "11", четверка - "100", пятерка - "101", и так далее. Для людей эта система слишком громоздка: число "16", которое мы обозначаем двумя знаками, в двоичной системе пишется пятью: "10000". Но для электронной машины это очень удобно. Все ее действия основаны на комбинациях: есть импульс - значит, единица; нет импульса - ноль. Когда задача выражена такими цифрами, машина справляется с ней мгновенно. Институтская электронно-счетная машина имела такую задачу. Она "знала" все параметры схемы, где была только одна неизвестная величина. Если бы Валерик не опрокинул камертонный прерыватель, грузики остались бы в том же случайном положении, когда получилась проницаемость. А теперь приходилось пропускать установку через все частоты, встречающиеся в Юриной музыке. Электронная машина непрерывно составляла и решала ряды уравнений; их результаты в виде электрических команд последовательно передавались на установку. - Человеческой жизни не хватило бы, чтобы перебрать все комбинации, - говорит Григорий Маркович. - У вас получилось случайное совпадение, а повторение случайности - дело практически немыслимое. Будь это лет двадцать назад, пришлось бы просто махнуть рукой. - Григорий Маркович, разрешите узнать, - осторожно спрашивает Привалов, - у вас уже сложилось мнение относительно... э-э... причин проницаемости? - Об этом, Борис Иванович, говорить еще рано. Но, полагаю, наш друг Багбанлы в принципе совершенно прав: все дело в перестройке внутренних связей вещества. При перестроенных связях проникновение идет по межатомным и межмолекулярным пустотам, которые огромны сравнительно с элементарными частицами. - А если орбиты внешних электронов пересекутся при встрече? - спрашивает Николай. Академик улыбается: - Жолио-Кюри как-то сказал, что, говоря о структуре атома, надо отказаться от образных представлений. Человеческому воображению это не пол силу. Только математика может дать представление о действительности. Но, если попробовать выразить словами, никаких круговых орбит нет. Есть амплитуды колебаний электронов. - Еще вопрос, - говорит Привалов, - какова, по-вашему, физическая природа поля кольца Мебиуса? Ученый шутливо поднимает вверх обе руки. А Ли Вэй-сэн, показав в улыбке крупные зубы и тщательно выговаривая слова, замечает: - Товарищи с юга нетерпеливы. Товарищи с юга не хотят подождать два года или один год. - Пока что могу сказать вам только одно. - Григорий Маркович, слегка сутулясь, подходит к Привалову и выставляет вперед длинный и тонкий указательный палец. - В обычном кольце токи высокой частоты, текущие по наружной и внутренней поверхностям, проходят разный путь. В кольце Мебиуса, имеющем одну поверхность, токи текут не обычным путем. Происходят какие-то особые явления. Разумеется, в определенной частотной обстановке. Ну-с, пойдем дальше. - Он ведет гостей в другое помещение. - Поверхность Мебиуса в высокочастотном контуре - на редкость счастливая догадка, - говорит он, идя по широкому коридору. - Она открывает отличные перспективы, о которых вы, быть может, и не подозреваете. Но, поскольку выдвинута конкретная задача - подводный нефтепровод, - мы решили на первом этапе привязать работу именно к этой задаче. Собственно, задач у нас две. Усиленное поверхностное натяжение должно придать нефтяной струе локальную форму - это раз. Сопротивление ее движению требуется свести до минимума и-ли вовсе снять за счет проницаемости - это два. Правильно? - Совершенно верно, - подтверждает Привалов. - Ну-с, вторая задача - дело еще далекое, а вот первая... Впрочем, смотрите сами. Он распахивает дверь. Посреди комнаты - круглый бетонный бассейн диаметром в три с половиной метра, облицованный белым кафелем. Стенки бассейна - почти в человеческий рост. Его опоясывает желтой металлической лентой большое горизонтальное кольцо, укрепленное на ребристых изоляторах. - Кольцо Мебиуса? - нерешительно спрашивает Николай, разглядывая желтую ленту. - Ну да, вот перекрутка... Вот это колечко! Вслед за Григорием Марковичем они поднимаются на площадку вровень с верхним краем бассейна. Отсюда видно: чаша бассейна залита до половины густой черной жидкостью с зеленоватым отливом. - Масло, - коротко бросает академик. - Десять тонн. А теперь смотрите. Он нажимает кнопку на пульте. Поверхность масла вспучивается в середине, растет... Края начинают отходить от стенок бассейна, обнажая дно... Все быстрее и быстрее... Какая-то могучая сила стягивает черную жидкость в трехметровый шар почти правильной формы. Поверхность его становится глянцевитой, переливчатой, радужной, и в ней отражаются фигуры на площадке - уродливо искаженные, как в "комнате смеха". Но, конечно, никому и в голову не приходит смеяться. - О-о! - вырывается у Привалова. Николай изумленными, счастливыми глазами смотрит на черный шар, лежащий в бассейне. - Попробуйте проколоть! - Григорий Маркович протягивает Николаю эбонитовый стержень с острым наконечником. Николай берет стержень и упирает острие в шар. Поверхность не поддается. Он давит изо всех сил. Он чувствует - поверхность шара пружинит. Она лишь слегка прогибается под острием, но не прокалывается, нет! - Не прокалывается! - кричит он. Академик тихо смеется. Смеется Лида Иванова, усмехается Василий Федорович. Ли Вэй-сэн обнажает крупные белые зубы. Галерея в Бондарном переулке... Пульсирующая капля ртути... Все отодвинулось, заслонилось огромным черным шаром. Так вот ты какое, поверхностное натяжение! - Частота... На какой ч-частоте? - Николай заикается от волнения. - Все расскажем. Эта сила пока недостаточна. Она еще не может заменить десятимиллиметровую стенку стальной трубы. Академик выключает ток - и шар сразу опадает. Растекается в чаше бассейна. Черная маслянистая поверхность тяжело колыхнулась концентричными волнами, отраженными от стенок, и застыла. - Сто тонн, - говорит Привалов. - На погонный метр шестнадцатидюймовой трубы при внутреннем давлении в восемь атмосфер действует сто тонн. Неужели это... - ...будет, - кивает академик. - Кольцо Мебиуса даст нам и такое поле усиления. Вы, - он наставляет указательный палец на Николая, - шли правильным путем, мы добавили к вашей схеме совсем немногое. - Товарищи с юга и-зо-бре-тательны. - Ли Вэй-сэн отчетливо произносит каждый слог. - Увеличение поверхностных сил - крупное открытие. До сих пор мы умели обращаться с жидкостями, только заключая их в сосуды. Теперь... Теперь мы будем уметь больше. - Верно, товарищ Ли, - говорит Григорий Маркович. - "Будем уметь больше" - сказано хорошо. Кольцо Мебиуса дает именно поле увеличения поверхностных сил. Но - и это закономерный в физике обратимый процесс - на каком-то узком режиме, который нам еще неизвестен, оно дало прямо противоположный эффект: ослабление, раскрытие связей. Строго говоря, случай с пальцем вашего лаборанта, проницаемость, - явление побочное. - Паразитное, - вставляет, улыбаясь, Василий Федорович. - Именно. Все смеются. - Кстати, товарищи, - академик переводит взгляд с Николая на Привалова, - вы представляете себе масштаб этого "паразитного" явления? Николай молчит. Он давно уже дал себе слово не заноситься. Только трубопровод - больше ничего... - Всего, конечно, себе не представишь, - говорит Привалов. - Но мы думаем... Переворот в холодной обработке металлов - резание без сопротивления... Академик кивает. - Строительство шахт и проходка нефтяных скважин проницающим инструментом, - продолжает Привалов, воодушевляясь. - Я даже думал... Только не смейтесь... Думал о метеоритной защите для космических кораблей... - Может быть, может быть, - медленно, раздумчиво говорит Григорий Маркович. - Но каждый случай практического применения потребует специальных решений. Нелегких решений... Поверхность вещества обладает энергией, и, кажется, она будет у нас в руках... - Новый вид энергии?! - Привалов запускает руку в шевелюру. - Новый источник, - поправляет академик. - Более близкий и доступный, чем ядерная энергия. С минуту все молчат. - Ну-с, давайте спустимся с небес на землю. Один за другим они спускаются с площадки. Коридор. Вестибюль. Снова хрустит под ногами снег. Теперь в кабинете академика они обсуждают программу дальнейших работ. - Перестроенное вещество... - говорит Григорий Маркович. - Подержать бы его в руках... Когда еще наша установка выдаст первый образец... Жаль, что эффект с пальцем вашего лаборанта оказался нестойким. Вот если бы к нам попал каким-нибудь чудом нож Матвеева. Если, конечно, он существовал в природе... - А может быть, нож и сейчас где-нибудь валяется? - несмело говорит Лида Иванова. - Ведь Матвеев привез его в Россию. Нож где-нибудь валяется?.. В памяти Николая живо встает летний день, залитый жарким солнцем. Парусные гонки. Моторка Опрятина, и Вова у борта моторки. Он, Николай, подплывает к ним и слышит, как Вова говорит: "Мне, кроме ножа, ничего не нужно". Что-то в этом роде. У Вовы акваланг. У Опрятина в моторке поисковый прибор. Они ищут в том месте, где упала за борт Маргарита Павловна. Перед этим Опрятин приходил к ним в институт - выведывал координаты места падения. И спрашивал... Да, спрашивал, не было ли в руках у женщины металлического предмета... Нож! Матвеевский нож - вот что они искали! Ведь если ящичек с матвеевской рукописью был выброшен из Дома Маргариты Павловны - в этом Николай не сомневался, - то у нее же мог быть и матвеевский нож... Ну конечно, он мог быть в другом ящичке!.. Николай припоминает эскизы на последнем листе рукописи. "Источник" - так назывался ящичек, в котором они нашли рукопись. Потом был эскиз другого ящичка, под названием "Доказательство". Доказательство! Что, как не этот нож, могло служить лучшим доказательством!.. И еще: Юрка видел у Опрятина в лаборатории ламповый генератор. Юрка уверял, что не для поднятия уровня моря Бенедиктов и Опрятин возятся с высокой частотой... Наконец-то он, Николай, связал разрозненные впечатления в единую картину. Есть матвеевский нож! О нем знает Маргарита Павловна, его ищут Опрятин и Вова. Или - уже нашли?.. Ему хочется немедленно рассказать о своей догадке, но он сдерживает себя. Здесь не место. Потом. Он прислушивается к разговору старших. - ...Если Матвеев мог держать нож за рукоятку, значит, она была из обычного вещества, - говорит Григорий Маркович. - В ноже существовала какая-то переходная зона... "Дать телеграмму Юрке? - думает Николай. - Пусть попробует выведать что-нибудь у Вовы или у его жены Надо достать этот нож. Обязательно достать нож..." Снова он заставляет себя прислушаться к разговору. Теперь говорит Ли Вэй-сэн: - Связи в веществе непостоянны. Они находятся в непрерывном изменении... "Как же мы с Юркой раньше не догадались? - думает Николай. - А тут она сказала, что нож где-то валяется, - и меня осенило..." - Возможно, нам понадобится практическая помощь вашего института, - говорит академик. - Как отнесется к этому ваше руководство? - Не знаю, Григорий Маркович, - честно признается Привалов. - Пока мы проектируем Транскаспийский из обыкновенных труб. Срок есть срок, задание есть задание, а идея беструбного нефтепровода - не более чем идея. - Вам поможет управление по трубопроводам, а точнее - сия девица, представляющая управление. Несмотря на свою привлекательную внешность, она настоящее дитя джунглей. В канцеляриях ей ведомы все шорохи и тропы. - Григорий Маркович! - восклицает, смеясь, Лида Иванова. Инженеры прощаются. Привалов со вздохом водружает на голову генеральскую папаху и вместе с Николаем покидает Институт поверхности. - Борис Иванович, - взволнованно говорит Николай, - девушка права: матвеевский нож существует! А приехав в Москву, он первым делом бросается на почту и дает фототелеграмму Юре: "Уверен, что О. и В. искали матвеевский нож. Срочно наведи справки. Попробуй выведать у Вовиной жены. Николай". 9. НИКОЛАЙ ПОЛУЧАЕТ ПИСЬМО ОТ СТАРОГО ДРУГА И ВСТРЕЧАЕТ СТАРУЮ ЗНАКОМУЮ Но она так изменилась, так похорошела... Я смотрел на нее и с ужасом чувствовал, что опять превращаюсь в неотесанного деревенского мальчика. Ч.Диккенс, "Большие надежды" Люди, командированные в Москву, давно уже привлекают внимание юмористов. С их легкой руки в литературе выработался стандартный тип командированного. Это несчастный мученик. Шофер такси везет его с вокзала в соседнюю гостиницу вокруг всей Москвы. В гостинице ему не дают номера. Начальство его не принимает. Иногда его даже обворовывают. Все это не так. Обмануть командированного шофер не может, потому что командированный, как правило, хорошо знает Москву. Несколько раз в день он пересекает огромный город из конца в конец. Из "Гипронефтемаша", что на Шаболовке, он спешит в Химки, в ЦНИИМОД, оттуда - за Крестьянскую заставу, в институт, а попутно успевает забежать на один-два завода и, конечно, в свое главное управление. Каждый вечер он, сидя в гостинице, составляет график завтрашней беготни, с учетом приемных дней и часов. Несмотря на такую загрузку, он бывает в театрах и музеях чаще среднего москвича. Подобно жителю Чукотки, безошибочно находящему Дорогу в бескрайней снежной пустыне, командированный знает все ходы и переходы в огромных служебных зданиях. Он ловко обходит референтов и секретарш, оберегающих звуконепроницаемые двери. Он хорошо знает номера телефонов, по которым не отвечают, и другие номера, безошибочные. Почти не выбиваясь из собственного графика, Привалов носился вместе с Николаем по институтам и лабораториям. Вежливо, но настойчиво он преодолевал секретарские заграждения у дверей нужных кабинетов. Инженеры оформляли договоры со смежными организациями, писали докладные записки, готовили проекты приказов, вели междугородние разговоры... Николая увлекла эта напряженная жизнь. Ведущие институты раскрыли перед ним многосложность современной науки. Он жадно набрасывался на все незнакомое, исписывал и покрывал эскизами блокноты, ворошил груды информационных бюллетеней. Настроение у него было приподнятое и радостное. "Молодцом, Николай Сергеевич!.." Приятно было вспоминать эти слова академика. Нет, он не переоценивал своих возможностей: слишком привык к мысли, что он обыкновенный инженер, какими хоть пруд пруди. Но иногда сам давался диву: как же залетела к нему в голову эта идея? "Превосходная идея!" - он сам слышал, так сказал один из крупнейших физиков страны... То, что Николай увидел и услышал в Институте поверхности, ошеломило его. Он начал было писать подробное письмо Юре, но бросил, не дописав и до половины. Грандиозные перспективы, вскользь намеченные академиком, не сразу укладывались в голове, нужно было с ними освоиться, "переварить" их. По вечерам в гостиничном номере они с Приваловым допоздна беседовали об этих перспективах. - Второй час ночи, - спохватывался Привалов. - Ну-ка, спать, спать! Сон не шел. Николай лежал с открытыми глазами, ворочался под одеялом. Хотелось курить. - Борис Иванович, вы спите? - громким шепотом спрашивал он. - Чего еще? - сонно откликался Привалов. - Перестроенное вещество, - быстро говорил Николай, - это ведь совершенно новые материалы, сплавы невиданной прочности, немыслимые до сих пор соединения... - Да спите вы! Минут десять было тихо. Потом раздавался голос Привалова: - Если говорить о химии полимеров, то... Утром они пили чай у себя в номере. Борис Иванович, прихлебывая из стакана, читал купленного вчера "Эйнштейна" из серии "Жизнь замечательных людей". Дома жена не позволяла ему читать за едой. Зато, выезжая в командировки, Борис Иванович широко пользовался неограниченной свободой. В дверь постучали. - Четыреста седьмой, возьмите письма, - сказала дежурная по этажу. Писем было два: Привалову от жены и второе, с размашистой надписью "Авиа", - Николаю от Юры. Николай вскрыл конверт, пробежал первые строчки и ухмыльнулся: Юрка верен себе. Письмо начиналось так: "Николасу С.Потапкинсу, эсквайру. Сэр, почтовый дилижанс наконец притащился к нам на участок. Вместо обещанного подробного письма я получил жалкую депешу. Годдэм, сэр, я простой человек, сэр, и я сожалею, что считал Вас за джентльмена. Но я пишу Вам, хотя правильнее бы взять не перо, а добрый винчестер - лучшее средство против проклятых койотов вроде Вас. Прочтя Вашу депешу, я вскочил в седло и понесся как ветер. Я привязал своего мустанга к кусту чаппараля и вошел в ворота Вашего ранчо..." Видно, у Юры не хватило терпения продолжать в бретгартовском духе, и дальше он писал попросту: "...Долго торчал в подворотне и ждал, пока дяди Вовина жена выйдет во двор. Тогда я случайно встретился с ней, расшаркался и со страшной силой затрепал языком, наводя ее на вопрос: правда ли, что дядя Вова с помощью нашего акваланга нашел нечто, упавшее в море с "Узбекистана"? "Откуда вы знаете? - спрашивает мадам с подозрительностью во взгляде. - Вы разве тоже были на "Узбекистане"?" Нет, говорю, я на яхте был, которая подобрала женщину в красном. Тут она берет меня за руку, отводит подальше от окон Тараканши и такое рассказывает, братец ты мой..." И Юра подробно описал происшествие на борту теплохода. Прочитав это место, Николай вскочил из-за стола. - Что случилось? - Привалов поднял на него глаза. - Читайте, Борис Иванович! Вот отсюда. Привалов быстро пробежал страничку. - О-о! - воскликнул он. - Матвеевский нож и вправду существует! Ну-ка, что дальше? Дальше Юра сообщал, что Вова, оказывается, выехал в Москву вместе с Опрятиным. Затем описывал, как после разговора с Клавдией Семеновной он поднялся наверх, к матери Николая, чтобы передать ей зарплату, полученную по доверенности. Тут Юра внезапно перешел на стиль матвеевской рукописи: "А матушка ваша убивается, что, слыхать, на Москве морозы лютые, за полсорока градусов по цельзиеву расчислению, вы же не токмо валяных сапог, ниже того, теплого споднего взяти с собою не возжелали, матушкины о том немалыя просьбицы отвергнув..." Привалов засмеялся: - Узнаю вашего друга. И охота ему язык ломать! "...Тем часом, - писал Юра, - некто, постучавшись, взошел. И был то муж дебелый, ликом зверовиден и, против указу, не брит и не чесан..." Действительно, в тот вечер Юра имел разговор с Вовиной женой, а потом зашел к Вере Алексеевне и передал ей зарплату Николая. Вера Алексеевна угостила Юру чаем с вареньем, а сама села напротив и стала жаловаться на сына, не захотевшего взять с собой теплого белья. Юра ел варенье и утешал Веру Алексеевну, ссылаясь на то, что у Николая молодой и здоровый организм. Тут раздался стук в дверь, и вошел плотный мужчина средних лет, небритый, взъерошенный. Он кинул мрачноватый взгляд на Юру и Веру Алексеевну, поздоровался, спросил: - Могу я видеть инженера Потапкина? - Это я. - Юра сделал за спиной знак Вере Алексеевне. Он узнал незнакомца и решил выведать, зачем тот пришел. - Моя фамилия Бенедиктов. - Очень рад. Снимайте пальто, пожалуйста. Садитесь. Пальто Бенедиктов не снял. Он сел на стул и положил на колени шляпу и перчатки. - Пришел к вам с ответным визитом, - сказал он. - В общем, без предисловий. Мне говорила жена, что вы интересовались какими-то железными коробками. Не могли бы вы объяснить, что это значит? - Вы знаете это лучше, чем я, товарищ Бенедиктов, - ответил Юра. - Ящичек с рукописью был выброшен из вашей квартиры. Нас заинтересовала рукопись, и мы решили разыскать другие два ящичка, о которых там упоминалось. Очевидно, в одном из них был матвеевский нож. Очень жаль, что он утонул. Или его уже нашли? Руки Бенедиктова беспокойно дернулись. - Хорошо, - сказал он, прокашливаясь. - Если ваша осведомленность простирается столь далеко, то скажите: что спрятано в третьей коробке? - Не знаю. Они помолчали немного. Затем Бенедиктов проговорил: - Насколько мне известно, вы занимаетесь проблемой проницаемости. Мы тоже кое-что делаем в этом направлении. Я слышал, вы собрали оригинальную установку и получили интересный эффект. Если не секрет... - Он замолчал и выжидательно посмотрел на Юру. - Секрета, конечно, нет, - медленно, выбирая слова, сказал Юра. - Мы занимаемся проектированием нефтепровода. Попутно нас заинтересовал вопрос о диффузии жидкостей. Что касается наших опытов - к сожалению, не могу посвятить вас... Не уполномочен. У нас есть дирекция. Обратитесь с официальным запросом. - С официальным запросом? - Бенедиктов невесело усмехнулся и встал. - Благодарю за совет, товарищ Потапкин. Рад был с вами познакомиться. - Он нахлобучил шляпу на лохматую голову. - Я тоже, - любезно ответил Юра, поднял с пола упавшие перчатки и протянул их Бенедиктову. - Это, кажется, ваши. Вы узнали мой адрес через адресный стол? - спросил он вскользь. - В этом доме живет один наш сотрудник. - Ах, ну да, конечно... Между прочим, было бы очень интересно взглянуть на матвеевский нож. Если не секрет. - Вы сами сказали, что он утонул, - буркнул Бенедиктов. Юра вышел в галерею проводить гостя. Здесь Бенедиктов немного замешкался, глядя на голубую штору. - Вы правы, - ответил Юра на его невысказанный вопрос: - Опыт был поставлен именно здесь. Он широким жестом откинул штору. Бенедиктов невольно шагнул поближе, но увидел только большой стол, на нем - магнитофон причудливой конструкции, а под столом - два-три черных ящика с аккумуляторами. - Установку мы разобрали, - пояснил Юра. - А знаете что, товарищ Бенедиктов? Если вы работаете в том же направлении, то почему бы нам не объединиться? Зашли бы к нам в институт... Биофизик взглянул на Юру из-под тяжелых, припухших век. Ничего не сказал. Попрощался и вышел. Юра, отогнув оконную занавеску, смотрел, как он медленно, шаркая ногами, спускается по лестнице. - Любопытные новости, - сказал Привалов и налил себе еще чаю. - С самого начала, с того самого дня, я чувствовал, что неспроста упала она с теплохода. - Николай, зажав в руке Юрино письмо, принялся расхаживать по комнате. - Она нырнула за ножом, это ясно. Если бы она нашла его, то, конечно, отдала бы мужу, ну, а тот работает вместе с Опрятиным... Но Опрятин искал нож на месте ее падения. Значит, Маргарита Павловна не нашла его... Выходит, нож все еще лежит на дне или... - Он замолчал. - Или? - спросил Привалов. - Или Опрятину удалось его разыскать. - В таком случае, - спокойно сказал Борис Иванович, - надо поговорить с Опрятиным и попросить у него нож для исследования. Это очень облегчит нам работу. - Вряд ли. - То есть как это - вряд ли? Мы всесторонне исследуем нож и... - Я не про то, Борис Иванович. Вряд ли Опрятин отдаст вам его. - Почему? - удивился Привалов. - Я же объясню ему, для чего нужен нож. - Он сделал несколько медленных глотков. - Вот что. Костюков пишет, что Опрятин в Москве. Садитесь-ка за телефон и обзвоните гостиницы. Начните с "Золотого колоса" и "Ярославской". Это была титаническая работа - обзвонить огромный гостиничный городок. То "занято", то "у нас такие не значатся", а то, не слушая вопроса, говорят "мест нет" и кладут трубку. Вдруг из седьмого корпуса "Золотого колоса" деловитый женский голос ответил: - Опрятин? Минуточку... Инициалы?.. Да, есть. Опрятин и Бугров. Сто тринадцатый номер. Посыпались гудки отбойного зуммера. - Здорово! - Николай хохотнул. - Живет в седьмом корпусе, напротив нас, а мы и не знали. Привалов закрыл "Эйнштейна", посмотрел на часы. - Половина девятого. Рановато, пожалуй, звонить... Он подошел к окну. На улице вихрилась белая метель. Было еще темно, в окнах гостиничного корпуса напротив горел свет. - Впрочем, он не из лежебок. - И Привалов решительно набрал номер и попросил дежурную по этажу вызвать Опрятина. Некоторое время он ждал. Услышав ответ, оживился: - Николай Илларионович? Рад приветствовать вас в Москве... Привалов... Да, и более того: живу тоже в "Золотом колосе", по соседству... Откуда узнал? - Привалов запнулся на секунду. - От общих знакомых. Он сказал, что хотел бы поговорить об одном важном деле, и Опрятин ответил, что будет рад встретиться, только попозже: он должен ехать по делам. Они договорились встретиться в двенадцать в вестибюле метро "ВДНХ". - Прекрасно! - Привалов положил трубку. - В час у меня совещание в Главнефтеспецмонтаже - как раз успею. А пока приведу в порядок записи. Вы, Коля, поезжайте в управление, пробейтесь к Бубукину и проявите настойчивость. Сегодня проект приказа должен быть завизирован. Николай горестно вздохнул. Он не любил ходить в управление. Тамошние нескончаемые коридоры угнетали его и вызывали в памяти строчки из Багрицкого: Ой, чумацкие просторы - Горькая потеря! Коридоры в коридоры, В коридорах двери... - И вот что еще, - сказал Привалов. - Закажите себе билет на среду. - Себе? А вам? - Мне придется на несколько дней задержаться. Съезжу в Подольск, на завод, - там полно наших заказов. - Хорошо, Борис Иванович. Придется на городскую станцию... По телефону только за пять дней, а среда послезавтра... К полудню метель немного утихла, но все же мело еще порядочно. Пока Привалов, придерживая на голове папаху, шел по дорожке меж сугробов к проспекту Мира, его основательно залепило снегом. Перейдя проспект, он вошел в вестибюль метро. Его обдало теплым электрическим ветром. Очки запотели. Борис Иванович снял их и протер. Восстановив остроту зрения, он огляделся и почти сразу увидел Опрятина, только что сошедшего, с эскалатора. Опрятин был в элегантном пальто с меховым воротником и пыжиковой шапке. Он устремился к Привалову и поздоровался с ним, как показалось Борису Ивановичу, с преувеличенной радостью. - Как приятно встретить в московской сутолоке земляка! - Он энергично потряс руку Привалова. - Очень, очень рад, Борис Иванович! "Что это с ним? - удивленно подумал Привалов. - Всегда такой сдержанный... Впрочем, земляка и впрямь приятно встретить". Они отошли в сторонку. Обменялись обычными при таких встречах фразами. Потом Опрятин спросил, как бы между прочим: - Что говорят в академии о записках Матвеева? - Пока изучают их. Кстати: высказывается предположение, что до наших дней дошли не только записки. - Что же еще? - Опрятин насторожился. - Матвеевский нож. - Вы верите в индийские сказки? Привалову не понравилось это. К чему увертки? Он решил идти напрямик. - Николай Илларионович, мы знаем, что матвеевский нож был у вашего сотрудника Бенедиктова. Потом вы искали его в море, на месте падения женщины с "Узбекистана". Если вы нашли нож, то в академии с интересом послушали бы ваше сообщение. Вы же серьезный ученый и понимаете значение для науки... - Это и есть дело, по которому вы хотели со мной говорить? - прервал его Опрятин. Теперь от него веяло холодом, радостного оживления как не бывало. - Да, по этому делу. - Вас неверно информировали, - ледяным тоном сказал Опрятин. - Я не имею ни малейшего представления о ноже. - Позвольте, но вы искали... - Мои "розыски", как вы говорите, в море связаны только с проблемой уровня Каспия. Больше ни с чем. Что касается Бенедиктова, то он ведет у нас в институте определенную работу, а чем занимается в неслужебное время, не знаю. Это была отповедь. Вежливая, но решительная. Привалову стало неловко: действительно, какие основания были у него для подобного разговора? Письмо Костюкова? Болтовня какой-то вздорной "дяди Вовиной супруги"?.. - Извините, - сказал он. - Видимо, меня неправильно информировали. - Да, неправильно. - Опрятин вдруг заторопился, взглянул на часы. - Должен вас покинуть, Борис Иванович. Дела! - Он улыбнулся одними губами, пожал Привалову руку и быстро пошел к выходу. Привалов озадаченно посмотрел ему вслед. Если бы он знал, что в эту самую минуту Опрятин, идя по дорожке, протоптанной в снегу, и заложив руку за пазуху, нащупывает в кармане рукоятку матвеевского ножа! Проведя несколько томительных часов в управлении, Николай поехал на Курский вокзал. У касс предварительной продажи было много народу. Николай стряхнул снег со шляпы и подошел к хвосту очереди. - Кто последний? Приземистый гражданин в коричневом кожаном пальто оторвался от газеты и неодобрительно глянул на Николая: - Я крайний. Только не лично. Лично за мной занимала гражданка... - Он осмотрелся. - Вон она, в черной шубе. Будете за ней. Николай мельком взглянул на гражданку в черной шубке и белой шапочке. Она стояла спиной к нему у киоска "Союзпечати". Кожаное пальто, простуженно потягивая носом, углубилось в международное обозрение. Николай, пользуясь преимуществом роста, от нечего делать стал просматривать через плечо гражданина газетные заголовки. Его заинтересовала заметка о выставке "Трофейная техника шпионажа и диверсий", открытой недавно после ремонта. В заметке описывались новые экспонаты. Остатки самолета-разведчика одной заморской державы, сбитого нашими летчиками... Бесшумные пистолеты... Портативные рации... Отравленная булавка... Оборудование итальянского диверсанта из пресловутой Десятой флотилии, который погиб в 1942 году в одном из Каспийских портов, - его тело было случайно найдено в прошлом году в подземелье. Диверсант, очевидно, принадлежал к ордену иезуитов, так как носил на шее толстую пластинку с выгравированными начальными буквами... Что такое?.. Николай подался вперед и впился взглядом в петитные строчки. "...Начальными буквами девиза иезуитов "AMDG"... Кожаное пальто раздраженно сказало: - Не люблю, молодой человек, когда мне в ухо дышат. - Извините, - пробормотал Николай и кинулся к газетному киоску. - "Московскую правду", пожалуйста. Он схватил газету и тут же, у прилавка "Союзпечати", стал перечитывать про итальянца. Вдруг он почувствовал чей-то пристальный взгляд. Досадливо покосился на соседку - ту самую, в черной шубке. И даже головой дернул, как от удара в челюсть: рядом с ним стояла Маргарита Павловна. - Вы... вы в Москве? - растерянно сказал он. - Как видите. - Она пристально смотрела на него, глаза у нее были невеселые. - А я в командировке... - Николай кашлянул и начал складывать газету. "Дурак! - выругал он себя. - Очень ей интересно, что ты в командировке..." - Вы едете домой? - спросила Рита, наблюдая за нервными движениями его пальцев. - Да. Хочу на среду взять билет. А вы? - Завтра уезжаю. Николай сунул многократно сложенную газету в карман. Рита повернулась к продавщице: - Я возьму эти открытки. Она отложила пять или шесть открыток с цветными репродукциями. Николай рассеянно взглянул на них. Какой-то северный пейзаж. Левитановский "Март". "Вирсавия". Картинка в билибинском духе: корабль с выгнутым парусом, на котором изображено солнце, подходит к пристани, где бородатые люди в длинных кафтанах стоят у пушек, окутанных клубами дыма... Он сказал первое, что пришло в голову: - "Пушки с пристани палят, кораблю пристать велят". - Да. - Рита расплатилась с продавщицей и сунула открытки в сумочку. - С детства люблю эту сказку. - Я тоже, - сказал Николай. - Когда-то в детстве я перерисовывал эту картинку. - Перерисовывал? - Рита резко повернулась к нему и посмотрела в упор. - А рисунок никому не дарили? У Николая перехватило дыхание. Во все глаза он смотрел на это милое, переменчивое, вопрошающее лицо - и вдруг увидел... Проступили давно знакомые черты... задорный нос, обсыпанный веснушками, озорная улыбка, желтые воинственные косички... - Желтая Рысь? - прошептал он. 10. "КЛЮЧ ТАЙНЫ" ИСЧЕЗАЕТ И СНОВА ПОЯВЛЯЕТСЯ МАТВЕЕВСКИЙ НОЖ Черный крест на груди итальянца, Ни резьбы, ни узора, ни глянца... Молодой уроженец Неаполя! Что оставил в России ты на поле? М.Светлов, "Итальянец" Что делала Рита в Москве? Подруга встретила ее на вокзале и привезла к себе. В тот же день Рита отправилась на Пироговскую и записалась на прием к известному профессору-невропатологу. Профессор принял ее через два дня и внимательно выслушал взволнованный Ритин рассказ. - Специальный курс лечения, - сказал он. - Только это поможет вашему мужу. Курс нелегкий и длительный, но в кем единственное спасение. У вас в городе успешно практикует доктор Халилов, мой ученик. Вы должны убедить мужа лечь к нему в больницу. Дело в том, что закон разрешает лечение от наркомании только с согласия самого больного. Употребите все свое влияние, чтобы получить согласие мужа. Чем скорее, тем лучше. Я дам вам письмо к доктору Халилову. Рита встревожилась еще больше. Решила, не дожидаясь конца каникул, выехать домой. Но подруга уговорила ее остаться в Москве еще хотя бы на неделю. - Сумасшедшая, тебе надо рассеяться, отвлечься, набраться сил, - говорила она. - Посмотри, на кого ты стала похожа. Прежде чем браться за лечение своего муженька, приведи себя в порядок! Свежий воздух и снег - вот что тебе нужно. Завтра мы смотрим чехословацкий балет на льду. В воскресенье возьмем лыжи и поедем за город... Каждый вечер она водила Риту то на каток, то в театр, то на стадион. Ни на шаг не отпускала от себя. Но днем, когда подруга была на работе, в своей архитектурной мастерской, Рита оставалась одна в пустой квартире. Она читала, слушала утренние концерты по радио или отправлялась бродить по городу. Дважды к ней наведывался гость. Опрятин приехал в Москву тем же поездом, что и Рита. Морозным утром, когда поезд стоял в Минеральных Водах и Рита прогуливалась по перрону, Опрятин подошел к ней, заговорил. В Харькове они снова встретились на перроне, и Рита дала ему номер телефона подруги. Итак, дважды ее навещал Опрятин. В его присутствии она чувствовала себя неспокойно. Казалось, будто за ним стоит тень ее мужа. Что-то грозное, тревожное наплывало вдруг... Опрятин говорил мягко, сочувственно. Он был согласен с мнением профессора: Анатолию Петровичу следует пройти курс лечения. Он, Опрятин, поможет ему получить отпуск любой продолжительности. Маргарита Павловна не должна беспокоиться: особо тревожных симптомов пока нет. Анатолий Петрович бодр и увлечен работой. "Работа! - думала Рита. - Каторжная, нескончаемая, бессмысленная. Она отняла у меня Анатолия..." Опрятин, угадывая ее мысли, говорил: - Мы сейчас на правильном пути, Маргарита Павловна. Но учтите: срок окончания работы во многом зависит от вас... В третий раз Опрятин пришел сегодня утром. За окнами выла метель. В комнате было тепло, из репродуктора лилась беспокойная, напряженная музыка. - Вальс из "Маскарада", - негромко сказала Рита. Опрятин сидел на диване, закинув ногу на ногу, и отбивал такт носком ботинка. - Маргарита Павловна, - сказал он, когда скрипки, взлетев, оборвали мелодию. - Я рискую надоесть вам, но вынужден снова говорить о ноже Матвеева. - Это становится невыносимо, - холодно ответила Рита. - Двадцать раз говорила вам: нож утонул. - Он у вас, - возразил Опрятин. - Не понимаю вашего упрямства. Выслушайте меня и постарайтесь понять. Мы с Анатолием Петровичем создали оригинальную установку. Если исключить тот случайный результат, который наблюдал ваш предок в Индии, никто никогда не подходил так близко к решению проблемы взаимной проницаемости вещества. Мы подошли. Речь идет о крупном научном открытии, Маргарита Павловна. Имя вашего мужа станет в один ряд с самыми блистательными именами эпохи... - Не хочу! - вырвалось у Риты. Она, закусив губу, отошла в дальний угол комнаты. И уже спокойней продолжала: - Не нужно ему никакой славы. Пусть вылечится и вернется домой. И... забудет о проклятом ноже. Только об этом я думаю. Больше ни о чем. И... и оставьте меня в покое. - Хорошо. - Опрятин встал. - Я оставляю вас в покое. Но Бенедиктов к вам не вернется. Прощайте. Он пошел к двери. - Стойте! - крикнула Рита. - Почему... почему он не вернется? Опрятин резко обернулся. - Потому что он медленно убивает себя. Потому что дозы, которые он принимает, могут и слона свалить. Потому что он не переживет неудачи. А удача зависит только от ножа. Нож гарантирует решение проблемы и вместе с тем - выздоровление Бенедиктова. Рита сжала ладонями виски. Глаза у нее были затравленные, больные. Опрятин ждал. Метель кидала в оконные стекла пригоршни снега, и стекла вздрагивали под ударами. Деревянными шагами прошла Рита во вторую комнату. Щелкнул чемоданный замочек... Рита вернулась, бросила на стол нож. Он упал с легким стуком. Странно легкий стук. Опрятин неторопливо подошел к столу. Взял нож за рукоятку, впился взглядом в узкое лезвие с дымчатым узором. И вдруг наискось вонзил его в стол. Почти до самой рукояти нож ушел в тяжелую полированную доску. Глаза у Опрятина вспыхнули торжеством. - Маргарита Павловна, разрешите мне... - Не надо, - остановила она его. - Уходите. Она долго стояла у окна. Смотрела с высоты девятого этажа, как Москву заволакивало снежным дымом. Потом выбежала на улицу и поехала на вокзал. - Да, Желтая Рысь... Так прозвали меня в детстве мальчишки с нашего двора... - Она взяла Николая за руку, глаза ее прояснились, будто туманная пелена с них спала. - Ваш рисунок сохранился у меня... - Меня все время мучило, - сказал Николай сдавленным шепотом. - Все время чудилось что-то знакомое. - Боже мой, Коля... - Желтая Рысь... Пожилая продавщица, глядя на них, заулыбалась: - Что, встретились, молодые? - Значит, я не ошиблась... Когда вы делали доклад у нас в школе, я вдруг подумала... Я почти узнала тебя. - А помните, мы с Юрой пришли к вам... - Это был Юра? - Рита засмеялась. - Господи, ведь он был такой маленький... Такой отчаянный, с перьями в волосах. - Ведь мы назвали тогда свои фамилии. Разве вы... - А ты разве знаешь мою фамилию? - Нет. - Ну и я не знала ваших. Кого это интересует в детстве? Если бы мы учились в одной школе, тогда другое дело. - Мне все время чудилось в вашем лице... - Почему ты говоришь "вы"? Действительно, почему? Ведь это Ритка, Желтая Рысь из детства. "Неужели это она?" - изумленно думал Николай, пожирая глазами ее лицо. - Вы очень изменились... Ты очень изменилась... Улыбка вдруг сбежала с лица Риты. Она испытующе смотрела снизу вверх на Николая, и ему, как тогда, после доклада в школе, показалось, будто она хочет ему сказать что-то очень важное... Но она только спросила: - А ты живешь все там же? - Да. В Бондарном переулке. - В Бондарном переулке, - повторила она мягко. - Как будто сто лет прошло... - Может быть, вы... ты тоже возьмешь билет на среду? - спросил он несмело. - Поехали бы вместе... Рита помолчала. Еще один день в Москве?.. Нет, она хотела уехать не позднее чем завтра. Нечего ей здесь больше делать. Но неожиданно для самой себя она согласилась: - Хорошо. Поедем в среду. Они шли по Садовому кольцу. Рита, заслонясь варежкой от снега, рассказывала, как уехала тогда, в детстве, с семьей в Ленинград и как началась война и ее отец, командовавший крупным военным транспортом, погиб при эвакуации Таллина. Она с матерью пережила в Ленинграде всю блокаду, а после войны вернулась в родной город, потому что мать сильно болела и врачи велели ей жить на юге... О своем замужестве Рита не стала рассказывать. - Почему ты ни разу не пришла к нам? То есть в наш двор? - спросил Николай. - Я заходила однажды, вскоре после возвращения. Разговаривала во дворе с Тараканшей... И про вас с Юрой спрашивала. Она сказала: Юра уехал, не живет здесь. Коля тоже уехал... - Постой, когда это было? - В сорок седьмом году. Летом. - Летом сорок седьмого? Ну да, Юрка тогда уже переехал на новую квартиру. А я... Я уезжал в пионерлагерь, вожатым работал в то лето. Ты просто не поняла Тараканшу. - Возможно. Заглянула я и в нашу старую квартиру. Там, помню, в галерее сидела толстая женщина и шила. Не очень-то приветливо разговаривала со мной. - И больше ты ни разу не приходила? - Нет. Мне было очень тяжело. Слишком все напоминало об отце... Если бы папа был жив, - сказала она, помолчав, - все бы у меня могло сложиться по-другому. Она зябко повела плечами. Николай решился взять ее под руку. - Знаешь, - сказал он, - теперь я вспомнил: ведь у вас в комнате на столе лежали два железных бруска с гравировкой. Таинственные буквы... Все время меня мучило, что когда-то я их видел. Ты помнишь? Мы еще поклялись, что разгадаем их тайну... - Знаешь, как моя фамилия? - спросила она вдруг. - Я Матвеева. - Матвеева? - растерянно проговорил он. - Позволь, значит, ты... - Да, Коля. Значит, я. - Рита помрачнела еще больше. - Не надо об этом, - попросила она. - Пожалуйста, не надо! Слишком много для одного дня... Она осеклась. Десятки вопросов вертелись на языке у Николая, но он не стал больше говорить о том, что ее тревожило. Он рассказал ей о себе, и о Юре, и о том, какая у них замечательная яхта. Он не мог понять, слушает ли она его или думает о чем-то другом. Рита заторопилась домой. Они вошли в троллейбус. И опять Рита испытующе посмотрела на Николая. Открытое лицо, серые внимательные глаза. Уши горят малиновым огнем. Чудак, в такие морозы ходит в легкой шляпе... - Я очень рада, что встретила тебя, - сказала она тихо. - Мне нужно многое тебе рассказать... Нет, не сейчас. В поезде. На площади Маяковского он вышел из троллейбуса и нырнул в метро. Был уже пятый час, когда Николай вернулся в гостиницу. - Борис Иванович! - начал он с порога. - Интересные новости! Привалов, недавно приехавший с совещания, сидел за столом и составлял очередную докладную записку. - Что Бубукин? - спросил он. - Завизировал. - Николай вытащил из кармана газету и положил ее перед Приваловым. - Прочтите эту заметочку. Борис Иванович поднял очки на лоб и быстро пробежал заметку о выставке и ее новых экспонатах. - Пластинка с надписью "AMDG"... - Он откинулся на спинку стула, и очки сами собой опустились на переносье. - Вы думаете, она имеет отношение... - Да, Борис Иванович. Та же гравировка, что и на нашем ящичке. А вдруг это "ключ тайны"? - У итальянского диверсанта? Хм... Сомнительно. - Де Местр ведь тоже был из Италии, - возразил Николай. - А иезуиты и сейчас существуют. Надо бы съездить, Борис Иванович, посмотреть. Если размеры пластинки совпадут с теми, что на эскизе... Привалов посмотрел на часы. - Ладно. - Он встал и сложил бумаги. - Только надо поторопиться, выставка, наверное, рано закрывается. Через полчаса Привалов и Николай вышли из такси возле старинного особняка в тихом переулке. Посетителей на выставке было немного. У стенда с портативными рациями громко спорили, перебивая друг друга, несколько мальчишек. Двое летчиков осматривали остатки заморского самолета, сбитого над нашей территорией. Во втором зале Привалов и Николай без труда нашли высокую застекленную витрину, в которой стоял в полный рост манекен, одетый в потрепанный костюм, с парашютом на спине. На шее, за распахнутым воротом, поблескивало маленькое распятие. У ног манекена были разложены плитки взрывчатки, акваланг с гидрокостюмом, пистолет, рация, моток нейлоновой веревки, еще что-то. Никакой пластинки с надписью "AMDG" не было. - Странно... - Николай еще раз осмотрел снаряжение диверсанта. - Очень странно. Ведь в газете ясно сказано... - Обратимся к дирекции, - сказал Привалов. Они прошли в маленькую, жарко натопленную боковую комнату. Директор выставки, невысокий лысоватый человек в военном кителе без погон, удивился, выслушав Привалова: - Как это - нет пластинки? Вы, товарищи, просто не заметили. Пойдемте в зал. Но и директор не обнаружил пластинки с иезуитским девизом. Она исчезла. Лицо директора стало озабоченным. - Вчера вечером пластинка была на месте, - сказал он отрывисто. - Я экскурсантам ее показывал. - Тут он заметил, что дужка маленького замочка на дверце витрины перерезана - Кусачками перекусили, - проговорил он и покачал головой. - И цепочку, на которой висела пластинка, тоже, наверное, кусачками. - Может, на цепочку польстились? - предположил Привалов. - Она золотая была? - Позолоченная. Нет, тут другое... Распятие - видите? - не тронули, а оно золотое. - Директор посмотрел на Привалова. - Попрошу вас, товарищи, задержаться. Как свидетелей. Он повел их к себе в кабинет. Сунул желтый от табака палец в телефонный диск, набрал номер и попросил кого-то срочно приехать. Затем вытянул обе руки на столе и попросил Привалова объяснить, почему его интересует именно эта пластинка. Привалов коротко изложил историю ящичков. Об их содержимом он умолчал, сказал только, что оно представляет интерес для Академии наук. - У вас, конечно, есть опись имущества диверсанта, - заключил он свой рассказ. - Разрешите взглянуть на описание похищенной пластинки. Нам бы хотелось сверить ее размеры с нашими данными и... - Минуточку, - сказал директор. - Попрошу предъявить ваши документы. Он долго и старательно читал документы инженеров. С Привалова градом катился пот. Он снял папаху и вытер платком лоб и шею. Письмо со штампом Академии наук произвело на директора серьезное впечатление. - Прошу извинить эту формальность, - сказал он, возвращая документы. - Понимаете, дело не простое... - Так вы разрешите нам посмотреть опись? Директор извлек из шкафа зеленую папку, перелистал ее. - Вот. Только дальше этой страницы попрошу не читать. Привалов и Николай с изумлением прочли, что труп диверсанта и его снаряжение были найдены в августе прошлого года в окрестностях Дербента кандидатом технических наук Н.И.Опрятиным. - Всюду этот Опрятин, - негромко проговорил Николай. - Что-то я слышал насчет его дербентского приключения, - заметил Привалов. - Ну, дальше. В описи за номером 14 значилась металлическая пластинка с вырезанными буквами "AMDG" и ниже и мельче - "JdM". Вес пластинки - 430 граммов. Размеры... - Те самые, - сказал Николай взволнованно. - Я хорошо помню. Это "ключ тайны", Борис Иванович. Никаких сомнений. Затем им пришлось повторить рассказ о ящичках приехавшему следователю - черноглазому молодому человеку. Следователь слушал, записывал что-то в блокноте. - Вы считаете, что кража совершена лицом, которое знало о возможной научной ценности ящичка? - спросил он. Привалов пожал плечами: - Во всяком случае, любопытно, что вор взял именно этот ящичек, хотя рядом висело золотое распятие. - Кто, кроме вас, знает про ящички? - Знают многие сотрудники нашего института. Знают некоторые ученые. Это солидные люди, все они вне подозрений. - Безусловно, - согласился молодой человек. - Но все-таки, будьте любезны, назовите их. Привалов назвал фамилии. Николай попросил записать еще и Опрятина и Бугрова Владимира. - Кстати, они сейчас в Москве, - добавил он. - Опрятин, конечно, сам не похищал, а вот Бугров... Имею на него подозрение. - Их адрес? - Гостиница "Золотой колос", седьмой корпус. Следователь поблагодарил инженеров и попросил не разглашать историю с кражей, "пока не будут выяснены ее мотивы". Было уже довольно поздно, когда наши друзья вышли на улицу. Мела поземка. Мороз пощипывал уши. В полупустом вагоне метро Привалов сказал: - Вы в самом деле подозреваете Опрятина? - Он знал об эскизах ящичков. Ну, а диверсанта он, оказывается, сам нашел... И, если он с Бенедиктовым работает над проблемой проницаемости, то, конечно, "ключ тайны" должен его здорово интересовать. - "Ключ тайны"... Что бы это могло быть? - задумчиво сказал Привалов. - Очевидно, очень важный документ. - Может быть, описание установки? - Не успел вам рассказать о встрече с вашим тезкой. - С моим тезкой? - переспросил Николай. - А, с Опрятиным! Расскажите, Борис Иванович. - Да что рассказывать? О ноже он ничего не знает. Отверг с негодованием. Когда встретились - сиял улыбкой, когда прощались - волком глядел. Скрытный человек... Они шли по дорожке, протоптанной в снегу, к гостиничному городку. С одной стороны тянулись заборы, с другой - промтоварные ларьки и киоски. Где-то выла собака. Впереди сверкали освещенными окнами корпуса гостиниц. "Ну и денек!" - подумал Николай. Только теперь он вспомнил, что не обедал сегодня. - Пойду в столовую, Борис Иванович. Проходя мимо седьмого корпуса, Николай вдруг остановился у подъезда. "А что, если попробовать?.. - подумал он. - Вызвать его из номера, только чтоб Опрятин не знал... Сразу огорошить его вопросом, к стенке прижать..." Он вошел в вестибюль и попросил дежурного администратора вызвать из сто тринадцатого номера гражданина Бугрова. - Бугров? - сказал администратор и заглянул в пухлую книгу. - Выбыл Бугров. В шестнадцать двадцать. Опрятин и Бугров. Вызвали такси и уехали в аэропорт. 11. ВНИМАНИЮ ЧИТАТЕЛЯ ПРЕДЛАГАЮТСЯ ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ СВЕДЕНИЯ ИЗ ИСТОРИИ РОДА МАТВЕЕВЫХ Как прилежно стараюсь я вести рассказ, не останавливаясь, и как плохо мне это удается! Но что же делать! Люди и вещи перепутываются таким, досадным образом в этой жизни и сами напрашиваются на ваше внимание. Примем это спокойно, расскажем коротко, и мы скоро проникнем в самую глубь тайны, обещаю вам! У.Коллинз, "Лунный камень" Свисток - как удар бича. Поезд послушно тронулся. Поплыл перрон мимо зеленых вагонов, и вместе с перроном стали уплывать столбы, киоски, Ритина подруга, машущая рукой, и Борис Иванович в новой коричневой кепке. Прощай, Москва! - Молодой человек, поднимитесь с подножки, - строго сказала толстая проводница. Николай, в последний раз махнув рукой, поднялся и вслед за Ритой вошел в коридор вагона. За окном все еще текли московские улицы, кварталы новых домов, магазины, троллейбусы. На переездах, за полосатыми, шлагбаумами, урча моторами, толпились автомобили. - Давно я не ездил в поездах, - сказал Николай. - Дикая трата времени. Летать куда лучше. - А я люблю поезда, - сказала Рита. - Хорошо спится в дороге. И читается. Люблю смотреть в окно. - Тебе не жаль уезжать из Москвы? Рита пожала плечами. В соседнем купе шел громкий спор. Упитанный гражданин средних лет не пожелал уступить женщине нижнее место, мотивируя это тем, что заплатил за него деньги; соседи совестили его. Николай ввязался в спор и упрекнул гражданина в отсутствии гуманизма. - Ты, оказывается, крупный общественник, - сказала Рига. - Ничем его не прошибешь, - проворчал Николай. - Сидит с величественным видом в своей пижаме и ухом не ведет. - Может быть, он начальство? - Любое начальство, даже самое грозное, на девяносто процентов состоит из воды. - Не только начальство. - Рита улыбнулась. В Серпухове Николай выскочил на перрон. Ему очень хотелось купить чего-нибудь для Риты. Но в ларьке, кроме колбасы, консервов и печенья, похожего на круглые кусочки фанеры, ничего не оказалось. Николай нетерпеливо огляделся. Навстречу шла шустрая девчонка в белом халате и огромных валенках. - Купите мороженое! - взывала она к пассажирам. - Мороженое кому? - Мне! - не задумываясь, отозвался Николай. Он вошел в купе и протянул Рите холодный дымящийся пакетик. Рита удивленно посмотрела, подбородок у нее задрожал от сдержанного смеха. - Ну кто в такой мороз ест мороженое? - Реклама велит есть мороженое круглый год. - Ну и ешь его сам. Раз ты придерживаешься требований рекламы. Николай молча развернул пакетик, откусил. Заныли зубы. Рита взглянула на его огорченное лицо, и глаза у нее стали мягкими и грустными. Она отвернулась и долго смотрела в окно. Там убегали березы - белые на белом снегу. На их голые ветки нанизывались клочья желтого дыма. Быстро сгущались ранние зимние сумерки. Возникли и пролетели мимо небольшой поселок, замерзшая речушка и три темные фигуры с удочками над прорубями. Николай проговорил негромко: - Рита, ты хотела о чем-то мне рассказать. - Да. Мерно постукивали колеса на стыках рельс. Николай ждал, рассеянно глядя в окно. - Не знаю, с чего начать, - сказала наконец Рита. - Сложно все у меня... Я ни с кем еще не делилась... - Она тихонько вздохнула. - Ну, слушай. Ты вспомнил, как тогда, в детстве, у папы на столе лежали два металлических брусочка. Так вот. Расскажу все, что знаю о них... Да будет позволено авторам взять на себя этот рассказ. Ибо они имеют основания полагать, что знают историю с ящичками лучше, чем Рита. РАССКАЗ О ТРЕХ ЯЩИЧКАХ Слухи о матвеевских чудачествах давно ходили по Петербургу. Говорили, будто еще в царствование Петра Алексеевича один из Матвеевых, флота поручик, вывез из Индии девицу с колдовскими черными глазами и от оной девицы пошла в матвеевском роду порча. Сыновья и внуки в государевой службе до больших чинов не доходили - сами обрывали карьеру прошениями об отставке и уезжали в тверское имение. Там жили анахоретами, к себе на порог мало кого пускали. От сих немногих, однако, было известно, что будто далеко за полночь из запретной горницы слышатся шорохи, скрежет и разные трески, сыплются адские искры и по дому простирается свежий дух, каковой бывает после грозы. И еще ходили шепоты, будто хранят Матвеевы волшебный нож, от той индийской девицы в приданое полученный. Что за нож, в чем волшебство, никто толком не знал, пока не настал черед Арсению Матвееву, правнуку флота поручика, выпускаться из Морского кадетского корпуса. Было это еще перед Бонапартовым нашествием. Молодые мичманы сняли у Демута, на Мойке, номер для холостяцкой пирушки по случаю производства в офицеры. За пуншем произносили горячие речи. Вспоминали морские походы - всем уже довелось поплавать в бытность гардемаринами. Мечтали о дальних кругосветных плаваниях, подобных тому, что свершили Крузенштерн и Лисянский. Не знали еще, что многим из них судьба приуготовила сухопутные баталии... Раскраснелись от хмеля будущие мореходы, порасстегивали новенькие мундиры. В разгар пирушки Арсений Матвеев положил на стол смуглую руку ладонью книзу и по самую рукоять всадил в нее выхваченный из-за пазухи нож. Затем быстро спрятал нож обратно, и... диво дивное - ни кровинки на пораженной руке, ни царапинки! Да полно, не почудился ли сей нож с пьяных глаз молодым вертопрахам? Весть о чуде в Демутовых номерах разошлась по петербургским гостиным. Говаривали, верно, что в старину и не такое еще бывало. Старики вспоминали отцовы и дедовы рассказы о дивном несгораемом на огне платке, каковой за тысячу рублей поднесли государыне Екатерине Первой заезжие грецкие монахи. Впрочем, про Матвеева скоро забыли: не до него было. Войско Бонапартово переправлялось через Неман, началась война. Пороховым дымом заволокло эти грозные и славные годы. Но был один человек в Петербурге, всегда одетый в черное, который не забыл о чуде с ножом. От верных людей он исправно получал сведения об Арсении Матвееве, где бы тот ни был - на Бородинском ли поле, в Тарутинском ли лагере, в Лейпцигском ли госпитале, откуда, оправившись от ранения, уехал Арсений в отцово имение под Тверью, на поправку. Имя человека в черном было граф Жозеф Мария де Местр, посланник сардинского короля (лишенного своих владений) и значительное лицо в ордене иезуитов. Перед войной существовал в Петербурге иезуитский пансион - немало отпрысков именитых семей за дорогую плату обучалось в нем латынским молитвам, божественной истории да еще послушанию и смирению. Воспитанники пансиона, выйдя в государственную службу, не забывали своих духовных отцов. Чаще других наведывался к де Местру молодой князь Курасов. Он-то и поведал сардинскому посланнику о прелюбопытном ноже: князь был в числе немногих статских, приглашенных на мичманскую пирушку, и сам видел, как Матвеев проткнул ножом руку, не причинив ей вреда. Де Местр, выслушав молодого князя, призадумался. Нож, проникающий безвредно сквозь руку?.. Старый иезуит верил в небесные знамения столь же незыблемо, сколь в славное предначертание общества Иисуса - неусыпного стража веры и престолов. Поразмыслив, граф острым своим умом постиг: то было знамение свыше. П