одобно ножу, проницающему тело, иезуиты беспрепятственно пройдут в покои монархов, в палаты сановников, дабы склонить их к истреблению вольнодумства. Довольно расплодилось богомерзких наук, от коих проистекло диавольское якобинство, разрушающее троны! Настала пора подвигнуть людские сердца к смирению пред божественным промыслом. Настало время возвысить орден вопреки гонениям, вопреки слепоте иных владык. Ему, Жозефу де Местру, выпала высокая честь - представить сие знамение ордену. Граф решил не упускать молодого мичмана из виду. От бывших питомцев пансиона знал обо всех превратностях его военной судьбы. Знал граф и то, что Матвеев после ранения и отсидки в тверском имении был отозван в Балтийский флот, произведен в лейтенанты и пребывал ныне в Кронштадте. В мартовский день 1815 года (тот самый день "страстной недели", когда на другом конце Европы русское войско начало штурм Парижа) возле дома сардинского посланника остановилась карета. Из нее вышел высокий узколицый человек и, аккуратно обойдя порядочную лужу талого снега, поднялся по ступеням в дом. Он сбросил шубу на руки старому слуге-французу, взбил прическу у висков, оправил серый сюртук и велел доложить о себе посланнику. Граф принял его немедля. Войдя в залу, узколицый человек почтительно поклонился. Де Местр сидел в глубоком кресле у камина. Обратив к вошедшему пергаментно-желтое, в крупных морщинах лицо, он жестом указал на стул, сказал тусклым голосом: - Какие новости, mon prince? Молодой князь Курасов сел на кончик стула, поджал длинные, обтянутые панталонами ноги. - Изрядные новости, ваше сиятельство, - ответил он тихо. - Удалось дознаться, что нож Матвеев с собой не возит, оставил его в Захарьине, отцовском имении. Засим, в Кронштадте снаряжается бриг "Аскольд" для дальнего плавания и обретения новых земель в Великом океане. Матвеев назначен на бриг старшим офицером... - Это все? - Граф прикрыл глаза веками. - Нет. Теперь, ваше сиятельство, главная новость. Третьего дни в компании офицеров, таких же умствователей и афеистов, каков он сам, Матвеев произносил крамольные речи: надобно-де в России созвать генеральные штаты... Де Местр выпрямился в кресле, ударил сухонькой рукой по подлокотнику. Неожиданно молодо и зло сверкнули глаза на желтом лике. - Полагаю, ваше сиятельство, - осторожно заметил Курасов, - полагаю полезным дать ход делу о недозволенных речах... Де Местр остановил его жестом. И погрузился в раздумье. - Нет, князь, - сказал он после долгой паузы, - мы сделаем иначе. Когда отплывает лейтенант на бриге? - В июне. - Превосходно! Мы долго ждали, подождем и еще - до июня. Дело должно быть сделано без лишнего шума. Не трогайте Матвеева... Бриг "Аскольд" вышел из Кронштадта в середине июня. Попутные ветры понесли его по синему простору Атлантики к мысу Доброй Надежды. Плавание было долгим и трудным. "Ревущие сороковые" едва не погубили бриг. Рвались снасти, стонали доски обшивки под ударами волн, и уж не чаяли служители увидеть когда-либо берег милого отечества. Много чужих земель и портов повидали российские мореходы и многие острова в Великом океане положили на карту. На третьем году плавания обогнули мыс Горн, поворотили к северу. В жаркий февральский день "Аскольд", изрядно потрепанный злыми штормами, вошел в "Реку января" - Рио-де-Жанейро (так назвал широкую бухту некий португальский мореход, приняв ее по ошибке за устье реки). Лейтенант Матвеев, исхудавший, опаленный солнцем и ветрами, стоял на шканцах и смотрел, как медленно проплывает по левому борту знакомая по описанию гора Сахарная Голова (и впрямь похожа!), а по правому - мрачноватая старая крепость Санта-Круц, стерегущая вход в залив. На крепостной стене появился человек с большим рупором, крикнул что-то по-португальски. Видя, что на бриге его не поняли, повторил вопрос по-английски: кто, мол, и откуда и долго ли были в море. Арсений прокричал ответ, тоже по-английски. В глубине огромной бухты - островки, еще крепостца, тьма-тьмущая купеческих судов. На западном берегу, при подошве гор, поросших лесом, белеет средь пышной зелени город Сант-Себастьян. Темной глыбой высится гора Корковадо, проткнув вершиною пухлые недвижные облака. По-над городом, на холмах, - белые стены католицких монастырей. Зелено, солнечно, сине - райская страна, чистая Аркадия... Пушечно отсалютовали королевскому флагу над крепостью. Ответствовано было - выстрел за выстрел. Свистнула боцманская дудка, затопали по нагретым доскам палубы босые матросские ноги. Понаторевшие в долгом океанском плавании служители вмиг убрали паруса. Грохоча, пошла разматываться со шпиля якорная цепь. Спустили баркас. Командир брига с Арсением и судовым врачом съехали на берег - представляться португальским властям, а заодно и русскому генеральному консулу - Лангсдорфу Григорию Ивановичу. Вблизи город не столь красив. Набережная, верно, хороша, дома стоят добрые, иные в три и четыре этажа. А дальше - узкие улочки, с грязью и вонью. Пестрая, шумная толпа, монахи, одноколки, запряженные мулами... Из раскрытых дверей какой-то лавки несутся топот ног и заунывное пение. - Невольничий торг, - поясняет Лангсдорф. Арсений заглядывает внутрь. Десятка два полуголых, покрытых коростой негров приплясывают средь низеньких скамеек. Бородатый белый человек в широкополой шляпе наблюдает за ними. Кто не довольно резво пляшет - вмиг взбадривает того палкой. Тут же двое белых покупателей: щупают мускулы, заглядывают невольникам в рот - целы ли зубы... В темных глазах Арсения - ярость и гнев. И здесь рабство. Мерзостное торжище... Доколе же будет простираться позорнейший из позоров на совести человечества!.. Уже пали сумерки, когда Лангсдорф повел офицеров к своему дому. Приключилась неприятность: с верхнего этажа кто-то выплеснул на улицу нечистоты - чуть-чуть не на голову. Арсений, отскочив, оглядел забрызганные сапоги, возмущенно повернулся к Лангсдорфу. Григорий Иванович качает головой, смеется: - От пакостного сего обычая местные жители никак не отстанут. По вечерам с великою оглядкою надобно ходить... Григорий Иванович Лангсдорф - хозяин рачительный. Сладким вином, дивными фруктами потчует он гостей, да и послушать генерального консула - удовольствие. Консул он по должности, а по духу, по страсти - натуралист, путешественник, с самим Иваном Федоровичем Крузенштерном по морям хаживал. Только не слушает Арсений добродушного консула. Хмурясь, читает письмо от отца - оно почти два года, оказывается, ожидало его здесь. Вот что писал старик: "По праву отеческому должен бы в первых строках преподать тебе некую нотацию, сиречь поучение: пошто своим вольномыслием на дом отеческий злое навлек. Однако ж не возмогу на тебя иметь сердца, ибо ведаю, каков ты, и мыслям твоим не супротивник. К тому ж хвораю я и об одном молю господа - твоего возвращения из дальних морей дождаться. Изложу кратко о напастях, посетивших дом наш не волею божиею, а единственно от злого умыслу иных людишек. Из приятелей твоих бывших ведом тебе конешно князь Курасов. Благонравием и почтительностью оный Курасов ныне до чинов дошел и, как слышно, к тайной канцелярии некое причастие имеет. По злобе ли на тебя - может, какое амурное ривалите меж вами было или еще по какому резону, - только донес он на тебя, Арсюша, все, что ты по отроческой горячности не таясь сказывал и какие книги читывал. А по тому доносу нагрянули в Захарьино служивцы и, обыск учинив, весь дом кверху дном поворотили, разыскивая якобы крамольные бумаги. Только сдается мне, что иное им потребно было. Ибо таковых бумаг не нашед, оные псы в особливой нашей горнице с превеликим тщанием рылись и електрические машины кругом обсматривали, а известную тебе рукописную повесть о индийском вояже моего деда, а твоего прадеда, Федора Арсентьевича, с собою унесли, такоже и прехитрый нож его..." Дочитав до сего места, Арсений дернулся в кресле. Сквозь загар проступила бледность. - Неужто печальная весть? - участливо спросил Григорий Иванович. - Батюшка хворает, - сказал Арсений. И, достав красный фуляр из кармана, вытер взмокший лоб... В начале июня 1818 года - без малого через три года! - "Аскольд" вошел на большой рейд Кронштадтской гавани. На другой день, спозаранку, камердинер доложил князю Курасову, что желает его видеть лейтенант Матвеев. Князь сидел в халате, с намыленными щеками, отдавшись во власть брадобрею. - Скажи, нет дома, - велел он. Послышался шум, камердинеровы вопли. Распахнулась дверь, и на пороге встал Арсений, загорелый до черноты, в мундире, при шпаге. Курасов оттолкнул руку брадобрея, медленно поднялся, стирая со щеки мыльную пену. Арсений устремил на него горящий взгляд: - Так-то, князюшка, встречаешь старых друзей? - Подите прочь, сударь, - холодно молвил князь. - И благодарите всевышнего, что легко отделались в вашей крамоле... Арсений положил руку на эфес шпаги, проговорил со сдержанным бешенством: - Извольте сей минут вернуть мне сувениры, взятые в отцовом имении! Узкое лицо князя стало белее кружевных манжет. Он медленно отступил к задернутой пологом постели, потянулся к шнуру - позвонить... В два прыжка Арсений подскочил к нему с выхваченной шпагой. - Ну, тать ночная! - крикнул он. Брадобрей с визгом выбежал из комнаты. Князю стало не по себе. Спотыкаясь на словах, он признался, что те сувениры после обыска были отданы графу де Местру, бывшему сардинскому посланнику... - Где проживает езуит? Сказывай живо! - В прошлом году граф покинул Россию, - сумрачно ответил Курасов. - Где он сейчас, мне не ведомо... Недолго пробыл Арсений в Петербурге. Подав прошение об отставке, уехал в Захарьино. Прошло три месяца с лишком. Теплый сентябрьский день угасал. В небольшом белоснежном ломе, стоявшем средь сада на окраине одного североитальянского города, зажигали свечи. Их колеблющийся свет отражался в темно-красных панелях, что опоясывали стены кабинета. Возле изящного стола, опершись на него, стоял худощавый старик в черном. Он рассматривал пергаментный лист, близко поднеся к глазам. Другой человек, несколько помоложе и дороднее, ожидал, стоя в сторонке. Старик положил пергамент на стол и сказал: - Мои друзья не ошиблись, рекомендовав мне вас и вашу ученость. Я доволен вашей работой, синьор. Ученый с достоинством поклонился. Старик достал из ящика стола кошелек: - Вы оказали большую услугу ордену. - Ad majorem Dei gloriam, - проговорил ученый, принимая кошелек. - Желаю графу спокойной ночи. Старик отпустил его. Затем кликнул слугу, велел запереть все засовы в доме и затопить камин: на старости лет граф де Местр стал сильно зябнуть. Он сел за стол и еще раз просмотрел пергамент. Он был доволен: старой загадке, вывезенной из холодной России, дано превосходное толкование. Настанет великий лень - и слава ордена Иисуса воссияет, как никогда прежде. Он, граф Жозеф де Местр, не зря потрудился на долгом своем веку... Где-то неподалеку прозвучал и оборвался цокот копыт по каменистой дороге. Граф открыл резной ларец, извлек оттуда рукопись, свернутую и перевязанную лентой, и нож с костяной рукояткой. Затем из ларца же вынул один за другим три железных ящичка. Полюбовался их сверкающими гранями. Опытный туринский мастер сработал их по его заказу, и на каждом резец оставил четкие буквы - начальные буквы великого девиза: "AMDG". А ниже - графская корона и его, Жозефа де Местра, инициалы: "JdM". Он положил свернутую рукопись в один из ящичков и пробормотал при этом: - Источник. Затем осторожно взял нож за рукоятку и отправил его во второй ящичек: - Доказательство... А это, - он аккуратно сложил пергамент, оставленный синьором ученым, - это будет ключ тайны... Внезапно он оглянулся на темное окно: показалось, будто хрустнул песок под чьей-то ногой... Нет, все тихо. Граф положил "ключ тайны" в третий ящичек. Осталось толь-ко закрыть крышки и велеть зачеканить. Но он медлил. Придвинул к себе чистый лист бумаги и начал писать послание одному из друзей. Он любил писать длинные письма и достиг в этом многотрудном жанре изрядного искусства. Перо на разбеге строки брызнуло чернилами. Граф поморщился. И верно, куда удобнее писать этими новомодными грифелями, заделанными в дерево. Снова шорох за окном. Привратник бродит там, что ли?.. Граф подошел к окну, распахнул его - и отпрянул с коротким криком. Из тени старого граба на него смотрел человек в плаще и широкополой шляпе. В следующий миг незнакомец перемахнул через подоконник. Он был смугл и молод, темные глаза его смотрели яростно... - В вашем доме, граф, бдительная стража, - сказал он по-французски. - Мне не оставалось ничего иного, как прыгнуть через забор. Успокойтесь, я не разбойник. - Кто вы такой, сударь? - спросил де Местр, несколько оправившись от испуга. - Что вам нужно в моем доме? - Я Матвеев. И этим сказано то, что мне нужно. Желтое лицо де Местра перекосилось. Вдруг с неожиданной для его старого тела прытью он метнулся к столу, к ящику с пистолетами. - Ни с места, граф! Из-под плаща незваного гостя на де Местра уставился черный зрачок пистолета. Граф отступил на шаг. Поняв, что дело проиграно, старый иезуит заговорил ласковым тоном: - Сын мой, не пристало вам грозить оружием старику. Очевидно, вас ввели в заблуждение... - Молчите! - прервал его Матвеев. - Не затем изъездил я Францию и Италию, разыскивая вас, чтобы слушать ваши жалкие увертки. Нож и рукопись на стол! Я считаю до трех... - Нет нужды, - тусклым голосом отозвался граф. - Они на столе... Арсений шагнул к столу. Радостно сверкнули его глаза при виде ножа. - Рукопись в том ящичке, - сказал де Местр. - Третий не трогайте. Это мое. - Я не езуит, мне чужого не надобно, - отрезал Арсений по-русски. - А за коробки железные получите. Он кинул на стол золотую монету. Затем захлопнул крышки и сунул ящички с ножом и рукописью в карманы. - Не вздумайте поднимать шум, вы, старая лисица, - сказал он на прощанье, - иначе не миновать вам дырки в сюртуке. С этими словами Арсений выпрыгнул в окно. Зацокали, удаляясь, копыта по каменистой дороге... Что было дальше? Вернувшись в Россию, Арсений так и не смог всерьез, как мечталось, заняться разгадкой тайны, вывезенной прадедом из Индии. Другие дела поглотили его. Похоронив отца, он дал вольную немногим своим крестьянам, оставил имение младшему брату. Ящички надежно зачеканил. Сам же поселился в Петербурге. Вступил в тайное общество... После 14 декабря неожиданно, ночною порой, прискакал Арсений в Захарьино. А наутро в дом ворвались жандармы. Выходя под стражею, он успел лишь шепнуть брату: - Те ящички храни пуще глазу... Прощай, Павлуша... Арсений Матвеев был сослан в Нерчинские рудники. И не вернулся оттуда. - Вот и все, - сказала Рита. - Он привез из-за границы две железные коробочки, и с тех пор их хранили в семье Матвеевых. Просто в качестве какой-то реликвии. Никто не знал, что внутри что-то есть... А когда мы с мужем стали переезжать на новую квартиру, из одного ящичка вдруг высунулся этот нож... Второй ящичек мама выбросила вместе с хламом - он был грязный и ржавый и лежал под комодом вместо ножки. Кто ж мог знать, что в нем рукопись... - Значит, ты никогда ничего не слыхала о третьем ящичке? - спросил Николай. - Нет. Потому я и удивилась, когда вы с Юрой тогда пришли ко мне и спросили... А что ты знаешь о нем? - Только то, что он существует. И Николай рассказал Рите про итальянского диверсанта и кражу в музее. - В этом ящичке лежит нечто очень важное, - проговорил он в заключение. - Де Местр назвал его "ключом тайны". - Кто же мог его украсть? - Не знаю. - Николай не стал делиться с ней своими подозрениями. Да и насколько они обоснованны? Ведь о ящичках знал не только Опрятин. Знали многие. Не поторопился ли он, высказав следователю свои подозрения?.. Вагон уже спал. Из соседнего купе доносился богатырский храп. Толстая проводница подметала коридор. А они все стояли у окна и смотрели, как летит за окном снежная ночь, отмеряемая телеграфными столбами. Николай изумленно думал о том, что вот она стоит рядом, локоть к локтю, больше уже не чужая и недосягаемо далекая, а давно знакомая Желтая Рысь из детства - и все-таки чужая и незнакомая. - Послушай, Коля, - сказала она вдруг, прижавшись лбом к стеклу и закрыв глаза, - я могу тебе доверять? Он хотел сказать в ответ, что готов сию минуту выпрыгнуть на полном ходу из поезда, если она прикажет... - Да, - сказал он. Рита помолчала. Потом вскинула голову: - Кажется, я сейчас разревусь, если не расскажу... И она, не таясь больше, рассказала ему о несчастье, которое обрушилось на нее. О том, как Анатолий Петрович начал исследовать нож, а она подогревала его честолюбие. И как он, желая увеличить работоспособность, понемножку стал наркоманом. И о том, как она прыгнула тогда с теплохода за упавшим ножом, поймала его в прозрачной воде и спрятала на груди, а мужу сказала, что нож утонул, потому что - так ей казалось - без ножа он не сможет продолжать исследования. И о том, как она уговаривала Анатолия бросить эти проклятые опыты, а он связался с Опрятиным и изнуряет себя работой и наркотиками, и как он ушел из дому... И, наконец, о том, что позавчера она отдала Опрятину нож в надежде, что это ускорит окончание работы и вернет ей Анатолия... - Ты отдала нож Опрятину?! - вскричал Николай. Она посмотрела на него долгим взглядом. - Ты должен дать мне слово, что никому - слышишь? - никому об этом не расскажешь. Даже Юре. - Почему, Рита? Почему я должен молчать? Наоборот, надо действовать. Надо убедить твоего мужа, что такие опыты не делаются в одиночку. Пусть он придет к нам. - Нет, - сказала она. - Он не станет даже слушать. Только разозлится еще пуще. - Меня, конечно, не станет слушать. А Привалова и Багбанлы послушает... - Нет. Ты не знаешь его. - Рита настойчиво повторила: - Дай слово, что будешь молчать. Я требую. - Хорошо, - понуро сказал Николай. - Обещаю. ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ОСТРОВ ИПАТИЯ Подымали тонки паруси полотняные, Побежали по морю Каспийскому... Из былины "Василий Буслаевич" 1. КАК ЛАБОРАТОРИЯ ПРИВАЛОВА ВРЕМЕННО ВЫШЛА ИЗ СТРОЯ Эту энергию земной шар удерживает плененной и конденсированной в грубых клетках вещества. Мое дело, следовательно, свелось только к тому, чтобы устранить это препятствие. Жюль Верн, "Погоня за метеором" В это прекрасное июньское утро Валерке Горбачевскому казалось, что его бутылочно-зеленые защитные очки "бабочка" стали розовыми. Отпуск для сдачи экзаменов кончился, все обошлось благополучно, если не считать тройки по английскому. Впервые после двадцатидневного перерыва Валерка шел на работу. Он торопился: пришлось к восьми забежать в библиотеку, чтобы сдать учебники, и теперь он побаивался, что ему влетит от инженера Потапкина за опоздание. Обогнув клумбу гладиолусов, Валерка влетел в вестибюль. Он пробежал сквозь ветвистые никелированные заросли гардеробной и мимо закрытой табельной доски, надеясь за счет высокой скорости избежать встреч-и с табельщицей. Однако маневр не удался. Табельщица, хорошенькая Надюша, была на месте. А около нее почему-то сидел инженер Костюков, недосягаемо прекрасный в кремовых брюках и новой зелено-желтой ковбойке навыпуск. Он неторопливо развлекался, отпуская девушке комплименты в духе XVIII века: увлечение Матвеевым еще не прошло. Надюша не все понимала, но ей очень нравилось: она прыскала в ладошку. При виде Валерки Юра величественно взглянул на часы и сказал: - Надин, отметьте, пожалуйста, - опоздал из отпуска на одиннадцать минут и имеет нераскаянный вид. "Ты-то что здесь делаешь?" - непочтительно подумал Валерка, но вслух сказал первое, что пришло в голову: - Юрий Тимофеевич, троллейбус... - Ах, троллейбус! - Юра понимающе закивал. - Конечно, конечно, я как-то не подумал. Есть прекрасные стихи: "Почему же, отчего же опоздал на час Сережа? Мы в трамвае ехали, собаку переехали..." Ну, и так далее, там очень интересно получилось. Впрочем, судьба милостива к лодырям. Придется с Агнии Барто переключиться на Николая Тихонова... Тут Юра откинул голову, простер длинную руку и продекламировал: Слушай, Денисов Иван! Хоть ты уже не егерь мой, Но приказ по роте дан, Можешь идти домой. Валерка озадаченно моргал, ничего не понимая. Надюша тряслась от смеха, зажимая рот. Юра вытащил из нагрудного кармана сложенную бумажку: - На, получай выписку из приказа. - Очередной отпуск? - изумился Валерка, прочитав бумажку. - Но я не просил... - Администрация в некоторых случаях имеет право предоставить отпуск независимо от желания трудящегося, - нудным голосом сказал Юра. - Я тоже не просил. И все наши не просили. - Как - все наши? Вся лаборатория? - В девять придет кассирша, получишь отпускные. И не задавай лишних вопросов. Видишь, я ничего не спрашиваю, и ты помалкивай. - Я пока в лабораторию пройду, - сказал Валерка. - Не ходи. Видишь, я не иду - и тебе не надо. Юра был прав: администрация имеет право в случае возникновения обстоятельств, временно препятствующих производству работ, уволить в отпуск тех, кого это коснулось. А обстоятельства сложились именно так. Одним из результатов зимней командировки Привалова в Москву было включение в институтский план темы, связанной с беструбным нефтепроводом. Задача ставилась достаточно скромная: основные работы вел Институт поверхности. Тем не менее осторожный Колтухов воздерживался от постановки опытов. - Ну вас к лешему, - ворчал он в ответ на доводы Привалова, - с вашей милой привычкой совать пальцы куда не нужно! Завтра твой лаборант голову сунет в индуктор, а Колтухов отвечай? Молодые инженеры осуждали Колтухова. Особенно кипятился Юра. Он снова вспоминал, как инквизиторы давили на Галилея, и дело дошло до того, что Колтухов вызвал его к себе и закатил выговор "за разболтанность". Николай тоже плохо переносил оттяжку работ по беструбному. Теперь, после того что он увидел и услышал в Институте поверхности, он дал волю своей фантазии. Почти все вечера он просиживал с Юрой за какими-то планами и расчетами. Они спорили и кричали друг на друга, и теперь уже Николай нередко обвинял Юру в "узости мышления". - А давно ли ты, - ехидно спрашивал Юра, - давил на меня, как... - Ладно, ладно. Тебя задавишь! - отвечал Николай. Они вдруг увлеклись проблемой противометеоритной защиты космических кораблей: при встрече в пространстве установка автоматически срабатывает, поверхности одна за другой раскрываются, и метеоритное тело свободно проходит сквозь корабль, не причинив ему вреда... Наши друзья с жадностью набросились на астрономию и космонавтику. Многое было им не по зубам. Они повадились ходить к Привалову домой. Борис Иванович охотно выкладывал им все, что знал о проблемах времени, пространства и тяготения, и снабжал книжками. - Я катастрофически поумнел, - говорил Юра, осилив очередную книгу. - Хоть в академию меня бери ученым секретарем. - Ученым котом, - смеялся Николай. Но шли месяцы, и Юра стал замечать, что его друг проявляет все меньше и меньше интереса к "проблемам". Николай не желал по вечерам вылезать из дому, только в кино иногда ходил. Поостыл к научным книжкам, перечитывал свои любимые "Путешествия на берег Маклая", с легкой руки Бориса Ивановича принялся "освежать в памяти" Жюля Верна. - Что за черная хандра у тебя? - допытывался Юра. - Что с тобой происходит? Николай отмахивался, помалкивал. В конце апреля пришел из Москвы объемистый пакет. Директор института заперся с Колтуховым и Приваловым. Несколько позже-приехал академик Багбанлы и тоже скрылся за массивной, обитой кожей директорской дверью. Совещание длилось долго. В кабинет таскали то чай, то боржом. После перерыва в приемную заявился Юра. Он покрутил носом и сказал, поглядывая на непроницаемую дверь: - Пахнет жареным! - Идите, идите, Юрочка, - посоветовала секретарша, не переставая стучать на машинке. - Там без вас обойдутся. Юра помчался к себе в лабораторию. - Колька, что-то происходит! - зашептал он другу. - С утра совещаются, Борис Иванович даже кефира не пил в перерыв. Не иначе, какая-то новость из Москвы... Да оторвись на минутку от счетной линейки! Что с тобой творится? Николай промолчал. Он с преувеличенным вниманием рассматривал незаконченный чертеж. Только что построенная кривая напоминала парус, надутый ветром... И вот уже возникает в памяти высокий белый борт теплохода и красный сарафан, летящий вниз... И грустные темные глаза... Николай провел ладонью по лбу. Раньше Рита была просто незнакомкой, чужим человеком, - можно было понемногу забыть ее, напрочь выбросить из мыслей. Но теперь... Теперь все перепуталось. Избегай не избегай ее - все равно никуда не уйдем. Нет больше незнакомки. Есть Желтая Рысь из детства Она отнеслась к нему с доверием, как к настоящему другу, она сделала его причастным к своей трудной судьбе. Николай почти не видел ее со дня возвращения из Москвы. Несколько раз Рита звонила ему на работу. Он деревянным голосом спрашивал, что у нее нового. Новости были. Анатолий Петрович вернулся домой и обещал Рите пройти курс лечения, как только завершит работу. Работа же у него хорошо продвинулась. Рита рассказывала об этом весело, оживленно, и Николай порадовался за нее. Но в то же время каждый ее телефонный звонок причинял ему боль. Лучше бы она не звонила вовсе. Однажды Рита пожелала познакомить мужа с друзьями своего детства и пригласила их, Николая и Юру, на чашку чая. Так Николай впервые увидел Бенедиктова. Он поразился нездоровому цвету его лица, отекам под глазами, потухшему взгляду. В свою очередь, Анатолий Петрович удивился, когда Николай назвал себя. - Позвольте, - сказал он. - Разве вы Потапкин, а не... - Он посмотрел на Юру. - Простите мне невольную мистификацию. - Юра смущенно улыбнулся. - Если б я тогда сказал, что Потапкина нет дома, вы бы ушли, а мне очень хотелось поговорить с вами... Моя фамилия - Костюков. Бенедиктов хмыкнул. Рита поспешила пригласить гостей к столу. Пили чай с тортом. Юра вспоминал золотое детство, индейские игры, многострадальные фикусы Тараканши. Николай оживился, стал рассказывать о Жюле Верне. - Я недавно перечитал "С Земли на Луну", - говорил он. - До чего мудрый был старик! Он даже угадал место, откуда американцы будут запускать космические ракеты: Флориду. А траектория жюль-верновской ракеты, облетевшей Луну, почти совпадает с путем, пройденным нашей ракетой... - Поразительно! - сказала Рита. Николай заметил, что она тревожно взглянула на мужа. Анатолий Петрович вяло ковырял ложечкой торт и не принимал участия в разговоре. Николая так и подмывало спросить про матвеевский нож, но этот вопрос и многие другие, которые вертелись на языке, были заперты тяжелым замком обещания, данного Рите. Вдруг Бенедиктов уставил на Николая тусклый взгляд: - Ваша установка - вы добились на ней длительного эффекта проницаемости? Николай чуть не поперхнулся от неожиданности. Торопливо прожевав кусок торта, он ответил: - Право, не знаю. Мы передали все материалы Академии наук. - А сами бросили это дело? - Нет, почему же... Просто в Институте поверхности больше возможностей для систематического исследования. - А у вас как дела, Анатолий Петрович? - любезным тоном спросил Юра. - Когда можно будет вас поздравить? - Где уж нам тягаться с целой Академией наук! - невесело усмехнулся Бенедиктов. - Зачем же тягаться? - Юра поиграл желтыми бровями. - Присоединяйтесь к нам, и дело с концом. Времена ученых затворников прошли. Современные научные проблемы настолько... - Вы еще молоды, товарищ Костяков... - прервал его Бенедиктов. - Костюков, - поправил Юра. - Слишком молоды, чтобы указывать мне, какие времена прошли, а какие нет. Бенедиктов насупился. За столом возникло неловкое молчание. Рита поспешила переменить тему: - Ребята, вы идете завтра в филармонию слушать Каминку? Каминка не помог. Вечер был испорчен. Анатолий Петрович встал из-за стола и, сославшись на головную боль, вышел. Конечно, Юра понимал, что творится с Николаем, но впервые за многие годы дружбы не знал, чем ему помочь, Он даже советовался с Валей, но не нашел у нее сочувствия. Вале почему-то не нравилась новоявленная подруга детства. Напрасно он убеждал ее, что Рита для него - все равно что двоюродная сестра. - Ах, сестра!! - Валя рассердилась. - Ну и нечего спрашивать у меня совета, спроси уж прямо у сестрички. - И тут же она припомнила французскую поговорку, вычитанную из "Войны и мира": - "Cousinage est un dangereaux voisinage" [двоюродное родство - опасное соседство (франц.)]. - Это злостный выпад, - оскорбленно заметил Юра. - Я, как и жена Цезаря, вне подозрений. Что до Кольки, то его отношение вне твоей компетенции, потому что ты не знаешь математики. - При чем тут математика? - А при том, что отношение "а" к "в" есть их зависимость. Если Колькино "а" равно какой-то конечной величине, то Ритино "в" равно нулю. А отношение нуля к конечной величине - тот же нуль. Валя озадаченно помигала. - Ну, знаешь, - сказала она возмущенно, - я эту математику лучше тебя понимаю! Твой Коля типичный идиот. И вообще, я знаю, что нужно делать. В ближайший воскресный вечер после этого разговора Юра и Николай поджидали Валю возле аптеки, чтобы вместе идти в кино. Валя пришла не одна: с нею была круглолицая девушка в зеленом платочке и сером пальто-колоколе. - Знакомьтесь, - сказала Валя и со значением посмотрела на Николая, - это Зина, моя подруга. Затем Валя взяла Юру под руку и увлекла его вперед. Николаю ничего не оставалось, как идти рядом с новой знакомой. Зина оказалась неглупой и начитанной девушкой. Они говорили о книгах, и Николаю пришлось признаться, что многих новинок он не читал. В кино они не попали и пошли на Приморский бульвар. Дул холодный северный ветер, стучала о фонарь ветка акации. Под акацией стояла скамейка - та самая, возле которой прошлым летом Николай повстречал Риту... Он вдруг остановился. Ему очень жаль, но дома его ожидает срочная работа: Привалов велел к понедельнику перевести статью из "Pipeline news" ["Трубопроводные новости", американский журнал]. - Помнишь? - сказал он Юре. - Еще в начале недели он просил. - Да, - кивнул Юра, который впервые слышал об этом. - Тебе много еще осталось? - На полночи хватит. Валя посмотрела на Николая уничтожающим взглядом и взяла Зину под руку. Николай попрощался и ушел. В пакете, присланном из Института поверхности, и в самом деле оказалось интересное сообщение: диапазон частот, повлиявший на установку в Бондарном переулке, был уточнен. Схема, которая смутно проглянула из неуклюжего опыта молодых инженеров, теперь заговорила языком формул и цифр. Москвичи получили первый результат: сжатые в поле кольца Мебиуса штанги проникли друг в друга - неглубоко, но все же проникли. Григорий Маркович считал, что теперь южане могут своими силами поставить опыт с жидкостью. И осторожный Колтухов сдался: разрешил Привалову готовить опыт. Тема шла в закрытом порядке, и мало кто знал, что скрывается за не очень выразительным ее номером, но весь институт чувствовал, что ожидается необычный эксперимент. Все приваловские заказы проходили в мастерской вне очереди. Ходили слухи о некоем затейливом кольце. С кольцом Мебиуса было особенно много хлопот. Тогда, в Бондарном переулке, на столе красовалось колечко, сделанное по наитию. Теперь, когда форма рабочего поля поддалась расчету, геометрические размеры кольца были увязаны с параметрами поля. ...Когда-то Фарадей обнаружил, что электрические заряды собираются только на внешней поверхности проводника. Для доказательства великий англичанин построил камеру, покрытую со всех сторон металлической сеткой, которая соединялась с электростатической машиной. Вблизи камеры электроскопы показывали наличие заряда: их листки расходились. Но, если человек с электроскопом входил в камеру - ее теперь называют "клеткой Фарадея" - и закрывал за собой сетчатую дверцу, электроскоп не показывал внутри камеры никакого заряда, как бы сильно ни раскручивали статический генератор там, снаружи. Итак, электрические заряды собираются на наружной поверхности проводника. Но кольцо Мебиуса имеет только одну поверхность - не внешнюю и не внутреннюю. По мнению московского академика, именно эта загадочная особенность порождала перестройку внутренних связей вещества. Во всяком случае, из этого исходила программа эксперимента, составленная Приваловым и Багбанлы. Подготовка опыта заняла весь май и половину июня. Читатель, вероятно, помнит, что в одной из комнат лаборатории Привалова была собрана установка со спиралью из стеклянной трубки внутри статора электрической машины. Теперь рядом со статором возвышалось кольцо Мебиуса - полутораметровая перекрученная петля из желтоватого металла. Позади кольца матово поблескивал алюминиевый диск - экран-конденсатор, соединенный с мощным электростатическим генератором. Стеклянная спираль с водой была подведена к нефтяному бачку. По замыслу, в поле кольца Мебиуса должна была возникнуть проницаемость: нефть пройдет по спирали сквозь воду. Это и будет желанная модель беструбного нефтепровода, полная диффузия жидкостей с перестроенными внутренними связями: частицы нефти свободно пройдут между частицами воды. Москвичи писали, что в "пусковой момент" необходимо некоторое возбуждение поля извне. Григорий Маркович считал подходящим для этого пучок жестких гамма-лучей. Вот почему рядом с кольцом был укреплен свинцовый контейнер с ампулой радиоактивного препарата. Управление и измерительные приборы Колтухов велел вынести в соседнее помещение, а комнату с установкой самолично запер и опечатал. Уже несколько дней установку "гоняли" на разных режимах. Пока ничего не получалось: нефть, нагнетаемая насосом, просто вытесняла воду из стеклянной спирали. Привалов нервничал и даже порывался войти в помещение установки, но Колтухов не давал ему ключа. - Не дури! - ворчал он. - Все приборы здесь, значит, отсюда виднее. С лучевой опасностью шутить не позволю. Имей терпение. В этот день все началось, как обычно. Инженеры заняли места у приборов. Юра включил телепередатчик на установке. На экране телевизора возникли кольцо Мебиуса и стеклянная спираль. - Внимание, начинаем, - сказал Привалов. - Контейнер! Электрик нажал кнопку. В соседней комнате сильный электромагнит снял крышку со свинцового контейнера, и поток гамма-лучей устремился на стык воды и нефти. Вспыхнул рубиновый глаз указателя радиоактивности. - Статический заряд! Щелкнул тумблер, взвыл за стеной генератор. Перед Николаем в круглом донце катодной трубки осциллографа возник зеленый зигзаг и медленно пополз вправо мимо делений отсчетной сетки. Николай повернул ручку, удержал зигзаг на месте. - Николай Сергеевич, вводите наложенную частоту. Дайте двести тридцать, - скомандовал Привалов и подошел к самопишущим приборам. Дрожащие лиловые линии ползли за треугольными перьями, медленно тянулась графленая лента. - Двести сорок! Переходя с позиции на позицию, Привалов терпеливо прощупывал намеченный на сегодня диапазон. Вдруг Юра подался вперед, к экрану: граница темной нефти и прозрачной воды потеряла четкость, размылась. - Пошло! - сдавленным шепотом сказал он. Все взгляды устремились на экран: действительно, было похоже, что теперь нефть не давила на воду, гоня ее перед собой, а пошла сквозь нее... Привалов так и прилип к дистанционному манометру. Сопротивление явно падало. Сто двадцать... Семьдесят... Пятьдесят два грамма на квадратный сантиметр... Снова кинулся к телевизору. Стеклянная спираль замутнилась полностью. - Проницаемость, Борис Иванович! - Юра счастливо засмеялся. Сопротивление воды быстро падало. Желанный нуль приближался. Колтухов встал и подошел к манометру. - Н-да, - сказал он. - Вроде получается... Тридцать пять... Тридцать... И вдруг стрелка, задрожав, остановилась на двадцати семи. Привалов нетерпеливо постучал ногтем по стеклу манометра. Стрелка будто уперлась в невидимую преграду. - Коля, прибавьте пять десятых, - негромко сказал он. Николай слегка повернул рукоятку напряженности поля. Зеленый зигзаг на экране осциллографа, вырос. Стрелка манометра не шевельнулась. - Какой-то порог, - сказал Привалов. - Еще пять десятых! - Борис Иванович! - позвал вдруг электрик. - Гляньте-ка сюда. В окошке счетчика расхода электроэнергии цифры бежали быстрее обычного. Сотых нельзя было рассмотреть вовсе - они сливались. Привалов взглянул на амперметр: стрелка стояла почти на нуле, как будто установку выключили. Но колесики счетчика вращались все быстрее. Было похоже, что электрическая энергия сети исчезала в бездонной пропасти. Подошел Колтухов. - Как в прорву! - сказал он. - В чем дело? Телефонный звонок прервал его. Он снял трубку. - Да, Колтухов... Нет, ничего нового не подключали... Что? Да, придется. Позвоню через пять минут. - Он положил трубку и повернулся к Привалову. - На подстанции беспокоятся. В районе падает напряжение. Они подключили резерв, но защита не срабатывает. Чудовищная, непонятная утечка энергии. Остановим? Зигзаг на осциллографе рос в высоту, хотя режим не менялся. - Нет! - Привалов не сводил глаз с зигзага. - Дайте еще одну сотую! Зеленый зигзаг подскочил до рамки. В счетчике будто сирена взвыла, цифры слились в серые полосы. Со звоном вылетело стекло, брызнули дождем зубчатки счетчика, - электрик еле успел прикрыть рукой глаза. Экран телевизора залило ярким светом. Юра невольно отскочил назад. Привалов бросился к главному пускателю, чтобы выключить установку вручную. Но не успел. За стеной коротко и басовито грохнуло, штукатурка посыпалась на головы, пол вздрогнул. Привалов рванул пускатель и, размазывая рукавом по лицу известковую пыль, огляделся. Все были целы и, кажется, даже не успели испугаться - так быстро все произошло. - Включите телевизор, - хрипло сказал Привалов. - Только телевизор. Матово засветился экран, расчерченный, строчными полосками. Изображения не было. Юра повертел ручки и сказал тихо: - Видно, передатчик того. И, наверное, в той комнате все - того. - Закроите контейнер, - велел Колтухов. Электрик нажал кнопку, но лампочка продолжала гореть рубиновым огнем. - Не закрывается, - сказал электрик. - С электромагнитом неладно... - Дрянь дело, - проговорил Колтухов. - Ну, товарищи, попрошу всех выйти. Коридор гудел встревоженными голосами. С лестницы торопливо спускался директор. - Что случилось? - спросил он. Колтухов и Привалов, отведя его в сторону, коротко рассказали о происшедшем. - В помещении открытый контейнер, - добавил Колтухов. - При взрыве ампула могла вылететь и разбиться. Стены толстые, но - все-таки тысяча пятьсот миллиграммов радиоактивного вещества... - Опечатайте лабораторию, - распорядился директор. - И вызовите аварийную команду. Механические последствия взрыва были сравнительно невелики. Обуглилась часть пола, осыпалась штукатурка, рухнула аппаратура. Но, как и предполагал Колтухов, медный патрончик с ампулой вылетел из свинцового контейнера, расплющился о стену, и радиоактивное вещество распылилось. Этой комнатой, а также двумя смежными и еще тремя на втором этаже, расположенными над местом взрыва, нельзя было пользоваться до полного обезвреживания. Вся лаборатория Привалова временно вышла из строя. Вот почему Валерка Горбачевский, прибывший с опозданием на одиннадцать минут из внеочередного отпуска, не успел и глазом моргнуть, как угодил в отпуск очередной. Впрочем, он все еще подозревал, что инженер Костюков разыгрывает его. Он решил все же подняться наверх и занес было ногу на ступеньку, как вдруг увидел Привалова. Борис Иванович с чемоданчиком и плащом, перекинутым через руку, спускался с лестницы. Он протянул Валерке руку и почему-то сказал: - До свиданья. Затем он попрощался с Юрой и вышел из вестибюля. - Юрий Тимофеевич! - взмолился Валерка. - Да что произошло, в конце концов? - Борис Иванович улетает в Москву, - сказал Юра. - Зачем? Этого Юра тоже не знал. Он знал только, что Привалов и Колтухов, которые в защитных костюмах входили после взрыва в помещение установки, обнаружили там нечто такое, что потребовало срочного вылета в Москву. И еще он знал, что в Москву был отправлен тяжелый ящик, окованный стальными полосами. 2. ПЯТЕРО, НЕ СЧИТАЯ СОБАКИ, ОТПЛЫВАЮТ НА ЯХТЕ НАВСТРЕЧУ НОВЫМ ПРИКЛЮЧЕНИЯМ Я вышел из этой гавани, хорошо снабженный всякого рода припасами... Христофор Колумб, "Дневник" Было около пяти часов утра. Город, полукольцом охвативший бухту, еще спал. Дымка стлалась над серой водой, над гаванью, над черными силуэтами барж на рейде, но на востоке уже разгорался, алый с золотом, костер нового дня. Николай и Юра с чемоданчиками в руках, сопровождаемые Рексом, подошли к воротам яхт-клуба. Их уже поджидал Валерик Горбачевский, оснащенный патефоном и спиннингом. - Ит из э гуд уэзер ту-дэй [сегодня хорошая погода (англ)], - старательно выговорил он заранее подготовленную фразу. Юра усмехнулся. Накануне он ругал Валерку за тройку по английскому языку. Молодые люди зашагали по бону яхт-клуба. Рекс побежал за ними. На дальнем конце бона, прислонившись спиной к опрокинутой шлюпке, сидел боцман Мехти. Его крупное, обожженное солнцем лицо казалось отлитым из старой темной меди. Седой венчик окружал крутую коричневую лысину. В неизменной полосатой тельняшке, с серьгой в ухе, с замысловатой татуировкой на руках, с ножом, зажатым в кулаке, - боцман Мехти будто сошел на палубу яхт-клуба прямо со страниц Стивенсона. Перед ним на чистом белом платке в большом порядке были разложены сыр, астраханская вобла, жестянка с мелко наколотым сахаром. В кружке дымился крепко заваренный чай. Боцман крупными ломтями нарезал свежий чурек. - Сюркуф, гроза морей, пьет утренний грог, - тихо сказал Юра. Мехти был очень стар. В молодости он рыбачил на Каспии, потом плавал на океанских линиях русского добровольного флота, на греческих парусниках, на английских пароходах. Не было на свете порта, в котором не побывал бы старый Мехти. Вернувшись на родину, он долго работал на промысловых судах Каспия. Выйдя на пенсию, Мехти не усидел дома - пошел боцманствовать на яхт-клубе. Он никогда и ничем не болел. В какой бы ранний час ни пришел иной яхтсмен, он всегда заставал грозного боцмана на месте. - Доброе утро, Мехти-баба [баба (азерб.) - дедушка], - почтительно сказал Юра. Боцман скосил на молодых людей умный черный глаз, кивнул. - Мы вчера приготовили яхту к походу, - доложил Николай. - Все в порядке. - Это по-твоему в порядке, - строго сказал Мехти. - Когда посмотрим, тогда видно будет. Садись кушай. Молодые люди подсели к нему и получили по кружке чая. Боцман посмотрел на патефон и спросил: - Музыку с собой берешь? Юра искательно улыбнулся: - Какая там музыка! Несколько старых морских песен... Мехти промолчал. Он отправил в рот изрядный кусок сыра и неторопливо прожевал его. - В городе люди неправильно живут, - сказал он вдруг, указав на дома нагорной части, слабо освещенные восходящим солнцем. - Еще два часа спать будут. Завтракать надо, когда солнце только хочет вставать, тогда человек сильный будет. Эта здравая мысль ни у кого не вызвала возражений. - Что теперь читаешь, Мехти-баба? - спросил Юра, увидев около чайника книгу, заложенную кусочком пеньки. Мехти читал только морские книги. В портовой библиотеке для старого боцмана всегда держали что-нибудь наготове. Мехти мог объясниться с представителем любой национальности, пользуясь невероятной смесью разноязычных слов, но одинаково медленно читал на русском, азербайджанском и английском языках. Боцман молча показал обложку книги. - "Грин, "Бегущая по волнам", - прочел Николай. - Нравится? - Он море любил, - ответил Мехти. - Только парусное дело плохо знает. Есть книги, писал Джек Лондон, еще Соболев, еще один, я с ним вместе плавал, - Лухманов такой, Дмитрий Афанасьевич. Они - парус знали, очень хорошо писали. Этот товарищ Грин - парус плохо знает, а море любит. Хорошо понимает. Про эту женщину правду говорит. Которая бегает по волнам. - Ты ее когда-нибудь видел? - спросил Юра. - Сам не видел, а старые моряки видели. Давай пойдем яхту смотреть. "Меконг" стоял на бочке метрах в двухстах от яхт-клуба. Боцман валкой походкой подошел к краю бона и прыгнул в шлюпку. Молодые люди последовали за ним. До сих пор Мехти не обращал на Рекса ни малейшего внимания. Но, когда пес тоже прыгнул в шлюпку, боцман искоса посмотрел на него и коротко бросил: - Собачку давай обратно. - Почему? - Юра состроил наивную мину. - Это хорошая собачка. - Хорошая собачка дома сидит, в море не ходит. - Мехти-баба, она умрет, если мы ее оставим дома. - Раньше не умирала, когда ты в море ходил, и теперь не сдохнет. - Мехти-баба, - умоляюще сказал Юра. - Это очень, очень хорошая морская собачка... - У тебя патефон - морской, собачка - морской, ты еще ишака приведи, скажи, он тоже морской! - рассердился Мехти. - Давай обратно! Пришлось высадить Рекса. Валерка, давясь беззвучным смехом, отвязал носовой фалинь, и дружные удары весел погнали шлюпку к яхте. Осмотр продолжался долго. Мехти придирчиво проверял каждый узел и каждый талреп. - В море идешь, не на бульвар, - ворчал он. - Как сложил штормовой стаксель? Все три угла снаружи должны быть. Ночью штормовать будешь - не найдешь, время потеряешь. Складывай, как я учил! Николай и Юра послушно развернули и переложили парус. Потом оставили Валерку на "Меконге" и вернулись на яхт-клуб. Мехти надел очки и развернул вахтенный журнал. - Пиши, - сказал он Николаю и ткнул железным ногтем в чистую страницу. - Сколько человек, как зовут, куда, зачем, сколько дней. Распишись - получил разрешение порта, сводку, карту... По случаю неожиданного отпуска наши друзья решили "учинить добрый морской вояж": пройти на яхте к устью Куры, а если будет подходящий ветер, то и дальше на юг, к Ленкорани, чтобы осмотреть тамошний субтропический заповедник. По пути они собирались заглянуть на островки архипелага. Валерка, недавно включенный в экипаж "Меконга", отнесся к экспедиции с неприличным восторгом. Он останавливал на улицах знакомых и, обильно оснащая речь морскими терминами, доказывал преимущества парусного спорта над всеми остальными. Он чуть ли не наизусть выучил учебник морской практики, взятый у Юры. Валя тоже охотно согласилась участвовать в экспедиции. Правда, ей пришлось выдержать крупный раз говор с матерью, которая не питала доверия к морю, этой коварной стихии. Как-то вечером, за два дня до отплытия, друзья сидели у Юры - уточняли маршрут, составляли списки снаряжения и продовольствия. Вдруг Николай отодвинул карту и потянулся за сигаретой. - Юрка, - сказал он закурив, - давай пригласим еще одного пассажира. - Что ж, давай. - Юра сразу понял, о ком идет речь. - Звони. - Лучше ты. У тебя убедительнее получится. Рита ответила сразу. - Мне очень приятно, что вы меня не забыли, - сказала она, выслушав Юрино приглашение, - но я не могу надолго отлучаться из города. - Всего на неделю, Рита. У тебя же начались каникулы... - Юрочка, не настаивай. Не могу. Я очень рада, что ты позвонил. Передан привет Коле. Она положила трубку. Села, поджав ноги, на любимое место - в уголке дивана, - раскрыла книжку. Глаза скользили по строчкам, но смысл их не доходил до Риты. Опять она одна... Уже вторую неделю Анатолий Петрович не появлялся дома. Нет, они не поссорились. Она заботилась о нем, как только могла, не тревожила никакими расспросами. Готовила его любимые кушанья, но с ужасом убедилась, что он совершенно потерял аппетит. Она понимала, что Анатолию Петровичу стыдно пользоваться при ней своими убийственными снадобьями, но обходиться без них он уже не мог. Ему приходилось часто и надолго выезжать в какую-то специальную лабораторию. Что-то у него опять не ладилось с работой. Ночует он у Опрятина. Там ему никто не мешает... Наутро она поехала в Институт физики моря. Ей пришлось довольно долго ждать в вестибюле, пока выясняли, где Бенедиктов. - Вы к Анатолию Петровичу? - раздался вдруг чей-то голос у нее за спиной. Рита обернулась. Перед ней стоял Вова. - Да, - сухо ответила она. - Сейчас вызову, - сказал он с готовностью, и Рита заметила, как на его физиономии появилось не то сочувственное, не то виноватое выражение. Через десять минут Бенедиктов спустился в вестибюль. - Умница, что пришла, - сказал он, забирая ее руку в свою потную ладонь. Глаза его потеплели. Они вышли в институтский двор и сели на скамью возле газона. - Придешь сегодня? - спросила Рита. Он помрачнел. - Понимаешь, очень горячие дни... Главного мы добились, только вот - закрепить эффект... Еще несколько недель, Рита... Его веки нервно подергивались, лоб блестел от пота. Рита вынула из сумки платочек, вытерла ему лоб. - Хорошо, - сказала она грустно. - Я подожду. - На днях я опять поеду в лабораторию, - сказал он. - И если не удастся, то тогда... Я соберу все материалы и... сделаю по-другому. Сделаю по-другому, - повторил он, и в голосе его послышалась угрожающая нотка, будто он спорил с кем-то. - Я заходила к доктору Халилову, - сказала Рита. - Он готов принять тебя в любое время. Толя, чем скорее ты это сделаешь... - Знаю, знаю. Только подожди немного. - Бенедиктов опять взял ее руку. - Ты уже в отпуске? - Да. - Рита вдруг вспомнила о вчерашнем телефонном разговоре. - Знаешь что. Толя? - сказала она. - Меня пригласили совершить прогулку на яхте. Как ты думаешь? - Кто? - спросил он. - Эти... твои друзья детства? - Да. Поход займет неделю. - Конечно, пойди. Проветришься немного... Помнишь, как мы в прошлом году плыли по Волге?.. Рита попрощалась с ним и пошла к выходу. У ворот она оглянулась. Бенедиктов стоял возле газона, залитого солнцем, и смотрел на нее. Руки у него были опущены. Вернувшись домой, Рита позвонила Юре и сказала, что согласна. Николай сделал запись в вахтенном журнале, размашисто подписался, и в этот момент раздался быстрый стук каблучков. - Валька бежит, - сказал Юра. - Привет, Валя-Валентина! - Здравствуйте, мальчики. - Валя запыхалась от быстрого бега. - Боялась, что опоздаю... Здравствуйте, товарищ Мехти! Мехти кивнул и, забрав журнал, ушел в шкиперскую. - Чудная погода, - оживленно говорила Валя. - Я ужасно боялась опоздать, Коля так грозно предупредил вчера... Ну, что же вы стоите, семь часов уже, пора отплывать. - Немножко подождем, - пробормотал Николай и, отойдя к краю бона, оглядел пустынную аллею Приморского бульвара. - Понятно. Подруга детства... - Валя сделала гримаску и взглянула на Юру. - Вы все-таки пригласили эту психопатку? Юра укоризненно развел руками. У Вали мгновенно испортилось настроение. - Ну и ждите, а я пошла домой, - заявила она и двинулась было к воротам яхт-клуба. Но Юра подскочил, взял ее за руку и горячо зашептал что-то убедительное. - Идет! - воскликнул Николай. В конце бульвара показалась фигура в красном сарафане. - Не очень-то она торопится, - враждебно сказала Валя. Рита пришла, спокойная, улыбающаяся, поздоровалась со всеми, потрепала Рекса по голове. Пес лизнул ей руку и завилял обрубком. - Вы немного опоздали, - не удержалась Валя от замечания. - Ничего страшного, - поспешно сказал Николай. Спустились в шлюпку. Пользуясь отсутствием Мехти, Юра прихватил Рекса и велел ему лежать на дне шлюпки. Валя спросила: - Без Рекса не могли обойтись? - Собакам необходима смена впечатлений, - объяснил Юра. Подошли к яхте. - "Меконг", - прочла Рита. - Это та самая яхта? - Та самая, - весело отозвался Николай и помог ей взобраться на борт. - Так, весь экипаж в сборе, - сказал Юра. - Имею честь представить нашего юного друга. Иди сюда, Валерка. Валерка уставился на Риту и покраснел. Рита не поняла его смущения, спокойно протянула руку, назвала свое имя. - Не узнала? - Николай усмехнулся. - А разве мы... - Рита внимательно посмотрела на лаборанта. - Действительно, где-то я вас видела... Валерка насупился. Николай, щадя его, не стал напоминать Рите о давнем происшествии на Приморском бульваре. Он велел Валерке отвести шлюпку к бону и вплавь вернуться на яхту. У Николая было сегодня на редкость хорошее, даже праздничное настроение. - Стоять по местам! - распорядился он, когда Валерка подплыл к яхте и влез на палубу. - Команде ставить паруса! Выбирая гротафал, Юра и Николай делали вид, что им очень трудно. Они затянули старую матросскую рабочую песню, не раз слышанную от Мехти: Sail to haven a black dipper. Push, boys, push, boys! [Входит в гавань черный клипер. Дай, братцы, дай! (англ.)] При каждом "пуш" они дружно тянули ходовой конец гротафала, и парус полз все выше. Will you tell me who is skipper? Push, boys, push, boys, push! [Интересно, кто там шкипер? Дай, братцы, дай, братцы, дай! (англ.)] - Прямо пираты какие-то, - сказала Валя. - Они делают это со вкусом, - улыбнулась Рита. - Еще бы! Яхта - это их пунктик. Закреплены шкоты, упруго выгнулся парус, и "Меконг", слегка накренившись, пошел полным бакштагом. Николай сидел у румпеля. Юра встал, широко расставив ноги, вытянул вперед руку и звучным голосом прочел: Неповторимая минута Для истинного моряка: Свежеет бриз, и яхта круто Обходит конус маяка. Коснуться рук твоих не смею, А ты - любима и близка. В воде, как золотые змеи, Блестят огни Кассиопеи И проплывают облака... Валерка восхищенно смотрел на Юру. Рита слушала с улыбкой. Ей было хорошо на белой яхте, уходящей под ветром в звонкую синеву утра. - Приступим к распределению судовых работ, - провозгласил Юра. - Нас ведет в морские дали отважный коммодор Потапкин. - Он отвесил Николаю церемонный поклон. - Старший помощник, он же неустрашимый штурман, - с вашего разрешения, это я. Юнга Горбачевский - палубные работы и бдительное смотрение вперед. Млекопитающий Рекс - в случае бунта на судне кусает виновных за нижние конечности. Рекс, услышав свое имя, лизнул Юрину босую ногу. - А мы? - сказала Валя. - Безобразие какое: нам ты отводишь место в своей глупой иерархии после Рекса? - Наоборот! - ответствовал Юра. - Вы с Ригой обеспечиваете личный состав горячим питанием, а свободное время используете для защиты кожных покровов от палящих лучей тропического, солнца посредством наклейки бумажек на носы. Валя как раз была занята этим важным делом: прилаживала к носу клочок газеты. Она засмеялась и потянулась к Юре, чтобы ущипнуть его за руку. Юра, отбиваясь, отступил к каюте и скрылся в ней. Через несколько минут он снова появился на палубе. Голова его была повязана красной косынкой, в руке - зажато что-то черное. Он повозился у мачты, быстро выбрал спинакерфал - и на мачту взлетел черный флаг с грубо намалеванным белым черепом и скрещенными костями. - Мой купальник! - ужаснулась Валя. - Это "Веселый Роджер", - объявил Юра. - Сама обозвала нас пиратами, так вот - получай "Веселого Роджера". - Чем ты его измазал, противный? - Мелом, не бойся. - Сейчас же сними! Слышишь? Я буду жаловаться коммодору! - Штурман, спустить флаг, - распорядился коммодор. - Иначе я прикажу вздернуть вас на рею. Под дружный смех Юра спустил "Веселого Роджера". Яхта вышла из бухты. Синяя-синяя ширь, и парус, полный ветра, и город, уходящий в голубую дымку... Юра растянулся на палубе рядом с Николаем и негромко сказал: - То самое место, Колька. Неужели ножик, все еще валяется на грунте? Николай промолчал. Потом он скомандовал к повороту. Яхта легла на новый курс. - Давай прокладку. Юрка. Юра взглянул на очертания берега, спустился в каюту и разложил на столе карту. Найдя свое место, он отметил вторую точку и провел по линейке черту. Затем "прошагал" параллельной линейкой до градусного кружка. - Курс сто девять! - крикнул он. - Сколько этим курсом бежать? - спросил Николай. Юра измерил расстояние на карте. - Тридцать шесть миль. - Он вышел из каюты. - Ход у нас - верных пять узлов. Значит... значит, к трем часам дня дойдем, если ветер удержится. - А куда мы идем? - спросила Валя. - На остров Нежилой. Посмотрим на трубопровод, там сейчас шестую нитку готовят. Переночуем в общежитии, а утром двинем дальше, к архипелагу. - Давно хочу тебя спросить, - продолжала Валя: - почему на суше вы, как все люди, измеряете расстояние в километрах, а в море у вас обязательно мили? - Валерка! - крикнул Юра. - Есть! - отозвался "юнга", добросовестно "смотревший вперед" с носа яхты. - Объясни, почему мы, моряки, измеряем расстояние в милях. - В милях удобнее, - сказал Валерка, высунув голову из-под стакселя. - Изложи популярно. - В морской миле 1852 метра, - смущенно стал объяснять Валерка. - Это соответствует длине минутной дуги меридиана. Значит, не нужно пересчета в градусы и обратно. - А я думала, что миля - семь километров, - сказала Валя. - Это географическая миля, - возразил Николай. - То есть одна пятнадцатая градуса экватора, иначе говоря - четыре минуты. А знаешь, откуда произошло слово "миля"? - Нет. - Эх ты, а еще филолог! - Николай любил науку о мерах и теперь оседлал своего конька. - Миля произошла от древнеримской меры "milia passuum", что означает "тысяча шагов". - Тысяча шагов? Какой же это шаг - почти два метра! - Римляне за шаг считали два - правой и левой ногой. И вообще римская миля была короче морской - полтора километра. - А что такое узел? - спросила Валя. - Валерка! - крикнул Юра. - Объясни, что такое узел. И Валерка, ухмыльнувшись, объяснил, что узел - это единица скорости, миля в час. - Почему же не говорить просто и ясно - миля в час? - не унималась Валя. - Зачем нужен какой-то узел? - А вот слушай, - со вкусом сказал Юра. - Это было очень давно. Для замера скорости мореходы пользовались простым лагом. Это была веревка с узлами через каждые пятьдесят футов, с секторной дощечкой на конце. Веревку бросали в воду. Судно шло, дощечка в воде оставалась неподвижной, а веревка тянулась за ней. Бородатый дядя в тельняшке смотрел на полминутную склянку - это такие песочные часы были - и одновременно считал, сколько узлов уходит за борт. Полминуты - одна стодвадцатая часа, а пятьдесят футов - одна стодвадцатая мили. Значит, сколько узлов пройдет за полминуты, столько миль в час пройдет судно. Смоталось, скажем, за борт пять узлов - так и говорили: судно идет со скоростью пять узлов. Понятно? Вале морская наука давалась с трудом. Она махнула рукой на узлы и мили, достала книжку и улеглась с ней на крыше каюты, огражденной низенькими поручнями. - Тебе не скучно, Рита? - спросил вдруг Николай. - Нет. Очень интересно, - сказала она, улыбнувшись ему. - И вообще - хорошо... Ты обещал научить меня управлять яхтой. Николай передал ей румпель и объяснил, как нужно держать на курсе по компасу. - Это, оказывается, не просто, - сказала Рита через несколько минут. - Яхта меня не слушается. - Не дергай, отводи потихоньку. Теперь влево. Вот так. - Крепче сжимай руль, - посоветовал Юра. - Зачем? - Рита не сводила глаз с компаса. - Так полагается в морских романах. - Не слушай его, - усмехнулся Николай. - Сжимать руль - пустое и трудное занятие, потому что руль находится над водой. А эта штука называется - румпель. Около трех часов дня "Меконг" ошвартовался у маленького пирса острова Нежилого. Нежилой лежал почти на середине пути между материком и Нефтяными Рифами. Еще сравнительно недавно этот безлюдный, бесприютный клочок глинистой земли вполне оправдывал свое название. Но с десяток лет назад на острове поселилось отважное племя морских нефтяников. Выросли дома, поднялись нефтяные вышки, в их переплетах каспийские ветры запели новую песню. Вокруг Нежилого возникли стальные островки - основания морских скважин. К группам вышек протянулась эстакада - стальная улица над морем. На морское дно легли нитки подводных трубопроводов. Теперь на Нежилом заготовляли очередную нитку труб для внутренних коммуникаций морского нефтепромысла. Экипаж "Меконга" сошел на берег. Валерка и женщины отправились осматривать остров. Юра и Николай, сопровождаемые Рексом, пошли на стройплощадку. Из поселка на дальнюю группу вышек отправлялся автобус с промысловиками. Валя, Рита и Валерик влезли в автобус. Попутчики охотно рассказывали им, как строился здесь поселок и как у моря отвоевывается нефть. Было странно и необыкновенно интересно ехать по многокилометровой эстакаде над морем и слушать пересыпаемые шутками объяснения нефтяников - молодых парней в брезентовых спецовках, от которых остро пахло мазутом. Потом они долго стояли на ветру у перил и смотрели, как на ближней скважине спускали в тысячеметровую глубину колонну труб. Волны с гулом разбивались о стальные ноги эстакады. - Подумать, что эти чудеса у нас под носом, а мы только случайно попали сюда! - сказала Валя, восторженно глядя по сторонам. - Да... изумительно, - отозвалась Рита. Валерка ничего не сказал. Он думал о том, что пройдет еще немало лет, пока он станет инженером. Они вернулись в поселок и разыскали Юру на стройплощадке возле маленькой бухты. Юра, голый по пояс, копался во вскрытом чреве сварочного автомата. Его руки до самых плеч были коричневыми от масла. На потном лбу тоже лоснилось масляное пятно. - Юрик, ты что делаешь? - Любопытная Валя заглянула в темное отверстие, где, отражаясь в масляной ванне, поблескивали шлифованные зубья передач. - Смяло шестерню, - сказал Юра и рывком головы откинул волосы со лба. - Удачно, что мы заглянули сюда: в мастерской сегодня выходной, и машина простояла бы до завтра... Валерка, сбегай вон туда - видишь, домик продолговатый? - и скажи Николаю Сергеевичу, чтобы сделал на две десятых короче. Рита и Валя пошли вслед за Валеркой. Они обогнули штабель труб и вошли в прохладную мастерскую. У токарного станка работал Николай. Выслушав Валерку, он толкнул ручку фрикциона, и почти оконченная заготовка повой шестерни завертелась. Быстрые повороты маховичков продольной и поперечной подачи, шорох срезаемой стружки... Все. Николай снял заготовку и перенес ее к фрезерному станку. Выйдя из мастерской, женщины присели на скамейку в тени. - Почти два года я знаю ребят, - сказала Валя как бы про себя, - а увидела впервые. Рита не ответила. 3. АВТОРЫ, ВСПОМНИВ О СВОЕМ ОБЕЩАНИИ, УСТРАИВАЮТ КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ И мачты рухнули за борт В крутой водоворот; Бриг разломился, как стекло, Средь грохотавших вод. Г.Лонгфелло, "Гибель "Вечерней звезды" Много тысячелетий назад, задолго до появления человека, Средиземное, Черное, Каспийское и Аральское моря представляли собой один гигантский водоем. Среди бескрайней воды островками возвышались вершины Карпат и Кавказа. Медленно шло разделение морей. То разделяясь, то вновь соединяясь, они приближались к современным очертаниям. Под действием могучих тектонических сил колоссальные пласты коренных пород становились дыбом, ломались и образовывали новые горы. Многоводные реки размывали берега, пробивали себе дорогу к морям. В эпоху, когда образовывалась так называемая продуктивная толща, Каспийское море было гораздо меньше современного: существовала только его южная часть. Нынешний южный берег Апшеронского полуострова был северным берегом моря; здесь в него впадала древняя Волга - Палеоволга. Южнее бассейн питала Палеокура - устье ее почти не отличалось от устья современной Куры. А на восточном берегу в море впадал Палеоузбой - ныне сухая долина Узбоя. Пространство между Апшеронским полуостровом и устьем Куры до наших дней сохранило вулканический характер. Берега здесь - скопление грязевых вулканов. Широко раскинулись у этих берегов островки и банки древнего архипелага - продукты извержений подводных вулканов. Извержения и сейчас не редкость. Чаще всего это грифоны - тихое, длящееся подчас годами истечение перемятых пород из трещин. Но бывает и так: проснется иной вулкан, выбросит с ревом огненный факел - за десятки километров видно тогда зарево, вставшее вполнеба. Плавать в этих водах опасно. "Извещения мореплавателям" постоянно предупреждают о капризной изменчивости глубин. С тех пор как "Меконг" вошел в воды архипелага, Юра не расставался с "Лоцией Каспийского моря". - Остров Кумани! - провозгласил он, когда однажды утром открылась в дымке серо-желтая полоска земли. - За последние сто лет появлялся и исчезал пять раз. Вновь появился после подводного извержения совсем недавно - в декабре 1959 года. Открыт капитаном гидрографической шхуны "Туркмен" Кумани в 1860 году. Потом Кумани возил сюда знаменитого геолога Абиха. - Кумани? - переспросил Николай. - Постой, Кумани командовал клипером "Изумруд", который вывез Миклухо-Маклая с Новой Гвинеи. Тот самый, что ли? - Наверно. Поплавал на Каспии, получил повышение по службе, ушел в океан. Фамилия редкая - тот самый, конечно. Уже несколько дней яхта находилась в открытом море. Рита и Валя привыкли ходить по наклонной палубе и научились лежать в "гамаке", то есть завалившись за гик в "брюхо" паруса, в углубление у галсового угла. Они перестали побаиваться примуса, который качался в люльке карданного подвеса, и поверили наконец, что качается яхта, а примус почти неподвижен. Обед готовили по Юриному рецепту: из сваренных вместе пшена и мелко нарезанной картошки; сюда же вываливалась банка мясных консервов. Получалась полужидкая масса, которую экипаж "Меконга" хлебал с большим аппетитом. - Это блюдо, - объяснял Юра, отправляя в рот дымящуюся ложку, - не имеет научного названия. В петровском флоте оно называлось просто "кашица", а в наше время известно в глубинных сельскохозяйственных районах под названием "кондер". - Сам ты "кондер"! - смеялась Валя. - Возьмись-ка, Валентина, за исследование этого термина - диссертацию защитишь, в люди выйдешь. Эх, был бы я филологом! - Такие, как ты, филологами не бывают. - Почему? - Потому что ты яхтсмен. А филология - дело серьезное. - Вы слышите, коммодор? - воззвал Юра к Николаю. - Нас публично поносят! - Сейчас разберемся, - сказал Николай, ставя на раздвижной столик пустую миску. - Валерик, будь добр, назови серьезных яхтсменов. Валерка нес вахту у румпеля и с улыбкой прислушивался к разговору. Он начал перечислять: - Джек Лондон, Жюль Верн, Мопассан, Серафимович, Куприн, Хемингуэй... - Эйнштейн, - добавил Юра. - Достаточно, - заключил Николай и не без ехидства посмотрел на Валю. - Что вы скажете теперь, сеньорита? - Конечно, попадались и среди яхтсменов некоторые исключения, - промямлила Валя и вдруг напустилась на Юру: - И нечего ухмыляться с победоносным видом! - Действительно, - заметила Рита. - Трое против одной - разве можно так спорить? После обеда складывали посуду в сетку-авоську спускали на веревке с кормы. Миски бренчали в тугой кильватерной струе и вымывались дочиста. Погода стояла великолепная. Все пятеро не носили ничего, кроме купального минимума и защитных очков, и основательно загорели. - Прав был Чарлз Дарвин, - заметил однажды Николай. - Помните "Путешествие на Биггле"? Он пишет, что белый человек, когда купается рядом с таитянином, выглядит очень неважно. Темная кожа естественнее белой. Валя подняла голову от книжки, хотела было возразить, но, взглянув на коричневые плечи Николая, промолчала. Когда солнце слишком уж припекало, коммодор Потапкин приказывал становиться на якорь. Мигом пустела палуба "Меконга". Купались, ныряли, гонялись друг за другом в прозрачной воде. По очереди надевали маску к ласты и путешествовали по песчаному морскому дну Осваивали самодельное пружинное ружье для подводной стрельбы. - Конечно, - говорил Юра, - охота на рыбу с дыхательными приборами запрещена, но нам можно. Втроем гонялись по очереди за одним и тем же сазаном - и никто не попал... Холодок в отношениях между Валей и Ритой понемногу таял. Из женской солидарности Рита поддерживала Валю в частых спорах. Иногда они уединялись, насколько возможно это на тесной яхте, и подолгу разговаривали о чем-то своем. Вернее - Валя рассказывала о себе, о диссертации, о том, какой Юра бывает противный и невнимательный. Рита слушала улыбаясь. Море, солнце и движение делали свое дело. Рита повеселела, загорела и сама ужасалась своему аппетиту. Город, тревога, огорчения последних месяцев - все это отодвинулось, задернулось синим пологом моря и неба. Был лунный вечер. Черное небо - сплошь в серебряных брызгах звездной росы. Слегка покачиваясь, бежал "Меконг" по черной воде, оставляя за собой переливающееся серебро кильватерной дорожки. Рите не хотелось спать. Она сидела в корме, обхватив руками колени. Рядом полулежал Николай. Его вахта подходила к концу, но он не торопился будить Валерку, спавшего в каюте. Тишина, море, вечер... Николай закрыл глаза. "Коснуться рук твоих не смею", - всплыл вдруг в памяти обрывок стиха. - Я вспомнила детство, - сказала Рита. - Только в детстве были такие вот тихие звездные ночи. Ее голос наплывал будто издалека. - Какая странная сила у моря, - медленно продолжала она. - Оно словно смывает все с души... "Коснуться рук твоих не смею", - беззвучно повторял он. - Ты слышишь меня? - Да. - Николай открыл глаза. - Только теперь я, кажется, поняла, почему в моем роду было много моряков... А на носу "Меконга", за стакселем, облитым лунным светом, сидели Валя и Юра. Валя положила черноволосую голову на Юрино плечо и зачарованно смотрела на море и звезды. - Смотри, какая яркая, - шепнула она, указав на золотистую звезду. В той части горизонта небо было чуть светлее и отсвечивало синевой. - Это Венера, - сказал Юра. - А знаешь, греки считали Венеру за две звезды: вечернюю, западную - Веспер, и утреннюю, восточную - Фосфор. Правда, Пифагор еще тогда утверждал, что это одна планета. - Вечно ты со своими комментариями! - недовольно протянула Валя. - Не можешь просто сидеть и смотреть на природу... Вдруг она оглянулась и высунула из-за стакселя любопытный нос. - Интересно, о чем они разговаривают? - прошептала она. - Как ты думаешь, какие у них отношения? - Не знаю. - Юрик, умоляю! - Говорю - не знаю. - Юра счел нужным добавить: - У вас есть женская классификация: ходят, встречаются, хорошо относятся, еще что-то. Все это не подходит. Лучше всего - не вмешивайся. - Ну и глупо! Валя отодвинулась. Рекс, лежавший рядом, вильнул обрубком хвоста. Она машинально погладила пса по теплой голове. Юра торопливо спустился в каюту и вынес фотоаппарат. - Редкий документальный кадр, - пробормотал он, нацеливаясь объективом на Валю и Рекса. - Всегда была против пса, и вдруг... Вот что делает лунный свет... Он щелкнул затвором и сказал: - Если что-нибудь выйдет, я увеличу этот снимок и сделаю на нем надпись: Ночь светла; в небесном поле Ходит Веспер золотой. Старый дог плывет в гондолу С догарессой молодой. - У Пушкина не дог, а дож, - поправила Валя. - Венецианский дож. - А у нас - дог. Правда, не старый, но все же дог. В переводе с английского - пес. Валя махнула рукой и пошла спать. Опаленный солнцем архипелаг... Миновали остров Дуванный, где некогда вольница Степана Разина "дуванила" - делила трофеи персидского похода. Побывали на богатом птичьими гнездовьями острове Булла. Высаживались на острове Лось, усеянном грифонами. Здесь в кратерах - иные были до двадцати метров в диаметре - постоянно бурлила горячая жидкая грязь. Кое-где она переливалась через края, бурыми ручьями стекала в море. - Как странно, - говорила Рита, - я представления не имела, что у нас под боком такая дикая и грозная природа... Теперь "Меконг", обогнув остров Обливной, шел к Погорелой Плите - каменистому острову, издали похожему на парусник. Когда-то Погорелая Плита была подводной банкой; в 1811 году (это Юра вычитал из лоции) корвет "Казань", наскочив на нее, потерял руль. После Погорелой Плиты намеревались взять курс прямо к куринскому устью. - Юрик, здесь опасно плавать? - спросила Валя. - Не очень. - Юра углубился в лоцию. - Слева от нас остров Свиной, это местечко невеселое: девяносто штормовых дней в году. - А вулканы есть? - В лоции написано, что на Свином крупное извержение с землетрясением произошло в 1932 году. Был поврежден маяк. Контуры острова изменились. Огненный столб горящих газов был виден издалека. Вот и все. - Приятное местечко, - сказала Валя. Юра посмотрел на паруса, затем лизнул языком палец и поднял его вверх. - Ветер стихает, - сказал он озабоченно. Был полдень, и солнце палило вовсю, когда ветер стих. Паруса слабо заполоскали и обвисли. Юра бросил в воду спичку, Она спокойно лежала на гладкой зеленой поверхности, не удаляясь от яхты. - Валерик! - позвал Юра. - Посмотрим, как ты усвоил парусные традиции. Что надо делать, чтобы вызвать ветер? Валерка поскреб ногтями гик и хрипловато затянул: Не надейся, моряк, на погоду, А надейся на парус тугой! Не надейся на ясную воду: Острый камень лежит под водой. - Скреби, скреби, - сказал Юра. - Без этого заклинание не действует. Мать родная тебя не обманет, А обманет простор голубой... Николай дремал в каюте после ночной вахты. Услышав знакомое заклинание, он вышел на палубу, опытным взглядом сразу оценил обстановку. В недвижном горячем воздухе струилось марево. Горизонт расплылся в легкой дымке, нигде не видно было земли. - Почему не слышно на палубе песен? - сказал коммодор. - В чем дело? Нет ветра - постоим. Команде купаться! После купанья Юра и Николай улеглись на корме и развернули свежий номер "Petroleum engineer" ["Инженер-нефтяник", американский технический журнал]. Валерка углубился в "Приключения Жерара" - адаптированное издание Конан-Дойля на английском языке. Заглядывая в словарь в конце книжки, он упорно одолевал фразу за фразой, бормоча себе под нос. Рита и Валя тоже улеглись с книжками. Рексу было скучно и жарко. Он постоял немного возле Юры, потом залез в каюту и пару раз брехнул оттуда, словно жалуясь: "Устроили, тоже, на яхте читальню, а про меня забыли! До чего дожили - вам даже лень потрепать меня по голове..." Валя подсела к инженерам: - Что вы тут бормочете? Дайте-ка я вам переведу, дилетанты несчастные. - Ладно, - с готовностью согласился Юра. - Только сперва немножко проверим тебя. - Он перелистал несколько страниц и ткнул пальцем в одну из фраз: - Переведи вот это, например. - "Naked conductor runs under the carriage", - прочла Валя и тут же перевела: - "Голый кондуктор бежит под вагоном..." Неприлично и глупо! Инженеры так и покатились со смеху. - Послушай, как нужно правильно, - сказал Юра, отсмеявшись: - "Неизолированный провод проходит под тележкой крана". Американский технический язык - это тебе, Валечка, не английский литературный. Здесь навык нужен... Инженеры долго трудились, разбирая статью о прохождении жидкости через непористую перегородку. "Пермеация" [от латинского слова "permeo" - проницаю] - проницание - так назывался этот процесс. - Значит, они делают тонкую перегородку из пластмассы, - сказал Николай. - Этот полимер растворяет жидкость, а сам в ней не растворяется. И растворенная жидкость проходит сквозь структуру перегородки - молекулы жидкости между молекулами перегородки... Любопытно. - Молекулярное сито, - сказал Юра. - Эта штука близко подходит к нашей проблеме, верно? Николай перевернулся на спину, прикрыл рукой глаза. - Хотел бы я знать, - сказал он негромко, - что делает сейчас Борис Иванович в Москве? - И что за ящик отправили в Институт поверхности... Они снова - в который уже раз! - принялись обсуждать недавний опыт и спорить о возможных причинах взрыва в лаборатории. - Ребята! - позвала вдруг Рита с носа яхты. - Смотрите, земля! Все повскакали с места. Впереди в дрожащем мареве виднелась полоска земли, покрытая кудрявой зеленью. - Ближайшая от нас зелень - в устье Куры, - сказал Николай. - Значит, мы недалеко оттуда? - спросила Рита. - Нет, далеко. Это рефракция. - Мираж, - подтвердил Юра. - В лоции написано, что на Каспии бывают такие штуки. В двадцать каком-то году с одного гидрологического судна видели Куринский камень за сто десять миль. Минуты через три зеленая коса исчезла. - Мираж, - задумчиво сказала Валя. - Прямо как в пустыне... А что делают, когда долго нет ветра? - спросила она, помолчав. - Разве ты не читала морских романов? - откликнулся Юра. - Доедают съестные припасы, а потом бросают жребий - кого резать на обед. Пошли разговоры о том, сколько может прожить человек без пищи и воды, о четверке Зиганшина, об Алене Бомбаре и Вильяме Виллисе. Вспомнили, как несколько лет назад рыбака-туркмена унесло течением в лодке без весел из Красноводской бухты. Несколько сырых рыбешек, завалявшихся на дне лодки, служили ему пищей и питьем, хотя туркмен, вероятно, не читал Бомбара. Три недели мотало его по морю; обессиленный, измученный, он впал в беспамятство. Очнулся он от толчка: лодка ударилась о сваю. Обрывком сети туркмен привязал к ней лодку и снова потерял сознание. Нефтяники заметили лодку, привязанную к свае морского основания нефтяной вышки. Так туркмен пересек Каспий с востока на запад и оказался в госпитале. - Я бы не смогла есть сырую рыбу, - сказала Валя. - Если подопрет - скушаешь и облизнешься еще, - возразил Юра. - А насчет воды - у нас кое-какие чудеса припасены. - Какие? - Ионит. Ионообменная смола, которая превращает морскую воду в пресную. Впрочем, до этого не дойдет, не волнуйся. - А я не волнуюсь. Ветра все не было. Небо стало белесым, будто выцвело. С севера полз туман. - Не нравится мне этот штиль, - тихо сказал Юра Николаю. - Давай положим якорь, а то здесь к вечеру течение бывает, снесет еще куда не надо... Вода, гладкая и словно бы тоже выцветшая, без плеска поглотила якорь. Туман надвинулся и окутал яхту дымным желтоватым одеялом. - Валерка! - крикнул Юра. - Приведи в действие материальную часть по твоей бывшей специальности. - Патефон, что ли? - догадался Валерка. - Не патефон, а портативный граммофон, - поправил Юра. - Патефон ты разве что в музее найдешь. - Наоборот, - возразил Валерка. - Граммофоны в музее. У которых здоровенная труба торчит. - Массовое заблуждение, дорогой мой. Знаешь, как было? На Парижской всемирной выставке 1900 года фирма Патэ демонстрировала новую систему записи на пластинки - от центра к краю. По имени фирмы эта система называлась "патефон". Она себя не оправдала. Но, так как патефон имел трубу, скрытую внутри ящика, в быту начали портативные граммофоны обзывать патефонами. Ясно? Ставь пластинку погромче - вместо туманной сирены будет. А то как бы кто-нибудь не наскочил на нас. "Если бы парни всей земли..." - понеслось над морем. Странно было слушать голос Бернеса, приглушенный туманом, здесь, на яхте, застывшей без движения. Стемнело. Все вокруг стало призрачным. Клубился туман, цепляясь за мачту "Меконга". Гремела танцевальная музыка - Валерка ставил пластинку за пластинкой. Николай прошел на бак, осмотрел якорный канат, уходивший через полуклюз в воду. - Юрка, иди-ка сюда, - позвал он. - Посмотри на дректов. Юра потрогал канат босой ногой и тихонько свистнул. - Здорово натянулся. Течение появилось... Чего ты там разглядываешь? - спросил он, видя, что Николай перегнулся через борт. - А ты взгляни как следует. Теперь и Юра увидел: на поверхности воды у самого борта яхты возникали и лопались пузырьки. - Газовыделение? Николай кивнул. - Час от часу не легче... И ветра нет... Друзья сели рядышком, свесив ноги за борт. Они слышали, как на корме Валерка, меняя пластинку, объяснял женщинам, что сигнал бедствия "SOS" означает вовсе не "save our souls" - "спасите наши души", а просто "save our ship" - "спасите наш корабль". Валя оспаривала это утверждение, но Валерка, хорошо усвоивший уроки своих руководителей, был непоколебим. Потом в разговор вмешалась Рита, послышался смех. Красивый низкий голос запел под граммофонной иглой: Ночью за окном метель, метель... "Они спокойны, - подумал Николай. - Они полностью нам доверяют. Это хорошо". - Что будем делать, Юрка? Юра не ответил. Он затянул унылым голосом: Билет... билет... билет выправляли, Билет выправляли, в дяревню езжали... Николай привычно вступил: В дяре... в дяре... в дяревню езжали, В дяревню езжали, мятелки вязали... Рекс, просунув голову под Юрин локоть, старательно подвывал хозяевам. Вдруг граммофон умолк. Валя крикнула с кормы: - Ребята, что случилось? Она хорошо знала привычки друзей и, услыхав заунывные "Метелки", сразу насторожилась. - Да ничего, просто петь охота, - ответил Юра. Тут Николай толкнул его локтем в бок: - Слышишь? В наступившей тишине с моря донеслось легкое гудение. - Подводный грифон, - тихо проговорил Николай. - Надо сниматься с якоря. - И дрейфовать? - с сомнением сказал Юра. - Сейчас мы хоть место свое знаем, а течением занесет к черту на рога. Долго ли в тумане на камень напороться? - Услышим буруны - отрулимся. - Такие грифоны не обязательно связаны с извержением. - Все равно нельзя рисковать. В любую минуту может трахнуть из-под воды. - Что ж... Давай сниматься. Они подтянули якорный канат, но якорь не освободился: что-то держало его. Юра прыгнул в воду. Придерживаясь одной рукой за канат, он разгребал густой ил и ракушки, но якоря не нащупал. Вода замутилась. Он вынырнул, глотнул воздуху, сказал: - Якорь засосало. - Залезай на борт. Это все грифон. Придется резать канат. - Запасного-то якоря у нас нет. - Все равно. Раз с дном что-то делается, надо уходить. Канат обрезали. "Меконг" развернулся на течении и медленно поплыл в туманную мглу. Шторм с севера налетел сразу. Шквальный ветер в клочья разорвал туман, завыл, засвистел по-разбойничьи в снастях. Николай всем корпусом навалился на румпель, удерживая яхту против ветра. Юра с Валеркой заменили ходовой стаксель штормовым - хорошо, что послушались старого Мехти, сложили стаксель как надо... Затем, балансируя на уходящей из-под ног палубе, стали брать рифы на гроте [взять рифы - уменьшить площадь паруса, отшнуровать ее короткими завязками - риф-сезнями; штормовой стаксель - маленький, особо прочный парус]. Тугая парусина рвалась из рук, Валерку чуть не смыло за борт. Стонали под ударами ветра штаги и ванты. С наглухо зарифленным гротом "Меконг" понесся на юг, зарываясь носом в волны. Волна за волной накатывались, стряхивали на яхту белые гребни, и пена шипела и таяла, растекаясь по палубе. Рита и Валя сидели в кокпите [кокпит - углубление в палубе между каютой и кормовой частью]. Они прижались друг к другу и молча смотрели на взбесившееся море. Юра с помощью Валерки мастерил на заливаемом волной баке плавучий якорь из багров и весел, завернутых в стаксель. Нестись в неизвестность, в ревущую ночь, когда море усеяно банками и подводными камнями... Николай, с трудом удерживая румпель, пытался ходить вполветра взад и вперед короткими галсами. На поворотах яхта ложилась набок, купая зарифленный грот в волне. Николай знал тяжесть киля и не боялся перевернуться. - Рита, Валя! - кричал он. - Держитесь крепче!.. Не бойтесь! Сейчас выровняемся... Чудовищного напряжения стоил каждый поворот. Ныли мышцы, пот струился со лба... Он наваливался на румпель, одолевая яростное сопротивление воды. - Скоро вы там? - кричал он Юре сквозь рев ветра. Внезапный удар сотряс яхту. Скрежет под килем, треск ломающихся досок, грохот рухнувшей мачты заглушили короткий вскрик. Но Николай его услышал. Он рванулся вперед по кренящейся палубе, оттолкнул Валерку и прыгнул за борт. Прибойная волна захлестнула его, понесла, но он успел нащупать ногой дно и увидеть близкий, слабо чернеющий берег. Волна откатывалась. Вмиг Николай снова очутился возле "Меконга", нырнул, зашарил по грунту, усеянному камнями... Еще минута - и он показался над беснующейся водой, держа на руках Юру. Не удержался, упал... Снова поднялся - по грудь в воде, крикнул, задыхаясь: - Всем на берег!.. Здесь мелко!.. Обвязаться! И, спотыкаясь, волоча безжизненное тело друга, сбиваемый с ног волнами, побрел по отмели в сторону берега. "Меконг" валился набок. Те, кто остался на борту, цеплялись за что попало. Скулил Рекс, повисший на поручнях каюты. Валерка услышал голос Николая и опомнился от испуга. Теперь он был старшим на яхте. - Слушай меня! - заорал он. - Все в порядке! Идем на берег! Он обвязал себя, Риту и Валю концом шкота, зацепил его за ошейник Рекса и первым прыгнул за борт. Поддерживая друг друга, падая под ударами волн, они цепочкой потянулись к берегу. Рита несла Рекса на руках. Наконец-то суша! Не развязываясь, они поднялись на глинистый увал, за которым оказалась впадина, защищенная от ветра. Здесь песок был неожиданно теплым. На песке лежал Юра. Николай сильными взмахами делал ему дыхательные движения. - Юрка! - Валя бешено рванулась вперед. 4. ПРО КОЛЬЦО МЕБИУСА, КОТОРОЕ "УТОНУЛО" В БЕТОНЕ Строители каналов пускают воду, лучники подчиняют себе стрелу, плотники подчиняют себе дерево, мудрецы смиряют самих себя. "Дхаммапада", VI, 80 Скажем сразу, чтобы не причинять читателю излишних волнений: Юра останется жив. А теперь перенесемся в Москву и посмотрим, что там делает Борис Иванович Привалов. Накануне отъезда в Москву у Бориса Ивановича разболелся зуб и на щеке сделался флюс. Флюсы случались у него и раньше и тоже всегда не ко времени. Но этот был особенно некстати. Борис Иванович нервничал. Целый день он отлеживался дома, глотая пирамидон с анальгином и нежно прижимая к щеке мешочек с горячей солью. Раза два звонил к нему Багбанлы, который тоже собирался лететь в Москву. - Слушай, флюсовик, - говорил он, - пришли мне на всякий случай материалы опыта. А то, я вижу, придется мне завтра одному лететь. - Я полечу, Бахтияр-мюэллим, - отвечал Привалов, придерживая трубку плечом и поглаживая небритую вздувшуюся щеку. - Полечу обязательно. Вечером заявился Колтухов, который жил в этом же доме, только в другом блоке. - Пришел зубы тебе заговаривать, - сказал он, усаживаясь возле Привалова. Борис Иванович криво улыбнулся. Он лежал на диване и грел флюс синим светом. Лицо у него было измученное, потное. - Вы бы, Павел Степанович, отговорили его, - сказала Ольга Михайловна, размешивая в кружке какое-то снадобье. - Куда он с такой щекой полетит? - Ничего, пусть летит. Вот у меня знаете какой был случай? И Колтухов, покуривая, покашливая, рассказал, как в тридцать шестом году он ездил в командировку в Мариуполь и по дороге его прихватили сразу ангина и аппендицит. - Ты приготовила шалфей, Оля? - Привалов взял у жены кружку и ушел полоскать рот. - Хочу дать тебе поручение, Борис, - сказал Колтухов, когда тот вернулся и снова лег на диван. - Зайдешь в Москве в Госкомитет по изобретениям, узнаешь, как там с моим авторским свидетельством на электретное покрытие для труб. - Ладно. - Привалов проглотил очередную таблетку. - Скоро твоим трубам конец. Вместе с электретным покрытием. - Э, пока вы с беструбным возитесь, мои электреты еще послужат. Занятная это штука, Борис... И Колтухов углубился в любимую тему: дескать, недооценивают еще электреты... А ведь если их мощно зарядить... Борис Иванович слушал не очень-то внимательно: не в первый раз рассказывал ему Колтухов об электретах. Хотелось спать. То и дело Борис Иванович осторожно щупал флюс: не уменьшился ли? Проснувшись рано утром, он сунул ноги в туфли и поспешил к зеркалу. Опухоль заметно спала, хотя полной симметрии, конечно, еще не было. - Оля! - бодрым голосом позвал Привалов. - Приготовь, пожалуйста, чемоданчик. Лечу! Они с Багбанлы прилетели в Москву, на несколько дней обогнав тяжелый ящик, окованный стальными полосами. Из аэропорта поехали прямо в Институт поверхности - там, в гостинице научного городка, для них был приготовлен номер. - Что вы скажете теперь, Григорий Маркович? - спросил Привалов, когда академик ознакомился с материалами опыта. Но Григорий Маркович не торопился с выводами. - Прежде всего посмотрим на ваше новое чудо, - сказал он. И обратился к Багбанлы: - Давненько не были вы в Москве, Бахтияр Халилович... И вот настал день: в институтскую механическую мастерскую въехал грузовик. Мостовой кран снял с него тяжелый ящик. Когда отодрали доски, взгляду сотрудников института предстал бетонный блок. Во время опыта он служил подставкой для кольца Мебиуса. Теперь из верхней поверхности блока торчала, наподобие дужки ведра, желтоватая металлическая дуга. Остальная часть кольца Мебиуса "утонула" в бетоне. Григорий Маркович медленно провел рукой по дуге, торчащей из блока. Рука свободно прошла сквозь металл, ощутив как бы легкое теплое дуновение. Ощущение было не внове для ученого: институтская установка уже "выдала" несколько образцов перестроенного вещества. Блок разрезали. Та часть кольца, которая "утонула" в бетоне, оказалась непроницаемой. Но анализ показал, что в объеме, занятом кольцом, заключались и все элементы, входящие в бетон. Атомно-молекулярные системы бетона замещали межатомные пустоты в металле. Это было _проникновение_. - Дикая, небывалая смесь, - сказал Григорий Маркович, просматривая следующим утром материалы анализа. - И все же - реальная. - Мы считаем, что кольцо попало в зону собственного влияния, - сказал Багбанлы. - Потому и провалилось. - Верно. Кольцо поглотило само себя. - Но почему оно застряло? - спросил Привалов. - Почему не провалилось глубже, сквозь пол, сквозь землю, наконец? Как на него действовала сила тяжести? - Сила тяжести! Много ли мы знаем о ней? Физическая сущность земного и мирового тяготения еще неизвестна... Можно, конечно, предположить, что кольцо, опускаясь, дошло до какого-то предела, где его встретили силы отталкивания. - Энергетический предел проницаемости, - сказал Багбанлы. - Да. Именно энергетический. - Григорий Маркович вытащил из папки лист миллиметровки и положил его на стол перед собеседниками. - Я попросил наших энергетиков составить этот график по фазам вашего опыта. - Он ткнул карандашом в чертеж: - Здесь отсчет расходуемой мощности. А этот волнообразный участок отражает момент бешеного расхода энергии. С минуту длилось молчание. Все трое внимательно разглядывали график. - Точнее - момент поглощения веществом энергии, - продолжал Григорий Маркович. - Если хотите - энергетический провал. У вас просто не хватило энергии, чтобы заполнить его... - А если бы хватило? - быстро спросил Привалов. - Если бы хватило - думаю, опыт прошел бы спокойно до конца. - Академик наставил на Привалова длинный палец: - Вы не довели до конца процесс перехода вещества в новое качество, процесс перестройки внутренних связей. Поэтому процесс бурно пошел обратно, возвращая энергию - не только затраченную вами, но и высвобожденную энергию поверхности. - Энергия поверхности? Значит, мы... - Да, Борис Иванович. То, что вы назвали взрывом, было именно высвобождением энергии поверхности. Помните, зимой я говорил о новом источнике энергии? Так вот: вы его получили. За окном шелестел летний дождь. Привалов крепко потер лоб ладонью. Нелегко было сразу "переварить" сжатый вывод ученого. "Как свободно парит его мысль!" - подумал он с уважением. Багбанлы постучал по графику ногтем: - Этот отрезок кривой надо превратить в точку. - Верно, Бахтияр Халилович. Сократить процесс во времени - для этого потребуется независимый и достаточно мощный источник энергии. - Какой? - спросил Привалов. - Пока не знаю. Электронно-счетная машина проработает данные вашего опыта и уточнит энергетический режим. Григорий Маркович подошел к окну, распахнул его. В комнату вместе с шорохом дождя вошел запах мокрых трав, смолистый лесной аромат. - Так или иначе, - негромко сказал он, глядя в окно, - мы познаем свойства превращенного вещества. Мы научимся управлять энергией поверхности. Вечером того же дня Григорий Маркович позвонил в гостиницу и вызвал Багбанлы. - Какие у вас планы на вечер, Бахтияр Халилович? - Кроме телевизора, никаких. - Тогда берите Бориса Ивановича и выходите, я вас встречу. Мы пойдем к Ли Вэй-сэну. Наш китайский коллега сегодня возвратился из отпуска и привез какую-то интересную вещь. Он приглашает нас на чашку чая. Ли Вэй-сэн приветливо встретил гостей в палисаднике маленького коттеджа и провел их в скромно обставленную гостиную. Подвижной, сухонький, он захлопотал, поставил на стол вишневое варенье, принялся заваривать чай. - Настоящий китайский чай, - проговорил Григорий Маркович. - Не каждый день бывает... Он с наслаждением потягивал чай из маленькой тонкой чашечки. Южане тоже похвалили нежно-розовый напиток. - Нет, - сказал Ли Вэй-сэн, морща лицо в улыбке. - Вижу по вашим лицам, что чай вам не по вкусу. - Почему же, - вежливо ответил Багбанлы. - Чай хорош. Но у нас на юге заваривают его по-другому. - О варвары! - смеясь, сказал Ли Вэй-сэн. - Грубый кирпично-красный настой, который щиплет язык, вы предполагаете... Нет, пред-по-читаете легким, ароматным ощущениям. Я извиняю вас только потому, что мы пьем чай на одну тысячу с половиной лет больше, чем вы. - Изумительный чан, - сказал Григорий Маркович. - Налейте-ка еще, дружище Ли. - А в Москве и вовсе не умеют заваривать чай, - вставил Привалов. - Пьют подкрашенную водичку. - Жареную воду, - кивнул Багбанлы. - Впрочем, de gustibus non est disputandum [о вкусах не спорят (лат.)]. - Вот именно, - подтвердил китаец. - А теперь, товарищи, я хочу познакомить вас с одной историей. У себя на родине я нашел старую сказочку, которая... Впрочем, выводы я предоставляю сделать вам самим. Он раскрыл папку. Гости принялись разглядывать листочки фотокопий с рукописи, вышитой иероглифами на шелку. - Итак, слушайте, - сказал Ли Вэй-сэн. И, заглядывая в листки фотокопий, он начал рассказывать. СКАЗАНИЕ О ЛЮ ЦИН-ЧЖЕНЕ - ИСКАТЕЛЕ ПОЛНОГО ПОЗНАНИЯ Лю Цин-чжен посвятил свою жизнь исканию Истины и Познания. Он познал все учения и все элементы природы: металл, дерево, огонь, воду и землю. Он знал, что наша Земля - огромная плоскость, в середине которой возвышается гора Сумеру, окруженная четырьмя материками. Он знал, что существуют три мира: Пожеланий, Цвета и Бесцветия. По ночам он часто смотрел на Луну. В ясные ночи он видел там нефритового зайца, который толчет в ступе снадобье; Лю Цин-чжен знал, что человек, отведав этого снадобья, может стать бессмертным. Но далека была Луна, а еще дальше - мудрость Полного Познания. Лю Цин-чжен часто перечитывал буддийские тайные книги, некогда вывезенные Сюань-цзаном из Индии. Но не всю мудрость Будды вывез Сюань-цзан... Там, на западе, в далекой Индии, за высокими горами, стоит таинственный храм Раскатов Грома, где обитает Будда-Татагата и хранятся книги о небе, трактаты о Земле и сутры о злых демонах; одна только книга "Обо всем, еще небывалом" состояла, по слухам, из 1110 тетрадей. Воистину лишь там можно познать все. Ведь Лю Цин-чжен знал многое. Он знал Способ Ковша Большой Медведицы, дающий тридцать шесть превращений, и Способ Звезды Земного Исхода, таящий семьдесят два превращения. Но, зная все это, Лю Цин-чжен не мог совершить даже простое превращение - в облако или в сосуд с водой. Видно, не хватало последнего звена знаний. И Лю Цин-чжен пошел на запад, в Индию, пешком - ибо это угодно богам. Тысячи ли [ли - 0,644 километра] прошел он, питаясь подаянием и довольствуясь тем, от чего отказывались другие. Он изведал жажду песков, страх лесов и голод бесплодных равнин. Он перешел высокие горы из шершавого камня, о которые в бурные ночи злые духи точили свои медные мечи. И наконец, пройдя восемь последних перевалов и девять ущелий, он вошел в Индию, в год Металла и Тигра. А вышел он из родного монастыря в год Земли и Мыши - два долгих года был он в пути. Лю Цин-чжен нашел храм Воплощения с особыми местами для самосозерцания. Ему поведали, что в горах живет некий ученый индус. Соблюдая умеренность в пище, воздержание в речах и отказ от деятельности тела, он углубляется в себя, достигая третьей степени святости - Бодисатвы. И Лю Цин-чжен отправился в страшные горы. Их вершины вздымались выше неба, которое, как известно, отстоит от земли только на девять ли. Он шел по вечным снегам, над глубокими пропастями. По ночам его старались напугать злые духи гор в образе волосатых людей со ступнями, вывернутыми назад. Наконец Лю Цин-чжен разыскал пещеру, где индийским мудрец углублялся в себя, отрешаясь от кажущегося нам мира. И мудрец не отверг Лю Цин-чжена. Он рассказал ему об учении Санкхья Карика, о восьми гранях неизвестности, восьми гранях заблуждения и восемнадцати гранях совершенной тьмы. Он обучил его Четырем Дыханиям и всему, что дает человеку власть над телом, - тому, что составляет науку "хатха-йога". И обучил его науке власти духа над окружающим - науке "раджа-йога". Лю Цин-чжен жил в пещере, неподалеку от индийского мудреца, не мешая ему, не видя его телесно, но общаясь на расстоянии силой духа. Он научился отрешаться от земного. Безразличны ему были смены времен года, ненастье, ветер и снег. Но однажды небо потемнело, потоки горячего воздуха полились вниз по склонам гор, гоня перед собой потоки мгновенно растаявшего снега, и страшный жар опалил Лю Цин-чжена, и ощутил он трепет вздрогнувших гор. И увидел он, как с неба спустился один из Пяти Зверей - зверь Единорог. Был зверь в длину более трехсот чи [чи - 0,373 метра] и не менее восьмидесяти в обхвате. Тело его было покрыто золотистой чешуей. Зверь лежал без движения. Потом он вздохнул, и шипение воздуха из ноздрей его было столь громким и ужасным, что Лю Цин-чжен, не выдержав одиночества, пробрался к учителю - индусу. Замирая от страха, смотрели они на знамение, ниспосланное небом, и непрерывно взывали к Будде святыми словами: "Ом мани падмэ хум". А потом пасть чудовища разверзлась и выпустила человека. Хотя был он ростом более семи чи и тело его было лишено одежд и покрыто прозрачным сосудом, а кожа красна, как медь, - он был существом двуногим, с девятью отверстиями, значит - человеком. Краснокожий человек шел, осматриваясь по сторонам. И нес он оружие - трезубое копье - и вонзал его в скалы, не оставляя на них знаков. И вернулся в пасть зверя, а потом снова вышел, и с ним - шесть ему подобных. Они ходили меж скал и вонзали в скалы т