главную заботу его жизни,-- Витя женщинъ еще не зналъ. Къ его спасенью, въ эту минуту въ комнату вошла Тамара Матвeевна. Она тоже была съ нимъ любезна, однако такъ зeвала, стараясь скрыть зeвки, и съ такимъ интересомъ спрашивала, въ которомъ часу ложатся спать у нихъ дома, что Витя счелъ нужнымъ проститься. Муся проводила его до дверей. Витя тревожно ждалъ, что въ передней она повторить свой вопросъ. Но Муся только ласково сказала, что рада была хорошо, п о  н а с т о я щ е м у съ нимъ поговорить. Витя вдругъ, уже передъ выходной дверью, поцeловалъ ей руку -- и вспыхнулъ. Онъ былъ хорошо воспитанъ и тотчасъ почувствовалъ, что сдeлалъ неловкость. Впрочемъ, онъ объ этой неловкости не сожалeлъ. Муся вечеромъ, раздeваясь, долго съ улыбкой вспоминала о Витe, о своей нетрудной побeдe... ...Спасти насъ отъ тоски могла бы перемeна, Но не мeняется наскучившая сцена. "Да, не мeняется",-- съ тоской подумалъ Витя,-- "а давно пора бы ей перемeниться... И училище пора кончать"... Пьеса, видимо, нравилась публикe. Несомнeнный успeхъ, кромe Муси, имeлъ и Никоновъ. Это раздражало Витю, хотя онъ не былъ завистливъ. Веселый Пьеро уже побeждалъ Пьеро-печальнаго, и близилась минута, когда онъ долженъ былъ поцeловать Коломбину,-- сцена эта особенно украшала роль перваго Пьеро въ мечтахъ Вити. "Какъ скверно играетъ болванъ {288} Беневоленскiй: тянетъ, тянетъ!.. Сейчасъ шестое явленiе, радостный Пьеро плачетъ... Ну, плачетъ Григорiй Ивановичъ слабо...-- "Вы плакать можете?.." Какъ она хороша...-- "Вы плакать можете?" Да, могу, могу, Марья Семеновна, очень могу, Муся... Вотъ теперь поцeлуются... А я ограждалъ входы!.." Майоръ Клервилль внимательно слушалъ пьесу, кое-что разобралъ и искренно этому радовался. Игра Муси приводила его въ восторгъ. Однако, и ему не понравилась сцена поцeлуя,-- онъ нашелъ ее неестественной и неудачно сыгранной. Когда "Бeлый ужинъ" кончился и раздались шумныя рукоплесканiя, Клервилль поднялся съ мeста и стоя долго апплодировалъ Мусe. Его высокая фигура, во фракe, о которомъ долго потомъ говорили молодые люди, привлекла общее вниманiе зала. Лакей внесъ и подалъ Мусe два огромныхъ букета. Сiяя счастливой улыбкой, Муся взяла цвeты и поднесла ихъ къ лицу, совершенно такъ, какъ это дeлала прieзжавшая въ Петербургъ Сара Бернаръ. Тамара Матвeевна знала, что одинъ букетъ былъ отъ Березина. "А другой отъ кого? Не отъ Нещеретова ли?" -- подумала она, густо краснeя отъ радости. Нещеретовъ, сидя, снисходительно хлопалъ, переговариваясь со стоявшимъ Семеномъ Исидоровичемъ, который нeжно посылалъ дочери воздушный поцeлуй. "Изъ актеровъ никто не поднесъ цвeтовъ, значитъ и другiе не догадались, или не надо",-- утeшалъ себя Витя. Муся быстро прошла за кулисы и вывела оттуда скромно упиравшагося Березина. Апплодисменты еще усилились, особенно послe того, какъ Муся грацiознымъ жестомъ протянула Сергeю Сергeевичу цвeты. Въ залe долго не смолкали рукоплесканiя. {289} На сценe шутливо апплодировалъ, какъ бы самому себe, Никоновъ. "Креме-нецкая!" -- вдругъ яростно заоралъ онъ, изображая галерку. Кто-то въ залe со смeхомъ подхватилъ это восклицанiе. -- "Браво, Никоновъ, бб-и-исъ!" -- ревeлъ взвинченный своей игрой и успeхомъ Григорiй Ивановичъ. Клервилль подошелъ къ самой рампe, восторженно апплодируя Мусe. -- Это вeрно отъ него тотъ большой букетъ, -- сказала вполголоса дама, сидeвшая между Витей и Глафирой Генриховной. -- Что-жъ, англо-русское сближенiе теперь въ модe,-- отвeтила съ улыбкой Глафира Генриховна.-- Вотъ и спектакль пригодится. -- Les mariages se font dans les cieux. -- Семенъ Исидоровичъ поможетъ небесамъ... Витя, какъ разъ съ поклономъ и извиненiями надвигавшiйся на дамъ -- онъ тоже стремился къ рампe,-- слышалъ этотъ разговоръ, который показался ему чрезвычайно непрiятнымъ. Онъ оборвалъ извиненiя и быстро отошелъ. Глафира Генриховна впослeдствiи такъ и не могла понять, почему Витя, до того столь милый и предупредительный, сталъ съ нею вдругъ нелюбезенъ, смотрeлъ на нее почти съ ненавистью и еле отвeчалъ на ея вопросы. V. Никто не могъ бы назвать неудачникомъ Яценко. Онъ имeлъ заслуженную репутацiю умнаго, образованнаго, прекраснаго человeка, былъ счастливъ въ семейной жизни, нeжно любилъ жену и сына. Его служебная карьера, не будучи особенно блестящей, была достаточно успeшной и быстрой. Однако, при всемъ ровномъ характерe {290} Николая Петровича, у него бывали дни, когда его жизнь представлялась ему ненужной, разбитой и безсмысленной. Въ такiе дни Яценко по возможности избeгалъ встрeчъ съ людьми, запирался у себя въ кабинетe и читалъ съ нeкоторымъ ожесточенiемъ философскiя книги. Николай Петровичъ понималъ языкъ философскихъ книгъ, и чтенiе это доставляло ему удовлетворенiе,-- но преимущественно какъ своего рода умственная гимнастика, какъ экзаменъ по развитiю, который онъ всегда съ честью выдерживалъ. Душевнаго успокоенья эти книги ему не давали. Слишкомъ трудно было перекинуть въ его жизнь простой и короткiй мостъ отъ ученыхъ словъ и отвлеченныхъ мыслей. Наступала усталость, Яценко откладывалъ философскiя книги и раскрывалъ "Смерть Ивана Ильича", которая волновала его неизмeримо больше. Съ Толстымъ у Николая Петровича былъ старый счетъ. Онъ думалъ, что другого такого писателя никогда не было и не будетъ, и въ творенiяхъ Толстого видeлъ подлинную книгу жизни, гдe на все, что можетъ случиться въ мiрe съ человeкомъ, данъ -- не отвeтъ, конечно, но настоящiй, единственный откликъ. Николай Петровичъ былъ еще молодымъ судебнымъ дeятелемъ, когда появилось "Воскресенье". Любя свое дeло, гордясь судомъ, онъ болeзненно принялъ этотъ романъ, почти какъ личное оскорбленiе. Юридическiя ошибки, найденныя имъ у Толстого, даже чуть-чуть его утeшили, точно свидeтельствуя, что не все правда въ "Воскресенiи". Именно отсюда и началась глухая внутренняя борьба Николая Петровича съ Толстымъ. Но со "Смертью Ивана Ильича" и бороться было невозможно. Яценко понималъ, что ужъ въ этой книгe все правда, самая ужасная, послeдняя правда, на которую никто ничего отвeтить не {291} можетъ, какъ не можетъ отвeтить и самъ авторъ. Правда другихъ книгъ Толстого была менeе обязательной и общей. Съ Николаемъ Петровичемъ могло и не случиться то, что случалось съ Болконскимъ, Левинымъ, Нехлюдовымъ, Безухимъ. Но отъ участи Ивана Ильича уйти было некуда и Яценко иногда недоумeвалъ, зачeмъ, собственно, написанъ этотъ страшный разсказъ. Самый тонъ, зловeще-шутливый, почти издeвательскiй тонъ книги, особенно срединныхъ главъ, въ которыхъ Толстой какъ убiйца, п о д к р а д ы в а е т с я къ Ивану Ильичу, по мнeнiю Яценко, свидeтельствовалъ о полномъ отсутствiи отвeта. Николай Петровичъ разъ двадцать читалъ "Смерть Ивана Ильича", и всякiй разъ якобы п р и м и р е н н а я книга эта вызывала у него лишь приступъ отвращенiя и ненависти къ людямъ, къ жизни, къ мiру. Впрочемъ, и это впечатлeнiе скоро проходило -- чаще всего отъ общенiя съ прiятными людьми, отъ успeшной повседневной работы. Николай Петровичъ приходилъ къ мысли, что безъ твердой религiозной вeры никакъ не можетъ быть оптимистическаго мiропониманiя. У него твердой вeры не было, настроенъ же онъ былъ въ нормальное время оптимистически и потому въ тяжелые свои дни представлялся самому себe живымъ парадоксомъ. На слeдующее утро послe спектакля у Кременецкихъ Николай Петровичъ проснулся позднeе обычнаго и сразу почувствовалъ дурной день. Легкая, о чемъ-то напоминавшая, головная боль сразу окрасила въ черный цвeтъ его мысли. Никакихъ непрiятностей не было, но Яценко умывался и одeвался съ тревожнымъ чувствомъ, какъ бы въ ожиданiи очень непрiятныхъ происшествiй. Вынутый для бритья изъ восковой бумажки новый Жиллетъ оказался тупымъ, вода недостаточно {292} согрeтой. Лампа плохо освeщала зеркало. Галстухъ завязался неровно. Одeвшись, Николай Петровичъ вышелъ въ столовую. Передъ его приборомъ лежала газета, два письма и сложенная вдвое записка безъ конверта. Это Витя, уже ушедшiй въ училище, просилъ оставить ему въ его комнатe мeсячное жалованье, о чемъ забылъ сказать отцу наканунe. Витя писалъ безъ твердыхъ знаковъ; въ одномъ словe твердый знакъ былъ по привычкe поставленъ и тотчасъ заботливо зачеркнуть. Яценко съ усмeшкой прочелъ записку. Хотя жалованье полагалось Витe только черезъ недeлю (прежде онъ былъ аккуратнeе), Николай Петровичъ исполнилъ просьбу сына. Войдя въ еще неубранную комнату Вити, онъ положилъ въ ящикъ ночного стола деньги. При этомъ онъ разсeянно просмотрeлъ лежавшiя на столикe книги: альманахъ "Шиповникъ", томъ стиховъ Блока и тоненькую книжку Каутскаго объ экономическомъ матерiализмe. Николай Петровичъ усмeхнулся еще сердитeе. "Какой сумбуръ у него въ головe!.. Вотъ у Вити ужъ никакой вeры нeтъ и не будетъ... Хорошо же моральное наслeдство, которое онъ отъ меня получить... О матерiальномъ и говорить нечего"... Яценко вернулся въ столовую, торопливо выпилъ стаканъ остывшаго чаю, не прикоснувшись къ калачу, сунулъ въ карманъ нераскрытую газету, нераспечатанныя письма, ожидая и отъ нихъ непрiятностей; затeмъ, не будя Наталью Михайловну, вышелъ на улицу. День былъ очень темный. Горeли фонари. Трамвай какъ разъ прошелъ, когда Николай Петровичъ подходилъ къ остановкe. Вопреки своему обыкновенiю, онъ нанялъ извозчика. На морозномъ воздухe головная боль у Николая Петровича прошла, но дурное настроенiе осталось {293} и даже усилилось. Извозчикъ везъ медленно, сани очень трясло. Въ камерe, тоже освeщенной электрическимъ свeтомъ, несмотря на утреннiй часъ, письмоводитель Иванъ Павловичъ съ очевиднымъ удовольствiемъ буравилъ и прошивалъ шелковымъ шнуромъ бумаги въ одной изъ папокъ. По тому, какъ съ нимъ поздоровался Яценко, Иванъ Павловичъ сразу догадался о дурномъ настроенiи слeдователя и, не вступая въ разговоръ, заботливо принялся пропечатывать вытянутые концы шелковаго шнура. -- Загряцкаго въ одиннадцать приведутъ? -- спросилъ Яценко. Получивъ поспeшный утвердительный отвeтъ, онъ сeлъ за столъ. Письмоводитель тихонько вышелъ съ папкой изъ комнаты. Яценко проводилъ его недовольнымъ взглядомъ, затeмъ распечаталъ и пробeжалъ письма. Въ нихъ ничего непрiятнаго не было, но оба письма требовали отвeта. Корреспонденцiя угнетала Николая Петровича. Онъ сдeлалъ надъ собой усилiе и принялся писать. Работа пошла хорошо. Дурное настроенiе Яценко понемногу разсeялось. -- Загряцкаго привели,-- робко доложилъ письмоводитель. -- Отлично, пожалуйста, введите его, Иванъ Павловичъ,-- сказалъ Николай Петровичъ, смягчая тонъ.-- И, пожалуйста, останьтесь въ камерe, сегодня вы будете нужны. Въ камеру ввели Загряцкаго. "Однако, и измeнился же онъ!" -- подумалъ невольно Яценко, отвeчая на неувeренный поклонъ обвиняемаго. Осунувшееся лицо Загряцкаго было совершенно сeраго цвeта, глаза воспалены и красны. Николай Петровичъ расписался въ книгe, отпустилъ городового и показалъ Загряцкому на стулъ. Загряцкiй сeлъ и опустилъ голову, {294} старательно теребя среднюю пуговицу пальто, плохо державшуюся на оттянутыхъ ниткахъ. Этотъ жестъ, какъ и весь видъ обвиняемаго, показался слeдователю и жалкимъ, и неестественнымъ. "Впрочемъ, очень нелегко держать себя естественно въ ихъ положенiи",-- подумалъ Николай Петровичъ. -- Господинъ Загряцкiй,-- сказалъ онъ,-- предварительное слeдствiе по вашему дeлу закончено... -- Какъ? Закончено? -- хриплымъ голосомъ перебилъ его Загряцкiй.-- Я думалъ... Онъ замолчалъ. Яценко посмотрeлъ на него вопросительно, подождалъ, затeмъ продолжалъ ровно, точно читая по запискe. -- Согласно 476-ой статьe устава уголовнаго судопроизводства, я обязанъ, до отсылки товарищу прокурора всего слeдствiя, предъявить его вамъ. Вы получили копiи всeхъ слeдственныхъ актовъ. Тeмъ не менeе, если вы пожелаете, производство будетъ вамъ прочтено цeликомъ. -- Нeтъ, зачeмъ же? Я читалъ копiи,-- отвeтилъ, теребя пуговицу, Загряцкiй. Николай Петровичъ вздохнулъ съ облегченiемъ. -- По закону я также обязанъ спросить васъ, не желаете ли вы еще что-либо представить въ свое оправданiе? Загряцкiй быстро взглянулъ на слeдователя, снова опустилъ голову и сказалъ тихо: -- Зачeмъ я буду говорить? Вы все равно мнe ни въ чемъ не вeрите. Яценко за долгiе годы службы очень часто слышалъ этотъ отвeтъ отъ допрашиваемыхъ. Однако что-то въ выраженiи лица Загряцкаго кольнуло Николая Петровича. {295} -- Послушайте, господинъ Загряцкiй,-- помолчавъ, сказалъ онъ мягкимъ тономъ.-- Какъ вы, конечно, понимаете, я не имeю никакихъ причинъ желать вамъ зла. Но вы видите, что всe обстоятельства дeла складываются рeшительно противъ васъ. Слeдствiемъ собранъ рядъ подавляющихъ уликъ. Подумайте, господинъ Загряцкiй, не въ вашихъ ли интересахъ чистосердечно во всемъ сознаться? -- сказалъ съ силой Николай Петровичъ и въ ту же минуту, при своей искренности и прямотe, почувствовалъ укоръ совeсти: онъ зналъ, что улики слeдствiя далеко не подавляющая и что чистосердечное сознанiе отнюдь не въ интересахъ Загряцкаго. Загряцкiй засмeялся, какъ показалось слeдователю, нeсколько театрально. -- Я не могу сознаться въ томъ, чего я не дeлалъ. -- Какъ знаете, это ваше дeло,-- сказалъ Яценко, возвращаясь къ оффицiальному тону.-- Сейчасъ будетъ составленъ протоколъ о предъявленiи вамъ слeдствiя. Угодно вамъ представить еще что-либо въ ваше оправданiе? -- Господинъ слeдователь,-- сказалъ съ видимымъ усилiемъ Загряцкiй и опять остановился.-- Господинъ слeдователь, вeдь вы живой человeкъ, вы умный человeкъ... Поймите же, что у меня не было никакихъ причинъ убивать Фишера. -- Объ этомъ мы съ вами достаточно говорили... Вы упорно стоите на томъ, что не были въ связи съ госпожей Фишеръ? Поймите и вы, господинъ Загряцкiй, что отстоять эту позицiю на судe вамъ будетъ трудно. Загряцкiй молчалъ. Николаю Петровичу вдругъ показалось, что онъ колеблется. -- Вы же, наконецъ, знаете, господинъ слeдователь,-- сказалъ нерeшительно Загряцкiй,-- что {296} съ момента моего отъeзда изъ Ялты между нами было порвано даже простое знакомство. Вeдь мы поссорились, господинъ слeдователь. -- По этому вопросу ваши показанiя были особенно неубeдительны,-- отвeтилъ Николай Петровичъ, насторожившiйся при словe Загряцкаго "наконецъ".-- Слeдствiю такъ и осталось неяснымъ, почему вы поссорились. Госпожа Фишеръ говорила о письмахъ, о томъ, что вы просили у нея взаймы десять тысячъ рублей, въ которыхъ она вамъ отказала. Вы вначалe совершенно это отрицали... Даже съ негодованьемъ отрицали, господинъ Загряцкiй. Вы говорили, что въ матерiальномъ отношенiи всегда отстаивали свою полную независимость. Потомъ вы сказали, что вы не помните, было ли это такъ... Подумайте, могу ли я повeрить такому отвeту? Можетъ ли человeкъ забыть, просилъ ли онъ взаймы крупную сумму нeсколько мeсяцевъ тому назадъ? Неужели вы предполагаете, что судъ этому повeритъ? -- Я на этомъ не настаиваю,-- помолчавъ, сказалъ Загряцкiй.-- Да, я просилъ у нея взаймы десять тысячъ. -- Отчего же вы это отрицали до настоящей минуты? -- Я давно хотeлъ взять назадъ это свое показанiе... Я отрицалъ, потому что признаться въ этомъ порядочному человeку, человeку изъ общества, не такъ легко. Хоть никакого преступленiя здeсь нeтъ... Вы мнe въ упоръ задали вопросъ, просилъ ли я взаймы денегъ у дамы? Я сгоряча отвeтилъ: нeтъ, не просилъ. Вы человeкъ, господинъ слeдователь, вы должны это понять... Помните и то, что я былъ боленъ, когда вы меня допрашивали... Я былъ измученъ обыскомъ, арестомъ... Эти городовые, камера, этотъ подземный ходъ сюда изъ Предварилки... Вы все умeете обернуть {297} противъ меня. А отвeчать на ваши вопросы надо сразу, немедленно, не думая... Я и теперь боюсь каждаго слова, которое говорю! -- вскрикнулъ онъ и оторвалъ пуговицу пальто. Видимо это его смутило: онъ зажалъ пуговицу въ кулакe, затeмъ сунулъ ее въ карманъ.-- Я сказалъ, что не помню... Разумeется, это неправдоподобно, вы правы... Но вeдь это и такъ несущественно, господинъ слeдователь... -- Напротивъ, это очень существенно... Почему же вы могли думать, что госпожа Фишеръ дастъ вамъ такую сумму? -- Мы были съ ней въ прiятельскихъ отношенiяхъ, я для нея поeхалъ въ Ялту, по просьбe ея мужа... Я думалъ, что она дастъ. Она отказала... И въ этомъ, если хотите, одна изъ причинъ ея злобы противъ меня... Не то, чтобъ она пожалeла денегъ, нeтъ, она не скупа, это грeхъ сказать... Да и денегъ у нея такъ много, я потому и попросилъ... Но она потеряла ко мнe уваженiе... Она вообразила, что мнe нужны были ея деньги, а не она сама,-- сказалъ упавшимъ голосомъ Загряцкiй. Письмоводитель оторвался отъ протокола, поспeшно взглянулъ искоса на Загряцкаго, на Яценко и продолжалъ писать. -- Такъ, значитъ, до того госпожа Фишеръ предполагала, что вамъ, какъ вы сказали, нужна она? -- спросилъ небрежно слeдователь. -- Я могу ошибаться... Это не показанiе, это только предположенiе. -- Вы, значитъ, отрицаете свою связь съ госпожей Фишеръ, но допускаете, что могли ей нравиться? -- Да, я готовь это допустить. -- Вы готовы это допустить,-- повторилъ Николай Петровичъ.-- Собственно почему же вы это допускаете? {298} -- Мнe такъ казалось... Мужчины вeдь всегда это чувствуютъ. Простите нескромность,-- она естественна въ моемъ положенiи,-- я нравился многимъ женщинамъ... "Не безъ удовольствiя это говоритъ, какъ ни тяжело его положенiе",-- подумалъ Яценко. -- И я имeлъ основанiя думать,-- продолжалъ, нeсколько оживившись, Загряцкiй,-- что Елена Федоровна не вполнe ко мнe равнодушна. Она, напримeръ, явно нервничала, если я въ Ялтe на прогулкe провожалъ глазами женщинъ... Это, каюсь, со мной бывало,-- сказалъ онъ и вдругъ улыбнулся побeдоносной улыбкой, которая на измученномъ лицe его показалась слeдователю жалкой. -- Съ вами бывало,-- повторилъ Яценко.-- Такъ что госпожа Фишеръ немного васъ ревновала? -- Да, я думаю, съ ея стороны было нeкоторое увлеченье. -- Но связи между вами не было, вы на этомъ стоите по прежнему? -- Да, стою... -- Господинъ Загряцкiй,-- сказалъ рeшительно, съ силой въ голосe, слeдователь,-- бросьте вы это! Я прекрасно понимаю тe причины, по которымъ вы считаете нужнымъ скрывать правду: вы думаете, что, поскольку ваша связь съ госпожей Фишеръ не доказана, постольку отсутствуютъ и мотивы преступленья. Но понимаете ли вы значенiе того, что вы сейчасъ сказали? Допустимъ, связи не было. Однако вы признали, что госпожа Фишеръ васъ любила, что она ревновала васъ къ другимъ женщинамъ. Значить, если-бъ вы того пожелали, если-бъ этого потребовалъ вашъ интересъ, вы всегда могли бы вступить съ ней въ связь или жениться на ней. Вотъ и мотивировка преступленья. {299} Вы въ сущности уничтожили все, на чемъ до сихъ поръ стояли. Вопросъ о связи теперь отступаетъ на второй планъ. "Прихлопнулъ",-- подумалъ удовлетворенно Иванъ Павловичъ.-- "Ну, не совсeмъ, а все-таки прихлопнулъ". Загряцкiй горящими глазами смотрeлъ на слeдователя. -- Да, я былъ ея любовникомъ,-- вдругъ сказалъ онъ. -- Вы были ея любовникомъ,-- повторилъ Яценко. Онъ помолчалъ немного, затeмъ заговорилъ съ новыми, сердечными интонацiями въ голосe.-- Такъ лучше, господинъ Загряцкiй, повeрьте мнe, я не желаю вамъ зла. Въ вашемъ положенiя лучше всего вступить на путь чистосердечнаго признанiя. Загряцкiй опять засмeялся. -- Вы это объ убiйствe? Нeтъ, я этого удовольствiя вамъ не сдeлаю. Я не убивалъ Фишера, господинъ слeдователь. -- Вы не хотите сказать правду, это ваше дeло. Но я васъ предупреждаю... -- Вамъ не о чемъ меня предупреждать! И не думайте, что я попался въ вашу ловушку. Если я нравился женщинe, то изъ этого никакъ не слeдуетъ, что я могъ на ней жениться. Нeтъ, я еще раньше рeшилъ сказать правду... Рeшилъ сказать все то, что могу сказать! -- вскрикнулъ онъ. -- Вы, значитъ, не все можете сказать? -- съ удивленiемъ глядя на него, спросилъ Яценко. Имъ вдругъ овладeло тревожное чувство. -- Нeтъ, не все. -- Можете ли вы сказать, гдe вы были въ вечеръ убiйства? -- Нeтъ. {300} -- Можете ли вы сказать, на какiя средства вы жили? -- Я все вамъ объяснилъ. -- Вы не объяснили, господинъ Загряцкiй. Къ сожалeнiю, вы не объяснили... -- Я больше ничего не могу сказать. Можете кончать ваше слeдствiе,-- хрипло проговорилъ Загряцкiй. Видъ у него былъ совершенно измученный. "Въ самомъ дeлe, точно затравленный звeрь",-- подумалъ Яценко. Тревожное чувство еще усилилось въ Николаe Петровичe. Онъ мысленно себя провeрилъ. "Нeтъ, напротивъ, теперь все въ порядкe"... -- Въ виду признанiя вами, господинъ Загряцкiй, факта, до сихъ поръ вами отрицавшагося, я не нахожу возможнымъ сейчасъ закончить слeдствiе. Мнe, вeроятно, придется васъ допросить еще разъ въ присутствiи госпожи Фишеръ,-- сказалъ Яценко и невольно опустилъ глаза передъ тeмъ выраженiемъ острой ненависти, которое онъ прочелъ въ глазахъ Загряцкаго. VI. Автомобиль замедлилъ ходъ, протрубилъ и остановился. Сидeвшiй рядомъ съ шофферомъ человeкъ въ штатскомъ платьe соскочилъ и почтительно открылъ дверцы. Федосьевъ вышелъ изъ автомобиля и неторопливо направился къ открывшейся настежь двери ярко освeщеннаго подъeзда. На мерзлыхъ ступенькахъ онъ остановился и окинулъ взглядомъ улицу. Впереди у фонаря рядомъ съ вытянувшимся, засыпаннымъ снeгомъ, жандармомъ кто-то соскочилъ съ велосипеда. Проeзжавшiй извозчикъ лeниво постегивалъ лошадь возжами. По тротуару шелъ съ мeшкомъ {301} булочникъ. Еще какiе-то люди медленно шли по улицe. Федосьевъ зналъ, что и эти люди, и булочникъ, и извозчикъ, и велосипедистъ, всe были сыщики, предназначенные для его охраны: онъ на улицe всегда подвергался большой опасности. Не очень вeря въ мeры предосторожности, онъ принималъ ихъ больше по привычкe, какъ по привычкe всегда носилъ въ карманe почти безполезный браунингъ. Федосьевъ съ шутливымъ видомъ говорилъ знакомымъ, что процентъ смертности на его посту н е  т а к ъ  у ж ъ  с и л ь н о превышаетъ смертность въ передовыхъ окопахъ пeхоты. Обычно знакомые при этой шуткe заботливо мeняли разговоръ. Въ пору войны опасность покушенiй ослабeла. Однако Федосьевъ имeлъ основанiя думать, что его рано или поздно убьютъ, и съ давнихъ поръ прiучилъ себя разсматривать каждый благополучно сошедшiй день, какъ подарокъ Провидeнiя. Къ мысли объ опасности онъ привыкъ, насколько къ ней можно было привыкнуть, и безъ особаго усилiя принималъ передъ подчиненными совершенно спокойный, увeренный, даже беззаботный видъ, точно самая эта мысль никогда ему не приходила въ голову. Такъ и теперь онъ, нарочно задержавшись на улицe, отдалъ не спeша распоряженiя сопровождавшему его агенту. Тeмъ не менeе Федосьевъ вздохнулъ съ облегченiемъ, когда за нимъ захлопнулась огромная, тяжелая дверь. "Вотъ теперь и этого ощущенiя больше не будетъ",-- подумалъ онъ, отдавая шубу увeшанному медалями великану-швейцару. Мысль эта не доставила ему удовольствiя, какъ ни тягостно было то ощущенiе. Съ первыхъ опасныхъ постовъ, Федосьевъ представлялъ себe свой конецъ во всeхъ подробностяхъ, не останавливаясь передъ самыми {302} страшными и самыми грубыми. Конецъ могъ прiйти отъ бомбы или отъ пули,-- пуля отталкивала его меньше: слова "разорванъ на части" вызывали въ немъ то жуткое чувство, съ которымъ въ дeтствe и первой юности онъ читалъ о четвертованiи. "Да, такъ неужели я помру, какъ всe, въ своей постели, отъ непродолжительной, но тяжкой болeзни? Это прямо у газетчиковъ отбить хлeбъ",-- съ улыбкой подумалъ онъ. Мысль объ откликe въ газетахъ на его насильственную смерть тоже часто занимала Федосьева. Онъ будто видeлъ передъ собой статьи,-- на томъ мeстe, на какомъ имъ надлежало появиться въ каждой газетe, гдe на первой страницe, гдe на второй, гдe въ два столбца, гдe всего строкъ на шестьдесятъ. "Еще одно злодeянiе, при вeсти о которомъ съ ужасомъ содрогнется Россiи"... "Кровавый палачъ народа казненъ рукой героя"... "Намъ незачeмъ доказывать наше принципiально-отрицательное отношенiе ко всякому террору, откуда бы онъ ни исходилъ, и въ трагической гибели С. В. Федосьева ("да, по случаю моей смерти на радостяхъ удостоятъ меня иницiаловъ, вмeсто буквы г."), мы усматриваемъ новое наглядное доказательство нашего основного положенiя о томъ, что..." Радость либеральной печати, худо скрытая подъ видомъ несочувствiя террору, радость, которую онъ напередъ читалъ на лицахъ самоувeренныхъ, во всемъ преуспeвающихъ адвокатовъ, больше раздражала Федосьева, чeмъ откровенный восторгъ революцiонныхъ прокламацiй. -- Петръ Богдановичъ здeсь? -- Такъ точно, въ секретарской, Ваше Превосходительство,-- почтительно отвeтилъ швейцаръ. Быстро проходившiй чиновникъ, робeя, усердно поклонился на бeгу. Федосьевъ давно привыкъ къ {303} атмосферe почета, власти и страха, которая его окружала въ этомъ домe. Она больше не доставляла ему удовольствiя, но онъ зналъ, что и съ ней разстаться будетъ нелегко.-- "Вeрно, еще ничего не знаетъ... Хоть и догадываются они, должно быть",-- сказалъ онъ себe, внимательно вглядываясь въ кланяющагося чиновника. Слухи объ его отставкe ходили давно по городу, здeсь же всегда знали все раньше, чeмъ гдe-бы то ни было. Теперь, съ утра этого дня, отставка находилась въ карманe Федосьева. Въ ней не было ничего позорнаго. Однако онъ испытывалъ свойственное всeмъ уволеннымъ людямъ сложное чувство злобы, обиды и стыда, которое чуть-чуть роднитъ уходящихъ въ отставку сановниковъ съ разсчитанной хозяиномъ прислугой. Федосьевъ не торопился сообщать эту новость подчиненнымъ: при всемъ своемъ служебномъ опытe онъ не былъ увeренъ, что сумeетъ найти должный тонъ, одновременно и естественный, и корректный. "Ничего, безъ меня узнаютъ", -- подумалъ онъ. Въ этомъ зданiи, которое постороннимъ людямъ могло представляться жуткимъ и страшнымъ, шла повседневная будничная работа, какъ на почтe или въ адресномъ столe. Федосьевъ поднялся во второй этажъ, замeтивъ съ непрiятнымъ чувствомъ, что на площадкe лeстницы ему захотeлось передохнуть. Зеркало отразило сгорбленную фигуру, утомленное лицо въ морщинахъ, сeдоватые волосы, совершенно сeдыя брови. "Рано бы на пятьдесятъ третьемъ году",-- подумалъ онъ.-- "Отъ артерiосклероза, вeрно, и умру... Давленiе крови повышенное... Рано, да по моей службe надо мeсяцъ считать за годъ, какъ въ Портъ-Артурe... Впрочемъ, еще лeтъ пять, вeроятно, могу прожить..." -- Въ прiемной есть кто-нибудь? -- спросилъ {304} онъ курьера, вытянувшагося у двойныхъ, обитыхъ войлокомъ, дверей кабинета. -- Никакъ нeтъ, Ваше Превосходительство. -- Бумаги на столe? -- Такъ точно, Ваше Превосходительство... Ихъ Высокоблагородiе положили. Минуя секретарскую, Федосьевъ вошелъ въ кабинетъ и устало опустился въ тяжелое кресло съ высокой прямой спинкой. "Теперь навсегда придется съ этимъ разстаться",-- подумалъ онъ, обводя взглядомъ знакомый ему во всeхъ мелочахъ кабинетъ: все въ этой громадной комнатe было отъ тeхъ временъ, когда не жалeли ни мeста, ни труда,-- и трудъ, и мeсто ничего не стоили. "Вотъ бы мнe въ ту пору и жить",-- сказалъ себe Федосьевъ. Ему иногда казалось, что онъ любитъ то время, время твердой, пышной, увeренной въ себe власти, время, не знавшее ни покушенiй, ни партiй, ни Государственной Думы, ни либеральной печати. Однако годы, опытъ, душевная усталость, привычка скрытности съ другими людьми давно довели Федосьева до полной, обнаженной правдивости съ собою: любовь къ прошлому не такъ ужъ переполняла его душу. Огромная энергiя Федосьева, которой отдавали должное и его враги, происходила преимущественно отъ ненависти къ тому, съ чeмъ онъ боролся. "Да, вeрно и тогда умнымъ людямъ было несладко",-- сказалъ онъ себe и, не глядя, привычнымъ движенiемъ протянулъ руку къ тяжелой пепельницe, съ помeщеньемъ для спичекъ. "Тоже, вeрно, отъ тeхъ временъ... Нeтъ, тогда и спичекъ не было..." Онъ раздраженно чиркнулъ спичкой, сломалъ ее, бросилъ и взялъ другую. "Бумагъ сколько, покоя не даютъ... Вотъ это, вeрно, анонимное..." Федосьевъ закурилъ папиросу, распечаталъ {305} ножомъ желтенькiй конвертъ и развернулъ листокъ грязноватой бумаги въ клeточку. Наверху листка былъ нарисованъ перомъ гробъ, двe перекрещенныя кости. "Такъ и есть",-- равнодушно подумалъ Федосьевъ. Онъ поставилъ штемпель съ числомъ полученiя, и, не читая, вложилъ листокъ въ папку, спецiально предназначенную для писемъ съ угрозами и ругательствами. На папкe было написано "Въ шестое дeлопроизводство. Кабинетъ экспертизы". Въ другихъ обыкновеннаго формата конвертахъ были ходатайства за пострадавшихъ людей, отъ родныхъ и всевозможныхъ заступниковъ. Федосьевъ внимательно ихъ прочелъ, справившись по документамъ тамъ, гдe не все помнилъ (онъ, впрочемъ, помнилъ большую часть дeлъ). Какъ ни ненавистны ему были политическiе преступники, на прощанье онъ удовлетворилъ ходатайства, сдeлалъ помeтку на письмахъ, поставилъ свои иницiалы С. Ф., и отложилъ въ папку съ надписью "Для исполненiя". Затeмъ онъ взялся за конверты большого формата. Въ одномъ изъ нихъ былъ перлюстрацiонный матерiалъ. Федосьевъ быстро его пробeжалъ. Въ письмахъ не было ничего интереснаго: сплетни изъ Государственной Думы, сплетни о великокняжескомъ дворцe, сенсацiонный политическiй слухъ, наканунe напечатанный въ газетахъ. "Нашелъ что вскрывать!.. Выжилъ изъ ума нашъ старикъ",-- подумалъ сердито Федосьевъ. "Да и ни къ чему это... Хотя въ самыхъ передовыхъ странахъ существуетъ перлюстрацiя"... Онъ разорвалъ листы на мелкiе клочки и высыпалъ ихъ въ корзину. Другiя бумаги представляли собой служебные доклады и донесенiя. Онъ просмотрeлъ тe изъ нихъ, которыя были въ красныхъ конвертахъ,-- срочныя. Всe онe говорили объ одномъ и томъ же: о близкой революцiи. {306} Федосьевъ зналъ, что революцiя надвигается; теперь, съ его уходомъ, она казалась ему совершенно неизбeжной. "Что-жъ, ставить помeтки? Нeтъ, неудобно",-- отвeтилъ себe онъ. То же чувство неловкости мeшало ему выносить рeшенiя, которыя на слeдующiй день могли быть отмeнены. "Пусть Дебенъ и рeшаетъ, или Горяиновъ, или кого тамъ еще назначать на мое мeсто",-- подумалъ онъ. Зная всe тонкости работы правительственнаго аппарата, сложныя, часто мeняющiяся отношенiя разныхъ влiятельныхъ людей, Федосьевъ приблизительно догадывался, кто могъ быть назначенъ его преемникомъ. Людямъ, которые его свалили, онъ приписывалъ мотивы личные и мелкiе. Федосьевъ старался презирать этихъ людей, но презрeнiе не вполнe ему удавалось; они одержали побeду. Мысль о томъ, какую политику они поведутъ, невольно его занимала, хоть онъ и былъ увeренъ, что революцiя очень близка и что его собственная жизнь уже на исходe. Рядомъ съ бумагами на столe лежали газеты. Объ его отставкe въ нихъ еще не сообщалось. Федосьевъ пробeжалъ одну изъ газетъ. Это чтенiе неизмeнно приводило его въ состоянiе тихой радости. Тонъ статей былъ необычайно живой и какъ-то особенно, по газетному, бодрый. Казалось, что всe люди, работающiе въ газетe, дружной семьей дeлаютъ общее, очень ихъ занимающее, веселое и интересное дeло. Необыкновенно искреннее сознанiе своего умственнаго и моральнаго превосходства чувствовалось и въ полемической передовой статьe, и въ обзорe печати, однообразно-остроумно издeвавшемся надъ противниками. Необыкновенно весело было, повидимому, фельетонисту, онъ все шутилъ, подмигивая читателямъ. "Шути, шути, голубчикъ, дошутишься",-- думалъ Федосьевъ. Ему пришло въ голову, что никакой {307} дружной работы эти люди не ведутъ, что, вeроятно, между ними самими происходятъ раздоры, интриги, взаимное подсиживанье, борьба за грошевыя деньги, и что, быть можетъ, они другъ другу надоeли больше, чeмъ имъ всeмъ ихъ общiе противники, въ томъ числe и онъ, Федосьевъ.-- "Что-жъ у нихъ еще?.. Какой еще губернаторъ оказался опричникомъ?.. Неужели сегодня ни одного изверга губернатора?.. "Намъ пишутъ"... Богъ съ ними, неинтересно мнe, что имъ пишутъ, вeдь все врутъ... "Засeданiе общества ревнителей русской старины"...-- Ревнителей,-- повторилъ мысленно Федосьевъ: слово это показалось ему слащаво-неестественнымъ и доставило ту же тихую радость... "Такъ, такъ... А этотъ что наворотилъ?" -- Онъ заглянулъ въ подвалъ, отведенный подъ философскiй фельетонъ. Авторъ этого фельетона, эмигрантъ-соцiалистъ, когда-то на допросe поразилъ его необыкновеннымъ богатствомъ ученаго словаря и столь же удивительной гладкостью лившейся потокомъ рeчи. "Теперь въ писатели вышелъ. Такъ, такъ... "Если для Ницше характеренъ аристократическiй радикализмъ"...-- прочелъ Федосьевъ. -- "Значить для кого-то другого будетъ характеренъ радикальный аристократизмъ или демократическiй консерватизмъ,-- зeвая, подумалъ онъ, -- "не стоитъ читать, напередъ знаю эти словесныя погремушки, для нихъ вeдь этотъ гусь и пишетъ".. Онъ развернулъ другую газету, болeе близкую ему по направленiю, но отъ нея на него повeяло еще худшей скукой, лишь безъ того насмeшливо-радостнаго настроенiя, которое дарили ему лeвые журналисты. "Богъ съ ними, со всeми!.. О чемъ я думалъ?.. Да, лeтъ пять еще могу прожить... Что же я буду дeлать? Мемуары писать?" -- спросилъ себя онъ. Эта шаблонно-ироническая мысль о мемуарахъ {308} его кольнула: онъ самъ часто смeялся надъ сановниками, садящимися за мемуары тотчасъ по увольненiи въ отставку.-- "Даже заграницу уeхать нельзя изъ-за войны... Воевать вздумали, ну, повоюйте, посмотримъ, что изъ этого выйдетъ... Въ деревнe поселиться? Скучно... Да и имeнiя-то безъ малаго двeсти десятинъ"... Федосьевъ вспомнилъ, что въ революцiонныхъ прокламацiяхъ говорилось, будто онъ всякими нечестными путями нажилъ огромное состоянiе. Эта клевета была ему прiятна,-- она какъ бы покрывала то, что въ прокламацiяхъ клеветою не было.-- "Нeтъ, въ деревню я не поeду... Съ Брауномъ еще философскiя бесeды вести? Не договоримся... Такъ что же? Wein, Weib und Gesang?.. Этимъ надо было бы раньше заняться",-- подумалъ онъ съ горькой насмeшкой, вспоминая отразившееся въ зеркалe на площадкe лeстницы лицо съ сeдыми бровями, глядя на темную сeть жилъ на худыхъ рукахъ... "Да, проворонилъ жизнь... Браунъ въ лабораторiи проворонилъ, а я здeсь... Что-то надо было выяснить по дeлу о Браунe... Нeтъ, могъ ли онъ убить Фишера",-- неожиданно подумалъ Федосьевъ. -- "А впрочемъ?.. Эту исторiю съ Загряцкимъ, однако, надо распутать передъ уходомъ. Нельзя рисковать скандаломъ на процессe и не оставлять же ее Дебену"...-- Федосьевъ представилъ себe передачу дeлъ преемнику и поморщился: при всей корректности, при вполнe выдержанномъ тонe, сцена передачи дeлъ должна была у обоихъ вызвать неловкое, тягостное чувство. "Съ Дебеномъ они живо справятся",-- сказалъ вслухъ Федосьевъ, распечатывая послeднiй толстый конвертъ. "Вотъ кому я оставляю въ наслeдство революцiю!" Изъ конверта выпали фотографiи,-- подчиненное учрежденiе присылало портреты разныхъ {309} революцiонеровъ. Федосьевъ брезгливо перебиралъ ненаклеенныя на картонъ, чуть погнувшаяся фотографiи. Онъ почти всегда находилъ въ этихъ лицахъ то, что искалъ: тупость, позу, актерство, самолюбованiе, часто дегенеративность и преступность. Федосьевъ ненавидeлъ всeхъ революцiонныхъ дeятелей и презиралъ большинство изъ нихъ. Онъ вообще рeдко объяснялъ въ лучшую сторону поступки людей; но дeйствiя революцiонеровъ Федосьевъ почти всецeло приписывалъ низменнымъ побужденьямъ, честолюбiю, злобe, стадности, глупости. Въ ихъ любовь къ свободe, къ равенству, особенно къ братству, во всe тe чувства, которыя они развивали въ своихъ писаньяхъ, въ рeчахъ на судe, онъ не вeрилъ совершенно. "Этотъ себe на умe, ловкачъ",-- равнодушно по лицамъ классифицировалъ онъ революцiонеровъ, перебирая фотографiи.-- "Этотъ вeрно подъ фанатика (въ фанатиковъ Федосьевъ вeрилъ всего менeе)... Этотъ все въ мiрe понялъ, все знаетъ, а потому очень гордъ и доволенъ,-- марксистъ, изъ провизоровъ... Этотъ -- пряничный дeдъ революцiи, "цeльная, послeдовательная натура, единое строгое мiровоззрeнiе"... То-есть чужiя мысли, книжныя чувства, газетныя слова... Такъ и проживетъ свой вeкъ фальсифицированной жизнью, ни разу даже не задумавшись надъ всей этой ложью, ни разу не замeтивъ и самообмана. Для какой-нибудь "Искры" или "Зари" жилъ... Пустой человeкъ!" -- брезгливо подумалъ Федосьевъ.-- "А вотъ у этого умное лицо, на Донского немного похожъ", -- сказалъ себe онъ, вспоминая человeка, который долго за нимъ гонялся. Портретъ Донского онъ хорошо помнилъ и порою смотрeлъ на него со смeшаннымъ чувствомъ, въ которое входили и жалость, и нeчто, похожее на уваженiе, и чувство охотника, разсматривающаго трофей, и {310} удовлетворенiе отъ того, что этого человeка больше нeтъ на свeтe. Федосьевъ спряталъ фотографiи и разложилъ донесенiя по папкамъ. "Что-жъ еще надо было сегодня сдeлать?.. Да, то несчастное дeло... Петръ Богдановичъ долженъ былъ еще поискать". Онъ надавилъ пуговицу звонка и приказалъ появившемуся изъ-за двойной двери курьеру позвать секретаря. Черезъ минуту въ кабинетъ вошелъ мягкой походкой, не на цыпочкахъ, но совсeмъ какъ будто на цыпочкахъ, плотный, невысокiй, почтительный чиновникъ среднихъ лeтъ, съ огромнымъ университетскимъ значкомъ на груди. "Этотъ ужъ навeрное знаетъ о моей отставкe",-- рeшилъ Федосьевъ, взглянувъ на бeгающiе глаза секретаря. На хитренькомъ лицe, впрочемъ, ничего нельзя было прочесть, кромe полной готовности къ услугамъ. "Вотъ и этотъ опричникъ",-- подумалъ Федосьевъ, По его сужденiю, Петръ Богдановичъ былъ не злой человeкъ, не слишкомъ образованный, очень любившiй женщинъ, порою немного выпивавшiй. "И взятокъ, кажется, не беретъ... Зачeмъ только онъ носитъ этотъ аршинный значекъ, кому въ самомъ дeлe интересно, что онъ учился въ университетe... Да, конечно, уже знаетъ... Ну, онъ и съ Дебеномъ поладитъ, и съ Горяиновымъ"... -- Петръ Богдановичъ, вы навели послeднюю справку о дактилоскопическомъ снимкe? -- Навелъ, Сергeй Васильевичъ, и имeю маленькiй сюрпризъ,-- сказалъ секретарь.-- Если хотите, даже не маленькой, а большой. Его лицо расплылось при концe фразы въ радостную, прiятную улыбку. Федосьевъ зналъ, что эта улыбка нисколько не притворная, но автоматическая, связанная у Петра Богдановича съ концомъ любой фразы, независимо отъ ея содержанiя. {311} "Звeздъ съ неба не хватаетъ нашъ опричникъ.... Моей отставкe онъ едва ли радъ, но и не слишкомъ огорченъ..." И тонъ, и выраженiе лица секретаря показывали, что онъ знать ничего не знаетъ объ отставкe Сергeя Васильевича, а, если что и слышалъ, то это не мeшаетъ ему совершенно такъ же почитать и любить Сергeя Васильевича, какъ раньше. -- Въ чемъ дeло? -- Снимка тождественнаго съ тeмъ, что вы мнe дали, за литерой В,-- пояснилъ секретарь, мелькомъ съ любопытствомъ взглянувъ на Федосьева (его видимо интересовала эта литера),-- и въ регистрацiонномъ отдeлe не оказалось. Я и въ восьмомъ дeлопроизводствe справлялся, и въ сыскное опять eздилъ, и въ охранное, нeтъ нигдe... -- Такъ въ чемъ же сюрпризъ? -- Сюрпризъ въ томъ, что ваше предположенiе, Сергeй Васильевичъ, оказалось и на этотъ разъ правильнымъ. Вы мнe заодно приказали узнать, не соотвeтствуетъ ли тотъ снимокъ, что остался на бутылкe, кому-либо изъ людей, производившихъ дознанiе. Я съeздилъ на Офицерскую и выяснилъ: такъ и есть! Рука околодочнаго Шаврова, Сергeй Васильевичъ! Федосьевъ вдругъ залился несвойственнымъ ему веселымъ смeхомъ. -- Не можетъ быть! -- Рука Шаврова, никакихъ сомнeнiй... Эти подлецы еще сто лeтъ будутъ производить дознанiе и такъ ихъ и не научишь, что ничего трогать нельзя. Да, околодочный тронулъ бутылку. Я лично его допросилъ и онъ, каналья, сознался, что, можетъ, и вправду тронулъ. -- Такъ околодочный? -- проговорилъ сквозь смeхъ Федосьевъ.-- Вотъ тебe и дактилоскопiя! {312} -- Онъ самый, Сергeй Васильевичъ, ужъ я его, бестiю, какъ слeдуетъ отчиталъ,-- сказалъ, радостно улыбаясь, секретарь. -- Я такъ и думалъ,-- проговорилъ Федосьевъ.-- Торжество науки, а? Послeднее слово... А слeдователь-то... -- Онъ опять залился смeхомъ. -- Нeтъ, либеральный Николай Петровичъ Яценко, а? -- Въ калошу сeлъ Яценко, это вeрно. Ему первымъ дeломъ бы надо было объ этомъ подумать, не полицiя ли? -- Да вeдь и намъ... и намъ не сразу пришло въ голову! -- В а м ъ однако пришло, Сергeй Васильевичъ... Нeтъ, что ни говори, отстали мы отъ Европы. -- А почемъ вы знаете, вeрно и въ Европe такъ. И то сказать, какъ производить дознанiе, ни къ чему не прикасаясь? Они не духи... Не духи же они... Вы взяли оба снимка? -- Взялъ... Заключенiе эксперта: совершенно тождественны. -- Такъ, такъ, такъ... Ну, хорошо,-- сказалъ, переставъ, наконецъ, смeяться, Федосьевъ.-- Больше ничего? -- Сергeй Васильевичъ, меня все въ счетномъ отдeлe спрашиваютъ, какъ выписывать жалованье Брюнетки? -- Брюнетки? -- переспросилъ Федосьевъ и задумался.-- Объ этомъ я, вeроятно, завтра скажу. -- Отлично... Не буду вамъ мeшать. Петръ Богдановичъ вышелъ, сiяя счастливой улыбкой. Федосьевъ въ раздумьe взялся было за ручку телефоннаго аппарата и остановился въ нерeшительности. "Если попросить Яценко прieхать ко мнe, онъ, пожалуй, вломится въ амбицiю. Независимость {313} суда... Судебные уставы... Недопустимое вмeшательство административныхъ властей",-- устало подумалъ онъ. Федосьевъ мысленно заключалъ въ кавычки всe такiя слова и оттого они представлялись ему смeшными. "Ну, что-жъ, поeдемъ къ нему"... Онъ снова позвонилъ и приказалъ подать автомобиль. VII. Въ этотъ позднiй часъ въ зданiи суда уже было пустовато и скучно. Не снимая шубы, не спрашивая о слeдователe, стараясь не обращать на себя вниманiя, Федосьевъ поднялся по лeстницe и столкнулся лицомъ къ лицу съ Кременецкимъ, который выходилъ изъ корридора съ Фоминымъ, оживленно съ нимъ разговаривая. Семенъ Исидоровичъ значительно толкнулъ въ бокъ Фомина и раскланялся съ Федосьевымъ: они были знакомы по разнымъ ходатайствамъ Кременецкаго за подзащитныхъ. Фоминъ тоже съ достоинствомъ поклонился, оглядываясь по сторонамъ. Столкнулись они такъ близко, что Семенъ Исидоровичъ счелъ недостаточнымъ ограничиться поклономъ. Знакомство съ Федосьевымъ было и лестное, и вмeстe чуть-чуть неудобное. Его знали всe выдающiеся адвокаты; близкое знакомство съ нимъ было бы невозможнымъ, однако совершенно не знать Федосьева тоже было бы непрiятно Семену Исидоровичу. -- Въ нашихъ палестинахъ? -- поднявъ съ улыбкой брови, спросилъ Кременецкiй, не говоря ни вы, ни Ваше Превосходительство, какъ онъ не говорилъ ни вы, ни ты своему кучеру. Семенъ Исидоровичъ, впрочемъ, тотчасъ пожалeлъ, что {314} употребилъ слова "наши Палестины",-- въ связи съ его еврейскимъ происхожденiемъ они могли подать поводъ къ шуткe. -- Какъ видите... Вeдь кабинетъ прокурора палаты, кажется, тамъ, дальше? -- Прямо, прямо, вонъ тамъ... -- Благодарю васъ... Мое почтенiе,-- сказалъ, учтиво кланяясь, Федосьевъ и направился въ указанномъ ему направленiи. -- Говорятъ, конченный мужчина,-- радостно замeтилъ вполголоса Семенъ Исидоровичъ.-- Можетъ теперь на воды eхать мемуары писать. -- Il est fichu... Я изъ вeрнаго источника знаю: мнe вчера вечеромъ сообщили у графини Геденбургъ... Elle est bien renseigne'e,-- сказалъ Фоминъ; при видe сановника онъ какъ-то безсознательно заговорилъ по французски. -- А все-таки, что ни говори, выдающiйся человeкъ. -- Ma foi, oui... Еще бы,-- перевелъ Фоминъ, вспомнивъ, что Сема не любитъ его французскихъ словечекъ. -- Я очень радъ, что эта клика останется безъ него. Все мыслящее вздохнетъ свободнeе... -- Ваше Превосходительство ко мнe по дeлу Фишера? -- спросилъ Яценко, съ нeкоторой тревогой встрeтившiй нежданнаго гостя. -- Да, по этому дeлу... Вы разрeшите курить? спросилъ Федосьевъ, зажигая спичку. -- Сдeлайте одолженiе.-- Яценко пододвинулъ пепельницу.-- Долженъ, однако, сказать Вашему Превосходительству, что со вчерашняго дня это дeло меня больше не касается. Слeдствiе закончено, и я уже отослалъ производство товарищу прокурора Артамонову. {315} Федосьевъ, не закуривъ, опустилъ руку съ зажженной спичкой. -- Вотъ какъ? Уже отослали? -- съ досадой въ голосe спросилъ онъ.-- Я думалъ, вы меня предупредите? -- Отослалъ,-- повторилъ сухо Яценко, сразу раздражившись отъ предположенiя, что онъ долженъ былъ предупредить Федосьева.-- Послeднiй допросъ обвиняемаго далъ возможность установить весьма важный фактъ: связь Загряцкаго съ госпожей Фишеръ. Загряцкiй самъ признался въ этой связи, и очная ставка, можно сказать, подтвердила его признанiе. Вашему Превосходительству, конечно, ясно значенiе этого факта? Безъ него обвиненiе висeло въ воздухe, теперь оно стоитъ твердо. -- Стоитъ твердо? -- неопредeленнымъ тономъ повторилъ Федосьевъ. -- Такъ точно.-- Николай Петровичъ помолчалъ.-- Признаюсь, мнe и прежде были неясны мотивы того интереса, который Ваше Превосходительство проявляли къ этому дeлу. Во всякомъ случаe теперь, если вы продолжаете имъ интересоваться, вамъ надлежитъ обратиться къ товарищу прокурора Артамонову. -- Что-жъ, такъ и придется сдeлать,-- сказалъ Федосьевъ.-- Очень жаль, конечно, что я нeсколько опоздалъ: теперь формальности будутъ сложнeе. -- Формальности? -- переспросилъ съ недоумeнiемъ Яценко. -- Формальности по освобожденiю Загряцкаго изъ этого тяжелаго дeла,-- сказалъ медленно Федосьевъ, заботливо стряхивая пепелъ съ папиросы.-- Я вынужденъ вамъ сообщить, Николай Петровичъ, что съ самаго начала слeдствiе ваше направилось по ложному пути. Загряцкiй невиновенъ {316} въ томъ преступленiи, которое вы ему приписываете. -- Это меня весьма удивило бы! -- сказалъ Яценко. Его вдругъ охватило сильное волненiе. -- Я желалъ бы узнать, на чемъ основаны ваши слова? Федосьевъ, по прежнему не глядя на Николая Петровича, втягивалъ дымъ папиросы. -- Полагаю, Ваше Превосходительство, я имeю право васъ объ этомъ спросить. -- Въ томъ, что вы имeете право меня объ этомъ спросить, не можетъ быть никакого сомнeнiя. Гораздо болeе сомнительно, имeю ли я право вамъ отвeтить. Однако, при всемъ желанiи, я другого выхода не вижу... Да, Николай Петровичъ, вы ошиблись, Загряцкiй не убивалъ Фишера и не могъ его убить, потому что въ моментъ убiйства онъ находился въ другомъ мeстe... Онъ находился у меня. Наступило молчанiе. Яценко, блeднeя, смотрeлъ въ упоръ на Федосьева. -- Какъ прикажете понимать ваши слова? -- Вы, вeроятно, догадываетесь, какъ ихъ надо понимать. Ихъ надо понимать такъ, что Загряцкiй нашъ агентъ, Николай Петровичъ... Агентъ, приставленный къ Фишеру по моему распоряженiю. Снова настало молчанiе. -- Почему же Ваше Превосходительство только теперь объ этомъ сообщаете слeдствiю? -- повысивъ голосъ, спросилъ Яценко. Федосьевъ развелъ руками. -- Какъ же я могъ вамъ объ этомъ сказать? Вeдь это значило не только провалить агента, это значило погубить человeка. Вы отлично знаете, Николай Петровичъ, что огласка той секретной службы, на которой находится Загряцкiй, у насъ {317} равносильна гражданской смерти... Лучшее доказательство то, что онъ самъ, несмотря на тяготeвшее надъ нимъ страшное обвиненiе, не счелъ возможнымъ сказать вамъ, гдe онъ былъ въ вечеръ убiйства. Не счелъ возможнымъ сказать, откуда онъ бралъ средства къ жизни... Разумeется, это вещь поразительная, что у насъ люди предпочитаютъ предстать передъ судомъ по обвиненiю въ тяжкомъ уголовномъ преступленiи, чeмъ сознаться въ службe государству на такомъ посту... Это будетъ памятникомъ эпохe,-- со злобой сказалъ онъ.-- Но это такъ, что-жъ дeлать? -- Ваше Превосходительство, разрeшите вамъ замeтить, что интересы этого господина, служащаго, какъ вы изволили сказать, государству, не могутъ имeть никакого значенiя сравнительно съ интересами правосудiя. -- Пусть такъ, но принципы, которыми руководятся люди, управляющiе государствомъ, имeютъ нeкоторое значенiе. Мы воспитаны на томъ, что выдачи сотрудниковъ быть не можетъ.1 А вы, какъ слeдователь, не имeли бы возможности, да, пожалуй, и права, хранить въ секретe роль Загряцкаго... Ну, человeкъ пять вы ужъ непремeнно должны были бы посвятить въ это дeло. А какой же секретъ, если о немъ будутъ знать пять добрыхъ петербуржцевъ. Это все равно, что въ агентство Рейтера передать... Нeтъ, я до послeдней минуты не могъ ничего вамъ сказать, Николай Петровичъ. Я вeдь разсчитывалъ, что, въ силу естественной логики вещей, невиновнаго человeка слeдствiе и признаетъ невиновнымъ. Но вышло не такъ... Опять скажу: что-жъ дeлать! Бываетъ такое стеченiе обстоятельствъ. Оно бываетъ даже чаще, чeмъ я думалъ, хоть, повeрьте, я никогда {318} не обольщался насчетъ разумности этой естественной логики вещей... Яценко всталъ и прошелся по комнатe. Онъ былъ очень блeденъ. "Нeтъ, я ничeмъ не виноватъ",-- подумалъ Николай Петровичъ,-- мнe стыдиться нечего!..." -- Я остаюсь при своемъ мнeнiи относительно дeйствiй Вашего Превосходительства,-- сказалъ онъ, останавливаясь. (Федосьевъ снова слегка развелъ руками).-- Но прежде всего я желаю выяснить факты. Значить, въ вечеръ убiйства Загряцкiй находился у васъ, въ вашемъ учрежденiя? Федосьевъ улыбнулся не то наивности слeдователя, не то его тону. -- Со мной, но не въ моемъ учрежденiи,-- отвeтилъ онъ, подчеркивая послeднее слово.-- Съ секретными сотрудниками я встрeчаюсь на такъ называемой конспиративной квартирe. Они ко мнe ходить не могутъ, это азбука. -- По какимъ причинамъ вы приставили къ Фишеру агента? -- Я не буду входить въ подробности... Впрочемъ, я сообщилъ вамъ при первомъ же нашемъ разговорe, почему я считалъ себя обязаннымъ слeдить за Фишеромъ... Онъ вдобавокъ, какъ вы догадываетесь, не единственный человeкъ въ Россiи, находящiйся у меня на учетe. -- Значить, и письма госпожи Фишеръ къ мужу Загряцкiй читалъ по предписанiю Вашего Превосходительства? Федосьевъ посмотрeлъ на слeдователя. -- Я предписываю установить наблюденiе за тeмъ или другимъ лицомъ -- и только. Техника этого наблюденiя лежитъ на отвeтственности агента и его непосредственнаго начальства, меня она не касается... Загряцкiй могъ и переусердствовать. {319} -- Да... Вотъ какъ...-- сказалъ Яценко. Онъ вернулся къ столу и снова сeлъ въ кресло. Волненье его все усиливалось. -- Кто же убилъ Фишера? -- вдругъ негромко, почти растерянно, спросилъ онъ. -- Этого я не могу знать. -- Однако, вы заинтересовались вeдь этимъ дeломъ не только для того, чтобы выгородить вашего агента?.. Да, вeдь вы тогда меня спрашивали, оставилъ ли завeщанiе Фишеръ,-- сказалъ, вспомнивъ, Яценко. Онъ вдругъ потерялъ самообладанiе.-- Ваше Превосходительство, я рeшительно требую, чтобъ вы перестали играть со мной въ прятки! Я прямо васъ спрашиваю и прошу мнe такъ же прямо отвeтить: вы полагаете, что въ дeлe этомъ есть политическiе элементы? -- Это одно изъ возможныхъ объясненiй,-- помолчавъ, отвeтилъ Федосьевъ.-- Но увeренности у меня никакой не было и нeтъ... Я дeйствительно предполагалъ, что Фишеръ могъ быть убитъ революцiонерами. -- Революцiонерами? -- съ изумленiемъ переспросилъ Яценко.-- Какими революцiонерами?.. Зачeмъ революцiонерамъ было убивать Фишера? -- Затeмъ, чтобы состоянiе убитаго досталось его дочери, которая, какъ вы знаете, связана съ революцiоннымъ движенiемъ. Яценко продолжалъ на него смотрeть, вытаращивъ глаза. -- Позвольте, Ваше Превосходительство,-- сказалъ онъ.-- Можно думать что угодно о нашихъ революцiонерахъ, я и самъ не грeшу къ нимъ особыми симпатiями, но когда же они дeлали такiя вещи? Убить человeка, чтобъ завладeть его состоянiемъ... Ваше подозрeнiе совершенно неправдоподобно! -- сказалъ онъ рeшительно. {320} -- Я, напротивъ, думаю, что оно вполнe правдоподобно,-- холодно отвeтилъ Федосьевъ.-- И позволю себe добавить, что мое мнeнiе имeетъ въ настоящемъ случаe больше вeса, чeмъ ваше, или даже чeмъ мнeнiе всей нашей либеральной интеллигенцiи: какъ ни какъ, я посвятилъ этому дeлу всю свою жизнь. Вы спрашиваете: когда же революцiонеры дeлали такiя вещи? Я отвeчаю: за ними значатся вещи гораздо худшiя. Извeстно ли вамъ дeло о наслeдствe Шмидта? Извeстны ли вамъ дeла террористовъ въ Польшe? О кровавой субботe не слышали? Объ экспропрiацiи на Эриванской площади? О Лбовской организацiи?.. Я вамъ вкратцe напомню... Онъ заговорилъ, входя въ подробности звeрствъ, убiйствъ, грабежей. Яценко смотрeлъ на него сначала съ недоумeньемъ, потомъ съ нeкоторой тревогой. ...-- А Гориновичъ, котораго облилъ сeрной кислотой одинъ изъ ихъ самыхъ уважаемыхъ, иконописныхъ вождей? А анархистъ-террористъ Шпиндлеръ, прежде обыкновенный воръ и грабитель, удостоенный сочувственнаго некролога въ ихъ идейныхъ изданiяхъ? А тотъ -- какъ его? -- что переодeлся въ офицерскую форму и оскорбилъ дeйствiемъ германскаго консула: нужно было, видите ли, чтобы къ консулу выeхалъ съ извиненiями генералъ-губернаторъ, котораго они по дорогe собирались убить? А Кишиневская группа "мстителей"? А Дондангенскiе "лeсные братья"?.. А Московская "Свободная Коммуна"? Не помните? Разрeшите напомнить... Обычно холодный и безстрастный, Федосьевъ говорилъ возбужденно, увлекаясь все больше, точно этотъ счетъ чужихъ преступленiй, это мрачное свидeтельство о жестокости людей, съ которыми онъ велъ борьбу, доставляли ему наслажденiе. Онъ {321} все валилъ въ одну кучу: и подонки революцiи, и ея вожди всe точно были для него равны. ...-- А такъ называемые идеалисты, лучшiе изъ нихъ, которые, за компанiю съ министрами и генералами, убиваютъ съ ангельски-невиннымъ, мученическимъ видомъ ихъ кучеровъ, ихъ адъютантовъ, ихъ дeтей, ихъ просителей, что затeмъ нисколько имъ не мeшаетъ хранить гордый, героическiй, народолюбивый ликъ! Всегда вeдь можно найти хорошiя успокоительныя изреченiя: "лeсъ рубятъ, щепки летятъ", "любовь къ ближнему, любовь къ дальнему", правда? Они и въ Евангелiи находятъ изреченiя въ пользу террора. Гуманные романы пишутъ съ эпиграфами изъ Священнаго Писанiя... Награбленныя деньги безкорыстно отдаютъ въ партiйную кассу, но сами на счетъ партiйной кассы живутъ и недурно живутъ! Грабятъ и убиваютъ однихъ богачей, а деньги берутъ у другихъ,-- дураковъ у насъ, слава Богу, всегда было достаточно!.. Двойная бухгалтерiя, очень облегчающая и облагораживающая профессiю... Изъ убiйствъ дворниковъ и городовыхъ сдeлали новый видъ охоты. Тысячи простыхъ, неученыхъ, ни въ чемъ неповинныхъ людей перебили, какъ кроликовъ... Да что говорить! Нeтъ такой гнусности, передъ которой остановились бы эти люди... Они насъ называютъ опричниками! Повeрьте, сами они неизмeримо хуже, чeмъ мы, да еще, въ отличiе отъ насъ, на словахъ такъ и дышутъ человeколюбiемъ... Дай имъ власть и передъ ихъ опричниной не то, что наша, а та, опричнина царя Ивана Васильевича, окажется стыдливой забавой!.. Яценко слушалъ его со страннымъ чувствомъ, въ которомъ къ безпокойству и недовeрiю примeшивалось нeчто похожее на сочувствiе,-- этого Николай Петровичъ потомъ не могъ себe объяснить. Многое изъ того, о чемъ говорилъ Федосьевъ, {322} было совершенно неизвeстно слeдователю; кое-что онъ зналъ или смутно вспоминалъ по газетамъ. Яценко понималъ односторонность нападокъ Федосьева, несправедливость разныхъ его доводовъ, но въ такомъ подборe и разсказe доводы эти звучали убeдительно и грозно. "А все-таки здeсь онъ ошибается... Преступленiе преступленiю рознь... Да, то они могли сдeлать, а это невозможно... Притомъ какъ же они могли отравить Фишера? Вeдь все это чистая фантазiя... Нeтъ, люди ему подобные, видно, становятся манiаками", -- думалъ Николай Петровичъ. -- Разрeшите формулировать вашу мысль,-- сказалъ онъ, когда Федосьевъ, наконецъ, кончилъ. -- По вашимъ подозрeнiямъ, какой-то революцiонеръ непонятнымъ образомъ проникъ въ квартиру, гдe былъ Фишеръ, и отравилъ его, въ разсчетe на то, что миллiоны перейдутъ къ дочери убитаго, которая пожертвуетъ ихъ на революцiонныя цeли? Или ваши подозрeнiя еще ужаснeе и идутъ къ самой дочери Фишера? Но вeдь она находится заграницей... Вдругъ мысль о докторe Браунe ужалила Николая Петровича. "Какая ерунда!" -- сказалъ себe онъ. -- Не преувеличивайте значенiя моихъ словъ,-- уже спокойно, даже съ нeкоторымъ сожалeнiемъ, отвeтилъ Федосьевъ.-- Я сказалъ вамъ, что это только одна изъ возможностей, если хотите, возможность чисто теоретическая. Вы изволили мнe возразить: это совершенно неправдоподобно. Ваши слова меня, каюсь, задeли и я изложилъ вамъ -- слишкомъ пространно,-- почему я такую возможность совершенно неправдоподобной не считаю. -- Значить, вы не настаиваете на своемъ подозрeнiи? -- спросилъ Яценко. {323} -- Нeтъ, теперь не настаиваю,-- отвeтилъ нехотя Федосьевъ.-- Да я и прежде только смутно подозрeвалъ... Во всякомъ случаe вамъ виднeе. И, добавлю, теперь это ужъ никакъ не мое дeло, -- сказалъ онъ, улыбаясь.-- Разрeшите подeлиться съ вами маленькимъ секретомъ, вы о немъ завтра прочтете въ газетахъ. Мои услуги признаны ненужными русскому государству, и я ко всеобщей радости уволенъ въ чистую отставку, съ мундиромъ и пенсiей, но больше ни съ чeмъ. "Вотъ оно что!" -- подумалъ Николай Петровичъ.-- "То-то онъ такъ демониченъ... Что-жъ, не сочувствiе же ему выражать, въ самомъ дeлe". -- Очень быстро у насъ идутъ теперь перемeны,-- уклончиво сказалъ Яценко. -- Да, мы не засиживаемся. Очевидно, высшее правительство совершенно увeрено въ своей силe, прочности и государственномъ искусствe. Слава Богу, конечно... Да, такъ видите ли, я не считалъ себя вправe оставлять своему преемнику дeло о Загряцкомъ. Я эту кашу заварилъ, я ее долженъ былъ и расхлебать. Скажу еще, что Загряцкiй значится не за охраннымъ отдeленiемъ, тамъ о немъ ничего не знаютъ, вы о немъ тамъ и не справляйтесь. А у меня онъ извeстенъ только подъ кличкой "Брюнетка", которую я поэтому также вынужденъ вамъ открыть. -- "Брюнетка",-- повторилъ Яценко. Оставившее его было раздраженiе вновь имъ овладeло. -- Не могу, однако, не сказать Вашему Превосходительству, что вы напрасно называете ваши дeйствiя расхлебыванiемъ каши. Напротивъ, расхлебывать ее придется намъ, а эта каша съ "Брюнетками" невкусная, Ваше Превосходительство. -- Очень сожалeю, что доставилъ вамъ огорченiе. Впрочемъ, оно вeдь не такъ ужъ велико? Прокуратура направитъ дeло къ дослeдованiю въ {324} порядкe 512-й статьи. Это, навeрное, не можетъ повредить вашей репутацiи, она достаточно прочна... Я все-таки хотeлъ бы и очень бы васъ просилъ, чтобы настоящая роль Загряцкаго осталась неразоблаченной. Очень бы просилъ, Николай Петровичъ... Но если, какъ я боюсь, это окажется практически невозможнымъ,-- вставая, сказалъ онъ съ подчеркнутой иронiей,-- то вeдомству вашему, да и лично вамъ, тревожиться нечего. Вся одiозность дeла вeдь падетъ на наше вeдомство, точнeе на вашего покорнаго слугу. Вамъ, напротивъ, обезпечено общественное сочувствiе, которое по нынeшнимъ временамъ всего важнeе... Прощайте, Николай Петровичъ, я у васъ засидeлся. Яценко, съ трудомъ сдерживаясь, сухо простился съ посeтителемъ. Онъ счелъ, впрочемъ, необходимымъ проводить его до дверей корридора именно въ виду отставки и опалы Федосьева. -- Да, кстати,-- добавилъ у двери Федосьевъ, не трудитесь искать убiйцу по дактилоскопическому снимку. Это рука околодочнаго, который производилъ дознанiе. Да, да, да... Онъ по неосторожности прикоснулся къ бутылкe... Околодочный Шавровъ... Я случайно выяснилъ... Прощайте, Николай Петровичъ,-- любезно, почти ласково повторилъ онъ, выходя изъ камеры. Яценко растерянно смотрeлъ ему вслeдъ. VIII. Банкетъ по случаю двадцатипятилeтняго юбилея Кременецкаго долженъ былъ состояться въ одномъ изъ лучшихъ ресторановъ, въ большой залe, вмeщавшей около трехсотъ человeкъ. Еще за нeсколько дней до банкета запись желающихъ {325} принять въ немъ участiе была прекращена по отсутствiю мeста. Хотя въ февралe было еще нeсколько юбилеевъ, день, выбранный для чествованiя, оказался удачнымъ и не совпалъ ни съ какой другой общественной или театральной сенсацiей. Газетная подготовка юбилея прошла отлично: замeтки въ печати, вначалe глухiя, въ двe-три строки, потомъ понемногу все болeе подробныя, появлялись часто. У Семена Исидоровича были враги въ адвокатскомъ мiрe. Но въ газетныхъ кругахъ, гдe онъ былъ чужой, къ нему въ общемъ относились хорошо. Онъ часто выступалъ въ судe по литературнымъ дeламъ и въ этихъ случаяхъ неизмeнно отказывался отъ гонорара, даже тогда, когда его подзащитные были люди со средствами. Правда, доброе отношенiе къ Кременецкому у нeкоторыхъ старыхъ журналистовъ сочеталось съ насмeшкой. Такъ, Федоръ Павловичъ, секретарь газеты "Заря", принималъ замeтки объ юбилеe съ ругательствами; но все же принималъ ихъ и печаталъ на видномъ мeстe. Въ правыхъ газетахъ Семенъ Исидоровичъ тоже злобы не возбуждалъ. Комитета по устройству юбилея было рeшено не образовывать, такъ какъ при этомъ неизбeжны были жестокiя обиды. Все дeлалось способомъ семейнымъ, безымяннымъ. Главная тяжесть работы выпала на долю Тамары Матвeевны и Фомина; имъ помогали близкiе друзья дома. Въ теченiе мeсяца, предшествовавшаго юбилею, у Тамары Матвeевны, кромe чисто дeловыхъ засeданiй, происходили и небольшiе обeды въ тeсномъ кругу. Самъ Семенъ Исидоровичъ, разумeется, не присутствовалъ на засeданiяхъ, а съ обeдовъ рано уeзжалъ, ссылаясь на неотложныя дeла. Но Тамара Матвeевна по вечерамъ наединe подробно все сообщала мужу и узнавала его мнeнiе, которое онъ, впрочемъ, всегда высказывалъ отрывисто и {326} уклончиво, ибо его это дeло совершенно не касалось. Работа была трудная и сложная. Постоянно возникали новые вопросы, то мелкiе, техническiе, то серьезные и принципiальные. Такъ, на первомъ же обeдe въ тeсномъ кругу, передъ устроителями всталъ вопросъ о самомъ характерe чествованiя. За кофе Тамара Матвeевна, повторяя и слова, и бeглыя застeнчивыя интонацiи мужа, указала, что Семенъ Исидоровичъ не только одинъ изъ первыхъ адвокатовъ Россiи (изъ приличiя она не сказала первый): онъ кромe того политикъ и общественный дeятель. Должно ли придать чествованiю характеръ политическiй? Въ глубинe души Тамара Матвeевна предпочла бы отрицательный отвeтъ на этотъ вопросъ. Она боялась преслeдованiй со стороны правительства, травли черносотенныхъ организацiй. Ея мнeнiе раздeлялъ и Фоминъ. Но другiе участники обeда высказались рeшительно противъ этого мнeнiя. Особенно горячо высказался Василiй Степановичъ. -- Вы не можете не знать, дорогая Тамара Матвeевна,-- сказалъ онъ рeшительно, подливая себe бенедиктина,-- что юбилей Семена Исидоровича не только праздникъ русской адвокатуры: это праздникъ всей лeвой Россiи! "Экъ, однако, хватилъ!" -- подумалъ князь Горенскiй. Онъ озадаченно посмотрeлъ на редактора. Но добрые голубые глаза Василiя Степановича выражали такую глубокую увeренность въ правотe его словъ, что Горенскiй заколебался: можетъ быть, дeйствительно онъ недооцeнивалъ Семена Исидоровича и его заслуги? Быстро обдумавъ вопросъ, князь тоже заявилъ, что чествованiе необходимо придать характеръ общественно-политическiй. Противъ этого мнeнiя осторожно возражалъ Фоминъ. {327} -- Лeвая Россiя это хорошо, но Россiя-просто еще лучше,-- сказалъ онъ.-- Если мы поставимъ ударенiе на слово "лeвый", то магистратура во всякомъ случаe не приметъ участiя въ нашемъ праздникe. -- Тeмъ хуже для магистратуры! -- воскликнулъ Василiй Степановичъ. Однако Тамара Матвeевна не могла признать, что тeмъ хуже для магистратуры: она догадывалась, что и Семену Исидоровичу этотъ выходъ не будетъ особенно прiятенъ. Въ споръ вмeшался Никоновъ. Раздраженный словами Василiя Степановича, онъ высказался со свойственной ему шутливой рeзкостью: -- Ну, ужъ тамъ лeвая Россiя, или не лeвая Россiя, или никакая не Россiя,-- сказалъ онъ (всe немного смутились),-- но я прямо говорю: весь смыслъ банкета именно въ политической манифестацiи. Нашъ святой долгъ, господа, показать кукишъ правительству!.. Поэтому и публика къ намъ такъ валитъ... Теперь, послe убiйства Гришки, настроенiе такое, что и магистратура къ намъ повалитъ, голову даю на отсeченiе! -- Можетъ быть, вы не такъ дорожите своей головой, Григорiй Ивановичъ,-- сказалъ язвительно Фоминъ,-- но могу васъ увeрить, что сенаторъ Медвeдевъ на политическiй банкетъ не явится. -- Вотъ еще кто вамъ понадобился, зубръ этакой! -- воскликнулъ возмущенно князь.-- Мы устраиваемъ банкетъ не для Бeловeжской пущи. Василiй Степановичъ отъ негодованiя пролилъ ликеръ на скатерть. -- Объ этомъ надо, конечно, очень серьезно подумать,-- замeтила озабоченно Тамара Матвeевна, не имeвшая твердаго мнeнiя до тeхъ поръ, пока не высказался Семенъ Исидоровичъ. Вечеромъ она доложила о спорe мужу. {328} -- Фоминъ отчасти правъ,-- сказала она нерeшительно.-- Не только Медвeдевъ тогда не придетъ, Богъ съ нимъ! -- но и многiе другiе. Я не увeрена даже, что придетъ Яценко? -- Все-таки странно, что русскiе люди никогда ни на чемъ не могутъ сойтись,-- сказалъ съ горечью Семенъ Исидоровичъ.-- Во всякой другой странe существуютъ безспорныя цeнности: въ Англiи, во Францiи, въ Бельгiи ("Бельгiя" сорвалась у него какъ-то нечаянно). Одни мы, русскiе, всегда безъ нужды грыземся... Дeлайте, какъ хотите! -- въ сердцахъ отрывисто добавилъ онъ. Разстроенная Тамара Матвeевна немедленно перевела разговоръ на другой предметъ. Она принялась разсказывать о томъ, какъ всe, рeшительно всe, стремятся попасть на банкетъ и въ какое отчаянье приходятъ люди, узнавая, что мeстъ уже нeтъ. Семенъ Исидоровичъ понемногу смягчился. Характеръ чествованья такъ и остался неяснымъ. Было рeшено предоставить полную свободу ораторамъ. Вопросы не-принципiальные Тамара Матвeевна разрeшала сама. Ресторанъ былъ выбранъ очень дорогой, но плату за обeдъ установили низкую -- пять рублей съ человeка,-- чтобы сдeлать участiе въ банкетe возможно болeе доступнымъ. При этомъ Тамара Матвeевна поручила Фомину доплатить ресторатору столько, сколько будетъ нужно, не останавливаясь ни передъ какими расходами. У Тамары Матвeевны, благодаря щедрости мужа, уже года три были собственныя деньги и текущiй счетъ въ банкe. Изъ этихъ же денегъ она оплатила свой дорогой подарокъ Семену Исидоровичу: портретъ Муси работы извeстнаго художника. Меню обeда было поручено выработать Фомину, который имeлъ репутацiю тонкаго гастронома. Онъ очень хорошо справился со своей задачей; {329} любо было смотрeть на проэктъ разукрашенной карточки съ разными звучными и непонятными "Homard Thermidor", "Me'daillon de foie gras", "Coupe Chantilly", и т. п. Фомину пришлось особенно много поработать по дeлу объ устройствe чествованiя. Тамара Матвeевна трудилась усердно, но она, по своему положенiю, часто должна была оставаться въ тeни. Никоновъ помогалъ больше совeтами, да и то преимущественно шутливыми. Муся вначалe только дeлала радостно-изумленное лицо и относилась къ юбилею отца приблизительно такъ, какъ къ прieзду Художественнаго Театра или къ другому событiю подобнаго рода, которое само по себe было очень прiятно, но никакихъ дeйствiй съ ея стороны не предполагало. Потомъ ее все-же привлекли къ общей работe. Она взяла на себя распредeленiе гостей за столами. Столовъ было много: одинъ въ длину зала, почетный, и десять обыкновенныхъ, перпендикулярныхъ къ почетному. Разсадка гостей за почетнымъ столомъ была чрезвычайно труднымъ и отвeтственнымъ дeломъ: здeсь все обдумывалось и обсуждалось сообща. Боковые же столы были поручены Мусe. Она съeздила съ Никоновымъ въ залъ банкета, купила огромные листы картона и начала озабоченно рисовать планъ столовъ съ номерами мeстъ. Но вскорe ей это надоeло, на первомъ же столe номера не помeстились и планъ такъ и остался недоконченнымъ. Распредeленiе гостей тоже перешло къ Фомину. Онъ съ ожесточенiемъ говорилъ знакомымъ, что совершенно сбился съ ногъ,-- проклиналъ и банкетъ, и юбиляра, и самого себя "за глупость". Однако въ дeйствительности Фомина захватила эта работа, требовавшая опыта, такта, дипломами и вдобавокъ дававшая матерiалъ для его упорнаго остроумiя. Въ удачномъ устройствe {330} юбилея Фоминъ видeлъ какъ бы собственное свое торжество, хоть и не слишкомъ любилъ Семена Исидоровича. Большого такта требовалъ вопросъ о рeчахъ на банкетe. Этотъ вопросъ, по выраженiю Фомина, нужно было заботливо "провентилировать". Недостатка въ ораторахъ не было: говорить желали многiе, но на бeду не тe, кого особенно прiятно было бы услышать Семену Исидоровичу. Было получено письмо отъ донъ-Педро,-- онъ заявлялъ о своемъ желанiи выступить съ рeчью почти какъ объ одолженiи, которое онъ готовь былъ сдeлать юбиляру. Альфредъ Исаевичъ принялъ столь самоувeренный тонъ больше для того, чтобы вeрнeе добиться согласiя устроителей банкета: ему очень хотeлось сказать слово. Однако донъ-Педро былъ сразу всeми признанъ недостаточно декоративной фигурой, и Фоминъ въ самой мягкой формe отвeтилъ ему, что, какъ ни прiятно было бы его выступленiе, слово не можетъ быть ему дано по условiямъ времени и мeста. Эту непонятную фразу "по условiямъ времени и мeста" Фоминъ употреблялъ постоянно, и она на всeхъ производила должное впечатлeнiе. Альфредъ Исаевичъ, по свойственному ему благодушiю, не обидeлся; онъ лишь огорчился, да и то не надолго: что-жъ дeлать, если условiя времени и мeста лишали его возможности выступить? Виднeйшiе политическiе дeятели либеральнаго лагеря любезно благодарили за приглашенiе, обeщали непремeнно прiйти на банкетъ, но не выражали желанiя говорить. Уклонился въ частности самый видный изъ всeхъ, что было особенно досадно Семену Исидоровичу. Онъ даже приписалъ это уклоненiе скрытому антисемитизму вождя либеральнаго лагеря.-- "Ахъ, они всe явные или тайные юдофобы!" -- сердито сказалъ женe {331} Семенъ Исидоровичъ, еще наканунe восторженно отзывавшiйся объ этомъ политическомъ дeятелe. Вмeсто него былъ единогласно намeченъ князь Горенскiй, но онъ никакъ уклонившагося не замeнялъ. Должны были говорить Василiй Степановичъ и Фоминъ. Намeтилось и еще нeсколько ораторовъ. Вся эта юбилейная кухня была не очень прiятна Кременецкимъ. Помимо обидъ и огорченiя, было безпокойство: удастся ли вообще чествованiе? Настроенiе въ Петербургe безъ видимой причины становилось все тревожнeе. Ожидали безпорядковъ и забастовокъ; говорили даже, что кое-гдe начинаются голодные бунты. Кременецкiй сожалeлъ, что по разнымъ случайнымъ причинамъ двадцатипятилeтiе его адвокатской дeятельности было назначено на февраль. "Не слeдовало оттягивать",-- думалъ онъ. Насмeшекъ или непрiятныхъ отзывовъ о чествованiи онъ не слышалъ. Семенъ Исидоровичъ думалъ, что такiе отзывы непремeнно должны были бы до него дойти, все равно какъ до автора, черезъ возмущенныхъ прiятелей, почти неизбeжно доходятъ ругательныя рецензiи объ его книгахъ, даже помeщенныя въ захудалыхъ или иногороднихъ изданiяхъ: "а вы видeли, какую гадость написалъ о васъ такой-то?.. Просто стыдно читать этотъ вздоръ!.." Насмeшки, однако, не доходили до Семена Исидоровича. Связанныя съ праздникомъ мелкiя огорченiя потонули въ той волнe сочувствiя, симпатiи, похвалъ, которая къ нему неслась. Письма, телеграммы, адресы стали приходить еще дня за два до юбилея. Въ день праздника ихъ пришло больше ста. Все утро на квартиру Кременецкихъ носили изъ магазиновъ цвeты, торты, бонбоньерки. Привeтствiя, особенно отъ прежнихъ подзащитныхъ, были самыя {332} трогательныя. Нeкоторыя изъ нихъ Семенъ Исидоровичъ не могъ читать безъ искренняго умиленiя. Къ тому часу дня, когда къ нему на домъ стали съeзжаться друзья и прибыла делегацiя отъ совeта присяжныхъ повeренныхъ, онъ уже пришелъ въ состоянiе подлиннаго сердечнаго размягченiя. Одно привeтствiе особенно его взволновало. Оно было отъ адвоката Меннера, съ которымъ Семенъ Исидоровичъ въ теченiе долгихъ лeтъ находился въ состоянiя полускрытой, но острой и жгучей вражды. Въ выраженiяхъ не только корректныхъ, но чрезвычайно лестныхъ и теплыхъ, Меннеръ поздравлялъ своего соперника, отмeчалъ его большiя заслуги и слалъ ему самыя добрыя пожеланiя. Кременецкiй не вeрилъ своимъ глазамъ, читая это письмо: онъ ждалъ отъ Меннера въ лучшемъ случаe коротенькой сухой телеграммы. Въ одно мгновенье исчезла, растаяла долголeтняя ненависть, составлявшая значительную часть интересовъ, дeйствiй, жизни Семена Исидоровича. Въ томъ размягченномъ состоянiи, въ которомъ онъ находился, ихъ вражда внезапно показалась ему нелeпымъ и печальнымъ недоразумeнiемъ. Больше того, это поздравительное письмо въ какомъ-то новомъ свeтe представило ему самую жизнь. "Да, жизнь прекрасна, люди тоже въ большинствe хороши и надо быть безумцемъ, чтобъ отравлять себe существованiе всeми этими мелочными дрязгами",-- подумалъ онъ. Тамара Матвeевна также была взволнована письмомъ Меннера. -- Конечно, онъ во многомъ передъ тобой виноватъ,-- сказала она.-- Особенно въ томъ дeлe съ Кузьминскими.... Но онъ все-таки выдающiйся человeкъ и адвокатъ... Не ты, конечно, но одинъ изъ лучшихъ адвокатовъ Россiи. {333} -- Одинъ изъ самыхъ лучшихъ! -- съ горячимъ чувствомъ призналъ Семенъ Исидоровичъ. По его желанно, Тамара Матвeевна позвонила по телефону Меннеру, сердечно его поблагодарила отъ имени мужа и просила непремeнно прieхать вечеромъ на банкетъ. Семенъ Исидоровичъ во время ихъ разговора приложилъ къ уху вторую трубку телефона. -- Я самъ очень хотeлъ быть, но я слышалъ и читалъ, что всe триста мeстъ уже расписаны,-- отвeтилъ взволнованно Меннеръ. -- Всe триста пятьдесятъ мeстъ давно расписаны, но для Меннера всегда и вездe найдется мeсто,-- сказала Тамара Матвeевна: за долгiе годы она усвоила и мысли, и чувства, и стиль своего мужа. Семенъ Исидоровичъ взглянулъ на жену и съ новой силой почувствовалъ, что эта женщина -- первый, самый преданный, самый главный изъ его нынe столь многочисленныхъ друзей. Яснeе обычнаго онъ понялъ, что для Тамары Матвeевны никто кромe него на свeтe не существуетъ, что жизнь безъ него не имeетъ для нея смысла. Слезы умиленiя показались на глазахъ Кременецкаго, онъ порывисто обнялъ Тамару Матвeевну. Она застeнчиво просiяла. Семенъ Исидоровичъ сталъ со всeми вообще чрезвычайно добръ и внимателенъ. Наканунe банкета онъ разослалъ по благотворительнымъ учрежденiямъ двe тысячи рублей и даже просилъ въ отчетахъ указать, что деньги получены "отъ неизвeстнаго". Никто ни въ чемъ не встрeчалъ у него отказа. Такъ, дня за два до банкета Кременецкiй получилъ билеты на украинскiй концертъ, который долженъ былъ состояться "25-го лютого, въ Олександровской Залi Мiйськой Ради" (въ скобкахъ на "квиткахъ" значился русскiй переводъ этихъ словъ). Семена Исидоровича разсмeшило {334} и немного раздражило то, что люди серьезно называли Городскую Думу Мiйськой Радой. Тeмъ не менeе онъ тотчасъ отослалъ устроителямъ концерта пятьдесятъ рублей, хотя "квитки" стоили гораздо дешевле. IX. Муся въ тe дни переживала почти такое же состоянiе счастливаго умиленiя, въ какомъ находился ея отецъ. Она была влюблена. Началось это, какъ все у нея, съ настроенiй свeтски-ироническихъ. Муся жила веселой иронiей и выйти изъ этого болeзненнаго душевнаго состоянiя ей было очень трудно,-- для нея оно давно стало нормальнымъ. Когда Муся въ разговорe о Клервиллe, закатывая глаза, сообщала друзьямъ, что она погибла, что Клервилль навeрное шпiонъ и что она безъ ума отъ шпiоновъ, это надо было понимать какъ небрежную, оригинальную болтовню. Такъ друзья дeйствительно это и понимали. Если-бъ у Муси спросили, что на самомъ дeлe скрывается за ея неизмeннымъ утомительно-насмeшливымъ тономъ, она едва ли могла бы отвeтить. Что-то, очевидно, должно было скрываться: нельзя было жить одной иронiей,-- Муся это чувствовала, хоть думала объ этомъ рeдко: она была очень занята, ровно ничего не дeлая цeлый день. Въ откровенныхъ бесeдахъ Муся часто повторяла: "Надо все, все взять отъ жизни"... Въ ея чувствахъ что-то выражалось и другими фразами: "сгорeть на огнe", "жечь жизнь съ обоихъ концовъ", "отдаваться страстямъ"; но это были провинцiальныя фразы довольно дурного тона, которыхъ не употребляла и Глаша. Впрочемъ, дeло было не въ выраженiи мысли: ее некому и незачeмъ было выражать. Тягостнeе {335} было то, что въ дeйствительности Муся брала у жизни очень немногое. Флиртъ съ Григорiемъ Ивановичемъ, отдаленное подобiе флирта съ Нещеретовымъ, сомнительные разговоры съ Витей, -- все это щекотало нервы, но заполнить жизнь никакъ не могло. Страхъ, общiй укладъ жизни, привычки, брезгливость мeшали Мусe пойти дальше. Ей было двадцать два года. Она знала, что не останется безъ жениха. Но съ ужасомъ чувствовала, что все легко можетъ кончиться очень прозаично и буржуазно, ужъ безъ всякой грацiозной иронiи. Муся какъ-то прочла у Оскара Уайльда: "Несчастье каждой дeвушки въ томъ, что она рано или поздно становится похожей на свою собственную мать". Отъ этой фразы Муся похолодeла, хотя любила Тамару Матвeевну и очень къ ней привыкла. Клервилль появился такъ неожиданно. Онъ не укладывался въ привычныя настроенiя Муси, но буржуазности въ немъ не было или, если была, то другая. Слово "буржуазность" часто употреблялось въ кружкe Муси, правда въ нeсколько особомъ смыслe: такъ, дама изъ буржуазнаго общества, eздившая со свeтскими людьми въ отдeльные кабинеты первоклассныхъ ресторановъ, тeмъ самымъ уже возвышалась надъ рядовой буржуазностью. Возвыситься надъ буржуазностью можно было, читая опредeленныя книги, восхищаясь надлежащими писателями, артистами, художниками и презирая надлежащихъ другихъ, живя врозь съ мужемъ или называя его на вы. Вообще это было нетрудно и часто вполнe удавалось даже на рeдкость глупымъ женщинамъ (мужчинамъ удавалось еще легче). Клервилль не возвышался надъ буржуазностью: онъ былъ какъ-то отъ нея въ сторонe: этому все способствовало, отъ мундира и боевыхъ наградъ до его имени Вивiанъ, до его чуть {336} пахнущихъ медомъ англiйскихъ папиросъ. И Муся могла говорить, что она погибла, безъ риска оказаться ниже своей репутацiи. Такъ было при ихъ первомъ знакомствe. Но послe любительскаго спектакля въ ихъ домe Муся почувствовала, что она влюбилась, влюбилась по настоящему, въ первый разъ въ жизни, почти безъ заботы объ ощущеньяхъ, безъ всякой мысли о томъ, буржуазно ли это или нeтъ. Клервилль занималъ ея воображенiе цeлый день, и въ мысляхъ о немъ теперь заключалось ея лучшее наслажденiе. Прежде Муся была не въ состоянiи провести вечеръ дома одна. Теперь она предпочитала одиночество и, возвращаясь послe театра домой, съ радостью вспоминала, что сейчасъ въ ваннe, въ постели останется съ мыслями о немъ одна, что, быть можетъ, онъ приснится ей ночью. Муся провeряла свои чувства по самымъ страстнымъ романамъ и съ гордостью убeждалась, что это и есть та любовь, которую почти всегда совершенно одинаково и совершенно вeрно описывали романы. Прежде Мусe было страшно подумать, что ей, быть можетъ, предстоитъ за всю жизнь знать только одного человeка. Теперь самая мысль эта казалась ей одновременно и смeшной, и гадкой. Муся была такъ счастлива, какъ никогда до того въ жизни. Отъ счастья она стала добрeе, не отвeчала на колкости Глаши, была ласкова съ матерью, больше не старалась кружить голову Витe: онъ подъ разными предлогами забeгалъ къ нимъ часто, такъ что въ кружкe уже смeялись, а Тамара Матвeевна полушутливо грозила ему пальцемъ. Муся теперь говорила съ Витей "такъ, какъ могла бы говорить съ братомъ любящая старшая сестра",-- этотъ новый книжный тонъ безпокоилъ и сердилъ Витю. Никоновъ {337} утверждалъ, что въ домe Кременецкихъ установился духъ п е р в ы х ъ  в р е м е н ъ христiанства -- и притомъ съ нeкоторымъ опозданiемъ, ибо Семенъ Исидоровичъ крестился двадцать пять лeтъ тому назадъ. Клервилля Муся видeла довольно рeдко. Онъ сдeлалъ имъ визитъ, былъ съ Мусей на выставкe "Мiра Искусства", слушалъ Шаляпина въ оперe у Аксарина. Послe третьей встрeчи, съ англiйской легкостью въ сближенiи, онъ попросилъ разрeшенiя называть ее по имени и произносилъ ея имя забавно-старательно. Это очень ее удивило,-- она думала, что всe англичане "чопорны". Слово Вивiанъ звучало волшебно. Клервилль былъ не только красавцемъ. Онъ оказался милымъ, любезнымъ, обаятельнымъ человeкомъ. "Уменъ онъ или нeтъ?" -- не разъ спрашивала себя Муся и вначалe ей было трудно отвeтить на этотъ вопросъ: Клервилль, очевидно, не былъ уменъ въ томъ смыслe, въ какомъ были умны сама Муся, Глаша или Никоновъ. Но Муся догадывалась, что въ этомъ смыслe Гете, Наполеонъ, Пушкинъ тоже не были, пожалуй, умны. Муся скоро все узнала о Клервиллe, объ его родныхъ, объ его планахъ. Какъ-то, въ присутствiи ея матери, онъ упомянулъ о томъ, что не богатъ. Это нeсколько расхолодило Тамару Матвeевну: она сама начинала неопредeленно думать о Клервиллe. Ей, впрочемъ, объяснили, что въ Англiи человeкъ, имeющiй состоянiе въ сто тысячъ фунтовъ, не считаетъ себя богатымъ. Мусe теперь было почти безразлично, богатъ ли или не богатъ Клервилль. Ее гораздо больше безпокоилъ вопросъ, зачeмъ онъ сказалъ объ этомъ: надо ли отсюда заключить, что онъ "сдeлаетъ ей предложенiе" (это слово, прежде непрiятное Мусe, теперь звучало иначе). Клервилль не дeлалъ предложенiя, но послe спектакля {338} Муся почти не сомнeвалась въ томъ, что онъ предложенiе сдeлаетъ. Она не могла привыкнуть къ этой мысли. Въ ихъ кругу никто никогда не выходилъ за англичанина. Клервилль въ разговорe упомянулъ о томъ, что его, быть можетъ, пошлютъ послe войны въ Индiю. Муся не представляла себe жизни внe Петербурга и невольно улыбалась, воображая себя въ Бомбеe женой боевого англiйскаго офицера. Но и въ этой мысли было что-то, волновавшее Мусю: она, смeясь, говорила друзьямъ, что родилась съ душой авантюристки. "Неужели, однако, всю жизнь говорить съ мужемъ на чужомъ языкe?.. Да правда ли еще, что онъ влюбленъ?.. Но когда-же, когда? Говорятъ, война скоро кончится... Это, однако, говорятъ уже три года"... Муся вспомнила частушку, которую газеты откопали гдe-то въ Рязанской губернiи: Дeвки, очень я сердита На германца сатану! Дролю отдали въ солдаты И угнали на войну... Муся съ сочувственной улыбкой думала о "дeвкe", которая тосковала по дролe. Ей была прiятна мысль, что она сама похожа на эту дeвку и она отъ всей души желала ей найти съ дролей счастье. У нея теперь былъ свой дроля. Семенъ Исидоровичъ ничего не зналъ о новомъ увлеченiя Муси. Тамара Матвeевна едва догадывалась: она въ мысляхъ примeривалась ко всeмъ неженатымъ мужчинамъ, бывавшимъ у нихъ въ домe. Родителей Муси все еще занимала мысль о Нещеретовe. Однако, здeсь ихъ постигло разочарованiе. Нещеретовъ былъ любезенъ, но рeшительно ничто не свидeтельствовало объ его увлеченiи Мусей. Имъ вдобавокъ сообщили, что {339} Аркадiй Николаевичъ сталъ часто бывать у госпожи Фишеръ. "Очень нужно было его съ ней знакомить",-- съ досадой думалъ Кременецкiй. Онъ вообще былъ недоволенъ своей клiенткой, какъ и ходомъ ея иска. Дeло Загряцкаго было направлено къ дослeдованью. Въ связи съ этимъ какiе-то темные слухи поползли по Петербургу. Но въ тe дни ходило по столицe такъ много самыхъ удивительныхъ слуховъ, что имъ большого значенiя не придавали. У Кременецкихъ въ февралe бывало особенно много гостей, частью въ связи съ предстоявшимъ торжественнымъ днемъ, частью оттого, что въ ихъ домe всегда рады были гостямъ и не жалeли денегъ: изъ-за росшей дороговизны многiе въ Петербургe начинали сокращать расходы. Настроенiе въ столицe, несмотря на войну и тяжелые слухи, было послe убiйства Распутина необыкновенно приподнятое и радостное. Особенно оживлена была молодежь, точно гордившаяся безсознательно тeмъ, что историческое убiйство, столь нашумeвшее во всемъ мiрe, совершили блестящiе молодые люди. Муся часто выeзжала въ театръ. Въ театрахъ тоже шли очень веселыя пьесы,-- гдe "Наша содержанка", гдe "Веселая вдова", гдe "Любовь... и черти... и цвeты". Послe спектакля она нерeдко заставала дома гостей. Ужинали въ два часа ночи "чeмъ Богъ послалъ", какъ неизмeнно говорилъ Кременецкiй, въ дeйствительности очень хорошо. Кружокъ Муси имeлъ текучiй составъ и часто совершенно измeнялся въ теченiе года. Теперь въ него входили преимущественно участники ихъ любительскаго спектакля. Молодежь собиралась отдeльно,-- мостомъ между нею и старшими былъ князь Горенскiй. Къ старшимъ Муся рeдко выходила надолго и въ своемъ кружкe, когда ее звали {340} въ гостиную къ Тамарe Матвeевнe, со вздохомъ, закатывая глаза, терла пальцемъ щеку, что по парижски должно было означать "La barbe!" (Муся знала argot лучше уроженцевъ Монмартра). Для нeкоторыхъ старшихъ она, впрочемъ, дeлала исключенiе, въ особенности для Брауна: почему-то онъ ее интересовалъ и даже немного безпокоилъ. Зимой въ комнатe Муси, по ея просьбe, былъ поставленъ отдeльный телефонъ. Аппаратъ стоялъ на письменномъ столe, такъ что Муся могла разговаривать, сидя въ своемъ любимомъ атласномъ креслe. Телефонные разговоры позднимъ вечеромъ, когда въ домe и на улицe устанавливалась тишина, стали новымъ удовольствiемъ Муси. Безъ всякаго дeла она вызывала -- кого было можно -- въ двeнадцатомъ, въ первомъ часу ночи, и болтала подолгу, часто дурача собесeдника. Она по телефону говорила негромко, особенно отчетливо, и ей прiятно было слушать красивый, выразительный звукъ своего голоса. Что-то въ этомъ напоминало хорошiй модный театръ. Какъ-то разъ, набравшись храбрости, Муся вызвала по телефону Клервилля. Она давно собиралась пригласить его на банкетъ. Кружку Муси было отведено мeсто въ концe послeдняго бокового стола. Этимъ подчеркивалось, что они свои люди и что для нихъ, въ отличiе отъ остальной публики, не могло имeть значенiя, гдe сидeть. Муся шутливо называла ихъ "Камчаткой". Разумeется, для нея самой мeсто было отведено тамъ же, а не рядомъ съ родителями, какъ предлагала Тамара Матвeевна.-- "И вотъ еще что, друзья мои",-- объявила Муся незадолго до праздника,-- "такъ какъ -- между нами -- будетъ, вeрно, очень скучно, то мы оттуда eдемъ всe на острова! Идетъ?" Это предложенiе было немедленно принято; Никоновъ взялъ на себя заказать тройки,-- по просьбe {341} дамъ, не розвальни, а обыкновенныя четырехмeстныя сан