-----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Железный поток". М., "Правда", 1981.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 4 December 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   В Московский Совет, в штаб, пришла сероглазая девушка в платочке.
   Небо было октябрьское, грозное, и  по  холодным  мокрым  крышам,  между
труб, ползали юнкера и снимали  винтовочными  выстрелами  неосторожных  на
Советской площади.
   Девушка сказала:
   - Я ничем не могу быть полезной революции. Я б хотела доставлять вам  в
штаб сведения о юнкерах. Сестрой - я не умею, да сестер у вас много. Да  и
драться тоже - никогда не держала оружия. А вот, если  дадите  пропуск,  я
буду вам приносить сведения.
   Товарищ, с маузером за поясом, в замасленной кожанке,  с  провалившимся
от бессонных ночей и чахотки лицом, неотступно всматриваясь в нее, сказал:
   -  Обманете  нас,  расстреляем.  Вы   понимаете?   Откроют   там,   вас
расстреляют. Обманете нас, расстреляем здесь!
   - Знаю.
   - Да вы взвесили все?
   Она поправила платочек на голове.
   - Вы дайте мне пропуск во все посты и  документ,  что  я  -  офицерская
дочь.
   Ее попросили в отдельную комнату, к дверям приставили часового.
   За окнами на площади опять  посыпались  выстрелы  -  налетел  юнкерский
броневик, пострелял, укатил.
   - А черт ее знает...  Справки  навел,  да  что  справки,  -  говорил  с
провалившимся чахоточным лицом товарищ, - конечно, может подвести. Ну,  да
дадим. Много она о нас не сумеет там рассказать. А попадется - пристукнем.
   Ей выдали подложные документы, и она пошла на Арбат  в  Александровское
училище, показывая на углах пропуск красноармейцам.
   На Знаменке она красный пропуск спрятала. Ее окружили юнкера и отвели в
училище в дежурную.
   - Я хочу поработать сестрой. Мой отец убит в  германскую  войну,  когда
Самсонов отступал. А два  брата  на  Дону  в  казачьих  частях.  Я  тут  с
маленькой сестрой.
   - Очень хорошо, прекрасно. Мы рады. В нашей тяжелой борьбе  за  великую
Россию мы рады искренней помощи всякого благородного патриота. А вы - дочь
офицера. Пожалуйте!
   Ее провели в гостиную. Принесли чай.
   А дежурный офицер говорил стоящему перед ним юнкеру:
   - Вот что, Степанов, оденьтесь рабочим. Проберитесь  на  Покровку.  Вот
адрес. Узнайте подробно о девице, которая у нас сидит.
   Степанов пошел, надел пальто с кровавой дырочкой на груди, - только что
снял с убитого рабочего. Надел его штаны, рваные сапоги, шапку и в сумерки
отправился на Покровку.
   Там  ему  сказал  какой-то  рыжий  лохматый  гражданин,  странно  играя
глазами:
   - Да, живет во втором номере какая-то. С сестренкой маленькой. Буржуйка
чертова.
   - Где она сейчас?
   - Да вот с утра нету. Арестовали  поди.  Дочь  штабс-капитана,  это  уж
язва... А вам зачем она?
   - Да тут ейная прислуга была из одной  деревни  с  нами.  Так  повидать
хотел. Прощевайте!
   Ночью, вернувшись с постов, юнкера окружили сероглазую девушку живейшим
вниманием. Достали пирожного, конфет. Один стал  бойко  играть  на  рояле;
другой, склонив колено, смеясь, подал букет.
   - Разнесем всю эту хамскую орду. Мы им хорошо насыпали. А завтра  ночью
ударим от Смоленского рынка так, только перья посыпятся.
   Утром ее повели в лазарет на перевязки.
   Когда проходили мимо белой стены, в глаза бросилось: у стены, в розовой
ситцевой рубашке, с откинутой головой лежал  рабочий  -  сапоги  в  грязи,
подошвы протоптаны, над левым глазом темная дырочка.
   - Шпион! - бросил юнкер, проходя и не взглянув. - Поймали.
   Девушка целый день  работала  в  лазарете  мягко  и  ловко,  и  раненые
благодарно глядели в ее серые, темно-запушенные глаза.
   - Спасибо, сестрица.
   На вторую ночь отпросилась домой.
   - Да куда вы? Помилуйте, ведь опасно. Теперь за каждым углом  караулят.
Как из нашей зоны выйдете, сейчас вас схватят хамы, а то и подстрелят  без
разговору.
   - Я им документы покажу, я - мирная. Я  не  могу.  Там  сестренка.  Бог
знает что с ней. Душа изболелась...
   - Ну да, маленькая сестра.  Это,  конечно,  так.  Но  я  вам  дам  двух
юнкеров, проводят.
   - Нет, нет, нет... - испуганно протянула руки, - я одна... я одна...  Я
ничего не боюсь.
   Тот пристально посмотрел.
   - Н-да... Ну, что ж!.. Идите.
   "Розовая рубашка, над глазом темная дырка... голова откинута..."
   Девушка вышла из ворот и сразу погрузилась в океан тьмы, - ни черточки,
ни намека, ни звука.
   Она пошла наискось от  училища  через  Арбатскую  площадь  к  Арбатским
воротам. С нею шел маленький круг  тьмы,  в  котором  она  различала  свою
фигуру. Больше ничего - она одна на всем свете.
   Не было страха. Только внутри все напрягалось.
   В детстве, бывало, заберется к отцу, когда он уйдет, снимет с ковра над
кроватью гитару, усядется с ногами и начинает потинькивать струною, и  все
подтягивает колышек, -  и  все  тоньше,  все  выше  струнная  жалоба,  все
невыносимей. Тонкой, в сердце впивающейся судорогой  -  ти-ти-ти-и...  Ай,
лопнет, не выдержит... И мурашки  бегут  по  спине,  а  на  маленьком  лбу
бисеринки...  И  это  доставляло  потрясающее,  ни  с  чем  не   сравнимое
наслаждение.
   Так шла в темноте,  и  не  было  страха,  и  все  повышалось  тоненько:
ти-ти-ти-и... И смутно различала свою темную фигуру.
   И вдруг протянула  руку  -  стена  дома.  Ужас  разлился  расслабляющей
истомой по всему телу, и бисеринками, как тогда, в детстве, выступил  пот.
Стена дома, а тут должна быть решетка бульвара.  Значит,  потерялась.  Ну,
что ж такое, - сейчас  найдет  направление.  А  зубы  стучали  неудержимой
внутренней дрожью. Кто-то насмешливо наклонялся и шептал:
   - Так ведь это ж начало конца... Не  понимаешь?..  Ты  думаешь,  только
заблудилась, а это нач...
   Она  нечеловеческим  усилием  распутывает:   справа   Знаменка,   слева
бульвар... Она, очевидно,  взяла  между  ними.  Протянула  руки  -  столб.
Телеграфный? С бьющимся сердцем опустилась на колени, пошарила  по  земле,
пальцы ткнулись  в  холодное  мокрое  железо...  Решетка,  бульвар.  Разом
свалилась тяжесть. Она спокойно поднялась и... задрожала.  Все  шевелилось
кругом - смутно,  неясно,  теряясь,  снова  возникая.  Все  шевелилось:  и
здания,  и  стены,  и  деревья.  Трамвайные  мачты,   рельсы   шевелились,
кроваво-красные в кроваво-красной тьме. И тьма шевелилась,  мутно-красная.
И тучи, низко свесившись, полыхали, кровавые.
   Она шла туда, откуда лилось это молчаливое полыхание. Шла  к  Никитским
воротам. Странно, почему ее до сих пор никто не окликнул, не остановил.  В
черноте ворот, подъездов, углов - знает - затаились дозоры, не спускают  с
нее глаз. Она вся на виду; идет, облитая красным  полыханием,  идет  среди
полыхающего.
   Спокойно идет, зажимая в одной руке пропуск белых, в другой -  красных.
Кто окликнет, тому и покажет соответствующий пропуск. Кругом пусто, только
без  устали  траурно-красное  немое  полыхание.  На  Никитской   чудовищно
бушевало. Разъяренные языки вонзались в багрово-низкие  тучи,  по  которым
бушевали клубы багрового дыма. Громадный дом насквозь светился раскаленным
ослепительным светом. И  в  этом  ослепительном  раскалении  все,  безумно
дрожа, бешено неслось  в  тучи;  только,  как  черный  скелет,  неподвижно
чернели балки, рельсы, стены. И все так же исступленно светились  сквозные
окна.
   К тучам неслись искры хвостатой  красной  птицы,  треск  и  непрерывный
раскаленный шепот - шепот, который покрывал собою все кругом.
   Девушка  обернулась.  Город  тонул  во  мраке.  Город  с  бесчисленными
зданиями, колокольнями, площадями, скверами, театрами, публичными домами -
исчез. Стояла громада мрака.
   И в этой необъятности - молчание, и в молчании -  затаенность:  вот-вот
разразится, чему нет имени. Но стояло молчание, и в молчании - ожидание. И
девушке стало жутко.
   Нестерпимо обдавало зноем. Она пошла наискось.
   И как только дошла до темного угла, выдвинулась приземистая фигура и на
штыке заиграл отблеск.
   - Куды?! Кто такая?
   Она остановилась и поглядела. Забыла, в  которой  руке  какой  пропуск.
Секунда колебания тянулась. Дуло поднялось в уровень груди.
   Что ж это?! Хотела протянуть правую и  неожиданно  для  себя  протянула
судорожно левую руку и разжала.
   В ней лежал юнкерский пропуск.
   Он  отставил  винтовку  и  неуклюже,   неслушающимися   пальцами   стал
расправлять. Она задрожала мелкой, никогда не испытанной дрожью. С треском
позади вырвался из пожарища сноп искр,  судорожно  осветив...  На  корявой
ладони лежал юнкерский пропуск... кверху ногами...
   "Уфф, т-ты... неграмотный!"
   - На.
   Она зажала проклятую бумажку.
   - Куда идешь? - вдогонку ей.
   - В штаб... в Совет.
   - Переулком ступай, а то цокнут.
   ...В штабе ее встретили внимательно: сведения были  очень  ценные.  Все
приветливо заговаривали с ней,  расспрашивали.  В  кожанке,  с  чахоточным
лицом, ласково ей улыбался.
   - Ну, молодец девка! Смотри только, не сорвись...
   В сумерки, когда стрельба стала стихать, она опять пошла  на  Арбат.  В
лазарет все подвозили и подвозили раненых  из  района.  Атака  юнкеров  от
Смоленского рынка была отбита: они понесли урон.
   Целую ночь девушка с измученным, осунувшимся лицом перевязывала, поила,
поправляла бинты, и раненые благодарно следили за ней глазами. На рассвете
в лазарет ворвался юнкер, без шапки, в рабочем  костюме,  взъерошенный,  с
искаженным лицом.
   Он подскочил к девушке:
   - Вот... эта... потаскуха... продала...
   Она отшатнулась, бледная как полотно,  потом  лицо  залила  смертельная
краска, и она закричала:
   - Вы... вы рабочих убиваете! Они рвутся из страшной доли... У меня... я
не умею оружием, вот я вас убивала...
   Ее вывели к белой стене, и она послушно легла с двумя пулями  в  сердце
на то место, где лежал рабочий в ситцевой рубашке. И пока  не  увезли  ее,
серые опушенные глаза непрерывно смотрели в октябрьское суровое и  грозное
небо.

   1926

Популярность: 12, Last-modified: Mon, 04 Dec 2000 19:09:26 GMT