Он ласково улыбнулся негру и сказал: - У бога все равны, и наш царь это понимает: потому-то он и объявил волю. - И Абрам Линкольн понимает. Он умница и добрый. - А кто Линкольн? - Линкольна не знаете?.. Президента?.. - удивился негр. - Вот он. И негр, озираясь, достал из кармана своего фрака замасленную фотографию Линкольна и показал ее Чайкину. - Каков? - с гордостью проговорил негр. - Значит, хорош, коли подневольных людей жалеет!.. - отвечал Чайкин, возвращая карточку. В коридоре показался какой-то господин, и негр, плутовато подмигнув глазом, приложил палец к губам: молчи, мол. Чайкин понял это и громко спросил: - Капитан Блэк не говорил, когда вернется? - Нет, не говорил. Верно, к ленчу придет. Чайкин не знал, что такое "ленч", но сообразил, что, верно, какая-нибудь еда, и спросил: - А когда ленч? - В час, ровно в час, масса. А обед в семь часов, и ваш прибор будет рядом с прибором вашего друга, капитана Блэка. Негр пошел вниз, а Чайкин в свою комнату. Он было принялся за газету, но ему не читалось и не сиделось на месте. Ему хотелось поскорей увидать Блэка и сообщить радостную весть о получении телеграммы. Верно, это та самая, которую он ждет и из-за которой решил покончить с собой. И Чайкин надел шляпу и вышел на улицу. Палило отчаянно, но Чайкин самоотверженно стоял под палящими лучами солнца на тротуаре, высматривая среди проходящих знакомую фигуру капитана. Наконец Блэк подъехал в коляске, весь в белом, в шляпе, обернутой кисеей. Чайкин сперва было его не узнал в этом костюме, но через мгновение типичное лицо капитана Блэка, мрачное и бледное, заставило Чайкина броситься к нему. - Капитан! Телеграмма получена! - радостно воскликнул Чайкин. Блэк побледнел еще больше, и вслед за тем краска залила его щеки. - И вы стояли на этом пекле, чтобы порадовать меня, Чайк? О, добрая душа! - проговорил Блэк, выскочив из коляски и входя в подъезд. - Где телеграмма мне?.. Швейцар ее подал. Капитан быстро распечатал и стал читать тут же. Чайкин с радостью заметил, что лицо капитана словно бы преобразилось. Счастье и радость светились на нем. Он взглянул на Чайкина, увидел его сияющее лицо и шепнул ему: - Я буду жить, Чайк... Я буду жить! - повторил он. На следующее утро Блэк и Чайкин плыли вверх по реке Миссисипи на большом двухэтажном белом пароходе. В небольшом городке Батонруже они Должны были расстаться. Блэк уезжал на север, в Ричмонд, где в одном из госпиталей находилась его невеста сестрой милосердия, а Чайкин должен был продолжать путь до Канзаса, а оттуда в мальпосте* до Сан-Франциско через прерии, еще мало населенные колонистами и где кочевали индейцы. Тогда тихоокеанская железная дорога еще не была проведена. ______________ * Почтовой карете (фр., malle-poste). Билет на пароход купил Чайкину Блэк в первом классе, чтобы быть вместе некоторую часть пути. Перед расставанием Блэк сказал Чайкину: - Не забудьте, Чайк, что в Америке у вас есть преданный и многим обязанный друг, который обидится, если вы не обратитесь к нему, если вам не повезет на первых порах и вам нужна будет помощь... Вы отказываетесь теперь от билета в тысячу долларов - это ваше дело... Но, смотрите, не вздумайте бедовать и не известить меня об этом. И вообще давайте о себе знать. Адресуйте ваши письма во Фриско на имя одного моего приятеля (вот вам карточка) с передачей господину Джемсону... Капитана Блэка уж больше нет, Чайк... Помните это... Меня снова зовут Джемсон, Генри Джемсон, как звали покойного моего отца... Уведомьте, когда поступите на ферму. Советую поступить к одному из тех двух лиц, к которым я дал рекомендательные письма... Эти господа порядочные. Дорогой держите ухо востро. На Западе много охотников до чужих долларов, а у вас их немного... А дорога до Канзаса во Фриски долгая и не всегда безопасная... В глухих местах пошаливают западные молодчики. Револьвер у вас есть? - Есть! - Отлично! И старайтесь попасть на мальпост, где кучер дядя Билль... Не забудьте, Чайк! Пароход подходил к маленькому городку. На пристани толпилось много солдат в своих белых блузах и широкополых шляпах. - Ну, прощайте, Чайк... Надеюсь... до свидания... Я, верно, через несколько месяцев буду во Фриско... Война скоро кончится. - И северяне победят? - спросил Чайкин, добросовестно прочитавший сегодня утром газету. - Об этом говорите громко, Чайк, в Канзасе, на Миссури, а здесь все - сомбреро, рабовладельцы, и потому помалчивайте, чтоб не получить пулю в лоб... Ну, разумеется, южане проиграют свою игру! - совсем тихо говорил Блэк-Джемсон. - Да, вот еще что, Чайк. Если за Соленым озером, в Неваде, в большой пустыне случится, что на мальпост нападут джентльмены на лошадях и захотят отобрать от вас билет в пятьсот долларов, то вы покажите этим господам вот эту бумажку и скажите, что вы приятель "Черного ястреба". Запомните. Я прежде знавал Черного ястреба и кое-кого из этих джентльменов пустыни... Надеюсь, они оставят вас с билетом! - прибавил Джемсон, подавая бумажку, на которой было написано: "Не трогайте, джентльмены, Чайка". Чайкин спрятал бумажку в кошелек. Пароход пристал к берегу. - Прощайте, мистер Джемсон. Благодарю вас за все. Они крепко пожали друг другу руки, и Джемсон сошел с парохода. Чайкин следил за ним глазами. Тот обернулся и кивнул головой. Через четверть часа пароход пошел далее, рассекая острым носом мутноватые воды широкой реки. Чайкин спустился в общую залу и принялся дочитывать утреннюю газету. И как только он ее кончил, к нему подсел красивый молодой брюнет в кожаной куртке и высоких сапогах и, фамильярно хлопнув по плечу, спросил: - Далеко едете? - Далеко. - А например? Я до Мемфиса, а вы? - Я еду в Сан-Франциско. - За золотом? - насмешливо спросил брюнет. - Нет, за работой. - Можно ли узнать за какой? - На ферму рабочим. - И едете в первом классе? - Один знакомый заплатил за меня. Человек в кожаной куртке подмигнул глазом, словно бы хотел сказать: "Ври больше!" - Приятно иметь таких знакомых, черт возьми! - Очень! - добродушно подтвердил Чайкин. Брюнет не без уважения взглянул на Чайкина, как на человека, который врет мастерски, прикидываясь простачком, и, вынимая из кармана две колоды карт, проговорил: - До обеда еще долго. Не хотели ли сыграть? - Я не умею. - Не умеете? Очень жаль! А впрочем, если не умеете, то этой игре не трудно научиться... Даю слово, что весьма легко... Смотрите! И с этими словами брюнет стал метать банк. - Не правда ли, очень просто?.. - Я этой игры не знаю. - А вот я вас научу, если позволите... Эй, черномазый! два коблера! - презрительным тоном крикнул брюнет слуге-негру, появившемуся в каюте. - Положим, вы ставите пятьдесят центов, - я на крупные ставки никогда не играю! - на даму, которую вы вынули из вашей колоды... Эта карта многим приносит счастье, сэр... Выньте на даму... Чайкин послушно вынул даму. - Теперь я начинаю. Правая сторона моя, левая - ваша... Если дама упадет налево - пятьдесят центов ваши, направо - мои... Брюнет не спеша стал класть карты. Дама упала налево. - Счастливец вы! Дамы вас любят... Ну, теперь попробуйте поставить, ввиду вашего счастия, доллар, положим, на туза... Чайкин вынул из своей колоды туза. - Посмотрим, что скажет туз... Я тузов обыкновенно бью!.. - говорил, смеясь, брюнет, стасовывая карты. - Напрасно я вам посоветовал ставить на туза. О, черт возьми! С вами просто страшно играть. Вы опять выиграли. Туз на левой стороне, и у вас в кармане полтора доллара. Получайте их! И господин в кожаной куртке вынул из кармана штанов кучку золота и серебра и, бросая на стол монету в пять долларов, проговорил: - Три с половиною дайте сдачи и ставьте теперь карту по своему выбору, а то я советую на свою голову! - Что вы? Я разве взаправду играл? Вы только учили! - проговорил Чайкин, отодвигая от себя монету. - А я полагаю, что деньги ваши... Я бы на вашем месте спокойно их взял. - Нет, не мои! - протестовал Чайкин. - Ну, как хотите... Спорить не будем... Ставьте карту по-настоящему и положите на нее монету, которую вам не жаль проиграть. А перед этим хлебните коблера... - Благодарю вас. Я не пью. И карты не поставлю... Я не буду играть. Несколько пассажиров, сидевших в большой общей каюте, безмолвно наблюдали эту сцену. Некоторые улыбались. Только один пожилой, прилично одетый господин, по-видимому возмущенный поведением человека в кожаной куртке, встал с лонгшеза и, подойдя к столу, за которым сидел Чайкин, обращаясь к брюнету, проговорил резким тоном: - Что вы пристаете к джентльмену!.. Разве вы не видите, что он иностранец, не желающий пользоваться счастием в игре. Не хотите ли, я воспользуюсь им?.. Вынимайте-ка из кармана деньги... Я их переложу в свой... - С удовольствием обчищу ваши карманы. Как прикажете вас звать, так как я не имею чести знать вашего имени. - Капитан Бутс. А вы? - Шкильнер, агент по всяким делам... к вашим услугам! - сказал брюнет и, вынув из кармана, положил на стол кучку денег. То же самое сделал и капитан Бутс, пока агент по всяким делам тасовал карты. - Сколько ставите, капитан, и на какую карту?.. - Доллар для начала, - отвечал капитан, выдвигая монету, - а карту... не будете ли вы добры, молодой джентльмен, вынуть мне карту. Я буду играть на ваше счастие! - обратился он к Чайкину. - Вы, по-видимому, очень счастливый человек... Как позволите назвать вас? - Чайк... - Так выньте-ка карточку... Чайкин вынул тройку. Она выиграла, и капитан, утроив куш, опять попросил Чайкина выбрать карту. И эта выиграла. Шкильнер, казалось, удивлялся и довольно часто вспоминал черта. Через четверть часа вся куча золота перешла к капитану Бутсу. Он сосчитал деньги и проговорил смеясь: - Двести долларов пригодятся... Благодарю вас, мистер Чайк. Это ведь я вам обязан... А вы больше не хотите, видно играть, агент? - Буду, если только мистер Чайк не станет выдергивать карт. Ему нестерпимо везет! Тогда капитан Бутс обратился к Чайкину и сказал: - А знаете ли что, мистер Чайк? Давайте-ка пополам играть. Тогда он не может запретить ставить карты по вашему выбору, и мы дочиста обчистим агента. Идет, что ли, агент?.. Шкильнер, казалось, не решался. - Что, струсили, агент?.. - Так и быть, проиграю вам еще сто долларов! - наконец сказал он и бросил на стол билет в сто долларов. - Сколько поставим, мистер Чайк?.. Назначайте вы куши, и карты ставьте вы... У Чайкина заблестели глаза. И он уже было решился рискнуть пятью долларами, как, бросивши случайно взгляд на пожилую женщину, сидевшую за большим обеденным столом с книгой в руках, увидал, что она быстро покачала головой, словно бы давая знать, чтобы он не играл. В то же время Чайкин вспомнил, что говорил Блэк-Джемсон про шулеров. Он тотчас же одумался и сказал: - Извините... Я не буду играть... Играйте одни... И с этими словами он встал и пошел вниз в свою каюту. В двойной довольно просторной каюте Чайкин после ухода Блэка был один. В Батонруже никого не посадили к нему. И он был очень этим доволен, напуганный только что сделанным знакомством и своим соблазном играть в карты. Теперь он готов был чуть ли не в каждом пассажире видеть мазурика, имевшего намерение посягнуть на его деньги, и решил вперед быть осторожным и избегать разговоров с пассажирами, а то того и гляди объегорят. "Вот только этой доброй барыни, что головой махнула, нечего опасаться. Спасибо ей!" - подумал Чайкин и стал глядеть в открытый большой иллюминатор на реку и на берег, покрытый густым зеленеющим лесом. По временам пароход шел близко к берегу, и тогда Чайкин видел высокие, стройные сосны, дубы и другие деревья, которых не знал. Довольно часто попадались и поселки, а то и одинокие бревенчатые дома в лесу. И чем более глядел Чайкин на лес, тем задумчивее и грустнее становилось добродушное лицо его. Он снова испытывал жуткость одиночества среди чужих людей, в чужой стороне, в которой очутился неведомо как и из которой нет ему возврата. И хотя, слава богу, жизнь на чужой стороне впереди ему как будто и улыбалась, и он не чувствует себя теперь таким подневольным, каким чувствовал раньше, и вдобавок имеет такие деньги, о которых не посмел бы и думать ни в деревне, ни на службе, - тем не менее тоскливое чувство давало себя знать... Чтобы размыкать его, Чайкин запел вполголоса родную песню. Но заунывный, полный тоски напев не размыкал тоски. Напротив, он пел, а голос его вздрагивал и слезы тихо катились из его глаз... А он все пел и как будто духовно сливался с родиной и словно бы видел перед собой и родной лес, куда нередко ходил, и речонку, и почерневшие избы, и свою Пегашку, с которой он делал свое любимое мужицкое дело. Уже темнело. То и дело на берегу светились огоньки в одиноких домах. "И они в одиночку здесь больше живут. Не так, как у нас в России - деревнями. Здесь будто и деревень нет!" - подумал Чайкин, переставая петь. В это время раздался у каюты звонок. Чайкин догадался, что зовут обедать. Он зажег в кенкетках свечи и, оправившись перед зеркалом, вышел из каюты, по роскошному, обитому ковром трапу поднялся в следующую палубу и вошел в ярко освещенную обеденную залу, где большой стол, сверкавший белизною белья, графинов, стаканов и рюмок, был уставлен вазами с персиками, сливами и грушами, среди которых возвышались очищенные ананасы. Лакеи-негры были во фраках и в нитяных перчатках. Чайкин смущенно озирался вокруг. Пассажиры первого класса еще не собрались, и в зале было только несколько человек. Но вот раздался второй звонок, и публика стала собираться. Чайкин заметил, что дамы принарядились. Пока шли разговоры, Чайкин сидел в стороне и глазами искал капитана Бутса и агента по всем делам, но их, однако, не было. Прозвонил третий раз, и все стали садиться за стол. Подошел и Чайкин, но не знал, куда ему сесть. - Вот ваше место, сэр! - указал ему старик негр. - Тут на карточке ваше имя. Чайкин сел около пожилой дамы в черном платье, которая его остановила от игры. По другую сторону сидел высокий, рыжеватый молодой человек. Несколько сконфуженный соседством, Чайкин сосредоточенно и серьезно ел суп. - Вы, верно, недавно в Америке? - спросила его соседка. - Недавно. - То-то я сейчас же это и заметила... Вы отлично сделали, что не играли. - Благодарю вас, что вы предупредили меня... Но кто были эти господа? - Известные шулера из Нью-Орлеана... Они ездят на пароходах, чтобы излавливать доверчивых людей. - Так они знали друг друга? - Еще бы. Они компаньоны. Играли нарочно, чтобы втянуть вас в игру. - Я раз проиграл им пятьдесят долларов! - заметил рыжий молодой человек. - Но где же они? - спросил Чайкин. - Остались в Майерсвиле, чтоб сесть на пароход, который пройдет сверху... Они - профессиональные шулера. Капитан - такой же капитан, как я король, а агент - такой же агент, как вы принц! - рассмеялся рыжий молодой человек. - И советую вам никогда не играть в карты с незнакомыми людьми!.. К концу обеда соседка спросила Чайкина, какой он нации, и, узнавши, что русский, обрадовалась. Она оказалась полькой и говорила по-русски. И с какою радостью оба они заговорили по-русски! После обеда они долго еще беседовали вдвоем, и Чайкин ушел спать значительно повеселевший. Ему еще два дня предстояло удовольствие говорить на родном языке, так как случайная знакомая ехала до Сан-Луиса, где имела магазин. Она рассказала Чайкину свою историю. Муж ее, механик, во что бы ни стало хотел разбогатеть, и они, имея две тысячи рублей, переселились в Нью-Йорк двадцать лет тому назад, через несколько месяцев после свадьбы. Но разбогатеть было не так-то легко, как казалось. Скоро часть денег была прожита, часть пропала в спекуляциях, и они бедовали долго, пока муж не получил наконец хорошего места на одном заводе в Нью-Йорке. Они вздохнули, зажили хорошо, но мысль сделаться богатыми не давала мужу покоя, и, когда в Калифорнии открыто было золото, муж оставил место и уехал в Сан-Франциско. - Мужу посчастливилось, - рассказывала полька, - и он в три месяца нашел золота на сто тысяч долларов и вернулся в Нью-Йорк. Казалось бы, чего больше желать? Но человек никогда не бывает доволен. Муж построил завод и разорился дотла. Приходилось начинать все снова. А муж начинал прихварывать. Мы переехали на юг, сперва жили во Флориде, а потом в Нью-Орлеане. Опять наши дела несколько поправились... Муж заведовал мастерской пароходной компании, а сам все мечтал сделаться миллионером и вернуться домой в Варшаву. Все разные изобретения по машинной части выдумывал, бедняга, и пять лет тому назад умер... Тогда я переехала в Сан-Луис и открыла там маленький магазин дамских нарядов. Прежде я была портнихой и хорошо кроила. Знание и пригодилось. Дело пошло, и я, слава богу, живу безбедно и воспитываю двоих детей. Одно только жалко: не с кем перемолвиться на своем языке, - со вздохом прибавила полька. - А с детьми? - спросил Чайкин. - Они почти не говорят по-польски. Родились здесь и настоящими американцами стали. Один уж скоро собирается на завод поступить, - ему шестнадцать лет, хочет сам зарабатывать деньги, - а другой еще ходит в школу... - А на родину вам не хочется? - Еще как хочется!.. как уедешь?.. Дети держат... А им какая работа на родине, если они и языка не знают... - А на побывку съездить? - То-то хоть взглянуть на родные места да на маму... Она еще жива и все зовет приехать. Вот, бог даст, подрастет Влодек и станет на свои ноги, тогда я непременно поеду погостить домой!.. Непременно поеду!.. Сдам магазин помощнице и поеду... Да, господин Чайкин, здесь в Америке хоть и недурно, господь не оставил меня своей милостью, - а все-таки нет на свете места лучше родины. Каждого кулика к своему болоту тянет. - Это верно. На чужбине - словно в домовине, говорят люди. Полька глубоко вздохнула и сказала: - В двадцать лет, что мы здесь, поневоле свыкнешься, а в первые годы сколько я слез пролила, тосковавши... И боже мой!.. Да и теперь как вспомнишь о родине, так и защемит сердце. Так, кажется, и полетела бы в Варшаву, хоть бы только глазами взглянуть на свой город... - А вы, значит, из Варшавы сами? - Там родилась, там выросла, там замуж вышла... Думала, что и умру там, а вышло по-иному. Видно, здесь придется помереть. Эти слова напомнили нашему матросу, что ему никогда не вернуться в Россию, и его лицо омрачилось. - Мне так никогда не видать своих мест! - уныло промолвил он. Полька не расспрашивала почему. Она догадалась, что новый ее знакомый один из тех многих в Америке людей, которые имеют счеты со своей родиной. Она только сочувственно промолвила: - Кто знает? Может быть, и увидите... Два дня Чайкин пользовался возможностью говорить по-русски. Как только новая его знакомая показывалась в общей каюте, он подходил к польке, и между ними начинался разговор и оканчивался только поздно вечером, когда они расходились спать. И эти разговоры имели своим предметом преимущественно воспоминания. Словоохотливая полька словно хотела себя вознаградить за долгое молчание, чтобы поговорить хотя бы на родственном языке о своей Варшаве, о родителях, о своей молодости, о том, как она жила швеей в одном русском доме и выучилась хорошо по-русски. В свою очередь, и Чайкин познакомил госпожу Згрожельскую со своей историей, чем рассеял подозрения польки, подумавшей было, что Чайкин бежал с родины вследствие свершенного им какого-либо преступления. Она слушала с большим сочувствием рассказ Чайкина о том, как тяжело было служить матросом на клипере, как он остался в Сан-Франциско, и очень волновалась, когда Чайкин рассказывал о плавании на "Диноре" и о том, как часто все рисковали быть на морском дне во время бурь... Говорил он и о капитане Блэке. Когда он произнес эту фамилию, госпожа Згрожельская сказала, что она еще недавно где-то читала о каком-то капитане Блэке, который под другим именем был известен как начальник шайки разбойников на пустынных дорогах Запада. - Это, наверно, не мой капитан. - Не ручайтесь... Когда мы жили в Сан-Франциско, то знали одного очень приличного джентльмена, который потом был наказан судом Линча... Его повесили ночью в парке... - Что ж он делал? - Тоже занимался разбоем: по ночам выезжал за город в маске и грабил и убивал, но все не попадался в руки правосудия. Его и осудили своим судом... Здесь это часто бывает... Так вы едете в Сан-Франциско? Чайкин объяснил, что он хочет поступить работником на ферму в тех местах. Госпожа Згрожельская очень одобряла планы нашего матроса заняться землей и, если бог даст, завести свою ферму. Она сама давно мечтала о ферме и о тихой жизни на лоне природы, вдали от города. Она хоть и горожанка, а любит природу. Но пана Згрожельского, ее мужа, всегда тянуло к городу... Он до самой смерти не терял надежды снова разбогатеть и вернуться на родину миллионером. А город и сгубил его. Слишком уж много сил вытягивает город у человека, а муж к тому же был слабого здоровья. - Он и сгорел раньше времени! - грустно промолвила полька и прибавила: - Избегайте городов и в особенности спекуляций: один из них богатеет, а сотни разоряются и начинают снова... Такой уж народ эти американцы! Но нам с ними не тягаться... Лучше быть довольным малым, чем гнаться за большим. Не правда ли? - И я так полагаю. Да я никогда не думал о богатстве... С большим сожалением простился Чайкин с госпожою Згрожельской. Они горячо пожелали друг другу всего хорошего и расстались, быть может, навсегда. А впрочем, кто знает? Все остальное путешествие на пароходе Чайкин оставался один. Напуганный джентльменами, предлагавшими ему играть в карты, он теперь почти на всех пассажиров поглядывал подозрительно и ни с кем не разговаривал; если же кто-нибудь обращался к нему, он отвечал лаконически. В каюту, которую Чайкин занимал, так и не нашлось другого пассажира, и он большую часть времени проводил в ней, спасаясь от жары наверху и от массы мошек, комаров, которые по временам решительно отравляли существование. По обыкновению, он сидел у открытого иллюминатора и разглядывал берег, то покрытый лесом, то представлявший собою роскошный зеленый ковер, пестревший яркими цветами. По вечерам, после обильного американского обеда, Чайкин выходил на палубу и ходил взад и вперед, раздумывая о будущем устройстве своей жизни. И он благодарно вспоминал о капитане Блэке, от души желая ему избавиться от "дьявола", о котором рассказывал капитан. А на реке было так хорошо после дневного зноя. Пароход быстро несся вперед, бороздя воду колесами, и высокая балансирная машина мерно отбивала такт. Темное небо горело мириадами звезд. Огоньки поселков говорили, что близко живут люди и наслаждаются чудным вечером после дневной работы. Изредка встречались лодки и слышен был веселый говор... В один из таких вечеров Чайкин стоял, прислонившись к борту, и глядел на реку, залитую лунным светом. Впереди чернела небольшая лодочка... Пароход к ней приближался, как вдруг... что это - во сне или наяву? - как вдруг Чайкин услыхал из лодки звуки русской песни. Два голоса, один тенор, другой баритон, пели: Вниз по матушке, по Волге... - Братцы! - невольно крикнул Чайкин. - Здорово, земляк! - взволнованно ответили оба голоса. Пароход прошел, и песнь полилась снова. Чайкин чуть не заплакал. Когда его волнение прошло, он обратился к помощнику машиниста, который вышел подышать воздухом и стал вблизи него: - Сейчас пели русскую песню. Здесь, значит, живут русские? - Тут, в лесном поселке, пять русских живут! - отвечал помощник машиниста. - Чем они занимаются? - Дровосеки. - И давно они здесь? - Я пятый год хожу по Миссисипи. Они уж были здесь, только рубили лес в другом месте. Отличные джентльмены, я их знаю. Они прежде дрова нам ставили. Теперь лес сплавляют. Хорошо работают! - прибавил помощник машиниста. - У какого-нибудь хозяина живут? - Зачем? Они сами хозяева и компаньоны. Они сняли большой участок и все вместе живут в лесу. Там у них домик выстроен. Я был у них в гостях. Очень гостеприимные джентльмены и много могут выпить вина... А вы русский, видно? - Русский. - Тоже из Сибири удрали? - спросил, подмигивая глазом, помощник машиниста, пожилой господин с длинной окладистой черной бородой. - Нет. Почему вы подумали, что я убежал из Сибири? - удивленно спросил Чайкин. - Те пять молодцов русских дровосеков из Сибири бежали. Они рассказывали, что там не очень-то хорошо им было. Они находят, что у нас лучше! - засмеялся бородатый господин, пожевывая табак. И, сплюнув за борт, спросил: - А вам нравится у нас? - Очень. - Ну еще бы! Свободная страна! - внушительно проговорил машинист. И, кивнув головой, ушел в машину. "Живут, значит, и здесь русские люди!" - подумал Чайкин, и ему стало легче на душе. Чем выше поднимался пароход, тем более менялся вид пассажиров. Когда Чайкин плыл по Миссури, то на пароходе он уже не видал смуглых, загорелых лиц южан, кожаных курток, высоких сапогов, широкополых сомбреро и револьверов за поясами. И в общей каюте и на палубе, не стесняясь, бранили "собак южан" и рассказывали о победах северной армии, и о близком торжестве Севера, и об освобождении негров. В маленьких городках, где останавливался пароход, заметно было большее оживление, чем на юге. Продавцы газет являлись на пароход, и тотчас же все пассажиры расхватывали газеты и жадно читали. Покупал газету и Чайкин и читал ее с увлечением, все более и более интересуясь тем, что делается на белом свете. Худощавые нервные довольно бесцеремонные в обращении янки понравились Чайкину гораздо больше ленивых и высокомерных южан. Янки, по наблюдениям русского матроса, были "проще". И он заметил, что они и пили водки и вина меньше, и почти не играли в карты и в кости, и обходились с неграми далеко не с тем презрением, как южане. И Чайкин уже не относился подозрительно к пассажирам. Напротив, он прислушивался к их разговорам в общей каюте и старался понять, хотя и не всегда успешно, их беседы и споры о войне, о политических делах, о генералах. Он только вынес уверенность, что Линкольн, должно быть, хороший человек, так как все превозносили его и говорили о нем с большим почтением. Но особенно удивило его, когда он узнал, что президент Северо-Американских Штатов был прежде простым дровосеком. В тот день, когда пароход должен был к вечеру прийти в Канзас, Чайкин был несколько озабочен, где ему остановиться на ночь. Он хотел было спросить кого-нибудь из пассажиров, но не решался. Его озабоченность внушила участие одному старому худощавому господину в черном люстриновом сюртуке и в высоком цилиндре. Он внимательно поглядывал на Чайкина, сидевшего в уголке, в отдалении от других, и наконец подошел к нему. - Что приуныли, сэр? Такой молодой человек и как будто не весел! Куда едете? - спросил старик грубоватым, резким, но в то же время полным добродушия голосом. Этот старик с выбритыми усами и длинной седой бородой сразу внушил к себе доверие, и Чайкин ответил, что едет в Сан-Франциско и не знает, где ему остановиться в Канзасе на ночь. - Чтобы подешевле! - прибавил он. - Так вот отчего вы приуныли? - рассмеялся старик. - Ну, я могу вам помочь. Остановитесь в "Золотом якоре" на набережной, прямо против пароходной пристани. - Очень благодарен вам! - горячо поблагодарил Чайкин. - И скажите хозяину, что вас прислал Старый Билль! Он вам правильный счет подаст и направит вас в контору дилижансов. Завтра и отправитесь на Запад, если торопитесь во Фриски и не намерены пробовать канзасского виски... - Я не пью. - И хорошо делаете, сэр. Я тоже не пью - и хорошо делаю. Мне шестьдесят лет, а посмотрите, какой я молодец! Не правда ли? - добродушно засмеялся Старый Билль. - Правда!.. - Ну, прощайте. Мне сейчас выходить! - сказал старик, пожимая Чайкину руку. - От души желаю вам успеха! Вечером пароход подошел к Канзасу. Чайкин взял свой чемодан и вышел на пристань. Пробившись среди толпы, он вышел на ярко освещенную набережную и остановился в стороне, посматривая, где гостиница "Золотой якорь". Этой остановкой Чайкина довольно ловко воспользовался маленький мальчик в пиджаке, в соломенной шляпе, из-под которой выбивались непокорные черные кудри; он стоял на тротуаре около ящика, на котором лежали две сапожные щетки. Мальчик схватил ногу Чайкина и поставил ее в выемку на сапожном ящике с такою стремительностью, что Чайкин едва удержался на одной ноге. - Держитесь крепче, сэр! Мостовая крепкая! Чайкин не успел сообразить, что все это значит, как уж маленький американец, смазавши быстрым движением руки башмак Чайкина ваксой, принялся чистить его двумя щетками. Тогда только наш матрос понял в чем дело и добродушно рассмеялся. - Давайте-ка я отполирую другую лапу, - приказал мальчик, когда один башмак блестел на диво. - Можете обходиться без зеркала! - прибавил он, не без гордости посматривая на дело своих рук. Чайкин поставил другую "лапу". Она была в минуту окончена. - Сколько следует? - спросил Чайкин. - Со всех я беру по доллару, а с вас десять центов! - засмеялся юный канзасец. Чайкин отдал монету и спросил: - Где здесь гостиница "Золотой якорь"? - Вы слепы, что ли? Она прямо перед вами. Вон вывеска! - указал мальчик рукой. И в ту же минуту захватил ногу какого-то господина, остановившегося около ящика. - Не надо! - По-моему, необходимо. Ваши сапоги, сэр, могут пугать публику!.. Господин рассмеялся и поставил ногу на ящик. "Экий дошлый мальчуг!" - подумал, улыбаясь, Чайкин и направился через площадь в гостиницу. В конторе он обратился к хозяину с просьбой дать ему маленькую комнату и сказал, что его прислал Старый Билль. - Два доллара вам не дорого? - Мне бы в один... если есть... - Эй, Сам! покажите джентльмену сто сорок восьмой номер на самом верху! Негр взял из рук Чайкина чемодан и повел нашего путешественника наверх. Крошечная комнатка под крышей была образцовой чистоты. Ковер покрывал всю комнатку. Кровать с безукоризненным бельем, умывальник, столик и стул составляли все ее убранство. Нечего и говорить, что Чайкин остался вполне доволен своим помещением, о чем и объявил негру-слуге. Узнавши от него, что дилижанс, отправляющийся на далекий Запад, уходит на следующий день в три часа дня, Чайкин поблагодарил негра и, раздевшись, заснул как убитый. ГЛАВА XII 1 Проснулся Чайкин в семь часов утра. Солнце заливало своими лучами комнатку сквозь маленькое окно и радовало матросика, вселяя в него бодрость и надежду. Он встал, помолился богу и, одевшись, веселый и жизнерадостный, спустился вниз, в столовую. Там уже было несколько человек, пивших кофе и завтракавших и сидевших за стаканчиком грога и бренди. У прилавка, заставленного бутылками, стоял хозяин, высокий янки с живыми, проницательными глазами, и следил, чтобы посетителям скорее подавалось то, что они требовали. Два негра - слуги сновали взад и вперед с подносами. Чайкин подошел к хозяину и поклонился. - Хорошо выспались? - спросил американец, протягивая Чайкину руку. - Отлично, благодарю вас. Позвольте спросить вас, далеко отсюда контора дилижансов? - Близко. Сам проводит вас. А вы в этом костюме намерены ехать? - вдруг спросил хозяин, оглядывая Чайкина с ног до головы. - В этом. - Не годится! - отрезал янки. - Какой же костюм надо, позвольте узнать? - Кожаные куртку и штаны, высокие сапоги и широкополую шляпу. Недурно запастись и теплым плащом, если у вас его нет. В горах холодно. А револьвер есть? - Есть. - Все вещи можете купить в моей лавке. Она рядом. Глядите в оба, чтобы приказчик не подсунул вам гнилого товара. Скажите, что Старый Билль вас мне рекомендовал. А где вылез Старый Билль? Чайкин сказал, что Старый Билль сошел с парохода в каком-то поселке недалеко от Канзаса, и спросил: - А кто такой Старый Билль? - Старый Билль? Он шериф и гроза здешних молодцов, занимающихся не совсем чистыми делишками. Он поехал ловить одного такого молодца и, верно, поймает. Вот кто такой Старый Билль. Вы с ним, значит, на пароходе познакомились? - Да. - И, значит, вы в наших краях первый раз, если не слыхали о Старом Билле? - В первый. - Издалека прибыли? - Из Сан-Франциско. Ходил на бриге матросом в Австралию, а оттуда в Нью-Орлеан. Теперь еду в Сан-Франциско! - добросовестно ответил Чайкин. Вместо ответа янки рассмеялся и весело подмигнул глазом, словно бы хотел сказать: "Однако ловко ты врешь!" И, видимо заинтересованный, продолжал насмешливым тоном: - Видно, много заработали в матросах, что оделись джентльменом и едете за свой счет на Запад? - Много. И, кроме того, капитан меня наградил деньгами. - И даже наградил? Удивительный капитан! Не выпьете ли вы за его здоровье чего-нибудь? - Благодарю, я не пью. А капитан действительно удивительный! - говорил Чайкин, не замечая насмешки хозяина. - Однако вы, сэр, еще зелененький. У нас в Америке врут правдоподобнее! - добродушно рассмеялся янки. - Вы не будьте в претензии. Я для вашей же пользы говорю. Уж если вам нужно напускать туман, то надо делать это чуть-чуть половчее. А вы не умеете! - Я не вру! - ответил Чайкин и весь вспыхнул. - Тогда я, значит, первый дурак в Канзасе, с вашего позволения. Между сидевшими за столиками, ближайшими к буфетной стойке, раздался смех. Кто-то сказал, обращаясь к хозяину: - А вы, Джемсон, не припирайте молодого иностранца. Вы не Старый Билль! - И заметьте, Джемсон, отчего и не разбогатеть матросу, если, например, капитан нечаянно упадет за борт и в каюте окажутся деньги! - со смехом заметил другой. Сконфуженный Чайкин проговорил, обращаясь к хозяину: - Напрасно вы, мистер Джемсон, не верите... - Канзасцы народ недоверчивый... быть может, вы не откажетесь назвать фамилию вашего удивительного капитана? - Охотно. Капитан Блэк! Это имя вызвало сенсацию. - Вы говорите - Блэк, капитан "Диноры", которая недавно привезла ружья южанам? - Он самый. - Тогда извините, сэр. Охотно верю вам, сэр. Я кое-что слышал о капитане Блэке, сэр. Он отчаянный джентльмен, но умеет рассчитываться как следует. Дельце с военной контрабандой - ловкая штука. И если он не был захвачен "Вашингтоном" и не был вздернут на фока-pee, то, следовательно, ему везет дьявольское счастие по-прежнему... Другой на его месте давно был бы на виселице... Когда-нибудь да попадет! - За что он мог быть на виселице? - За многое, за очень многое. Он под другим псевдонимом хорошо известен на дальнем Западе... Но только он так чисто вел дела, что повесить его было нельзя... Говорят, он подарил бриг своему помощнику, а сам уехал на север? - Да. И уверяю вас, он станет другим человеком теперь! - горячо произнес Чайкин. - Способный и умный джентльмен... Он каким угодно человеком может быть... Однако вы, верно, хотите завтракать? Эй, Сам, подайте джентльмену позавтракать! Пятьдесят центов полный завтрак, сэр. А после завтрака Сам проводит вас в контору дилижансов. Возьмите билет и на обратном пути купите в моей лавке необходимые вещи... Я сам с вами пойду... А то такого, как вы, простофилю, приказчик соблазнится надуть! - проговорил со смехом хозяин. - Вот свободный столик... Садитесь... Сам сейчас вам подаст! Несколько сконфуженный и обиженный за бывшего капитана "Диноры", Чайкин досадовал, что пустился в откровенность с хозяином гостиницы и вызвал недоверие. Он решил впредь быть осторожнее и с первым встречным не откровенничать. Тем не менее неприятное объяснение с хозяином не помешало проголодавшемуся Чайкину съесть два больших куска поджаренной ветчины, пару яиц и несколько ломтей вкусного белого хлеба с маслом и сыром и выпить две большие чашки кофе с горячим молоком. Расплатившись, он вышел с негром слугой на улицу. Через полчаса он уже был в конторе дилижансов и спрашивал дешевое место до Сан-Франциско. Молодая барышня сказала ему, что осталось только одно место - рядом с кучером. - Отлично. Позвольте место. Что стоит? - Двадцать пять долларов. Чайкин достал из кошелька деньги и получил билет. - Ровно в три дилижанс отойдет. Не опоздайте. - Не опоздаю. Возвратившись в гостиницу, Чайкин зашел в контору и, обратившись к хозяину, проговорил: - Не поведете ли в свою лавку? - Идем! В большом магазине, в котором были всевозможные товары, начиная с дорогих материй и духов и кончая смолой и гвоздями, хозяин сам выбрал то, что рекомендовал купить, и выложил все это на прилавок перед Чайкиным. Чайкин внимательно осматривал каждую вещь, особенно тщательно оглядел сапоги и ощупал их со всех сторон и спросил, что будет все стоить. Хозяин ответил, что двадцать долларов. - А дешевле нельзя? - Дешевле? - переспросил хозяин. - Я вам назначил самую низкую цену. Чайкин задумался. - Так и быть, скину вам доллар за то, что не поверил вам! - сказал, смеясь, янки. - А вы не сомневайтесь, молодой человек, товар я выбрал вам хороший. - Я не сомневаюсь и беру вещи. - Ну, надевайте их сейчас же. Посмотрим, хорошо ли сидит на вас куртка. Чайкин удалился с приказчиком в соседнюю комнату и через пять минут вышел оттуда в новом костюме: в куртке и в кожаных штанах, в высоких сапогах и в новой шляпе. Все сидело на нем отлично. Затем он накинул на себя теплый плащ с капюшоном и остался доволен и им. - А есть ли у вас одеяло? - спросил хозяин. - Нет. - Советую купить. Чем дальше к Западу, тем гостиницы на почтовых станциях будут хуже, и одеяло пригодится, да и всегда оно вам будет нужно. И маленькую подушку возьмите. - Позвольте и одеяло и подушку. - Я дам вам недорогое, так, доллара на три. А подушку в доллар. Чайкин купил одеяло и подушку. Уплативши деньги, он забрал свое платье и, возвратившись в гостиницу, пошел в свой номер укладываться. Уложившись и связавши одеяло и подушку, он осмотрел сумку на своей груди и сосчитал, сколько у него осталось денег в кошельке. Оказалось двадцать долларов. "Этих денег с лихвой достанет на еду!" - подумал Чайкин, очень довольный, что до Сан-Франциско ему не придется менять банкового билета, зашитого на груди. Около двух часов он спросил себе ветчины и хлеба и, простившись с хозяином и давши Саму двадцать центов, отправился с вещами в контору дилижансов. - Счастливого пути! - проговорил хозяин, когда Чайкин выходил из гостиницы. 2 Кучера дилижанса, мистера Брукса, почтенного старика с длинной седой бородой, сильного и крепкого на вид, скорей можно было бы принять за джентльмена из северных штатов, а не за одного из тех добродушно-грубых и мужественных "молодцов Запада", как называют этих людей по большей части с темным прошлым и сомнительным настоящим, которые в малонаселенных и еще глухих в те времена территориях далекого Запада составляли значительный элемент населения и пионеров, открывающих новые места. И статная, полная достоинства фигура, и лицо мистера Брукса, и то обстоятельство, что он не сыпал ругательствами, - все это не соответствовало его профессии и тем своеобразным манерам "молодцов Запада", которые Чайкин успел заметить уже в Канзасе. Ровно в три часа кучер затрубил в рожок, и путешественники, одетые как и Чайкин, с револьверами за поясами, а некоторые и с ружьями, стали садиться в неуклюжий и громоздкий дилижанс, представляющий собой высокую, на круглых рессорах, карету, внутри которой было шесть мест, сзади - два и на козлах, рядом с кучером, - одно. Еще оглушительный рев рожка - и четверка сильных мулов вывезла дилижанс с грязного двора. Скоро он был уже за городом, и мулы побежали крупной рысью по ровной степной дороге. Через час-другой, миновавши несколько одиноких поселков, или "ранч", дилижанс уже выезжал в громадную прерию Канзасской территории, в которой в те времена еще кочевали краснокожие индейцы, занимая разными своими племенами громадное пространство между Канзасом и Скалистыми горами Калифорнии, пока не были уничтожены частью пионерами, частью войсками и пока не погибли от водки. Тогда они свободно еще охотились в обширных степях за буйволами, лосями и антилопами и нередко пытались нападать на белых смельчаков, селившихся в тех местах, на обозы товаров и эмигрантов, направляющихся к Соляному озеру, и на дилижансы. Так называемые форты, то есть бревенчатые шалаши, которые были расположены по всему Западу от Канзаса до Сан-Франциско, в расстоянии сто или двести миль один от другого, и в которых находились небольшие отряды солдат, конечно, не могли исполнить своего назначения - охранять дорогу от индейцев, и пионеры и торговцы за свой страх и риск отправлялись в глубь западных редких городов и поселков, селились на выбранных местах, строили новые городки, и, разумеется, многие платились жизнью, дорого, впрочем, продавая ее индейцам. Был август в конце. Погода стояла жаркая, но поднятый верх защищал головы Чайкина и кучера от палящих лучей солнца. И Чайкин с радостным чувством истинно сухопутного человека любовался этими бесконечными равнинами. Масса подсолнечников и маленьких, Похожих на наши лютики цветов порой золотили обширные пространства. Эти равнины на расстоянии двухсот миль от Канзаса были оживлены зеленью дубов, вязов и орешников, растущих по берегам реки Канзаса. Воздух был теплый и душистый от луговых цветов. То и дело срывались ржанка или бекас. В воздухе парил коршун. Из земляной норки выбегала луговая собачка. Изредка попадалась вблизи дороги ранча с садом. Около - стадо овец. К вечеру дилижанс проехал через индейское селение. Это - мирные индейцы, бросившие охоту на буйволов и сделавшиеся фермерами. Среди их домиков - и ранчи белых, которые спаивают водкой "делаварцев", и скоро все их земли и угодья попадут за бесценок в руки белых. Остановки на станциях, у какой-нибудь одинокой ранчи или бревенчатого шалаша, для смены мулов были непродолжительны. Останавливались только два раза в день по получасу для завтрака и обеда. Путешественники большею частью имели свою провизию. Чайкин обыкновенно спрашивал хлеба и ветчины и довольствовался этой пищей да молоком, когда оно бывало в ранчах. Чем дальше подвигался дилижанс на запад, тем пустыннее становилась степь, и тем чаще попадались скелеты лошадей, волов и мулов. Волки и вороны поедали павших животных, не боясь людей... Они не отбегали даже, когда дилижанс проезжал мимо. Нередко Чайкин видел, что волк, не обращая внимания, пробирался около дороги, по которой ехал дилижанс, видел гремучих змеи, извивавшихся по земле. И ему делалось жутко от этой пустынности и безмолвия, и он радовался, когда кудахтала в кустах степная курочка. Он расспрашивал обо всем своего соседа, старого кучера, который охотно водил беседы с Чайкиным, видимо возбудившим к себе участие. Из этих бесед Чайкин узнал многое о далеком Западе, об индейцах, владения которых придется проезжать, о пионерах-колонистах, о переселенцах, о пустынной дороге впереди, о той американской Сахаре, где нет хорошей воды, нет растительности... один песок да песок... - И дорога предстоит опасная! - заключил мистер Брукс. - Индейцы нападают? - Нападают, когда они на "боевой" тропе. Но теперь они считаются в мире и потому едва ли нападут на дилижанс. Они теперь грабят только одиноких колонистов, являясь к ним в виде попрошаек... - Так какая же опасность? - От агентов большой дороги. - Какие это агенты? - Это беглые разбойники. Они разъезжают шайками и нападают на фургоны с переселенцами, на пионеров, на дилижансы, на одиноких пешеходов, на охотников. У этих людей столько преступлений в прошлом, что одно-другое лишнее им не в тяготу, и они отчаянный народ... Любой из них не остановится перед убийством... Еще две неделя тому назад в двух милях от Денвера один такой молодец укокошил троих... Чайкин невольно вспомнил слова капитана Блэка и порадовался, что у него его карточка. В долгой дороге люди сходятся скоро, и Чайкин охотно слушал рассказы старика Брукса. Он таки видывал виды на своем веку и много переменил профессий, пока не сделался кучером. И Чайкин совсем разинул рот от изумления, когда узнал, что Брукс был последовательно журналистом, рудокопом, золотоискателем, метрдотелем, конторщиком в банкирской конторе, проповедником, владельцем фабрики и богатым человеком, имевшим свой дом, лошадей и так же мало думавшим лет десять тому назад сидеть на козлах, как мало думает он теперь сидеть в качалке на веранде своего дома в Нью-Орлеане. - Тогда я разорился дочиста! - спокойно говорил мистер Брукс, похлопывая бичом в воздухе, чтобы заставить мулов бежать пошибче к ближайшей станции, до которой, по его словам, оставалось не более двух миль. Там Брукс рассчитывал постоять часа три и заночевать до рассвета, так как ночь обещала быть темной, а дорога впереди была с оврагами. - Отчего же вы не попробовали начать снова? - спросил Чайкин. - Не для кого было. Жена и дочь умерли вскоре от холеры. И трудно было начинать снова... Да и пришел я к убеждению, что и не к чему... Заплатил я все, что мог, кредиторам и остался с десятью долларами в кармане на улице. - И что ж вы тогда сделали? - Поехал в Канзас и получил место кучера в "Почтовом обществе". С тех пор прошло десять лет, как я езжу между Канзасом и Денвером. И чувствую себя недурно. Я поздоровел и, не правда ли, гляжу молодцом! - Это правда. - А ведь мне шестьдесят лет! - И вы не жалеете богатства? - Нисколько. - Я тоже полагаю, что не в богатстве счастие. - Мало людей, которые так думают. - А из Денвера нас другой кучер повезет? - спросил Чайкин. - Другой. И дилижанс будет другой, и дорога другая - куда хуже, и индейцев чаще будете видать, и менять мулов реже, и ехать тише, и ночевать где придется... За Денвером перевалите горы и поедете потом пустыней... Безлюдная, мрачная страна... А в Денвере вы запаситесь провизией. Оно вернее будет! - прибавил мистер Брукс. Солнце склонялось к закату. Вдруг впереди что-то зачернело и послышался гул. То буйволы пересекали дорогу. - Ишь ты! - воскликнул по-русски Чайкин. - Вы русский? - спросил кучер. - Русский! - отвечал Чайкин. - А вы как узнали? - По вашему восклицанию. Я знаю русских. - Где ж вы их видали? - А здесь... в степи. - Как так?.. Разве здесь есть русские? - обрадованно спросил Чайкин. - Есть. Они гонщики скота... Русских гонщиков предпочитают другим. Они всегда аккуратно пригоняют скот из Канзаса или из Ливенворта во Фриски... Там продают и возвращаются обратно. Хозяева очень ценят русских гонщиков скота... Честно делают свое дело и мужественно защищают от нападений индейцев. - И много таких гонщиков? - Человек пятьдесят. - И давно они в этих краях? - Давно, должно быть... У них около Ливенворта и своя деревня есть. И русские леди есть... Выписали из России. Уже стемнело, когда дилижанс подъехал к станции. Это была небольшая ранча, одна комната которой любезно была предоставлена пассажирам. Желающим раздавали буйволовые шкуры для подстилки на ночь. Чайкин поужинал вместе с мистером Бруксом и потом с радостью выпил две большие чашки горячего чая, который раздобыл Брукс от хозяина ранчи. Затем Чайкин вышел из ранчи и несколько времени стоял в саду, всматриваясь во мрак ночи. Воздух был свеж. Близость сиерр, покрытых снегом, давала себя знать. Кругом царила тишина. Только по временам раздавался протяжный вой. "Волк бродит!" - подумал Чайкин. Скоро он вернулся в комнату и, разложив на полу буйволовую шкуру, положил подушку и, покрывшись одеялом, заснул. Когда с рассветом раздался звук почтового рожка, Чайкин быстро вскочил. Вставали и остальные пассажиры. Двое "молодцов Запада" посылали проклятия и ругательства, что их рано будят. Даже присутствие дамы не особенно стесняло их. Чайкин вымылся на кухне и, вернувшись, с удовольствием увидел, как хозяин ранчи, молодой канзасец с продувным лицом и плутовскими глазами, ставил на стол огромный кофейник, горячее молоко, чашки, сухари, бутылки с ромом и блюдо с ветчиной. - Кушайте, джентльмены. Всего один доллар за завтрак! Пока пассажиры и кучер завтракали, канзасец рассказывал, что ночью он чуть было не побеспокоил джентльменов. - Почему? - спросили со всех сторон. - Индейские собаки - команчи - бродили ночью слишком близко. Молодая пассажирка, ехавшая в Денвер к мужу, побледнела при этих словах. Не особенно приятное впечатление произвели эти слова и на двух почтенных мулатов, и на одного молодого рыжего господина, и на Чайкина. Только "молодцы" и Брукс спокойно продолжали уплетать ветчину. - Не показалось ли вам, Джо? - спросил Брукс. - То-то, не показалось, Брукс, так как я не был пьян и слышал, как эти бестии перекликались по-волчьи... Они, наверное, хотели ограбить ранчу, да увидали, что здесь много народа, и ушли... - Ушли - и делу конец. А вы напрасно только пугаете пассажиров, Джо! Команчи, быть может, имеют личные счеты с вами за то, что вы дорого продаете им ром... Не так ли, Джо? - продолжал Брукс. Джо ничего не ответил, но объявил, что сегодня же поедет в форт и попросит пару солдат. - А если вам их не дадут? - Уеду к реке. - А ранча? - Продам ранчу. Уж есть покупатель... Довольно с меня и этого! - прибавил он и, отдернув прядь кудрявых волос, показал глубокий и огромный шрам на лбу. - Это прошлогоднее посещение чийенов? - промолвил Брукс. - Прошлогоднее, когда я уложил двух собак. - Да, Джо. Вам лучше продать ранчу! - сказал Брукс. - Готовы ли леди и джентльмены? - спросил он, обращаясь к пассажирам. Пассажиры и Брукс расплатились и вышли. Рассветало. На востоке занималась заря. Впереди синели сиерры. - В дилижанс, леди и джентльмены! Прощайте, Джо! Не забудьте дать знать в контору, если вы оставите ранчу... Не забудьте поставить кого-нибудь за себя на станции... Дилижансу нужны почтовые мулы... Слышите, Джо? - И без вас знаю, Брукс. - Я только напомнил. - Помню. Брукс щелкнул бичом, и дилижанс покатился. - А индейцы в самом деле были? - спросил Чайкин. - Наверное, были. - Я выходил в сад и слышал волчий вой. Я думал, что волки. - Это не волки, Чайк. Им нечего выть. Они здесь сытехоньки... Им тут пищи много... Смотрите... И Брукс указал бичом на павших лошадей и волов у дороги, на которых сидели коршуны. - Это были команчи. Они давно добираются до Джо. - За что? - А за то, что он порядочный таки негодяй. Он дорого продает индейцам водку и вообще обманывает их, лицемерно представляясь их другом. Еще недавно нападение команчей на одну ранчу возбудило подозрение, что индейцев натравил Джо, а после он же донес на них, и их судили и двух повесили... Быть может, индейцы И сообразили, с каким другом они имели дело. - А индейцы показали на суде, что подстрекателем был Джо? - Нет. Они умеют держать слово. Они не выдали его. Чем ближе дилижанс приближается к Денверу, тем становится душней... Воздух совсем раскаленный. Томит жажда, а питья хорошего нет. Вода в ручьях горьковатая. Но и ее пьют. Одни только несметные стада буйволов чернеют то впереди, то сзади, то пересекают дорогу. Дилижанс окружен со всех сторон этими животными, любящими низкую сладкую траву этих равнин. Но скоро эти зеленые равнины и стада остаются сзади. Дилижанс незаметно поднимается на возвышенность и едет по песку. Солнце печет немилосердно. Степь почти голая, полна ящерицами и змеями. В воздухе кишит саранча... Жилья нигде нет... Только бревенчатые шалаши-станции одиноко стоят. Там меняют мулов и едут дальше. Чайкин изнывал от жары и нетерпеливо ждал Денвера. Но под самым городом он увидал еще степной буран, напомнивший ему шквал на море. Но буран показался ему более ужасным. Это было часу во втором дня. В воздухе было особенно душно, и Брукс тревожно поглядывал на горизонт. - Не нравится мне воздух! - вдруг сердито проговорил он. - А что? - Дышать трудно. Пахнет бураном. Вы, Чайк, видели бури на море. Теперь увидите бурю на земле. Здесь очень сильны бури. - Вы ее ждете? - Жду... Вот она идет сюда. Глядите! И Брукс указал Чайкину на маленькое серое облачко на горизонте, такое же, какое не раз видел Чайкин на море перед шквалом. Облачко это все росло и росло и с быстротой приближалось. Вот оно разрослось в гигантскую черную тучу, которая задернула все небо и распространила вокруг полутьму. Молния изрезывает эту тучу огненными линиями, и среди тишины раздается оглушающий раскат грома. И вслед за тем ворвался порыв ветра и хлынул дождь. Ветер высоко вздымал песок, стоявший вроде смерча столбами, и дождь немилосердно хлестал. Мулы остановились через несколько времени и повернули экипаж так, чтобы им стоять спинами к ветру. Они жалобно мычали. Через несколько минут Чайкин и Брукс были мокры, несмотря на поднятый верх и фартук. Буря делалась сильней и сильней. Казалось, дилижанс сейчас свалится. В таком положении путешественники пробыли два часа. Два часа бушевала буря с дождем... Наконец туча понеслась далее; вдруг просветлело, солнце весело глядело с голубого неба, и чудесный свежий воздух ласкал обоняние. Брукс повернул мулов, и они весело и шибко побежали вперед. Через четверть часа Чайкин увидел обоз фургонов, расположенных в виде эллипса. Внутри были женщины и дети и варили пищу. Мужчины носили воду из ручья. Волы были пущены на траву. - Зачем они сделали такой забор? - спросил Чайкин. - Они остановились и будут ночевать здесь. Такой забор - лучшая защита против нападения индейцев. - А как много народа идет на Запад, и не боится! - Да, американцы не боятся! - не без гордости ответил Брукс. - И за Денвером вы увидите, несмотря на пустынную дорогу и на индейцев, обозы с товарами, фургоны с переселенцами, стада скота... ранчи, в которых есть водка. - Куда ж это все идет? - В рудокопные округи Колорадо, Утахи и до самой Калифорнии. Туда везут в легких степных фургонах продукты восточных городов и ферм: яблоки, зерно, сушеные фрукты, табак, рис, чай, муку, солонину, сахар, мануфактуру, словом, решительно все... И вот таким-то образом мало-помалу заселяется Запад. Уединенные ранчи образуются в поселки, поселки в города... Скоро пройдет тихоокеанская железная дорога, которая соединит Нью-Йорк с Сан-Франциско, и тогда все эти пустынные места оживут и покроются городами. - Куда же денутся индейцы? - спросил Чайкин. - Им отведут земли и заставят работать... А не захотят - тем хуже для них... Их усмирят войсками... Что делать? - прибавил с видом сожаления Брукс. К вечеру замелькали огоньки Денвера. - Что, большой это город? - спросил Чайкин. - О нет... В нем только четыре тысячи жителей... но зато отчаянных жителей... - Отчаянных? - Еще бы! Там живет много сорвиголов. Что ни дом, то кабак или игорный дом. Вам придется переночевать в Денвере. Фургон идет завтра. - А где переночевать? - В Денвере две гостиницы, и обе скверные и грязные. Мы приедем в ту, которая считается почтовой станцией. Оттуда отходит почтовый фургон. Я попрошу, чтобы вам отвели подешевле комнату. - Благодарю вас. - Не за что. Переночуете и завтра пораньше купите себе провизии. А то в ранчах, кроме водки, ничего не найдете. - А вы не знаете, кто поедет кучером? Не Старый ли Билль? - Он самый. А вы как его знаете? - удивился Брукс. - Мне о нем еще в Нью-Орлеане говорили. - Кто? - Мой капитан. Фамилии его Чайкин благоразумно не назвал. - Ваш капитан дал вам добрый совет ехать со Старым Биллем. Старый Билль давно ездит, хорошо знает местность и вполне честный человек... Он не продаст своего пассажира. - То есть как это не продаст? - Он не соблазнится барышами и не войдет ни в какие Соглашения с агентами большой дороги, хотя бы ему предложили миллион долларов. Он настоящий джентльмен, но, надо признаться, немножко грубоват. Да вы, Чайк, парень не глупый и поймете Старого Билля... Вам долго придется сидеть с ним рядом. И вы во всем слушайтесь его, Чайк. И ваше счастие, что вы едете с ним. Когда он едет, на почтовый фургон реже нападают. - Но почему же? Извините, мистер Брукс... Я все-таки не понимаю. - Потому, Чайк, что Старый Билль не пошлет, например, условной телеграммы агентам большой дороги о том, например, что едет пассажир с туго набитым карманом... Потому, Чайк, что Старый Билль не подвезет фургона к ущелью и именно к вечеру, когда пассажиры дремлют и не успеют приготовиться к нападению. У них револьверы еще будут за поясами, когда агенты наставят свои к их головам... Потому, Чайк, что Старый Билль знает гнезда агентов и любит проезжать их среди белого дня и притом дает совет пассажирам иметь револьверы наготове... Поняли теперь, Чайк? - Понял, мистер Брукс! - И все порядочные люди уважают Старого Билля. А главное - он сам себя уважает. Это первое дело... И агенты предлагали ему большие деньги, чтоб он вступил в их компанию, но он послал их к черту. И они его боятся, так как знают, что он из своей винтовки убивает наповал и владеет ножом не хуже испанца. А кроме того, он знает в лицо почти всех агентов большой дороги... Знает, но ни одного из них не назвал шерифу. "Это, говорит, не мое дело, а ваше. Мое, говорит, дело пустить ему пулю в лоб при встрече... И я свое дело при случае исполню". Действительно, года три тому назад Старый Билль одного агента убил наповал, а другого, начальника шайки, пожалел... подстрелил только руку. У него были с ним какие-то личные счеты. Он чем-то обязан был тому молодцу. Чайкин почему-то вспомнил про капитана Блэка. - Ну, вот и город дьяволов! - проговорил, смеясь, Брукс, когда дилижанс поздним вечером въехал на большую улицу с небольшими домами, из открытых окон которых раздавались ругательства и проклятия игроков и пьяные возгласы кутящих молодцов в кабаках. Ночь была знойная и душная. - Поздравляю, леди и джентльмены, приехали. Можете выходить! - проговорил Брукс, когда дилижанс остановился у гостиницы и целая кучка любопытных окружила карету. ГЛАВА XIII 1 Большая часть пассажиров ехала в Денвер. Эти ушли по своим домам, окруженные друзьями и знакомыми. Скоро была опорожнена и почта - газеты и письма, предназначавшиеся жителям этого дьявольского городка. В гостиницу вошли только трое: два "молодца Запада" и Чайкин в сопровождении Брукса. Хозяин гостиницы, толстый янки, встретил Брукса восклицанием: - Целыми доехали, старина? - Как видите... - Значит, собаки не шалят? - Пока нет... А вы, Джипп, вот этого джентльмена подешевле устройте! - указал Брукс на Чайкина. - Ладно. И, пожав руку Чайкину, спросил: - Дальше едете? - Дальше. - Завтра? - Завтра. - Ну, так доллар заплатите за кровать. Идет? - Идет. - А кровать будет одна в комнате? - спросил Брукс. - Одна. А что, разве он боится компании? - засмеялся Джипп. - Он первый раз в нашей стороне и всего боится. Два "молодца" уже сидели в общей комнате, откуда доносились громкие восклицания и ругательства, а Чайкина слуга негр повел в маленькую и довольно грязную каморку, где стояли кровать и стул. - Хорошо, сэр? - Отлично. - Ключ действует. И негр, скаля белые зубы, показал, что ключ действует. Он зажег свечку и сказал: - Если хотите поужинать, то кое-что есть. - А чай есть? - И чай есть. И водки сколько угодно! - засмеялся негр. - А вода есть, чтобы помыться? - Вода? Негр заглянул в медный умывальник, висевший на гвозде, и сказал: - Сейчас принесу. Только лучше бы завтра заодно помыться, а то горячего внизу ничего не получите после десяти часов. А уж скоро десять. - Несите воды... Я хоть грязь смою... - Верно, буран захватил? - спросил болтливый негр. - Буран. - А в газетах нет известия, что северяне побили совсем южан? - Есть... Побили... Однако несите воды. - Несу... Несу... И хорошо побили? - Кажется, хорошо. Негр исчез и скоро вернулся и подал воды. - И скоро будет мир, сэр? - расспрашивал негр, пока Чайкин, вымывши руки, отмывал грязь с своего лица. - Кажется, скоро. - Завтра я вас побрею, если хотите, сэр... Всего двадцать пять центов. А то усы у вас большие. Или вы носите усы?.. Впрочем, вы не янки... Янки усов не носят. Вы, верно, немец, сэр... Нет? - Я русский. - Это очень далеко ваша страна? - Очень... Негр вышел, и вслед за ним вышел и Чайкин, заперев двери на ключ и положив ключ в карман. В общей комнате было много народа. За столиками сидели денверские бородатые "молодцы" в высоких сапогах, в кожаных куртках, с револьверами, торчавшими из-за поясов, и с большими охотничьими ножами, выглядывавшими из карманов штанов. У всех на головах были широкополые шляпы. Все потягивали водку, вино или пиво. Все это общество произвело на Чайкина сильное впечатление. Ему казалось, что он очутился среди разбойников. А между тем среди этих "разбойников" было много мужественных славных ребят. Чайкин робко пробирался между столиков, отыскивая себе место. Все столы были заняты, и он не знал, как ему быть. Никто не обращал на него ни малейшего внимания. Чайкин искал глазами Брукса, но его не было; он на дворе отпрягал мулов и отдавал в конторе отчет за свой "рейс". - Да чего вы зеваете!.. Как вас прикажете звать, джентльмен? - раздался около Чайкина грубый голос какого-то молодого человека. - Места нет! - отвечал сконфуженно Чайкин. - А разве около нас нет места? Садитесь и заказывайте что вам надо. - Очень вам благодарен! - проговорил Чайкин, садясь за столик, у которого сидели два молодых человека и пили грог. Слуга негр подошел к Чайкину и спросил: - Грог, ром, коньяк, шерри-коблер, виски, эль, портер, пиво? - Что у вас есть по части съестного? - Горячего или холодного? - Горячего. - Жареная ветчина, свиная котлета с томатом, жареные томаты, баранина. - Дайте мне свиную котлету. - Свиную котлету! - повторил слуга. - И чаю. - Чаю! - повторил удивленно негр. - Да... - И больше ничего? Ни водки, ни пива? - Больше ничего. Негр взглянул на Чайкина как на диковинное существо, какого еще не бывало в Денвере, и проговорил: - Через пять минут вы все получите, сэр. С таким же изумлением посмотрели на Чайкина и два молодых денверца и, не обращая более на него внимания, продолжали между собою разговор. Шум в зале стоял невообразимый. Пол, покрытый опилками, представлял собою громадную плевательницу. Несмотря на открытые окна, табачный дым наполнял комнату. На некоторых столиках играли в карты, и среди игроков нередко возникали недоразумения. Вдруг раздался выстрел из револьвера и затем другой. Чайкин испуганно озирался. Но никто не обратил на эти выстрелы особенного внимания. Только хозяин схватил за шиворот какого-то бледного молодого человека и высадил его в окно. - Кого пометили, Джипп? - спросил кто-то. - Рыжего Филли. - А кто? - Неизвестный мне джентльмен. Среди публики раздался одобрительный хохот. - Метка смертельная? - Пустяки. Помечена левая рука. Эй, джентльмены! - громовым голосом крикнул хозяин. На секунду воцарилась тишина. - Кто умеет сделать перевязку, пусть перевяжет Филли. А товарищи его пусть отведут к доктору. Соседи Чайкина по столу тотчас же встали и пошли к тому столу, где сидел раненый, зажимавший рукой рану, из которой била кровь. На столе лежали разбросанные карты и куча золота. - Из-за чего это ранили человека? - испуганно спросил Чайкин старика кучера Брукса, когда он четверть часа спустя подсел к Чайкину. - Из-за игры... Рыжий Филли, кажется, сплутовал и передернул карту. Он на это мастер. - А тому ничего не будет? - На такие пустяки здесь не обращают внимания! - промолвил Брукс. - Вот если молодец занимается воровством и особенно любит чужих лошадей, тогда его обязательно вздернут ночью на большом дубе у въезда в город... - Кто вздернет? - Кто-нибудь из членов "бдительного комитета", по решению комитета. И Брукс пояснил, что во всех молодых городах Запада есть такие "бдительные комитеты", тайными членами которых состоят лучшие граждане, и быстро решают дела с слишком отчаянными молодцами, против которых иногда нет судебных улик. - Это у нас называется судом Линча! - пояснил Брукс. - Порядочному человеку он не страшен, а мошенники и убийцы с целью грабежа его боятся... Через полчаса Чайкин простился с Бруксом и, расплатившись, пошел в свой номер спать. До его ушей долго еще долетали пьяные крики и ругательства. Но наконец он заснул. 2 Чайкин проспал крепчайшим сном до восьми часов утра. Когда он вошел в общую залу, Брукс был там. - Ну что, отоспались, Чайк? - спросил он, пожимая Чайкину руку. - Отоспался... И жара какая, однако! А когда почтовый фургон идет? - В одиннадцать. Времени еще много. Позавтракайте хорошенько, а потом пойдем покупать провизию. А вот и Старый Билль! В комнату вошел низкого роста, коренастый и плотный старик с седой бородой. Его красно-бурое, изрытое морщинами лицо с седыми клочковатыми нависшими бровями, из-под которых глядели серые, пронзительные глаза, казалось суровым. Он был в высоких сапогах, в кожаных штанах и в белом пиджаке; на голове была соломенная шляпа. - Ну, Джипп... дайте-ка! - произнес он грубым голосом, подходя легкой и бодрой походкой к прилавку и протягивая свою широкую загорелую руку хозяину. Хозяин налил рюмку рому, которую Старый Билль выпил с маху. Крякнувши, Билль проговорил: - А затем можно и кофе пить. Так ладно будет. Он отошел от прилавка и подсел к Бруксу. - Это тот самый молодчик, о котором вы говорили мне вчера, Брукс? - спросил он, указывая бесцеремонно пальцем на Чайкина. - Тот самый. - Ладно... Довезем до Фриски! - сказал он, протягивая Чайкину руку. - А много пассажиров везете, Билль? - Нет. Всего три пассажира, и все ваши. Откуда те двое? - Из Канзаса. - Вы их знаете, Брукс? - Знаю. - Кто они? - Игроки. - Очень счастливо играют? - усмехнулся Билль. - Да. И потому улепетывают из Канзаса. Билль, казалось, не особенно был доволен этими сведениями. Он отпил несколько глотков кофе и, обращаясь к Чайкину, сказал: - Покажите-ка ваш револьвер! Чайкин вынул из-за пояса револьвер и подал Биллю. Старик внимательно осмотрел его и, возвращая назад, промолвил: - Умеете стрелять? - Не стрелял никогда. Из ружья учился. - У меня есть запасная винтовка, если понадобится. А ну-ка, попробуйте выстрелить из револьвера вон в этот стакан! - указал Билль на стакан, стоявший на одном из близких столиков. - Как цена, Джипп? - Десять центов. - Так валяйте. Я плачу за стакан. - А разве здесь стрелять можно? - спросил Чайкин. - Отчего же нельзя. Ну, цельтесь. Чайкин нацелился и выстрелил. Стакан разлетелся вдребезги. - Отлично, Чайк... Зарядите снова... С этими словами Билль ушел. Вскоре Брукс с Чайкиным ушли покупать провизию на дорогу и через полчаса вернулись с большим ящиком, в котором был окорок ветчины, сухари, бутылка коньяку, сахар, кофе и кофейник. - Ну, теперь все в порядке! Можете ехать! - сказал Брукс. В одиннадцать часов Чайкин вышел на двор гостиницы и увидел легкий фургон, закрытый со всех сторон кожей, с отверстиями в виде маленьких окон. В задней части была почта - тюки газет и писем, а впереди оставалось пространство, набитое сеном. - Садитесь, джентльмены! - крикнул Билль. Два молодых канзасца сели в фургон. Чайкин хотел садиться на козлы. Но Билль сказал: - Внутри и для вас места хватит. - Но у меня билет на козлах. - Садитесь в середину. Надеюсь, джентльмены ничего не будут иметь против? - Конечно! Садитесь. Места довольно! - отвечали джентльмены. Старый Билль уселся на широкую скамью впереди и хлопнул бичом. Фургон двинулся. Вскоре за Денвером начался подъем на Сиерру-Мадре, и затем, когда фургон миновал проход за гору, он направился к северу, к городу Соляного озера, вдоль Черных гор, потом по лесистому месту, полному ручьев и потоков, и снова по склонам гор. И все - и горы, и земля, и деревья - в этой горной стране было красного цвета. Потому-то испанцы, первые завоеватели этой страны, и назвали ее Колорадо. Скоро, однако, эта красивая местность остается сзади, и фургон плетется по холмистой возвышенности, покрытой песком с растущим на нем диким шалфеем, пересекая часто ручьи и овраги... Дорога однообразная и скучная. Жара нестерпимая. Станции, где меняют лошадей, редки, и там ничего нельзя достать, кроме водки... Нередко на горах и на склонах Чайкин видел индейских всадников из окна фургона и объявлял об этом спутникам. И тогда все схватывались за револьверы. Но Старый Билль успокаивал. - Не нападут... Я нарочно закрыл фургон, чтобы они не видели, сколько пассажиров... Они могут думать, что тут целый десяток... Видите... Поворачивают назад... И действительно, поворачивали. Несмотря на опасность от индейцев и всякие лишения, на этой горной дороге то и дело встречались эмигрантские и товарные фургоны и кучки пешеходов. Вот как объясняет В.Диксон, автор весьма любопытной книги об Америке шестидесятых годов, эту кипучую деятельность янки, прокладывавших путь через равнины и горные дороги, через пустыню, среди враждебных племен индейцев. Позволю себе сделать большую выписку, из которой читатель узнает, какой еще недавно, всего лет сорок тому назад, был запад Америки, теперь прорезанный железными дорогами, покрытый городами и фермами и не знающий уже страха от индейцев, остатки которых кое-как влачат свое существование. "Какой-нибудь торговец на реке (Миссури) узнает, например, что горные округи Запада терпят недостаток в каком-нибудь товаре - в чае, в хлопчатнике, во фруктах или, быть может, в дубленой коже. Он тотчас соображает, что через несколько недель запрос будет громадный и цены сильно поднимутся. Купив товар дешево, он решается рискнуть, положившись на свои соображения. К главному своему товару он присовокупляет с дюжину мелких предметов, например, к обозу чая немного живности, немного красного вина, немного хинина и других лекарств, попоны, перчатки, быть может тысячу пар сапог. Он покупает пятьдесят или шестьдесят легких фургонов с двенадцатью волами на каждый, нанимает смотрителя обоза, или капитана, и сто человек сторожей, потом упаковывает свои товары и отправляет караван в степь. Никакая контора не застрахует эти товары, не поручится за благополучное доставление их в Денвер, на Соляное озеро, в Виргинию. Это путешествие считается рискованным приключением. Люди, предпринимающие его, должны быть хорошими стрелками и отлично вооружены. Но никто не ожидает, чтобы они стали защищать обоз от нападения индейцев: если число напавших краснокожих очень велико, то возчикам позволяется отрезать постромки, вскочить на мулов и лететь на ближний военный пост или станцию, оставив фургоны, товары, волов и мулов в жертву индейцам. Нет человека, который желал бы, чтоб у него содрали кожу с головы, а возчики, имея, быть может, жен и детей в Омахе или в Ливенворте, естественно, заботятся о безопасности своих волос. Убийства случаются в обозах, устроенных самым лучшим образом, но храбрейший западный молодец ценит свою жизнь дороже сотни ящиков чая и тысячи мешков муки. Некоторые из этих обозов берут по дороге пассажиров, предоставляя им кормиться вместе с возчиком и самим стряпать себе пищу. Путешествие, если оканчивается благополучно, совершается от реки Миссури до Соляного озера в девяносто дней. Всего расстояния тут тысяча двести миль - до Денвера шестьсот и оттуда столько же. Средним числом делают в день четырнадцать и пятнадцать миль, хотя некоторые возчики проходят до двадцати миль в день. Среди дня, часа в четыре или пять, они отдыхают, пускают мулов пастись на траве и сами варят себе кушанье. К ночи они останавливаются лагерем подле ручья или, если возможно, подле леска. Для безопасности они делают забор из фургонов, то есть ставят их в виде эллипса, открытого только с одной стороны. Каждый фургон прижат к своему соседу и возвышается над ним по крайней мере на треть, как чашки весов на гербах. Форма эллипса считается лучшей защитой против нападения индейцев и принята за правило после многих опытов старых мексиканских торговцев. Когда фургоны расставлены как следует и волы пущены на траву, возчики принимаются рубить и ломать сучья; женщины и дети (если таковые есть налицо) разводят огни, приносят воду из ближнего ручья или источника, ставят на огонь котел и пекут хлеб. Некоторые из молодых людей отправляются через ручьи и овраги за поисками луговых собачек, степных цыплят и ржанок. В счастливые дни эти охотники нападают на след антилопы или лося. При такой удаче вечер оканчивается веселым банкетом. Другие охотятся за гремучими змеями и убивают их, также и за волками, которые часто рыскают вокруг лагеря. Я однажды видел, как убили большого серого волка в двух шагах от фургона, в котором спал ребенок. Когда люди отужинали, а волы и мулы наелись травы, их загоняют внутрь цепи фургонов, - иначе утро застало бы их в расстоянии нескольких миль, в лагере какого-нибудь индейского племени. Песни, сказки, иногда пляска доканчивают утомительный день. В теплую погоду люди спят в фургонах, чтобы избежать волков и гремучих змей. Когда же снег лежит глубоко в оврагах, когда ветер наносит лед, спать в фургонах холодно, и возчики предпочитают лежать на земле, прикрывшись попоной и положив под голову бутылку с водкой вместо подушки. Задолго до рассвета все уже на ногах и за работой: кто закладывает фургоны, кто надевает ярмо на волов, кто наскоро съедает завтрак. Восходящее солнце встречает их уже на пути. Иногда владелец сопровождает свой обоз, но редко, ибо наемный капитан гораздо лучше справляется с пьяными, беспокойными и сварливыми возчиками. Хозяин обоза путешествует в дилижансе скорее, но не приятнее, чем нанятые им люди, и ожидает их в Денвере, на Соляном озере или в городе Виргинии, где может продать или гуртом, или в розницу все свои товары, фургоны и волов. Жители ранч состоят из двух классов: 1) более предприимчивый класс людей, уходящих в горы, чтобы устроить себе поле, посеять рожь и отвести в пастбище своих немногочисленных коз и овец; это класс людей, ведущих борьбу за существование, с одной стороны, с природой, с другой - с враждебными краснокожими, живущих на дурной пище и на дурной воде; эти пионеры поселяются здесь в надежде укрепиться на незанятой земле и положить основание счастию своих детей и внучат; 2) более беззаботный, нерадивый класс людей, строящих бревенчатые шалаши на большой дороге, по которой идут возчики и эмигранты, с целью продавать водку им и даже пьяницам чийеннам и сиуксам и таким образом обогатиться в короткое время. Оба класса ведут жизнь, полную опасностей и лишений. Они еще более, чем возчики и эмигранты, ежедневно рискуют своею жизнью, ибо каждый молодец, требующий водки с револьвером и с охотничьим ножом за кушаком, отличается живым, буйным характером и часто хочет выпить водки, когда у него нет ни гроша, чтобы заплатить за нее. Но самая большая опасность, постоянно грозящая обитателям ранч, - это индейцы, особенно если какое-нибудь могущественное племя, как сиуксы и понии, выходит на боевую тропу. Краснокожий любит водку более, чем жену или детей. В мирное время он готов все продать за ядовитое зелье, даже жену, детей и военнопленных. Но когда сиукс выкрасил себе щеки и заткнул себе за пояс нож для скальпирования кожи с головы врага, он уже не думает о покупке у белых любимого напитка. Он с остервенением бросается на ранчу, захватывает силой водку и часто вместе с нею уносит и черепа продавцов. Однако страсть к барышам соблазняет обитателей ранчи, и те, которые избегли смерти или плена, возобновляют свои сожженные жилища и снова запасают товар. Если такой обитатель ранчи проторгует благополучно три сезона водкою, то делается богатым человеком. Вдоль этой горной дороги в каждом обозе между грубыми возчиками, новыми эмигрантами, случайными путешественниками и местными жителями нет другого разговора, как об индейцах". ГЛАВА XIV Весь путь до города Соляного озера путешественники были в напряженном состоянии. Один только Старый Билль, казалось, с философским спокойствием молчал на своем сиденье или развлекал себя, мурлыкая под нос какую-то песенку. Чайкин тоже молчал. Спутники его, после того как он отказался играть в карты, не обращали на него внимания и по целым дням играли в кости. Во время остановок для еды они, однако, гостеприимно предлагали Чайкину и Старому Биллю разные вкусные консервы, которыми они обильно запаслись, и разные крепкие напитки, но и тот и другой отказывались. Они закусывали и пили кофе на станциях или у какого-нибудь ручья, и в это время Старый Билль обменивался несколькими словами. Чайкин заметил, что Старый Билль несколько угрюм и нередко пристально поглядывал на двух игроков. И однажды Старый Билль шепнул Чайкину: - Будьте осторожны с этими молодцами. Не нравятся мне они. Где у вас спрятаны деньги?.. На шее, конечно? - Да... - Ночью покрепче застегивайтесь. Вы крепко спите? - Крепко. - Так знаете ли что? Пересаживайтесь-ка лучше ко мне... Скажите, что вам душно сзади... что у вас голова болит или что-нибудь вроде этого... Чайкин обрадовался предложению и после остановки пересел к Старому Биллю. - Что, товарищ, от нас ушли? - спрашивали спутники. Чайкин объяснил, что душно. - А не боитесь, что индейцы подстрелят вас и Билля первыми. Эй, идите лучше к нам. Но Чайкин отказался. Через три дня фургон въехал на большую, широкую, обсаженную акациями улицу города Соляного озера. Чайкин пришел в восторг, увидевши маленькие чистенькие дома, утопавшие в садах. Яблоки, персики и виноград приятно ласкали взор. Фургон стоял в городе три часа. Чайкин воспользовался этим временем, чтобы закусить, купить фруктов и погулять по городу. Вместе с тем, по совету Билля, он купил бочонок и наполнил его водой. - Впереди будет пустыня. Запасайтесь водой. В городе Соляного озера сел еще пассажир, и это обстоятельство как будто обрадовало Билля. Пассажир был здоровый детина лет за сорок, с ружьем и револьвером. Он сказал, что был возчиком и теперь переезжает во Фриски. Неуклюжий, тяжело ступавший, он с первого же взгляда производил приятное впечатление своим добродушным, даже простоватым загорелым лицом, окаймленным русой окладистой бородой. Особенно добродушно глядели его серые глаза. Хотя он и отлично говорил по-английски и сплевывал по-американски, но на янки не походил и вместе с бородой носил и усы. Два западных молодца, казалось, не особенно довольны были новому пассажиру. Однако потеснились и дали ему место. Фургон выехал из города Соляного озера - города, сделавшегося оазисом среди бесплодной пустыни благодаря необыкновенной энергии и трудолюбию англосаксонской расы, к которой принадлежала сравнительно небольшая горсть людей, первая двинувшаяся через неизвестные песчаные степи и перевалившая через Скалистые горы, где горные тропинки были занесены снегом. "Без слез старики не могут рассказывать теперь, - говорит Диксон, - как они взбирались по этим горам, таща за собой фургоны, отыскивая себе пищу, без всякой помощи, без проводников. Сильные и молодые шли вперед, пробивая тропинку для стариков и женщин, отгоняя волков и медведей, убивая змей и охотясь за лосем и диким оленем. Наконец, когда они достигли вершины горного прохода, их глазам представились бесконечные бесплодные, каменистые равнины, с пересохшими ложбинами потоков, с обнаженными холмами, с узкими оврагами, с крутыми пропастями и ручьями горькой воды. День за днем, неделя за неделей шли они по этим холодным сиеррам, по этим угрюмым долинам. Пища оскудевала, дикие животные встречались реже; утахи и сенеки выказывали вражду: смертность между переселенцами была страшная, и в конце их путешествия, если когда-нибудь они достигнут конца его, их ожидала такая же обнаженная соляная пустыня! И все же они не отчаивались, несмотря на враждебный вид этой страны. Они и не ожидали цветущего рая. Решившись поселиться в этой новой стране, они знали, что в ней никто не жил, потому что ее считали вполне негодной". И, остановившись у Соляного озера, в бесплодной, казалось, пустыне, они показали чудо труда. В городе Соляного озера зелень, цветы, вода, красивые дома, банки, гостиница, газеты и вокруг города - цветущие фермы. Как только фургон миновал этот оазис, началась каменистая степь, начало той песчаной степи, которая называется великой пустыней. На второй день путешествия фургон уже находился в ее границах. - Джентльмены! - обратился Старый Билль во время одной из остановок, - нам предстоит тяжелый путь пустыней. Берегите воду и не расходуйте ее легкомысленно. О, что это были за ужасные дороги. Песок, один голый песок, и ничего более. Жгучее солнце, палящий зной и нестерпимая жажда. Ступицы вязли в песке, и крепкие сильные мулы шагом тащили фургон. Чайкин мужественно переносил тягости путешествия и нетерпеливо ждал ночи, довольно холодной на этой возвышенной пустыне, когда фургон останавливался на ночевку. Разложивши буйволовую кожу, которую ему дал Старый Билль, Чайкин ложился рядом с ним на землю около фургона и подкреплялся сном. Остальные пассажиры спали в фургоне. С рассветом Старый Билль поднимался, запрягал мулов при помощи Чайкина, и снова мучительный день, снова песок кругом и скелеты волов, лошадей, а иногда и людей! Наконец пустыню миновали, и путешественники ожили, увидевши перед собой степь, покрытую зеленью... Мулы побежали веселей и скоро остановились у ручья с водой. И мулы и люди жадно набросились на воду. Мулов распрягли, пустили на траву, а путешественники, вымывшись в первый раз после выезда из города Соляного озера, расположились основательно позавтракать. Два молодые канзасца усердно угощали нового пассажира коньяком, и пассажир не отказывался и, к удивлению Старого Билля, выпил целый стакан сразу, потом другой, третий и не показывал ни малейшего признака опьянения. Только его добродушные серые глаза несколько увлажнились - вот и все. - Ловко пьет! - заметил Билль на ухо Чайкину. - Да... Вроде русских матросиков! - ответил Чайкин, вспоминая невольно фор-марсового Кирюшкина на "Проворном". - Они хотят его накатить! - сказал Билль, запрягая мулов. - Зачем? - спросил Чайкин. - Чтобы предложить ему сыграть в карты или в кости и нагреть его! Не нравятся мне эти молодцы. Очень не нравятся! - повторил Старый Билль, и его суровое лицо сделалось еще более суровым... Старый Билль не ошибся в своих предположениях. Как только трое пассажиров, закончив завтрак стаканом горячего грога, весьма полезным, по их словам, во время жары, уселись на свои места и фургон тронулся, один из молодцов предложил своему товарищу от скуки перекинуться в карты. - Пожалуй! - равнодушно ответил товарищ. Тотчас же пустой ящик из-под галетов был поставлен на сене внутри фургона, и предложивший игру вытащил из кармана две колоды карт. - Во что будем играть? - спросил он. - Да лучше всего в банк, я полагаю. По крайней мере дело чистое. - Чего чище! Кому метать? Вынули по карте. Старшая карта оказалась у молодца с широким шрамом на щеке, который предложил играть. Тогда он вынул из кармана штанов изрядную горсть золота и положил на ящик. Вынул такую же кучку и его товарищ. Чайкин повернулся и стал смотреть. Началась игра. Золотые монеты переходили из рук в руки. Новый пассажир тоже глядел на игру. - Пожалуй, и вам хочется взять у меня несколько золотых, джентльмен? - обратился банкомет к возчику. Тот был в нерешительности и теребил бороду своими толстыми жилистыми пальцами. - Чего вы пристаете, Виль, к джентльмену! - проговорил другой канзасец, красивый молодой брюнет с бледным лицом. - Быть может, джентльмен не располагает свободными деньгами и у него всего-навсе долларов десять, чтобы прожить дня три во Фриски до приискания занятий... Возчики много оставляют на Соляном озере... Не так ли? Добродушный возчик мгновенно преобразился. Скромное лицо его приняло вызывающий вид, и он хвастливо проговорил, взглядывая на брюнета не без некоторого снисходительного презрения. - У меня, у возчика Дуна, денег нет? Я не раз капитаном с обозами ходил. - Неужели? - с умышленным недоверием в голосе спросил брюнет. - У меня, может быть, более денег, чем у вас вместе!.. Как вы думаете, джентльмены, а?.. - Извините, капитан... Но я смею думать, что вы хватили коньяку больше, чем следовало по этому дьявольскому жару, и преувеличиваете несколько свой текущий счет... Положим, я с собой имею всего лишь триста долларов и чек на тысячу долларов на банкира во Фриски... - А у меня вот здесь три тысячи долларов чистоганом в золоте! - воскликнул капитан Дун и, вынув из кармана большой кожаный кошель, потряс им перед физиономиями двух молодых людей. - Слышите, джентльмены? - Слышим! - весело ответили оба игрока. - Я торжественно прошу извинить меня, капитан. И в доказательство моего глубокого раскаяния позвольте выпить с вами по стаканчику коньяку. В бутылке еще кое-что осталось! - сказал брюнет. Капитан добродушно засмеялся и, выпив стаканчик, проговорил: - Я не сержусь... Я только хотел доказать вам, что вы неправильно понимаете людей. - И вы блистательно это доказали, капитан. Позвольте пожать вашу руку. Старый Билль в эту минуту толкнул Чайкина и, когда тот повернулся к нему, шепнул: - Величайший болван этот Дун. И он, наверное, не янки... И Чайкин нашел, что этот возчик очень уж "прост": вздумал деньги показывать. - Так вы не хотите, капитан, проиграть десяток монет из вашей мошны, а? - спросил банкомет. - А может быть, хочу! И с этими словами возчик достал из кармана горсть золота и, вынувши из колоды карту, поставил на нее всю эту горсть и спросил: - Угодно бить на всю эту штуку? - Хотя бы на десять таких! - высокомерно отвечал банкомет, начиная тасовать карты. Обернулся и Старый Билль и посмотрел на капитана не без некоторого удивления: тот не был пьян, а между тем, решаясь играть с незнакомыми людьми, ставит крупную ставку. Но одобрительная усмешка пробежала по его губам, когда в следующий момент он увидел, как капитан взял вдруг у банкомета карты и, внимательно пересмотрев карту за картой, проговорил: - Извините, я хотел пересчитать карты... - Только пересчитать? - усмехнулся банкомет. - Разумеется. Иначе для чего же? Я не смел бы и предположить, что у такого джентльмена могут быть крапленые карты. Банкомет несколько смутился. - Тем более, - продолжал с самым добродушным видом возчик, - что я умею отличать крапленые карты и во время игры хорошо слежу за руками, и если увижу, что руки действуют нечисто, то могу хватить по башке так, что человек не встанет. И, показывая свою здоровенную руку, прибавил: - У меня тяжелая рука. В прошлом году на Соляном озере я так помял одного молодца, который со мной нечисто играл, что он шесть месяцев пролежал больной... Так идет моя горсть... Начинайте! Банкомет перевернул колоду. Капитан открыл свою карту. Оказалась пятерка. Банкомет стал метать. И Старый Билль и капитан глядели пристально на руки банкомета. - Бита! - сказал банкомет, придвигая к себе горсть золота. Капитан поставил вдвое больше на туза. И туз был бит. - Двести долларов проиграл. С меня довольно! - проговорил капитан. - А разве отыграться не хотите, капитан? - Не хочу. - Решительно не хотите? - Решительно не хочу и предпочитаю выспаться! - Это, пожалуй, будет лучше, Дун! - промолвил, оборачиваясь, Старый Билль. - И я полагаю, что лучше! - добродушно ответил Дун. И с этими словами растянулся и скоро захрапел. Вслед за тем молодые люди прекратили игру и тоже заснули. К вечеру фургон остановился на почтовой станции, в устье долины, из которой дорога дальше шла в гору узким и длинным ущельем. Вечер был чудесный, теплый и темный. У станции расположился на ночевку обоз; маленькая комната бревенчатого шалаша была полна возчиками, и пассажиры фургона расположились обедать на воздухе. Билль куда-то исчез. Прошел час, когда он наконец вернулся и расположился обедать, доставши из своего мешка провизию. - А скоро мы дальше поедем?.. Пора бы и запрягать! Как вы полагаете, Билль? - обратился один из "молодцов" к Биллю. - Я полагаю, что мы дальше не поедем и будем здесь ночевать! - сухо отозвался Старый Билль. - Это почему? - А потому, что дорога скверная... - Но мало ли скверных было дорог... Мы и по ночам ехали... Мы торопимся... - Я не поеду! - решительно проговорил Билль. И, обратившись к Чайкину, прибавил: - В этих местах, случается, агенты большой дороги пошаливают... А милю надо ехать ущельем. - Неужели шалят? - изумленно воскликнул канзасец со шрамом на лице. - А вы разве никогда не ездили в этих местах, джентльмен? - Никогда. Дальше Денвера не бывал. - И ничего не слыхали про агентов? - с нескрываемой иронией спрашивал Билль. - Слыхать, положим, слыхал. Но чего их нам бояться? Нас пятеро вооруженных людей, не правда ли, капитан? Капитан, снова попробовавший и своего коньяку и коньяку любезно его угощавших молодых канзасцев, протянул: - Надо слушаться Старого Билля. Он всякую дыру здесь знает... - И всяких мошенников и шулеров, даже таких, которые никогда здесь не бывали! - насмешливо прибавил Старый Билль. - И я предпочел бы поэтому хорошо выспаться здесь, чем пристрелить какого-нибудь мерзавца, а то и пару. Я своего кошеля с золотом даром не отдам... Так, значит, ночуем здесь, Билль? - Ночуем. Оба канзасца стали ворчать о том, что, заплативши деньги, они теряют даром время, но Старый Билль не удостоил обратить на эту воркотню внимания и, покончивши с едой, обратился к Чайкину: - Не поможете ли развести костер, Чайк? Они отошли на несколько шагов, чтобы нарубить сучьев. - Надо держать ухо востро, Чайк! - сказал на ухо Чайку Старый Билль. - Эти два молодчика подозрительны... Я думаю, что они агенты большой дороги и могут пустить нам пули сзади во время нападения их компаньонов. Потому я и не еду дальше. А этот дурак капитан, показавший свои деньги, недурная приманка... Вернувшись к станции, Старый Билль и Чайкин развели костер позади фургона. - Ну, спать, черт возьми, так спать! - проговорил молодой красивый брюнет и полез в фургон. За ним полез и другой и сказал капитану: - Полезайте и вы... места троим хватит. Отлично выспимся! - У костра на воздухе лучше, Дун! - заметил Старый Билль. - А пожалуй, что лучше! И с этими словами Дун, захватив с собою из фургона попону, одеяло и подушку, подошел к костру и стал стлать себе постель. - Так лучше будет! - значительно проговорил Билль. - То-то, лучше! - добродушно засмеялся Дун. - А вы, Дун, извините, простофиля! - шепотом сказал ему Билль. - Деньги напрасно показывали этим молодцам. Теперь остерегайтесь их. Поняли? - Понял. Спасибо, Билль. - И не играйте с ними. Они известные шулера. - Спасибо, Билль! - ласково промолвил Дун. - Ну, а теперь возьмите сюда винтовку да осмотрите револьвер и спите покойно. Я спать не буду... В ущелье шайка агентов. Думаю, что не посмеют напасть. Здесь много людей... А все-таки могут рассчитывать, что возчики перепьются... Впрочем, я предупредил их... Дун сходил за винтовкой. Вслед за ним и Старый Билль принес два ружья. - Вы что это... в самом деле боитесь агентов? И вы, Билль? Мы не боимся и спать будем! - крикнул из фургона один из молодцов. - И хорошо сделаете! - резко заметил Старый Билль. Принес и Чайкин попону, одеяло и подушку и, разостлавши все около костра, прежде, чем лечь спать, по обыкновению стал читать "Отче наш", осеняя себя крестным знамением. И только что Чайкин окончил молиться, как Дун радостно и взволнованно сказал по-русски: - Земляк... российский... Вот не ожидал! И Дун, крепко пожавши руку Чайкина, троекратно поцеловался с ним. А Чайкин обрадованно сказал: - Господи! вот-то где довелось... И давно вы в этой стороне! - Шесть лет... А вы? - Года еще нет... - Давно из России?.. - Два года тому назад... Я матросом был... - Матросом? Да ведь и я матросом на флоте служил... И звать меня Артемием Дунаевым... А по-здешнему выходит Дун... А тебя как звать? - спросил Дунаев, переходя тотчас же на "ты". - Чайкиным, Василием Чайкиным, а по-здешнему Чайк... - Ну, Чайкин, рассказывай, что нового на родине... Давно ничего не слыхал. Из газет здешних только знаю, что батюшка царь император Александр Второй освободил хрестьян. Волю дал. Ну, а как матросское житье?.. Давай присядем у огонька... И как же я рад земляку... Как же я рад! - говорил Дунаев, закуривая трубку. - А я-то рад как... Они присели к костру, и Чайкин рассказал земляку свою историю, рассказал про плавание на "Диноре" и про капитана Блэка. - Тебе пофартило, братец ты мой, а я таки много прежде натерпелся, пока не нашел места и сделался возчиком... Однако давай-ка побалуемся чайком... Будем пить чай, и я тебе расскажу, как я бежал с корвета "Нырок" и сделался мериканцем... И очень скучал я по России, пока не привык... Дунаев достал из своего мешка котелок, чай, сахар и две кружки и, когда чай был готов, предложил Старому Биллю попить чайку. Тот не отказался и проговорил: - Соотечественника встретили, Дун? - Да, Билль. И тоже бывшего матроса, Билль. - Так пусть Чайк вам расскажет, что вы очень глупо поступили сегодня, Дун... А еще капитан! Дунаев засмеялся. - Раззадорили они меня, черти. - Зато теперь не миновать нам агентов... Не пейте слишком много коньяку, Дун. Хоть вы и крепки, - я видел, сколько вы можете выпить, - а все-таки... Ну, пока вы разговариваете, я засну, а в одиннадцать разбудите меня... - Разбудим. Спите с богом, Билль. Билль после двух кружек чая лег спать. А Дунаев, покуривая трубочку и отхлебывая по временам чай, начал рассказывать Чайкину свою историю. Говорил он тихо, не торопясь, видимо довольный, что может поговорить по душе с земляком, да еще с матросом. Вокруг стояла тишина. Из отворенных окон станции не раздавалось более пьяных окриков. Возчики полегли спать у обоза. Только два часовых сидели у своего костра с ружьями в руках. Ночь была теплая. ГЛАВА XV 1 - Тоже, братец ты мой, пришли мы шесть лет тому назад на "Нырке" во Франциски, и тоже, прямо-таки сказать, в большой тоске была наша команда из-за командира... Однако терпели мы - ничего, мол, не поделаешь. Терпели и бой, и линьки, и строгость... А в ту пору, вскорости за нами, пришел на другом конверте во Франциски адмирал Ястребов, только что прибыл из России новым начальником эскадры... И на третий же день приехал на "Нырок" делать смотр. Всем он остался доволен, потому как у нас работали по всем статьям, прямо сказать как черти. Таким-то манером адмирал благодарил и за парусное учение, и за антиллерийское, и за пожарную тревогу, и за десанту: "Очень, говорит, за все вам благодарен!" Это адмирал капитану и старшему офицеру. "Ну, а теперь, говорит, поставьте команду во фрунт. Я как следовает опрошу, нет ли у их претензиев". Ладно. Выстроили это нас по порядку, от шканец к баку, по вахте с каждой стороны, и капитан и все офицеры, как полагается, ушли вниз. Только один вахтенный остался на мостике. Подошел это адмирал таким гоголем, - видный он из себя был и такой форсистый, в мундире и при орденах, - к фрунту и первым делом: "Спасибо, ребята!" Это он за смотр. Ну мы, как следует: "Рады стараться, ваше превосходительство!" А у меня, братец ты мой, тую ж минуту в голове мысль. И ровно эта мысль винтит мне башку, ровно бы буравом: "Неужто, мол, так и уедет адмирал и не узнает, в какой мы нудливости и тоске живем и как нас без всякой жалости тиранит этот самый капитан? Неужто, думаю, правде так и не дойти о том, что вовсе беззаконно с нами поступают, и касательно провизии... и вонючей солониной обижают, и остаточных от положенного харча денег нам не выдают!" Думаю я это, братец ты мой, и бытто кто-то во мне говорит: "Объяви да объяви!" А мне страшно, храбрости во мне нету, - потому неизвестно, как это еще адмирал примет и как бы из всего этого не вышла для меня беда... А тем временем адмирал спрашивает: "Есть ли, ребята, у кого претензии?" Молчат все. Пролети муха, слышно бы было. А у меня, милый ты мой человек, сердце так и колотится, и в уши опять кто-то шепчет: "Выходи и объяви претензию и на командира и на провизию. Не бойся пострадать за правду!" А я, грешный человек, боюсь... Выйти из фрунта не решаюсь и вместе с другими молчу, ровно воды набрал в рот. "Так ни у кого нет претензий?" - еще раз спросил адмирал. Опять молчат все. Опять мне в голову ударило. А я ни с места. "Ну, говорит адмирал, очень рад, что вы всем, ребята, довольны и что ни у кого претензий нет". Сказал это он и пошел по фрунту... Тут, братец ты мой, меня ровно бы выбросила из фрунта какая-то сила, и я не своим голосом крикнул: "Есть, ваше превосходительство, претензия!" И как это сказал я, так всякий страх во мне сразу прошел. Точно я вдруг вовсе другим человеком стал. - Это в тебе, Дунаев, правда заговорила! - сочувственно промолвил Чайкин. И вслед за тем торопливо прибавил: - Что же адмирал? - Остановился и, обернувшись, поманул к себе пальцем. А сам, вижу, стал строгий такой с лица и глаза свои на меня уставил. Подошел я к нему, остановился за три шага, снял шапку и жду. "Кто ты такой?" - спрашивает. "Матрос первой статьи, Артемий Дунаев!" - отвечаю. "Какая такая твоя претензия? Объявляй. Только смотри, говорит, ежели твоя претензия окажется облыжной, то будешь наказан по всей строгости, понял?" "Понял, ваше превосходительство". "И хочешь заявлять претензию?" "Точно так, ваше превосходительство!" Он пронзительно взглянул на меня своими пучеглазыми глазами и сказал: "Так говори... Очень, вижу, смелый ты". "Дозволите, спрашиваю, все говорить?" "Все говори..."