- Ты полагал, что все американцы жадны до денег?
     - Полагал,  а  теперь вижу,  что дурак был...  зря говорил.  Везде есть
праведные души...
     Дунаев между тем  рассказал,  что он  нанялся капитаном и  через неделю
двинется в путь. Обоз небольшой - всего тридцать фургонов.
     - А еще другую новость сообщу: Билль приехал.
     - Когда?
     - Часа два тому назад. Я заходил в контору и видел Билля... Он обещал в
четыре часа быть у  тебя...  Обрадовался,  что ты поправился...  Все о  тебе
расспрашивал.
     Чайкин, в свою очередь, рассказал Дунаеву о посещении директора театра,
и оба приятеля весело смеялись. Даже Дунаев, несмотря на то, что считал себя
американцем, понял, что директор сделал уж чересчур смелое предложение.
     - А деньги он на тебе бы нажил,  Чайкин!  -  добавил, смеясь, Дунаев. -
Публика пошла бы  смотреть на  тебя.  Ты  ведь  в  газетах везде пропечатан.
Оказал,  значит,  себя русский человек,  настояще оказал, каков он есть! - с
неменьшею гордостью за русского проговорил Дунаев.
     Через  полчаса  явился  Старый  Билль.  Встреча  его  с  Чайкиным  была
сердечная.
     Дунаев уже  успел рассказать Биллю обо  всем,  что  было с  Чайкиным за
время  отсутствия Билля,  и  Билль  не  без  горделивого чувства  смотрел на
бывшего своего пассажира и друга.
     - А вы,  Билль,  благополучно приехали? - спрашивал Чайкин. - На дороге
спокойно?
     - Не совсем, Чайк, не совсем.
     - Агенты шалят?
     - Агентов я  не встречал по дороге,  а  индейцы вышли на боевую тропу и
нападают на ранчи и на проезжающих...  пощады не дают,  скальпируют. Помните
мексиканца трактирщика?
     - Помню.
     - Убили его.
     - И жену?
     - Жену увели в плен, а из ранчи унесли всю водку. Теперь против сиуксов
из  фортов войска послали...  Сиуксы скроются до нового случая...  Ненавидят
они янки.
     - За что?
     - За то,  что янки сюда пришли и занимают их земли,  за то, что буйволы
убегают дальше и индейцам труднее охотиться, за то, что янки не по-братски с
ними обращаются и спаивают их,  вот за что,  Чайк... И, надо сказать правду,
янки виноваты во многом. Можно бы с индейцами ладить. Я жил среди них и знаю
этот народ. Добром дело не кончится! - прибавил Билль.
     - Что же будет?
     - Отгонят индейцев с  их  мест  подальше от  дороги и  в  конце  концов
уничтожат их.  Сила на стороне янки.  Пришлют сюда побольше солдат - и будет
новая резня... Такие резни уже прежде бывали... Я помню их.
     - А вы не встречали дорогой индейцев, Билль?
     - На меня не нападали, Чайк. Старого Билля индейцы знают, знают, что он
не враг им, и мой дилижанс благополучно миновал опасные места. Ну да недолго
уж ездить в дилижансах! - прибавил Билль.
     - Отчего недолго?
     - Железную дорогу будут строить.  Она пройдет из Нью-Йорка во Фриски...
Тогда индейцы исчезнут из тех мест, где дорога пройдет.
     - И скоро построят дорогу? - любопытствовал Чайк.
     - Лет через пять, я думаю.
     - Что же вы тогда будете делать, Билль?
     - Если к  тому времени не  умру,  то  еще будет время подумать об этом,
Чайк! - отвечал, смеясь, Старый Билль. - Куда-нибудь в сторону дилижансы все
же будут ходить. А где дилижансы, там и Билль... Еще на мой век хватит места
на козлах, я полагаю.
     Дунаев сообщил о внезапном отъезде Макдональда, о чем он узнал, посетив
квартиру бывшего агента. Билль проговорил:
     - Подозрительно что-то... Если б он уехал, то дал бы Чайку какую-нибудь
весть.
     - То-то и я так полагал! - заметил Чайкин.
     - Но что же могло с ним случиться? - спросил Дунаев.
     - Мало ли что случается! - значительно вымолвил Билль. - Агенты и здесь
иногда пошаливают. А Макдональд для них лакомый кусок...
     - Почему?
     - А  потому,  что у  него богатые родные и прошлое у него не из чистых;
знали его за Дэка,  а он оказался Макдональдом. Если сообщить родным о Дэке,
то им не особенно будет приятно,  а если взять с Макдональда выкуп,  то Дэка
знать не будут... Понимаете, Дун?
     - Так  вы  думаете,  Билль,  что  с  Макдональдом случилось  что-нибудь
неладное?
     - Ничего я не думаю. Я только нахожу странным, что Макдональд не дает о
себе знать.  Мне будет очень жаль, если с молодым человеком, которому мы все
трое обязаны,  что-нибудь случилось неладное. И я наведу справки! - прибавил
Билль с спокойною решительностью человека,  у которого слово не расходится с
делом.
     - Вот так отлично сделаете, Билль! - обрадованно сказал Чайкин.
     - Постараюсь, Чайк.
     И с этими словами Билль кивнул головой и ушел, обещая скоро вернуться и
поболтать с Чайкиным.


        3

     Из  госпиталя Билль  отправился в  контору:  "Джон Макдональд и  К<sup>o</sup>"  и
попросил свидания с распорядителем фирмы.
     Когда Билля позвали в кабинет,  он увидал перед собой старого, сурового
и  холодного с  виду джентльмена в  безукоризненном черном сюртуке и в белом
галстуке.
     При  появлении Билля старый джентльмен поднял глаза с  письма,  которое
писал, и, оглядев Билля с головы до ног, спросил:
     - Что вам нужно и кто вы такой?
     - Я - Старый Билль, кучер в Обществе дилижансов. Может быть, слышали?
     - Слышал!  - коротко отрезал представитель фирмы "Джон Макдональд и К<sup>o</sup>"
и вслед за тем протянул руку Биллю.
     - Какое же у вас дело ко мне, Старый Билль?
     - Насчет вашего племянника, Вилли Макдональда! - ответил Билль и уселся
в кресло напротив старика, не дожидаясь его приглашения.
     При этом имени старик нахмурился.
     - Мне нет ни  малейшего дела до Вилли Макдональда.  И  если вы принесли
его долговое обязательство,  то напрасно потратили время: я за него ни цента
не дам.
     - А  я  бы  дал  доллар за  доллар за  Вилли.  Он  малый хороший,  Джон
Макдональд и  К<sup>o</sup>!  Но обязательства его у  меня нет никакого,  а у него есть
мое... и я хотел бы уплатить по этому обязательству вашему племяннику...
     - Гмм... Очень странно... И велико оно?..
     - Очень велико,  - настолько, насколько может быть велико обязательство
человека, которому оказали большую услугу.
     - Это Вилли оказал услугу... И большую? - недоверчиво процедил старик.
     - Немалую,  если  считать,  что  спасти  человека от  неприятности быть
убитым или,  по меньшей мере,  раненным, рискуя при этом собственной шкурой,
есть услуга...
     - Что же вам угодно от меня в таком случае?
     - Узнать, где Вилли Макдональд. Не имеете ли вы о нем известий?
     - Никаких. Знаю, что его здесь нет.
     - И никто не может дать мне сведений?
     - Сходите к  его матери,  мистрис Макдональд...  У нее вы,  может быть,
что-нибудь узнаете!
     И с этими словами представитель фирмы кивнул головой, давая понять, что
разговор окончен.
     Старый Билль разыскал мать Макдональда и  нашел ее обезумевшей от горя.
Она ничего не знала о сыне с тех пор, как он внезапно куда-то уехал.
     - Он говорил, что собирается уехать?
     - В том-то и дело,  что нет. В тот же день он обедал у меня и ничего не
говорил об отъезде.
     - Делаете вы розыски?
     - Я обращалась к шерифу, напечатала объявление в газетах...
     - Говорили ли  вы  об этом с  своим братом,  главой фирмы "Макдональд и
К<sup>o</sup>"?
     - Говорила...
     - И что же?..
     - Брат ничего не знает...
     "Или знает, но не хочет сказать", - подумал Старый Билль.
     - Но по крайней мере он подал вам какой-нибудь совет? - спросил он.
     - Никакого... Он не любит Вилли.
     - За что?
     - За беспутную жизнь. Три года он пропадал в городах Запада... вел себя
недостойно джентльмена...  был в дурном обществе... играл в карты... Но ведь
он  молод...  Ведь вы  знаете,  Билль,  -  он мне рассказывал про вас и  про
Чайка!..  Вы  знаете,  что он ничего слишком дурного не сделал!  -  говорила
мать, защищая сына.
     - Уверен!  -  храбро  солгал Билль,  чтобы  оставить старуху в  прежнем
неведении относительно очень некрасивых дел ее сына.
     - А Джон Макдональд и К<sup>o</sup> скуп...  Он все боится, что Вилли заставит его
платить свои долги, и не хочет о нем разговаривать.
     - Вы говорите, скуп?
     - Очень, Билль.
     - И если бы вашему сыну, положим, очень нужны были деньги...
     - Вилли не обратился бы к нему! - торопливо сказала мать.
     - Да и Джон Макдональд и К<sup>o</sup> не дал бы их?
     - Наверное, не дал бы...
     Собравши эти сведения,  Старый Билль успокоил, насколько умел, старуху,
выразив  надежду,  что  Вилли,  вероятно,  скоро  вернется из  путешествия и
расскажет о  своих  приключениях,  и  ушел,  втайне очень встревоженный,  на
квартиру, в которой жил до своего отъезда Макдональд.
     Горничная,  лицо которой очень не  понравилось Биллю,  объявила,  как и
Дунаеву, словно затверженный хорошо урок, что мистера Макдональда дома нет.
     - Уехал куда-то! - прибавил она.
     - Не  знаете  куда,  милая  барышня?  -  приветливо спросил  Билль,  не
сомневаясь в том, что горничная кое-что знает.
     - Не говорил.
     - В котором часу он уехал?
     - Не помню.
     - Прямо на железную дорогу?
     - Нет, кажется.
     - Он взял с собой чемодан?
     - Нет, не брал.
     - Почему же  вы  знаете,  что  Макдональд уехал?  -  допрашивал Билль с
искусством опытного следователя.
     Горничная сперва заплакала,  а потом стала браниться,  что ее,  честную
девушку, и вдруг словно в чем-то подозревают.
     Однако когда Билль сказал, что если она категорически не ответит на его
вопрос,  то  он  обратится  к  шерифу,  -  горничная  объявила,  что  мистер
Макдональд не взял чемодана и не собирался,  по-видимому, уезжать, когда три
недели тому назад вышел из дому и  не возвратился.  Сообщил же ей об отъезде
мистера Макдональда какой-то джентльмен,  приходивший на другой день, причем
прибавил,  что Макдональд через несколько дней вернется.  А  он между тем не
возвратился.
     - Вот  все,  что  я  знаю по  этому делу!  -  заключила свое объяснение
горничная.
     - Не припомните наружности этого джентльмена?
     - Не старый...
     - Лет сорока или больше?
     - Вроде этого.
     - Брюнет или блондин?
     - Кажется, брюнет.
     - Борода и усы были?
     - Были...
     - Длинная борода?
     - Не припомню.
     - Одет как был, не припомните?
     - Вполне прилично.
     - В цилиндре?
     - Да.
     - Благодарю вас.
     - А вы почему так интересуетесь господином Макдональдом?  - спросила, в
свою очередь, горничная. - Вы, верно, сыщик?
     - Сыщик! - ответил Билль.
     - Они  уже  были раньше и  расспрашивали...  Но,  видно,  не  разыскали
мистера Макдональда. Он, верно, улизнул в Европу.
     - Почему вы думаете, что ему нужно было улизнуть?
     - Так... Иначе куда же он девался?..
     Билль  не  нашел нужным более допрашивать молодую девушку и,  далеко не
успокоенный полученными сведениями, решил добыть более точные.


        ГЛАВА VIII


        1

     Билль отправился в  одну из больших улиц и,  войдя в подъезд небольшого
дома,   позвонил  у   дверей,   на  которых  было  написано:   "Смит  и  К<sup>o</sup>,
комиссионеры".
     Двери отворил гигантского вида негр, подозрительно оглядевший Билля.
     - Вам кого угодно?  - спросил он, заслонивши своей внушительной фигурой
двери.
     - Смит дома?
     - Нет мистера Смита.
     - Скоро будет?
     - Не знаю. Он уехал из Фриски.
     - Куда?
     - Спросите у него сами. Мне он не говорил.
     - Кабы он с  вами очень серьезно не поговорил за то,  что вы дурак и не
пускаете его  приятеля.  Мне  нужно  видеть  Смита  по  делу,  которое очень
заинтересует Смита и К<sup>o</sup>. Поняли?
     - Понял, но только Смит и К<sup>o</sup> уехали...
     - Идите и скажите,  что Старый Билль желает видеть Смита и К<sup>o</sup>! - громко
крикнул Старый Билль.
     Вслед за тем чей-то резкий голос крикнул из комнат.
     - Сам!  Идиот!  Когда  вы  научитесь  разбирать  посетителей?  Впустите
джентльмена!
     Негр тотчас же отскочил от дверей и  испуганно проговорил,  пробуя в то
же время улыбнуться, оскалив свои блестящие белые зубы:
     - Извините, сэр, я ошибся, Смит и К<sup>o</sup> дома. Пожалуйте, сэр!
     И  когда Билль вошел в  темноватую прихожую,  негр тотчас же  захлопнул
двери и задернул цепь.
     Билль вошел в комнату налево, в контору Смита и К<sup>o</sup>.
     Это была небольшая, почти пустая комната, разделенная пополам барьером,
за которым были две конторки и шкаф.
     За одной из них сидел какой-то чахлый молодой человек.
     Несколько стульев стояли у  стены по  эту сторону барьера и,  очевидно,
предназначались для посетителей.  Но ни души не было,  и  молодой человек не
без  удивления  взглянул  на  Старого  Билля,  которому  понадобились услуги
конторы Смита и К<sup>o</sup>.
     - Мистер Смит просит вас в кабинет!  -  проговорил он усталым,  больным
голосом.
     И  с этими словами молодой человек сполз со своего высокого конторского
табурета и, отворив дверцы барьера, постучал в двери соседней комнаты.
     - Войдите!  -  раздался тот же резкий голос, который только что выругал
негра.
     Билль очутился в большом,  хорошо убранном кабинете,  где за письменным
столом,  стоявшим посреди  комнаты и  заваленным газетами,  сидел  худощавый
высокий  красивый  старик,  с  вьющимися седыми  волосами  и  длинной  седой
бородой.
     Он  производил  впечатление  вполне  приличного  джентльмена,   не  без
щеголеватости одетый в  черную пару,  в  белом галстуке и  с  безукоризненно
чистыми воротничком и манжетами.
     - Здорово,  старина!  -  ласково приветствовал старик Билля, протягивая
ему руку и  зорко вглядываясь в него своими пронзительными и острыми,  как у
хищной птицы глазами, словно бы несколько удивляясь его приходу. - Садитесь,
Билль, вот сюда, в кресло. Давненько мы с вами не встречались.
     - Давно, Смит. После того случая...
     - А вы, Билль, все еще его помните?..
     - Помню, Смит...
     - Чего хотите: пуншу или бренди?
     - Спасибо, ничего...
     Оба  не  без  любопытства  оглядывали  друг  друга,  встретившись после
долгих-долгих лет,  когда были приятелями и вместе были в шайке, как "агенты
большой дороги".
     После "того случая",  как  Билль нечаянным выстрелом убил  девочку,  он
проклял и бросил свое ремесло, а Смит продолжал его и, счастливо избавившись
от виселицы, перебрался во Фриски и открыл контору "Смит и К<sup>o</sup> комиссионеры".
Но комиссионерство это было только для вида. В действительности же Смит и К<sup>o</sup>
(хотя  никакой  компании  и  не  было)  занимался укрывательством,  покупкой
краденых  и  награбленных вещей  и  состоял  в  непосредственных сношениях с
агентами  большой  дороги,   причем  вел  это  дело  так  ловко  и  с  такою
таинственностью, что до сих пор не попадался, и полиция не догадывалась, что
находившиеся в подвальном помещении,  под конторой Смита и К<sup>o</sup>, большие бочки
с фруктами,  принятые будто бы на комиссию, были наложены ими только сверху,
а под ними были всевозможные предметы, но только не фрукты.
     Билль, знавший всю подноготную комиссионерской конторы Смита и К<sup>o</sup>, знал
также,  что  Смит через подставных лиц является посредником между агентами и
публикой в  тех редких случаях,  когда агенты задерживают состоятельных лиц,
требуя выкупа, или в других более частых случаях шантажа и вымогательства.
     Поэтому-то  он  и  пришел  к  Смиту,  надеясь от  него  получить верные
сведения о Макдональде.
     - А я к вам,  Смит, по маленькому дельцу! - проговорил Билль, закуривая
свою короткую трубочку.
     - Знаю, что по дельцу. Так-то вы не зашли бы, Билль. Не правда ли?
     - Не зашел бы, Смит. Врать не стану.
     - Каждый по-своему живет.
     - По-своему, Смит.
     - И зарабатывает по-своему.
     - Правильно.
     - Так какое же у вас,  Билль,  дельце? Чем может служить вам Смит и К<sup>o</sup>?
Верьте,  что по старому знакомству моя контора исполнит всякую вашу комиссию
и сделает двадцать процентов скидки.  Вам,  быть может,  кучер требуется для
Общества дилижансов?  Могу отличного человека рекомендовать!.. Или вам нужно
сделать объявление в газетах об отходе дилижансов?
     - Полно,  Смит,  зубы заговаривать.  Я  ведь не "грин"!  -  проговорил,
смеясь, Билль.
     - Привычка,  Билль.  В  старые годы  не  легко отстать от  привычек!  -
отвечал Смит и тоже рассмеялся. - Так если вам, старина, не нужно ни кучера,
ни  прачки,  ни  респектабельной невесты с  приданым,  ни капитала на верное
дело, ни компаньона для золотых приисков, - продолжал, понижая голос, мистер
Смит, - то говорите потише, зачем пришли... А то эта дохлая каналья, которой
нечего делать там (мистер Смит кивнул головой по направлению к  дверям),  от
скуки может подслушивать,  а вы помните,  Билль,  я никогда не имел привычки
вести деловые разговоры иначе, как с глаза на глаз и без посредников...
     - Такой же осторожный и предусмотрительный, как и прежде были, Смит!
     - Без осторожности живут только святые или очень богатые люди, Билль, а
я ни свят, ни богат! - усмехнулся Смит.
     И с этими словами он встал с кресла, подошел к двери, открыл ее, что-то
проговорил своему клерку,  затем  запер  двери на  ключ  и,  приблизившись к
Биллю, проговорил:
     - Пойдемте сядем  вон  в  тот  уголок,  Билль.  Я  его  называю уголком
дружеских бесед... Там мы поговорим по-приятельски.
     И он направился в дальний угол комнаты, где стояли рядом два кресла.
     Идя вслед за ним,  Билль заметил,  что Смит и К<sup>o</sup> нащупал что-то рукой в
кармане,  и не усомнился,  конечно,  что это "что-то" был револьвер,  причем
невольно вспомнил ходившие среди  "молодцов Запада" слухи о  том,  что  Смит
иногда  вместо  комиссионера  исполняет  роль  "агента"  и  притом  довольно
решительно.  По  крайней мере  в  числе многих доблестных подвигов Смита,  о
которых однажды рассказывали подвыпившие рыцари  большой дороги в  гостинице
Денвера,  не  стесняясь  присутствием Билля,  значился  особенно  блестящий,
возбуждавший общее сочувствие подвиг Смита, состоявший в том, что переодетый
сыщик,  явившийся к  нему и  отрекомендовавшийся оптовым торговцем фруктами,
уже  более из  конторы Смита и  К<sup>o</sup>  не  вышел,  а  через неделю его труп был
выброшен морем на берег, в двух милях от Фриски.
     И Билль, в свою очередь, машинально опустил руку в карман штанов, чтобы
удостовериться, что и его револьвер на месте.
     - Теперь мы совсем одни в  кабинете,  Билль!  -  произнес,  опускаясь в
кресло,  Смит,  указывая на  другое своей рукой,  на мизинце которой сверкал
брильянт. - Мы заперты, и никто нас не услышит. Я послал свою дохлую каналью
выпить кружку пива и  пить ее не менее получаса,  а идиот Сам,  -  все негры
ведь Самы,  хоть он и говорит,  что его зовут Томасом,  - сидит в прихожей у
дверей и  никого не  впустит,  если бы  и  зашел какой-нибудь дурак с  улицы
искать через мою контору пропавшую собаку.  -  И, рассмеявшись своим словам,
Смит прибавил:  -  Так говорите о своем деле,  Билль,  и имейте в виду,  что
виски и бренди за нами, вот здесь в шкапе, сделанном в стене. Хотите?
     - Нет, Смит, не хочу. А дело мое: справка о Дэке-Макдональде. Не можете
ли вы сообщить мне о нем чего-нибудь?
     - Могу. Но прежде позвольте спросить: вы от себя наводите справки?
     - От себя.
     - Слово Билля?
     - Честное слово.
     - Но какое вам дело до Дэка?
     - Он  оказал мне  услугу после  того,  как  я  хотел  его  вздернуть на
виселицу.
     - Слышал,  слышал.  Я тоже обо всем осведомлен, хоть и не езжу, как вы,
по  большой дороге,  а  сижу в  своей берлоге;  и  что  Дэк  укокошил своего
приятеля,   знаю.  Мое  дело  такое,  что  я  все  должен  знать,  обо  всем
догадываться и...  и  молчать.  Но  вам  по  старинной дружбе,  Билль,  могу
сообщить,  что Дэк-Макдональд жив и  здоров и находится в надежных руках.  В
очень надежных! - значительно прибавил Смит.
     - Охотно верю...  Особенно если он  в  ваших,  Смит!  -  сказал в  виде
комплимента Старый Билль.
     И  от его зоркого взгляда не укрылось,  что при этих случайно сказанных
им словах по лицу Смита мгновенно пробежала словно бы судорога, искривив его
губы и вздернув щеку.
     Но через мгновение оно было по-прежнему добродушно и спокойно,  и голос
Смита не обличал ни малейшего волнения, когда он сказал:
     - Я этим не занимаюсь, Билль. Я иногда принимаю на хранение вещи, но не
людей.
     - Я в этом и не сомневаюсь,  Смит!  -  поспешил согласиться Билль, чтоб
усыпить  подозрения старого  осторожного и  опасного мошенника.  -  Я  хотел
только сказать вам комплимент.
     - Благодарю.  Так  повторяю вам,  что  Макдональд в  хороших руках и  в
укромном месте,  в некотором расстоянии от Фриски. Его хорошо кормят, хорошо
поят,  записывая,  разумеется,  все это в счет, и только не выпускают из его
временного помещения.  А  если бы  он  не  был  так упрям,  то  давно мог бы
разгуливать по Монгомерри-стрит от четырех до шести дня.
     - В чем же его упрямство, Смит?
     - Он  решительно отказывается написать своему богачу дяде  Макдональд и
К<sup>o</sup> и своей почтенной матушке,  миссис Макдональд,  чтобы ему прислали десять
тысяч долларов за выкуп... Кажется, с него не запросили... Как вы полагаете,
Билль,  а?  -  деловым тоном спросил Смит и К<sup>o</sup>.  - Они было хотели запросить
двадцать тысяч, но я отсоветовал. Надо дела вести по чести. Это мое правило!
Дэк больше десяти тысяч не стоит.
     - Положим.  Но он и в эту сумму не согласен себя оценить. Отказывается,
как видите, писать родным... Поймите, Смит, что ему это затруднительно.
     - Вполне понимаю,  Билль,  вполне понимаю,  что для молодца,  решившего
переменить образ  жизни  и  вместо Дэка  называться снова Макдональдом,  это
вопрос деликатный... И они... вы понимаете, кого я подразумеваю, Билль?
     - Вполне, Смит. Продолжайте.
     - Так  они,   говорю,  хотели  облегчить  молодому  человеку  выход  из
неприятного положения - непосредственно обращаться к дяде, с которым он не в
особенных  ладах,   и  в  особенности  к  матери,  которая  и  так  ухлопала
значительную часть  состояния на  уплату  долгов сынка...  Они  написали три
самых убедительных письма в "собственные руки" Макдональда и К<sup>o</sup>...
     Билль вспомнил,  как дядя отозвался полным неведением о  племяннике,  и
проговорил:
     - И получили, разумеется, отказ!
     - Хуже.  Ни на одно из писем не получено ответа.  Большой мерзавец,  по
правде сказать,  этот Макдональд и К<sup>o</sup>.  Племянник случайно попался в беду, а
дядя  и  ухом не  ведет.  Я  замечаю,  Билль,  что  ныне родственные чувства
становятся слабей,  чем  были  в  наше  время...  Прежде,  помните ли,  если
захватишь молодчика, у которого есть папа или мама или даже дядя или тетя со
средствами,   то  дельце  по  первому  же  извещению  кончалось,   -  деньги
уплачивались,  и все три стороны были довольны...  А нынче,  когда находятся
молодчики,  которые  входят  в  стачку  с  агентами,  чтоб  выудить денег  у
родителей под видом выкупа, - куда труднее получать заработанные деньги.
     - Дэк знает, что дяде его писали?
     - Разумеется. Они даже показывали ему письма, прежде чем их отсылать, и
вообще ведут себя вполне корректно относительно пленника.
     - И что ж он?
     - Обрадовался, что дядя отказал.
     - А они?
     - Они поставили на вид Дэку,  что долго ждать не намерены,  и объявили,
что Дэк по сущей справедливости должен сам написать дяде и матери...
     - Он отказался, конечно?
     - Отказался...  Тогда они  предложили ему  еще  двухнедельный срок  для
обдумывания своего положения.  И если к четвергу,  -  сегодня у нас вторник,
Билль, - Дэк не одумается и не напишет дяде и матери, то они вынуждены будут
сами написать,  как это ни прискорбно,  и  дяде и  матери письма,  в которых
расскажут кое-какие  не  особенно приятные для  молодого человека сведения о
его прежней жизни:  о том,  как он был агентом,  как убил товарища,  - одним
словом,  легонькую биографию...  Положим,  это крайняя мера, но ведь надо же
сломать упорство молодого человека...  И  наконец надо же  получить и  им за
стол и квартиру! - прибавил Смит.
     - Но послушайте, Смит, ведь такое письмо может убить мать! - воскликнул
Билль, употребляя усилия, чтобы скрыть свое негодование.
     - Так кто же мешает ему написать в таком случае письма?  А между тем он
до сих пор и  не думает писать.  И  в  ответ на ультиматум объявил знаете ли
что?
     - Что?
     - Что если осмелятся написать его матери, то он размозжит себе голову.
     - Он сдержит слово! - угрюмо проговорил Билль.
     - Тем хуже для него! - промолвил Смит.
     - Но если я попрошу за него вас,  Смит...  Если я,  положим,  внесу три
тысячи долларов,  -  это  все мои сбережения,  Смит,  -  вы  в  свою очередь
попросите их, чтобы Дэка выпустили?
     - Я,  Билль,  охотно бы согласился, но они едва ли... Они рассчитывают,
что Дэк в последнюю минуту сдастся и напишет письма...  Вдобавок они и очень
злы на него.
     - За то, что он помешал напасть на моих пассажиров?
     - Да,  Билль.  Ему не следовало бы впутываться в это дело,  как бывшему
агенту. Не следовало! - повторил Смит.
     - И при этом не следовало иметь дядю банкира?
     - Пожалуй,  Билль.  Это был приятный сюрприз даже и  для меня.  И  я не
знал, что этот Дэк - наследник скаредного банкира и называется Макдональдом.
Он был очень скрытен, Билль.
     - Так, значит, Смит, вы ничего не можете сделать?
     - К сожалению, не могу даже и для вас, Билль. Они не согласятся... Все,
что по старой дружбе я  сделаю для вас,  Билль,  это то,  что я  откажусь от
своего комиссионного процента по этому делу. Сходите к банкиру или к мистрис
Макдональд,  если  найдете это  более  удобным,  и  попросите их  послать по
адресу,  который я вам сообщу, десять тысяч, и дело будет в шляпе. Завтра же
Макдональд явится благодарить и вас и этого олуха русского... Чайка, который
своими проповедями совсем сбил с толку Дэка...
     - Спасибо,  Смит,  за  сбавку.  Я  последую  вашему  совету!  -  мрачно
проговорил Билль.
     - Вот и видно умного человека, Билль.
     - Я  пойду к  мистрис Макдональд и посоветую ей обратиться к брату,  но
прежде...
     И Старый Билль был уже на ногах и держал в руке револьвер, направленный
на Смита.
     - Не  шелохнитесь,  Смит,  если не хотите быть убитым...  Вы знаете,  я
слово держу...
     Смит смертельно побледнел. Лицо его исказилось бешенством.
     - Ловко поддели,  Билль...  Сознаюсь, ловко! - проговорил он сдавленным
голосом.
     Билль  тем  временем вытащил левой  рукой из  кармана Смита револьвер и
опустил его в карман своих штанов.
     - А пока,  Смит,  покажите мне,  куда вы запрятали Дэка.  Ведите в ваши
подвалы,  где хранятся бочки с  фруктами...  Нет ли там хорошего помещения и
для Дэка... И слушайте, Смит, что я вам скажу...
     - Говорите:  я поневоле должен вас слушать,  так как не могу размозжить
вам голову...
     - Даю вам честное слово,  что ни  я,  ни  Дэк ни одной душе не скажем о
том, что произошло, и не дадим знать полиции о том, какие у вас фрукты... Вы
и без меня рано или поздно попадете на виселицу, и это не мое дело, Смит. Но
знайте,  что,  если агенты или вы еще раз тронете Дэка, то ваши фрукты будут
накрыты и  сами вы  будете на  виселице скорее,  чем  ожидаете...  А  теперь
показывайте дорогу в  ваши склады и  не  забывайте,  что  я  пускаю пули без
промаха... Дэк у вас... Я знаю! Ведите к нему, Смит... и не шумите, чтобы не
возбудить подозрения вашего Сама.
     - Козыри ваши.  Я принимаю условия...  Вы одурачили меня, Билль. На кой
только дьявол вы предлагали три тысячи?
     - И дал бы их!
     - Тогда вы  бы  были дурак,  давши их,  если могли выкупить Дэка даром.
Идите за  мной!  Да  не спустите нечаянно курка,  Билль.  А  то вам придется
вспоминать убийство старика к убийству ребенка... А это поведет к бессоннице
такого защитника обиженных, каким вы стали...
     - Будьте спокойны, Смит. Я осторожен не менее вас, когда надо.
     - А я оказался неосторожным, принявши вас. Сам был догадливее меня.
     Смит  между  тем  открыл  едва  заметные двери  и  прошел  в  следующую
небольшую комнату, которая была спальней. Из спальни он вышел в коридор и по
крутой лестнице спустился в полутемный подвал, заставленный бочками.
     За бочками он остановился и отпер двери небольшой,  но довольно светлой
комнаты, с одним окном, заделанным крепкой решеткой и выходящим в сад.
     - Вот ваш Дэк! - проговорил он, входя в комнату.
     При виде Билля Макдональд замер от удивления.
     - Идем  отсюда.  Смит был  так  добр,  что  выпускает вас  без  всякого
вознаграждения, требуемого агентами. Он даже ничего не хочет брать за стол и
квартиру!  -  проговорил Билль, не спуская глаз со Смита. - Поздороваемся на
улице,  Макдональд,  а теперь выходите скорей!  Смит будет так любезен,  что
покажет нам дорогу. Не правда ли, Смит?
     - Теперь все будет правдой, какую бы глупость вы ни сказали, Билль... А
вы вот Дэку повторите при мне то, что обещали и за себя и за него.
     Билль повторил. Макдональд дал слово молчать.
     - А хорошо ли я кормил, пусть подтвердит Дэк! - сказал Смит.
     - Отлично.
     - И хорошее ли я давал вино вам, Дэк?
     - Недурное.
     - И были ли у вас всегда сигары по десяти центов штука?
     - Были.
     - Имейте это в виду, Билль!
     - Имею, Смит, и приношу вам чувствительную благодарность.
     Через  пять  минут Смит  привел Билля и  Макдональда в  свой  кабинет и
провел их до дверей.
     Негр пришел в изумление,  когда увидел, что вместо одного посетителя из
конторы Смита и К<sup>o</sup> вышло двое.
     - Прощайте, джентльмены!
     - Прощайте, Смит.
     - Всего вам хорошего!
     - И вам так же! - отвечал, улыбаясь, Макдональд.
     - Не забудьте условия, Билль, и моего револьвера!
     - Не забудьте и вы, Смит. А револьвер я вам пришлю сегодня же.
     Оба гостя вышли за двери.
     Между тем негр,  широко раскрывши свои большие черные глаза,  испуганно
проговорил, обращаясь к Смиту:
     - Другой, масса. Откуда он пришел?
     - Дурак! ты сам его впустил.
     - Я впустил молодого? Когда это могло быть?
     - Перед тем, что впустил старого.
     - Клянусь богом, я не впускал молодого! - горячо воскликнул негр.
     - Не клянись. Ты впустил. Слышишь? - прикрикнул Смит.
     - Слышу.
     - Так впустил?
     - Не...
     - Что?..
     - Впустил, впустил, масса! - испуганно пролепетал негр.
     Не  менее  был  изумлен и  чахлый  молодой человек,  когда  у  подъезда
столкнулся с двумя джентльменами,  выходившими из конторы.  Он отлично знал,
что  если хозяин отправлял его  пить пиво,  то  до  его  возвращения никакой
другой посетитель не пускался в контору.
     Он,  однако, старался скрыть свое изумление и почтительно раскланялся с
клиентами Смита и  К<sup>o</sup>.  Войдя в контору,  он был еще более озадачен при виде
патрона:  до  того  было  искажено его  лицо  злобой и  так  блестели глаза,
глядевшие в  окно,  мимо которого проходили в эту минуту только что вышедшие
посетители.
     "Верно,  дельце не выгорело!" -  подумал чахлый молодой человек, влезая
на свой высокий табурет.
     - Дильк! - обратился к нему хозяин.
     - Что, сэр?
     - Можете сейчас же уходить и не являться неделю в контору.
     - Слушаю, сэр.
     - Я уезжаю на неделю из Фриски.  Вывесите на дверях аншлаг, что контора
на неделю будет заперта.
     - Вывешу, сэр.
     - И сами уезжайте из Фриски на неделю.
     - Куда, сэр?
     - Куда хотите. Но чтоб вас в городе не было. Понимаете, Дильк?
     - Понимаю, сэр.
     - И вот вам на путешествие деньги...
     Смит отсчитал двадцать пять долларов и положил на конторку Дилька.
     - Благодарю вас, сэр.
     Через четверть часа молодой человек ушел.
     Тогда Смит  позвал негра и  объявил ему,  чтобы он  никого не  пускал в
контору.
     - Ни души, понимаете?
     - Понимаю, сэр!
     В  ту же ночь подвал Смита и К<sup>o</sup> был очищен,  и бочки с фруктами куда-то
увезены.
     А утром рано Смит рассчитал негра и,  когда тот ушел,  запер контору на
ключ и отправился объявить хозяину дома,  что по случаю отъезда он закрывает
контору.
     - Куда едете, мистер Смит? - полюбопытствовал хозяин.
     - На Восток! - неопределенно отвечал Смит.
     И,  кивнув хозяину головой, вышел на улицу и направился к пристани. Там
он  сел на  пароход,  отправляющийся в  Гонолулу,  на Сандвичевы острова,  и
записался в книгу пассажиров под именем Джорджа Брухлина.
     Багаж его был доставлен на пароход еще накануне.


        2

     - Что  все  это  значит,  Билль?  Объясните:  я  ничего не  понимаю!  -
обрадованно спрашивал Макдональд Билля, когда они очутились на улице.
     Билль  вкратце  рассказал,  как  он  от  Чайка  и  Дуна  узнал  об  его
исчезновении и решил идти к этому Смиту.
     - Ну,  и я перехитрил его,  как видите,  Макдональд...  получил вас без
всякого выкупа! - прибавил Старый Билль улыбаясь.
     - Благодарю вас, Билль! - горячо проговорил Макдональд.
     - Не благодарите. Мы только расквитались! - остановил молодого человека
Билль.
     - А   я  уж  решил  было  размозжить  себе  об  стену  голову,   Билль,
послезавтра.
     - Знаю.  Смит говорил,  но сам он не верил этому: думал, что вы под его
подлой угрозой написать вашей матушке о  вашем прошлом напишете ей просьбу о
деньгах.  Но  я,  Макдональд,  верил,  что вы не напишете и  размозжите себе
голову...
     - Спасибо, что поверили, Билль.
     - И это старый мерзавец делал вам такие предложения?
     - Он. И раз я ему плюнул в лицо.
     - И он обтерся?
     - Сказал только, что прибавит пятьсот долларов к сумме выкупа.
     - Скотина!  -  энергично промолвил Билль.  -  Но раз дано слово -  надо
держать.   О  вашем  заточении  у  Смита  ни  слова,   Макдональд.  Сочините
какое-нибудь путешествие... Мать ваша поверит... Она всему поверит, увидавши
вас... А как она тревожилась...
     - Почему вы знаете?
     - Я  был у  нее и старался успокоить.  Она сделала все возможное,  чтоб
отыскать вас: делала объявления, обращалась к сыскной полиции.
     - О Билль! чем отблагодарю я вас?
     - Вы уже отблагодарили тем,  что стали другим человеком. Чайк был прав,
когда так горячо защищал вас.
     - А он что, поправился, этот славный Чайк?
     - Я  сегодня был  у  него.  На  днях  выходит из  госпиталя.  Очень  он
беспокоился,  когда узнал,  что вас нет в городе.  "Дал бы о себе знать",  -
говорил он, уверенный, что вы его не бросили бы больного.
     - Еще бы!..  Я сейчас отправлюсь к матушке,  успокою ее,  а от нее -  к
Чайку.
     - Придем к нему вместе.
     - Отлично. Я в девять часов буду у него.
     - И я к этому часу приду.
     - До свидания, Билль!
     - До  свидания,  Макдональд...  Еще  слово:  дядя ваш  Макдональд и  К<sup>o</sup>
жестокий человек... Я у него был.
     - И у него были?
     - Да. Думал, что он даст о вас сведения.
     - И что же он?
     - Сказал, что ничего не знает, а между тем...
     - Смит ему писал три письма, и никакого ответа... Я знаю дядю...
     - И лучше не надейтесь на него, Макдональд, а на одного себя. Не правда
ли?
     Молодой человек крепко пожал  руку  Биллю,  как  бы  выражая этим  свое
согласие с его словами,  и,  кивнув головой, веселый и радостный, впрыгнул в
проходившую мимо конку.
     А  Старый Билль с  утра,  в  поисках за Макдональдом,  ничего не евший,
чувствовал страшный голод и вошел в первый попавшийся ресторан пообедать. На
радостях,  что  выручил из  беды человека,  он  даже позволил себе маленькую
роскошь -  спросил к  обеду бутылку вина и  после обеда пил кофе с коньяком,
покуривая  свою  коротенькую трубочку  и  глядя  в  открытое  окно  на  ярко
освещенную улицу того самого Фриски,  на месте которого всего пятнадцать лет
тому  назад он  видел пустынные красноватые бугры,  над  которыми вздымались
пики сиерр.
     И  Билль не без горделивого чувства старого калифорнийца посматривал на
высокие пятиэтажные дома с блестящими магазинами в нижних этажах, вспоминая,
что  этот  богатый и  блестящий Фриски,  жемчужина Тихого  океана,  создан в
каких-нибудь двенадцать лет.


        ГЛАВА IX


        1

     Чайкин только что навсегда простился с Кирюшкиным.
     Прощание  было  без  слез,   без  тех  чувствительных  слов,   которыми
обыкновенно при разлуке обмениваются люди,  и,  глядя со стороны, можно было
бы подумать, что Кирюшкин и Чайкин прощаются до завтра.
     Но, стыдливо боящиеся обнаруживать свои чувства, по обыкновению большей
части простолюдинов, они тем не менее оба сильно чувствовали горечь разлуки,
хотя в это последнее свидание и говорили о самых обыденных, простых вещах.
     Кирюшкин как-то  особенно долго рассказывал о  том,  как  чуть  было не
лопнули тали,  когда утром на клипер поднимали здоровенного черного быка,  и
как за  это старший офицер разнес боцмана ("Однако не вдарил ни разу,  хотя,
по всей справедливости,  и  следовало бы,  -  потому его дело было осмотреть
раньше тали!" -  вставил Кирюшкин),  рассказывал, что на клипер было принято
пять  быков  для  команды и  десять  свиней,  четыре барана и  много  всякой
домашней птицы  для  капитана и  офицеров и  что  ходить за  всей  животиной
назначены матросы Баскин и Музыкантов.
     Словно бы для того,  чтоб избежать тяжелого разговора,  Кирюшкин, почти
не умолкая,  говорил о том,  что с тех пор,  как убрали прежнего "левизора",
пища куда "скусней" и что сегодня старший офицер очень "засуетимшись" был по
случаю отхода.
     - Однако и идти пора! - неожиданно вдруг оборвал свою болтовню Кирюшкин
и, поднявшись с кресла, прибавил чуть-чуть дрогнувшим голосом: - Так прощай,
Вась... Напиши, ежели когда в Кронштадт...
     - Прощай, Иваныч. Кланяйся всем ребятам...
     - Ладно.
     - И Расее-матушке поклонись, Иваныч!
     Кирюшкин,   уже   бывший   в   коридоре  и   в   сопровождении  Чайкина
направлявшийся быстрыми шагами  к  выходу,  остановился при  этих  словах и,
глядя на своего любимца, строго проговорил:
     - А ты, Вась, смотри, в мериканцы не переходи. Свою веру держи!
     - Не сумлевайся, Иваныч. Прощай.
     - Прощай, Вась!
     И Кирюшкин кинулся к дверям и скрылся за ними.  Почти бегом дошел он до
пристани. Там стоял катер с "Проворного".
     - Скоро,  братцы, отваливаете? - спросил он у двух матросов, сидевших в
шлюпке.
     - Должно, через полчаса.
     - Кого дожидаете?
     - Лейтенанта Погожина и механика. Сказывали, в десять будут.
     - А где остальные гребцы?
     - В салуне напротив...
     - И я туда пойду...
     - Ой, не ходи лучше, Кирюшкин! - заметил белобрысый немолодой матрос. -
Дожидайся лучше на катере! - прибавил он.
     Казалось,  Кирюшкин хотел последовать доброму совету.  Но колебания его
были недолги.
     - Я только стаканчик! - проговорил он и пошел в салун.
     Там он выпил сперва один стаканчик,  потом другой, третий, четвертый, и
через полчаса гребцы привели его на шлюпку совсем пьяного.
     Мрачный сидел он под банками и пьяным голосом повторял:
     - Прощай, Вась... Прощай, добрая твоя душа!
     - У Чайкина был, ваше благородие... Жалеет его! - доложил унтер-офицер,
сидевший на руле, лейтенанту Погожину.
     Лейтенант Погожин, казалось, догадался, почему Кирюшкин, возвращавшийся
всегда от Чайкина, к общему изумлению, трезвым, сегодня напился.


        2

     Грустный ходил и Чайкин взад и вперед по своей маленькой комнатке после
ухода Кирюшкина.  В  лице его он словно бы терял связь с  родиной и  со всем
тем,  чем  он  жил  раньше и  что  было ему  так  дорого,  -  он  это  снова
почувствовал в последнее время частого общения с Кирюшкиным. И в то же время
ему казалось, что возврат к прежнему теперь уж для него невозможен.
     И Чайкин думал: "Везде добрые люди есть, и здесь легче жить по-своему -
никто не запретит тебе этого.  Он, разумеется, не сделается американцем и не
переменит своей веры.  Он  будет стараться жить по  правде,  по  той правде,
которую он  чувствовал всем  своим  сердцем и  пытался понять умом,  нередко
думая о той несправедливости, которая царит на свете в разных видах и делает
людей без вины виноватыми и несчастными.
     И словно бы в доказательство,  что везде есть добрые люди,  размышления
Чайкина были прерваны появлением мисс Джен.
     - Вот вам, Чайк, моя фотография, которую вы хотели иметь! - проговорила
она, передавая Чайкину свою карточку.
     Чайкин поблагодарил, посмотрел на карточку и, тронутый надписью на ней,
еще раз выразил свою благодарность.
     И при виде этой самоотверженной девушки, живущей по тому идеалу правды,
который носил он в своем сердце, и у Чайкина на душе просветлело и тоскливое
настроение прошло.
     - А вот, Чайк, примите от меня на память маленький подарок! - И с этими
словами мисс Джен вручила небольшую книгу в переплете.  -  Это евангелие! Вы
читали его?
     - Нет, мисс Джен.
     - Так почитайте,  и  я  уверена,  что вы  так полюбите эту божественную
книгу,  что  будете часто прибегать к  ней за  утешением в  ваших горестях и
сомнениях. Нет лучше этой книги на свете! - восторженно прибавила сиделка.
     Чайкин  бережно спрятал в  ящик  своего  столика книгу  и  фотографию и
сказал, что непременно прочтет евангелие.
     Мисс  Джен заметила,  что  Чайкин невесел,  и,  присаживаясь в  кресло,
сказала:
     - Я у вас посижу пять минут, Чайк.
     - Пожалуйста, мисс Джен.
     - Вы как будто расстроены. Что с вами? - участливо спросила она.
     - Сейчас с товарищем навсегда простился, мисс Джен! Жалко его. И вообще
своих жалко.  Завтра уходят русские корабли.  Когда еще доведется повидаться
со своими?.. А Кирюшкин каждый день навещал...
     - И, кажется, был самый любимый ваш гость, Чайк?
     - Да, мисс Джен. Два года вместе плавали... Он даром что из себя глядит
будто страшный,  а он вовсе не страшный. Он очень добрый, мисс Джен, и жалел
меня...
     И Чайкин рассказал сиделке, как его однажды пожалел Кирюшкин, благодаря
чему его наказали не так жестоко, как наказывали обыкновенно.
     Мисс Джен в  качестве американки не  верила своим ушам,  слушая рассказ
Чайкина о том, как наказывали матросов на "Проворном".
     - А теперь вот дождались того,  что и вовсе жестокости не будет... Царь
приказал, чтобы больше не бить матросов.
     Лицо американки просветлело.
     - Какой же  человечный ваш  император Александр Второй!  -  восторженно
воскликнула мисс Джен.  -  Он и  рабов освободил,  он и суд дал новый,  он и
выказал свое сочувствие нам в  нашей борьбе с южанами...  О,  я люблю вашего
царя...  Но  все-таки,  извините,  Чайк,  я  не  хотела бы  быть русской!  -
прибавила мисс Джен...
     - Не понравилось бы в России жить?
     - Да, Чайк!
     - Везде, мисс Джен, много дурного... на всем свете...
     - Но  у  нас в  Америке все-таки лучше,  чем где бы  то  ни было!  -  с
гордостью произнесла она уверенным и даже вызывающим тоном.
     И,  странное дело,  этот вызывающий тон задел вдруг за  живое Чайкина и
приподнял его  патриотические чувства.  И  ему хотелось показать американке,
что и на ее родине, как и везде, люди тоже живут не по совести.
     - Разве вы видали,  Чайк, страну лучше нашей? Разве вы видали страну, в
которой бы человеку жилось свободней, чем у нас? Разве вы не чувствуете себя
здесь более счастливым уже потому,  что никто не  вправе,  да и  не подумает
посягнуть на вашу свободу?  Думайте как хотите, говорите что хотите, делайте
что  угодно,  -  если только вы  не  причиняете вреда другим,  никто вам  не
помешает...  Никто не  смеет нарушить вашу  неприкосновенность,  хотя бы  вы
говорили против самого президента. Понимаете вы это, Чайк?
     - Понимаю...  Слова нет,  здесь вольно жить, а все-таки как посмотришь,
так и  здесь душа болит за людей...  Неправильно люди в Америке живут,  мисс
Джен! - проговорил Чайкин в ответ на горячую речь мисс Джен.
     Американка удивленно взглянула на Чайкина.
     Этот  русский  матрос,  которого наказывали,  который дома  должен  был
чувствовать себя приниженным и  безгласным,  и  вдруг говорит,  что в  такой
свободной стране, как Америка, люди неправильно живут.
     - Чем же неправильно,  по вашему мнению,  Чайк? - спросила наконец мисс
Джен.
     - Многим...
     - Например?
     - А хоть бы подумать, как здесь обращаются с неграми, мисс Джен...
     - Но за них и война была. Им дали все права свободных граждан, Чайк!
     - Права хоть и дали,  а все-таки с ними не по-людски обращаются,  будто
негр и  не такой человек.  С  ними и не разговаривают по-настоящему,  их и в
конки не пускают...  одно слово, пренебрегают... А разве это настоящие права
у человека,  которым пренебрегают,  мисс Джен? И чем он виноват, что родился
черный!  А  я  так полагаю,  что у  господа бога все равны,  что белый,  что
черный,  и пренебрегать им только за то, что он черный, прямо-таки грешно. А
им пренебрегают вовсе и на него смотрят так,  как добрый человек и на собаку
не посмотрит... И что еще очень мне здесь не понравилось, мисс Джен, так это
то,  что  здесь очень жадны к  деньгам...  Таких вот,  как  вы,  что бросили
богатую жизнь,  чтобы призревать больных, должно полагать мало. А все больше
для денег стараются и вовсе забыли бога... И бедными так пренебрегают, вроде
как неграми,  и  смеются над ними,  и  не жалеют их.  А  почему это у  одних
миллионы,  а  у рабочего народа ничего?  И разве можно по совести нажить эти
миллионы?  Непременно под этими миллионами людские слезы.  А этих слез здесь
будто и не замечают...  Друг дружку валят и теснят,  - только бы самому было
лучше...  Так разве и здесь правильно живут?..  Вольно-то вольно,  но только
неправильно! - заключил Чайкин.
     Мисс Джен внимательно слушала Чайкина и, когда он кончил, крепко пожала
ему руку и взволнованно проговорила:
     - А ведь вы правы, Чайк. Мы живем, как вы говорите, неправильно, и мало
кто думает, что можно иначе жить.
     - То-то, мало. Если бы думали, то, верно, иначе жили бы.
     - Но как вы пришли к таким взглядам, Чайк? - спросила мисс Джен.
     - Тоже иной раз думаешь: к чему живешь, как надо жить...
     - И прежде думали, когда матросом были?
     - Думал и прежде... И очень бывало тоскливо.
     - Отчего?
     - От самых этих дум.  И жалко людей было... и самому хотелось так жить,
чтобы никого не обидеть.  Трудно это только,  сдается мне. И не увидишь, как
кого-нибудь притеснишь или обидишь!
     - Вам  надо  проповедником  быть,   Чайк!  Вас  многие  слушали  бы!  -
неожиданно проговорила мисс Джен,  с необыкновенным уважением глядя на этого
молодого белобрысого человека с кроткими и вдумчивыми глазами.
     - Что вы, мисс Джен! куда мне? - застенчиво, весь вспыхивая, проговорил
Чайкин. - Мне самому надо у людей учиться, а не то что других учить.
     Но  американка,  казалось,  была другого мнения,  и  в  ее воображении,
вероятно,  уже  представлялся этот  скромный Чайк,  говорящий с  "платформы"
громадной толпе свои речи, полные любви и прощения.
     - Подумайте об этом,  Чайк, подумайте! - серьезно продолжала мисс Джен.
- А за средствами дело не станет.  Я напишу отцу,  и он, конечно, не откажет
дать денег,  чтобы вы  не думали о  завтрашнем дне.  И  вы,  Чайк,  могли бы
переезжать из города в  город и  призывать людей к лучшей жизни.  Нашелся бы
верный  друг,  который  сопровождал  бы  вас,  извещал  в  газетах  о  ваших
проповедях,  печатал бы  рекламы -  словом,  помогал бы вам,  Чайк...  И  вы
свершили бы  богоугодное дело...  Однако уже  более  пяти  минут  прошло!  -
спохватилась сиделка.
     И  с  этими словами она  поднялась с  кресла и  ушла,  пожелав еще  раз
Чайкину серьезно подумать об  этом и  обещая написать ему  более подробно на
ферму.
     Чайкин  невольно улыбнулся,  припомнив,  сколько  предложений было  ему
сделано  в   последнее  время  и  каких  только  разнообразных:   начиная  с
предложения выступить в театре и кончая предложением быть проповедником.
     Мог ли он думать о  чем-либо подобном год тому назад,  когда опоздал на
шлюпку и,  встреченный Абрамсоном, остался в Сан-Франциско, чтобы больше уже
не вернуться на "Проворный"!
     И он вспомнил весь этот год, полный такого серьезного значения для него
не столько в смысле перемены его положения, сколько в умственном пробуждении
и,  так сказать,  в  душевной свободе,  и ему казалось,  что с ним случилось
что-то такое, что случается только в сказках.
     И он мысленно благодарил бога за то,  что он не покинул его, и просил и
впредь не оставить, не давши гордыне закрасться в его сердце.
     Он  хотел было сейчас же  приняться за чтение подаренного ему мисс Джен
евангелия, как в комнату постучались, и после его разрешительного "come in"*
к нему вошли Старый Билль и Макдональд.
     ______________
     * "Войдите" (англ.).

     - Вот  и  разыскал беглеца.  Только что вернулся во  Фриски!  -  весело
проговорил Билль.
     Увидавши Макдональда,  Чайкин обрадовался.  Не  менее  обрадован был  и
Макдональд. Крепко пожимая руку Чайкина, он сказал:
     - Верьте,  Чайк,  что я не забывал вас все это время. Я внезапно должен
был  уехать  в  Ванкувер,  думал  вернуться через  неделю  и  только сегодня
вернулся...
     - А я было думал, что с вами что-нибудь случилось неладное, Макдональд,
и, признаться, тревожился...
     - Чайк за всех тревожится! - вставил Билль.
     Скоро явился и Дунаев,  и все трое просидели до тех пор, пока не пришла
мисс Джен и объявила:
     - Одиннадцать часов, джентльмены. Пора уходить!
     Уходя,  гости обещали завтра прийти за  Чайкиным.  Макдональд звал  его
остановиться у  себя,  но Чайкин решил переночевать у Дунаева и на следующее
утро уехать из Сан-Франциско,  побывав в  течение дня у  Абрамсона и  сделав
обещанный визит родителям спасенного им ребенка.


        3

     - Ну,  Чайк,  теперь вы совсем здоровы и, надеюсь, больше не попадете к
нам  в  таком ужасном виде,  в  каком были  месяц тому назад!  -  проговорил
старший врач больницы, входя в комнату Чайкина с двумя сиделками, и, пожимая
ему руку,  прибавил: - Я рад, что мы выходили такого пациента, как вы, Чайк.
Вы  были  очень плохи.  Прощайте...  От  души желаю вам  успеха в  жизни,  -
сердечно прибавил доктор.
     - Благодарю вас,  доктор,  за все...  И  вас,  мисс Джен и мисс Кэт!  -
взволнованно проговорил Чайкин,  благодарно взглядывая на  всех  этих людей,
которые  во  все  время  пребывания  его  в  больнице  относились к  нему  с
трогательной заботливостью и добротой.
     Доктор и сиделки еще крепче пожали руку бывшего своего пациента, а мисс
Джен обещала тотчас после обхода больных принести белье Чайкина и новую пару
платья и новые сапоги,  на днях принесенные из магазина. Так как все, бывшее
на Чайкине во время пожара,  оказалось ни к чему не годным, то Чайкин должен
был озаботиться о своей экипировке.
     Явился Дунаев с  небольшим сундуком,  в который Чайкин уложил несколько
книг и огромную пачку писем и телеграмм, полученных им из Сан-Франциско и из
разных мест Америки в  первые две недели его болезни.  Не забыл он уложить и
пачку газет и  иллюстраций,  в которых описывался его подвиг и были помещены
его портреты.  Жалко было Чайкину оставить эти печатные напоминания об  этом
факте, едва не стоившем ему жизни.
     Скоро мисс Джен принесла белье,  новый костюм, галстук и шляпу, и через
четверть часа Чайкин,  одетый с  иголочки в  скромную темную пиджачную пару,
выходил в сопровождении Дунаева,  Билля и Макдональда из комнаты,  в которой
он пережил немало и тяжелых и счастливых минут.
     Мисс Джен ожидала Чайкина в  коридоре,  чтобы еще раз пожать ему руку и
сказать несколько сердечных слов.
     - Подумайте,  о  чем я  вам говорила,  Чайк!  И напишите мне!  -  снова
повторила она.
     И когда Чайкин, взволнованный и тронутый этим отношением к нему пожилой
девушки,  обещал ей написать и  снова сказал,  что не забудет ее доброты,  в
глазах ее блеснули слезы.
     - Да благословит вас бог, Чайк! - сказала она.
     - Будьте счастливы, мисс Джен! - отвечал Чайкин.
     - Фотографию свою пришлите!
     - Пришлю, когда снимусь. Прощайте.
     Октябрьское утро  стояло  погожее и  теплое.  Солнце  весело сверкало в
голубом небе, заливая ярким светом улицу. И Чайкин, выйдя из больницы, жадно
вдыхал  этот  воздух  полною грудью и,  охваченный жаждою и  радостью жизни,
воскликнул по-русски:
     - Господи! как хорошо!
     И все люди казались ему необыкновенно хорошими.
     Приятели  разошлись,  обещая  встретиться  вечером  в  ресторане,  куда
пригласил   всех   Макдональд  по   случаю   благополучного  возвращения  из
путешествия, как, смеясь, выразился он.
     Дунаев сообщил Чайкину адрес своей квартиры и понес туда сундук.  Билль
с  Макдональдом пошли по каким-то делам,  а  Чайкин отправился с  визитами и
сделать кое-какие покупки.
     Он  застал бедного Абрамсона больным,  в  маленькой полутемной комнате,
нанимаемой им у торговца старым платьем; в комнате только и было мебели, что
кровать, стол да два колченогих стула.
     В помещении Абрамсона было грязно,  сыро и холодно.  Сам он,  бледный и
осунувшийся,  лежал на  кровати и  тихо стонал.  Он  не  слыхал,  как Чайкин
постучал в  двери и,  не дождавшись ответа,  вошел в  комнату.  После яркого
света на улице он сразу не различал предметов в  полумраке маленькой каморки
и, только окликнув Абрамсона и получив ответ, добрался до его кровати.
     - Что с вами, Абрам Исакиевич?
     - Ой,  нехорошо мне,  Василий  Егорович!  -  отвечал  Абрамсон жалобным
голосом. - И спасибо, что зашли проведать.
     - Заболели, видно...
     - Заболел...  Мокрота душит.  Верно,  простудился,  ветром прохватило -
третьего дня я у Ривки на могилке был... верно, там и продуло.
     - И болит что?
     - Грудь ломит,  Василий Егорович,  а прочее все ничего себе,  но только
грудь очень шибко ломит и дышать не дает, - просто беда! Видно, Ривка к себе
зовет! - испуганным шепотом прибавил он.
     Мнительный и трусливый,  он как-то беспомощно ухватился за руку Чайкина
и  глядел на него своими темными глазами,  казавшимися в  полутьме какими-то
большими и страшными.
     - А вы не бойтесь, Абрам Исакиевич. Не бойтесь! Чего бояться? Бог даст,
скоро  поправитесь!  -  говорил ласково Чайкин и  тихо  погладил своей рукой
костлявую холодную руку Абрамсона.
     И эти ободряющие слова и эта ласка значительно подняли дух Абрамсона.
     - Сна  нет...   главная  беда,   что  сна  нет...   -  говорил  старик,
чувствовавший глубокую благодарность к  Чайкину за то,  что тот его пожалел,
как именно ему и хотелось,  чтоб его пожалели.  - Сна нет... - продолжал он,
довольный,  что есть кому пожаловаться и в ком вызвать участие.  -  Ночь как
эта придет,  длинная ночь, и я не могу заснуть. Жена успокаивает: "Спи, спи,
говорит,  Абрам,  и ничего не пужайся!" -  и сама заснет;  известно, за день
устанет,  треплясь по  рынкам да  по черным лестницам,  -  а  мне еще больше
страшно. И не приведи бог, как страшно...
     - Чего же вам страшно?
     - Мыслей своих страшно, Василий Егорович.
     - Каких мыслей?..
     - А  насчет того,  что загубил я Ривку,  бедную,  и насчет всей прошлой
моей жизни... И очень нехорошая была эта жизнь... Ай-ай-ай, какая нехорошая,
Василий Егорович...  И вот и понял-то я,  какая она нехорошая, только тогда,
когда уже поздно...  А в темноте будто Ривка стоит и машет к себе рукой. И в
ушах будто ее голос раздается:  "Иди,  говорит,  папенька, ко мне. В могиле,
говорит,  не страшно...  Только холодно,  ужасно, говорит, холодно и по душе
скучно".  И сама плачет... И мне делается ай как страшно... И кажется, будто
от моих нехороших дел и  Ривкина душа не находит себе места и  тоскует...  и
сама она приходит ко мне плакать...  И  я сам плачу по ночам.  А жена сквозь
сон опять говорит:  "Спи,  спи,  Абрам. Не пужайся!" - и опять заснет. А как
тут не пужаться!..  И  страшно,  и  грудь давит...  И кажется,  будто смерть
стоит,  высокая такая,  вроде шкелета...  Я видел шкелет... у одного доктора
здесь стоит в окне вместо вывески,  что он доктор...  И мне очень не хочется
умирать,  хоть  и  жить-то  вроде как  нищим тоже  не  большой процент...  А
все-таки хочется пожить...  Думаешь еще,  бог даст, выйдет счастье, я наживу
маленький капитал...
     Он все еще думал о маленьком капитале, этот больной, несчастный старик,
и  в голове его по ночам рядом со страшными покаянными мыслями бродили мысли
и  о ваксе,  и о большой торговле фруктами,  и мало ли каких планов о добыче
маленького и потом большого капитала.
     Чайкин слушал эти жалобы и спросил:
     - А доктор был у вас, Абрам Исакиевич?
     - Пхе!  -  воскликнул старик,  делая презрительную гримасу.  - Много ли
доктора понимают?  Сколько я им заплатил за Ривку,  а разве они оставили мне
мое дитю? А как я их просил, чтобы вылечили... Как просил!.. Нет, я не желаю
доктора.  Пусть я помру без доктора,  если бог пошлет смерть. А только вы не
уходите, Василий Егорович! Не уходите, господин Чайкин! Посидите немножко! -
умоляющим голосом попросил Абрамсон. - Потолкуем...
     - Я посижу, Абрам Исакиевич...


        ГЛАВА X


        1

     Обрадованный,  что нашел терпеливого слушателя в лице Чайкина, Абрамсон
подробно рассказал ему о  своей жизни в  Америке,  о  том,  как на первых же
порах  он  потерял,  войдя  в  компанию с  одним русским евреем,  весь  свой
капиталец -  около двухсот долларов,  -  нажитый им  на  торговле,  как  они
бедовали в Нью-Йорке, как потом поправились, занимаясь мелочной торговлей, и
как уехали в Калифорнию, когда прослышали, что там найдено золото.
     - Вы золото искали, Абрам Исакиевич?
     - Нет... Это трудная работа - копать золото. Я лучше гешефт сделал... Я
привез на  прииски разного мелкого товара и  нажил  хорошие деньги...  Опять
выписал, и в один год нажил двадцать тысяч. Кажется, хорошие деньги двадцать
тысяч, господин Чайкин?
     - Хорошие...
     - И можно было бы завести какое-нибудь дело в городе без риска потерять
деньги...  Но я подумал:  ежели ты в год нажил двадцать тысяч, то в два года
наживешь сорок...  И  выписал на все двадцать тысяч еще товара,  и остался я
без товара и без денег.
     - Как так?
     - Индейцы напали на караван,  в  котором было три моих фургона;  и мы с
Сарой остались только с нашими кустюмами да со сто долларами...  Приходилось
начинать  сначала...   А  кредита  у  меня  не  было...   и  компаньонов  не
находилось... И приехали мы во Фриски... И с тех пор вот бьемся здесь...
     Подробности о  последнем периоде жизни Абрамсон обошел.  Он ограничился
только общим замечанием,  что  пришлось всего испытать и  заниматься всякими
делами, и прибавил:
     - Ну  да  вы знаете,  Василий Егорович,  какими я  делами занимался,  и
поняли, как я потерял совесть... У каждого своя судьба! - мрачно повторил он
и опустился на кровать, видимо утомленный долгим своим рассказом.
     Чайкин просидел еще несколько времени и сказал:
     - Надо еще в  одно место зайти,  Абрам Исакиевич,  а завтра я уезжаю на
ферму.  Поправляйтесь скорей,  Абрам Исакиевич, и начинайте дело... и насчет
ваксы... А я хочу еще сто долларов вам дать. Ведь я ваш компаньон...
     И с этими словами Чайкин полез за пазуху и достал деньги...
     Абрамсон не мог выговорить слова. Слезы текли из его глаз.
     - Пишите тогда, Абрам Исакиевич...
     Абрамсон молчал.
     Наконец он приподнялся с постели и зашептал что-то по-еврейски,  должно
быть молитву, и затем прерывающимся от волнения голосом сказал:
     - Бог отплатит вам за все,  Василий Егорович.  И за Ривку, и за меня, и
за Сару...
     Чайкин пожал сухую горячую руку Абрамсона и тихо вышел за двери.
     В  дверях он столкнулся с  Сарой.  Та обрадовалась,  увидав Чайкина,  и
объяснила,  что возвращается с  работы раньше,  чтобы побыть около мужа.  Он
что-то плох последнее время.
     - Как вы его нашли?
     - Надо бы доктора.
     - Доктора?  А на что позовешь доктора,  Василий Егорович?  После смерти
Ривочки наши дела совсем плохи...  Если бы тогда не вы,  то и Ривочке нельзя
было  бы  хоть  последние  ее  дни  прожить  хорошо.  Благослови вас  бог...
Прощайте, Василий Егорович.
     И с этими словами Сара вошла в двери.
     Но  не  прошло и  двух  минут,  как  она  снова  выскочила из  дверей и
пустилась бегом спускаться с  лестницы.  Внизу она  нагнала Чайкина,  быстро
схватила его руку, поцеловала ее и побежала назад.
     Чайкину было невыносимо грустно,  когда он вышел на улицу и  направился
не туда,  куда собирался,  а в госпиталь,  чтобы сказать мисс Джен о больном
еврее и попросить ее что-нибудь сделать для него.
     После  того  как  мисс  Джен  обещала  прислать к  Абрамсону доктора  и
навестить его сама,  Чайкин пошел к  Джаксонам сделать им прощальный визит и
увидать спасенную им девочку,  из-за которой он чуть было не погиб и которая
от этого была еще ближе его сердцу.
     И  какая она  была  ласковая,  эта  маленькая черноглазая Нелли,  когда
приходила раз в  неделю вместе с  мистрис Джаксон навещать его.  И  с  какою
заботливою нежностью расспрашивала она о здоровье "милого Чайка",  передавая
ему разные лакомства, купленные, как говорила она не без некоторой гордости,
на  ее  "собственные деньги".  "Я получаю от папы один доллар в  неделю",  -
прибавляла она, словно бы желая объяснить, откуда у нее собственные деньги.


        2

     Был пятый час одного из тех мягких и  теплых осенних дней,  какие часто
бывают  в  благодатной Калифорнии,  и  Чайкин думал  сперва пешком пройти от
госпиталя до улицы, в которой жили Джаксоны.
     Но  когда Чайкин узнал от полисмена,  к  которому обратился с  просьбой
указать дорогу, что улица, которую он искал, находится в другом конце города
и что идти туда не менее получаса,  он, уже почувствовав усталость от долгой
ходьбы после  целого месяца вынужденного сиденья,  сел  в  конку,  по  бокам
которой крупными буквами было написано на большом планките название улиц, по
которым должен проходить трамвай, как называют конку американцы.
     Места внутри вагонов не было,  и Чайкин остался на площадке, на которой
толпилось несколько человек,  не обращая друг на друга ни малейшего внимания
и не извиняясь, когда приходилось протискиваться и бесцеремонно наступать на
чужие ноги.
     И  какой-то  толстяк,  выходивший из  трамвая,  так  наступил  на  ногу
Чайкина, что тот поморщился от боли.
     - Надо было убирать ноги и не зевать! - с добродушным смехом проговорил
вместо извинения янки.
     И, спрыгивая на ходу, он потерял равновесие и упал навзничь.
     - Не надо скакать, если не умеете! - сердито проворчал кондуктор.
     - А вам какое дело? - огрызнулся толстяк, стараясь подняться.
     - Если расшибли голову, я остановлю трамвай! - крикнул кондуктор.
     - Убирайтесь к черту! - крикнул вдогонку толстяк, поднявшись на ноги.
     Чайкин невольно улыбнулся этому обмену любезностей и  заметил,  что  ни
один из  стоявших на площадке пассажиров не обратил ни малейшего внимания на
падение толстяка,  точно на мостовую шлепнулся не человек,  а мешок с овсом;
никто не  повел бровью,  не проронил слова.  И  ни один из проходивших через
улицу не подошел к нему, чтобы помочь подняться. Справляйся, мол, как знаешь
сам!
     Но  зато  его  удивило  необыкновенно почтительно-любезное  отношение к
дамам,   которому  он  был  свидетелем,  когда  после  остановки  трамвая  у
перекрестка занял освободившееся место внутри трамвая.
     Через несколько времени после этого на  площадку вспрыгнули две молодые
барышни, и те же пассажиры площадки, которые столь бесцеремонно наступали на
ноги мужчинам, немедленно расступились, толкая друг друга, чтобы дать проход
барышням.  И,  несмотря на  то,  что  вагон был полон,  они вошли и,  озирая
мужчин, подошли к двум более молодым мужчинам, видимо щадя стариков, и стали
против них.
     И  немедленно эти два господина уступили барышням свои места и пошли на
площадку.  Затем  вошла  какая-то  бедно  одетая старушка.  Чайкин про  себя
подумал,  что ей никто не уступит места и  что ей придется стоять,  и  хотел
было подняться, чтобы предложить ей свое место, но в эту минуту уже поднялся
какой-то  щегольски одетый  молодой господин,  против  которого остановилась
старушка, и ушел на площадку.
     "Почитают  здесь  женский  пол!"  -  подумал  Чайкин  и  продолжал свои
наблюдения над пассажирами.
     - Извините... скоро Гольм-стрит? - обратился Чайкин к соседу.
     - Проехали! - хладнокровно ответил сосед.
     Чайкин  бросился опрометью из  вагона и,  не  стесняясь,  пробивал себе
дорогу локтями, чтобы соскочить с трамвая.
     - Гольм-стрит! - обратился он к кондуктору.
     Кондуктор кивнул головой назад и потом влево.
     - Не   бросайтесь   как   полоумный!    -    прибавил   он,   заметивши
испуганно-растерянный вид Чайкина и сразу признавши в нем иностранца.
     И пока Чайкин протискивался к выходу, он услышал, как двое янки держали
на него пари:
     - Доллар, что шлепнется!
     - Доллар, что не шлепнется!
     - Прибавлю два доллара, что шлепнется! - крикнул какой-то новый голос.
     - Держу! - ответил кто-то.
     Державшие пари смотрели,  как  соскочит Чайкин.  Трамвай был на  полном
ходу.
     Он соскочил, на мгновение качнулся, но, сохранив равновесие, остался на
ногах и, добродушно улыбаясь, глядел вслед убегавшему трамваю.
     До  его ушей долетели одобрительные крики державших за  то,  что он  не
шлепнется.
     "Экий  чудной  народ!"  -  проговорил  вслух  Чайкин,  направляясь,  по
мимическому указанию кондуктора,  назад,  и  затем,  повернув в первую улицу
налево,  убедился из  надписи на  углу,  что  он  находится действительно на
Гольм-стрит.
     Пройдя несколько шагов,  он увидал номер дома, который был ему нужен, и
вошел в подъезд.
     Там он нашел таблицу,  в которой были означены фамилии жильцов и нумера
квартир, и благодаря этому, не спрашивая никого, легко нашел двери Джаксонов
и  позвонил.   Через  минуту-другую  отворились  двери,   и  перед  Чайкиным
показалась веселая, необыкновенно симпатичная физиономия негра, во фраке и в
белом галстуке.
     - Джаксон дома?
     - Если вы спрашиваете мистера Джаксона, то его нет дома. Он на заводе.
     - А мистрис Джаксон?
     - Она дома. Но примет ли вас - не знаю. Давайте вашу карточку, я покажу
ей.
     - У меня нет карточки.
     - Как  нет?  -  воскликнул  в  изумлении  молодой  негр.  -  У  всякого
джентльмена есть визитные карточки...
     - А у меня нет!  -  проговорил,  улыбаясь,  Чайкин. - А вы без карточки
доложите мистрис Джаксон, что Чайк пришел проститься.
     - Чайк!?  Вы  -  мистер Чайк,  тот  самый,  который спас мисс Нелли?  -
воскликнул радостно негр  и  с  восторженным изумлением глядел  на  Чайкина,
словно бы  не  веря своим глазам,  что  перед ним  стоит тот  самый "герои",
совсем непохожие портреты которого были в иллюстрациях.  -  О мистер Чайк...
Вы  можете  идти  без  всякой карточки...  Не  угодно ли?..  Вас  все  здесь
благословляют...   Но  только  какой  же  вы,   мистер  Чайк,   маленький  и
худенький... А я думал, что вы большой... большой... высокий...
     И,  взвизгивая от удовольствия, молодой негр потянул Чайкина за рукав в
прихожую и оттуда в гостиную.
     - Садитесь, мистер Чайк... на диван. Вам будет удобно на диване... А то
в качалку... А я сейчас обрадую мистрис и мисс...
     И негр в несколько прыжков исчез из гостиной...
     "Экая ласковая негра", - подумал Чайкин.
     Через минуту вышла мистрис Джаксон,  а  из-за юбки ее выскочила Нелли и
бросилась целовать Чайкина.
     - Наконец-то Чайк к нам пришел,  мама!  -  радостно восклицала Нелли. -
Джим! Вы знаете, что это Чайк! - обратилась она к негру.
     - Знаю...  я  докладывал...  Я  не узнал мистера Чайка по портретам!  -
отвечал весело негр.
     - Позовите,  Джим, и Мосси... Пусть и она увидит Чайка... Это моя няня,
Чайк... Хотите видеть мою няню, Чайк?..
     - Очень буду рад... Здравствуйте, мистрис Джаксон...
     - Как  я  рада вас  видеть,  мистер Чайк!  -  говорила хозяйка,  крепко
пожимая руку Чайкина. - Надеюсь, совсем поправились?
     - Совсем. Завтра уезжаю на ферму.
     - Завтра? - воскликнула Нелли. - Совсем из Фриски?
     - Совсем.
     - Нет,  вы не должны уезжать,  Чайк! Мама! попроси, чтобы Чайк остался.
Пусть он у нас живет!
     - Я просила мистера Чайка,  и папа просил. Мы были бы счастливы, если б
мистер Чайк погостил у нас... К его услугам была бы комната...
     - Вы останетесь жить у нас, Чайк... ведь останетесь, не правда ли?.. Вы
не захотите огорчить меня?  -  спрашивала девочка, гладя маленькой ручкой по
щеке Чайкина.
     - Не могу, мисс Нелли...
     - Это отчего?..
     - Надо ехать и приниматься за работу.
     - Потом приметесь за работу,  а пока поживите у нас... И не уезжайте из
Фриски, Чайк. Папа вам даст место... Я его попрошу...
     В эту минуту в гостиную вошла опрятно одетая, в белоснежном переднике и
в  таком  же  чепце на  голове,  толстая пожилая негритянка с  необыкновенно
добродушным круглым лицом.
     При  виде  Чайкина губы  ее  как-то  задрожали,  точно  она  собиралась
заплакать,  но удерживалась,  и лицо ее приняло умиленное выражение.  Она на
мгновение  остановилась  и   проникновенно  и   благодарно  глядела   своими
блестящими черными  глазами на  Чайкина и  вдруг  быстро  подбежала к  нему,
схватила его руку,  поцеловала ее и  взволнованно,  со слезами в  голосе и в
глазах проговорила:
     - Да благословит вас бог, что спасли мою девочку!
     Прослезился и  не перестававший весело улыбаться Джим.  Он и  смеялся и
плакал в одно и то же время.
     А  Чайкин,  совсем смущенный этим неожиданным проявлением благодарности
пожилой негритянки, густо покраснел и не знал, куда ему деваться от стыда.
     И,  опустив с  колен девочку,  он быстро поднялся и  поцеловал три раза
негритянку.
     - Видите,  Чайк,  какая у меня славная Мосси!  И она вас любит и каждый
вечер вместе со  мною молится за  вас...  И  она хочет,  чтобы вы остались у
нас... Ведь хотите, Мосси?
     - Мосси очень хочет...  Но,  верно,  мистеру Чайку нельзя,  если он  не
может исполнить просьбу Нелли...
     - Он может,  но не хочет.  Он не любит Нелли...  А  если не любит,  так
зачем  же  он  меня  спасал!?  -  проговорила девочка  дрогнувшим голосом  и
вытянула свои розовые пышные губки, готовая заплакать.
     - Нехорошо,  Нелли.  Что о тебе подумает мистер Чайк!  -  остановила ее
мать ласковым серьезным тоном.
     И девочка тотчас же проглотила слезы и серьезно спросила Чайкина:
     - А вы обо мне что думаете, Чайк?
     - Думаю, что вы хорошая и добрая девочка, Нелли.
     - О мистер Чайк,  вы не ошиблись.  Она добрая!  -  проговорила Мосси, с
нежностью взглядывая на  девочку.  -  А  затем  прощайте,  мистер Чайк...  Я
счастлива, что вас видела!
     И  она  крепко пожала руку Чайкина и  ушла из  гостиной.  Вслед за  ней
удалился и Джим.
     Мистрис  Джаксон с  необыкновенною сердечностью расспрашивала Чайкина о
его прошлой жизни,  о  его планах на будущее и сама рассказывала о том,  как
она  счастлива благодаря ему...  вспоминала подробности пожара,  -  как  она
думала, что муж взял девочку, а муж думал, что она...
     - И если бы вы знали, какой ужас охватил тогда меня, мистер Чайк.
     - Я видел, мистрис Джаксон... Мне не забыть вашего лица тогда...
     Они разговаривали и не замечали, как бежит время.
     В седьмом часу пришел Джаксон...  Он тоже обрадовался Чайкину и, крепко
пожимая ему руку, спросил:
     - Ведь вы с нами обедаете, конечно, Чайк?
     - Не могу. Обещал обедать с приятелями.
     И Чайкин пояснил, с кем.
     - И обедать у нас не хотите,  Чайк? Ну уж это вовсе нехорошо! - сказала
Нелли и,  обращаясь к отцу,  проговорила:  - Чайк и жить у нас не хочет... И
остаться во Фриски не хочет,  хоть я и говорила,  что попрошу тебя, чтобы ты
ему дал работу.
     - Я с удовольствием вам дам работу у себя на заводе, Чайк...
     - Благодарю вас.
     - Хотите?
     - Нет.
     - Могу узнать, почему?.. Впрочем, прежде я вам скажу, какую бы работу я
вам дал:  я посадил бы вас в контору и посмотрел бы,  на что вы годитесь,  и
если бы -  в  чем я не сомневаюсь -  вы оказались пригодны,  я дал бы вам на
первое время сто долларов в месяц,  а затем через год прибавил бы вам до ста
пятидесяти... Почему вы не хотите?
     Чайкин объяснил,  что он,  как бывший крестьянин,  любит землю и  любит
ходить за ней.
     - Я отказался от места лоцмана из-за того, чтобы работать где-нибудь на
ферме! - прибавил он.
     - Но эта работа не даст вам много, Чайк.
     - Я знаю.
     - И все-таки идете на нее?
     - Иду.
     - Ну,  значит,  с вами нечего толковать. Чайк... Вы упрямы! - засмеялся
мистер Джаксон,  дружески похлопывая Чайкина по плечу. - Не смею просить вас
и погостить у нас.
     Чайкин благодарил,  но объяснил,  что он соскучился без работы. Вот уже
два месяца,  что он ничего не делает -  месяц в дороге,  а другой пролежал в
госпитале... И ему хочется поскорей за работу.
     - Понимаю вас, Чайк! - одобрительно проговорил янки.
     Пора было Чайкину уходить.
     Нелли взяла с  него слово написать ей письмо с  фермы и  горячо просила
его непременно приехать к  ней на рождество.  У  нее будет елка,  и  на елке
будет Чайку игрушка.
     - И вы, добрый Чайк, не забудьте Нелли... Приезжайте на елку!
     Чайкин поцеловал девочку и сказал:
     - Если можно будет приехать в Фриски, приеду, милая девочка.
     Джаксоны сердечно простились со  спасителем Нелли,  и  Джаксон,  крепко
пожимая ему руку, проговорил:
     - Не забудьте,  Чайк, что я ваш неоплатный должник. Захотите иметь свою
ферму,  захотите завести какое-нибудь дело или просто захотите иметь деньги,
- я в вашем распоряжении.
     Чайкин благодарил и простился.
     Обед с приятелями прошел весело.  Вспомнили путешествие и приключения и
просидели вместе долго.  Чайкин не  забыл попросить Макдональда позаботиться
об Абрамсоне. Его печальную историю Чайкин рассказал, деликатно умолчав, как
он собирался его усыпить, чтобы отвести на купеческий корабль.
     На следующее утро Дунаев провожал Чайкина на пароход.
     Мистер Дун был молчалив и грустен. Тяжело ему было расставаться, да еще
на  чужбине,   с  таким  земляком,  как  Чайкин,  к  которому  Дунаев  успел
привязаться. И на пароходе Дунаев сказал:
     - Если  на  ферме  тебе  не  приглянется,  поступай в  возчики.  Будешь
капитаном. Вместе будем ездить. Напиши мне, и я встречу тебя, Чайкин...
     - Ладно,  Дунаев.  А  не приглянется тебе в возчиках,  приезжай ко мне.
Вместе будем работать около земли. Хорошо, братец ты мой...
     - Не тянет к этому делу... В возчиках способней, и привык...
     - А меня не тянет к твоему, Дунаев!
     Пробил второй звонок...
     - Прощай, Чайкин, не забывай...
     - Прощай, Дунаев... Не забуду твоей заботы обо мне в госпитале... Добер
ты и прост, даром что стал вроде американца.
     - Я добер?  Какой я против тебя добер?  Небось обозначил ты себя, какой
ты есть человек, Вась!.. И хошь башковат, до всего можешь дойти рассудком, а
сердцем прост,  так,  братец ты мой,  прост,  что бери с  тебя хоть рубаху -
отдашь...  Совесть-то у тебя вовсе как у младенца...  То-то, и заскучишь без
тебя, Чайкин!.. - взволнованно проговорил Дунаев.
     - И без тебя скучно будет, Дунаев. Небось свой...
     - То-то,  свой...  А  ты  не очень-то дитей оставайся в  Америке.  Живо
обработают... Тоже здоровы объегорить американцы.
     - Всякие люди есть...  А я много добра от них видел...  Небось, Дунаев,
ежели и  объегорит кто...  не пропаду...  И  ты не пропал,  что тебя невеста
всего капитала решила... Не деньги обидны... Обидно, что человек веру в него
обескуражил...  А главное -  не пей ты, Дунаев, и в карты не дуйся... Я ведь
любя тебя говорю...
     Они троекратно поцеловались, и Дунаев сошел на пристань.
     Раздался третий свисток и пароход отошел.
     Он быстро удалялся, и Чайкина уже нельзя было разглядеть, и Дунаев тихо
направился в город. Грустный, он чувствовал, что потерял близкого и любимого
человека.
     Испытывал тоску одиночества и Чайкин.
     Среди  многочисленной публики калифорнийцев на  пароходе он  чувствовал
себя  чужим.  Оживленные разговоры,  веселый  смех,  яркое  солнце,  ласково
греющее с голубого неба,  притихший океан,  слегка покачивающий на умиравшей
воде пароход...  все это словно бы еще больнее напоминало, что он один и что
впереди его ждет одиночество.
     - За золотом?  -  резко спросил его какой-то пассажир,  костюм которого
говорил, что к Чайкину обратился один из рудокопов.
     - Нет! - ответил Чайкин.
     - Могу дать пай в своем прииске. Хотите?
     - Не хочу.
     - Напрасно. Выгодное дело, иностранец!.. Можете разбогатеть...
     - Благодарю. Вы лучше сами богатейте.
     Калифорниец засмеялся.
     - Вы,  зелененький,  пожалуй,  правы!  - ответил он и предложил сыграть
партию.
     - Вовсе не играю.
     - И не играете? Чем же вы занимаетесь? Спекулируете свободными фондами?
- иронически спросил  молодой  калифорниец,  добродушно смеясь  и  оглядывая
фигуру Чайкина и его дорожный костюм.
     Чайкин ответил, что был матросом, а теперь едет работником на ферму.
     И янки отошел от Чайкина.


        3

     Часу в  пятом дня Чайкин вышел из  дилижанса и  пошел на  ферму госпожи
Браун.  Дорога туда шла  лесом,  и  Чайкин с  удовольствием вдыхал смолистый
аромат высоких сосен.
     Часа  через  два,  когда уж  смеркалось,  Чайкин увидал ранчу,  за  нею
тянулись расчищенные от леса поля.
     "Хорошо!"  -  подумал Чайкин.  Он  поправил на  спине  мешок со  своими
пожитками и прибавил шагу.
     Войдя  в  ограду,  Чайкин  прошел небольшим благоухающим садом,  обошел
веранду небольшого дома и  постучался в  двери на другой стороне.  Вблизи от
дома стояли хозяйственные постройки и небольшой флигель.
     - Войдите! - раздался женский голос.
     Чайкин вошел в прихожую и увидал молодую, щеголевато одетую девушку.
     - Я рабочим сюда! - начал Чайкин, кланяясь девушке.
     - Мистер Чайк?
     - Я самый!
     Девушка протянула руку и сказала:
     - Пойдемте к маме. Сложите здесь мешок.
     Чайкин прошел в  отлично убранную,  ярко  освещенную гостиную и  увидал
хозяйку  -  миссис  Браун,  пожилую,  в  черном  платье  женщину с  большими
ласковыми глазами, напомнившую своим еще красивым лицом капитана Блэка.
     - Очень рада вас видеть,  Чайк!..  Я  слышала о  вас и читала про вас в
газетах!   -   проговорила  миссис  Браун  своим  грудным,  мягким  голосом,
протягивая красивую белую руку с  двумя обручальными кольцами на  безымянном
пальце. - Идите во флигель, посмотрите комнату, Чайк... Вас проведет Нора...
И сейчас приходите сюда. Вам приготовят поесть...
     Мисс Браун повела Чайкина к флигелю через двор.
     На веранде внизу сидели трое рабочих с трубками в зубах.
     Нора представила "нового товарища Чайка" трем рабочим.  Все  пожали ему
руку своими здоровыми рабочими руками.
     - Проведите,  Фрейлих, нового рабочего в его комнату! - обратилась Нора
к молодому бородатому блондину с голубыми глазами и ушла в дом.
     Блондин повел Чайкина во второй этаж.  По сторонам коридора расположены
были  комнаты для  рабочих фермы.  В  конце  коридора Фрейлих остановился и,
указывая на дверь, сказал:
     - Вот ваша комната,  Чайк.  Столовая внизу.  В  шесть часов утра кофе и
ветчина,  в  полдень ленч и  в  семь обед...  Уже пообедали,  но  что-нибудь
найдется...
     - Хозяйка велела сейчас прийти.
     - Не велела, а просила, Чайк. Помойтесь и идите.
     - Можно так?..
     - А то как же?.. Или у вас фрак есть? - засмеялся блондин.
     - Пиджачная пара есть...
     - Так завтра наденьте.  По  воскресеньям мы обедаем там!  -  проговорил
Фрейлих,  указав рукой по направлению к  дому,  и прибавил:  -  Здесь хорошо
жить, Чайк. И книги дают. Вы русский?
     - Да...
     Чайкин  удивился  и  обрадовался,  когда  он  зажег  простенькую лампу,
висевшую  над  небольшим сосновым  столом,  и  яркий  огонь  осветил  уютную
маленькую комнату,  чистую и светлую. Железная кровать с подушкой и тюфяком,
бельем и одеялом,  маленькая этажерка,  в стене шкап для платья и белья, два
стула и рукомойник,  занавески над окном - таково было убранство комнаты для
рабочего.
     "Так ли живут у  нас в деревне!" -  невольно подумал Чайкин,  оглядывая
свое помещение и любуясь им.
     Он посмотрел в  окно.  Всходила луна,  и  лес впереди и верхушки сиерры
казались волшебными в серебристом свете.
     И Чайкин, восхищенный, не отрывал глаз.
     Первые впечатления радовали Чайкина.  Все здесь казалось прекрасным:  и
сосновый лес вокруг,  поднимающийся к  сиеррам,  и  поля,  и эта комната,  и
ласковая встреча хозяек, и скромные, серьезные лица трех рабочих, которых он
видел.
     "Только оправдай себя и старайся!" - подумал Чайкин и снова повторил:
     - Хорошо!
     Он помылся, причесался и пошел в ранчу. Миссис Браун пригласила Чайкина
в столовую. На столе было несколько холодных блюд и горячий картофель.
     - Кушайте, Чайк... А вина нет... И не подаю... Вы пьете водку и вино?
     - Нет.
     - И хорошо делаете, Чайк... Кушайте... А потом вместе будем пить чай.
     С  этими словами миссис вышла в гостиную,  оставив Чайкина одного.  Это
была нелишняя деликатность миссис Браун, чтобы не стеснять Чайкина.
     Этот скромный и  застенчивый русский,  о житейской философии которого и
необыкновенном равнодушии  к  деньгам  миссис  Браун  слышала  от  адвоката,
понравился ей, и она не нашла Чайкина простофилей, как назвал его адвокат за
то,  что он так решительно отказался от серьезных денег,  которые предлагали
ему богатые Джаксоны за спасение единственного своего ребенка.
     Женщина  восхищалась  самоотверженным  поступком  Чайкина  и  понимала,
почему он отказался от денег.
     Чайкин между тем  закусывал с  удовольствием проголодавшегося человека,
и,  когда миссис Браун вошла в  столовую,  он  уже насытился и  поблагодарил
хозяйку.  Пришла  негритянка,  убрала со  стола  и  подала чайники для  чая.
Явилась и Нора.
     Когда Чайкин напился чая, миссис Браун сказала:
     - Теперь о  деле,  Чайк...  Завтра воскресенье и  работы не будет.  А с
понедельника приметесь за работу...  Брат мой вернется завтра и скажет,  что
надо делать... Вы что умеете, Чайк?
     - Всякую работу, миссис. До поступления на службу я был мужиком.
     - И  отлично!  Мой брат посмотрит,  как вы работаете,  и  предложит вам
жалованье.  Надеюсь, мы сойдемся. На первое время у нас платят двадцать пять
долларов.  Работа обязательна с шести часов утра и до шести вечера с отдыхом
для завтрака и обеда... В экстренных случаях придется беспокоить вас и после
шести... На работе на ферме нельзя все предусмотреть... Вы, Чайк, понимаете?
     - Еще бы.  Это не на фабрике...  Когда нужно,  придется и ночью встать.
Дело не ждет... Особенно летом.
     - Теперь рубка леса,  колка дров  и  прессовка сена...  Придется,  быть
может, вам и за лошадьми смотреть...
     - Что нужно, то и буду делать, миссис Браун.
     - Завтракать и обедать будете во флигеле...
     И миссис Браун точно объяснила, что именно дают рабочим, и прибавила:
     - А по воскресеньям мы обедаем все вместе...  Конечно, кто не пожелает,
может обедать у  себя...  Книги в нашей библиотеке к вашим услугам,  Чайк...
Почта приходит два раза в неделю...  Нечего и говорить, что игроков и пьяниц
мы не держим.
     С этими словами миссис Браун встала. Догадался и Чайкин встать.
     - Отдохните хорошо,  Чайк, и завтра обедать к нам... Хотелось бы, чтобы
вы не тосковали, Чайк, на чужой стороне... Или уже привыкли к Америке?
     - По временам тоскую, миссис. Надеюсь, работа разгонит...
     Чайкин пожал руки  хозяев и,  вернувшись в  свою комнату,  посмотрел на
лес, залитый лунным светом. Скоро он лег спать и заснул как убитый.


        ГЛАВА XI


        1

     После знатной высыпки на новоселье Чайкин встал в седьмом часу погожего
солнечного утра.  Его  маленькая комнатка казалась прелестной:  так она была
светла и радостна.
     Наш "американец" сперва было испугался, что в первый же день опоздал на
работу.  Но,  вспомнив, что сегодня воскресенье и работы нет, он неторопливо
вымылся,  оделся в свою новую пиджачную пару и,  раскрыв настежь окно, жадно
вдыхал свежий и бодрящий,  полный остроты воздух калифорнийской мягкой зимы,
напоминавшей ласковый осенний день на севере.
     Чайкин чувствовал себя бодрым и довольным.  Сознание, что теперь он при
месте и будет заниматься работой, которая ему по душе, успокаивало его.
     Жизнерадостный,  здоровый и  голодный,  вошел  он  в  небольшую,  очень
скромную столовую для рабочих фермы.
     Никого еще в ней не было.
     Но  на  большом  столе,  накрытом опрятной клеенкой,  уже  стояло  пять
приборов и  около них  пять больших чашек для  кофе.  На  чистых салфетках у
приборов были различные кольца;  только на одной не было.  Чайкин догадался,
что последний,  поближе к  краю стола,  прибор поставлен для него,  и сел за
стол.
     Несколько минут просидел он, не зная, у кого спросить кофе.
     Наконец из  соседней кухни  вошла  старая  негритянка в  ярком  пестром
платье и с бусами на шее и сказала:
     - Здравствуйте,  Чайк. Хорошо ли спали? Отчего не спрашиваете завтрака?
Я тут рядом на кухне... Хотите завтракать, конечно?
     - Пожалуйста! - отвечал Чайкин, здороваясь с негритянкой.
     Негритянка  ушла  и  вернулась  с  блюдом  горячей  ветчины,  миской  с
картофелем и  поджаренным хлебом.  Затем  принесла кофе  и  горячее  молоко,
налила в большую чашку и, присаживаясь на стул, торопливо заговорила:
     - А товарищи еще спят. Сегодня воскресенье, и хочется подольше поспать.
Не правда ли,  Чайк?  Вы только рано встали. А завтра еще раньше встанете...
Завтрак готов у  меня  с  пяти часов утра...  Кушайте на  здоровье,  Чайк...
Кушайте!..  Хозяйка любит,  чтобы рабочие джентльмены ели больше! - весело и
добродушно трещала, видимо, болтливая и экспансивная негритянка.
     Чайкин ответил, что он с удовольствием завтракает.
     - И  слава богу,  Чайк...  И,  верно,  будете много есть.  Здесь воздух
здоровый,  Чайк...  И вас давно ждали сюда...  Адвокат из Фриски писал нашей
миссис. Кухарка из ранчи говорила. А я здесь кухарка... Меня зовут Сузанной,
если вам нужно знать,  как меня зовут... Я давно у миссис Браун живу и давно
свободная негритянка.  Миссис Браун и купила меня в Нью-Орлеане,  чтобы дать
мне свободу...  О,  какая добрая миссис... Я нянькой у мисс Норы была, когда
она была вот такой маленькой!  -  прибавила Сузанна,  показывая своей пухлой
рукой на несколько футов от пола, чтобы показать, какая маленькая была Нора.
- Добрые они обе... Спаси их господь!.. А вы, Чайк, что же ветчины не едите?
Или не нравится вам?
     - Напротив, очень. Но я сыт...
     Сузанна  унесла  блюдо  и,  вернувшись,  предложила Чайкину выпить  еще
чашечку.
     Чайкин отказался. Он вполне доволен. Больше не хочет.
     - Так,  с вашего позволения, я поставлю кофе и молоко на плиту. Скоро и
наши придут завтракать... Вы подождите, Чайк... Познакомитесь...
     Через  минуту Сузанна уже  снова затараторила:  сперва вкратце изложила
свою автобиографию,  всплакнула о сынке Томи,  умершем от горла, рассказала,
что муж где-то  пропадает по свету,  но,  верно,  в  конце концов вернется к
своей старухе Сузанне, и затем стала расспрашивать, откуда Чайк и давно ли в
Америке.
     Чайкин  удовлетворил жадное любопытство негритянки,  и,  вероятно,  его
откровенность была  одной  из  причин  расположения Сузанны к  новенькому на
ферме.
     Сузанна в виде особенной любезности сказала:
     - Я вам дам новое кольцо на салфетку, Чайк... Вы не брезгаете поболтать
с  Сузанной?..  А  другие не очень-то любят меня слушать...  Особенно старый
Вильк...  Он  хороший человек,  но больше молчит...  все молчит...  А  зачем
человеку молчать?  Язык на то и дан человеку,  чтобы он говорил... Не правда
ли, Чайк?
     Чайкин деликатно согласился.  Однако все-таки прибавил, что очень много
говорить не всякие умеют.
     - То-то и я говорю, что не умеют. И это нехорошо, Чайк.
     Чайкин промолчал.
     - Кто не умеет много говорить, значит тот много думает...
     - Так разве это дурно?
     - А кто много думает,  тот и на дурное додумается!..  Я заметила... Мой
бывший хозяин,  плантатор,  все молчал...  Зато и  как жесток был с неграми,
если бы вы знали, Чайк!..
     В эту минуту вошел молодой Фрейлих, приодетый по-праздничному. Он пожал
руку  Чайкину,  любезно  кивнул  головой негритянке и  проговорил с  веселым
смехом:
     - Уж Сузанна,  верно,  заговорила вас,  Чайк... Сузанна милая особа, но
такой болтушки, как она, я еще не видал... Вы не сердитесь, Сузанна, и дайте
мне позавтракать. А Чайкин в другой раз будет вас слушать.
     - Он  любезный молодой человек...  Он умеет выслушать старую женщину...
Не то, как многие другие... Сейчас подаю вам... Сейчас, мистер Фрейлих!
     Вслед за Фрейлихом вошли трое рабочих фермы.
     С  двумя из  них  Чайкина познакомила мисс Нора еще  вчера.  Они крепко
пожали руку своего нового товарища и сказали ему несколько приветливых слов.
     Третий был высокий и крепкий старик, с красивыми чертами сурового лица,
изрытого  морщинами,  с  длинной  бородой  и  большими темными  глазами  под
клочковатыми седыми бровями.  Взгляд умных и  серьезных глаз был  задумчив и
грустен.
     - Вильк! - произнес он сдержанным, словно бы сердитым тоном, протягивая
Чайкину свою большую мускулистую руку.
     - Чайк! - ответил русский матрос.
     Вильк  затем  не   произнес  ни  одного  слова.   Он  молча  завтракал,
по-видимому не  обращая ни  малейшего внимания на  разговоры и  смех  других
сотрапезников.
     Фрейлих болтал с Чайкиным.
     Он рассказал,  что приехал из Пруссии.  Он был дома рабочим на угольных
шахтах.  Было тяжело,  и он еле-еле кормился. По счастию, тетка оставила ему
наследство в тысячу марок,  и он решил искать счастия в Америке. Прогорел на
золотых приисках и нашел место на ферме.
     - Скоплю  денег  и   уеду  во  Фриски...   пробовать  счастия...   Надо
разбогатеть.  Иначе  зачем  же  ехать  в  Америку?..  И  вы,  верно,  хотите
разбогатеть?.. На этой работе не разбогатеете, Чайк!.. - прибавил Фрейлих.
     - Я не хочу разбогатеть!
     Фрейлих рассмеялся, словно бы Чайкин хотел подшутить над ним.
     И двое рабочих взглянули на Чайкина и тоже улыбнулись.
     - Ловко же вы врете, Чайк! - добродушно заметил один из них.
     - Да я не вру! - простодушно ответил Чайкин.
     - Если не врете - это ваше дело, - то вы, должно быть, большой, скажем,
чудак.
     - И думаете долго оставаться на ферме? - недоверчиво спросил Фрейлих.
     - Долго, если будут держать.
     - Значит,  Вильк  найдет постоянного товарища...  Он  здесь  уже  пятый
год...
     Вильк молчал. Он только пристально взглянул на Чайкина и отвел глаза.
     Скоро старик позавтракал и вышел.
     - Вильк  не  разговорчивый.  Отличный человек,  но  из  него  ничего не
вытянете, Чайк! - промолвил Фрейлих.
     - Он янки? - спросил Чайкин.
     - Едва ли...  Вот эти двое янки не признают Вилька за янки. Но никто не
знает, откуда Вильк и кто он такой.
     Два  рабочие,  которых Фрейлих назвал янки,  оба люди лет за  тридцать,
усмехнулись, и один из них сказал:
     - Вильк,  должно быть, был прежде богатым... Будь он янки, не оставался
бы здесь... Положим, здесь хорошо, но на время.
     - И вы здесь на время? - спросил Чайкин.
     - А вы думали,  так и останемся,  как Вильк?..  Мы не такие чудаки, как
вы, Чайк, если не врете... Мы хотим, как и Фрейлих, разбогатеть.


        2

     Все пришли обедать в ранчу, одетые в лучшие свои городские платья. Один
Вильк  пришел  в  своей  рабочей  кожаной куртке,  но  рубашка на  нем  была
безукоризненно белая, и грубые руки отличались белизной.
     Возвратился из  Фриски  мистер  Джемсон,  брат  миссис Браун,  типичный
красивый  смуглый  янки,  и  за  обедом  рассказывал  политические  новости,
обращаясь чаще, чем к другим, к Вильку.
     Вильк слушал внимательно,  но  говорил мало.  Зато оба янки высказывали
свои  взгляды о  политических делах не  стесняясь и  говорили громко.  Немец
конфузился.  Стеснялся несколько и Чайкин.  Он сидел около мисс Норы,  и она
старалась его занимать.
     После обеда миссис Браун пригласила гостей просидеть вечер.  Мисс  Нора
обещала, по просьбе двух рабочих янки, что-нибудь спеть.
     А  Джемсон увел Чайкина в  кабинет и  в  несколько слов покончил с  ним
дело, объяснив, какие будут его обязанности.
     - Если,  Чайк, будете полезны, жалованье прибавится; если через месяц я
увижу, что не годитесь, дам расчет, и вы уходите. Согласны?
     - Вполне.
     - Сестра о  вас говорила...  И  адвокат,  у  которого вы были,  писал о
вас...  Мне нет дела до ваших мнений...  Извините,  я  считаю их нелепыми...
Сестра их  не  считает такими...  Но это не мешает мне уважать вас,  Чайк...
Помните,  не  проговоритесь перед сестрой и  племянницей,  что  знаете,  кто
капитан Блэк.  Прошу вас,  Чайк...  Блэк о  вас справлялся...  Он  очень вас
любит...
     - Я много ему обязан, мистер Джемсон.
     - Он вам больше,  Чайк...  Ну,  дело покончено.  Пойдемте слушать Нору,
Чайк.
     Чайкин  был  удивлен,   когда  увидел  за  фортепиано  старого  Вилька,
аккомпанирующего мисс Норе.
     Чайкин опустился в кресло и слушал.
     Голос молодой девушки был прелестный...  Она пела просто,  задушевно, и
Чайкин заслушался...  Звуки неслись чистые и красивые, и Чайкину вспомнилось
детство, когда он слушал пение барышни-помещицы и приходил в восторг.
     Мисс  Нора  окончила какую-то  мажорную арию  и  затем  начала какую-то
грустную мелодию романса.
     Чайкина  охватило  невыразимо грустное настроение...  Он  слушал,  и  в
мечтах и  грезах он был не здесь,  в этой гостиной в Калифорнии...  он был в
России,  где люди так понятны ему...  И ему было так жаль Кирюшкина... И сам
он здесь чувствовал себя таким чужим,  таким одиноким. Ему казалось, что все
это какая-то волшебная сказка, и его судьба такая же диковинная.
     Он  во  многом другой,  что  был на  корвете...  Он  чувствовал счастие
независимости и воли... И в то же время как мила была ему далекая Россия!
     Мисс  Нора  замолкла.  А  Чайкин  все  еще  сидел,  притихший  и  точно
зачарованный.
     Гости хвалили мисс Нору,  а Чайкин,  казалось, не находил слов, и слезы
стояли в его глазах.
     Наступило молчание.
     Миссис Браун заметила настроение Чайкина и шепнула дочери:
     - Как любит музыку этот русский и как загрустил!
     - Считает себя одиноким! - ответила мисс Нора.
     Старый Вильк взглянул на новичка.  И  в его обыкновенно суровом взгляде
мелькнуло ласковое выражение.
     По-видимому,   Чайкин  начинал  нравиться  этому   молчаливому  старому
рабочему, который так хорошо аккомпанировал певице своими грубыми руками.
     А Джемсон бросил из своей качалки:
     - Ну что, Чайк? Понравилось, как ловко поет Нора?
     Этот громкий веселый голос янки словно бы пробудил Чайкина от грез.
     - О, как хорошо! - восторженно и порывисто произнес он.
     И застенчиво покраснел,  стараясь скрыть свое волнение,  и не догадался
поблагодарить мисс Нору.
     Молодая девушка и  без благодарности видела,  какое сильное впечатление
произвело ее пение на Чайкина,  и это восторженное восклицание, казалось, ей
было приятнее громких похвал и аплодисментов.
     В  гостиной пробило девять,  и гости поднялись,  чтоб уходить,  пожавши
руки хозяев.
     Протягивая руку Чайкину,  миссис Браун необыкновенно просто и задушевно
проговорила:
     - А знаете, что я пожелаю вам, Чайк?
     - Что, миссис Браун?
     - Хорошенько заснуть -  ведь  вставать рано  -  и  не  очень скучать на
ферме.
     - Постараюсь, миссис Браун!
     - Работа прогонит всякую скуку!  - весело смеясь, воскликнул Джемсон. -
Завтра Чайк пойдет на рубку... Пусть покажет себя на работе!
     - Только не наваливайтесь на работу, Чайк! - сказала миссис Браун.
     - Можно надорваться! - прибавила мисс Нора.
     - Чайк и сам понимает!..  А место рубки вам покажет Вильк...  Покажете,
Вильк? - обратился к нему хозяин.
     - Покажу! - ответил Вильк.
     Все ушли в свой флигель.
     Вильк  и  трое  рабочих остались на  веранде -  выкурить перед сном  по
трубке, а Чайкин пожелал всем спокойной ночи.
     - Были матросом и не курите? - спросил один из янки рабочих.
     Его звали Дильком.
     - Не курю.
     - И не думаете по праздникам ездить в Сакраменто?
     - Зачем?..
     - Попробовать тамошний грог.
     - Не пью.
     - Не пьете?.. И разбогатеть не хотите?.. Простофиля же вы, Чайк... Я не
видал таких простофиль... Вы, Найд, видели? - обратился Дильк к товарищу.
     - Не видал... Прозакладывать готов пару долларов, что не видал.
     - Так отчего вы, Чайк, живете на свете, если не пьете, не курите?.. Или
в карты дуетесь?
     - И в карты не дуюсь.
     - Ай да Чайк! - иронически произнес Дильк.
     - Ура Чайку! - насмешливо крикнул Найд.
     - Оставьте вы в покое Чайка!  Какое вам дело?  - строго сказал Вильк. -
Идите лучше спать, Чайк! - обратился к нему Вильк.
     Чайкин добродушно усмехнулся и ушел в свою комнату.
     - Вильк прав, братцы.
     - А что? Почему? - спросил Фрейлих.
     - Да потому,  что Чайка не стоит даже и потравить слегка:  феноменально
прост.
     - Я это заметил, - промолвил молодой немец.
     - Вы, Фрейлих, ведь все замечаете? - насмешливо спросил Дильк.
     - То-то, замечаю.
     - А заметили, что Чайк добрая душа?
     - Еще бы!
     - И  что хоть мозги у него в порядке,  а все-таки будто тронутый,  и на
спине у него должна быть большая родинка?
     Фрейлих,  наконец, догадался, что янки смеялись над его прозорливостью,
и обидчиво проговорил:
     - Этого я не заметил.
     - Удивительно! - протянул Дильк. - Не правда ли, Найд?
     - Феноменально!.. - протянул Найд.
     - Немцы, что ли, недогадливы? - вызывающе воскликнул Фрейлих.
     - То-то я и говорю, Фрейлих!
     - То-то и я говорю, Фрейлих!
     В  это  время Чайкин раздевался и,  вспоминая впечатления дня на  новом
месте, проговорил вслух:
     - И поет же хозяйкина дочь!


        3

     В  пять часов утра Чайкин уже оделся в свой рабочий костюм и пошел пить
кофе и завтракать.
     - Уж и поднялись, Чайк?.. И у меня все готово, - говорила Сузанна.
     Вскоре пришел и Вильк.
     - Здравствуйте, Чайк!
     - Здравствуйте, Вильк!
     - Аккуратно встаете, Чайк! - промолвил без обычной суровости Вильк.
     - Привык... Матросом был.
     Вильк не  спеша ел  ветчину с  хлебом,  запивая горячим кофе,  и  после
долгой паузы спросил:
     - Деревья умеете рубить, Чайк?
     - Доводилось! - скромно ответил Чайкин.
     Ему  очень хотелось узнать,  кто  такой этот старик,  умеющий играть на
фортепиано, и зачем он служит на ферме, но не решался спросить. Он уже знал,
что  в  Америке,   при  всей  бесцеремонности  обращения,   не  обнаруживают
особенного любопытства и не допрашивают о прошлом,  особенно на Западе,  где
часто  бывают  люди,  имеющие основание скрывать свое  прошлое,  быть  может
скверное.
     И  Чайкину почему-то  казалось,  что  у  старика было в  прошлом что-то
тяжелое; оттого он всегда молчалив и мрачен, как говорили про него товарищи.
     - Ведь вы русский, Чайк? - снова спросил старик.
     - Русский, Вильк.
     - Вот не ожидал!
     - Почему, позвольте спросить? - задетый за живое, спросил Чайкин и весь
вспыхнул.
     - Читал про русских,  да  и  встречал русских...  Да  вы  не сердитесь,
Чайк...  Я не хотел вас обидеть...  Я, верно, встречал не таких, как вы... И
наконец нельзя судить о всей нации по нескольким лицам...
     - То-то, нельзя, я думаю.
     - А вам все нации нравятся, Чайк?
     - Все, Вильк.
     - Но одни больше, другие - меньше?
     - Разницы не  замечал,  Вильк,  пока.  Во  всяком  народе есть  хорошие
люди...  добрые люди...  У крещеных, так и у некрещеных... Только правды еще
нет... Оттого и обижают друг друга... Выходит так, что у одного много всего,
а у бедных - ничего...
     - Это,  по-вашему,  нехорошо? - спросил старик и с видимым любопытством
смотрел на Чайкина.
     - А разве хорошо, Вильк?
     - Откуда у вас такие мысли, Чайк?
     - Так иной раз думаешь обо всем,  и  приходят мысли:  отчего люди не по
правде живут...
     - Так вы хорошо сделали,  Чайк, что сюда приехали... Все лучше подальше
от городов... Я видел много столиц, Чайк, и знаю их.
     Вильк смолк. В столовую пришли товарищи.
     - Идем,   Чайк...  Пора...  Я  выбрал  для  вас  топор...  Возьмите  на
веранде...
     - Ленч и отдых в час, Чайк... Приходите! - ласково проговорила Сузанна.
     - До свидания, Сузанна.
     - А часы у вас есть? - осведомился Вильк.
     - Есть, Вильк.
     Они вышли за ограду и направились к лесу.
     Горизонт на  востоке пылал.  Из-за  багрянца величаво выплывало солнце.
Утро стояло прелестное. Воздух был холодный. Но на ходьбе не было холодно.
     Чайкин с восторгом глядел на Сиерры,  и на лес,  и на далекую долину по
бокам извивавшейся, словно голубая лента, узкой речки.
     - Хорошо, Вильк! - вымолвил Чайкин.
     - Хорошо, Чайк.
     - А все-таки...
     - На родине лучше, Чайк? Не правда ли?
     И  Чайкину  показалось,  что  в  голосе  старика  звучала необыкновенно
грустная нота.
     - Еще бы!
     - То-то и есть... Трудно привыкнуть к другой стране, как бы она ни была
красива, а своя, хоть и не такая...
     Вильк замолк. Не говорил и Чайкин.
     Теперь Чайкин понимал,  что  Вильк к  Америке не  привык и  что угрюм и
мрачен он оттого, что тоскует по своей стороне...
     "И отчего Вильк не может вернуться?" -  мысленно говорил Чайкин, полный
сочувствия к этому одинокому старику на чужой стороне.
     Скоро они вошли в большой сосновый лес.
     Там  было еще  свежее и  темно в  густоте леса.  Царила мертвая тишина.
Только изредка раздавались какие-то постукивания: то дятлы долбили.
     - Вот и ваш участок,  Чайк!  - проговорил Вильк, указывая на помеченные
деревья.  -  Рубите их...  Да будьте осторожны! - прибавил Вильк. - Иногда и
медведи встречаются... Так вы забирайтесь на дерево! Хорошей работы, Чайк!
     - А вы уходите?
     - На другую работу... К часу приходите на ленч.
     С  этими словами Вильк закурил трубку и ушел неспешными ровными шагами.
Еще минута, и он скрылся между деревьями.
     Чайкин торопился и радостно волновался.
     И  он  глядел  на  ближайшее высокое прямое дерево с  кудрявой,  словно
развесистой кроной,  густой листвой на верхушке. Он смотрел на него, любуясь
им, и вдруг ему стало невыносимо жалко лишить жизни эту красавицу сосну.
     Но он сбросил кожаную куртку,  поплевал на ладонь и решительно взмахнул
топором.  Топор взвизгнул и вонзился в толстый комель. Из надруба засочились
клейкие смолистые капли, точно слезы.
     Вблизи шарахнулась какая-то  птица и  тяжело взлетела,  шумя  крыльями.
Где-то раздался треск сучьев. Казалось, в отдалении что-то свистнуло.
     И снова мертвая тишина.
     Чайкин с усилием вытащил топор и с нервным возбуждением все чаще и чаще
наносил удары,  чтобы скорей повалить упрямую и крепкую сосну,  словно бы он
жалел ее и торопился избавить ее от предсмертных страданий.
     И  чем  чаще  наносил Чайкин удары и  быстрей летели щепки,  тем  менее
испытывал  он  жалости,   и  его  все  более  и  более  охватывало  какое-то
ожесточение работы.
     Еще удар, и Чайкин отскочил.
     Сосна мгновение за