Из цикла "Морские рассказы"


     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: К.М.Станюкович. "Морские рассказы"
     Издательство "Юнацтва", Минск, 1981
     Художник Е.А.Игнатьев
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zpdd@chat.ru), 16 декабря 2001
     ---------------------------------------------------------------------




     Двое  суток  русский  военный клипер  "Жемчуг" штормовал,  как  говорят
моряки.
     Двое  суток он  выдерживал жестокий ураган в  Индийском океане,  вблизи
западного берега Северной Африки,  встретив врага  со  спущенными стеньгами,
под  несколькими штормовыми  парусами,  с  наглухо  задраенными люками  и  с
протянутыми на верхней палубе леерами.
     Положение было серьезное.
     В те ужасные долгие часы,  когда ураган напрягал все свои силы, с диким
воем потрясая мачты и  завывая в  трепыхавшихся снастях,  и когда громадные,
высокие и  пенящиеся волны с бешенством нападали на маленький клипер со всех
сторон, вкатываясь верхушками на палубу, и кидали его, словно щепку, готовые
его поглотить,  -  в такие часы,  казавшиеся вечностью,  смерть витала перед
глазами  моряков.  Эти  водяные  горы  казались  неминуемой  общей  братской
могилой.  И сердца даже бывалых и мужественных людей замирали в предсмертной
тоске, хотя лица их и были сурово-спокойны и напряженно-серьезны.
     К вечеру вторых суток буря несколько затихла, и все на клипере радостно
и  благодарно вздохнули,  понимая,  казалось,  с большой ясностью,  от какой
избавились опасности и как были близки к смерти.
     Клипер,  хорошо построенный,  не особенно пострадал во время трепки.  В
нескольких местах  волны  проломали  борт;  офицерский катер  и  капитанский
вельбот были сорваны с боканцев в океан - вот и всего.
     Несмотря на  то,  что  буря  заметно  стихала и  "Жемчуг" был  уже  вне
опасности,  и капитан и старший штурман,  видимо,  чем-то озабоченные, оба с
истомленными,  осунувшимися и  серьезными  лицами,  не  сходили  с  мостика,
тревожно вглядываясь в мрак наступившей ночи.
     Казалось,  теперь можно было бы поставить достаточно парусов и  нестись
со свежим попутным ветром к  югу,  но капитан -  небольшой сухощавый человек
лет  под  сорок,  довольно сурового вида  -  вместо  того  приказал на  ночь
поставить  только  зарифленные  марселя,  бизань  и  фор-стеньги-стаксель  и
держаться в крутой бейдевинд, чтобы клипер, так сказать, топтался на месте.
     Такое решение принято было  капитаном потому,  что  он  не  знал  точно
места,  где находится в данное время "Жемчуг".  В течение двух суток урагана
солнце ни на минуту не показывалось, и, следовательно, нельзя было по высоте
солнца определить широту и долготу места.  Не видно было ни луны,  ни звезд,
по которым тоже возможно определиться, как говорят моряки.
     А  между тем ураган мог отнести клипер к берегам Африки,  берега же эти
были  негостеприимны.  Много  рифов  и  подводных мелей  было  около них,  и
"Жемчуг", избавившись от одной опасности, легко мог набежать на другую, едва
ли не худшую.
     И  теперь  ночь  была  темна.  На  подернутом облаками  небе  ни  одной
звездочки.
     Среди  этой  тьмы  клипер  покачивался  на  волнах,   все  еще  сердито
разбивающихся о  бока "Жемчуга",  и вахтенный офицер,  молодой мичман,  то и
дело вскрикивал часовым на баке:
     - Вперед смотреть!
     Нередко тоже раздавался его молодой звонкий голос:
     - На марса-фалах стоять!
     На  эти предупреждающие окрики и  часовые на баке и  вахтенные матросы,
стоящие у марса-фалов, тотчас же отвечали:
     - Есть, смотрим! Есть, стоим!
     - Все  равно  ничего  не  увидать  в  этой  проклятой тьме!  -  сердито
проворчал капитан себе под нос, ни к кому не обращаясь.
     И минуту спустя приказал вахтенному офицеру:
     - Велите разводить пары!
     - Есть!
     Мичман послал рассыльного за  старшим механиком и  вслед за  тем дернул
ручку машинного телеграфа.
     Капитан почти не  спал  двое  суток,  позволяя себе вздремнуть в  своей
каюте  час-другой,  во  время  которых  на  мостике капитана заменял старший
офицер.
     И теперь его жестоко клонило ко сну.
     Но он простоял еще два часа,  пока не были готовы пары,  и только тогда
решил сойти отдохнуть.
     Перед уходом он тихо заметил старшему штурману, стоявшему у компаса:
     - Береженого и бог бережет, Степан Степаныч!
     - Совершенно верно-с, Иван Семеныч! - подтвердил старший штурман.
     - И если, не дай бог, нанесет нас на мель...
     Старший штурман угрюмо сплюнул и сурово сказал:
     - Зачем наносить!
     - Так все же машина поможет. Не так ли, Степан Степаныч?
     Судя по  тону голоса капитана,  ему очень хотелось слышать от  старого,
опытного,  много плававшего штурмана подтверждение своих слов,  которым он и
сам едва ли очень верил.
     Что,  в самом деле,  могла сделать машина,  да еще не особенно сильная,
при таком свежем ветре и громадном волнении!
     - Конечно-с! - лаконически ответил старший штурман.
     Но  его лицо,  слабо освещенное светом,  падавшим от  компаса,  старое,
угрюмо-спокойное лицо,  густо поросшее седыми баками,  по-видимому нисколько
не разделяло надежд капитана на действительность помощи машины.
     И,  словно бы  желая  в  свою  очередь успокоить свою  тайную тревогу и
тревогу капитана, он прибавил:
     - Положим,  ураган жарил по направлению к  берегу,  но все же в  начале
урагана мы были в пятидесяти милях от берега и держались в бейдевинд... Вот,
бог  даст,  завтра  определимся...  А  теперь  вам  выспаться следует,  Иван
Семеныч!
     - То-то очень спать хочется... Пойду вздремнуть.
     И, обращаясь к вахтенному офицеру, громко и властно сказал:
     - Хорошенько вперед смотреть!..  Как бы  берега близко не было...  Чуть
что заметите, дайте знать!
     - Есть! - ответил мичман.
     Капитан ушел и,  не  раздеваясь,  бросился,  как был,  в  кожане поверх
сюртука и в фуражке, на диван и мгновенно уснул.




     Притулившись на  баке у  наветренного борта,  кучка вахтенных матросов,
одетых в кожаны, с зюйдвестками на головах, тихо лясничала.
     Чей-то громкий и насмешливый голос говорил:
     - Ну, разве не дурак ты, Матросик?! Как есть дурак!
     Тот, кого звали Матросиком, тихо засмеялся и простодушно ответил:
     - Дурак, значит, и есть.
     - Да как же не дурак! Сидел бы теперь у себя дома, в деревне, а заместо
того взял да  и  за другого на службу пошел...  И  хоть бы за деньги,  а  то
дарма! Небось, ничего не дали?
     - Такая причина была, - оправдывался Матросик.
     - Нечего сказать, причина! Вовсе прост ты, вот и причина!
     Тот, кого называли Матросиком, словно бы оправдываясь, проговорил:
     - Этот  самый  парень,  заместо которого я  пошел,  братцы,  только что
поженился и  очень приверженный к земле был мужик...  Коренной в семье.  Без
его разор был бы.  И так,  братцы вы мои, убивались по нем отец с матерью да
супруга,  значит,  евойная,  что жалость взяла.  Мне,  думаю,  что? Одинокий
сирота,  живу в  работниках...  Ну таким родом и явился я к барину и в ноги:
"Дозвольте,  мол,  в  некрута вместо Васьки Захарова!"  Барин даже очень был
доволен... Вот она, братцы, какая причина! - закончил Матросик.
     Он проговорил эти слова необыкновенно просто,  словно бы и поступок его
был  самый  простой,  и  он  не  сознавал,  сколько  в  нем  было  доброты и
самоотвержения.
     За эту бесконечную доброту и готовность помочь всякому на "Жемчуге" все
матросы любили этого первогодка.  Звали его не по фамилии - фамилия его была
Кушкин,  -  а Матросиком,  вследствие того, что Кушкин однажды, вскоре после
назначения его на "Жемчуг",  на вопрос боцмана: "Кто ты такой?", вместо того
чтобы  ответить:  "Матрос второй статьи Илья  Кушкин",  простодушно ответил:
"Матросик".
     Так с тех пор на клипере его все прозвали Матросиком.
     И в самом деле, прозвище это подходило к Кушкину.
     Это был маленького роста,  худощавый, почти смуглый молодой паренек лет
двадцати  двух-трех,   с  пригожим  жизнерадостным  добрым  лицом,   главным
украшением которого были  большие темные  глаза,  полные  какой-то  чарующей
ласки  и  привета.  Когда  Матросик улыбался,  широко раскрывая свой  рот  с
красными сочными губами и  показывая ослепительно белые  зубы,  то  невольно
улыбались и те, на кого он смотрел.
     Вся  его  маленькая фигурка была ладная и  необыкновенно располагающая.
Ходил  он  всегда веселой и  легкой походкой и  любил  одеваться аккуратно и
опрятно.  Даже его  желтоватого цвета руки с  тонкими,  слегка искривленными
пальцами не были пропитаны смолой и грязны, как у других матросов. Матросик,
видимо, щеголял опрятностью.
     Уроженец одной  из  северных губерний,  Илья  Кушкин еще  с  отрочества
плавал  по  бурному  Ладожскому  озеру  и,  поступивши  в  матросы  и  затем
назначенный в  кругосветное плавание на  "Жемчуг",  скоро сделался хорошим и
исправным матросом.
     Когда Матросик окончил свой рассказ, кто-то из кучки спросил:
     - Так тебе, Матросик, ничего и не дали за твою простоту?
     - Предлагали, братцы. Пятичницу давали.
     - А ты не взял?
     - То-то не взял.  Бедные мужики эти Захаровы...  Как с их взять? Однако
угощение принимал -  страсть угощали, братцы! А молодая баба, Васькина жена,
так та мне две рубахи ситцевые справила.  "Вовек,  -  говорит,  - не забуду,
Илья, что ты моего мужика при мне оставил". Небось, люди добро помнят.
     С  мостика то  и  дело  раздавались окрики  вахтенного офицера.  То  он
командовал: "Вперед хорошенько смотреть", то: "На марса-фалах стоять".
     Эти  частые и  громкие окрики среди  ночной тишины несколько раздражали
матросов.
     - И чего это мичман зря суетится да глотку дерет! - заметил кто-то.
     - А может, не зря, - промолвил Матросик.
     - Коли встречных судов боится,  все равно не увидишь скоро. Слава богу,
хоть  штурма прикончилась,  а  все-таки  нехорошая ночь!  -  раздался чей-то
голос.
     - То-то вахтенный и опасается,  что ночь!.. И пары по той же причине...
И ходу нам нет! - сказал Матросик.
     - По какой причине?
     - А  по  той  самой,  братцы,  что неизвестно,  в  какие места нас буря
занесла.  Вот он и опаску имеет. В море, братцы, завсегда надо опаску иметь.
Я  хоть  и  по  озеру ходил,  а  бога  приходилось-таки часто вспоминать!  -
проговорил Матросик.
     С  этими словами он повернул голову к океану и стал зорко всматриваться
вперед, в покачивавшийся на волнах клипер.
     Смотрел Матросик минут  пять  -  десять и  вдруг  крикнул неестественно
громким голосом.
     - Бурун под носом!
     - Марса-фалы отдать!.. - тревожно скомандовал вахтенный мичман.
     Марселя  бесшумно упали,  и  в  то  же  мгновение "Жемчуг" остановился,
врезавшись в  гряду,  и  беспомощно стал  биться,  словно птица,  попавшая в
силки.




     Капитан мгновенно проснулся и  через  минуту был  на  мостике.  Старший
офицер и  старший штурман были там же.  Все офицеры и  все матросы,  наскоро
одевшись, выскочили наверх.
     Клипер било жестоко о  камни,  и  машина,  работавшая полным ходом,  не
могла его сдвинуть с места. Видно было, что "Жемчуг" засел плотно.
     Все были в подавленном состоянии.
     Ветер дул свежий,  и  волны кружились вокруг клипера.  Кругом кромешная
тьма.
     Прошло  бесконечных  десять  минут,   и  снизу  дали  знать,  что  течь
увеличивается.  Пущены были в  ход  все  помпы,  но  вода тем  не  менее все
прибывала.  Положение  было  критическое,  и  не  было  никакой  возможности
высвободиться из него. И помощи ожидать было не от кого.
     Однако на  всякий случай зарядили орудия,  и  через  каждые пять  минут
раздавались выстрелы, разносившие по океану весть о бедствии.
     Но никто этих выстрелов, казалось, не слыхал.
     Верхняя   и   нижняя   палубы   осветились   фонарями.   Молчаливые   и
сосредоточенно-серьезные матросы торопливо вытаскивали рангоут, разные вещи.
У денежного сундука, вынесенного из капитанской каюты, стоял часовой.
     Несмотря на работу всех помп,  клипер постепенно наполнялся водой через
полученные пробоины от ударов о камни гряды,  в которой он засел. О спасении
клипера нечего было и  думать,  и  потому по приказанию капитана принимались
меры для спасения людей и для обеспечения их провизией.
     Но  ночью,  при громадном волнении,  спустить шлюпки и  посадить на них
людей было бы безумием. Приходилось ждать рассвета.
     И в голове каждого моряка,  несмотря на спокойные,  по-видимому, голоса
капитана  и  старшего  офицера,  отдававших приказания,  проносилась ужасная
мысль:
     "Не исчезнет ли "Жемчуг" в волнах до рассвета?"
     Наконец  забрезжило,  и  из  сотни  человеческих грудей  вырвался  крик
радости.  Громкое "ура" разнеслось по океану,  споря с  ревом ветра и  гулом
бурунов.
     Высокий, казалось, отвесный, берег неясными контурами выделялся близко,
совсем близко.  Между ним и грядой, на которой бился "Жемчуг", было не более
пятидесяти сажен.
     Но радость быстро сменилась отчаянием. Ветер не стихал; волны с грозным
ревом разбивались о берег. Буруны пенились вокруг "Жемчуга". Все поняли, что
спасение на шлюпках невозможно.
     И близкий берег казался недостижимым, а смерть - неминуемою.
     Выстрелы о помощи раздавались по-прежнему,  но не вселяли надежды, хотя
и привлекли на берег кучку арабов, которых можно было рассмотреть в бинокли.
     Но что они могли сделать? Как помочь?




     Рассвело.
     Утро  было  серое и  печальное.  Низкие темные тучи  заволакивали небо.
Ветер не стихал. Волны по-прежнему были громадны. 
     "Жемчуг" по временам трещал от ударов, но еще держался на воде.
     Бледный,  казавшийся стариком капитан, не сомневавшийся почти, что жена
и  трое  его  детей,  оставшихся в  Кронштадте,  сегодня сделаются сиротами,
все-таки не показывал ни перед кем своего отчаяния и распоряжался, словно бы
надеялся на спасение.
     И он обошел палубу и говорил, ободряя матросов:
     - Скоро ветер стихнет,  и мы на шлюпках доберемся до берега.  Не робей,
молодцы ребята!
     И  "молодцы ребята" как  будто верили -  так им  хотелось верить!  -  и
отвечали:
     - Рады стараться, вашескобродие!
     Вернувшись на мостик, капитан сказал старшему офицеру:
     - Если бы конец подать на берег и  на этом конце укрепить канат!..  Это
единственная возможность спасти  людей.  Но  как  подать?  Шлюпку немедленно
зальет. Ветер не стихает. Барометр падает.
     - Разве вплавь, Иван Семеныч?
     - Вплавь?  Но кто решится? Это верная гибель. Если чудом и доплывет, то
разобьется о камни...  Весь берег ими усеян...  Но,  во всяком случае,  надо
попробовать...  Арабы могут перехватить конец, и тогда мы спасены. Прикажите
поставить людей во фронт. Я вызову охотников.
     Когда люди выстроились,  капитан подошел к  фронту и,  объяснив,  в чем
дело, крикнул:
     - Есть ли охотники выручить всех нас, ребята? Если есть, выходи.
     Никто  не  шелохнулся.  Всякий с  ужасом взглядывал на  пенистые волны,
гребешки которых вкатывались на палубу.
     Только маленький чернявый Матросик вышел из фронта,  решительно подошел
к капитану и, застенчиво краснея, проговорил:
     - Я желаю, вашескобродие!
     - Ты,  Матросик?  -  удивленно воскликнул капитан,  невольно  оглядывая
маленькую, тщедушную на вид фигурку Матросика.
     - Точно так, вашескобродие.
     - Куда тебе!.. Ты сейчас же утонешь! 
     - Не извольте беспокоиться, вашескобродие... Я к воде способен. Плаваю,
вашескобродие!
     - И хорошо?
     - Порядочно,   вашескобродие!   -   скромно  ответил  Матросик,  бывший
превосходным пловцом.
     - Но ты знаешь, чем рискуешь?
     - Точно так, вашескобродие!
     - И все-таки желаешь?
     - Буду стараться, вашескобродие! Как для людей не постараться! - просто
прибавил он.
     - Ты  будешь нашим  спасителем,  если  подашь конец...  От  имени  всех
спасибо тебе, Матросик! - проговорил взволнованно капитан.
     Матросик разделся догола, одел пробковый пояс и обвязался концом.
     Когда все было готово,  он  низко поклонился всем и  дрогнувшим голосом
произнес:
     - Прощайте, братцы!
     - Прощай, Матросик!
     Все смотрели на него как на обреченного.
     Он бросился в волны.




     Все бинокли и  подзорные трубы были устремлены на  бесстрашного пловца.
Голова его в виде черной точки то показывалась на гребнях, то исчезала между
волнами.
     - Молодец!  Хорошо плывет!  - говорил про себя капитан, не отрывая глаз
от бинокля.
     Действительно, Матросик плыл хорошо, подгоняемый попутной волной... Уже
близко.  Несколько размахов -  и  он  у  берега.  Арабы ему  что-то  кричат,
указывая вправо  от  взятого им  направления.  Но  он  ничего  не  понимает,
довольный и  радостный,  что сейчас доплывет,  укрепит к берегу конец и люди
будут спасены.
     Но вдруг набежавшая волна с  силой бросает Матросика,  и он всей грудью
ударяется о прибрежный острый камень.
     Ужасная боль  и  слабость мгновенно охватывают его.  К  нему  подбегают
арабы, и он им указывает на конец уже потускневшими глазами.
     Смерть Матросика была почти моментальная.




     Арабы вытащили труп Матросика на песок и стали вытягивать конец.
     Через полчаса за одну из скал, правее, был прикреплен канат, и по этому
канату стали переправляться с "Жемчуга" люди.  К полудню ветер заметно стих,
так что возможно было продолжать переправу при помощи каната на шлюпках.
     Когда все переправились на пустынный берег,  капитан,  указывая на труп
маленького чернявого Матросика, сказал:
     - Вот кто пожертвовал собою, чтобы спасти нас, братцы!
     И, обнажив голову, приложился к покойнику.
     Все крестились и отдавали последнее целование Матросику.
     А в это время "Жемчуг" исчезал под волнами.

Популярность: 19, Last-modified: Sun, 30 Dec 2001 19:00:42 GMT