Рассказ


     ---------------------------------------------------------------------
     Станюкович К.М. Собр.соч. в 10 томах. Том 9. - М.: Правда, 1977.
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 28 марта 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------

     {1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.




     В  ночь сочельника трехмачтовый военный крейсер "Руслан" шел  под всеми
парусами, узлов по десяти, спускаясь к южным широтам.
     "Руслан" легко рассекал воду и  плавно раскачивался с бока на бок между
волн, казалось, почтительно отступающих от него. Ветер был резкий, холодный,
но не крепкий и ровный.
     Океанская зыбь еще  не  улеглась.  Она  вздувалась,  и  высокие волны с
однообразным тихим гулом лениво разбивались одна о  другую,  и  пенящиеся их
верхушки рассыпались алмазною пылью, облитые серебристым таинственным светом
месяца.
     Холодом и какою-то безнадежною тоской одиночества веет и от заседевшего
холмистого океана, и от бесстрастно красивой луны, и от звезд, ярко мигающих
с темной бездонной выси.  Стоящие на вахте матросы, одетые в буршлаты поверх
фланелевых  рубах,  словно  бы  поддаются  тоске  этой  ночи.  И  им  острее
чувствуется,  что жизнь их - скверная, служба - проклятая и море - постылое.
Молчаливые и серьезные,  они взглядывают на океан, отворачиваются от него, и
в  эту рождественскую ночь их еще сильнее манит домой.  И они тихо лясничают
между собой о далеких своих местах.




     И  "Ганцакурату  Кару  Карычу",   как  прозвали  матросы  педантичного,
хладнокровного,  справедливого и  добросовестно-недалекого капитана,  барона
Оскара  Оскаровича  Нордштрема,   и   офицерам  "очертел"  длинный  переход.
Казалось,  в  этот  вечер большая часть офицеров,  засидевшихся в  роскошной
кают-компании,  освещенной электричеством,  дольше обыкновенного,  скучала и
нервничала еще  более,  чем  в  прежние дни перехода из  Шербурга прямиком в
Батавию.
     Особенно приуныли семейные.
     Даже  старший  офицер  Евгений  Николаевич,  красивый румяный брюнет  с
роскошной бородкой,  блестящими зубами и  золотым porte-bonheur'ом* на руке,
любивший казаться служителем сурового долга,  -  которому некогда  скучать в
море, да и неприлично - был сдержанно и достойно серьезен и задумчив.
     ______________
     * браслетом без застежки (франц.).

     Обыкновенно  великолепный и  любивший  вставлять  веские,  авторитетные
слова в  общие разговоры,  любезный со  всеми и  ни  к  кому не выказывавший
особого  расположения,  -  старший офицер  молчал  и  думал,  что  встречать
праздник несравненно лучше дома,  в Петербурге,  чем на "Руслане",  да еще с
людьми,  хоть и  хорошими,  но далеко не такими тонко чувствующими и умными,
как  он.  И,  разумеется,  Евгений Николаевич не  сомневался,  что  Вавочка,
устраивая елку,  поплакала о  своем  одиночестве и,  бедная,  очень горюет в
разлуке.
     И с наивною влюбленностью в себя он размышлял:
     "Еще бы Вавочке не горевать о нем,  внимательном,  заботливом,  любящем
семью!  Еще бы не ценить Вавочке такого умного и хорошего человека,  который
так развил ее ум,  так балует подарками! Она знает, что он сделает блестящую
карьеру,  и семья будет обеспечена. Еще бы не любить такого безукоризненного
мужа,  который если  и  изменяет супружескому долгу,  то  только  в  дальнем
плавании  и  единственно ради  здоровья!  Недаром  же  Вавочка  боготворит и
смотрит ему в глаза,  всегда боящаяся огорчить его.  Она -  чудная,  честная
женщина и,  разумеется,  не  позволит себе "подло увлечься",  как увлекаются
многие соломенные вдовы плавающих моряков... Она и не подумает!"
     И  в  ту же минуту Евгений Николаевич мысленно решил,  что в Батавии он
непременно съездит на берег.
     Другие женатые моряки,  вероятно,  не считали себя такими великолепными
идолами,  на  которых их  жены могли бы молиться.  Напротив,  если некоторые
мужья и  не  были идолопоклонниками,  то во всяком случае -  верноподданными
своих королев-супруг.  Вот отчего они и не могли скрыть,  что им сиротливо и
одиноко вдали от любимых, да еще в такой вечер.
     Особенно  был   подавленно-грустен  старший  механик  Иван  Васильевич,
необыкновенно добродушный и милый человек,  лет за сорок, которого машинисты
и кочегары иначе не называли,  как "нашим". И все знают, что старший механик
тоскует по своей "королеве Марго", как мичманы прозвали Марью Васильевну.
     Ни  для  кого не  было секретом,  что этот высокий,  плотный и  сильный
молодец с  характером и волей,  не позволяющий начальству наступить на ногу,
находился в  полном рабстве у  своей маленькой,  худенькой и  молодой жены с
бледным  лицом  цыганского  типа.   Она  называла  себя  непонятой  женщиной
двадцатого века  и  не  скрывала от  Ивана Васильевича,  что  у  него грубая
натура,  не  понимающая ее  возвышенной души,  и  что может понимать ее один
только мичман Севрюгин.  В  утешение она  прибавила,  что если не  оставляет
Ивана Васильевича и  не  ищет заработка,  то потому,  что она -  благородная
женщина и не хочет огорчать мужа...  Он хоть и низменно ее любит, но любит и
ее  и  детей,  так пусть Иван Васильевич остается мужем,  не  понимая ее,  а
мичман в то же время будет понимающим другом...
     Иван Васильевич еще благодарил жену и,  уходя в дальнее плавание, ревел
как белуга и  обещал привезти все,  что написала жена в  списке,  переданном
мужу при проводах.
     Лейтенант  Вершинин,   от  скуки  выпивавший  третью  бутылку  портера,
проговорил:
     - Что, Иван Васильевич... Небось, об елке мечтаете?
     - Вообще! - деликатно ответил Иван Васильевич.
     - То-то вообще...  И  я вообще думаю,  что скучища...  Тоже поехал бы к
знакомым на елку...  А вместо этого с полуночи на вахту...  Что бы нам зайти
на Мыс...{352} Там по крайней мере... англичанки...
     Молодой доктор, сидевший за книгой, поднял глаза на Ивана Васильевича.
     "Тоже  любовь!"  -  высокомерно подумал доктор  и  собирался предложить
Ивану  Васильевичу применить к  нему  новое  средство излечения от  страсти,
вычитанное недавно им из медицинского журнала.
     Видимо  не  имевшие  темы  для  разговора два  скучающие мичмана лениво
перекидывались словами о том,  когда Батавия и что там интересного, будут ли
они произведены в Новый год в лейтенанты,  сколько каждый выплыл ценза{353},
и сели играть в шахматы.
     - Что  бы  нам  зайти  на  Мыс!  Там  по  крайней  мере  англичанки!  -
раздражительно воскликнул Вершинин.
     Мичманы оживленно встрепенулись. И один проговорил:
     - Вот так чудесно... А то знакомься с малайками на Яве...
     - И  отчего в  самом деле мы  не  зайдем на  Мыс...  И  нам  и  команде
следовало бы освежиться... А то за какие вины с ума сходить от одури?
     - Вам, господа, только на уме берег... Тогда не поступали бы во флот! -
заметил старший офицер.
     - Я и уйду из флота, Евгений Николаич!
     - В чиновники? - спросил старший офицер.
     - В чиновники. Дядя - товарищ министра. Он устроит.
     - Нынче везде без протекции ничего не получишь! - заметил Вершинин.
     - Уж будто!.. Нужно и образование, и труд, и способности, - авторитетно
промолвил Евгений Николаевич.
     Мичман Каврайский,  худой,  нервный молодой человек с умными небольшими
глазами,  горевшими злым блеском,  сидел в  стороне,  в кресле у фортепиано,
слушал и  злился.  Злился и оттого,  что ему противна служба и он служит,  и
потому,  что он молод и  часто кашляет,  и потому,  что он не знает,  к чему
приступиться и что делать,  чтобы не чувствовать постоянного компромисса,  и
потому,  что он не может отделаться от того, что считает позорным, - от лжи,
от лицемерия и зависти.  Он злился,  что слышит здесь одну только пошлость и
никто не обращает внимания на его речи,  обыкновенно останавливаемые старшим
офицером. Он злился и за то, что не может написать на бумаге то, что волнует
его и занимает его мысли,  -  о пересоздании общества, о новой этике, - и за
то,  что не  умеет сложить стихов.  Он  злился и  за  то,  что он обречен на
неизвестность, и что нет у него друга, перед которым мог бы излиться...
     Каврайский услышал  последние слова  старшего офицера,  главное -  этот
тон, увидал красивое, самодовольное лицо.
     "Экая ты великолепная скотина!" -  хотел крикнуть Каврайский и,  вместо
этого, волнуясь, проговорил:
     - Вы, Евгений Николаевич, конечно, будете адмиралом...
     Выходил как будто и  комплимент,  но  старший офицер почувствовал,  что
хотел сказать Каврайский,  и,  словно бы  не  слыхал его слов и  обратился с
чем-то к доктору.




     - К повороту оверштаг! Право на борт! - донесся через люк взволнованный
и неестественно громкий голос вахтенного офицера.
     И в эту же минуту прибежал сверху рассыльный и доложил:
     - Справа шлюпка с людьми! Огонь подали.
     Все оживились и бросились наверх.
     "Руслан" повернул к огоньку,  лег в дрейф,  и баркас спустили. Ехать на
баркасе вызвался Каврайский. Лейтенант Вершинин, заведующий баркасом, охотно
согласился. С Каврайским отправлялся доктор. Взяли одеяла и бочонок с ромом,
и баркас отвалил.
     - А ведь нас может и залить,  доктор!  -  проговорил Каврайский,  правя
рулем и не отрывая возбужденных, уже не злых глаз с волн.
     - Очень жаль,  что вы окажетесь плохим моряком, язвительный мичман... У
вас печень не в порядке...
     - Не зальет! Людей спасем... - восторженно воскликнул мичман.
     И   на   лунном  свете  его  худое,   некрасивое  лицо  казалось  таким
проникновенным, счастливым.
     Беспокоились за баркас и на "Руслане".
     И  белокурый барон  говорил старшему офицеру с  едва  тревожной нотой в
голосе:
     - Надо  было  послать  баркас,  но  если  основательно сообразить,  то,
пожалуй, и не следовало бы...
     - Уже поздно теперь соображать, барон!..
     - О,  нет. Сообразить всегда необходимо, Евгений Николаевич!.. Положим,
Каврайский - толковый офицер... Найдется в трудном положении...
     Старший офицер промолчал.
     - Это про что "Ганцакурат"?  -  тихо спрашивал унтер-офицер,  подходя к
рулевым на штурвале.
     - Опасается за баркас.
     - Зря.  Ежели люди на шлюпке в океане, то по какой такой причине нашему
баркасу пропасть...
     - И как людей не вызволить! - промолвил старший рулевой.
     - Мичман  вызволит.   Башковатый  и   отчаянный,   -   уверенно  сказал
унтер-офицер и отошел к своему месту на шканцы.
     Прошло полчаса.
     Барон то и дело взглядывал в бинокль. Ни шлюпок, ни огня не было видно.
     Барон вздохнул.
     - Я и говорил,  что надо было обсудить прежде, - снова проговорил Оскар
Оскарович.
     Прошло еще четверть часа.
     - Сигнальщик, видишь?
     - Никак нет, вашескобродие!..
     - Конечно, надо было послать баркас, но...
     Барон  речи  не  досказал.  Он  увидал в  бинокль,  что  баркас идет  к
"Руслану".




     Наконец подошел баркас и был поднят.
     На  палубу  вошли  десять  англичан,  видимо,  матросов  с  купеческого
корабля,  спокойно радостных и счастливо улыбающихся,  и совсем непохожий ни
на  моряка,  ни  на англичанина немолодой господин среднего роста с  большой
окладистой бородой, в летнем стареньком пальто, высоких сапогах и с сомбреро
на красиво посаженной голове.
     Обличье и манера показывали интеллигентного человека. Он, казалось, был
равнодушен к своему спасению.
     В первое мгновение его приняли за шведа или норвежца.
     Но  велико  было  общее  изумление,  когда  доктор  весело  и  радостно
проговорил, обращаясь к капитану и офицерам, окружившим спасенных:
     - Соотечественник...  Русский... Сергей Сергеевич Курганин... Пойдемте,
Сергей Сергеевич... Сейчас чаю и закусить...
     - А поместитесь ко мне, Сергей Сергеевич! - воскликнул Каврайский, весь
мокрый.
     Все радостно жали руку бородатому господину.  Со  всех сторон слышались
восклицания:
     - Как сюда попали?
     - Откуда?
     - Куда шли?
     - На каком пароходе потерпели крушение?
     - Потом расскажете мне подробно,  Сергей Сергеевич...  А пока отдохните
после этого ужасного испытания! - говорил капитан.
     Курганин  слегка  приподнимал  сомбреро,   показывая  кудрявые,  сильно
заседевшие волосы,  и  не  выказывал никакой радости от того,  что находится
среди любезных соотечественников,  и  на все вопросы отвечал коротко и  даже
суховато:  "Шел из  Вальпарайсо{356} на грузовом английском пароходе.  Вчера
ночью он  сгорел.  Все  спаслись и  успели взять свои вещи.  Другая шлюпка с
капитаном и штурманом ночью разлучилась..."
     Затем Курганин пошел за инженер-механиком и Каврайским в кают-компанию.
Всем  бросилось  в   глаза  это  равнодушие  Курганина,   и   его  посещение
Вальпараисо, и какая-то сдержанность.
     Особенно он удивил капитана. Подозвав доктора, он ввел его в свою каюту
и тихо и несколько значительно спросил его:
     - Кто такой этот господин?
     - Я назвал: Курганин.
     - Это я  слышал,  доктор.  Но я бы спросил вас,  какое его общественное
положение, так сказать?
     - Не знаю. Не спрашивал, барон... Курганин не из разговорчивых... Но по
нескольким его словам видно, что он из интеллигентных людей.
     - Зачем же он попал в  Вальпараисо?  -  спрашивал капитан,  и  его лицо
выражало недоумение.
     - Верно, путешествует, барон! - нетерпеливо проговорил доктор.
     - На грузовом пароходе?
     - А что ж... Если нет больших средств.
     - Без средств не  путешествуют так далеко.  Вы заблуждаетесь,  любезный
доктор...  Я плавал много, а в отдаленных странах таких туристов я не видал.
Не понимаю. Решительно не понимаю, доктор!
     И,  видимо старающийся понять и  обеспокоенный,  что  не  может понять,
барон раздумчиво покачал головой и продолжал:
     - Очень  странно!  "Есть много,  друг  Горацио..."{357} А  вы,  доктор,
пожалуйста,  не  беспокойте пассажира расспросами...  И  намекните,  чтобы в
кают-компании были деликатны...  Все-таки не наше дело, почему этот господин
в Вальпараисо...  Не наше...  И вы,  доктор,  уж пожалуйста, как тоже больше
статский человек, позаботьтесь о пассажире, и вообще, чтобы ему было, знаете
ли,  спокойно и хорошо...  Мне кажется, что он болен... Такое у него лицо...
Англичане счастливы, что спасены, а он... Может быть, пожар так подействовал
на него...
     И, несколько конфузясь, прибавил:
     - И  вот  что  еще,  доктор...  Знаете,  так  деликатно  нужно...  Если
пассажир,  вы  понимаете...  без  средств в  путешествии,  то  как-нибудь...
предложите ему взять в долг... Я охотно могу передать вам некоторую сумму...
У меня есть лишние сто долларов... Так я, доктор...
     Все еще ошалелые глаза барона светились выражением доброты и  в  то  же
время стыдливости, когда он прибавил:
     - И, прошу вас, доктор, чтобы ни одна душа не знала!..
     "Славный ты немца", - подумал доктор и сказал:
     - Будьте спокойны, барон. Но я думаю, что Курганин не возьмет... Что-то
у  него в  лице есть...  И  -  вы правы -  нервы у него,  должно быть,  не в
порядке.
     В эту минуту вбежал рассыльный.
     - Старший офицер велел доложить: прикажете сниматься с "дрейфы"?
     - Разумеется... Сниматься...
     И,  когда рассыльный вышел,  барон,  любивший сообщать доктору все свои
случайные недоумения, сказал:
     - Вот и этих англичан... придется везти до Батавии...
     - А им, барон, и Курганину нужно на мыс Доброй Надежды...
     - То-то и  затруднение.  Я решил не заходить на Мыс...  Так и доложил в
Петербурге управляющему министерством... Мы можем делать шикарный переход...
И  адмирал мне сказал:  "Ну что ж...  хорошо!.." И мне хочется оправдать его
слова...
     - Да разве,  барон,  министру так и нужно, если он сказал: "Ну что ж...
хорошо..." Право, ему все равно...
     - Но  мне не  все равно!  -  не  без горделивости промолвил капитан.  -
Правда,   появилось  новое  обстоятельство...   Эта   шлюпка  с   русским  и
англичанами... В том и затруднение... Я уже решил не заходить на Мыс...
     - Так завезите англичан и  русского в  Каптаун{358}...  И  наша команда
освежится... и офицеры... Да и вам, барон, надо развлечься...
     - Но как же... Вдруг на Мыс...
     - И,   право,   отлично,   барон...  Матросы  уж  затосковали...  Да  и
кают-компания нервничает...  Еще бы...  Ну, я пойду, барон... Пассажира буду
угощать...
     - Так вы,  доктор,  можете по долгу службы подать мне рапорт о том, что
для здоровья команды необходимо зайти на Мыс?..
     - Обязательно и с восторгом,  барон!  -  сказал доктор и,  повеселевши,
вышел в кают-компанию.




     По случаю аврала офицеры были наверху.
     Только старший механик оставался около Курганина и хлопотал,  чтобы ему
скорее подали закусить и чаю.
     Неожиданный пассажир хоть и очень интриговал Ивана Васильевича,  но уже
не производил на него прежнего неприятного впечатления.
     Его  сухощавое  и  серьезное  лицо,   изрезанное  морщинами,   умное  и
спокойное,  было не из веселых и  довольных,  и в его глубоко сидящих глазах
было что-то тоскливое и  вместе с  тем непокорное.  Но оно не казалось таким
сурово-равнодушным и  пренебрежительно-сдержанным,  каким  казалось  всем  в
первый момент появления соотечественника на "Руслане".
     Но все-таки что-то странное,  непохожее на других,  что чувствовалось в
этом  скромно одетом молчаливом господине,  несколько стесняло добряка Ивана
Васильевича, и он деликатно не навязывался к нему с расспросами.
     Старый механик то и  дело пододвигал Курганину то сыр,  то колбасу,  то
разные консервы и  вино,  и  был  очень  доволен,  что  человек,  только что
выскочивший из  большой опасности,  сидит  здесь,  где  тепло  и  светло,  и
уписывает все за обе щеки почти что с жадностью.
     Пришел доктор и стал угощать гостя.
     - Уж меня угощает господин инженер...  Спасибо.  Я ем за троих.  Забыли
взять провизию с парохода.
     - И вы не ели сутки?
     - Вода была...
     Он потом выпил два стакана чаю и спросил:
     - Вы куда идете, господа?
     - В Батавию, - отвечал механик.
     Несколько минут прошло в молчании. Пассажир с удовольствием пил чай.
     - Ура!  Идем на Мыс!  - радостно воскликнул лейтенант Вершинин, входя в
кают-компанию.  -  Сейчас барон велел переменить курс.  И пообедаем же мы на
берегу после подлых консервов! И увидим, доктор, женскую красоту... Там ведь
англичанки. Готовьте только денежки, доктор и Иван Васильевич!
     Старший механик добродушно запротестовал.
     - Не врите... Я женатый...
     - Скажите,   пожалуйста,   какой   Иосиф   прекрасный!..{359}  Жена   в
Кронштадте,  а вы будете в Капштадте... Наверно туда дернем. От Каптауна два
шага...
     И, обращаясь к Курганину, лейтенант сказал:
     - Мы  вас спасли,  а  вы -  нас.  Из-за вас да англичан капитан идет на
Мыс...  Следовательно,  не  спаси мы  Вас,  не  видать бы  нам англичанок...
Восхищайся малайками... Так позвольте выпить за ваше здоровье... Какого вина
прикажете?
     - Никакого.
     - Почему?
     - Не пью.
     - По принципу?
     - Из-за печени.
     - В таком случае один выпью... Ваше здоровье!
     Пришли в кают-компанию и другие офицеры. Все были оживлены.
     Еще бы! Через два дня моряки будут на берегу.
     И   по  такому-то  случаю  кто-то  велел  подать  бутылку  шампанского.
Содержатель кают-компании приказал подать десять бутылок.
     - Согласны, господа?
     Все, разумеется, согласились.
     Выпили  за  скорый  приход на  Мыс.  Выпили за  капитана,  за  старшего
офицера, за кают-компанию.
     Доктор и Каврайский предложили тост за спасенного соотечественника.
     Тост  был  принят  сдержанно.  Пассажир не  разделял общего оживления и
многим казался несимпатичным и  даже подозрительным.  Не  рассказывает ни  о
пожаре  на  пароходе,   ни  о  себе,  ни  о  том,  чем  занимается  и  зачем
путешествует.
     Подвыпивший Вершинин даже подумал:  "Уж не стибрил ли пассажир крупного
куша и не бежал ли из России? По всему видно, что умный человек!"
     Однако все подняли бокалы. Курганин только пригубил из своего бокала.
     А Вершинин чокнулся и "дипломатически" спросил пассажира:
     - Мне кажется, я вас встречал в Петербурге?
     - Возможно... Я долго жил в Петербурге.
     - Так... так... Извините... Не были вы директором банка?
     - Нет! - усмехнулся пассажир.
     - Значит, ошибся... А очень на вас похож один директор банка...
     - Если бы Сергей Сергеевич был директором банка, то не путешествовал бы
на грузовом пароходе! - заметил мичман.
     А Каврайский озлился и хотел проучить Вершинина,  но вместо того сказал
ему:
     - Вы... много выпили шампанского!
     Молчаливый пассажир взглянул на  мичмана,  и  в  глазах  его  мелькнула
ласковая улыбка.
     Особенно не нравился пассажир старшему офицеру.  Он сразу почувствовал,
что этот господин совсем чужой и  не из "порядочных" людей.  Это видно и  по
костюму, и по серой фланелевой рубахе, и по несколько грубоватым рукам.
     "Да и  черт знает,  что это за  птица?  Русский -  так и  будь русским!
Должен почувствовать,  что  с  русскими!..  А  между тем сидит точно янки...
Скотина!.. Точно не знает приличия".
     И старший офицер с усиленной любезностью проговорил:
     - Не будет нескромным, если спрошу, давно ли вы из России?
     - Год...
     - И, верно, соскучились по России?
     - Нисколько! - просто и искренно ответил пассажир.
     Многие переглянулись.
     - Даже нисколько?..  Вы  -  оригинальный соотечественник!  Ведь как там
заграницы ни хороши,  а отечество...  свое...  родное!  - впадая в некоторый
пафос, продолжал старший офицер. - И там свое дело... служба... друзья... И,
главное, домашний очаг... Жена... дети...
     И  так как пассажир поднял свои внимательно-серьезные глаза на  Евгения
Николаевича и  не  торопился отвечать,  ожидая,  что  еще скажет этот видимо
влюбленный в  себя  моряк,  то  старший офицер почувствовал к  пассажиру еще
большую неприязнь и, внезапно закипая злостью, продолжал:
     - И что,  собственно говоря,  особенно привлекательного в заграницах?..
Разве что природа,  да,  пожалуй,  хорошие гостиницы... А если сравнить, где
проще и сердечнее люди, где больше не показного, а настоящего патриотизма...
Где?.. Неужели все эти говорильни не показали их бессилия сделать что-нибудь
серьезное...
     Пассажир по-прежнему молчал.
     И старший офицер не без раздражения спросил:
     - Вы, верно, не согласны со мной?..
     - Не согласен!
     Многие с удивлением взглянули на пассажира.
     А  старый механик,  разрешивший себе  кроме  шампанского пройтись и  по
хересам  и  почувствовавший себя  решительно  несчастным вдали  от  королевы
Марго, обратился к пассажиру и, слегка заплетая языком, проговорил:
     - Сергей Сергеевич!..  Вы не согласны. И это ваше дело. Быть может, и я
с вами соглашусь,  если узнаю,  почему вы не согласны...  Но вот мы здесь...
Черт знает где... Вы чуть не погибли. Так неужели вас не тянет в Россию... к
домашнему очагу?..  А  я  так  сейчас бы  в  Кронштадт...  Извините,  Сергей
Сергеевич... Сию бы минуту...
     - Да у меня семейного очага нет, Иван Васильич! - промолвил пассажир.
     - Вы,  верно,  спать хотите,  Сергей Сергеич? - с дипломатической целью
спросил доктор.
     - И очень.
     С этими словами пассажир встал и,  сделав общий поклон,  ушел в каюту в
сопровождении Каврайского.


     Когда шампанское было выпито и пора было расходиться, старший офицер не
без таинственности произнес:
     - А ведь загадочный пассажир!
     Почти все согласились, что загадочный.
     Были разные предположения: или у пассажира на душе преступление, или он
- государственный  преступник,   бежавший   из   Сибири,   или   политически
неблагонамеренный человек.
     Доктор и Каврайский протестовали против всех предположений.
     - Но кто же он такой? - допрашивали офицеры.
     - Отчего не объяснит, кто он?




     В  течение  двух  дней  пассажир  сидел  в  каюте  и  что-то  писал.  В
кают-компании  он  по-прежнему  был  малоразговорчив и  на  вопросы  отвечал
лаконически. От предложения доктора дать взаймы он отказался.
     Он поблагодарил доктора и сказал:
     - Я могу зарабатывать везде... А у меня теперь скромные привычки!
     Пассажир заинтересовал всех  офицеров.  А  старший офицер даже  начинал
трусить.  И  перед  приходом в  Каптаун  доложил  и  без  того  озабоченному
капитану:
     - Как бы  чего не  вышло,  барон...  Если пассажир и  вдруг...  опасный
злоумышленник.
     - Так нам какое дело...  Мы спасали человека в море! - негодующе сказал
барон. - И почему он должен быть злонамеренным?
     Однако и барон был смущен.  Ведь в самом деле он так и не знает, кто же
у него пассажир. Надо же обозначить в рапорте, какого звания спасенный...
     - Как же выйти из этого затруднения? - спрашивал барон.
     - Очень просто. Спросите у пассажира... И пусть покажет паспорт...
     - Пфуй,  как вам не стыдно,  Евгений Николаевич!  Пфуй! Schande!..* Я и
так поверю,  что он скажет...  И по долгу службы спрошу...  И запишу, как он
покажет...
     ______________
     * Срам! (нем.).

     Когда "Руслан" бросил якорь и  пассажир пришел проститься с  капитаном,
барон  крепко  пожал  руку  Курганина,  пожелал  всего  лучшего и,  краснея,
прибавил:
     - Извините...  Мне  придется написать в  рапорте,  кого нам  бог привел
встретить в океане и отвезти в Каптаун...  Ваше звание...  или чин... или...
ну,  как  вам  угодно,  Сергей  Сергеевич...  А  мне  никакого  нет  дела...
извините... Или...
     Пассажир улыбнулся и подал свой заграничный паспорт.
     - О, мне не надо... Не надо...
     - Так, верно старшему офицеру необходимо. Не угодно ли...
     Старший офицер взял и прочитал:
     "Отставной статский советник князь Сергей Сергеевич Курганин".
     Евгений   Николаевич,   несколько  сконфуженный,   возвратил  пассажиру
паспорт.
     Курганин простился с  офицерами и  с  некоторыми матросами и  уехал  на
берег.
     Когда все офицеры узнали,  кто был пассажир, он сделался во мнении всех
еще более загадочным.






     Впервые -  в газете "Русские ведомости",  1901, Э 349, с подзаголовком:
"Святочный рассказ".  Для сборника "Маленькие рассказы", СПб., 1902, рассказ
был подвергнут стилистической правке.

     Стр.  352.  Что бы  нам зайти на  Мыс...  -  Имеется в  виду мыс Доброй
Надежды на южном побережье Африки.
     Стр.  353.  ...сколько каждый выплыл ценза... - По "Положению о морском
цензе"  1885  года  производство  в  каждый  следующий  чин  во  флоте  было
обусловлено "совершением определенного для каждого чина числа плаваний".
     Стр. 356. Вальпараисо - город на Тихоокеанском побережье Чили.
     Стр.  357.  "Есть много,  друг  Горацио..."  -  незавершенная цитата из
трагедии Шекспира "Гамлет". Гамлет говорит: "Есть много, друг Горацио, тайн"
(акт 1, сц. 5).
     Стр.  358.  Каптаун (Кейптаун,  Капштадт) -  город  на  южном побережье
Африки.
     Стр.  359.  Скажите,  пожалуйста,  какой  Иосиф прекрасный!..  -  Иосиф
Прекрасный -  имя библейского юноши, проданного братьями в рабство в Египет,
где  при  дворе  фараона  его  тщетно  пыталась  соблазнить жена  царедворца
Потифара (Пентефрия). Его имя стало синонимом целомудрия.

                                                                 В.Гуминский

Популярность: 4, Last-modified: Sat, 29 Mar 2003 09:11:16 GMT