Аркадий Григорьевич Адамов. Злым ветром -------------------- Книга: А.Адамов. "Злым ветром" Издательство "Молодая гвардия", Москва, 1975 OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 14 февраля 2002 года --------------------------------------------------------------------- -------------------- Роман --------------------------------------------------------------------- Книга: А.Адамов. "Злым ветром" Издательство "Молодая гвардия", Москва, 1975 OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 14 февраля 2002 года --------------------------------------------------------------------- В детективном романе "Злым ветром" действуют хорошо известные читателю герои: инспектора уголовного розыска Виталий Лосев и Игорь Откаленко. Исчезновение потерпевшего, которого обокрал ловкий гостиничный вор, заставляет героев романа скрупулезно проанализировать обстоятельства кражи и личность потерпевшего, оказавшегося в финале расследования крупным аферистом. Роман "Злым ветром" удостоен премии Всесоюзного литературного конкурса Министерства внутренних дел СССР, Союза писателей СССР и Госкомиздата СССР, посвященного 60-летию советской милиции в 1977 году. Трилогия "Инспектор Лосев" награждена Золотой медалью имени Героя Советского Союза Н.Кузнецова за лучшее героико-приключенческое произведение 1981 года, учрежденной СП РСФСР и ПО Уралмашзавод. Оглавление Часть I. "ГАСТРОЛЕР" Глава I. Самая банальная завязка Глава II. Совсем не банальное продолжение Глава III. Разные версии Глава IV. Волк, кажется, зафлажкован Глава V. Кузьмич раскрывает карты Часть II. КВАДРАТ СЛОЖНОСТИ Глава I. Темнота, в которой, однако, кое-что проступает Глава II. Все, кто нам нужен, исчезли Глава III. Новые факты Глава IV. Вот это номер! Глава V. Убийство Глава VI. Надо быть ко всему готовым Глава VII. Сестренок не выбирают Глава VIII. Чьи-то тени Глава IX. Чего это все стоит Часть I "ГАСТРОЛЕР" Глава I САМАЯ БАНАЛЬНАЯ ЗАВЯЗКА Случилось это восемнадцатого сентября, под вечер. Неожиданно вызывает меня Кузьмич. Я, признаться, на это никак не рассчитывал и все дела на сегодня уже закруглил. Мы со Светкой собрались вечером на концерт, югославский ансамбль какой-то приехал. Она с ума сходит по этим ансамблям. И вдруг на тебе. Часов в шесть звонок по внутреннему телефону. Кузьмич. "Лосев, зайди ко мне". Я уже по тону его догадался: задание, не иначе. Прихожу. "Такое дело, - говорит. - Кража в гостинице". И называет, какая гостиница. "Там, - говорит, - из отделения работники уже есть. Будешь за старшего. Разберись как следует. - Потом мельком взглянул на меня и добавляет: - Ничего не поделаешь, Лосев. Театр отложи. Светлана свой человек, сознательный, работу нашу знает". Конечно, физиономия моя в этот момент восторга не выражала, а костюм я с утра новый надел и галстук соответствующий. Словом, догадаться нетрудно. Я, понятно, молчу. Возражать в таких случаях бесполезно. Про себя только думаю, что эту паршивую кражонку ребята из отделения и сами прекрасно размотают. Вовсе не обязательно, чтобы еще из отдела нашего приезжали. А тут в третий раз концерт летит. Меня он, конечно, не так уж и волнует. Но Светка... Что ж это за личная жизнь получается? Тем не менее через двадцать минут я был уже в гостинице. Действительно, из триста девятнадцатого номера на третьем этаже утянули все вещи. Номер "полулюкс", две комнаты. Ребята там уже работают. В одной комнате допрашивают горничную - молоденькая девчонка, зареванная, тушь с глаз течет. В другой комнате беседуют с пострадавшим. Солидный человек, инженер, из Киева. Невысокий, полный, седой венчик вокруг лысины, очки. Красный сидит, разгневанный. Понять его, конечно, можно. Унесли выходной костюм, новое пальто, какой-то необыкновенный транзистор, импортный. И вообще все унесли. В чемодане одни носовые платки остались. Словом, понятно. Человек в Москву приехал, все лучшее с собой взял. Ребята, конечно, каждую украденную вещь записывают. "Где, - спрашиваю, - дежурная по этажу?" - "Сейчас, - говорят, - придет. Ищут ее". Ладно, думаю, займусь с ней сам. А пока слушаю горничную. Она ревет в три ручья. Пожалуй, ребята слишком официально, даже враждебно с ней говорят. Особенно Авдеенко. Здоровущий медведь, просто рыкает, а не говорит. Словно ему уже ясно, что эту кражу совершила она. Не могу видеть, когда женщина плачет, не притворно, конечно, а искренне. Мне ее жалко. Даже когда плачет от раскаяния, от страха перед ответственностью, если совершила что-то незаконное, я стараюсь, чтобы она не плакала, а думала. Все должно быть справедливо, и она должна это понять. Как и всякий человек, впрочем, с кем мы имеем дело. - Погодите, - говорю. - Ты, Авдеенко, спустись вниз, потолкуй со швейцаром, кто заходил, кого заметил. У него борода длинная, он плакать не будет. А ты, - говорю другому сотруднику, - садись вон за тот столик, будешь записывать. Говорю я все это нарочито спокойно, властно, и девчонка перестает плакать. Глаза ее, подведенные, с черными потеками краски, смотрят на меня беспокойно и настороженно: что, мол, сулит ей этот длинный франтоватый парень, то есть я. Авдеенко, хмурясь, уходит. Яша Фролов пересаживается к столу. Я спрашиваю девушку: - Вас как зовут? - Волшина... У нее еще дрожат губы. - А зовут как? - Катя... - Ну вот, Катя, - говорю я таким довольным тоном, словно теперь, когда она сказала, как ее зовут, все будет в порядке и самое неприятное для нее позади. И у нас начинается разговор. Честное слово, совсем неплохой разговор, нормальный. Катя успокаивается, сосредоточивается, хмурит свои тоненькие брови и начинает вспоминать. И не что она делала и где была, а кого видела в этом коридоре приблизительно с двух часов дня, когда гражданин Попийвода ушел из своего номера по делам, и до шести, когда вернулся и обнаружил кражу. Катя вспоминает женщину с мужчиной, которые пришли к своему знакомому из Воронежа, проживающему в триста семнадцатом. Катя видела, как они туда зашли, а вот когда вышли, не видела. И я выразительно смотрю на Яшу Фролова, и тот начинает записывать. Потом Катя вспоминает еще одну женщину, та искала четыреста двадцать пятый номер, и Катя ей сказала, что это на четвертом этаже. А женщина почему-то пошла дальше по коридору, и Катя ее вернула. Я вижу, как Фролов продолжает записывать. А Катя довольно толково дает приметы женщины. Потом вспоминает какого-то невысокого щуплого мужчину с большим портфелем. И другого, усатого, в шляпе... Когда в номер заходит дежурная по этажу, я уже спокойно могу оставить с Катей Яшу Фролова. А дежурная по этажу оказывается женщиной немолодой, со вкусом одетой, очень уверенной и спокойной. Конечно, она тоже взволнована происшедшим, но это выражается у нее только в особой сдержанности и строгости. Что ж, волноваться у вас есть все основания, мадам. Именно у вас больше, чем у кого-нибудь другого. Где же вы пропадали? Почему вас не могли найти? Вы, в свою очередь, что-то искали, не так ли? Я даже догадываюсь, что именно. Ведь я обратил внимание на дверь номера, когда вошел. Мы садимся в сторонке, у столика. Я кладу перед собой бланк допроса, достаю шариковую ручку. Тут никаких подходов не требуется. Женщина деловая, и разговор будет прямой. Задаю стандартные, анкетные вопросы. Она спокойно отвечает. Руки со сцепленными пальцами лежат на столе, не дрогнут. И только на шее проступили красные пятна. - Что ж, Маргарита Павловна, - говорю я. - Расскажите, как это все случилось. Я сознательно не ставлю вопросы в лоб, хочу посмотреть, какую она займет позицию. А отсюда и какой у нее характер. Этому я научился у Кузьмича. И не скрываю, кстати. Ого, как он меня грел, когда я выскакивал раньше времени со своими вопросами! И ведь в учебниках и всяких других умнейших работах и инструкциях я все это читал, все понимал, соглашался, запоминал. А вот по-настоящему научил меня только Кузьмич. Вернее, приучил. Маргарита Павловна, плотно поджав губы, некоторое время молчит, ни один мускул не дрогнет на худощавом лице. Потом медленно цедит, не поднимая на меня глаз: - За персонал я ручаюсь. Это кто-то посторонний. - А из ваших жильцов с этажа никто за это время не уходил, не выносил какие-нибудь свертки? - спрашиваю я на всякий случай, нутром чуя, что никто и ничего не выносил. - Нет, никто, - твердо отвечает она, впервые подняв на меня глаза. - Почему вы так уверены? Разве вы за это время никуда не отлучались? - спрашиваю я таким тоном, словно это для меня сейчас самое главное - убедиться, что жильцы этажа ничего не выносили. Она чуть медлит с ответом. Соображает, что выгодней ответить. Да, да, не помогает мне, не говорит все, что думает, а ищет выгодный ответ. Я уже понял ее позицию и отчасти характер. Нехорошая позиция и характер тоже. Слава богу, что я не выскочил со своими вопросами в лоб. Хорош бы я был. - Именно в это время, - наконец говорит она, - после обеда и до шести часов, я никуда не отлучалась. Так. Смело вы ведете себя, мадам. - А вообще, когда вы отлучаетесь, вас кто-нибудь заменяет там, у столика, при входе на этаж? - сосредоточенно, даже пытливо спрашиваю я. Нет, лицо ее осталось таким же строгим, но глаза как бы смягчились. Она уловила, конечно, что я ухожу в сторону от главного, и обрадовалась. - Конечно, - отвечает. - Вот утром, например, за меня осталась Катя. И в обед тоже. Она мельком взглянула через открытую дверь в соседнюю комнату, где находилась девушка. Впрочем, она ее заметила сразу, когда вошла в номер. Заметила, как та спокойно беседовала со мной. Что ж, теперь можно поближе подступить к главному. - Значит, вы полагаете, что кражу совершил посторонний человек, - говорю я. - Как же он, по-вашему, проник в номер? Она пожимает плечами, сдержанно говорит: - Как бы он ни проник, мы несем ответственность. Я это прекрасно понимаю. - Нам этого мало, Маргарита Павловна, - вежливо возражаю я. - Нам надо понять, как он открыл номер. - Откуда я могу знать, - устало отвечает она. - Для нас это уже значения не имеет. - Маргарита Павловна, - говорю я, теряя терпение, - а не мог ли он открыть номер ключом? Это ведь самое простое. - Откуда же у него может быть ключ? - Она снова безразлично пожимает плечами, давая понять, что мои заботы ей совершенно чужды. - Тогда, выходит, отмычкой или чужим, подобранным ключом, - продолжаю я. - Что ж, мы вынем из двери замок и отправим на трассологическую экспертизу. Но стоит ли беспокоить людей, Маргарита Павловна? - Вам виднее, - отвечает. И ведь глазом не моргнет. Но тут у меня вдруг мелькает новая мысль. Значит, она никуда в эти часы не отлучалась? Прекрасно. Тогда как же она могла все проморгать? С ее-то опытом, с ее строгостью? А может, опыт у нее богаче, чем я думаю? И вор был, конечно, мужчина. Такие стареющие дамочки, случается... Я извиняюсь и, подозвав одного из сотрудников, шепчу ему кое-что на ухо. Сотрудник уходит. А я снова возвращаюсь к допросу. Спешить сейчас не стоит, надо подождать, когда вернется Котов. Вдруг ему повезет. - Да, - говорю, - вы правы: мне виднее. И мы еще вернемся к этой теме. А пока скажите, кого из посторонних вы видели за это время у себя на этаже? Она снова медлит с ответом. Не вспоминает, а соображает, это я точно вижу. И еще вижу, что она начинает меня опасаться. Небось сначала решила: какой-то молодой пижон тут распоряжается и строит из себя Шерлока Холмса. А теперь опасается. С одной стороны, это мне приносит некоторое удовлетворение, конечно. Я даже испытываю легкое злорадство. Но в то же время я понимаю, что это усложняет работу. Было бы лучше, если бы она меня еще некоторое время за дурака считала. Для дела лучше. Выходит, я где-то допустил промах. Вот Кузьмич наш тут безупречно точен, это я сколько раз наблюдал. Такое, знаете, простодушие в нем вдруг появляется, такая безобидная недалекость, что смех разбирает, как иной раз кое-кто на это клюет. И совсем неглупые люди попадаются. Начинают с Кузьмичом говорить эдак снисходительно, со скрытой насмешкой, покровительственно даже. И он, представьте, терпит, он не дрогнет. Словно и вовсе самолюбия человек лишен. Зато потом... Ведь они же следить за собой перестают, контроль притупляется. Элементарное дело, казалось бы. И умом, безусловно, это понимаешь. Особенно вот так, как я вам рассказываю. Но в тот момент человек мыслить абстрактно не способен, он стремится быстрее оценить данного, конкретного своего противника. Для него это важнейшее дело сейчас. И если этот противник работает так, как наш Кузьмич, нет вопроса и нет сомнения. Вот ведь штука какая. Все тут от таланта зависит. Я это слово не боюсь к Кузьмичу применить. Вы мне скажете, притворство это, обман, вот и все. А я скажу - хитрость, находчивость, мастерство. Чувствуете оттенки? И без этого оперативная работа вообще ноль. Так вот, Кузьмич наш великий мастер, в частности, и на такие разговоры, как у меня сейчас. Уверяю вас, это очень трудно. Вот ведь какой-то промах я в этом разговоре допустил. Скорей всего самолюбие меня подвело. Выдержки не хватило. Что ж, еще один урок, еще одна зарубочка. А моя Маргарита Павловна между тем, собравшись с мыслями и про себя все, конечно, прикинув, начинает вспоминать, кого она из посторонних людей видела в эти часы на своем этаже. Но вот наконец появляется Котов. Вид у него все такой же невозмутимый, и понять, удалось ему что-нибудь узнать или нет, невозможно. Что и требуется, конечно. Потому что Маргарита Павловна очень пытливо на него взглянула. Котов отзывает меня в сторону и торопливо докладывает. Я спокойно киваю ему в ответ и возвращаюсь на свое место. Но я чувствую на себе чужой, настороженный взгляд. - Что ж, продолжим, - говорю я. - Когда вы сегодня пришли на работу, Маргарита Павловна? - В семь часов, - отвечает. - А куда вы отлучались в течение дня? Она привычно пожимает плечами и по-прежнему не смотрит на меня. - Обедать ходила. В дирекцию меня вызывали, в бельевую. Да мало ли куда... - Понятно. А из гостиницы вы куда-нибудь выходили? - Из гостиницы? Нет, никуда не выходила. Мой вопрос ей явно не понравился, она что-то заподозрила в нем, хотя наверняка не поняла, для чего я его задал. Ну что ж, сейчас поймете, уважаемая Маргарита Павловна. - Так. Значит, из гостиницы вы в течение дня не выходили, - говорю я. - Когда шли на работу, магазины были еще закрыты. Кто же вам подарил коробочку конфет, Маргарита Павловна, которая в столе у вас лежит рядом с ключами от номеров? В буфетах и ресторане гостиницы таких конфет сегодня не было, мы проверили. И тут, просто на глазах, снова проступили на ее шее красные пятна, напряглись сцепленные пальцы. Но тонкое лицо с морщинками около глаз и в уголках рта не дрогнуло, словно окаменело. Она плотно сжимает губы, на секунду задумывается и говорит: - Не помню. Кто-то из жильцов. Конфеты ведь совсем недорогие. - Конечно, - охотно соглашаюсь я. - Дорого внимание. Но хотелось бы знать, кто его проявил. Мы опросим жильцов. - И, помедлив, спрашиваю: - Что тогда? - Тогда... кто-то другой. О, я прекрасно вижу, какая борьба идет в ней. Положение-то ведь глупейшее. Ясно, что она не может не помнить, кто подарил конфеты. Запирательство только ухудшает дело, усиливает подозрения. Но, с другой стороны, назвать того человека тоже радости мало, я же понимаю. - Ладно, Маргарита Павловна, - говорю я. - Подумайте. Может быть, вспомните. А пока вернемся к этой злополучной двери. Точнее, к тому, как ее открыли. Ключ-то ведь торчит сейчас в замке, если не ошибаюсь? - Да... - еле слышно отвечает она, не поднимая глаз. Я прошу Котова принести ключ и показываю его Маргарите Павловне. - Этот самый? - Да... Ей уже все ясно, я же вижу. И пора все рассказать как есть, пора кончить эту глупую игру. Но она молчит. И тогда последнюю точку ставлю я сам. Мне это уже надоело, и потом впереди еще много работы, главной работы. - Почему на этом ключе нет бирки с номером комнаты, Маргарита Павловна? Она молча пожимает плечами. - А потому, - резко говорю я, - что это запасной ключ. Тот ключ у вас украли. Не сами же вы его отдали? Так, я полагаю? - Никому я ключ не отдавала, - неожиданно твердо произносит она и поднимает на меня глаза. - А конфеты? - спрашиваю. - Насчет конфет вы ничего не вспомнили? - Нет, - тем же тоном отвечает она. - Кто-то положил и ушел. Не помню кто. - Ну а кто мог украсть у вас ключ, вы не догадываетесь? - Нет, не догадываюсь. Она ничем не хочет помочь нам и, конечно, ничем не собирается ухудшить свое и без того плохое положение. Все это понятно. Я заканчиваю протокол допроса, даю ей подписать каждую страницу и отпускаю. Мы продолжаем работать. Допрашиваем вторую горничную, третью. Беседуем с жильцами на этаже. Возвращается Авдеенко. Он повидался с швейцаром, с лифтерами. Я уже не смотрю на часы. Часы напоминают мне то, что должно было состояться и не состоялось. И еще всякие грустные последствия этого. Так что лучше на них не смотреть, на часы. За окном уже черно. Поздно, конечно. Мы давно перешли работать в кабинет администратора. И вообще порядком уже вымотались. Наконец я объявляю, что на сегодня хватит. Кажется, сделали все, что возможно, все сведения, какие возможно, добыты. Договариваемся, что завтра утром я приеду к ребятам, проанализируем все данные, наметим план. Это дело вести им. В общем, не бог весть какое дело. Честное слово, я первый раз смотрю на часы, только когда сажусь в троллейбус. Что касается домашних, то мое возвращение в половине первого ночи их нисколько не удивит. Тем более мама знает, что я на концерт пошел. Ох уж мне этот концерт! Все-таки по отношению к Светке это хамство, честное слово. В третий раз ведь! В конце концов, почему она должна страдать из-за меня! Был бы у нее кто-нибудь другой, она бы уже на всех концертах перебывала. Но при мысли о "другом" мне становится не по себе. Нет, надо жениться на Светке, пока не поздно. И баста. Мы, правда, условились, что сделаем это перед Новым годом. Но так долго ждать опасно. За это время, знаете, всякое может случиться. Вот поженимся, и тогда все. Я буду спокоен. Спокоен? Он, видите, будет спокоен! Он не читает газет, он не знает, что у нас на сто браков сорок два развода. Вполне достаточно, чтобы включить мой случай. В один прекрасный день я умчусь в командировку, не успев попрощаться, как это не раз бывало. И Светка подумает: есть в конце концов у нее муж или нет? А я в это время буду сидеть вечером где-то в чужом городе один в гостинице... Но тут мои мысли делают вдруг странный зигзаг. Один в гостинице вечером... Вот так, один, сейчас сидит бедный Тарас Семенович Попийвода, кем-то обкраденный, без единой вещи, и мало того, кем-то глубоко оскорбленный, униженный. И между прочим, от меня немало зависит, чтобы это исправить. К тому же зацепочка, совсем маленькая зацепочка, все-таки, как мне кажется, проглядывает... Утром я прежде всего докладываю обо всем нашему Кузьмичу. Но про зацепочку пока молчу. Надо все это еще раз продумать. - Ты долго не задерживайся там, - ворчит Кузьмич. - Пусть дело сами ведут. За тобой вон магазин еще. Помни. И Колька Бык тоже не унялся. Вокруг этой компании работать надо. Если они что сотворят, ты в ответе, так и знай. И потом, чего ты тянешь со справкой по автобазе? Я бодро заявляю, что все будет в порядке. Мой оптимизм приводит к тому, что Кузьмич окончательно заводится. Он звонит в отделение и предупреждает, что я не приеду и чтобы ребята работали сами, а дело будет у него на контроле. Все Кузьмича знают и возражать, естественно, не решаются. Я тоже. Молча отправляюсь к себе и по дороге обдумываю, как быстрее закруглить эту проклятую справку о раскрытой краже на автобазе. И еще я прикидываю, как бы все-таки в течение дня выкроить часок и заскочить к ребятам в отделение. Кузьмич, конечно, об этом догадался, когда я молча вышел из его кабинета, и проводил меня весьма подозрительным взглядом. Если бы Кузьмич знал, что нас ждет по этому делу с гостиницей, он бы меня пулей послал в отделение. Подземный толчок происходит вечером, когда мы с Игорем приползаем наконец к себе в отдел и устало покуриваем на нашем продавленном диване. Раздается звонок. Я машинально смотрю на часы. Маленькая стрелка приближается к шести. Звонит Кузьмич. - Это ты? - спрашивает он. Голос у Кузьмича странный. - А ну быстренько ко мне, - приказывает он. Игорь провожает меня сочувственным взглядом. Когда я вхожу, Кузьмич стоит у окна, и его плечистая, грузная фигура в несколько, правда, старомодном костюме выглядит тем не менее весьма внушительно на фоне темнеющего, фиолетового неба. Он энергично потирает ладонью свой седоватый ежик на макушке, что безошибочно свидетельствует о ею настроении, весьма как будто неважном. При звуке открываемой двери Кузьмич оборачивается и, хмурясь, отрывисто спрашивает: - Был сегодня в том отделении? - Не был, - с чистой совестью отвечаю я. - Ну так вот. На их территории снова кража в гостинице, - сухо сообщает он. - В другой, конечно. Но, кажется, тем же способом. - Он называет гостиницу и прибавляет: - Отправляйся. Чтобы одна нога тут, другая там. Живо. Секунду я, не двигаясь, соображаю, что к чему. Реакция у меня, вообще-то говоря, кажется, неплохая. Но на этот раз я все же не могу сразу переварить эту неожиданность. Потом довольно глупо спрашиваю: - Опять, значит? - Да, опять, - отвечает Кузьмич и не без сарказма, в свою очередь, спрашивает: - Надеюсь, сегодня ты в театр не собрался? - Мне скоро вообще будет не с кем собираться, - сердито отвечаю я. - Ну, ну, мы это как-нибудь поправим, - неожиданно смягчившись, обещает Кузьмич, как будто речь идет о незначительном недоразумении по службе. - Буду весьма обязан, - не очень остроумно отвечаю я. Что поделаешь, в такой момент не всякий на моем месте нашел бы что ответить поумнее. - Ладно. Ты пока двигай, - примирительно говорит Кузьмич. - А то этот парень что-то уж слишком разошелся. Тут я наконец понимаю, что главное чувство, которое мною сейчас владеет, это злость. И вот я снова в гостинице. Авдеенко, Яша Фролов и другие ребята приехали сюда чуть раньше. Я уже по привычке - до чего же быстро, между прочим, вырабатываются эти привычки! - смотрю на дверь злополучного номера. Так и есть, она открыта запасным ключом. Кузьмич прав, почерк один и тот же. Даже номер такой же, как и вчера, "полулюкс". И тоже разгневанный и одновременно какой-то потерянный человек в нем. Тоже командированный. Он моложе и энергичнее Попийводы и весь кипит от негодования. Собственно, это совсем молодой бородатый парень, жилистый, загорелый. Буйная его бородища словно компенсирует недостаток волос на голове, там уже светится солидная лысина. Видимо, сообразив, что главный тут я, он смотрит на меня злыми глазами и угрожающим тоном говорит: - Имейте в виду, урон, нанесенный этой кражей, денежному выражению не поддается. И пусть они, - он небрежно кивает на моих ребят, - ерундой не занимаются. Переписывают, понимаете, каждую украденную пуговицу. Да дьявол с ним, с барахлом! Украдены бесценные экспонаты, ясно вам? - Не совсем, - осторожно отвечаю я. - Совсем ясно не будет, не рассчитывайте. Но в первом приближении. Я, между прочим, палеонтолог. В последние годы Иртыш обнажил новые уникальные четвертичные отложения. И вот нами собран богатейший научный материал. Это, надеюсь, понятно? Так вот. Мне предстоит сделать первое сообщение о наших находках. И я прихватил с собой несколько образцов окаменелостей, самых ярких, самых сохранившихся... Ну, словом, древних ракушек, что ли. Внешне весьма даже забавных. Они были у меня в коробке такой, а крышка из стекла. И вот этот дикарь, этот... - он захлебнулся от ярости, - польстился, понимаете. - В первом приближении, - говорю, - все понятно. Постараемся найти ваши окаменелости. Но чтобы вам была ясна наша работа, тоже, конечно, в первом приближении, имейте в виду: бывает так, что именно мелочь приводит нас к цели. Нам приходится самим все обнажать, никакой Иртыш нам тут не помощник. Я не могу удержаться от иронии. Мне не нравится его пренебрежительный тон. Но отчаяние этого парня так глубоко, что он ничего не замечает. Стиснув зубы, он стонет, как от сильной зубной боли, машет рукой и отходит к темному окну. И я тут же забываю о своей обиде, во мне снова вспыхивает злость. "Ну погоди же, - мысленно обращаюсь я к неведомому вору, - все тебе отольется, все". Я оглядываюсь. Заплаканные, напуганные горничные тоже здесь. И дежурная по этажу. Но это уже совсем другой случай, чем вчера. Увидя меня, она почему-то обрадовалась. Просто засветилась вся. - Вы здесь главный? - спрашивает. - А в чем дело? - Я хочу с вами поговорить без свидетелей. - Пожалуйста, - отвечаю. Мы переходим с ней в кабинет администратора на том же этаже. Красива она, между прочим, чертовски. Костюм облегает ее формы так, что я стараюсь глядеть ей только в глаза. Но и в глазах этих можно запросто утонуть. И улыбается она мне так, что я вспоминаю знаменитую новеллу, где герой все искал веревку от колокола, чтобы прогнать беса. Татьяна Ивановна, она просит называть ее Таня, умоляюще складывает на груди розовые ручки с длинными перламутровыми ногтями и говорит: - Ради бога, спасите меня. Вы такой милый, такой интеллигентный. И вы все можете, я знаю... Я... я вам буду... Она уже готова броситься мне на шею или что-то в этом роде. В общем, вся эта песня мне знакома. Расчет тут детски наивен и в то же время удивительно нахален. Вот такое сочетание. Всякое мне уже предлагали, почему-то полагая, что я непременно должен дрогнуть и послать ко всем чертям свои принципы, не говоря уже о служебном долге. Я говорю с подчеркнутым дружелюбием: - Татьяна Ивановна, давайте прежде всего разберемся в происшедшем. - И поскольку в общих чертах ситуация мне уже ясна, напрямик спрашиваю: - В котором примерно часу он появился, этот человек? Она, слегка опешив, испуганно смотрит на меня, закусив нижнюю губку, и даже слезинки в уголках ее глаз как-то незаметно высыхают. Потом неуверенно говорит: - Часа в три... Я уже не даю ей опомниться: - Коробочка шоколадных конфет? - Изюм... в шоколаде. - Большой портфель в руках, да? - Да, красивый такой, черный... - В коричневом плаще, в летней коричневой шляпе? - Да... - Комплименты вашей внешности, шутки. Человек он живой, остроумный, так ведь? - Ах, надоели мне эти комплименты, - не очень искренне вздыхает она. - Но он себя вел именно так? - уточняю я. - Ну конечно. Все мужчины себя так ведут. Разговор постепенно приобретает иной, нужный мне характер. Я ее незаметно втягиваю в такой разговор. Она уже кое-что забывает и кое-что вспоминает о себе. И прекрасно. Нельзя только сбиться с этого тона. Она легко может снова вспомнить, что забыла, и забыть, что вспомнила. Однажды у меня был уже такой случай. Та женщина тоже попросила поговорить наедине. А потом разорвала на себе кофточку и еще что-то и объявила, что сейчас начнет кричать, если я не сделаю то, что она просит. И у меня будут большие неприятности, потому что я, мол, пытался использовать свое служебное положение. Это была уже почти истерика. Честно вам скажу, я тогда просто опешил. Как я затем нашелся, до сих пор не пойму. Никогда еще со мной такого не случалось. Я спокойно улыбнулся и сказал, чтобы она кричала погромче, потому что всем будет интересно на нее посмотреть. Впрочем, некоторым будет и противно, но смотреть будут. Я это так сказал, что она вдруг расплакалась, конечно от досады, от злости, но кричать, представьте себе, не стала. Поэтому сейчас я очень внимательно слежу, чтобы такого сбоя не случилось, и деловито, требовательно говорю: - Опишите его внешность. Подробнее только. И она вспоминает внешность этого человека, одновременно наполняясь естественным негодованием против него и все больше забывая роль, которую она собиралась сыграть в разговоре со мной. Она еще не стыдится ее, нет, она просто ее забывает. Я же, в свою очередь, испытываю немалое облегчение от всего этого, а главное, убеждаюсь, что она описывает того же самого человека с портфелем, о котором не пожелала вспомнить вчера малосимпатичная Маргарита Павловна, но которого вспомнили и швейцар, и одна из горничных. Так вот каков этот прохвост! Он просто стоит у меня перед глазами, невысокий, худощавый, изящно одетый, густые черные с проседью волосы зачесаны назад, брови почти сошлись на переносице, тонкий прямой нос, яркие губы и огромные выразительные глаза, перед которыми, как и перед его обволакивающими манерами, некоторые женщины просто не в силах устоять. Словом, я теперь вижу этого человека и знаю его метод. Это ужа немало, совсем немало. Домой я возвращаюсь опять около часа ночи. На следующий день я еду в отделение. Правда, Кузьмич меня не гонит, но и не очень возражает. Хотя видно и невооруженным глазом, что дело по краже из магазина, которое он с меня не снял, и подозрительные действия Кольки Быка, разобраться в которых тоже осталось за мной и Игорем, беспокоят Кузьмича куда больше, чем эти две кражи в гостиницах. Тем не менее мы с ребятами добросовестно штудируем все добытые данные, обсуждаем возможные версии о том, кто мог быть этим неизвестным преступником и где его надо искать. Надо прямо сказать, что мы не очень-то серьезно относимся к этому делу и двигаемся вперед как бы на первой, ну, в крайнем случае, на второй передаче. И не только потому, что у каждого из нас это дело далеко не единственное и от всех остальных никто нас освобождать не собирается. Мы просто полагаем - это мнение разделяет, видимо, и начальство, - что кражи из гостиниц раскроем довольно быстро. Приемы тут известны, пути тоже, и хоть один из них должен дать результат. Никуда этот тип от нас не денется. Надо только раскачать и двинуть вперед громоздкую и мощную машину розыска. Я возвращаюсь к себе в отдел часа в два, и мы с Игорем даже благополучно успеваем пообедать в соседней диетической столовой. А в конце дня я уезжаю в магазин, где произошла кража, чтобы еще раз осмотреть подсобное помещение. И вот тут-то... Словом, звонит Игорь прямо в магазин и говорит таким ликующим голосом, что у меня замирает дух. - Виталий, - спрашивает, - это ты? - Я, - отвечаю. - Ну поздравляю. От всей души. Черт возьми, думаю, уж не присвоили ли мне наконец очередное звание? Ходили ведь такие слухи после того, как мы вернулись с Игорем из Окладинска, А что? Вполне вероятно. - В чем дело-то? - спрашиваю как можно спокойнее. Но Игоря не проведешь. Слышу, усмехается в трубку. - Ты только не волнуйся, - говорит. - Кузьмич приказал тебя побыстрее найти. - Это зачем же? - Еще спрашиваешь? Ты посмотри, время-то уже около семи. Так что новая кража тебя ждет. Из гостиницы, конечно. И называет гостиницу. Третью! Я, знаете, чуть со стула не упал, честное слово. - Ты что, - спрашиваю я вдруг осипшим голосом, - разыгрываешь меня? Но сам уже чувствую: все так и есть, нисколько он меня не разыгрывает. А Игорь уже деловито добавляет: - Будь спокоен. Так что давай жми. Люди уже выехали. И я все бросаю и жму. Даже такси хватаю от злости. Конечно, все гостиницы в городе ребята предупредить еще не успели. Ведь решение было принято только сегодня утром, после второй кражи. И телефонограммой такое не сообщишь. Но подряд "залепить" три такие дерзкие кражи! Это же, кроме всего прочего, просто вызов нам! Мне кажется, что, когда поймаю, я ему такую жизнь устрою, что чертям тошно станет. Конечно, если бы меня кто-нибудь в этот момент спросил: "А что, собственно говоря, ты с ним сделаешь?" - я бы, остыв, ответил: "А ничего". Действительно, допрошу голубчика по всем трем кражам, вежливо допрошу, уличу, если станет отпираться, в данном случае уличать, Слана богу, есть чем. Следователь наш, конечно, подключится. Собственно, он уже в курсе дела, Саша Грачев. И в суд голубчика. Согласно закону. Вот и все. Но сейчас меня никто ни о чем не спрашивает, и я даю волю своим чувствам, я киплю. Он у меня снова стоит перед глазами, этот тип, в своем коричневом плаще, коричневой шляпе, с черным большим портфелем в руке. Улыбается своими огромными наглыми глазами. Черные с проседью волосы зачесаны назад. Я уже нисколько не сомневаюсь, что эту третью кражу совершил тоже он, этот тип. И тут я начинаю улавливать кое-какие просчеты в нашем плане, вернее, пробелы. Кое-что мы, пожалуй, не учли. Он же вон какой воспитанный и ловкач каких поискать. Но вот и гостиница. В огромном шумном вестибюле меня уже поджидают. Это Володя Пономарев. Из другого отделения. Гостиница расположена на их территории. Поднимаемся на четвертый этаж. И я сразу узнаю знакомый "почерк". Первое, это запасной ключ в дверях номера. Второе... Впрочем, до второго даже не надо докапываться. Старшая горничная, пожилая полная женщина в белом переднике, на беду свою, заменившая в этот час дежурную по этажу, тяжко всхлипывая, рассказывает, и, видимо, не в первый раз, как этот тип появился на этаже, как обворожительно улыбался, сообщая, что ищет приятеля из Ростова, как совал ей коробочку с конфетами "для внуков", как она смущалась от всего этого и как буквально на минуту отошла от столика. Словом, все известно. И еще плачет в номере красивая седая женщина, известная актриса из Ленинграда. "Тряпки" ей не жалко, хотя, судя по описи, это не такие уж дешевые тряпки, и даже кольцо с бриллиантами, и дорогую брошь тоже. Но вот кораллы, подарок покойного мужа, и ключ, старинный бронзовый ключ, сувенир великого города певцов, преподнесенный ей во время гастролей за рубежом! И еще я вижу, как нервничают ребята. И при этом делают промахи. Тут надо следить внимательно. Надо собрать как можно больше фактов, подробностей, причем постараться осветить те же позиции, что и в первых двух эпизодах. Для удобства анализа. Например, поскольку известно время его появления тогда, надо установить время и сейчас. Кажется, он появляется в одни и те же часы. Или, допустим, коробочка конфет, которую он неизменно преподносит. Первый раз это была клюква в сахаре, потом изюм в шоколаде, теперь опять клюква в сахаре. Он явно покупает их где-то по дороге. Причем клюква в сахаре бывает далеко не во всех магазинах, я по опыту знаю, Светка обожает эти конфеты. Над этим тоже стоит подумать. Или еще интересная подробность: каждый раз он появляется чисто выбритым, свежим, отутюженным - это само по себе примечательно, но от него еще всегда пахнет одеколоном. Татьяна Ивановна в прошлый раз даже определила, что это "Русский лес". Сильно пахнет. Мужчины сейчас редко пользуются одеколоном, а уж в таком количестве тем более. Теперь дальше. Что он рассказывает. В первый раз неизвестно: он говорил только с Маргаритой Павловной, а та не пожелала его "вспомнить". А вот Татьяне Ивановне он представился как научный работник, даже намекнул на особую секретность своих изысканий. Представляю, как у этой дурочки округлились глаза. Знал, мерзавец, что ей загнуть. А ведь анекдоты рассказывал пошлейшие. По одному этому можно было догадаться, какой он научный работник. Но Татьяне Ивановне это было, конечно, не под силу. В этот же раз он представился инженером из Ростова, ищет товарища, тот письмо от жены должен привезти. Очень он, видите ли, по жене скучает, по деткам. Даже сообщил, что у старшей дочки печень больная, и он с большим трудом здесь лекарство ей какое-то нашел, и вот с приятелем переслать хочет, поскольку сам в Москве задерживается. Трогательно так рассказывал, и Пелагея Васильевна, старшая горничная, от души ему посочувствовала. Фантазия, надо сказать, работает у него здорово. Наверняка тут же импровизирует, причем вдохновенно. Таким образом, и рассказы его, как видите, представляют определенный интерес. Все эти соображения я и выкладываю на следующее утро нашему Кузьмичу. Игорь на этом совещании тоже присутствует. И еще несколько сотрудников из отделений, которые с самого начала к этому делу подключились. Кузьмич слушает внимательно, хмурится и, надев очки, какие-то пометочки себе делает. А когда я кончаю, спрашивает: - В какие же часы он появляется? - От двух до трех часов дня, Федор Кузьмич, - отвечаю. - Та-ак... костюм на нем всегда один и тот же? - Один и тот же, коричневый, в полоску. Под тон к плащу и шляпе. - Руки какие? На пальцах что есть? - Руки?.. - Я задумываюсь. - Не спросили мы о руках, Федор Кузьмич. - Спроси. У Татьяны той. Небось обратила внимание. Теперь насчет конфет. В магазинах вокруг гостиниц не спрашивали, были там такие конфеты или нет? - Не спрашивали, Федор Кузьмич, - отвечаю я через силу. - Надо спросить. Они точно скажут. - И еще по главным трассам, которые к этим гостиницам ведут, - вставляет Игорь. - Метро, троллейбус. Кузьмич кивает головой и начинает утюжить ладонью свою макушку. Недоволен, это ясно. Потом снова спрашивает: - С швейцарами во всех трех гостиницах говорили? - Так точно, - отвечаю, - во всех трех. - Кто из них его заметил? - Все трое заметили. - Гм... Когда же они его заметили, когда он входил или когда выходил? Я на минуту задумываюсь, потом отвечаю: - Все трое, когда входил, а один - когда еще и выходил, во второй гостинице. - Ну и как же он входил? - Вполне уверенно, говорят, входил, свободно, как к себе домой. Никого ни о чем не спрашивал, прямо к лестнице шел. - Тертый парень, - басит из своего угла Авдеенко. Кузьмич на его замечание не реагирует и снова спрашивает: - А когда выходил, как себя вел, как выглядел? Я прекрасно помню свой разговор с тем швейцаром. Толстенный такой дядя с великолепной бородой. Глаза внимательные, острые, хоть и не видно их почти из-за лохматых бровей. Я его дотошно расспрашивал, меня самого очень интересовало, как этот тип выходил. Поэтому рассказываю я обстоятельно, есть тут что отметить. - Спустился он по лестнице медленно, неторопливо, - говорю. - С самым беззаботным видом. "Как будто выспался и пообедал" - так мне швейцар сказал. - Выходит, переиграл малость, - замечает Игорь. - Пожалуй, - соглашаюсь я. - Однако не каждый это заметит. - А почему, интересно, "пообедал"? Почему ему так показалось, швейцару? - спрашивает Кузьмич. - Вот, вот, - подхватываю я. - Мне это тоже в голову пришло. Медленно, говорит, так спускался, тяжело. И даже вроде бы толще стал. Всем присутствующим ясно, что это может означать, и никто уточнять не собирается. - Ну что ж, - говорит Кузьмич. - С вопросами как будто все. Давайте теперь соображать. Дело оборачивается серьезно. Этого гуся надо поймать быстро. Для начала должен сообщить. Ты, Лосев, - он поворачивается ко мне, - будешь с сегодняшнего дня заниматься только этим делом. Понятно? Ну еще... - он секунду колебался, - насчет Быка придется с Откаленко контактировать, - и карандашом указывает на Игоря. - А магазин с тебя снимаем. Что ж, придется, видимо, заняться этим делом вплотную. Я ни минуту не сомневаюсь, что мы того волка обложим и куда-нибудь он свою лапу да сунет. Для этого есть, знаете, вполне надежные средства. Вот ему, к примеру, надо же продать краденые вещи. Как, спрашивается? Комиссионные магазины, скупки, рынки - это все мы перекроем, будьте спокойны. Из Москвы увезти? Еще того хуже. Чем меньше город, тем скорее он там погорит на сбыте краденого. Ведь мы ориентировки с подробным описанием вещей во все города разошлем, и там наши коллеги прекрасно знают, кто у них в городе этим делом может промышлять, к кому из Москвы "гости" приезжают. Что же ему остается? Ну, допустим, начать знакомым продавать. Но порядочный человек вещь с чужого плеча не купит, да еще, очевидно, краденую. А "непорядочный"... он тратиться не будет, он скорее сам украдет. Впрочем, есть, конечно, некие темные личности, которые, может быть, и купят. Но мы тоже кое-кого из них знаем и за ними приглядываем. Словом, мы закинем сеть с достаточно мелкими ячейками, можете не сомневаться. Но сидеть на берегу и ждать мы, естественно, не будем. Мы начнем поиск и в другом направлении. Энергичный поиск, главный. Ведь у нас есть его приметы, хорошие, кстати, приметы, броские, и еще есть его "почерк". Что касается примет, то ведь где-то и кто-то все же должен его знать, правда? Не в безвоздушном пространстве человек живет. А где его знают, это приблизительно представить себе можно. Скажем, в каком-нибудь НИИ его вряд ли знают. На крупном заводе тоже. В школе или институте тем более. К тому же учтите время совершения преступлений. Среди дня, если помните. И обеденного перерыва тут не хватит. Нет, этот "деятель" табель по утрам не снимает. К тому же руки... Кузьмич не случайно о них спросил, умница он у нас все-таки. И я сразу после совещания к Татьяне Ивановне съездил. Поинтересовался. Она, конечно же, внимание на это обратила. Не те руки оказались. Чистые, розовые, без единой мозольки. И кольцо с камнем. Такое кольцо на мужской руке многое рассказать может. Словом, в храмах науки и техники этого "деятеля" искать бесполезно, там его не знают, там его нет и быть не может. Но есть в огромном городе и другие места, где он наверняка появляется. А как же? Он человек общительный, он и гульнуть наверняка любит. Вот где-то там и кто-то там знать его должен. А мы прикинем, где именно, нам это особого труда не составляет. Не первого же ловим. Вот все эти, да и некоторые другие рычаги я и привожу в действие со своими ребятами. Должен вам признаться, что в тот день я ждал вечера с немалым напряжением. Черт его знает, не выкинет ли этот тип еще один номер. Все-таки вот уже три дня подряд я вечера провожу в гостиницах. И когда стрелка часов стала подползать к шести, я почувствовал, что начинаю нервничать. Появилось, знаете, такое ощущение, что уже пора куда-то мчаться, что уже что-то такое непременно случилось. Ладно. Не буду вас томить. В тот вечер ровно ничего не случилось. Ни одна из гостиниц не подала сигнала "SOS". Я даже как-то удивился, знаете, когда вдруг взглянул на часы и обнаружил, что обычное для этого сигнала время, безусловно, прошло, а мне мчаться сломя голову некуда и вроде бы я даже никому не нужен. Сам себе не веря, я предупреждаю дежурного, что ухожу, благо уже часов девять вечера. Дежурный, тоже уже настроенный всей этой кутерьмой с гостиницами на самый тревожный лад, на всякий случай осведомляется, где я в течение вечера буду находиться. Больше всего мне хочется находиться в одном доме на Кропоткинской улице, но ужасно неловко срываться с места при каждом телефонном звонке - к Светке, между прочим, подружки звонят непрерывно, по любому пустяку, я уже не раз обращал ее внимание на это - так вот, дергаться при каждом звонке, как вы понимаете, радости мало. А если придется срочно уматывать, это будет просто трагедия. Тем более что мне предстоит, как я понимаю, серьезный разговор насчет концертов в прошлом, настоящем и будущем. Словом, ехать сейчас в тот дом на Кропоткинской просто опасно для жизни, будущей, конечно. И потому я, вздохнув, называю дежурному свой собственный адрес, который он, кстати, знает и без меня. Но деликатно отмалчивается, делает для солидности какой-то росчерк на листке бумаги и провожает меня сочувственным взглядом. Тем не менее, как я уже говорил, вечер прошел спокойно. Никто меня, как ни странно, не потревожил. Домашние мои, тоже уже привыкшие за эти дни к моим ночным возвращениям, поглядывают на меня весьма настороженно, но вопросы задавать опасаются, по-моему, из чистого суеверия. Мама почему-то затевает вдруг печь пирог, пока мы с отцом играем в шахматы. А когда мы садимся ужинать, отец с самым беззаботным видом предлагает выпить по рюмке водки. Я замечаю их приподнятое настроение и вполне его разделяю. Уверяю вас, не так часто взрослый холостой сын, да еще к тому же работающий в такой "фирме", как я, проводит целый вечер со своими родителями. С утра мы продолжаем налаживать сложную машину розыска. Для этого приходится исписать гору бумаг, повидаться с уймой людей, причем самых разных. А вечером... представьте, снова ничего такого не происходит. И так целую неделю. Неужели этот тип испугался? Притаился, ушел на дно и где-то тихо пускает пузыри в болотной траве? Проходит вторая неделя. Результатов пока нет. Поиск ничего не дает. Молчит и спецсвязь с другими городами. Между прочим, молчит и Кузьмич. Но я-то знаю, что он беспокоится и ждет не меньше меня. И я ему через день докладываю о ходе дела. На третий или четвертый раз он мне говорит: - Ну чего ты ко мне бегаешь? Я же тебя не вызываю Сиди себе спокойно и работай. Ищи и думай, понял? Легко ему говорить, у него нервов нет. И я, как мне приказано, "сижу и работаю", "ищу и думаю". И еще я жду, каждый день жду новой беды. И ничего с собой не могу поделать. Проходит третья неделя. Глава II СОВСЕМ НЕ БАНАЛЬНОЕ ПРОДОЛЖЕНИЕ Все-таки предчувствие - великая вещь. Парапсихологи, я читал, давно бьются над научной основой этого странного явления, хотя объяснить его никому еще, кажется, не удалось. Но что само явление существует, в этом я лично убедился. Так вот, предчувствие меня не подвело. Реальность даже превзошла все мои худшие опасения. Но я начну по порядку, хотя самое главное произошло позже. Итак, значит, шла к концу третья "тихая" неделя. Уже октябрь наступил. Как вы знаете, у нас в Москве октябрь бывает очень разный. Бывает роскошный, действительно эдакое возвратившееся бабье лето. В парках и садах буйство красок, от пурпурно-красных кленов, ярко-желтой листвы берез до черно-зеленых елей, и переливов между этими красками множество. И над всем этим бледно-голубое, тихое, ласковое небо. И честное слово, в такие дни люди становятся лучше, спокойнее, даже как-то добрее. Вы не замечали? Но бывает и совсем другой октябрь, разбойничий какой-то, враждебный. Все голо кругом, деревья серые, мокрые, без единого листика, давит холодное, свинцовое небо, сыплет мелкий, противный дождь, свистит ледяной ветер, гонит мокрую грязную листву. И вы ощущаете все время какое-то беспокойство, раздражение, которое не в силах подавить. Вот такой октябрь и наступил. И на душе у меня невозможно муторно. "Повисли" до сих пор не раскрытые кражи из гостиниц. Светка сидит в своем музее, клещами ее оттуда не вытащишь, а вечерами пишет какие-то отчеты. Правда, дуться она на меня перестала. Как ни странно, помогла последняя кража из гостиницы. Когда я ей про ту актрису рассказывал, Светка чуть не плакала, и, мне кажется, я в ее глазах даже вырос. Более того, Светка начала требовать от меня раскрытия этих краж с такой горячностью, что наш Кузьмич по сравнению с ней стал казаться мне скромным агнцем. Светка мне просто житья не дает с этими кражами. Хорошо еще, что я маме этот случай не рассказал. А то бы и дома покоя не было, это уж точно. Вообще, женщины почему-то воспринимают такие истории слишком болезненно и одновременно чересчур воинственно - подай им немедленное возмездие, и все. Так я и жил три "тихих" недели, в постоянной нервотрепке и со всякими недобрыми предчувствиями. И вот кончилась третья неделя - бац! - кража в гостинице. На следующий день снова кража! На третий день еще! И опять тихо... Первая из этих краж произошла во вторник. Психологически она была для меня самой тяжелой. Я почему-то про себя считал, что этот негодяй не осмелится больше на что-либо подобное. Хотя всякие неясные предчувствия меня и одолевали, как вы помните. Но оптимистическая моя натура все же не допускала такой дерзости с его стороны. Мои опасения сосредоточивались вокруг всяких сложностей с расследованием этого дела. Три "тихих" недели размагнитили и работников гостиниц. Они успели забыть о нашем предупреждении, и уж тем более выветрились у них из памяти приметы того человека. Я приезжаю в гостиницу как на место собственного преступления. Все там обычно. Ключ от номера, оказывается, украден, дежурной по этажу была преподнесена очередная коробка конфет. Это, между прочим, уже иная коробочка, не то что раньше. Кстати, мы выполнили совет Кузьмича. Но ни в одном магазине вокруг тех, прежних, гостиниц коробочек с клюквой в сахаре не оказалось. Мы дотошно проверили и магазины вдоль всех основных транспортных магистралей, ведущих к этим гостиницам. И тоже ничего не нашли. Мы сделали даже еще больше. Мы побывали во всех райторгах, и нам сказали, что в указанные дни ни один магазин не торговал коробочками с клюквой в сахаре. Где этот тип их добывал, так и осталось невыясненным. Ну а на этот раз он запасся какими-то заурядными шоколадными конфетами, которые имелись во всех магазинах города. Стоили они, кстати, значительно дороже. Разбогател, подлец! Дежурная по этажу оказалась, между прочим, весьма симпатичной женщиной, молодой, изящной, приветливой и к тому же умницей и вполне откровенным человеком. Этот прохвост со своими конфетами не произвел на нее ровно никакого впечатления, кроме брезгливого недоверия. Конфеты она отвергла, комплименты тоже, и ничего бы у него не получилось, если бы не чистая случайность: в дежурной комнате горничная неожиданно опрокинула чайник с кипятком. Алла Васильевна кинулась к ней, вот тогда-то он и утянул ключ. И сразу ушел, даже не оставил конфеты. Жившего в номере человека он обокрал, как всегда, дочиста. К несчастью, тот почему-то оставил в ящике стола билет и деньги на обратный путь, так что ему даже уехать в свой Челябинск было не на что. Хорошо еще, что помогло предприятие, куда этот человек приехал в командировку. Я специально звонил туда. Полдня, между прочим, потратил, пока уломал замдиректора. "А как мы эти деньги оформим? - спрашивает. - Товарищ не у нас работает". Понимаете, с одной стороны, вроде "товарищ", а с другой - "не у нас работает", А что человек в беду попал, на это у них пункта в инструкции нет. И что дома у него денег в данный момент нет, это тоже ни в каких инструкциях не предусмотрено. Я в таких случаях просто зверею. Словом, деньги нашлись. Но я с этой историей провозился чуть не до вечера. А потом... помчался на новую кражу, в другую гостиницу. Вторая кража отличалась от предыдущей только тем, что ему не удалось довести дело до конца - помешала горничная. Ему пришлось удирать из номера раньше времени. И осуществил он это, надо сказать, ловко. И то, что в номере побывал вор, выяснилось только через полтора часа, когда пришел хозяин. Я еще не знал, что нас ждет на третьей краже. Но у меня уже лопнуло терпение. И я решился на довольно рискованный эксперимент. Это было на следующий день после второй кражи. В то утро меня вызывает к себе Кузьмич. Вид его ничего хорошего не сулит. Кузьмич сидит хмурый, как туча, и энергично потирает ладонью затылок. Как-то странно взглянув на меня, он спрашивает: - Ну, уже знаешь? Я ничего такого не знаю. Я только что пришел на работу, и наш секретарь отдела Галочка не успела мне вручить еще ни одной бумаги. - Так. Не знаешь, выходит, - как будто даже удовлетворенно крякает Кузьмич, хотя я не успел еще ничего ответить. - Ну так вот. Вчера перед закрытием в комиссионный магазин, - он называет номер магазина и его адрес, - было сдано для продажи платье той артистки. Понял? Сдала какая-то женщина. По чужому паспорту, краденому. Дежурный в тот же вечер организовал проверку. Приметы той женщины имеются. В общем, на читай. Он протягивает мне бумаги. Я их тут же, у его стола, проглядываю. Внимание мое привлекают приметы женщины. Мне начинает казаться, что я ее знаю. Но раньше времени мне говорить об этом Кузьмичу не хочется. Вдруг я ошибаюсь. Мало ли что мне может показаться. И я молчу. Это была моя первая ошибка. - Иди и думай, - говорит Кузьмич. - Бумаги возьми себе. Распишись только у Гали. Другой начальник требует одного: бегайте, не ваше дело за столом сидеть, бумаги читать, ваше дело по городу бегать, все видеть, все знать. А вот Кузьмич нам внушает: "Ноги только волка кормят, а человека должна голова кормить. Семь раз подумай, один раз беги, понял?" Возвращаюсь я, значит, к себе, еще раз внимательно перечитываю все бумаги, думаю и решаюсь на тот эксперимент. Дело в том, что есть у меня один знакомый. Мне его арестовывать пришлось. На очередном допросе он и говорит: - Я, гражданин начальник, свой срок, конечно, отбуду, на сухаря не уйду. И в Москву вернусь. Поможете мне тогда новую жизнь начать, а? - Что ж, - говорю, - помогу. Человек вы не потерянный. Но чтоб в колонии первым быть. Понятно? - Чего ж тут не понять, - отвечает. - Не чурка. А вот помочь мне потом нелегко будет, гражданин начальник. - Это почему же? - спрашиваю. - Вам только и скажу, - вздыхает он. Видимо, доверие я у него вызвал, даже, я бы сказал, симпатию. И не случайно. Это, знаете, всегда между людьми взаимно получается. Не замечали? Если уж нравится вам человек, то каким-то образом и вы ему тоже нравитесь. Обязательно. Я это давно заметил. Вот так и с этим парнем. Взгляд его мне понравился сперва. Не бегает, не ускользает, прямой взгляд. - Так чем же тебе придется помочь? - снова спрашиваю я. А он мне и говорит: - От Варьки уйти. Вот чем. А то пропаду. Я уже знал, что это жена его. Бабенка действительно такая, что поискать. - Что ж, - спрашиваю, - сам уйти не можешь? Другой бы, знаете, что-нибудь придумал, чтобы свое мужское самолюбие не уронить, А этот нет. - Не могу, - говорит. - Из-за нее же, падали, сейчас сажусь, не из-за кого-нибудь. Вы только, гражданин начальник, к ней не цепляйтесь по этому делу. Как человека прошу. Такой, знаете, откровенный разговор у нас получился с Пашкой этим. И вот ушел он отбывать свой срок. Написал мне из колонии через полгода. Все у него, мол, хорошо идет. Ну я его "победный рапорт", конечно, перепроверил. Иначе в нашем деле нельзя. Оказалось, все точно. Ответил я ему. Пошла переписка. Мне этот парень понравился, хоть и немало натворил. У меня и в самом деле надежда есть, что из него толк выйдет. И, думаю, не ошибаюсь. И Варвару его я действительно "не цеплял". Поговорил только с ней серьезно, предупредил. Красивая, между прочим, деваха, высокая, статная, на смуглом лице черные брови вразлет, глаза горячие, дерзкие, а зубы, когда улыбается, просто не зубы, а жемчужины, одна к одной. Ослепительная у нее улыбка. Работает мотористкой на трикотажной фабрике. Я и там насчет нее кое-какие справки навел. И по месту жительства тоже. Но слово, данное Пашке, держу. И в письмах ему кое-что о ней сообщаю, конечно, такое, чтобы не волновать его. Потому что уйти он от нее не сможет, это мне ясно. Тут по-другому надо действовать. Это я ему тоже осторожно в письмах внушаю. Короче говоря, вот об этой самой Варваре я и вспомнил, когда приметы той женщины прочел. Но сначала надо было проделать одну несложную операцию: показать фотографию Варвары в комиссионном магазине. Опознают они в ней ту женщину, которая платье сдала, или нет. Причем показал не одну ее фотографию, а нескольких женщин, приблизительно схожих между собой. Там двое эту женщину запомнили: приемщица и заместитель директора. Я их по очереди приглашаю в отдельный кабинет, с понятыми, все как полагается, и фотографии показываю. Приемщица сразу опознает Варвару. Я, между прочим, заметил: женщины, как правило, наблюдательней мужчин в таких случаях. Мужчина лучше местность, дорогу запоминает, а женщина обстановку, людей. Чем это объяснить, не знаю, но факт, Особенно хорошо женщина запоминает женщину. А заместитель директора, пожилой мужчина с брюшком и черными, навыкате глазами, эдакий, знаете, весельчак и выпивоха, долго перебирал фотографии - я там красоток подобрал что надо - и не очень уверенно, но все-таки тоже на Варвару указал, Так что сомнений у меня не осталось. После этого я прямо к ней домой и поехал. А вдруг, думаю, застану. Раз она вчера вечером в магазин пришла, значит, в дневную смену работала. Так, может, сегодня в вечернюю идет? Живет Варвара в одном из арбатских переулков, в старом многоквартирном доме, на первом этаже, и вход туда отдельный, из подворотни, очень, как видите, удобный вход. Кто-то еще задолго до Пашки сообразил отделить часть большой коммунальной квартиры и проделать отдельный вход. Поэтому кухонька там получилась не ахти какая и санузел тоже, но зато своя однокомнатная квартира, что ни говорите. Приехал я туда часа в два. Сразу, конечно, к Варваре не пошел, понаблюдал некоторое время за ее окнами и подворотней. Дело в том, что занавески на окнах оказались задернутыми, вот что меня удивило. Если она была дома, то зачем бы ей при электрическом свете сидеть? А если ушла на работу, то утром, как встала, тоже естественно было бы занавески отдернуть. Словом, почему-то мне это все не понравилось. Подождал я еще немного и решил все-таки зайти. Направился к подворотне. Темный такой тоннель, длинный, грязный, так что и нужную дверь-то не сразу увидишь. Звоню. Никто не открывает. Еще раз звоню, понастойчивей. И вот наконец слышу шаги, тяжелые шаги, мужские. Ладно, думаю, поглядим, что у Варвары за гость такой. Не только в книгах ведь бывают неслыханные удачи. А человек между тем цепочкой погремел и спрашивает густым таким недовольным басом: - Кого надо? - Варю, - говорю, - надо. - Варю?.. - Он чуть помедлил, но все-таки решился: - Ну давай, коли надо. Открывается дверь. На пороге стоит здоровенный рыжий парень, без пиджака, галстук набок съехал. Глаза у парня чуть осоловелые, сразу видно, выпил. Эх, Варвара, Варвара... Между тем парень, набычившись, стоит в дверях, смотрит подозрительно, даже враждебно. Что ж, конечно, не очень вовремя я пришел. Но отступать уже поздно, да и незачем. - Так, - спрашиваю, - и будем стоять? Варя-то где? Этот парень мне ни к чему. Я бы другого тут хотел встретить, если уж на то пошло. В этот момент появляется и Варвара. На ходу двумя руками поправляет свои роскошные черные волосы. - Здесь я, - говорит. - Чего мне прятаться? С вызовом говорит, дерзко и улыбается ослепительной своей улыбкой. Узнала меня, конечно. - Что ж, - говорю, - в дом не приглашаете. - Незваный гость... - смеется. - Ну да заходите, раз пришли. Парень недовольно засопел, но посторонился и за мной дверь на все замки запирает. В комнате относительный порядок: успела, видно, все прибрать. На столе всякая закуска стоит, но ни бутылок, ни рюмок не видно. Тоже, конечно, прибрала. Горит свет, душно, накурено. Варвара с виду нисколько не смущена, держится свободно и чуть насмешливо. Выдержке ее позавидовать можно, ведь догадывается, конечно, что не зря я пришел. - Присаживайтесь, - говорит. - С чем пожаловали? Толик, - обращается она к парню, - подай гостю стул вон тот. Толик нехотя выполняет ее приказ и сам тоже садится, стул жалобно скрипит под его тяжестью. Парень, между прочим, явно не Спиноза, соображает туго и в ситуации никак разобраться не может: тяжкая работа мысли явно отражается на его круглом обветренном лице. Ну что ж, соображай, милый, соображай, это иногда полезно. Я прошу разрешения закурить, потом говорю: - Вот был недалеко, зашел проведать. Как, думаю, живет наша Варя. И тоже ей улыбаюсь. - Хороша Маша, да не ваша, - хмуро басит Толик. Он горит желанием выкинуть меня за дверь. Вполне понятно. Пришел какой-то пижонистый парень и ведет себя так, словно он сто лет Варвару знает. А знать Варвару и не крутить с ней - это у Толика в голове никак не укладывается. И потому он начинает ко мне задираться. Его, наверное, парни побаиваются, силища-то в нем бычья. Вот он и привык полагаться на нее. Тем более что ничем другим природа его, к сожалению, не одарила. - А сам ты кто? - усмехаясь спрашивает он. - Знакомый, - говорю. И мы с Варварой обмениваемся понимающими улыбками. Это Толику уже совсем не нравится. Он угрожающе заявляет: - Я, учти, и не таких, как ты, отваживал. - Сиди уж, - обеспокоенно вмешивается Варвара. - Наговоришь тут на себя. Но Толик понимает ее так, что она считает его пустым хвастуном, и решает показать свою мужскую твердость. - Так что давай уматывай, пока цел, - говорит он. Меня такой Оборот дела вполне устраивает. Ведь если дойдет до конфликта, то Варвара будет, конечно же, на моей стороне. Не дурочка она, чтобы из-за этого битюга со мной ссориться. Да и не очень-то она его высоко ставит, как я вижу. Ну а сделать он со мной вряд ли что сумеет. - Зачем же мне уматывать? - простодушно удивляюсь я. - Кто первый пришел, тот пусть первый и уматывает. - Ха! - довольно хлопает себя по коленям Толик. Он, видимо, решил, что теперь все ясно и можно приступать к знакомой работе. И вдруг рявкает, наливаясь краской: - А ну встань! Толик встает сам и надвигается на меня. Намерения у него, видимо, самые решительные. - Сиди, говорю, - напряженным тоном приказывает Варвара. Но уже поздно - Толик вышел из повиновения, в нем уже взыграли инстинкты. Он заносит надо мной свой пудовый кулак. Физиономия у него зверская. Он в этот момент, кажется, убить может, а уж искалечить - это безусловно. Но я довольно точно уклоняюсь вместе со стулом от его удара. Кулак Толика со всего размаха врезается В угол спинки, она трескается. А Толик воет от боли. Теперь он уже ничего не соображает, ярость бушует в нем. - Остановись, дурень! - кричит Варвара, взвизгивая от страха. Но Толик ничего не слышит и слепо кидается на меня. Для драки это, между прочим, самое худшее состояние. Он не успел подскочить ко мне, как я уже был на полу вместе со стулом, и, споткнувшись об него, Толик тоже летит на пол. На рассеченной щеке его выступает кровь. Он ошеломленно приподымается, рукавом растирает кровь, заметив ее, рычит и снова кидается на меня. Варвара визжит уже в голос. Действительно, Толик, окончательно озверев, хватает со стола нож. И тогда бью Толика я, не поднимаясь с пола, ногой. Это, конечно, не смертельный, но жестокий удар, и я редко к нему прибегаю. Но сейчас не до шуток. Вскрикнув, Толик валится на пол. Я не спеша поднимаюсь. Варвара приходит в себя и с отвращением кричит ему: - Проваливай отсюда! Чтоб глаза мои тебя больше не видели! И кидает ему пиджак. Толик наконец поднимается. Вид у него жалкий. Он с ненавистью смотрит на меня, но снова кинуться уже нет сил, да и страшно. А Варвара, окончательно осмелев, толкает его в спину, и Толик тяжело направляется к двери, волоча за собой по полу пиджак. Эта победа меня не радует, мне лишь противно, так противно, что я на минуту забываю, зачем сюда пришел, и порываюсь тоже уйти. Возвращается Варвара. Она не смотрит в мою сторону и устало говорит: - Вы уж извините. - Она вдруг улыбается: - А Толик ведь за милицией собрался бежать. Я холодею. Только этого еще не хватало. Я на минуту представляю себе, как ляжет на стол Кузьмича рапорт о моей героической схватке, и мурашки бегут у меня по спине. Ведь я Кузьмичу ничего не сказал о своем визите, не получил от него санкции на это, а между тем ввязался в драку и чуть не искалечил человека. И никакое свидетельство Варвары тут не поможет. Я грубо нарушил служебную дисциплину. - Ну и что, побежал? - спрашиваю я, с трудом сохраняя спокойствие. - А я ему сказала, что вы сами из милиции, - смеется Варвара. - Ох и рожа у него стала, вы бы видели. - И раздраженно заключает: - А ну его! Думать о нем не хочу! Вы только... - она виновато смотрит на меня, - если можно... Паше не пишите. Я этого на порог больше не пущу. - Ладно, - говорю, - условились. А сам чувствую, как гора у меня сваливается с плеч. Нет, я, конечно, ничего не скрою от Кузьмича. Но одно дело доложить самому, а другое... - Вот что, Варя, - уже совсем другим тоном, деловито и спокойно говорю я. - Скажите мне, чье платье вы вчера сдали на комиссию? - Я?.. Для нее мой вопрос полнейшая неожиданность, и застает он ее врасплох. Она еще не успела прийти в себя, она совсем не готова вести такой опасный разговор и сейчас совершенно растеряна. - Да, вы, - говорю. - Кто вам дал это платье? И откуда у вас чужой паспорт? Варвара молчит, опустив глаза, и нервно теребит край скатерти. - Где вы познакомились с этим человеком? - настойчиво спрашиваю я. - Рассказывайте, Варя. Сейчас самое лучшее для вас все рассказать. - Нечего мне рассказывать, - наконец выдавливает она из себя. - Дура. Заработать хотела. Вот и все. - Нет, не все. Кто этот человек? - А я знаю? Встретились... - Как встретились? - Он за мной в метро увязался. Слово за слово. В кафе пригласил. Обходительный... - Как его зовут? - Михаил Семенович. "Не иначе как наврал", - решаю я. Такой не назовет свое настоящее имя первой встречной. - Опишите мне его, - говорю. Варя начинает припоминать внешность своего нового знакомого. Да, это тот самый тип, все сходится. - Где он живет? - спрашиваю я на всякий случай. И Варя неожиданно сообщает: - Тут, недалеко. На Плющихе. - На Плющихе? - недоверчиво переспрашиваю я. - Это он вам сказал? - Да нет. На такси меня вечером домой завез. А потом, я слышу, говорит водителю: "Теперь на Плющиху". - Когда же он вам платье передал? - Вчера. - Сказал, чье платье? - Сказал. Сестра прислала продать. Из другого города. Пятьдесят рублей обещал. И паспорт ее дал. "Чтоб, - говорит, - шуму потом не было". Я понимаю, почему он так щедро решил с ней расплатиться. Ведь платье оценили всего в семьдесят рублей. Он затянуть ее хочет, привязать к себе. Расчет тут примитивный и точный. Понял, кто перед ним. - Дура я, дура, - горестно произносит Варвара. - Как же он деньги у вас получит? - спрашиваю. - Обещал позвонить. - Куда? - На работу. Куда же еще? - Ну вот что, Варя, - говорю я наконец. - Вам уже ясно, надеюсь, что он вор. Самый обыкновенный вор, хотя и обходительный. Платье это краденое. И вы пытались его сбыть. - Что ж теперь будет, господи? - упавшим голосом спрашивает Варвара. - А будет то, что мы с вашей помощью его задержим. Обязательно с вашей помощью, - подчеркиваю я - Потому что, если мы поймаем его сами, тогда... он, пожалуй, успеет еще немало бед причинить. И это тоже будет на вашей совести. Я не хочу и не могу ей что-нибудь обещать за помощь. Не могу потому, что это не от меня зависит. Хотя преступление ее, конечно, невелико. Но решать тут должен наш Кузьмич А не хочу я ей ничего обещать потому, что нельзя, чтобы она подумала, что я ей какую-то лазейку предлагаю или, еще хуже, сделку. И я рассказываю про ту актрису. Даже еще подробнее, чем Светке. И вижу, как Варвара кусает губы. Неожиданно она говорит: - Ну что у меня за несчастливая жизнь такая? Почему я все в грязи да в грязи? Почему я отмыться не могу? И тогда я ей говорю про Пашку, про те его слова о ней. Я их, конечно, неточно передаю, я их смягчаю, но смысл остается тот же. - Вот почему он не пишет. Целый год, - тихо, словно про себя, говорит Варвара, задумчиво глядя куда-то в пространство. - Теперь понятно. Она сидит у стола очень прямо, плотно сжав колени и бессильно уронив на них руки. Такой она мне нравится больше, чем веселой. - Напишите ему сами, - говорю я. - Напишите все как есть. - Не умею я так писать. - Все равно. Как умеете. Он ведь вас любит. Я знаю. - Любит он... Водку он жрать любит. - То другой Пашка любил, - твердо говорю я. - А этот... И я рассказываю ей все, что знаю о сегодняшнем Пашке, о том, как он вкалывает там, в колонии, как держит слово. Варвара молчит. Теперь, пожалуй, ей можно дать подумать. Я украдкой смотрю на часы. Мне пора. И я говорю: - Давайте, Варя, условимся. Только твердо. Вот мой телефон, я вам его сюда запишу, - и вырываю листок из своей книжки. - Когда он вам позвонит и вы условитесь о встрече, скажете ему, что платье продано, мы его все равно уже конфисковали, вы сразу звоните мне. Если меня не застанете, позвоните по номеру дежурного, - я и его записываю на листке. - Дежурный будет в курсе дела. Она молча кивает в ответ. - Смотрите, Варя, - предупреждаю я, - не подведите меня. Я вам верю. А главное, не подведите себя, не подведите Пашу. Я ему тоже напишу. И мы оба будем на вас надеяться. Из грязи всегда можно выбраться, Варя. Надо только твердо решить. - Что я, не понимаю... - Вот и прекрасно. Мы прощаемся. Я ее предупреждаю, чтобы она была осторожнее с этим типом. Хотя я еще не знаю, на что он способен. Это я узнаю чуть позже. Когда я приезжаю к себе в отдел, меня встречает озабоченный дежурный. - Где ты пропадаешь? - сердито спрашивает он. - Тут тебя обыскались. Федор Кузьмич уже выехал. И группа тоже. У меня что-то обрывается в груди. - Куда они выехали? - спрашиваю. - Убийство. В гостинице. - Убийство?! - не веря своим ушам, переспрашиваю я. - Да, да. Твой сотворил. Забрался в номер, а тут... В общем, поезжай немедленно, - приказывает дежурный. - Я тебе сейчас машину дам. Я мчусь в гостиницу. Машина несется так, словно мы гонимся за кем-то или кого-то можно еще спасти. Всю дорогу меня бьет озноб, и я курю сигарету за сигаретой. Неужели он пошел на убийство? Как это случилось? Других мыслей у меня сейчас нет. Вот и гостиница. Взбегаю по лестнице. Пустой коридор. Сюда никого посторонних не пускают. На площадке стоит милиционер. Показываю удостоверение и бегу по коридору. У закрытой двери номера, это номер "люкс", тоже дежурит милиционер. Снова вытаскиваю удостоверение. В этот момент дверь открывается, и я сталкиваюсь с Игорем. - Приехал, - озабоченно говорит он. Игорь, как всегда, в черном костюме и в черной водолазке. Галстуков он не признает. Невысокий, плотный, с ежиком темных волос и чуть приплюснутым носом. Он всегда ироничен, но в отличие от меня скуп на слова. Я захожу. Номер большой. Просторная передняя и целых три комнаты. Прямо передо мной гостиная, слева спальня, справа кабинет, все двери распахнуты настежь. Кузьмич в гостиной, я слышу его хрипловатый прокуренный бас. За круглым полированным столом сидит знакомый следователь из прокуратуры. Здесь же работают эксперты, фотограф. Сквозь открытую дверь в спальне я вижу нашего врача, Зинаиду Федоровну, она в белом халате, склонилась над одной из постелей. С ней рядом еще какая-то женщина, тоже в халате. Остро пахнет лекарством. Я захожу в гостиную. - Где ты был? - сухо спрашивает Кузьмич, обращаясь ко мне, и потирает ладонью свой затылок. Я торопливо докладываю самое главное. - Давай включайся, - говорит Кузьмич. Через несколько минут вся картина происшествия мне уже известна. А было так. Этот тип появился здесь, как всегда, около трех. Действовал он по обычной схеме: болтовня с дежурной по этажу, коробочка конфет, минутная отлучка, и ключ уже у него. От этого самого "люкса". Улучив момент, когда в коридоре никого не оказалось, он стал открывать дверь. Но замок почему-то не поддавался. И тут откуда ни возьмись появляется горничная. Видит, человек не может открыть дверь "своего" номера, подошла и сразу открыла. Подумала, новый жилец, еще не привык. Он как ни в чем не бывало поблагодарил и вошел. А через несколько минут горничная почему-то забеспокоилась. И решила этого жильца спросить, не ошибся ли он номером. Стучит. Тот ее впускает и... со всего размаха бьет чем-то тяжелым по голове. Она падает, теряет сознание. Он затаскивает ее под кровать, вытирает на полу кровь и исчезает. Через час появляется настоящий жилец. Он страшно торопится, у него билет на самолет. Он так торопится, что даже, видимо, не замечает, пропало у него что-нибудь из вещей или нет. И дежурная по этажу наспех принимает у него номер. Оба ничего не подозревают. Жилец уезжает. И только через два часа, когда другая горничная начинает там прибирать, она обнаруживает под кроватью тело той женщины. Поднимается крик. Сбегаются люди. Вызывают милицию, "скорую помощь". Женщина оказалась жива. Она только потеряла много крови, у нее сотрясение мозга, и врачи боятся ее сразу перевозить. Но она уже пришла в сознание и успела даже кое-что рассказать. Если бы она ничего не рассказала, пришлось бы заняться и тем жильцом, разыскать его и допросить. - Его все равно надо будет отыскать, - говорит Кузьмич. - Преступник наверняка что-то у него украл. - Сам напишет, если украли, - усмехается Игорь. - Из какого он города? - спрашивает Кузьмич. - Из Пензы. Николов Иван Харитонович. Архитектор. Кузьмич кивает Игорю. - Дашь поручение в Пензу. Пусть допросят. Он что-то обдумывает. Потом приглашает горничную, которая убирала номер. - Жилец ваш, говорят, торопился? - Билет у него был. На самолет опаздывал... - Может, он чего оставил второпях-то? - Вроде ничего такого... Вот бутылки... Потом Кузьмич поворачивается ко мне и кивком отзывает в сторону. - Пойди, - говорит, - к администратору, попробуй забронировать на завтра номер "люкс". Я удивленно смотрю на него и постепенно начинаю соображать. - Слушаюсь, Федор Кузьмич, - говорю с самым серьезным видом. Я выхожу из номера, торопливо иду по длинному коридору и только на лестнице, устланной толстой красной дорожкой, спускаюсь медленно и солидно. Затем, все так же не спеша, пересекаю просторный вестибюль, где народу уже совсем немного, и подхожу к окошечку администратора. Здесь толпится человек десять приезжих, добиваясь места в гостинице. Вид у всех усталый и озабоченный. За окошечком миловидная и совершенно неприступная девушка. Я слышу, как она отвечает мужчине, стоящему передо мной: - Мест нет, гражданин. И не будет. Обратитесь в другую гостиницу. Вот там список висит. - Но меня направили сюда, - не сдается тот. - Ничего не знаю. На вас заявки нет. - Не может быть, чтобы... - Может. Я ведь уже смотрела. Могу еще раз посмотреть. Тон у нее терпеливо-спокойный. Человек растерянно отходит, и к окошечку нагибаюсь я. - Добрый вечер, девушка. - Добрый вечер, - выжидающе отвечает она, никак не реагируя на мою улыбку. - Мне надо заказать номер "люкс" назавтра для товарища, - как ни в чем не бывало говорю я. Девушка смотрит на меня словно на сумасшедшего. - У вас есть заявка от вашей организации? - на всякий случай спрашивает она, видимо проверяя свое первое впечатление. - Заявки нет, но... можем подать. А если как-нибудь иначе? Она хмурится и отвечает довольно резко: - Иначе нельзя. - А другой номер? - И другой тоже. - Но мне-то нужен "люкс", - вздыхаю я. - Значит, только по заявке? - Да. И с резолюцией нашего начальства. - Ого! Так строго? Ну хотя бы... разрешите зайти к вам. - И я пальцем указываю свой путь через дверцу в перегородке. - Сюда заходить нельзя, гражданин, - сухо отрезает девушка. - Ничего, мне можно, - весело и загадочно отвечаю я и отхожу от окошечка. Впрочем, она уже догадывается, что я не сумасшедший, еще раньше, чем я показываю ей свое удостоверение. - Вы понимаете, - говорит она немного смущенно, - свободных "люксов" действительно нет, кроме... ну того. Она раскрывает большую книгу с разграфленными страницами, достает сколотую пачку заявок на различных солидных бланках с подписями, печатями и косыми резолюциями в верхнем углу, еще какие-то бумаги и скромную тетрадочку. Мы все это вместе просматриваем. Вообще она очень славная девушка, как только начинает говорить не так официально и исчезает равнодушно-непреклонное выражение с ее хорошенького личика. Все оказывается именно так, как она и говорила. Все "люксы" заняты, и в них живут только люди, на которых имеются заявки со всеми необходимыми печатями и резолюциями. Кроме... кроме гражданина Николова, на него никакой заявки не оказалось. - Значит, было "окно", - говорит Надя. Мы уже познакомились. Общая работа, как известно, сближает. - Правда, он поселился не в мое дежурство, - добавляет она с заметным облегчением. - Надо спросить Веру Михайловну. Она заступает завтра утром. Да, видимо, придется спросить. Тут, кажется, не обошлось без "барашка в бумажке". На следующий день после происшествия в гостинице нас ждала новость. Дело в том, что еще до этой второй серии краж мы составили фоторобот этого опасного вора. Наша практика и экспериментальная психология подтверждают большую эффективность такого метода. К нему-то мы прибегли и на этот раз. Ведь у нас, как вы помните, было несколько человек, видевших того типа в трех первых гостиницах. Надо вам сказать, что в конце этой кропотливой работы на фотографии появилось совсем незаурядное лицо, умное, выразительное и даже, я бы сказал, с обаянием. Просто досадно было думать, что такой человек оказался вором, наглым, вульгарным вором, и больше никем, что он мог поднять руку на другого человека, мог решиться на убийство. Ведь это чистая случайность, что женщина осталась жива. Внутренне, психологически он шел на убийство, и он был убийцей. А с фотографии на нас смотрело совсем другое лицо. Эти зачесанные назад седоватые волосы, большие выразительные глаза, изящный нос и полные, красиво очерченные губы. Ломброзо, наверное, упал бы со стула, взглянув на эту фотографию и узнав, кому она принадлежит. Я еще по университету помню, по истории криминологии, о чем писал этот итальянский ученый. По его утверждению, вор, например, обладает стойкими и весьма конкретными внешними данными с явно дегенеративным уклоном. Так вот, эту самую фотографию мы и разослали в различные города в дополнение к нашим ориентировкам и прочим сообщениям. И машина наша снова сработала. В первый раз она "выдала" нам платье. Теперь же... Пришло служебное сообщение... Откуда бы вы думали? Из Пензы! На следующий день, как я сказал, после событий в той, последней гостинице. Один старый работник розыска из Пензы вспомнил этого негодяя. Он его арестовывал, оказывается, лет двадцать назад за квартирную кражу в этом городе. И не только вспомнил, но и поднял из архива его дело. И прислал нам по нему справку и все данные этого человека, даже его подлинную фотографию. А уж тут у нас специалисты мгновенно установили, что на присланной фотографии двадцатилетней давности изображен тот же человек, что и на нашем фотороботе. Фамилия его оказалась Мушанский, Георгий Филиппович, год рождения тысяча девятьсот двадцать пятый. Впрочем, по поводу имени и фамилии мы не очень обольщались. При следующем аресте он мог назваться как угодно и, конечно, назвался, иначе слишком грязный след потянулся бы за ним. Но от всех остальных данных деться ему было некуда. В том числе и особенно от отпечатков пальцев, которые нам тоже прислали из Пензы. Наши специалисты тут же составили формулу его папиллярных узоров и проверили по соответствующим учетам. Вскоре перед нами лежали сведения о всех преступлениях, совершенных этим человеком, за которые его в разное время судили. А кстати, и все другие фамилии, которые он себе каждый раз придумывал. Судимостей оказалось пять и фамилий тоже. Пестрая и грязная биография была у этого человека. В том, первом деле сохранились материалы о нем и его семье. В последующих делах семья исчезает. Придумывая себе новую фамилию, он придумывает и новую биографию. Так появился человек без прошлого, без жизненных корней, без близких. Человек - "перекати-поле". Родился же он в небольшом городке недалеко от Киева. Мать работала бухгалтером на автобазе, и отец там же механиком. Это был, видимо, хороший, даже способный механик, и его там ценили. Он был и изобретателем, не крупным, конечно, но все же. Что-то улучшил в автомобильном моторе, что-то придумал для надежной работы карбюратора и еще для форсунки на дизеле. Но это был очень тщеславный и честолюбивый человек. Он стал добиваться признания, патентов, премий. И постепенно превратился в сутяжника и кляузника. Бывают люди, я сам таких знаю, которые не в состоянии здраво оценить масштаб своих способностей и заслуг. Наверное, тот механик принадлежал к их числу. В конце концов его уволили, и он поехал в Москву хлопотать, добиваться, воевать. А заодно он бросил семью, она ему мешала в его кипучей деятельности. В Москве он встретил другую женщину. С того времени след этого механика теряется. Парень остался без отца. Сын вырос тоже честолюбивым. Спокойная трудовая жизнь матери его не устраивала, как и вообще жизнь в этом городке. Ему мерещились громкая слава и большие города. Он пошел в отца. И поступает в театральное училище в Киеве. Все бы еще ничего, если бы за четыре года учебы там он не попался на всяких неблаговидных поступках. То мелкая кража у товарища, то пьяный дебош в ресторане, то некрасивая история с какой-то девушкой, на которой он обещал жениться, потом еще с одной и еще. С грехом пополам он кончил училище, этот красавчик, и поступил в театр, почему-то пензенский. Вот там-то он и совершил свое первое крупное преступление - квартирную кражу у главного режиссера театра. На суде он уверял, что это была не кража, а месть, режиссер затирал его, не давал интересных, ведущих ролей. Сначала он грозил жалобами "наверх", потом убить кинжалом на глазах у всех и, наконец, выбрал третий "вариант": ограбил квартиру режиссера, Выйдя из заключения, он поступил в другой областной театр. А вскоре новая квартирная кража, потом третья. И снова тот же якобы мотив - месть. И опять суд. Так он и жил, этот непризнанный "артист". Все время кочевал, то по тюрьмам и колониям, то по театрам и городам. И вот пять судимостей, шутка ли. Я иногда думаю, как может человек так жить? Один, в вечной войне со всеми. Мне пришлось перевидать всяких людей: и случайно оступившихся, и заблудившихся, и совершенно озверевших. Такая уж работа. И я еще не встречал ни одного, даже самого опустившегося, самого отчаянного, который бы мне сказал, искренне, конечно: "Я доволен. Мне другого не надо". Я знаю, всем им плохо, какой бы бравадой, какой бы дерзостью они ни прикрывались. И все они творят зло. Поэтому мне хочется разобраться. Есть среди них и люди-амебы. В них разбираться неинтересно, они слишком примитивны. Захотел напиться - напился, отнять - отнял, захотел порезать - порезал, а может, и убил, дело какое. Все это для него "семечки", для амебы. Но этот "артист" не амеба. Его аморальность не от серости, не от примитивности. У него должна быть своя "философия", я так полагаю. Все оправдывающая, все объясняющая и даже воспевающая. Это близко к "сверхчеловеку", наверное, которому все позволено. Но добраться до этого типа совсем не просто. - То, что мы о нем все знаем, - говорит Кузьмич, - этому пока грош цена в базарный день. У него уже новая фамилия, новый паспорт и биография. И в театрах он уже не играет. Он уже путь прошел немалый, вниз, конечно. "Да, "сверхчеловеки" тоже проходят каждый свой путь вниз", - думаю я. - ...Вот раньше-то он на людей не кидался, - продолжает Кузьмич. - А сейчас кинулся. От вора к убийце путь его. - Положение у него было безвыходное, - возражает Игорь. - Змея ведь кусается, если на нее наступишь. - Тут другой случай, - Кузьмич качает головой и смотрит на меня. - Что, Варвара-то твоя не звонила? - Нет, - отвечаю. - Рано. Только три дня прошло. Мы сидим в его кабинете. Три часа дня. За окном сеет нудный холодный дождь. В комнате тоже холодно. Топить еще не начали. Чертов октябрь! Сейчас начнется оперативное совещание. Важное совещание. Я уже догадываюсь, что у нашего Кузьмича созрел какой-то план. Глава III РАЗНЫЕ ВЕРСИИ Да, Кузьмич наш, конечно, кое-что подготовил. Но начинает он, как всегда, издалека. - Давайте, милые мои, разберемся, - говорит он. - И подумаем. Последняя кража немного выбила нас из колеи, - добавляет Кузьмич. - Засуетились. Никуда это не годится. А почему засуетились? Да потому, что нет плана, нет твердых версий. Розыск по приметам и по вещам - это само собой. А мы только на него и положились. На первых порах это было понятно. Но сейчас... - Он сердито трет затылок. - Так что давайте думать, милые мои. Одними ногами в нашем деле не проживешь. - Кое-что все-таки добыто, - с невозмутимым видом говорит Игорь. - То, что мы знаем Мушанского, не последнее дело, Федор Кузьмич. И встреча Лосева с этой Варварой тоже, при всех издержках даже. Игорь усмехается. Я уже доложил Кузьмичу об инциденте с Толиком, и Игорь об этом тоже знает. Сейчас он на это и намекает. Ох и попало же мне за тот инцидент! "Спровоцировал драку", - резюмировал Кузьмич. Но я вовсе не хотел никакой драки. Конечно, мне хотелось, чтобы Толик ушел, ну, может быть, поссорившись с Варварой. Вот и все. Мне же надо было с ней поговорить. "Глупости, - возразил Кузьмич. - Знал, с кем связываешься. Так он тебе просто и ушел бы, как же". Еще он заявил, что эта драка может нам аукнуться. И чуть не наложил взыскание. Я даже не понял, что меня спасло. А теперь вот еще Игорь на это намекает. Хотя в целом Игорь верно сказал, все-таки кое-что нами сделано. Но одно слово, которое произнес сейчас Кузьмич, меня насторожило. Это слово "версии". - Версии у нас были, - говорю я. - Это какие же? - спрашивает Кузьмич. - Где его искать, - отвечаю. - Рестораны, кафе, всякие злачные места, где такой народ собирается. Потом скупщики краденого, компании некоторые. - А еще? - допытывается Кузьмич. - Конкретнее. У него явно что-то на уме. Я только не пойму, что именно. Хотя и чувствую, что задел то самое, о чем он думает. - Что же еще? - спрашиваю. - Вот в кафе он как-то раз и появился с Варварой. - И его почему-то не засекли, - насмешливо добавляет Кузьмич. - Ну бывает, - я недовольно пожимаю плечами. - Однако не последний раз он туда, надеюсь, зашел. - Словом, так, - решительно объявляет Кузьмич. - Главных версий тут две. Он москвич или он не москвич. - Как же так "не москвич"? - удивленно спрашиваю я. - А Плющиха? - Вот, вот. Плющиха - это первая версия, - подтверждает Кузьмич. - Не какие-нибудь там кафе или рестораны, а Плющиха. Уже кое-что поконкретнее. А мы это с вами, милые, упустили. Хотя зацепочки тут есть. Подумать только надо. Да, действительно, если подумать, то версия "Плющиха" вполне основательна. И я об этом уже думал. Только руки до нее не дошли. Я просто утонул в старых делах Мушанского. Но время же в конце концов не упущено? А Кузьмич между тем продолжает развивать свою мысль и смотрит при этом на меня, хотя в кабинете еще человек шесть. - Надо прочесать весь район, - говорит он. - Связаться с участковыми инспекторами, они свой народ знают. А у нас приметы есть, фотографии, ну и все прочее. Это первое. Я делаю пометки в блокноте. Совершенно машинально и только для очистки совести. Мне неловко. Кузьмич говорит прописные истины, которые я сам должен был если уж не осуществить, то хотя бы высказать. Вот я и делаю пометки в блокноте скорее всего от смущения. - И еще по этой версии надо кое-что сделать, - продолжает он, поглядывая на меня, и досадливо вздыхает: - Надо бы попробовать того таксиста найти, который их вечером привез, Варвару и его. Хотя, конечно, прошло уже четыре дня. - А вторая версия, Федор Кузьмич? - напоминает Игорь. - Не забыл, будь спокоен, - отвечает Кузьмич. - Вторая версия вот какая. Три дня подряд кражи, затем три недели тихо. Потом опять три дня, и опять тихо. Странная периодичность, а? И притом розыск по Москве не дает никаких результатов. А уж они искали как надо. - Он кивает на меня и Авдеенко, тоже присутствующего на совещании. - Гастролер, - негромко произносит Игорь. - Вот, вот, - подтверждает Кузьмич. - Это и есть вторая версия. Но ее проверить надо. "Гастролер" - это особый вид преступника. Он появляется в городе, чтобы только совершить преступление, и потом исчезает. А через некоторое время приезжает опять. Таких ловить, конечно, труднее, но здесь есть свои методы. Мы подробно обсуждаем обе версии. Мы им дали уже оперативные шифры - "Плющиха" и "гастролер". Под конец Кузьмич распределяет обязанности. Но у меня все время такое ощущение, что он что-то недоговаривает. Мне достается "Плющиха". Версия "гастролер" отходит Игорю. - Из Пензы ответа нет? - как бы между прочим спрашивает его Кузьмич. - Нет еще, - рассеянно отвечает Игорь. Он уже, конечно, обдумывает свою версию. Он весь поглощен ею. Но я почему-то настораживаюсь. Однако Кузьмич больше не возвращается к этому разговору. Сразу после совещания я посылаю Авдеенко и Яшу Фролова на Плющиху, а сам еду к Варваре. Она сегодня работает в утреннюю смену и к вечеру должна быть дома. Но будет ли, это еще вопрос. И не застану ли я у нее кого-нибудь, это тоже вопрос. А мне надо поговорить с ней наедине. И откладывать этот разговор нельзя, и так уже времени упустили немало. Но нарываться на новый конфликт с каким-нибудь Толиком у меня, как вы можете догадаться, желания тоже нет. Кроме того, меня беспокоит и сама Варвара. До конца положиться на нее я ведь тоже пока не могу. Мало что может прийти в эту взбалмошную голову. Вот с такими смутными чувствами я к ней и еду. Знакомая подворотня встречает меня холодным сырым ветром, дующим с такой бешеной силой, словно это не старая темная подворотня, а аэродинамическая труба, а я та самая модель, которую надо испытать на лобовое сопротивление. Я плотнее запахиваю плащ и рукой держу шляпу, ее просто срывает с головы. Проливной дождь хлещет с самого утра. Мне дьявольски холодно, сыро и противно. Прежде чем зайти в эту проклятую подворотню, я изучаю известные мне окна. Занавески задернуты, в комнате и кухне горит свет. Значит, Варвара дома. Только бы она оказалась одна, больше, кажется, мне ничего не надо. Я почти на ощупь нахожу дверь, обитую старым дерматином, и звоню. На этот раз дверь открывается без всяких проволочек и вопросов, и меня буквально вдувает в маленькую прихожую, где под самым потолком горит тусклая, без абажура, лампочка на изогнутом шнуре. Потолки здесь, как и во всех старых домах, очень высокие. Передо мной стоит Варвара. Она в простеньком платье с короткими рукавами и переднике, волосы небрежно сколоты на затылке. В руках у нее полотенце. Ясно, занимается домашними делами. Варвара, глядя на меня, улыбается дружески и открыто, и это мне тоже нравится. - Вы всегда прямо как снег на голову, - говорит она. - Как дождь, - отвечаю я, снимая шляпу и стряхивая с нее воду. Варвара забирает мой плащ. - На кухню повешу, пусть посохнет. Чайку не выпьете? - Выпью, - говорю. - С удовольствием даже. Через некоторое время мы уже сидим за столом, и я, обжигаясь, пью крепкий, душистый чай. Ужасно я люблю, признаться, такой именно чай, свежий и крепкий, без лимона и сахара. Это у нас в доме так заведено. Причем заваривается он каждому прямо в стакане. Чай "по-лосевски", говорят друзья. Вот и тут я, к своему удивлению, получил такой чай. - Ну как живете, Варя? - спрашиваю. - Паше-то написали? Она опускает глаза и отрицательно мотает головой. Просто удивительно, до чего она бывает разная. Сейчас, например, это сама скромность и застенчивость. В черных живых глазах нет обычной дерзости и вызова, они задумчивые и даже грустные. И движения ее не порывистые, не энергичные, а какие-то плавные, мягкие. Сколько в ней женственности и природного изящества, передать нельзя. - А я написал, - говорю. - Спасибо вам, - тихо отвечает Варвара. И я перевожу разговор на другую тему, тоже пока далекую от того дела, которое меня к ней привело. - А на работе как? - спрашиваю. Она пожимает плечами и бросает на меня быстрый взгляд. - А что там может быть? Работаем. - Все хорошо, значит? Она поднимает голову и смотрит мне в глаза. И я вдруг ощущаю какую-то неловкость, какое-то странное напряжение, внезапно возникшее в этом совсем, казалось бы, безобидном разговоре. - У вас там какие-нибудь неприятности, Варя? - мягко спрашиваю я. - У меня все хорошо. Ну правда же. И... никого на порог больше не пускаю. Все. Отгуляла. Скоро... вот возьму и напишу Паше. Она его любит. Я вижу. А ведь у них до драк доходило. Пашка пьянствовал и бил ее, а она, как говорят, "гуляла от него" вовсю. В поклонниках недостатка, как вы понимаете, не было. Я уверен, Пашка и запил от ревности, и безобразничать начал тоже. Он ее и любит и ненавидит, можете себе такое представить? Я могу. Но вот стряслась беда, исчез Пашка из ее жизни. Она вроде бы наконец-то вздохнула, начала жить как ей хочется, закружилась. Вот хотя бы этот Толик или Мушанский. Да и не они одни, конечно. Могла бы и забыть давно своего изверга Пашку. Но вот стоило только напомнить о нем, сказать, что другим, мол, он стал и любит ее, как что-то разом всколыхнулось, поднялось у нее в душе, что-то там вдруг произошло. - Напишите, - говорю. - Обязательно напишите. А там, может быть, и поедете к нему. - Это как же? - испуганно спрашивает Варвара. - А так. Хорошо себя Паша зарекомендовал. Думаю, разрешат ему скоро до конца срока жить вольно на какой-нибудь стройке. Туда и семьи приезжают. А он слесарь такой, что поискать. Варвара, опустив глаза, Молчит. Только на чистом ее лбу вдруг пролегла маленькая морщинка. Задумалась. Молчу и я, отхлебывая остывший чай. Потом прошу разрешения закурить и приступаю к другой теме. - Варя, - говорю, - а вы не помните, этот My... Михаил Семенович что-нибудь о себе рассказывал в тот вечер, в кафе? - Что?.. Она с трудом отрывается от своих мыслей. - Ах, этот... - Она зло хмурится, устремив взгляд куда-то в пространство. - Известно, что говорил. Одинокий, мол. Ласки женской не видит. Подруги жизни у него нет. Ну чего вы все в таких случаях говорите, не знаете разве? - Но, взглянув на меня, вдруг смущается. - Я не про вас, конечно. Вы вроде не такой. И мы смеемся. Этот смех помогает нам обоим скрыть смущение. - В котором же часу он вас домой привез? - спрашиваю. - Да не поздно. Часов в десять. - А в каком кафе вы были, не помните? - Помню, конечно. На Кутузовском проспекте, в начале, около тоннеля. Большое такое, в два этажа, стеклянное. Я знаю это кафе, мы там были как-то со Светкой. - А водителя такси, который вез вас домой, не запомнили? - Водителя? - Она задумывается. - Нет, не помню. Молодой такой и еще... Ах да! - Она улыбается. - В очках. Представляете? - Представляю. Я тоже улыбаюсь. И не потому, что водитель этот был в очках, а просто невозможно не улыбаться, когда улыбается она. - А никакого разговора по дороге не было? - снова спрашиваю я. - Какой же разговор? Этот как сел рядом, руку мою сгреб и не дышит. Переживания показывает. Варвара уже откровенно прыскает, закрывая ладошкой рот. Мне тоже становится смешно. - А водитель? - спрашиваю. - А что водитель? Его дело машину вести. Особенно если пассажир с женщиной. Вот только когда садились, он сказал, что далеко не повезет. Время у него кончается. И правда, у него под стеклом двадцать два ноль-ноль было написано, я заметила. Вскоре мы прощаемся. Плащ мой, кстати, высох и шляпа тоже. Я снова выхожу под дождь. Ветер в подворотне зверем налетает на меня и чуть не срывает шляпу. Я еле успеваю подхватить ее. Дождь льет как из ведра, и холод совершенно собачий. Несмотря на это, настроение у меня отличное. Теперь того водителя найти, пожалуй, удастся. Меня только немного беспокоит выражение ее лица, когда я напоминаю о Мушанском. Боится она его звонка, определенно боится. Как бы тут осечки не получилось. На следующее утро мы начинаем поиски водителя такси. Данные о нем у нас вполне обнадеживающие: новая черная "Волга", водитель - молодой парень в очках, работавший в тот день до двадцати двух ноль-ноль. Тем не менее, как вы сами понимаете, по телефону такие справки не наведешь. И мы разъезжаемся по таксомоторным паркам Москвы, все ребята моей группы, за исключением Авдеенко. Он пока один работает в районе Плющихи. Собственно говоря, конечно, не один, а вместе с участковыми инспекторами. И вообще к поиску подключено много людей. Я тоже еду в один из парков. Связь между собой мы держим через дежурного. После "отработки" каждого парка, а их в Москве, как известно, восемнадцать, мы сообщаем ему результаты, чтобы не тратить лишнее время, если кто-нибудь из нас обнаружит наконец этого водителя. Между прочим, здесь все зависит от добросовестности человека. Все строится на доверии к товарищу. Проконтролировать нашу работу часто просто невозможно. И у нас не прощают равнодушия и недобросовестности. Это, по нашим понятиям, так же опасно, как трусость, с той, правда, разницей, что трус выявляется быстрее, в первой же острой ситуации, и избавляемся мы от него тоже быстрее. Собственно говоря, трус и сам не очень-то долго у нас задерживается. С недобросовестными и равнодушными сложнее, они сами не уходят. А ведь такой человек может незаметно сорвать работу целого коллектива. Вот как сейчас, например. Приехав в парк, можно спросить одного, другого человека и удовлетвориться их ответом. Но они-то, эти люди, занятые своими делами и заботами, могут отнестись к вашим вопросам не очень-то внимательно, могут что-то не вспомнить или просто сболтнуть второпях. Поэтому я приступаю к делу чрезвычайно осмотрительно и отнюдь не сразу задаю нужные вопросы. Мне сначала надо уяснить, с кем я говорю, что собой представляет этот человек, насколько ему можно доверять. А разговариваю я с самыми разными людьми: диспетчерами, механиками, работниками отдела кадров, слесарями, начальниками колонн, водителями. И тут своя диалектика. С одной стороны, нельзя торопиться, с другой - надо спешить. У меня еще три парка, и всю работу надо во что бы то ни стало закончить сегодня. Времени и так потеряно немало, и человеческая память, даже память таксиста, тоже имеет свои пределы. В первом парке я не нахожу нужного мне человека. После этого я звоню дежурному и узнаю, что проверено уже четыре парка. И нигде пока не обнаружен тот самый водитель. Еду в следующий парк. Дождь льет с самого утра. Порывистый ветер налетает то с одной, то с другой стороны, находя самые уязвимые места, чтобы пробраться под одежду. Вспоминаю, что недавно прочел роман под названием "Что может быть лучше плохой погоды". Сейчас я этого оптимизма не разделяю. В новом месте меня опять постигает неудача. Я с