нова звоню дежурному. Прошло полдня, уже проверено одиннадцать парков, и никаких результатов. Вот вам и надежные данные. Я начинаю нервничать. Вдруг кто-нибудь из ребят промахнулся, недоглядел? Тогда все насмарку, вся наша работа впустую. И впереди нам уже ничего "не светит". Одновременно я понимаю, что такое настроение, как у меня, очень опасно в нашей работе. Поэтому надо взять себя в руки, черт побери. Но удается ли это всем моим ребятам? Ведь все они уже знают, что одиннадцать парков нам ничего не дали, и у всех возникают те же самые сомнения, что и у меня. А я, между прочим, отвечаю за всех, за всю эту работу. Тем не менее в следующем парке я заставляю себя быть еще внимательнее, хотя предательская мысль, что это все напрасно, что кто-то другой может в любой момент зачеркнуть все мои старания, не покидает меня. И снова неудача. Третья! Я забываю об обеде и, стиснув зубы, обозленный, мчусь в следующий парк. День кончается. Дождь хлещет с прежней силой. Неужели мы так ничего и не добьемся? По дороге звоню дежурному. Он сообщает, что обследовано уже пятнадцать парков. Никаких результатов. Это просто удивительно! Такие, казалось бы, великолепные данные - одни очки чего стоят! - и не найти человека. Может быть, Варвара ошиблась? Или этот парень уволился с работы? Все может быть. - Погоди, - вдруг говорит дежурный. - Не вешай трубку. По моему второму звонит Фролов. Что ж, я жду. Почти равнодушно. Я устал нервничать. Через минуту дежурный снова окликает меня: - Ты слушаешь?.. Фролов нашел водителя. Запиши адрес и двигай туда. Они ждут. Милый, дорогой работяга Яшка, самый скромный, самый незаметный из всех! От радости я становлюсь несправедливым. Ведь работяги все, ведь никто, выходит, не промахнулся. Я торопливо записываю адрес. В наступивших сумерках я с трудом различаю то, что пишу. Вот и нужный мне парк. У ворот, несмотря на дождь, меня поджидает Фролов. Он, кажется, тоже промок насквозь, как и я. Ну и денек. Яша ведет меня через огромный, забитый машинами двор. В комнатушке начальника одной из колонн нас дожидается вихрастый паренек в очках и кожаной куртке на "молнии". Мне хочется его пощупать, настолько нереальной кажется эта удача. - Капралов Эдуард, - с достоинством представляется он и чуть смущенно добавляет: - В общем, Эдик. Мы знакомимся, и я приступаю к расспросам. Да, он отлично помнит эту ездку. Уж больно красивая женщина села к нему с тем гражданином. Эдик всю дорогу поглядывал на нее в зеркало. - Даже адресок запомнил, - смеется он. - Везет же некоторым. - А его куда отвез, тоже запомнил? - спрашиваю я самым равнодушным тоном и тоже улыбаюсь. С таким пареньком легко разговаривать. - Ясное дело, запомнил, - охотно откликается Эдик. - Сначала поехали на Плющиху, он там позвонил кому-то по автомату, получил, видать, от ворот поворот и велел ехать в центр. - Там и вышел? - настороженно перебиваю я. - Да нет, - усмехается Эдик. - Поехали дальше, на Красносельскую. Там, у метро, и вышел наконец. Действительно странный маршрут. Ничего пока понять невозможно. Мы с Фроловым едем в отдел. Через дежурного я уже дал команду всей группе прекратить поиск и собраться там. В комнате нас собирается пять человек, вся моя группа. Приезжает и Авдеенко. Ребята насквозь промокли и голодные как звери. Решаем все вместе идти в соседнюю столовую и прежде всего как следует подзаправиться. Уже шесть часов вечера, и терпеть больше нет сил. В столовой посетителей совсем мало, и процедура обеда не занимает много времени, хотя мы дружно уминаем все подряд, что еще осталось в меню: салаты, кильки, колбасу, совсем уже прохладный суп, какие-то железные ромштексы, компоты и кисели. Под общий смех Авдеенко в последний момент заказывает себе еще два ромштекса. Наконец тяжело поднимаемся из-за столика и, закурив, выходим на улицу. С удивлением обнаруживаем, что дождь прекратился. У всех благодушное настроение. Но ненадолго. Мы возвращаемся к себе, и выясняется, что наша версия трещит по всем швам. "Плющиха" явно ничего не дает. Авдеенко убежден, что Мушанский там не проживает и в прилегающих переулках тоже. Тем не менее решаем завтра всей группой навалиться на эту проклятую Плющиху и обшарить там каждый дом. Версия должна быть отработана до конца. Почему-то он все-таки приехал на Плющиху. Наконец я отпускаю ребят и иду к Кузьмичу рапортовать о нашей неудаче. Рапорт не самый приятный, как вы понимаете. Сейчас Игорь тоже у Кузьмича. Первым докладываю я. Коротко, только факты и без всяких там "антимоний", как любит выражаться наш Кузьмич. В моем изложении поиск водителя такси выглядит предельно скучно и просто: объехали шестнадцать парков и нашли. Только и всего. Наши переживания, разочарования, промокшие плащи и тому подобное остаются неупомянутыми. Еще более уныло, даже прискорбно выглядят результаты. Пожалуй, может даже создаться впечатление, что мы вообще сегодня ничего не сделали. Кстати, я в который уже раз убеждаюсь, что не умею "подать" проделанную нами работу в выгодном свете, ну просто не получается. Игорь по этому поводу утверждает, что из меня никогда не выйдет крупного руководителя. Я утешаюсь только тем, что не замечаю, чтобы он сам преуспевал по этой части. Как ни странно, Кузьмич, пока я докладываю, одобрительно кивает и почему-то не утюжит свой затылок. - Отсутствие результата иногда факт положительный, - изрекает он. - Но пока вам и этого не удалось достигнуть. Версия до конца не отработана. Так что извольте. План ваш на завтра я утверждаю. - И уже совсем другим тоном вдруг спрашивает: - Набегались, черти, небось, а? Я не очень охотно подтверждаю, что набегались мы досыта. Я не вижу, чем тут можно гордиться, если никаких результатов от этого не получилось. Оптимистическая сентенция Кузьмича меня мало утешает. Потом докладывает Игорь. Он отрабатывает версию "гастролер". Здесь надо пройти два этапа. Впрочем, как и в любой версии. Сначала необходимо убедиться, что Мушанский действительно "гастролер". И уже затем, если это подтвердится, разработать план его задержания. Учитывая, конечно, специфику именно этого рода преступлений. Игорь сейчас на первом этапе. И предпринял вполне естественный шаг. Дело в том, что "гастролер" обычно совершает преступления не в одном городе. Одним городом он "сыт" не будет, да и опасно это, слишком для него опасно. Он потому и называется "гастролер", что кидается из города в город. Причем метод совершения преступления у него всегда один. Он к нему уже привык, у него уже опыт появился, сноровка, а то, что хорошо знакомо, кажется наиболее безопасным. В некотором смысле это, конечно, верно. Меньше шансов совершить оплошность, "сгореть" на пустяковой детали, которой не мог предвидеть. Все это Игорь учел, предпринимая свой первый шаг. И вот вчера он передал по спецсвязи срочный запрос во все крупные города страны, в их управления внутренних дел, конечно: не совершались ли там в гостиницах кражи до восемнадцатого сентября, в промежуток между двадцать первым сентября и десятым октября и после четырнадцатого октября. Сегодня уже начали поступать первые ответы. Пока подобные кражи нигде не зарегистрированы. - Ну что ж, поглядим, - говорит Кузьмич. - Это путь правильный. Что у тебя еще? Еще Игорь со своей группой усилил наблюдение на вокзалах и аэропортах. - Тоже правильно, - кивает Кузьмич и, между прочим, осведомляется: - Пенза ответила на наш запрос? - Так точно, - подтверждает Игорь. - Установили они этого Николова Ивана Харитоновича. - Допросили? - В том-то и дело, что нет. Дома его не оказалось. Жена утверждает, что он еще в Москве. - Гм... Кузьмич наш задумчиво потирает затылок. Потом вдруг решительно снимает трубку и набирает какой-то номер. Тот оказывается занятым. Кузьмич достает из ящика стола незнакомую нам папку, вынимает оттуда лист чистой бумаги и, надев очки, снова звонит. На этот раз ему везет, и он рокочет в трубку: - Справочная?.. Говорит майор милиции Цветков, из уголовного розыска. С кем я говорю?.. Так вот, товарищ Беликова, прошу вас дать мне одну справку. В котором часу тринадцатого этого месяца вылетели самолеты в Пензу?.. Так. Понятно, - он делает пометки на лежащем перед ним листке, плечом прижимая трубку. - И еще. В тот день, между семнадцатью и восемнадцатью часами, какие вообще вылетели самолеты, куда? - Он снова приготавливается записывать. - Так. Понятно. После этого Кузьмич снимает очки и, откинувшись на спинку кресла, задумчиво смотрит на нас с Игорем. Наконец говорит, обращаясь к Игорю: - Пензу отставить. У тебя сейчас другая задача. Пензой сам пока займусь. Я удивленно смотрю на него. Это еще как понимать? Что он такого особенного мог узнать в этой справочной? Но Кузьмич не склонен давать какие-либо разъяснения. Хотя, конечно, прекрасно улавливает интерес, который возбудило у нас его странное решение. Мы воздерживаемся задавать вопросы. Это не положено. Во всяком случае, у нас в отделе. Однако мы хорошо запоминаем этот загадочный эпизод. На следующий день мы "наваливаемся" на Плющиху всей группой. Что поделаешь, версию надо отрабатывать до конца, какой бы маловероятной она нам теперь ни казалась. Задача наша сейчас даже сложнее, чем была. Ведь мы собирались искать в районе Плющихи самого Мушанского, а теперь надо искать или его, или какую-то его "связь". Ведь не зря же в конце концов он назвал водителю Плющиху. Если не Мушанский, то кто же там живет, к кому он чуть не кинулся в одиннадцатом часу вечера? К обычному знакомому просто так в такое время в гости не заявляются. Кто же это может быть? Женщина? Вряд ли. Он только что проводил домой очень красивую и притом одинокую женщину и даже не попытался у нее задержаться. Мало того, он с явной поспешностью распрощался с ней, даже не вышел проводить ее до двери в темной подворотне. А ведь он очень галантный, этот артист. Тогда кто же может жить на Плющихе? Сообщник? Такого у него не имеется, он совершает преступления один. Какой-нибудь близкий приятель, у которого он собрался было переночевать, но, позвонив, в последний момент раздумал? Вот это возможно. И такой приятель скорее всего праведной жизнью не отличается, иначе не вел бы дружбу с вором. Кто же еще может жить на Плющихе? Скупщик краденого, которому Мушанский сбывает свой "улов"? Тоже возможно. На последние два варианта мы и решаем ориентироваться. Не считая самого Мушанского, конечно. Вместе с участковыми инспекторами мы обходим конторы домоуправлений, дворы, лестницы, красные уголки. Мы беседуем с самыми разными людьми и, конечно же, по-разному. С одними можно говорить откровенно и прямо, с другими следует хитрить и самому не попасться на хитрость, третьего надо убедить, четвертого заставить. И всех их надо еще найти, а предварительно что-то узнать о них самих. Словом, это трудная и изматывающая работа. К концу дня я физически ощущаю, как у меня гудят ноги. И голова тоже. А главное, никаких результатов у нас нет. Ребята разъезжаются по домам, а я тащусь с докладом к Кузьмичу. Я ведь руководитель, черт бы меня подрал. Сразу замечаю, что Кузьмич чем-то доволен. Вообще это не так-то просто заметить, но я, слава богу, его уже изучил. Меня, естественно, разбирает любопытство, однако вопросы такого рода задавать начальству не положено. Я докладываю, еле ворочая языком от усталости, и доклад мой довольно унылый, и ударения в нем главным образом падают на приставку "не": "не удалось", "не обнаружили" и так далее. Кузьмич молча сосредоточенно слушает, крутя в руках очки. Заходит Игорь и подсаживается к столу. Игорь тоже чем-то весьма доволен, это мне угадать уже совсем не трудно, хотя мой друг и старается казаться абсолютно невозмутимым. Это старание я и улавливаю. И я невольно заканчиваю свой безрадостный доклад в оптимистическом духе. Мы, мол, еще там поработаем, мы надежды не теряем и какой-то "улов" нас там скорее всего ждет. Кузьмич усмехается. - Видал? - обращается он к Игорю. - Отставать не хочет. - Здоровый дух соревнования, - снисходительно соглашается Игорь. - Ну не будем его томить, - говорит Кузьмич. И я узнаю интересную новость. К Игорю поступила новая серия ответов из разных городов. Среди них из Ленинграда и Харькова. В указанные промежутки времени там произошли точно такие же кражи в гостиницах, как в Москве. Две кражи в Ленинграде до восемнадцатого сентября и четыре в Харькове между двадцать первым сентября и десятым октября. - Судя по графику, он сейчас в Ленинграде, - скупо усмехается Игорь. - Ты погоди, - останавливает его Кузьмич. - Надо еще убедиться, что это он. Поезжай-ка в Ленинград. А Денисов пусть летит в Харьков. Изучите на месте дела, тогда поглядим. "График" его мне еще до конца не ясен. И тебе тоже. Игорь хмурится, но вынужден согласиться. Я, конечно, тоже согласен с Кузьмичом, но в глубине души все-таки убежден, что мы напали на след Мушанского. И я уверен, они оба тоже убеждены. Но это ничего не меняет. Все надо проверить и перепроверить. Это тоже закон нашей работы. - И вы продолжайте в том же духе, - обращается ко мне Кузьмич. - Это важно в любом случае. Понял? - Понял, Федор Кузьмич. Будем продолжать, - отвечаю я. Но Кузьмич улавливает в моем тоне какие-то легкомысленные нотки, и это ему не нравится. - Смотри, - предупреждает он, грозя мне очками. Некоторое время мы еще обсуждаем что-то. Потом Кузьмич замечает, что я начинаю сонно хлопать глазами, и говорит: - Ну на сегодня все. Поехали. Я сейчас машину вызову, - он смотрит на часы и качает головой: - М-да... Первым мы завозим домой, конечно, его. Я приезжаю уже в двенадцатом часу. Отца нет, он на каком-то официальном банкете. Мама разогревает мне ужин. И при этом деловито безапелляционным тоном объявляет мне, словно я у нее на приеме в поликлинике: - Если так будет продолжаться, ты на этой работе долго не протянешь. Не забывай, у тебя слабые легкие. Это у меня-то слабые легкие! Мама живет воспоминаниями двадцатилетней давности. - И подозрение на ревматизм тоже было, - угрожающе добавляет она. Подозрение! Уж я-то знаю, чего оно иной раз стоит. Тем более если не подтверждается. В те далекие годы мама находила у меня все болезни на свете. Но спорить с ней на этот счет бесполезно, и я молча поглощаю ужин, уставившись в газету. - А при таком питании гарантирована язва, - добавляет мама. - Бескультурье какое-то. И что это за сон с полным желудком? Ну тут уж она может не сомневаться. Я иду спать и беру с собой книгу. Но засыпаю на первой же странице. Чугунным сном, не успев погасить лампочку. Это делает уже мама. Только на третий день работы "вокруг" Плющихи нам начинают попадаться всякие интересные личности. Кое-какие сведения мы сразу передаем в местное отделение милиции. Пусть займутся. Когда закидывается такая густая сеть, чего только в нее не попадает. Но вот нам самим этот улов по-прежнему ничего не дает. И еще я не могу отделаться от мыслей по поводу странного маршрута Мушанского в тот вечер. Почему с Плющихи он поехал на Красносельскую? Не живет ли он там? При мысли, что придется прочесывать еще и этот район, меня бросает в дрожь. Адская это работа. Впрочем, нет. Он же "гастролер". Это почти доказано. Но только "почти". Кроме того, там тоже могут проживать его "связи". Нет, лучше пока об этом не думать. И заниматься Плющихой. К концу дня мы нападаем еще на одну интересную личность. Между прочим, я себя ловлю на том, что совершенно не думаю о загадочно исчезнувшем Николове. Это скорее всего какая-то защитная реакция, чтобы голова окончательно не пошла кругом. Ну и еще привычка сосредоточиваться на одном, конкретном деле, которое тебе поручено. У нас это особенно важно, потому что мы все время получаем массу интереснейших сведений, не имеющих прямого отношения к делу, которым занимаемся. Как с этим Николовым. Все, что его касается, очень интересно. Но тут мне пока ничего не поручено. Так вот насчет той личности. Это старый мужской портной по фамилии Худыш, Семен Парфентьевич. Он работает в ателье и пользуется огромной популярностью. Шьет он и дома, и дерет с клиентов немилосердно. Нелегально шьет, но, кроме того, кажется, еще и... перешивает. А это уже значительно интереснее. Живет Семен Парфентьевич с женой в отдельной квартире. Внешность у него английского лорда, по меньшей мере. Длинное холеное розовое лицо с орлиным носом, седые бачки, надменно поджатые губы и взгляд невозмутимо-высокомерный. Одет всегда с иголочки и вообще очень за собой следит. Он большой театрал. Жена, Элеонора Михайловна, лет на тридцать моложе его и нигде не работает. Учится в какой-то театральной студии. У нее новенький "Запорожец", и сама она очень эффектная дамочка, весьма, кстати, общительная. Но все это было бы еще полбеды, если бы не круг их знакомых. Первичные данные о некоторых из них нас насторожили. И что самое интересное, среди них появляется человек, как будто похожий на Мушанского. Вообще-то говоря, среда эта для него весьма подходящая. То же несоответствие между формой и содержанием. Внешне все там выглядит вполне благопристойно, красиво, с эдакой тягой к искусству. А внутри все нечисто, все подозрительно. Но для нас сейчас главное - это установить, появляется там Мушанский или нет. Приблизительные данные нас, как вы понимаете, не устраивают. Мы показываем его фотографию некоторым людям, одни вообще не узнают в нем того человека, другие не очень уверенно, но узнают. Словом, туман. Плохо еще, что мы не знаем, под какой фамилией сейчас живет Мушанский, как его сейчас зовут. Интересно и то обстоятельство, что, видимо, никогда и никто из посторонних ночевать в квартире Худыша не остается. Хотя всякие компании часто засиживаются допоздна, и музыка там гремит вовсю. Кроме того, наблюдение, проведенное за этой квартирой, уже в течение первых суток показало, что отнюдь не все посетители заходят туда спокойно, некоторые проделывают это весьма осторожно и даже с некоторой опаской. Причем, как правило, в таких случаях долго там не задерживаются и всегда что-то приносят с собой или что-то выносят. Обычно у подъезда их ожидает такси. Словом, объект этот весьма подозрителен, но вот следует ли нам задерживаться на нем, неизвестно. Все зависит от того, бывает ли там Мушанский. А как это установить, мы пока решить не можем. Мы сидим уже часа два в прокуренной комнате участкового инспектора. И вдруг Авдеенко изрекает: - А ведь Элеонора Михайловна, что ни говорите, дамочка соблазнительная. - Ну и что? - лукаво спрашивает Яша Фомин. - Как "что"? - отвечает Авдеенко и мечтательно смотрит куда-то в пространство. - С ней небось каждому охота познакомиться. - И тебе тоже? - А что? - Авдеенко подмигивает. - Я не живой человек, по-твоему? - Ты медведь, притом косолапый, - решительно возражает Фомин. - Герой не ее романа. Вот, к примеру, Виталий, это да. И все смотрят на меня. Я невольно усмехаюсь. - Но она, кажется, не дура, - говорю. - И ты тоже не дурак, - возражает Авдеенко. Он уже, видимо, примирился с тем, что на роль первого любовника не тянет, и норовит всучить ее мне. Впрочем, идея кажется плодотворной. И все мы это сразу смекаем. Фомин смотрит на часы и объявляет: - Без четверти три. А в четыре кончаются занятия в этой самой студии. Авдеенко уже загорелся своей идеей. - Надо попробовать, - решительно объявляет он. - Как, Виталий, а? И снова все смотрят на меня. В принципе тут возражать не приходится, конечно. Элеонора Михайловна, пожалуй, единственное звено, за которое мы сейчас можем потянуть. Хорошо бы все-таки посоветоваться с Кузьмичом. Правда, времени у меня в обрез. Да и по каждому поводу бегать к Кузьмичу тоже не годится. Но я вспоминаю свой первый визит к Варваре. Нет уж, одного урока мне вполне достаточно. Быстро произвожу в уме несложный подсчет. Через пятнадцать минут я у Кузьмича, полчаса на доклад и всякие уточнения, еще двадцать минут на дорогу до студии, и у меня еще остается в запасе минут десять. Подходит. - Решено, - говорю. - Только получу благословение начальства. Один раз я уже обжегся на своей инициативе. И хватаюсь за телефон. Авдеенко иронически пожимает плечами. ...Через час я уже прогуливаюсь возле дома, где расположена студия. Невдалеке стоит знакомый "Запорожец". К счастью, не идет дождь. В промывы туч даже изредка проглядывает солнце. Улица шумная, суетная. Тут много разных магазинов, кафе, напротив новый кинотеатр, рядом большая парикмахерская, дальше ателье. Я жду. Конкретного плана у меня нет, хотя идей предостаточно. Но главное в таких случаях - это вдохновение. На него я и рассчитываю. Прохожих становится все больше. Скоро конец рабочего дня. Прогуливаясь, я стараюсь не упустить из виду нужный мне подъезд. Интересно, почему она поставила свой "Запорожец" не возле него, а в стороне? Всегда она так ставит? Во всяком случае, сейчас мне это на руку. Мне не надо топтаться около самого подъезда. Но вот оттуда начинают выходить люди. Занятия, видимо, кончились. Вскоре я замечаю Элеонору Михайловну. Она в легком фиолетовом пальтишке необычайно изящного покроя, пышную прическу прикрывает цветная яркая косынка, в руках большая красивая кожаная сумка. Элеонора Михайловна, к сожалению, не одна. С ней еще какая-то сильно размалеванная девица и двое молодых людей артистического вида и притом весьма бойких. Это усложняет мою задачу. Вся компания направляется к "Запорожцу". Сейчас они уедут, и на этом все кончится. Хорошенькое дело, нечего сказать. Я решительно подхожу. - Простите, пожалуйста, - говорю, - Элеонора Михайловна, можно вас на два слова? Семен Парфентьевич просил вам кое-что передать. Она удивленно смотрит на меня, но взгляд ее тут же почему-то смягчается. - Ну что ж, - коротко улыбается она и поворачивается к своим спутникам. - Я на одну минуту вас оставлю. Молодые люди бросают на меня не очень приветливые взгляды, но возражать не осмеливаются. Девушка же смотрит с нескрываемым любопытством. Мы отходим в сторону. Итак, некоторое время выиграно, и созданы условия для дальнейших действий. Но все пока чрезвычайно зыбко, и нельзя сбиваться с темпа. - Элеонора Михайловна, - говорю я проникновенно и с вполне искренней озабоченностью, - проститесь с вашими друзьями. Нам надо поговорить. Открылось одно очень серьезное обстоятельство. Даже, если хотите, таинственное. Я смотрю на нее с восхищением и чуть-чуть с состраданием. Первое ей, очевидно, нравится, а второе также, очевидно, интригует и немножко беспокоит. У меня расчет на то, что она все время соприкасается со всякими секретными делами супруга, со всякими комбинациями, махинациями и прочими действиями такого рода. Все это ей уже привычно и, конечно, привлекательно. Ну и чисто женское любопытство тоже не последнее дело. - А вы сами кто такой? - спрашивает она. В тоне ее больше интереса, чем подозрения или опаски. И я, придерживаясь уже взятой линии в разговоре с ней, отвечаю загадочно и с чувством: - Я вам все расскажу. И даже... кое в чем признаюсь. Только не здесь. - А где же? - она лукаво улыбается. - Где? Да где угодно. Хотя бы... зайдем вон в то кафе. Лишь бы можно было спокойно поговорить. Я давно... Тут я смущенно умолкаю. - Вас действительно прислал Семен Парфентьевич? - спрашивает она, как видно, только для очистки совести. - Да... отчасти... - Ой, вы что-то хитрите, - она грозит мне пальчиком. - И кажется, не очень удачно? - Посмотрим. Она решается. Ей, видимо, очень хочется знать, чем кончится эта встреча с таким напористым парнем, как я. Мы возвращаемся к ее спутникам, и Элеонора Михайловна говорит: - Оказывается, мне надо ехать. Лялечка, салютик! - И обращается к одному из молодых людей: - Вы меня простите, Владик. До следующего раза. Ладно? Явно раздосадованный Владик вынужден подчиниться. Они прощаются. - Куда же мы пойдем? - спрашивает Элеонора Михайловна. - Предупреждаю, у меня мало времени. Предупреждение это чисто формальное и ровно ничего не означает. - Да вот хотя бы, - я указываю на противоположную сторону улицы, где в первом этаже нового дома разместилось небольшое кафе. Через несколько минут мы уже сидим за столиком. Перед нами дымятся чашечки с кофе, стоят узенькие рюмочки с коньяком и вазочка с двумя пирожными. Это я шикую. Мы уже познакомились, и Элеонора Михайловна просит называть ее Элла. Я не возражаю, тем более что сам представился только по имени. - Ну говорите, Виталий, - требовательно произносит Элеонора Михайловна, - какое еще обстоятельство открылось? - Дело в том, - начинаю я, - что один ваш знакомый... Я не могу назвать вам его имя... - Почему? - удивляется она. - Как вам сказать... Во-первых, я обещал. Во вторых, это имя... Но вы его прекрасно знаете, так что... - Ну, Виталик, - она обиженно надувает свои пухлые губки. - Как вам не стыдно? Назовите, я прошу. Именно такой поворот в разговоре мне и нужен. - Не могу, Эллочка. Не могу, - виновато говорю я. - Вот разве... показать вам его... - То есть как это показать? - снова удивляется Элеонора Михайловна. - А так, - я загадочно подмигиваю. - Назвать вам его я не могу. Но мне никто не запрещает показать вам его фотографию. Правда ведь? Она так звонко смеется, что с соседних столиков на нас начинают поглядывать. - Нет, вы положительно хитрец, Виталик. Я скромно улыбаюсь. - Ну давайте уж фотографию, - говорит Элеонора Михайловна, успокоившись. При этом что-то меняется в ее взгляде, он становится цепким и даже каким-то колючим. Это мне не очень нравится. С некоторым беспокойством я достаю фотографию, не сразу, конечно, а после всяких поисков по карманам. Элеонора Михайловна быстрым движением выхватывает ее у меня из рук, секунду внимательно рассматривает, потом поднимает на меня строгий взгляд и подозрительно спрашивает: - Откуда она у вас? Я улыбаюсь самым безмятежным образом. - Посмотрите на обороте, - говорю. Она переворачивает фотографию и видит там размашистую надпись: "Помни меня, как я тебя, куда бы ни забросила коварная судьба". Далее следует подпись и дата. Полчаса я провел у Кузьмича. Но и десяти минут хватило, чтобы по его указанию наш Юрий Анатольевич изобразил эту надпись "рукой" Мушанского. Элеонора Михайловна вздыхает: - Боже, как это на него похоже... - И вдруг хмурится. - Но... это не его подпись?.. - Вы посмотрите на дату, - советую я. - При чем здесь дата? - А при том, - многозначительно говорю я. - Неужели не догадываетесь? Она секунду смотрит на меня непонимающими глазами, чуть-чуть даже приоткрыв хорошенький ротик. Потом сердито передергивает плечами. - Понятия не имею. Я наклоняюсь к ней и тихо говорю: - В то время у него была другая фамилия. Вернее, сейчас у него другая фамилия. Вот видите, я все-таки проговорился. Небольшая логическая перестановка проходит незамеченной. Элеоноре Михайловне сейчас не до логики, она явно озадачена неожиданным открытием. Я жду, когда она мне назовет новую фамилию Мушанского. Но самое главное уже позади, уже совершилось: она узнала его! Вот наконец компенсация за три дня адской работы "вокруг" Плющихи. - Разве... - неуверенно произносит Элеонора Михайловна. - Разве Кротков - это не настоящая его фамилия? - Сейчас настоящая, - с ударением говорю я и озабоченно спрашиваю: - Когда он был последний раз у вас? - Кто? Жора? Так к тому же он еще и Жора. Отлично. - Да, он. - Сейчас вспомню... - Она задумывается. - Ах-да! Противный такой. Представляете? Обещал мне устроить чудные кораллы. А вместо этого принес ключ, громадный идиотский ключ. Правда, заграничный. Но все равно! Перед глазами у меня возникает седая женщина в номере гостиницы, и я будто снова слышу ее рыдания. - Остальное меня не касается, - объявляет Элеонора Михайловна. - А впрочем... - Она вдруг настороженно смотрит на меня. - Вы что хотите, чтобы он вам носил, да? Не выйдет! Мне противно разговаривать с ней. Но я заставляю себя улыбнуться. - Что вы! Ни в коем случае. Теперь надо как-то так повернуть разговор, чтобы она скрыла нашу встречу от мужа. Соответствующий опыт у нее имеется, я уверен. - Эллочка, - говорю я как можно прочувствованней. - Я же еще не сказал вам самого главного. - Что именно? Она уже успокоилась и сейчас с прежним лукавством смотрит на меня. Она прекрасно уловила мой тон. - Помните, я упомянул про новые обстоятельства? - Конечно, помню. - Так вот. Я вас наконец нашел. Это просто чудо. - И долго вы меня искали? Она чувствует себя уже в родной стихии. И совсем не прочь со мной пококетничать. Таинственный молодой незнакомец, к тому же недурен собой и, видимо, давно в нее влюблен. Это должно разжечь ее любопытство. - Главное, сколько мне это стоило труда, если бы вы знали, - отвечаю я вполне искренне. - Я ужасно рад нашей встрече. А вы? Это, конечно, глупый и бестактный вопрос. Но, во-первых, что взять с влюбленного, каким я ей, конечно, кажусь. Во-вторых, ее скорее удивишь отсутствием этих двух качеств. - А я пока не знаю, - кокетливо отвечает Элеонора Михайловна и грозит мне пальчиком. - Виталик, вы слишком торопитесь. - Мы должны еще встретиться. - Если вы очень захотите. - Завтра! - выпаливаю я нетерпеливо. - Ах, какой вы, - она томно вздыхает. - Завтра я не могу. Дальше разговор продолжается в том же духе. Она все-таки глупа, хоть и хитра и готова на любое приключение, муженек ей нисколько тут не помеха. Поэтому я слежу за тем, чтобы наши отношения остались интригующе неясными. - Откуда вы знаете Семена Парфентьевича? - спрашивает она немного погодя. - Только по рассказу Жоры, - отвечаю я. - Но и он не должен знать о нашей встрече. Никто не должен, Эллочка. Хорошо? - Боже, какая таинственность. - Пока что-то знаем только мы, это наш козырь, - многозначительно говорю я. - Как только это узнают другие, козырь сразу переходит к ним. Зачем играть в поддавки? - Это очень умно, Виталик, - соглашается Элеонора Михайловна. - И я в поддавки не играю. Ни с кем, - она хитро улыбается. Потом объявляет, что ей пора домой. Мы чокаемся рюмочками с коньяком, как бы скрепляя наш уговор, но выпить я ей не даю. - Эллочка, я совсем забыл, что вы за рулем. Не надо лишних неприятностей. Ей нравится такая забота, и вообще ей все, видимо, нравится в этом новом знакомстве. Что ж, не каждое приключение должно кончаться благополучно, уважаемая Элеонора Михайловна. Между прочим, я с улыбкой спрашиваю ее: - Что вы сделали с тем ключом, Эллочка? - А! Повесила на стенку в столовой. Это не ключ от моего сердца, не надейтесь. - Это совсем другой ключ, - соглашаюсь я. - Он скорее подойдет для Семена Парфентьевича. И мы оба смеемся. Она, конечно, не понимает моего намека. А между тем это так здорово, что ключ висит в квартире Худыша. Вероятно, другие краденые вещи у него не задерживаются. Преподнося ключ, Мушанский, естественно, не указал источник его приобретения. Это ведь был не предмет сделки двух жуликов, это как-никак подарок даме. Какой просчет! Да, жулику опасно проявлять эдакую широту, ему все опасно, что делают честные люди. Я провожаю Элеонору Михайловну до машины. Она многообещающе жмет мне руку, и прощальный взгляд ее должен обречь меня на самые безумные мечты. Положительно она решила вскружить мне голову. Теперь я окончательно спокоен, никто не узнает о нашей встрече. Такого рода секреты она хранить умеет отлично. Итак, первое звено в загадочном маршруте Мушанского установлено. Все-таки версия "Плющиха" себя оправдала, и ее можно считать отработанной. Уже седьмой час. Снова сыплет дождь, холодный, нудный. Прохожих на улице становится заметно меньше. До чего же мерзкая погода! Я возвращаюсь на Плющиху, рассказываю ребятам о результатах встречи, выслушиваю немалую порцию шутливых намеков в свой адрес на тему о превратностях любви и случайных знакомствах и отпускаю всех по домам. Авдеенко страшно горд своей идеей. В последний момент вдруг звонит Кузьмич. - Приезжай немедленно, - коротко приказывает он. Тон при этом весьма подозрительный. Неужели что-то случилось? Я с беспокойством начинаю припоминать все свои возможные ошибки и оплошности. Ничего вспомнить, однако, не удается. И я лишь втайне надеюсь, что наши успехи авось компенсируют какие-то неведомые мне пока неприятности. Ребята поглядывают на меня сочувственно. Мне не удается скрыть от них свое беспокойство. Ну и денек выдался. Я торопливо прощаюсь и бегу к остановке троллейбуса. Дождь усиливается. Ноги у меня давно промокли. Зябко и холодно. Представление о нашей работе у большинства людей складывается из прочитанных книг. И это, я вам скажу, довольно одностороннее представление. Там все выглядит ужасно интересно, даже захватывающе. События неизбежно сбиты в напряженный сюжет, и куда-то уходит вся будничная сторона нашей работы, ее как будто даже не существует. Я понимаю, о ней действительно скучно писать и скучно читать. В лучшем случае автор скажет: "Так шли дни" или: "Прошло пять дней напряженного поиска", потом бегло обрисует эти дни и с облегчением переходит к тому, что же в результате было найдено. А ведь нам эти пять дней надо прожить, от начала и до конца, все часы и минуты, вот в чем штука. И это я еще говорю о добросовестных книгах, а в других авторы такие героические приключения наворачивают, что диву просто даешься и не знаешь, из какого пальца они все это высосали. И о том, что я промочил ноги и начинаю довольно противно кашлять, они, конечно, не напишут. Троллейбус наконец дотащился до нашей остановки. Я уже под проливным дождем шлепаю по лужам через улицу и, кивнув дежурному, поднимаюсь на второй этаж. В кабинете Кузьмича я застаю Игоря, только что приехавшего из Ленинграда, и двух ребят из его группы. Страшно накурено. Видно, они давно сидят. Меня почему-то мутит от табачного дыма. И здорово болит голова. Неужели я свалюсь? Только этого мне еще не хватает. Кузьмич вертит в руках очки и затылок не потирает. Уже хорошо. Я снимаю мокрый плащ и усаживаюсь на свободный стул возле Игоря. - Докладывай, - приказывает Кузьмич. Откашлявшись, я докладываю. Кузьмич, видимо, доволен. И все-таки что-то было в его тоне, что меня насторожило. Значит, это касается не нас и не нашей версии. Может быть, что-то новое возникло у Игоря? Когда я кончаю, Кузьмич поворачивается к нему. - Видал? - спрашивает он. - Неплохо, а? - Неплохо, - спокойно соглашается Игорь. - Ну давайте теперь думать вместе, - говорит Кузьмич. Оказывается, у Игоря тоже неплохие результаты, совсем не плохие. По обоим ленинградским эпизодам, а также по трем харьковским проходят приметы Мушанского. Игорь зачитал нам соответствующие места из привезенных протоколов допроса свидетелей. Да, все они видели Мушанского, тут спутать невозможно. Итак, мы имеем дело с "гастролером". И ловить его можно, только когда он появляется в Москве. Ну а о своем прибытии он достаточно громко нам сообщает. - По этой версии у нас есть предложение, - говорит Игорь. - Давай, давай, - одобряет Кузьмич. - Тут есть над чем подумать, милые мои. И мы составляем хитроумнейший план. У меня даже сама собой проходит голова. Меня захватили новые идеи и точный психологический расчет. Да, мы составляем просто удивительный план. Я не знаю, кем надо быть, чтобы теперь уйти от нас. Глава IV ВОЛК, КАЖЕТСЯ, ЗАФЛАЖКОВАН Если вы поглядите на Кузьмича со стороны, скажем в метро или в столовой, где мы обедаем, - обычный немолодой мужчина, высокий, чуть сутулый, в мешковатом старомодном костюме, ежик седеющих волос, простое, ничем не запоминающееся лицо. Вот только взгляд... Но его можно и не заметить. Взгляд у Кузьмича внимательный, вдумчивый какой-то. Когда он на тебя смотрит, возникает ощущение полного доверия к этому человеку, кажется, все ему можно в случае чего рассказать, все он поймет как надо. Это, конечно, избитые слова, но в данном случае точнее не скажешь. Вот такой взгляд. Но, повторяю, его можно и не заметить. И тогда впечатление от Кузьмича остается самое что ни на есть заурядное, просто никакого впечатления, я бы так сказал. Но если вам придется с ним поработать, как мне, например, вот тогда вы поймете, что за человек перед вами. Совсем другой человек, чем вы себе представляли. Мне иногда даже хочется записать ход его рассуждений. Вот как сейчас, например, когда мы обсуждаем дело Мушанского. Причем Кузьмич всегда начинает с вопросов, с загадок, так сказать, всегда вначале старается разбудить фантазию у других, заставить думать, искать, предлагать что-то. И он так при этом заинтересованно слушает, что мы неизменно втягиваемся в спор, совершенно невольно как-то. А уж потом Кузьмич начинает рассуждать сам, думать вслух. И тогда он раскрывается до конца, и тогда я начинаю им восхищаться и забываю про его старомодный костюм и про все остальное, над чем мы с Игорем иной раз между собой подтруниваем, и чувствую себя рядом с ним мальчишкой, честное слово. Сейчас Кузьмич только начинает разговор, глуховато, неторопливо, даже как-то задумчиво: - Итак, милые мои, у нас уже целых три места, где можно ждать появления этого артиста, когда он приедет в Москву. Целых три места. Согласны? - Два, Федор Кузьмич, - не удержавшись, поправляю я. - Ну давай. Какие, по-твоему, два? - Первое у Вари. - Так. У Вари, значит. Что ж, возможно. Как полагаешь? Он смотрит на Игоря. Тот кивает. - Возможно. - Здесь дело не только в деньгах, - снова вмешиваюсь я. - И не только в том, чтобы сделать ее сообщницей, сбытчицей краденого. Она еще красивая, просто очень красивая. И он наверняка ею увлекся. Игорь скептически усмехается. - Не встречал он красивых, этот артист... - Ты бы на нее посмотрел, - запальчиво возражаю я. И тут уже начинают улыбаться все. Даже Кузьмич. - Ладно, - говорит он. - Поверим тебе. Значит, Варя - первое место, где можно его ждать. - Лосев в этом толк знает, - вставляет Игорь. - Ладно, говорю, - с нажимом повторяет Кузьмич и обращается ко мне: - Давай второе место. - Второе - это Худыш, - говорю я не без гордости. Ведь оба места - наше открытие. И я действительно горжусь, хотя изо всех сил стараюсь этого не показывать. - Так, - спокойно соглашается Кузьмич. - Значит, Худыш. Согласен. - Это будет понадежнее, - замечает один из оперативников Игоря. - Худыш ему нужен для дела. - Вернее, после дела, - поправляет другой оперативник. - Сначала кража, потом Худыш. Он сбытчик. - Не обязательно, - вступает в спор Игорь. - У них всякие дела. И всякие расчеты. - И еще общество, - добавляю я. - Мушанский любит общество. Именно такое, кстати. Чтобы блистать. Поэтому он может появиться там в любое время. - Он прежде всего деловой человек, - не сдается оперативник. - И хитер. Ради общества он рисковать не будет. Знает ведь, что его ищут. - Вот это верно, - вдруг говорит Кузьмич. - Это он знает. Запомните, милые мои. - И обращается ко мне: - С этой самой... Как ее?.. - Элеонорой Михайловной? - помогаю я. - Да. С ней надо еще встретиться. Ты не условился? - Появлюсь, - загадочно обещаю я. Кузьмич усмехается. Он догадывается, какой стиль установился у меня с нею. - Везет этому Лосеву, - качает головой Игорь и подмигивает. - Трудись, - назидательно говорю я. - Авось тоже повезет. - Значит, так, - подводит итог Кузьмич. - Квартира этого портного - тоже место, где может появиться Мушанский. Согласны? Все, конечно, соглашаются. - И наблюдать за этим местом надо неотрывно, - продолжает Кузьмич. - А не ждать новой кражи. Он там может появиться в любой момент, как приедет. С этим тоже сейчас никто не спорит. Кузьмич поглядывает в мою сторону. - Итак, это второе место. Но есть еще и третье. Его только надо найти. Теперь он почему-то смотрит на Игоря. И мы все, насторожившись, тоже невольно смотрим на него. Игорь недоуменно пожимает плечами. Потом хмурится. Ему, конечно, неприятно. Он, как и мы, не понимает, что имеет в виду Кузьмич и почему он смотрит именно на него. - Давайте думать, - предлагает Кузьмич и, отложив очки, неторопливо закуривает. - И рассуждать. - Значит, установлено, что этот самый Мушанский - "гастролер", - говорит Кузьмич. - И появляется он в Москве только на три-четыре дня. Спрашивается: где этого гуся можно задержать скорее всего? Конечно, там, где он остановился, где он ночует. Так ведь? Вот и давайте-ка над этим подумаем. В гостинице он не остановится, это ясно. Он туда только на кражу пойдет. Где же еще? - У знакомых, - не очень уверенно предполагаю я. - К каким это знакомым можно с краденым прийти? - Кузьмич прищуривается. - Мало ли к каким... - Я думаю, - вступает в разговор Игорь, - у него в Москве главным образом деловые знакомства. Вроде Худыша. Там он не остановится. - А может, женщина? - предполагает один из оперативников. - Тут надо учесть вот что, - Кузьмич качает головой. - Он же знает, что в Москве его ищут. И в Москве ему появляться опасно. Он только для краж сюда приезжает. Остановиться в какой-нибудь квартире означает неминуемо привлечь к себе чье-то внимание. - Есть такие квартиры, - замечаю я, - в которых... Все прекрасно понимают, что я имею в виду. И Игорь решительно возражает: - Нет. Там он не остановится... Другого полета птица Вряд ли наутро он выползет оттуда такой чистенький и свеженький, каким он потом появляется в гостинице. - Так, так, - кивает Кузьмич. - А три или четыре ночи он все-таки где-то проводит в Москве. Причем, - он поднимает палец, - именно в культурном месте. Они правы. - И он указывает на Игоря и оперативника. - Все-таки, я думаю, у женщины, - упрямо повторяет первый из оперативников. - Артист. Умеет заливать. Умеет ухаживать. Не всякая устоит. И повод для ночевки вполне безопасный, - он улыбается. Но я с этим не соглашаюсь, и, по-моему, другие тоже. Кузьмич прав. Мушанский знает, что его всюду ищут, четыре дня подряд ночевать на частной квартире он не будет. - Красносельская, - напоминаю я. - Почему он вышел из такси именно там? В одиннадцать часов вечера. Он ведь куда-то ночевать отправился, не иначе. - Правильно, - поддерживает меня Кузьмич. - Вот тут уже становится теплее. Как в той детской игре. - М-да, - задумчиво соглашается Игорь. - Что же там имеется, в районе Красносельской?.. Мы начинаем вспоминать. - Жилой массив, - говорит наконец один из оперативников. - Больше ничего. Если не считать магазинов, кино, учреждений, мастерских и так далее. - И рядом вокзалы, - добавляет Игорь. - Он мимо них проехал на такси, - возражает кто-то. Игорь качает головой. - Это как раз не имеет значения. - Из Москвы он в ту ночь уехать тоже не мог, - вмешиваюсь я. - Он еще два дня совершал кражи здесь. И ночевать на вокзале он, конечно, тоже не собирался. Не для него это. - Стоп, - неожиданно произносит Кузьмич. - Где можно ночевать на вокзале? - В зале ожидания, - говорю я. - На скамьях. Только там не выспишься. И костюм помнешь. Четыре ночи подряд - исключено. - А еще где? - настаивает Кузьмич. В тоне его уже нет задумчивости, в нем какое-то напряженное ожидание, словно Кузьмич в чем-то важном экзаменует нас, словно сам он уже о чем-то догадывается. - Где еще? - переспрашивает Игорь и, усмехнувшись, начинает перечислять: - В комнате матери и ребенка, в медпункте, в комнате милиции, наконец... Тут уже смеемся мы все. А я даже закашливаюсь. - А еще? - продолжает допытываться Кузьмич. - В комнате для транзитных пассажиров, - отдышавшись, вдруг выпаливаю я. Кузьмич многозначительно поднимает палец. - О! - произносит он. - Это уже кое-что. Ну а кого же туда пускают, интересно? Этого никто из нас точно не знает, и Кузьмич берется за телефон. Он звонит в комнату милиции первого попавшегося вокзала, правила везде одинаковы, и наводит справку. Выясняет он следующее. Чтобы остановиться в комнате для транзитных пассажиров, надо предъявить паспорт и билет, который бы свидетельствовал, что пассажир едет через Москву и должен здесь произвести пересадку. Билет этот регистрируется дежурной. Проживать в комнате для транзитных пассажиров можно в течение трех суток. - Вот и все, - заключает Кузьмич. - Очень даже просто и удобно. К тому же вполне культурно. - И, усмехнувшись, добавляет: - А если еще коробочка конфет или что-нибудь в этом роде, то и четвертые сутки прихватить можно. - И паспорт не обязательно будет предъявлять, - добавляю я. - Пустяки, - возражает Игорь. - У него и краденый паспорт может быть припасен. Главное - билет. Словом, возникает интересная версия. Мы ей даем оперативный шифр "вокзал". Все оживляются. И тут наш Кузьмич начинает рассуждать, как бы думать вслух, и мы умолкаем. Кузьмич не поучает, не разъясняет, не цитирует авторитеты, он не пытается проникнуть в природу явлений и вскрыть их корни. И уж конечно, он не обобщает и не выводит никаких законов. Просто он размышляет над конкретной задачей, очень непростой задачей, которая нас больше всею заботит. - Тут надо кое-что учесть, милые мои, - говорит Кузьмич и указывает на сидящего рядом со мной оперативника. - Вот ты сказал: "Он знает, что его ищут". Это многое определяет в его поведении, артиста нашего. Это значит, что нервы у него натянуты до предела и покоя у него нет ни днем, ни ночью. Он ведь каждую минуту отовсюду ждет опасности, ждет нападения. И в каждом человеке, с которым сталкивается, подозревает прежде всего врага. Вот такая у него сейчас жизнь. Такое состояние. Как у затравленного волка. И в этом состоянии даже самый опытный преступник допускает ошибки, просчеты. Обязательно допускает. Незаметно для себя. И нам надо их учесть. А сначала надо найти. Это первое. И еще одно нельзя упустить. Я уже об этом говорил. Он звереть начинает. Он уже пошел на убийство. Это сдают нервы. Раньше небось, если бы зашла горничная, он нашелся бы и такое ей загнул, что она бы и в другой номер ему сама дверь открыла. А вот сейчас нервы сдали, он ничего придумать не смог и пошел на убийство. И тут, знаете, как с хищником. Почуял кровь! Перешагнул внутри себя через что-то. Опасное дело. Теперь он, чего доброго, и заранее может убийство запланировать. Теперь можно от него этого ждать. Вот, милые мои, кого мы перед собой имеем. Кузьмич оглядывает нас, вздыхает и закуривает новую сигарету. Потом продолжает: - Так вот насчет его ошибок. Возьмем пока версию "вокзал". Значит, появляется он в Москве. В третий раз, обратите внимание. И к вечеру отправляется на ночевку. Куда? На какой вокзал? Учтите его состояние, его нервы, его страхи и всякие опасения. И я вам точно говорю: где бы, в каком бы районе он к вечеру ни оказался, ночевать он потянется на тот самый вокзал, где ночевал в свой первый и во второй приезд. Почему? Да потому, что там все для него прошло благополучно. Там он уже все знает: планировку здания, расположение милицейских постов, саму эту комнату для транзитных пассажиров, дежурную там, знает все лестницы, все входы и выходы. А любой другой вокзал для него неизвестность. И это в его состоянии всегда означает опасность, которой надо избежать. Ведь неизвестно, в какую обстановку он там попадет, с каким персоналом там столкнется. Вдруг кто-то узнает его там, вдруг задержат. Ведь ищут его всюду, он же знает, это у него гвоздем в голове сидит. И чувство самосохранения погонит его на тот самый, уже знакомый ему вокзал, который именно поэтому кажется безопаснее других. Вот какая штука. И там дежурная в третий раз запишет в тетрадочку его фамилию и его билет. В третий раз, учтите. Хотя на какую фамилию будет у него паспорт, мы не знаем... Тут я снова, не сдержавшись, начинаю кашлять. Кузьмич, покосившись на меня, выжидает, пока я успокоюсь. И еще с тревогой поглядывает на меня Игорь. Чего это он, в самом деле, кашля не слышал, что ли? Умирать я не собираюсь и болеть тоже. Когда приступ кашля наконец проходит, Кузьмич продолжает все так же неторопливо: - Теперь насчет билета. Мушанский ведь действительно в Москве проездом. И у него должен быть билет Харьков - Ленинград или наоборот. Зачем ему брать билет до Москвы, а здесь снова покупать? Вот этот билет он и может предъявить дежурной. Может, но скорей всего не предъявит. Он побоится обнаружить подлинный свой маршрут. Побоится. Он сейчас всего боится. Мало ли что? Но предъявить какой-то билет ему все-таки надо. Что тут делать? Единственный выход, это где-то по пути купить другой билет, допустим Орел - Бологое, и его предъявить в Москве. А потом, когда поедет из Ленинграда, купить уже билет Бологое - Орел. Вот и все. И тут есть один интересный, по-моему, момент. Снова учтем его нервы и его опасения. Если уж он решится выскочить в Орле за билетом, а потом в Бологом, то в следующий раз он выскочит снова там. Только там. Он уже будет считать эти вокзалы для себя безопасными. Ведь в первый раз все там сошло благополучно. А в других городах неизвестно, как все сойдет. Про нервы его не забудьте и про мысль, что ищут его всюду. Она ему спать не дает. Страшная эта жизнь, я вам скажу. Кузьмич снова вздыхает и на секунду задумывается. Мы тоже молчим. Я борюсь с подступающим кашлем. - Так вот, - заключает Кузьмич. - Теперь понимаете, что нам надо искать по этой версии? - И сам же отвечает: - Повторность билетов на одном и том же вокзале. И в определенные, нам уже известные дни. Вот что. И еще. Этот артист может появиться, в любой момент. У него график свой. И к этому надо быть готовым. Он умолкает и смотрит на часы. Половина одиннадцатого. Я просто не заметил, как пролетело время. - Все, - объявляет Кузьмич. - Здорово засиделись, однако. Мы встаем, с шумом отодвигая стулья. - Лосев, - сурово обращается ко мне Кузьмич, - завтра на работу не являйся. Дома побудь. Пусть там Елена Георгиевна меры примет. Мне больные сотрудники не нужны. Тут и здоровые еле справляются. - Что вы, Федор Кузьмич, - пытаюсь протестовать я. - Чего мне дома делать? Я совершенно... - Ладно, ладно. Сказал - значит, все. - А вдруг завтра... - Ничего. Как-нибудь и без тебя справимся. - Федор Кузьмич, да я за одну ночь поправлюсь. Вот увидите. - И видеть не желаю. Он совершенно непреклонен. А я при мысли, что именно завтра этот артист может появиться в Москве и операция пройдет без меня, готов выть от злости. Столько сил вложить в это дело и в самый важный момент выйти из игры! Но чувства мои, конечно, сложнее и глубже, чем эти доводы, которые я сам себе сейчас сгоряча привожу. Особенность нашей работы заключается еще и в том, что она не просто увлекательна. Увлекательных занятий много. Но распутывание преступления, особенно сложного и опасного, включает в себя столько чувств и переживаний, как никакая другая работа. Тут я убежден. Вас ведет вперед не только, даже не столько сама тайна преступления, но возмущенное чувство справедливости. Кара должна настигнуть преступника непременно, во что бы то ни стало, справедливая и суровая кара закона. Нельзя прощать такое. Эта, казалось бы, прописная истина становится вашей верой, вашим убеждением, вашим прямым и святым долгом, вашей совестью. И хотя я понимаю, что и без меня все свершится как надо, я не могу оставаться в стороне, это выше моих сил, слишком много горьких впечатлений связано у меня с этим делом, слишком много переживаний. И тогда я прибегаю к последнему средству. - Федор Кузьмич, - говорю, - вы сами предупредили, что сейчас Мушанский особенно опасен. Ведь так? - Ну предупредил. И что? - Так вот. Я должен немедленно повидать Варю. Завтра же. Ее надо подготовить. Он же ей должен позвонить. Или еще хуже. Он может неожиданно к ней явиться. Что тогда? - М-да... - Кузьмич задумывается. - Разрешите мне... - Не разрешаю, - резко говорит Кузьмич. - К ней поедет... Ну вот хотя бы Откаленко. - Но ведь... К нашему разговору уже давно прислушиваются Игорь и оба его оперативника. Игорь усмехается и поучительно говорит: - Ревность - плохое чувство, Лосев. До добра не доводит. Кстати, проверю твой вкус. И впервые, кажется, я не нахожу достойного ответа. Кузьмич прихватывает меня с собой в машину. Всю дорогу я угрюмо молчу. Дома мама сует мне градусник. Ничего особенного, тридцать семь и шесть. Тоже мне температура! Тем не менее я раньше обычного укладываюсь спать, предварительно проглотив под маминым наблюдением лошадиную дозу всяких снадобий. А вдобавок, уже тайком от нее и с благословения отца, который при этом опасливо поглядывает на дверь, полстакана коньяка. На него у меня главные надежды, между прочим. Утром я просыпаюсь с абсолютно свежей головой и холодным как лед лбом. Градусник показывает температуру даже ниже нормальной. Папа тихо посмеивается и, когда мы остаемся одни, заговорщически понизив голос, произносит: - Кажется, мы с тобой вчера переборщили. Ты не находишь? В половине десятого я хватаюсь за телефон и бодро докладываю: - Федор Кузьмич, я здоров. Разрешите явиться. Абсолютно здоров, честное слово. Можете спросить у моих. Несколько мгновений Кузьмич подозрительно молчит и... разрешает. В этот день, однако, ничего не происходит. Мы работаем в районе Красносельской. Метод уже вам известен, как и вся муторность и сложность этого дела: процедить, словно через сито, десятки домов, тысячи квартир и их жильцов. Никому такой работы не пожелаю. Я уверен, что если описать каждый наш шаг, каждую встречу и всех людей, с которыми мы беседуем и о которых собираем сведения, то читать это будет невозможно, умрешь с тоски. А каково же нам? И конечно, ничего интересного за весь этот день не попадается. Нас не покидает ощущение, что мы работаем впустую. С другой стороны, мы уже имеем целых три точки, где Мушанский непременно появится, как только приедет в Москву. Мало нам их, что ли? Волк, можно сказать, зафлажкован уже, остается только ждать. Казалось бы, зачем нам эта новая изнурительная работа? И все-таки мы ее делаем, причем с максимальной добросовестностью. Ибо каждую, даже самую слабую версию надо отработать, чтобы затем со спокойной совестью отбросить. Таков еще один закон нашей работы. Никакой романтики он ей, как вы понимаете, не прибавляет. Даже наоборот. Но это непреложный закон. А вечером мне предстоит новый визит к Варваре. Ее надо предупредить, надо научить, как действовать, если позвонит Мушанский или неожиданно заявится к ней домой. Как действовать, чтобы не вызвать у него подозрений и вовремя дать знать нам. Вот только сумеет ли она перехитрить его? Ведь если он вдруг почует опасность, он может решиться на все, на любую крайность. Мы уже это знаем. Тут риск немалый. Вправе ли я вообще идти на него? Это сложный вопрос, и он довольно часто встает перед нами. Дело в том, что нам помогает много людей, честных, хороших, смелых. Охотно в большинстве случаев помогают, по зову совести, так сказать, и своего гражданского долга. Но иногда оказывается, что помощь эта сопряжена с риском, с опасностью. Как тогда быть? Конечно, все, что только возможно здесь, мы берем на себя и в первую очередь рискуем сами. Это в порядке вещей, это наш прямой служебный долг. Но бывают случаи, когда никто, кроме одного какого-то человека, нашего добровольного помощника, сделать в данной опасной ситуации ничего не может. Вот как сейчас. Ведь Варвару никто из нас заменить не в состоянии. И я объясняю ей эту ситуацию, доказывая всю важность предстоящего дела, по существу, заставляю Варвару идти на немалый риск. Вправе ли я это делать? "Вправе, - говорит в таких случаях Кузьмич. - Но при одном условии: ты обязан все предусмотреть и гарантировать, что все окончится для этого человека благополучно". Легко сказать! А попробуйте-ка все предусмотреть. Разве это возможно? И какая страшная ответственность ложится при этом на наши плечи! Но дело не только в ответственности. Я просто боюсь за Варвару. И сам себе не прощу, если что-нибудь случится. Я день и ночь ломаю себе голову над этой проблемой. Она не дает мне уснуть. Я советуюсь с Кузьмичом, советуюсь с Игорем, советуюсь с каждым опытным человеком у нас, который хоть что-то в состоянии мне подсказать. Я стараюсь предусмотреть все варианты встречи Варвары с этим артистом и разработать ее поведение в каждом отдельном случае. Проще всего, конечно, если Мушанский позвонит ей и они условятся о встрече. А если он без предупреждения заявится к ней домой или будет поджидать ее возле дома, как быть тогда? Кое-что мы уже придумали, конечно. Остальное надо додумать вместе с ней. Весь день я нетерпеливо поглядываю на часы. Сегодня Варвара работает в дневную смену, значит, домой она вернется часов в шесть. Конечно, она может зайти в магазин или куда-то еще. Но уж в восемь она будет дома, наверное. Только бы застать ее одну, как в прошлый раз. Ведь откладывать встречу нельзя. Но тут меня вдруг осеняет, что Варвара может ведь пойти в кино, в гости, и тогда... Черт возьми! Не встретить ли мне ее у ворот фабрики? Это тоже рискованно. По многим причинам. Нет уж, придется ехать к ней домой. И ждать хотя бы до ночи. Около семи часов я отпускаю ребят, предварительно доложив Кузьмичу о безрезультатности сегодняшнего нашего поиска. Одновременно получаю у него разрешение ехать в Варваре. Я приезжаю несколько раньше, чем собирался. В окнах нет света, и на звонок никто не откликается. Очевидно, Варвара еще не вернулась с работы. Что ж, придется подождать. Холодно, но, к счастью, дождя нет. Из подворотни дует со страшной силой. Это просто удивительно. Ведь на улице ветра почти нет. Плохо, что я привязан к этой проклятой подворотне. Но уже совсем темно, улица плохо освещена, и я могу пропустить Варвару, если отойду слишком далеко, тем более что прохожих сейчас довольно много. Такое время: кто с работы, кто в гости, кто куда, в общем. Чтобы не болтаться все время на улице, приходится заходить в подворотню. Но когда пройдешь до конца этот длинный темный тоннель и войдешь во двор, то оттуда уже ничего не видно, кто бы ни зашел в подворотню. Безобразие, там нет даже лампочки. Что стоит вкрутить? Надо будет сообщить местному участковому инспектору. Куда он-то смотрит? Но пока я во двор выйти не решаюсь и вынужден прогуливаться по подворотне. Хорошо еще, что я догадался надеть пальто вместо плаща и меня не очень продувает. Так проходит целый час. Варвары все нет. А уже половина девятого. Но я терпелив. Я стал вообще чертовски терпелив. Это при моем-то беспокойном характере! Нам часто приходится ждать, просто ждать. Это, кстати говоря, тоже искусство. Сколько раз прежде меня подводило нетерпение! Я брожу по подворотне, сунув руки в карманы и подняв воротник пальто. Потом выхожу на улицу, совершаю короткий маршрут между двумя подъездами и снова ныряю в подворотню. Уже десять часов вечера. Я брожу здесь чуть не три часа. А Варвары все нет. Может быть, она осталась ночевать у каких-нибудь знакомых? Или уехала из Москвы? У нее мать и сестра в Горьком, брат в Серпухове. Вдруг кто-нибудь из них заболел, и Варвара уехала туда? Я не видел ее пять дней. Мало ли что могло случиться за это время? Но она должна была меня предупредить. Хотя, если случается беда, можно обо всем забыть. Терзаемый сомнениями и всякими догадками и предположениями, порой совсем уже нелепыми, я продолжаю патрулировать ненавистную подворотню. Я уже здорово продрог, и что-то подозрительно начало першить в горле, и я с трудом сдерживаю кашель. За это время через подворотню прошло всего несколько человек. Они разминулись со мной, даже не заметив постороннего человека в двух шагах от себя. И я бы их не заметил, если бы глаза не привыкли к этой кромешной тьме. Ну и место. Здесь можно сотворить что угодно. Надо обязательно осветить эту подворотню, черт бы ее побрал. Сколько же мне тут еще ходить, интересно? Если бы можно было хоть на минуту присесть. Ноги просто отказываются служить. Ведь целый день в беготне. И еще хочется есть. И здорово холодно. Я про себя решаю, что до двенадцати я все-таки продежурю здесь, и конец. Больше просто нет сил. И кстати, нет смысла. Ночью Мушанский, я надеюсь, не явится. А утром... Утром явлюсь я. Ничего не поделаешь. В который уже раз я прохожу по подворотне до двора и поворачиваю назад, в чернильную воющую глубину тоннеля. Впереди постепенно начинает тускло сереть выход на улицу. В доме на противоположной ее стороне в большинстве окон уже погас свет. Изредка в сером проеме мелькают черные силуэты машин. Звуков я не слышу, все тонет в свисте ветра. Я медленно двигаюсь к серому пятну впереди. Сейчас я выйду на улицу. И вдруг... на сером пятне у входа в тоннель возникает женский силуэт. Я узнаю ее сразу. Варвара! У меня даже забилось сердце, как у влюбленного, честное слово. Я ускоряю шаг и встречаю Варвару уже у самой двери. - Варя! Она в испуге отшатывается от меня. - Кто это?.. - Это я, Виталий. Жду вас. - Какой еще... Виталий?.. - Неужели забыли меня? - Отстань!.. Говорю, отстань!.. Кричать буду?.. - Варя, да вы что... Она порывается выбежать на улицу и вдруг, пошатнувшись, прислоняется к стене. - А-а-а!.. - хрипло кричит она. Я хватаю ее за руку. - Варя, перестаньте! И тут я неожиданно все понимаю. Варвара пьяна, совершенно пьяна и еле держится на ногах. Внезапно она обмякает и равнодушно бормочет: - А, все равно... все равно... идем ко мне... холодно здесь... И пытается открыть свою сумочку, чтобы достать ключ. Ну и положение. И оставить ее так тоже нельзя. Она даже ключ не может найти. Варвара со злостью встряхивает сумку, и все содержимое вываливается на землю. - А, все равно... - Варвара машет рукой и снова тяжело приваливается к стене. - Ты... меня... согрей... Я начинаю злиться. Как теперь собрать все, как найти ключ в этой кромешной тьме? Ветер такой, что невозможно даже зажечь зажигалку. Я опускаюсь на колени и начинаю шарить вслепую по грязному, выщербленному асфальту. Пальцы мои натыкаются на пудреницу, потом на тюбик с губной помадой, попадается носовой платок, монеты, еще что-то... Ключа нет. И я продолжаю шарить руками по асфальту. Варвара безучастно стоит, привалившись спиной к стене, и молчит. Наконец я нащупываю ключ. С трудом открываю дверь, с еще большим трудом завожу Варвару в переднюю, одной рукой придерживая ее, другой зажигаю свет, потом провожу Варвару в комнату и опускаю на диван. Ну и видик у нее! Вся в грязи, волосы растрепаны, длинная царапина через всю щеку, на пальто оборваны пуговицы. Видимо, где-то по дороге она уже падала. Мутный взгляд блуждает по комнате, останавливается на мне. Она меня явно не узнает, но пытается улыбаться. Лучше бы мне не видеть этой жалкой, бессмысленной улыбки. И это Варвара, красавица! Пьяный всегда отвратителен, но пьяная женщина, по-моему, отвратительна вдвойне. Кто же ее так напоил, где она была? Ладно, все это я узнаю завтра. Пусть пока проспится. До кровати авось доберется сама. Мне противно лишний раз притронуться к ней. И еще мне горько, мне так горько и обидно за нее, передать не могу. Я уже собираюсь уходить, когда Варвара, что-то забормотав, начинает валиться с дивана на пол. Я укладываю ее. Потом, не гася свет, ухожу. Настроение у меня отвратительное. Как она могла так поступить? После всего, что она мне обещала. И как после этого можно ей верить, на нее надеяться? И мне, и... Пашке, в конце концов. Утром я, предупредив Игоря (Кузьмича вызвали куда-то "наверх"), прямо из дому еду к Варваре. Еду с таким смутным, противоречивым чувством, что разобраться даже самому трудно. При свете дня "моя" подворотня выглядит нисколько не привлекательней. Кстати, я обнаруживай там место, где мы ночью стояли с Варварой, и внимательно его осматриваю. В трещинах асфальта нахожу несколько закатившихся туда монет, поднимаю еще две заколки для волос и какую-то скомканную квитанцию, кажется, из химчистки. Потом подхожу к двери и звоню. Никто не открывает. Звоню еще раз, подольше. Наконец, слышу какую-то возню за дверью и голос Варвары: - Кто там? Голос звонкий, спокойный, вполне обычный. - Виталий, - отвечаю. - А-а, сейчас, сейчас! Дверь открывается, и Варвара впускает меня. Она в халатике, еще не причесана, лицо бледное, помятое, круги под глазами. Да, вид неважный, и царапина на щеке красоты тоже не прибавляет. Но держится Варвара свободно и дружелюбно, ничего, конечно, не помня о вчерашней нашей встрече. - С утра пораньше? - улыбается она. - Чего вам приспичило? - Надо, Варя, поговорить. Боялся, что потом уйдете куда-нибудь. - Ну ладно. Чай со мной пить будете? - Буду. - Тогда заходите в комнату и обождите. Я сейчас только на стол соберу. Прохожу в комнату и остаюсь один. Слышно, как Варвара суетится на кухне. Я выкладываю на стол найденные в подворотне монеты, заколки и квитанцию. Последнюю я невольно проглядываю. Удивительно все-таки заполняются у нас такие квитанции. Эти торопливые иероглифы разобрать, по-моему, ни один человек не в состоянии. Навсегда и от всех останется тайной, за что получено пять рублей и сорок семь копеек. Между прочим, это даже не вся квитанция, а лишь часть ее, неровно оторванная как-то наискось. Странно. Зачем рвать квитанцию, ведь по ней предстоит получить сданную вещь? Я почти машинально переворачиваю этот клочок бумаги и замечаю две неровные строчки, написанные шариковой ручкой: "Вечером приходи обязательно, а то узнаешь". Вот в чем дело! А ведь ночью Варвара была в таком состоянии, что наверняка кто-то довез или довел ее до дому. Конечно, тот самый человек. И я его не увидел. Какая досада! Какой промах. Мне надо было стоять у входа в подворотню. Именно там. А я... Но теперь поздно себя казнить. Теперь надо попытаться хоть что-то узнать. И прежде всего, кто этот человек? Я аккуратно прячу обрывок квитанции в свою записную книжку и закуриваю впервые, кажется, без разрешения хозяйки. Из кухни кричит Варвара: - Виталий, идите! Все готово! И вот мы сидим с ней и пьем чай. Нет, Варвара держится совсем не так свободно, как мне это показалось вначале. Она явно чем-то смущена и испугана. Собственно, понятно чем - вчерашним свиданием. - Вы плохо выглядите, - говорю я напрямик. - Спала плохо, - неохотно отвечает она. Некоторое время мы молчим. Потом я спрашиваю: - Вы ничего не хотите мне рассказать? Она бросает на меня настороженный взгляд. - С чего это вы взяли? - Да так. Показалось. - Нечего мне рассказывать, - отрезает она. - Жаль... И тут Варвара неожиданно взрывается: - Чего вам надо?! Чего вы вынюхиваете?.. Ну чего? Она резко отодвигает от себя чашку и со злостью смотрит на меня, недопитый чай выплескивается на клеенку. Я медлю с ответом. А Варвара вдруг опускает глаза и говорит тихо: - Простите... Я отрицательно качаю головой. - Нет, я все-таки вам скажу, чего я хочу и чего вынюхиваю. Я хочу, чтобы вы видели во мне друга, это прежде всего. Я хочу вам помочь. А уж потом, если вы захотите, то поможете мне. Это уж как захотите. А вынюхиваю... - Да я не так сказала, - досадливо, даже раздраженно перебивает Варвара, не решаясь поднять на меня глаза. - Ну чего к словам привязываетесь? - Дело не в словах. Так вот, вынюхиваю я того человека, который... Но тут она вдруг поднимает голову, и я вижу в ее глазах слезы, и губы у нее дрожат, она вся дрожит, я это просто физически чувствую. - Что с вами, Варя? - спрашиваю я. Она, не отвечая, секунду смотрит на меня и вдруг, уронив голову на руки, плачет, громко и тяжело всхлипывая. Я пытаюсь ее успокоить, провожу рукой по ее спутанным волосам. Но Варвара резко отстраняется и, вскочив, убегает из кухни. Я остаюсь один. Вот так история! Кто же довел ее до такого состояния? Уж не Мушанский ли? Неужели этот тип появился в Москве и опередил меня? Я встаю и направляюсь в комнату. Варвара лежит на кровати, зарывшись лицом в подушку, и плачет. Я останавливаюсь в дверях. Она улавливает мои шаги и затихает. - Варя, - говорю я строго, - так нельзя. Успокойтесь, и давайте поговорим. Собственное спокойствие дается мне, однако, нелегко. У меня тоже нервы на пределе. Варвара молчит, уткнувшись в подушку. - Варя, вы меня слышите? - все так же строго спрашиваю я. И тут она вдруг резко приподымается. Лицо ее залито слезами, волосы растрепаны. Она спускает ноги с кровати, халат при этом задирается, и видно розовое трикотажное белье. Но Варвара всего этого не замечает. Она сейчас смотрит только на меня, смотрит почти с ненавистью. И молчит. Как будто подбирает самые злые слова, чтобы кинуть в меня. - С кем вы вчера были? - спрашиваю я. - Кто вас напоил? - А-а, шпионите, значит? - криво усмехается она, откидывая со лба волосы. - За мной шпионите? - Отвечайте, Варя. - Не отвечу!.. - кричит она, подавшись вперед, словно готовая соскочить с кровати и кинуться на меня. - Не заставите!.. Понятно вам?! Он меня убьет!.. Убьет!.. Убьет!.. Он сказал!.. Убьет!.. Мне кажется, у нее начинается истерика. И тут мои нервы тоже не выдерживают. - Тихо! - кричу я. - Тихо!.. Это для нее так неожиданно, что она мгновенно замолкает и, пораженная, смотрит на меня. Я тоже молчу. Мой окрик для меня самого неожидан. Потом Варвара уже тихо, с каким-то непоколебимым убеждением произносит: - Он и правда убьет. Я знаю. От этого тона я сразу прихожу в себя. - Кто? Я уже догадываюсь, кто это, я почти уверен в своей догадке. Но мне надо, чтобы Варвара подтвердила ее. - Он, - упрямо повторяет Варвара. - Значит, надо схватить его как можно раньше, - подчеркнуто спокойно говорю я. - И мы это сделаем. - Ну и делайте!.. - Она снова начинает волноваться. - А я не буду!.. Слышите?!. Не буду!.. - Как он вам передал записку? Варвара настораживается: - Какую еще записку? - Вот эту самую. Я достаю клочок квитанции и издали показываю ей. - Ах, эту, - она досадливо машет рукой. - В обед подошел к фабрике. Вызвал меня. Сунул в руку и пошел себе как ни в чем не бывало. Будто и не узнал. Мне сейчас некогда выяснять детали: как вызвал, через кого, почему на квитанции написал. Неважно даже, где они встретились и он ли довез ее домой. Важно другое. И я торопливо спрашиваю: - Когда вы теперь должны встретиться с... Михаилом Семеновичем? - Почем я знаю? - зло отвечает Варвара. - По мне бы, провалился он. Все бы вы провалились. По щекам у нее снова катятся слезы, и она, как ребенок, втягивает их ртом. - Боюсь... Так боюсь... Ой, господи!.. Она опять зарывается лицом в подушку. Мне становится не по себе. - Варя, - говорю я. - Ну почему вы не хотите избавиться от него? - Это я-то не хочу? - Она поднимает голову и с упреком смотрит на меня. - Да я бы полжизни отдала, только... - Полжизни не требуется, - как можно спокойнее говорю я. И действительно начинаю довольно спокойно соображать, как поступить дальше. Варвара утихла на своей постели. А я по-прежнему стою в дверях, подпирая плечом косяк. Очень хочется курить, но я почему-то не решаюсь вытащить сигареты. - Вот что, Варя, - наконец говорю я и смотрю на часы. - Сейчас половина одиннадцатого. Вам на работу к четырем, так? Я вас прошу, до двенадцати никуда из дома не выходите. И на звонки в дверь не открывайте. Я сейчас уеду и скоро вернусь. Позвоню три раза: два коротких и один длинный звонок. И тогда мы все решим. Согласны? Я вас очень прошу, Варя. - Ладно... Идите уж... - глухо отвечает она, не отрывая лица от подушки. Я мчусь к себе в отдел. Я везу важнейшее сообщение: появился Мушанский. Надо принимать меры, срочные меры. Надо действовать. По дороге, в метро, а потом в троллейбусе, я пытаюсь составить план дальнейших действий. Но мысли прыгают с одного на другое, и я никак не могу сосредоточиться. Я представляю себе, какое впечатление произведет моя новость на Кузьмича, на Игоря, на всех. И еще меня бьет лихорадка по поводу того, что я оставил Варвару одну. Мало ли что может случиться за эти полтора часа. И я невольно начинаю думать, что может случиться с Варварой. Словом, в голове полнейший сумбур. Не говоря уже о том, что я то и дело смотрю на часы и считаю потерянные минуты. Это просто немыслимо, сколько времени занимает езда по Москве! Троллейбус тащится как похоронные дроги, каждую минуту вдобавок замирая перед светофором. А тут еще остановки. Не успеет троллейбус разогнаться, как ему уже надо тормозить. Кроме того, я начинаю опасаться, что не застану на месте Кузьмича. И придется ждать, потому что без него ничего не решишь. Подгоняемый всеми этими сомнениями и страхами, я бегу от остановки троллейбуса. Кто-то меня окликает по дороге, но я только отмахиваюсь. Пулей проскакиваю мимо дежурной комнаты и устремляюсь к лестнице, ведущей на второй этаж. Из дежурки мне что-то кричат вдогонку. Запыхавшись, я влетаю к себе в комнату. Игоря на месте, конечно, нет. Я сбрасываю пальто на диван и бегу в конец коридора, где находится кабинет Кузьмича. На полпути я сталкиваюсь с Игорем, хватаю его за рукав пиджака. - Слушай, - говорю, - ты знаешь, Мушанский в Москве. - Знаю, - деловито отвечает Игорь. - Знаешь?! Откуда ты знаешь? - А ты откуда? - Я от Варвары. Она вчера с ним встречалась. А ты? - Ого! - Игорь даже присвистнул. - Интересно. И куда ты летишь? Я торопливо объясняю ситуацию и под конец спрашиваю: - Кузьмич на месте? И уже забываю, что не допытался у Игоря, откуда у него сведения о Мушанском. Вообще это на меня непохоже. Но сейчас я очень тороплюсь. - Кузьмич на месте, - отвечает Игорь. И идет за мной. Я врываюсь в кабинет первым. Кузьмич недовольно смотрит на меня поверх очков, потом коротко приказывает, кивнув на стул перед собой: - Сядь. И успокойся. Мог бы, между прочим, и поинтересоваться, почему я так спешу. Иногда он своим спокойствием возмущает меня. Игорь уже без всякого приглашения усаживается напротив. Он тоже демонстрирует спокойствие. - Ну что у тебя? - спрашивает Кузьмич, снимая очки, и откидывается на спинку кресла, приготавливаясь слушать. - Кое-какие новости, - небрежно говорю я. - А именно? - Появился Мушанский. Но тут я вспоминаю про Варвару и дальнейшее выпаливаю уже без остановки. Тем более что мое сообщение особого впечатления на Кузьмича не производит. Под конец я, взглянув на часы, нетерпеливо спрашиваю: - Что будем делать, Федор Кузьмич? - И тут же спохватываюсь: - Ах да! Откуда вы знаете о появлении Мушанского? И узнаю весьма интересную новость. Оказывается, этого типа сегодня утром видели в одной из гостиниц, его опознала дежурная по этажу - с фотографией Мушанского мы успели уже всех познакомить, кого надо, - и так разволновалась, что тот, все, очевидно, сообразив, немедленно скрылся. Дежурная даже не успела ничего предпринять. - Впервые он нарушает свое собственное правило - появляться в гостинице среди дня, - говорит Кузьмич. - Что-то с ним происходит. Это, пожалуй, не единственное правило, которое он теперь нарушит. Значит, так, - он придвигает к себе какие-то бумаги и списки. - За квартирой Худыша наблюдение ведется. Остается Варвара и вокзалы... Кузьмич минуту что-то соображает, вертя в руках очки, потом надевает их и проглядывает лежащие перед ним бумаги. Наконец объявляет: - Вот что. Бери машину - и к Варваре. Условься с ней об одном: если Мушанский позвонит или, как вчера, передаст записку, она немедленно сообщает нам. Телефоны у нее есть. И все. Понял? - Как "все"?! - не выдерживаю я. - А если он... - То возьмем его немедленно, - спокойно и веско произносит Кузьмич. - За ее квартирой и за ней самой наблюдать теперь будем неотступно. Только ей об этом знать не обязательно, имей в виду. И конечно, не тебе это делать. Ты... - Он смотрит поверх очков на Игоря и спрашивает: - Все группы разъехались? - Пять, - коротко отвечает Игорь, взглянув на часы. - Тридцать минут назад. - Так. Дашь ему группу, - Кузьмич кивает в мою сторону. - И укажешь вокзал, - потом смотрит на меня. - У Варвары долго не задерживайся. Ребята тебя в машине обождут. Все. Отправляйтесь. Через минуту мы уже мчимся по улицам города. Мы - это Валя Денисов, Петя Шухмин и я. Не считая водителя, конечно. Я опять за старшего. Просто головокружительную карьеру делаю... Петя Шухмин не перестает надо мной подтрунивать по этому поводу. Он вообще весельчак и, что называется, рубаха-парень. Всюду ему рады, и везде у него друзья-приятели, в самых неожиданных местах. Круглое румяное лицо его всегда улыбается, лукавые глаза просто лучатся приязнью ко всем. На бычьей его шее не сходится ни один воротничок, поэтому галстук чаще всего лежит у него в кармане и повязывается только в экстренных случаях и то кое-как. Кашне он тоже не носит. Ему всегда жарко, даже зимой. Сейчас Петя развалился на заднем сиденье и, покуривая, отпускает шуточки в мой адрес. Сидящий рядом с ним Валя Денисов помалкивает. Мне тоже не до шуток. Уже первый час, я опаздываю, и Варвара может, чего доброго, уйти. Но вот наконец мы и приехали. Я указываю водителю знакомую подворотню, и машина замирает невдалеке от нее, на противоположной стороне улицы. Надо сказать, что с погодой нам сегодня везет. Небо очистилось от туч, среди облаков то и дело проглядывает солнце, и "моя" подворотня просвечивается чуть ли не насквозь, даже видна дверь в квартиру Варвары. Это счастливое обстоятельство позволяет мне заметить возле двери какого-то человека. Рука его протянута к звонку, она к нему прямо-таки прилипла. Человек, видимо, нажимает на звонок безостановочно. В этом человеке я узнаю Толика. Он продолжает упрямо звонить. Наверное, увидел Варвару через окно и требует свидания. Толика надо немедленно убрать подальше. Но мне самому встречаться с ним не с руки. Я оглядываюсь на ребят и после секундного колебания прошу это сделать Валю. Тот, кивнув, выскальзывает из машины. Валя Денисов удивительно мягкий, вежливый, на первый взгляд даже какой-то застенчивый, с тихим голосом и задумчивым взглядом больших черных глаз, с длинными, как у девушки, ресницами. Валя строен, всегда тщательно одет, хотя отстает от моды обычно на один сезон. Галстук, например, он все еще завязывает малюсеньким узелком, как я его ни уговариваю, что сейчас это уже устарело. И брюки у него все еще узкие, хотя пора бы их уже чуть-чуть расклешить. Но Валя упрям и советов такого рода не слушает. Зато пунктуален он удивительно, и положиться на него можно в любом деле. Сейчас, например, я уверен, что Толик будет удален незаметно и мгновенно, без лишних разговоров и объяснений, что наверняка бы случилось, если бы пошел Петя. Я вижу, как Валя входит в подворотню, останавливается и манит к себе Толика. Тот, чем-то, видимо, заинтересованный, подходит к нему. Они оба выходят на улицу и около угла ближайшего дома прощаются. Дальше Толик идет уже один и вскоре исчезает из виду, а Валя как ни в чем не бывало возвращается к нам. Вся операция заняла у него не более пяти минут. - Чего ты ему такое сказал, а? - с любопытством спрашивает Петя Шухмин. - Какое слово? Валя, улыбнувшись, пожимает плечами. Дальнейшего их разговора я не слышу, так как тороплюсь к Варваре. На условный звонок она открывает мгновенно, взволнованная и раскрасневшаяся. - Это вы его, черта, спровадили? - спрашивает. - Замучил, проклятый. Полчаса звонил. - Все в порядке, - отвечаю. - Больше звонить не будет. Варвара недоверчиво качает головой. - Будьте спокойны, - веско говорю я. И сообщаю, как ей следует поступить, если позвонит Мушанский или снова передаст записку. - А если сам явится? - с тревогой спрашивает Варвара. - Этого не будет, - отвечаю я. И такая убежденность звучит в моем голосе, что Варвара окончательно успокаивается. - Ну вы и даете, - говорит она, вздыхая, и уже другим тоном спрашивает: - Чаю хотите? Я отказываюсь, и мы прощаемся. Напоследок я говорю: - Все будет хорошо, Варя. Вот увидите. И все теперь зависит только от вас. Так что телефон мой не потеряйте. Она кивает мне, и глаза у нее сейчас прежние, живые, задорные, и, кажется, можно было бы и забыть, что произошло ночью. Но я почему-то забыть это не могу. Когда я возвращаюсь к машине, то наметанным глазом замечаю, что квартира Варвары уже взята под наблюдение. А мы тем временем мчимся на вокзал. По дороге уточняем детали предстоящей работы. Суть ее ребятам уже известна. Это обеспечил Игорь. Он и возглавляет всю операцию "вокзал". Наконец наша машина выезжает на обширную, полную суеты и движений площадь, огибает расположенные в центре ее небольшой сквер, желтый от опавшей листвы, с памятником посередине, и стоянку такси, где уже толпятся пассажиры. Завернув за угол старинного вокзального здания, мы останавливаемся возле отдела милиции. В комнате дежурного нас уже поджидают, и дальше мы отправляемся в сопровождении одного из сотрудников отдела. Миновав людные перроны, мы проходим через обширный зал ожидания, потом через круглый вестибюль с многочисленными киосками и, лавируй в толпе, пробираемся к боковой лестнице. Я себе на минуту представляю, как на всех вокзалах Москвы сейчас появляются наши оперативные группы. Каждый из сотрудников в такой момент собран, насторожен и, конечно же, взволнован. И еще каждый из нас ждет удачи, мечтает о ней. А удача-то всего одна, и кому она достанется, неизвестно. Я вспоминаю, как мы недавно искали водителя такси - Эдика. Тогда удача досталась Яше Фролову. Кому же она достанется сегодня? Впрочем, может быть, и никому. Может быть, версия "вокзал" окажется бесплодной. Мы поднимаемся по крутой, но довольно широкой лестнице. Комнаты отдыха для транзитных пассажиров находятся на третьем этаже. Там, прямо на лестничной площадке, у окошечка в стеклянной перегородке сидит дежурная, симпатичная пожилая тетя в белом халате. Мы представляемся. Дежурная, обеспокоенная и заинтригованная одновременно, поспешно задергивает занавески на окошечке и впускает нас к себе за перегородку. Для начала я прошу ее рассказать, как она регистрирует своих постояльцев. Система оказывается несложной и весьма удобной для такого опытного проходимца, как Мушанский. Но одновременно эта же система позволяет и нам легко его выловить, если, конечно, он в известные нам дни ночевал на этом вокзале. - Все понятно, - говорю я дежурной. - Давайте теперь посмотрим. Вот, к примеру, можете вы сказать, кто остановился у вас ну, допустим, восемнадцатого сентября? Дежурная поспешно хватается за толстую регистрационную книгу и начинает листать страницы. Тут имеются данные о каждом постояльце. Но фамилия, имя и отчество, как и год рождения, нас мало интересуют, они взяты из паспорта, и Мушанский наверняка подсунет чужой, скорей всего краденый паспорт. А вот откуда и куда гражданин следует, а также дата его появления в Москве - это другое дело. Это взято из билета, который должен предъявить Мушанский. Дежурная наконец обнаруживает нужные записи и указывает нам страницу с длинным перечнем фамилий. Женские мы, естественно, пропускаем, а вот мужские проглядываем внимательно. Нас интересуют пункты на магистрали Ленинград-Харьков. Кузьмич полагал, что это могут быть Орел и Бологое. Но нет, они не значатся в тетради, как, впрочем, и Ленинград с Харьковом. Зато... мы сразу настораживаемся... Некий гражданин Холодов Сергей Петрович следовал из Любани в Белгород. Это та самая трасса. Мы незаметно переглядываемся, и я как можно равнодушнее спрашиваю у дежурной: - А вот как определить, сколько дней прожил у вас ну, к примеру, вот этот гражданин? - Этот? - переспрашивает дежурная. - Сейчас, сейчас. Все у нас отмечено, как положено. Она берется за другую тетрадь, где отмечаются продления и потому вписываются лишь фамилии постояльцев, дата и номер первоначальной квитанции. - Вот, пожалуйста, - не скрывая торжества, говорит дежурная и пальцем проводит под нужной нам строчкой в тетради. И мы убеждаемся, что означенный гражданин Холодов прожил здесь ровно три дня. От этого открытия я ощущаю легкий озноб, что-то похожее на охотничий азарт охватывает меня. Черт возьми, неужели... Я чувствую, как за моей спиной возбужденно сопит Петя Шухмин. Валя стоит рядом, но на тонком строгом его лице отражается полнейшее спокойствие. - А теперь, - продолжаю я, как мне кажется, тоже весьма спокойно, - давайте посмотрим, кто останавливался у вас ну, допустим... - и делаю вид, что называю первое пришедшее мне в голову число, - допустим, одиннадцатого октября. Это начало второй серии краж, совершенных Мушанским. Краж этих тоже три, следовательно... - Пожалуйста. Вот они туг все как есть, - говорит дежурная и победоносно смотрит на нас, словно мы хотели, но не смогли уличить ее в чем-то. Внимательно изучаем новую страницу регистрационной книги. - Вон! - вдруг выпаливает из-за моего плеча Петя Шухмин. Мы с Валей, однако, и бровью не ведем, и устыдившийся Петя смущенно бормочет: - Вон и с ребенком гражданина пустили. Да еще на одну кровать. Разве это порядок? Дежурная начинает пространно и запальчиво объяснять что-то, а мы трое не можем оторвать глаз от одной из строчек в раскрытой перед нами книге. Там указано, что некий гражданин Клячко Олег Иванович приехал в этот день из Белгорода, направляясь в Любань. По второй книге мы тут же выясняем, что этот самый Клячко провел в Москве тоже ровно три дня. Итак, сначала Любань-Белгород, потом Белгород-Любань... Стоп, стоп! Только не нервничать и но спешить. Я делаю над собой усилие и, добродушно улыбаясь, говорю дежурной: - Здорово у вас поставлен учет. И вообще все организовано как надо. Давайте напоследок посмотрим, кто сегодня живет у вас. Дежурная явно польщена высокой оценкой. Мы с ней как бы меняемся ролями, теперь уже спокойна она, а нервничаем мы. Еще бы не нервничать! Между тем дежурная раскрывает последнюю заполненную страницу в своей книге. Мы пробегаем ее глазами и... ничего не находим. - Та-ак, - разочарованно произносит навалившийся на меня сзади Петя Шухмин. Я молчу и пытаюсь собраться с мыслями. Валя невозмутимо закуривает, словно задача наша выполнена и больше нам тут делать нечего, и с ленцой в голосе предлагает: - Давайте уж заодно посмотрим, кто вчера здесь остановился. О черт! Ну конечно же. Сегодня Мушанский мог только продлить еще на сутки. А приехал-то он вчера! Дежурная устала от нас, и новая задержка начинает ее сердить. Она явно не замечает всех наших переживаний и Петиных срывов. - Смотрите, коли желаете, - ворчит она и переворачивает страницу. И мы сразу, почти одновременно, находим глазами нужную строчку. Вот! Уже знакомый нам гражданин Холодов проездом из Любани в Белгород снова остановился в Москве. А из второй книги выясняется, что он сегодня утром продлил свое пребывание здесь еще на одни сутки. У этой самой дежурной, вот что удачно. Теперь остается последняя, решающая проверка. - Мамаша, - говорю я, - а какой из себя вот этот гражданин, не помните? - И указываю пальцем на первую попавшуюся фамилию. Потом я называю ей другую фамилию, третью, четвертую, некоторых она запомнила, других нет. Наконец, я указываю на фамилию Холодова. Теперь дежурная уже и вовсе не представляет, кем же мы в конце концов интересуемся. Холодова она запомнила, ведь он совсем недавно говорил с ней. И она дает нам в точности приметы... Мушанского! Все. Теперь уже окончательно. Теперь круг замкнулся. Мушанский попался. Позвонит он сегодня Варваре или нет, появится ли на квартире Худыша, теперь не имеет значения. Ночевать он придет сюда, непременно придет. Ведь он только что оплатил эту ночевку. Тут он и будет задержан. Не нами, конечно. Нам здесь оставаться нельзя, нас знает дежурная и невзначай может кому-нибудь проговориться. Лишь для вида я и Петя Шухмин обходим с ней комнаты, где останавливаются транзитные пассажиры, светлые, чистые комнаты, в большинстве случаев в это время пустые, с аккуратно застеленными кроватями. Комнат много, больше двадцати, каждая на пять-десять человек. Мы несколько задерживаемся в той, где ночует сейчас Мушанский, и внимательно оглядываем издали его постель. Но она ничем не отличается от других. Валя Денисов ушел звонить. Наконец мы кончаем осмотр и выходим в круглый уютный зал, в который первоначально попадает каждый пассажир, проходя с площадки лестницы, мимо дежурной, в комнату, где он должен ночевать. В этом зале мы видим за одним из столиков возле телевизора Игоря и еще одного нашего сотрудника, играющих в шахматы. Возле них стоят чемоданы. Ни дать ни взять приезжие, ожидающие, когда освободится место для отдыха. Теперь мы можем уходить. Все, гражданин Мушанский, песенка ваша на этот раз спета. Я возвращаюсь в отдел, ребята мои тоже. Состояние у меня такое, что ни за одно дело я взяться не могу. Все валится из рук. Наконец-то я увижу этого негодяя, своими глазами увижу. Больше месяца я охочусь за ним. Он совершил шесть краж и чуть не убил человека. Это по одной только Москве. Шутка ли! Под вечер меня вызывает Кузьмич и приказывает отправляться домой. - Без тебя управимся. Отдыхай, - ворчливо говорит он. - Долечивайся. Светлане, кстати, позвони. Небось неделю не звонил. - Почему не звонил? - обиженно возражаю я. - Чуть не каждый день звоню. А уехать я сейчас не могу, Федор Кузьмич, как хотите. - Это еще почему? - Не могу. Я должен увидеть этого типа. Я о нашей встрече месяц уже мечтаю. Во сне ее вижу. - Вот и давай в последний раз во сне ее погляди, - усмехается Кузьмич. - А завтра наяву увидишь. - Не могу я уехать! - в отчаянии восклицаю я. - Убейте, не могу. Кузьмич пожимает плечами. Сам он, между прочим, тоже, видимо, не собирается уезжать. А я не знаю, куда себя деть. Даже читать ничего не могу. Позорно проигрываю две партии в шахматы подряд Пете Шухмину, которому ни разу еще не проигрывал. Потом я проигрываю Вале Денисову. Ну этот хоть первокатегорник, ему проиграть не стыдно, хотя в другое время мы бы еще потягались с ним. Два раза звоню Светке, отрывая ее от работы. Она готовится к какому-то докладу, но терпелива со мной как ангел. - Ну давай серьезную партию, - предлагает мне Валя. Я только машу рукой. Около двенадцати часов ночи мы наконец разъезжаемся по домам. А утром я узнаю потрясающую новость: Мушанский ночевать не явился! И вообще ни в одном месте, где его ждали, он за эти сутки не появился. Ушел, подлец. Из рук прямо ушел. Вы представляете? Глава V КУЗЬМИЧ РАСКРЫВАЕТ КАРТЫ Мы сидим в кабинете у Кузьмича, и он досадливо говорит: - Что-то его здорово испугало, милые мои. Скорей всего последний случай в гостинице. Понял, что в Москве ему появляться опасно. Если уж та дежурная его узнала, значит, и в любой другой гостинице может случиться то же самое. - По-вашему, удрал из Москвы? - спрашивает Игорь. Он сегодня особенно хмур и сдержан. Я безошибочно определяю, что утром Игорь опять поссорился со своей Алкой. Ему, между прочим, нелегко с ней приходится, хотя Алла его по-своему любит. Она внешне напоминает мне чем-то Варвару. Тоже статная, белозубая, черноглазая, и на нее тоже заглядываются. Но строга Алка до невозможности и отшивает от себя в два счета. У нее и взгляд такой суровый, что не всякий рискнет к ней подступиться. Игорь женат на ней уже четыре года. Он мне как-то признался, что подкупила она его именно своей неприступностью. "Люблю бороться с трудностями", - смеялся он. Ну вот и доборолся. Алка всем хороша, но женой оперативника она быть не создана. Во-первых, она дико ревнива. Игорь ее собственность, и ни с кем она делить его не намерена, даже с работой. Вот, например, эту ночь Игорь, как известно, провел на вокзале. Но рассказать Алке, где ему пришлось быть, он не может. И она, уж конечно, надулась, она ревнует его к кому-то и ничего поделать с собой не может, да, впрочем, и не намерена. Срывается по пустякам и треплет всем нервы. Я как-то попытался провести с ней воспитательную работу. Куда там! Ничего не поняла и ни с чем не согласилась. "Я тоже человек, - заявила. - Знала бы его работу, замуж не пошла". Это просто счастье, что Светка совсем другая. Мне даже иногда обидно, до того она меня не ревнует. И когда Алка ей что-нибудь такое говорит и жалуется на Игоря, она только смеется. Светка удивительно легкий человек, и за это я ее еще больше люблю. И ревную. Игорю в этом смысле хорошо. Алка у него кремень, кроме того, она ужасно застенчива. А Светка общительная невозможно. У нас был как-то вечер, так она успела перезнакомиться со всем отделом. Даже Кузьмич пошел с ней танцевать. Все были прямо потрясены. А Алка забилась в угол и, краснея, всем отказывала, кроме меня, конечно. Да, сегодня утром Игорю, видимо, здорово досталось. Вот он и злится. И сегодня он, конечно, плохой работник. Мало того, что ночь не спал. Теперь предстоит их мирить. А то они неделю разговаривать не будут. Игорь тоже упрямый. Специалист по таким делам у нас Светка. Надо будет ей срочно позвонить. - Скорей всего он из Москвы мотанул, - говорит кто-то из собравшихся, кажется, Петя Шухмин. - И теперь уже не скоро здесь появится, - добавляет Денисов. Положение действительно сложное. Неужели Мушанский сорвался и уехал? Неужели он мог так перепугаться? - Все-таки наблюдение за всеми тремя объектами, где мы его ждали, надо продолжать, - хмурясь, говорит Игорь. - Еще дня два-три хотя бы. - Кроме того, - добавляю я, - он так просто не отцепится от Варвары. Последней встречей он должен быть доволен, подлец. - Так и сделаем, - заключает Кузьмич после минутного раздумья, во время которого усиленно трет ладонью затылок. - И еще вот что, - он смотрит на Игоря. - Надо проверить все вокзалы, вдруг он в последний момент переметнулся. Нервы-то ходуном ходят. Он теперь может не одно свое правило нарушить. - И повторяет: - Значит, вокзалы. Это первое. Теперь второе, - Кузьмич переводит взгляд на меня. - Я тебе уже, Лосев, говорил. Надо срочно увидеться с этой Элеонорой. - Помню, - отвечаю я. - Сегодня появлюсь. - Смотри, а то она тебя забудет, - подмигивает Петя Шухмин. - Это исключено, - самоуверенно возражаю я. - И вообще прошло всего два дня. Совещание у Кузьмича заканчивается. Игорь еще задерживается, а я тороплюсь к себе. И пока нет Игоря, звоню Светке. - Привет, - говорю, - это я. - Ну что? - посмеиваясь, спрашивает Светка. - У тебя опять что-то стряслось и вечер отменяется? Как же я забыл! Сообщение о том, что исчез Мушанский, выбило меня совершенно из колеи. Ведь мы же со Светкой должны идти сегодня на концерт! Всего на несколько дней в Москву приехал Райкин! - Что ты! - говорю. - Кое-что, правда, стряслось. Но концерт не отменяется. И билеты я достану. - Ой! - смеется Светка. - Какие сдвиги. Какой прогресс. Витик, ты просто растешь на глазах. И хорошо, что ты позвонил. Есть предложение. Возьми, если можешь, четыре билета, - просит Светка, и в тоне ее слышится какая-то озабоченность. - Ты знаешь, мне сейчас звонила Алла. У них опять... В этот момент в комнату входит Игорь. Он бросает на меня хмурый взгляд и начинает рыться в сейфе. - Принято, - говорю я Светке. - Это и мое предложение. - Ой, какой ты у меня умница, - смеется Светка. - Ну, значит, до вечера. Целую. И она бросает трубку. - Судя по твоей счастливой роже, ты говорил со Светкой, - мрачно констатирует Игорь. - Не отпираюсь, - говорю я. - И тут вот какое предложение: сегодня мы все идем на Райкина. - Кто идет, а кто нет, - отрезает Игорь. - Правильно. Ты, например, в жизни не достанешь билетов. Скажи спасибо, что у тебя такой друг. - Дешево покупаешь, - усмехается Игорь. - Попробуй сначала Алку уломать. К ней, брат, сегодня лучше не подступай. Игорь безнадежно машет рукой. - Все улажено, - отвечаю я и жестом фокусника указываю на телефон. - Света? - догадывается Игорь и впервые за это утро улыбается. - Именно. - Ты такой жены недостоин, - объявляет Игорь. - И за что тебе такое счастье, не понимаю. - Вырастешь, поймешь. Пока что ты меня еще недооцениваешь. Вот попробуй достань билеты на Райкина. А я достану. За одно это меня любая девушка полюбит. - Вот, вот. Охмурить, это ты можешь. Варвару небось тоже охмурил. Не говоря уже об Элеоноре. У Игоря явно улучшилось настроение. Он уже даже острит. - Кстати, - добавляет он, - у тебя с Элеонорой свидание сегодня. Не забудь. - Будь спокоен, - отвечаю. - Я прежде всего джентльмен. Мы расстаемся, условившись о встрече. До свидания с Элеонорой Михайловной у меня еще остается часа два, и я начинаю решать проблему билетов. Это не так просто, как вы знаете. Это даже жутко трудно, особенно в день спектакля. Но мы решаем задачи и потруднее. Надо только проявить смекалку и кое-что вспомнить. В результате я сначала еду к одному своему приятелю в райотдел, на территории которого расположен театр, где сегодня дает концерт Райкин. У этого приятеля весьма хорошие отношения с администратором театра. Вскоре у меня оказываются искомые билеты. Администратор клянется, что отрывает их от собственного сердца. И вот я мчусь на знакомую улицу, где находится та самая студия. Поспеваю я вовремя. Но у подъезда почему-то не обнаруживаю желтого "Запорожца". Как это понимать, интересно. Тем временем из студии начинают выходить люди. Занятия окончены. Я замечаю и обоих красавчиков, с которыми два дня назад разлучил Элеонору Михайловну. На этот раз молодые люди идут одни. Элеоноры Михайловны с ними нет, ее подружки тоже. Я стараюсь не попасться им на глаза. Это ни к чему, они меня наверняка тоже запомнили. Люди все идут и идут мимо меня, парни, девушки, весело и беззаботно болтают, перекликаются, обсуждают какие-то свои дела. Вот и последние уже выходят из подъезда. Элеоноры Михайловны среди них нет. Что же теперь делать? Я забыл вам сказать, что еще утром, перед отъездом из отдела, связался через дежурного с группой, наблюдающей за квартирой Худыша. Мне сообщили, что Элеонора Михайловна в положенное время уехала на своем "Запорожце".