Значит,  вместо занятий она куда-то отправилась. И наверное, не одна, а
скорее всего  с  той  самой  размалеванной своей подружкой.  Кстати,  и  она
сегодня не была на занятиях.
     Между прочим,  как  же  зовут ту  подружку?  Ведь  Элеонора Михайловна,
помнится,  ее называла при мне...  Лена?  Нет...  Лера?..  Ляля! Ну конечно,
Ляля! Это уже кое-что.
     Пока я все это соображаю,  из подъезда студии выходят две девушки.  Они
оживленно болтают о чем-то и смеются.
     Я решительно направляюсь к ним.  Что-то надо предпринимать. Что именно,
я еще не решил.  Но,  как говаривал еще Наполеон,  главное,  это ввязаться в
сражение, а там разберемся.
     Я подхожу и смущенно спрашиваю:
     - Девушки, извините меня, вы Лялю случайно не видели?
     - Лялю?..
     Они с откровенным любопытством смотрят на меня.
     - Лялю Пирогову? - уточняет одна из них.
     Я не знаю Лялиной фамилии, поэтому прикидываюсь удивленным.
     - Неужели вы ее не знаете?  - спрашиваю. - Такая худенькая, черненькая,
у нее еще браслет на руке и губы такие яркие. А подруга...
     - Господи,  зачем  так  длинно,  -  смеется  девушка.  -  Сказали бы  -
Пирогова, и все. Ее не было сегодня на занятиях.
     - Неужели заболела? - огорченно спрашиваю я.
     - Нет,  нет, - вмешивается вторая девушка. - Я вчера вечером говорила с
ней.
     - Какая досада,  -  говорю я.  -  Мы условились встретиться.  Я... даже
билеты на Райкина достал на сегодня.
     Для убедительности я показываю им два билета.
     Девушки всплескивают руками.  А  та,  которая вчера  вечером говорила с
Лялей, неожиданно спрашивает:
     - Так это вас познакомила с ней Элла? Вчера.
     - Элла?.. Вчера?..
     Я не сразу соображаю,  что речь идет об Элеоноре Михайловне,  и позорно
теряюсь на  миг,  не  зная,  что  ответить.  Девушки дружно приходят мне  на
помощь.  Мое непритворное смущение вызывает у них сочувствие.  И кроме того,
они не могут допустить, чтобы пропал билет "на Райкина".
     - Так позвоните же ей,  -  говорит одна из них. - Немедленно позвоните.
Вот и все.
     - В том-то и дело, что я забыл ее телефон.
     - Я  вам  сейчас скажу,  -  она  торопливо достает из  сумочки записную
книжку. - Пишите.
     И диктует номер телефона. Я записываю.
     Из ближайшего автомата я звоню Ляле. Откликается звонкий девичий голос.
     - Будьте добры, Лялю.
     - Это я. Кто говорит?
     - Извините,  пожалуйста.  Это говорит знакомый Эллы.  Мне очень надо ее
повидать. Случайно она не у вас?
     - Представьте, только что уехала. У нее примерка у...
     - Кумрайтиса?
     - Да. Откуда вы знаете?
     - Она мне как-то о нем говорила. А вам не трудно сказать его адрес?
     - Конечно.
     Прижимая трубку  плечом,  я  неловко записываю на  клочке  бумаги адрес
этого модного портного. Потом выскакиваю из будки телефона-автомата и хватаю
первое встречное такси.
     И вот я уже прогуливаюсь около высокого, потемневшего от времени дома с
лепными  украшениями  на  подъезде  и   выбитой  тут  же  на  стене  фигурой
молотобойца,  под которой красуется тоже выбитая на камне надпись: "Владыкой
мира  будет труд".  Старый дом,  когда-то  называвшийся "доходным",  который
революция отметила своей печатью. Дом стоит в одном из переулков недалеко от
улицы Кирова.
     Время  от  времени я  поглядываю на  желтый "Запорожец",  стоящий возле
подъезда.  Когда я,  еще из окошка такси,  увидел этот "Запорожец",  у  меня
отлегло от сердца.  И  теперь я спокойно прогуливаюсь,  предвкушая изумление
Элеоноры Михайловны,  и одновременно соображаю,  как повести с ней разговор.
Дело нешуточное.  Мы  сейчас уже разыскиваем не  только ловкого гостиничного
вора,  но и убийцу, первая жертва которого лишь случайно осталась в живых. И
кто знает, что он может придумать завтра.
     Изредка я поглядываю на часы.  Время еще есть. До начала концерта три с
лишним часа. Можно не торопиться.
     Интересно,  с кем Элеонора Михайловна вчера познакомила Лялю?  Но самое
главное,  где Мушанский?  Неужели он  так и  не  встретился со  своим другом
Семеном Парфентьевичем? А если...
     Но тут мои мысли мгновенно обрываются. Из подъезда выпархивает Элеонора
Михайловна уже  в  новом  элегантном пальто с  меховым воротником и  высокой
модной меховой шапке,  из-под которой выбиваются бронзовые локоны. В руках у
нее  большой сверток.  Я  иду к  ней навстречу.  Элеонора Михайловна на  миг
останавливается,   всматривается  в   меня,   и   на   лице  ее   появляется
обворожительная улыбка.
     Она бросается ко мне и протягивает свободную руку.
     - Виталик! Как это понимать? Откуда вы взялись? Я просто потрясена.
     Что поделаешь, надо снова играть ту же идиотскую роль.
     - Кто ищет,  тот всегда найдет,  -  самодовольно говорю я. - Это еще не
самый трудный случай.
     - Нет,   нет,   это  поразительно!  -  не  может  успокоиться  Элеонора
Михайловна. - Вы волшебник. И вообще за этим что-то есть.
     Она лукаво смотрит на меня и грозит пальчиком.
     - Есть,  -  охотно подтверждаю я.  - Еще как есть, - и, в свою очередь,
спрашиваю: - Разве Жора вам ничего не говорил?
     Элеонора Михайловна внезапно меняется в лице и, запинаясь, говорит:
     - Он такой странный... Он кошмарно изменился...
     Теперь уже волнуюсь и я,  хотя изо всех сил стараюсь не показать этого.
Как можно беззаботней я спрашиваю:
     - Почему это вам так кажется?
     - Ах, Виталик, вы его давно видели?
     - Не очень...
     - А я только вчера.
     Ого!  Значит,  она его вчера видела. И с прежней беззаботностью я задаю
новый вопрос:
     - Надеюсь, весело провели время?
     Элеонора Михайловна неожиданно хватает меня за руку и испуганно шепчет:
     - Виталик,   он  вчера...   я  сама  видела  у  него...  я  просто  вся
похолодела... я совершенно случайно... видела у него... пистолет!
     - Что-о?..
     Очевидно,  я тоже меняюсь в лице,  потому что Элеонора Михайловна вдруг
резко отшатывается от меня и пристально смотрит мне в глаза.
     - Вы не знали? Но вы...
     - Где он провел эту ночь? - резко спрашиваю я.
     Я не в силах больше притворяться. Меня больше не хватает и на эту игру.
И тут я невольно гублю все дело.
     У  Элеоноры Михайловны внезапно закрадывается подозрение.  Недаром  она
все время имеет дело с секретами мужа, со всякими незаконными и рискованными
комбинациями. И она ледяным тоном говорит мне:
     - Все это очень странно.  Вы его друг и вы...  О,  я что-то не поняла в
нашей встрече, кажется.
     - Сейчас поймете. Но сначала ответьте на мой вопрос.
     Да,  я сорвался.  И теперь уже ничего не поделаешь.  Мне так и придется
доложить Кузьмичу. И он...
     - Это не ваше дело,  - говорит между тем Элеонора Михайловна. - Это его
дело,  где он провел ночь,  - и насмешливо добавляет: - Во всяком случае, не
со мной, будьте уверены.
     И  тут вдруг меня осеняет одна догадка.  Так вот оно в  чем дело!  Черт
возьми,  это надо использовать, надо спасать все, что еще можно спасти. Я не
имею права сейчас себя расшифровывать,  Мушанский еще на  свободе,  опасный,
вооруженный преступник, сейчас он еще опаснее, чем раньше.
     Я  лихорадочно ищу выход из труднейшей ситуации,  в которой оказался по
собственной же вине. Наконец говорю:
     - Дело в том,  что Жора меня крупно подвел. Он должен был вчера вечером
прийти на встречу и не пришел.
     - Где  же  вы  должны были встретиться,  в  каком месте,  интересно,  -
Элеонора Михайловна пристально и  недоверчиво смотрит мне  в  глаза,  словно
заранее зная то место и только проверяя меня.
     Я пожимаю плечами.
     - Простите,  но это уже наше дело.  Знать вам это совсем ни к чему, мне
кажется.
     - А все-таки? - настаивает она.
     Теперь уже пристально смотрю на нее я и цежу сквозь зубы:
     - Не у Ляли, конечно. А совсем в другом месте.
     Краска бросается ей в лицо.  Элеонора Михайловна нервно теребит бечевку
на своем пакете.
     - Так  вы  знаете?  -  спрашивает она,  опуская глаза.  -  Чего  же  вы
спрашиваете?
     А  ко  мне тем временем возвращается спокойствие.  И  я  опять способен
соображать.  Наконец-то.  Итак,  одержана первая маленькая победа, попробуем
развить успех.
     - Это всего лишь предположение,  -  я снова пожимаю плечами. - Но, судя
по всему, Жора сказал вам, где мы должны были встретиться?
     - Да, сказал. Теперь скажите вы.
     У нее еще остались подозрения.  Их надо немедленно рассеять. Но неужели
у  Мушанского действительно была назначена встреча?  Невероятно.  Но так или
иначе я должен ей что-то сказать.
     - Ладно уж,  -  неохотно говорю я.  - Видно, Жора вам здорово доверяет.
Хотя это на него и непохоже.
     Вполне возможно, что она берет меня "на пушку" и Мушанский ей ничего не
сказал.  Тогда я  буду выглядеть в ее глазах доверчивым простаком.  Но это в
конце концов не беда.
     - Да, он мне доверяет, - с некоторой даже гордостью произносит Элеонора
Михайловна. - И я хочу, чтобы вы мне тоже доверяли. Слышите?
     Ага, кое-какие сдвиги все-таки происходят. Ну что ж. Пойдем дальше.
     - На вокзале, - понизив голос, говорю я. - На одном вокзале.
     Фу-у!  Лед  в  ее  глазах наконец-то  растаял.  Она улыбается и  кивает
головой.
     - Вы его сегодня увидите? - деловито осведомляюсь я.
     - Не знаю,  -  отвечает она уже спокойно и, кажется, вполне искренне. -
Утром  он  ушел  от  Ляли  и  обещал ей  звонить.  -  Потом со  знакомой мне
плутовской улыбкой добавляет:  -  Она ему,  между прочим,  понравилась. Даже
очень.
     Я в ответ улыбаюсь тоже весьма игриво.
     - И конечно, что-нибудь оставил на память? - спрашиваю. - Я же знаю его
широкую натуру.
     - Оставил,  оставил,  -  смеется  Элеонора Михайловна.  -  Вы  даже  не
догадаетесь что! Жора колоссальный оригинал.
     - Ну все-таки, - допытываюсь я.
     - Представьте,  весьма миленькую шкатулку и  в  ней  какие-то  странные
раковины. Все вместе выглядит очень эффектно.
     От  этих  ее  слов  у  меня  возникает легкое сердцебиение.  Я  тут  же
вспоминаю бородатого парня,  палеонтолога.  Ну вот,  дорогой товарищ, теперь
ты,  надеюсь,  поймешь нашу работу,  в первом приближении конечно,  и, может
быть, у тебя даже появится уважение к ней.
     - А,  ладно,  -  я небрежно машу рукой.  - Самое главное, это то, что я
увидел вас.
     - Ненадолго,   -  кокетливо  отвечает  Элеонора  Михайловна,  поправляя
бечевку на  пакете.  -  Я  очень спешу.  Семен Парфентьевич,  наверное,  уже
сердится.  Он  не  любит,  когда я  опаздываю.  А  вы  всегда так неожиданно
появляетесь.
     Теперь  мы  улыбаемся  уже  оба,  прекрасно понимая  друг  друга.  И  я
снисходительно соглашаюсь:
     - Хорошо. Я потерплю до завтра.
     - Да, да, до завтра.
     И мы расстаемся.
     Она  садится в  свой  "Запорожец",  и  тот,  урча,  трогается с  места.
Элеонора Михайловна приветливо машет мне рукой.  Я, улыбаясь, отвечаю. Потом
смотрю на часы.
     Время у  меня еще есть.  Я могу вернуться в отдел,  предупредить Игоря,
что билеты уже у меня. И еще успею заскочить домой переодеться и побриться.
     Что ни говорите,  концерт Райкина -  это праздник.  А  к празднику надо
готовиться.
     Райкин выдающийся актер.  Мне,  например, он напоминает Чаплина. Сквозь
его  смех я  так часто слышу слезы,  сквозь юмор проступает злая сатира.  Вы
помните его  монолог пьяницы в  музее?  Помните это  торжество воинствующего
невежества и хамства, над которым покатываешься от смеха, но и выть хочется.
"В греческом зале,  в  греческом зале..." У меня в ушах не утихает интонация
Райкина,  когда он злобно,  издевательски произносит эти слова устами своего
пьяного героя,  передразнивающего старую хранительницу музея.  И  я невольно
сжимаю кулаки, я не могу это спокойно слушать.
     Мне рассказывали таксисты один удивительный эпизод.  Однажды диспетчеру
поступил вызов  из  Переделкина.  Это  такое место километров в  двадцати от
Москвы,  где расположен писательский поселок и Дом творчества писателей, они
там работают. Так вот, поступил оттуда вызов на такси поздно вечером, к тому
же в проливной дождь.  Диспетчер,  понятно, отвечает, что за город он машины
не высылает, да и не согласится ни один таксист ехать в такое время. И вдруг
ему говорят,  что машина нужна Райкину.  Вы знаете,  что тут поднялось?  Все
водители,  которые  только  были  в  этот  момент  у  диспетчерского пункта,
заявили, что они едут. Увидеть Райкина!
     И каждый раз,  когда мне предстоит идти на концерт этого артиста, я иду
как на праздник.  Поэтому,  когда я  приезжаю к  нам в  отдел и  с гордостью
объявляю Игорю,  что  достал обещанные билеты,  то  в  первый момент даже не
замечаю, как странно посмотрел он на меня и каким странным голосом сказал:
     - Тебя вызывает Кузьмич. Немедленно.
     Но  уже через миг ко  мне возвращаются все мои заботы и  тревоги.  Я  с
беспокойством спрашиваю:
     - В чем дело, ты не знаешь?
     - Звонила Варвара.
     - Что-о?!.
     - Ну да. Мушанский назначил ей встречу.
     - Здорово!
     - Ничего здорового. Она отказывается идти.
     - И не надо. Только бы знать, куда он придет. Мы и сами его встретим.
     - Не на дурака напали. В общем, идем. Кузьмич тебя ждет.
     Мы выходим в коридор.
     Кузьмич действительно меня ждет и утюжит ладонью затылок, а это, как вы
знаете, кое о чем свидетельствует.
     - Где ты пропадаешь? - спрашивает.
     Я докладываю о встрече с Элеонорой Михайловной.
     - Неплохо,  -  чуть смягчаясь,  говорит Кузьмич. - Лихо ты ее разыскал.
Смекалка у тебя все-таки есть. Значит, он ночевал у той барышни? Так, так...
     - Теперь у него пистолет, Федор Кузьмич, - напоминаю я.
     - М-да...  -  задумчиво кивает Кузьмич. - И вообще он сильно изменился,
как говорит эта Элеонора. Даже она его, видимо, побаивается теперь.
     Игорь молча усмехается, а я вставляю:
     - Что изменился, это мы и сами заметили.
     - М-да...  - Снова задумывается Кузьмич, потом неожиданно спрашивает: -
На какой, ты говоришь, машине она ездит?
     - "Запорожец", - отвечаю, не очень, однако, понимая, зачем это Кузьмичу
понадобилось.  -  Желтый.  Точнее,  горчичный.  Серии МОФ. - И называю номер
машины.
     Я  все время сдерживаюсь,  чтобы не спросить о  звонке Варвары.  Но вот
Кузьмич и сам вспоминает о нем.
     - Звонила твоя Варвара, - говорит он. - Мушанский ей свидание назначил.
Но она идти отказывается. А без нее мы не обойдемся.
     - Почему же не обойдемся, Федор Кузьмич? - запальчиво спрашиваю я. - Мы
же его приметы знаем. Пусть только покажется.
     - То-то и оно,  что без нее он не покажется. На улице Горького свидание
назначил,  у  "Березки".  Народу там тьма.  Если он  ее  не  увидит,  он  не
подойдет,  вот и  все.  А  увидеть он  ее может откуда хочешь.  Тут уж мы не
уследим.
     - Когда он ей встречу назначил? - спрашиваю я.
     - Сегодня. В семь вечера. В это время у "Березки" светло как днем.
     Мы  с  Игорем переглядываемся.  Плакал наш концерт.  Я  еще со  Светкой
как-нибудь объяснюсь по этому поводу, а вот он с Алкой навряд ли.
     - Варвара еще на работе,  - продолжает Кузьмич. - До шести. Надо тебе с
ней поговорить. Его вон она и слушать не захотела, - он кивает на Игоря.
     - А что она Мушанскому сказала?
     - Что не может прийти, что брат к ней приехал.
     - А он?
     - "Придешь, - говорит, - я буду ждать". И трубку повесил.
     - Наглец, - коротко произносит Игорь.
     - А что тебе Варвара сказала?  -  спрашиваю я его. - Почему она идти не
хочет?
     - Она мне целую истерику по телефону закатила.  Кипит злостью на него и
боится, конечно, тоже.
     Я  смотрю на  часы.  Начало шестого.  Я  еще  успею  застать Варвару на
фабрике.
     - Постараюсь уговорить,  -  не очень уверенно обещаю я. - Сейчас поеду.
Машину взять можно, Федор Кузьмич?
     - Бери.  Только сперва на случай, если она придет на свидание, составим
все-таки примерный план.
     Операция по задержанию опасного преступника всегда дело непростое,  как
вы понимаете.  Сейчас же она осложняется еще тем,  что, во-первых, Мушанский
оказался  вооружен  и,   конечно,  пустит  оружие  в  ход  в  любой  момент.
Психологически он уже готов к этому.  К тому же он обозлен,  напуган.  И тут
жертвами могут оказаться не только наши сотрудники,  им,  как говорится, сам
бог велел рисковать,  но и случайные люди,  прохожие,  и этого уже ни в коем
случае допустить нельзя.  Вторая сложность как раз и заключается в том,  что
операцию придется проводить на улице,  в  центре города,  в часы,  когда там
больше всего народу. А в такой сутолоке и скрыться легче, это тоже следовало
учесть.
     Словом,  над  этим  "небольшим планом" мы  дружно мудрим целых полчаса,
пока  я  не  вынужден уехать.  Кузьмич вместе  с  Игорем и  Валей  Денисовым
остаются мудрить дальше.  Я,  таким образом,  знаю  план лишь в  самых общих
чертах.
     К воротам фабрики я примчался минут за пять до окончания смены.  Шофера
я  прошу завезти на  обратном пути Светке два  билета на  концерт и  пишу ей
короткую записку, после чего направляюсь к проходной.
     По  моему удостоверению меня,  конечно,  пропускают мгновенно,  даже  с
некоторым почтением, смешанным с любопытством и чуть-чуть с испугом. Я уже к
этому привык. Наша "фирма" неизменно вызывает у людей такой "букет" эмоций.
     Очутившись  в   большом,   слабо  освещенном  и   безлюдном  дворе,   я
оглядываюсь.  По  сторонам тянутся  длинные двухэтажные корпуса фабрики.  Из
широких окон льется во двор яркий неоновый свет.  Дальше темнеют глухие, без
окон,  одноэтажные строения.  Над  дверьми  одиноко  горят  охранные красные
лампочки. Это, наверное, склады.
     Во дворе людей почти не видно, смена еще не закончилась. Только изредка
кто-то  пробегает из цеха в  цех,  накинув на плечи пальто.  Я  останавливаю
какую-то женщину и спрашиваю, как пройти в швейный цех. Она машет мне рукой,
указывая путь, и бежит дальше. Ей холодно, она и спешит.
     А  я  направляюсь к  одному из корпусов.  Мне надо увидеть Варвару.  Но
своим  удостоверением я  пользоваться сейчас  не  хочу.  Это  может  Варваре
повредить.  Почему  вдруг  ею  интересуется уголовный  розыск?  Лучше  всего
подождать, пока кончится смена.
     И я терпеливо прохаживаюсь по двору возле двери, ведущей в швейный цех.
Вечный мой враг,  ветер,  ледяной,  порывистый,  и  тут не  оставляет меня в
покое,  налетает из темноты, лезет под пальто. Но сейчас я не замечаю ветра.
Я думаю о Варваре.  Через несколько минут она появится.  Что я ей скажу? Как
ее уговорить пойти на встречу с  Мушанским?  Тем более что я и сам прекрасно
понимаю,  как  ей  противно и  страшно.  Нет,  ее  надо не  уговаривать,  не
упрашивать,  ей  надо  доказать необходимость этой  встречи.  Ей  противен и
страшен Мушанский?  Но что это в сравнении с тем горем, с той бедой, которые
он принес другим людям и еще принесет,  если останется на свободе? Словом, в
Варваре надо разбудить в принципе те же чувства,  которые движут и нами.  Ей
противно и страшно? А нам? Нам, думаете, не противно, а иной раз не страшно?
     От  всех этих высоких мыслей меня отрывают пронзительные,  слышные даже
во дворе звонки. Смена окончена.
     И вскоре двор наполняется людьми. Это главным образом женщины. Пожилые,
усталые и молчаливые,  с сумками в руках - по дороге домой они еще настоятся
в очередях,  и совсем юные, беззаботно щебечущие... Мелькают лица в квадрате
яркого света возле двери и тут же исчезают в сгустившейся темноте двора.
     Я напряженно всматриваюсь, боясь пропустить Варвару. Сам я стою в тени,
меня никто не замечает.  Но вот появляется и Варвара.  Она идет одна, лицо у
нее хмурое и встревоженное.
     - Варя, - негромко окликаю я.
     Она  стремительно  оглядывается,   в  глазах  у  нее  испуг.   Я  делаю
приветственный жест рукой. Варвара подходит и тут только узнает меня.
     - А-а,  пожаловали,  - враждебно говорит она. - Уговаривать будете? Все
равно не пойду. Что б он провалился, дьявол.
     И  огромные глаза ее при этом так сверкают,  что я даже в темноте вижу,
сколько в них ярости. Она, наверное, еще казнит себя за тот случай.
     - Варя, - говорю я как можно спокойнее, - никто вас не может заставить,
и уговаривать я вас тоже не буду. Пойдемте. Я только вам кое-что расскажу по
дороге.
     - Знаю я ваши рассказы, - сердито отвечает Варвара.
     Но тем не менее слушать она не отказывается.
     Мы выходим через проходную на улицу.
     Я начинаю ей рассказывать о Мушанском,  как он обокрал одного, другого,
третьего человека, как он обокрал ту седую актрису и как она одиноко плакала
у себя в номере. Наконец, как он чуть не убил горничную. Я даже рассказываю,
как  мы  ждали  его  на  вокзале и  как  он  ускользнул от  нас.  Я  все  ей
рассказываю,  причем с  такой искренней злостью и  досадой,  что Варвара,  у
которой своей злости хоть отбавляй, наконец бросает мне:
     - Вам бы только его поймать, а я для вас копейка разменная.
     - Эх, - говорю я, вздохнув, - ничего-то вы не поняли.
     Некоторое время  мы  идем  молча.  Потом Варвара вдруг говорит,  словно
отвечая на какие-то свои мысли:
     - Все поняла, не дурочка.
     И  снова мы молчим.  Я  с  беспокойством жду,  что она еще скажет.  Мне
самому  ей  больше  сказать нечего.  И  украдкой смотрю  на  часы.  Половина
седьмого.
     - "Приходи",  говорит, - зло бормочет Варвара. - "Братец твой обождет",
видишь ли. Втюрился, зараза. А мне он нужен, как...
     - Варя,  -  неожиданно говорю я.  -  Хотите я  буду вашим братом,  и мы
пойдем вместе? Вы нас познакомите.
     Она останавливается и поднимает на меня глаза.
     - Братом? - переспрашивает она и прыскает от смеха. - Да вы что?
     - А что? - говорю я и выпячиваю грудь. - Чем я не брат?
     - Нет,  вы все-таки того,  -  уже задорно говорит она и  крутит пальцем
возле виска.
     Я вижу, что моя идея ей, однако, все больше нравится.
     - Значит,  мы с  вами,  во-первых,  переходим на "ты",  -  торжественно
объявляю я. - Во-вторых, как меня зовут, скажите?
     - Олег, - она снова прыскает. - Только вы очень уж длинный.
     - Ну не беда, - говорю я. - Поехали. Вы... ты согласна?
     И невольно улыбаюсь. Бесшабашная, рисковая ее натура наконец берет верх
над всеми страхами и колебаниями. И она улыбается мне в ответ.
     - Что ж поделаешь. Поехали... Олежка.
     Но  предварительно я  заскакиваю в  первый попавшийся телефон-автомат и
докладываю  все  Кузьмичу.   Тот,   нисколько,  по-видимому,  не  удивившись
изменению ситуации, коротко говорит:
     - Поезжайте.  Наши уже там.  Брать будут по  твоему сигналу,  раз такое
дело. Учти. Сейчас им по рации все передадут.
     - Кто возглавляет группу?
     - Откаленко.
     Я вешаю трубку.  Порядок.  Если Игорь,  то я спокоен.  Я привык и люблю
работать с  ним.  А  психологическая совместимость в  нашей  работе вообще и
особенно в такого рода операциях далеко не последнее дело.
     У  нас с Варварой остается минут пятнадцать.  Если сразу поймать такси,
то мы успеваем.  Но его нет. Мимо проносятся машины. Неожиданно под ветровым
стеклом одной из  них мелькнул зеленый фонарик.  Я  кидаюсь было к  ней,  но
машина и  не  Думает останавливаться.  Через минуту проехала еще одна машина
такси, тоже свободная, и тоже не останавливается, как ни машу я ей рукой.
     Но  тут  перед нами неожиданно возникает черная "Волга".  Я  машинально
отмечаю:  серия  МОК.  Служебная.  Парень,  видимо,  решил  подработать.  Мы
садимся.
     Машина проносится по  улице,  потом по другой,  по третьей,  вылетает в
центр,  и,  обогнув Манежную площадь и гостиницу "Москва", мы оказываемся на
улице Горького. Недалеко от магазина "Березка" я прошу остановиться.
     Широкий тротуар полон  прохожих.  На  мостовой возле  него  выстроились
машины,  много машин,  свободных мест между ними почти нет.  Но  нашей я  не
вижу,  как,  впрочем,  не вижу и  ребят из группы Игоря.  Хотя они здесь,  я
уверен,  и нас они уже засекли.  Только так, кстати, у нас и можно работать:
верить в товарища и заслужить, чтобы верили тебе.
     Я  стою спиной к  витрине и лицом к улице.  Так надо.  Я должен увидеть
Мушанского раньше, чем он увидит Варвару. Проходит минут десять напряженного
ожидания, и вдруг...
     Вот  из  таких "вдруг" тоже складывается наша работа.  Это  еще одна ее
специфика. Потому что просто немыслимо все предусмотреть.
     Так происходит и сейчас.
     Я   вижу,   как  к   "Березке"  медленно  подъезжает  горчичного  цвета
"Запорожец".  Элеонора Михайловна сидит  за  рулем.  Спутника ее  мне  видно
плохо, но я ни на минуту не сомневаюсь, что это Мушанский. Как же я влип!
     "Запорожец"  останавливается,   потом  чуть  разворачивается  и   задом
подается к  тротуару,  протискиваясь между двумя соседними машинами.  Я  еще
надеюсь,  что выйдет один Мушанский.  Но не тут-то было.  Выходят оба.  Все.
Горю.  И  что самое главное,  здесь его брать невозможно.  Правая рука его в
кармане. Там пистолет. И он будет стрелять мгновенно, прямо через пальто.
     Теперь я узнаю Мушанского. Он точно такой, каким мы его и представляли.
И  я  бы  узнал его  из  тысячи других.  Невысокий,  стройный,  смуглолицый,
сросшиеся черные брови, огромные глаза, коричневая шляпа, модное пальто. Вот
он какой, этот артист.
     Не отходя от машины,  он оглядывается,  придерживая Элеонору Михайловну
за локоть. Он ищет Варвару. Сейчас он ее увидит. И меня тоже.
     Я отворачиваюсь к витрине и торопливо говорю Варваре:
     - Он приехал.  С ним женщина,  которая меня знает.  Она привезла его на
своей машине.  Я на минуту отойду.  Ты скажи,  что должна дождаться брата. И
как только она уедет, я появлюсь.
     От волнения я уже без всяких затруднений говорю Варваре "ты".
     - Иди, - коротко отвечает она. - Буду ждать.
     Я делаю шаг в сторону и исчезаю в толпе прохожих.  Уже невидимый с того
места, где находятся Мушанский и Элеонора Михайловна, я наблюдаю за ними.
     Варвара продолжает созерцать роскошную витрину "Березки".  Рядом с  ней
останавливаются две  женщины,  одна из  них  очень полная,  в  очках,  потом
какой-то мужчина.  Я  вижу,  как Мушанский нетерпеливо и  настороженно шарит
глазами по  лицам прохожих.  Правая рука по-прежнему в  кармане.  Неужели он
будет стрелять?
     Но  вот  Мушанский увидел  наконец Варвару и,  что-то  сказав  Элеоноре
Михайловне, решительно направляется к витрине "Березки". Элеонора следует за
ним, немного встревоженная, немного озадаченная. Ясно, что у Мушанского тоже
есть план.  Сейчас столкнутся два плана. Пока что инициатива у него в руках,
и мы должны будем перестраиваться на ходу.
     Я тоже незаметно приближаюсь к витрине. От Варвары меня теперь отделяет
лишь полная женщина в очках, и я молю бога, чтобы она подольше рассматривала
выставленные в витрине безделушки. За этой женщиной я чувствую себя в полной
безопасности и,  чуть наклонившись вперед,  к  витрине,  отлично слышу,  что
говорит Варвара.
     - ...не  могу,  -  говорит она  Мушанскому.  -  Сначала я  должна брата
дождаться... - И неожиданно добавляет: - Ключ ему отдать.
     Мушанский беззаботным тоном спрашивает:
     - Так он у вас остановился?
     - Два дня только и прожил, - с усмешкой отвечает Варвара. - А сегодня к
товарищу решил перейти.
     Только я  понимаю,  как нелегко дается ей эта усмешка.  Но какой же она
молодец с этим ключом! Она оставляет ему надежду, она привязывает его к себе
и, значит, ко мне.
     - Когда же он придет?  - недовольно спрашивает Мушанский, поглядывая на
часы.
     - Михаил Семенович,  нам  надо торопиться,  -  неожиданно вмешивается в
разговор Элеонора Михайловна,  называя  Мушанского именем,  под  которым  он
представился Варваре.
     - Знаю,  - раздраженно отвечает тот и вдруг спохватывается: - Да, я вас
не  познакомил.  Ну это Варя.  А  это Нина,  жена моего хорошего друга.  Она
подвезет нас сейчас куда надо. Правда, Ниночка?
     - Если Варин брат не очень задержится. Ты же знаешь...
     Эх,  если бы  этим братом был не  я,  а  кто-то  другой.  Он мог бы уже
подойти,  и  мы  все наконец убрались бы отсюда.  Любое место для задержания
лучше, чем это. Но сейчас уже ничего не поделаешь.
     В  этот момент кто-то останавливается рядом со мной,  и  я  слышу тихий
шепот у самого уха:
     - Что случилось?
     Это Игорь.
     Я так же тихо,  не поворачивая головы,  коротко обрисовываю сложившуюся
ситуацию.
     Мы  научились удивительно здорово  разговаривать друг  с  другом  таким
способом.  Со  стороны невозможно даже представить,  что люди ведут какой-то
разговор,  что  они  вообще знают друг друга.  У  нас совершенно равнодушные
лица, мы смотрим в разные стороны, и губы наши почти не шевелятся.
     - ...Так что придется подождать, - со вздохом заканчиваю я.
     Игорь некоторое время молчит, что-то, видимо, соображая про себя. Потом
неожиданно говорит:
     - Ждать не будем.
     И излагает мне свой план.
     Мы быстро обо всем уславливаемся,  понимая друг друга с полуслова,  и я
могу остаться на  месте,  благо полная женщина в  очках буквально прилипла к
витрине, и послушать, что произойдет дальше. Моя роль кончилась.
     Игорь между тем исчезает в  толпе и  через несколько минут уже с другой
стороны неуверенно подходит к  Варваре.  Та  смотрит на  него с  удивлением.
Мушанский мгновенно настораживается,  и я почти физически ощущаю, как правая
рука его вцепляется в  пистолет.  Во взгляде Элеоноры Михайловны,  по-моему,
больше любопытства, чем испуга.
     - Простите, - смущенно говорит Игорь. - Не вы сестра Олега? Он прийти к
вам должен был.
     - Я, - отвечает Варвара и невольно спрашивает: - А что случилось?
     Тревога на ее лице появляется, как мне кажется, с некоторым опозданием.
К счастью, Мушанскому сейчас не до нее, он в упор смотрит на Игоря.
     - Да ничего такого,  - мнется Игорь. - Вы вроде ключ должны были отдать
ему?
     - Ну должна была, а дальше что? - спрашивает Варвара.
     Настороженность и  беспокойство ее  вполне  естественны и  подозрений у
Мушанского вызвать не могут.
     - Так вот он меня за ключом прислал.
     - Еще чего! - сердито отвечает Варвара. - Сам-то он где?
     Я чувствую,  что она уже вошла в роль,  ее задиристый, бесшабашный нрав
уже дает себя знать.
     Игорь совсем уже смущенно сообщает:
     - Дело такое. Выпил он маленько лишнего в одной стекляшке. Мы там чуток
посидели.  Ну и  вот...  извиняюсь,  уходить теперь ему оттуда...  Ну как бы
сказать, тяжело. Ключ вот требует...
     Я чувствую,  как сдерживается Варвара,  чтобы не расхохотаться, как она
умеет. Но голос ее звучит гневно:
     - Я ему дам ключ!  Я еще матери напишу.  И... жене, - добавляет она для
большей убедительности. - Свалился тут на мою голову!
     - Ну это уж совсем не надо,  - огорчается Игорь. - Он же ценный парень.
Ну такой случай.  С кем не бывает,  а?  - И он смотрит на Мушанского, словно
ища его поддержки.
     Тот пожимает плечами.
     - Я  его враз к  себе увезу,  -  приободряется Игорь.  -  Мне только из
стекляшки его вытащить. Если бы, конечно, вы помогли...
     - Ну как же я могу помочь?  - растерянно говорит Варвара и тоже смотрит
на Мушанского.
     Тот все чаще оглядывается по сторонам.  Задерживаться здесь,  в центре,
ему опасно, это он понимает, и нервы у него натянуты до предела.
     - Где  находится  эта  ваша  стекляшка?  -  раздраженно спрашивает  он,
по-прежнему не  вынимая правую руку из кармана,  она словно приросла у  него
там.
     - Да совсем близко...  совсем... просто рядом, - суетится Игорь и вдруг
оборачивается к Элеоноре Михайловне. - И вы небось знаете. Ну точно знаете.
     И тут меня прямо-таки сражает одна деталь во всей этой сцене.  Элеонора
Михайловна неожиданно морщится и с отвращением говорит:
     - Вы, я вижу, тоже порядком глотнули.
     Это Игорь-то!  Минуту назад трезвый как стеклышко.  От  неожиданности я
чуть не бодаю головой витрину "Березки".
     - Так  где  эта  самая стекляшка?  -  нетерпеливо повторяет свой вопрос
Мушанский.
     - Да тут... - сбивчиво продолжает Игорь. - Рядом. У Сандунов.
     - Это где такое? - Мушанский поворачивается к Элеоноре.
     - Сандуновские бани. Действительно недалеко.
     - Ладно,  - решает Мушанский и снова незаметно оглядывается. - Подъедем
туда, выволочем этого братца, и вы его на такси везете к себе, договорились?
- обращается он к Игорю.
     Тот, взмахнув рукой, прижимает ее к груди.
     - Точно,  точно,  -  захлебываясь, говорит он. - Вещички его заберем, и
айда.
     А я краем глаза замечаю,  как после этого взмаха рукой из длинного ряда
машин у тротуара неожиданно выползает знакомая "Волга" и,  набирая скорость,
уходит в сторону площади Пушкина.
     Между тем Варвара,  Игорь, Мушанский и Элеонора Михайловна направляются
к стоящему невдалеке "Запорожцу".
     Кто-то трогает меня за плечо.
     - Пошли, - шепчет Валя Денисов. - У нас тут еще машина.
     Когда мы садимся, я, не удержавшись, спрашиваю:
     - Где Откаленко успел хлебнуть?
     Валя в ответ беззвучно смеется, а Петя Шухмин самодовольно поясняет:
     - У  меня тут  рядом в  ресторане приятель администратором работает.  В
момент все сообразил. Игорь рот ополоснул, и порядок.
     Где только у этого Петьки нет приятелей! Просто фантастика какая-то.
     Мы  медленно  движемся в  потоке  машин,  не  выпуская из  вида  желтый
"Запорожец".  На площади Пушкина мы поворачиваем и спускаемся вдоль бульвара
до  Трубной,  там  огибаем сквер,  и  вот  уже перед нами полутемный,  круто
карабкающийся вверх узкий переулок.
     До  этого  места  Мушанский никоим образом не  мог  нас  заметить среди
других машин.  Здесь же,  в переулке,  следовать за "Запорожцем" опасно.  Мы
останавливаемся  перед  поворотом  в   переулок.   Впереди  тускло  светятся
прозрачные стены какого-то закусочного павильона. Возле него темнеет машина.
"Запорожец" медленно приближается к ней. Мы с Валей бежим вверх по переулку,
оставив Петю Шухмина на углу.  Он должен держать зрительную связь с нами и с
оставленной за углом машиной.
     Я вижу, как "Запорожец" тормозит возле закусочной. Нам остается до него
метров сорок.  Вот  вылезает Варвара,  за  ней  Игорь...  и  все.  Мушанский
остается в машине.
     Все осложняется.  Его,  видимо,  оттуда не выманишь.  И оттуда он может
открыть стрельбу. И попытаться удрать на машине он тоже может. Ведь Элеонора
Михайловна осталась за рулем.
     Мы на бегу переглядываемся с Валей.
     - Плохо, - говорю я.
     Он кивает в ответ.
     Мы видим, как Игорь нагибается к опущенному стеклу машины. Наверное, он
просит Мушанского помочь вывести подгулявшего братца из  закусочной.  Но тот
отказывается,  безусловно отказывается,  и Игорь оборачивается к Варваре. Он
явно тянет время и соображает,  как поступить. В соседней машине наши, но им
нельзя  показываться,   нельзя  в  такой  невыгодной  ситуации  броситься  к
"Запорожцу". Мушанский немедленно откроет стрельбу.
     Игорь совершил ошибку.  Ему следовало там же,  в машине,  навалиться на
правую руку Мушанского,  не  дать ему  выстрелить.  И  тут же  подскочили бы
ребята.  Но  Игорь,  вероятно,  боялся.  Не за себя,  конечно.  Он боялся за
женщин.  Случайный выстрел,  и кто знает,  что бы он принес... Но теперь уже
поздно думать об этом. Сейчас дорога каждая секунда.
     Мы с Валей уже совсем близко.
     И тут я решаюсь.  Я знаю,  все внимание Мушанского сейчас сосредоточено
на Игоре и Варваре.  Я подхожу с другой стороны, где за рулем сидит Элеонора
Михайловна. Остановившись в двух шагах от машины и чуть-чуть сзади, так, что
Мушанский  меня  не  может  увидеть,   приветственно  машу  рукой.  Элеонора
Михайловна сразу замечает меня, открывает свою дверцу и торопливо выбирается
из машины. В волнении она даже хватает меня за руку.
     - Виталик!  Опять чудо?  Но это просто счастье, что вы тут. Мы попали в
дурацкую историю. Жора просто взбешен.
     - Разве он здесь? - удивленно спрашиваю я.
     - Ну да. Он в машине. Идите к нему.
     Я  отстраняю ее  и,  не  задумываясь,  кидаюсь через  открытую дверцу в
темное, пахнущее кожей нутро машины.
     Все происходит так стремительно и неожиданно, что Мушанский не успевает
даже  повернуть  голову.  Я  перелетаю  через  спинку  переднего  сиденья  и
наваливаюсь на него.  Левая рука Мушанского оказывается подмятой, а правую я
хватаю и успеваю вывернуть так, что теперь он может стрелять только в самого
себя.
     Мушанский оказывается совсем  не  таким  хлипким,  он  пытается скинуть
меня,  и  я  чувствую,  что  одной  рукой не  удержу его.  Но  в  машине уже
оказывается Игорь.  Теперь легче.  Моя рука проникает в карман Мушанского, я
почти  автоматически нащупываю нужное место на  его  запястье,  и  судорожно
сжатые пальцы его слабеют.  Я  перехватываю пистолет.  Снаружи кричит что-то
Элеонора Михайловна.
     Мушанский оглушен всем случившимся и  не сразу приходит в себя.  Его не
очень любезно выволакивают на тротуар.  Он изо всех сил сопротивляется, не в
состоянии,  видимо,  сообразить,  что все это уже бесполезно. На разъяренном
его лице сверкают глаза,  он рычит, отбивается, пробует даже кусаться. Его с
трудом  удерживают  двое  наших  ребят.   Рядом  стоит  и   рыдает  Элеонора
Михайловна.
     Снизу подползает вторая наша машина.
     Игорь  уже  успевает связаться по  радио  с  Кузьмичом и  докладывает о
завершении операции.  Получен приказ доставить в отдел не только Мушанского,
но и  Элеонору Михайловну,  Варя тоже едет с  нами.  Она притихла и выглядит
испуганной.
     Кузьмич сообщает,  что  дал  приказ  об  аресте Худыша и  обыске в  его
квартире.  Это осуществит группа наблюдения. У них уже с утра на руках ордер
прокурора.  Осторожный Семен Парфентьевич,  наверное,  и сам не подозревает,
сколько краденых вещей осело у  него  в  доме.  Ведь  подарки супруге он  за
таковые не считает, и знаменитый ключ по-прежнему висит на стене.
     Я  сажусь в машину,  куда заталкивают Мушанского.  Очутившись на заднем
сиденье между Петей Шухминым и  еще одним сотрудником,  он затихает.  Петя в
таких случаях всегда производит должное впечатление на задержанных.
     Игорь с Варей садятся во вторую машину. Элеонора Михайловна оказывается
в своей,  впервые,  наверное, совершая на ней путь в качестве пассажира. Она
совершенно ошеломлена всем случившимся и  почему-то беспрерывно спрашивает у
всех: "Где Виталик?"
     Итак,  мы свою часть дела выполнили.  Мы нашли и  задержали Мушанского,
обнаружили его  связи,  собрали и  закрепили первые  улики.  Теперь дело  за
следователем. А там и суд.
     Я удовлетворенно вздыхаю, прислушиваясь к тишине за моей спиной, и даже
начинаю  понемногу задумываться над  всякими  текущими  делами.  Все  вполне
естественно.  Ведь не мог же я себе представить в тот момент, что раскроется
на первом же допросе Мушанского.
     Машины одна за  другой въезжают во двор.  Первым мы выводим Мушанского,
поднимаемся с  ним на второй этаж и оставляем в моей комнате в обществе Пети
Шухмина и еще одного сотрудника.
     В соседнюю комнату очень вежливо просят пройти Элеонору Михайловну. Она
уже  пришла в  себя,  кокетливо поглядывает на  сотрудников,  даже  пытается
шутить.  Меня она демонстративно не  замечает.  Главным объектом ее внимания
становится Валя Денисов.  Он  кажется Элеоноре Михайловне наиболее доступным
для ее чар. Она бросает на него выразительные взгляды, томно вздыхает и всем
видом своим дает понять,  как несправедливо с  ней обошлись и  как она будет
признательна за сочувствие и помощь.  Валя стоически выдерживает натиск.  Он
даже соглашается побыть с  Элеонорой Михайловной,  пока мы с  Игорем идем на
доклад к Кузьмичу.
     Тот встречает нас спокойно, даже как-то буднично.
     - Ну  молодцы,  -  говорит  он.  -  Мушанского допросим  завтра  утром.
Элеонору эту самую можно сейчас.  Но кто-нибудь другой,  не вы. И пусть себе
домой отправляется.  Как только закончат там обыск и привезут муженька. Этот
гусь у нас останется. Санкция на его арест получена.
     - А Варя? - спрашиваю я.
     - Варю отвези домой.  Спасибо от  всех нас скажи.  Пригласим ее,  когда
потребуется.
     - Мне что делать, Федор Кузьмич? - спрашивает Игорь.
     - Тебе?  -  Кузьмич чуть заметно усмехается.  -  Отправляйся-ка  домой.
Что-то водочкой от тебя попахивает. Как бы твоя Алла чего не подумала.
     И только сейчас мы с Игорем вспоминаем про концерт,  на который мы уже,
правда,   опоздали.   Взгляды  наши  на  секунду  встречаются,  и  мы  почти
одновременно встаем.
     - Разрешите идти? - спрашивает Игорь.
     - Давайте.
     Но Кузьмич сказал мне "отвези", поэтому я отваживаюсь попросить машину,
она нам с Игорем очень пригодится сейчас.
     - Бери, - разрешает Кузьмич.
     Все складывается как нельзя лучше.  Мы завозим Варвару домой,  усталую,
довольную, страшно гордую ролью, которая выпала ей во всей этой операции. Мы
по очереди крепко жмем ей на прощанье руку и мчимся в театр.
     Там уже заканчивается первое отделение концерта.  В зал нас не пускают,
и мы отправляемся в буфет. Берем по бутылке пива и гору бутербродов. Голодны
мы  оба  зверски.  Но  тут  я  соображаю,  что  сейчас  начнется антракт,  и
предусмотрительно беру еще бутылку фруктовой воды и  пирожные.  Игорь вполне
одобряет эту  акцию и,  в  свою очередь,  покупает еще  плитку шоколада.  Он
озабочен  встречей  с  Аллой  после  утреннего конфликта.  Его  опоздание на
концерт еще больше усугубляет ситуацию. Я его прекрасно понимаю.
     - Можешь быть спокоен,  -  говорю я  ему.  -  С  ней все-таки как-никак
Светка.
     В ответ Игорь только пожимает плечами.
     Мы успеваем съесть лишь по два бутерброда,  как начинается антракт.  Из
зала валит народ,  наиболее нетерпеливые уже бегут к буфету, и там мгновенно
возникает очередь.  Игорь остается за столиком,  а меня делегирует встречать
дам. Это, кстати, непростая задача - найти их в такой толпе.
     Но  вот наконец я  их  замечаю в  кружащем по  фойе бесконечном людском
хороводе.  Точнее,  я вижу только светлую, чуть растрепанную голову Светки и
рядом высоко взбитую, отливающую бронзой аккуратную прическу Аллы.
     Я пробираюсь к ним.
     Они весело о  чем-то  беседуют.  Собственно,  говорит Светка,  а  Алла,
по-моему,  только улыбается, статная, белозубая, с черными живыми глазами на
смуглом лице.  Красавица,  да и только.  А вот Светку я не могу описать, это
что-то такое дорогое и близкое, что я не подберу слов.
     Светка первая замечает меня.
     - Витик! - радостно кричит она, притягивает меня за шею к себе и целует
в щеку.
     Я    несколько   смущенно   принимаю   ее   поцелуй.    Светка   ужасно
непосредственная, но все получается у нее так просто и мило, что ее ни в чем
нельзя упрекнуть.  И  мне,  признаться,  очень приятны и ее радость при виде
меня, и ее поцелуй.
     - А ты чего меня не целуешь? - спрашиваю Аллу.
     - А чем ты это заслужил? - улыбается она.
     - Может, я твоего Игоря сегодня спас?
     - Как так "спас"?  -  Улыбка мгновенно исчезает с  ее лица,  и в черных
глазах уже тревога.
     Мне становится стыдно.  С нашими женами так шутить нельзя,  это слишком
жестоко.
     - Ну,  ну, - говорю я. - Все как раз наоборот. Спас меня он от взбучки.
Кое-что я не сумел предвидеть. В общем, пустяки.
     - А где же он, твой спаситель? - спрашивает Светка.
     - Пошли,  -  говорю.  - Он там, в буфете. Мы приготовились к встрече на
должном уровне.
     И мы направляемся в буфет.
     При  виде горы бутербродов на  нашем столе Светка в  ужасе всплескивает
руками.
     - Боже мой! Вы собираетесь просидеть здесь весь концерт?
     - Не беспокойся, - говорю я. - Это все нам сейчас на один зуб.
     Неожиданно Игорь  вытаскивает из-под  столика  бутылку  сухого  вина  и
невозмутимо разливает его по стаканам.
     Я  смотрю на него с  восхищением.  Светка радостно хлопает в ладоши.  И
даже Алла улыбается. Но тут я прихожу в себя и беру инициативу в свои руки.
     - Дамы и господа, - говорю я торжественно, - прошу поднять ваши бокалы.
У нас сегодня маленький праздник, признаюсь вам. Мы наконец задержали одного
весьма опасного человека,  и  больше он никому не принесет беды.  Так что мы
герои сегодня, мы молодцы, что бы там начальство ни говорило.
     - За героев, которых мы любим, - объявляет Светка и смеется.
     Алла смотрит на своего Игоря, и тот хмуро отводит глаза.
     - Красиво научился говорить, - бормочет он.
     После  вина  мы  с  Игорем  уже  без  всяких  церемоний накидываемся на
бутерброды.  Светка и Алла деликатно откусывают свои пирожные и сочувственно
поглядывают  на  нас.   К  концу  антракта  с  бутербродами  покончено.   Мы
направляемся в зал.
     И  вот Райкин.  Изящный,  седой,  обаятельный Райкин.  Мы со Светкой то
хохочем как  сумасшедшие,  то  затихаем от  горько вдруг защемившей какой-то
струнки в душе. И с нами вместе хохочет и затихает весь огромный зал.
     Райкин меняет маски,  Райкин перевоплощается. Мужчины и женщины, старые
и молодые!  Типы! Типы проходят перед нами. Одним мы дружески улыбаемся, над
другими смеемся, третьих... третьих мы ненавидим!
     Концерт кончается.
     Мы  выходим из театра и  по дороге наперебой вспоминаем то одну сценку,
то другую, то какую-то реплику, то интонацию или жест артиста.
     - Здорово, что мы пошли, - говорит Игорь.
     - Виталию спасибо, - добавляет Алла. - И Свете.
     О,  она вдвойне довольна, стоит только посмотреть на ее физиономию. И я
подмигиваю Светке. Она, конечно, тоже все понимает.
     Мы прощаемся.  Чета Откаленко должна здесь погрузиться в троллейбус.  А
мы со Светкой идем пешком.  Идем и  идем по бесконечным улицам,  взявшись за
руки. Нам хорошо, лучше всех!
     И  когда я прощаюсь со Светкой,  обнимаю и целую ее на площадке,  возле
двери ее квартиры, у меня вдруг срывается:
     - Светка, декабрь - это слишком долго, понимаешь?
     Она молча кивает головой и утыкается мне в грудь.

     Утром в кабинет к Кузьмичу вводят Мушанского.
     Первый допрос. Мы с Игорем присутствуем на нем тоже.
     Да,  он здорово полинял за ночь,  этот артист. Черные с проседью волосы
зачесаны небрежно,  большие  выразительные глаза  сейчас  смотрят  тускло  и
настороженно,  рот плотно сжат,  и  губ не видно.  На его щеках и подбородке
проступила седоватая щетина.  Костюм измят.  Но  держится Мушанский пока что
спокойно, даже чуть презрительно.
     - Садитесь, - тоже очень спокойно говорит Кузьмич. - Кроме протокола, -
предупреждает он, - запись ведет магнитофон.
     - Техническая революция,  -  усмехается Мушанский.  -  И  у  вас  тоже,
оказывается. Поздравляю.
     И он отвешивает шутовской поклон.
     - А  паясничать не советую,  -  предупреждает Кузьмич.  -  И для начала
назовите вашу фамилию, имя.
     - Кротков Георгий...
     Но Кузьмич обрывает его:
     - Не надо.  Не надо называть все семь фамилий.  Достаточно будет только
одной, первой.
     Тон у Кузьмича буднично-спокойный, без тени раздражения, он скорее дает
совет,  чем приказывает. Мушанский несколько мгновений пристально, не мигая,
смотрит на него, потом отрывисто спрашивает:
     - А все семь вас не интересуют?
     - Нет,  -  отвечает Кузьмич.  -  Надо, чтобы на этот раз вас судили под
настоящей фамилией. В последний раз, я надеюсь.
     - Это почему же в последний? - настораживается Мушанский.
     - Так я надеюсь.
     - Почему вы так надеетесь?!  - срывается на крик Мушанский. - Почему, я
вас спрашиваю?!
     О,  как расшатались у него нервы,  как он боится этого нового суда, где
он  будет фигурировать не  только как вор,  но,  может быть,  и  как убийца!
Кузьмич, однако, и бровью не ведет.
     - Спрашивать буду я,  - спокойно произносит он. - Только я. А вы будете
отвечать.  Причем  правду.  Вранье  не  пройдет,  предупреждаю.  Итак,  ваша
настоящая фамилия?
     - Ну извольте, Мушанский! Георгий Филиппович!
     - Вот  это другое дело,  -  невозмутимо соглашается Кузьмич.  -  Пойдем
дальше. Где и когда родились, где учились?
     Мушанский продолжает говорить правду.  Это  приносит ему даже некоторое
облегчение.  Исчезает напряженность,  он  перекидывает ногу на ногу,  просит
закурить.
     - Так, значит, артистом стали, - констатирует Кузьмич. - И первая кража
у вас была где, у кого?
     - В Пензе,  - небрежно отвечает Мушанский, изящно потягивая сигарету. -
У главного режиссера театра.  Редкая скотина был, я вам доложу. И бездарен к
тому же  чудо-овищно!  Это,  между нами говоря,  в  большинстве театров так.
Бездари,  карьеристы прут вверх.  А настоящий,  подлинный талант,  он всегда
беззащитен.  Его топчут,  мнут, - он театрально вздыхает и проводит рукой по
лбу.  -  Я это не мог вынести.  Я их всех презирал, ненавидел. И страдал. О,
как я страдал! Если кто-нибудь когда-нибудь на свете...
     Голос его окреп,  завибрировал, глаза вдохновенно заблестели. Мушанский
все  больше  входит в  роль  страдальца и  непризнанного гения.  Но  Кузьмич
довольно бесцеремонно обрывает его.
     - Это  все потом,  -  он  решительно прихлопывает ладонью по  столу.  -
Насчет страданий.  Займемся пока  вашими преступлениями.  И  не  старыми,  а
последними.  Кстати, раньше вы между очередными арестами все-таки работали в
театрах, а потом перестали. Это почему так, а?
     - Я убедился в людской зависти и злобе, - с пафосом отвечает Мушанский.
- О,  если бы хоть где-нибудь меня оценили.  Хоть где-нибудь.  Но нет! И мой
талант погибал в  отчаянной,  неравной борьбе.  Вам  это не  понять.  Вам не
понять душу артиста! Вы...
     - Ну почему же не понять,  -  спокойно возражает Кузьмич.  - Нам всякие
души приходится понимать. Поймем и вашу.
     Интересно,  неужели Мушанский искренне считает,  что кто-то погубил его
выдающийся талант,  или  это зависть,  обычная зависть человека,  сознающего
свою бездарность?  В жизни встречаются, как вы знаете, оба варианта. Но есть
и  третий.  Разглагольствования  о  загубленном  таланте  нужны  только  для
прикрытия,  а  о чужой,  притом всеобщей безнравственности -  для оправдания
своей. Мелкой, пакостной душонке без этого невозможно существовать.
     - Ладно, - говорит между тем Кузьмич. - Хватит насчет театра и таланта.
Теперь  вопрос по  другой линии.  Раньше вы  занимались квартирными кражами,
так?
     - Допустим, - снисходительно соглашается Мушанский.
     - Почему вы теперь занялись кражами в гостиницах?
     - Я?..  -  очень естественно удивляется Мушанский.  -  Вы меня с кем-то
путаете.
     - Может быть,  с Жорой Кротковым? - усмехается Кузьмич. - Супруги Худыш
уверены, что вы Кротков.
     - Неостроумно, - сухо отрезает Мушанский.
     У него заметно портится настроение.
     - А  разве  остроумно отрицать то,  что  мы  уже  знаем?  -  спрашивает
Кузьмич. - Вы должны были бы это сразу понять.
     - Ничего  я  не  желаю  понимать,  -  с  вызовом отвечает Мушанский.  -
Повторяю, вы меня с кем-то путаете.
     - Нет,  мы вас ни с  кем не путаем,  -  Кузьмич качает головой.  -  Вас
опознают работники всех московских гостиниц,  где вы  побывали.  А  потом мы
отвезем вас в Ленинград и Харьков.  Там вас тоже опознают, будьте уверены. У
вас очень запоминающаяся внешность. И преступления тоже. Особенно последнее.
     Я замечаю, как у Мушанского начинают нервно подергиваться уголки рта.
     - Да-а,  -  невозмутимо продолжает Кузьмич. - Последний раз вы пошли на
убийство. А потом у вас появился и пистолет.
     - Толпа!  - со злостью кричит Мушанский. - Толпа может довести личность
до крайних мер самозащиты.  И тогда личность берется за оружие!  Понятно вам
это?!
     - Ну если каждая личность будет браться за оружие, - говорит Кузьмич, -
что получится?
     - Я  говорю не  о  каждой личности,  -  Мушанский презрительно пожимает
плечами. - Я говорю о личности с большой буквы.
     - Большая буква  начинает слово,  которое требует уважения,  -  говорит
Кузьмич спокойно.  -  Имя каждого человека пишется с большой буквы. Но можно
лишиться уважения и остаться только с большой буквы.
     - Чьего  уважения,   разрешите  узнать?   -   иронически  осведомляется
Мушанский.
     - Людей. Больше ждать уважение не от кого.
     Мушанский пожимает плечами,  всем  видом своим демонстрируя глубочайшее
презрение.
     - Ладно,  -  говорит Кузьмич,  -  хватит кривляться.  Пока что вы  вор,
Мушанский.  Самый обыкновенный вор.  И  это слово никогда еще не  писалось с
большой буквы... как и слово "убийца".
     - Я не убийца!.. - кричит Мушанский и стучит кулаком по столу.
     - Мы еще дойдем до этого эпизода. А пока что вы признаете шесть краж по
Москве?
     Мушанский резко поправляет:
     - Пять!
     - Какие же пять вы признаете? - спокойно осведомляется Кузьмич.
     Мушанский торопливо перечисляет первые  пять  краж.  Это  он  "берет на
себя".  Деться тут некуда,  он  понимает.  Но  почему он  "не берет" шестую?
Конечно, там еще и попытка убийства. Но ведь деться от нее тоже некуда.
     Все это, видимо, понимает и Кузьмич.
     - А шестая? - спрашивает он.
     - Шестой не было, - решительно заявляет Мушанский.
     И тут я вспоминаю исчезнувшего жильца того "люкса".  Вспоминаю,  что мы
так и  не знаем,  что взял в этом "люксе" Мушанский.  И вменить ему ту кражу
пока невозможно. Но откуда это может знать Мушанский?
     - Вы были в той,  шестой гостинице, - говорит Кузьмич. - Вас там видели
и запомнили. Хорошо запомнили. Вы там впервые решились на убийство.
     - Это не убийство!..  Я не хотел убивать!.. - снова кричит Мушанский, и
в больших черных глазах его мелькает страх. - Это просто... самозащита, если
угодно!.. Я не хотел! Не хотел, понятно вам?!
     - Ладно,  -  говорит Кузьмич.  - Всем этим займется следователь. Мне вы
скажите только вот что:  какие вещи вы взяли в шестой гостинице, в том самом
"люксе",  где вы  напали на  женщину?  Вы  же  понимаете,  что это вам ничем
дополнительно не  грозит.  Кражей больше,  кражей меньше.  У  вас  и  так их
хватает.  К тому же вы уже все равно признались,  что в номере-то были. Ведь
были?
     - Был... - выдавливает из себя Мушанский.
     - Что же вы там взяли?
     - Ничего не взял.
     К моему удивлению, он неожиданно приободряется.
     - Ну, ну, - говорит Кузьмич, - я же вам сказал...
     - Я превосходнейшим образом понял, что вы мне сказали.
     Мушанский разваливается на стуле и просит еще одну сигарету.
     Он  снова принимается разыгрывать какую-то  очередную роль.  Момент ему
кажется самым подходящим.  Еще бы!  Мы чего-то не знаем,  а вот он знает, и,
если ему заблагорассудится,  он скажет.  А не захочет, так и не скажет. И мы
ничего тут поделать не можем.
     Кузьмич остается, однако, невозмутимо спокоен.
     - Почему же вы говорите неправду? - спрашивает он.
     - Я  говорю  чистейшую правду,  -  отчеканивает Мушанский таким  тоном,
будто он никогда еще в жизни не лгал, и ему оскорбительны подозрения.
     - Значит,  испугались того, что случилось, и, ничего не взяв, поспешили
удрать, так, что ли? - снова спрашивает Кузьмич.
     - Я? Испугался?
     Мушанский дает понять, что ему наносят новое оскорбление. Отвратительно
это фиглярство, и я удивляюсь, почему Кузьмич не поставит его на место.
     - Тогда почему же  вы  ничего не взяли?  -  с  непонятным мне терпением
продолжает спрашивать Кузьмич.
     Что ему надо?  Почему он все время кружит вокруг этой кражи? Оставил бы
все это следователю,  тот наверняка и сам докопается.  По лицу Игоря я вижу,
что и он не может понять этой настойчивости.
     - Почему  не  взял?  -  небрежно  переспрашивает Мушанский и  аккуратно
стряхивает пепел сигареты.  -  Жалкие тряпки,  больше ничего не  оказалось у
этого господина.
     Он брезгливо морщится.
     - А деньги?
     - Денег не было,  -  отрезает Мушанский и вдруг хлопает себя по лбу:  -
Ах, нет! Пардон. Запамятовал. Две вещички я там все же прихватил. Две весьма
миленькие кофточки.
     - И?..
     - И скинул Эллочке. - Мушанский снисходительно усмехается.
     - Заграничные? - продолжает допытываться Кузьмич.
     - Представьте себе, наши.
     Неожиданно Кузьмич заканчивает допрос.
     - Все,  -  объявляет он.  -  Сегодня вы  познакомитесь со следователем,
который будет вести ваше дело.
     - Простите,  - учтиво спрашивает Мушанский, - а что с уважаемым Семеном
Парфентьевичем?
     - Малоуважаемый Семен Парфентьевич арестован, - усмехается Кузьмич. - У
него в квартире найдены краденые вещи. Вами, кстати, украденные.
     Затем он вызывает конвой, и Мушанского уводят.
     После  этого  Кузьмич некоторое время  молчит,  утюжа  ладонью затылок.
Потом закуривает. Он теперь редко курит и как-то опасливо, неохотно.
     - Ну так вот,  милые мои,  -  говорит Кузьмич.  -  Теперь я  вам должен
кое-что сообщить. Самое время, пожалуй. Вы гражданина Николова помните?
     - А как же! - чуть не хором отвечаем мы с Игорем.
     Еще бы нам его не помнить.  Подозрительно торопливый его отлет в Пензу.
А  главное,  загадочный поступок нашего Кузьмича после  звонка в  справочную
аэропорта,  когда он нам объявил,  что займется всем этим сам.  Как же такое
забыть?
     Кузьмич,  конечно,  тоже  убежден,  что  мы  прекрасно  запомнили этого
гражданина Николова, но на всякий случай уточняет:
     - Это у  него в номере Мушанский ничего не нашел,  кроме двух кофточек.
Так вот.  Во-первых,  интересно будет на них взглянуть.  Вчера, при обыске у
Худыша,  мы не знали,  что они краденые. Надо это поправить, - он смотрит на
Игоря.  -  Ты,  что ли, съездишь? Хотя нет, - перебивает он сам себя. - Тебе
неудобно. Ты с Элеонорой встречался... по-другому.
     Мы,  конечно,  с Кузьмичом согласны.  Ни мне,  ни Игорю ехать с обыском
туда нельзя.
     - Поедет Денисов, - решает Кузьмич, тут же вызывает по телефону Валю, а
нам говорит: - Вы обождите. Разговор будет.
     - И  еще  пусть поедет к  Ляле,  -  напоминаю я.  -  У  нее  шкатулка с
редчайшими ископаемыми. Помните, с той кражи в гостинице?
     Кузьмич кивает в ответ.
     Через минуту в  кабинет входит Валя Денисов.  Он  получает от  Кузьмича
подробную инструкцию,  затем тот звонит прокурору,  договаривается с  ним об
ордере на повторный обыск, после чего Валя уходит.
     Кузьмич оборачивается к нам и продолжает прерванный разговор.
     - Так вот насчет этого самого Николова.  Первое.  Он,  как вы  помните,
заявил,  что спешит на самолет.  И даже билетом махал.  И еще вы,  наверное,
помните,  я об этом наводил кое-какие справки, - он поворачивается, вынимает
из  стоящего рядом сейфа уже  знакомую нам  папку и  достает из  нее  лист с
своими пометками,  затем надевает очки  и  продолжает:  -  Справку мне  дали
такую. В нужное нам время, вернее, этому Николову время, самолет на Пензу не
вылетал,  и вообще только семь самолетов в тот час вылетало из Москвы. Кроме
загран-  и  спецрейсов.  Я попросил проверить списки пассажиров на этих семи
самолетах.  Николова там не оказалось. Так что опаздывать ему было некуда. И
махал он там,  в гостинице, каким-то другим билетом. Отсюда вывод: он просто
спешил убраться из гостиницы, скрыться. Почему? Пока неизвестно. Но все это,
однако, подозрительно.
     - Он  мог  купить билет  на  чужую  фамилию,  -  вставляет Игорь.  -  И
предъявить чужой паспорт.
     - Мог,   конечно,   -   соглашается  Кузьмич.   -  Но  это  уже  совсем
подозрительно. Верно?
     Мы  молча киваем в  ответ и  с  интересом ждем,  что он  скажет дальше.
Конечно, все здесь подозрительно. Даже очень.
     - Теперь второе,  -  продолжает Кузьмич.  -  Самое главное.  Чего вы не
знаете.  Юрий Анатольевич, наш эксперт, нашел в номере у Николова записку. Я
вам ее  не  показывал,  чтобы вы  до поры голову себе ею не забивали.  И  не
отвлекались.  Вот  она,  -  Кузьмич достает из  папки  мятый клочок бумаги и
бережно разглаживает его.  -  Тут написаны какие-то числа,  большие, тысячи,
десятки тысяч,  даже вон сотни.  Ясно, что это не Мушанский обронил. Да и не
его  рукой  это  написано.   Юрий  Анатольевич  проверил.   Образец  почерка
Мушанского в  делах уже имелся.  Значит,  это Николов писал.  Что за  цифры,
понять трудно.  К  тому же  он  тут  с  ними все  четыре действия арифметики
проделывает.  Что-то  складывает,  что-то  делит и  так  далее.  Но  вот что
интересно.  Не  одной рукой тут  все  написано.  Это  Юрий  Анатольевич тоже
установил.  Кто-то  Николову  эти  цифры  исправлял,  зачеркивал,  а  другие
вписывал.  Или,  конечно,  наоборот:  кто-то их писал,  а исправлял Николов.
Выходит, вдвоем сидели, трудились, спорили. Деловой какой-то спор у них был,
конкретный,  на  цифрах.  К  тому же  все они написаны торопливо,  небрежно.
Отсюда можно предположить,  что они оба в споре их писали, что-то друг другу
доказывая,  что-то тут же подсчитывали.  И  не для памяти,  не для будущего.
Иначе Николов эту записку спрятал бы. А тут договорились: и записка вроде бы
уже не нужна стала. Может, тут же и выпили на радостях, кто их знает. Короче
говоря, очень меня эта бумажка заинтересовала. Вот взгляните-ка.
     Кузьмич протягивает нам записку.  Мы внимательно ее рассматриваем.  Да,
весьма подозрительная записка.  Особенно после всего того,  что сказал о ней
Кузьмич.
     - И еще вот что,  -  продолжает между тем Кузьмич.  -  Я тоже говорил с
дежурной по  этажу в  той гостинице.  По ее словам,  Николов вернулся в  тот
вечер в  гостиницу спокойный,  поздоровался и  ничего не  сказал об отъезде.
Зашел к  себе,  а  минут через десять вдруг объявил,  что  ему  надо  срочно
уезжать.  Он очень спешил и нервничал. Так что дежурная, не найдя горничной,
сама очень бегло, как она говорит, осмотрела номер. Так он ее торопил. Какой
отсюда напрашивается вывод? Скорей всего он решил удрать из гостиницы, когда
обнаружил кражу.  Именно кражу,  а  не  убийство.  Ведь он сначала сам искал
горничную.  А  потом он  не просто удрал,  он скрылся.  А  это что,  в  свою
очередь,  может означать? Поначалу я решил: украли у него что-то важное, что
его испугало.  Только Мушанский мог нам сказать, что он в этом номере украл.
И вот теперь оказывается,  всего две кофточки.  Так стоило из-за этого такую
панику пороть?
     - А если он все-таки обнаружил убийство? - спрашиваю я.
     - Так  ведь это  не  было убийством,  -  возражает Кузьмич.  -  Он  мог
обнаружить раненую женщину.  В  таком  случае  помочь  должен  был,  тревогу
поднять. А он убежал и скрылся.
     - Ничего себе картинка обрисовывается, - озабоченно произносит Игорь.
     - Картина темная,  -  отвечает Кузьмич. - Чует моя душа, этот Николов -
птица поопаснее Мушанского.  И  надо срочно за  это дело приниматься,  милые
мои.

                           Конец первой части



                               Часть II
                           КВАДРАТ СЛОЖНОСТИ


                                Глава I
              ТЕМНОТА, В КОТОРОЙ, ОДНАКО, КОЕ-ЧТО ПРОСТУПАЕТ

     Итак,  после  ареста Мушанского,  этого  неудавшегося артиста и  вполне
сформировавшегося  убийцы,   всплыла  новая   фигура  -   исчезнувший  жилец
последнего "люкса",  куда забрался Мушанский, по фамилии Николов. Он живет в
Пензе,  но там до сих пор не появился.  Судя по всему,  это темная личность.
Если   быть   точным,   то   на   такой  вывод  нас   наталкивают  следующие
обстоятельства:  его поспешный отъезд из гостиницы,  как только он обнаружил
кражу у себя в номере;  явная ложь с билетом на самолет,  ибо, во-первых, ни
один самолет в этот день не увез на своем борту Ивана Харитоновича Николова,
во-вторых,  если Николов улетел по подложному паспорту или вообще не улетел,
а уехал,  допустим,  поездом,  то это тоже не менее подозрительно,  наконец,
обнаруженная в его номере странная записка с цифрами.
     Однако найти нам его надо прежде всего для того,  чтобы доказать шестую
кражу Мушанского.  И Кузьмич поручает это мне. Я доволен. Мне и самому очень
интересно знать,  кто же  такой на самом деле этот Иван Харитонович Николов,
или,  как выражается один мой приятель, "в какой области лежат его жизненные
интересы".
     В  этом смысле Пенза ничего интересного нам не сообщила и  ограничилась
формальной справкой.  Значит,  иных материалов у  них нет.  А  это,  в  свою
очередь,  означает,  что  гражданин Николов или  очень  хитро маскирует свою
темную деятельность,  подлинную "область своих интересов", или она лежит вне
Пензы, или, наконец, ее вообще нет и все это чепуха и случайные совпадения.
     Итак, Пенза нам пока что ничего не дала.
     Но  есть  и  второе место,  где  можно  почерпнуть кое-какие сведения о
таинственном гражданине Николове. Это гостиница, где он жил. Хотя прошло уже
две недели,  как он оттуда исчез,  но есть люди там,  которые его помнят.  В
частности,  некий  Виктор Сбокий,  жилец соседнего номера.  Это  обаятельный
парень,  тренер  одной  известной футбольной команды класса "Б".  У  команды
неприятности,  и  он  тут утрясает дела в  комитете.  Вот он-то  мне кое-что
интересное и подкидывает о бывшем жильце соседнего номера.
     - Знаешь,  -  говорит,  -  с  ума сойти,  какая к  нему однажды девушка
пришла.  Имени,  к сожалению,  не знаю. Но хороша... - мечтательно добавляет
он. - Вот все, что я тебе могу сказать.
     Мы сидим уже полчаса.  За окном непроглядная темень. Виктор протягивает
мне рюмку коньяка, но я, поблагодарив, отвожу его руку. Служба!
     - Понимаешь, какое дело, - говорю. - Мне этот Николов нужен, собственно
говоря,  по одной только причине.  Он уехал,  не успев заявить о краже. И мы
даже не знаем,  какие вещи у него пропали. А без этого, сам понимаешь, найти
вора трудно.
     - Что ж,  вы не знаете,  где он живет,  в каком городе?  -  с интересом
спрашивает Виктор. - Ведь он паспорт сдал, регистрационный листок заполнил.
     - Это все известно.  В Пензе он живет. Но до сих пор туда не приехал. А
нам надо как можно быстрее все выяснить.  Ты не знаешь, куда он собирался из
Москвы ехать?
     Виктор задумывается,  и  на минуту взгляд его становится отсутствующим.
Потом он пожимает плечами.
     - Кто его знает. Он при мне в разные города звонил.
     - А куда, не помнишь?
     - Ну в Ростов звонил,  в Одессу. Еще куда-то. Один город назвал, я даже
и не слыхал никогда о таком. Хотя мы на выездах во многих городах играли.
     - Никуда не обещал заглянуть?
     - Не помню.  Хотя...  -  Виктор усмехается.  -  В Одессу его,  кажется,
звали.
     - А здесь у него кто бывал, не помнишь? Ну кроме той девочки, конечно.
     - Да разные бывали.  Но при мне никто не сидел.  И  ни с кем он меня не
знакомил.  Один раз я, правда, застал у него одного, тот уже уходил. Толстый
такой,  пиджак еле сходится и брючки короткие,  болтаются. Потеха. Расстроен
он чем-то был.
     - Как зовут, не помнишь?
     - Как-то  Иван  Харитонович его  называл.  Постой-ка...  Григорий...  а
дальше...  Семенович,  кажется.  Не  помню точно.  Они  уже прощались.  Этот
толстяк все канючил:  "Только не  погуби..."  Противно слушать было.  А  еще
одного я в коридоре встретил. Днем...
     Виктор уже настроился на воспоминания.  Ему,  кажется,  даже доставляет
удовольствие, когда его так внимательно слушают.
     - ...И чего его так все боятся,  интересно знать,  - продолжает Виктор,
машинально закуривая новую сигарету.  -  Этот,  второй,  худенький такой,  с
портфелем, увидел, что я из соседнего номера выхожу, подходит и так, знаешь,
вежливенько,  робко спрашивает:  "Не скажете,  сосед ваш,  Иван Харитонович,
дома?" Я говорю:  "А вы постучите. Может, и дома". - "Пробовал, - говорит. -
Не  отзывается.  Думаю,  вдруг да отдыхает?  Тогда и  беспокоить неудобно...
Придется попозже зайти".  Я ему говорю:  "Он обычно вечерами дома". - "А как
бы его днем застать,  не подскажете?  Вечером я никак не могу". - "А днем, -
говорю, - его не бывает". В общем, культурненько так поговорили.
     Меня  этот  разговор  настораживает.   Человек  в   коридоре  почему-то
запоминается мне, и мысли невольно начинают вращаться вокруг него. И в самом
деле,  странно он вел себя.  Почему он только днем может прийти? Почему даже
позвонить не может вечером?  И  почему он у  соседа спрашивает,  почему не у
дежурной по этажу? Она же точно знает, дома Николов или нет.
     И я решаю,  что пора проститься с Виктором и кое-что еще предпринять. Я
выхожу в коридор и смотрю на часы.  Уже шесть часов вечера. Значит, просидел
я у Виктора часа два, не меньше. Однако не зря просидел, нет, не зря.
     Теперь следует побеседовать с  дежурной по  этажу.  Но предварительно я
захожу  в   кабинет  заместителя  директора  гостиницы  и  прошу  разрешения
воспользоваться его  телефоном.  Он  знает,  откуда  я,  и,  сделав  широкий
приглашающий жест, деликатно выходит. Я звоню Вале Денисову, он мой помощник
в  этом новом деле.  Я  даю Вале задание и договариваюсь о встрече через два
часа.
     Затем я снова поднимаюсь на третий этаж и отыскиваю дежурную по этажу в
небольшом  уютном  холле  с  мягкой  мебелью  и  неизменным телевизором.  За
столиком  возле  лифта  немолодая  полная  женщина  в  очках  и  белоснежном
хрустящем халате что-то  записывает в  тетрадь.  Мы  здороваемся как  старые
знакомые.  Она меня,  конечно,  помнит,  я  же ее тем более.  В ответ на мои
расспросы Екатерина Осиповна задумывается,  снимает очки,  и  тогда только я
вижу, какое у нее немолодое, усталое лицо.
     - Всякие к нему ходили,  -  говорит она.  - Разве упомнишь? Вот однажды
пришел человек -  этого я  запомнила,  -  солидный такой,  румяный,  пальто,
знаете,  расстегнуто,  пиджак тоже,  жарко ему было,  что ли.  А уж веселый,
любезный,  разговорчивый,  "у  прямо  куда  там.  Очень  он  мне  понравился
поначалу. Даже проводила его до "люкса".
     Екатерина Осиповна неожиданно вздыхает.
     - Потом, - говорит, - что там у них случилось, не знаю, только вышел он
оттуда ну,  прямо скажу,  на  себя не  похожий.  Белый как  мел  и  ноги еле
передвигает,  а рукой все,  знаете,  сердце под пальто трет.  До моего стола
добрел,  в кресло плюхнулся и говорит: "У вас капелек сердечных не найдется?
А то у моего друга нет".  Уж как до дома дошел,  не знаю даже.  Дня два он у
меня из головы не выходил.
     Она скорбно качает головой и снова вздыхает.
     - К нему однажды приходила девушка,  -  говорю я. - Совсем молоденькая,
красивая, с длинными волосами. Вы не видели?
     - Девушка? - переспрашивает Екатерина Осиповна. - Нет, не помню.
     - И вот еще что. Как-то днем его разыскивал один человек, - продолжаю я
вспоминать свой разговор с Виктором. - Спрашивал...
     Но  тут  у  меня  внезапно мелькает новая  мысль,  такая  неожиданная и
странная,  что я  невольно умолкаю,  боясь ее  упустить и  в  то же время не
находя ей места в ряду уже известных, установленных фактов.
     Воспользовавшись паузой, Екатерина Осиповна интересуется:
     - А суд-то когда будет над этим злыднем, который в "люкс" залез?
     - Не скоро, - рассеянно отвечаю я. - Он много куда залезал, разобраться
еще надо.
     И,  торопливо простившись,  я  чуть не бегом возвращаюсь в  номер,  где
живет Виктор.  К счастью,  он никуда не успел уйти. Виктор, конечно, удивлен
моим внезапным возвращением и даже слегка встревожен.
     - Ты можешь узнать того человека,  -  с  места в карьер спрашиваю я,  -
которого днем  в  коридоре встретил?  Ну  который еще  Николова тревожить не
хотел.
     - Пожалуй, смогу, - неуверенно отвечает Виктор.
     Неужели это  был  Мушанский?!  Но  тогда...  тогда напрашивается тысяча
вопросов.  Нет, лучше пока об этом не думать. Уславливаюсь с Виктором, когда
он завтра придет к нам в отдел.

     Я  тороплюсь к  себе в  отдел,  где меня ждет Валя Денисов.  По  дороге
обдумываю добытые за  день сведения.  Их  немало.  Они довольно определенно,
хотя и  не совсем четко,  характеризуют Николова.  Фигура эта становится все
более интересной.  Но вот относительно того,  куда он делся,  никаких данных
пока нет. Может быть, Валя что-нибудь откопал?
     Когда я  спешу,  мне  всегда кажется,  что троллейбус тащится немыслимо
медленно.  Меня  в  проходе стиснули так  -  часы "пик" все-таки!  -  что  и
держаться за  перекладину под  потолком необходимости нет,  при самом резком
торможении падать просто некуда. Тоже своеобразное удобство. Ростом бог меня
не обидел,  и  потому поверх всех голов я  наблюдаю за кабиной водителя и за
пассажирами, выходящими на очередной остановке.
     Совсем неожиданно я вдруг вижу далеко впереди Игоря. Неожиданно потому,
что,  по моим сведениям, он должен быть сейчас совсем в другом конце города.
Еще  более странно то,  что  рядом с  ним  я  замечаю довольно симпатичное и
смутно  мне  знакомое  личико  одной  девушки,   которую  никакие  служебные
обязанности не могут свести с  Игорем,  хотя она в  некотором смысле и  наша
коллега. Они молчат и даже смотрят в разные стороны, словно чужие. Гм... Мне
хорошо  виден  профиль  моего  друга.  Он  невозмутимо спокоен.  Впрочем,  я
достаточно изучил его лицо и в профиль,  и анфас.  Нет, Игорь не спокоен, он
хмур, насторожен и в то же время чем-то доволен. Странное состояние.
     Мне очень хочется пробраться вперед,  я даже делаю незаметное движение,
чтобы осуществить это намерение.  Но бесполезно, я зажат намертво. А слишком
суетиться,  толкать людей и  привлекать к  себе общее внимание,  в сущности,
повода нет. Постепенно и неуклонно поток людей и так приблизит меня к Игорю,
выходить-то нам на одной остановке.
     Но вскоре я вижу,  как Игорь и его спутница - безусловно спутница, хоть
они  по-прежнему  ведут  себя  как  незнакомые  люди  -  неожиданно начинают
пробираться к  выходу задолго до  остановки,  которая нужна мне.  Ну  что ж.
Увидимся с Игорем завтра, и тогда я все узнаю, конечно.
     Неожиданная встреча эта на время отвлекает меня от моих мыслей.  Но вот
наконец и моя остановка.
     Валя на месте,  как всегда,  аккуратен,  изящен и  серьезен.  Он что-то
внимательно читает за моим столом. При моем появлении Валя поднимает голову,
и  теперь видны  его  огромные голубые глаза.  Взгляд их,  однако,  строг  и
суховат,  он сразу меняет представление о  Валином характере Я знаю,  втайне
Валя  недоволен своей  чуть  женственной,  хрупкой  внешностью.  Отсюда  его
неистовое увлечение самбо и  плаванием,  отсюда и  его первые разряды в этих
видах.  Однако внешний облик его от  этого нисколько не  изменился,  он стал
лишь еще больше обманчив,  и,  конечно,  никто не  поверит,  что Валя иногда
одерживает победу даже над  Петей Шухминым,  чемпионом по  самбо московского
"Динамо".  Но истинное увлечение Вали -  это шахматы,  и  здесь тоже у  него
первый разряд.  Когда он все успевает,  для меня остается загадкой.  Правда,
семьи у него нет, и потом, как я заметил, Валя мало читает.
     - Тебе звонила Светлана, - сдержанно сообщает он.
     Петя  Шухмин  при  этом  уж   обязательно  бы   подмигнул  и   отпустил
какую-нибудь шуточку в  своем духе.  Валя же серьезен и  деликатен,  он себе
ничего лишнего в таком случае никогда не позволит.
     Я невольно смотрю на часы. Всего лишь восемь.
     - Ну что у тебя? - спрашиваю я Валю. - Какая добыча?
     Он  протягивает мне  бумагу,  которую так внимательно изучал перед моим
приходом.
     Валя жуткий педант и аккуратист.  И это иногда приносит немалую пользу,
хотя многих раздражает и смешит,  например Петю Шухмина. Последнее, впрочем,
неудивительно.  Петя даже галстук не может завязать аккуратно в тех редких и
торжественных случаях, когда он вообще вытаскивает его из кармана.
     На этот раз Валя составил целую таблицу.
     - Вот  смотри,  -  говорит он.  -  Здесь города,  с  которыми этот  тип
разговаривал,   это  продолжительность  разговора  в  минутах,   это  номера
телефонов,  которые он  там  вызывал,  дальше дни и  часы,  когда происходил
разговор. А вот это пустая пока графа, сюда я тебе завтра впишу фамилии лиц,
с которыми он говорил во всех городах.
     Ну не молодец Валя?  Иметь такого помощника одно удовольствие.  И  если
мне  нельзя  в  этом  деле  работать с  Игорем,  то  лучше  Вали  никого  не
придумаешь. У него по сравнению с Игорем есть только один недостаток, ему не
хватает  инициативы,  фантазии,  не  хватает идей  и  еще  умения  заставить
фантазировать  других.  Валя  исполнитель,  идеальный  исполнитель.  Получив
конкретное задание,  он проявит дьявольскую находчивость и дотошность, чтобы
его выполнить, но дать задание другому, продумать или, вернее, придумать всю
операцию целиком или какой-то новый путь в розыске он,  пожалуй,  не сможет.
Словом, Валя не стратег, он тактик, притом отличный тактик.
     Мы  начинаем изучать с  ним таблицу междугородных телефонных разговоров
Николова.  За  одиннадцать дней,  которые он  прожил  в  гостинице,  Николов
разговаривал с пятью городами. Тут и названные мне Виктором Одесса и Ростов,
а  также Ленинград,  Куйбышев и  неведомый Виктору да и  мне тоже городок со
странным названием Пунеж. Указав на него, Валя говорит:
     - Районный центр.
     - Очень важно знать, с кем он там говорил, - замечаю я.
     - Сделал запрос. Завтра будем знать.
     Со  всеми городами,  кроме Одессы,  разговор продолжался три минуты,  с
Одессой -  семь.  За счет разговорчивости одесситов, что ли? А вот с Пунежем
разговор занял  у  Николова всего  полторы минуты.  Рядом  с  этой  цифрой в
таблице стоит буква "с".
     - Срочный, - коротко поясняет Валя.
     Гм... Это уже интересно. Хотя срочность можно объяснить и самой простой
причиной:  скажем, в этот день Николов торопился по другим делам, а разговор
с  Пунежем состоялся в  два  часа  дня,  или,  допустим,  вообще сложно было
получить  с  этим  городком обыкновенный разговор.  И  в  то  же  время  это
означает, что разговор Николову был очень нужен, даже самый краткий.
     Я  рассказываю Вале о своих подозрениях в отношении Мушанского.  Завтра
мы покажем его Виктору.  А пока что надо сделать еще одно дело,  надо срочно
запросить все пять городов,  не  остановился ли в  какой-либо из их гостиниц
гражданин Николов Иван Харитонович и нет ли его у тех лиц, с которыми он вел
переговоры из Москвы.  Жаль,  что Валя этого сразу не сделал,  но и я, давая
ему задание, тоже не подумал о таких важных вещах.
     Все обсудив,  мы  расходимся.  Валя отправляется на  переговорный пункт
спецсвязи,  а я начинаю звонить Светке. Это, между прочим, совсем не простое
дело.  Светка страшно любит  болтать по  телефону с  подружками.  Когда  это
происходит при мне,  я не устаю поражаться обилию тем,  которые они находят.
Словом,  я  звоню  безостановочно,  когда-нибудь  Светка  должна же  сделать
перерыв.
     Вскоре мне все-таки везет, и я дозваниваюсь.
     - Витик!  -  радостно восклицает Светка.  -  Скорей  приезжай,  я  тебе
кое-что расскажу.  И вообще я жутко соскучилась.  Знаешь,  сколько я тебя не
видела? Но ты не устал?
     Нет,  я конечно, не устал. Я мгновенно натягиваю пальто, хватаю шапку и
собираюсь уже погасить в  комнате свет,  как вдруг замечаю неубранную бумагу
на столе. Это Валина таблица.
     Ничего не  поделаешь,  придется задержаться.  Я  спешу достать из сейфа
тонкую папку  с  делом Николова и  так  порывисто раскрываю ее,  что  оттуда
вылетает маленький листок бумаги и,  кружась,  падает на пол.  Я сразу узнаю
непонятные расчеты Николова,  хотя листок падает цифрами вниз.  Я наклоняюсь
за  ним и  внезапно вижу на  обратной его стороне какие-то неясные,  путаные
линии.
     Это меня так заинтересовывает,  что я, в пальто и в шапке, подсаживаюсь
к  письменному столу и зажигаю лампу.  Но,  как только я придвигаю ее ближе,
линии на листке исчезают.  И  тогда я  догадываюсь,  что это оттиск какой-то
записи на предыдущем листке,  ведь тот,  который я  держу в руке,  вырван из
записной книжки, у него неровно лохматится только один край.
     Тогда я  отодвигаю настольную лампу как можно дальше,  гашу яркую лампу
под потолком,  и теперь в косых лучах света довольно отчетливо проступают...
буквы!
     И вот я с трудом, правда, но все же разбираю оттиск какой-то записки. Я
даже  выписываю на  чистый лист бумаги отдельные,  угаданные мною слова.  Их
немного,  их  всего  четыре.  Но  смысл,  странный  и  жутковатый смысл  их,
постепенно доходит до  меня.  Я  торопливо смотрю на  часы.  Поздно!  Поздно
мчаться в  научно-технический отдел управления,  где специалисты прочтут всю
записку,   от  начала  до  конца.   Кузьмич  тоже  уехал  уже.  Значит,  все
откладывается до завтра.
     Да  в  цепи розыска появился ток,  теперь она  под напряжением.  Теперь
розыск,  как  мне  кажется,  приобретает  ее  только  смысл,  но  и  прямую,
неотложную необходимость.  И  Я  с  необычной бережностью укладываю бумаги в
папку и  запираю ее  в  сейф.  При этом я  замечаю,  как от волнения у  меня
чуть-чуть дрожат руки А  перед глазами все  еще стоят выписанные мною слова:
"...сволочью... кончат... соберутся все".


                                Глава II
                      ВСЕ, КТО НАМ НУЖЕН, ИСЧЕЗЛИ

     И   вот  я  снова  на  улице.   Погода  совсем  не  кажется  мне  такой
отвратительной,  как  два часа назад,  хотя пронизывающий ветер больно сечет
лицо мокрым, даже каким-то остекленевшим снегом.
     Вскакиваю в  троллейбус,  теперь уже полупустой,  и  удобно устраиваюсь
около окна.  Проклятый троллейбус, конечно же, ползет черепашьим шагом, хотя
теперь,  когда  кончились  часы  "пик",  он,  кажется,  мог  бы  двигаться и
побыстрее.  Счастье еще,  что  мне  не  надо делать пересадок и  остановка у
Светкиного дома.
     Дверь мне открывает ее мама,  Анна Михайловна.  Они живут вдвоем,  отец
Светкин умер давно,  когда Светка была еще совсем маленькая.  Потом, правда,
был отчим,  но недолго. В общем, не сложилась жизнь у Анны Михайловны, и это
несправедливо, потому что она чудесная женщина.
     И  ее все любят,  ее просто нельзя не любить,  столько в  ней доброты и
жизнерадостности,  хотя она далеко не здоровый человек, болезненно полная, с
больными отекшими ногами, а сердце то и дело сдает. Папа ей не раз предлагал
лечь к нему в клинику,  но Анна Михайловна только отмахивается. Я ни разу не
слышал,  чтобы она на что-нибудь жаловалась и у кого-нибудь лечилась. Просто
возмутительная беспечность. Но поделать с ней ничего невозможно.
     Зато она  непрерывно волнуется за  всех окружающих.  По  любому поводу.
Когда Света,  например, задерживается на работе, Анна Михайловна звонит мне,
тоже,  конечно,  на работу и  шутливым тоном спрашивает:  "Витик,  можно уже
начинать волноваться?" Но, как известно, в каждой шутке лишь доля шутки. Я в
таких случаях решительно говорю:  "Рано. Позвоню, когда надо начинать". Хотя
прекрасно  знаю,   что  через  пять  минут  Анна  Михайловна,  ее  выдержав,
отправится встречать Светку на улицу. В любую погоду. Такой уж она человек.
     Светка  обожает  ее.   И  я,  между  прочим,  тоже.  Кажется,  она  мне
понравилась даже раньше,  чем Светка.  По крайней мере, так утверждает мама,
вспоминая,  как я первое время рассказывал об этом семействе. Еще тогда она,
смеясь,  спрашивала: "Ты, собственно говоря, за кем там ухаживаешь?" Словом,
дай бог всем такую тещу, какая будет у меня.
     - Ну вот и Витик! - восклицает Анна Михайловна, закрывая за мной дверь.
- Иди скорей мой руки, мы ждем тебя с ужином.
     Тут я уже чувствую мамины интонации.  Они,  кстати,  удивительно быстро
сдружились и,  по-моему,  кое-что переняли друг от друга.  У мамы, например,
начали прорываться какие-то совершенно бесшабашные нотки.
     Светка,  конечно,  болтает по  телефону.  Услышав,  что я  пришел,  она
бросает трубку  и  выбегает ко  мне.  Анна  Михайловна тактично удаляется на
кухню и оттуда кричит:
     - Света,  отпусти Витика,  он  голодный!  Хватит,  хватит,  еще успеете
нацеловаться! Век как будто не виделись!
     За  ужином  Светка  смотрит  на  меня  загадочно  и  тревожно  и  вдруг
объявляет:
     - Ты знаешь, Алла собирается уходить от Игоря.
     Я усмехаюсь.
     - Она уже сто раз собиралась. Так он ее и отпустит, как же.
     - Нет,  нет,  -  трясет головой Светка.  -  На  этот раз  все абсолютно
серьезно.  -  И,  сделав паузу,  многозначительно добавляет: - Вчера от него
пахло чужими духами, представляешь? И на щеке была губная помада.
     - Что-о? - изумляюсь я. - Какие еще духи и помада?
     - Чепуха! - безапелляционно говорит Анна Михайловна. - Алле уже черт те
что кажется.
     - Вот именно, - поддерживаю я. - И помаду какую-то еще выдумала.
     Меня  разбирает смех.  Светка машинально убирает со  лба  свою  упрямую
прядку.  Тут  я  снова вспоминаю сегодняшнюю встречу с  Игорем и  в  сердцах
добавляю:
     - При такой сумасшедшей жене фонарные столбы будешь целовать, не только
женщин.
     - Ты слышишь, мама, что он говорит?
     Светка обиженно надувает губы,  но  при этом в  глазах ее прыгают такие
бесенята, что я невольно улыбаюсь.
     - А!  Правильно говорит, - машет рукой Анна Михайловна. - И ты, смотри,
не будь такой дурой. А то мы с Витиком от тебя оба сбежим.
     Я  засиживаюсь допоздна.  Мне  так  не  хочется уходить!  И  Светке  не
хочется, чтобы я уходил, это точно.
     В  конце концов,  свадьба и  все прочее -  это же  чистая формальность,
думаю я.  Почему бы... Я смотрю в Светкины лукавые глаза и вздыхаю. А Светка
смеется...  Анна  Михайловна делает вид,  что  ничего не  замечает.  Но  мне
кажется, что она готова сама предложить мне остаться. Она такая.
     Потом мы со Светкой еще долго, обнявшись, шепчемся в передней.

     Утром я  появляюсь на работу в приподнятом настроении.  Игорь уже сидит
за своим столом,  уткнувшись в  какую-то бумагу.  Вид у него невыспавшийся и
угрюмый.  Представляю, какая ему была вчера выволочка. Он еле здоровается со
мной, словно и я чем-то причастен к его неприятностям.
     - Слушай,  старик,  -  говорю  я,  пытаясь его  хоть  немного отвлечь и
рассмешить, - ты знаешь, что от тебя пахнет чужими духами, оказывается?
     - Иди к черту, - мрачно советует Игорь.
     - Ну, ну. Зачем же так? - миролюбиво возражаю я.
     В этот момент в комнату заходит Валя Денисов.
     Он, как всегда, невозмутимо и учтиво здоровается, потом протягивает мне
уже знакомую таблицу. Я замечаю, что пустая вчера вечером графа сейчас почти
вся заполнена.  Но  я  не  успеваю ее  просмотреть,  у  меня на столе звонит
телефон.
     - Товарища Лосева можно? - просит незнакомый женский голос.
     - Слушаю вас.
     - Это  Екатерина  Осиповна  говорит...   Вы  у  нас  вчера  были...   в
гостинице...
     - Да, да! Слушаю вас, Екатерина Осиповна. Здравствуйте.
     - Тут  письмо  пришло...  Ну  этому...  который уехал...  Вообще-то  мы
переслать обязаны...  но я все-таки вам раньше...  вы же интересовались... -
сбивчиво говорит она.
     - Правильно, - отвечаю. - Мы получим разрешение прокурора и возьмем это
письмо. Вы его не отсылайте.
     Итак, рабочий день начался, обычный наш рабочий день.
     Валя  едет  за  письмом.  Кроме  того,  он  везет  особый пакет  в  наш
научно-технический отдел.  Там прочтут оттиск записки,  полный ее текст. А я
звоню нашему следователю Саше Грачеву, ведущему дело Мушанского.
     После этого я  успеваю посмотреть новые записи в таблице Вали Денисова.
Там  указаны фамилии,  адреса и  даже  места работы собеседников Николова из
четырех городов,  не  хватает только  абонента из  неизвестного мне  городка
Пунежа. Четверо же установленных людей весьма интересны.
     Однако  свои   размышления  мне   приходится  прервать,   ибо   сначала
возвращается Валя.  Он  не  успевает даже передать мне письмо,  полученное в
гостинице,  что-то  при  этом  сообщить,  как  дверь снова распахивается,  и
появляется футбольный тренер Виктор Сбокий. Я звоню Саше Грачеву, после чего
инструктирую Виктора. Опознание Мушанского мы решили провести официально, по
всей форме.
     И  вот  в  одной  из  комнат вдоль стены выстраиваются четыре человека,
среди  которых  и  Мушанский.  Все  четверо приблизительно одного  возраста,
роста,  сложения,  все,  как  и  Мушанский,  без бороды и  усов,  без очков,
темноволосые.  Тут  же  присутствуют и  двое понятых -  случайные посетители
отдела, у которых нашлось время ненадолго задержаться.
     Мушанский,  как  мне кажется,  обеспокоен предстоящей процедурой,  хотя
внешне это  не  особенно бросается в  глаза,  он  насторожен и  едва заметно
хмурится. Когда все наконец готово, мы просим зайти Виктора.
     Он  пристально вглядывается в  стоящих  у  стены  людей.  Я  сгораю  от
нетерпения,  стараясь ничем,  конечно,  этого  не  показать.  Минуту  длится
напряженная тишина,  и  наконец  Виктор,  насладившись всеобщим  вниманием к
своей особе, с усмешкой произносит:
     - Узнаю вот этого гражданина.
     И указывает на Мушанского. Тот равнодушно пожимает плечами.
     - Могли бы и побыстрее, - говорит он. - Я, например, вас сразу узнал.
     Вскоре процедура опознания заканчивается,  и  я  предлагаю Саше Грачеву
допросить Мушанского по этому эпизоду. Однако Мушанский неожиданно заявляет:
     - Возражаю. Устал и время обедать.
     Но я прекрасно понимаю,  почему он возражает. Дело тут не в усталости и
не в обеде.  Просто ему,  видимо,  надо обдумать возникшую ситуацию, которая
имеет для него,  очевидно,  какое-то значение. Ну что ж, пусть обдумывает. И
Саша Грачев вызывает конвой. Мы с Валей возвращаемся к себе.
     Прежде чем вскрыть конверт и прочесть письмо, я спрашиваю Валю:
     - Ты что хотел мне сказать?
     - В  гостиницу опять приходил тот человек,  которому Екатерина Осиповна
давала сердечные капли. Помнишь?
     - Конечно. И что же?
     - Екатерина Осиповна сообщила ему о  письме.  Он предложил свои услуги,
чтобы переправить его  Николову.  Екатерина Осиповна ответила,  что они сами
его отправят. И тогда он предложил за письмо... сто рублей. Представляешь?
     На какой-то миг Валю даже покидает его обычная невозмутимость.
     Я достаю конверт.  Обратного адреса на нем нет. Почтовый штемпель места
отправления неразборчив.  Приходится  прибегнуть  к  лупе.  И  мы  с  трудом
разбираем название города. Это уже что-то новое.
     - М-да...
     Я  качаю  головой  и  с  обычными  предосторожностями вскрываю конверт.
Письмо оказывается коротким и непонятным.
     "Привет! Хорошо, что ты мне сообщил, где остановился. Письмо мое должно
тебя застать.  Ты очень нужен.  Тетя опасно заболела.  Не знаю,  что делать.
Дядя Петя".
     - Знаем мы этих тетей, - желчно замечает Валя.
     - В том-то и дело, что мы их не знаем, - возражаю я. - И вообще их, как
правило, не существует.
     - Вот именно, - подтверждает Валя. - Запросим и этот город?
     - Придется.
     Я  с  сомнением качаю головой.  Этот город не вызывает у меня почему-то
доверия.  Валя  предполагает,  что  Николов скорей всего уехал к  дяде Пете,
который без него не знает, что делать. Но мне это кажется сомнительным. Ведь
письмо  не  застало  Николова.   И  отправлено  оно  всего  три  дня  назад,
следовательно,  только тогда и  возникла необходимость в его приезде и "тетя
заболела" только тогда.
     Я  внимательно перечитываю последнюю графу в Валиной таблице.  С кем же
разговаривал Николов?  В  Одессе  -  с  некой  Галиной  Остаповной Кочергой,
продавщицей комиссионного магазина.  В  Ростове  -  с  Леонидом Васильевичем
Палатовым,   начальником   отдела   капитального  строительства  завода.   В
Ленинграде - с Орестом Антоновичем Сокольским, заместителем директора одного
из промторгов,  в Куйбышеве -  с Олегом Ивановичем Клячко,  врачом городской
поликлиники.  А вот в маленьком неведомом Пунеже срочный и короткий разговор
произошел  неизвестно  с  кем,  на  междугородной станции  абонент  оказался
почему-то  неотмеченным.  Как  это  получилось,  телефонистки не  могли Вале
объяснить.  "Случается",  -  сказали они.  Может быть,  так оно и есть, ведь
тысячи разговоров проходят через них,  всякая возможна случайность.  А может
быть,  это не  случайность?  Тогда что же?  Работа приучила меня не доверять
случайностям. В этой механике надо будет разобраться.
     Мы с  Валей снова и снова просматриваем список лиц,  с которыми говорил
Николов.  Одно имя все время задерживает мое внимание.  Где я  его встречал?
Когда,  при каких обстоятельствах?  Не  могу вспомнить.  Это меня все больше
раздражает, как невидимая иголочка маминого кактуса, однажды вцепившаяся мне
в  палец,  которая напоминала о  себе лишь когда я прикасался этим пальцем к
чему-нибудь.
     Ну  хорошо.  А  остальные в  этом списке,  что  собой представляют они?
Неизвестно.  Неужели предстоит собирать сведения о каждом из них?  Но больше
всего меня интригует маленький Пунеж. Кто оттуда говорил с Николовым? Мы все
время  словно бродим в  темноте и  натыкаемся вытянутыми руками на  какие-то
неизвестные предметы.
     - Нет,  так ничего не выйдет,  -  досадливо говорю я Вале. - Этим делом
надо или заняться вплотную, или вообще бросить.
     Валя пожимает плечами.
     - Как решит начальство.
     Мне не нравится его неизменное спокойствие.  Его нисколько не зажег, не
заинтересовал этот поиск.  Валя лишь добросовестен и пунктуален, как всегда.
Я никогда не видел,  чтобы он волновался, горячился, переживал что-то. Может
быть, он так глубоко это все прячет, так умеет владеть собой? Нет, непохоже.
Хотя  Валя  никого,  по-моему,  особенно близко к  себе  не  подпускает.  Я,
например,  все  время  ощущаю некую  дистанцию между нами,  ближе начинается
какой-то непонятный холодок и мягкое, но упругое отталкивание, что ли.
     - Да, как решит начальство, - сердито повторяю я. - Вечером доложим.
     На столе звонит телефон. Это Саша Грачев.
     - Заходи, - отрывисто говорит он.

     Мушанский,  сгорбившись,  сидит около стола Саши Грачева,  зажав ладони
между колен,  и сосредоточенно смотрит в пол. Густые черные брови сошлись на
переносице, на небритых скулах перекатываются желваки.
     Некоторое время мы молчим.  Потом Мушанский начинает говорить, медленно
и серьезно, по-прежнему глядя в пол и зажав коленями руки:
     - Ладно.  Я  вам кое в чем признаюсь.  Видит бог,  я не хотел подводить
этого человека.  Но вы, - он бросает на меня быстрый и насмешливый взгляд, -
вы отыскали уже тропинку к нему и, конечно, с нее не сойдете. Так ведь?
     Я пожимаю плечами:
     - Какого человека вы имеете в виду?
     - Сейчас узнаете.  И еще...  -  Он усмехается.  -  Я догадываюсь, какой
вопрос вы мне сейчас зададите. Я же прекрасно помню ту встречу в гостинице и
до последнего слова помню свой разговор с молодым человеком.  Вы спросите, -
он снова,  уже пристально,  смотрит мне в глаза,  -  откуда мне известно имя
того человека, который жил в "люксе". Так ведь?
     - Да, так, - киваю я.
     - Ну вот видите?  -  Мушанский самодовольно улыбается. - Не такой уж я,
извините,  дурак.  Да, имя его мне было известно. И не только имя, кстати. Я
рассчитывал в том "люксе" найти кое-чего побольше, чем две дрянные кофточки.
Уверяю вас. И нашел бы, если бы не та горничная, которая вошла в номер. Я не
хотел ее трогать.  Я  даже сам не понимаю,  что со мной вдруг случилось.  Вы
можете мне не верить, это ваше дело. Но все было именно так. Какая-то мутная
волна страха захлестнула меня, что-то оборвалось внутри...
     Я  не  прерываю его,  пусть выговорится.  Я  не  хочу разрушать это его
состояние, его решимость все рассказать.
     - Так вот, - продолжает он. - Скажу вам то, чего еще никому не говорил,
- и бросает иронический взгляд на сидящего в стороне Сашу Грачева.  - В этом
деле у меня был помощник,  весьма ценный,  кстати. - И вдруг, прерывая себя,
спрашивает: - Почему вы не записываете?
     - Запишу, - отвечаю я.
     - Да уж,  придется, - каким-то странным тоном подтверждает Мушанский. -
Хотя вам этого записывать и не захочется. Потому что помощником моим была...
Варя Глотова.
     Он теперь не спускает с  меня глаз.  Но я уже взял себя в руки и внешне
совершенно  невозмутим.   Мушанский  явно  неудовлетворен  моей  реакцией  и
нахально спрашивает:
     - Вы не хотите вспомнить эту красавицу?
     - Сейчас вопросы задаю я. Что сообщила вам Глотова о том гражданине?
     - Глотова сообщила мне, - спокойно говорит Мушанский, - где остановился
этот Иван Харитонович, сказала, что он набит деньгами, и посоветовала его...
навестить.
     - Вы подтверждаете свои первоначальные показания о  том,  что взяли там
только две кофточки? - спрашиваю я.
     И  в  тот же  момент вспоминаю,  что точно такую же кофточку я  видел у
Варвары.
     - Конечно. После... инцидента с горничной я уже не имел времени.
     - Что вы знаете об этом Иване Харитоновиче?
     Мушанский издевательским тоном отвечает:
     - Пардон.  Я  не  собираюсь вам помогать.  Ищите,  ловите.  Вам за  это
платят.  Или,  может быть,  вы мне тоже заплатите?  Тогда извольте.  Тогда я
готов. Сколько дадите? Из личной симпатии к вам сделаю скидку.
     Да,  он  может себе позволить так разговаривать.  Я  же  позволить себе
этого не могу. Я не могу и не должен отвечать ему тем же.
     Я  навсегда запомнил случай,  который произошел чуть не в  первый месяц
моей работы. Мы задержали бандита, который с ножом напал на женщину где-то в
темном подъезде.  И когда,  еще разгоряченные, мы приступили к допросу этого
грязного животного,  тот  харкнул мне в  лицо.  И  я  потерял самообладание.
Ослепленный,  полный отвращения и ненависти,  я развернулся и ударил его.  А
потом кинулся к  умывальнику.  У  меня  дрожали руки и  тошнота подступала к
горлу. Через час меня вызвал Кузьмич и сказал примерно так: "Ты, парень, нам
не годишься.  Нервный.  А  главное,  ни себя,  ни нас не уважаешь.  С кем ты
вровень стал?  До кого опустился? Да он теперь этот синяк, как орден, носить
будет,  он всем его будет показывать: вот вам милиция. Форменный позор. Я уж
не говорю,  что он теперь рта не раскроет.  А  нам надо через него на всю их
шайку выйти. Словом, спасибо тебе. Иди в отдел кадров. Не подходишь ты нам".
Вот  так  примерно сказал мне  тогда Кузьмич.  И  добавил:  "Поднять руку на
человека,  который ответить тебе не  может,  который в  твоей власти,  может
только трус, подлец или дурак. Запомни это и ступай". И я запомнил. А что на
следующий день  было,  мне  до  сих  пор  стыдно вспоминать.  Как  я  просил
Кузьмича, как ребята за меня просили...
     Вот такой был случай.  И  потому Мушанскому на его издевательства я тем
же ответить не могу.
     И вообще мне некогда,  у меня тысяча дел.  Поэтому я заканчиваю допрос.
Больше Мушанский уже  ничего интересного не  окажет.  Думаю,  он  сам больше
ничего не знает.  Хотя и то,  что он сказал,  немаловажно. И главное здесь -
Варвара.

     Но  еще важнее оказывается заключение экспертизы из научно-технического
отдела.  Восстановлен полный текст той записки.  Он  выглядит так,  если при
этом выделить угаданные мною места:  "Приходи, посоветуемся. С этой СВОЛОЧЬЮ
ОКОНЧАТЕЛЬНО надо рассчитаться, когда СОБЕРУТСЯ ВСЕ".
     Вот так, не более и не менее.
     Об этом я  и  докладываю в конце дня на совещании у Кузьмича.  Здесь же
присутствуют Игорь, Валя, Петя Шухмин и еще несколько сотрудников.
     - М-да... - задумчиво произносит Кузьмич, когда я кончаю свой доклад. -
М-да... Действительно, интересно все тут поворачивается. И пока темно.
     Он  достает из ящика стола начатую пачку сигарет,  медленно вытаскивает
одну, словно прикидывая, сколько он уже выкурил за день.
     - Пятая, Федор Кузьмич, - говорит Петя Шухмин, щелкая зажигалкой.
     - Ладно тебе,  счетовод,  -  прикуривая, ворчит Кузьмич и, затянувшись,
продолжает  размышлять вслух:  -  Однако  в  этой  темноте  кое-что  все  же
обрисовывается. Как считаете?
     - Что верно,  то  верно,  -  говорю я.  -  Обрисовывается.  Но дело это
трудоемкое, Федор Кузьмич. Тут надо в принципе решить.
     - В принципе?  -  усмехается Кузьмич.  - Ну давайте сначала в принципе.
Какие будут соображения?
     Первым высказывается Петя Шухмин:
     - Между прочим, нас никто не заставляет его искать, Николова этого. Тут
и  дела-то  никакого не  возбудишь,  если  на  то  пошло.  Ничего человек не
совершил,  ничего  не  нарушил.  Мотанул  из  гостиницы?  Домой  вовремя  не
вернулся?  На бумажке чего-то считал?  Ну и  что?  Какой тут,  спрашивается,
криминал?   Да  и  записка,   прочтенная  экспертом,   неизвестно  еще  кому
принадлежит.  И  означать она  может все  что угодно.  Это только Лосеву тут
почему-то  убийство мерещится.  А  намеки этого  Мушанского вообще ничего не
стоят.
     Петя у  нас реалист и прагматик,  не верит ни в какие ощущения,  чутье,
интуицию и прочие иррациональные категории.  Он всегда ставит вопрос ребром,
ему  все  до  конца  должно быть  ясно.  Да  или  нет?  Неопределенность его
нервирует и  всякие сомнения тоже.  Им  не  место в  работе.  Иначе,  по его
мнению, будет хаос и всеобщая путаница.
     - Так...  -  кивает Кузьмич. - У кого еще есть соображения? - И смотрит
на Игоря. - Что скажешь, Откаленко?
     Я настораживаюсь. Но Игорь, не поднимая глаз, цедит сквозь зубы:
     - Согласен с Шухминым.
     На Игоря это совсем не похоже. Что с ним происходит?
     Кузьмич тоже  недоволен,  он  хмурится и  сердито сминает в  пепельнице
недокуренную сигарету. Потом поворачивается к Вале и коротко бросает:
     - Давай ты, Денисов.
     Валя невозмутимо пожимает плечами.
     - Формальных оснований к розыску нет,  конечно,  -  говорит он. - Кроме
одного:  нужен свидетель по  шестой краже Мушанского.  Но  еще и  подозрения
есть.  Тут Лосев прав.  Если прикажете,  можно заняться,  Федор Кузьмич.  Но
можно вытянуть и пустой номер.
     - Та-ак, - медленно произносит Кузьмич и трет ладонью макушку. - Пустой
номер, говоришь...
     - Не обязательно, - осторожно поправляет его Валя.
     - Понятно, что не обязательно. А приказать, Денисов, это самое простое.
Но дел у нас, как ты знаешь, и так невпроворот, конкретных дел.
     - Федор  Кузьмич,   -   не  выдерживаю  я.  -  Все-таки  разрешите  мне
встретиться с Варей.
     - Можно, - соглашается Кузьмич. - Даже нужно. Но вот эти города... - Он
задумывается. - Повтори-ка, с кем он там разговаривал.
     Не дают ему покоя эти города. И мне почему-то тоже.
     Когда я  кончаю читать Валину таблицу,  Кузьмич некоторое время молчит,
потом задумчиво произносит:
     - Да,  с Варей этой встретиться,  конечно, надо. А вот ты, - обращается
он к Вале,  -  все-таки,  будь добр,  выясни, что это за люди в тех городах.
Может,  они нашим товарищам там известны?  С каждым из них, видимо, придется
побеседовать о Николове. Осторожно, конечно.
     - Кто же будет беседовать? - ревниво спрашиваю я.
     - Если надо,  то и мы подъедем,  - отвечает Кузьмич. - Там поглядим. Но
что-то в этой темноте должно проступить.
     И  проступает.  На следующий день.  Часа в два меня с Игорем неожиданно
вызывает Кузьмич. У него, оказывается, сидит Валя Денисов.
     - А ну повтори, - приказывает ему Кузьмич.
     - Странная новость,  -  говорит Валя.  -  Все  перечисленные в  таблице
граждане исчезли.


                               Глава III
                              НОВЫЕ ФАКТЫ

     На работу я  в  этот день прихожу несколько позже,  чем обычно.  Дело в
том,  что сначала я поехал к Варваре.  Но,  оказывается, успел уже забыть ее
"расписание". В этот день Варвара работала в утреннюю смену и визит пришлось
отложить до вечера.
     В коридоре я сталкиваюсь с Петей Шухминым, он взволнован и одновременно
чем-то смущен, по-моему.
     - Слушай, - говорит. - Тут, понимаешь, такое дело случилось.
     И рассказывает мне довольно неприятную историю.
     Оказывается,  утром к  дежурному является какой-то гражданин и в панике
сообщает,  что его дочь грозятся убить.  Говорит он сбивчиво,  бестолково, и
дежурный ниче