Вообще? Всегда? При любых обстоятельствах, спрошу я вас? Но, как известно, абстрактных истин нет, истина всегда конкретна. Что есть добро? Что есть зло? Не оборачивается ли одно другим при определенных, конкретных обстоятельствах? Рана от ножа бандита - это зло, но рана от ножа хирурга - это уже добро. Свободная воля - это добро, но как часто она оборачивается злом. Безнравственное любопытство при определенных условиях оборачивается нравственно необходимым знанием. Все конкретно, все оценивается исходя из условий жизни и борьбы. И если на наше узнавание человеческих жизней наложить те принципы и те задачи, о которых я говорил, то это добро, а не зло, это нравственно. И никто мне не докажет обратное. Я не случайно сегодня вспоминаю тот вечер и свою беседу, почти спор, с отцом, именно сегодня, когда знакомлюсь с жизнью и характером гражданина Бурлаков а. О, внешне тут все выглядит вполне благопристойно. Вот уже год, как ушел Бурлаков на заслуженный отдых. Жена его еще работает. Живут супруги тихо и дружно в своей большой кооперативной квартире в ЖСК "Строитель". Светозар Еремеевич страсть как любит детишек, для них всегда припасены у него в кармане дешевые леденцы. Любит он и поиграть в шахматы с такими же стариками - пенсионерами из своего подъезда и ходит в чемпионах, чем весьма гордится. Все жильцы помнят, как помогал Светозар Еремеевич строительству их дома. Если бы не он, когда бы еще этот дом построили. Ведь что ни день возникали перебои: то техника подводила, то материала не хватало. И Светозар Еремеевич выручал: был он какой-то начальник в строительных делах. И на собраниях пайщиков вечно благодарил его председатель правления, отмечая его заслуги. А Светозар Еремеевич сидел в первом ряду, возвышаясь над всеми, огромный, седой, всегда красиво, по моде одетый, и снисходительно, добродушно улыбался в ответ на аплодисменты. Да и теперь то и дело наведывается к нему новый председатель правления, просит посодействовать то с ремонтом, то в каких-то делах с райисполкомом. И Светозар Еремеевич никогда не отказывает, связи у него всюду остались. Потому неизменно и единогласно выбирается он всякий раз в правление и пользуется всеобщим уважением и почетом. Трое взрослых детей у Светозара Еремеевича и его супруги, два сына, оба женаты, инженеры, кажется, и дочь тоже замужем. Ну сыновья, правда, навещают стариков редко, а вот дочь с мужем то и дело приезжают к ним: их серенький "Жигуленок" частенько стоит у подъезда. Словом, все как у людей, приятно даже посмотреть. Вот как живет и что собой представляет Светозар Еремеевич Бурлаков, телефон которого по странной случайности попал к жителю Пензы архитектору Николову. После всего, что узнаешь о гражданине Бурлакове, хочется, усовестившись, снять перед ним шляпу и горячо, вполне искренне извиниться за неуместное вторжение в его личную жизнь. И всего лишь какие-то маленькие шероховатости и еле заметные неувязочки мешают мне сделать это. Начнем с того, что пай за квартиру оказался у Бурлакова на сорок процентов ниже, чем у других членов кооператива, а его квартира, размещенная на последнем этаже, была вопреки первоначальному проекту, так сказать, продолжена на чердачное помещение и там образована еще одна, весьма просторная и почти совсем уже даровая комната, в которую ведет красивая внутренняя лестница. Однако все это было разрешено официально гражданину Бурлакову общим собранием пайщиков за его заслуги перед кооперативом, хотя сейчас уже многими и забыто. Можно было бы также пропустить мимо ушей и недобрый слушок о том, что с сыновьями Светозар Еремеевич находится в весьма натянутых отношениях по причине, правда, никому не известной, и даже на день рождения они к отцу уже который год не являются. Говорят даже, что он хотел одному из них подарить якобы машину, да тот почему-то отказался. Но это и вовсе сомнительно и даже невероятно. И уж никто не обратит внимания, что еще год назад, когда Светозар Еремеевич занимал свой высокий строительный пост, у него под началом служил, оказывается, некий Пирожков. Однако меня все эти мелкие обстоятельства все же останавливают в желании снять шляпу перед Светозаром Еремеевичем, и какое-то смутное беспокойство заставляет продолжить знакомство с ним, все больше расширяя круг исследуемых фактов. Ох, кажется, большой промах совершил неведомый гражданин Зурих, дав телефон Светозара Еремеевича пензяку Николову. Ну да разве мыслимо все предусмотреть в столь беспокойной и опасной жизни, какую, по-видимому, ведет этот гражданин Зурих. Первое серьезное открытие ждет меня, когда я в домовой книге обнаруживаю супругу Светозара Еремеевича. Оказывается, ее зовут... Вера Михайловна и работает она администратором в гостинице. Вот так, не более и не менее. И теперь я с особой ясностью понимаю, какого я свалял дурака в разговоре с ней два дня назад. И уж теперь она найдет способ, как предупредить Зуриха, что им в Москве интересуется уголовный розыск. Да, веселенькое объяснение ждет меня сегодня вечером у Кузьмича. И все же обнаружение этой связи - факт большой важности, с какой стороны к нему ни подойти. Новые открытия я предвкушаю, когда в середине дня еду в трест, где работал Светозар Еремеевич и где до сих пор трудится Григорий Сергеевич Пирожков. Задача мне предстоит там не из легких. Я ни в коем случае не могу впрямую расспрашивать о Бурлакове, никто не должен даже предположить, что он меня интересует, и в то же время мне необходимо многое узнать о нем. Маскировка тут нужна, чтобы не насторожить людей, не вызвать лишних разговоров, догадок, слухов, чтобы рассказывали мне о Светозаре Еремеевиче непредубежденно и не специально, а как бы мимоходом, между прочим, не придавая тому значения. Тем более что при всей неприязни, которая растет во мне по отношению к Бурлакову, я тем не менее ни в чем пока обвинить его конкретно не могу и потому не имею не только служебного, но и морального права навлечь на Бурлакова хоть малейшее подозрение со стороны его бывших сослуживцев. Особые надежды я тут, конечно, возлагаю на Пирожкова, все-таки у нас установились вполне доверительные, почти союзнические отношения. На троллейбусе мне приходится ехать довольно долго. Трест расположен в помещении старинных торговых рядов в самом центре города. Возле третьего или четвертого подъезда я наконец обнаруживаю нужную мне вывеску, захожу в гулкое полутемное нутро и, поднявшись по широкой деревянной лестнице на второй этаж, приступаю к поискам и расспросам. - Идемте, идемте, - говорит мне поджарый седоватый человек в меховой кепке и коричневой дубленке с белыми овчинными отворотами, в руке он держит пухлый портфель. - Я тоже туда. Разговор у нас завязывается естественно и свободно, тем более что путь, как выясняется, нам предстоит неблизкий. Для начала надо будет по другой лестнице снова спуститься на первый этаж и пройти его из конца в конец, а потом снова подняться на второй. Мой попутчик оказывается представителем заказчика, который уже не первый год по различным объектам связан с этим трестом. Поэтому исторический аспект в разговоре о делах треста подхватывается им весьма охотно и компетентно. Вехами тут, естественно, служат имена прежних руководящих товарищей, и фамилия Бурлакова всплывает как бы сама собой. - Удельный князь Светозар, - усмехается мой попутчик. - Как же, как же. Имели счастье. Большие дела проворачивал. Во все стороны. - То есть? - И направо, и налево. Ха, ха! И связи всюду. Крепко сидел. И на пенсию вовремя ушел. Проводить успели с почетом. А потом... Вот теперь греют нового. Молодой, энергичный, дело знает. Он мне вчера говорит: "Десять лет трест разваливали, а теперь хотят, чтобы я за один год все наладил". Роман! А вы сами от кого? - Кооператив "Строитель", - без запинки отвечаю я. - А-а. Светозар любил кооперативы. - За что их особенно любить? - Сами знаете, - мой спутник насмешливо щурится. - Если захотеть, вас ой как прижать можно. А кооператив выкручивайся, ищи ходы и выходы. То проект, сказывается, кое в чем подправить требуется, то дефицитный материал достать и вовремя завезти, то техникой обеспечить, которой и так не хватает. Знаем ваши дела. Вот тут Светозар и брал вас за жабры. Я с ним был завязан не по одному кооперативному объекту, когда в субподрядном тресте работал. Насмотрелся. Словом, постепенно начинают выясняться любопытнейшие факты. На одной лестнице я даже предлагаю отдышаться и перекурить. - Хе, хе. Был еще, помню, и такой случай, - со вкусом закуривая, продолжает мой спутник, явно довольный наличию столь внимательного и совсем, очевидно, желторотого слушателя. - Светозар трубы погнал аж в другой город, представляете? И трех сварщиков с ними. Приятель там какой-то помочь попросил, план у него горел. Во фокусник был! А уж по городу, к примеру, с вашими кооперативами чего он делал! - И ни разу не попался? - с наивным интересом спрашиваю я. - Раза три на моей памяти его ОБХСС тягал. Выкручивался. Говорят, рука была. Других сажали, а он в свидетелях. Ну раз, кажется, суд в его адрес все-таки частное определение вынес. По вопросу о создании условий. Но этим он только утерся. А уж как всерьез запахло, Светозар наш - р-р-раз! - и на пенсию. Беседуя таким образом, мы наконец добираемся до комнат, в которых разместился трест. Тут мы сердечно прощаемся. Я приступаю к поискам моего приятеля Пирожкова. И накрепко запоминаю словоохотливого и эрудированного Виктора Борисовича Степаненко, сейчас инженера отдела капитального строительства одного из институтов. Виктор Борисович ныряет в какую-то дверь. А я вскоре выясняю, что Пирожков болен и на работу третий день не выходит. И сообщают мне это, представьте, с каким-то неожиданным для меня уважением к Пирожкову, с какой-то, я бы сказал, внимательностью к нему, теплотой даже. И я чувствую, что дело не только и даже не столько в том, что Пирожков заведует сейчас одним из отделов треста (хотя и совсем недавно, лишь при новом начальстве), сколько в каких-то личных его качествах, которые всем тут, видимо, импонируют, а я, наверное, просто не сумел разглядеть. Но тогда тем более досадно, что Пирожков заболел. Я ведь именно через него и собирался начать знакомство с многообразной, как я убедился, и кипучей деятельностью "удельного князя" Светозара Еремеевича. Так что Пирожков мне нужен непременно, в первую очередь именно он. Я разыскиваю в длиннейшем коридоре телефон-автомат и звоню Пирожкову. Сначала трубку снимает, видимо, дочь, голосок юный и весьма бойкий. Потом подходит и сам Пирожков. Мне он несказанно рад. Я даже не ожидал такой реакции. - Что, есть новости, Григорий Сергеевич? - спрашиваю я. - В том-то и дело! И вот... - голос его срывается на страдальческой ноте, - даже, видите, прихватило. - Тогда я приеду к вам. И Пирожков торопливо диктует мне свой адрес. После этого я звоню Кузьмичу и коротко, а также весьма иносказательно докладываю ему о своих делах, ибо рядом уже топчутся двое нетерпеливых граждан, жаждущих поговорить по телефону. Кузьмич одобряет мою встречу с Пирожковым. Снова троллейбусы, сначала один, потом другой, кружат меня по Москве. А мысли мои кружатся вокруг Пирожкова. Как, однако, все закономерно в жизни, как все логично цепляется одно за другое и один поступок неизбежно влечет за собой следующий, его даже можно предсказать, стоит только найти какое-нибудь звено в цепочке событий и верно определить житейские и психологические связи. К примеру, Пирожков... Я прямо-таки сгораю от нетерпения повидать его. Вот наконец и дом, который мне нужен, огромный, светлый и совсем новый, он растянулся на целый квартал. Дверь мне открывает девушка в пушистой коричневой кофточке и совсем коротенькой бежевой юбке. Прямые светлые волосы падают на плечи. Девушка весьма привлекательна и, видимо, прекрасно это осознает. Она чуть насмешливо улыбается и, оглядев меня, говорит: - Здравствуйте. Таким я себе вас и представляла. Заходите. - С чьих же слов? - спрашиваю я, снимая пальто в маленькой и тесной передней. - С папиных, конечно. Он в вас, между прочим, влюблен. - Ну это не опасно, - шучу я. - Не волнуйтесь, я в вас не влюблюсь. Вы не в моем вкусе. Слишком высокий. Девочка, однако, бойкая. Папаша, помнится, обрисовал мне ее совсем по-другому. Впрочем, это обычная история. - Меня зовут Надя, - говорит она. - А вас? Товарищ Лосев? - Виталий. - Вы собираетесь меня защищать? - иронически осведомляется Надя. - А вам требуется защита? Она небрежно пожимает плечами. - Папа почему-то так считает. - А вы как считаете? - Я? - Надя кокетливо улыбается. - Что ж, такого защитника иметь всегда приятно. - Благодарю. А нужен ли он вам все-таки? Надя смеется. - Папа вам сейчас наговорит. Он, по-моему, на этом пунктике немного того... - Она вертит наманикюренным пальчиком около виска. - Как всегда, тысячи страхов. - Значит, у вас свое мнение на этот счет? - У меня всегда свое мнение. А если слушать папу... В этот момент в передней появляется Пирожков. Он в пижаме и домашних шлепанцах, редкие седые волосы взъерошены, очки перекосились на тонком носике, в пухлой руке зажата газета. - Наденька, почему ты держишь гостя в передней? - сердито говорит он и оборачивается ко мне: - Извините, пожалуйста. Прошу. Он распахивает дверь в комнату. Надя небрежно пожимает плечами и удаляется. Мы с Пирожковым проходим в комнату, довольно уютно обставленную чешским гарнитуром, с новомодной хрустальной люстрой под потолком, и усаживаемся в низкие кресла возле круглого журнального столика. - Так что случилось, Григорий Сергеевич? - спрашиваю я. - Случилось то, что я и предполагал, - нервно отвечает Пирожков, и маленький носик под очками начинает белеть от волнения. - Этот человек опять позвонил. Он снимает очки и, близоруко щурясь, торопливо протирает их огромным синим платком с красной каймой, потом снова водружает на место. - И вы?.. - И я ему сказал, как мы условились. Что я согласен все сделать для этого самого гражданина. - Прекрасно. - Да?.. Вы полагаете, что это прекрасно?.. А если... Вы только представьте на минуту... - Пирожков нервно откашливается, и пухлые пальцы его начинают непроизвольно барабанить по подлокотнику кресла. - Не надо ничего воображать, - мягко перебиваю я его. - Все будет так, как я вам обещал. Кстати, кто звонил? - Все тот же хулиган. - Он вам сказал, когда приедет этот деятель? - Сказал, скоро. Вот и все. Жди тут, волнуйся... А знаете, - неуверенно произносит вдруг Пирожков, - я по тону его понял: этот негодяй доволен, что запугал меня и заставил капитулировать. Выполнил, значит, задание. И я позволил себе задать ему один вопрос. - Какой вопрос? - настораживаюсь я. - "Вы, - спрашиваю, - мне не будете больше звонить?" А он и говорит: "Я все, я уматываю, папаша, в город-маму. Фартовая командировочка отломилась. Адью, папаша. Теперь тебе сам позвонит, как приедет. А мы с тобой, папаша, увидимся, когда тебя подколоть надо будет. Или девку твою". Ну вы себе представляете? Я просто слово в слово все запомнил. Это ужас какой-то! И кто может послать этого хулигана в командировку, скажите мне? Пирожков растерянно и тревожно смотрит на меня. - В свое время все узнаем, - спокойно говорю я. Но про себя я тоже недоумеваю. В самом деле, кто может послать в командировку этого типа? Уж не Зурих ли? И куда? "Город-мама" - это скорей всего Одесса. Опять Одесса! - Пока же будем ждать звонка... Ивана Харитоновича, - добавляю я, ибо Зурих представился ему как Николов. - Кстати, я хочу вас попросить вот о чем Расскажите мне, Григорий Сергеевич, какие незаконные махинации совершал ваш бывший начальник Светозар Еремеевич Бурлаков. И вообще, что вы помните о его малопочтенных делах? - Господи, ну зачем сейчас это ворошить? - жалобно говорит Пирожков. - Уверяю вас, все сроки давности уже миновали. - Не в этом дело, - мягко возражаю я. - Видите ли, Григорий Сергеевич, вот вы мне тогда сказали, что встретились с этим так называемым Иваном Харитоновичем - другим он представляется иначе - впервые, да? - Ну конечно, боже мой! - И ничего о нем не знаете? - Да, да. Я же вам говорил. - Ну вот. А Бурлаков, как мне кажется, знаком с ним давно и много чего о нем знает. - Что вы говорите?! Он знает этого бандита?.. - Так мне кажется. Но чтобы заставить Бурлакова все рассказать, нам надо кое-что узнать о нем самом. - Да, да... Я понимаю... понимаю... - в полной растерянности бормочет Пирожков. Постепенно, однако, он приходит в себя, успокаивается и начинает рассказывать. Я вижу, он вполне искренне стремится мне помочь напасть на след человека, который причинил ему столько волнений и страхов. А заодно Пирожков дает выход своим давним и гневным чувствам по отношению к Бурлакову. Всегда, знаете, в любом большом коллективе есть такой незаметный человечек, эдакий маленький-премаленький "винтик", который, однако же, все видит, от которого не очень-то даже и скрывают всякие там нечистоплотные делишки и секреты, иной раз даже используют на побегушках и для мелких услуг, считая его абсолютно бессловесным, сверхпреданным и к тому же недалеким. А человек этот, между прочим, имеет порой и душу, и голову, и свой взгляд на все, и, кстати, совесть тоже. Такой до поры до времени лишь оскорбленно молчит и то ли от страха, то ли от врожденной исполнительности делает все, что ему приказывают. И копится в его душе обида и негодование. И чувствует он, что не для побегушек и всяких там услуг создан, а может кое-что и побольше, позначительней сделать, может не на снисходительность, а на уважение рассчитывать. Но скромность, даже робость не позволяют ему заявить об этом. Однако стоит только измениться окружающему его нравственному, так сказать, климату, и человечек этот вдруг осознает себя человеком, получает возможность самоутвердиться и показать, чего он на самом деле стоит. Вот так приблизительно получилось с Пирожковым. И теперь он жгуче стыдится и негодует по поводу роли, которую он играл при Бурлакове. И когда гнев пересиливает стыд, Пирожков рассказывает мне все, что знает и помнит. И я узнаю немало интересного о второй, неофициальной, так сказать, деятельности Светозара Еремеевича в годы его "удельного княжения". Такие пустяки, как бесплатные путевки, различные сверхожидаемые премиальные, а также театральные билеты на премьеры, заграничные ручки, сигареты, зажигалки, даже импортные дубленки и прочее барахло, доставляемые и устраиваемые ретивыми заказчиками в надежде на скорейшее завершение их объектов, Пирожков, конечно, не в состоянии сейчас припомнить и перечислить. Но были дела и покрупнее. К примеру, ловкие махинации со стройматериалами, механизмами, которых, конечно же, всегда и всюду не хватало, с процентовками, с дополнительными работами, не вошедшими в смету, наконец манипуляции с самими сметами, которые как резиновые то раздувались, то сжимались в зависимости от поведения заказчика, причем каждый раз на вполне "законных" основаниях, благо всякого рода справочников, а также корректирующих и дополняющих их постановлений, инструкций и временных указаний всегда имеется в избытке. Характерным тут было незаметное, казалось бы, вползание некоторых окружавших Бурлакова, поначалу вроде бы честных работников, во все эти более чем сомнительные операции, с виду как бы диктуемые интересами самого дела, плана, престижа, даже соревнования с другими трестами. А потом уже возникала некая повседневная, привычная, весьма полезная и всеми как бы признанная "практика", без которой, казалось, уже ступить было нельзя. Да и подачки со стола "удельного князя", суета встревоженных заказчиков, как и многие, то и дело подсовываемые ими соблазны, довершали этот губительный процесс. Но особенно настораживает меня сейчас другая обнаруженная в свое время Пирожковым черта в подпольной деятельности Светозара Еремеевича. Заключалась она в том, что махинации, проводимые вначале в пределах города и подведомственных тресту объектов, с какого-то момента начали приобретать иные географические рамки. И тут в рассказе Пирожкова начинают мелькать уже известные мне по Валиной таблице названия городов: Ростов, Ленинград, Одесса. Пирожков вспоминает, что трубы были направлены именно в Ростов, а двадцать тонн дефицитного керамзита в Одессу. В другой раз было отгружено в Ленинград несколько тонн не менее дефицитного рубероида и импортного стенного пластика. - Выходит, уже прямое хищение? - спрашиваю я. - А! - безнадежно машет рукой Пирожков. - Там разве можно было разобраться? Я ведь в эти дела не ввязывался, я их как огня боялся. Не знал, какому богу молиться, когда Светозар наконец убрался от нас. И я верю ему. Нет, Пирожков не ввязывался в эти махинации не только из трусости, ему мешала и совесть. Он не только боялся Бурлакова, он еще и презирал его. Трусость, ощущение своей унизительной зависимости и ничтожества мешали ему разоблачить все эти махинации, презрение и совесть мешали соучастию в них. Между тем иногородние махинации Бурлакова наводят меня на мысль о возможных его связях по этой линии с мнимым Николовым-Зурихом. Я только не могу понять роль последнего в таких делах. Но об этом я еще посоветуюсь с компетентными ребятами из ОБХСС. В этот момент в передней раздается звонок. Я слышу, как Надя пробегает по коридору, и через минуту ее хорошенькая головка просовывается в дверь комнаты, где мы сидим. - Папа, к тебе Анна Игнатьевна. - Ах, это мой районный врач, - спохватывается Пирожков и смущенно смотрит на меня. - Идите, идите, - говорю я. - А мы пока вот с Надей поговорим. Если она, конечно, не возражает. - И я поворачиваюсь к ней. - Конечно, не возражаю, - улыбается Надя и заходит в комнату. - Даже интересно. Пирожков тем временем, кивнув, исчезает за дверью, и голос его доносится уже из передней. Надя с рассчитанным изяществом опускается в кресло, где только что он сидел. Мы оба закуриваем. - О чем же будем говорить с вами? - довольно иронически осведомляется она. - О грозящей вам опасности, - в тон ей отвечаю я. - Вы этим не обеспокоены? - Я? - усмехается Надя. - Я, знаете, не дура. - Но звонки-то были? И угрозы, кажется, тоже? - Ну и что? Какой-то шизик выпендривается, а я должна психовать, по-вашему? - А кто этот шизик, вы не знаете? - Понятия не имею. - Может, его просто подослали? Что-то новое вдруг мелькает в ее взгляде, я только не успеваю разобрать, что именно. Надя, как-то странно улыбнувшись, задумчиво говорит: - Может быть, кто-то и подослал. Откуда я знаю. Но мне начинает казаться, что она что-то знает или, во всяком случае, о чем-то догадывается. Странно. Ведь звонили-то по поручению Зуриха?.. И тут вдруг у меня в мозгу как бы происходит некое замыкание, некая вспышка, словно соединили два оборванных конца провода, и возникла цепь, загорелась лампа, высветила кое-что в темноте. - Надя, - говорю я, - зачем вы приходили в гостиницу к тому человеку? Упрямо вздернув подбородок, она откидывается на спинку кресла и перебрасывает ногу на ногу, при этом юбочка ее уползает вверх, но Надя и не думает ее одергивать. Ноги у нее, надо сказать, весьма красивые. Надя глубоко затягивается и продолжает демонстративно молчать. Я таких упрямых девчонок знаю. С ними бывает труднее, чем с любым парнем. - Так и будем молчать? - спрашиваю я. - А что делать? - безмятежным тоном отвечает Надя и улыбается. - Если вам больше не о чем со мной говорить. - Все в свое время, - говорю я. - А пока я жду ответа на мой вопрос. - Вам придется очень долго ждать. - Ничего. Я терпеливый. И вопрос достаточно серьезный. Если вы все-таки захотите на него ответить, позвоните мне. Вот мой телефон. - Я достаю ручку, пишу свой номер телефона на листке блокнота и, вырвав его, кладу на столик. - А я пойду. С Григорием Сергеевичем мы уже обо всем поговорили. До свидания, Надя. Я встаю и направляюсь к двери. Надя поднимается вслед за мной. И с демонстративной небрежностью берет со столика листок, мол, просто так, чтобы не валялась лишняя бумажка, потом ее можно и выбросить. Игра довольно наивная. Я понимаю, что телефон она не выбросит. Итак, постепенно начинают выявляться связи Зуриха в Москве. Но, конечно, еще далеко не все. Вряд ли, например, Бурлакову была адресована та записка: "Приходи, посоветуемся..." Иначе он тоже уехал бы из Москвы на тот "слет". А он никуда не уезжал. И еще одна деталь. У Бурлакова нет дачи. А Зурих приглашал Варвару на дачу к приятелю, близкому, очевидно, приятелю. Его необходимо найти. Он-то уж наверняка приведет к Зуриху. И еще одна ниточка требует внимания. С кем же все-таки встречался Зурих на фабрике, где работает Варвара? Ведь именно там она его и увидела, там он к ней и прицепился. А вот к кому он туда приехал, Варвара, по ее словам, не знает. Это вполне возможно. Но одно ясно: какие-то темные дела привели его туда, не иначе. Такова вторая линия поиска Зуриха в Москве. А третья - это Надя. Зачем она приходила в гостиницу? Конечно же, именно ее видел там Виктор Сбокий, от нее пришел в восторг. Это, кстати, легко будет теперь уточнить. Помнится, Виктор сказал, что Зурих вовсе не ухаживал за девушкой. Значит, какие-то другие дела у них? А может быть, Виктор ошибается? Нет, вряд ли. У него на такие ситуации глаз наметанный. Тогда все это выглядит весьма подозрительно. Да, дел с Зурихом и по одной Москве хватает. А тут еще пять других городов и пять человек там. Интересно, что узнал Валя Денисов об этих людях, какие данные сообщили ему наши товарищи оттуда? Но как только я приезжаю к себе в отдел, на меня обрушивается ошеломляющая новость: убит Олег Иванович Клячко, врач из Куйбышева. Значит, "окончательный расчет" все-таки состоялся. Глава VI НАДО БЫТЬ КО ВСЕМУ ГОТОВЫМ Итак, убит Олег Иванович Клячко, врач из Куйбышева. Сообщение об этом было получено еще утром, и к моему приезду Игорь и Валя Денисов многое уже успели выяснить. Труп был обнаружен случайно близ железнодорожного полотна, в ста километрах от областного центра, много севернее Москвы. Он был зарыт в снег, и если бы не собака одного из местных жителей, то пролежал бы там, наверное, до весны. Клячко был убит ударом в затылок каким-то тяжелым предметом. По заключению медэксперта, смерть наступила три дня назад - на следующий день после отъезда Клячко из Куйбышева. Ни документов, ни денег при нем обнаружено не было. Однако в одном из карманов пиджака оказался старый рецепт, выписанный им на бланке куйбышевской городской поликлиники. Местные органы милиции немедленно связались с Куйбышевом. А в это время Валя Денисов запрашивал там данные о Клячко. И ему тут же передали сообщение об убийстве. После этого уже Игорь связался с тем областным центром. И он же сделал первый важный вывод из полученных данных: оказывается, Клячко был убит на железнодорожном перегоне от этого областного центра к Пунежу. Мы сидим в прокуренном кабинете Кузьмича, Игорь как раз докладывает обо всем этом происшествии. - Я продумал вопрос с Пунежем, как вы приказали, - обращается он к Кузьмичу. - И мнение свое изменил. Они собрались именно там. Хотя это и глупо. В маленьком городке каждый приезжий на виду. - Они могли собраться в том областном центре, - негромко и спокойно замечает Валя. - Нет, - возражает Игорь слишком, пожалуй, резко. - Зачем тогда Клячко сразу же едет в Пунеж? Скорей всего кто-то встретил его в том городе, и дальше они поехали вместе. И этот человек... - Стойте, стойте! - вдруг вспоминаю я. - Ведь письмо на имя Николова в гостиницу пришло как раз из того города, по-моему. Помните? Где это письмо? Письмо мы тут же находим в Валиной папке. - Все равно, - упрямо говорит Игорь. - Его мог написать тот человек из Пунежа, а отправить из областного центра. - Ну-ка, Денисов, доложи, что сообщает Куйбышев об этом самом Клячко, - говорит Кузьмич. Валя невозмутимо достает из папки еще один листок и, поглядывая в него, докладывает: - Клячко... Тридцать семь лет... Врач городской поликлиники, стоматолог... Холост. Живет широко... То есть жил, - очень спокойно поправляет себя Валя и дальше говорит о Клячко уже в прошедшем времени: - Подозревался в скупке золота и незаконном изготовлении протезов и коронок. В прошлом он зубной техник. - Скорей всего именно к нему и приезжал Зурих, - вставляет Игорь. - Наверное, его-то и видел на перроне Страхович. - Между прочим, - говорю я, - по паспорту Клячко три дня жил в Москве Мушанский, помните? - Все, что касается Клячко, теперь особенно важно. Особенно, - задумчиво произносит Кузьмич. Он снимает трубку внутреннего телефона к набирает короткий номер. Я слежу за его пальцем и догадываюсь, что он звонит нашему следователю Саше Грачеву. - День добрый, - гудит в трубку Кузьмич. - Это Цветков. Ну правильно, вечер. Вот что. Просьба есть. Как у тебя с Мушанским, психологический контакт найден? Тогда допроси его, будь добр, насчет еще одной кражи. Паспорт на имя Клячко Олега Ивановича. Записал?.. Мушанский жил по нему в Москве... - И вот что надо еще сделать, - говорит Кузьмич, вешая трубку, и поворачивается к Игорю. - Свяжись-ка с Куйбышевом. Пусть они немедленно вышлют в Пензу фотографию Клячко. Затем позвони Рогозину. Чтобы он предъявил эту фотографию Страховичу. Опознает он человека, который провожал Зуриха, или нет? Игорь сдержанно кивает. - Так иди и звони. И вот еще что... Собравшийся уже было выйти из кабинета Игорь останавливается на полпути к двери и молча оборачивается. Кузьмич задумчиво смотрит на него и говорит: - Завтра едешь в Пунеж, как только получим данные из Пензы и от Мушанского. Поездом поедешь. Игорь кивает и все так же молча выходит из кабинета. Кузьмич же хмурится, утюжит ладонью свою седую макушку и говорит мне сердито: - Ну а теперь ты докладывай. Я подробно рассказываю о Бурлакове, о том, что сообщил мне Пирожков, о его драгоценной дочке и о последнем звонке того типа к Пирожкову. - М-да... - задумчиво произносит Кузьмич. - "Город-мама" - это скорей всего, конечно, Одесса. Затем я докладываю свои соображения о фабрике, где работает Варвара, о возможных связях там Зуриха и о подозрительных кофточках. - Ладно, - соглашается Кузьмич. - Завтра с утра поезжай туда. Да поосторожнее, смотри. А потом загляни в ОБХСС. Когда мы уже собираемся уходить, Кузьмич нерешительно говорит мне, словно в чем-то сомневаясь: - Вот еще что... Все-таки проводи Откаленко. - И ворчливо добавляет: - Не нравится он мне что-то. На фабрику я приезжаю, когда дневная смена уже приступила к работе. В проходной пусто. Я предъявляю женщине-вахтеру свое удостоверение и, провожаемый ее любопытным взглядом, иду через весь двор, мимо длиннейшего здания одного из цехов, откуда несется неумолчный грохот и визг машин, к небольшому двухэтажному дому, где размещается управление фабрики. На первом этаже я довольно быстро нахожу отдел кадров. Не успеваю я протянуть руку к обитой дерматином двери, как она с шумом распахивается, и в коридор вываливается старый мой знакомый - бывший Варварин дружок здоровяк Толик, с которым у нас так неудачно сложились отношения при первом знакомстве. Вот так встреча! Круглое лицо Толика пылает от гнева. Он, видимо, чем-то сильно взволнован и меня в первый момент не узнает. Я сам окликаю его: - Здорово, Толик. Я вовсе не хочу сохранять с ним враждебные отношения, и не потому, что мне в свое время здорово попало от Кузьмича за ту нелепую драку, и даже не потому, что Кузьмич мне тогда сказал: "Аукнется тебе еще этот случай". И, уж конечно, не потому, что Толик стал вдруг мне чем-то симпатичен. Но я тогда повел себя с ним неверно, я бы даже сказал, профессионально неграмотно, что ли. Следовало все-таки установить с ним в тот раз хоть мало-мальски доброжелательные отношения и, так сказать, с миром выпроводить из дома Варвары. Поэтому сейчас стоит исправить, что можно, в наших отношениях. Толик в первый момент оторопело смотрит на меня и наконец узнает. Маленькие глазки его зло щурятся, и он глухо, с угрозой говорит: - Ну здорово... - Что это ты такой взбелененный? - как ни в чем не бывало спрашиваю я. - Неприятности? - И киваю на дверь, откуда он вышел. - А тебе чего? - по-прежнему враждебно отвечает он. - Да так. Может, помочь чем могу? - Вы поможете... Толик неприступен и на мировую идти не собирается. - Ну, ну. Зачем же так, - добродушно говорю я. - Нам с тобой вроде делить нечего. - Знаем зачем... Он явно стремится избавиться от меня, но я делаю еще одну попытку примирения и спрашиваю его: - Так ты, выходит, здесь работаешь? - Был, да сплыл, - насмешливо отвечает Толик, словно его сообщение должно меня чрезвычайно огорчить. - Уволился, значит? - А хоть бы и так. Тебе-то что? Я решаю его слегка поддеть: - Да вот, вижу, не очень-то хотят с тобой расстаться. Ценный работник ты, наверное. Но до Толика моя ирония не доходит. В нем вновь вспыхивает злость, лицо его багровеет. - Нет такого закона, чтоб насильно держать, - рычит он. - Мало чего они хотят! Плевал, мать их... Он смачно ругается и уже решительно поворачивается ко мне спиной. Я провожаю взглядом его удаляющуюся вразвалку фигуру. - Ишь законник, - раздается за моим плечом чей-то голос. Я оглядываюсь. В дверях стоит худенькая женщина в застиранном синем халате и белой косынке. - Чего это он так расшумелся? - спрашиваю я. - Увольняться надумал, - объясняет женщина. - А ему, значит, говорят: "Отработай две недели". А он в крик. С сегодняшнего дня ему, видишь, надо. И все тут. Ждут его где-то, не дождутся, сокровища такого. - А может, и правда ждут? - Ага. Дружки за воротами - выпить. Это верно, ждут. Да он уже с утра где-то хлебнул. Здесь он завсегда первый, Толик наш, - она насмешливо усмехается и тут же непроизвольно вздыхает: - Господи, матери-то его каково? Ведь он еще хуже стал, ей-богу. - Что же случилось? - Кто его знает. Вот, к примеру, раньше его угощали, а теперь, кажись, сам стал угощать. И откуда у таких деньги? А ведь его, Толика, ниже столкнуть ничего не стоит. Она машет рукой и уходит. Да, что-то я с Толиком недодумал, что-то недоделал и, конечно, многое испортил. Будь она неладна, эта драка. Я толкаю дверь отдела кадров. В кабинете начальника меня встречает довольно молодая, улыбчивая и весьма приветливая женщина, одетая красиво и даже несколько кокетливо. От всего этого я в первый момент чуть-чуть теряюсь. Но женщина оказывается не только милой и приветливой, но и деловой. Она быстро соображает, что мне нужно, и дает весьма разумный совет. После этого она сама связывается по телефону с нужным мне человеком. И я направляюсь в обратный путь, через двор, к проходной. В маленькой комнате вахтера меня уже ждет начальник охраны, длинный усатый дядя в старой, армейского образца шинели. Дядя этот, несмотря на свой суровый и внушительный вид, оказывается весьма любопытным, так что я решаю не только не посвящать его хотя бы частично в свои дела, но даже несколько сбить с толку и тут же придумываю совсем иной повод для своего визита. Дядя с ходу "заглатывает" его и необыкновенно рьяно начинает мне помогать. Он вытаскивает из стола корешки пропусков и регистрационную книгу, и по ним мы начинаем проверять, кто в середине прошлого месяца посетил фабрику по разовому пропуску, а также к кому эти люди направлялись. И, представьте себе, довольно быстро обнаруживаем, что некий гражданин Зурих М.А. был на фабрике седьмого октября. Причем пропуск ему был заказан не более и не менее как самим директором. - Может так быть, - спрашиваю я начальника охраны, - что пропуск заказывает один человек, а посетитель идет к другому? Тот мрачнеет, заскорузлой рукой подергивает усы и минуту что-то усиленно соображает, наконец выдавливает из себя: - Не положено. - Я понимаю, что не положено, но бывает так или нет? - допытываюсь я. - Вы мне... того... конкретно укажите. - Что указать? - Ну что интересует-то? Человека укажите. Конкретно. - Это вы мне укажите, если такие случаи были. - Не могу знать. - А кто может знать? - Ну... словом... кто заказывает. Конкретно. - А вам такие случаи неизвестны? - Мне-то?.. Начальник охраны проявляет все большее беспокойство. Очевидно, он боится, как бы самому не попасть впросак или не подвести кого-нибудь из начальства. - Да. Вам лично, - говорю я, ощущая всю безнадежность своих попыток. - Откуда же... Не могу знать... Вот ежели конкретно... Это, кажется, самое умное слово, какое он знает. - Ну хорошо, - со вздохом соглашаюсь я. - К примеру, тут вот нескольким гражданам выписаны пропуска по указанию директора. Вот этому... этому... этому... - я указываю на записи в книге и среди прочих включаю Зуриха. - Они все шли именно к директору? Дядя в шинели теребит усы и тупо следит за моим пальцем, потом хмуро изрекает: - Не могу знать. К нашему разговору с любопытством прислушивается полненькая краснощекая девушка-вахтер в серой, кокетливо сдвинутой набок солдатской ушанке и в черной шинели с зелеными уголками на воротнике, туго перепоясанной широким ремнем. - А чего тут знать-то, - беспечно говорит она, озорно блестя глазами. - Ему небось как Зоя Федоровна утречком списочек даст, он и подмахнет. Дело какое. - А ты молчи, Сазонова, - сердито обрывает ее начальник охраны. - Тебя не спрашивают. - Как же молчать-то, если вы человеку ответить сами не можете, - обижается девушка. Надув пухлые губки, она с независимым видом отворачивается к столику возле окошечка, где выписывают разовые пропуска. За окошечком видна проходная и второй вахтер, тоже женщина. - А вот на сегодня у вас такой списочек есть? - спрашиваю я девушку. - Ясное дело, есть, - отвечает она не поворачиваясь. - Покажите, - прошу я. И переписываю девять фамилий к себе в блокнот. Сделав еще несколько выписок из книги регистрации, я прощаюсь и снова иду через двор, вдоль длинного фабричного корпуса. За широкими окнами мне видны сейчас тянущиеся под потолком яркие голубые трубки ламп дневного света. Дальше, за зданием цеха, расположились низкие складские помещения, возле них стоят грузовые машины, некоторые с прицепами. Я поднимаюсь на второй этаж знакомого мне уже административного корпуса и через минуту здороваюсь с невысокой черноволосой женщиной в строгом костюме - секретарем директора Зоей Федоровной. Это весьма деятельная и энергичная особа. Ее со всех сторон осаждают вопросами и просьбами, подсовывают различные бумаги, тут же непрерывно звонит то один, то другой из телефонов на тумбочке возле ее стола. Тем не менее Зоя Федоровна выбирает время и для меня. Быстро просмотрев список, который я ей показываю, она говорит: - Вот этот товарищ идет в фабком, этот к главному механику, эти двое в бухгалтерию. Остальные к нам. Но самое замечательное в Зое Федоровне, оказывается, ее память. Она помнит буквально всех посетителей, которые побывали у директора фабрики за последний месяц. Я называю самые разные выписанные мною фамилии, в том числе и Зуриха. - А этот товарищ, - говорит о нем Зоя Федоровна, - приехал из Ленинграда. Их промторг хотел заключить договор с нами. - И заключил? - удивленно спрашиваю я. Мне, пожалуй, не следовало бы задавать этого вопроса, ни о ком другом я дополнительных вопросов не задавал, но уж очень поразило меня неожиданное амплуа Зуриха. - Это можно выяснить в плановом отделе или в отделе сбыта, - деловито отвечает Зоя Федоровна и тут же звонит по одному из телефонов. Через минуту оказывается, что договора с ленинградским промторгом нет. - А кто этим вопросом интересуется? - любопытствует чей-то мужской голос в трубке. - Звонили из управления, - даже не улыбнувшись, спокойно отвечает Зоя Федоровна, видимо не собираясь зря волновать своих сослуживцев. - В связи с приездом товарища из Ленинграда? - не унимается ее собеседник. - Наверное. - Я могу дать пояснения! - Никаких ваших пояснений не требуется, - строго говорит Зоя Федоровна. Мне хорошо слышен этот разговор, и я легко улавливаю то напряжение, с которым он ведется, во всяком случае, на том конце провода. Поэтому я, исправляя свой промах, задаю дополнительные вопросы и о других посетителях, а ей снова приходится звонить в отдел сбыта. - С кем вы там говорили? - спрашиваю я под конец. - С начальником отдела, товарищем Сивоконем. Эту фамилию я запоминаю. Что ж, для начала я, кажется, узнал немало. Дальше предпринимать какие-либо шаги опасно, пока я не проконсультировался с моими коллегами из ОБХСС. Я прощаюсь с Зоей Федоровной, которую вновь уже осаждают со всех сторон сотрудники. Но она все же находит момент, чтобы улыбнуться мне в ответ. И вот опять я бреду по огромному фабричному двору и неожиданно вижу Варвару. Накинув на плечи пальто, под которым виден синий халат, она выбегает из фабричного корпуса. Ветер срывает с ее головы белую косынку, и Варвара еле успевает подхватить ее. - Варя! - окликаю я ее. - Здравствуйте! Варвара оглядывается, узнает меня и, улыбаясь, кричит: - Здравствуйте! Здравствуйте! Ну и ветер!.. Я подхожу, и мы укрываемся от ветра в просторном тамбуре. Варвара поправляет волосы и спрашивает: - Чего это вы у нас делаете? - Интересуюсь одним гражданином, - загадочно говорю я. - Вам, кстати, знакомым. - Толиком небось, зазнобой моей разнесчастной? - Да нет. Интересует меня совсем другой гражданин. Иван Харитонович. Помните такого? - Как не помнить? Такие предложения делал, - она лукаво смотрит на меня и добавляет: - Ему, между прочим, тоже Толик помешал было. Но он его спровадил повежливей, чем вы. Это тут, во дворе, случилось. Отвел его в сторонку. Пошептались. И Толик его, по-моему, даже благодарить стал. Вот как надо. Варвара смеется. А я смотрю на часы. Ого! Надо спешить на вокзал, провожать Игоря. Да и вспоминать лишний раз о Толике мне неприятно. Поэтому я торопливо прощаюсь. На вокзал я приезжаю вовремя. Поезд только что подали к перрону, пассажиров возле вагонов немного, и я довольно быстро обнаруживаю Игоря. Он в темном пальто и светлой пушистой кепке, с портфелем в руке одиноко стоит возле вагона и курит. Лицо его хмуро и озабочено. Много бы я дал, чтобы знать, о чем он сейчас думает. У него сложнейшая задача: вместе с местными товарищами предстоит раскрыть убийство Клячко, с учетом многих, весьма усложняющих дело обстоятельств, о которых мы пока только догадываемся. Но думает ли Игорь о том, что его ждет, или о том, что оставляет, это еще вопрос. Заметив меня, он неторопливо идет навстречу. Мы здороваемся. Игорь отрывисто сообщает: - Звонил Рогозин. Страхович опознал в человеке, который провожал Зуриха второго октября на вокзале в Куйбышеве, Клячко. Это раз. Второе. Рогозин установил, что до второго октября Клячко все дни был на работе. А вот третьего взял за свой счет четыре дня. И куда-то уехал. Вернулся седьмого. - И седьмого вечером, - добавляю я, - ему звонил из Москвы Зурих. - Именно. Теперь дальше. Самое интересное. - Игорь немного оживляется. - Мушанский признался еще в одной краже. - Паспорт Клячко? - быстро спрашиваю я. - Да. Но знаешь, где он эту кражу совершил? - Откуда же мне знать? - В Одессе. - В Одессе? - с удивлением переспрашиваю я. - Представь себе. - Вот это да. Значит, Клячко махнул зачем-то в Одессу? Интересно... - Да уж куда интереснее, - хмуро подтверждает Игорь и смотрит куда-то в сторону. Он опять погрузился в свои невеселые мысли. Некоторое время мы молчим. Что касается меня, то я невольно обдумываю новость, которую мне сообщил Игорь. Итак, опять Одесса. Какой-то тугой узел завязывается и там. Москва, Пунеж, Одесса... В Пунеж едет сейчас Игорь. Что его там ждет? Игорь продолжает угрюмо смотреть куда-то мимо меня, в пространство. Дальше разговор у нас явно не клеится. Тут я вдруг замечаю, что в руке у Игоря незнакомый мне портфель. - Чей это ты портфель прихватил? - спрашиваю я. - Отцовский, - неохотно отвечает Игорь. И я начинаю кое о чем догадываться. - Разве ты не из дома едешь? - Я сейчас у стариков живу. Черт возьми, еще одна новость. Значит, так далеко все у них зашло с Аллой. И Игорь, очевидно, ушел из дома. Но что-то мешает мне спросить у него обо всем напрямик. Да и чего уж тут спрашивать... Мы опять умолкаем. Ох, как мне трудно стало с моим другом! Никогда так не было. Разве раньше я думал, что ему сказать и чего не говорить? И как сказать? Да никогда. А вот теперь я каждый раз ловлю себя на этом. - Ты... уже решил? - через силу все-таки спрашиваю я. - Все решилось само собой... Давно... - цедит Игорь, внимательно разглядывая что-то у себя под ногами. Он словно боится встретиться со мной взглядом, наверное, чтобы не дрогнуть, не изменить принятое решение. Так, во всяком случае, мне почему-то кажется. - Но это не может решиться само собой, - возражаю я. - Нельзя, чтобы это решалось само собой. - Эх... - Игорь со снисходительным сожалением смотрит на меня. - Много ты понимаешь... - Надо сто раз подумать, - тихо говорю я, - чтобы не пожалеть потом. - Я думал тысячу раз... - Один? - Чудак... - Игорь горько усмехается. А я начинаю злиться и с трудом подавляю в себе это чувство. Мне так хочется сказать ему: "Об этом надо думать с другом. С другом, а не одному". Но я этого, конечно, не говорю. Я говорю совсем другое: - Ты меня не понял. Лена... тоже так думает? - Лена тут ни при чем. У нас с Аллой все равно этим бы кончилось. Ну как бы тебе объяснить... Она требует от меня порабощения, понимаешь? Полного порабощения. И мечтает поработиться сама. Я так не могу... И она ничего не желает понять... Нет, это невозможно объяснить... - А я думаю... - Ты ничего не можешь думать, - резко обрывает меня Игорь. - Никто не может. Только я. Ну и Алла. Это всегда касается только двоих. Всегда! Поймите же наконец, черт возьми! Только двоих!.. Игорь сейчас почти кричит. Да, да, совсем тихо, чуть не шепотом, но кричит. У него уже не выдерживают нервы. Его не хватает даже на борьбу с самим собой, а тут еще... Он же кричит все это не только мне, но и еще кому-то, всем, кто лезет к нему со всякими дурацкими мнениями и советами. Я ловлю на себе его злой, отчаянный, какой-то раненый взгляд и понимаю, как ему сейчас тяжело. И мне вдруг становится ясно, что Игоря нельзя отпускать в таком состоянии, вообще никуда нельзя отпускать, тем более в Пунеж, с таким заданием... Но тут же мне в голову приходит совершенно противоположная мысль, что ему непременно надо уехать, надо на что-то переключиться, и чем это "что-то" будет труднее и опаснее, тем лучше, потому что ничего хуже и опаснее, чем то, что есть сейчас, Игоря уже ждать не может. Вот если бы только я мог поехать с ним! Если бы мог. Надо попробовать поговорить с Кузьмичом, объяснить ему. И тогда я прилечу. В этот момент по перрону разносится скрежещущий, резкий голос из репродуктора: - До отхода поезда... пассажиров просим... - Ну бывай, - говорит Игорь и протягивает мне руку. - Только не сердись на меня. Мне так хочется Игоря обнять. Но я только крепко жму ему руку. Наверное, я все-таки чересчур сентиментален. После обеда я отправляюсь к ребятам в ОБХСС. Мне надо о многом с ними посоветоваться. Там есть классные специалисты. Например, мой приятель Эдик Албанян. По специальности Эдик экономист и, как ни странно, кончил экономический факультет во ВГИКе. Мечтал о кино. Года два работал на "Мосфильме" помощником директора картины. Последнего своего директора он поймал на липовых нарядах. До суда, однако, дело не дошло. Жулик тот удивительно ловко выкрутился. На Эдика это произвело сильнейшее впечатление. Он вообще человек впечатлительный, темпераментный и энергичный. И еще самолюбивый. Он уволился со студии и по совету одного друга пошел в ОБХСС. Мне кажется, уязвленное чувство справедливости привело его туда. Он стал крупным специалистом. И не таких жуликов, как его бывший директор, отправлял он на скамью подсудимых. В последние годы Эдик работает как раз по тем "линиям", которые сейчас меня интересуют. И тут он может оказаться незаменимым консультантом. Эдик не сразу настраивается на мои дела и заботы. Но вот я замечаю, как в его больших агатовых глазах возникает наконец живой интерес, узкое, до синевы выбритое лицо становится сосредоточенным, худенькая фигурка подается вперед. Вот теперь он готов качать деловой разговор со мной и "толкать идеи". - Погоди, дорогой, погоди, - торопливо говорит Эдик. - Давай разделим все на два вопроса. Строительные дела - это сейчас моя линия. Фабрика не моя. Один момент! Он срывает трубку телефона, набирает какой-то номер и кричит: - Володя?.. Привет! Срочно зайди в сто седьмую. Есть кое-что для тебя. Ну давай, давай, одна нога там, другая здесь. Пока человек не ушел. Когда он вешает трубку, я с удивлением спрашиваю: - С чего ты взял, что я собираюсь уйти? - Э! - машет рукой Эдик. - Его заспешить надо. Хороший парень, понимаешь, но немножко спит. Ну так вот. Теперь с твоим "удельным князем". Кое-что я тебе дам. Авось пригодится. По этому тресту мы, понимаешь, работали. Сейчас увидишь. Момент! Он снова хватается за телефон. - Ниночка? Знаешь, как я тебя люблю?.. А то, что другу моему надо срочно помочь. Помнишь дело по семнадцатому тресту?.. Умница! Приготовь, будь ласкова. Я сейчас забегу. В это время в комнату неторопливо входит высокий полный человек в очках, светлые волосы гладко зачесаны назад, мясистое лицо его невозмутимо, даже немного сонно. - Вот он! - вскакивает Эдик и обращается к вошедшему: - Знакомься, Володя. Это мой друг Лосев, из уголовного розыска. Он тебе все расскажет. А я сейчас... И он стремительно выскакивает из комнаты. - Старший инспектор Сурков, - представляется Володя и протягивает большую пухлую руку. Рука оказывается неожиданно сильной. Я снова рассказываю о фабрике, о Зурихе и о кофточках. - Из Ленинграда, говорите, приехал... - задумчиво повторяет Сурков. - Хм, хм... Скорей всего, пожалуй, Сокольский ему там наворожил. - Точно, - подтверждаю я. - Зурих именно с ним и говорил из Москвы по телефону. - Так, так. Ну этого прохвоста Сокольского мы знаем. И с товарищами из Ленинграда контактируем. Они вокруг него уже работают. А вот... Зурих, вы говорите? - Да, Зурих. - Это новая фигура. Какие же его связи выявлены по нашей линии? Ну Сокольский - раз. А в Москве? - Фабрика. И там, видимо, начальник отдела сбыта. Сивоконь. - И этот нам знаком. Но каждый в отдельности. А тут, оказывается, цепочка... Сурков на минуту задумывается, потом снова обращается ко мне: - Повторите, у кого в Москве вы обнаружили эти кофточки. Васильковые, а не голубые. Артикул семьдесят два семьдесят. Цена двадцать шесть шестьдесят. Товар знакомый. Я повторяю. Сурков записывает. Потом молча и не спеша проглядывает список. - Ну Зурих - это ясно, - говорит он. - Работница фабрики Варвара Глотова... Скорей всего для себя купила. А вот Инночка... Какая она собой, можете описать? Я припоминаю внешность дочери Веры Михайловны. У меня было время ее рассмотреть, пока она вела тот странный разговор с матерью в гостинице. Заодно я описываю и пакет, который она передала Вере Михайловне. Сурков меня не прерывает. Когда я дохожу до пакета, Сурков спрашивает: - Не помните день и час, хотя бы приблизительно, когда она его принесла? Конечно, все это я помню. Сурков записывает, потом говорит: - Мы эту спекулянтскую цепочку ухватили с другого конца. Инночку засекли. Но я, честно говоря, все сомневался. Семья, полагал, приличная. Да и сама... Эх! Он огорченно вздыхает и качает головой. Сейчас он мне напоминает учителя, вынужденного ставить двойку хорошему ученику. - Можно о ней упомянуть в разговоре с отцом? - спрашиваю я. - Разговор у нас предстоит серьезный. - Нежелательно, - говорит Сурков. - Это может нам помешать. - Тогда исключается, - соглашаюсь я и снова спрашиваю: - А какова тут может быть роль Зуриха, как полагаете? Сурков с ответом не спешит, видимо, что-то про себя прикидывает. На мясистом, складчатом лице его ничего прочесть невозможно. Глаза прищурены, руками он упирается в толстые колени. Просто изваяние какое-то. Удивительно человек умеет отключаться. - Фигура опасная, - наконец изрекает Сурков. - Скорей всего организатор. И с размахом. Сбыт товара в других городах. - Неужели на этом можно так уж крупно заработать? - А вы думали? - усмехается Сурков. - Вот смотрите. Элементарный расчет. Фабрика выпускает в течение года кофточки этого артикула партией, допустим, в триста тысяч штук. Из них только около пятидесяти тысяч имеют дефицитный и, надо сказать, действительно превосходный васильковый цвет. На большее количество у фабрики пока не хватает красителей. Что делает жулик, такой, как этот начальник отдела сбыта? Он передает дефицитные кофточки трем-четырем "своим" директорам магазинов, тоже, конечно, жуликам. С накидочкой, допустим, по рублю за кофточку. Это, как видите, уже пятьдесят тысяч рублей. Ну возьмем не пятьдесят, а двадцать пять тысяч: половину кофточек он вынужден передать честным директорам. Далее. Те самые жулики директора перепродают затем эти кофточки спекулянтам, вроде той самой Инночки, тоже накинув, скажем, всего лишь по рублю. И новый куш у них в кармане, еще двадцать пять тысяч! Теперь такой "делец", как ваш Зурих, организует сбыт этих кофточек в другом городе, где их вообще не производят и в магазинах их нет. И он уже накидывает по три, а то и по четыре рубля на штуку. Это же бешеные деньги, как видите. Тут можно окупить любые расходы по перевозке и услугам местных спекулянтов. Вот какая картина получается. Это, заметьте, не только экономическая диверсия, это политический и нравственный удар по государственной системе торговли, подрыв доверия к ней. За это надо карать беспощадно! Володя Сурков сжимает свой огромный кулак, и впервые на его невозмутимом, чуть сонном лице отражается волнение. - Так вот, мы установили, - продолжает Сурков, - что кофточки этого артикула идут не только в Ленинграде, но и в Одессе. Я имею в виду спекулянтов, конечно. Есть у нас такие сигналы. - Каналы пока не установлены? - Именно что, - с ударением произносит Сурков. - Хотелось бы посмотреть материалы по Одессе и Ленинграду. Сурков не спеша кивает круглой головой. - Можно. Сейчас поднимем. Пока все? - И добавляет, подняв толстый палец: - Между прочим, такая же картина и со стройматериалами. Только там дефицита еще больше, учтите. Он тяжело поднимается со стула. Мы прощаемся, и снова я ощущаю его сильное пожатие. - Спасибо и вам, - говорит Сурков. - А бумаги я сейчас пришлю. В это время в комнату врывается Эдик. Под мышкой у него три толстенные папки. - Ага, законтачили? - весело говорит он, ухватив последние слова Суркова. - Кое-что есть, - улыбаюсь я. Сурков невозмутимо кивает и уходит. - Ну у меня, наверное, побольше, - отдуваясь, говорит Эдик и складывает на стол свои папки. Затем он разваливается в кресле, кидает себе в рот сигарету и, лихо щелкнув красивой газовой зажигалкой, говорит: - Ну, друже, и гусь тебе попался. Первый сорт, понимаешь. Говори сразу, что тебя интересует: махинации по Москве или по другим городам? - По другим, - отвечаю я не задумываясь. - Так я и знал. И Ниночка догадалась, понимаешь. Мы тебе приготовили несколько документов, пальчики оближешь, - он кивает на лежащие перед ним папки, и я замечаю в них несколько закладок. - Даже, понимаешь, фамилия "Зурих" упоминается. Я чуть не подскакиваю на стуле. - Где упоминается? - Тут, тут, - самодовольно улыбается Эдик. - Но... странное дело, понимаешь, - лицо его становится озабоченным. - То он называется представителем одного ОКСа из Ростова, то какого-то СУ из Одессы. Вот гляди. Эдик вскакивает, раскрывает одну из папок, и мы углубляемся в изучение бумаг там. Да, Зурих действительно упоминается. Но только в допросах других лиц. Причем упоминается мельком, как человек малознакомый и к тому же незначительный. Он, судя по этим допросам, не был причастен к хищениям, о которых шла речь. В качестве свидетеля допрашивался и сам Бурлаков. Но только в качестве свидетеля. В одном месте он тоже упоминает Зуриха. Вот это уже весьма ценно. Значит, они все-таки знакомы! Я с особым вниманием читаю соответствующее место в допросе Бурлакова. Он утверждал, что Зурих был у него в кабинете, когда зашел один из обвиняемых. Это упоминание нужно было Бурлакову, чтобы доказать, что он не мог при постороннем человеке взять взятку. Речь шла в данном случае о незаконной отправке труб в Ростов. "Кто был тот человек?" - спрашивает следователь о Зурихе. И Бурлаков небрежно отвечает: "Один коллега из Одессы". Далее следователь задает новый, весьма любопытный вопрос: "Вам знаком заместитель начальника ОКСа ростовского завода Палатов?" И Бурлаков, видимо, вынужден ответить утвердительно. Однако эпизод с трубами доказать не удалось. Палатов от всего отказался. Других улик обнаружено не было, и Бурлаков благополучно выкрутился. Как, впрочем, и из других, весьма для него щекотливых ситуаций. Кстати, одним из подсудимых упоминался и эпизод с двадцатью тоннами керамзита, незаконно отправленными в Одессу. Но и тут ничего доказать не удалось. При этом мелькнула фамилия какого-то Богдана Теляша из Одессы. Наверное, уже часа четыре вожусь я с этими папками и делаю немало интересных выписок. Давно ушел Эдик, у него полно неотложных дел. Он лишь время от времени заглядывает в комнату, где я расположился, и, запыхавшись, спрашивает: - Ну как улов? - И, довольный моей запаркой и очевидным возбуждением, весело мне подмигивает: - Знай наших, понимаешь. Друга в беде никогда не оставляем. - И снова куда-то стремительно исчезает. Приносят бумаги и от Суркова, и я их пока откладываю в сторону. Но потом просматриваю и их. Там тоже оказывается кое-что любопытное, в частности некоторые фамилии. Среди них я неожиданно вижу весьма мне знакомую: Галина Кочерга! Через нее было реализовано немало "наших" кофточек. Одну из них купила некая Инга Сиволап, работница одного из строительных управлений в Одессе. Кажется, того самого, где трудится упомянутый выше Богдан Теляш. Я тут же проверяю это немаловажное обстоятельство и убеждаюсь, что так оно и есть. После чего с удовольствием беру его тоже на заметку. Все связано в этом мире, все имеет свои закономерности, свою логику. Люди сцеплены интересами и обстоятельствами. Жулики тоже. И деться тут некуда. Я смотрю на часы. Поздно. Пора вернуть бумаги и отправляться домой. Совсем уже поздно. В ОБХСС работают, оказывается, не меньше нашего. Пожалуй, я все-таки могу еще позвонить Светке и хотя бы пожелать ей спокойной ночи. Утром я докладываю обо всем Кузьмичу. Кузьмич молча поглядывает поверх очков и мнет в пальцах сигарету. Присутствующий тут же Петя Шухмин наконец щелкает перед ним зажигалкой. - Первая, Федор Кузьмич, - считает своим долгом отметить он. - Сам знаю, - ворчит Кузьмич, прикуривая. - Счетовод на мою голову нашелся. Когда я кончаю, Кузьмич некоторое время молчит. Ждет, как всегда, чтобы высказались другие. Но Петя и Валя Денисов тоже молчат. Тогда Кузьмич затягивается, разгоняет рукой дым и задумчиво произносит: - М-да... Еще один узелочек, слава богу, завязывается, - и поворачивается к Вале. - Какие у тебя данные об... этой самой, как ее?.. Галине Кочерге из Одессы? Валя не торопясь открывает свою папку, без которой он уже к Кузьмичу в кабинет не является, и достает оттуда какие-то записи. - Данные такие, - говорит он. - Двадцать пять лет. Отец механик на "Славе". Мать портниха. Обширные и весьма подозрительные связи. Много поклонников. Из-за нее бывают драки. Замечена в спекуляции, в том числе и контрабандой. Часто бывает в интерклубе. Путается со многими. Была замужем. Развелась. Муж играет в ресторане при гостинице. Не судима. Клички. "Мадемуазель Галя", "Королева Галя", "Галя - соль с перцем", "Галя - два поцелуя..." Ну и так далее. Вот, пожалуй, и все. - Сильна девка, - удовлетворенно констатирует Петя Шухмин. - С такой намучаешься. - Объект трудный, - соглашается Валя и аккуратно вкладывает бумаги в папку. - Уж не к ней ли летал этот бедняга из Куйбышева? - продолжает вслух рассуждать Петя. - Тогда скорей всего у них роман был. С такой без романа не обойдешься. - Вопросов по Одессе у нас много, - раздраженно говорю я. - Зурих, имейте в виду, там тоже пасется. - Значит, так, - кладет конец нашим разговорам Кузьмич и многозначительно предупреждает: - Вечером кое-что решим. А пока, - он поворачивается ко мне, - поезжай к... этому самому... Бурлакову. Что он даст о Зурихе, интересно. И по Одессе. Вот два главных пункта. Понял? Он испытующе смотрит на меня поверх очков. - Понял, - бурчу я в ответ. - Чего же тут не понять? - Ну и ладно, - удовлетворенно констатирует Кузьмич и прихлопывает ладонями по столу. - Вы свободны, милые мои. А ты, - обращается он ко мне, - задержись. Когда остальные выходят, он спрашивает: - Проводил Откаленко? - Проводил, - недовольно говорю я и с неожиданной горячностью добавляю: - Нельзя его было в таком состоянии посылать, вот что я вам скажу, Федор Кузьмич. - Это в каком же таком состоянии? - Ну, в общем, нервы у него не в порядке. Кузьмич усмехается. - У тебя, я смотрю, нервы тоже не в порядке. - Нам надо было ехать вдвоем, - упрямо говорю я. - Так всюду и вдвоем? - хмурится Кузьмич. - Не надоело за чужой спиной работать? - Дело не в этом. - В этом, в этом. Ну мы еще вечером поговорим. А сейчас давай к этому... Бурлакову. И нервы свои спрячь, понял? Пока они тебя не подвели. Я подчеркнуто официально отвечаю: - Слушаюсь. И выхожу из кабинета. Во мне все кипит. Кузьмич иногда бывает туп и бесчувствен как доска! Тем не менее, придя к себе, я усаживаюсь за телефон и звоню Бурлакову, пока этот пенсионер не отправился куда-нибудь на прогулочку. Отвечает мне густой, уверенный бас. - Светозар Еремеевич? - Он самый. С кем имею честь? Я вежливо представляюсь и объясняю: - Хотелось бы с вами повидаться и кое о чем посоветоваться. У вас найдется время? - Что ж. К вашим услугам. - Скажем, через часок? - Милости прошу. Самому-то уже трудновато. - Понимаю, понимаю. Я заеду. Адрес ваш какой? Делаю вид, что записываю адрес, и кладу трубку. Затем еще раз просматриваю всякие свои записи и кое-что обдумываю. К такой беседе все-таки следует подготовиться. Пустой стол Игоря напротив все время отвлекает меня, все время чем-то тревожит. Ровно через час я подъезжаю к знакомому дому. Бурлаков сам открывает мне дверь. Действительно, громадный, неохватной толщины дядя занимает чуть не весь дверной проем. Розовое, в глубоких складках широкое лицо, ежик седых волос стоит над головой как серебряный нимб. На Бурлакове мятые пижамные штаны, застиранные до белесости, и роскошная домашняя куртка из темно-красного бархата с золотыми жгутами на животе. - Прошу, прошу - гудит Бурлаков и при этом улыбается так радостно, словно долгожданному гостю. Улыбка у него ослепительная, ровные белоснежные зубы слишком уж назойливо напоминают о дантисте. Я снимаю пальто и прохожу вслед за хозяином в столовую. Еще в коридоре обращаю внимание на деревянную винтовую лестницу, ведущую на второй этаж, и на красиво застекленные двери в другие комнаты. Столовая заставлена мебелью. Какие-то старинные, затейливые стулья с высокими спинками, громадный, в полстены, буфет, тугие, обтянутые шелком пуфики, два мощных "вольтеровских" кресла в углу, обитые зеленым сукном, с красивыми резными подлокотниками, круглый стол на искусно выполненных львиных лапах, хрустальная люстра над ним, как юбилейный сахарный пирог с воткнутыми в нем белыми свечами. По стенам густо развешаны сомнительных достоинств картины в золотых багетах, громадные и совсем маленькие. Под французов и итальянцев, если не ошибаюсь. Впрочем, рассмотреть картины я не успеваю. Бурлаков усаживает меня в одно из кресел, сам опускается в другое. Рядом оказывается полированный, вполне современный журнальный столик на тоненьких дрожащих ножках. На столике лежат большие шахматы, две пестрые коробочки сигарет, одна из них "Кент", красивая газовая зажигалка и громадная пепельница из цветного чешского стекла. Мы закуриваем. - Слушаю вас, молодой человек, - добродушно рокочет Бурлаков, откидываясь на спинку кресла. Но маленькие светлые глазки его под набрякшими веками изучают меня довольно откровенно. Во взгляде его чуть заметна ирония. Меня он, кажется, всерьез не воспринимает. Мальчишка, вот и все. "Тем лучше", - сказал бы Кузьмич. Но меня это задевает. - Видите ли, Светозар Еремеевич, - осторожно говорю я, - нас интересует один человек, который когда-то попадался вам на пути. Может быть, вы его вспомните. - И, как бы между прочим, добавляю: - Вас-то он, конечно, помнит. - Кто же это такой? - спокойно интересуется Бурлаков. - Некий Зурих Михаил Александрович. - Зурих... Зурих... - бормочет Бурлаков, затягиваясь сигаретой и задумчиво глядя куда-то в пространство. Ответить сразу ему мешает мой неприятный, хотя и не совсем ясный намек на то, что Зурих его помнит. Бурлаков, наверное, пытается его сейчас оценить. Наконец он выдавливает: - Что-то, признаться, не помню такого. - Недавно снова приезжал в Москву, - подсказываю я. - Правда, фамилия у него на этот раз была Николов. - Гляди, - усмехается Бурлаков. - Ну артист... - Тоже не припоминаете? - Николова? Откуда же? - Тогда сначала напомню вам фамилию Зурих, - говорю я. - И пожалуй, не теми фактами, которые он может сообщить, а теми, что вы сами сообщили. Так вам, пожалуй, будет легче вспомнить. Я улавливаю настороженность в глазах Бурлакова, даже некоторую опаску. И относится это, конечно, к моему намеку на факты, которые может сообщить Зурих. Из чего следует, видимо, сделать вывод, что Бурлаков скорей всего не знает, где сейчас находится Зурих, возможно, он и у нас уже. И во-вторых, Бурлаков, очевидно, не уверен, что Зурих будет молчать, попав к нам. То, что Бурлакова одолевают все эти сомнения, и хорошо и плохо. Все зависит от того, решит ли он, что Зурих у нас или нет. Если решит, то будет, конечно, защищаться и что-то о Зурихе скажет. Если же нет, то побоится помочь нам напасть на его след и ничего не скажет. Как мне хочется в этот момент взять его "на пушку" и сообщить, что Зурих у нас. Но делать это ни в коем случае нельзя. И не только потому, что если я ошибаюсь и Бурлаков знает, где на самом деле сейчас Зурих, то разговор будет безнадежно сорван и я вообще ничего не узнаю. Главное в другом, в том, что обманывать Бурлакова я не имею права, это бесчестный прием, и он до добра не доводит. Но вот посеять в душе Бурлакова неуверенность и тревогу, вызвать всяческие опасения и тем толкнуть на какой-то необдуманный, неосторожный шаг, заставить проговориться, на это я имею право, и это надо постараться сделать. Словом, обхитрить я его могу, но обмануть нет. - Ну, ну, интересно даже, - говорит Бурлаков. - Чего такое я сообщил об этом Зурихе. Может, я его и вспомню. Народу-то тьму-тьмущую на своем веку встречал. Интересно даже... Но я чувствую, что ему совсем не интересно, ему все это в высшей степени неприятно и боязно тоже! - Для этого придется напомнить вам, Светозар Еремеевич, одно дело. И я пересказываю ему то самое судебное дело. При этом даю понять, что верю и в полную непричастность к нему самого Бурлакова, и в абсолютную правдивость его показаний как свидетеля. Особо останавливаюсь я на эпизоде, где Бурлаков упомянул Зуриха. Все это его, естественно, вполне устраивает и даже вызывает симпатию ко мне. Но, с другой стороны, это как бы обязывает его пойти мне навстречу, не разрушить мое впечатление о его роли в том деле, и ему волей-неволей приходится вспомнить упомянутый мною эпизод. - Зурих, Зурих... Да, да... был такой, - с видимым, даже подчеркнутым усилием вспоминает Бурлаков. - Что он собой представляет? - спрашиваю я. - Поделитесь впечатлением, Светозар Еремеевич, - и со значением добавляю: - Очень мы на вас рассчитываем. - Ну особо-то не рассчитывайте, - размягченно гудит Бурлаков. - Память-то, знаете, стала того... - Ничего. Я вам помогу. И тут же замечаю, что Бурлакову не очень нравятся мои последние слова. Что ж, не все же его гладить по шерстке. Пусть не думает, что я каждое его слово на веру приму. - Ну что я о нем помню... - собирается с мыслями Бурлаков и, видимо, лихорадочно соображает, что же такое сообщить о Зурихе, чтобы и впросак не попасть, и лишнего чего-нибудь не брякнуть. Я его не тороплю, пусть подумает. - Значит, приехал он вроде бы из Одессы... - начинает Бурлаков. - Да, да, из Одессы. Командировка у него еще была, помню. Что-то там по обмену опытом, если не ошибаюсь. А у нас в это время голова о другом болела Махинации всякие обнаружились, дефицитный материал на сторону плыл. Вот и те тридцать тонн керамзита, - в голосе Бурлакова слышится металл благородного негодования, он входит в обличительный раж и даже, как видите, кое-что преувеличивает. - Ну жуликов-то мы, конечно, за шиворот. И под суд, чтобы неповадно было А этот самый Зурих... Думается мне теперь, и он к этим делам руку приложил. Но тогда впечатление производил самое благоприятное. Беседы такие умные вел, что ой-ой-ой. - И дома у вас бывал, - не то спрашиваю, не то подсказываю я. - Разве гниль-то сразу увидишь? - продолжает с негодованием Бурлаков. - Пуд соли с таким подлецом сперва съесть надо. Тем более... - Но тут он спохватывается и поспешно добавляет: - По чести говоря, помнится, однажды был он у меня дома, напросился. - А в Одессе у него семья? - спрашиваю я, делая вид, что не замечаю его оговорки. - Какая там семья, - расплывается в улыбке Бурлаков. - Так, знаете... одна любовь. С ней и в Москву прикатил. Ох и девка... Для супруги, я скажу, слишком хороша. Толстая физиономия его приобретает мечтательное выражение, и он сладко чмокает губами. - Звали-то ее как? - с неслужебной, а чисто мужской заинтересованностью спрашиваю я, подыгрывая Бурлакову. - Галина Остаповна... - все так же мечтательно отвечает он. Вот это открытие! Ради одного его стоило навестить Бурлакова. - Ну а может быть, и жена? Красота, это, знаете, еще ничего не означает, - все тем же тоном продолжаю я обсуждать эту животрепещущую тему. - Что вы! Какая там жена... - отмахивался Бурлаков, весь еще во власти приятных воспоминаний. - Жене разве такие подарки делают, какие он делал? - Какие же? - с любопытством спрашиваю я. - Ну, к примеру, золотое кольцо с камнями, каждое по два карата, не меньше. Старинной работы. Камушки, как ягодки, на стебельке висят. Неслыханной красоты кольцо, уверяю вас. - Ух ты... - восхищенно вздыхаю я. - А внутри, значит, надпись изобразил, - увлеченно продолжает Бурлаков. - Как сейчас помню: "Галочке от М.3. на всю жизнь". Второй факт, который стоит не меньше первого! - Ну вот видите? - говорю я. - "...на всю жизнь". Выходит, все-таки жена она ему. Бурлаков с откровенной иронией смотрит на меня. - Эх, молодой человек, что вы понимаете? - вздыхает он. - Да если хотите знать, он эту Галочку уже бросил, говорят. Вот вам и "на всю жизнь". Но я чувствую, что он доволен, и не только сладкими воспоминаниями о красивой Галине Остаповне, но и тем, что так ловко увел разговор в сторону от опасной темы всяких там злоупотреблений и махинаций в тихую заводь любовных утех. И я пока его иллюзии не разрушаю. Кстати, факт его собственного знакомства с Галиной Кочергой нам тоже может пригодиться. Об этом он, конечно, не догадывается. - А вы-то память о себе ей тоже небось оставили? - лукаво спрашиваю я. - Не утерпели? Тем более если не жена. - Куда мне, старику!.. - машет рукой Бурлаков. Он закуривает новую сигарету и блаженно откидывается на спинку кресла. Но тут вдруг до него, видимо, доходит, что он, пожалуй, уж слишком расписал свои связи с Зурихом, и неожиданно резко заявляет: - Да и с какой, собственно, стати мне ей чего-то дарить? Люди, в общем-то, посторонние, незнакомые даже. Глазки его наливаются холодом и теперь смотрят на меня отчужденно и даже подозрительно. Я понимаю, что лирическая часть разговора окончена, и пожимаю плечами. - Вообще-то верно, - соглашаюсь я и уже деловым тоном спрашиваю: - Не помните, где Зурих тогда работал? - А черт его знает, где этот прохвост работал. Разве все упомнишь? - Недавно с ним в Москве большая неприятность случилась, - говорю я. - Это какая же? - настороженно интересуется Бурлаков. - В гостинице его обокрали. - Вот те раз! - не очень искусно демонстрирует удивление Бурлаков. - Скажи на милость. Ему, конечно, все это давно известно, возможно, даже не только от Веры Михайловны. Я чувствую, что больше ничего от Бурлакова не узнаю. Он уже отгородился от меня и, возможно, даже казнит себя сейчас за болтливость. Глава VII СЕСТРЕНОК НЕ ВЫБИРАЮТ Поздний вечер. Я все еще сижу у Кузьмича. Он по привычке утюжит ладонью свою седую макушку и, хмурясь, говорит: - Что значит "исчез"? Что это еще за чепуха такая? Он сердит и встревожен. Я это прекрасно вижу. И я встревожен не меньше его, даже больше. И сердит тоже. - Все-таки что-то случилось, - говорю я. - Панику порют. Ну не ночевал в гостинице, не дал о себе знать. Что из того? В нашей работе всякое может быть. - Вот именно, - многозначительно подтверждаю я. - А, брось, - машет рукой Кузьмич. - Что это за настроение у тебя, скажи на милость? - Я вам говорил, Федор Кузьмич, не надо было посылать его одного. Не у меня настроение, а у него. - Да что за черт! - взрывается Кузьмич. - С барышнями какими-то кисейными работаю! Настроение, видите ли, у них! Нервные стали, - он берет себя в руки и сухо говорит: - Ладно, хватит. Чтоб я больше об этом не слышал. - Разрешите мне поехать в Пунеж, Федор Кузьмич, - как можно спокойнее говорю я. - Не разрешаю. Ты поедешь в Одессу. Найдется Откаленко, не бойся. А если он глупости наделал... Да нет! Что мы его, первый день знаем? Кузьмич вытаскивает из ящика стола сигарету, закуривает и машет рукой, разгоняя дым. Я вижу, с каким трудом он успокаивается. У него тоже шалят нервы. Но и я взвинчен. Я целый день почему-то в таком состоянии, словно предчувствовал, что что-то случится. - Давай займемся делом, - говорит Кузьмич. - Значит, Одесса. Какие факты привели нас к ней? - Пожалуйста, - нехотя отвечаю я. - Значит, так. Если начать в хронологическом порядке. Зурих звонил туда Галине Кочерге и говорил с ней дольше, чем с другими. Потом она уехала якобы к больной матери. Денисов установил: мать больна не была, просто жила месяц у старшей дочери и сейчас вместе с Галиной вернулась в Одессу, - незаметно для самого себя я увлекаюсь и говорю уже с некоторой даже горячностью: - Дальше. Зурих пытался подарить Варе Глотовой браслет, купленный в комиссионном магазине в Одессе, возможно, в том самом, где работает Галина Кочерга. Он же дал Николову для связи ее адрес, а не чей-нибудь другой. Отсюда можно сделать вывод, что, во всяком случае, деловые отношения у них сохраняются. - Так, так... - одобрительно кивает Кузьмич. - Потом. В Одессу срочно летал Клячко. Цель пока неясна. Там же, в Одессе, вероятно, жил и работал Зурих. По крайней мере, там он получил командировку в Москву и, конечно же, туда угнал вагон дефицитного керамзита. Ну что еще? Кочерга замечена в спекуляции кофточками, которые обнаружены у Зуриха. Наконец, Зурих был в близких отношениях с этой девицей и в Москве подарил ей дорогое кольцо с надписью. Вот, пожалуй, и все... Да! Возможно, что в Одессу Зурих направил какого-то головореза, который звонил Пирожкову. Вот и все факты по Одессе. - Немало... немало... - задумчиво произносит Кузьмич и мнет в пепельнице недокуренную сигарету. - Очень даже немало... Сам, надеюсь, видишь. Итак, надо ехать, - он решительно прихлопывает ладонями по столу. - Непременно надо ехать. Очень все там серьезно. - Конечно, Федор Кузьмич. - Вот и поедешь. С Денисовым. - Нет, Федор Кузьмич, - твердо говорю я. - С Денисовым я бы не хотел ехать. - Это еще почему? Кузьмич сердито и удивленно смотрит на меня. - Именно потому, что там все очень серьезно. - Что-то я тебя не понимаю, милый мой. Что ж, по-твоему, Денисов плохой работник? - Не в этом дело. Просто психологическая несовместимость. И потом... я не люблю равнодушных. С Кузьмичом я привык быть всегда откровенен. Я ему очень верю, нашему Кузьмичу. И он это знает. - Та-ак... - задумчиво произносит Кузьмич. - Интересно. Однако и одному тебе будет трудно. - Там есть отличные ребята. - Это конечно. И все же требуется рядом человек... Узел-то запутанный. Эта самая Галина и ее окружение... Гм... И человек должен быть умный, опытный и... какой-то другой, чтобы посмотреть на все по-другому, заметить, чего ты можешь не заметить... Кузьмич размышляет вслух, навалившись грудью на стол, и, прищурившись, смотрит куда-то в пространство: - А что, если... Гм... если послать с тобой женщину?.. - Женщину?! - изумленно переспрашиваю я. - Это еще зачем? Кузьмич усмехается. - Красивую молодую женщину. Нашего работника, конечно. - Мужчина надежней! - Гм... видно, что ты с женщинами не работал, - очень серьезно говорит Кузьмич. - А они, милый мой, могут быть неоценимыми работниками. У них свои качества, которых у нас нет. Не замечал? Например, особая интуиция и особая наблюдательность. С ними иной раз скорее будут откровенны и легче вступят в контакт. Я невольно улыбаюсь. - Уговорили, Федор Кузьмич. Надо только найти стоящего человека, - замечаю я. - Конечно, - соглашается Кузьмич. - Найдем. Есть у нас такой человек. - Кто же это? - Да вот хотя бы Златова Лена. Очень хороший работник. - Лена?! У меня, очевидно, в этот момент очень глупый вид. И Кузьмич еле заметно усмехается. Я решаю ничего не объяснять. Кузьмич опять скажет, что все это мои причуды и нервы. - Вставай, пошли, - говорит Кузьмич, потягиваясь. - Поздно уже. Завтра утром все обговорим окончательно. Я машинально поднимаюсь и устало тру лоб. Черт возьми, слишком уж много впечатлений для одного дня. Утром в кабинете Кузьмича я застаю высокую молодую женщину, светлые, с рыжеватым отливом волосы аккуратно собраны в тугой пучок на затылке, на впалых щеках чуть заметный румянец, строгая вертикальная складка залегла между тонкими бровями, серые глаза смотрят сухо и внимательно. Ей бы еще очки в роговой оправе. Типичная "училка", да и только. Впервые я вижу Лену так близко. Тогда, в троллейбусе, она показалась мне куда симпатичнее. Кузьмич нас друг другу представляет, деловито и вполне официально. - Старший лейтенант Лосев Виталий Павлович. Лейтенант Златова Елена Павловна... Тут он на секунду останавливается, удивленный неожиданным совпадением, оглядывает нас и усмехается. Мы тоже невольно, хотя и весьма сдержанно, улыбаемся. - И в самом деле похожи, - говорит Кузьмич. - Оба длинные, худые, светловолосые. И даже лицом, пожалуй, похожи. - Обрел себе сестрицу на старости лет, - шучу я без особого, впрочем, энтузиазма. Лену эта мысль тоже, кажется, в восторг не приводит. - А что? Такая легенда тоже может пригодиться, - серьезно подтверждает Кузьмич. - Пока что извольте друг друга по имени величать. С первого раза привыкайте. - Доброе утро, Леночка, - говорю я чуть насмешливо. - Доброе утро, Виталий, - сдержанно отвечает она мне. Нет, я решительно недоволен такой сестрицей. "Синий чулок" какой-то. Что только нашел в ней Игорь? Впрочем, я ей, кажется, тоже не слишком пришелся по душе. Такие ощущения почти всегда взаимны, кстати. Кузьмич, по-моему, все замечает, но вида не подает. - Так вот, милые мои, - говорит он. - Летите вы завтра. День даю на подготовку. Ты, Виталий, сейчас полностью введи Лену в курс дела. Все обсудите. Наметьте легенду, кто вы, откуда и так далее. Это на случай контактов. И помните, задача ваша не только обнаружить и задержать Зуриха. Его там вообще может не оказаться. Надо еще выявить все его связи, найти ниточки, ведущие к убийству, а они там есть, не зря Клячко летал в Одессу. Вечером встретимся и все окончательно уточним. Вот так. Вопросы есть? - Есть один, - говорю я. - Вы не звонили больше в Пунеж, Федор Кузьмич. - Нет, - сдержанно отвечает Кузьмич. - Ну ступайте. Мы выходим из кабинета. Я галантно пропускаю Лену вперед. По дороге я заглядываю в комнату, где сидит Валя Денисов. Он, к счастью, на месте. - Пойдем, - говорю я ему. - И захвати свою папку. Надо ввести товарища в курс дела. Мы уже втроем идем по коридору и заходим в мою комнату. Пустой стол Игоря вызывает у меня какое-то сосущее, тоскливое чувство. Я бросаю быстрый взгляд на Лену. Серые глаза ее смотрят по-прежнему отчужденно и сосредоточенно. Она вся ушла в себя и не делает никаких попыток наладить хоть какой-то контакт со мной. Ну и особа. Мы усаживаемся возле моего стола, и Валя раскрывает папку. - Давай, - говорю я. - Мне тоже не грех вспомнить все детали. Валя, кстати говоря, идеальный накопитель всяких сведений. У него не только феноменальная память, он еще умеет сгруппировать, сцепить факты и педантичнейшим образом разложить их по нужным полочкам. В этом смысле одна его таблица чего стоит. Ровным голосом Валя начинает докладывать все дело с самого начала, от последней кражи в гостинице и исчезновения Зуриха. Некоторое время мы втроем обсуждаем всякие подробности, и, судя по коротким репликам Лены и ее вопросам, я убеждаюсь, что она прекрасно во всем разобралась и вообще не новичок в нашей работе. Это меня несколько примиряет с ней. Потом Валя выходит, и мы остаемся вдвоем. - Ну так как, - говорю я, - вариант "брат - сестра" для внешних контактов принимается? Все другое, я думаю, будет сложнее. - Пожалуй, - соглашается Лена. - Тогда сразу переходим на "ты", - бодро говорю я и, не удержавшись, прибавляю: - На будущее тоже может пригодиться. Лена бросает на меня внимательный взгляд и неожиданно спрашивает: - Откаленко в Пунеже? - Да. - Есть что-нибудь от него? - Пока ничего. Она смотрит на меня все так же внимательно. - Почему вас... - Тебя, - поправляю я. - Да. Почему тебя это беспокоит? - Что именно? - Что он молчит. - С чего ты взяла, что это меня беспокоит? - Так мне показалось. Это правда? - Не совсем. Лена пристально смотрит мне в глаза и сухо произносит: - Если не хочешь говорить, не говори. Только обманывать меня не надо. На будущее это тоже имей в виду... Виталий. Мне становится неловко, и в то же время возникает глухое раздражение. Что это, в самом деле, за менторский тон. Учить меня будет эта "училка", как вести себя. - Хорошо, - сдержанно отвечаю я. - Буду иметь в виду, - и добавляю: - Давай закончим легенду. Кто наши родители? Твои, например, кто? - У меня нет родителей, - тихо говорит Лена. - И я их не знаю. Можем оставить твоих. - Как так не знаешь? - вырывается у меня. Лена отводит глаза и отрывисто говорит: - Они погибли. Оба. Мама была радисткой. А папа... он был разведчик. Они погибли вместе. Уже после окончания войны. Я не знаю как. Мне было два года... Она умолкает. Мне вдруг становится неловко. Сам не знаю почему. За свою неприязнь к ней, что ли? Или за то, что у меня есть родители, есть Светка, и вообще я какой-то уж очень благополучный и все у меня хорошо. А у нее... - Кто твои родители, я знаю, - говорит Лена. - И как их зовут, тоже. Пусть будут они. Так легче. Давай дальше. Я собираюсь с мыслями и предлагаю: - Мы приехали в Одессу на праздники посмотреть город и остановились в гостинице. - Да. Так лучше. Словом, мы составляем неплохую легенду. Вечером еще уточним ее с Кузьмичом. Лена смотрит на часы и прощается. Я провожаю ее и напоследок говорю: - Знаешь, когда поедем, оденься как-нибудь... полегкомысленней. Она впервые улыбается. Улыбка у нее хорошая. - Обязательно... Не успеваю я вернуться к себе в комнату, как звонит телефон. Взволнованный и какой-то очень знакомый девичий голос просит: - Товарища Лосева можно? - Слушаю вас. - Ой, здравствуйте! Это Надя Пирожкова. Вы знаете, я его сейчас встретила, этого парня. - Какого парня? - Ну который звонил нам. - И говорили с ним? - Да, да! Просто кошмар какой-то! - Можете заехать ко мне? - А я... Вы знаете, я напротив стою, в будке... - Так что же вы? Идите сейчас же! - Иду... В трубке слышатся короткие гудки. Через две минуты Надя появляется у меня в комнате. Короткое кожаное пальто расстегнуто, глаза возбужденно блестят, волосы спутаны, в руках у нее красивая сумка с длинным ремешком, чтобы носить на плече. Надя тяжело дышит. Видно, бежала. Усевшись к столу, Надя немного успокаивается и начинает торопливо рассказывать: - Представляете? Я к вам прямо с вокзала. Подругу провожала. Она в Киев уехала, к родным, на праздники. Так вот, стоим мы около вагона. Кругом люди. И вдруг подходит парень. В дугу пьяный. И говорит: "Вот ты где, сучка. Давай, давай, гуляй пока". Я говорю: "Что вам надо?" А у самой руки-ноги трясутся. А он смеется: "Скажи, - говорит, - спасибо, что не завалил. Папаше своему скажи". - "Отстаньте, - говорю. - Я вас не знаю". А он говорит: "Зато я тебя знаю. Вот вернусь, тогда со мной погуляешь". И еще что-то в таком роде. Ну надо же? Я чуть не умерла со страху. - Какой он из себя, этот парень? Одет как? - Какой? Громадный, вот какой. Бык просто. И глаза красные. А одет... Ну я не помню, как одет. Как все. Больше мне ничего у нее не удается узнать. На глазах у Нади слезы, губы трясутся, и она никак не может открыть сумку, чтобы достать платок. Я помогаю ей. Потом даю стакан с водой. И наконец мы оба закуриваем. - Ну а теперь, - говорю я, когда вижу, что она немного успокоилась, - скажите, зачем вы приходили в гостиницу к тому человеку? - Какое это... - Прямое, - перебиваю я ее. - Прямое отношение имеет к тому, что случилось. Ну говорите... - Я... сама не знаю... - мнется Надя. - Он пришел к нам домой... Папы еще не было... Мы разговорились... Потом он сказал, что у него есть одна вещь... и... и он мне ее подарит... - Какая же вы, извините, дура! - в сердцах говорю я. - Конечно, дура, - покорно соглашается Надя. А я невольно вспоминаю Варвару, ее гневный взгляд, презрение, какое было в ее голосе, когда она говорила о Зурихе. - Уж не браслет ли он вам обещал подарить? - с усмешкой спрашиваю я. - Да. Откуда вы знаете? Надя сидит пунцовая и не поднимает на меня глаз. - Он... он и не думал ко мне приставать, честное слово... Просто хотел, чтобы я повлияла на папу... - Ну и вы повлияли? Я не могу скрыть злости и презрения. Надя еще ниже опускает голову. - Я пробовала... - еле слышно шепчет она. - Папа на меня страшно накричал... и тоже сказал... что я... дура... - Идите и немедленно привезите этот браслет, - говорю я. - Немедленно. Мы оформим это как положено. Надя поднимается и выходит. Вид у нее побитой собачонки, мерзкой собачонки причем. Часа через два она возвращается. Я веду ее к Кузьмичу. Там она и передает нам браслет. Конечно же, в присутствии понятых и ювелира, который его осматривает и оценивает. Потом я еду за Варварой. И она опознает браслет. Это мы тоже тщательно документируем. В конце дня приезжает Лена. Мы долго сидим у Кузьмича. Испытываем "на прочность" нашу "легенду". Ведь нам наверняка придется контактировать с весьма подозрительным окружением Галины Кочерги, а может быть, и самого Зуриха. И тут надо не ошибиться, надо точно сыграть свою роль. Мы имеем дело с умным и опасным врагом. Потом Кузьмич звонит в Одессу. Когда разговор кончается, я осторожно спрашиваю: - Больше никуда не позвоните, Федор Кузьмич? В Пунеж, например? - Звонил, - хмурясь, говорит Кузьмич. - Ничего там нового нет. Я чуть скашиваю глаза. Лена внешне сейчас абсолютно спокойна и невозмутимо курит. Но я замечаю, как при последних словах Кузьмича тонкие ноздри ее вздрагивают, Лена на миг прикусывает нижнюю губу. Кажется, она о чем-то все-таки догадывается. Но выдержке ее можно позавидовать. Поздно вечером я приезжаю к Светке. - Опять надо лететь, - виновато говорю я, снимая пальто в передней. - Опять, Светка. - Ой, какая у тебя работа, - досадует она. - Бедная твоя жена. - Нет, моя жена очень счастливая, - горячо возражаю я и крепко прижимаю Светку к себе. Светка вырывается. - У тебя пока еще нет жены, - смеется она. - И кажется, ей надо еще очень подумать. Мы проходим в комнату. Я ловлю себя на том, что любуюсь Светкой. И она это чувствует и от этого, по-моему, становится еще красивее. Я убежден: женщину украшает только ответная любовь, от безответной она дурнеет. Ведь как, например, подурнела Алла, когда я ее видел последний раз. Светка, как обычно, забирается с ногами на тахту, уютно устраивается там среди подушек и, кутаясь в свой голубой шарф, спрашивает: - Куда ты летишь, Витик? Я улыбаюсь и неторопливо закуриваю, устроившись на краешке тахты. - А! - Светка досадливо машет рукой. - Ну конечно, в один большой город Эн. Пустяковая прогулка, да? Я все никак не могу привыкнуть. А с кем ты летишь? - С той самой Леной, - отвечаю я. - С какой Леной?.. Ах, с той... Светка долго смотрит на меня и неожиданно говорит: - Как тебе трудно будет, Витик... Рано утром за мной приезжает Володя. На улице еще совсем темно. Я наскоро проглатываю завтрак. Целую маму. Она еще в халате и совсем сонная. Но все же успевает дать целый ряд указаний, как беречь себя в поездке. Отца я будить не решаюсь. В институте у них какой-то международный коллоквиум, и отец эти дни страшно устает. В передней я хватаю большой чемодан, который сложил еще вчера и отнюдь не за пять минут, как обычно свой неизменный портфель. На этот раз мой "джентльменский набор" претерпел существенные изменения и сильно разросся. Поверх свитера я надеваю легкую и теплую поролоновую куртку на "молнии", на голову светлую пушистую кепку, обвязываю шею весьма красивым и броским шелковым платком, который вчера дала мне Светка. Мельком смотрю на себя в зеркало и остаюсь доволен своим пижонским видом. Когда я выхожу, Володя встречает меня вполне спокойно. Он привык и не к таким перевоплощениям. Еще из дому я успел позвонить Лене, и теперь мы едем за ней. На Песчаной мы сбавляем скорость, чтобы не проскочить нужный дом. Затем, рассмотрев номер, и вовсе останавливаемся. И тут же из подъезда выскакивает высокая гибкая фигура и бежит к нам. Это Лена. Нет, это она и в то же время не она. Я не могу скрыть своего удивления, и улыбка у меня, наверное, довольно глупая. Потому что Лена весело смеется, пока я открываю ей заднюю дверцу машины. А может быть, ее развеселил мой собственный вид? На Лене блестящие расклешенные брюки, по-моему, чуть ли не кожаные, яркая красная куртка с откинутым назад капюшоном расстегнута, под ней виден красивый узорчатый свитер, рыжеватые волосы рассыпаны по плечам, на шее повязан легкий нейлоновый шарфик, а в руке у Лены большая красивая, в каких-то пестрых наклейках кожаная сумка на "молнии". И главное, все это ей необычайно идет. Вид у Лены лихой, кокетливый и совершенно юный. - Эй, мальчики, подкиньте быстрее в аэропорт! - задорно кричит Лена, пока я вожусь с дверцей. - Вот какие у нас офицеры, - бормочу я, все еще не в силах прийти в себя от удивления. Лена проворно опускается на сиденье позади нас и хлопает дверцей. Володя рвет с места как бешеный и развивает сумасшедшую скорость. Лена звонко хохочет. Нет, я ее решительно не узнаю и, кажется, начинаю понимать Игоря. Между прочим, сестренка сестренкой, но такой помощник мне, пожалуй, может здорово пригодиться. Во Внуково мы прибываем в рекордно короткий срок. Тут мы прощаемся с Володей, и он, окинув нас оценивающим взглядом, изрекает: - А вы, между прочим, здорово смотритесь, - и, подмигнув мне, добавляет: - Учти, все Светлане скажу, если что. И вот снова знакомая суета аэропорта. Посадка. Взлет. Полет начался. - А кто это Светлана? - спрашивает Лена. - Твоя жена? - Будущая. - А фотографии ее у тебя нет? - Как так нет! Я достаю из бумажника фотографию Светки. Светка улыбается, и Лена невольно улыбается тоже. - Очень милая, - говорит Лена. - Не то слово, - убежденно возражаю я и отбираю фотографию. Некоторое время мы молчим. Потом Лена спокойно, почти безразлично спрашивает: - Ты перед отъездом с дежурным не говорил? - Говорил. - Что Пунеж? Я чувствую, как она напрягается, чтобы скрыть волнение. И мне становится не по себе. - Молчит... - хрипло отвечаю я и откашливаюсь. Мы закуриваем. - Лен, - спрашиваю я, - а как ты пришла к нам, в розыск? - Как все, - она пожимает плечами. - Кончила юрфак. И тебя, кстати, помню. Такая великолепная каланча. Да еще секретарь курсового бюро. Между прочим, здорово ты тогда в баскет стукал. Мы ходили смотреть. - Скажешь... - я усмехаюсь. - А вот чего тебя к нам потянуло? Не женское это дело, вообще-то говоря. - Вообще может быть. Но не в частности... Лена хмурится. - А что в частности? - Ну был такой случай. Шли мы из кино. Три девчонки. Пристали какие-то хулиганы. Пытались затащить во двор. А когда не удалось, один вытащил нож и ударил Веру... Я, не помня, что делаю, кинулась на него. От неожиданности он нож выронил. И я подхватила... В этот момент я почему-то подумала о папе, которого не знала... И тоже ударила... Ножом, представляешь? Он закричал. От страха. Нож его еле поцарапал... А Вера умерла... Лена умолкает и низко склоняется к иллюминатору. Я молчу и курю. Я не знаю, что сказать. Я только думаю о мере ненависти и мере добра в душе этой девушки, в душе каждого из нас. Стюардессы разносят завтрак. Лена почти не притрагивается к нему, но я уничтожаю все, даже хлеб. Потом разворачиваю газеты. Этого занятия мне хватает ровно до того момента, когда из динамика раздается голос одной из стюардесс: - Внимание! Наш самолет идет на посадку. Просим... Мы не успеваем сойти по трапу, как прямо на летное поле выскакивает новенькая черная "Волга", из нее появляются два парня в легких плащах и без колебаний направляются к нам. - Привет братику и сестричке, - весело говорит один из них. - Или вы думаете, мы вас не узнаем в этих шмутках? Они крепко жмут нам руки. Я замечаю, как их взгляды останавливаются на Лене. Сначала мы едем в гостиницу. - Согласно указанию, - оживленно говорит Стась, - вам достанется "прима-люкс". Стась невысокий, плотный, с хитрыми глазками на круглом улыбчивом лице, светлые волосы расчесаны на аккуратный пробор, на затылке они уже заметно редеют. Стась сидит впереди, рядом с водителем. А с нами, по другую сторону от Лены, сидит Лева. Он худощавый и жилистый, лицо резкое, угловатое, острые скулы, тонкий с горбинкой нос, сросшиеся на переносице густые черные брови и синие от бритья щеки. Лева молчалив и застенчив. - У нас роскошная погода, - продолжает трепаться Стась. - Одесса решила нас побаловать. Девушки цветут как магнолии. Просто невозможно заниматься. На Дерибасовской сплошной стон. А в Аркадии можно подойти к морю только по телам очень толстых одесских дам. Юные плещутся в воде. Представляете такую жизнь? Просто плакать и смеяться. Действительно, в Одессе очень тепло. На улицах женщины в пестрых открытых платьях, у многих в руке зонты от солнца, мужчины в легких светлых костюмах. Придется и нам расстаться со своими теплыми свитерами. Вот и гостиница. Все три комнаты "люкса" потрясают нас своей роскошью. Никакого модерна, все старинно и солидно, включая рояль и громадную лепную вазу на мраморной тумбе в гостиной, а в кабинете диван красного дерева на высоких гнутых ножках и необъятный письменный стол с квадратом зеленого сукна и здоровенной бронзовой чернильницей. На высоченных окнах красивый прозрачный тюль и тяжелые набивные шторы по сторонам. Мне даже становится как-то не по себе от такой умопомрачительной роскоши. Ребята прощаются. Уславливаемся встретиться через час в управлении. От машины мы отказываемся. Затем мы не спеша идем по залитым солнцем шумным улицам. Глазеем по сторонам, задерживаемся у витрин магазинов, у концертных афиш и киосков. Я даже угощаю Лену мороженым. Наконец подходим к небольшому комиссионному магазину и принимаемся вместе с толпой зевак разглядывать выставленные в витрине вещи, при этом довольно оживленно обмениваемся впечатлениями, даже спорим. Получается у нас совсем неплохо. Заодно мне видно и всех, кто находится в магазине, и я пытаюсь узнать среди продавщиц Галину Кочергу. Однако ни одна из девушек не подходит под известные мне приметы. Мы идем дальше. - На тебя довольно выразительно поглядывал один тип возле того магазина, - говорю я. - Ты заметила? - Еще бы, - кивает Лена и спокойно сообщает: - Он назначил мне свидание. В семь, на Приморском, возле Ришелье. - Когда он успел? - удивляюсь я. Лена смеется. - Когда ты уткнулся в витрину. - Такой интересный парень... - Да? - оживляется Лена. - Представляешь, этот парень мне шепнул: "Оставьте братца и вечер при мне. Будет интер". Что такое "интер"? - Интернациональный клуб моряков. У Гали, между прочим, там много знакомых. Мы переглядываемся. У нас мелькает одна и та же мысль. Но вот и управление. Входим туда с самым беззаботным видом, словно никакого отношения к этому учреждению мы не имеем. В вестибюле постовой недоверчиво разглядывает наши удостоверения. В кабинете у Стася начинается совещание. Стась, кстати, оказывается майором и замначем уголовного розыска города. Как обманчива бывает вне