про это толкуешь, дед? - сморщил лоб  Упырь.  -  Че  мне
твой царь в гробу?
     Старик наставительно поднял желтый палец:
     - А то, мосье разбойник, что если ви нас обманете, вас тоже  повезут  в
гробу, и Наум Рубинчик придет на вас посмотреть. Все, я устал.  Идите  себе.
Мотя отведет вас куда нужно.
     Отошел в сторону, сел в кресло и опустил голову на грудь. Через секунду
раздался тонкий, жалостный храп.
     - Крепкий дедок, - подмигнул Сеньке Упырь. - Гляди, рыжий,  чтоб  ночью
был, где ведено. Надуешь - я тебе язык вокруг шеи намотаю.
     Повернулся по-кошачьи, мягко, да и вышел вон.
     Едва внизу хлопнула дверь, как из-за шторы выскочили два еврея.
     Затараторили хором:
     - Что вы  ему  такое  наговорили?  Какое  еще  серебро?  Зачем  вы  это
выдумали? Где мы теперь  возьмем  столько  старинных  монет?  Это  настоящая
катастрофа!
     Эраст Петрович, немедленно восставший ото сна,  не  перебивал  галдящих
гвиров, а занимался своим делом: снял ермолку, седой парик, отцепил  бороду,
потом достал из мешка скляночку, смочил вату и начал протирать кожу,  отчего
старческие пятна и дряблость волшебным образом исчезли.
     Когда образовалась пауза, кротко сказал:
     - Нет, не выдумал. Клад д-действительно существует.
     Попечители уставились на  него,  как  бы  проверяя,  не  шутит  ли.  По
господину Неймлесу, впрочем, было видно: нет, отнюдь не шутит.
     - Но...  -  осторожно,  словно  к  душевнобольному,  обратился  к  нему
чернявый, - но вы понимаете, что этот бандит вас обманет? Заберет весь  клад
и ничего не отдаст?
     - Непременно обманет, - кивнул  инженер,  снимая  лапсердак,  выцветшие
плисовые штаны и  калоши.  -  И  тогда  случится  то,  что  напророчил  Наум
Рубинчик: Упыря повезут в гробу. Только не в Петербург, а на Б-Боже-домку, в
общую могилу.
     - Зачем вы разделись? - с тревогой спросил седой. - Не пойдете же вы  в
таком виде по улице?
     - Прошу извинить  за  д-дезабилье,  господа,  но  у  меня  совсем  мало
времени. Нам с этим юношей пора делать следующий  визит.  -  Эраст  Петрович
повернулся к Скорику. - Сеня, не стой, как памятник  задумчивому  П-Пушкину,
раздевайся. Прощайте, господа.
     Гвиры снова переглянулись, и тот, что старше, сказал:
     - Что ж, доверимся вам. Теперь у нас все равно нет иного выхода.
     Оба с  поклоном  удалились,  а  инженер  достал  из  мешка  черкеску  с
газырями, мягкие кожаные чувяки, папаху, кинжал на ремешке  и  в  два  счета
обратился в кавказца. Сенька во  все  глаза  глядел,  как  господин  Неймлес
приклеивает поверх своих  аккуратных  усиков  другие,  смоляной  черноты,  и
такого же колера разбойничью бороду.
     - Вы прямо Имам Шамиль! - восхитился Скорик. - Я в  книге  на  картинке
видал!
     - Не Шамиль, а К-Казбек. И не имам, а абрек, спустившийся с  гор,  чтоб
завоевать город неверных гяуров, - ответил Эраст Петрович, меняя седые брови
на черные. - Разделся? Нет-нет, догола.
     - К кому мы теперь?  -  спросил  Сенька,  обхватив  руками  бока  -  не
больно-то жарко было нагишом стоять.

     - К его сиятельству, твоему бывшему п-патрону. Надень вот это.
     - Какому сия... - Сенька не договорил, поперхнулся. Так и застыл, держа
в руках что-то шелковое, невесомое, вынутое инженером все из того же  мешка.
- К Князю?! Да вы что?! Эраст Петрович, миленький, он  же  меня  порешит!  И
слушать ничего не станет! Увидит - и сразу завалит! Он бешеный!
     - Да нет же, не так. - Господин  Неймлес  развернул  короткие  шелковые
подштанники с кружавчиками. - Сначала п-панталоны, потом чулки с подвязками.
     - Бабское белье? - разглядел Скорик. - Зачем оно мне?
     Инженер извлек из мешка платье, высокие ботинки на шнуровке.
     - Вы что, хотите меня девкой нарядить?! Да я лучше сдохну! ,
     Это у них с Масой с самого начала так задумано было, догадался  Сенька.
Потому и рожу бритвой обскребли. Ну уж кукиш! Сколько можно  измываться  над
человеком?
     - Не надену и все тут! - решительно объявил он.
     - Дело твое, - пожал плечами Эраст  Петрович.  -  Но  если  Князь  тебя
узнает, то обязательно, как ты выражаешься, з-завалит.
     Сенька сглотнул.
     - А без меня, обойтись никак невозможно?
     - Возможно, - сказал инженер. - Хоть это и затруднит мою  з-задачу.  Но
дело даже не в этом. Тебе потом будет стыдно.
     Немного посопев, Скорик натянул  скользкие  девчачьи  портки,  чулки  в
сеточку, красное платье. Эраст Петрович надел на страдальца светлый парик  с
букольками, стер с лица густую жидовскую конопатость, зачернил ресницы.
     - Ну-ка, губы т-трубочкой.
     И жирно намазал Сенькин рот сладко-пахучей помадой.
     После протянул зеркальце:
     - Полюбуйся, какая вышла красотка. Скорик не стал смотреть, отвернулся.

        КАК СЕНЬКА СТАЛ МАМЗЕЛЬКОЙ

     - Хоп-хоп, чумовые! - гаркнул лихач на вороных, и красавцы кони встали,
как вкованные. Коренник изогнул точеную шею, покосился на извозчика  бешеным
глазом, топнул по булыжнику кованым копытом - полетели искры.
     Хорошо подкатили к нумерам "Казань", важно.  И  Боцман,  что  со  своей
тележки свистульками торговал, и толпившаяся вкруг него мелюзга  повернулись
к шикарному (три рубля в час!) ландо, уставились на кавказца и его спутницу.
     - Здэсь жди! - велел джигит лихачу, кинул блесткий золотой империал.
     Спрыгнул, не коснувшись ногой подножки. Ряженого Сеньку взял за бока  и
легко поставил наземь, двинулся прямо к воротам. Боцману сказал не  заветное
"иовс", как Скорик учил, а коротко, веско обронил:
     - Я - Казбек.
     И  Боцман  ничего,  в  дудку  не  шумнул,  только  прищурился.   Кивнул
восточному молодцу - заходи, мол. На Сеньку глянул мельком.  Можно  сказать,
вовсе не заинтересовался его персоной, отчего тугой  узел,  закрутившийся  у
Скорика в брюхе, малость поослаб.
     - Г-грациозней, - сказал во дворе Эраст Петрович своим обычным голосом.
- Не маши руками. Двигай не плечами, а бедрами. Вот так, хорошо.
     На стук дверь приоткрылась, высунулся незнакомый Сеньке парнишка. Новый
шестерка, догадался Скорик, и в сердце - надо же - будто  шильцем  кольнуло.
Взревновал, что ли? Чудно.
     Пацанок Сеньке не понравился.  Плоскорылый  какой-то  и  глаза  желтые,
чисто у кота.
     - Чего надо? - спросил.
     Господин Неймлес и ему сказал то же:
     - Я - Казбек. Князю скажи. (У него выговорилось "Кинязу".)
     - Какой еще Казбек? - шмыгнул носом шестой, и был немедленно ухвачен за
этот самый нос двумя железными пальцами.
     Абрек гортанно выругался, сочно приложил плоско-рылого башкой о  косяк,
потом оттолкнул - тот грохнулся на пол.
     Тогда Казбек вошел, переступил через лежащего и решительно  зашагал  по
коридору. Сенька, ойкая, поспевал следом. Оглянулся,  увидел,  что  шестерка
держится за лоб, ошеломленно хлопает глазами.
     Ой, Господи-Господи, что ж это будет-то?
     В большой комнате Авось и Небось, как всегда, резались в карты. Сала не
было, но на кровати, положив ноги в сапогах на решетку, лежал Очко и  чистил
ножиком ногти.
     К нему-то кавказец и направился.
     - Ты валет? К Князю веди, говорить хочу. Я - Казбек.
     Близнецы перестали шлепать картами. Один  (так  Сенька  и  не  научился
разбирать, кто из них кто)  подмигнул  барышне,  другой  тупо  воззрился  на
серебряный кинжал, висевший на поясе у гостя.
     - Казбек надо мною. Один  в  вышине,  -  безмятежно  улыбнулся  Очко  и
пружинисто поднялся. - - Пойдемте, коли пришли.
     Ни о чем не спросил, просто повел и все. Ох, не к добру.
     Князь сидел за столом страшный, опухший  -  не  иначе,  пил  много.  На
красавца, каким Скорик его впервые увидал (всего-то месяц  тому!)  был  мало
похож. И рубашка, хоть из атласа, какая-то мятая, сальная, и кудри  спутаны,
и физиономия небрита. На столе кроме пустых бутылок и всегдашней  склянки  с
огурцами почему-то стоял золотой канделябр без свечей.
     Сенькин враг поднял на вошедших мутные глаза, спросил кавказца:
     - Ты кто? Чего тебе?
     - Я - Казбек.
     - Кто?
     - Должно быть, тот самый, что недавно с  Кавказа  приехал  с  двадцатью
джигитами, - негромко сказал Очко, опершись о  стену  и  складывая  руки  на
груди. - Я тебе говорил.  Три  месяца  как  появились.  Марьинских  фартовых
прижали, девок под себя забрали и все керосиновые лавки.
     Абрек усмехнулся - вернее, дернул углом рта.
     - Вы, русские, в наши горы пришли и не уходите. А я к вам пришел и тоже
уйду не скоро. Соседи будем, Князь.  Соседи  по-разному  жить  могут.  Можно
резать друг друга, это мы умеем. А можно быть кунаками. По-вашему - кровными
братьями. Выбирай, как хочешь.
     - Мне один хрен, - лениво ответил Князь. Опрокинул  стопку,  закусывать
не стал. - Живи,  пока  под  ногами  не  мешаешься,  а  надоешь  -  можно  и
порезаться.
     Очко вполголоса предупредил:
     - Князь, с ними так нельзя. Он один пришел, а остальные, надо полагать,
вокруг затаились. Свистнет - возьмут нас в кинжалы.
     - Пускай берут, - процедил Князь. - Поглядим, кто кого. Да ладно, Очко,
ты  очко-то  не  поджимай.  -  Он  засмеялся,  довольный   шуткой,   которая
по-культурному называлась "каламбур". - Чего набычился,  Казбек?  Я  смеюсь.
Князь - человек веселый. Кунаками так кунаками. Давай поручкаемся.
     Встал и руку протянул. У Скорика немножко отлегло, а то уж  думал  все,
со святыми упокой.
     Однако абрек руку жать не захотел.
     - У нас в горах пальцы тискать мало. Делом нужно доказать. Кунак кунаку
самое дорогое подарить должен.
     - Да? - Князь махнул рукой от плеча. - Ну, проси чего хочешь.  У  Князя
душа как скатерть - белая  да  широкая.  Вот,  гляди.  Подсвечник  червоного
золота. Давеча у одного купчины взял. Хошь подарю?
     Казбек отрицательно покачал головой в косматой папахе.
     - А чего хочешь? Говори.
     - Смерти хочу, - тихо, яростно сказал кавказец.
     - Чьей смерти? - опешил Князь.
     - Твоей. Говорят, она для тебя дороже всего. Вот и отдай мне ее.  Тогда
будем с тобой кунаки до гроба.
     Скорик первым допетрил, про что речь, и зажмурился от ужаса. Ну, теперь
точно все. Сейчас кровянка фонтаном брызнет,  и  его,  Сенькина,  тоже.  Ой,
мама-мамочка, встречай с ангелами своего сынка Сеню.
     Очко тоже сообразил.  С  места  не  двинулся,  но  пальцы  правой  руки
тихонько скользнули в рукав левой.  А  там,  в  рукаве,  ножики  на  кожаной
манжетке. Как метнет парочку, тут гостям дорогим и амба.
     До Князя последнего дошло. Он рот разинул, ворот  рванул,  стали  видны
вздувшиеся на шее жилы, а крик пока  еще  не  выплеснулся  -  от  свирепости
перехватило горло.
     Казбек же как ни в чем не бывало продолжил:
     - Отдай мне свою женщину, Князь. Хочу ее. А я тебе вот, лучшую из своих
мамзелек привел. Стройная, гибкая, как горная коза. На, бери. Не жалко.
     И Сеньку на середку комнаты вытолкнул.
     - А-а! - взвизгнул Скорик. - Мама! Но его писка  почти  что  не  слышно
было - так громко взревел Князь:
     - Зубами! Глотку! Падаль!!!
     Схватил со стола большую двузубную вилку, чем огурцы достают,  и  хотел
броситься на абрека, но у того в руке откуда ни возьмись  блеснул  маленький
черный револьвер.
     - Ты - руки на плечи! - приказал Казбек валету, а Князю вовсе ничего не
сказал, только глазом сверкнул.
     Очко приподнял бровь, оценивающе разглядывая черную дырку дула. Показал
кавказцу пустые руки, коснулся пальцами плеч. Князь, заматерившись,  швырнул
вилку на пол. Он смотрел не на револьвер, а в глаза обидчику и в ярости грыз
собственные губы - по подбородку стекла красная струйка крови.
     - Все одно убью! - хрипло крикнул он. - Ив Марьиной  Роще  достану!  За
это - кишки вырву, на колбасу пущу!
     Казбек поцокал языком:
     - Вы, русские, как бабы. Мужчина не кричит, тихо говорит.
     - Так она и с тобой, с тобой?! - не слушал Князь. Смахнул  злую  слезу,
заскрежетал зубами. - Стерва, сука, нет больше моего на нее терпения!
     - Як тебе как к мужчине пришел, честно. - Абрек сдвинул  густые  черные
брови, голубые глаза сверкнули холодным  пламенем.  -  Мог  украсть  ее,  но
Казбек не вор. По-хорошему говорю: дай. Не дашь - тогда  по-плохому  возьму.
Только думай сначала. Не даром беру...
     Он показал на съежившегося Сеньку.
     Князь оттолкнул ни в чем не повинного Скорика так, что  тот  отлетел  к
стенке и сполз на пол:
     - На кой мне твоя лахудра мазаная!
     Хоть Сенька и ушибся плечом, хоть и было ему  страшно,  но  эти  слова,
вроде бы обидные, прозвучали для него слаще музыки. Не нужен он Князю, слава
те Исусе!
     - Мамзельку я тебе так, в довесок даю, чтоб  без  бабы  не  остался,  -
засмеялся джигит. - А самое дорогое, что у меня есть и что я тебе  подарю  -
серебро, много серебра. У тебя никогда столько не было...
     - Я тебе это серебро в пасть вобью, свинья поганая! - перебил  Князь  и
еще долго выкрикивал бессвязные угрозы и ругательства.
     - "Много" -  это  сколько,  уважаемый?  -  спросил  Очко,  когда  Князь
захлебнулся ненавистью и умолк.
     - Не одна телега нужна, чтоб увезти. Знаю, вы давно то серебро ищете, а
нашел я. За Смерть - отдам.
     Князь хотел было снова раскричаться, но Очко поднял палец: тихо, молчок
     - Ты про клад ерохинского каляки? - вкрадчиво спросил валет.  -  Нашел,
значит? Ох, ловок, сын Кавказа.
     - Да, теперь клад мой. А захотите - будет ваш.  Князь  мотнул  головой,
будто бык, отгоняющий слепней.
     - Смерть не отдам! За все серебро и золото не  отдам!  Никогда  она  не
будет твоя, пес!
     - Она уже моя. -  Кавказец  погладил  свободной  рукой  бороду.  -  Как
хочешь, Князь. Я по-честному пришел, а ты меня "псом" назвал. Я знаю уже:  у
вас на Москве по всякому ругаться можно, но за "пса" на  нож  ставят.  Будем
резаться. У меня нукеров больше, чем у тебя, и каждый - орел.
     Он попятился к двери,  по-прежнему  держа  револьвер  наготове.  Сенька
вскочил, прижался к черкеске плечом.
     - Куда, гад?! - заорал Князь. - Живым не уйдешь! Давай, пали! Мои волки
тебя завалят! В дверь сунулся один из близнецов:
     - Князь, ты че шумнул? Звал?
     Ни на миг не отводя глаз от Князя и Очка,  абрек  схватил  Авося-Небося
левой рукой пониже подбородка, подержал так  секундочку-другую  и  выпустил.
Парень осел кулем, кувыркнулся набок.
     - Погоди, уважаемый! - сказал Очко. - Не уходи. Князь, человек к тебе с
миром пришел, по-хорошему. Бабой больше, бабой меньше - какая  разница.  Что
братаны скажут? - И дальше заговорил стихами. - Полно, Князь, душа моя,  это
чудо знаю я.
     Эге, вспомнил Сенька, а стихи-то знакомые.  Это  Царевна  Лебедь  князь
Гвидону так говорила: мол, не пузырься, все тебе обустрою в лучшем виде.
     Но хитровский Князь  сказку,  похоже,  не  читал  и  захлопал  на  Очка
глазами. Тот тоже мигнул, но только не двумя глазами, а одним - Сеньке сбоку
хорошо видно было.
     - Клад, говоришь? - хмуро пробурчал Князь. -  Ладно.  Если  на  калякин
клад - меняюсь. Но серебро вперед.
     - Слово? - спросил Казбек. - Фартовое?
     - Фартовое, - подтвердил Князь и,  как  положено  при  клятве,  большим
пальцем себя по горлу чиркнул, но Сенька  опять  углядел  каверзу:  левую-то
руку Князь за спину убрал - не иначе кукишем сложил, отчего фартовой  клятве
выходила цена грош. Надо будет после Казбеку, то есть Эраст  Петровичу,  про
это подлое коварство рассказать.
     - Хорошо. - Джигит головой кивнул, оружие спрятал. - Ночью приходите  в
Ерошенковский подвал, в самый дальний, где тупик. Вдвоем приходите -  больше
нельзя. В три часа с четвертые, ровно. Придете раньше или  позже  -  уговору
конец.
     - Придем вдвоем, а твэи волки нас порежут? - прищурился Князь.
     - Зачем для этого в подвал ходить? - пожал плечами Казбек. - Хотели  бы
- и так вас на кебаб нарезали. Мне  на  Москве  верные  кунаки  нужны,  кому
верить можно... Встретят вас там, в  подвале.  Отведут,  куда  нужно.  Когда
увидишь, кто встретит, поймешь: Казбек мог  ничего  тебе  не  давать,  даром
взять.
     Князь открыл было рот что-то сказать (судя по оскалу - злое),  но  Очко
положил ему руку на плечо.
     - В три пятнадцать пополуночи будем, уважаемый. Слово, фартовое.
     Вот валет поклялся безо всяких хитростей, обе его руки были на виду.
     - Так не берешь мамзельку? - спросил кавказец у Князя уже в дверях.
     Сенька  закоченел.  Ай,   Эраст   Петрович,   погибели   моей   хотите?
Николай-Угодник, Матушка-Заступница, не дайте пропасть!
     Но Князь, скости ему за это Боже тыщу лет адских мучений, вместо ответа
лишь харкнул на пол.
     Обошлось.

        КАК СЕНЬКА СТАЛ ФУРСЕТКОЙ

     На улице, как сели  на  лихача  да  малость  отъехали,  Сенька,  горько
вздохнув, сказал:
     - Спасибо вам, Эраст Петрович, за  вашу  ласку-заботу.  Вон  как  вы  с
верным человеком поступаете. А если б Князь сказал "давай  свою  мамзельку"?
Неужто отдали бы меня на погибель и растерзание?
     - За угол повэрнешь - стой! - приказал извозчику неблагодарный  инженер
все тем же "кавказским" голосом. И ответил на попрек, только  когда  вылезли
из пролетки.
     - Для Князя существует только одна женщина. Ни на одну  д-другую  он  и
смотреть не захочет. Мне нужно было, Сеня, чтобы ты выглядел перепуганным  -
для большей достоверности нашей маленькой интермедии.  У  тебя  это  отлично
п-получилось.
     Лишь теперь Сенька сообразил, что в маскарадном обличье - хоть  старого
жида, хоть дикого горца - Эраст Петрович совершенно не  заикался.  Вот  ведь
удивительно. Припомнил и то, что инженер проделал всю работу в одиночку,  от
напарника никакой помощи ему не было. И стало Скорику стыдно.  Больше  всего
за то, как трусил, Матушку-Богородицу и Николая-Угодника  на  подмогу  звал.
Хотя чего стыдиться-то? Чай, живой человек,  не  истукан  навроде  господина
Неймлеса. Такому молитва без надобности, вот и Маса-сенсей про это говорил.
     Они шли по Покровке, мимо Троицы что на Грязях, мимо пышного Успенского
храма.
     - А вы никогда Богу не молитесь? - спросил Сенька. - Это потому что  вы
совсем ничего не боитесь?
     - Почему не боюсь? - удивился Эраст Петрович. - Боюсь. Страха не  знают
лишь люди, начисто лишенные воображения. А  раз  боюсь,  то  стало  быть,  и
молюсь иногда.
     - Врете! Инженер вздохнул:
     - Нужно говорить "лжете", а лучше  бы  без  крайней  надобности  совсем
такого не г-говорить, потому что... - он сделал неопределенный жест.
     - ...Можно за это схлопотать по лицу, - догадался Сенька.
     - И поэтому тоже. А молитва у меня, Сеня,  вот  какая,  один  священник
научил:  "Упаси  меня,   Господи,   от   кончины   медленной,   мучительной,
унизительной". Вот и вся молитва.
     Скорик задумался. Про медленную смерть понятно - кому охота десять  лет
в параличе лежать или высохнуть заживо? Про мучительную тоже ясно.
     - А унизительная смерть это какая? Когда человек помер, а все  на  него
плюют и ногами пинают?
     - Нет. Христа тоже били и унижали, но что ж в его смерти постыдного?  Я
другого всю жизнь боюсь. Боюсь умереть так, чтобы все потешались.  Одно  это
про тебя потом и будут помнить. Скажем, французского президента  Фора  будут
помнить не за то, что он покорил М-Ма-дагаскар и заключил альянс с  Россией,
а за то, что его превосходительство испустил дух, пребывая на любовнице.  От
былого вождя нации остался скверный анекдот: "Президент умер при  исполнении
обязанностей - во всех смыслах". Даже  на  кладбищенском  памятнике  беднягу
изобразили лежащим в обнимку со знаменем республики. Люди  проходят  мимо  и
хихикают... Вот какой участи я боюсь.
     - С вами такого конфуза приключиться  не  может,  -  успокоил  инженера
Сенька. - Вы здоровьем крепкий.
     - Не такой, так другой. Судьба любит подшутить над  теми,  кто  слишком
заботится о своем д-достоинстве. - Эраст Петрович усмехнулся. -  К  примеру,
помнишь, как мы с тобой сидели  в  ватер-клозете,  а  Упырь  услыхал  шум  и
выхватил револьвер?
     - Еще бы не помнить. Посейчас дрожь пробирает.
     - Не "посейчас", а "даже сейчас". Так вот, если  б  Упырь  через  дверь
палить начал, то положил бы нас обоих прямо  пвперек  с-стульчака.  Красивая
была бы смерть?
     Скорик представил, как они с Эрастом Петровичем лежат  друг  на  дружке
поперек фарфорового горшка и кровь стекает прямо в поганую трубу.
     - Не сказать, чтобы сильно красивая.
     - То-то. Не хотелось бы так умереть. Глупая слабость, сам  понимаю,  но
ничего не могу с собой поделать.
     Господин Неймлес виновато улыбнулся и вдруг остановился  -  аккурат  на
углу Колпачного переулка.
     - Ну вот, Сеня, здесь наши  пути  расходятся.  Я  должен  заглянуть  на
почту, отправить одно важное п-письмо. Ты же далее действуешь без меня.
     - Чего это? -  насторожился  Скорик.  Какую  новую  муку  уготовил  ему
коварный Эраст Петрович?
     - Пойдешь в полицейский участок, передашь приставу Солнцеву письмо.
     - Только и всего? - Сенька подозрительно прищурился.
     - Т-только и всего.
     Ну это еще ладно, письмо отнести - дело небольшое.
     - Тряпье бы бабское снять и краску с хари смыть,  -  все  же  проворчал
Скорик. - От людей срамно.
     - Перед людьми стыдно, -  поправил  занудный  инженер.  -  Нет  времени
переодеваться, оставайся уж как есть. Так будет безопасней.
     У Сеньки по сердцу будто кошка когтистой лапой провела. Безопасней? Это
в каком таком значении?
     А господин Неймлес нехорошую кошку еще пуще распалил.
     - Ты юноша с-смышленый, - говорит, - действуй по ситуации.
     Достал из кармана два конверта. Один отдал Сеньке, второй оставил себе.
     Скорик  хотел  почесать  грудь,  чтоб  кошка  поменьше  царапалась,  да
наткнулся на мягкое - это Эраст Петрович под платье ваты напихал, на предмет
женской натуры.
     - А то давайте лучше я на почту сбегаю, а вы к приставу? - без  большой
надежды предложил Сенька.
     - Мне  в  п-полиции  показываться  ни  к  чему.  Держи  письмо.  Отдашь
полковнику из рук в руки.
     Конверт был ненадписанный и даже незаклеенный.
     - Это чтоб ты не тратил время на покупку нового,  -  объяснил  господин
Неймлес. - Все равно ведь прочтешь. Ничего-то от него, премудрого  змея,  не
утаишь.
     Ста шагов один пройти не успел  -  сзади  налетел  кто-то,  облапил  за
ватные сиськи.
     - У, сдобная-рассыпчатая, посластимся? - жарко шепнули Сеньке в ухо.
     Он повернул голову - небритая рожа, сивухой от нее несет, луком.
     Вот оно каково, девушке одной по Хитровке ходить.
     Сначала Скорик хотел просто пугануть похабника,  сказать,  что  Студню,
самому главному из  хитровских  котов,  на  такое  озорство  пожалуется,  но
незваный ухажер еще лизнул  мнимую  мамзельку  в  шею,  и  тут  уж  Сенькино
терпение кончилось.
     По всей японской науке он сначала выдохнул  весь  воздух,  чтоб  корень
силы переместился из груди в живот, врезал ухажеру каблуком  по  голяшке,  а
когда тот, охнув, лапищи разжал, Скорик проворно развернулся  и  ткнул  ему,
суке, пальцем под ложечку.
     Сладострастник сел на корточки, за брюхо схватился, и лицо у него стало
серьезное, задумчивое. Вот-вот, подумай, как себя с девушками вести.
     Зашел в подворотню, где потише. Развернул письмо.

     "Милостивый государь Иннокентий Романович!
     Мне стало известно из достоверного источника, что Вам стало известно из
достоверного источника о моем приезде в Москву. Хоть мы с  Вами  никогда  не
симпатизировали  друг  другу,  однако  же  надеюсь,  что   разгул   жестокой
преступности на вверенной Вам территории  тревожит  Вас,  слугу  закона,  не
менее, чем меня, человека, давно отошедшего от прежней службы  и  московских
забот. Посему хочу сделать Вам деловое предложение.
     Нынче ночью я соберу в некоем удобном месте главарей,  двух  опаснейших
московских банд, Князя и Упыря,  и  мы  с  Вами  произведем  их  задержание.
Условия того места не позволяют взять с собой большого  количества  людей  -
Вам придется ограничиться всего одним помощником, так  что  выберите  самого
опытного из полицейских. Уверен, что для ареста  Князя  и  Упыря  нас  троих
будет достаточно.
     Особа, которая передаст Вам это письмо, о деле  ничего  не  знает.  Это
обычная  уличная  девушка,  простая  душа,  которая  взялась  выполнить  мое
поручение за небольшую плату, поэтому не утруждайтесь расспросами.
     Я  заеду  за  Вами  в  двадцать  минут  четвертого  пополуночи.  Будучи
человеком умным и честолюбивым, Вы несомненно сообразите,  что  вовсе  ни  к
чему докладывать о моем предложении начальству.  Наградой  Вам  будет  самое
большее - некоторая благосклонность городских  властей.  Однако  я  ведь  не
преступник, в розыск не объявлен, так что чинов и орденов Вы доносительством
не выслужите. Гораздо больше дивидендов Вы приобретете, согласившись принять
участие в затеянном мною предприятии. Фандорин".

     Что такое "дивиденды", Скорик знал (это когда деньги ни за что платят),
а вот последнего слова не понял. Наверно, оно означало "адье", или  "примите
и проч.", или "засим остаюсь" - в общем, то, что в конце письма для  красоты
пишут. "Фандорин" - звонко. Надо запомнить на будущее.
     Лизнул конверт языком, заклеил, а через пару минут уже входил  во  двор
Третьего Мясницкого участка.
     Проклятое место, тьфу на него. Придумано, чтобы мучить человеке", жизнь
им утеснять, и без того не шибко просторную.
     У ворот со снятыми шапками стояли  несколько  извозчиков  -  нарушители
уличного порядка. Пришли снятые с пролеток  номера  выкупать.  Это  рубликов
семь, да и то, если сильно покланяться.
     В самом дворе толпились кружком мужики в подпоясанных рубахах. По  виду
- артель хохлов-плотников, приехавшая в  Москву  на  заработки.  Старшой,  с
вислыми усами, ходил с шапкой по кругу, остальные бережно ссыпали серебро  и
медь. Понятно: работали у застройщика без нужной бумажки, теперь псы  у  них
половину денег оттяпают. Обыкновенное дело.
     Раньше, при прежнем приставе,  говорят,  тут  такого  беспардонства  не
было, но каков поп, таков и приход.
     Едва Сенька толкнул клеенчатую дверь  и  вошел  в  темный,  заплеванный
коридор, как его ухватил за подол наглый, мордатый псина с нашивками.
     - Ишь какая, - говорит. Подмигнул и как ущипнет за бок,  руки  бы  ему,
сволочи, поотрывать.  -  Чтой-то  я  тебя  раньше  не  видал.  Желтый  билет
выправлять? Так это ко мне. Пойдем.
     И уж за локоть ухватил, хочет тащить куда-то. И ведь брешет, поди,  про
билет - просто девушкой задарма попользоваться хочет.
     - Мне к  господину  полковнику,  -  строго  пискнул  Сенька.  -  Письмо
передать, важное.
     Пес  и  отцепился.  Иди,  говорит,  прямо,   а   потом   направо.   Его
высокоблагородие там сидят.
     Скорик пошел, куда сказано. Мимо  курятника,  где  отловленные  бродяги
сидят, мимо запертых камер с ворами-преступниками (те, сердешные,  пели  про
черного ворона - заслушаешься).  Потом  коридор  почище  стал,  посветлей  и
привел Сеньку к высокой кожаной двери с медной табличкой "Пристав. Полковник
И.Р.Солнцев".
     На деликатный Сенькин стук строгий голос из-за двери сказал:
     - Ну?
     Скорик вошел. Пискляво поздоровавшись, протянул письмо:
     - Вот, просияй передать самолично. И хотел немедленно ретироваться,  но
пристав негромко рыкнул:
     - Ку-да?
     Грозный полковник сидел за столом,  ел  яблоко,  отрезая  дольки  узким
ножиком. Вытер лезвие салфеточкой, потом нажал какую-то кнопку, и  клинок  с
железным щелчком спрятался.
     Распечатывать  конверт  Солнцев  не  спешил,  внимательно   разглядывал
посетительницу,  особенно  задержался  взглядом  на  фальшивом  бюсте   (эх,
перестарался господин Неймлес, больно много ваты понапихал).
     - Кто такая? Гулящая? Имя?
     - С-Санька, - пролепетал Скорик. - Александра. Александрова.
     - Что за письмо? От кого?
     Солнцев подозрительно ощупал конверт, посмотрел на свет.
     Чего говорить-то?
     - Клиент один дал... Наказал:  самому  господину  полковнику,  говорит,
передай, в собственные руки.
     -  Хм,  тайны  бургундского  двора,  -  пробормотал  пристав,  вскрывая
конверт. - Стой здесь, Александрова. Жди.
     Быстро пробежал письмо глазами, дернулся, расстегнул крючок на  жестком
вороте, облизнул губы и стал  читать  сызнова.  Теперь  читал  долго,  будто
пытался разглядеть что-то между строчками.
     Сенька даже соскучиться успел. Хорошо на стене  фотокарточки  висели  и
газетные вырезки в рамках, под стеклами.
     Интересней  всего  была  картинка  из  журнала.  На  ней,   молодцевато
подбоченясь, стоял Солнцев, помоложе, чем сейчас, а рядом, в поставленном на
попа дощатом гробу - усатый дядька с черной дыркой во  лбу.  Внизу  подпись:
"Молодой околоточный надзиратель кладет конец преступной карьере Люберецкого
Апаша".
     Ниже статья, без картинки, но зато с большущим заголовком:  "Арестована
шайка фальшивомонетчиков. Браво, полиция!"
     Фотография, без подписи: Солнцеву жмет руку  сам  князь-губернатор  его
высочество  Симеон  Александрович  -  тощий,  огромадного  роста,   да   еще
подбородок задрал, а пристав, наоборот, наклонился и коленки  присогнул,  но
рожа, то есть лицо, улыбчивое и довольное-предовольное.
     Еще статья, не  шибко  старая,  не  успела  пожелтеть:  "Самый  молодой
участковый пристав Москвы", из "Ведомостей  московской  городской  полиции".
Сенька прочел начало: "Блестящая операция по арестованию банды хамовнических
грабителей, выданных одним из  членов  сего  преступного  сообщества,  вновь
заставила говорить о таланте подполковника  Солнцева  и  обеспечила  ему  не
только внеочередное производство в чин, но и назначение в один из труднейших
и приметнейших участков Первопрестольной, на Хитровку..."
     Дальше прочесть не успел, потому что пристав сказал:
     - Тэк-с. Ин-те-ресное послание.
     Оказалось, что смотрит он при этом уже не на письмо,  а  на  Сеньку,  и
нехорошо смотрит, словно собирается развинтить его на детали и  понять,  что
там у Сеньки внутри.
     - Ты, Александрова, чья? Кто твой кот?
     - Я сама по себе, вольная, - немножко  поколебавшись,  ответил  Скорик.
Назовешь  какого-нибудь  кота,  хоть  того  же  Студня,  а  вдруг  полковник
проверить вздумает? Есть, мол, у тебя, Студень, такая мамзелька? Неаккуратно
выйдет.
     - Это ты раньше была вольная, - недобро улыбнулся  пристав.  -  Да  вся
вышла. С сего дня будешь на  меня  фурсетить.  Девка  ты,  по  всему  видно,
шустрая, глазастая.  И  собой  недурна,  грудастенькая.  Голосишко,  правда,
противный, но тебе ведь не в опере петь.
     И хохотнул. Вот, гад, в фурсетки решил приписать! Это мамзелек, которые
псам на своих кукуют, так зовут. За такое, если фартовые  или  воры  узнают,
расплата одна - кишки наружу. Если найдут где гулящую с  распоротым  брюхом,
всем ясно, за что ее. А уж кто - это поди вызнай. И все же немало  мамзелек,
которые фурсетствуют. Само собой, не от хорошей  жизни.  Прижмет  такой  вот
подлый пес - попробуй открутись.
     Сеньке-то что, фурсеткой так фурсеткой, однако уважающая себя мамзелька
должна была покобениться.
     - Я девушка честная, - сказал он гордо. - Не из тех шалав, которые псам
на своих кукуют. Ищите себе других кукушек.
     - Что-о?! - заорал вдруг пристав  таким  ужасным  голосом,  что  Скорик
обмер. - Это ты кого "псами" назвала, стеррррва?! Ну, Александрова, за это я
на тебя штраф запишу. На уплату - три дня. А потом знаешь, что будет?
     Сенька помотал головой - испуганно, и уж безо всякого притворства.
     А Солнцев с крика перешел на вкрадчивость:
     - Объясню. Если ты мне в три дня штраф за оскорбление не  выплатишь,  я
тебя на ночь в третью камеру запру. Там  у  меня  знаешь  кто?  Преступники,
больные чахоткой и сифилисом. По новому гуманному указу  ведено  держать  их
отдельно от прочих арестантов. Они ночку с тобой поиграются, а там поглядим,
что к тебе скорей привяжется - французка или чахотка.
     Похоже, пора было от девичьей гордости отходить.
     - Чем же я заплачу, - плачущим голоском  сказал  Сенька.  -  Я  девушка
бедная. Полковник хмыкнул:
     - Так бедная или честная?
     Скорик потер рукавом  глаза  -  вроде  как  слезы  смахивает.  Жалостно
шмыгнул носом. Мол, вся я ваша, делайте со мною что хотите.
     - То-то. - Солнцев перешел с  угрожающего  тона  на  деловой.  -  Ты  с
человеком, который тебе письмо дал, спала?
     - Ну, - осторожно сказал Сенька, не зная, как лучше ответить.
     Пес покачал головой:
     - Надо же, как опростился наш чистоплюй. В прежние времена нипочем бы с
гулящей не спутался. Видно, нашел в тебе что-то. -  Он  вышел  из-за  стола,
взял Скорика двумя пальцами за подбородок. - Глазки  живые,  с  чертенятами.
Хм... Где дело было? Как?
     - У меня на квартере, - принялся врать Сенька. - Очень уж барин жаркий,
прямо огонь.
     - Да, он ходок известный. Вот что, Александрова. Штраф ты мне выплатишь
следующим манером. Скажешь этому человеку, что влюбилась в него  до  безумия
или еще что-нибудь выдумаешь, но смотри, чтобы при нем была. Раз он  в  тебе
что-то усмотрел, то, верно, не прогонят. Он у нас джентльмен.
     - Где ж мне его сыскать? - пригорюнился Сенька.
     - Про это я тебе завтра скажу, - загадочно улыбнулся пристав.  -  Давай
желтый билет. У меня пока полежит. Для верности.
     Ай, незадача. Скорик глазами захлопал, чего сказать - не знает.
     - Что, нету? - Солнцев хищно  овклабился.  -  Без  билета  промышляешь?
Хороша. А еще фурсетить брезговала. - Эй! - заорал он, повернувшись к двери.
- Огрызков!
     Вошел городовой, встал навытяжку, истово выпучил на начальство глаза.
     - Эту сопроводишь до дому, куда  укажет.  Изымешь  вид  на  жительство,
привезешь мне. Так что удрать тебе, Александрова, не удастся.
     Он потрепал Сеньку по щеке.
     - А приглядеться - пожалуй, в самом деле что-то есть. У Фандорина  губа
не дура. - Опустил руку, пощупал Скорикову задницу. - На фундамент тощевата,
но я мегрешками не брезгую. Надо будет тебя попробовать, Александрова. Если,
конечно, от чахоточных откупишься.
     И заржал, жеребец поганый.
     Как только Смерть  с  ним,  подлым,  миловаться  могла?  Уж  лучше  бы,
кажется, в петлю.
     А еще Сеньке стало жалко женщин, бедных. Каково им на свете жить, когда
все мужчины сволочи и паскудники?
     И что все-таки такое "фандорин"?

        КАК СЕНЬКА СДАВАЛ ЭКЗАМЕН

     С пучеглазым псом Сенька поступил просто. Сказал ему, что проживает  на
Вшивой Горке, а как пошли переулками к Яузе, подобрал подол, да  и  дунул  в
подворотню. Городовой, конечно, давай в свисток дудеть,  материться,  а  что
толку? Мамзельки-фурсетки  и  след  простыл.  Будет  Огрызкову  от  пристава
"штраф", это как пить дать.
     Всю дорогу домой Скорик ломал голову: что ж он  там  такого  в  подвале
увидал или услыхал, из чего Эраст Петрович с  Масой  сразу  догадались,  кто
убийца?
     Раскидывал, раскидывал мозгами, прямо замучил их гимнастикой, но так  и
не допетрил.
     Стал тогда про другое дедуктировать. Что  же  такое  удумал  многоумный
господин Неймлес? Это ведь помыслить страшно, какую  кашу  заварил.  Как  ее
расхлебывать?  И,  главное,  кому?  Что  если  некоему  молодому   человеку,
притомившемуся  быть  игрушкой  в  руках  птицы-Фортуны?  То  она,  шальная,
взмахнет крылом, вывалит на  сирого,  убогого  свои  заветнейшие  дары  -  и
любовь, и богатство,  и  надежду,  то  вдруг  повернется  гузкой  и  нагадит
счастливцу на куафюру, отберет все дары обратно и еще  нацелится  в  придачу
утырить у бессчастной жертвы самое жизнь.
     Про инженера Сеньке думалось нехорошее. Ишь как ловко чужим  имуществом
распорядился.   Нет   спасибо   сказать   за   неслыханное   великодушие   и
самопожертвование. От них дождешься! Распорядился, будто своим  собственным.
Назвал аспидов на чужое. Приходите, гости дорогие, берите кому сколько надо.
А что у человека на тот клад свои виды были и даже мечты,  на  это  гладкому
барину Эрасту Петровичу, конечно, положить со всей амуницией.
     От обиды Скорик был с инженером сух  и,  хоть  рассказал  про  передачу
письма  и  про  разговор  с  приставом  все  в  доскональности,   но   делал
оскорбленное достоинство: глядел немножко в сторону и кривил губы.
     Эраст Петрович, однако, демонстрации не заметил. Внимательно выслушал и
про допрос, и про вербовку. Кажется, остался  всем  доволен,  даже  похвалил
"молодцом". Тут Сенька не сдержался, сделал намек насчет  клада:  что,  мол,
много на свете умников людским добром распоряжаться,  еще  бы,  чужое  -  не
свое. Но не пронял и намеком, не достучался до инженеровой совести. Господин
Неймлес потрепал Скорика по голове, сказал: "Не  жадничай".  И  еще  сказал,
весело:
     - Нынче ночью заканчиваю  все  московские  дела,  времени  больше  нет.
Завтра в полдень - старт мотопробега. Надеюсь, "Ковер-самолет" в порядке?
     У Сеньки внутри все так и сжалось. В самом деле, двадцать третье-то уже
завтра! За беготней и переживаниями он совсем про это забыл!
     Выходит, так на так  всему  конец.  Ай  да  господин  Неймлес,  ловкач.
Попользовался механиком (между прочим, задарма,  если  не  считать  харчей),
получил налаженное-надраенное авто в лучшем виде и  это  бы  четверть  беды.
Главное - обвел сироту вокруг пальца, обобрал до нитки, под ножи поставил, а
после укатит себе в Париж волшебным принцем-королевичем. Сенькина же планида
- сидеть одному-одинешеньку у разбитого корыта.  Это  еще  если  завтра  жив
останется...
     Рот у Скорика задрожал, уголки сами по себе вниз  поползли,  еще  ниже,
чем при оскорбленном достоинстве.
     А бессердечный Эраст Петрович сказал:
     - Помаду-то с губ сотри, смотреть п-противно.
     Как будто Сенька сам, от нечего делать, помадой намазался!
     Сердито топая, он пошел переодеваться.  Слышно  было,  как  в  кабинете
задребезжал телефонный звонок, а когда минут через несколько Скорик явился к
Эрасту Петровичу высказать правду-матку уже безо всяких намеков,  на  полную
чистоту, того дома не было - исчез куда-то.
     Маса тоже шлялся неведомо где. День между тем неостановимо сползал  под
откос, к вечеру, и чем за окном становилось темней, тем сумрачней делалось у
Сеньки на душе. Охо-хо, что-то нынче будет...
     Чтобы отвлечься от дурных мыслей, Сенька пошел в сарай начищать авто, и
без того сиявшее ослепительней кремлевских куполов. Злости больше  не  было,
одна печаль.
     Что ж, Эраст Петрович. Как говорится, дай вам Бог удачи  и  рекорда,  о
котором вы мечтаете. Трипед ваш отлажен в лучшем виде, не  сомневайтесь.  Не
раз вспомните  добрым  словом  механика  Семена  Скорикова.  Может,  на  вас
когда-никогда и некое угрызение снизойдет. Или хоть легкое сожаление.  Хотя,
конечно, навряд ли. Кто вы и кто мы?
     Тут из жалюзей (это щели такие)  моторного  охладителя  раздался  тихий
писк, и Сенька замер. Послышалось? Нет - вот, снова! Что за чудеса?
     Посветил внутрь фонариком. Мышонок залез!
     Говорил же, говорил Эрасту Петровичу, что зазоры  должны  быть  меньше!
Пускай лучше их будет не двадцать четыре, а тридцать шесть!
     Вот вам пожалуйста. А если этот гаденыш топливный шланг прогрызет?  Ой,
беда-беда.
     Пока  снимал  кожух,  пока  гонял  мышонка,  пока  отсоединял  и  вновь
присоединял шланг (слава Богу, целый), сам не заметил, как  наступила  ночь.
Вернулся в дом, когда били часы - двенадцать раз. От этого похоронного  боя,
гулко раздававшегося в пустой квартире,  у  Скорика  перехватило  дыхание  и
стало так страшно, так бесприютно, что хоть собакой вой.
     Хорошо скоро после этого явился господин Неймлес. Совсем не такой,  как
давеча: уже не веселый и довольный, а хмурый, даже злой.
     - Ты почему не готов? - спрашивает. - Забыл, что тебе Мотю  изображать?
Надевай парик, ермолку и все остальное. Сильно г-гримировать тебя не  стану,
все равно в подвале темно. Только нос подклею.
     - Так ведь рано еще. Мне к трем, - упавшим голосом сказал Сенька.
     - Появилось еще одно с-срочное дело, Я должен  его  решить.  Поедем  на
"Ковре-самолете", будет ему заодно последнее испытание перед стартом.
     Здрасьте-пожалуйста. Полировал, надраивал - и все псу под хвост.  Хотя,
с другой стороны, лишний раз обкатать не вредно.
     Жиденком Сенька оделся быстро  и  уже  без  скандалу.  Лучше  так,  чем
мамзелькой.
     Эраст Петрович же надел  красивый  мотокостюм:  кожаный,  блестящий,  с
желтыми скрипучими ботинками и гамашами. Заглядение!
     А еще инженер сунул  в  заспинный  кармашек  свой  маленький  револьвер
(называется "герсталь",  сделан  в  заграничном  городе  Льеже,  по  особому
заказу), и у Скорика екнуло сердце. Доживем ли до старта? Бог весть.
     - Садись за руль, - велел господин Неймлес. - Покажи, что умеешь.
     Сенька надел окуляры, втиснул уши под чересчур большую ермолку, чтоб не
слетела. Эх, хоть прокатиться напоследок!
     - На С-Самотеку.
     Домчали в пять минут, с ветерком.
     Эраст Петрович вылез у деревянного особнячка, позвонил. Ему открыли.
     Сенька,  конечно,  полюбопытствовал  -  сходил  посмотреть  на   медную
табличку, что висела на двери. "Ф.Ф.Вельтман, патологоанатом, д-р медицины".
Что такое "патологоанатом" - хрен его  знает,  но  "д-р"  значило  "доктор".
Заболел, что ли, кто? Уже не Маса ли, встревожился  Сенька.  Тут  за  дверью
послышались шаги, и он побежал назад к аппарату.
     Доктор был щупленький, взъерошенный и все  моргал  глазами.  На  Сеньку
уставился с испугом, в ответ на вежливое "доброго здоровьица"  неопределенно
кивнул.
     - Это кто? - шепотом спросил Скорик инженера, когда  мухортик,  кряхтя,
полез садиться.
     - Неважно, - мрачно ответил Эраст Петрович. - Это п-персонаж из  совсем
другой  истории,  нашего  сегодняшнего   дела   не   касающейся.   Едем   на
Рождественский бульвар. Марш-марш!
     Ну, а как мотор загрохотал, тут уж, конечно, не до разговора стало.
     Инженер велел остановиться на углу темного переулка.
     - Оставайся в машине и никуда не отлучайся.
     Само собой - как можно отлучиться? Ночная публика, она известно  какая.
Не успеешь отвернуться, болт либо гайку отвернут, на  грузило  или  так,  из
озорства.
     Сенька положил на сиденье разводной ключ - пусть только сунутся.
     Спросил у доктора:
     - Заболел кто? Лечить будете?
     Тот не ответил, а господин Неймлес сказал:
     - Да. Необходимо хирургическое вмешательство.
     Они двое пошли к дому, в котором светились окна.  Постучали,  вошли,  а
Скорик остался поджидать.
     Долго ждал. Может,  целый  час.  Сначала  сидел,  боялся  того,  как  в
ерохинский  подвал  к  Упырю  пойдет.  Потом  просто  скучал.  А  под  конец
тревожиться стал - не опоздают ли. Пару раз послышалось, будто в доме,  куда
инженер с врачом вошли, что-то трещит. Черт его знает, что они там делали.
     Наконец, вышел Эраст Петрович - один и  без  кожаного  кепи.  Когда  он
подошел ближе,  Сенька  увидел,  что  вид  у  господина  Неймлеса  не  такой
аккуратный, как раньше: куртка на  плече  надорвана,  на  лбу  царапина.  Он
лизнул правый кулак - костяшки пальцев сочились кровью.
     - Что случилось-то? - перепугался Скорик. - И  где  лекарь?  С  больным
остался?
     - Едем, - буркнул инженер, не ответив. - Покажи  мастерство.  Вот  тебе
экзамен: домчишь до Хитровки за десять минут  -  возьму  тебя  в  мотопробег
ассистентом.
     Сенька дернул дроссель еще сильней,  чем  тогда,  в  первый  раз.  Авто
рвануло с места и, покачиваясь на стальных  рессорах,  понеслось  вперед,  в
ночь.
     Ассистентом! В Париж! С Эрастом Петровичем!
     Господи, сделай так, чтоб мотор не заглох и не перегрелся! Чтоб шина на
булыге не треснула! Чтоб не соскочила передача! Ведь Ты все можешь, Господи!
     На углу Мясницкой двигатель чихнул и сдох. Засор!
     Сенька, давясь слезами, продул карбюратор, на что ушло минуты  две,  не
меньше. Из-за этого несчастья в заданный срок и не уложился.
     - Стоп,  -  сказал  инженер  на  перекрестке  бульвара  с  Покровкой  и
посмотрел на брегет. - Двенадцать минут десять секунд.
     Повесив голову, Скорик  всхлипнул  и  вытер  сопли  рыжим  пейсом.  Ах,
Фортуна, подлая ты баба.
     - Отличный результат, - сказал Эраст Петрович. - А к-карбюратор  вообще
был прочищен за рекордный срок. Поздравляю. Про десять минут я,  разумеется,
п-пошутил. Надеюсь, ты не откажешься сопровождать меня в  Париж  в  качестве
ассистента? Сам знаешь, Маса на эту роль не подходит. Он поедет  за  нами  в
дорожной к-карете, повезет запасные колеса и прочие детали.
     Не веря своему счастью, Сенька пролепетал:
     - И мы поедем втроем? В  самый  город  Париж?  Здесь  господин  Неймлес
задумался.
     - Видишь ли, Сеня, - сказал он. - Вероятно,  с  нами  поедет  еще  одна
особа. - А помолчав, добавил тише,  без  большой  уверенности.  -  Или  даже
две...
     Ну одна-то понятно кто, насупился Скорик.  После  каши,  которую  нынче
ночью заварит  Эраст  Петрович,  Смерти  оставаться  в  Москве  будет  никак
невозможно. А вот вторая-то особа кто?  Неужто  сенсей  решился  у  швейцара
Михеича его супругу Федору Никитишну увезти?
     И стало Сеньке жалко бедного  Михеича  -  каково-то  ему  придется  без
компотов, без пирожков, без Федориной ласки? А еще жальче стало  себя.  Мука
мученическая будет смотреть, как у инженера со Смертью  по  дороге  в  Париж
ихняя любовь обустроится. Не хватало еще чтоб через это рекорд сорвался.
     Господин Неймлес прервал Сенькины размышления, снова звякнув брегетом:
     - Без десяти три. Пора приступать к операции. Я еду за приставом.  Авто
оставлю в участке - целее будет.  Заодно  проверю,  ограничится  ли  Солнцев
одним помощником. А ты, Сеня,  ступай  в  Ерошенковскую  ночлежку,  к  месту
встречи.  Веди  Упыря  подземным  ходом   и   помни,   что   ты   д-дурачок.
Членораздельного ничего  не  говори,  просто  мычи.  Там  будет  критический
момент, когда появятся Князь с Очком. Если сильно запахнет жареным,  мальчик
Мотя может обрести дар речи. Скажешь: "А серебро - вот оно" и покажешь.  Это
займет их как  раз  до  моего  появления.  -  Инженер  задумался  о  чем-то,
пробормотал вполголоса. - Скверно, что я остался без "герсталя", а  добывать
другой револьвер нет времени...
     - Да как вы без пистолета к этим волкам пойдете? - ахнул Сенька.  -  Вы
же его в карман совали, я видел! Обронили, что ли, где-нибудь?
     - Именно что  обронил...  Ничего,  обойдемся  и  без  револьвера.  План
операции стрельбы не предполагает. - Эраст Петрович бесшабашно  улыбнулся  и
щелкнул Скорика по наклеенному носу. - Ну, еврей, гляди б-бодрей.

        КАК СЕНЬКА ВЕРТЕЛ ГОЛОВОЙ

     Ух, как же его тошнило от Ерохи - от  гнилого  подвального  запаха,  от
темнотищи, от приглушенных звуков,  что  доносились  из-за  запертых  дверей
"квартер": ночь-полночь, а подземные жители все собачились промеж собой, или
дрались, или пели дурными голосами, или плакали. Но чем дальше уходил Сенька
по сырым коридорам в ерохинское чрево, тем делалось тише, будто  сама  земля
гасила и поглощала шум человеческой жизни-жистянки,  а  по-научному  сказать
экзистенции. И  тут  накатили  на  Скорика  воспоминания,  во  стократ  хуже
подвальной вонищи и пьяного ору.
     Вот здесь на Сеньку сзади бросился неведомый  душегуб,  драл  волосы  и
ломал шею. Рука сама потянулась совершить крестное знамение.
     А за той дверью проживало семейство Синюхиных - вдруг померещилось, что
они пялятся из тьмы багровыми ямками вырезанных глаз. Бр-р-р...
     Еще пара поворотов - и колонная зала, будь она неладна. Из-за  нее  все
напасти.
     Тут  вот  валялся  мертвый  Михейка.  Сейчас  как  шагнет  из  черноты,
растопыря пальцы. А-а, скажет, Скорик, падла,  давно  тебя  поджидаю.  Через
тебя ведь я смерть принял.
     Сенька скорей-скорей шмыгнул подальше от нехорошего  места,  на  всякий
случай косясь назад и держа наготове пальцы щепотью -  перекреститься,  если
привидится какая фантасмагория.
     Лучше бы перед собой смотрел.
     Налетел на что-то, но не на колонну, потому что потолочная опора -  она
твердая, кирпичная, а это, на что он налетел, было упругое и ухватило Сеньку
руками за горло. Да как зашипит:
     - Явился? Ну, где ваш жидовский клад?
     Упырь! Здесь уже, в темноте поджидал! Скорик от испуга только замычал.
     - Ах да ты ж немой, - выдохнул в самое лицо страшный  человек  и  горло
отпустил. - Ну давай, веди.
     И в самом деле один пришел! Не  захотел-таки  с  товарищами  богатством
делиться. Вот она, жадность.
     Еще малость погукав и  помычав,  Сенька  повел  доильщика  в  угол,  за
последнюю колонну. Вынул камни, махнул рукой: айда за мной! И полез  в  дыру
первым.
     Нарочно шел помедленней, хотя Упырь зажег лампу, и  можно  было  бы  до
сокровищницы  добраться  в  пять  минут.  Только  куда  торопиться-то?  Ведь
придется с этим монстром (а проще говоря  чудищем)  целых  пятнадцать  минут
наедине миловаться, пока Смерть своих чудищ не доставит, Князя с Очком.  Ну,
что тогда начнется - об этом лучше было пока не задумываться.
     Однако как ни тянул Сенька, как ни канителил, а все ж таки вывел лаз  к
выложенной белым камнем горловине.  Отсюда  три  шажка,  а  там  и  заветная
камора.
     - Гы, гы, - показал Скорик на кучи серебряных заготовок.
     Упырь отпихнул его, ринулся вперед. Зарыскал туда-Сюда  по  подземелью,
высоко подняв лампу. По  стенам  и  сводчатому  потолку  запрыгали  тени.  У
заваленной битым кирпичом и камнями двери доилыцик остановился.
     - Туда что ль?
     Сенька все жался у входа. Была у него мысль - не дернуть ли обратно? Да
что толку? Налетишь на Князя, который, наверно, уже движется сюда  подземным
ходом.
     - Где клад-то? - подступился к Скорику монстр. -  А?  Клад,  понимаешь?
Серебро где?
     - Бу, бу, - ответил мальчик Мотя и затряс головой, замахал руками. Чтоб
потянуть время, произнес целую речь на психическом  языке.  -  Утолю,  га-га
хряпе, арды-бурды гулюмба, сурдык-дурдык ого!  Ашмы  ли  бундугу?  Карманда!
Сикось-выкось шимпопо, дуру-буру гопляля...
     Упырь послушал-послушал, да как схватит полоумного  за  плечи  и  давай
трясти.
     - Где серебро? - орет. - Тут мусор один  да  лом  железный!  Надули?  Я
тебя, пейсатого, лапшой настругаю!
     У Сеньки голова вперед-назад мотается, нехорошо Сеньке. Вот уж  никогда
не думал, что будет с таким нетерпением Князя ждать. Где  они  там,  уснули,
что ли в подземном ходе?
     Или уже открыть Упырю про прутья? Эраст Петрович сказал:  "Если  сильно
запахнет жареным, мальчик Мотя может обрести дар  речи".  Куда  уж  жареней?
Прямо искры из глаз!
     Открыл Сенька рот, чтоб не по-безумному, а по-понятному заговорить,  но
тут вдруг Упырь его трясти перестал - дернулся, навострил уши. Никак услыхал
что-то?
     Через малое время Скорик тоже услыхал: шаги, голоса.
     Доилыцик пнул ногой лампу, что стояла на полу. Та упала, погасла. Стало
темным-темно.
     Однако ненадолго.
     - ...все молчишь-то? - глухо  донеслось  из  узкого  прохода,  и  сразу
оттуда же, качаясь, вызмеился узкий яркий луч, зашарил по своду, по  стенам.
Застывших Упыря и Сеньку пока что не зацеплял.
     Вошли трое. Первый, в длиннополом сюртуке, держал в руке  электрический
фонарь. Второй была женщина. Говорил третий, ступивший в камору последним.
     - Ну  молчи,  молчи,  -  горько  сказал  Князь.  -  Променяла  меня  на
черномордого и молчишь? Стерва ты бесстыжая, ахне Смерть...
     Чиркнула спичка - это первый из вошедших зажег керосиновую лампу.
     В помещении стало светло.
     - Оп-ля! - тихо воскликнул валет,  быстро  поставил  лампу  на  пол,  а
фонарь погасил и сунул в карман. - Какая встреча!
     - Упырь! - выкрикнул Князь. - Ты?!
     А доилыцик ничего им не сказал. Только шепнул на ухо Сеньке: "Ну  хитры
вы, жидяры поганые. Прощайся с жизнью, сучонок".
     Но и Князь, похоже, решил, что его подсекли. Повернулся к Смерти:
     - Гниде этому продала меня,  сука?  Замахнулся  на  нее  кулаком,  а  в
кулаке-то кастет! Смерть не отшатнулась, не попятилась,  только  улыбнулась,
зато Скорик от  страха  завопил.  Ничего  себе  операция!  Сейчас  их  обоих
порешат, и вся недолга!
     - Погоди-ка, Князь, - сказал Очко, вертя головой. - Это не подсека.  Он
тут один, малец не в счет.
     Валет пружинистой походкой прошелся  по  подвалу,  быстро  бормоча  при
этом:
     - Что-то  не  то,  что-то  не  то.  И  серебра  никакого  нет...  Вдруг
повернулся к доилыцику:
     - Мсье Упырь, вы ведь тут не из-за нас? Иначе не пришли бы один, верно?
     - Само собой, - настороженно ответил тот, выпустил Скорика и сунул  обе
руки в карманы. Ой, мамочки, как начнет палить прямо через портки!
     - А из-за чего? - блеснул стеклышками  Очко.  -  Не  из-за  некоего  ли
клада?
     Глаза Упыря проворно перемещались с одного противника на другого.
     - Ну.
     - "Ну" - стало быть, да. А кто сыпанул наводку?  -  Валет  остановился,
подал Князю знак - погоди, мол, ничего не делай.  -  Часом  не  кавказец  по
имени Казбек?
     -  Нет,  -  сдвинул  жидкие  брови  Упырь.  -  Старый  жид  насыпал.  И
провожатого дал, вот энтого жиденка. Очко защелкал пальцами, потер лоб.
     - Так-так-так. Что означает сей казус? Открылась бездна, звезд полна...
     - Что ты удумала? - накинулся Князь  на  Смерть,  но  руку  с  кастетом
опустил. - Зачем нас тут свела?
     - Погоди ты, не булькай, - снова остановил его валет. - Она  ничего  не
скажет. - И кивнул на Сеньку. - Пощупаем лучше христопродавца.
     Тот втянул голову в плечи. Уже кричать про клад или еще погодить?
     Упырь дернул подбородком:
     - Он малахольный, только мычит. А начнет  языком  молоть  -  ничего  не
разберешь.
     - Непохоже, чтобы совсем уж малахольный. - Очко  не  спеша  двинулся  к
Скорику. - Ну-ка, дворянин иерусалимский, поговори со мной, а я послушаю.
     Сенька от него, бешеного, шарахнулся. Валет на это засмеялся:
     - Куда так проворно, жидовка младая?
     И в самом деле - некуда. Через  каких-нибудь  три  шага  Скорик  уперся
спиной в стенку.
     Очко вынул фонарь, посветил ему в лицо и вдруг засмеялся.
     - Власы-то, похоже, поддельные. - И дерг у  Сеньки  с  головы  парик  -
рыжие патлы вместе с ермолкой на сторону сползли. - Князь,  погляди-ка,  кто
тут у нас. О, сколько нам открытий чудных...
     - А, лярва! - взвыл Князь. - Так это ты со своим сопливым  полюбовником
все устроила! Ну, Скорик, глистеныш, конец тебе!
     Вот теперь в самый раз будет, сообразил Сенька. Если  дальше  жарить  -
одни головешки от него останутся.
     - Не убивайте! - закричал он что было мочи. -  Без  меня  вам  клад  не
найти!
     Валет повис на плечах у Князя.
     - Постой, успеется!
     Но вместо Князя на бедного Сеньку налетел Упырь.
     - Так ты ряженый!? - и шмяк кулаком в ухо. Хорошо, что сбившийся  парик
смягчил, а то бы дух вон. Но все же Скорика швырнуло в сторону. Прежде,  чем
дальше бить станут, он показал на ближнюю груду:
     - Да вон же оно, серебро! Глядите!
     Доилыцик посмотрел, куда указывал палец. Взял  один  прут,  повертел  в
руках. Тут и Очко подошел, тоже подобрал  палку,  поскреб  ножом.  Сверкнуло
белым, матовым, и Упырь охнул:
     - Серебро! Сука буду, серебро! Тоже вынул перо, попробовал  один  прут,
другой, третий.
     - Да тут пуды!
     Князь и Очко, позабыв о Сеньке, тоже загрохотали металлом.
     Скорик по стеночке, по стеночке подобрался поближе к Смерти. Шепнул:
     - Дуем отсюда!
     Она, тоже шепотом:
     - Нельзя.
     - Ты что? Они сейчас очухаются и кончат меня! А Смерть ни в какую:
     - Эраст Петрович не велел.
     Бросить, что ли, ее здесь, раз она такая упрямая,  заколебался  Сенька.
Может, и бросил бы (хотя, конечно, навряд ли),  но  тут,  легок  на  помине,
появился господин Неймлес.
     Видно, крались через горловину на цыпочках, потому что шагов слышно  не
было.
     Просто один за другим в  камору  быстро  вошли  трое:  Эраст  Петрович,
пристав Солнцев и Будочник. Инженер держал фонарь (который,  впрочем,  сразу
загасил - и без того  светло  было);  у  пристава  в  каждой  руке  было  по
револьверу, а Будочник просто выставил вперед кулачищи.
     - Руки в небо! - лихо крикнул пристав. - Уложу на месте!
     Господин Неймлес встал слева от него, городовой справа.
     Оба фартовых и доилыцик застыли. Первым  бросил  прут  Упырь,  медленно
повернулся и поднял руки. Князь и Очко сделали то же.
     - Вот паиньки! - весело воскликнул полковник. - Все  здесь,  голубчики!
Дорогие  мои,  ненаглядные!  И  вы,  мадемуазель!  Какая  встреча!   Я   вас
предупреждал, пощепетильней со знакомствами. Теперь пеняйте на  себя.  -  Он
коротко взглянул на Эраста Петровича и Будочника. -  Доставайте  револьверы,
что же вы? Это публика шустрая, всего можно ожидать.
     - Я сегодня без огнестрельного оружия, - спокойно  ответил  инженер.  -
Оно не п-понадобится. Городовой же прогудел:
     - А мне ни к чему. Я, если надо, и кулаком вчистую уложу.
     Не дурак оказался пристав-то, подумал Санька. Знал, какого помощника  с
собой взять.
     - Сударыня и ты, Сеня, встаньте позади меня, - сказал Эраст Петрович не
допускавшим возражений голосом.
     Скорик-то, по правде говоря,  и  не  думал  возражать  -  вмиг  забежал
инженеру за спину и встал  у  самого  выхода.  Однако  и  строптивая  Смерть
спорить не осмелилась, присоединилась к Сеньке.
     - Иннокентий Романович, позвольте  мне  произнести  небольшую  речь,  -
обратился к приставу господин Неймлес. - Я должен объяснить п-присутствующим
истинный смысл этого собрания.
     - Истинный смысл? - удивился Солнцев. - Но  он  очевиден  -  арестовать
этих мерзавцев. Единственное, что мне хотелось бы знать, как вам удалось  их
сюда заманить? И что это за живописная фигура?
     Последнее было сказано про Сеньку, который на  всякий  случай  отступил
подальше в горловину.
     - Это мой ассистент, - объяснил Эраст Петрович. - Но моя речь будет  не
о кем. - Он откашлялся и заговорил громче, чтоб было слышно всем. - Господа,
у меня очень м-мало времени. Я собрал вас, чтобы покончить все разом. Завтра
- да, собственно, уже нынче - я покидаю пределы города и должен  этой  ночью
завершить свои московские дела.
     Пристав встревоженно перебил его:
     - Покидаете? Но по дороге сюда вы говорили мне про то,  как  мы  вместе
истребим всю нечисть, и про то, какие  это  откроет  передо  мной  служебные
горизонты...
     - Для меня  существуют  вещи  поинтересней  вашей  карьеры,  -  отрезал
инженер. - Например, спорт.
     - Какой к черту спорт?!
     Полковник так удивился, что  перевел  взгляд  с  арестантов  на  Эраста
Петровича. Рука Очка немедленно скользнула в рукав, но Будочник в два прыжка
выскочил вперед и занес пудовую ручищу:
     - Пришибу!!!
     Валет немедленно выставил вперед пустые ладони.
     - Еще  раз  перебьете  меня,  и  я  отберу  ваши  "кольты"!  -  сердито
прикрикнул господин Неймлес на пристава - В ваших руках  от  них  все  равно
мало проку!
     Оглянуться на него снова Солнцев  не  решился,  потому  просто  кивнул:
хорошо-хорошо, молчу.
     Показав всем, кто в курятнике  петух  (а  именно  так  расценил  Сенька
поведение инженера), Эраст Петрович заговорил, обращаясь к арестованным:
     - Итак, г-господа, я решил собрать вас здесь по двум  причинам.  Первая
состоит в том, что все  вы  являлись  подозреваемыми  в  деле  о  хитровских
убийствах. Теперь я уже знаю, кто преступник, но все же коротко поясню,  чем
навлек на себя подозрение каждый из вас. Князь знал о  существовании  клада,
это раз. Разыскивал его, это два. К тому же в последние месяцы  из  обычного
налетчика превратился в беспощадного убийцу, это  три.  Вы,  господин  Очко,
также знали о кладе, это раз. Чудовищно жестоки, это  два.  Наконец,  ведете
двойную игру за спиной своего покровителя: ни во что его не ставите, крадете
с его стола и спите в его п-постели. Это три.
     - Что?! - взревел Князь, повернувшись к своему подручному. -  Чего  это
он про постель?
     Валет  лишь  улыбнулся,  но  такой  улыбкой,  что  у  Сеньки  вся  кожа
запупырилась.
     А господин Неймлес уже обратился у Упырю:
     - Вам, господин доилыцик, не давал покоя к-карьерный взлет  Князя.  Как
стервятник, крадущий  чужую  добычу,  вы  все  норовите  выхватить  кусок  у
удачливого соперника: хабар, воровскую славу, женщину. Это раз. Вы  тоже  не
останавливаетесь  перед  убийствами,  но  прибегаете  к   этому   к-крайнему
средству,  лишь  приняв  все  меры  предосторожности.   Как   и   хитровский
Кладоискатель, отличающийся маниакальной предусмотрительностью. Это два...
     -  Женщину?  -  перебил  Князь,   напряженно   вслушивавшийся   в   эту
обвинительную речь. - Какую женщину? Смерть, о чем это он? Нешто и  Упырь  к
тебе лапы тянул?
     Сенька глянул на Смерть и увидел, что  она  бледна,  как  смерть  (нет,
лучше сказать - "как снег" или "как полотно", а  то  непонятно  получается).
Однако усмехнулась.
     - И он, и твой дружок Очко. Все вы друг друга стоите, пауки.
     Не опуская поднятых рук, Князь развернулся и двинул валета в висок,  но
тот, похоже, был наготове - проворно отскочил, выхватил из рукава нож. Упырь
тоже сунул руку в карман.
     - Стоять! - заорал пристав. - Положу на месте! Всех троих!
     Те застыли, испепеляя взглядами друг друга. Очко ножа не  убрал,  Упырь
руки из кармана не вынул, у Князя же на пальцах сжатого кулака  посверкивали
стальные кольца кастета.
     - Немедленно уберите оружие, - приказал инженер. -  И  вас,  Иннокентий
Романович, это тоже касается. Еще выпалите невзначай. К тому же у нас тут не
казаки-разбойники и не полицейские-воры, а совсем другая игра, в которой все
на равных.
     - Что? - опешил полковник.
     - А то. Вы тоже были для меня  одним  из  подозреваемых.  Интересуетесь
резонами?  Извольте.  Вы  столь  же  беспощадны  и  жестоки,  как  остальные
п-приглашенные. Ради  своего  честолюбия  не  остановитесь  ни  перед  какой
низостью и даже перед убийством. Свидетельством тому ваш  послужной  список,
отлично мне известный. Шум  на  всю  Москву  о  новоявленном  потрошителе  с
Хитровки вам выгоден. Недаром вы так привечаете газетных репортеров. Сначала
самому создать пугало, наводящее  трепет  на  публику,  а  потом  героически
одолеть творение собственных рук - вот ваша метода. Именно так вы  поступили
год назад с пресловутыми "хамовническими грабителями" - этой шайкой вы  сами
и руководили, через вашего агента.
     - Чушь! Домыслы! - крикнул пристав. - У вас нет  доказательств!  Вас  в
это время вообще в Москве не было!
     - Но, не забывайте, у меня в Москве много старых д-друзей, в том  числе
из полиции. Не все они так слепы, как ваше начальство. Впрочем, это сейчас к
делу не относится. Я лишь хочу сказать, что провокация  с  кровавым  исходом
для вас не внове. Вы  расчетливы  и  холодны.  Поэтому  в  вашу  африканскую
страсть к избраннице Князя я не верю - эта дама была вам нужна как  источник
информации.
     - Как, и этот тоже? - простонал Князь с такой мукой,  что  Сеньке  даже
стало его жалко. - Шалава ты распоследняя! Всех своим подолом загребла, даже
псом поганым не побрезговала!
     А Смерть лишь рассмеялась - шелестящим, почти беззвучным смехом.
     - Сударыня, - коротко оглянулся на нее  Эраст  Петрович.  -  Я  требую,
чтобы вы немедленно удалились. Сеня, уведи ее!
     Правильный момент выбрал умный инженер  -  так  всем  остальным  голову
заморочил, что не до Смерти им стало и тем более не до какого-то Сеньки.
     Два раза просить Скорика не пришлось. Он взял Смерть за руку и  потянул
в горловину. Ясно было, что затеянный господином Неймлесом  стык  добром  не
кончится. Любопытно, конечно, было бы посмотреть до конца, но  откуда-нибудь
с третьего яруса в театральный бинокль. А оказаться на сцене, когда тут всех
валить начнут - премного благодарны, как-нибудь в  другой  раз.  К  примеру,
после среды во вторник.
     Шажка два Смерть сделала, не больше, а потом уперлась  -  не  сдвинешь.
Когда же Сенька попробовал  ее  за  бока  тащить,  еще  локтем  под  ложечку
двинула, очень больно.
     Скорик за живот схватился, ртом воздух хватал, а сам в это время  из-за
Смертьиного плеча выглядывал, только успевал головой вертеть. Интересно  все
ж таки. Видел, как пристав попятился к стене и наставил  один  револьвер  на
Эраста Петровича, второй же по-прежнему наводил на фартовых.
     - Так это ловушка?!  -  воскликнул  он,  вертя  туда-сюда  головой  еще
проворней Сеньки. - Не на того  напали,  Фандорин!  В  барабанах  двенадцать
пуль, на всех хватит! Будников, ко мне!
     Городовой подошел к начальнику и встал сзади,  грозно  сверкая  глазами
из-под сивых бровей.
     - Тут, Иннокентий Романович, не одна ловушка, а целых две,  -  спокойно
объяснил господин Неймлес, снова  обозванный  тем  самым  непонятным  Сеньке
словом. - Я же сказал, что сегодня ночью хочу разом закончить все московские
дела. Свои подозрения я  изложил  вам  исключительно  для  полноты  картины.
Преступник находится здесь  и  понесет  заслуженную  кару.  Остальных  же  я
пригласил на эту встречу с  другой  целью:  чтобы  избавить  некую  даму  от
опасных  знакомств  и  еще  более  опасных   заблуждений.   Это   совершенно
исключительная  женщина,  господа.  Она   много   страдала   и   заслуживает
милосердия.  Кстати  говоря,  она  подсказала  мне  отличное  название   для
операции, назвав вас пауками. Весьма точная м-метафора.  Вы  и  есть  пауки,
причем четверо из вас относятся к биологическому виду пауков обыкновенных, а
вот пятый - самый настоящий тарантул. Итак,  добро  пожаловать  на  операцию
"Пауки в банке". Если  учесть,  что  мы  находимся  в  хранилище  серебряных
слитков, то получается к-каламбур.
     Тут инженер сделал паузу, как бы приглашая остальных оценить шутку.
     - Пятый? - заморгал Солнцев, взглянув на Упыря, Князя и Очка. - Где  вы
видите пятого?
     - У вас за с-спиной.
     Пристав испуганно повернулся и уставился на  Будочника,  глядевшего  на
начальство с высоты своего саженного роста.
     - Городовой Будников и есть  главный  из  моих  сегодняшних  гостей,  -
сказал Эраст Петрович. - Редкий по размерам паучище.
     Будочник гаркнул так, что с потолка посыпалась пыль:
     - Вы что, ваше высокородие, белены объелись?! Да я...
     - Нет, Будников, - резко оборвал его  инженер  -  вроде  не  так  уж  и
громко, но городовой смолк. - Это вы объелись б-белены,  съехали  с  ума  на
старости лет. Однако про причину вашего умопомешательства мы еще  поговорим.
Сначала давайте по существу. Вы были главным подозреваемым с самого  начала,
невзирая на  всю  вашу  осторожность.  Сейчас  объясню,  почему.  Изуверские
убийства  на  Хитровке  начались  месяца  два  назад.   Убили   и   ограбили
подвыпившего  гуляку,  потом  репортера,  собравшегося  написать  статью   о
трущобах. Обычное для Хитровки дело -  если  б  не  одна  деталь:  выколотые
глаза. Потом убийца точно так же выколол глаза всем членам семьи  Синюхиных.
Здесь примечательны  два  обстоятельства.  Первое:  невозможно  представить,
чтобы подобные из  ряда  вон  выходящие  преступления  свершались  на  вашем
участке, а вы не дознались бы, кто это творит. Это  вы-то,  истинный  хозяин
Хитровки! Приставы приходят и уходят, сменяются вожаки  фартового  мира,  но
Будочник вечен. У него везде глаза и уши, он всюду вхож, ему ведомы  секреты
и полиции, и "Обчества". Происходили все новые убийства, вот уже весь  город
о них заговорил, а вездесущий Будочник знать  ничего  не  знает,  ведать  не
ведает.  Из  этого  я   предположил,   что   вы   связаны   с   таинственным
Кладоискателем, а стало быть, являетесь  его  соучастником.  Мои  подозрения
укрепились, когда во всех последующих убийствах жертвам  перестали  вырезать
глаза. Помнится, это я вам сказал, что теория  о  запечатлении  предсмертных
зрительных образов на сетчатке трупа не нашла  научного  подтверждения...  И
все же уверенности, что вы не просто соучастник, а убийца, у меня  не  было.
Вплоть  до  вчерашней  ночи,  когда  в  подвале  Ерошенковской  ночлежки  вы
умертвили  подростка,  одного  из  ваших  осведомителей.  Именно   тогда   я
окончательно  исключил  из  числа  подозреваемых  всех  прочих  п-пауков   и
сосредоточился на вас...
     - Чем же это, интересно будет узнать, я себя выдал? - спросил Будочник,
рассматривая инженера с любопытством. Страха или хоть  бы  даже  тревоги  на
лице городового Сенька не углядел.
     Тут пришлось снова головой вертеть - на пристава.
     - Ты что,  Будников,  сознаешься?!  -  в  ужасе  вскричал  полковник  и
отшатнулся от подчиненного. - Но он еще ничего толком не доказал!
     - Докажет, - благодушно махнул рукой Будочник, по-прежнему глядя только
на  господина  Неймлеса.  -  У  них  не  отвертишься.  А  ты  помолчи,  ваше
высокоблагородие, твой нумер теперь последний.
     Солнцев только рот разинул, а вымолвить ничего не смог. Это по-книжному
называется "утратил дар речи".
     -  Хотите  знать,  чем  себе  выдали?  -  переспросил  Эраст  Петрович,
усмехнувшийся словам городового. - Да очень просто. Вывинтить  человеку  шею
на сто восемьдесят градусов, да в один момент, чтоб пикнуть не успел,  можно
лишь одним способом: взять рукой за темя и резко повернуть, сломав  позвонки
и разорвав мышцы. Тут потребна поистине  феноменальная  силища,  которой  из
всех подозреваемых обладаете только вы, Будников. Ни у Князя, ни у Очка,  ни
у господина полковника на это силенок не хватило  бы.  Людей,  способных  на
этакий к-кунштюк, на свете единицы. Вот и вся премудрость. Дело о хитровских
убийствах вообще не из замысловатых. Если б я не был одновременно занят  еще
одним расследованием, то добрался бы до вас много раньше...
     - На всякую старуху бывает проруха, - развел  руками  Будочник.  -  Уж,
казалось, так сторожился, а про это не  скумекал.  Надо  было  Прошке  башку
проломить.
     - Пожалуй, -  согласился  господин  Неймлес.  -  Только  от  участия  в
операции "Пауки в банке" это вас не спасло бы. А значит, исход был бы  такой
же.
     Какой-такой  "исход",  пытался  сообразить  Сенька,  выглядывая  поверх
Смертьиного плеча. Чего будет,  когда  разговоры  закончатся?  Вон  фартовые
потихоньку уж руки опустили, и у пристава губы трясутся. Зачнет  шмалять  из
револьверов - вот и будет исход.
     А инженер с  городовым  беседовали  себе  дальше,  будто  в  чайной  за
самоваром.
     - Я все могу понять, - сказал Эраст Петрович. - Вы не желали  оставлять
никаких свидетелей, даже трехлетнего ребенка не пожалели. Но чем вам попугай
с собакой не угодили? Это уж не осторожность, а какое-то безумие.
     - Не скажите, ваше высокородие.  -  Будочник  погладил  вислые  усы.  -
Птица-то была ученая. Я  как  вошел,  армяшка  мне  говорит:  "Здравствуйте,
господин  городовой".  И   попугай   тут   же:   "Здррравствуйте,   господин
горрродовой!". Ну  как  при  следователе  повторил  бы?  А  кутенок,  что  у
мамзельки жил, шибко нюхастый был. Я в "Полицейских ведомостях"  читал,  как
собака вот этак на убийцу своей хозяйки накинулась и тем  навлекла  на  него
подозрение. В газетах много чего полезного  вычитать  можно.  Только  самого
главного не вычитаешь, - сокрушенно вздохнул  он.  -  Что  можно  на  шестом
десятке сызнова замолодеть...
     - Это вы про седину в бороду и б-беса в ребро? - понимающе кивнул Эраст
Петрович. - Да, в газетах про это мало пишут. Надо было вам, Будников, стихи
читать или в оперу ходить: "Любви все возрасты покорны" и прочее. Я  слышал,
как вы мадемуазель Смерти толковали  про  "крепкого  человека  при  огромном
богатстве". Себя имели в виду? За двадцать лет хитровского царствования  вы,
должно быть, немало накопили, на старость хватило бы. На старость  -  да,  а
вот на Царевну Лебедь - вряд ли. Во всяком случае, вы рассуждали именно так.
- И от невозможности впали в исступление, возжаждали "огромного  богатства".
Начали  из-за  денег  убивать,  чего  раньше  себе  не  позволяли,  а  когда
прослышали о подземном кладе, вовсе ума лишились...
     - Так ведь, ваше высокородие, любовь, - вздохнул  Будочник.  -  Она  не
спрашивает. Кого ангелом сделает, а  кого  чертом.  Да  по  мне  хоть  самим
Сатаной, только бы моя ока была...
     - Мерзавец! - взорвался пристав.  -  Наглая  скотина!  Еще  про  любовь
рассуждает! За моей спиной - такое! На каторгу пойдешь!
     Будочник строго сказал:
     - Молчи, сморчок. Нешто не понял еще, к  чему  их  высокородие  клонит?
Полковник задохнулся:
     - Смор...?! -  И  не  договорил,  сбился.  -  Клонит?  В  каком  смысле
"клонит"?
     - Эраст Петрович тоже в Смерть втрескались, по самые бровки, - объяснил
ему Будочник, словно несмышленышу. - И порешили, что отсюдова, из ямы  этой,
живым  только  один  человек  выйдет  -  оне  сами.  Правильно   решили   их
высокородие, потому умный человек. Я с ними согласный. Пятеро  тут  мертвыми
лягут, а наружу выйдет только один, с большущим  богатством.  Ему  и  Смерть
достанется. Только кто это будет, еще поглядеть надо.
     Сенька слушал и думал: а  ведь  прав  он,  гад,  прав!  Затем  господин
Неймлес  всех  этих  монстров  здесь  и  собрал,  чтоб   избавить   от   них
матушку-Землю. А также некую особу, которой слушать все это  было  бы  ни  к
чему - вон как у ней грудь-то завздымалась.
     Тронул Смерть за плечо: идем, мол, от греха.
     Тут и пошло-поехало, только поспевай охать.
     На словах "поглядеть надо" Будочник ударил пристава кулаками  по  обоим
запястьям, и револьверы попадали на каменный пол.
     В тот же самый миг Очко выдернул из рукава нож, Упырь и Князь выхватили
револьверы, а городовой, нагнувшись,  подобрал  один  из  тех,  что  выронил
Солнцев, и навел дуло на Эраста Петровича.

        КАК СЕНЬКА ВЕРТЕЛ ГОЛОВОЙ
     (продолжение)

     Сенька зажмурился и  заткнул  уши,  чтоб  не  оглохнуть  от  неминучего
грохота. Подождал секундочек пять, но пальбы  не  было.  Тогда  открыл  один
глаз.
     Увидел картинку - прямо как в сказке про околдованное царство, где  все
жители вдруг взяли и уснули, позастыли кто где был.
     Князь  целил  из  револьвера  в  Очка,  угрожающе  занесшего   руку   с
метательным ножом; пристав успел подобрать один из своих "кольтов" и метил в
Упыря; тот, в свою очередь, в пристава; Будочник держал на  мушке  господина
Неймлеса, и лишь сей последний был невооружен  -  стоял,  безмятежно  сложив
руки на груди. Никто не шевелился, отчего все собрание кроме  заколдованного
царства еще здорово походило на фотокарточку.
     - Как же это вы, ваше  высокородие,  на  такую  сурьезную  рандеву  без
пистолета  отправились?  -  покачал  головой  Будочник,  как  бы  сочувствуя
инженеру. - Очень уж горды. А сказано в писании: "Будут  постыжены  гордые".
Что делать-то будете?
     - Горд, но не глуп, и вам, Будников, это  должно  быть  известно.  Если
пришел без оружия, значит, на то имеется причина. - Эраст  Петрович  повысил
голос. - Господа, перестаньте стращать друг друга! Операция "Пауки в  банке"
идет по плану и вступает в завершающую стадию. Но сначала  одно  необходимое
объяснение. Понимаете ли вы, что  являетесь  членом  некоего  клуба?  Клуба,
который следовало бы назвать "Любовники Смерти".  Вас  не  поражало,  почему
прекраснейшая, удивительнейшая из женщин проявила благосклонность  к  вашим,
деликатно выражаясь, сомнительным д-достоинствам?
     При этих словах и Князь, и Упырь, и Очко, и даже полковник  повернулись
к говорившему, а Смерть вздрогнула. Господин Неймлес удовлетворенно кивнул:
     - Вижу, что поражало. Вы были совершенно правы, Будников, заявив,  что,
если вам, одному из всех, удастся выйти отсюда живым, Смерть достанется вам.
Так, вне всякого сомнения,  и  произойдет.  Она  сама  позовет  вас  в  свои
объятья, потому что признает в вас  настоящего  злодея.  Ведь  вы,  господа,
каждый  на  свой  манер,  истинные  чудовища.  Не  сочтите  этот  термин  за
оскорбление, это просто к-констатация факта. Бедная барышня, которую вы  так
хорошо знаете, после всех постигших ее несчастий вообразила, будто ее  ласки
и в самом деле смертельны для мужчин. Потому она гонит от себя всех, кто, по
ее мнению, не заслуживает смерти, и привечает лишь худших подонков,  которые
отравляют своим смрадным дыханием воздух Божьего  мира.  Мадемуазель  Смерть
вознамерилась посредством своего тела уменьшить  количество  зла  на  земле.
Трагичная и бессмысленная з-затея. Со всем злом ей  не  справиться,  а  ради
нескольких пауков не стоило и мараться. Я  охотно  окажу  ей  эту  маленькую
услугу. Верней, вы сожрете друг друга сами.
     В этот момент Смерть что-то прошептала. Сенька навострил уши,  но  всех
слов так и не разобрал. Только одно: "раньше". Что раньше-то?
     Вот почему она Эраста Петровича взашей  прогнала!  Испугалась,  что  он
через ее любовь жизни лишится.
     И меня тоже, между прочим, не за сопливость выперла, а  из  милосердия,
сказал себе Скорик и приосанился.
     Ловко придумал господин Неймлес, ничего не скажешь -  всех  их,  гадов,
разом извести. Только как же это он без оружия с ними управится?
     Будто подслушав Сенькин вопрос, инженер сказал:
     - Господа пауки, да уберите вы  свои  б-бомбарды.  Я  пришел  сюда  без
огнестрельного оружия, потому что  стрелять  в  этом  подземелье  все  равно
нельзя. У меня было время внимательно осмотреть своды, они совсем  ветхие  и
держатся на честном слове. Достаточно не то что выстрела -  громкого  крика,
чтобы на нас осела вся Т-Троица.
     - Какая еще Троица? - нервно спросил Солнцев.
     - Не та, которая Отец, Сын и Святой Дух, - улыбнулся Эраст Петрович,  -
а  церковь  Троицы  что  в  Серебряниках.  Мы  находимся  как  раз  под   ее
фундаментом, я  проверил  по  историческому  плану  Москвы.  Когда-то  здесь
находились постройки государева Денежного двора.
     - Брешет, - качнул головой Упырь.  -  Не  может  Троица  просесть,  она
каменная.
     Вместо ответа инженер громко хлопнул в ладоши -  куча  земли  и  щебня,
которой была завалена дверь, дрогнула, и с ее верхушки посыпались камни.
     - А! - подавился криком Скорик и сам себе зажал ладонью рот.
     Но остальные  его  не  услышали  -  не  до  того  было.  Кто  испуганно
заозирался, кто втянул голову в плечи, а пристав, тот  даже  прикрыл  руками
голову.
     Смерть оглянулась на Сеньку, впервые за все  время.  Легонько  толкнула
пальцами в лоб и шепнула:
     - Не бойся, все устроится.
     Он хотел ответить:  никто  и  не  боится,  но  не  успел  -  она  снова
отвернулась.
     Эраст Петрович подождал, пока  пауки  перестанут  дергаться,  и  сказал
громко, внушительно:
     - Прежде чем определится, кто из нас  выйдет  отсюда  живым,  предлагаю
высыпать пули на пол. Один случайный выстрел, и победителей не будет.
     - Дельное предложение, - откликнулся первым Будочник.
     Его поддержал Очко:
     - Согласен. Пуля, как известно, дура. Еще бы! Этим двоим револьвер  без
надобности, а у Очка его, поди, и вовсе не было.
     Яростно сощурив глаза, Князь процедил:
     - Я и зубами глотку выгрызу. - И, откинув барабан, высыпал пули.
     Упырь пожался немного, но с верхушки оползня  скатилось  еще  несколько
камешков, и он решился - последовал примеру своего лютейшего врага.
     Приставу расставаться с "кольтом" очень  не  хотелось.  Он  затравленно
оглянулся на выход - видно, подумал, не дать ли деру,  но  там  стоял  Эраст
Петрович.
     - А ну, ваше собакородие... - Будочник приставил  начальнику  револьвер
прямо ко лбу. - Делай, чего велено!
     Полковник попробовал открыть барабан, но у него тряслись руки. Тогда он
просто откинул револьвер в сторону - тот лязгнул об пол, малость  покрутился
и застыл.
     Последним избавился от пуль Будочник.
     - Так-то лучше, - крякнул он, засучивая рукава. - От пукалок этих  одна
морока. Нут-ко, померяемся, кто кого. Только тихо! Кто орать  будет  -  тому
первому смерть.
     Князь вытянул из кармана кастет. Очко отошел к стене, тряхнул кистью  -
у него между пальцами блестящей рыбкой замельтешил клинок.  Упырь  нагнулся,
взял из груды серебряный прут, пару раз махнул, со свистом рассекая  воздух.
Даже пристав оказался не прост. Отбежал в угол, щелкнул чем-то, и из  кулака
у него выпрыгнула узкая полоска стали  -  тот  самый  ножик,  которым  он  в
участке яблоко резал.
     Инженер же просто двинулся вперед, пружинисто ступая на  чуть  согнутых
ногах. Ай да Эраст Петрович, голова-палата, ловко  все  обернул.  Ну  он  им
покажет,  предвкушающе  потер  ладони  Сенька.  Как   пойдет   руками-ногами
молотить, по всей японской науке!
     Скорик тронул Смерть за плечо: гляди, мол, чего  сейчас  будет.  А  она
говорит:
     - Ах, как хорошо все выходит, будто по молитве. Пусти-ка, Сенечка.
     Повернулась, быстро поцеловала его  в  висок  и  выбежала  на  середину
каморы.
     - А вот и я, ваша Смерть! Легка на помине.
     Нагнувшись, подцепила с пола брошенный приставом револьвер, взялась  за
него обеими руками, щелкнула курком.
     - Спасибо вам, Эраст Петрович, - сказала она остолбеневшему инженеру. -
Вы очень хорошо придумали. Идите себе, вы здесь  больше  не  нужны.  Уводите
Сеню, да поживей. А вы, любовнички  мои  ненаглядные,  -  обернулась  она  к
остальным, - тут, со мной, останетесь.
     Князь, зарычав, кинулся было к ней, но Смерть подняла дуло к потолку.
     - Стой, выстрелю! Думаешь, побоюсь? Уж  на  что  Князь  храбрец,  и  то
попятился - вот как убедительно она крикнула.
     - Не нужно этого! - опомнился господин Неймлес. - Прошу  вас,  уходите!
Вы только все испортите. Она мотнула головой, сверкнула глазищами.
     - Ну уж нет! Как же я уйду, если мне такая милость от  Господа?  Всегда
боялась - буду неживая в гробу лежать, а все смотреть станут.  Теперь  никто
меня мертвую не увидит, и хоронить не надо. Земля-матушка прикроет.
     Сенька увидел, как Будочник, мелко переступая, боком-боком  двинулся  к
Упырю и Князю, зашептал им что-то. А  Эраст  Петрович  на  них  не  смотрел,
только на Смерть.
     - Вам незачем умирать! - крикнул он. - Что вы вбили себе в...
     - Давай! - выдохнул Будочник, и все трое - он, Князь и Упырь - кинулись
на инженера.
     Городовой налетел на него всей своей тушей, прижал к стене, ухватил  за
запястья и растянул Эрасту Петровичу руки крестом.
     - Ноги! - прохрипел Будочник. - Он лягаться мастер!
     Князь и Упырь присели на корточки, схватили господина Неймлеса за ноги.
Он задергался, будто рыба на крючке, а вырваться не может.
     - Пустите его! - вскрикнула Смерть и наставила револьвер,  но  стрелять
не стала.
     - Эй, очкастый, отбери у ней оружию! - приказал городовой.
     Очко двинулся прямо на Смерть, вкрадчиво приговаривая:
     - Верни, жестокая, молю, младой любви залог священный.
     Она повернулась к валету.
     - Не подходи. Убью!
     Но тонкие руки, сжимавшие револьвер, дрожали.
     - Стреляйте в него! Не бойтесь!  -  отчаянно  крикнул  Эраст  Петрович,
пытаясь вырваться.
     Но могучие лапищи Будочника держали его крепко, да и скорченные Упырь с
Князем, хоть и злобно щерились друг на друга, но пленника не выпускали.
     - Чертов болван, стойте! - взвыл пристав. - Она выстрелит! Вы всех  нас
погубите!
     Тонкие губы валета расползлись в улыбке:
     - Сами вы болван. Мадемуазель не выстрелит, пожалеет  красавца-брюнета.
Это, пес легавый, называется любовь.
     Внезапно он сделал два быстрых, широких шага, вырвал у Смерти "кольт" и
отбросил его подальше - к самому выходу, после чего спокойно сказал:
     - А теперь кончайте умника, можно.
     - Чем, зубами, что ли? - просипел побагровевший от натуги  Будочник.  -
Здоровый черт, еле держим.
     - Что ж, - вздохнул Очко,  -  долг  интеллигенции  -  помогать  народу.
Ну-ка, служитель правопорядка, чуть в сторонку.
     Городовой отодвинулся насколько мог,  а  валет  не  спеша  поднял  нож,
готовясь к броску. Сейчас сверкнет стальная молния, и не будет больше Эраста
Петровича Неймлеса, американского инженера.
     "Кольт" валялся на  полу  в  двух  шагах  от  горловины  и  посверкивал
вороненой сталью, будто подмигивал Сеньке: что, Скорик, слабо?
     А, была не была, двум смертям не бывать, одной не миновать!
     Он кинулся к револьверу, схватил его и как заорет:
     - Стой, Очко! Жизни лишу!
     Тот обернулся, редкие брови удивленно поползли вверх.
     - Ба, явление седьмое. Те же и Скорик. Зачем ты вернулся, дурашка?
     - Эй, малый! - зачастил жавшийся к стене пристав. - Не вздумай!  Ты  не
знаешь - тут стрелять нельзя, обвал будет. Завалит вчистую!
     - Обвал!!! - вдруг пронзительно крикнул Эраст Петрович.
     В то же мгновение раздался грохот, куча земли и  щебня,  загораживавшая
дверной проем, шевельнулась и обрушилась. Под  истошный  вопль  пристава  из
завала выпросталась плотная, коренастая фигура в черном. Упругим  шаром  она
выкатилась на середину сокровищницы и с воинственным  клекотом  кинулась  на
валета.
     Маса!
     Вот уж чудо так чудо!
     Эраст Петрович немедленно воспользовался замешательством врагов:  Князь
отлетел в одну сторону, Упырь в другую. Из лап Будочника  инженеру,  правда,
вырваться не удалось, и после короткой борьбы  оба  рухнули  наземь,  причем
городовой  очутился  сверху  и  пригвоздил  господина  Неймлеса   к   земле,
по-прежнему крепко держа его  за  запястья.  Однако  теперь  Упырь  и  Князь
помогать Будочнику не стали - ненависть  друг  к  другу  оказалась  сильней.
Сцепившись, фартовые покатились по земле.
     Очко швырнул нож в японца, но тот успел присесть.  Так  же  легко  Маса
увернулся от второго  и  третьего  ножа.  Однако  опустошив  свой  манжетный
арсенал, валет не угомонился -  откинул  полу  длинного  сюртука,  и  Сенька
разглядел прикрепленную к брючному ремню деревянную тросточку.
     Что у Очка в трости, Скорик помнил - длиннющая  заточка  под  названием
"шпага". Не забыл он и про то, как лихо управляется валет  с  этой  страшной
штуковиной.
     Заложив левую руку за спину и  выставив  вперед  ногу,  Очко  засеменил
вперед, высвистывая клинком сверкающие круги.  Маса  попятился.  Еще  бы,  с
голыми-то руками!
     - Стрельну! Сейчас стрельну! - закричал Сенька, но никто ка  него  даже
не оглянулся.
     Он стоял, как дурак, с заряженным револьвером, а все на него плевали  с
отхарком, каждый был занят своим делом: Будочник сидел  на  инженере  и  все
норовил припечатать его в лицо своим чугунным лбом; Князь с Упырем рычали  и
взвизгивали, будто два осатаневших кобеля; Очко загонял в угол Масу;  Смерть
пыталась стащить городового с Эраста Петровича (только куда ей против такого
бугая);  полковник  очумело  озирался  по  сторонам,  выставив  вперед  свой
нож-попрыгунчик.
     - Что встал, собакородие?! - прохрипел Будочник. - Вишь, одному мне  не
сладить! Режь его! Промеж собой после разберемся!
     Подлый пристав - еще слуга закона  называется!  -  послушался,  кинулся
резать лежащего. Оттолкнул Смерть, замахнулся, но она вцепилась ему в руку.
     - Да смотрите же на меня, гады! -  плачущим  голосом  закричал  Сенька,
потрясая "кольтом". - Щас как пальну - всех к бесовой теще завалит!
     Солнцев перехватил нож левой рукой, не глядя ткнул Смерть острием в бок
- та осела на пол. Лицо у ней сделалось удивленное, точеные брови  поднялись
кверху, будто от некой радости. Она осторожно прикрыла руками раненое место,
и Сенька с ужасом увидел, как меж ее белых пальцев заструилась кровь.
     - Подвинься, черт! - выдохнул пристав, опускаясь на колени. - Сейчас  я
ему в шею!
     И стало Скорику все равно. Пускай святая Троица всех тут  подавит,  раз
такие дела. Он выставил вперед револьвер и не целясь нажал на крючок.
     Оглох сразу, даже выстрела толком не слышал - просто  заложило  уши,  и
все. Из ствола скакнул язык пламени, голова полковника отчаянно мотнулась  в
сторону, словно указывая  некое  направление,  и  тело  тут  же  последовало
указанию - именно в ту сторону и повалилось.
     Дальше все закончилось очень быстро, в гулкой и страшной тишине.
     Потолок-то ничего, не обрушился, только пыль немножко  осыпалась.  Зато
Эрасту Петровичу удалось выдернуть у оглянувшегося на грохот Будочника левую
руку. Этой рукой инженер распорядился следующим  образом:  сжал  в  кулак  и
коротко ударил городового пониже подбородка. Будочник только всхрапнул, да и
бряк набок, чисто бык на бойне.
     Сенька повернулся в другую сторону - застрелить уж заодно и Очка,  пока
своей тыкалкой Масу не пропорол.
     Но обошлось без Скорикова участия. Загнав сенсея в самый  угол,  валет,
как разжатая пружина, выбросил вперед руку со шпагой и по всему  должен  был
бы пришпилить японца к стенке, но клинок со звоном ударился о камень -  Маса
скакнул влево и плеснул рукой. Из руки вылетело что-то маленькое, блестящее.
Очко вдруг закачался, будто ватная кукла. Вяло  потянулся  к  горлу,  но  не
достал - руки у него обвисли, колени подогнулись, и валет  рухнул  навзничь.
Голова запрокинулась, стало видно, что  в  горло  глубоко  впилась  стальная
звездочка с острыми краями. Вокруг диковинной штуки пузырилась темная кровь,
а сам Очко лежал тихо, только немножко дергал ногами.
     И Князь с Упырем тоже больше не брыкались, по полу не катались.  Сенька
пригляделся, увидел, что затылок у Упыря пробитый, весь в темных вмятинах от
кастета. Располагался пробитый затылок  аккурат  там,  где  полагалось  быть
Князевой глотке. Выпученные глаза бывшего Сенькиного ненавистника неподвижно
пялились в потолок. Вот те на: сколько раз грозился, что  глотку  порвет,  а
самому ее и перегрызли. Напился-таки Упырь  Князевой  крови.  Пожрали  пауки
друг дружку...
     Про все про это Сенька думал, чтоб не думать про Смерть. Даже  смотреть
в ее сторону не хотел.
     Когда же все-таки воровато оглянулся, она сидела, прислонясь  к  стене.
Глаза закрыты, лицо застывшее, белое. Скорик быстрей опять отвернулся.
     Понемногу звенящая тишина отступала. Стало слышно, как икает  Будочник,
как кряхтит Маса, выдергивая из валетова горла свою чудо-звездочку.
     - Не обвалился потолок-то, - сказал Сенька инженеру дрожащим голосом.
     - С чего бы ему обваливаться? - просипел Эраст Петрович, вылезая из-под
тяжелой туши городового. - Тут такая кладка, т-тысячу лет  простоит.  Уф,  в
нем, пожалуй, пудов восемь... Что стоишь, Сеня? Помоги даме подняться.
     Не видал, значит, господин Неймлес, как пристав ее ножом-то.
     - А этот не очухается? - спросил Скорик про икающего Будочника - не  из
опасения,  а  чтоб  время  потянуть.  Можно  было  пока  перед  самим  собой
прикинуться, что Смерть у стенки просто так сидит: не мертвая, а спит или, к
примеру сказать, в обмороке.
     - Не очухается. Это был удар "к-коготь дракона", он смертелен.
     Вот Эраст Петрович встал, двинулся к сидящей деве, протянул ей руку.
     Сенька всхлипнул, приготовился. Сейчас инженер вскрикнет.
     А Смерть оказалась никакая не мертвая. Вдруг взяла,  открыла  огромные,
сияющие глаза, посмотрела снизу вверх на Эраста Петровича и улыбнулась.
     - Что... Что с вами? - испуганно спросил  он.  Опустился  на  корточки,
отвел ее пальцы и - правильно Сенька угадал - вскрикнул.
     - Зачем вы, зачем? -  забормотал  господин  Неймлес,  разрывая  на  ней
платье и нижнюю рубашку. - У меня все было рассчитано! Маса заранее разобрал
завал, сидел в засаде и только ждал сигнала! О  Господи...  -  застонал  он,
увидев черный разрез пониже левой груди.
     - Я знаю, ты и без  меня  бы  справился,  -  прошептала  Смерть.  -  Ты
сильный...
     - Тогда зачем, з-зачем? - прерывающимся голосом спросил он.
     - Чтобы ты жил. Нельзя тебе со мной... Теперь ты вечный, ничем тебя  не
возьмешь. Я, твоя Смерть, умерла...
     И закрыла глаза.
     Эраст Петрович снова вскрикнул, еще громче, чем в прошлый раз, а Сенька
заревел.
     Но она не умерла. Все-таки недаром ее перед  тем  как  Смертью  наречь,
звали Живой, спроста такие клички не дают.
     Она еще долго потом жила. Может, целый час. Дышала, даже  раз  легонько
улыбнулась, но говорить не говорила и глаз  не  открывала.  А  потом  дышать
перестала.
     Красивая какая, думал Сенька. А в гробу, если с лица  грязь-пыль  смыть
да волосы расчесать, да  цветами  уложить  (тут  нужен  флердоранж,  который
означает "чистота", и еще веточки тиса, "вечная любовь") - вообще заглядение
будет. Заберут ее отец-мать, потому что ихнее право, и закопают  ее  в  сыру
землю, и поставят сверху белокаменный крест, и вырежут на  нем  как  ее  там
раньше звали, а пониже припишут: "Здесь похоронена Смерть".

        КАК СЕНЬКА ЧИТАЛ ГАЗЕТУ

     Как взяли старт, так и гнали по шоссе четырнадцать часов без передышки,
не сговаривались. Почти триста верст промчали, только два  раза  топливо  из
бидона в бак подлили. За весь путь  между  шофэром  и  ассистентом  не  было
сказано ни слова. Сенька делал, чего  полагалось:  дудел  в  клаксон,  махал
флажком,  на  крутых  поворотах  свешивался  через   дверцу,   смотрел,   не
разболтались ли колеса.  Еще  ассистенту  полагалось  следить  по  карте  за
маршрутом, но это у Скорика получалось  плохо.  Только  наклонит  голову,  и
сразу нос течет, из глаз соленая вода капает, в горле ком. Карты от слез  не
видать, одни цветные пятна.  А  если  вдаль  глядеть,  чтоб  ветер  раздувал
волосы, тогда ничего, глаза и щеки высыхали быстро.
     Плакал ли господин Неймлес, было непонятно, потому что у  инженера  под
очками-консервами лицо почти не просматривалось. Губы у него все время  были
крепко сжатые, но уголок рта вроде бы подрагивал.
     А сразу за Вязьмой на переднем колесе треснула цельнолитая шина. Делать
нечего - пришлось толкать трипед обратно до города, ведь не поедешь на  двух
колесах, чай не велосипед.
     Запасные шины, как  и  все  прочие  запасные  детали,  ехали  в  конном
экипаже, вместе с Масой и его  спутницей.  Карета  давным-давно  отстала  от
"Ковра-самолета". Хорошо если завтра к вечеру  в  Вязьму  прикатит.  Посему,
хочешь не хочешь, пришлось устроить ночевку с  дневкой.  Это  тоже  решилось
само собой, опять-таки без слов. Ужинать спортсмэны не  захотели,  разошлись
по комнатам спать.
     Утром Сенька вышел из  гостиницы,  шуганул  местных  пацанов,  чтоб  не
терлись возле аппарата, на ихние дурацкие вопросы отвечать не  стал,  не  то
было настроение. Пошел на станцию за московской газетой.
     Ну-ка, пропечатали иль нет? Он сразу  развернул  "Ведомости"  на  пятой
странице, где про театры и спорт. Пропечатали, куда им деваться.

     Старт состоялся

     Невзирая на дождь и ветер, вчера  в  полдень  на  Триумфальной  площади
собрались поклонники  автомобилизма,  сей  новоявленной  религии,  пока  еще
экзотической для наших просторов. Состоялся старт мотокросса Москва-Париж, о
котором  мы  уже  писали  и  ход  которого  намерены  освещать   посредством
телеграфических сообщений. Публика проводила  шофэра  г-на  Неймлеса  и  его
юного  ассистента  энтузиастическими  аплодисментами.  Спортсмэны  выглядели
взволнованными и  сосредоточенными,  от  общения  с  представителями  прессы
уклонились. Мы не станем желать им семи футов под килем (глубоких ухабов  на
российских просторов и без того  довольно),  а  лучше,  как  это  принято  у
автомобилистов, пожелаем крепких шин и надежной искры.

     Заметку Сенька прочел раз десять, а про юного ассистента даже вслух,  с
выражением.
     Аккуратно свернул  "Ведомости"  и  вдруг  заметил  на  первой  странице
крупный заголовок.

        ЗА ДРУГИ СВОЯ

     Кровавая драма наХитровке

     Сообщаем некоторые подробности  вчерашнего  события,  о  котором  ходит
столько слухов и домыслов.
     В ночь  на  23  сентября  в  печально  знаменитых  хитровских  трущобах
произошла  настоящая  баталия  между  силами  закона  и  бандитами.  Полиция
положила конец преступной "карьере" главарей двух опаснейших московских шаек
- Князя и Уныря, предлочевших аресту смерть. Убит также беглый каторжник  из
бывших студентов Кузьминский, давно находившийся во всероссийском розыске.
     Увы, не  обошлось  без  потерь  и  среди  охранников  порядка.  Защищая
москвичей,  пали  геройской  смертью  пристав  Третьего  Мясницкого  участка
полковник Солнцев и старший городовой Будников. Первый был молод  и  подавал
большие надежды, второму оставалось всего два года  до  заслуженной  пенсии.
Вечная память героям.
     Адъютант  обер-полицеймейстера  отказался  сообщить  прессе  какие-либо
дополнительные сведения, присовокупив лишь, что в перестрелке была убита еще
и некая особа  женского  пола,  любовница  (или,  выражаясь,  по-уголовному,
"маруха") Князя.
     Однако  нашему  корреспонденту   удалось   выяснить   одно   интересное
обстоятельство, самым прямым образом связанное с хитровской трагедией.
     Читайте на странице 3  в  разделе  "Происшествия"  статью  "Благородный
поступок"!

     Вот гады, вот псы поганые, возмутился Скорик. Так все перекрутить,  так
переврать! А про Эраста Петровича и Масу ни  слова,  хотя  господин  Неймлес
оставил в участке пакет на имя главного полицейского начальника  и  все  как
есть там описал.
     Нашли героев! Письмо нужно написать в редакцию, вот  что.  Пускай  люди
знают правду. У, газетчики, брехуны проклятые. Печатают невесть что  и  даже
не проверят!
     Еще не остыв, Сенька открыл третью страницу.
     Что за поступок такой?
     Ага, вот.

     Благородный поступок

     По сведениям, полученным редакцией из конфиденциального источника,  бой
между полицией и разбойниками (см.  статью  "Задруги  своя",  1  стр.)  стал
следствием засады, которую полицианты Третьего Мясницкого участка устроили в
некоем  подземном  тайнике,  где  хранились  огромные  ценности   старинного
происхождения.
     Позавчера к мировому судье Теплостанского участка  Московской  губернии
поступило письмо, написанное по поручению  несовершеннолетнего  С.Скорикова,
который отыскал в недрах Хитровки клад баснословной ценности.
     Вместо того чтобы присвоить  сокровище,  как,  вероятно,  поступили  бы
большинство   москвичей,   благородный   юноша   решил    вверить    находку
попечительству  городских  властей.  Местонахождение   сокровища   сделалось
известно бандитам, о чем, в  свою  очередь,  через  секретных  осведомителей
узнала полиция, разработавшая план той  самой  смелой  операции,  о  которой
сегодня говорит весь город.
     Мы  же  от  имени  жителей  Первопрестольной  поздравляем   образцового
гражданина Скорикова с причитающимся  по  закону  вознаграждением.  Себя  же
поздравим с тем, что  подрастает  чудесное  поколение,  которому  можно  без
опаски доверить судьбу новорожденного двадцатого века.



     Файл из библиотеки OCR Альдебаран: http://aldebaran.com.ru/