охоже. К чему возводить турусы? Зачем выманивать в Екатериноград? Если явка известна полиции, арестовали бы и здесь. Получалось третье. Кто-то хочет помочь Боевой Группе, оставаясь в тени. После некоторого колебания Грин решил рискнуть. Губернатор Богданов, конечно, не бог весть какая персона, но в прошлом году был приговорен партией к смерти за жестокое подавление крестьянских беспорядков в Стрелецкой волости. Не первоочередная задача, но почему бы и нет? Нужен успех. И успех был. Акция прошла превосходно, если не считать потасовки с городовыми. На месте казни Грин оставил листовку с приговором и подписью БГ. Потом, в самом начале зимы, появилось второе письмо, найденное им в кармане собственного пальто. Был на свадьбе - конечно, не настоящей, фиктивной. Двое партийцев в интересах дела сочетались браком, а заодно появилась возможность легально встретиться и обсудить кое-какие насущные вопросы. Когда раздевался, никакой записки не было. Когда уходил, сунул руку в карман - листок. Известный вам жандармский генерал-лейтенант Селиванов инспектирует инкогнито заграничную агентуру Охранного отделения. 13 декабря в половине третьего пополудни он один придет на явочную квартиру в Париже по адресу рю Аннамит, 24. ТГ И опять все вышло в точности, как обещал неведомый ТГ: хитрую лису Селиванова удалось взять, можно сказать, голыми руками, о чем в Петербурге нельзя было и мечтать. Подстерегли в подъезде. Грин схватил жандарма сзади за локти, а Рахмет всадил в него кинжал. Теперь о Боевой Группе зашумели и в Европе. Третье письмо Грин нашел на полу в прихожей. Это было уже в нынешнем году, когда они вчетвером жили на Васильевском. На сей раз отправитель навел на полковника Пожарского, продувную бестию из новой жандармской поросли. Пожарский осенью разгромил варшавский филиал партии, а только что в Кронштадте арестовал матросскую анархистскую организацию, замышлявшую взорвать царскую яхту. В награду получил высокий пост в Департаменте полиции и еще флигель-адъютантский вензель - за спасение августейшей фамилии. Записка гласила: Заниматься розыском БГ поручено новому вице-директору Департамента полиции по политическим делам кн. Пожарскому. Это опасный противник, который доставит вам много хлопот. В среду вечером между девятью и десять" у него встреча с каким-то важным агентом на Аптекарском острове близ дачи товарищества Кербель. Удобный момент, не упустите. ТГ Упустили, хотя момент и в самом деле был исключительно выгодный. Пожарский проявил сверхъестественную ловкость - отстреливаясь, растворился в темноте. Его спутник был менее проворен, и Рахмет достал его, убегающего, пулей в спину. Все равно акция оказалась полезной и наделала шуму, потому что в убитом Грин опознал Стасова, члена ЦК и старого шлиссельбуржца, только что нелегально прибывшего из Швейцарии. Кто бы мог подумать, что у полиции в осведомителях такие люди. А последнее, четвертое послание от ТГ, самое ценное из всех, объявилось вчера утром. В доме было жарко натоплено, форточки на ночь оставили открытыми. Утром Емеля нашел на полу возле окна бумажку, обернутую вокруг камня, прочел и побежал будить Грина. Вот и очередь Храпова. Сегодня он отправляется в Сибирь одиннадцатичасовым курьерским в министерском вагоне. Удалось выяснить следующее. В Москве Храпов сделает остановку. За его безопасность во время нахождения в Москве отвечает статский советник Фандорнн, чиновник особых поручений при кн. Долгоруком. Приметы: 35 лет, худощавого телосложения, высокого роста, брюнет, тонкие усики, седые виски, при разговоре заикается. В Петербурге и Москве предусмотрены чрезвычайные меры охранения. Подобраться к Храпову можно только между этими пунктами. Придумайте что-нибудь. В вагоне будут четыре агента и еда сменный жандармский караул в обоих тамбурах (передний тамбур глухой, с салоном не сообщается). Начальник охраны Храпова - штабс-ротмистр фон Зейдлиц: 32 года, очень светлые волосы, высокий, плотный. Адъютант Храпова - подполковник Модзалевский: 39 лет, полный, среднего роста, волосы темно-русые, небольшие бакенбарды. ТГ Грин составил дерзкий, но вполне выполнимый план, сделал необходимые приготовления, и группа трехчасовым пассажирским выехала в Клин. Сведения ТГ опять оказались безупречны. Все прошло как по маслу. Такой блестящей победы у Боевой Группы еще не было. Казалось бы, можно дать себе поблажку - насладиться ощущением аккуратно исполненного дела. Спичка еще не погасла, еще горит, и разожженное ею пламя занимается все сильней. Но насладиться мешала непонятность. А непонятности Грин не выносил. Где непонятность, там и непредсказуемость, а это опасно. Надо этого ТГ вычислить. Понять, что за человек и чего добивается. Версия имелась всего одна. Кто-то из помощников или даже самих членов Боевой Группы имеет своего человека в тайной полиции, получает от него секретные сообщения и анонимно передает Грину. Почему не заявляет о себе - ясно. Из конспирации, не желая расширять круг посвященных (Грин и сам всегда вел себя так же). Или прикрывает своего информатора, связанный честным словом, такие случаи бывали. А вдруг это провокация? Нет, исключается. Удары, нанесенные группой по государственной машине при помощи ТГ, слишком серьезны. Никакой тактической целесообразностью провокацию такого уровня оправдать невозможно. А главное - за все минувшие месяцы ни разу не было слежки. На это у Грина имелось особое чутье. Две аббревиации: БГ и ТГ. За первой - организация. А что за второй - имя? Зачем вообще понадобилась подпись? Вот чем надо заняться по возвращении в Питер: составить список всех, кто имел доступ в места, куда были подброшены записки. Если исключить тех, кто мог попасть во все четыре места, перечень получится коротким. Кроме членов группы всего несколько человек. При - - смотреться к каждому. Определить, кто и вызвать на откровенный разговор. Наедине, предоставив гарантии конфиденциальности. Однако уже четверть первого. Два часа миновало. Пора будить Рахмета. Грин прошел через гостиную в темную спальню. Услышал мерное посапывание Снегиря, тихонько всхрапнул Емеля. - Рахмет, вставай, - шепнул Грин, склонившись над кроватью и протянул руку. Пусто. Присел на корточки, пошарил по полу - сапог нет. Ушел Рахмет, васильковый человек. То ли отправился за приключениями, то ли вовсе сбежал. Глава третья, В которой демонстрируются издержки двойной субординации. - Д-долго нас еще будут разглядывать? - скучливо спросил Эраст Петрович, оглянувшись на Бурляева. С тех пор как статский советник и подполковник (сменивший синий мундир на цивильное платье) вошли в калитку скромного арбатского особнячка и позвонили в колокольчик, миновало уже минут пять. Сначала многообещающе качнулась занавеска в окошке надстройки, но далее ничего не последовало. - А я вас предупреждал, - вполголоса сказал начальник Охранки. - Особа с норовом. Без меня незнакомому человеку и вовсе не отворила бы. - И, задрав голову, крикнул - уж не в первый раз. - Диана, это я, откройте! А со мной тот господин, о котором я телефонировал! Никакого ответа. Фандорин уже знал, что особнячок этот, снятый через подставное лицо, является конспиративной квартирой Охранного отделения и предоставлен в полное распоряжение ценной "сотрудницы". Все встречи с ней происходят только здесь и непременно по предварительной договоренности, для чего в доме специально установлен телефонный аппарат. - Сударыня! - повысил голос и Эраст Петрович. - Вы нас з-заморозите! Это, в конце концов невежливо! Хотите рассмотреть меня получше? Так сразу и сказали бы. Он снял цилиндр, поднял лицо кверху, повернулся левым профилем, потом правым и - о чудо - приоткрылась форточка, из нее высунулись тонкие белые пальчики, и прямо под ноги визитерам упал медный ключ. - Уф, - облегченно вздохнул подполковник, нагибаясь. - Дайте-ка я сам. Тут замок с секретом... Разделись в пустой прихожей. Петр Иванович, отчего-то волнуясь, причесался перед зеркалом и стал первым подниматься по скрипучей лестнице в мезонин. Наверху оказался коридорчик и две двери. Подполковник коротко постучал в ту, что слева, и, не дожидаясь ответа, вошел. Странно, но в комнате было почти совсем темно. Эраст Петрович вдохнул аромат мускусного масла, огляделся и увидел, что шторы плотно задвинуты, а никакого светильника нет. Кажется, это был кабинет. Во всяком случае, у стены темнело нечто похожее на секретер, а в углу серел письменный стол. Не сразу статский советник разглядел, что подле окна застыла стройная женская фигура с непропорционально большой головой. Фандорин сделал два шага вперед и понял, что на хозяйке берет-амазонка и вуаль. - Прошу садиться, господа, - приглушенным до свистящего шепота голосом сказала женщина и изящно указала на кресла. - Здравствуйте, Петр Иванович. Так что за срочность? И кто ваш спутник? - Это господин Фандорин, чиновник особых поручений при князе Владимире Андреевиче, - тоже шепотом ответил Бурляев. - Ведет расследование по делу об убийстве генерал-адъютанта Храпова. Слышали уже? - Диана кивнула и, подождав, пока гости сядут, тоже села - на диван, стоявший у противоположной стены. - Откуда? Г-газеты об этом еще написать не успели. Слова были произнесены самым обычным голосом но по контрасту с предшествующим шептанием про звучали очень громка. - Слухом земля полнится, - насмешливо прошелестела "сотрудница". - У нас, революционеров, свои телеграфы. - А п-поточнее? Все-таки откуда? - не поддался игривости статский советник. - Диана, это очень важно, - пророкотал Бурляев, как бы сглаживая некоторую резкость вопроса. - Вы даже себе не представляете, до какой степени... - Отчего же, представляю. - Женщина откинулась назад. - За Храпова всех вас, господа, могут погнать с насиженных мест. Не так ли, Эраст Петрович? Фандорин подумал, что ее низкий, придушенный голос несомненно обладает чувственным эффектом. Как и мускусный аромат, и ленивые, грациозные движения узкой руки, небрежно поигрывающей серьгой в ухе. Становилось понятно, почему в Жандармском и Охранном из-за этой Мессалины кипят такие страсти. - Откуда вы знаете, как меня зовут? - Он чуть наклонился вперед. - Вам кто-нибудь про меня уже рассказывал? Диана, кажется, улыбнулась - шепот стал вкрадчивой: - И неоднократно. Вами, мсье Фандорин, в Москве многие интересуются. Вы любопытный персонаж. - А в последнее время кто-нибудь говорил с вами о господине статском советнике? - встрял Бурляев. - Например, вчера? Кто-нибудь у вас тут был? Эраст Петрович недовольно покосился на непрошеного помощника, а Диана беззвучно рассмеялась: - У меня, Пьер, много кто бывает. Говорил ли мне кто-нибудь про мсье Фандорина? Право, не припомню. Не скажет, понял Эраст Петрович, мысленно отметив "Пьера". Пустая трата времени. И подпустил в голос Металла: - Вы не ответили на мой первый вопрос. От кого именно вы узнали, что г-генерал Храпов убит? Диана порывисто поднялась, шепот из обволакивающего стал резким, словно шипение обозленной змеи: - Я у вас на жаловании не состою и отчетов давать не обязана! Вы забываетесь! Или, быть может, вам не объяснили, кто я? Извольте, я отвечу на ваш вопрос но на этом разговор будет окончен. И больше сюда не приходите! Слышите, Петр Иванович, чтобы я этого господина здесь впредь не видела! Подполковник растерянно пригладил коротко остриженные волосы, явно не зная, чью сторону принять, а Фандорин невозмутимо сказал: - Хорошо, сейчас мы уйдем. Но я жду ответа. Женщина переместилась к окну, серый прямоугольник которого стал обрамлением точеному силуэту. - Убийство Храпова - секрет Полишинеля. Вся революционная Москва об этом уже знает и ликует. Сегодня будет даже вечеринка по этому поводу. Я приглашена, но не пойду. А вы можете наведаться. Если повезет - сцапаете кого-нибудь из нелегальных. У инженера Ларионова собираются. Поварская, двадцать восемь. - Почему вы прямо не спросили ее про Сверчинского? - сердито спросил подполковник, когда ехали в санях обратно в Отделение. - Я подозреваю, что он ее вчера навещал и вполне мог проговориться. Вы сами видели, что это за особа. Играет с мужчинами, как кошка с мышатами. - Да, - рассеянно кивнул чиновник. - Характерная д-дамочка. Ну да бог с ней. Что нужно сделать, так это установить наблюдение за квартирой этого Ларионова. Отрядить самых опытных филеров, пусть проследят каждого из гостей до дому и установят личность. Потом размотаем контакты каждого из них, по всей цепочке. Выйдем на того, кто первым узнал о Храпове, а там и до Боевой Группы будет недалеко. Бурляев снисходительно обронил: - Ничего этого делать не нужно. Ларионов - наш агент. Квартира устроена нами, специально. Чтобы недовольные и сомнительные личности были под нашим присмотром. Зубцов, умница, придумал. У Ларионова всякая околореволюционная дрянь собирается. Поругать власти, попеть недозволенные песни и, конечно, выпить-закусить. Стол у Ларионова хорош, наш секретный фонд оплачивает. Берем болтунов на заметочку, заводим на каждого папочку. Как попадется на чем серьезном - у нас уж на голубчика полная бухгалтерия. - Но ведь это провокация! - поморщился Эраcт Петрович. - Вы сами плодите нигилистов, а потом сами же их арестовываете. Бурляев почтительно приложил руку к груди: - Извините, господин Фандорин, вы, конечно, известный авторитет в сфере криминалистики, но в нашем охранном ремесле мало что смыслите. - Так что же, слежка за гостями Ларионова не нужна? - Не нужна. - Что же вы п-предлагаете? - Тут и предлагать нечего, и так ясно. Сейчас вернусь и отдам приказание Евстратию Павловичу готовить операцию по задержанию. Заберем всех голубчиков широким бреднем и поработаю с ними на славу. В чем вы правы, так это в том, что от кого-то из них ниточка к нашей БГ тянется. - Арест? Но на каком основании? - А на том, дорогой Эраст Петрович, основании, что, как справедливо заметила Диана, нас с вами не сегодня-завтра погонят с должностей к чертовой матери. Нет времени слежку разворачивать. Результат нужен. Фандорин счел необходимым перейти на официальный тон: - Не забывайте, господин подполковник, что вам предписано выполнять мои указания. Необоснованного ареста я не допущу. Однако Бурляев перед нажимом не спасовал: - Верно, предписано. Генерал-губернатором. Но по части дознаний я подчиняюсь не губернским властям, а Департаменту полиции, так что покорнейше прошу извинить. Хотите присутствовать при задержании - извольте, но только не мешайте. Желаете отойти в сторонку - воля ваша. Эраст Петрович помолчал. Сдвинул брови, глаза грозно блеснули, но гром с молнией так и не грянули. После паузы статский советник сухо сказал: - Хорошо. Мешать не стану, но присутствовать буду. В восемь часов вечера все было готово к операции. Дом на Поварской обложили еще с половины седьмого. В первом, ближнем кольце оцепления было пятеро агентов: один, в белом фартуке, соскребал снег у самых дверей одноэтажного дома за номером двадцать восемь; трое, самые щуплые и низкорослые, изображая подростков, лепили снежную крепость во дворе; еще двое чинили газовый фонарь на углу Борисоглебского переулка. Второе кольцо, из одиннадцати филеров, расположилось в радиусе ста шагов: трое "извозчиков", "городовой", "шарманщик", двое "пьяных", четверо "дворников". В пять минут девятого по Поварской на санях проехали Бурляев и Фандорин. На облучке вполоборота сидел начальник филеров Мыльников, показывал, как и что. - Отлично, Евстратий Павлович, - одобрил приготовления подполковник и победительно посмотрел на статского советника, за все время не произнесшего ни слова. - Ну что, господин Фандорин, умеют мои люди работать? Чиновник отмолчался. Сани свернули в Скарятинский, немного отъехали и встали. - Сколько их там, голубчиков? - спросил Бурляев. - Всего, не считая Ларионова и его кухарки, восемь субъектов, - уютно окая, принялся объяснять Мыльников, пухлый господин на вид лет сорока пяти в русой бородке, с длинными волосами в кружок. - В шесть, как приступили к оцеплению, я, Петр Иванович, изволите ли видеть, своего человечка заслал, как бы с заказным письмом. Кухарка ему шепнула, что чужих трое. А после еще пятеро припожаловали. Личности все нам известные, и списочек уж составлен. Шесть лиц мужеского пола, два женского. Кухарке мой человечек велел у себя в каморке сидеть и не высовываться. Я с соседней крыши в окошко подглядел - веселятся нигилисты, вино пьют, уже петь начали. Революционная масленница. Мыльников сам же и подхихикнул, чтобы уж точно не осталось сомнений: последние слова - шутка. - Я полагаю, Петр Иванович, брать пора. Не то налакаются, в кураж войдут, могут и сопротивление оказать, с пьяных-то глаз. Или какая ранняя пташка на выход потянется, придется силы дробить. Надо ведь его будет аккуратненько взять, на отдалении, без шума, а то остальных переполошим. - Может, вы, Евстратий Павлович, мало людей привлекли? Все-таки восемь человек, - засомневался подполковник. - Говорил я вам, что хорошо бы еще из участка городовых взять, третьим кольцом растянуть по дворам и перекресткам. - Ни к чему это, Петр Иванович, - беззаботно промурлыкал Мыльников. - У меня волкодавы натесванные, а там, прошу прощения, мелюзга, мальки - барышни да студентики. Бурляев потер перчаткой нос (к вечеру стало примораживать): - Ничего, раз мальки про Храпова уже знают, значит, кто-то из них к большой рыбине ход имеет. С Богом, Евстратий Павлович, приступайте. Сани снова проехали по Поварской, только теперь лже-извозчик вывесил на оглоблю фонарь, по этому сигналу второе кольцо подтянулось ближе. Ровно в восемь тридцать Мыльников свистнул в четыре пальца, и в тот же миг семеро агентов вломились в дом. Сразу следом вошло начальство - Бурляев, Мыльников и Фандорин. Остальные растянулись в цепочку и встали под окнами. В прихожей Эраст Петрович выглянул из-за спины подполковника и увидел просторную гостиную, сидевших за столом молодых людей, барышню у пианино. - Не вставать, башку прострелю! - страшным, совсем не таким, как давеча, голосом грянул Мыльников И ударил рукояткой револьвера в лоб рванувшегося со стула студента. Тот, разом побледнев, сел, из рассеченной брови заструился алый ручеек. Прочие участники вечеринки завороженно уставились на кровь, никто из "их не произносил ни слова. Агенты быстро расположились вокруг стола, держа оружие наготове. - Два, четыре, шесть, восемь, - быстро пересчитал по головам Мыльников. - Еремеев, Зыков, по комнатам, живо! Еще один должен быть! - И крикнул, уже в спину филерам. - Про нужник не забудьте! - Однако, однако, что все это значит! - дрогнувшим голосом воскликнул очкастый, с эспаньолкой, что сидел во главе стола - очевидно, хозяин. - У меня именины! Я инженер Трехгорного цементного завода Ларионов! Что за произвол! Он ударил кулаком по столу и поднялся, но стоявший сзади агент железной хваткой обхватил его за горло, и Ларионов сбился на хрип. Мыльников веско сказал: - Я те покажу именины. Кто еще дернется - пулю в брюхо, без разговоров. У меня приказ: при сопротивлении стрелять без предупреждения. Сидеть!!! - гаркнул он на белого от боли и ужаса инженера, и тот плюхнулся на стул. Еремеев и Зыков вывели из коридора согнутого в три погибели человека с заломанными за спину руками и швырнули на свободное место. Бурляев откашлялся, выдвинулся вперед. Очевидно, подошел его черед. - Хм, господин коллежский асессор, вы уж чересчур. Надо же в людях разбираться. Кажется, нас ввели в заблуждение. Тут не бомбисты, а вполне приличная публика. И потом, - он понизил голос, но все равно было слышно, - я же просил вести себя при задержании поделикатней. Зачем это - револьвером по голове, руки заламывать? Право, нехорошо. Евстратий Павлович недовольно насупился, забурчал вполголоса: - Господин подполковник, воля ваша, а я бы с этой сволочью по-свойски поговорил. Вы только все испортите своим либерализмом. Дайте мне их на полчасика - соловьями запоют, честное благородное слово. - Ну уж нет, - прошипел Петр Иванович. - От ваших методов увольте. Я и сам все, что нужно, выясню. - И громко, обыкновенным голосом, спросил. - Господин Ларионов, что у вас за той дверью, кабинет? Не возражаете, если я потолкую там с вашими гостями, по очереди? Вы извините, господа, но чрезвычайное происшествие. - Подполковник обвел глазами задержанных. - Сегодня утром злоумышленниками убит генерал-адъютант Храпов. Тот самый... Я вижу, вы не удивлены? Что ж, об этом и потолкуем. Если не возражаете. - "Если не возражаете", о Господи! - скрипнул зубами Мыльников и в сердцах рванулся в коридор, опрокинув по дороге стул. Эраст Петрович страдальчески вздохнул, находя антрепризу слишком прозрачной, но на задержанных, кажется, подействовало. Во всяком случае все они, как завороженные, смотрели на дверь, за которой скрылся грозный Евстратий Павлович. Впрочем, не все. Худенькая барышня, сидевшая у пианино и оказавшаяся как-то в стороне от главных происшествий, завороженной не выглядела. Ее матово-черные глаза горели негодованием, хорошенькое смуглое личико было искажено ненавистью. Девушка, скривив сочные алые губки, беззвучно прошептала что-то яростное, протянула тонкую руку к лежавшей на пианино сумочке и выудила оттуда маленький изящный револьвер. Решительная барышня вцепилась в несерьезное оружие обеими руками и навела прямо в спину жандармскому подполковнику, но Эраст Петрович с места огромным скачком преодолел чуть не полгостиной и, еще не коснувшись ногами пола, ударил тростью по дулу. Игрушка с перламутровой ручкой ударилась об пол и выстрелила - не так уж и громко, но Бурляев проворно шарахнулся в сторону, а филеры разом навели стволы на отчаянную девицу и несомненно превратили бы ее в решето, если б не статский советник, умопомрачительный прыжок которого завершился как раз перед пианино, так что злоумышленница оказалась у Эраста Петровича за спиной. - Ах вот как! - вскричал подполковник, еще не оправившись от потрясения. - Ах ты вот как! Сука! Убью на месте! - И рванул из кармана большой револьвер. На шум из коридора вбежал Мыльников, предостерегающе крикнул: - Петр Иваныч! Стойте? Она живая нужна! Ребята, берите ее! Филеры стволы опустили, двое подлетели к барыш-не и крепко взяли ее за руки. Бурляев бесцеремонно отодвинул статского советчика В сторону и встал перед - черноволосой террористкой, возвышаясь над ней чуть не на голову. - Кто такая? - выдохнул он, пытаясь справиться с удушьем. - Как твое имя? - На "тыканье" отвечать не буду, - бойко ответила нигилистка, глядя на жандарма снизу вверх. - Как вас зовут? - терпеливо спросил подошедший Мыльников. - Имя, звание. Назовитесь. - Эсфирь Литвинова, дочь действительного статского советника, - так же вежливо ответила задержанная. - Дочь банкира Литвинова, - вполголоса пояснил Евстратий Павлович начальнику. - Проходит по разработкам. Но до сих пор ни в чем подобном не замечалась. - Хоть самого Ротшильда! - процедил Бурляев, вытирая вспотевший лоб. - За это ты, мерзавка, на каторгу пойдешь. Там тебя жидовскими кошерами кормить не станут. Эраст Петрович нахмурился, готовясь вступиться за честь мадемуазель Литвиновой, но в его заступничестве здесь, кажется, не нуждались. Подбоченясь, банкирская дочка презрительно бросила подполковнику: - Скотина! Животное! В морду захотел, как Храпов? Бурляев стал стремительно багроветь и, дойдя до совершенно свекольного колера, рявкнул: - Евстратий Павлович, рассаживайте арестованных по саням и везите в предвариловку! - Стойте, господин Мыльников, - поднял палец статский советник. - Никого увозить я не п-позволю. Я специально отправился сюда, чтобы проследить, будут ли соблюдены во время операции установления законности. К сожалению, вы ими пренебрегли. На основании чего задержаны эти люди? Явного преступления они не совершили, так что арестование по факту очевидного з-злодеяния исключается. Если же вы намерены совершить арест по подозрению, то необходима санкция. Давеча господин Бурляев сказал, что Охранное отделение по части розыска городским властям не подчиняется. Это правильно. Но производство арестов относится к сфере, подотчетной генерал-губернатору. Как полномочный представитель его сиятельства приказываю немедленно освободить задержанных. Чиновник повернулся к арестантам, ошарашенно слушавшим его сухую, начальственную речь и объявил: - Вы свободны, господа. От имени князя Долгорукого приношу вам извинение за неправомерные действия подполковника Бурляева и его подчиненных. - Это неслыханно! - проревел Петр Иванович, цветом лица напоминающий уже не свеклу, а баклажан. - Да на чьей вы стороне!? - Я на стороне з-закона. А вы? - поинтересовался Фандорин. Бурляев развел руками, словно бы не находя слов, и демонстративно повернулся к статскому советнику спиной. - Забирайте Литвинову и едем, - приказал он агентам, а сидящим показал кулак. - Смотрите у меня, говядина! Всех наперечет знаю! - И госпожу Литвинову придется отпустить, - мягко сказал Эраст Петрович. - Да ведь она в меня стреляла! - вновь развернулся подполковник, недоверчиво уставившись на чиновника особых поручений. - В должностное лицо! Находящееся при исполнении! - Она в вас не стреляла. Это раз. О том, что вы должностное лицо, знать была не обязана - вы ведь не представились и мундира на вас нет. Это д-два. Про исполнение вам тоже лучше не поминать. Вы даже не объявили, что производится арест. Это три. Выломали двери, ворвались с криком, наставив оружие. Я бы на месте этих господ принял вас за налетчиков и, будь у меня при себе револьвер, без разговоров открыл бы огонь. Вы ведь могли принять господина Бурляева за б-бандита? - спросил Эраст Петрович барышню, смотревшую на него с весьма странным выражением. - А разве он не бандит? - немедленно откликнулась Эсфирь Литвинова, изобразив крайнее удивление. - Кто вы вообще все такие? Вы из Охранного отделения? Что же вы сразу не сказали? - Ну, я этого так не оставлю, господин Фандорин, - зловеще произнес Бурляев. - Еще посмотрим, чье ведомство сильнее. Идем, мать вашу! Последнее выражение было адресовано агентам, которые убрали оружие и дисциплинированно потянулись к выходу. Замыкал шествие Мыльников. У порога он обернулся, с улыбкой погрозил молодым людям пальцем, статскому советнику учтиво поклонился и был таков. С полминуты в гостиной было тихо, только тикали настенные часы. Потом студент с разбитой бровью вскочил и опрометью кинулся к дверям. Остальные столь же стремительно, не прощаясь, бросились следом. Еще через полминуты в комнате остались трое: Фандорин, Ларионов и вспыльчивая барышня. Дочь банкира в упор рассматривала Эраста Петровича дерзкими, живыми глазами, полные губы, не вполне уместные на худеньком личике, разкоромыслились в язвительной усмешке. - Это у вас инсценировка такая? - поинтересовалась мадемуазель Литвинова и с деланным восхищением покачала стриженой головкой. - Изобретательно. И сыграно виртуозно, просто театр Корша. Что по вашей пьесе должно последовать дальше? Благодарная девица падает на грудь прекрасному спасителю и, орошая слезами его крахмальную сорочку, клянется в вечной преданности? А потом пишет вам доносы на своих товарищей, да? Эраст Петрович отметил, что - поразительная вещь - короткая прическа барышню вовсе не портит, а напротив, очень идет к ее мальчишескому лицу. - Неужто вы в самом деле намеревались стрелять? - спросил он. - Глупо. Из такой б-безделушки (он показал тростью на валявшийся револьверчик) Бурляева вы все равно не убили бы, а вот вас наверняка растерзали бы на месте. Мало того... - Я не боюсь! - перебила его экспансивная девица. - Пусть растерзали бы. Скотству и произволу спуску давать нельзя! - ... Мало того, - продолжил чиновник, пропустив ее реплику мимо ушей, - вы погубили бы своих друзей. Ваша вечеринка была бы признана сборищем террористов, и все они отправились бы на каторгу. Мадемуазель Литвинова смутилась, но лишь на миг, не долее. - Скажите, какой гуманный! - воскликнула она. - Только я не верю в Атосов от жандармерии. Такие, как вы, вежливые, лощеные, еще хуже, чем откровенные кровососы вроде этого красномордого. Во сто крат опасней! Да вы хоть понимаете, господин красавчик, что всем вам не уйти от возмездия? Барышня воинственно шагнула вперед, и Эраст Петрович был вынужден отступить - пальчик с острым ноготком угрожающе рассекал воздух перед самым его носом. - Палачи! Опричники! Вы не спрячетесь от народной мести за штыками своих телохранителей! - Я вовсе и не прячусь, - обиженно ответил статский советник. - Никаких телохранителей у меня нет, а адрес мой напечатан во всех адресных книгах. Можете п-проверить: Эраст Петрович Фандорин, чиновник особых поручений при генерал-губернаторе. - А-а, тот самый Фандорин! - Девушка азартно оглянулась на Ларионова, словно призывая его в свидетели столь поразительного открытия. - Гарун аль-Рашид! Раб лампы! - Какой еще лампы? - удивился Эраст Петрович. - Ну как же. Могучий джинн, охраняющий старого султана Долгорукого. То-то он, Иван Игнатьевич, филерам губернатором грозился, - снова обратилась она к инженеру. - А я не возьму в толк, что за начальник такой, которому и Охранка нипочем. Не знала, господин джинн, что вы и политическим сыском не гнушаетесь. Она добила Эраста Петровича последним, уже совершенно испепеляющим взглядом, кивнула на прощанье хозяину и величественно направилась к выходу. - Погодите, - окликнул ее Фандорин. - Что вам еще от меня нужно? - гордо изогнула барышня стройную шею. - Все-таки надумали арестовать? - Вы забыли свое оружие. - Статский советник поднял револьвер и протянул ей рукояткой вперед. Эсфирь Литвинова выдернула оружие двумя пальцами, словно брезговала дотронуться до руки чиновника и вышла вон. Подождав, пока хлопнет входная дверь, Фандорин обернулся к инженеру и негромко сказал: - Я знаю, господин Ларионов, о ваших отношениях с Охранным отделением. Инженер вздрогнул, как от удара. На его желтоватом, с отечными мешками лице возникло выражение тоскливой обреченности. - Да, - кивнул он, устало опускаясь на стул. - Что вы хотите знать? Спрашивайте. - Я услугами тайных осведомителей не пользуюсь, - сухо ответил на это Эраст Петрович. - По-моему, шпионить на своих товарищей м-мерзко. То, чем вы здесь занимаетесь, называется провокацией. Заводите новые знакомства среди романтически настроенной молодежи, поощряете антиправительственные разговоры, а потом доносите в Охранку о своих достижениях. Как вам не совестно, ведь вы д-дворянин, я читал ваше досье. Ларионов неприятно рассмеялся, подрагивающей рукой вынул папиросу. - Совестно? Вы про совесть с господином Зубцовым поговорите, Сергеем Витальевичем. И про провокацию тоже. Сергей Витальевич, правда, этого слова не любит. Он говорит "санация". Мол, лучше потенциально опасных субъектов на ранней стадии помечать и отсеивать. Для пользы общества и их же собственной. Если не у меня будут собираться, под внимательным оком Сергея Витальевича, то в каком-нибудь другом месте. И неизвестно, до чего там додумаются, каких дел натворят. А тут они все на виду. Чуть кто от праздных разговоров начнет на дело выворачивать, его, голубчика, сразу цап-царап. Государству спокойствие, господину Зубцову поощрение, а иуде Ларионову бессонные ночи... Инженер закрыл лицо руками и замолчал. Судя по дерганью плеч, боролся с рыданиями. Эраст Петрович сел напротив, вздохнул. - Как же вас угораздило? Ведь противно. - Еще бы не противно, - глухим голосом отозвался Ларионов сквозь прижатые ладони. - Я студентом тоже о социальной справедливости мечтал. Листовки в университете расклеивал. За этим занятием меня и взяли. Он отнял руки, и стало видно, что глаза у него влажные, блестящие. Чиркнул спичкой, судорожно затянулся. - Сергей Витальевич человек гуманный. "У вас, говорит, Иван Игнатьевич, мать старая, больная. Если из университета выгонят - а это самое малое, что вам грозит - не переживет. Ну, а ссылкой или, упаси Боже, тюрьмой вы ее точно в могилу сведете. Ради чего, Иван Игнатьевич? Ради химер?" И дальше про санацию стал объяснять, только длиннее и красивее. Мол, я вас не в доносители зову, а в спасители детей. Ведь они, неразумные и чистые сердцем, бегут по цветущему лугу и не видят, что за лугом-то пропасть. Вы бы и встали на краю этой пропасти, помогли бы мне детей от падения уберечь. Сергей Витальевич говорить мастер, и главное сам верит. Ну, и я поверил. - Инженер горько улыбнулся. - Честнее сказать, заставил себя поверить. Мать и в самом деле бы не пережила... Ну что, университет я закончил, и должность хорошую мне господин Зубцов приискал. Только вышло, что никакой я не спаситель, а самый обычный "сотрудник". Как говорится, нельзя забеременеть наполовину. Даже жалованье получаю, пятьдесят пять целковых. Плюс пятьдесят расходных, под отчет. - Улыбка стала еще шире, растянувшись в глумливый оскал. - В общем, всем жизнь хороша. Только вот совсем не сплю по ночам. - Он зябко поежился. - Забудусь на минуту и вздрагиваю - слышу стук. Думаю, а вот и за мной пришли. То ли те, то ли эти. Так и дергаюсь всю ночь. Стук-стук. Стук-стук. В этот миг раздался стук дверного молотка. Ларионов вздрогнул и нервно рассмеялся. - Припозднился кто-то. Все веселье пропустил. Вы, господин Фандорин, уйдите пока вон за ту дверь. Ни к чему, чтоб вас тут видели. Объясняйся потом. Я быстро спроважу. Эраст Петрович перешел в соседнюю комнату. Старался не подслушивать, но голос у пришедшего был громкий, ясный. - ... И не передали, что мы у вас остановимся? Странно. - Никто мне ничего не передавал! - ответил Ларионов и громче чем нужно, спросил. - А вы в самом деле из Боевой Группы? Вам здесь нельзя! Вас всюду ищут! У меня только что была полиция! Позабыв о щепетильности, Фандорин тихо подобрался к двери, приоткрыл щелку. Перед инженером стоял молодой человек в бекеше и английском кепи, из-под козырька которого свисала длинная светлая прядь. Поздний гость держал руки в карманах, в прищуренных глазах посверкивали озорные искорки. - Вы здесь один? - спросил визитер. - Еще кухарка, она спит в чулане. Но вам правда здесь нельзя. - Значит, пришла полиция, понюхала и ушла? - засмеялся блондин. - Вот ведь чудеса какие. Как на Брянском на вокзале Кошки ели воробья. Полизали-полизали, Да не съели ни чуть-чуть. Веселый молодой человек переместился так, что оказался спиной к статскому советнику, Ларионов же, на - оборот, был вынужден повернуться к двери лицом. Интригующий гость сделал какое-то невидное для Фандорина движение рукой, и инженер вдруг ахнул, попятился. - Что, Искариот, страшно? - все таким же легкомысленным тоном поинтересовался гость. Почуяв неладное, Эраст Петрович рванул створку, но в ту же секунду ударил выстрел. Ларионов, взвыв, согнулся пополам, стрелявший же оглянулся на грохот и вскинул руку с компактным вороным "бульдогом". Фандорин нырнул под выстрел и бросился молодому человеку в ноги, однако тот ловко отскочил назад, ударился спиной о дверной косяк и вывалился в прихожую. Фандорин приподнялся над раненым и увидел, что дело плохо: лицо инженера быстро заливала мертвенная голубизна. - Ноги отнялись, - прошептал Ларионов, испуганно глядя в глаза Эрасту Петровичу. - И не больно, только спать хочется... - Я должен его догнать, - скороговоркой произнес Фандорин. - Я быстро, и сразу врача. Выскочил на улицу, посмотрел вправо - никого, влево - вон она, быстрая тень, несется в сторону Кудринской. На бегу статскому советнику пришли в голову две мысли. Первая, что врач Ларионову не понадобится. Судя по симптомам, перебит спинной хребет. Скоро, очень скоро бедный инженер наверстает все свои бессонные ночи. Вторая мысль была ближе к делу. Догнать-то убийцу не штука, да что с ним, вооруженным, делать, когда у самого оружия нет? Не ожидал статский советник от сегодняшнего дня никаких рискованных предприятий, и верный "герсталь-баярд", семь зарядов, новейшая модель, остался дома, а как бы сейчас пригодился. Бегал Эраст Петрович быстро, и расстояние до тени стремительно сокращалось. Однако радоваться тут было нечему. На углу Борисоглебского убийца оглянулся и кинул в преследователя трескучий язык пламени - Фандорину обдуло щеку горячим ветром. Вдруг прямо из стены ближайшего дома выметнулись еще две резвые тени и слились с первой в один смутный, подвижный ком. - У, гнида, я те побрыкаюсь! - крикнул чей-то сердитый голос. Когда Эраст Петрович подбежал ближе, возня уже закончилась. Веселый молодой человек лежал лицом вниз, с вывернутыми за спину руками, хрипел и ругался. На нем сидел крепкий мужчина и кряхтя выкручивал локти еще дальше. Другой мужчина держал упавшего за волосы, задирая ему голову кверху. Приглядевшись, статский советник признал в нежданных помощниках двоих из давешних филеров. - Видите, Эраст Петрович, и от Охранки польза бывает, - раздался из темноты добродушный голос. Оказалось, что поблизости подворотня, а в ней стоит не кто иной, как Евстратий Павлович Мыльников, собственной персоной. - Вы почему здесь? - спросил статский советник и сам же ответил. - Остались за мной следить. - Не столько за вами, ваше высокородие, вы - особа, находящаяся превыше всяческих подозрений, сколько за общим течением событий. - Филерский начальник вышел из тени на освещенный тротуар. - Особенно любопытно было посмотреть, не отправитесь ли вы куда-нибудь с той сердитой девицей. Я так полагаю, что вы рассудили ее взять не кнутом, а пряником. И совершенно справедливо. Такие отчаянные от грубости и прямого нажима только звереют. Их по шерстке надо, по шерстке, а потом, как брюшко подставит - цап за мягкое! Евстратий Павлович мелко рассмеялся и примирительно сделал ладонью: мол, не отпирайтесь, не первый день на свете живу. - Когда увидел, что барышня одна ушла, хотел своих олухов за ней послать, а потом думаю - погожу-ка еще. Их высокородие человек бывалый, с чутьем. Если задерживается, значит, идею имеет. И точно - вскорости появляется этот. - Мыльников кивнул на воющего от боли и матерящегося арестанта. - Так что, выходит, не просчитался я. Кто он? - Кажется, член Боевой Группы, - ответил Эраст Петрович, чувствуя себя обязанным неприятному, но неглупому, весьма неглупому коллежскому асессору. Евстратий Павлович присвистнул и хлопнул себя по ляжке: - Ай да Мыльников. Знал, на кого ставить. Как будете реляцию писать, не забудьте раба божьего. Эй, ребята, кликните санки! И хорош ему руки выламывать, а то он чистосердечное писать не сможет: Один из филеров побежал за санями, второй защелкнул на лежащем наручники. - Хрен тебе с горчицей чистосердечное, - просипел арестованный. В охранное Эраст Петрович попал лишь далеко за полночь. Сначала нужно было позаботиться об истекающем кровью Ларионове. Вернувшись, Фандорин застал инженера уже впавшим в забытье. Пока приехала вызванная по телефону карета из больницы Братолюбивого общества, увозить застреленного стало уже незачем. Выходило, что время потеряно попусту. Да еще до Большого Гнездниковского пришлось добираться на своих двоих - по ночному времени ни одного извозчика статскому советнику не встретилось. В тихом переулке было темным-темно, лишь в окнах знакомого двухэтажного дома жизнерадостно горел свет. Нынче в Охранном отделении было не до сна. Войдя, Эраст Петрович стал свидетелем любопытной сцены. Мыльников заканчивал разбор вечерней операции. Все шестнадцать филеров были выстроены вдоль стены длинного коридора, а коллежский асессор мягко, словно огромный кот, прохаживался вдоль шеренги и ровным, учительским голосом наставлял: - И снова повторю, чтоб вы, болваны, наконец запомнили. При задержании группы политических, особенно если с подозрением на терроризм, действовать Следующим порядком. Первое - ошеломить. Ворваться С треском, криком, грохотом, чтоб у них поджилки затряслись. Даже храбрый человек от неожиданности цепенеет. Второе - обездвижить. Чтоб каждый задержанный прирос к месту, не мог пальцем шевельнуть, и уж тем более голос подать. Третье - обыскать на предмет оружия. Сделали вы это? А? Тебя, Гуськов, спрашиваю, ты на захвате старший был. - Мыльников остановился перед пожилым филером, у которого из расквашенного носа стекала красная юшка. - Ваше высокоблагородие, Евстратий Павлович, пробасил Гуськов. - Так ведь мелюзга же, желторотики, сразу видать было. У меня глаз наметанный. - Я те сейчас в этот глаз еще добавлю, - беззлобно сказал коллежский асессор. - Ты не рассуждай, дурья башка. Делай, как положено. И четвертое: за каждым из задержанных постоянный догляд. А у вас, разгильдяев, барышня из ридикюля пукалку достает, и никто не видит. В общем так... - Мыльников заложил руки за спину, покачался на каблуках. Агенты, затаив дыхание, ждали приговора. - Наградные получат только Ширяев и Жулько. За арестование опасного террориста по пятнадцати целковых от меня лично. И в приказе будет. А с тебя, Гуськов, десять рублей штрафу. И на месяц из старших филеров в обычные. Справедливо выйдет, как считаешь? - Виноват, ваше высокоблагородие, - повесил голову наказанный. - Только от оперативной работы не отстраняйте. Я заслужу, вот вам крест, заслужу. - Ладно, верю. Мыльников обернулся к статскому советнику и сделал вид, что только сейчас его заметил. - Замечательно, что пожаловали, господин Фандорин. Петр Иваныч и Зубцов битый час с нашим приятелем толкуют, да все впустую. - Молчит? - спросил Эраст Петрович, поднимаясь за Мыльниковым по витой лесенке. - Совсем наоборот. Дерзит. Я послушал немножко и ушел. Все одно толку не будет. А у Петра Иваныча после давешнего еще и нервы прыгают. Опять же обидно ему, что не он, а мы с вами такую важную птицу зацапали, - заговорщически присовокупил Евстратий Павлович, полуобернувшись. Допрос велся в кабинете начальника. Посреди просторной комнаты на стуле сидел знакомый Фандорину весельчак. Стул был особенный, массивный, с ремешками на двух передних ножках и подлокотниках. Руки и ноги пленника были намертво пристегнуты, так что шевелить он мог только головой. По одну сторону стоял начальник Охранного, по другую - господин приятной наружности, на вид лет двадцати семи, худощавый, с английскими усиками. Бурляев хмуро кивнул чиновнику, пожаловался: - Отъявленный мерзавец. Целый час бьюсь, все без толку. Даже имени не говорит. - Что в имени тебе моем? - задушевно спросил подполковника наглец. - Оно, голуба, умрет, как шум печальный. Не обращая внимания на дерзость, подполковник представил: - Зубцов, Сергей Витальевич. Я вам про него рассказывал. Худощавый почтительно поклонился, улыбнувшись Эрасту Петровичу самым приязненным образом. - Счастлив быть представленным, господин Фандорин. Еще более счастлив вместе работать. - А-а, - обрадовался арестованный. - Фандорин! То-то, смотрю, седые височки. Раньше не разглядел, не до того было. Что вы смотрите, хватайте его, господа! Это он старого осла Храпова убил. И засмеялся, очень довольный шуткой. - Разрешите продолжать? - спросил Зубцов разом у обоих начальников и повернулся к преступнику. - Итак, мы знаем, что вы член Боевой Группы и участвовали в покушении на генерала Храпова. Только что вы косвенно признались, что располагали описанием внешности господина статского советника. Нам известно также, что ваши соучастники в настоящее время находятся в Москве. Даже если обвинению не удастся доказать вашу причастность к покушению, вам все равно грозит самая строгая мера наказания. Вы убили человека и оказали вооруженное сопротивление представителям закона. Этого совершенно достаточно, чтобы отправить вас на эшафот. Петр Иванович, не выдержав, вмешался: - Ты хоть понимаешь, подлец, что тебе на веревке болтаться? Это смерть страшная, не раз видеть приходилось. Сначала человек хрипит и бьется. Бывает, что по пятнадцати минут - это как петлю завязать. Потом из глотки язык лезет, из черепа глаза, из брюха нечистоты. Библию помнишь, про Иуду? "И когда низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его". Зубцов с укоризной взглянул на Бурляева, очевидно, считая его тактику неправильной, арестант же на грозные слова беззаботно откликнулся: - Ничего, похриплю и перестану. Мне уж будет все равно, а вы потом мое дерьмо подотрете. Такая у тебя служба, толстомордый. Подполковник коротко, хрустко ударил бесстрашного человека кулаком по лицу. - Петр Иваныч! - протестующе вскрикнул Зубцов и даже позволил себе схватить начальника за руку. - Это совершенно недопустимо! Вы роняете престиж власти! Бурляев разъяренно повернул голову и, видно, собрался поставить забывшегося помощника на место, но тут Эраст Петрович ударил тростью по полу и внушительно сказал: - Прекратить! Подполковник, тяжело дыша, высвободил руку. Террорист же плюнул на пол сгустком крови, в котором белели два передних зуба, и щербато улыбнулся, глядя на подполковника задорно блестящими синими глазами. - Прошу извинить, господин Фандорин, - нехотя проворчал Петр Иванович. - Сорвался. Сами видите, каков это молодец. Что с таким прикажете делать? - Ваше мнение, Сергей Витальевич? - спросил статский советник Симпатичного Зубцова. Тот смущенно потер переносицу, однако ответил сразу, без колебаний. - По-моему, мы зря тратим время. Я бы допрос от-дожил. - П-правильно. А делать, господин подполковник, надлежит следующее. Немедленно составить подробный словесный портрет задержанного. И полный бертильонаж, по всей форме. А затем описание и результаты антропометрических измерений отправьте телеграммой в Департамент полиции. Возможно, там имеется на этого человека досье. И извольте торопиться. Не позднее, чем через час депеша должна быть в Петербурге. И вновь, уже в который раз за последние сутки, Фандорин шел пешком вдоль Тверского бульвара, совершенно безлюдного в этот глухой час. Всякое было за долгий, никак не желавший кончаться день - и буран, и снегопад, и нежданное солнце, а ночью сделалось тихо и торжественно: неяркий свет газовых фонарей, белые, словно обернутые марлей силуэты деревьев, мягкое скольжение снежинок. Статский советник и сам не вполне понимал, что его побудило отказаться от казенных саней, пока под ногами не захрустел звонкий, нетоптаный снег аллеи. Нужно было избавится от мучительного ощущения нечистоты, без этого все равно не уснуть. Эраст Петрович неспешно шагал меж печальных вязов, пытаясь уразуметь - отчего во всяком деле, связанном с политикой, непременно есть привкус тухлости и грязи? Вроде бы расследование как расследование, да еще поважнее любого другого. И цель достойная - защита общественного спокойствия и интересов государства. Откуда же чувство запачканности? Нельзя не запачкаться, вычищая грязь - это суждение Фандорину приходилось выслушивать достаточно часто, особенно от практиков законоохраны. Однако он давно установил, что так рассуждают лишь люди, не имеющие способности к этому тонкому ремеслу. Те, кто ленятся, ищут простых способов при решении сложных вопросов, не становятся настоящими профессионалами. Хороший дворник всегда в белоснежном фартуке, потому что не сгребает грязь руками, стоя на четвереньках, а имеет метлу, лопату, совок и умеет ими правильно пользоваться. Имея дело с жестокими убийцами, бессовестными мошенниками, кровожадными выродками, Эраст Петрович никогда не испытывал такой брезгливости, как сегодня. Почему? В чем дело? Ответа не находилось. Он свернул на Малую Никитскую, где фонарей было еще меньше, чем на бульваре. Здесь начался мощеный тротуар, и трость, пробивая тонкий слой снега, бодро зацокала стальным наконечником по камню. У калитки, едва заметной в кружеве ажурных ворот, статский советник замер, не столько увидев, сколько почуяв легкое движение сбоку. Резко обернулся, на всякий случай взялся левой рукой за древко трости (внутри была узкая тридцатидюймовая шпага), однако тут же расслабил мускулы. В тени ограды и в самом деле кто-то стоял, но этот кто-то явно принадлежал к слабому полу. - Кто вы? - спросил Эраст Петрович, всматриваясь. Фигурка приблизилась. Сначала он увидел меховой воротник шубки и полукружье собольего капора, потом, отразив свет дальнего фонаря, мерцающе вспыхнули огромные глаза на треугольном лице. - Госпожа Литвинова? - удивился Фандорин. - Что вы здесь делаете? И в такой час! Барышня из ларионовской квартиры подошла совсем близко. Руки она держала в пышной муфте, а глаза ее сверкали поистине неземным сиянием. - Вы негодяй! - звенящим от ненависти голосом произнесла экзальтированная девица. - Я стою здесь два часа! Я вся окоченела! - Отчего же я негодяй? - смутился Эраст Петрович. - Я понятия не имел, что вы ждете... - Не поэтому! Не прикидывайтесь болваном! Вы отлично все понимаете! Вы негодяй! Я раскусила вас! Вы нарочно хотели заморочить мне голову! Прикинулись ангелом! О, я вас вижу насквозь! Вы и в самом деле в тысячу раз хуже хреновых и бурляевых! Вас надо безжалостно уничтожить! С этими словами отчаянная барышня вынула из муфты руку, а в ней блеснул знакомый револьвер, опрометчиво возвращенный владелице чиновником. Эраст Петрович подождал, не последует ли выстрел, а когда заметил, что рука в пуховой перчатке дрожит и дуло качается из стороны в сторону, быстро шагнул вперед, взял мадемуазель Литвинову за маленькую кисть и отвел ствол в сторону. - Вы непременно хотите сегодня подстрелить кого-нибудь из слуг закона? - тихо спросил Фандорин, глядя в бырышнино лицо, оказавшееся совсем рядом. - Ненавижу! Опричник! - прошептала она и ударила его свободным кулачком в грудь. Пришлось бросить трость, взять девушку и за вторую руку. - Ищейка! Эраст Петрович присмотрелся повнимательней и отметил два обстоятельства. Во-первых, мадемуазель Литвинова в обрамлении припорошенного снежинками меха, в бледном свете газа, звезд и луны была головокружительно хороша. А во-вторых, для одной только ненависти ее глаза горели что-то уж слишком ярко. Вздохнув, он нагнулся, обнял ее за плечи и крепко поцеловал в губы - теплые вопреки всем законам физики. - Жандарм! - выдохнула нигилистка, отстраняясь. Однако в ту же секунду обхватила его обеими руками за шею и притянула к себе. В затылок Фандорину врезалось жесткое ребро револьвера. - Как вы меня отыскали? - спросил он, хватая ртом воздух. - И дурак к тому же, - заявила Эсфирь. - Сам же сказал, в каждой адресной книге... Она снова притянула его к себе, да так яростно, что от резкого движения револьверчик пальнул в небо, оглушив Эрасту Петровичу правое ухо и распугав сидевших на тополе галок. Глава четвертая Нужны деньги Все необходимые меры были приняты. Рахмета прождали ровно час, потом снялись и перебрались на запасную явку. Явка была скверная: домик железнодорожного обходчика близ Виндавского вокзала. Что грязно, тесно и холодно - это бы ладно, но всего одна комнатка, клопы, и, конечно, никакого телефона. Единственное преимущество - хороший обзор во все четыре стороны. Еще затемно Грин отправил Снегиря оставить в "почтовом ящике" записку для Иглы: "Рахмет исчез. Нужен другой адрес. В десять там же". Удобнее было бы протелефонировать связной еще от Аронзона, но осторожная Игла не оставила ни номера, ни адреса. Дом с мезонином, из которого в бинокль видны окна приватдоцентовой квартиры - вот все, что Грин знал о ее жилище. Мало. Не отыскать. Роль "почтового ящика" для экстраординарных сообщений исполнял старый каретный сарай в переулке близ Пречистенского бульвара - там между, бревнами была удобная щель: достаточно, проходя мимо, на миг сунуть руку. Перед уходом Грин велел приват-доценту помнить о сигнализации. С их товарищем, если вернется, говорить как с незнакомым - мол, впервые вас вижу и не понимаю, о чем говорите. Рахмет не дурак, поймет. "Почтовый ящик" ему известен. Захочет объясниться - найдет возможность. С девяти часов Грин занял наблюдательный пост возле Сухаревой башни, где вчера утром встречались с Иглой. Место и время было удобное: народ валом валил на толкучку. Через проходной двор, через черный ход пробрался на позицию, присмотренную еще накануне - неприметный чердачок с полузаколоченным оконцем, выходившим как раз на площадь. Внимательно, не отвлекаясь, изучал всех, кто крутился поблизости. Лоточники были настоящие. Шарманщик тоже. Покупатели менялись, подолгу без дела ни один не слонялся. Значит, все чисто. Без четверти десять появилась Игла. Прошла сначала в одну сторону, потом вернулась обратно. Тоже проверяет. Это правильно. Можно спускаться. - Плохие известия, - сказала связная вместо приветствия. Ее худое, строгое лицо было бледным и расстроенным. - Я по порядку. Шли бок о бок по Сретенке. Грин молча слушал. - Первое. Вечером полиция совершила налет на квартиру Ларионова. Никого не взяли. Но потом там была стрельба. Ларионов убит. Это Рахмет, его работа, подумал Грин и ощутил одновременно облегчение и злость. Пусть только вернется, надо будет дать ему урок дисциплины. - Второе? - спросил он. Игла только покачала головой. - Как вы скоры на расправу. Надо было разобраться. - Что второе? - повторил Грин. - Где ваш Рахмет, выяснить не удалось. Как только что-нибудь узнаю, сообщу. Третье. Из города отправить вас скоро не выйдет. Мы хотели товарняком, в грузовом вагоне, но на двенадцатой версте и потом на шестидесятой железнодорожные жандармы проверяют все пломбы. - Это ничего. Есть известие хуже, я вижу. Говорите. Она взяла его за локоть, повела с людной улицы в пустой переулок. - Экстренное сообщение из Центра. Привез курьер с утренним поездом. Вчера на рассвете, в тот самый час, когда вы казнили Храпова, Летучий отряд Департамента полиции разгромил явку на Литейном. Грин нахмурился. На Литейном, в тайнике отлично законспирированной квартиры, хранилась партийная касса - все средства, оставшиеся от январского экса, когда взяли контору Кредитно-ссудного товарищества "Петрополь". - Нашли? - коротко спросил он. - Да. Взяли все деньги. Триста пятьдесят тысяч. Это страшный удар по партии. Велено передать, что вся надежда на вас. Через одиннадцать дней надо вносить последний взнос за типофафию в Цюрихе. Сто семьдесят пять тысяч французских франков. Иначе оборудование будет изъято. Тринадцать тысяч фунтов стерлингов нужно для закупки оружия и фрахта шхуны в Бристоле. Сорок тысяч рублей обещаны смотрителю Одесского централа за организацию побега наших товарищей. И еще деньги на обычные расходы... Без кассы вся деятельность партии будет парализована. Вы должны немедленно дать ответ - в состоянии ли Боевая Группа при нынешних обстоятельствах добыть потребную сумму. Грин сразу не ответил - взвешивал. - Известно, кто выдал? - Нет. Знают только, что операцию проводил лично полковник Пожарский, вице-директор Департамента полиции. Раз так, права отказываться у Грина не было. Упустил Пожарского на Аптекарском острове - теперь рассчитывайся за свой промах. Однако проводить экс в нынешних условиях было чересчур рискованно. Первое - неясность с Рахметом. Что, если арестован? Как поведет себя на допросе - угадать трудно. Непредсказуем. Второе - мало людей. По сути дела один Емеля. Третье - на розыск БГ наверняка подняты все полицейские службы. Город кишит жандармами, агентами и филерами. Нет, риск выше допустимого. Не годится. Словно подслушав, Игла сказала: - Если понадобятся люди, у меня есть. Наш московский боевой отряд. Опыта у них мало, до сих пор только сходки охраняли, но ребята смелые, и оружие есть. А если сказать, что это для БГ, в огонь и воду пойдут. И меня с собой возьмите. Я стреляю хорошо. Бомбы умею делать. Грин впервые как следует посмотрел в ее серьезные, будто припорошенные пеплом глаза и увидел, что по цвету Игла похожа на него - серая, холодная. Подумал: тебя-то отчего высушило? Или с рождения такая? Сказал вслух: - В огонь и воду не нужно. Во всяком случае не сейчас. После скажу. Сейчас новую квартиру. Не получится с телефоном - ладно. Только чтобы со вторым выходом. В семь вечера там же. А с Рахметом, если появится, очень осторожно. Буду проверять. Появилась мысль, где денег добыть. Без стрельбы. Имело смысл попробовать. У ворот Лобастовской мануфактуры Грин отпустил извозчика. Привычно подождал минуту - не выедут ли из-за угла еще одни сани, с филером - и лишь убедившись, что слежки нет, свернул на заводскую территорию. Пока шел к главной конторе мимо цехов, мимо заснеженных клумб, мимо нарядной церкви, с интересом осматривался. Капитально ведет дело Лобастое. И на лучших американских фабриках не часто такой порядок увидишь. Встречавшиеся по дороге работники шагали деловито, как-то не по-русски, и ни одной опухшей с похмелья физиономии Грин не заметил, хоть был понедельник и утро. Рассказывали, что у Лобастова за пьяный запах сразу расчет в зубы и за ворота. Зато жалованье вдвое выше других мануфактур, бесплатная казенная квартира и чуть ли не двухнедельный отпуск с половинным окладом. Про отпуск, вероятно, были выдумки, но что рабочий день на предприятиях Тимофея Григорьевича всего девять с половиной часов, а в субботу восемь, это Грин знал наверняка. Если б все капиталисты были как Лобастое, незачем стало бы и пожар зажигать - такая неожиданная мысль пришла в голову стальному человеку, когда он увидел крепкий кирпичный дом с вывеской "Заводская больница". Глупая мысль, потому что на всю Россию Лобастов имелся только один. В приемной заводской конторы Грин написал короткую записочку и попросил передать хозяину. Лобастов принял посетителя сразу. - Здравствуйте, господин Грин. Невысокий, плотно сбитый мужчина с простым, мужицким лицом, к которому совсем не шла холеная бородка клинышком, вышел из-за широкого письменного стола, крепко стиснул гостю руку. - Чему обязан? - спросил он, пытливо щуря живые, темные глаза. - Уж верно что-нибудь чрезвычайное? Часом не в связи со вчерашним казусом на Литейном? Грин знал, что Тимофей Григорьевич имеет своих людишек в самых неожиданных местах, но все равно удивился такой редкостной осведомленности. Спросил: - Неужто и в Департаменте прикармливаете? - И тут же поморщился, как бы снимая неуместный вопрос. Все равно не ответит. Основательный человек, сочного охряного цвета, который бывает от большой внутренней силы и крепкой уверенности в себе. - Сказано: "Отпускай хлеб твой по водам, потому что по прошествии многих дней опять найдешь его". - Фабрикант лукаво улыбнулся и по-бычьи наклонил круглую голову, и вправду лобастую. - На сколько же вас облегчили? - Триста пятьдесят. Лобастов присвистнул, сунул большие пальцы в карманчики жилетки. Улыбка с лица исчезла. - Прощайте, господин Грин, - сказал он жестко. - Я человек слова. Вы - нет. Больше я дел с вашей организацией иметь не желаю. В январе я аккуратнейшим образом сделал очередной полугодовой взнос, пятнадцать тысяч, и просил до июля меня более не беспокоить. Моя мошна глубока, но не бездонна. Триста пятьдесят тысяч! Эк куда хватил. Оскорблению Грин значения не придал. Это были эмоции. - Я только ответил, - сказал он ровным голосом. - Нужно срочные платежи. Некоторые ждут, другие ни в коем случае. Сорок тысяч обязательно. Иначе виселица. Такое не прощают. - А вы меня не пугайте! - окрысился заводчик. - "Не прощают". Вы думаете, я вам деньги из страха даю? Или индульгенцию на случай вашей победы покупаю? Грин промолчал, потому что именно так и думал. - АН нет! Я ничего и никого не боюсь! - Лицо Тимофея Григорьевича стало багроветь от сердитости, задергалась щека. - Не приведи Господь, если вы победите! Да и не будет у вас никакой победы. Вы, поди, вообразили, что Лобастова используете? Черта с два! Это я вас использую. А если я с вами откровенен, то это потому, что вы человек прагматический, без патетики. Мы с вами одного поля ягоды. Хоть и разные на вкус. Ха-ха! Лобастов коротко хохотнул, обнажив желтоватые зубы. При чем здесь ягоды, подумал Грин. Зачем говорить шутками, если можно серьезно. - Так почему помогаете? - спросил он и поправился. - Помогали. - А потому, что понял: наших дураков надутых пугать надо, чтоб не ставили палки в колеса, чтоб не мешали умным людям страну из болота тащить. Учить их, ослов, надобно. Носом в навоз тыкать. Вот вы и потычьте. Пусть до их чугунных голов дойдет, что России либо со мной, Лобастовым, идти, либо с вами, в тартарары катиться. Третьего не дано. - Вкладываете деньги, - кивнул Грин. - Понятно. В книгах читал. В Америке называется лоббирование. У нас парламента нет, поэтому давите на правительство через террористов. Так дадите сорок тысяч? Лицо Лобастова сделалось каменным, только тик по-прежнему тревожил щеку. - Не дам. Вы умный человек, господин Грин. На "лоббирование", как вы выразились, у меня отведено тридцать тысяч в год. И ни копейки больше. Если хотите - берите пятнадцать в счет второго полугодия. Подумав, Грин сказал: - Пятнадцать нет. Нужно сорок. Прощайте. Повернулся и пошел к выходу. Хозяин догнал, проводил до двери. Нежто передумал? Вряд ли. Не такой человек. Тогда зачем догнал? - Храпова-то вы? - шепнул в ухо Тимофей Григорьевич. Вот зачем. Грин молча спустился по лестнице. Пока шел по заводской территории, думал, как быть дальше. Выход оставался один - все-таки экс. Что полиция занята розыском, даже неплохо. Значит, меньше людей на обычные нужды выделено. Например, на охрану денег. Людей можно взять у Иглы. Но без специалиста все равно не обойтись. Следует послать телеграмму Жюли, чтоб привезла своего Козыря. За проходной Грин встал за фонарный столб, немного подождал. Так и есть. Из ворот деловито выскочил неприметный человек приказчицкого вида, повертел головой и, заметив Грина, сделал вид, что дожидается конки. Осторожен Лобастов. И любопытен Это ничего. От хвоста оторваться было нетрудно. Грин прошел по улице, свернул в подворотню и остановился. Когда следом сунулся приказчик, стукнул его кулаком в лоб. Пусть полежит минут десять. Сила партии заключалась в том, что ей помогали самые разные люди, подчас совсем неожиданные. Именно такой редкой птицей была Жюли. Партийные аскеты смотрели на нее косо, а Грину она нравилась. Ее цвет был изумрудный - легкий и праздничный. Всегда веселая, жизнерадостная, нарядная, благоухающая неземными ароматами, она вызывала в металлическом сердце Грина какой-то странный звон, одновременно тревожный и приятный. Само имя "Жюли" было звонким и солнечным, похожим на слово "жизнь". Сложись судьба Грина иначе, он бы, наверное, влюбился именно в такую женщину. У членов партии не было принято много болтать о своем прошлом, но историю Жюли знали все - секрета из своей биографии она не делала. Подростком она лишилась родителей и попала под опеку к родственнику, чиновному господину изрядных пет. На пороге старости родственнику, по выражению Жюли, "бес засел в ребро": доверенное наследство он растратил, воспитанницу растлил, а сам в скором времени свалился в параличе. Юная Жюли осталась без гроша в кармане, без крыши над головой, но с солидным чувственным опытом. Карьера перед ней открывалась только одна - профессионально женская, и Жюли явила на этом поприще незаурядное дарование. Несколько лет она прожила в содержанках, меняя богатых покровителей. Потом "толстяки и старики" ей надоели, и Жюли завела собственное дело. Возлюбленных теперь она выбирала себе сама, как правило, нетолстых и уж во всяком случае нестарых, денег с них не брала, а доходы получала от "агентства". В "агентство" Жюли пригласила подружек - частью таких же, как она, содержанок, частью вполне респектабельных дам, искавших приработка или приключений. Фирма очень быстро приобрела популярность среди столичных искателей удовольствий, потому что подружки у Жюли были все как на подбор красивые, смешливые и охочие до любви, а конфиденциальность соблюдалась неукоснительно. Но друг от дружки, и тем более от веселой хозяйки у красавиц секретов не было, а поскольку среди клиентов попадались и большие чиновники, и генералы, и даже крупные полицейские начальники, к Жюли стекались сведения самого разного свойства, в том числе очень важные для партии. Чего в организации не знал никто, так это почему легкомысленная особа стала помогать революции. Но Грин ничего удивительного тут не находил. Жюли - такая же жертва подлого социального устройства, как батрачка, нищенка или какая-нибудь бесправная прядильщица. Борется с несправедливостью доступными ей средствами, и пользы от нее куда больше, чем от иных говорунов из ЦК. Кроме ценнейших сведений она могла в считанные часы подыскать для группы удобную квартиру, не раз выручала деньгами, а иногда сводила с нужными людьми, потому что имела широчайшие связи во всех слоях общества. Именно она привела Козыря. Персонаж был интересный, в своем роде не менее колоритный, чем сама Жюли. Сын протоиерея, настоятеля одного из главных петербургских соборов, Тихон Богоявленский откатился от отеческой яблони очень далеко. Выгнанный из семинарии за богохульство, из гимназии за драку, из реального училища за кражу, он стал авторитетным налетчиком. Работал дерзко, хлестко, с фантазией и еще ни разу не попался полиции. Когда в декабре партии понадобились большие деньги, Жюли, чуть покраснев, сказала: - Гринчик, я знаю, вы меня осудите, но я недавно познакомилась с одним милым молодым человеком. По-моему, он может вам пригодиться. Грин уже знал, что слово "познакомиться" в лексиконе Жюли имеет особый смысл, и насчет "милого" иллюзий не испытывал - так она называла всех своих мимолетных любовников. Но знал он и то, что Жюли слов на ветер не бросает. Козырь в два дня определил объект, разработал план, распределил роли, и экс прошел, как по нотам. Стороны разошлись, совершенно довольные друг другом: партия наполнила кассу, а "специалист" получил свою долю - четверть экспроприированного. В полдень Грин отправил две телеграммы. "Заказ принят. Будет исполнен в кратчайший срок. Г.". Это на питерский почтамт до востребования. Вторая на адрес Жюли: "в Москве есть работа Поповичу. Подряд такой же, как в декабре. Участок выберет сам. Жду завтра девятичасовым. Встречу. Г." И снова Игла пренебрегла приветствием. Видно, как и Грин, почитала условности лишними. - Рахмет объявился. В "почтовом ящике" записка. Вот. Грин развернул листок, прочел. "Ищу своих. Буду с шести до девяти в чайной "Суздаль" на Маросейке. Рахмет" - Удобное место, - сказала Игла. - Там студенты собираются. Чужого человека сразу видно, поэтому филеры не суются. Это он нарочно, чтобы мы могли проверить, нет ли слежки. - А возле "почтового"? Не было? Она сердито сдвинула редкие брови: - Вы слишком высокомерны. Если вы из БГ, это еще не дает вам права считать всех остальных дураками. Конечно, я проверила. Я никогда не подхожу к "ящику", пока не уверюсь, что все чисто. Вы пойдете к Рахмету? Грин промолчал, потому что еще не решил. - Квартира? - Есть. И даже с телефоном. Присяжного поверенного Зимина. Сам он сейчас на процессе в Варшаве, а сын - из нашего боевого отряда, Арсений Зимин. Надежный. - Хорошо. Сколько людей? Игла раздраженно произнесла: - Послушайте, почему вы так странно говорите? Из вас слова, как гири, падают. Для впечатления, что ли? Что это значит - "сколько людей"? Каких людей? Где? Он знал, что говорит не так, как нужно, но по-другому не получалось. В голове мысли получались стройные и ясные, смысл их был совершенно очевиден. Но когда выходили наружу, превращаясь в фразы, с них сама собой спадала вся избыточность, шелуха, и оставалось только основное. Наверно, иногда спадало больше, чем следует. - В отряде, - терпеливо дополнил он. - Таких, за кого могу поручиться, шестеро. Во-первых, Арсений - он студент университета. Во-вторых, Гвоздь, литейщик с... Грин перебил: - Это после. Расскажете и покажете. Черный ход есть? Куда? Она нахмурила лоб, сообразила. - Вы про "Суздаль"? Да, есть. Через проходные дворы можно в сторону Хитровки уйти. - Встречусь сам. Решу на месте. Чтоб в зале были ваши. Двое, лучше трое. Кто покрепче Если уйдем с Рахметом через Маросейку, ничего. Если я один и через черный, это сигнал. Тогда убить. Смогут? Он ловкий Если нет, я сам. Игла поспешно сказала: - Нет-нет. Они справятся. Им уже приходилось. Один раз шпика и еще провокатора. Я им объясню. Можно? - Обязательно. Должны знать. Тем более на экс вместе. - Так экс будет? - просветлела она. - Правда? Вы все-таки необыкновенный человек. Я... я горжусь, что помогаю вам. Не беспокойтесь, я все сделаю как надо. Слышать это было неожиданно и оттого приятно. Грин поискал, что бы ей сказать такое же приятное, и придумал: - Не беспокоюсь. Совсем. В чайную Грин вошел без пяти минут девять, чтобы Рахмет имел время поволноваться и осознать свое положение. Заведение оказалось бедноватым, но чистым низкая сводчатая зала, столы под простыми льняными скатертями, на стойке самовары и расписные подносы с грудами пряников, яблок и баранок. Молодые люди - большинство в студенческих тужурках - пили чай, дымили табаком, читали газеты. Те, что пришли компанией, спорили, гоготали, кто-то даже пытался петь хором. При этом бутылок на столах Грин не заметил. Рахмет устроился у маленького столика, подле окна, читал "Новое слово". На Грина взглянул мельком и перелистнул страницу. Ничего подозрительного ни в зале, ни на улице не просматривалось. Черный ход - вон он, слева от стойки. В углу у большого двухъярусного чайника сидят двое молчаливых парней. По описанию - Гвоздь и Марат, из боевого отряда. Первый длинный, мосластый, с прямыми волосами до плеч. Второй плечистый, курносый, в очках. Грин неспешно подошел к окну, сел напротив Рахмета. Говорить ничего не стал. Пусть сам говорит. - Здравствуй, - тихо сказал Рахмет, отложив газету, и поднял на Грина ясные синие глаза. - Спасибо, что пришел... Слова он произносил странно, с пришепетыванием: "ждраштвуй, шпашибо". Это у него передних зубов не хватает, заметил Грин. Под глазами круги, на шее царапина, но взгляд прежний - дерзкий и без тени виноватости. Однако сказал: - Я, конечно, виноват. Не послушал тебя. Но и получил за это полной мерой, да еще с довеском... Уж думал, не придет никто. Ты вот что, Грин, ты послушай меня, а потом решай. Ладно? Все это было лишнее. Грин ждал. - Значит, так. - Рахмет со смущенной улыбкой поправил челку, заметно поредевшую со вчерашнего дня и приступил к рассказу. - Я ведь как хотел. Думал, отлучусь на часок, прикончу паскуду и потихоньку вернусь. Лягу в кровать, задам храпака. Ты придешь меня будить - глазами похлопаю, позеваю, будто дрых без просыпу. А назавтра, как обнаружится, что Ларионова кончили, признаюсь. То-то эффект будет... Вот и вышел эффект. В общем, вляпался на Поварской в засаду. Ларионова, однако, порешить успел. Всадил гаду свинцовую маслину в мочевой пузырь. Чтоб не сразу сдох, успел о своем паскудстве подумать. А в соседней комнате у него, сукина сына, жандармы сидели. Сам господин Фандорин, твой братишка-близнец. Ну, я на улицу-то вырвался, а там уж перекрыто все. Навалились псы, скрутили, прическу вон попортили. Привозят в Охранное, в Большой Гнездниковский. Сначала начальник допрашивал, подполковник Бурляев. Потом и Фандорин приехал. И по-хорошему со мной, и по-плохому. Зубы мне Бурляев самолично проредил. Видишь, картинка? Ладно, ничего. Жив буду - золотые вставлю. Или железные. Буду железный, как ты. В общем, помучились они со мной, устали и отправили ночевать в камеру. У них там при Охранке есть такие специальные. И ничего, приличные. Матрас, занавесочки. Только руки, гады, за спиной сковали, так что сильно не разоспишься. Утром не трогали вовсе. Завтраком надзиратель с ложечки кормил, как цыпу-лялю. А вместо обеда поволокли снова наверх. Матушки-сестренки, смотрю - старый знакомец, полковник Пожарский. Тот самый, что на Аптекарском мне кепи прострелил. Чтобы меня повидать, срочно прибыл прямо из Петербурга. Я-то думал, откуда ему меня знать. На Аптекарском ведь темно было. А он увидел меня, рот до ушей. "Ба, говорит, господин Селезнев собственной персоной, неустрашимый герой террора!" По словесному описанию отыскал старое мое досье, ну то, по фон Боку. Сейчас, думаю, начнет удавкой пугать, как Бурляев. АН нет, этот половчее оказался. "Вы нам, говорит, Николай Иосифович, просто как манна небесная. Министр на нас с директором из-за генерала Храпова ножками топает. Самому ему еще хуже - государь император грозит с должности погнать, если немедля злоумышленников не сыщет. А кто искать будет - министр? Нет, раб божий Пожарский. Не знал, с какого конца даже браться. И тут вы сами падаете нам в руки. Так бы и расцеловал". Ничего подъехал, да? Дальше хуже. "Я, говорит, для газеток уж и статейку приготовил. "Конец БГ близок" называется. И внизу шрифтом помельче: "Триумф нашей доблестной полиции". Мол, взят опаснейший террорист Н. С., который дал обширные и чистосердечные показания, из коих явствует, что он является членом пресловутой Боевой Группы, только что злодейски умертвившей генерал-адъютанта Храпова. Тут, Грин, должен повиниться, дал я маху. Когда в Ларионова стрелял, сказал ему - вот тебе, предатель, от Боевой Группы. Я ж не знал, что Фандорин за дверью подслушивает... Ладно. Сижу, слушаю Пожарского. Понимаю, что на испуг берет. Мол, виселицы не боишься, так позора испугаешься. Погоди, думаю, лиса жандармская. Ты хитер, а я хитрее. Губу закусил, бровью задергал, как будто нервничаю. Он доволен, давит дальше. "Знаете, говорит, господин Селезнев, мы вас ради такого праздника даже вешать не станем. Черт с ним, с Ларионовым. Дрянь был человечишке, между нами говоря. А за фон Бока, конечно, каторгу пропишем, это уж непременно. Там, на каторге, вам очень славно будет, когда от вас, предателя, все товарищи отвернутся. Сами в петлю полезете". Тут я в истерику, потом покричал на них немножко, пену изо рта подпустил - я умею. И скис, вроде как духом пал. Пожарский подождал немножко и наживку мне кидает. Мол, есть и другой путь. Вы нам соучастников по БГ выдаете, а мы вам паспорт на любую фамилию. И весь мир у ваших ног - хоть Европа, хоть Америка, хоть остров Мадагаскар. Я поломался-поломался и наживку заглотил. Написал заявление о согласии сотрудничать. Говорю об этом сразу, чтоб на мне потом не висело. Но это черт бы с ним. Хуже, что пришлось про состав группы рассказать. Клички, внешний вид. Ты погоди, Грин, ты глазами не высверкивай. Мне нужно было, чтоб поверили они мне. Почем я знаю - может, у них кое-что про нас уже было. Сверили бы, увидели, что вру, и сгорел бы я. А так Пожарский поглядел в какую-то бумажечку, головой покивал и остался доволен. Вышел я из Охранного полезным человеком, слугой престола, "сотрудником" по кличке Гвидон. Сто пятьдесят рублей выдали, первое жалованье. А делов-то всего ничего: тебя разыскать и Пожарскому с Фандориным весточку дать. Хвостов, правда, приставили. Но я от них через Хитровку ушел. Там легко затеряться, сам знаешь. Вот тебе вся моя одиссея. Сам решай, что со мной делать. Хочешь - зарой в землю, брыкаться не стану. Вон те двое, что в углу сидят, пусть выведут меня во дворик и кончат разом. А хочешь - Рахмет адье сделает красиво, как жил. Привяжу к брюху бомбу, пойду в Гнездниковский и подорву Охранку к этакой матери вместе со всеми пожарскими, фандориными и бурляевыми. Хочешь? Или еще вот как рассуди. Может, и неплохо это, что я Гвидоном заделался? Здесь ведь тоже свой выгоды могут быть... Решай, у тебя голова большая. А мне все одно - хоть в землю ложиться, хоть траву топтать. Ясно было одно: заагентуренные себя так не ведут. Взгляд у Рахмета был ясный, смелый, даже с вызовом. И цвет остался прежний, васильковый, изменническая синева гуще не стала. Да и возможно ли, чтобы Рахмета за один день сломали? Он отводного упрямства так быстро не поддался бы. Риск, конечно, все равно был. Но лучше поверить предателю, чем оттолкнуть товарища. Опаснее, но в конечном итоге себя оправдывает. С теми партийцами, кто придерживался иного мнения, Грин спорил. Он встал, впервые за все время, заговорил: - Идем. Работы много. Глава пятая, в которой Фандорин страдает от уязвленного самолюбия Пробуждение Эсфири Литвиновой в доме на Малой Никитской было поистине кошмарным. Она проснулась от тихого шороха. Сначала увидела только полутемную спальню, сквозь шторы которой просачивался скромный утренний свет, увидела рядом невозможно красивого брюнета со страдальчески приподнятыми во сне бровями и в первый момент улыбнулась. Но тут краем глаза уловила какое-то шевеление, повернула голову - и взвизгнула от ужаса. К кровати, ступая на цыпочках, кралось жуткое, невероятное существо: с круглым, как блин, лицом, свирепыми узкими глазками, а одето в белый саван. От визга существо замерло и согнулось пополам. Распрямилось, сказало: - Добурое уцро. - А-а-а, - ответила на это дрожащим от потрясения голосом Эсфирь и, обернувшись к Фандорину, схватила его за плечо, чтобы проснулся, поскорее ее разбудил и избавил от этого наваждения. Но Эраст Петрович, оказывается, уже не спал. - Здравствуй, Маса, здравствуй. Я сейчас. - И пояснил. - Это мой камердинер Маса. Он японец. Вчера он из вежливости спрятался, вот вы его и не видели. Он п-пришел, потому что утром мы с ним всегда делаем г-гимнастику, а сейчас уже очень поздно, одиннадцать. Гимнастика займет сорок пять минут. И предупредил: - Я сейчас встану, - очевидно, ожидая, что Эсфирь деликатно отвернется. Не дождался. Эсфирь, наоборот, приподнялась и оперлась щекой на согнутую в локте руку, чтобы было удобней смотреть. Статский советник помедлил, потом выбрался из-под одеяла и очень быстро оделся в точно такой же белый балахон, как у его японского камердинера. При спокойном рассмотрении это оказался никакой не саван, а широкая белая куртка и такие же кальсоны. Похоже на нижнее белье, только ткань плотная и без завязок на штанинах. Хозяин и слуга вышли за дверь, и минуту спустя из соседней комнаты (там, кажется, была гостиная) раздался ужасающий грохот. Эсфирь вскочила, поглядела, что бы наскоро накинуть, и не нашла. Одежда Фандорина аккуратно лежала на стуле, но платье и предметы туалета, принадлежавшие Эсфири, в беспорядке валялись на полу. Корсета она как передовая девушка не признавала, но и прочую сбрую - лиф, панталоны, чулки - натягивать было слишком долго, а не терпелось посмотреть, чем это они там занимаются. Она открыла массивный гардероб, порылась в нем и достала мужской халат с бархатной оторочкой и кистями. Халат пришелся почти в самый раз, только немножко волочился по полу. Эсфирь наскоро заглянула в зеркало, провела рукой по черным стриженым волосам. Выглядела она совсем неплохо - даже удивительно, если учесть, что спать довелось недолго. Замечательная вещь короткая прическа. Мало того, что прогрессивная, но насколько упрощает жизнь. В гостиной творилось вот что (Эсфирь приоткрыла дверь, бесшумно вошла и встала у стены): Фандорин и японец дрались ногами, дико вскрикивая и со свистом рассекая воздух. Один раз хозяин смачно припечатал коротышку в грудь, так что бедняжка отлетел к стене, но не лишился чувств, а сердито заклекотал и снова кинулся на обидчика. Фандорин крикнул что-то невразумительное, и драка прекратилась. Камердинер лег на пол, статский советник взял его одной рукой за пояс, другой за шиворот и без видимого усилия стал поднимать до уровня груди и опускать обратно. Японец висел смирно, прямой, как палка. - Мало того, что опричник, так еще и полоумный, - вслух высказала Эсфирь свое мнение об увиденном и пошла заниматься туалетом. За завтраком состоялось необходимое объяснение, на которое ночью не хватило времени. - То, что случилось, не меняет сути, - строго объявила Эсфирь. - Я не деревянная, а ты, конечно, по-своему привлекателен. Но мы с тобой все равно по разные стороны баррикад. Если хочешь знать, связавшись с тобой, я рискую своей репутацией. Когда узнают мои знакомые... - Может быть, им н-необязательно об этом знать? - Осторожно перебил ее Эраст Петрович, не донеся до рта кусочек омлета. - Ведь это ваше частное дело. - Ну уж нет, тайно встречаться с опричником я не стану. Не хватало еще, чтобы меня сочли осведомительницей! И не смей говорить мне "вы". - Хорошо, - кротко согласился Фандорин. - Про баррикады я понял. Но ты больше не будешь в меня стрелять? Эсфирь намазала булочку джемом (отличным, малиновым, от Сандерса) - аппетит у нее сегодня был просто зверский. - Там посмотрим. - И продолжила с набитым ртом. - Я к тебе буду приезжать. А ты ко мне не езди. Распугаешь всех моих друзей. И потом, папхен с мамхеном вообразят, что я подцепила завидного женишка. До конца прояснить позицию не получилось, потому что тут зазвонил телефон. Слушая невидимого собеседника, Фандорин озабоченно нахмурился. - Хорошо, Станислав Филиппович. Заезжайте через пять минут. Я буду г-готов. Извинился, сказал, что срочные дела и пошел надевать сюртук. Через пять минут (Эсфирь видела через окно) у ворот остановились сани с двумя синешинельными. Один остался сидеть. Другой, стройный и молодцеватый, придерживая шашку, побежал к флигелю. Когда Эсфирь выглянула в прихожую, молодцеватый жандарм стоял рядом с натягивавшим пальто Фандориным. Смазливый офицерик, с румяной от мороза физиономией и дурацкими подкрученными усишками поклонился, обжег любопытствующим взглядом. Эсфирь холодно кивнула Фандорину на прощанье и отвернулась. - ... Скорость невероятная, - взволнованно дорассказывал по дороге Сверчинский. - Про вчерашнее за-держание с вашим участием мне известно. Поздравляю. Но чтобы уже двенадцатичасовым сам Пожарский из Петербурга! Вице-директор Департамента, весь политический сыск в его руках. Большой человек, на подъеме! Во флигель-адъютанты пожалован. Это, выходит, он сразу выехал, как получил депешу из Охранного. Видите, какое в верхах придается значение расследованию. - Откуда вам известно о его п-приезде? - То есть как? - обиделся Станислав Филиппович. - У меня по двадцать человек на каждом вокзале дежурят. Что они, Пожарского не знают? Проследили, как он взял извозчика и велел ехать в Гнездниковский. Протелефонировали мне, я сразу вам. Это он у вас лавры хочет похитить, ни малейших сомнений. Ишь как примчался-то! Эраст Петрович скептически покачал головой. Во-первых, ему случалось видеть и не таких столичных звезд, а во-вторых, судя по вчерашнему поведению арестованного, стяжать легкие лавры флигель-адъютанту вряд ли суждено. Ехать с Малой Никитской до Большого Гнездниковского было куда ближе, чем от Николаевского вокзала, поэтому прибыли в Охранное раньше высокого гостя. Даже нос Бурляеву утерли, поскольку о приезде начальства подполковник еще не знал. Только сели впятером - Эраст Петрович, Бурляев, Сверчинский, Зубцов, Смольянинов - определить общую линию, как пожаловал и сам полицейский вице-директор. Вошел длинный, узкий господин совсем еще небольших лет. Смушковый картуз, английское пальто, в руке желтый портфель. Что в первый же миг приковывало и не желало отпускать взгляд - лицо: сжатый в висках продолговатый череп, ястребиный нос, скошенный подбородок, светлые волосы, черные подвижные глаза. Некрасивое, пожалуй, даже уродливое, лицо обладало редким свойством - поначалу вызывало неприязнь, однако сильно выигрывало от долгого разглядывания. А разглядывали вновь прибывшего долго. Сверчинский, Бурляев, Смольянинов и Зубцов вскочили, причем двое последних даже вытянулись в струнку. Эраст Петрович как старший по чину остался сидеть. Человек с интересным лицом постоял в дверях, в свою очередь, рассматривая москвичей, и после паузы вдруг громко, торжественно сказал: - Приехавший по именному повелению из Петербурга чиновник требует вас сей же час к себе. - И, рассмеявшись, поправился. - Вернее, прибыл к вам сам и требует только одного - чашки крепкого кофе. Знаете ли, господа, совершенно не могу спать в поезде. От сотрясения вагона мозги в голове ерзают, не дают отключиться мыслительному процессу. Вы, разумеется, господин Фандорин, - слегка поклонился гость статскому советнику. - Много наслышан. Рад работать вместе. Вы - Сверчинский. Вы - Бурляев. А вы? - вопросительно взглянул он на Смольянинова и Зубцова. Те представились, причем на последнего приезжий взглянул с особенным вниманием. - Ну как же, Сергей Витальевич, знаю. Читал ваши докладные записки. Дельно. Зубцов порозовел. - Судя по вниманию, которое оказали моей персоне ваши филеры на вокзале, я опознан. Но все же: Пожарский, Глеб Георгиевич, прошу любить и жаловать. У нас в роду уже триста лет старшие сыновья сплошь Глебы и Георгии - в честь святого Глеба Муромского и Георгия Победоносца, наших покровителей. Что называется, традиция, освященная веками. Итак. Господин министр поручил мне лично возглавить расследование по делу об убийстве генерал-адъютанта Храпова. От нас, господа, ждут быстрых результатов. Понадобится исключительное усердие, особенно с вашей стороны, - со значением подчеркнул Пожарский последние слова и сделал паузу, чтобы москвичи в должной степени осознали смысл. - Время, господа, время дорого. Вчера ночью, когда пришла ваша телеграмма, я на счастье был у себя в кабинете. Собрал вот этот портфельчик, схватил чемодан - он у меня всегда готов на случай неожиданных отъездов - и на поезд. Сейчас десять минут пью кофе и одновременно слушаю ваши соображения. Потом поболтаем с арестованным. Такого допроса Эрасту Петровичу видеть еще не приходилось. - Что это он у вас прикрученный сидит, будто на электрическом стуле? - удивился князь, когда вошли в комнату для допросов. - Слыхали про новейшее американское изобретение? Вот сюда и сюда (он ткнул сидящему в запястье и затылок) подсоединяют электроды и пропускают ток. Просто и эффективно. - Пугать изволите? - нагло улыбнулся скованный, обнажив щербатый рот. - Напрасно. Я пыток не боюсь. - Помилуйте, - удивился Пожарский. - Какие пытки? Мы ведь в России, а не в Китае. Велите развязать, Петр Иванович. Что за азиатчина, право. - Отчаянный субъект, - предупредил Бурляев. - Может броситься. Князь пожал плечами: - Нас тут шестеро, и все исключительно крепкой комплекции. Пускай бросается. Пока отцепляли ремешки, петербуржец с любопытством рассматривал пойманного террориста. И вдруг с чувством сказал: - Боже мой, Николай Иосифович, вы даже не представляете, до чего я рад вас видеть. Познакомьтесь, господа. Перед вами Николай Селезнев собственной персоной, неустрашимый герой революции. Тот самый, что прошлым летом застрелил полковника фон Бока, а потом с пальбой и взрывами сбежал из тюремной кареты. Я его из вашего описания сразу опознал. Схватил досье - и в дорогу. Ради милого дружка шестьсот верст не околица. Трудно сказать, на кого это заявление подействовало сильнее - на ошеломленных москвичей или на арестанта, застывшего с преглупой миной на лице: губы еще раздвинуты в улыбке, а брови уже поползли вверх. - А я - полковник Пожарский, вице-директор Департамента полиции. Раз вы, Николай Иосифович, нынче в Боевой Группе, то мы с вами уже встречались, на Аптекарском острове. Незабываемая была встреча. И, не снижая темпа, энергично продолжил: - Вас, душа моя, мне сам Бог послал. Я уж думал в отставку, а тут вы сами припожаловали. Так бы и расцеловал. Он даже сделал к арестанту некое движение, будто и в самом деле намеревался его облобызать, и бесстрашный террорист поневоле вжался в спинку стула. - Я пока в поезде ехал, статейку сочинил, - доверительно сообщил ему стремительный флигель-адъютант и вынул из портфеля исписанный листок. - Называется "Конец БГ близок". Подзаголовок - "Триумф Департамента полиции". Послушайте-ка: "Злодейское умерщвление незабвенного Ивана Федоровича Храпова недолго оставалось неотмщенным. Тело страдальца еще не предано земле, а московские сыскные органы уже арестовали опаснейшего террориста Н. С., который дал подробные показания о деятельности Боевой Группы, членом которой он является". Тут немного со стилем не того, два раза "который", но ничего, редактор поправит. Дальше читать не буду - смысл вам понятен. Задержанный, которого, оказывается, звали Николаем Иосифовичем Селезневым, ухмыльнулся: - Чего уж непонятного. Угрожаете скомпрометировать меня перед товарищами? - И это для вас будет пострашнее виселицы, - уверил его князь. - Ни в тюрьме, ни на каторге никто из политических вам руки не подаст. Зачем государству вас казнить, брать лишний грех на душу. Сами в петлю полезете. - Ничего, не полезу. Мне веры побольше, чем вам. Приемчики Охранки моим товарищам известны. Пожарский спорить не стал: - Оно конечно, кто же поверит, что безупречный герой террора сломался и все выдал. Психологически недостоверно, я понимаю. Только вот... Господи, где же они... - Он порылся в своем желтом портфеле и извлек оттуда стопку небольших прямоугольных карточек. - Вот. А я уж испугался, думал, в спешке на столе оставил. Только вот, говорю, безупречный ли. Я знаю, у вас в партии нравы строгие. Вам бы лучше к анархистам, Николай Иосифович, у них оно того, поживее. Особенно с вашим пытливым характером. Полюбуйтесь-ка, господа, на эти фотографические снимки. Сделаны через потайное отверстие в одном порочнейшем заведении на Лиговке. Это вот наш Николай Иосифович, его тут сзади видать. А с ним - Любочка, одиннадцатилетнее дитя. То есть, конечно, дитя разве что в смысле возраста и телесного сложения, а по опыту и привычкам совсем даже не дитя. Но если ее биографию не знать, смотрится чудовищно. Вот, Петр Иванович, на эту посмотрите. Здесь и Николая Иосифовича хорошо видно. Полицейские сгрудились вокруг Пожарского, с интересом рассматривая снимки. - Взгляните, Эраст Петрович, какая гадость! - возмущенно воскликнул Смольянинов, протягивая Эрасту Петровичу одну из фотографий. Фандорин мельком взглянул и ничего не сказал. Арестант сидел бледный, нервно кусая губы. - Полюбопытствуйте и вы, - поманил его пальцем князь. - Вам ведь тоже интересно. Сергей Витальевич, голубчик, дайте ему. Порвет - не страшно, еще напечатаем. В сочетании с этими снимками психологический портрет господина Селезнева получится совсем иного оттенка. Я ведь понимаю, Николай Иосифович, - снова обратился он к террористу, остолбенело пялившемуся на фотографическую карточку. - Вы не то чтобы законченный развратник, вам просто любопытно стало. Опасное качество - чрезмерное любопытство. Пожарский вдруг подошел к нигилисту, крепко взял его за плечи обеими руками и заговорил медленно, размеренно, словно вбивал гвозди: - Вы, Селезнев, получите не героический процесс, на котором в вас будут влюбляться дамочки из зала. В вас плюнут ваши же товарищи как в предателя и подонка, запятнавшего светлый лик революции. Арестант завороженно смотрел на говорившего снизу вверх. - А теперь я вам обрисую иную возможность. - Князь убрал руки с плеч Селезнева, пододвинул стул и уселся, изящно закинув ногу на ногу. - Вы человек смелый, веселый, безудержный. Что вам за интерес якшаться с этими тоскливыми страстотерпцами, вашими нудными товарищами по революционной борьбе? Они - как пчелы, которым нужно сбиваться в рой и жить по правилам, а вы одиночка, сам по себе, и законы у вас свои собственные. Признайтесь, ведь в глубине души вы их презираете. Они для вас чужие. Вам нравится играть в казаки-разбойники, рисковать жизнью, водить полицию за нос. Так я вам устрою игру поинтересней и порискованней революционной. Сейчас вы кукла в руках партийных теоретиков, которые пьют кофий со сливками в Женевах и Цюрихах, пока дурачки вроде вас поливают кровью российские мостовые. А я вам предлагаю самому стать кукловодом и дергать за ниточки всю эту волчью стаю. Уверяю вас, получите истинное наслаждение. - Я буду за ниточки дергать их, а вы меня? - хрипло спросил Селезнев. - Вас, пожалуй, подергаешь, - засмеялся Пожарский. - Наоборот, я буду целиком и полностью от вас зависеть. Я делаю на вас большую ставку, иду ва-банк. Если вы сорветесь, моей карьере конец. Видите, Селезнев, я с вами абсолютно откровенен. Кстати, как ваше революционное прозвище? - Рахмет. - Ну а для меня вы будете... предположим, Гвидон. - Почему Гвидон? - Селезнев озадаченно нахмурился, будто никак не поспевал за ходом событий. - А потому что будете летать с вашего острова Буяна ко мне, в царство славного Салтана, то комаром, то мухой, то шмелем. Внезапно Эраст Петрович понял, что вербовка уже состоялась. "Да" еще не сказано, но невидимый рубеж перейден. Дальше и в самом деле все произошло очень быстро, в считанные минуты. Сначала Рахмет рассеянно, как о чем-то незначащем, ответил на быстрые вопросы виртуозного дознателя о количественном составе Боевой Группы (оказалось, что их всего четверо: старший по кличке Грин, Емеля, Снегирь и сам Рахмет). Потом дал каждому яркую и сочную характеристику. Про главаря, к примеру, сказал так: "Он как Франкенштейн из английского романа, получеловек-полумашина. Когда говорит или двигается, прямо слышно, как шестерни побрякивают. Для Грина есть только черное и белое, его не собьешь". Так же охотно, без сопротивления Рахмет назвал адрес конспиративной квартиры и даже согласие на добровольное сотрудничество написал легко, как любовную записочку. Вид у него при этом был вовсе не испуганный и не пристыженный, а скорее задумчивый, словно человек открывал для себя новые, неожиданные горизонты и еще не вполне освоился с представившимся его взору ландшафтом. - Идите, Гвидон, - сказал Пожарский, крепко пожав ему руку. - Ваше дело - найти Грина и отдать его нам. Задача трудная, но вам по плечу. И не бойтесь, что мы вас подведем. Вы теперь самый главный для нас человек, мы на вас молиться станем. Связь, как условлено. С Богом. А если не верите в Бога, то попутного ветра. Едва за бывшим террористом Рахметом, новоиспеченным "сотрудником" Гвидоном закрылась дверь, Бурляев уверенно сказал: - Сбежит. Не прикажете ли приставить к нему пару хороших филеров? - Ни в коем случае, - покачал головой князь и зевнул. - Во-первых, филеров могут заметить, и мы его провалим. А во-вторых, не будем оскорблять нашего комарика недоверием. Я эту породу знаю. Сотрудничать станет не за страх, а за совесть, с вдохновением и фантазией. Пока острота ощущений не притупится. Тут, господа, главное момент не упустить. А он непременно настанет, этот момент, когда наш Гвидон вдруг сообразит, что еще пикантней будет совершить двойное предательство, то есть дергать за ниточки обе куклы, полицейскую и революционную, стать самым главным кукловодом. Здесь-то наш с Николаем Иосифовичем вальс и закончится. Только бы услышать, когда музыка перестанет играть. - Как это верно! - горячо воскликнул Зубцов, глядя на столичного психолога с неподдельным восхищением. - Я об этом много думал, только называл про себя по-другому. Вести "сотрудника", господа, - это все равно что вступить в тайную связь с замужней дамой. Надо беречь ее, искренне любить и постоянно заботиться о том, чтобы не скомпрометировать ее, не разрушить ее семейного благополучия. А когда чувство иссякнет, нужно по-доброму расстаться и подарить ей на прощанье что-нибудь приятное. Чтобы без горечи, без взаимных обид. Пожарский выслушал взволнованную речь молодого человека с вниманием и откомментировал так: - Романтично, но в сути верно. - Можно мне тоже сказать? - покраснев, подал голос Смольянинов. - Вы, господин полковник, конечно, очень хитро этого Рахмета завербовали, но мне кажется, что защитникам государства не пристало действовать нечестными методами. - Тут он заговорил быстро, очевидно опасаясь, что перебьют. - Я, собственно, давно хотел начистоту... Мы неправильно работаем, господа. Вот этот Рахмет командира полка застрелил, из-под ареста сбежал, нашего человека убил и еще бог знает каких дел натворил, а мы его отпускаем. Его в тюрьму надо, а мы за счет его подлости поживиться хотим, и вы еще руку ему жмете. Нет, я понимаю, что так мы дело быстрее раскроем, только нужна ля быстрота этакой ценой? Мы должны справедливость и чистоту блюсти, а мы еще больше, чем нигилисты, общество растлеваем. Нехорошо это. А, господа? Ища поддержки, поручик оглянулся на обоих своих начальников, но Сверчинский укоризненно покачал ему головой, а Фандорин, хоть и смотрел с симпатией, ничего не сказал. - С чего вы взяли, юноша, что государство - это справедливость и чистота? - благодушно усмехнулся Пожарский. - Хороша справедливость. Наши с вами предки, разбойники, награбили богатств, отняв их у собственных соплеменников, и передали по наследству нам, чтобы мы могли красиво одеваться и слушать Шуберта. В моем случае, правда, никакого наследства не было, но это частность. Прудона читали? Собственность - это кража. И мы с вами стражники, приставленные охранять краденое. Так что не морочьте себе голову иллюзиями. Лучше поймите вот что, если уж не можете без морального обоснования. Наше государство несправедливо и нечисто. Но лучше такое, чем бунт, кровь и хаос. Медленно, неохотно общество становится чуть-чуть чище, чуть-чуть презентабельней. На это уходят века А революция отшвырнет его назад, к Ивану Грозному. Справедливости все равно не будет, только появятся новые разбойники, и опять у них будет все, а у остальных ничего. Про стражников я еще слишком поэтично выразился. Мы с вами, поручик, золотари. Чистим отхожие места, чтобы дерьмо на улицу не хлынуло. А если вы пачкаться не желаете, то снимайте синий мундир и ищите другую профессию. Это я вам не угрожаю, добрый совет даю. И полицейский вице-директор подтвердил искренность последних слов мягкой улыбкой. Подполковник Бурляев дождался конца отвлеченной дискуссии и деловито спросил: - Ваше сиятельство, так я распоряжусь, чтобы квартиру приват-доцента Аронзона обложили? - Нет. Их там давно уж след простыл. Аронзона не трогать. Иначе рискуем выдать