Гвидона. Да и что нам даст приват-доцент? Ерунда, "сочувствующий". Сообщит приметы боевиков? Так мы их теперь и так знаем. Меня больше Игла эта занимает, партийная связная. Вот на кого бы выйти, и тогда... Оборвав на полуслове, князь вдруг стремительно вскочил на ноги, в два шага подлетел к двери и рывком распахнул ее. Прямо в проеме застыл жандармский офицер с очень светлыми волосами и поросячьим цветом лица, которое прямо на глазах сделалось еще розовее. В офицере Эраст Петрович узнал штабс-ротмистра Зейдлица, преторианца генерала Храпова, который ныне находился в анатомическом театре и ни в чьей охране более не нуждался. - Я... Я к господину Бурляеву. Узнать, не удалось ли выйти на след убийц... Мне шепнули, что вчера ночью произведен арест... Вы ведь князь Пожарский? А я... - Я знаю, кто вы, - резко оборвал его флигель-адъютант. - Вы человек, проваливший задание огромной важности. Вы, Зейдлиц, преступник и предстанете перед судом. Я запрещаю вам отлучаться из Москвы до особого распоряжения. Что вы вообще здесь делали? Подслушивали под дверью? Уже в третий раз за короткий срок с петербуржским гостем произошла решительная метаморфоза. Благодушный с коллегами и напористый с Рахметом, с проштрафившимся жандармом он был резок до грубости. - Я не позволю! - вспыхнул Зейдлиц, чуть не плача. - Я офицер! Пусть под суд, но вы не имеете права со мной так! Я знаю, что мне нет прощенья. Но, клянусь, я искуплю! - В арестантских ротах искупите, - бесцеремонно перебил его князь и захлопнул дверь перед носом несчастного штабс-ротмистра. Когда Пожарский обернулся, в его лице не было и тени гнева - лишь сосредоточенность и азарт. - Все, господа, к делу, - сказал он, потирая руки. - Распределим роли. На вас, Петр Иванович, агентурная работа. Прощупайте все революционные кружки, все связи. Отыщите мне если не Грина, то хотя бы мадемуазель Иглу. И еще вашим филерам задание - сесть на хвост Зейдлицу и его людям. После взбучки, которую я устроил этому остзейскому барбосу, он землю носом рыть будет. Ему сейчас нужно шкуру спасать, поэтому он проявит чудеса рвения. И в методах особенно миндальничать не будет. Пускай потаскает каштаны из огня, а кушать их будем мы. Теперь вы, Станислав Филиппович. Раздать приметы преступников вашим людям на вокзалах и заставах. Вы отвечаете за то, чтобы Грин не покинул пределов Москвы. А я, - князь лучезарно улыбнулся, - поработаю по линии Гвидона. В конце концов, это только справедливо, потому что завербовал его я. Поеду в "Лоскутную", сниму хороший номер и отосплюсь. Сергей Витальевич, вас попрошу все время быть у аппарата на случай, если поступит сигнал от Гвидона. Немедленно дадите мне знать. Все будет отлично, господа, вот увидите. Как говорят галлы, не будем опускать нос. Возвращались на санях в полном молчании. Смольянинов, кажется, и непрочь был бы высказаться, но не решался. Сверчинский встревоженно вертел холеный ус. Фандорин же выглядел непривычно вялым и подавленным. Честно говоря, было с чего. В блеске столичной знаменитости лестный ореол, окружавший статского советника, изрядно потускнел. Из персоны первой величины, к каждому слову и даже молчанию которой окружающие прислушивались с почтительным вниманием, Эраст Петрович превратился в фигуру необязательную и даже несколько комичную. Собственно, кто он теперь такой? Следствие возглавил опытный, блестящий специалист, который справится с задачей явно лучше, чем московский чиновник особых поручений. Успеху розыска будет способствовать и то, что означенный специалист явно не стеснен излишней щепетильностью. Впрочем, в этой мысли Фандорин сразу раскаялся как в недостойной и нашептанной уязвленным самолюбием. Главная причина для расстройства заключалась в ином - статский советник честно себе в этом признался. Первый раз судьба свела его с человеком, обладавшим большим сыскным дарованием. Ну, может быть, не в первый, а во второй. Давным-давно, еще в самом начале карьеры, Эрасту Петровичу встретился другой такой же талант, но вспоминать ту припорошенную временем историю он очень не любил. И ведь устраниться от расследования тоже было нельзя. Это означало бы, пойдя на поводу у гордости, предать добрейшего Владимира Андреевича, ожидавшего от своего помощника содействия и даже спасения. Доехали до Жандармского управления и все так же молча проследовали в кабинет Сверчинского. Здесь выяснилось, что полковник по дороге тоже думал о генерал-губернаторе. - Беда, Эраст Петрович, - хмуро, без обычных экивоков заговорил Станислав Филиппович, когда уселись в кресла и задымили сигарами. - Вы заметили, что он даже представляться Владимиру Андреевичу не поехал? Все, старику конец. В высших сферах вопрос решен. Это ясно. Смольянинов жалостливо вздохнул, а Фандорин с грустью покачал головой: - Для князя это будет страшным ударом. Он хоть и в преклонных летах, но т-телесно и умственно еще вполне бодр. И городу под ним было хорошо. - Черт с ним, с вашим городом, - жестко сказал полковник. - Главное, что нам с вами под Долгоруким хорошо. А без него будет плохо. Меня, разумеется, в должности начальника управления не утвердят. Да и ваше привольное житье закончится. У нового генерал-губернатора будут свои доверенные лица. - Н-наверное. Но что же тут можно сделать? Осторожного Станислава Филипповича было прямо не узнать. - А то. Надо оставить Пожарского с носом. - Вы предлагаете найти террористов раньше, чем это сделает п-полковник Пожарский? - не столько спросил, сколько констатировал чиновник. - Именно. Но этого мало. Этот князек слишком шустр, нужно его нейтрализовать. Эраст Петрович чуть не поперхнулся сигарным дымом. - Станислав Филиппович, Г-Господь с вами! - Не убить, конечно. Этого еще недоставало. Есть способы и получше. - Голос Сверчинского стал мечтательным. - Например, выставить этого попрыгунчика дураком. Сделать смешным. Эраст Петрович, дорогой мой, нужно показать, что мы, "долгоруковские", стоим побольше, чем заезжий столичный хлюст. - Я, собственно, от расследования не отказался, - заметил статский советник. - При распределении "ролей" господин Пожарский оставил меня б-без дела. А сидеть сложа руки я не привык. - Вот и превосходно. - Полковник вскочил и энергично прошелся по комнате, что-то обдумывая. - Итак, вы задействуете ваш аналитический талант, уже не раз всех нас выручавший. А я позабочусь о том, чтобы князек стал всеобщим посмешищем. - И дальше Станислав Филиппович забормотал себе под нос что-то невразумительное. - "Лоскутная", "Лоскутная"... Там у меня этот, как его... Ну который коридорными ведает... Терпугов? Сычугов? Черт, неважно... И Коко, да, непременно Коко... То, что нужно... - Эраст Петрович, а мне с вами можно? - шепотом спросил поручик. - Боюсь, что я теперь превратился в частное лицо, - так же тихо ответил Фандорин и, видя, как расстроенно вытянулась свежая физиономия поручика, сказал в утешение. - Очень жаль. Вы бы мне очень п-пригодились. Ну да ничего, все равно ведь общую работу делаем. От управления до дома было не более пяти минут неторопливого хода, однако статскому советнику этого времени вполне хватило, чтобы найти в розыске свою нишу - увы, узковатую и не очень-то обнадеживающую. Рассуждал Фандорин так. Пожарский выбрал для себя самый короткий путь, чтобы выйти на БГ, - через Рахмета-Гвидона. Охранка станет подбираться к боевикам окольными тропинками, отрабатывая революционные цепочки. Жандармы готовы сцапать террористов при попытке покинуть Москву. Еще есть Зейдлиц, который пойдет напролом, как медведь сквозь валежник, н действовать будет методами, о которых даже думать не хочется. При этом на хвосте у него повиснут филеры Мыльникова. Таким образом, Боевая Группа во главе с господином Грином обложена со всех сторон. Деться ей некуда. Частному расследователю c туманными полномочиями вклиниться вроде бы тоже некуда. И без него столько вокруг расследователей - того и гляди затопчут. Но были три мотива, настойчиво побуждавших Эраста Петровича к немедленным и решительным действиям. Жалко старого князя. Это раз. Нельзя проглотить оскорбление, нанесенное господином Грином, который посмел использовать для своей дерзкой акции маску статского советника Фандорина. Это два. И три. Да-да, три: задетое самолюбие. Еще посмотрим, ваше питерское сиятельство, кто чего стоит и на что способен. От ясной формулировки мотиваций голова заработала лучше и четче. Пускай соратники всей толпой ищут Боевую Группу. Поглядим, отыщут ли и как скоро. А мы станем искать предателя в рядах защитников закона. Это, пожалуй, поважнее, чем поимка террористов, хоть бы даже и очень опасных. И как знать - не окажется ли этот путь к пресловутой БГ самым коротким. Впрочем, последнее соображение имело явный привкус самообмана. Глава шестая Экс К поездам Грин, конечно, выходить не стал. Сел в кофейне зала для встречающих, заказал чаю с лимоном и стал смотреть на перрон через окно. Было интересно. Такого количества шпиков на одном пятачке он не видел даже во время высочайших выездов. Чуть не треть провожающей публики состояла из пронырливых господ с рыскающим взглядом и гуттаперчивыми шеями. Особенный интерес филеры явно испытывали к брюнетам худощавого телосложения. Ни одному из них не удалось беспрепятственно проследовать до состава - брюнетов вежливо брали под локоток и отводили в сторонку, к двери с табличкой "Дежурный смотритель". Очевидно, там находился кто-то из видевших Грина в Клину. Почти сразу же брюнетов отпускали, и они, возмущенно оглядываясь, торопились назад на платформу. Однако доставалось и блондинам, и даже рыжим - таскали на проверку и их. Значит, у полиции хватило фантазии предположить, что разыскиваемый мог перекраситься. Только вот недостало воображения представить, что убийца Храпова появится не среди отъезжающих, а среди встречающих. В зале, где расположился Грин, было пусто и мирно. Ни шпиков, ни синих мундиров. Именно на это Грин и рассчитывал, когда отправился встречать девятичасовой, на котором должен был приехать Козырь. Риск, конечно, но все дела со "специалистом" он предпочитал вести сам. Поезд прибыл точно по расписанию, и здесь обнаружилась неожиданность. Еще раньше, чем Козыря, Грин разглядел в потоке прибывших Жюли. Не обратить внимания на фиолетовые страусовые перья, покачивавшиеся над широкополой меховой шляпой, было бы затруднительно. Жюли выделялась из толпы, как райская птица в стае черно-серых ворон. Носильщики тащили за ней чемоданы и шляпные коробки, а рядом, засунув руки в карманы, легкой, танцующей походкой шел красивый молодой человек: узкое пальто с бобровым воротником, американская шляпа, черная ленточка подбритых усиков. Господин Козырь, специалист по эксам, собственной персоной. Грин подождал, пока эффектная пара выйдет на площадь к месту стоянки извозчиков и неспешно двинулся следом. Подошел сзади, спросил; - Жюли, а вы зачем? Козырь резко обернулся, не вынимая рук из карманов. Узнал, коротко кивнул. Но Жюли сдержанностью никогда не отличалась. Ее свежее личико просияло счастливой улыбкой. - Гриночка, милый, здравствуйте! - воскликнула она и, бросившись Грину на шею, звонко чмокнула его в щеку. - Как я рада вас видеть! - И шепотом. - Я так горжусь вами, так беспокоюсь за вас. Вы знаете, что вы теперь самый главный герой? Козырь сказал, насмешливо кривя губы: - Не хотел брать. Говорил, по делу еду, не для баловства. Да разве ей втолкуешь. Это верно, перечить Жюли было трудно. Когда она чего-то очень хотела, то налетала африканским смерчем: обволакивала ароматом духов, засыпала миллионом торопливых слов, одновременно требовала, хохотала, молила, грозила, а шальные синие глаза сверкали бесовскими огоньками. В Париже на выставке Грин видел портрет какой-то акгриски, написанный модным художником Ренуаром. Будто с Жюли писано - одно лицо. Лучше бы Козырь приехал один, для дела проще. Но все равно Грин обрадовался. Оттого, что эта радость была неправильная, сдвинул брови и сказал строже нужного: - Зря. По крайней мере не мешайте. - Разве я когда-нибудь мешала? - надула она губки. - Я буду вести себя тихо-тихо, как мышка. Вы меня не увидите и не услышите. Мы сейчас куда? На квартиру или в гостиницу? Я должна принять ванну и привести себя в порядок. На меня, наверно, смотреть жутко. Смотреть на нее было совсем не жутко, и она отлично это знала, поэтому Грин отвернулся. Жестом подозвал "ваньку": - Гостиница "Бристоль". - Отчего же нельзя, можно. Хоть сегодня. Если сыщется десяток фартовых ребят, - лениво протянул Козырь, полируя наманикюренный ноготь. В этой нарочитой ленивости, очевидно, и заключался высший бандитский шик. - Сегодня? - недоверчиво переспросил Грин. - Вы уверены? Специалист невозмутимо пожал плечами: - Козырь языком не чешет. Полмиллиона возьмем, вряд ли меньше. - Где? Как? Налетчик улыбнулся, и Грину вдруг стало понятно, что Жюли нашла в этом фатоватом парне: от широкой, белозубой улыбки смуглая физиономия Козыря приобрела выражение мальчишеской бесшабашности и удали. - Про "где" я потом скажу. Про "как" тем более. Сначала надо съездить, принюхаться. У меня на Москве две богатые малявы присмотрены: казначейство военного округа и экспедиция заготовления государственных бумаг. Выбрать надо. И ту, и другую взять можно, если крови не бояться. Охрана большая, а так сложности никакой. - А без крови нельзя? - спросила Жюли. Она успела переодеться в алый шелковый халат и распустить волосы, но до ванной пока так и не добралась. Номер, заказанный Грином для Козыря, ее не устроил - чемоданы из саней отнесли в бельэтаж, в апартаменты "люкс". Ее дело. Грин не понимал, что хорошего находят люди в роскоши, но относился к этой слабости без осуждения. - Без крови только яблоки воруют, - небрежно обронил Козырь, поднимаясь. - Моя доля - треть. На дело вечером пойдем. Если в казначейство - в половине шестого. Если сегодня из экспедиции вывоз будет, то в пять. Дайте своим знать, чтоб на квартире собрались. Револьверы, бомбы понадобятся. И сани. Легкие, американка. Полозья салом смазать. И конь, само собой, чтоб быстрый, как ласточка. Здесь будьте. Часа через три вернусь. Когда Козырь ушел, а Жюли отправилась в ванную, Грин покрутил ручку настенного "эриксона" и попросил гостиничную телефонистку дать абонента 38-34. После нескладной эвакуации с Остоженки он заставил-таки Иглу назвать свой номер - связь" через "почтовый ящик" для нынешних обстоятельств выходила слишком медленная. Услышав в слуховой трубке женский голос, сказал: - Это я. - Здравствуйте, господин Сивере, - ответила Игла, назвав условленное имя. - Отправка товара произойдет сегодня. Партия большая, понадобятся все ваши работники. Пусть немедленно отправляются в контору и ждут там. Пусть захватят инструменты, полный набор. И еще будут нужны сани. Быстрые и легкие. - Я все поняла. Сейчас же распоряжусь. - Голос Иглы взволнованно дрогнул. - Господин Сивере, я вас очень прошу... Нельзя ли и мне принять участие? Я буду вам полезна. Грин молчал, недовольно глядя в окно. Нужно было отказать так, чтобы не обидеть. - Считаю лишним, - наконец сказал он. - Людей вполне достаточно, а вы принесете больше пользы, если... Он не договорил, потому что в этот миг две обнаженные, горячие руки мягко обняли его сзади за шею. Одна, расстегнув пуговицу, скользнула под рубашку, другая погладила по щеке. Шею сзади щекотнуло теплое дыхание, а потом обожгло прикосновение нежных губ. - Не слышу, - пропищал в ухо тонкий голос. - Господин Сивере, я вас перестала слышать! Забравшаяся под рубашку рука стала вытворять такое, что у Грина перехватило дыхание. - ... Если будете на телефоне, - еле выдавил он. - Но я же просила! Я же говорила, что обладаю всеми необходимыми навыками! - не унималась трубка. А в другое ухо низкий, грудной голос напевал: - Гриночка, милый, ну же... - Вы... выполняйте что велено, - пробормотал Грин в трубку и дал отбой. Обернулся. Увидел розовое, сияющее, горячее, отчего в прочной стальной оболочке образовалась трещинка. Трещинка быстро поползла, расширилась, и из нее хлынуло давно забытое и упрятанное, парализуя разум и юлю. x x x Инструктаж начался в половине третьего. На квартире у присяжного поверенного, который вел сейчас в Варшаве громкое дело о гусаре, застрелившем от несчастной любви ветреную актрису, собралась большая компания: одиннадцать мужчин и одна женщина. Говорил один, остальные слушали - так внимательно, что выступавшему позавидовал бы сам профессор Ключевский. Слушатели, расставив стулья полукругом, сидели вдоль трех стен адвокатского кабинета, а на четвертой стене висел приколотый булавками лист плотной бумаги, по которому инструктор чертил углем квадраты, кружки и стрелки. Грин уже был посвящен в план акции - Козырь рассказал по дороге из гостиницы, поэтому смотрел не столько на схему, сколько на слушателей. Диспозиция была толковая, простая, но сработает ли, целиком зависело от исполнителей, большинство из которых в эксах никогда не участвовали и свиста пуль не слышали. Положиться можно было на Емелю, Рахмета и самого Козыря. Снегирь будет стараться, но зелен и пороха не нюхал. Что представляют собой шестеро парней из московского боевого отряда, и вовсе неизвестно. Гвоздя, рабочего с Гужоновского завода, и Марата, студента-медика, Грин видел в чайной на Маросейке. Там они проявили себя только тем, что от усердия и недостатка опыта слишком пялились на Рахмета и этим себя выдали. Остальные четверо - Арсений, Бобер, Шварц и Нобель (последние двое, студенты-химики, взяли клички в честь изобретателей пороха и динамита) - выглядели совсем мальчиками. А иметь дело придется с бывалыми стражниками. Как бы они не перестреляли всю эту прогимназию. В углу, старательно сдвинув брови, сидела Жюли, которой здесь делать было совершенно нечего. Глядя на нее, Грин почувствовал, что краснеет, а такого с ним не случалось уже лет десять. Усилием воли он загнал обжигающие воспоминания о сегодняшнем событии поглубже для последующего анализа. Самоуважению и прочности защитной оболочки нанесен значительный ущерб, но ее наверняка можно восстановить. Надо только придумать как. Не сейчас. Позже. Он взглянул на Козыря - не виновато, а оценивающе. Как повел бы себя специалист, если бы узнал? Ясно, что акция была бы сорвана, так как с точки зрения уголовной морали Козырю нанесено смертельное оскорбление. Вот в чем главная опасность, сказал себе Грин, но, еще раз посмотрев на Жюли, вдруг усомнился: в этом ли? Главная опасность, конечно же, заключалась в ней. Она легко сломала стальную волю и железную дисциплину. Она была самое жизнь, которая, как известно, сильнее любых правил и догм. Трава прорастает через асфальт, вода пробивает скалы, женщина размягчит самое твердое сердце. Особенно такая женщина. Пускать Жюли в революцию было ошибкой. Радостные, розовые, сулящие счастливое забвенье подруги - не для крестоносцев революции. Им по пути с серо-стальными амазонками. Такими, как Игла. Вот кто должен был бы сидеть здесь, а не Жюли, только отвлекающая мужчин от дела своим пестрым оперением. Но обиженная Игла привела людей на квартиру и ушла, не дождавшись Грина. Снова он виноват - плохо поговорил с ней по телефону. - Ну, что лбы в гармошку собрали? - усмехнулся Козырь, вытирая запачканные руки о черные, дорогой английской шерсти брюки. - Не пузырься, революция. Налет - дело фартовое, он кислых не любит. Весело надо, на кураже. А кто свинцовую дулю скушает, стало быть, судьба такая. Молодому помирать слаще пряника. Это старому да хворому страшно, а нашему брату все равно что стакан спирта в морозный день укушать - обожжет, да отпустит. Вам, бакланам, и делать-то особо нечего, все главное мы с Грином обштопаем. А потом так, - обратился он уже непосредственно к Грину. - Бросаем слам в саночки и гоним до постоялого двора "Индия", где нас будет Жюльетта поджидать. Место базарное, торговое, мешками там никого не удивишь. Пока я лошадь гоню, надо поверх казенных сургучей обычную мешковину натянуть, и ни в жизнь никто не скумекает, что у нас там не лаврушка, а шестьсот кальмо-тов. Как в номере засядем - дележ. Согласно уговору: два мне, четыре вам. И адью, до нескорого свидания. С такого слама Козырь долго гулять будет. - Он подмигнул Жюли. - В Варшаву поедем, оттуда в Париж, а из Парижа куда захочешь. Жюли нежно, ласково улыбнулась ему и точно так же улыбнулась Грину. Поразительно, но в ее взгляде Грин не прочел и тени виноватости или смятения. - Расходитесь, - сказал он и поднялся. - Сначала Козырь и Жюли. Потом Гвоздь и Марат. Потом Шварц, Бобер и Нобель. Провожая в прихожей, давал последние наставления. Старался говорить ясно, не проглатывая слов: - Бревно сбросить без десяти, не позже, но и не раньше. А то дворники могут откатить... Стрелять, не высовываясь из укрытия. Выставил руку и пали. Важно не подстрелить их, а оглушить и делом занять... Главное, чтоб из вас никто под пулю не попал. Раненых уносить некогда будет. И оставлять нельзя. Кто ранен и не может идти - стреляться. Слушайтесь Рахмета и Емелю. Когда ушли трое последних, Грин запер дверь и хотел вернуться в кабинет, но вдруг заметил, что из кармана его черного пальто, висевшего на вешалке, высовывается белый уголок. Что это - понял сразу. Застыл на месте, приказал сердцу не сбиваться с ритма. Достал листок, поднес к самым глазам (в прихожей было темновато), прочел. Город закупорен жандармами. Вам нельзя показываться на вокзалах и заставах. Блокадой города командует полковник Сверчинский. Сегодня ночью он будет находиться на Николаевском вокзале в комнате дежурного смотрителя. Попробуйте этим воспользоваться - нанесите отвлекающий удар. И самое важное. Берегитесь Рахмета. Он - предатель. ТГ Мельком отметив, что записка напечатана не на "ундервуде", как прежде, а на "ремингтоне", Грин потер рукой лоб, чтобы мозг работал быстрей. - Грин, ты чего там застрял? - раздался голос Емели. - Иди сюда! - Сейчас! - отозвался он. - Только в уборную. В ватер-клозете прислонился к мраморной стене, стал отсчитывать пункты для размышления, начиная от менее существенного. Откуда взялось письмо? Когда? На вокзал Грин ездил не в черном пальто, а в рахметовой бекеше - на всякий случай брал с собой бомбу, а в бекеше удобные карманы. Пальто весь день провисело на вешалке. Значит, круг сжимается. Всех, кто сейчас в Петербурге, можно исключить. Москвичей тоже. Если, конечно, ТГ - это один человек, а не двое или несколько. Может быть, "Г" - тоже значит "группа"? Террористическая группа? Бессмыслица. Ладно, об этом потом. Сверчинский. Если бы не экс - отличная идея. Казнить крупного жандармского чина, а заодно проредить заслон. Отвлекающий удар - это правильно. Тут ведь что важно - не самим из Москвы ноги унести, а деньги переправить. Время не терпит. Хватит ли только сил на две акции? Это станет понятно после экса. И только теперь дошла очередь до самого трудного, что в записке было подчеркнуто синим карандашом. Рахмет - предатель? Возможно ли это? Да, ответил себе Грин. Возможно. Тогда становится понятен вызов и торжество в рахметовом взгляде. Он не сломлен жандармами, он разыгрывает новую роль. Мефистофеля, Ваньки Каина или кем там он себя воображает. А если сведения ТГ неверны? Прежде ТГ ни разу не ошибался, но здесь речь идет о жизни товарища. Грин позаботился о том, чтобы со вчерашнего дня Рахмет не выходил из квартиры. Сегодня велел Емеле не спускать с штрафника глаз, что после ночной вылазки бывшего улана подозрительным не показалось. План был такой: выделить Рахмету на эксе самую рискованную задачу. Что лучше дела покажет, честен человек или нет? Но теперь выходило, что брать Рахмета на экс нельзя. Приняв решение, Грин нажал медную кнопку водослива, последнего новшества гигиенической техники, и вышел из уборной. Рахмет, Емеля, Снегирь и Арсений, сын отсутствующего хозяина, стояли подле исчерченной углем схемы. - Ага, наконец-то, - обернулся Снегирь, возбужденно блестя глазами. - Мы тут беспокоимся, справитесь ли вы с Козырем вдвоем. Все-таки вас только двое, а нас целая орава. - Больно рискованно, - поддержал мальчика Рахмет. - И потом, ты не слишком доверяешься этому поповскому Рокамболю? Как бы он не сделал ручкой со всеми деньгами. Давай я с вами буду, а бомбу кинет Емеля. - Нет, бомбу я! - воскликнул Снегирь. - Емеля должен ребятами командовать. Испугался опасности или другое? - подумал Грин про Рахмета. Сухим, не допускавшим возражений голосом сказал: - Мы с Козырем справимся вдвоем. Бомбу бросит Емеля. Бросил - и беги за угол. Не жди пока разорвется. Только крикни сначала, чтобы поняли, кто бросил. За стенку - и командуй, когда стрелять. А Рахмет на экс не пойдет. - То есть как это?! - взвился Рахмет. - Нельзя, - объяснил Грин. - Сам виноват. Ты в розыске. Приметы у всех филеров. Только нас провалишь. Сиди тут, у телефона. x x x Двинулись в четверть пятого - чуть раньше, чем следовало. Во дворе Грин оглянулся. Рахмет стоял у окна. Увидел, махнул рукой. Вышли из подворотни в переулок. - А черт, - сказал Грин. - Шомпол забыл. Нельзя - вдруг патрон заклинит. Снегирь, весь пунцовый от волнения, предложил: - Давай сбегаю. Где он у тебя? На тумбочке, да? - И уж кинулся бежать, но Емеля ухватил его за шиворот. - Стой, шебутной! Нельзя тебе возвращаться. Первый раз на акцию идешь - поганая примета. - В санях посидите, я сейчас, - бросил Грин и повернул назад. Во двор сразу не пошел, осторожно выглянул из подворотни. У окна никто не стоял. Быстро перебежал двор, поднялся по лестнице до бельэтажа. Нарочно смазанный замок не скрипнул. Проник в квартиру бесшумно - сапоги оставил на лестнице. Крадучись миновал столовую. Из кабинета, где телефонный аппарат, донесся голос Рахмета: - Да-да, двенадцать - семьдесят четыре. И побыстрей, барышня, срочное дело... Охранное? Это Охранное отделение? Мне... Грин кашлянул. Рахмет уронил рожок и проворно обернулся. В первый миг его лицо сделалось странным - лишенным всякого выражения. Грин догадался: это он не понял, расслышаны ли роковые слова, еще не знает, какую роль ему играть - товарища или предателя. Вот, стало быть, какое у Рахмета настоящее лицо. Пустое. Будто классную доску вытерли сухой тряпкой, и остались мучнистые разводы. Но пустым лицо оставалось не более секунды. Рахмет понял, что раскрыт, и уголок рта оттянулся в глумливой усмешке, глаза презрительно сузились. - Что, Гринчик, не поверил боевому соратнику? Ну и ну, не ожидал от тебя, малахольного. Что вытянулся, как оловянный солдатик? Грин стоял неподвижно, держа руки по швам, и не шелохнулся даже тогда, когда васильковый человек с выщербленной улыбкой выхватил из кармана"бульдог". - Что ж ты один? - прошепелявил Рахмет. - Без Емели, без Снегирька? Или стыдить меня пришел? Только ведь у меня, Гринуля, стыда нет. Сам знаешь. Жалко, придется тебя в минус перевести. Живьем сдать вышло бы эффектней. Что вылупился? Ненавижу тебя, истукана. Выяснить оставалось только одно - давно ли Рахмет сотрудничает с Охранкой или заагентурен только вчера. Грин так и спросил: - Давно? - Да считай, с самого начала! Меня давно тошнит от вас, скучнорылых. А больше всего от тебя, чугунный ты болван! Я вчера встретил человека куда полюбопытней, чем ты. - Что такое "ТГ"? - на всякий случай спросил еще - А? - удивился Рахмет. - Что-что? Других вопросов не было, и Грин больше терять времени не стал. Метнул нож, зажатый в правой ладони, и кинулся на пол, чтобы не задело выстрелом. Но выстрела не было. "Бульдог" упал на ковер, а Рахмет схватился обеими руками за черенок, торчавший из левой половины груди. Опустил голову, с удивлением разглядывая диковинный предмет, рванул его из раны. Кровь залила весь перед рубашки, Рахмет повел невидящим взглядом по комнате и рухнул лицом вниз. - Едем, - сказал Грин, с разбегу плюхаясь в сани и пряча под сиденье сундучок с самым необходимым: взрыватели, фальшивые документы, запасное оружие. - За-валился под стул. Еле нашел. До Хлудовского вместе. Там вылезете, а я на встречу с Козырем. И вот что. Сюда не возвращаться. После экса к обходчику. Арсений тоже. Козырь уже прохаживался вдоль тротуара, одетый коммивояжером средней руки: в бобровом картузе, коротком пальто, клетчатых брюках, щегольских белых бурках. Грин, как условились, нарядился приказчиком. - Где тебя черти носили? - прикрикнул на него "специалист", входя в роль. - Лошадь вон привяжи да сюда ступай. Когда Грин подошел, налетчик подмигнул и вполголоса сказал: - Ну мы с вами и парочка. Я таких гуськов на заре юности любил потрошить. Поглядели бы на Жюльетку - и вовсе не узнали бы. Я ее мещаночкой вырядил, чтоб в "Индии" не пялились. Шуму было, скандалу! Не желала уродоваться, ну ни в какую. Грин отвернулся, чтобы не тратить время на пустые разговоры. Осмотрел позицию и определил ее как идеальную. "Специалист" свое дело знал. Узкая Немецкая улица, по которой приедет карета, вытянулась прямой линией от самого Кукуйского моста. Конвой будет виден издалека, хватит времени присмотреться и подготовиться. Перед самым перекрестком поперек мостовой валялось длинное бревно, какой нужно толщины - конный переедет легко, но сани встанут. Еще через полсотни шагов справа виднелся зазор между домами: Сомовский тупик. Там, за каменной церковной оградой, уже должны были сидеть в засаде стрелки. Из-за угла высунулась голова. Емеля. Высматривает. План Козыря был хороший - простой и крепкий, осложнений не предвиделось. Вечереть еще не начало, но по краям неба свет уже потускнел, прибавил мутно-серого. Через полчаса сгустятся сумерки, но акция к тому времени уже закончится, а для отрыва темнота кстати. - Сейчас пять, - сообщил Козырь, щелкнув крышкой богатых часов на толстой платиновой цепочке. - Выезжают из экспедиции. Минут через пяток увидим. Он был упругий, собранный, в глазах играли веселые искорки. Подшутила судьба над протоиереем - подбросила в постное поповское семейство этакого волчонка. Грина заинтересовал теоретический вопрос: что делать с такими Козырями в свободном, гармоничном обществе? Ведь природа все равно будет их поставлять в определенной пропорции. Врожденную склонность воспитанием не всегда переломишь. Придумал: опасные профессии, требующие людей авантюрного склада, останутся. Вот для чего пригодятся Козыри. Проникать в пучины морей, покорять неприступные горные вершины, осваивать летательные аппараты. А позже, лет через пятьдесят, потребуется исследовать другие планеты. Работы всем хватит. - Отвали! - крикнул Козырь на дворника, который кряхтя пристроился к бревну - откатить в сторону. - Наше это, сейчас возок вернется, подберет. Эх, народишко, только подобрать, где плохо лежит. Дворник ретировался от сердитого человека за железные ворота, и на улице стало совсем пусто. - Е-едет денежка, е-едет родимая, - тихим, вкрадчивым голосом протянул Козырь. - Давайте-ка на ту сторону. И не суйтесь наперед, на меня смотрите. Сначала было видно продолговатое темное пятно, потом стали различимы отдельные фигуры - все в точности, как говорил Козырь. Впереди двое конных стражников с карабинами через плечо. За ними карета экспедиции ценных бумаг: большой закрытый возок на полозьях, рядом с кучером двое - урядник и экспедитор. По бокам от кареты еще конные стражники - два справа и два слева. Замыкали конвой сани, которых отсюда толком было не видно. В них полагалось находиться еще четырем стражникам при карабинах. Емеля вышел из-за утла, прислонился к стенке. Смотрел на проезжающую мимо процессию. В руке держал круглый сверток - бомбу. Поглаживая пальцем рифленую рукоятку "кольта", Грин ждал, когда передние заметят бревно и остановятся. Часы над аптекой показывали девять минут шестого. Лошади равнодушно переступили через преграду и двинулись дальше, однако кучер кареты затпрукал, натянул поводья. - Куда? - заорал урядник, приподнимаясь. - Куда поехали, бараны? Бревна не видите? Слезайте с лошадей, оттащите его в сторону. И ты пособи, - подтолкнул он кучера. Увидев, что конвой остановился, Емеля медленно, прогулочным шагом двинулся сзади к замыкающим саням, вроде как любопытствуя. Когда двое стражников и кучер, согнувшись, подхватили бревно, Емеля коротко разбежался, метнул сверток и залихватски вскрикнул: - И-эх! Ему и полагалось крикнуть, чтобы охрана поняла - кто именно бросил бомбу. Для плана это было самое важное. Сверток еще не коснулся земли, стражники еще не сообразили, что за странная штука к ним летит, а Емеля уже развернулся, уже припустил обратно к углу. Грохнуло не особенно, потому что заряд был против обыкновенного половинный. Тут требовалась не убойная сила - демонстрация. Мощным взрывом стражников оглушило бы, а то и контузило, от них же сейчас нужна была резвость. - Бомбист! - заорал урядник, оглядываясь назад поверх кареты. - Вон он, за угол дунул! Пока шло по плану. Четверо, что сидели в санях (ни одного взрывом не задело), повыпрыгивали и погнались за Емелей. Другие четверо, что оставались в седлах, развернули коней и со свистом, улюлюканьем припустили туда же. Возле кареты из вооруженных остались только двое спешившихся - так и застыли с бревном в руках - да урядник. Кучер и экспедитор были не в счет. Через секунду после того как преследователи свернули в тупик, оттуда рассыпало трещоткой револьверных выстрелов. Теперь стражникам будет не до кареты. Оглохнут от пальбы и страха, залягут, начнут сажать в белый свет как в копеечку. Наступал черед Козыря с Грином. Почти одновременно они, каждый со своей стороны улицы, шагнули с тротуара на мостовую. Козырь два раза выстрелил одному стражнику в спину, второго Грин ударил рукояткой револьвера по затылку, потому что с его силой этого было достаточно. Бревно с тупым стуком бухнулось на утрамбованный снег и откатилось, а кучер присел на корточки, зачем-то закрыл руками уши и тихонько завыл. Грин махнул дулом уряднику и экспедитору, замершим на козлах. - Слезайте. Живей. Чиновник втянул голову в самые плечи и неловко спрыгнул вниз, но урядник все не мог решить, сдаваться или выполнять служебный долг: одну руку поднял, как бы сдаваясь, другой же слепо шарил по кобуре. - Не дурить, - сказал Грин. - Застрелю. Урядник поспешно вскинул и вторую руку, но Козырь все равно выстрелил. Пуля попала в середину лица, и место, где только что находился нос, сделалось черно-красным, а сам урядник, диковинно всхлипнув, опрокинулся навзничь, захлопал руками по земле. Козырь схватил экспедитора за воротник шинели, поволок к задку кареты: - Хочешь жить, фуражка, отпирай! - Не могу, ключа не имею, - белыми от ужаса губами пролепетал чиновник. Тогда Козырь выстрелил ему в лоб, перешагнул через труп и еще двумя пулями сбил замок с печатью. Мешков внутри оказалось шесть, как и было обещано. На дверце Грин наскоро, рукояткой "кольта", выцарапал "БГ". Пусть знают. Пока перетаскивали добычу в сани, спросил на бегу: - Зачем было этого убивать? И тот тоже сдался. - Кто Козыря узнать может, живой не останется, - сквозь зубы процедил "специалист", вскидывая очередной мешок на плечи. Услыхал кучер, все еще сидевший на корточках Выть перестал и, скрючившись, побежал прочь. Козырь сбросил поклажу, выстрелил вслед, не попал, а второй раз не успел - Грин выбил у него оружие. - Ты что?! - Налетчик схватился за ушибленное запястье. - Он же полицию приведет! - Все равно. Дело сделано. Сигнал. Ругнувшись, Козырь заливисто свистнул в три переката, и пальба в тупике сразу проредилась вдвое - свист был для стрелков знаком, что можно отрываться. Лошадь взяла с места вразбег, застучала шипастыми подковами, и ходкие сани, ничуть не отяжелевшие от бумажной поклажи, невесомо заскользили по льдистой мостовой. Грин оглянулся. Несколько бесформенных, темных куч на земле. К ним тянутся мордами осиротевшие лошади. Пустая карета с распахнутыми дверцами. Часы над аптекой. Двенадцать минут шестого. Получалось, что весь экс не занял и трех минут. Постоялый двор находился на грязноватой, унылой площади, соседствовавшей с Пряным рынком. "Индия" представляла собой длинное одноэтажное здание, неказистое, но зато с хорошей конюшней и собственным товарным складом. Здесь останавливались торговые люди, приезжавшие в Москву за корицей, ванилью, душистой гвоздикой, кардамоном. Вся округа Пряного рынка пропахла головокружительными чужеземными ароматами, и если закрыть глаза, не видеть желтых от конской мочи сугробов и кривобоких слободских домишек, то легко было вообразить, что тут и вправду Индия: качаются пышные пальмы, идут враскачку грациозные слоны, и небо не московское, серое с белым, а, как положено, густо-синее и бездонное. Опять Козырь рассчитал верно. Когда Грин вошел в гостиницу с двумя мешками, никто к нему приглядываться не стал. Несет себе человек образцы товара - эка невидаль. Поди догадайся, что чернявый приказчик тащит не пряный товар, а на двести тысяч новехоньких кредитных билетов - пока мчали с Немецкой, Грин упрятал сургучных орлов и навесные пломбы в обычную дерюжную мешковину. Жюли, странная в дешевом драдедамовом платьишке, со сложенными в простецкий узел волосами, бросилась на шею, обдала жарким дыханием, забормотала: - Слава Богу, живой... Так волновалась, так тряслась... Это деньги, да? Значит, все хорошо, да? А что наши? Целы? Где Козырь? Грин имел время подготовиться, и потому снес быстрые, щекотные поцелуи не дрогнув. Оказывается, это было вполне возможно. - Стережет, - ответил он спокойно. - Сейчас я два, он два, и все. Когда вернулись с остальными четырьмя мешками, Жюли точно так же кинулась целовать Козыря, и Грин окончательно уверился, что опасность миновала. Больше сбить его не удастся, воля выдержит и это испытание. - Пересчитывать будете? - сказал он. - А то выбирайте два любых. Четыре отнесем в сани, и я уеду. - Нет-нет! - воскликнула Жюли и, еще раз чмокнув своего любовника в губы, метнулась к подоконнику. - Я знала, что все будет хорошо. Смотрите - у меня за окном бутылка "клико". Надо выпить по бокалу. Козырь подошел к лежащим мешкам. С размаху ударил носком по одному, по другому, как бы проверяя, плотно ли набиты. Потом чуть повернулся и так же пружинисто, но с утроенной силой двинул Грина в пах. От неожиданности и боли в первый миг стало темно, Грин согнулся пополам, и на затылок обрушился еще один удар. Перед самыми глазами вдруг оказались доски пола. Значит, упал. Справляться с болью, даже такой острой, он умел. Нужно сделать три судорожных вдоха, три форсированных выдоха и отключить болевую зону из области физического восприятия. В свое время он долго упражнялся с огнем (жег себе ладонь, внутренний сгиб локтя, под коленкой) и вполне освоил это трудное искусство. Но удары продолжали сыпаться градом - по ребрам, по плечам, по голове. - Забью, тварь, - приговаривал Козырь. - В навоз размажу! Нашел себе баклана. Бороться с болью было некогда. Грин повернулся навстречу очередному удару, принял его животом, но зато вцепился в бурку и уже не отпустил. Бурка вблизи Оказалась не такая уж белая: в пятнышках грязи и кровавых брызгах. Он рванул ее на себя, валя Козыря с ног. Выпустил бурку, чтобы добраться пальцами до горла, но противник увертливо откатился в сторону. Вскочили одновременно, лицом друг к другу. Плохо, что револьвер остался в кармане казакина. Вон он, висит на вешалке. Далеко, да и что толку - все равно стрелять в комнате нельзя, вся гостиница сбежится. Жюли застыла у стены. Остановившиеся от ужаса глаза, раскрытый рот. В одной руке судорожно зажата большая бутылка шампанского, пальцы другой непроизвольно отдирают золотую фольгу. - Что, сучка, - зло улыбнулся налетчик, - променяла Козыря на фоску? Ты погляди на него, урода. Он же на мертвяка похож. - Ты все выдумал, Козырненький, - дрожащим голосом пролепетала Жюли. - Все напридумывал. Ничего такого не было. - Ври, "не было". У Козыря на измену глаз соколиный - враз чую. Потому и по земле хожу, а не в каторге гнию. "Специалист" пригнулся, выдернул из бурки узкое, тонкое лезвие. - Сейчас я тебя, пустоглазый, резать буду. Не сразу, по лоскуточкам. Грин вытер рукавом разбитую бровь, чтоб кровь не мешала видеть и выставил вперед голые руки. Нож был потрачен на Рахмета. Ничего, можно обойтись и без ножа. Маленькими шажками Козырь приблизился, от правого хука легко увернулся и чиркнул Грина по запястью. На пол закапали красные капли, Жюли взвизгнула. - Это тебе на закуску, - пообещал Козырь. Грин же попросил: - Тише, Жюли. Кричать нельзя. Он попробовал схватить противника за воротник, но опять лишь зачерпнул воздух, а острое жало, проколов поддевку, обожгло бок. - Это заместо супца. Козырь цапнул левой графин со стола и швырнул. Чтобы не попало в голову, пришлось пригнуться, на миг выпустить "специалиста" из поля зрения. Нож немедленно этим воспользовался, вжикнул у самого уха, и ухо вспыхнуло огнем, словно подожженное прикосновением. Грин поднял руку - верхняя часть ушной раковины висела на тонкой ленточке кожи. Оборвал, кинул в угол. По шее заструилось горячее. - Это было мясное, - объяснил Козырь. - А щас и до сладкого дойдет. Нужно было менять тактику. Грин отступил к стене, встал неподвижно. Не обращать внимания на лезвие. Пусть режет. Самому рвануться навстречу клинку, схватить противника одной рукой за подбородок, другой за темя и резко вывернуть. Как в восемьдесят четвертом, во время драки на Тюменской пересылке. Но Козырь теперь лезть не спешил. Остановился в трех шагах, поиграл пальцами, и ножик замелькал между ними сверкающей змейкой. - Ну что, Жюльетка, кого выбираешь? - явно издеваясь, спросил он. - Хочешь, оставлю тебе его? Это ничего, что он побитый-порезаный, ты залижешь. Или со мной поедем? У меня теперь деньжищ немеряно. Можно в матушку-Россию вовсе не возвращаться. - Тебя выбираю, тебя, - сразу ответила Жюли и, всхлипывая, бросилась к Козырю. - А его мне не надо. Поиграть хотела, силу свою попробовать. Прости, Ко-зырненький, ты же мою натуру знаешь. Он против тебя тьфу, только обслюнявил всю, а интереса никакого. Убей его. Он опасный. Всю революцию по твоему следу пустит, и в Европе не спрячешься. Налетчик подмигнул Грину: - Слыхал, что умная баба советует? Я бы, само собой, и без совета тебя кончил. А Жюльетке скажи спасибо. Быстро отойдешь. Хотел я с тобой еще поиграться, нос и зенки тебе повы... Не договорил. Зеленая бутыль с сухим треском обрушилась на макушку "специалиста", и он обрушился прямо под ноги Грину. - Ай! Ай! Ай!'Ай! - тоненько, через равные промежутки, вскрикивала Жюли, испуганно глядя то на отбитое горлышко бутылки, то на лежащего, то на быстро растекающуюся кровь, которая пузырилась, смешиваясь с разлитым шампанским. Грин перешагнул через неподвижное тело, взял Жюли за плечи и крепко встряхнул. Глава седьмая, в которой расследование оказывается у разбитого корыта Во вторник Эраст Петрович намеревался с самого что ни на есть раннего утра приступить к поиску, но с раннего не получилось, потому что во флигеле на Малой Никитской опять ночевала гостья. Эсфирь появилась без предупреждения, уже заполночь, когда статский советник ходил по кабинету и перебирал четки, пытаясь определить приоритетную версию. Вид у гостьи был решительный, и времени на разговоры она тратить не стала - прямо в прихожей, еще не скинув собольей ротонды, крепко обняла Эраста Петровича за шею, и вновь сосредоточиться на дедукции он смог очень нескоро. Собственно, вернуться к делу получилось только утром, когда Эсфирь еще спала. Фандорин тихонько выбрался из постели, сел в кресло и попробовал восстановить прерванную нить. Выходило неважно. Любимые нефритовые четки, строгим и сухим щелканьем дисциплинировавшие работу мысли, остались в кабинете. Прохаживаться взад-вперед, чтобы мышечное движение давало стимул мозговой деятельности, тоже было рискованно. Малейший шум, и Эсфирь проснется. А из-за двери доносилось сопение Масы - слуга терпеливо ждал, когда можно будет делать с господином гимнастику. Тяжелые обстоятельства - не помеха благородному мужу, чтобы размышлять о высоком, напомнил себе статский советник изречение великого мудреца Востока. Словно подслушав про "тяжелое обстоятельство", Эсфирь высунула из-под одеяла голую руку, провела по соседней подушке и, никого там не обнаружив, жалобно промычала, но сделала это бессознательно, еще во сне. Тем не менее, думать следовало быстрей. Диана, решил Фандорин. Начать нужно с нее. Все равно остальные линии уже разобраны. Таинственная "сотрудница" связана и с Жандармским управлением, и с Охранкой, и с революционерами. Очень вероятно, что предает всех. Совершенно безнравственная особа, причем, судя по поведению Сверчинского и Бурляева, не только в политическом смысле. Впрочем, в революционных кругах, кажется, и в самом деле на взаимоотношения полов смотрят свободнее, чем принято в обществе? Эраст Петрович с некоторым сомнением посмотрел на спящую красавицу. Алые губки шевельнулись, произнеся что-то беззвучное, длинные черные ресницы дрогнули, между ними вспыхнули два влажных огонька и уже не погасли. Эсфирь широко раскрыла глаза, увидела Фандорина и улыбнулась. - Ты что? - сказала она хрипловатым со сна голосом. - Иди сюда. - Я хочу тебя с-спросить..., - начал было он и, заколебавшись, сбился. Достойно ли использовать приватные отношения для сбора розыскных сведений? - Спрашивай. - Она зевнула, села на кровати и сладко потянулась, отчего одеяло сползло вниз, и Эрасту Петровичу пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отвлекаться. Он решил моральную проблему так. Про Диану расспрашивать, конечно, не следует. Про революционное окружение тем паче - да и вряд ли Эсфирь причастна к какой-то серьезной антиправительственной деятельности. Что допустимо - получить сведения самого общего, можно даже сказать, социологического характера. - Скажи, Эсфирь, п-правда ли, что женщины из, революционных кругов придерживаются... совершенно свободных взглядов на любовные отношения? Она расхохоталась, подтянула к подбородку колени и обхватила их руками. - Так я и знала! Какой же ты предсказуемый и буржуазный. Если женщина не исполнила перед тобой весь положенный спектакль неприступности, ты готов заподозрить ее в распущенности. "Ах, сударь, я не такая! Фи, какая грязь! Нет-нет-нет, только после свадьбы!" - противным, сюсюкающим голоском передразнила она. - Вот какого поведения вы от нас хотите. Еще бы, законы капитала! Если хочешь хорошо продать товар, надо сначала сделать его желанным, чтоб у покупателя потекли слюнки. А я не товар, ваше высокородие. И вы не покупатель. - Взгляд Эсфири загорелся праведным негодованием, тонкая рука грозно рассекала воздух. - Мы, женщины новой эпохи, не стесняемся своего естества и сами выбираем, кого любить. Вот у нас в кружке есть одна девушка. Мужчины от нее шарахаются, потому что она, бедняжка, ужасно некрасивая - уродина такая, что просто кошмар. Но зато ее все уважают за ум, больше чем иных раскрасавиц. Она говорит, что свободная любовь - это не свальный грех, а союз двух равноправных существ. Разумеется, временный, потому что чувства - материя непостоянная, их пожизненно в тюрьму не заточишь. И ты не бойся, я тебя к венцу не потащу. Я вообще тебя скоро брошу. Ты совершенно не в моем вкусе и вообще ты просто ужасен! Я хочу поскорее тобой пресытиться и окончательно в тебе разочароваться. Ну, что ты таращишься? Немедленно иди сюда! Маса наверняка подслушивал под дверью, потому что именно в эту секунду в открывшуюся щель просунулась круглая узкоглазая голоза. - Добурое уцро, - просияла голова радостной улыбкой. - Пошел к-черту со своей гимнастикой! - воскликнула решительная Эсфирь и метко кинула в голову подушкой, но Маса принял удар, не дрогнув. - Письмо от борьсего господзина, - объявил он и показал длинный белый конверт. "Большим господином" японец называл генерал-губернатора, так что причину вторжения следовало признать уважительной. Эраст Петрович вскрыл конверт, достал карточку с золотым гербом. Текст был большей частью отпечатан типографским образом, только имя и приписка внизу были выведены ровным, старомодным почерком его сиятельства. Милостивый государь По случаю сырной недели и грядущей широкой масленицы прошу пожаловать на блины. Сердечный ужин а узком кругу начнется в полночь. Господ приглашенных просят не утруждать себя ношением мундира. Дамы вольны выбирать платье по своему усмотрению. Владимир Долгорукой Эраст Петрович, непременно приходите. Расскажите мне о деле. И приводите Вашу новую пассию - ужин неофициальный, а мне, старику, любопытно посмотреть. - Что там? - недовольно спросила Эсфирь. - Грозный царь зовет? Собачью голову к седлу и на службу - головы рубить? - Вовсе нет, - ответил Фандорин. - Это приглашение в генерал-губернаторскую резиденцию на блины. Вот, послушай. И прочитал, разумеется, опустив приписку. Осведомленность князя о частной жизни своих ближайших помощников Фандорина ничуть не удивила - успел привыкнуть за годы совместной службы. - Кстати, если хочешь, п-пойдем вместе, - сказал он, совершенно уверенный, что на блины к генерал-губернатору Эсфирь иначе как в кандалах и под конвоем не затащить. - А что такое "в узком кругу"? - спросила она, брезгливо наморщив нос. - Это значит только султан и визири с особо доверенными евнухами? - Масленичные блины у князя - это традиция, - принялся объяснять Фандорин. - Ей больше двадцати лет. "Узкий круг" - это семьдесят-восемьдесят приближенных чиновников и почетных горожан с женами. Всю ночь сидят, едят, пьют, танцуют. Ничего интересного. Я всегда ретируюсь пораньше. - И что, правда, можно приходить в любом платье? - задумчиво произнесла Эсфирь, глядя не на Эраста Петровича, а куда-то в пространство. x x x Распрощавшись с Эсфирью до вечера, Фандорин несколько раз телефонировал по номеру, который позавчера назвал операторше подполковник Бурляев, однако абонент не отвечал. Уверенности, что капризная "сотрудница" согласится принять неучтивого статского советника, все равно не было, и Эраст Петрович начал подумывать - не воспользоваться ли отсутствием агентки, чтобы произвести в арбатском особнячке негласный обыск. Уже подобрав необходимые инструменты, он на всякий случай протелефонировал еще раз, и трубка вдруг на американский манер отозвалась протяжным, ленивым шепотом: - Хелло-о? Против ожиданий, про то, что статский советник объявлен "персоной нон грата", Диана не вспомнила и на встречу согласилась сразу. И ждать у запертой двери на сей раз тоже не пришлось. Позвонив в колокольчик, Фандорин потянул за медную ручку, и створка неожиданно подалась - выходит, замок был отперт заранее. Уже знакомым путем Эраст Петрович поднялся по ступенькам в надстройку, постучал в дверь кабинета и, не дождавшись ответа, вошел. Как и в прошлый раз, тонкие шторы в комнате оказались плотно задвинуты, а женщина на диване была в берете с вуалью. Поклонившись, чиновник хотел сесть в кресло, но женщина поманила его: - Сюда. Трудно шептать через всю комнату. - Вы не находите все эти меры п-предосторожности чрезмерными? - не удержался Фандорин, хоть и знал, что злить хозяйку не следует. - Было бы вполне достаточно того, что я не вижу вашего лица. - Не-ет, - прошелестела Диана. - Мой шум - шорох, шепот, шипенье. Моя стихия - тень, темнота, тишина. Садитесь, сударь. Мы будем тихо разговаривать, а в промежутках слушать молчание. - Извольте. Эраст Петрович сел вполоборота на некотором отдалении от дамы и попробовал рассмотреть сквозь вуаль хоть какие-то особенности ее лица. Увы, в комнате для этого было слишком темно. - Знаете ли вы, что в кругу передовой молодежи вы теперь считаетесь интригующей личностью? - насмешливо спросила "сотрудница". - Ваше позавчерашнее вмешательство в операцию милейшего Петра Ивановича раскололо моих революционных друзей на два лагеря. Одни усматривают в вас государственного чиновника нового типа, провозвестника грядущих либеральных перемен. А другие... - Что д-другие? - А другие говорят, что вас нужно уничтожить, потому что вы хитрее и опаснее тупых ищеек из Охранки, Но вы не беспокойтесь. - Диана легонько тронула чиновника за плечо. - У вас есть заступница, Фирочка Литвинова, а у нее после того вечера репутация настоящей героини. Ах, у красивых мужчин всегда находятся заступницы. И раздался придушенный, почти беззвучный смех, произведший на статского советника исключительно неприятное впечатление. - Правду ли у нас говорят, что Ларионова казнила БГ? - пытливо наклонила голову Диана. - Прошел слух, что он был провокатором. Во всяком случае, наши его имени больше не поминают. Как у дикарей - табу. Он и в самом деле был "сотрудником"? Эраст Петрович не ответил, потому что подумал о другом: теперь стало понятно, отчего Эсфирь ни разу не обмолвилась о покойном инженере. - Скажите, сударыня, а известна ли вам особа по прозвищу Игла? - Игла? Впервые слышу. Какова она собой? Фандорин повторил то, что слышал от Рахмета-Гвидона: - На вид лет тридцати. Худая. Высокая. Невзрачная... Пожалуй, все. - Ну, таких у нас сколько угодно. Я могу знать ее по имени, а по кличке ее зовут в конспиративных кругах. Мои связи обширны, мсье Фандорин, но неглубоки, до самого подполья не достают. Кто вам рассказал про эту Иглу? Он снова не ответил. Пора было подбираться к главному. - Вы необычная женщина, Диана, - с притворным воодушевлением заговорил Эраст Петрович. - В п-прошлый раз вы произвели на меня поистине неизгладимое впечатление, и я все время о вас думал. Кажется, впервые я встречаю настоящую femme fetale, из-за которой солидные м-мужчины теряют голову и забывают о служебном долге. - Говорите-говорите, - шепнула женщина без лица и голоса. - Такие речи приятно слушать. - Я вижу, что вы совершенно свели с ума и Бурляева, и Сверчинского, а это весьма трезвые и серьезные господа. Они сгорают от ревности друг к другу. И я уверен, что подозрения обоих небезосновательны. Как изящно вы играете д-двумя этими людьми, которых боится вся Москва! Вы смелая женщина. Другие только говорят о свободной любви, вы же исповедуете ее всей своей жизнью. Она довольно рассмеялась, запрокинув голову. - Никакой любви нет. Есть человеческое существо, в одиночку живущее и в одиночку умирающее. Ничто и никто этого одиночества разделить не может. И в чужую жизнь влиться тоже никому не дано. Но можно поиграть в чужую жизнь, попробовать ее на вкус. Вы умный человек, господин Фандорин. С вами я могу быть совершенно откровенной. Видите ли, по призванию я - актриса. Мне бы блистать на сцене лучших театров, вызывая слезы и смех публики, но... жизненные обстоятельства лишили меня возможности использовать свой талант по прямому назначению. - Какие обстоятельства? - осторожно спросил Эраст Петрович. - Вы имеете в виду высокое происхождение? Я слышал, вы принадлежите к хорошему обществу? - Да, нечто вроде этого, - ответила Диана, помолчав. - Но я не жалею. Играть в жизни куда интересней, чем на сцене. С глупыми молодыми людьми, начитавшимися вредных книжек, я исполняю одну роль, с Бурляевым другую, со Сверчинским совсем третью... Я счастливее многих, господин Фандорин. Мне никогда не бывает скучно. - Я понимаю различие между ролью нигилистки и "сотрудницы", но разве так уж по-разному нужно в-вести себя с жандармским полковником Сверчинским и жандармским подполковником Бурляевым? - О-о, сразу видно, что вы ничего не смыслите в театре. - Она увлеченно всплеснула руками. - Это две совершенно разные роли. Хотите я скажу вам, как нужно добиваться успеха у мужчин? Думаете, нужна красота? Вовсе нет! Какая у меня может быть красота, если вы даже не видите моего лица? Все очень просто. Нужно понимать, что представляет собой мужчина, и играть по контрасту. Это как в электричестве: противоположные заряды притягиваются. Возьмем Петра Ивановича. Он человек сильный, грубый, склонный к прямому действию и насилию. С ним я слаба, женственна, беззащитна. Прибавьте сюда служебный интерес, аромат тайны, на который мужчины так падки - и бедненький Бурляев становится податливей воска. Эраст Петрович почувствовал, что цель вот она, совсем близко - только бы не сорваться. - А Сверчинский? - Ну, этот совсем из другого теста. Хитрый, осторожный, подозрительный. С ним я простодушна, бесшабашна, грубовата. Про интерес и тайну я уже говорила - это компонент непременный. Верите ли, Станислав Филиппович на прошлой неделе у меня тут в ногах валялся, умолял сказать, состою ли я в связи с Бурляевым. Я выгнала его и велела без вызова не показываться. Какова "сотрудница", а? Главный губернский жандарм у меня, как пудель, на "апорт" откликается! Вот он, результат номер один: Сверчинский не бывал здесь с прошлой недели, а значит, от него получить сведения о приезде Храпова Диана не могла. - Блестяще! - одобрил статский советник. - Значит, несчастный Станислав Филиппович уже целую неделю п-пребывает в ссылке? Бедняжка! То-то он так бесится. Поле битвы осталось за Охранным отделением. - Ах нет! - закисла от тихого смеха роковая женщина. - В том-то и дело, что нет! Бурляеву я тоже дала недельную отставку! Он должен был счесть, что я предпочла ему Сверчинского! Эраст Петрович нахмурился: - А на самом деле? - А на самом деле... - "Сотрудница" наклонилась и доверительно шепнула. - А на самом деле у меня были обычные женские неприятности, и я в любом случае должна была отдохнуть от обоих своих возлюбленных! Статский советник поневоле отшатнулся, а Диана еще пуще зашлась в приступе своего шипяще-свистящего веселья, очень довольная произведенным эффектом. - Вы - кавалер деликатный, чопорный и придерживающийся строгих правил, поэтому вас я интригую цинизмом и нарушением условностей, - беззаботно призналась несостоявшаяся актриса. - Но делаю это не из практического интереса, а исключительно от любви к искусству. Женские неприятности у меня закончились, но вам, мсье Фандорин, надеяться не на что. Напрасно вы тут разливаетесь соловьем и осыпаете меня комплиментами. Вы совершенно не в моем вкусе. Эраст Петрович поднялся с дивана, охваченный ужасом, обидой и разочарованием. Ужас был самым первым из чувств: как могла эта кошмарная особа вообразить, будто он ее домогается! Обида подступила вместе с воспоминанием: уже во второй раз за день женщина объявляла ему, что он не в ее вкусе. Но сильнее всего, конечно, было разочарование: утечка сведений произошла не через Диану. - Уверяю вас, сударыня, что на мой счет вы находитесь в совершеннейшем з-заблуждении, - холодно сказал статский советник и направился к двери, провожаемый шелестящим, задушенным смехом. В пятом часу, мрачный и подавленный, Фандорин заехал в Большой Гнездниковский. Единственная из перепавших ему перспективных версий самым постыдным образом провалилась, и теперь оставалось лишь играть жалкую роль нахлебника. Статский советник не привык питаться крохами с чужого стола и, предвидя унижение, чувствовал себя скверно, однако получить сведения о ходе расследования было совершенно необходимо, ибо ночью предстояло докладывать генерал-губернатору. Охранное будто вымерло. В дежурной на первом этаже ни одного филера, только полицейский надзиратель и письмоводитель. Наверху в приемной томился Зубцов. Эрасту Петровичу обрадовался как родному: - Господин статский советник! Что-нибудь есть? Фандорин угрюмо покачал головой. - У нас тоже пусто, - вздохнул молодой человек и уныло покосился на телефонный аппарат. - Верите ли, сидим тут целый день, как прикованные. Ждем весточки от Гвидона. Я и господин Пожарский. - Он здесь? - удивился Эраст Петрович. - Да, и очень спокоен. Я бы даже сказал, безмятежен. Сидит в кабинете у Петра Ивановича, журнальчики почитывает. Сам господин подполковник поехал в студенческое общежитие на Дмитровку, допрашивать подозрительных. Евстратий Павлович со своими абреками, по его собственному выражению, "отправился по грибы по ягоды". Сверчинский с утра затеял объезжать все московские заставы и с каждой считает необходимым телефонировать. Я уж князю и докладывать перестал. Вечером неутомимый Станислав Филиппович лично проверит, как работают его люди на вокзалах, а ночевать собирается на Николаевском, вот какое служебное рвение, - иронически усмехнулся Зубцов. - Изображает активность перед новым начальством. Только князь не из дураков, его показным усердием не обманешь. Эраст Петрович припомнил вчерашние смутные угрозы Сверчинского в адрес столичного гостя и покачал головой: вполне возможно, что дело здесь было вовсе не в усердии, а имелся у хитроумного жандармского начальника и какой-то иной умысел. - Так от Гвидона н-ничего? - Ничего, - вздохнул Зубцов. - Минут десять тому телефонировал некий мужчина, а я как назло был в кабинете у князя. У аппарата оставил письмоводителя. Пока меня подзывали, связь разъединилась. Мне этот звонок покою не дает. - А вы пошлите справиться на т-телефонную станцию, - посоветовал Эраст Петрович. - Пусть установят, с какого номера поступил вызов. Технически это вполне возможно, я проверял. Войти можно? - слегка покраснев, показал он на дверь кабинета. - Ах, ну что же вы спрашиваете, - удивился Зубцов. - Конечно, входите. Пожалуй, и в самом деле пошлю на станцию. По номеру узнаем адрес и осторожненько проверим, что за абонент. Постучав, Фандорин вошел в кабинет начальника Охранного отделения. Пожарский преуютно сидел у лампы, устроившись с ногами в широком кожаном кресле. В руках у вице-директора, флигель-адъютанта и восходящей звезды была раскрытая книжка новомодного журнала "Вестник иностранной литературы". - Эраст Петрович! - с энтузиазмом воскликнул Глеб Георгиевич. - Вот отлично, что заглянули. Прошу садиться. Он отложил журнал и обезоруживающе улыбнулся. - Сердитесь на меня, что я вас от дела оттеснил? Понимаю, сам бы на вашем месте был недоволен. Но высочайший приказ, не волен что-либо изменить. Сожалею лишь, что лишен возможности прибегнуть к помощи вашего аналитического таланта, о котором много наслышан. Давать вам задания я не посмел, поскольку начальством для вас не являюсь, однако же, признаться, очень надеюсь, что вы добьетесь успехов и по линии самостоятельного поиска. Так что, есть результат? - Какой же может быть результат, если все возможные нити у вас? - с деланым равнодушием пожал плечами Фандорин. - Однако и здесь, кажется, тоже ничего? Князь уверенно заявил: - Гвидона проверяют. Это очень хорошо. Он уже сейчас начинает ненавидеть своих бывших товарищей - за то, что предал их. А теперь от нервов проникнется к ним самой что ни на есть жгучей ненавистью. Я человеческую природу знаю. В особенности природу предательства, это уж мне положено понимать по роду занятий. - И что же, п-предательство всегда имеет одинаковый рисунок? - спросил статский советник, поневоле заинтересовавшись темой. - Вовсе нет, оно бесконечно разнообразно. Бывает предательство от страха, предательство от обиды, предательство от любви, предательство от честолюбия и еще от самых различных причин, вплоть до предательства от благодарности. - От б-благодарности? - Вот именно. Извольте, расскажу вам случай из моей практики. - Пожарский достал из портсигара тонкую папироску, вкусно затянулся. - Одним из лучших моих агентов была милая, чистая, бескорыстная старушка. Добрейшее создание. Души не чаяла в единственном сыне, а мальчишка по молодости и глупости оказался замешан в каторжную историю. Приходила ко мне, умоляла, плакала, всю свою жизнь рассказала. Я тоже был помоложе и помягче душой, чем теперь - в общем, пожалел. Между нами, пришлось даже пойти на должностное преступление - изъять из дела кое-какие бумаги. Коротко говоря, вышел мальчик на свободу, отделавшись отеческим внушением, которое, по правде говоря, не произвело на него ни малейшего впечатления. Снова связался с революционерами, пустился во все тяжкие. Так что вы думаете? Матушка, проникшаяся ко мне живейшей благодарностью, с тех пор исправно поставляла ценнейшие сведение. Товарищи сына давно знали ее как хлебосольную хозяйку, ничуть не стеснялись безобидной старушки и вели при ней самые откровенные разговоры. Она для памяти записывала все на бумажке и приносила мне. Один раз донесение было написано на обороте кулинарного рецепта. Вот уж поистине, делайте добро и воздается вам. Эраст Петрович выслушал эту поучительную историю с нарастающим раздражением и, не удержавшись, спросил: - Глеб Георгиевич, а не п-противно? Побуждать мать к доносительству на собственного сына? Пожарский ответил не сразу, а когда заговорил, тон утратил шутливость и стал другим - серьезным, немного усталым. - Вы, господин Фандорин, производите впечатление умного, зрелого человека. Неужто вы, подобно вчерашнему розовощекому офицерику, не понимаете, что нам сейчас не до чистоплюйства? Вы разве не видите, что идет самая настоящая война? - Вижу. Конечно, вижу, - горячо сказал статский советник. - Но и на войне есть правилагА за шпионаж с использованием вероломства на войне принято вешать. - Это не та война, в которой применимы правила, - с не меньшей убежденностью возразил князь. - Воюют не две европейские державы. Нет, Эраст Петрович. Идет дикая, исконная война порядка с хаосом, Запада с Востоком, христианского рыцарства с мамаевой ордой. На этой войне не высылают парламентеров, не подписывают конвенций, не отпускают под честное слово. Здесь воюют по всей безжалостной азиатской науке с заливанием раскаленного свинца в глотку, сдиранием кожи и избиением младенцев. Про то, как облили серной кислотой агента Шверубовича, слыхали? А про убийство генерала фон Гейнкеля? Подорвали весь дом, а в нем кроме самого генерала - кстати говоря, изрядного мерзавца - жена, трое детей, слуги. Выжила только младшая девочка, семи лет, ее выбросило взрывной волной с балкона. Переломило позвоночник и размозжило ножку, так что пришлось отрезать. Как вам такая война? - И вы, охранитель общества, готовы воевать на подобных условиях? Отвечать теми же методами? - потрясенно спросил Фандорин. - А что, прикажете капитулировать? Чтобы взбесившиеся толпы жгли дома и поднимали на вилы лучших людей России? Чтобы доморощенные Робеспьеры залили города кровью? Чтобы наша держава стала пугалом для человечества и откатилась на триста лет назад? Я, Эраст Петрович, не люблю патетики, но скажу вам так. Мы - тонкий заслон, сдерживающий злобную, тупую стихию. Прорвет она заслон, и ничто ее уже не остановит. За нами никого нет. Только дамы в шляпках, старухи в чепцах, тургеневские барышни да дети в матросках - маленький, пристойный мир, который возник на скифских просторах менее ста лет назад благодаря прекраснодушию Александра Благословенного. Князь прервал страстную речь, очевидно, сам смущенный своей вспышкой, и внезапно сменил предмет: - Кстати уж о методах... Эраст Петрович, дорогой, зачем же вы мне в постель гермафродита подложили? Фандорин решил, что недослышал: - Простите, что? - Ничего особенного, милая шутка. Вчера вечером, отужинав в ресторане, возвращаюсь к себе в номер. Вхожу в спальню - боже, какой сюрприз! В постели лежит очаровательная дама, в совершеннейшем неглиже, над одеялом виден премилый обнаженный бюст. Начинаю ее выпроваживать - она подниматься не желает. А минуту спустя форменное вторжение: пристав, городовые, и портье фальшивым голосом кричит: "У нас приличное заведение!" А из коридора, смотрю, уж и репортер лезет, и даже с фотографом. Дальше еще интересней. Выскакивает моя гостья из постели - батюшки-светы, в жизни такого не видывал! Полнейший ассортимент половых признаков. Оказывается, известная на Москве личность, некий господин - или некая госпожа - по прозвищу Коко. Пользуется популярностью в кругу гурманов, предпочитающих неординарные развлечения. Отлично задумано, Эраст Петрович, браво. Никак от вас не ожидал. Выставить меня в смешном и неприличном свете - самое лучшее средство, чтобы вернуть себе контроль над расследованием. Государь от слуг престола непотребства не терпит. Прощай, флигель-адъютантский вензель, и карьера тоже прощай. - Глеб Георгиевич изобразил восхищение. - Замысел превосходный, однако ведь и я не первый день на свете живу. При случае сам подобными кунштюками преотлично пользоваться умею, в чем вы могли убедиться на примере нашего Рахмета-Гвидона. Жизнь, милейший Эраст Петрович, научила меня осторожности. Покидая номер, я всегда оставляю на двери невидимый знак, а прислуге в мое отсутствие входить строжайше запрещаю. Посмотрел я на дверь - ба, волосок-то оборван! В двух соседних номерах мои люди живут, из Петербурга с собой привез. Кликнул их, и к себе вошел не один, а при сопровождении. Увидал ваш пристав этих серьезных господ с револьверами наизготовку и пришел в смущение. Схватил диковинное создание за волоса и молчком вытащил за дверь, заодно и газетчиков уволок. Но ничего, портье остался, некто Тельпугов, и уж он-то со мной был вполне откровенен. Разъяснил, что за Коко такое. И про то, как господа полицейские велели наготове быть, тоже рассказал. Вот видите, на какую вы оказались способны предприимчивость, а еще мои методы осуждаете. - Я ничего об этом не знал! - возмущенно вскричал Эраст Петрович и тут же покраснел - вспомнил, что Сверчинский вчера бормотал что-то про Коко. Так вот что имел в виду Станислав Филиппович, когда собирался выставить заезжего ревизора всеобщим посмешищем... - Вижу, что не знали, - кивнул Пожарский. - Разумеется, это не ваша линия поведения. Просто желал удостовериться. На самом деле авторство проделки с Коко, конечно, принадлежит многоопытному полковнику Сверчинскому. Я еще утром пришел к этому заключению, когда Сверчинский начал мне каждый час названивать. Проверяет - догадался ли. Конечно, он, больше некому. Бурляев для таких фокусов недостаточно фантазией. В этот самый миг за дверью послышался топот множества шагов, и в кабинет с разбега ворвался сам Бурляев, легок на помине. - Беда, господа! - выдохнул он. - Только что сообщили, что совершено нападение на карету экспедиции по заготовлению государственных бумаг. Есть убитые и раненые. Шестьсот тысяч похищено! И знак оставлен - БГ. Унылая растерянность - таково было преобладающее настроение на чрезвычайном совещании чинов Жандармского управления и Охранного отделения, затянувшемся до позднего вечера. Председательствовал на скорбном синклите вице-директор Департамента полиции князь Пожарский, взъерошенный, бледный и злой. - Славные у вас тут в Москве порядки, - уже не в первый раз повторил столичный человек. - Каждый божий день экспедируете казенные средства для переправки в глубинные районы империи, а даже инструкции по перевозке таких огромных сумм не имеется! Ну где это видано, чтобы охрана кидалась в погоню за бомбистом, оставив деньги почти без присмотра. Ладно, господа, что уж повторяться, - махнул рукой Пожарский. - Мы с вами были на месте преступления, все видели. Давайте подводить неутешительные итоги. Шестьсот тысяч рублей перекочевали в революционную кассу, которую я только что с немалыми трудами опустошил. Страшно подумать, сколько злодеяний совершат нигилисты на эти деньги... У нас трое убитых, двое раненых, причем при перестрелке в Сомовском тупике ранен только один, да и то легко. Как можно было не догадаться, что пальба затеяна для отвода глаз, а главное происходит возле кареты! - снова загорячился князь. - И еще этот наглый вызов - визитная карточка БГ! Какой удар по престижу власти! Мы неверно расценивали количественный состав и дерзость Боевой Группы. Там никак не четыре человека, а по меньшей мере десяток. Я потребую подкреплений из Петербурга и особенных полномочий. А какова техника исполнения! У них были точнейшие сведения о маршруте следования кареты и охране! Действовали быстро, уверенно, безжалостно. Свидетелей не оставляли. Это опять к нашей дискуссии о методах. - Глеб Георгиевич взглянул на Фандорина, сидевшего в дальнем углу бурляевского кабинета. - Правда, одному, кучеру Куликову, удалось уйти живым. От него нам известно, что в основной группе было два налетчика. Один, судя по описанию, наш ненаглядный господин Грин. Второго называли Козырем. Вроде бы зацепка, так нет же! На постоялом дворе "Индия" обнаружен труп мужчины с проломленным черепом. Одет так же, как Козырь, и опознан Куликовым. Козырь - кличка в уголовной среде достаточно распространенная, означает "лихой, удачливый бандит". Но вероятнее всего, это легендарный питерский налетчик Тихон Богоявленский, по слухам, связанный с нигилистами. Как вам известно, труп отправлен в столицу на опознание. Да что толку! Господин Грин эту ниточку все равно обрубил. Куда как удобно, да и денежками делиться не надо... - Князь сцепил пальцы и хрустнул суставами. - Но ограбление - еще не главная наша беда. Есть обстоятельство печальней. В комнате стало тихо, ибо представить себе напасть хуже случившегося ограбления присутствующим было трудно. - Вы знаете, что титулярный советник Зубцов установил абонента, с чьего аппарата незадолго до нападения на карету звонил какой-то мужчина. Это квартира известного адвоката Зимина на Мясницкой. Поскольку Зимин сейчас находится на процессе в Варшаве - об этом пишут все газеты - я послал своих агентов осторожно поинтересоваться, что за стеснительный господин не захотел говорить с Сергеем Витальевичем. Агенты увидели, что свет в квартире не горит, открыли дверь и обнаружили там труп... Вновь возникшую паузу нарушил Эраст Петрович, негромко спросивший: - Неужто Гвидон? - Откуда вы знаете? - быстро развернулся к нему Пожарский. - Вы не можете этого знать! - Очень просто, - пожал плечами Фандорин. - Вы сказали, что произошло событие, еще б-более печальное, чем похищение шестисот тысяч. Мы все знаем, что вы сделали главную ставку в расследовании на агента Гвидона. Чье еще убийство могло бы расстроить вас до такой степени? Вице-директор раздраженно воскликнул: - Браво, браво, господин статский советник. Где вы только были раньше со своей дедукцией? Да, это Гвидон. Признаки явного самоубийства: в руках зажат кинжал с буквами БГ, в сердце колотая рана, нанесенная тем же клинком. Выходит, что я ошибся, неверно определил психологическое устройство этого субъекта. Было видно, что самобичевание дается Глебу Георгиевичу с трудом, и Фандорин оценил жест по достоинству. - Вы не так уж ошиблись, - сказал он. - Очевидно, Гвидон хотел выдать своих товарищей и даже связался с Отделением, но в последний момент проснулась совесть. Такое б-бывает и с предателями. Пожарский понял, что чиновник возвращает его к давешнему разговору, и коротко улыбнулся, но тотчас же помрачнел и досадливо обратился к подполковнику Бурляеву: - Ну где же ваш Мыльников? На него наша последняя надежда. Козырь мертв, Гвидон мертв. Неизвестный, обнаруженный за церковной оградой в Сомбвском тупике, тоже мертв, но если мы установим личность, может появиться новый след. - Евстратий Павлович поднял всех околоточных, - пробасил Бурляев, - а его агенты сверяют фотокарточку мертвеца по всем нашим картотекам. Если москвич, непременно установим. - И снова обращаю ваше внимание, Эраст Петрович - в продолжение нашей дискуссии, - взглянул на статского советника Пожарский. - Неизвестный был всего лишь ранен в шею, несмертельно. Однако соучастники его с собой не взяли, добили выстрелом в висок. Вот каковы их нравы! - А может быть, раненый з-застрелился сам, чтобы не обременять товарищей? - усомнился Фандорин. На такое прекраснодушие Глеб Георгиевич только закатил глаза, а полковник Сверчинский привстал и с готовностью предложил: - Прикажете, господин вице-директор, мне лично возглавить опознание? Я всех московских дворников сгоню, в хвост выстрою. Тут одного Мыльникова и его филеров мало будет. Уже в который раз за вечер Станислав Филиппович пытался проявить полезную инициативу, но князь упорно не желал обращать на него внимания. Теперь же вдруг Пожарского будто прорвало: - А вы молчали бы! - закричал он. - Это ваше ведомство отвечает за порядок в городе! Хорош порядок! Вы чем собирались заниматься? Вокзалами? Вот и поезжайте, смотрите там в оба! Бандиты наверняка попытаются вывезти награбленное, и скорее всего в Петербург, чтобы пополнить партийную кассу. Смотрите, Сверчинский, если вы и это провалите, я вам припомню все сразу! Идите! Полковник, смертельно побледнев, смерил Пожарского долгим взглядом и молча направился к двери. За ним опрометью кинулся адъютант, поручик Смольянинов. Из приемной им навстречу влетел счастливый Мыльников. - Есть! - крикнул он с порога. - Опознан! Проходил по прошлому году! В картотеке есть! Арсений Николаев Зимин, сын присяжного поверенного! Мясницкая, собственный дом! Наступила такая тишина, что было слышно прерывистое дыхание недоумевающего Евстратия Павловича. Фандорин отвернулся от князя, потому что боялся, не прочтет ли тот в его взоре злорадства. Злорадство не злорадство, но невольное удовлетворение статский советник испытал, чего, впрочем, сразу же и устыдился. - Что ж, - размеренным, бесцветным голосом произнес Пожарский. - Стало быть, и этот ход привел нас в тупик. Поздравим друга друга, господа. Мы у разбитого корыта. Вернувшись домой, Эраст Петрович едва успел сменить сюртук на фрак с белым галстуком, и уже пора было ехать за Эсфирью на Трехсвятскую, в знаменитый на Москве дом Литвинова. Этот помпезный, мраморный палаццо, выстроенный несколько лет назад, будто перенесся на тихую, чинную улочку прямиком из Венеции, разом потеснив и затенив вековые дворянские особняки с облупленными колоннами и одинаковыми треугольными крышами. Вот и сейчас, в предполуночный час, соседние строения тонули во тьме, а красавец-дом весь сиял и переливался, похожий на сказочный ледяной дворец: роскошный фронтон по самоновейшей американской моде подсвечивался электрическими огнями. Статский советник был наслышан о богатстве банкира Литвинова, одного из щедрейших благотворителей, покровителя русских художников и усердного церковного жертвователя, чье недавнее христианство с лихвой искупалось рьяным благочестием. Тем не менее в большом московском свете к миллионщику относились со снисходительной иронией. Рассказывали анекдот о том, как, получив за помощь сиротам звезду, дававшую права четвертого класса, Литвинов якобы стал говорить знакомым: "Помилуйте, что ж вам язык ломать: "Авессалом Эфраимович". Называйте меня попросту "ваше превосходительство". Литвинова принимали и в самых лучших московских домах, но при этом, бывало, говорили шепотом другим гостям, как бы оправдываясь: "Жид крещеный что вор прощеный, ". Однако войдя в обширный, каррарского мрамора вестибюль, украшенный хрустальными светильниками, необъятными зеркалами и монументальными полотнами из русской истории, Эраст Петрович подумал, что, если финансовые дела Авессалома Эфраимовича и дальше будут складываться столь же успешно, не миновать ему баронского титула, и тогда иронический шепоток поутих нет, потому что люди не просто богатые, а сверхбогатые и титулованные национальной принадлежности не имеют. Величественному лакею, который, несмотря на позднее время, был в раззолоченном камзоле и даже при напудренном парике, Фандорин только назвал свое имя, а про цель визита объяснять не пришлось: - Сию минуту-с, - церемонно поклонился валет, судя по виду, ранее служивший в великокняжеском дворце, если не того выше. - Барышня сейчас спустятся. Не угодно ли вашему высокородию обождать в диванной? Эрасту Петровичу было не угодно, и лакей поспешно, но при этом умудряясь не терять величавости, поднялся по белоснежной, сияющей лестнице на второй этаж. Еще через минуту в обратном направлении резиновым мячиком скатился маленький, юркий господин с чрезвычайно подвижным лицом и аккуратным зачесом на лысоватой голове. - Боже мой, ужасно, ужасно рад, - быстро заговорил он еще с середины лестницы. - Много слышал, причем в самом что ни на есть лестном смысле. Чрезвычайно рад, что у Фирочки столь почтенные знакомства, а то, знаете ли, все какие-то волосатые, в нечищенных сапогах, с грубыми голосами... Это, конечно, у нее по молодости. Я знал, что пройдет. Я, собственно, Литвинов, а вы, господин Фандорин, можете не представляться, особа известная. Эраста Петровича несколько удивило, что банкир у себя дома во фраке и при звезде - вероятно, тоже куда-то собрался. Но уж во всяком случае, не на блины к Долгорукому, для этого Авессалому Эфраимовичу нужно было сначала дождаться баронства. - Такая честь, такая честь для Фирочки попасть на интимный ужин к его сиятельству. Очень, очень рад. - Банкир уже оказался в непосредственной близости от гостя и протянул ему белую, пухлую ладошку. - Сердечно рад знакомству. У нас по четвергам журфиксы, будем душевно рады вас видеть. Ах, да что журфиксы, приезжайте запросто, когда заблагорассудится. Мы с женой очень поощряем это Фирочкино знакомство. Последняя фраза своим простодушием повергла статского советника в некоторое смущение. Еще больше он сконфузился, заметив, что дверь, ведущая во внутренние покои первого этажа, приоткрыта, и из-за нее его внимательно кто-то рассматривает. Но по лестнице уже спускалась Эсфирь, и одета она была так, что Фандорин разом забыл и о двусмысленности своего положения, и о загадочном соглядатае. - Папа, ну что ты снова нацепил эту свою цацку! - грозно крикнула она. - Сними немедленно, а то он подумает, что ты так с ней и спать ложишься! На журфикс, поди, уже пригласил? Не вздумай приходить, Эраст. С тебя станется. А-а, - Эсфирь заметила приоткрытую дверь. - Мамочка подглядывает. Не трать зря время, замуж я за него не выйду! Сразу стало понятно, кто в этих мраморных чертогах главный. Дверь немедленно затворилась, папенька испуганно прикрыл звезду и робко задал вопрос, очень занимавший и Эраста Петровича: - Фирочка, ты уверена, что к его сиятельству можно в таком наряде? Мадемуазель Литвинова обтянула короткие черные волосы золотой сеткой, отчего казалось, будто голова упрятана в сверкающий шлем; алая туника свободного греческого покроя сужалась к талии, перетянутой широким парчовым кушаком, а ниже растекалась просторными складками; более же всего потрясал разрез, опускавшийся чуть не до самой талии, - даже не столько из-за своей глубины, сколько из-за очевидного отсутствия лифа и корсета. - В приглашении сказано: "Дамы вольны выбирать платье по своему усмотрению". А что, - с тревогой взглянула Эсфирь на Фандорина, - разве мне не идет? - Очень идет, - обреченно ответил он, предвидя эффект. Эффект превзошел самые худшие опасения Эраста Петровича. На блины к генерал-губернатору мужчины пришли хоть и без орденов, но в черных фраках и белых галстуках; дамы - в платьях полуофициальной бело-серой гаммы. На этом гравюрном фоне наряд Эсфири пламенел, как алая роза на несвежем мартовском снегу. Фандори-ну пришло в голову и еще одно сравнение: птица фламинго, по ошибке залетевшая в курятник. Поскольку ужин имел статус непринужденного, его сиятельство еще не выходил, давая гостям возможность свободно общаться друг с другом, но фурор, произведенный спутницей статского советника Фандорина, был так силен, что обычный в подобных обстоятельствах легкий разговор никак не склеивался - пахло если не скандалом, то уж во всяком случае пикантностью, о которой завтра будет говорить вся Москва. Женщины рассматривали туалет стриженой девицы, скроенный по новейшей бесстыдной моде, которая пока еще вызывала возмущение даже в Париже, с брезгливым поджатием губ и жадным блеском в глазах. Мужчины же, не осведомленные о грядущей революции в мире дамской одежды, остолбенело пялились на привольное покачивание двух полушарий, едва прикрытых тончайшей тканью. Это зрелище впечатляло куда больше, чем привычная обнаженность дамских плеч и спин. Эсфирь казалась нисколько не смущенной всеобщим вниманием и разглядывала окружающих с еще более откровенным любопытством. - Кто это? - спрашивала она статского советника громким шепотом. - А эта, полногрудая, кто? Один раз звонко воскликнула: - Господи-боже, ну и кунсткамера! Эраст Петрович поначалу держался мужественно. Учтиво раскланивался со знакомыми, делая вид, что не замечает прицела многочисленных взглядов, как невооруженных, так и усиленных лорнетами. Однако когда к чиновнику подошел Фрол Григорьевич Ведищев и шепнул: "Зовут", - Фандорин оправдался перед Эсфирью служебной надобностью и с постыдной скоростью устремился во внутренние апартаменты губернаторской резиденции, бросив спутницу на произвол судьбы. У самых дверей, устыдившись, обернулся. Эсфирь отнюдь не выглядела потерянной и дезертира взглядом не провожала. Она стояла напротив выводка дам и со спокойным интересом их рассматривала, а дамы изо всех сил делали вид, что увлечены непринужденной беседой. Кажется, за мадемуазель Литвинову можно было не волноваться. Долгорукой выслушал отчет чиновника особых поручений с нескрываемым удовольствием, хоть для виду и поохал по поводу казенных денег, впрочем, все равно предназначавшихся для отправки в Туркестан. - Не все им по шерстке, - сказал Владимир Андреевич. - Ишь, умники выискались на Долгорукого валить. Попробуйте-ка сами. Значит, уперся столичный ферт лбом в стенку? Поделом ему, поделом. Ведищев закончил прикреплять князю тугой крахмальный воротничок и осторожно присыпал морщинистую шею его сиятельства тальком, чтоб не натирало. - Фролушка, вот тут поправь. - Генерал-губернатор встал перед зеркалом, повертел головой и указал на неровно сидевший каштановый паричок. - Мне, Эраст Петрович, конечно, Храпова не простят. Получил от его величества очень холодное письмо, так что не сегодня-завтра попросят со двора вон. А все-таки очень хотелось бы напоследок камарилье нос утереть. Сунуть им под нос раскрытое дельце: нате, жрите и помните Долгорукого. А, Эраст Петрович? Статский советник вздохнул: - Не могу обещать, Владимир Андреевич. Руки связаны. Но н-попробую. - Да, понимаю... Князь направился к дверям, что вели в залу. - Что гости? Собрались? Двери распахнулись как бы сами собой. На пороге Долгорукой остановился, чтобы у присутствующих было время обратить внимание на выход хозяина и должным образом подготовиться. Окинув взглядом собрание, князь встрепенулся: - Кто это там в алом? Которая единственная спиной стоит? - Это моя знакомая, Эсфирь Авессаломовна Литвинова, - печально ответил чиновник. - Вы же сами просили... Долгорукой прищурил дальнозоркие глаза, пожевал губами. - Фрол, голубчик, слетай-ка в банкетную и поменяй карточки на столе. Пересади губернатора с супругой подальше, а Эраста Петровича и его даму перемести, чтобы были справа от меня. - Как-как? В морду? - недоверчиво переспросил генерал-губернатор и вдруг быстро-быстро захлопал глазами - только сейчас разглядел, как у соседки расходятся края выреза на платье. На верхнем конце стола, где сидели самые именитые из приглашенных, от нехорошего слова стало очень тихо. - Ну да, в морду, - громко повторила Эсфирь глуховатому старичку. - Директор гимназии сказал: "С таким поведением, Литвинова, я не стану вас держать ни за какие жидовские серебреники". Я и влепила ему в морду. А вы бы как поступили на моем месте? - Да, в самом деле, выхода не было, - признал Долгорукой и заинтересованно спросил. - Ну, а он что? - А ничего. Выгнал с волчьим билетом, доучивалась дома. Эсфирь сидела между князем и Эрастом Петровичем, успевая и отдавать должное знаменитым рассыпчатым блинам, и оживленно болтать с московским властедержателем. Собственно, в беседе участвовали только двое - его сиятельство и экстравагантная гостья. Все прочие, находившиеся в зоне слышимости, не раскрывали рта, а несчастный статский советник и вовсе окаменел. Женская чувственность, рабочий вопрос, вредность нижнего белья, черта оседлости - вот лишь некоторые из тем, которые успела затронуть мадемуазель Литвинова за три первые смены блюд. Когда она отлучилась, не преминув сообщить, куда именно отправляется, Владимир Андреевич в полном восторге прошептал Фан-дорину: "Elle est ravissante, votreelue"(Она обворожительна, ваша избранница (фр.). Но и Эсфирь, в свою очередь, обернувшись к Эрасту Петровичу, отозвалась о князе одобрительно: - Милый старичок. И что его наши так ругают? На шестой перемене блинов, когда после севрюжки, стерляжьего паштета и икорок внесли фрукты, меды и варенья, в дальнем конце банкетной залы появился дежурный адъютант. Позвякивая аксельбантами, он на цыпочках побежал через все длинное помещение, и пробежка не осталась незамеченной. По отчаянному лицу офицера было видно, что стряслось нечто из ряда вон выходящее. Гости заоборачивались, провожая гонца взглядами, и лишь генерал-губернатор пребывал в неведении, шепча что-то на ухо Эсфири Авессаломовне. - Щекотно, - сказала она, отодвигаясь от его пушистых крашеных усов, и с любопытством уставилась на адъютанта. - Ваше сиятельство, чрезвычайное происшествие, - тяжело дыша, доложил капитан. Он старался говорить тихо, но в наступившей тишине слова разносились далеко. - А? Что такое? - спросил еще недоулыбавшийся Долгорукой. - Какое такое происшествие? - Только что сообщили. На Николаевском вокзале совершено нападение на исправляющего должность начальника Губернского жандармского управления Сверчинского. Полковник убит. Его адъютант ранен. Есть и другие жертвы. Нападавшие скрылись. Движение поездов на Петербург остановлено. Глава восьмая Купили порося Ночью он спал только два часа. Дело было не в клопах, не в духоте и даже не в пульсирующей боли - подобные мелочи не заслуживали внимания. Имелась проблема куда более насущная. Грин лежал, закинув руки за голову, и сосредоточенно думал. Рядом на полу тесной каморки спали Емеля и Снегирь. Первый беспокойно ворочался, очевидно, одолеваемый кровососами. Второй тоненько вскрикивал во сне. Удивительно, что вообще уснул после вчерашнего. Неожиданный исход сотрудничества с Козырем потребовал быстрых действий. Первым делом Грин привел в чувство истерически всхлипывающую Жюли, для чего пришлось легонько побить ее по щекам. Трястись после этого она перестала и выполняла все, что он ей говорил, только избегала смотреть на неподвижное тело и светлую лужу от вина, которая темнела на глазах, разбавляемая кровью. Затем наскоро перемотал свои раны. Трудней всего было с ухом, поэтому просто прикрыл его платком и потуже натянул приказчичью ватную фуражку. Жюли принесла кувшин воды - смыть кровь с лица и рук. Теперь можно было уходить. Поставив Жюли сторожить у саней, Грин перетащил мешки из номера. Как прежде, по два за раз, не вышло - не следовало тревожить раненое запястье больше нужного. Куда везти деньги, он стал думать, только когда благополучно отъехали от "Индии". На место сбора, в будку виндавского обходчика, опасно. Место голое, кто-нибудь увидит, как затаскивают мешки, заподозрит, что краденый товар из грузового состава. В другую гостиницу? С мешками в номер не пустят, а отдавать их на сохранение рискованно. Выход нашла Жюли. Вроде бы сидела молча, нахохленная в своем мещанском платке, ни о чем не спрашивала, думать не мешала. И вдруг говорит: - А на Николаевский. У меня багаж в камере хранения. Чемоданы заберу, вместо них мешки оставлю. Там порядки строгие, шарить никто не станет. И полиции в голову не придет, что деньги прямо у них под носом. - Мне там нельзя, - объяснил Грин. - Приметы. - Тебе и не нужно. Скажу, что я горничная, за барыниными чемоданами. У меня квитанция. А в мешках, скажу, господские книжки. Какое кому дело. Ты - кучер, в санях останешься, на вокзал не пойдешь. Я носильщиков приведу. Слышать, как она называет на "ты", было странно и неловко. Но идея про камеру хранения была правильная. С вокзала поехали в гостиницу "Китеж" близ Красных Ворот, хоть и не первого разряда, но зато с телефоном у стойки, что сейчас имело особенную важность. Грин протелефонировал связной. Спросил: - Что они? Игла дрожащим от волнения голосом ответила: - Это вы? Слава Богу! С вами все хорошо? Товар у вас? - Да. Что остальные? - Все здоровы, только Арсений заболел. Пришлось оставить. - Лечат? - нахмурился он. - Нет, поздно. - Голос снова дрогнул. - Пошлите за моими на Виндавский. Пусть в гостиницу "Китеж". Начало Басманной. И вы сюда. Номер семнадцать. Возьмите спирт, иголку, суровые нитки. Игла приехала быстро. Коротко кивнула Жюли, едва на нее взглянув, хотя видела впервые. Посмотрела на замотанную голову Грина, на заклеенную бровь, сухо спросила: - Вы тяжело ранены? - Нет. Принесли? Она поставила на стол маленький саквояж. - Здесь спирт, иголка и нитки, как вы просили. И еще марля, вата, бинт, пластырь. Я училась на курсах милосердных сестер. Только покажите, я все сделаю. - Это хорошо. Бок могу сам. Бровь, ухо и руку неудобно. И пластырь правильно. Ребро сломано, стянуть. Он разделся до пояса, и Жюли жалобно охнула, увидев синяки и мокрую от крови повязку. - Ножевое, неглубоко, - объяснил Грин про рану в боку. - Важное не задето. Только промыть и зашить. - Ложитесь на диван, - приказала Игла. - Я вымою руки. Жюли села рядом. Ее кукольное лицо было искажено страданием. - Гриночка, бедненький, тебе очень больно? - Вам тут не нужно, - сказал он. - Вы свое сделали. Пусть она. Отойдите. Игла быстро, ловко обработала рану спиртом. Суровую нить тоже вымочила в спирте. Прокалила на свече иголку. Чтобы она не так напрягалась, Грин попробовал сказать шутку: - Игла с иглой. Очевидно, получилось недостаточно смешно - она не улыбнулась. Предупредила: - Будет больно, потерпите. Но боли он почти не чувствовал - сказывалась тренировка, да и дело свое Игла знала. С интересом наблюдая, как она кладет мелкие, аккуратные стежки сначала на боку, потом на запястье, Грин спросил: - "Игла" - из-за этого? Вопрос вышел неуклюжий, он сам это почувствовал, но Игла поняла. - Нет. Из-за вот этого. Быстрым движением подняла руку к тугому узлу волос на затылке И выдернула длинную, острую заколку. - Зачем? - удивился он. - Защищаться? Она промыла спиртом разбитую бровь, наложила два шва и только потом ответила. - Нет. Заколоться, если арестуют. Я знаю, нужно вот сюда. - И показала себе на шею. - У меня клаустрофобия. Не выношу тесных помещений. Могу не выдержать тюрьмы и сломаться. Ее лицо залилось краской - было видно, что признание далось Игле нелегко. Вскоре прибыли Емеля и Снегирь. - Ранен? - испуганно спросил Снегирь. А Емеля, оглядевшись, прищурился: - Где Рахмет? На первый вопрос Грин не ответил, потому что было излишне. На второй объяснил: - Нас теперь трое. Рассказывайте. Рассказывал Снегирь, Емеля время от времени вставлял реплики, но Грин почти не слушал. Он знал, что мальчику нужно выговориться - в первый раз был на настоящей акции. Однако детали перестрелки значения не имели, думать сейчас надо было о другом. - ...Он отбежал немножко и упал. Ему вот сюда попало. - Снегирь показал повыше ключицы. - Мы с Гвоздем хотели его на руки подхватить, а он быстро так приставил револьвер к виску... Голову в сторону дернуло, и упал. А мы все побежали... - Хорошо, - перебил Грин, решив, что хватит. - К делу. Мешки с деньгами на вокзале. Взять взяли, теперь переправить в Питер. Трудна: полиция, жандармерия, филеры. Раньше искали только нас, теперь еще и деньги. А нужно срочно. - Я думала, - быстро сказала Игла. - Можно отправить шестерых человек, каждому дать по мешку. Не может быть, чтобы все шестеро попались, кто-то непременно проскочит. Завтра этим займусь. Пятеро есть, я буду шестая. Мне как женщине даже легче. - Завтра так завтра, - потянулся Емеля. - Утро вечера мудренее. - Я тоже могу взять, - подала голос Жюли. - Только в моем багаже мешок будет смотреться странно. Я переложу пачки в чемодан, ладно? Грин достал часы. Половина двенадцатого. - Нет. Завтра они так обложат, что не вывезти. Будут вещи досматривать, нельзя. Сегодня. - Что сегодня? - недоверчиво спросила Игла. - Деньги провозить сегодня? - Да. Ночным. В два. - Но это совершенно невозможно! Уже сейчас поднята вся полиция. Я пока сюда ехала, несколько раз видела, как повозки останавливали. А на вокзале, поди, такое творится... И тогда Грин изложил свой план. Предусмотреть нельзя было только одно - что после взрыва начальник вокзала с перепугу задержит отправление петербургского поезда и вообще прекратит движение на железной дороге. А так все прошло в точном соответствии с планом. Без двадцати минут два Грин подвез Иглу и Жюли, одетых барыней и служанкой, к камере хранения, и остался ждать, потому что на вокзале ему показываться было никак невозможно. Носильщик погрузил мешки на тележку и приготовился катить к поезду, но тут тощая, строгая барыня устроила своей смазливой горничной разнос за какую-то забытую дома картонку, да так увлеклась, что спохватилась только на втором звонке и сама еще на носильщика набросилась - почему медлит, не везет мешки в багажный вагон. Против ожиданий с ролью Игла справилась превосходно. Одновременно со вторым звонком полагалось вступить Емеле со Снегирем. Времени съездить к Нобелю за снаряженной бомбой у них было достаточно. И точно - едва тележка с мешками приблизилась к выходу на перрон, едва четверо в штатском нацелились подойти к носильщику, которого подпихивала сумочкой в спину сварливая барынька, как с той стороны, где платформы, грянул глухой, гулкий взрыв, сопровождаемый криками и звоном стекол. Филеры, разом забыв о тележке, ринулись на грохот, а барыня толкнула замешкавшег