ося носильщика, чтобы скорее поворачивался. Мало ли что там на вокзале стряслось - поезд ждать не станет. Дальнейшего Грин не видел, однако можно было не сомневаться, что Игла и Жюли благополучно достигнут вагона, а мешки будут беспрепятственно помещены в багажное отделение. Жандармам и агентам стало не до досмотра. Но минуты шли, а последнего звонка все не давали. В двадцать минут третьего Грин решился отправиться на рекогносцировку. Судя по хаотическому мельтешению синих шинелей в окнах, можно было не опасаться, что узнают. Поговорил с растерянным служителем. Выяснил, что какой-то офицер взорвал большого полицейского начальника и скрылся. Это было хорошо. И еще выяснил, что нынче ночью дорога будет перекрыта. А это значило, что в самом главном акция не удалась. Почти час ждал, пока Игла и Жюли вернутся с мешками. Потом оставил женщин и повез деньги на явку, к Виндавским пакгаузам. Подробности рассказал Емеля. - Перед тем как из вокзала к поездам выходить, обшарили меня по всей форме. А я чистенький, без багажа, и билет на Питер третьего класса. Что с меня возьмешь. Прохожу на платформу, встаю в сторонке, жду. Смотрю - Снегирек подплывает. С большущим букетом, физия румяная. На него они и не взглянули. Кто про такого херувима вообразит, что у него в букете бомба. Сошлись в месте, где потемнее. Я бомбу тихонько вынул и в карман. Время хоть и ночное, а народу полно. Пассажирский из Питера запоздал, встречающие ждут. На наш двухчасовой публика прибывает. Порядок, думаю. Никто на меня пялиться не станет. Помаленьку присматриваюсь к дежурке. А она, Гриныч, окном прямо на платформу выходит. Шторки раздвинуты, и все внутри видать. За столом наш именинник сидит, около двери офицерик молодой зевает. По временам кто-то заходит, выходит. Не спят люди, работают. Я прошелся мимо, гляжу - мать честная, а фортка-то у них нараспашку. Знать, натоплено сильно. И так это на душе тепло стало. Э, соображаю, Емеля, рано тебе еще помирать. Раз такая везень, может, еще и ноги унесешь. Снегирек, как уговорено, напротив окна стоит - шагах в двадцати. Я сбоку в тенечке жмусь. Раз колокол ударил. До отправления десять минут, девять, восемь. Стою, молюсь Николе-угоднику и Сатане-греховоднику: только б фортку не закрыли. Трень-брень - второй колокол. Пора! Прошел мимо окошка неспеша и коротко так, как кошка лапой, в форточку бульбу. Аккуратно легла, даже по раме не чиркнула. Успел еще шагов пять пройти, и тут как шарахнет! Что началось - матушки-светы! Бегут, свистят, орут. Слышу, Снегирек звонко: "Вон он, к путям побежал! В офицерской шинели!" Всей толпой туда и затопотали, а мы легохонько, скромнехонько, через боковой и на площадь. А там давай бог ноги. Грин слушал Емелю, а смотрел на Снегиря. Тот был непривычно молчалив и понур. Сидел на мешке с деньгами, подперев голову. Лицо несчастное, и на глазах слезы. - Ничего, - сказал ему Грин. - Вы все сделали, как нужно. Что не получилось - не виноваты. Завтра придумаю по-другому. - Я хотел крикнуть, но не успел, - всхлипнул Снегирь, по-прежнему глядя вниз. - Нет, вру. Растерялся. Боялся, крикну - Емелю выдам. И второй звонок уже был. А Емеле сбоку не видно было... - Чего не видно-то? - удивился Емеля. - Выйти он не мог. Я как мимо окна проходил, глаз скосил - синий мундир на месте был. - Он-то на месте, да как ты двинулся, в дежурную люди вошли. Какая-то дама и с ней мальчик, гимназист. На вид класс пятый. - Вон оно что... - Емеля насупился. - Жалко мальца. Но ты правильно, что не крикнул. Я бы все равно кинул, только уйти бы трудней было. Снегирь растерянно поднял мокрые глаза. - Как все равно? Они же не при чем. - Зато наши барышни при чем, - жестко ответил Емеля. - Если б мы с тобой замешкали, их бы агентура взяла с деньгами, и все псу под хвост. Считай тогда, что Арсений впустую смерть принял, и Жюли с Иглой зря пропали, и наших в Одессе никто от веревки не спасет. Грин подошел к пареньку, неловко положил ему руку на плечо, и попробовал подоходчивей объяснить то, о чем сам не раз думал: - Понять нужно. Это война. Мы воюем. Там, на той стороне, всякие люди есть. Бывает, что добрые, хорошие, честные. Но на них другой мундир, и значит, они враги. Вот все Бородино, Бородино. Скажи-ка, дядя. Помнишь, да? Там ведь стреляли, не думали, в хорошего или в плохого. Француз - значит, пали. Не Москва ль за нами. А тут враги похуже, чем просто французы. Жалеть нельзя. То есть можно и даже нужно, но не сейчас. Потом. Сначала победить, потом жалеть. В голове все выходило убедительно, а вслух не очень. Снегирь вскинулся: - Я про войну понимаю. И про врагов. Они отца повесили, мать погубили. Но гимназист-то с дамой этой при чем? Когда воюют, ведь мирных жителей не убивают? - Нарочно не убивают. Но если пушка выстрелила, кто знает, куда попадет снаряд. Может, что и в чей-то дом. Это плохо, это жалко, но это война. - Грин стиснул пальцы в кулак, чтобы фразы не сжимались комками - иначе Снегирь так и не поймет. - Разве они наших гражданских жалеют? Мы хоть по ошибке, ненарочно. Вот ты говоришь, мать. За что ее в каземате сгубили? За то, что отца твоего любила. А что они делают каждый день, год за годом, век за веком, с народом? Обирают, морят голодом, унижают, держат в свинстве. На это Снегирь ничего говорить не стал, но Грин видел, что разговор не окончен. Ладно, еще будет время. - Спать, - сказал он. - День был тяжелый. А завтра обязательно деньги отправить. Иначе и правда все зря. - Охо-хо, - вздохнул Емеля, пристраивая под голову мешок со ста тысячами. - Насилу добыли бумажки проклятые, а теперь не чаем, как их сбагрить. Вот уж в самом деле: не было заботы, купили порося. Думал большую часть ночи, думал утром. Никак не складывалось. Шесть мешков - груз немалый. Незаметно не вывезешь, особенно после вчерашнего. Теперь жандармы и вовсе взбеленятся. Как предлагала Игла, поделить между шестью курьерами? Это возможно. Но вероятнее всего, Жюли и Игла проскочат, а остальные четверо - нет. Молодые мужчины у филеров на первом подозрении. Терять две трети денег, да еще отдавать четверых товарищей - слишком большая цена за двести тысяч. Послать только женщин, каждую с сотней тысяч, а остальные деньги пока задержать? Возможно, но тоже рискованно. Слишком много неаккуратностей вышло за последние дни. Самая худшая; - Рахмет. Наверняка дал охранникам полное описание членов группы, а заодно и Иглы. Как найти Иглу, Рахмет не знал, но несомненно выдал приват-доцента с Остоженки. Аронзон - еще одна неаккуратность. Через него Охранка может выйти на Иглу. И еще Арсений Зимин. Труп из Сомовского тупика, конечно, уже опознан. Прослеживают связи и знакомства убитого, рано или поздно что-нибудь зацепят. Нет, группа должна быть налегке, без груза. Значит, от денег необходимо поскорей избавиться. Трудная задача еще больше осложнялась тем, что нужно было отлежаться, восстановить силы. Прислушавшись к себе, Грин пришел к заключению, что сегодня к полноценному действию не приспособлен. После стычки с Козырем организм давал понять, что нуждается в поправке, а своему телу Грин привык доверять. Знал, что лишнего оно не потребует, и раз уж хочет передышки, значит, не может без нее обойтись. Если не придать значения, станет хуже. Если же подчиниться, организм придет в норму быстро. Лекарства не понадобятся, только полный покой и самодисциплина. Полежать без движения день, а лучше два, и сломанное ребро схватится, швы затянутся, отбитые мышцы восстановят упругость. Шесть лет назад во Владимире Грин бежал с этапа. Выломал решетку вагона, спрыгнул на рельсы, да неудачно - прямо перед часовым. Получил удар штыком под лопатку. Уходя от погони, петлял меж путей и составов, спина была мокрой от крови. Наконец затаился на складе, среди огромных тюков с овчинами. Выбраться было нельзя - беглеца повсюду искали. Оставаться тоже было нельзя - тюки начали грузили в поезд, их оставалось все меньше и меньше. Распорол один, забрался внутрь, между пахучих и мокрых шкур - видно, нарочно намочили для большего веса. Лишней тяжести из-за этого было незаметно. Грузчики подцепили здоровенный тюк крюками, проволокли по настилу. Снаружи вагон запечатали, и поезд тихонько покатил на запад, мимо оцепления, мимо патрулей. Кому придет в голову проверять запломбированный вагон? Состав шел до Москвы медленно, шесть суток. Грин утолял жажду тем, что сосал волглую, трудно подсыхающую шерсть, а есть совсем не ел, потому что было нечего. Но не ослабел, а наоборот окреп, так как двадцать четыре часа в сутки направлял волю на латание организма. Пища для этого оказалась не нужна. Когда в Москве на сортировке вагон распломбировали, Грин спрыгнул на землю и спокойно прошел к выходу мимо похмельных, равнодушных грузчиков. Остановить его никто не пытался. Когда добрался до партийного доктора и показал рану на спине, тот поразился - дыра зарубцевалась сама собой. От давнего воспоминания пришло решение. Все получится просто, только бы Лобастов согласился. Должен согласиться. Уже знает, что БГ управилась без его помощи. Про Сверчинского тоже знает. Поостережется отказывать. Было и еще одно соображение, пока непроверенное. Уж не Тимофей ли Григорьевич и есть таинственный корреспондент ТГ? Очень вероятно. Хитер, осторожен и жаден до чужих секретов. Не с одним дном человек, ведет свою игру, а какую - только он один и знает. Если так, то тем более поможет. Тихо, чтобы не потревожить Снегиря, разбудил Емелю. Вполголоса разъяснил ему поручение - коротко, потому что он хоть по виду и увалень, а схватывает на лету. Емеля молча оделся, пригладил пятерней светлые волосы, нацепил картуз. Посмотреть - взгляд не остановится. Обыкновенный фабричный, у Лобастова на мануфактуре таких тысячи. Вывел из сарая лошадь, покидал в сани мешки, сверху небрежно набросил рогожу и покатил по свежему снегу через пустырь, к темным пакгаузам. Теперь ждать. Грин неподвижно сидел у окна, считал удары сердца, и чувствовал, как, покалывая иголками, сходится разрезанная плоть, как сцепляется костяной разлом, как тянутся друг к другу клеточки новой кожи. В половине восьмого во двор вышел хозяин-обходчик Матвей. Единственную комнату своей будки он уступил гостям, сам спал на сеновале. Угрюмый, неразговорчивый мужик, Грину такие нравились. Ни одного вопроса не задал. Раз прислала людей партия - значит, надо. Раз не объясняют зачем - значит, не положено. Матвей зачерпнул снега, протер лицо и развалисто зашагал в сторону депо, помахивая котомкой с инструментом. Снегирь проснулся вскоре после десяти. Не вскочил, как обычно, свежий и жизнерадостный, а медленно поднялся, взглянул на Грина и не произнес ни слова. Пошел умываться. Ничего не поделаешь. Мальчика больше нет, есть член БГ. Цвет у Снегиря со вчерашнего дня неуловимо переменился: уже не нежно-персиковый - гуще и строже. А к полудню проблема была решена. Емеля сам видел, как деньги погрузили в вагон, наполненный мешками с красителем для петербургской фабрики Тимофея Григорьевича, и навесили пломбу. Паровозик укатил вагон на Сортировочную, там его прицепят к товарному, и в три пополудни состав малым ходом отбудет из Москвы. Об остальном позаботится Жюли. Сердце работало ровно, удар в секунду. Организм восстанавливал силы. Все было хорошо. Глава девятая, в которой много говорят о судьбах России Остаток ночи - бессонной, беспокойной и бестолковой - Эраст Петрович провел на Николаевском вокзале, пытаясь восстановить картину произошедшего и обнаружить следы преступников. Хоть свидетелей было множество, как синемундирных, так и партикулярных, ясности они не прибавляли. Все говорили про какого-то офицера, якобы бросившего бомбу, но никто, как выяснилось, его не видел. Понятно, что внимание полиции и агентов было сосредоточено на отъезжающих, на окна вокзала никто не смотрел, но все равно выходило странно. В присутствии нескольких десятков людей, приученных к профессиональной наблюдательности, безнаказанно взрывают их начальника, и никто ни сном ни духом. Объяснить беспомощность полиции можно было разве что чрезмерной дерзостью нападения. . Непонятно было даже, откуда бросили бомбу. Вероятнее всего из коридора, потому что никто не слышал перед взрывом звона разбитого стекла. Однако же листок с буквами БГ был обнаружен именно под окном, со стороны перрона. Может быть, снаряд забросили в форточку? Из четырех человек, находившихся в дежурной в момент взрыва, жив остался только поручик Смольянинов, да и то только потому, что в это время уронил на пол перчатку и полез за ней под дубовый стол. Крепкое дерево уберегло адъютанта от большинства осколков, только в руку вошел кусочек железа, но зато и свидетель из поручика получился неважный. Он даже не мог припомнить, была ли открыта форточка. Сверчинский и неустановленная дама скончались на месте. Гимназиста увезли в санитарной карете, но он был без сознания и явно не жилец. На вокзале распоряжался Пожарский, которого министр телеграммой назначил временно исправлять должность убитого, Эраст Петрович же чувствовал себя праздным наблюдателем. Многие косились на его неуместный в данных обстоятельствах фрак. В восьмом часу, окончательно поняв, что здесь ничего выяснить не удастся, статский советник уговорился с Пожарским встретиться позже в управлении и, погруженный в глубокую задумчивость, поехал домой. Намерения его были таковы: два часа поспать, потом сделать гимнастику и прояснить голову посредством медитации. События развивались столь стремительно, что рациональность за ними не поспевала, требовалось вмешательство глубинных сил души. Сказано: среди бегущих остановись, среди кричащих замолчи. Но осуществить план не вышло. Тихонько открыв ключом дверь, Эраст Петрович увидел, что в прихожей, сложив ноги калачиком и привалившись к стене, спит Маса. Это само по себе уже было необычно. Надо полагать, ждал хозяина, хотел о чем-то предупредить, да сморило. Будить настырного и любопытного камердинера Фандорин не стал, чтобы избежать лишних объяснений. Бесшумно ступая, прокрался в спальню, и тут стало ясно, о чем хотел предупредить Маса. Поперек кровати раскинулась Эсфирь руки отброшены за голову, ротик приоткрыт, достопамятное алое платье безнадежно измято. Очевидно, отправилась сюда прямо с приема, после того как Эраст Петрович, извинившись, отбыл к месту трагедии. Фандорин попятился, рассчитывая ретироваться в кабинет, где можно было отлично устроиться в просторном кресле, но задел плечом о дверной косяк. Эсфирь немедленно открыла глаза, села на кровати и чистым, звонким голосом, будто вовсе и не спала, воскликнула: - Явился наконец! Ну что, оплакал своего жандарма? После тяжелой и бесплодной ночи нервы статского советника были взвинчены, и потому он ответил в несвойственной ему резкой манере: - Ради того, чтобы убить одного жандармского полковника, вместо которого завтра же пришлют д-другого, революционные герои заодно раздробили голову ни в чем не повинной женщине и оторвали ноги подростку. Мерзость и злодейство, вот что такое т-твоя революция. - Ах, революция - мерзость? - Эсфирь вскочила и воинственно уперла руки в бока. - А твоя империя не мерзость? Террористы проливают чужую кровь, но и своей не жалеют. Они приносят свою жизнь в жертву, и потому вправе требовать жертв от других. Они убивают немногих ради благоденствия миллионов! Те же, кому служишь ты, эти жабы с холодной, мертвой кровью, душат и топчут миллионы людей ради благоденствия кучки паразитов! - "Душат, топчут" - что за д-дешевая риторика. Фандорин устало потер переносицу, уже пожалев о своей вспышке. - Риторика? Риторика?! - Эсфирь задохнулась от возмущения. - Да... Да вот. - Она схватила газету, валявшуюся на кровати. - Вот, "Московские ведомости". Читала, пока тебя ждала. В одном и том же номере, на соседних страницах. Сначала тошнотворное рабское сю-сю: "Московская городская Дума постановила поднести памятный кубок от счастливых горожан флигель-адъютанту князю Белосельскому-Белозерскому, доставившему Всемилостивейшее послание Помазанника Божия к москвичам по поводу всеподданнейшего адреса, который был поднесен Его Императорскому Величеству в ознаменование грядущего десятилетия нынешнего благословенного царствования..." Тьфу, с души воротит. А рядом, пожалуйста: "Наконец-то министерство просвещения призвало неукоснительно соблюдать правило о недопущении в университеты лиц иудейского вероисповедания, которые не имеют вида на жительство вне черты оседлости, и во всяком случае не выше установленной процентной нормы. Евреи в России - самое удручающее наследие, оставленное нам не существующим ныне Царством Польским. В империи евреев четыре миллиона, всего-то четыре процента населения, а миазмы, исходящие от этой язвы, отравляют своим смрадом..." Дальше читать? Нравится? Или вот: "Принятые меры по преодолению голода в четырех уездах Саратовской губернии пока не приносят желаемого результата. Ожидается, что в весенние месяцы бедствие распространится и на сопредельные губернии. Высокопреосвященный Алоизий, архиепископ Саратовский и Самарский, повелел отслужить в церквах молебны о преодолении напасти". Молебны! И блины у вас в горле не застрянут! Эраст Петрович, слушавший с болезненной гримасой, хотел было напомнить обличительнице, что и сама она вчера не пренебрегла долгоруковскими блинами, но не стал, потому что это было мелко и еще потому что в главном она была права. А Эсфирь не унималась, читала дальше: - Ты слушай, слушай: "Патриоты России глубоко возмущены олатышиванием народных училищ в Лифляндскоя губернии. Теперь детей там заставляют учить туземное наречие, для чего сокращено количество уроков, отведенных на изучение Закона Божия, якобы необязательного для неправославных". Или из Варшавы, с процесса корнета Барташова: "Суд отказался заслушать показания свидетельницы Пшемысльской, поскольку она не соглашалась говорить на русском языке, ссылаясь на недостаточное знание оного". Это в польском-то суде! Последняя цитата напомнила Фандорину об обрубленной ниточке - убитом Арсении Зимине, чей отец как раз и защищал в Варшаве злосчастного корнета. От досадного воспоминания Эрасту Петровичу сделалось совсем тошно. - Да, мерзавцев и дураков в государстве много, - нехотя сказал он. - Все или почти все. А все или почти все революционеры - люди благородные и героические, - отрезала Эсфирь и саркастически спросила. - Тебя это обстоятельство ни на какую мысль не наводит? Статский советник грустно ответил: - Вечная беда России. Все в ней перепутано. Добро защищают дураки и мерзавцы, злу служат мученики и г-герои. Такой уж, видно, выдался день: в Жандармском управлении тоже говорили о России. Пожарский занял осиротевший кабинет покойного Станислава Филипповича, куда естественным образом переместился и штаб расследования. В приемной у беспрестанно звонившего телефонного - аппарата стоял поручик Смольянинов, бледнее обычного и с рукой на эффектной черной перевязи. Он улыбнулся Фандорину поверх переговорного рожка и показал на начальственную дверь: мол, милости прошу. В кабинете у князя сидел посетитель, Сергей Витальевич Зубцов, что-то очень уж раскрасневшийся и возбужденный. - А-а, Эраст Петрович, - поднялся навстречу Пожарский. - Вижу по синим кругам под глазами, что не ложились. Вот, сижу, бездельничаю. Полиция и жандармерия рыщут по улицам, филеры шныряют по околореволюционным закоулкам и помойкам, а "я засел тут этаким паучищем и жду, не задергается ли где пауганка. Давайте ждать вместе. Сергей Витальевич вот заглянул. Прелюбопытные взгляды излагает на рабочее движение. Продолжайте, голубчик. Господину Фандорину тоже будет интересно. Худое, красивое лицо титулярного советника Зубцова пошло розовыми пятнами - то ли от удовольствия, то ли еще от какого-то чувства. - Я говорю, Эраст Петрович, что революционное движение в России гораздо проще победить не полицейскими, а реформаторскими методами. Полицейскими, вероятно, и вовсе невозможно, потому что насилие порождает ответное насилие, еще более непримиримое, и так с нарастанием вплоть до общественного взрыва. Тут надобно обратить главное внимание на мастеровое сословие. Без поддержки рабочих революционерам рассчитывать не на что, наше крестьянство слишком пассивно и разобщено. Тихо вошел Смольянинов. Сел у секретарского стола, неловко придавил перевязанной рукой лист и принялся что-то записывать, по-гимназистски склонив голову на бок. - Как же лишить революционеров рабочей п-поддержки? - спросил статский советник, пытаясь понять, что означают розовые пятна. - Очень просто. - Было видно, что Зубцов говорит давно обдуманное, наболевшее, и не просто теоретизирует, а, кажется, рассчитывает заинтересовать своими идеями важного петербургского человека. - Тот, кому сносно живется, на баррикады не пойдет. Если б все мастеровые жили, как на предприятиях Тимофея Григорьевича Лобастова - с девятичасовым рабочим днем, с приличным жалованьем, с бесплатной больницей и отпуском - господам Гринам в России делать было бы нечего. - Но как живется рабочим, зависит от заводчиков, - заметил Пожарский, с удовольствием глядя на молодого человека. - Им же не прикажешь платить столько-то и заводить бесплатные больницы. - Для того и существуем мы, государство. - Зубцов тряхнул светло-русой головой. - Именно что приказать. Слава богу, у нас самодержавная монархия. Самым богатым и умным разъяснить, чтоб поняли свою выгоду, а потом закон провести. Сверху. О твердых установлениях по условиям рабочего найма. Не можешь соблюдать - закрывай фабрику. Уверяю вас, что при таком обороте дела у государя не будет более верных слуг, чем рабочие. Это оздоровит всю монархию! Пожарский прищурил черные глаза. - Разумно. Но трудновыполнимо. У его величества твердые представления о благе империи и общественном устройстве. Государь считает, что царь - отец подданным, генерал - отец солдатам, а хозяин - отец работникам. Вмешиваться в отношения отца с сыновьями непозволительно. Голос Зубцова стал мягким, осторожным - видно было, что он подбирается к главному. - Вот и надо бы, ваше сиятельство, продемонстрировать верховной власти, что рабочие хозяину никакие не сыновья, что все они, и фабриканты, и фабричные, в равной степени чада его величества. Хорошо бы, не дожидаясь, пока революционеры окончательно сорганизуют мастеровых в неподконтрольную нам стаю, перехватить первенство. Заступаться за рабочих перед хозяевами, иногда и надавить на заводчиков. Пусть простые люди понемногу привыкают к мысли, что государственная машина охраняет не денежных мешков, а трудящихся. Можно было бы даже посодействовать созданию трудовых союзов, только направить их деятельность не в ниспровергательное, а в законопослушное, экономическое русло. Самое время этим заняться, ваше сиятельство, а то поздно будет. - Не надо меня "сиятельством" обзывать, - улыбнулся Пожарский. - Для толковых подчиненных я Глеб Георгиевич, а сойдемся поближе, можно и просто Глеб. Далеко пойдете, Зубцов. У нас умные люди с государственным мышлением на вес золота. Сергей Витальевич залился сплошной розовой краской, уже безо всяких пятен. Фандорин же спросил, внимательно на него глядя: - Вы что, пришли сюда, в Жандармское, специально, чтобы поделиться с Глебом Георгиевичем своими в-взглядами на рабочее движение? Именно сегодня, когда у нас творится такое? Зубцов стушевался, явно застигнутый этим вопросом врасплох. - Разумеется, Сергей Витальевич пришел сюда не для теоретизирования, - сказал Пожарский, спокойно глядя на прожектера. - То есть и для теоретизирования тоже, но не только. Я так понимаю, господин Зубцов, что у вас есть для меня какие-то важные сведения, но предварительно вы решили проверить, разделяю ли я вашу генеральную политическую идею. Разделяю. Целиком и полностью. Окажу всемерную поддержку и вас не обижу. Я же сказал: у нас в ведомстве умные люди на вес золота. А теперь выкладывайте, что там у вас. Сглотнув, титулярный советник заговорил, но не так, как прежде, свободно и гладко, а с трудом, очень волнуясь и помогая себе руками: - Я... Я, господа, не хочу, чтобы вы сочли меня двурушником и... доносчиком. Собственно, какое доносительство... Ну хорошо, беспринципным карьеристом... Я исключительно из-за тревоги о пользе дела... - Мы с Эрастом Петровичем ничуть в этом не сомневаемся, - нетерпеливо перебил его князь. - И довольно вступлений, Зубцов, к делу. Какие-нибудь каверзы Бурляева или Мыльникова? - Бурляева. И не каверзы. Он подготовил операцию... - Какую операцию?! - вскричал Пожарский, а Фан-дорин озабоченно нахмурился. - По захвату Боевой Группы... Сейчас, по порядку. Вы знаете, что все филеры Мыльникова были брошены на слежку за революционными кругами, через которые можно было бы выйти на БГ. Я давеча неслучайно помянул фабриканта Лобастова. По агентурным сведениям, Тимофей Григорьевич заигрывает с революционерами, иногда дает им деньги. Предусмотрительный человек, подстилает соломки на всякий случай. Так вот, Мыльников в числе прочих установил слежку и за ним. Сегодня утром филер Сапрыко видел, как к Лобастову пришел в контору некий мастеровой, которого почему-то сразу же провели к хозяину. Тимофей Григорьевич отнесся к посетителю очень предупредительно. Долго с ним о чем-то разговаривал, потом вместе с ним куда-то отлучался почти на целый час. Внешностью таинственный рабочий очень напоминал боевика по кличке "Емеля", описанного агентом Гвидоном, но Сапрыко как опытный филер не стал пороть горячку, а дождался этого человека у проходной и осторожно повел. Тот несколько раз проверял, нет ли хвоста, но слежки так и не обнаружил. Объект доехал на извозчике до Виндавского вокзала, там немного попетлял среди путей и в конце концов исчез в будке обходчика. Сапрыко, не покидая укрытия, вызвал свистком ближайшего городового и переслал записку в Охранное. Через час наши обложили домик со всех сторон. Установили, что обходчика зовут Матвеем Жуковым, что живет он один, без семьи. "Емеля" из будки больше не выходил, но еще до того, как прибыло подкрепление, Сапрыко видел, как из дома вышел молодой человек, чья внешность совпала с описанием боевика "Снегиря". - А Грин? - хищно спросил Пожарский. - В том-то и штука, что Грина не видно. Похоже, что в будке его нет. Именно поэтому Петр Иванович приказал выжидать. Если Грин так и не объявится, операция начнется в полночь. Господин подполковник хотел раньше, но Евстратий Павлович упросил обождать - вдруг еще какая-нибудь рыбина заплывет. - Ах, скверно! - вскричал князь. - Глупо! Агент Сапрыко молодец, а Бурляев ваш идиот! Наблюдение надо держать, следить надо! А если они деньги в другом месте хранят? А если Грин там вообще не объявится? Нельзя операцию, ни в коем случае! Зубцов подхватил скороговоркой: - Ваше сиятельство, Глеб Георгиевич, так ведь и я о том же! Потому и пришел, переступив через щепетильность! Петр Иванович человек решительный, но слишком уж с нахрапом, ему бы только топором махать. А тут с плеча рубить нельзя, тут деликатненько надо. Он боится, что вы всю заслугу себе заберете, хочет перед Петербургом отличиться, и это понятно, но ставить из-за честолюбия все дело под угрозу! Только на вас и надеюсь. - Смольянинов, соединитесь с Гнездниковским! - приказал Пожарский, поднимаясь. - Хотя нет. Тут телефон не годится. Эраст Петрович, Сергей Витальевич, едем! Казенные сани рванули от подъезда, взметнув снежную пыль. Оглянувшись, Фандорин заметил, как следом от противоположного тротуара трогают еще одни санки, попроще. В них двое мужчин в одинаковых меховых картузах. - Не беспокойтесь, Эраст Петрович, - засмеялся князь. - Это не террористы, а совсем наоборот. Мои ангелы-хранители. Не обращайте внимания, я уж к ним привык. Начальство приставило - после того, как господа из БГ мне на Аптекарском острове чуть дырок не понаделали. Толкнув дверь в кабинет Бурляева, вице-директор с порога объявил: - Подполковник, я отстраняю вас от управления Отделением вплоть до особого распоряжения министра. Временным начальником назначаю титулярного советника Зубцова. Бурляев и Мыльников были застигнуты внезапным вторжением у стола, на котором была разложена какая-то схема. Решительное заявление Пожарского они встретили по-разному: Евстратий Павлович в несколько мягких, кошачьих шажков ретировался к стеночке, Петр Иванович же, напротив, не тронулся с места и лишь по-бычьи наклонил голову. - Руки коротки, господин полковник, - рыкнул он. - Вы, кажется, назначены временно исполнять должность начальствующего Жандармским управлением? Вот и исполняйте, а я Жандармскому управлению не подчиняюсь. - Вы подчиняетесь мне как вице-директору Департамента полиции, - зловеще тихим голосом напомнил князь. Выпученные глаза подполковника блеснули. - Я вижу, в моем ведомстве отыскался иуда. - Он ткнул пальцем в бледного, застывшего в дверях Зубцова. - Да только на моих костях вам, сердечный друг Сергей Витальевич, карьеры не сделать. Не на ту лошадку поставили. Вот! - Он достал из кармана листок и торжествующе помахал им в воздухе. - Сорок минут как получено! Депеша от самого министра. Я обрисовал положение и послал запрос, могу ли проводить разработанную операцию по арестованию террористической Боевой Группы. Читайте, что пишет его высокопревосходительство: "Подполковнику отдельного корпуса жандармов Бурляеву. Молодцом. Действуйте по своему усмотрению. Взять подлецов живыми или мертвыми. Бог в помочь. Хитрово". Так что извините, ваше сиятельство, на сей раз обойдемся без вас. Вы с вашими психология-ми уже знатно отличились, когда Рахмета профукали. - Петр Иваныч, ведь если в лоб пойдем, именно что мертвыми возьмем, а не живыми, - подал вдруг голос доселе молчавший Мыльников. - Народец отчаянный, будет палить до последнего. А хорошо бы живьем. И своих жалко, чай, не одного положим. Место вокруг будки голое, пустырь. Скрытно не подойдешь. Может, все-таки выждем, пока они сами оттуда полезут? Сбитый ударом с тыла, Бурляев резко повернулся к своему помощнику. - Евстратий Павлович, я своего решения не переменю. Будем брать всех, кто там есть. А про голое место мне объяснять не нужно, не первый год аресты произвожу. Для того и полуночи ждем. В одиннадцать вот здесь, на Марьинском, фонари гасят, совсем темно станет. Выйдем цепочкой из пакгаузов и со всех четырех сторон к дому. Я сам первый пойду. Возьму с собой Филиппова, Гуськова, Ширяева и этого, как его, здоровенный такой, с бакенбардами... Сонькина. Они сразу дверь вышибут и внутрь, за ними я, потом еще четверо, кого назначите, нервами покрепче, чтоб с перепугу в спину нам палить не начали. А прочие останутся вот тут, по периметру двора. И никуда они, голубчики, у меня не денутся. Возьму тепленькими. Пожарский хранил потерянное молчание, очевидно, так и не оправившись от министрова вероломства, так что последнюю попытку образумить зарвавшегося подполковника предпринял Эраст Петрович. - Вы делаете ошибку, Петр Иванович. Послушайте г-господина Мыльникова. Арестуйте их, когда будут уходить. - Уже сейчас по складам вокруг пустыря сидят тридцать филеров и два взвода полиции, - сказал Бурляев. - Если террористы соберутся уходить засветло, тем лучше - как раз попадут к моим в лапы. А если останутся ночевать - ровно в полночь я приду за ними сам. И это мое последнее слово. Глава десятая Грину пишут Солнце медленно переползало по небу, даже в высшей точке подъема далеко не отрываясь от плоских крыш. Грин сидел у окна, не шевелился, смотрел, как светило проходит свой сокращенный зимний маршрут. Педантичному кружку оставалось уже совсем недалеко до конечного пункта - темной громады зернохранилища, когда на пустынной дорожке, что вела от путей к Марьинскому проезду, появилась приземистая фигура. Место все-таки неплохое, хоть тесно и клопы, подумал - Грин. С самого полудня это был первый прохожий, а так ни души, только маневровый паровозик сновал туда-сюда, растаскивая вагоны. Идущему солнце светило в спину, и кто это, стало видно, только когда человек повернул к будке. Матвей, хозяин. Что это он? Говорил, что смена до восьми, а сейчас только пять. Вошел, вместо приветствия кивнул. Лицо хмурое, озадаченное. - Вот, это вроде как вам... Грин взял у него помятый конверт. Прочел надпись печатными буквами, чернила фиолетовые. "Г-ну Грину. Срочно". Коротко взглянул на Матвея. - Откуда? - Ляд его знает. - Тот сделался еще сумрачней. - Сам не пойму. В кармане тулупа сыскалось. В депо был, в контору вызывали. Народу вокруг много терлось, любой сунуть мог. Я так думаю, уходить вам надо. Где паренек, третий ваш? Грин разорвал конверт, уже зная, что там увидит: машинописные строки. Так и есть. Дом обложен со всех сторон. Полиция не уверена, что вы внутри, поэтому выжидает. Ровно в полночь будет штурм. Если сумеете прорваться, есть удобная квартира: Воронцово поле, дом Ведерникова, э 4. ТГ Сначала чиркнул спичкой, сжег записку и конверт. Пока смотрел на огонь, считал пульс. Когда ток крови восстановил нормальную ритмичность, сказал. - Идите медленно, будто назад в депо. Не оглядывайтесь. Вокруг полиция. Если арестуют - пусть. Скажете, что меня нет, вернусь к ночи. Но арестуют вряд ли. Скорее пропустят и приставят хвост. Надо оторваться и уходить. Скажете товарищам, что я велел вас на нелегальное. Хозяин и в самом деле оказался крепок. Постоял немного, ни о чем не спросил. Вынул из сундука какой-то узелок, сунул под тулуп и не торопясь зашагал по дорожке обратно к Марьинскому. Вот почему прохожих не было, понял Грин. А разместиться полиции тут есть где - вон сколько складов вокруг. Хорошо, что сидел сбоку от окна и штора, а то наверняка в несколько биноклей смотрят. Словно в подтверждение догадки на чердаке ремонтных мастерских вспыхнула искорка. Такие искорки Грин видел и раньше, но значения не придавал. Урок на будущее. Шестой час. Товарный состав, в котором вагон с лобастовскими красителями, уже ушел в Питер. Через пять минут на курьерском отправится Жюли. Снегирь проверит, уехала ли, и вернется сюда. Конечно, уедет, почему нет. Обгонит товарный и завтра встретит его в Питере. Примет мешки, и у партии появятся деньги. Если нынче ночью БГ и погибнет, то не задаром. А может быть, и не погибнет. Еще посмотрим. Кто предупрежден, тот вооружен. Кстати, вооружен ли? Грин сдвинул брови, вспомнив, что запас бомб остался на квартире у присяжного поверенного, а одними револьверами много не навоюешь. Осталось немножко гремучего студня и взрыватели, но ни корпусов, ни начинки. - Емеля! - позвал он. - Одевайся, дело. Тот поднял маленькие глазки от "Графа Монте-Кристо", единственной книжки, нашедшейся в доме. - Погоди, Гриныч, а? Тут такое творится! До главы дочитаю. - Потом. Время будет. И Грин объяснил ситуацию. - Купишь в лабазе десять жестянок тушеной свинины, десять помидорной пасты и фунта три двухдюймовых шурупов. Иди спокойно, не оглядывайся. Они тебя не тронут. Если ошибаюсь и все-таки решат брать, стрельни хоть раз, чтоб я подготовился. Не ошибся. Емеля ушел и вернулся с покупками, а вскоре прибыл и Снегирь. Сказал, Жюли уехала. Хорошо. До полуночи еще было далеко, на подготовку времени хватало. Емеле Грин разрешил читать про графа - пальцы у верзилы слишком грубые для тонкой работы, а в помощь взял Снегиря. Первым делом приоткрыли все двадцать консервов ножом, вывалили содержимое в помойное ведро. Мясные банки были фунтовые, помидорные вдвое уже. С узких Грин и начал. Заполнил до половины гремучей смесью - на больше не хватало, но ничего, вполне достанет и этого. Осторожно всунул стеклянные трубочки химических взрывателей. Принцип был простой: при соединении состав запала и гремучая смесь давали взрыв огромной разрушительной силы. Тут требовалась особенная осторожность. Сколько товарищей подорвалось, задев хрупким стеклом о металл корпуса. Снегирь смотрел, затаив дыхание. Учился. Осторожно вдавив трубочки в студенистую массу, Грин пригнул обратно оттопыренную крышечку и вставил узкую банку в жестянку из-под свинины. Получилось почти идеально. В промежуток между стенками банок насыпал шурупов, сколько поместилось. Теперь оставалось только залепить верхнюю крышку, и бомба готова. От удара стеклянная трубочка лопнет, взрыв разнесет тонкие стенки, и шурупы превратятся в смертоносные осколки. Проверено не раз - действует отлично. Недостаток только один: разлет осколков до тридцати шагов, а значит, легко пораниться самому. Но на этот счет у Грина было свое соображение. В полночь - это замечательно. Только бы не передумали, не начали раньше. - Гнида какая этот Вильфор! - пробормотал Емеля, переворачивая страницу. - Чисто наши судейские. В одиннадцать погасили свет. Пусть полиция думает, что легли спать. По одному, всякий раз приоткрывая дверь совсем на чуть-чуть, выскользнули во двор, залегли у заборчика. Скоро глаза привыкли к темноте, и было видно, как без четверти двенадцать к домику по белому пустырю стали стягиваться юркие, бесшумные тени. Остановились плотным кольцом, не дойдя до заборчика каких-нибудь десяти шагов. Вон сколько их. Но это даже неплохо. Больше будет суматохи. Прямо впереди, на дорожке, тени собрались в большой ком. Было слышно шепот, позвякивание. Когда ком двинулся к калитке, Грин скомандовал: - Пора. Бросил в надвигающийся ком банку, сразу за ней вторую и упал лицом в снег, закрыв уши. От сдвоенного грохота все равно ударило в перепонки. А слева и справа тоже громыхнуло: раз, другой, третий, четвертый. Это бросили бомбы Емеля со Снегирем. Тут же вскочили на ноги и бегом вперед, пока полицейские ослеплены вспышками и оглушены взрывами. Перескакивая через распростертые на дорожке тела, Грин удивился, что зашитый бок и сломанное ребро совсем не болят. Вот что значит - довериться внутренним силам организма. Рядом тяжело топал Емеля. Снегирь резвым жеребенком несся впереди. Когда сзади ударили выстрелы, до спасительных пакгаузов оставалось рукой подать. Чего теперь стрелять-то. Поздно. x x x Квартира на Воронцовом поле оказалась удобная: три комнаты, черный ход, телефон и даже ванная с подогревом воды. Емеля сразу уселся с книжкой - будто не было взрывов, бега под пулями через заснеженный пустырь и потом долгого петляния по темным улочкам. Выбившийся из сил Снегирь упал на диван и уснул. Грин же внимательно осмотрел квартиру, надеясь обнаружить какую-нибудь ниточку, по которой можно будет добраться до ТГ. Ничего не обнаружил. Квартира была полностью меблированная, но без каких-либо признаков настоящей жизни. Ни портретов, ни фотографических карточек, ни безделушек, ни книг. Здесь явно никто не жил. Тогда зачем она нужна? Для деловых встреч? На всякий случай? Но содержать такую квартиру для встреч или "на всякий случай" мог только очень богатый человек. Опять поворачивало на Лобастова. Загадочность вселяла тревогу. То есть непосредственной опасности Грин не предполагал - если это ловушка, то зачем выводить Боевую Группу из-под удара Охранки? И все же правильней было уйти в отрыв. Он протелефонировал Игле. Объяснять ничего не стал, сказал только, что завтра понадобится новая квартира и назвал свой адрес. Игла сказала, что придет утром. Голос у нее был встревоженный, но спрашивать, умница, ни о чем не стала. Теперь спать, сказал себе Грин. Устроился в кресле не раздеваясь. На столик перед собой выложил "кольт" и четыре оставшихся бомбы. Оказывается, устал. И с ребром не так хорошо, как думал. Это из-за быстрого бега. Как только от тряски взрыватели в бомбах не разбились. Вот было бы глупо. Закрыл глаза, а открыл вроде как через мгновение, однако за окном светило солнце и заливался дверной звонок. - Кто? - раздался из прихожей густой бас Емели. Ответа было не слышно, но дверь открылась. Утро, причем не раннее, понял Грин. Организм все-таки вытребовал свое - по меньшей мере часов десять полного покоя. - Как ваши раны? Что деньги? - спросила Игла, входя в комнату. Не дожидаясь ответа, сказала: - Про то, что было ночью, знаю. Матвей у нас. Вся Москва полна слухами про бой на железке. Убит сам Бурляев, это известно доподлинно. И еще, говорят, полицейских перебили видимо-невидимо. Но что я вам рассказываю, вы ведь там были... Глаза у нее были не такие, как всегда, а живые, полные света, и от этого стало видно, что Игла никакой не перестарок. Просто строгая, волевая женщина, перенесшая немалые испытания. - Вы самый настоящий герой, - произнесла она очень серьезным и спокойным тоном, будто констатировала доказанный наукой факт. - Вы все герои. Не хуже народовольцев. И посмотрела так, что ему сделалось неловко. - Раны больше не мешают. Деньги отправлены. Сегодня будут в Питере, - стал отвечать он по порядку. - Что Бурляев, не знал, но это хорошо. Про видимо-невидимо преувеличение, но нескольких положили. Теперь можно было и к делу: - Первое - другая квартира. Второе - кончилась взрывчатая смесь. Нужно достать. И взрывателей. Химических, ударного типа. - Квартиру ищут. К вечеру непременно будет. Взрыватели есть, сколько угодно. В прошлом месяце из Петербурга доставили целый чемодан. С взрывчаткой хуже. Придется делать. - Она задумалась, поджав тонкие бледные губы. - Разве что к Аронзону... Я слежу за его окнами, сигнала тревоги нет. Думаю, можно пойти на риск. Он химик, наверняка может изготовить. Только захочет ли. Я говорила вам, он противник террора. - Не нужно. - Грин помял ребра. Боли больше не было. - Я сам. Пусть только ингредиенты достанет. Сейчас напишу. Пока писал, чувствовал на себе ее неотрывный взгляд. - Я только сейчас поняла, как вы на него похожи... Грин не дописал длинное слово "нитроглицерин", поднял глаза. Нет, она смотрела не на него - поверх. - Вы черный, а он был светлый. И лицо совсем другое. Но выражение то же самое, и поворот головы... Я звала его Тема, а партийная кличка у него была Фокусник. Он замечательно карточные фокусы показывал... Мы выросли вместе. Его отец был управляющим в нашем харьковском имении... Про Фокусника Грину слышать приходилось. Его повесили в Харькове три года назад. Говорили, что у Фокусника была невеста, дочь графа. Как Софья Перовская. Вот оно, значит, что. Тут говорить было нечего, да Игла никаких слов, похоже, не ждала. Она сухо откашлялась и продолжать не стала. Остальную часть истории Грин без труда восстановил сам. - Выходить отсюда мы не будем, - сказал он деловито, чтобы помочь ей справиться со слабостью. - Ждем вашего прихода. Значит, первое - квартира. Второе - химикаты. Ближе к вечеру снова позвонили. Грин отправил Емелю со Снегирем к черному ходу, а сам пошел открывать, на всякий случай держа в руке бомбу. На полу прихожей, перед дверью белел прямоугольник. Конверт. Кто-то бросил в прорезь для писем. Грин открыл дверь. Никого. На конверте печатными буквами: "Г-ну Грину. Срочно". Редкий случай. Сегодня в 10 часов руководители сыска князь Пожарский и статский советник Фандорин будут одни, беа охраны, в Петросовских банях, отдельный кабинет э 6. Куйте железо, пока горячо. ТГ Глава одиннадцатая, в которой Фандорин учится летать - Эта невиданная вакханалия террора после стольких лет относительного затишья ставит под угрозу нашу с вами профессиональную репутацию и самое карьеру, однако в то же время открывает перед нами бескрайние перспективы. Если мы сумеем одержать верх над этими беспримерно дерзкими преступниками, нам, Эраст Петрович, обеспечено почетное место в истории российской государственности и, что для меня еще более существенно, завидное место в российском государстве. Не хочу строить из себя идеалиста, коим ни в малейшей степени не являюсь. Взгляните вон на тот преглупый монумент. Пожарский небрежно показал тросточкой на бронзовую пару - спасителей престола от польского нашествия. Увлеченный разговором статский советник только теперь заметил, что уже дошли до Красной площади, по левой стороне сплошь заросшей строительными лесами - полным ходом шло строительство Верхних торговых рядов. Полчаса назад, когда руководители расследования заметили, что повторно обсуждают уже рассмотренную ранее версию (неудивительно, две ночи без сна), Пожарский предложил продолжить беседу на ходу, благо день выдался отменный - солнечно, безветренно и морозец именно такой, как нужно: освежающий, бодрый. Шли по беззаботной Тверской, говорили о насущном, объединенные общей бедой и острой опасностью. Сзади, шагах в десяти, держа руки в карманах, вышагивали Князевы ангелы-хранители. - Полюбуйтесь-ка на этого болвана, моего прославленного предка, - ткнул Глеб Георгиевич в сидящего истукана. - Развалился и слушает, а торговый человек руками машет, соловьем заливается. Вам приходилось слышать о ком-нибудь из князей Пожарских за исключением моего героического тезки? Нет? И неудивительно. Они так и просиживали филейную часть без малого триста лет, пока последние штаны не протерли, а Россия тем временем досталась этаким Мининым. Ну, неважно - Морозовым, Хлудовым, Лобастовым. Мой дед, Рюрикович, имел двух крепостных и сам землю пахал. Мой отец умер отставным подпоручиком. А меня, захудавшего князька, взяли в гвардию исключительно из-за благозвучности фамилии. Да только что проку от гвардии, если в кармане вошь на аркане? Ах, Эраст Петрович, вы не представляете, какой я произвел фурор, когда подал прошение о переводе на службу из кавалергардов в Департамент полиции. Однополчане стали нос воротить, начальство хотело меня вовсе из гвардии отчислить, да побоялись императора прогневить. И что же? Сейчас мои бывшие сослуживцы в капитанах, только один, который в армию вышел, подполковник, а я уже полковник. И не просто полковник, флигель-адъютант. Тут, Эраст Петрович, дело не в вензеле и не в авантажности, я этому большого значения не придаю. Главное - завтрак наедине с его величеством во время ежемесячного дежурства во дворце. Сие дорогого стоит. И еще важна беспримерность. Доселе не бывало, чтобы офицера, хоть и состоящего по гвардии, но служащего в полицейском ведомстве, удостаивали подобной чести. Флигель-адъютантов у государя чуть ли не сотня, а из министерства внутренних дел я один, вот что ценно. Князь взял Фандорина под локоть, перевел тембр на доверительность: - Я ведь вам все это не из простодушного хвастовства рассказываю. Вы, верно, уже давно поняли, что простодушия во мне немного. Нет, я хочу вас с места сдвинуть, чтобы вы вон тому каменному сидню не уподоблялись. Мы с вами, Эраст Петрович, столбовые дворяне, на таких столбах вся Российская империя держится. Я веду род от варягов, вы - потомок крестоносцев. В наших жилах течет древняя разбойничья кровь, от веков она стала терпкой, как старое вино. Она погуще, чем жидкая киноварь купчишек и приказных. Наши зубы, кулаки и когти должны быть крепче, чем у Мининых, иначе уплывет империя у нас меж пальцев, такое уж подходит время. Вы умны, остры, смелы, но есть в вас этакая чистоплюйская, аристократическая вялость. Если на пути вам встретится, пардон, куча дерьма, вы на нее в лорнетку взглянете и стороной обойдете. Пусть другие наступают, а вы своих нежных чувств и белых перчаток зазгрязнять не станете. Вы простите меня, я сейчас нарочно грубо и зло излагаю, потому что наболело, это давняя моя idee fixe. Смотрите, в каком редкостном положении мы с вами оказались - по воле судьбы и стечению обстоятельств. Убит начальник Жандармского управления, убит начальник Охранного отделения. Остались только мы с вами. Могли бы из столицы прислать сюда нового начальствующего для руководства расследованием - директора Департамента, а то и самого министра, но эти господа тертые калачи. Боятся за карьеру, предпочли предоставить все полномочия нам с вами. И отлично! - Пожарский энергично махнул рукой. - Нам с вами бояться нечего и терять уже нечего, а приобрести можно очень-очень многое. В адресованной нам высочайшей телеграмме сказано: "Неограниченные полномочия". Вы понимаете, что такое "неограниченные"? Это означает, что и Москвой, и всем политическим сыском империи на ближайший период по сути дела управляем вы и я. Так давайте не толкаться локтями, не мешать друг другу, как это было до сих пор с Бурляевым и Сверчинским. Ей-богу, лавров хватит обоим. Давайте объединим усилия. На всю многословную филиппику Эраст Петрович ответил одним словом: - Давайте. Глеб Георгиевич подождал, не будет ли сказано чего-то еще, и удовлетворенно кивнул. - Ваше мнение о Мыльникове? - вернулся он к деловому тону. - По старшинству временным начальником Охранного нужно делать его, но я бы предпочел Зубцова. Нового из Петербурга, по-моему, требовать не нужно. Мы не можем ждать, пока новый человек войдет в ход работы. - Да, нового нельзя. И Зубцов работник способный. Но нам от Охранного отделения сейчас нужна не столько аналитическая разработка, сколько п-практическая, агентурно-розыскная деятельность, а это епархия Евстратия Павловича. Да и обижать его понапрасну я бы не стал. - Но Мыльников отвечал за подготовку провалившейся операции. Результат вам известен: убит Бурляев и три филера, еще пятеро ранены. - Мыльников не виноват, - убежденно произнес статский советник. Пожарский внимательно взглянул на него: - Нет? В чем же, по-вашему, причина неудачи? - Измена, - коротко ответил Фандорин и, заметив, как изумленно поползли вверх брови собеседника, пояснил. - Террористы знали, во сколько начнется операция, и были наготове. Кто-то их п-предупредил. Кто-то из наших. Так же, как в деле с Храповым. - Это ваша версия, и вы до сих пор молчали? - недоверчиво спросил князь. - Ну, знаете, вы просто неподражаемы. Нужно было мне поговорить с вами начистоту раньше. Однако ваше предположение слишком серьезно. Кого именно вы подозреваете? - К-круг посвященных в подробности ночной операции был узок. Я, вы, Бурляев, Мыльников, Зубцов. Да, еще поручик Смольянинов мог слышать. Глеб Георгиевич фыркнул, кажется, находя предположения собеседника нелепыми, однако все же принялся загибать пальцы. - Ну хорошо, давайте попробуем. Если позволите, начну с себя. Какой тут возможен мотив? Сорвал операцию, чтобы слава поимщика БГ не досталась Бурляеву? Что-то уж чересчур. Теперь Мыльников. Хотел занять место начальника? И при этом не пожалел трех лучших филеров, с которыми носится, как дядька Черномор? Да еще и неизвестно, станет ли начальником... Зубцов. Личность, конечно, в высшей степени непростая, да и в тихом омуте известно, кто водится. Однако зачем ему губить Бурляева? Чтобы избавиться от "неправильного" борца с революцией? Такие чрезмерности, по-моему, не в характере Сергея Витальевича. Правда, он имеет революционное прошлое. Двойной агент, как Клеточников в Третьем отделении? Хм, это нужно проверить... Кто там еще? А, краснощекий Смольянинов. Тут я пас, не хватает фантазии. Вы его лучше знаете. Кстати говоря, отчего это юноша из такой семьи служит в жандармах? Он не похож на честолюбивого карьериста вроде вашего покорного слуги. Вдруг неспроста? Быть может, заражен демонической романтикой ниспровергательства? Или проще - любовная связь с какой-нибудь нигилисткой? Начав словно бы в шутку, Пожарский, похоже, увлекся фандоринской гипотезой всерьез. Сделав паузу, он посмотрел на Эраста Петровича с особенным выражением и вдруг сказал: - Если уж о любви и роковых нигилистках... А не может ли происходить утечка через вашу прекрасную Юдифь, которая произвела такое впечатление на московское общество? Она ведь, кажется, поддерживает подозрительные связи? Отлично знаю, как очаровательные женщины умеют высасывать секреты. Вы часом не оказались в роли Олоферна? Только прошу по-деловому, без обид и картелей. Эраст Петрович и в самом деле намеревался ответить на чудовищное подозрение князя резкостью, но тут ему внезапно пришла в голову мысль, заставившая статского советника забыть об оскорблении. - Нет-нет, - быстро произнес он. - Это совершенно невозможно. Но зато очень даже возможно другое. Бурляев мог проговориться Диане. Вероятно, и со Сверчинским без нее не обошлось. И Фандорин рассказал князю о таинственной женщине-вамп, вскружившей голову обоим начальникам московского политического сыска. Версия выходила замечательно складная, во всяком случае по сравнению с прочими, однако Пожарский воспринял ее скептически. - Спекуляция, конечно, любопытная, но мне кажется, Эраст Петрович, что вы чрезмерно сужаете круг подозреваемых. То, что наличествует измена, - безусловно. Нужно пересмотреть всю линию расследования с этой позиции. Но предателем могла оказаться любая пешка, филер или полицейский, использованные в оцеплении, а это восемьдесят человек. Не говоря уж о нескольких десятках извозчиков, мобилизованных для перевозки всей этой бурляввской Grande Armee (Великая армия (фр.).). - Филер и тем более извозчик не мог быть п-посвящен в детали, - возразил Фандорин. - Да и со своего места рядовому исполнителю отлучиться было бы затруднительно. Нет, Глеб Георгиевич, это не пешка. Особенно, если вспомнить обстоятельства убийства генерала Храпова. - Согласен, ваша версия стройнее и литературнее, - улыбнулся князь. - И даже более вероятна. Но мы договорились работать одной упряжкой, потому давайте на сей раз вы будете коренником, а я поскачу пристяжной. Итак, у нас две линии: двойной агент Диана или кто-то из мелкой сошки. Будемте разрабатывать обе. Вы выбираете Диану? -Да. - Отлично. А я займусь мелюзгой. Вам одного сегодняшнего дня будет довольно? Время дорого. Эраст Петрович уверенно кивнул. - Мне тоже, хоть работа мне достается кропотливая: этакую прорву народа проверить да прощупать. Но ничего, справлюсь. Теперь договоримся о рандеву. - Пожарский надолго задумался. - Раз у нас нет уверенности в собственных работниках, давайте встретимся вне служебных стен, где никто не станет подслушивать и подсматривать. И никому об этой встрече ни слова, хорошо? Вот что, встретимся в банях, в отдельном кабинете. Будем друг перед другом абсолютно открыты, - засмеялся Глеб Георгиевич. - У вас в Москве Петросовские бани очень уж хороши, и расположение удобное. Я прикажу своим башибузукам, чтобы заказали, ну скажем, шестой номер. - Никому так никому, - покачал головой Эраст Петрович. - Своих телохранителей на сегодня отпустите - для чистоты поиска. И ничего им о нашей встрече не рассказывайте Я сам заеду к Петросову и закажу шестой номер. Встретимся наедине, обсудим итоги и разработаем п-план дальнейших действий. - В десять? - В д-десять. - Что ж, - шутливо воздел тросточку Глеб Георгиевич. - Место встречи определено. Время тоже. Вперед, аристократы! Засучим рукава. Недавно открывшиеся близ Рождественки Петросовские бани уже успели стать одной из московских достопримечательностей. Еще несколько лет назад здесь было одноэтажное бревенчатое здание, где мыли за пятнадцать копеек, пускали кровь, ставили банки и резали мозоли. Приличная публика в этот грязный, пахучий сарай не заглядывала, предпочитая мыться у Хлудова в Центральных. Однако объявился у бань новый хозяин, человек европейской хватки, и перестроил Петросы по самому последнему слову мировой техники. Возвел каменный палас с кариатидами и атлантами, пустил во внутреннем дворике фонтан, стены облицевал мрамором, понавесил зеркал, расставил мягких диванов, и бывшее копеечное заведение превратилось в храм неги, которым не побрезговал бы и сам изнеженный Гелиогабал. "Простонародного" отделения не осталось вовсе, только "купеческое" и "дворянское" для обоего пола. В "дворянское" Фандорин и направился после того, как разошлись с Пожарским всяк по своему делу. По утреннему времени посетителей в банях еще не было, и услужливый смотритель повел многообещающего съемщика показывать кабинеты. Устроено "дворянское" было так: посередине общая зала с большущим мраморным бассейном, окруженным дорическими колоннами; вокруг бассейна галерея, куда выходят двери шести отдельных кабинетов. Однако главный вход в кабинеты не из общей залы, а с другой стороны, из опоясывающего здание широкого коридора. Осмотрел придирчивый чиновник и номера. На серебряные шайки и позолоченные краны не очень-то и взглянул, зато внимательно подергал задвижку на дверях, ведущих в бассейную залу, и прогулялся по внешнему коридору. Направо по нему можно было выйти к женской половине бань, налево коридор вел к служебной лестнице. Выхода на улицу с этой стороны не было, чем Фандорин почему-то остался особенно доволен. Договоренность с Глебом Георгиевичем статский советник выполнил не совсем точно. Вернее сказать, перевыполнил - заказал на вечер не только обговоренный шестой номер, но и остальные пять, оставив для прочих посетителей лишь общую залу. Но это была только первая из странностей поведения Фандорина. Вторая состояла в том, что к главному делу нынешнего дня, встрече с Дианой, чиновник особых поручений отнесся как-то не очень обстоятельно, можно даже сказать, спустя рукава. Протелефонировав "сотруднице" из банного вестибюля и условившись о немедленном свидании, Эраст Петрович сразу же и отправился в неприметный арбатский особняк. В знакомой сумеречной комнате, где пахло мускусом и пылью от вечно задвинутых штор, гостя встретили совсем не так, как в прошлый и позапрошлый раз. Стоило Фандорину переступить порог тихого кабинета, как к нему, шелестя шелками, метнулась стремительная, узкая тень. Гибкие руки обхватили его за плечи, к груди прижалось закрытое вуалью лицо. - Боже, боже, какое счастье, что вы пришли, - зашуршал сбивающийся голос. - Мне так страшно! Я глупо вела себя в прошлый раз, ради всего святого, простите. Вы должны извинить самоуверенность женщины, которая слишком увлекалась ролью разбивательницы сердец. Знаки внимания, которыми осыпали меня Станислав Филиппович и Петр Иванович, совсем вскружили мне голову. Бедные, бедные Пьер и Станислас! Могла ли я подумать... - Шепот перешел во всхлипывание, на рубашку статского советника упала самая настоящая слеза, а за ней еще одна и еще. Однако Эраст Петрович и не подумал использовать психологически выгодный момент в интересах расследования. Осторожно отстранив плачущую "сотрудницу", он прошел в комнату и сел не на диван, как в прошлый раз, а в кресло, возле письменного стола, на котором тускло поблескивала никелированными клавишами пишущая машина. Впрочем, Диану сдержанность гостя нисколько не смутила. Стройная фигурка последовала за Фандориным, на миг замерла перед креслом и вдруг переломилась пополам - эксцентричная особа рухнула на колени и моляще воздела сцепленные руки: - О, не будьте так холодны и жестоки! - Поразительно, но шепот никоим образом не ограничивал драматических модуляций голоса - очевидно, сказывалась изрядная тренировка. - Вы не представляете, как много я пережила. Я осталась совсем одна, без защитника, без покровителя! Поверьте, я умею быть полезной и... благодарной. Не уходите! Останьтесь, побудьте у меня подольше! Утешьте меня, осушите мои слезы. Я чувствую в вас спокойную, уверенную силу. Только вы можете вернуть меня к жизни. С Бурляевым и Сверчинским я была госпожой, но я могу быть и рабыней! Я исполню любое ваше желание! - В самом д-деле? - заинтересовался Фандорин, глядя на темный силуэт сверху вниз. - Тогда для начала снимите вуаль и зажгите свет. - Нет, только не это! - отпрянула, вскочив на ноги, Диана. - Любое другое желание, любо-е, но только не это. Статский советник молчал, глядя в сторону, что было уже и не очень учтиво. - Вы останетесь? - жалобно выдохнула бывшая роковая женщина, прижимая руки к груди. - Увы, не могу. Дела службы, - сказал Эраст Петрович, поднимаясь. - Я вижу, вы в расстроенных чувствах, а на долгий разговор у меня сейчас нет времени. - Так приходите вечером, - маняще прошелестел голос. - Я буду ждать вас. - Вечером тоже не могу, - объяснил Фандорин и доверительно сообщил. - А чтобы вы не восприняли мой отказ как оскорбление, поясню, чем буду занят. У меня назначено свидание совсем иного рода, куда менее романтическое. В десять часов встречаюсь с князем Пожарским, вице-директором Департамента полиции. Представьте себе, в Петросовских банях. Смешно, правда? Издержки к-конспирации. Зато обеспечены конфиденциальность и полнейший тет-а-тет. Первый номер, самый лучший во всем "дворянском" отделении. Вот, сударыня, в каких экзотических условиях вынуждены встречаться руководители расследования. - Тогда пока только вот это... Она быстро сделала шаг вперед и, чуть приподняв вуаль, коснулась влажными губами его щеки. От этого прикосновения Эраст Петрович вздрогнул, посмотрел на "сотрудницу" с некоторым испугом и, поклонившись, вышел. Дальше статский советник повел себя еще чудней. С Арбата заехал в Жандармское управление, однако безо всякого видимого дела. Попил кофею со Смольяниновым, окончательно превратившимся в телефонного оператора, ибо положение в большом доме на Никитской сложилось в высшей степени странное: все подразделения и службы действовали в чрезвычайном режиме, однако начальства по сути дела не имелось. Временный начальник князь Пожарский на месте не сидел, а если заезжал, то коротко - выслушать донесения адъютанта, оставить распоряжения - и снова исчезал в неведомом направлении. Вспомнили покойника Станислава Филипповича, поговорили о раненой руке поручика, о дерзости террористов. Поручик придерживался мнения, что нужно проявить рыцарственность. - Будь я на месте господина Пожарского, - сказал он горячо, - я бы не стал подсылать к этому Грину шпионов и провокаторов, а напечатал в газете: "Хватит охотиться на нас, слуг престола. Хватит стрелять в нас из-за угла и бросать бомбы, от которых гибнут невинные люди. Я от вас не прячусь. Если вы, милостивый государь, действительно, верите в свою правду и хотите пожертвовать собой ради блага человечества, то давайте сойдемся в честном поединке, ибо я тоже свято верю в свою правоту и для России не пожалею жизни. Так перестанем же проливать русскую кровь. Пусть Бог - а если вы атеист, то неважно, пусть Фатум или Рок - решит, кто из нас прав". Я уверен, что Грин на такое условие согласится. Статский советник выслушал суждение молодого человека и с серьезным видом спросил: - А ну как Грин к-князя убьет? Тогда что? - Как что? - Смольянинов попробовал взмахнуть раненой рукой и сморщился от боли. - Кого в России больше, террористов или защитников порядка? Если бы Пожарский пал в поединке, то Грина, конечно, следовало бы беспрепятственно отпустить, это дело чести. Но на следующий же день вызов ему послали бы вы. А если бы и вам не повезло, то нашлись бы и другие. - Офицер покраснел. - И у революционеров не осталось бы выхода. Уклониться от вызова им было бы невозможно, ибо тогда в глазах общества они потеряли бы репутацию людей храбрых и самоотверженных. И не осталось бы никаких террористов: фанатики погибли бы в поединках, а прочие вынуждены были бы отказаться от насильственных методов. - Во второй раз за последнее время п-приходится выслушивать оригинальную идею уничтожения терроризма. И не знаю, какая из них мне нравится больше. - Фандорин поднялся. - Приятно было поговорить, но пора. Сегодня же изложу Глебу Георгиевичу вашу идею. - Он оглянулся на пустую приемную и понизил голос. - Только вам, по строжайшему секрету. Сегодня в десять вечера у нас с князем важная встреча наедине, где определится весь дальнейший план действий. В Петросовских банях, в "дворянском" отделении. - Почему в банях? - изумленно захлопал бархатными ресницами поручик. - Для к-конспиративности. Там отдельные номера, никого постороннего. Мы специально сняли самый лучший кабинет, второй. Непременно предложу Пожарскому попробовать с картелем через газету. Но, еще раз повторяю, о встрече никому ни слова. Из Управления Фандорин поехал в Гнездниковский. Здесь роль инстанции, связующей работу всех филерских групп, исполнял титулярный советник Зубцов. С ним Эраст Петрович выпил не кофею, а чаю. Поговорили о покойном Петре Ивановиче, человеке горячем и грубоватом, но честном и искренне преданном делу. Посетовали о репутации древнепрестольного города, безнадежно подмоченной в глазах государя последними печальными событиями. - Я вот чего не возьму в толк, - осторожно молвил Сергей Витальевич. - Вся розыскная машина работает на полных оборотах, люди не спят ночами, сбиваются с ног. Следим за Лобастовым, за всеми неблагонадежными, подозрительными и четвертьподозрительными, перлюстрируем почту, подслушиваем, подглядываем. Вся эта рутинная деятельность, конечно, необходима, но как-то не прослеживается единой линии. Разумеется, мне не по чину вторгаться в область высшей тактики - это компетенция ваша и Глеба Георгиевича, однако же, если бы получить представление хотя бы об основном направлении поисков, то я, со своей стороны и в меру отпущенных мне способностей, тоже мог бы принести некоторую пользу... - Да-да, - покивал Фандорин. - Не думайте, пожалуйста, что мы с князем что-то от вас скрываем. Мы оба относимся к вам с искренним уважением и немедленно привлечем вас к аналитической работе, как только выяснятся некоторые обстоятельства. В знак д-доверия могу сообщить вам строго конфиденциально, что сегодня в десять вечера мы с Глебом Георгиевичем встречаемся в условленном месте, где и определим ту самую "линию", о которой вы сказали. Встреча произойдет наедине, но о результатах вы будете немедленно извещены. Конспиративность же объясняется тем, - , статский советник чуть нагнулся, - что среди наших служащих есть предатель и мы пока не знаем, кто именно. Сегодня это как раз может выясниться. - Предатель?! - воскликнул Зубцов. - У нас в Охранном? - Тс-с. - Статский советник приложил палец к губам. - Кто он и где именно служит, мы с к-князем сегодня и определим, обменявшись собранными сведениями. Для того и назначена столь таинственная встреча в третьем номере "дворянского" отделения, пардон, Петросовских бань. Весело улыбнувшись, Эраст Петрович отпил остывшего чаю. - Кстати, где наш Евстратий Павлович? Разговор Фандорина с Евстратием Павловичем Мыльниковым, которого статского советник обнаружил на временном наблюдательном пункте, устроенном на пыльном чердаке близ лобастовской мануфактуры, был отчасти похож на предыдущие, отчасти же от них отличался, ибо помимо Петра Ивановича еще обсудили неудачную ночную операцию, вероломного миллионщика и вопрос о пособии семьям погибших филеров. Однако закончилась беседа точно таким же образом: статский советник точно назвал собеседнику время и место своей встречи с господином вице-директором. Только номер кабинета указал иной - четвертый. А после посещения наблюдательного пункта Фандорин больше ничего предпринимать не стал. Поехал на извозчике домой, насвистывая арийку из "Гейши", что случалось с Эрастом Петровичем крайне редко и являлось признаком необычайного оптимизма. Во флигеле на Малой Никитской между Фандориным и его слугой состоялся долгий, обстоятельный разговор по-японски, причем говорил в основном Эраст Петрович, а Маса слушал и все повторял: "Хай, хай". По ходу беседы статский советник нарисовал на листке бумаги схему, которая выглядела вот так: (картинка) Потом ответил на несколько вопросов и преспокойно отправился спать, хотя шел всего лишь третий час пополудни и никаких важных дел исполнено не было. Спал долго, до шести часов. Вставши, с аппетитом поужинал, позанимался гимнастикой и оделся в английский спортивный костюм, легкий и не стеснявший движений: короткий клетчатый пиджак, облегающий шелковый жилет, узкие брюки со штрипками. На этом туалет Эраста Петровича не закончился. За эластичную ленту подтяжки для правого носка он засунул маленький стилет в легких ножнах из промасленной бумаги; в кобуру на спине сунул велодог - миниатюрный пистолет, изобретенный для велосипедистов, которым докучают бродячие собаки; в другую кобуру, приспособленную для ношения подмышкой, спрятал главное свое оружие - семизарядный "герсталь-баярд", новейшее изобретение льежских мастеров. Слуга еще попытался пристроить на поясе у Фандо-рина зловещего вида стальную цепь с двумя тяжелыми шариками, но от этого неконвенционного орудия статский советник решительно отказался, поскольку шарики при ходьбе стукались друг об друга, и это привлекало внимание. - Сам ничего не предпринимай, - уже не в первый раз сказал Эраст Петрович своему верному помощнику, надевая в прихожей шубу с суконным верхом. - Просто запомни, в какой. Потом стукнешь в шестой условным сигналом, и я тебя впущу. Вакатта (понял (яп.))? - Вакаттэмас, - браво ответил Маса. - Дэ мо... (понял, но (яп.)) Не договорил, потому что в дверь затрезвонили: раз, другой, третий. - Это ваша новая наложница, - вздохнул камердинер. - Только она звонит так нетерпеливо. - Ты пришел или уходишь? - спросила Эсфирь, видя, что Эраст Петрович в шубе, а цилиндр держит в руках. Обняла, прижалась щекой к его губам. - Уходишь. Нос теплый. Если бы пришел - нос был бы холодный. И мускусом почему-то пахнешь. Когда вернешься? Я буду ждать, ужасно соскучилась. - Эсфирь, я же просил тебя телефонировать, - расстроился Фандорин. - Я д-действительно ухожу, а когда вернусь, пока не знаю. И Маса скоро уйдет. - Терпеть не могу телефона, - отрезала черноокая красавица. - Он какой-то неживой. И куда же ты собрался? - По одному важному д-делу, - уклончиво ответил Эраст Петрович и вдруг, поддавшись безотчетному порыву, быстро добавил. - Встречаюсь с князем Пожарским в Петросовских банях. В "дворянском" отделении... пятый номер. Лицо статского советника тут же залилось краской, длинные ресницы виновато дрогнули. - То есть не в п-пятом, а в шестом. Я оговорился... - Господи, какая мне разница, в каком номере ты встречаешься с этим негодяем! Ну и компанию ты себе подобрал! В бане - это просто прелестно! - зло расхохоталась Эсфирь. - Мужские забавы, премного наслышана. Полагаю, еще и девок туда позовете. Прощайте, ваше высокородие, больше вы меня не увидите! И прежде чем Фандорин успел открыть рот, дверь оглушительно хлопнула. По крыльцу простучали каблучки, заскрипел снег под бегущими шагами. - Не женщина, а извержение Фудзи в пятом году эры Вечного Сокровища, - восхитился Маса. - Так вы говорите, господин, что оружия мне брать не нужно? Даже самого маленького ножика, который так удобно прятать в набедренной повязке? x x x Прятать нож все равно было бы негде, потому что в бассейной зале никто набедренных повязок не носил. Мужчины были совсем голые и, на Масин вкус, весьма уродливые - волосатые, будто обезьяны, с чрезмерно длинными руками и ногами. Особенно неприятно было смотреть на одного, с густой красной шерстью на животе и груди. Маса не раз и не два с гордостью оглядел свое гладкое, красиво округленное в боках тело. Если прав английский ученый мудрец Тяруридзу Даруин и человек в самом деле произошел от обезьяны, то японцы продвинулись по этому пути гораздо дальше, чем красноволосые. В бане Масе совсем не понравилось. Вода была недостаточно горячая, неуютные каменные стены слишком сверкали, да и вообще ожидание что-то чересчур затягивалось. Кроме камердинера в бассейне плескались еще девять человек. Трудно сказать, сколько из них были разбойниками. Насчет одного, хмурого, черноволосого, с большим, как у каппы, носом и поджарым, мускулистым торсом никаких сомнений быть не могло - на боку и на груди у носатого краснели свежие рубцы, а левое ухо было обрезано. Опытным взглядом Маса сразу определил - след скользящих ударов острого клинка. Явный якудза, разве что без красивых цветных татуировок. К подозрительному человеку Маса старался держаться поближе. Но некоторые из купальщиков выглядели вполне мирно. Например, тоненький белокожий юноша, сидевший на бортике неподалеку. Он рассеянно поигрывал цепочкой, прикованной к бронзовому поручню, который опоясывал весь бассейн. Поручень был для того, чтобы за него держаться, а для чего к нему прицепили железное кольцо с цепочкой, Маса сообразить не смог, но ломать над этим голову не стал, потому что были дела поважнее. На галерею, расположенную за колоннами, выходило шесть дверей, как и полагалось по схеме. Господин должен был находиться за крайней дверью справа. Туда разбойники не сунутся. Они ворвутся в одну из первых четырех дверей. Надо только запомнить, в какую именно, и бежать к господину. Проще простого. Но как разбойники обойдутся без оружия? Красноволосые не умеют убивать голыми руками, им обязательно нужна сталь. Откуда же в бане возьмется пистолет или нож? - Пора, - сказал вдруг человек со шрамами. Крики и плеск разом смолкли. Четыре руки сзади крепко взяли Масу за его замечательные бока, подтолкнули к бортику, и прежде чем камердинер опомнился, миловидный юноша вытянул цепочку из воды. На конце у цепочки оказалось еще одно железное кольцо, которое немедленно защелкнулось у Масы на запястье. - Спокойно, сударь, - сказал юноша. - Стойте тихо, и с вами ничего плохого не случится. - Э-э, позвольте, господа, что за шутки! - раздался возмущенный крик. Маса обернулся и увидел, что точно таким же манером к поручням пристегнуты еще трое мужчин, очевидно случайных посетителей. Все остальные купальщики - шестеро молодых людей, включая носатого главаря, быстро выбрались из бассейна. В ту же секунду, из двери, ведущей в раздевальню, выбежали еще двое, совершенно одетые, и у каждого в руках еще целый ворох одежды. Голые разбойники стали быстро одеваться, не обращая внимания на возмущенные крики прикованных. Маса дернул цепь, но она держала крепко. Это были самые настоящие ручные кандалы, в которые заковывают арестованных преступников, как он только раньше не догадался. Разбойники пришли раньше, прицепили оковы одним концом к поручню, второй спустили под воду и стали ждать условленного часа. Коварная, нечестная уловка лишила Масу возможности выполнить свой долг. Сейчас бандиты ворвутся в одну из дверей, увидят, что там никого нет и станут проверять остальные, а предупредить господина нет никакой возможности. Кричать нет смысла. Во-первых, в сияющей зале любой вопль рассыпется бесполезным эхом, сольется с плеском воды и гулкими голосами купальщиков. Конечно, Маса умел кричать очень-очень громко, и, может быть, господин через запертую дверь услышит его голос, но господин не станет скрываться бегством, а наоборот поспешит на помощь. Вот чего ни в коем случае допускать было нельзя. Вывод? Дождаться, пока разбойники вломятся в одну из дверей, и тогда уж орать во все легкие. Тем временем бандиты оделись и в руках у них откуда ни возьмись появились револьверы. Восемь человек с револьверами - это слишком много, подумал Маса. Если бы без револьверов, с ножами, то ничего. Вдвоем можно бы справиться. А так совсем нехорошо: господин один, их восемь, и еще револьверы. Главный якудза взвел курок и сказал: - Пожарский ловок. Не мямлить, сразу огонь. Емеля, Гвоздь, вы - дверь. Двое самых больших разбойников бросились вверх по мраморным ступенькам, остальные держались чуть позади. Дают первым двоим место для разбега, чтоб вышибить дверь, догадался Маса. Интересно, куда они свернут - налево, к первым трем кабинетам, или направо? Свернули направо. Значит, в четвертый. Но бандиты, предназначенные на роль тарана, прошли мимо, даже не взглянув на четвертую дверь. Не остановились и подле пятой. Маса, хоть и стоял по грудь в горячей воде, от ужаса стал совсем холодный. - Данна-а-а-а! Ки-о цукэ-э-э!!!! (Господин! Берегись!!! (яп.).) Эраст Петрович прибыл к парадному входу в Петросовские ровно в десять. - Вас уже ждут в шестом-с, - с поклоном доложил служитель. - В остальные пять еще никто не пожаловал. - Пожалуют, - ответил статский советник. - П-попозже. Прошел широким коридором, поднялся в бельэтаж, снова коридор, поворот. Справа располагался вход в дамскую половину, слева начинались отдельные кабинеты, за ними служебная лестница. Прежде чем войти в номер, Фандорин еще раз осмотрел локацию и остался удовлетворен. Если придется быстро ретироваться, очень удобно: один прикрывает огнем, второй добегает до угла. Потом наоборот. Перебежки короткие, риск попасть под пулю минимальный. Да и вряд ли дойдет до пальбы. - Много ли об это время посетительниц в д-дамском? - все же спросил он на всякий случай у сопровождающего. Тот улыбнулся почтительнейшим образом, с самым легким намеком на игривость: - Пока много, но новых уже не будет-с. Для слабого полу поздновато-с. - Тут у них и вход, и выход? - встревожился Фандорин. - Никак нет-с. Выход с другой стороны. Нарочно устроен. Женщина, ваша милость, не обожает, когда ее после бани наблюдают, с полотенцем на волосах-с. Чем через парадное идти, предпочитают юрк в саночки и адью. Эраст Петрович дал человеку монетку и вошел в кабинет. - Как молодой повеса ждет свиданья, так я весь день минуты ждал, когда чего-то там подвал мой тайный! - жизнерадостно приветствовал его голый Пожарский, сидевший в кресле с сигарой в зубах. Перед князем на столике стояла бутылка "Каше блан", бокалы, ваза с фруктами, лежала раскрытая газета. - Шампанское? - чуть поднял брови Фандорин. - Имеется п-повод для веселья? - У меня - да, - загадочно ответил Глеб Георгиевич. - Но по порядку, не будем забегать вперед. Раздевайтесь, окунитесь (он показал на маленький бассейн в полу), а после потолкуем. У вас-то как, добыча есть? Эраст Петрович взглянул на запертую дверь, что вела в общую залу, и уклончиво произнес: - Скоро б-будет. Пожарский с любопытством взглянул на него и обмотал бутылку салфеткой. - Ну что вы стоите, как покупатель на невольничьем рынке. Раздевайтесь. Раздеваться в намерения Эраста Петровича не входило, поскольку план предусматривал вероятность поспешной ретирады, однако разгуливать в одежде перед совершенно голым человеком было глупо и неприлично. Вдруг уловка и вовсе не сработает? Так и стоять в пиджаке? К счастью, удобный и простой спортивный костюм позволял одеться в считанные секунды - в конце концов, нижним трико, жилетом и манжетами с воротничком можно было и пренебречь. - Вы что, стесняетесь? - засмеялся князь. - Как это на вас похоже. Статский советник скинул одежду и положил ее на диван, как бы случайно пристроив сверху оба револьвера и стилет? Пожарский присвистнул: - Серьезный арсенал. Я с уважением отношусь к предусмотрительности. Сам таков. Покажете потом ваши игрушки? А я вам покажу свои. Но сначала дело. Ныряйте, ныряйте. Одно другому не мешает. Эраст Петрович еще раз мельком оглянулся на дверь и спрыгнул в бассейн, но плескаться в теплой воде не стал - сразу же и вылез. - Вы истинный Ангиной. - Князь оценивающе рассматривал фандоринское телосложение. - Диковинная у нас обстановка для оперативного совещания. К делу? - К делу. Статский советник сел в кресло и тоже закурил, но мышцы ног держал в напряжении, готовый вскочить, как только Маса постучит в дверь. - Что Диана? - с не вполне понятной веселостью улыбнулся Пожарский. - Призналась в грехах? Интонация вопроса показалась Фандорину странной, и ответил он не сразу. - Д-давайте я сообщу вам о своих выводах несколько позже. У меня есть серьезные основания надеяться, что г-главный виновник обнаружится уже сегодня. Но ожидаемого эффекта эти слова на собеседника не произвели. - А я знаю, как найти нашу неуловимую БГ, - парировал князь. - И очень скоро всю ее зацапаю. Эраст Петрович почувствовал, что бледнеет. Если Пожарский говорил правду, значит, он сумел найти еще более действенный и короткий путь к решению сложной задачи. Поборов уязвленное самолюбие, Фандорин сказал: - П-поздравляю, это большой успех. Но каким же... Договорить не пришлось, потому что в этот миг из-за двери донесся крик. Слов разобрать было невозможно, но вне всякого сомнения кричал Маса. Это могло означать только одно: план нарушен, и нарушен каким-то чрезвычайно неприятным образом. Эраст Петрович вскочил на ноги, чтобы броситься к одежде, однако тут раздался оглушительный треск, и дверь, что вела в бассейную, слетела от мощного удара с петель. В кабинет с разбега влетели двое мужчин, за ними лезли еще - целая орава. Фандорину не нужно было производить хронометраж, чтобы понять: ни до одежды, ни до оружия добраться он не успеет. Оставалось лишь надеяться, что хватит времени выскочить в коридор. Пожарский выхватил из-под газеты маленький двухствольный пистолетик и два раза выстрелил. Самый первый из нападающих всплеснул руками, пробежал по инерции еще несколько шагов и рухнул лицом в бассейн, а князь отшвырнул разряженное оружие и с поразительным проворством метнулся следом за Фандориным. В дверь они влетели одновременно, столкнувшись голыми плечами. На голову Эрасту Петровичу посыпалась труха - это в косяк ударила пуля, и в следующее мгновение оба руководителя сыска вывалились в коридор. Пожарский, не оборачиваясь, припустил направо. Бежать в том же направлении не имело смысла: первоначальная диспозиция с поочередными перебежками под прикрытием дружественного огня утрачивала всякий резон за неимением оружия. Статский советник бросился налево, к служебной лестнице, хоть и не имел представления, куда она ведет. Когда схватился рукой за перила, от стены брызнуло каменной крошкой. Фандорин коротко оглянулся, увидел, что за ним побежали трое, и рванулся вверх - успел заметить, что внизу решетка. Огромными прыжками, через три ступеньки, преодолел пролет - дверь с висячим замком. Еще два пролета - опять замок. Внизу грохотали торопливые шаги. Оставался всего один пролет. На верхней площадке смутно темнела еще какая-то дверь. Заперта! Железная полоса, замок. Эраст Петрович взялся руками за холодную ленту металла и, согласно учению о духовном могуществе, вообразил, что она бумажная. Рванул никчемную полоску на себя, и замок вдруг отлетел в сторону, залязгав вниз по каменным ступеням. Торжествовать было некогда. Фандорин вбежал в какое-то темное помещение с низким косым потолком. Сквозь маленькие оконца просматривалась покатая, тускло мерцающая под луной кровля. Еще одна дверь, но без замка и хлипкая. Ей хватило одного удара ноги. Чиновник особых поручений выбежал на крышу и в первый миг задохнулся от ледяного ветра. Но холод был не самое худшее. Беглого взгляда вокруг оказалось достаточно, чтобы уразуметь: деваться отсюда совершенно некуда. Фандорин бросился к одному краю, увидел далеко внизу освещенную улицу, людей, экипажи. Метнулся в противоположную сторону. Внизу заснеженный двор. На дальнейшие исследования времени не осталось. От чердачной надстройки отделились три тени и медленно двинулись к застывшему над пропастью обреченному человеку. - Быстро бегаете, господин статский советник, - еще издали заговорил один, лица которого было не разглядеть. - Посмотрим, умеете ли вы летать. Эраст Петрович повернулся к теням спиной, потому что смотреть на них было неприятно и бессмысленно. Глянул вниз. Летать? Увидел под собой голую стену без окон, снег. Хоть бы дерево - можно было б прыгнуть, попробовать ухватиться за ветки. Летать? Высшей степенью мастерства у клана Крадущихся, научивших Фандорина искусству управлять духом и телом, считался трюк под названием "Полет ястреба". Эраст Петрович не раз рассматривал рисунки в старинных рукописях, где техника этого невероятного фокуса была изображена подробно, во всех деталях. В древние времена, когда царства страны Солнечного Корня вели многовековую междоусобную войну, Крадущиеся считались непревзойденными лазутчиками. Им ничего не стоило, вскарабкавшись по отвесным стенам, проникнуть в осажденную крепость и выведать все тайны обороны. Однако куда труднее было выбраться с добытыми сведениями обратно. Время на то, чтобы спустить веревочную лестницу или хотя бы шелковый шнур, у лазутчика имелось не всегда. Для этого и был придуман "Полет ястреба". Учение наставляло: "Прыгай без толчка, ровно, чтобы зазор между тобой и стеной составлял две ступни, не больше и не меньше. Тело держи идеально прямо. Считай до пяти, потом резко бей пятками по стене, перевернись в воздухе и приземляйся, не забыв сотворить моление Будде Амида". Рассказывали, что мастера древности умели совершать "Полет ястреба" со стен высотой в сто сяку, то есть пятнадцать саженей, но Эраст Петрович этому не верил. При счете до пяти тело успеет пролететь всего пять-шесть саженей. Последующий кульбит, конечно, смягчит падение, но все же вряд ли возможно уцелеть, прыгая с высоты, превышающей семь-восемь саженей, да и то при условии невероятной ловкости и особенного расположения Будды Амида. Однако для скептицизма момент был неподходящий. Сзади приближались неспешные шаги - торопиться господам нигилистам теперь было некуда. Сколько же здесь сяку? - попробовал сообразить статский советник. Не больше пятидесяти. Для средневекового лазутчика сущий пустяк. Твердо помня, что прыгать надо без толчка, он вытянулся в струнку и сделал шаг в пустоту. Ощущение полета показалось Эрасту Петровичу отвратительным. Желудок предпринял попытку выскочить через горло, а легкие замерли, не в силах произвести ни вдох, ни выдох, но все это было несущественное. Главное - считать. На "пять" Фандорин что было сил ударил ногами назад, ощутил обжигающее прикосновение твердой поверхности и сделал относительно несложную фигуру "Атакующая змея", именуемую в европейском цирке двойным сальто. "Наму Амида Буцу (Славлю Будду Амида (яп.).) ", - успел мысленно произнести Фандорин, прежде чем перестал что-либо видеть и слышать. Потом ощущения пробудились, но не все: было очень холодно, нечем дышать и все равно ничего не видно. Эраст Петрович в первый миг испугался, что из-за молитвы угодил в буддийский Ледяной ад, где всегда холодно и темно. Но в Ледяном аду вряд ли знали по-русски, а глухие голоса, доносившиеся откуда-то из-под небес, говорили именно на этом языке. - Шварц, где он? Как сквозь землю провалился. - Вон он! - закричал другой голос, совсем молодой и звонкий. - Б сугробе лежит! Просто отлетел далеко. Только теперь оглушенный падением Фандорин понял, что не умер и не ослеп, а, действительно, лежит лицом вниз в глубоком сугробе. Глаза, рот и даже нос забиты снегом, отчего невозможно дышать и темнота. - Уходим, - решили наверху. - Если не сдох, так все кости переломал. И в поднебесье стало тихо. Если и переломал, то не все - это статский советник понял, когда сумел подняться сначала на четвереньки, а затем и в полный рост. То ли наука Крадущихся спасла, то ли Будда Амида, а вернее всего - кстати подвернувшийся сугроб. Шатаясь, пересек, двор, через подворотню выбрался в Звонарный переулок - прямо в объятья городовому. - Осподи, совсем с ума посходили! - ахнул тот, увидев облепленного снегом голого человека. - Палят почем зря, в снегу телешом купаются! Ну, господин хороший, ночевать тебе в околотке. Эраст Петрович еще немного пошатался, держась за отвороты жесткой, заиндевевшей шинели, и стал медленно оседать. Глава двенадцатая Жирафы С переездом на новую квартиру возникли сложности - полицейские шпионы прочесывали Москву таким частым гребнем, что обращаться за помощью к сочувствующим сделалось слишком опасно. Поди угадай, за кем из них установлена слежка. Решили остаться на Воронцовом поле, тем более что возникло и еще одно соображение. Если ТГ так хорошо осведомлен о планах жандармов, то зачем затруднять ему сношения с группой? Кто бы ни был этот таинственный корреспондент и какие бы цели ни преследовал, ясно, что это союзник, и союзник поистине бесценный. Вечерняя операция в Петросовских банях прошла из рук вон плохо. Во-первых, потеряли Гвоздя, убитого наповал пулей полицейского вице-директора. Этот сверхъестественно увертливый господин вновь ушел, хотя Грин лично возглавил погоню. Со статским советником Фандориным тоже получилось неаккуратно. Емеля, Шварц и Нобель должны были спуститься во двор и добить его. Глубокий снег мог смягчить падение. Вполне возможно, что чиновник особых поручений отделался пустяками вроде переломанных ног и отбитых почек. Еще вчера вечером, когда Боевая Группа, пополнившаяся за счет проверенных в деле с эксом москвичей, готовилась к акции в Петросовских банях, Игла принесла химикаты от Аронзона и взрыватели. Поэтому сегодня Грин занялся пополнением арсенала - устроил в кабинете лабораторию. Горелку для разогревания парафина изготовил из керосиновой лампы, для перемолки пикриновой кислоты приспособил кофейную мельницу, роль реторты выполняла склянка из-под оливкового масла, а из самовара получился сносный перегонник. Снегирь готовил корпуса и начинял шурупами. Остальные отдыхали. Емеля все читал своего "Монте-Кристо" и лишь изредка заглядывал в кабинет, чтобы поделиться эмоциями от прочитанного. От новичков же - Марата, Бобра, Шварца и Нобеля - все равно проку не было. Они устроились на кухне биться в карты. Играли всего лишь на щелчки по лбу, но азартно - с шумом, гоготом и криком. Это было ничего. Ребята молодые, веселые, пусть позабавятся. Работа по составлению гремучей смеси была кропотливая, на много часов и требовала полнейшей концентрации внимания. Одно неверное движение, и квартира взлетит на воздух вместе с чердаком и крышей. В третьем часу пополудни, когда процесс был наполовину закончен, раздался телефонный звонок. Грин снял слуховую трубку и подождал, что скажут. Игла. - Приват-доцент заболел, - озабоченно проговорила она. - Очень странно. Вернувшись от вас, я на всякий случай посмотрела на его окна в бинокль - вдруг его химическое пожертвование не осталось незамеченным. Смотрю - шторы задернуты. Алло, - вдруг сбилась она, обеспокоенная молчанием. - Это вы, господин Сивере? - Да, - ответил он спокойно, вспомнив, что сдвинутые шторы означают "провал". - Утром? Почему не сообщили? - Зачем? Если взят, все равно не поможешь. Только хуже бы сделали. - Тогда почему сейчас? - Пять минут назад одна штора отодвинулась! - воскликнула Игла. - Я немедленно протелефонировала на Остоженку, спросила профессора Брандта, как уговорено. Аронзон сказал: "Вы ошиблись, это другой номер". И еще раз повторил, словно просил поторопиться. Голос жалкий, дрожащий. Условная фраза означала, что Игла должна придти одна - это Грин запомнил. Что же такое могло случиться с Аронзоном? - Схожу сам, - сказал он. - Проверю. - Нет, вам нельзя. Слишком большой риск. И, главное, из-за чего? Ну что ему может грозить, а вас нужно беречь. Я отправляюсь на Остоженку, потом буду к вам. - Хорошо. Он вернулся в импровизированную лабораторию, но сосредоточиться на деле не получалось, мешала нарастающая тревога. Странная история: сначала сигнал провала, потом вдруг срочный вызов. Нельзя было посылать Иглу. Ошибка. - Выйду, - сказал он Снегирю, поднимаясь. - Есть дело. Емеля за старшего. Смесь не трогать. - Можно с тобой? - вскинулся Снегирь. - Емеля читает, эти в карты режутся, а мне что? Банки я все подготовил. Скучно. Грин подумал и решил: пусть. Если что - хоть товарищей предупредит. - Хочешь - идем. Посмотреть с улицы - все было чисто. Сначала проехали мимо на извозчике, разглядывая окна. Ничего подозрительного. Одна штора задвинута. Потом, разделившись, прошли по Остоженке пешком. Ни скучающих дворников, ни остроглазых сбитенщиков, ни праздных прохожих. Слежки за домом определенно не было. Немного успокоившись, Грин отправил Снегиря в парикмахерскую, расположенную как раз напротив Аронзонова подъезда - сбрить пух на щеках. Велел сесть подле витрины и смотреть за сигнальным окном. Если вторая штора раздвинется, подниматься наверх. Если со шторами более десяти минут ничего происходить не будет, значит, в квартире засада. Тогда немедленно уходить. У двери с медной табличкой ПРИВАТ ДОЦЕНТ СЕМЕН ЛЬВОВИЧ АРОНЗОН остановился и прислушался. Стоял долго, потому что звуки из квартиры доносились странные: тихое подвывание, будто заперли собаку. Один раз очень короткий и пронзительный вскрик, смысл которого был непонятен: словно кто-то собрался заорать во весь голос, да подавился. Ни с того ни с сего давиться криком никто не станет, и собаки у Аронзона не было, поэтому Грин достал револьвер и позвонил в колокольчик. Оценивающе оглянулся: стены толстые, капитальные. На лестнице стрелять - конечно, услышат, а если внутри, то навряд ли. Быстрые шаги по коридору. Двое мужчин. Лязгнула цепочка, створка приоткрылась, и Грин с размаху ударил рукояткой прямо меж пары влажно блестевших глаз. Толкнул дверь что было сил, перепрыгнул через упавшего (заметил только, что в белой рубашке с засученными рукавами), увидел еще одного, от неожиданности отпрянувшего. Этого схватил за горло, чтобы не крикнул, и с силой стукнул головой о стену. Придержав обмякшее тело, дал ему медленно сползти на пол. Знакомое лицо, где-то уже видел эти подкрученные рыжие усы, этот камлотовый пиджак. - Что там? - раздался голос из глубины квартиры. - Взяли? Тащите сюда! - Так точно! - рявкнул Грин и побежал по коридору на голос - прямо и направо, в гостиную. Третьего, розоволицего, беловолосого, узнал сразу, а заодно вспомнил и двух первых. Штабcротмистр Зейдлиц, начальник охраны генерала Храпова, и двое из его людей. Видел их в Клину, в вагоне. В комнате было много такого, что требовалось рассмотреть, но сейчас времени на это не имелось, потому что, увидев незнакомого человека с револьвером в руке, жандарм (не в мундире, как в прошлый раз, а песочной тройке) оскалился и полез рукой под пиджак. Грин выстрелил один раз, целя в голову, чтобы наверняка, но попал неточно. Зейдлиц схватился за разорванное пулей горло, забулькал и сел на пол. Его белесые глаза ненавидяще смотрели на Грина. Узнал. Стрелять еще раз Грин не захотел. Зачем зря рисковать? Шагнул к раненому и проломил ему висок ударом револьверной рукоятки. Только теперь позволил себе взглянуть на Аронзона и Иглу. Она была привязана к креслу. Платье на груди разорвано, так что видно белую кожу и затененную ложбинку. Во рту кляп, губы разбиты, под глазом набирающий синеву кровоподтек. С приват-доцентом, кажется, было совсем худо. Он сидел у стола, уронив голову на руки, ритмично раскачивался и тихо, беспрерывно ВЫЛ. - Сейчас, - сказал Грин и побежал обратно в коридор. Оглушенные агенты могли в любую секунду прийти в себя. Сначала добил того, что неподвижно лежал навзничь. Потом повернулся ко второму, который бессмысленно хлопал глазами, привалясь к стене. Взмах, хруст кости. Кончено. Опять бегом назад. Отдернул штору, чтобы подать сигнал Снегирю и чтобы в гостиной стало посветлее. Аронзона трогать не стал - было видно, что толку от него не будет. Развязал Иглу, вынул у нее изо рта кляп. Платком осторожно промокнул кровоточащие губы. - Простите меня, - вот первое, что она сказала. - Простите меня. Я чуть вас не погубила. Я всегда думала, что не дамся им живой, а когда схватили за локти и поволокли., вся будто оцепенела. И возможность была, когда усадили в кресло. Могла выдернуть иглу и воткнуть себе в горло. Тысячу раз представляла, как это будет. Не вышло... И вдруг всхлипнула, и слеза покатилась, прямо по синеющей скуле. - Это все равно, - успокоил Грин. - Если бы и смогли, я бы все равно пришел. Какая разница. Объяснение не утешило Иглу, а наоборот, сделало только хуже. Слезы потекли уже из обоих глаз. - Правда пришли бы? - задала она вопрос, лишенный смысла. Грин и отвечать не стал. - Что здесь? - спросил он. - Что с Аронзоном? Игла постаралась взять себя в руки. - Это начальник охраны Храпова. Я не сразу поняла, думала, из Охранного. Но те себя так не ведут, этот сумасшедший какой-то. Они еще с вечера здесь. Между собой разговаривали, я слышала. Этот, белобрысый, хотел сам вас найти. Всю Москву обрыскал. - Ее голос стал тверже, глаза были еще мокрыми, но слезы уже не текли. - Квартира Аронзона все эти дни находилась под негласным наблюдением Охранки. Видно, после Рахмета. А этот, - она снова кивнула на мертвого штабс-ротмистра, - подкупил филера, который вел наблюдение. - Зейдлиц, - пояснил Грин. - Его фамилия Зейдлиц. - Филера? - удивилась Игла. - Откуда вы знаете? - Нет, вот этого, - качнул он головой, досадуя, что потратил время на ненужную деталь. - Дальше. - Вчера филер сообщил Зейдлицу, что у Аронзона была я и ушла с каким-то свертком. Филер пытался меня выследить, но не сумел. Я "хвоста" не видела, но на всякий случай свернула на Пречистенке в одну хитрую подворотню. Привычка. Грин кивнул, потому что и сам имел такие же привычки. - А когда филер рассказал Зейдлицу, тот с двумя своими людьми нагрянул к Аронзону. Пытал его всю ночь. Аронзон вьщержал до утра, а потом сломался. Я не знаю, что они с ним делали, но вы сами видите... Он все время так сидит. Раскачивается и воет... Из коридора вбежал Снегирь. Белый, глаза расширены. - Дверь открыта! - крикнул он. - Убитые! А потом увидел, что в гостиной, и замолчал. - Дверь закрыть, - сказал Грин. - Тех перетащи сюда. И снова повернулся к Игле. - Чего хотели? - От меня? Чтоб сказала, где вы. Зейдлиц только спрашивал и ругался, а бил вон тот, с засученными рукавами. (Смертельно бледный Снегирь как раз волок по паркету за руки агента в рубашке.) Зейдлиц спросит, я молчу. Тогда этот бьет и зажимает рот, чтоб не кричала. - Она дотронулась до скулы и поморщилась. - Не трогайте, - сказал Грин. - Я сам. Но сначала с ним. Он подошел к невменяемому приват-доценту и коснулся его плеча. С истошным воплем Аронзон распрямился и прижался к подлокотнику. Распухшее, ни на что не похожее лицо смотрело на Грина единственным дико выпученным глазом. Вместо второго зияла багровая дыра. - А-а-а, - всхлипнул Семен Львови