ч. - Это вы пришли. Тогда вам нужно меня убить. Потому что я предатель. И еще потому что я все равно больше жить не смогу. Понимать его было трудно, потому что вместо зубов во рту у приват-доцента торчали мелкие, острые осколки. - Они меня сначала просто били. Потом подвешивали вверх ногами. Потом топили. Это все в ванной было, там... Дрожащий палец указал в сторону коридора. Грин увидел, что вся рубашка у Аронзона в следах засохшей крови. Пятна были и на пальцах, и даже на брюках. - Это совершенно безумные люди. Они не понимали, что делают. Я бы все выдержал - и тюрьму, и каторгу, честное слово. - Приват-доцент схватил Грина за руку. - Но я не могу без глаз! Я всегда, с самого детства боялся ослепнуть! Вы даже не представляете... - Он весь задрожал и снова закачался, подвывая. Пришлось сильно тряхнуть его за плечи. Тогда приват-доцент, очнувшись, зашепелявил вновь: - Альбинос сказал - уже утро было, а я думал, что ночь никогда не кончится... Сказал: "Где Игла? Спрашиваю последних два раза. После первого раза выжгу кислотой левый глаз, после второго правый. Как ваши сделали с Шверубовичем". Я молчал. Тогда... - Из груди Аронзона вырвалось глухое рыдание. - И когда он спросил во второй раз, я все рассказал. Я больше не мог! Когда она телефонировала, я мог бы ее предупредить, но мне уже было все равно... Он вцепился в Грина и второй рукой, взмолился исступленным шепотом: - Вы вот что, вы застрелите меня. Я знаю, вам это ничего не стоит. Для меня так или иначе все кончено. Сломленный, с одним глазом, да еще после этого (он дернул подбородком в сторону трупов) я человек пропащий. Меня не простят ни те, ни ваши. Грин высвободился. Жестко произнес: - Хотите стреляться - стреляйтесь. Вон у Зейдлица револьвер возьмите. Только глупо. И прощать нечего. У каждого свой предел. А для дела можно пользу и с одним глазом. Даже вовсе без глаз. - Я бы, наверно, тоже не выдержала, - сказала Игла-. - Просто они меня по-настоящему еще не мучили. - Вы бы выдержали. - Грин отвернулся от них обоих и дал Снегирю инструкцию. - Бери его, вези в больницу. Химик. Взрыв в домашней лаборатории. И сразу уезжай. - А как же с этим? - Снегирь показал на трупы. - Сам. Когда остались вдвоем с Иглой, занялся ее лицом. Принес из ванной (там было нехорошо - всюду кровь и лужи рвоты) пузырек со спиртом, вату. Промыл ссадины, смазал синяк. Игла сидела, откинув голову назад. Глаза ее были закрыты. Когда Грин тихонько раздвинул ей пальцами губы, она послушно раскрыла рот. Он осторожно потрогал зубы, очень белые и ровные. Правый передний шатался, но несильно. Врастет. Платье, и без того, растерзанное, пришлось расстегнуть еще дальше. Под ключицей Грин увидел синее пятно. Слегка надавил на кость, обтянутую тонкой, нежной кожей. Цела. Игла вдруг открыла глаза. Взгляд снизу вверх был смятенный и даже испуганный. У Грина отчего-то перехватило горло, и он забыл убрать пальцы с ее раскрытой груди. - У вас царапины, - тихо сказала Игла. Он непроизвольно прикрыл расцарапанную щеку, напоминание о глупой неудаче в банях. - А я вся избитая. На меня смотреть неприятно, да? Я и без того некрасивая. Зачем же вы так смотрите? Грин виновато моргнул, но взгляда не отвел. Она сейчас вовсе не казалась ему некрасивой, хоть синева на скуле проступала все заметней. Удивительно, что это лицо раньше казалось ему неживым, высохшим. Оно было полно жизни и чувства, и насчет цвета вышла ошибка: он у Иглы получался не холодно-серый, а теплый, с отливом в бирюзу. Бирюзовыми оказались и глаза, которые, оказывается, обладали пугающим свойством - вытягивать из Гриновой души на поверхность давно забытую, безвозвратно поблекшую лазурь. Пальцам, все еще прижатым к ее коже, вдруг сделалось горячо. Грин хотел отдернуть их, но не смог. А Игла накрыла его руку своей. От этого прикосновения оба вздрогнули. - Это невозможно... Я дала себе клятву... Совсем лишнее... Сейчас, сейчас пройдет..., - бессвязно забормотала она. - Да, лишнее. Совсем, - горячо согласился он. Порывисто наклонился, припал к ее распухшим губам и ощутил языком привкус крови... Перед тем, как уйти, остановились на пороге, чтобы навсегда запомнить странное место, где произошло то, чему Грин боялся дать название. Опрокинутое кресло. Завернувшийся край ковра. Три окровавленных тела. Резкий запах керосина и едва уловимый - пороха. Игла сказала неожиданное. Такое, что Грин вздрогнул. - Если будет ребенок... Каким он получится после этого? Грин зажег спичку и бросил на пол. Веселый огонек синей змейкой побежал через гостиную. Выла ночь. Тихо. Все кроме Емели, шелестевшего страницами в кабинете, спали. Грин сидел в спальне возле кровати, смотрел на Иглу. Она дышала ровно, глубоко, иногда улыбаясь чему-то во сне. Уйти было нельзя - она крепко держала его за руку. Он сидел так час и десять минут. Четыре тысячи двести семнадцать ударов сердца. После того, что было, домой ее отпускать не следовало. Грин привел Иглу на конспиративную квартиру. Весь вечер она молчала, в разговорах не участвовала, только улыбалась мягкой, прежде не бывалой улыбкой. Раньше, до сегодняшнего дня, он вообще не видел, чтобы она улыбалась. Потом стали укладываться. Парни расположились на полу в гостиной, спальню уступили женщине. Грин сказал, что будет заканчивать приготовление взрывчатой смеси. Зашел к Игле. Она взяла его за руку. Долго лежала и смотрела. Молчали. Когда заговорила, то коротко и опять про неожиданное. - Мы с тобой, как две жирафы. - И тихонько рассмеялась. - Почему жирафы? - сдвинул он брови, не понимая. - В детстве видела картинку в книжке. Две жирафы. Нелепые, долговязые. Стоят, скрестив шеи, и такой вид, будто не знают, что им, нескладным, делать друг с другом дальше. Игла закрыла глаза и уснула, а Грин думал о ее словах. Когда ее пальцы, дрогнув, разжались, он осторожно поднялся и вышел из спальни. Нужно было и в самом деле закончить с гремучим студнем. Выйдя в коридор, случайно глянул в сторону прихожей и замер. Снова белый прямоугольник. Под прорезью на двери. В письме было сказано: Плохо. Вы упустили обоих. Во есть шанс исправить ошибку. Завтра у Пожарского и Фандорина снова конспиративная встреча. В Брюсовском сквере, в девять утра. ТГ Грин поймал себя на том, что улыбается. Еще удивительнее была мысль, пришедшая в голову. Бог все-таки есть. Его зовут ТГ, он союзник революции, и у него пишущая машина "ремингтон э5". Кажется, это называлось "шутка"? Что-то менялось в нем самом и в окружающем мире. Непонятно, к добру или к худу. Глава тринадцатая, в которой, как положено, происходит несчастье Очнувшись, Эраст Петрович увидел белое пространство с ярким желтым шаром посередине и не сразу сообразил, что это потолок и стеклянный колпак электрической лампы. Немного повернул голову (причем обнаружилось, что голова находится на подушке, а сам Эраст Петрович лежит в кровати) и встретился взглядом с неким господином, который сидел рядом и смотрел на Фандорина с чрезвычайным вниманием. Человек этот показался статскому советнику смутно знакомым, но откуда - сразу вспомнить не получилось, тем более что внешность у сидящего была самая неинтересная: мелкие черты лица, ровный пробор, скромненький серый пиджак. Надо спросить, где я нахожусь, почему лежу и который теперь час, подумал Эраст Петрович, но не успел. Господин в сером пиджаке встал и быстро вышел за дверь. Пришлось находить ответы самостоятельно. Начал с главного: почему в кровати? Ранен? Болен? Эраст Петрович пошевелил руками и ногами, прислушался к себе, но ничего тревожного не обнаружил, если не считать некоторой скованности в сочленениях, как если бы после тяжелой физической работы или контузии. Тут же все вспомнилось: баня, прыжок с крыши, городовой. Очевидно, произошло непроизвольное выключение сознания и погружение в глубокий сон, необходимый духу и телесной оболочке, чтобы оправиться от потрясения. Вряд ли обморок мог продолжаться долее нескольких часов. Судя по лампе и задвинутым шторам, ночь еще не кончилась. Оставалось определить, куда именно отнесли голого человека, лишившегося чувств посреди зимнего переулка. Судя по виду комнаты, это была спальня, но не в частном доме, а в дорогой гостинице. На это умозаключение Фандорина навела монограмма, которой были украшены графин, стакан и пепельница, стоявшие на изящном прикроватном столике. Эраст Петрович взял стакан, чтобы рассмотреть монограмму получше. Буква "Л" под короной. Эмблема гостиницы "Лоскутная". Все стало окончательно ясно. Это номер Пожарского. Заодно определилась и личность неприметного господина - один из "ангелов-хранителей", давеча вышагивавших за Глебом Георгиевичем. Вместо разрешенных вопросов возник новый: что с князем? Жив ли? Ответ последовал незамедлительно - дверь распахнулась, и в спальню стремительно вошел сам вице-директор, не только живой, но и, кажется, совершенно целый. - Ну наконец-то! - воскликнул он с искренней радостью. - Доктор уверил меня, что у вас все цело, что ваш обморок вызван нервным потрясением. Пообещал, что вы скоро очнетесь, но вы никак не желали приходить в себя, добудиться вас было невозможно. Я уж думал, что вы окончательно превратились в спящую красавицу и сорвете мне весь план. Больше суток почивать изволили! Вот уж не ожидал, что у вас такие тонкие нервы. Выходило, что ночь-то уже следующая. После "Полета ястреба" дух и телесная оболочка Эраста Петровича вытребовали себе отпуск на целые сутки. - Есть вопросы, - беззвучно просипел статский советник, прочистил горло и повторил, хоть и хрипло, но уже разборчиво. - Есть вопросы. Перед тем, как нас п-прервали, вы сказали, что вышли на след Боевой Группы. Как вам это удалось? Это раз. Что вы предпринимали, пока я спал? Это два. О каком плане вы говорите? Это три. Как вам удалось спастись? Это четыре. - Спасся я оригинальным образом, который не стал описывать в рапорте на высочайшее имя. Кстати, - многозначительно поднял палец Пожарский, - в нашем с вами статусе произошло существенное изменение. После вчерашнего покушения мы обязаны извещать о ходе расследования уже не министра, а непосредственно канцелярию его императорского величества. Ах, кому я это говорю! Вы, человек далекий - пока еще далекий - от петербургских эмпиреев, не в состоянии оценить смысл этого события. - Верю вам на слово. Так что же за способ? Вы были раздеты и безоружны, как и я. Направо, куда вы побежали, находился парадный вход, но достичь его вы не успели бы - террористы понаделали бы в вашей спине д-дырок. - Естественно. Поэтому я не побежал к парадному входу, - пожал плечами Глеб Георгиевич. - Разумеется, я нырнул в дамское отделение. Успел проскочить через раздевальню и мыльную, хоть и вызвал своим неприличным видом изрядный ажиотаж. Но одетым господам, которые поспешали за мной, повезло меньше. На них обрушился весь гнев прекрасной половины человечества. Полагаю, что моим преследователям довелось вкусить и кипятка, и ногтей, и тычков. Во всяком случае, по переулку за мной уже никто не гнался, хоть гуляющая публика и оказывала моей скромной персоне некоторые знаки внимания. К счастью, до околотка бежать было недалеко, иначе я бы превратился в снеговика. Труднее всего было убедить пристава, что я вице-директор Департамента полиции. Но как удалось вырваться на улицу вам? Я ломал, ломал над этим голову, обшарил в Петросах все закоулки, но так и не понял. Ведь по лестнице, к которой вы устремились, можно попасть только на крышу! - Мне просто п-повезло, - уклончиво ответил Эраст Петрович и содрогнулся, вспомнив шаг в пустоту. Приходилось признать, что хитрый петербуржец вышел из затруднения изобретательней и проще. Пожарский открыл платяной шкаф и стал бросать на кровать одежду. - Выберите из этого, что подойдет. Пока же поясните мне вот что. Тогда, в шестом номере, вы сказали, что ожидаете разгадки в самом скором времени. Значит ли это, что вы предполагали возможность нападения? Оно должно было вам выдать предателя? Фандорин, помедлив, кивнул. - И кто же им оказался? Князь испытующе смотрел на статского советника, который вдруг сделался очень бледен. - Вы еще ответили не на все мои вопросы, - наконец вымолвил он. - Что ж, извольте. - Пожарский сел на стул, закинул ногу на ногу. - Начну с самого начала. Разумеется, вы были правы насчет двойного агента, я сразу это понял. И подозреваемый у меня, как и у вас, был всего один. Вернее, подозреваемая - наша таинственная Диана. - Зачем же т-тогда... Пожарский жестом показал, что предвидел вопрос и сейчас на него ответит. - Чтобы вы не опасались соперничества с моей стороны. Каюсь, Эраст Петрович, я человек без предрассудков. Впрочем, вы и сами давно это поняли. Неужто вы думали, что я буду, как моська, бегать по всем филерам и извозчикам, задавая им идиотские вопросы? Нет, я незаметно пристроился вам в кильватер, и вы привели меня в скромный арбатский особнячок, где квартирует наша Медуза Горгона. И не нужно так возмущенно делать бровями! Я, конечно, поступил некрасиво, но и вы, знаете, тоже повели себя не по-товарищески. Про Диану рассказали, а адресок утаили? И это называется "совместная работа"? Фандорин решил, что оскорбляться бессмысленно. Во-первых, у этого потомка варягов нет ни малейшего представления о чести. А во-вторых, сам виноват - нужно быть наблюдательней. - Я предоставил вам право первой ночи, - озорно улыбнулся князь. - Правда, надолго вы в обители прелестницы не задержались. Когда вы покидали сей чертог, вид у вас был такой довольный, что я грешным делом взревновал. Неужто, думаю, Фандорин ее уже выпотрошил, да еще с этакой быстротой. Но нет, по поведению чаровницы я понял, что вы ушли ни с чем. - Вы с ней говорили? - поразился статский советник. Пожарский расхохотался, кажется, получая истинное удовольствие от этой беседы. - И не только говорил... Господи, у него опять брови домиком! Слывете первым московским донгуаном, а совершенно не понимаете женщин. Наша бедняжка Диана осиротела, почувствовала себя заброшенной и никому не нужной. То вокруг нее вились такие видные, влиятельные кавалеры, а теперь она - обычная "сотрудница", да еще заигравшаяся слишком опасной ролью. Разве она не пыталась найти в вас нового покровителя? Ну вот, вижу по румянцу, что пыталась. Я не настолько самоуверен, чтобы вообразить, будто она влюбилась в меня с первого взгляда. Вы пренебрегли бедной женщиной, а я нет. За что и вознагражден полной мерой. Дамы, Эраст Петрович, одновременно гораздо сложней и гораздо проще, чем мы о них думаем. - Так выдавала все-таки Диана? - ахнул Фандорин. - Не может быть! - Она, она, голубушка. Психологически это объясняется очень легко, особенно теперь, когда выяснились все обстоятельства. Вообразила себя Цирцеей, повелительницей мужчин, Ее самолюбию чрезвычайно льстило, что она вертит судьбами грозных организаций и самой империи. Полагаю, Диана испытывала от этого не меньшее эротическое наслаждение, чем от своих амурных похождений. Точнее, одно дополняло другое. - Но как вы сумели заставить ее п-признаться? - все не мог опомниться Эраст Петрович. - Говорю же, женщины устроены гораздо проще, чем уверяют нас господа Тургенев и Достоевский. Простите за пошлую похвальбу, но по любовной иерархии я не флигель-адъютант, а по меньшей мере фельдмаршал. Я знаю, как свести с ума женщину, особенно жадную до чувственных удовольствий. Сначала я приложил все свои таланты, чтобы мадемуазель Диана превратилась в подтаявшее мороженое, а потом из сиропного вдруг стал железным. Предъявил имеющиеся факты, припугнул, а более всего подействовал солнечный свет. Отдернул шторы, и она, как вампир, совершенно лишилась сил. - П-почему? Вы видели ее лицо? И кем же она оказалась? - О-о, вам это будет интересно, - непонятно чему засмеялся князь. - Сразу поймете, где была собака зарыта. Но об этом после... Так вот, выяснилось, что, получая от Бурляева и Сверчинского секретные сведения, Диана передавала их террористам из БГ, причем действовала не напрямую, а при помощи записочек. Подписывала их буквами "ТГ", что означает "Терпсихора Геликонская" - надеюсь, вы помните, что музы обитают в Геликонских горах. Своеобразный юмор, не находите? - Пожарский вздохнул. - Это уж мне потом стало ясно, почему она так легко пустилась в откровения. Знала про нашу встречу в бане и была уверена, что живыми ни я, ни вы оттуда не уйдем. А страх и раскаяние разыграла, чтобы я ее не арестовал. Рассчитала, что я захочу ее использовать для поимки террористов. И правильно рассчитала. Умная, бестия, не отнимешь. Еще, поди, посмеивалась над моим триумфальным видом. - Так это вы сказали ей, что мы с вами будем в шестом номере? - просветлел лицом Эраст Петрович. Но проглянувший было лучик надежды тут же и погас. - В том-то и штука, что нет. Ничего подобного я ей не говорил. Но про нашу встречу она знала, в этом нет никаких сомнений. Когда я, уже ночью, пылая жаждой мщения, вновь заявился к Диане, она уставилась на меня так, будто я восстал из ада. Тогда-то я и понял: знала, знала, мерзавка! На сей раз я поступил умнее. Оставил приглядывать за ней своего человечка. Один тут, возле вас дежурил, второй Диану стерег. Однако откуда все-таки она узнала про шестой номер? - вернулся к неприятной теме Пожарский. - Вы никому не говорили - в Охранном или Жандармском? Наверняка кроме Бурляева и Сверчинского есть у нее кто-то еще. - Нет, ни в Охранном, ни в Жандармском про шестой номер я никому не г-говорил, - тщательно подбирая слова ответил Фандорин. Князь склонил голову на бок, со своими соломенными волосами и черными, как угли, глазами сделавшись похож на ученого пуделя. - Ну-ну. А теперь про мой план, в котором вам отведена самая что ни на есть главная партия. Благодаря коварной Диане мы знаем, где прячется Боевая Группа. Собственно, Диане эта квартира и принадлежит, только наша "сотрудница" давно там не живет. Под казенным кровом ей интересней. - Вы знаете, где прячется БГ? - Эраст Петрович застыл, недовдев руку в синий, будто по его мерке скроенный сюртук. - И вы до сих пор их не взяли? - Я что, похож на идиота Бурляева, царствие ему небесное? - укоризненно покачал головой князь. - Их там семь человек, вооружены до зубов. Такое Бородино устроят, что после снова Москву отстраивать придется, как в двенадцатом году. Нет, Эраст Петрович. Мы их аккуратненько возьмем, в удобном нам месте и в удобное время. Закончив туалет, Фандорин сел на кровать напротив предприимчивого вице-директора и приготовился слушать. - Сегодня вечером, часика этак три назад, в квартиру к нашим партизанам подбросили очередную записочку от ТГ. Содержание такое: "Плохо. Вы упустили обоих. Но есть шанс исправить ошибку. Завтра у Пожарского и Фандорина снова конспиративная встреча. В Брюсовском сквере, в девять утра". После чудес ловкости, которые мы с вами проявили в банях, господин Грин бросит против нас все свое воинство, в этом можно не сомневаться. Вы Брюсовский сквер знаете? - Да. Отличное место для з-засады, - признал статский советник. - Утром там пусто, никто из посторонних не пострадает. С трех сторон глухие стены. Стрелков можно по крышам расположить. - И меж зубцов Симеоновского монастыря, архимандрит уже дал благословение ради такого богоугодного дела. Как войдут, запечатаем и переулок. Обойдемся без жандармов. На рассвете из Петербурга прибывает Летучий отряд, я вызвал. Это настоящие мамелюки, цвет Департамента, лучшие из лучших. Ни один боевик не уйдет, истребим всех до единого. Эраст Петрович нахмурился: - Д-даже не попытавшись арестовать? - Вы шутите? Надо бить без предупреждения, залпами. Перестрелять, как бешеных псов. Иначе своих людей потеряем. - У наших людей такая служба - рисковать жизнью, - упрямо заявил статский советник. - А без предложения сложить оружие операцию проводить п-противозаконно. - Черт с вами, будет им предложение. Только смотрите, больше всего риску из-за этого будет для вас. Пожарский злорадно улыбнулся и пояснил: - По разработанной диспозиции вам, милейший Эраст Петрович, отводится почетная роль живца. Будете сидеть на скамеечке, якобы поджидая меня. Пусть БГ на вас клюнет, подберется поближе. Пока не появлюсь я, убивать они вас не станут. Все-таки, прошу прощения за нескромность, полицейский вице-директор для них добыча полакомей, чем чиновник, хоть бы даже и особых поручений. Я же предстану их взорам не раньше, чем капкан захлопнется. Поступлю по всей законности - предложу супостатам сдаться. Сдаваться они, конечно, и не подумают, но мое объявление будет вам сигналом, что пора прыгать в укрытие. - В к-какое укрытие? - прищурил голубые глаза Фандорин, которому показалось, что план Глеба Георгиевича хорош решительно всем кроме одного: некоему статскому советнику путь из Брюсовского сквера выходил прямиком на погост. - А вы думали, я вас решил под пулями оставить? - даже обиделся Пожарский. - Там уже все подготовлено, самым наилучшим образом. Вы садитесь на третью скамью от входа. Справа от нее сугроб. Под снегом яма. Собственно, там начинается канава, тянущаяся до самого переулка. Собираются прокладывать канализационные трубы. Канаву я велел прикрыть щитами и сверху засыпать снегом, ее теперь не видно. Но под сугробом, что возле скамейки, только тонкая фанера. Как только в сквере появляюсь я, вы немедленно прыгаете прямо в снег и на глазах у потрясенных террористов проваливаетесь сквозь землю. Потом канавой пробираетесь под полем брани до переулка и вылезаете живой и невредимый. Каков план? - горделиво спросил князь и вдруг забеспокоился. - А может быть, вы все же нездоровы? Или не хотите подвергать себя такому риску? Если боитесь - говорите прямо. Не нужно бравировать. - Хороший п-план. И риск вполне умеренный. Фандорина сейчас одолевали чувства посильнее страха. Грядущая операция, риск, пальба - все это было пустяками по сравнению с тяжестью, которая навалилась на Эраста Петровича: вторжение боевиков не куда-нибудь, а именно в шестой номер, могло иметь только одно объяснение... - Имеется предложение, - сказал князь, выудив из жилетного кармана за цепочку часы. - Время, правда, уже позднее, но вы, я полагаю, выспались, а мне перед серьезной операцией уснуть никогда не удается. Нервы. Давайте-ка наведаемся к нашей милой затворнице. Я покажу вам ее при свете. Обещаю грандиозный эффект. Статский советник стиснул зубы. Только теперь, после этих слов, произнесенных, как ему показалось, с деланной небрежностью, с глаз бедного Эраста Петровича окончательно упала пелена. Боже! Неужели Ты можешь быть так жесток? Вот почему темнота и вуаль, вот почему шепот! И поведение Пожарского становилось окончательно понятным. Зачем бы честолюбец стал дожидаться, пока коллега придет в себя? Мог бы придумать и другой план операции, без участия московского чиновника. Не пришлось бы делиться лаврами. А, оказывается, и не придется. Фандорину будет не до лавров. Пожарский не просто карьерист. Ему мало одного служебного успеха, ему нужно ощущение победы над всем и всеми. Он должен всегда быть первым. А теперь у него появилась превосходная возможность растоптать, уничтожить человека, в котором он не мог не чувствовать серьезного соперника. И упрекнуть князя было не в чем. Разве что в чрезмерной жестокости, но это уж свойство характера. Статский советник обреченно поднялся, готовый испить чашу унижения до дна. - Хорошо, едем. x x x Дверь арбатского особнячка сама распахнулась навстречу. Тихий господин, очень похожий на того, что сидел в гостинице у кровати, слегка поклонился и доложил: - Сидит в кабинете. Дверь я запер. Один раз выводил в ватер-клозет. Два раза просила воды. Более ничего-с. - Ясно, Коржиков. Можешь возвращаться в гостиницу. Отоспись. Мы тут с его высокородием сами справимся. - И заговорщицки подмигнул Эрасту Петровичу, отчего у последнего возникло секундное, но очень сильное желание взять глумливца двумя руками за шею и переломить на ней позвонки, что соединяют дух с телом. - Сейчас я вас заново познакомлю с прославленной разбивательницей сердец, непревзойденной актрисой и загадочной красавицей. Пожарский, злорадно посмеиваясь, первым поднимался по лесенке. Открыл ключом знакомую дверь, сделал шаг внутрь и повернул ручку газового рожка. Комната наполнилась чуть подрагивающим светом. - Что же вы, мадемуазель, даже и не обернетесь? - насмешливо спросил Глеб Георгиевич, обращаясь к той, кого Фандорину, все еще находившемуся в коридоре, было не видно. - Что?! - взревел вдруг князь. - Коржиков, скотина, под суд пойдешь! Он рванулся с порога внутрь, и статский советник увидел тонкую женскую фигуру, неподвижно стоявшую лицом к окну. Голова женщины была меланхолично наклонена на бок, а неподвижной фигура казалась только на первый взгляд. Уже при втором взгляде было видно, что она слегка раскачивается из стороны в сторону, да и ноги чуть-чуть не достают до пола. - Эсфирь..., - обессиленно прошептал Эраст Петрович. - Господи... Князь достал из кармана нож, чиркнул по веревке, и труп грузно повалился на пол. С неживой грацией тряпичной куклы встряхнув руками, тело ткнулось лбом в паркет и теперь уже в самом деле стало совершенно недвижным. - А, черт. - Пожарский присел на корточки, расстроенно поцокал языком. - Свою полезность она исчерпала, но все равно жалко. Незаурядная была особа. Да и хотелось вас побаловать... Ничего не поделаешь, увидите эту красу уже увядшей. Он взял покойницу за плечи и перевернул на спину. Эраст Петрович непроизвольно зажмурился, но, устыдившись собственной слабости, заставил себя открыть глаза. Увидел такое, что снова зажмурился - от неожиданности. А потом несолидно захлопал ресницами. Женщину, лежавшую на полу, Фандорин видел впервые - такое лицо, раз увидев, не позабудешь. Одна его половина была вполне обыкновенной и даже не лишенной миловидности, зато с другой стороны черты были сплющены, полураздавлены, так что разрез глаза получился почти вертикальный, а скула наезжала на ухо. Пожарский рассмеялся, очень довольный произведенным эффектом. - Хороша, чертовка? Родовая травма. Акушер неудачно щипцами прихватил. Теперь понятны мотивы поведения мадемуазель Дианы? Как еще могла она относиться к мужчинам, которые при свете дня шарахались от нее в ужасе? Только с ненавистью. Вот почему ей нравилось житъ в этом заколдованном замке, где царили мрак и тишина. Тут ока была не несчастной уродиной, а писакой раскрасавицей, какую только может представить мужское воображение. Бр-р-р, - передернулся Глеб Георгиевич, гладя на страшную маску, и пожаловался. - Вам-то что, а я как подумаю, что вчера полдня ублажал этакое чудище, мороз по коже. Эраст Петрович стоял в полном онемении чувств, еще не оправившись от потрясения, но уже знал, что первой эмоцией, которую испытает в самом скором времени - только вот сердце немного отойдет - будет острейший стыд. - Впрочем, возможно, в аду, куда несомненно отправилась новопреставленная, именно такие и почитаются первейшими красотками, - философски заметил князь. - Однако наш план, Эраст Петрович, остается в силе. Сугроб справа, не забудьте. Глава четырнадцатая Яма Пожарский опаздывал. Шесть минут десятого. Грин спрятал часы в карман шинели. Там же лежал "кольт", и пальцы плотно обхватили удобную рифленую рукоятку. Не так уж плохи дела у революции, если сыскное начальство вынуждено встречаться конспиративно, тайком от собственных подчиненных. Вражеский лагерь охвачен тревогой и неуверенностью, там боятся собственной тени, никому не доверяют. И правильно делают. Или догадываются про ТГ? А все просто: не может победить дело, сторонники которого больше всего пекутся о собственном благе. Вот почему торжество революции неизбежно. Только ты до него не доживешь, напомнил себе Грин, чтобы загнать вглубь лазурь, после вчерашнего так и норовившую вылезти на поверхность. Ты - спичка. Ты и так горишь дольше обычного. А радость жизни ты исключил из своего существования сам. Статский советник Фандорин сидел на соседней скамейке. Скучливо постукивал перчаткой по колену, рассматривал галок, прыгавших по ветвям старого дуба. Сейчас этот красивый, щегольски одетый человек умрет. И никогда уже не узнать, о чем он думал в последние минуты своей жизни. От неожиданной мысли Грин вздрогнул. Когда целишься во врага, нельзя думать про его мать и детей, напомнил он себе то, что не раз говорил Снегирю. Раз человек надел вражеский мундир - значит, превратился из мирного обывателя в солдата. Шинель на Грине была толстая, хорошего сукна. Нобель принес из дому, у него отец - отставной генерал. Игла прицепила Грину седые усы и бакенбарды. Отличная маскировка. По дорожке шел Снегирь, одетый гимназистом. Ему полагалось проверить переулок - все ли чисто. Проходя мимо, чуть кивнул и сел на скамейку возле Фандорина. Зачерпнул свежего снега, сунул в рот. Волнуется. Нобель и Шварц скребли лопатами аллею. Емеля стоял по ту сторону решетки, изображал городового. Марат и Бобер, в чуйках и валенках, играли в свайку возле самого входа. Отличное время выбрали для беседы Пожарский и Фандорин. Ни гуляющих, ни даже прохожих. - Хрен тебе, а не алтын! - крикнул Марат, отскакивая в сторону. - Накося, выкуси! И, насвистывая двинулся по аллее. Руки небрежно сунул в карманы. Это был сигнал. Значит, появился Пожарский. Бобер кинутся за Маратом: - Ты че, ты че! - крикнул Бобер (отличный, спокойный парень из бывших студентов). - Гони должок! А за ними показался и долгожданный господин вице-директор. В гвардейской шинели, белой свитской шапке, при сабле Хорош конспиратор. Пожарский остановился у входа в сквер, широко расставил ноги в сверкающих сапогах и, картинно ухватившись за портупею, крикнул: - Господа нигилисты! Вы окружены со всех сторон! Рекомендую сдаваться! И в ту же секунду проворно нырнул за ограду, исчез позади заснеженных кустов. Грин оглянулся на Фандорина, но и статский советник, пробудившись от мечтательности, проявил удивительную прыткость. Схватил Снегиря за воротник, притянул к себе и вместе с ним зачем-то бросился в сугроб, возвышавшийся справа от скамейки. Со всех сторон затрещало, загрохотало, загремело, будто кто-то с хрустом рвал напополам весь белый свет. Грин увидел, как Марат, всплеснув руками, дернулся, словно от сильного толчка в спину, как Бобер стреляет из-под локтя куда-то вверх и вбок. Выхватив из кармана "кольт", ринулся выручать Снегиря. Пулей сбило с головы шапку, чиркнуло по темени. Грин покачнулся, не устоял на ногах и рухнул в сугроб, что был слева от соседней скамейки. Дальше случилось невероятное. Сугроб оказался гораздо глубже, чем можно было вообразить по его внешнему виду. Что-то затрещало, на миг сделалось темно, а затем последовал весьма ощутимый удар о твердое. Сразу же сверху обрушилась белая лавина, и Грин забарахтался в ней, перестав понимать, что происходит. Кое-как вскочив на ноги, он увидел, что стоит в глубокой яме, по грудь утонув в снегу. Было видно небо, облака, ветки дерева. Стрельба сделалась еще громче, отдельные выстрелы стали почти неразличимы, подхваченные и усиленные эхом. Наверху шел бой, а он, стальной человек, отсиживался в щели! Грин подпрыгнул, коснулся пальцами края ямы, но ухватиться было не за что. Тут обнаружилось, что при падении он уронил револьвер, и искать его в этой снежной каше представлялось делом долгим, а возможно, и безнадежным. Неважно, только бы выбраться. Он принялся остервенело утрамбовывать снег - руками, ногами, даже ягодицами. И тут вдруг пальба прекратилась. От этой тишины Грину впервые за долгие годы стало страшно. А он думал, что никогда больше не ощутит этого знобкого, стискивающего сердце чувства. Неужели все? Так быстро? Он влез на утоптанный снег, высунул из ямы голову, но сразу присел. К ограде густой цепью шли люди в штатском, держа в руках дымящиеся карабины и револьверы. Даже не застрелишься - не из чего. Сиди, как угодивший в яму волк, и жди, пока вытащат за шиворот. Опустился на корточки, стал лихорадочно шарить в снегу. Только бы найти, только бы найти. Большего счастья Грин сейчас вообразить не мог. Бесполезно. Револьвер, наверное, где-то там, на самом дне. Грин развернулся и вдруг увидел черную дыру, уходившую куда-то вбок. Не раздумывая, шагнул в нее и понял, что это подземный ход: узкий, чуть выше человеческого роста, пропахший мерзлой землей. Удивляться было некогда. Он побежал в темноту, наталкиваясь плечами на стенки лаза. Довольно скоро, шагов через пятьдесят, впереди забрезжил свет. Грин убыстрил бег и вдруг оказался в разрытой траншее. Она была огорожена досками, сверху над ней нависала каменная стена дома и вывеска "Мебиус и сыновья. Колониальные товары". Тут Грин вспомнил: в переулке, что выводил к скверу, была какая-то канава, а по краям - наскоро сколоченная изгородь. Вот оно что. Он выбрался из ямы. В переулке было пусто, но из сквера доносился гул множества голосов. Прижался к стене дома, выглянул. Люди в штатском сволакивали тела на аллею. Грин увидел, как двое филеров тащут за ноги какого-то полицейского и не сразу понял, кто это, потому что полы завернувшейся шинели прикрывали убитому лицо. Из-за отворота выпала пухлая книжка в знакомом переплете. "Граф Монте-Кристо". Емеля взял с собой на акцию - боялся, вдруг не доведется вернуться на квартиру, и он не узнает, отомстил граф иудам или нет. - Чего это, а? - раздался сзади напуганный голос. Из подворотни высовывался дворник. В фартуке, с бляхой. Посмотрел на засыпанного снегом человека с остановившимися глазами и виновато пояснил: - Я ничего, сижу, не высовываюсь, как ведено. Это вы кого, а? Хитровских? Или бонбистов? - Бомбистов, - ответил Грин и быстро пошел по переулку. Времени было совсем мало. - Уходим, - сказал он открывшей дверь Игле. - Быстрее. Она побледнела, но ни о чем спрашивать не стала - сразу кинулась обуваться. Грин взял два револьвера, патроны, банку с гремучей смесью и несколько взрывателей. Готовые корпуса пришлось оставить. Только когда спустились на улицу и благополучно свернули за угол, стало ясно, что квартира не обложена. Видно, полиция была уверена, что БГ сама придет в капкан, и решила воздержаться от наружного наблюдения, чтобы ненароком себя не выдать. - Куда? - спросил Грин. - В гостиницу нельзя. Будут искать. Поколебавшись, Игла сказала: - Ко мне. Только... Ладно, сам увидишь. Извозчику велела везти на Пречистенку, к дому фа-фа Добринского. Пока ехали, Грин вполголоса рассказал, что произошло в Брюсовском. Лицо у Иглы было неподвижное, но по щекам одна за другой катились слезы. Сани остановились у старинных чугунных ворот, украшенных короной. За оградой виднелся двор и большой трехэтажный дворец, когда-то, наверное, пышный и нарядный, а ныне облупившийся и явно заброшенный. - Там никто не живет, двери заколочены, - словно оправдываясь, объяснила Игла. - Как отец умер, я всех слуг отпустила. А продать его нельзя. Отец завещал дом моему сыну. Если будет. А если не будет, то после моей смерти - управе Георгиевского ордена... Значит, про невесту Фокусника говорили правду, что графская дочь, рассеянно подумал Грин, чей мозг потихоньку начинал подбираться к главному. Игла повела его мимо запертых ворот, вдоль решетки к маленькой пристройке с мезонином, выходившей крыльцом прямо на улицу. - Здесь когда-то семейный лекарь жил, - сказала Игла. - А теперь я. Одна. Но он уже не слушал. Не глядя по сторонам прошел за ней через какую-то комнату, даже не посмотрев по сторонам. Сел в кресло. - Что же теперь делать? - спросила Игла. - Мне нужно подумать, - ровным голосом ответил Грин. - А можно я посижу рядом? Я не буду мешать... Но она мешала. Ее мягкий, бирюзовый взгляд не давал мысли организоваться, в голову лезло второстепенное и вовсе ненужное. Усилием воли Грин заставил себя не сбиваться с прямой линии, сосредоточиться на насущной задаче. Насущная задача называлась ТГ. Кроме Грина решить ее было некому. Чем же он располагал? Только хорошо тренированной памятью. К ней и следовало обратиться. Всего ТГ прислал восемь писем. Первое - про екатериноградского губернатора Богданова. Поступило вскоре после неудачного покушения на Храпова, 23 сентября минувшего года. Нивесть откуда появилось на обеденном столе конспиративной квартиры на Фонтанке. Напечатано на машине "ундервуд" Второе - про жандармского генерала Селиванова. Само собой обнаружилось в кармане Гринова пальто 1 декабря минувшего года. Дело было на партийной "свадьбе". Пишущая машина - снова "ундервуд". Третье - про Пожарского и неведомого "важного агента", который оказался членом заграничного ЦК Стасовым. Нашлось на полу в прихожей квартиры на Васильевском 15 января. Пишущая машина та же. Четвертое - про Храпова. На колпинской даче. Емеля подобрал записку, обернутую камнем, под открытой форточкой. Это было 16 февраля. ТГ опять воспользовался "ундервудом". Итак, первые четыре письма были получены в Петербурге, причем между первым и последним миновало почти пять месяцев. В Москве же ТГ залихорадило: за четыре дня - четыре послания. Пятое - про предательство Рахмета и про то, что Сверчинский ночью будет на Николаевском вокзале. Пришло во вторник, 19-го. Опять, как со "свадьбой", загадочным образом оказалось в кармане висящего пальто. Машина сменилась, теперь это был "ремингтон э5". Очевидно, "ундервуд" остался в Питере. Шестое - про полицейскую блокаду у железнодорожных пакгаузов и про новую квартиру. Это было в среду, 20-го. Письмо принес Матвей, кто-то незаметно подсунул ему конверт в карман тулупа. Напечатано на "ремингтоне". Седьмое - про Петросовские бани. Брошено в почтовую щель 21 февраля. "Ремингтон". Последнее, восьмое, заманивающее в ловушку, поступило тем же образом. Было это вчера, в пятницу. Машина - "ремингтон". Что же из всего этого следует? Почему ТГ сначала оказывал бесценные услуги, а потом предал? Потому же, почему предают другие: был арестован и сломлен. Или был раскрыт и сам стал жертвой провокации. Неважно, это второстепенное. Главное - кто он? В четырех случаях из восьми ТГ или его посредник находился в непосредственной близости от Грина. В остальных четырех подобраться к Грину почему-то не захотел или не смог и действовал не изнутри, а снаружи: через открытую форточку, через дверь, через Матвея. Ну, в Колпине понятно: после январского экса Грин объявил группе карантин - сидели на даче, никуда не выходили, ни с кем не встречались. В Москве же ТГ имел прямой доступ к Грину всего в одном случае, 19 февраля, когда Козырь проводил инструктаж перед нападением на карету экспедиции государственных бумаг. Затем ТГ по какой-то причине прямого доступа лишился. Что произошло между вторником и средой? Грин дернулся в кресле, осененный арифметической простотой разгадки. Как только он не додумался раньше! Просто не было истинной, категорической необходимости, которая так обостряет работу мысли. - Что? - испуганно спросила Игла. - Тебе нехорошо? Он молча схватил со стола карандаш, лист бумаги. Помедлил с минуту и быстро набросал несколько строк, сверху приписал адрес. - Это на телеграф. Сверхсрочным тарифом. Глава пятнадцатая, в которой Фандорин учится гибкости Грин оказался не таким, каким представлял его Эраст Петрович. Ничего злодейского или особенно кровожадного в человеке, сидевшем на соседней скамье, статский советник не усмотрел. Суровое, чеканное лицо, которое трудно вообразить улыбающимся. И совсем еще молодое, несмотря на неуклюжий маскарад в виде седых усов и бакенбардов. Похоже, что кроме самого Фандорина и террористов в Брюсовском сквере никого и не было. Пожарский отлично выбрал место для операции. По ту сторону решетки прогуливался городовой, несомненно ряженый. Двое молодых дворников с неестественно длинными бородами и интеллигентными лицами неуклюже скребли фанерными лопатами снег. Еще двое парней поодаль играли в свайку, но что-то не больно увлеченно - слишком часто поглядывали по сторонам. Девять уже миновало, но Пожарский медлил. Очевидно ждал, пока вернется самый юный из боевиков, изображающий гимназиста. Но вот и он. Насвистывая, прошел аллеей, сел на расстоянии вытянутой руки от Эраста Петровича, как раз рядом с дырявым сугробом и жадно сунул в рот пригоршню снега. Надо же, подумал статский советник, совсем ребенок, а уже приучен к убийствам. В отличие от фальшивого генерала "гимназист" смотрелся вполне убедительно. Вероятно, это и был Снегирь. Появился Пожарский, и игроки в свайку потянулись к центру сквера. Эраст Петрович внутренне подобрался. Князь крикнул, что предлагает нигилистам сдаваться, и Фандорин пружинисто вскочил с места, легко подцепил "гимназиста" за воротник шинели и потянул за собой в спасительный сугроб. Умирать мальчишке было рано. Снег мягко принял статского советника, но пустил недалеко - вряд ли больше, чем на аршин. Снегирь упал сверху и забарахтался, но из крепких рук Эраста Петровича вырваться было непросто. Со всех сторон грянули выстрелы. Фандорин знал, что стрелки Летучего отряда, усиленные мыльниковскими филерами, бьют с монастырских стен, с окрестных крыш и не прекратят огонь, пока в сквере шевелится хоть что-то живое. Где же обещанная яма? Эраст Петрович слегка сдавил юному террористу нервный узел, чтобы перестал брыкаться и раз, другой, третий ударил кулаком по земле. Если там, под снегом, была фанера, она пружинила бы, но нет, твердь оставалась твердью. "Гимназист" больше не пытался высвободиться, только время от времени вздрагивал, будто от электрического тока, хотя вздрагивать ему было вроде бы нечего - Фандорин надавил несильно, минут на десять полного покоя. Несколько раз со свирепым шипением в снег входили пули - совсем близко. Эраст Петрович колотил по неподатливой фанере все яростней и даже пробовал подпрыгнуть, насколько это было возможно в лежачем положении, да еще с грузом. Нет, яма раскрываться не желала. То ли фанера задубела за ночь, то ли еще что. А пальба между тем стала редеть и вскоре стихла совсем. На аллее раздались голоса: - Этот готов. Чистое решето. - Этот тоже. Ишь рожу-то разворотило, не опознаешь. Вылезать из сугроба было бы неблагоразумно - сразу всадят десяток пуль, поэтому Эраст Петрович, не вставая, крикнул: - Господа, я Фандорин, не стреляйте! И лишь потом, стянув с себя мирно покоящегося Снегиря, поднялся, вероятно, похожий на снежную бабу. Сквер был полон людей в штатском. Их было, пожалуй, не меньше полусотни, а за оградой виднелись еще. - Все вчистую, ваше высокородие, - сказал один из "летучих", седоусый, но моложавый. - Некого арестовывать. - Один все-таки живой, - ответил Эраст Петрович, отряхиваясь. - П-примитека его и уложите на скамью. Агенты взяли было "гимназиста" на руки, но сразу же положили обратно. - Как же, живой, - пробормотал седоусый. - Дырок с десяток будет. И верно: лицо мальчика, хоть еще и не сбросило румянца, было явно и недвусмысленно мертвым. Снег на шинели в нескольких местах покраснел от крови, а во лбу, чуть пониже линии волос, чернело отверстие. Теперь стало понятно, отчего беднягу так дергало. Эраст Петрович растерянно смотрел на безжизненное тело, заслонившее его от пуль, и потому не заметил, как сзади налетел Пожарский. - Живы? Слава Богу! - закричал он, сзади обхватив Фандорина за плечи. - Я уж не чаял! Ну скажите Бога ради, что вас в левый сугроб-то понесло! Я ведь сто раз повторил: в правый прыгайте, в правый! Это просто чудо, что вас не задело! - Так вот он, правый! - возмущенно воскликнул статский советник, разом вспомнив о своих тщетных прыжках в лежачем положении. - Я в него и п-прыгнул! Князь захлопал глазами, посмотрел на Фандорина, на скамейку, на сугроб, потом снова на Фандорина и неуверенно хихикнул. - Ну да, естественно. Я ведь на скамейку не садился, я на нее отсюда смотрел. Вот я, вот сугроб, справа от скамейки. А если сидеть, то он, разумеется, слева... Ой, не могу! Два мудреца... Два стратега... И полицейского вице-директора согнуло пополам в пароксизме удушающего, неудержимого хохота, отчасти, несомненно, объясняемого спадом нервного напряжения, Эраст Петрович улыбнулся, потому что веселье Глеба Георгиевича было заразительно, но снова зацепил взглядом тонкую фигурку в гимназической шинели и посерьезнел. - Где Г-Грин? - спросил он. - Он сидел вон там, одетый отставным генералом. - Такого, ваше высокородие, нет, - насупился седоусый, обернувшись к разложенным на аллее телам. - Раз, два, три, четыре, пять, гимназист шестой. А боле никого. Эй, черти, где седьмой? Их семь было! Князь больше не хохотал. Он обреченно огляделся по сторонам и, стиснув зубы, застонал. - Ушел! Через ту самую канаву и ушел. Вот вам и победа. А я уж и реляцию в голове сочинил: потерь нет, Боевая Группа полностью истреблена. Он схватил Фандорина за руку и крепко стиснул. - Беда, Эраст Петровича, беда. У нас в руках остался хвост от ящерицы, а сама ящерица сбежала. Хвост она отрастит новый, ей не привыкать. - Что б-будем делать? - спросил статский советник. Его тревожные голубые глаза смотрели в такие же тревожные черные глаза князя. - Вы - ничего, - вяло ответил Глеб Георгиевич. Вид у него был уже не триумфальный, а померкший и очень усталый. - Вы поставьте свечку в церкви, потому что сегодня Господь явил вам чудо, и отдыхайте. Теперь и от меня-то проку мало, а от вас тем более. Вся надежда, что филеры с агентами его где-нибудь зацепят. На квартиру он, конечно, не вернется, не дурак. Все известные нам красные, розовые и даже чуточку малиновые будут под негласным наблюдением. Гостиницы тоже. Я же иду спать. Если что, меня разбудят, а я дам знать вам. Только навряд ли... - Он махнул рукой. - Завтра утром будем снова строить козни. А сегодня все, je passe (Я пас (фр.).). Свечку в церкви Эраст Петрович ставить не стал, потому что суеверие, да и отдыхать почитал себя не вправе. Долг требовал отправляться к генерал-губернатору, у которого статский советник по разным неподвластным ему обстоятельствам не показывался уже четыре дня, и предоставить подробный отчет о состоянии розыска и расследования. Однако являться в резиденцию его сиятельства вывалянным в снегу, с надорванным воротничком и в помятом цилиндре было немыслимо, так что пришлось заехать домой, но не более чем на полчаса. В четверть двенадцатого Фандорин, в свежем сюртуке и безукоризненной сорочке с галстуком-дерби, уже входил в приемную его высокопревосходительства. В просторной комнате кроме Князева секретаря никого не было, и статский советник по всегдашнему обыкновению намеревался войти без доклада, но Иннокентий Андреевич, деликатнейше кашлянув, предупредил: - Эраст Петрович, у его сиятельства посетительница. Фандорин склонился над столом и написал на листке: Владимир Андреевич, готов доложить о сегодняшней операции и всех предшествовавших ей событиях. Э.Ф. - Прошу срочно п-передать, - сказал он очкастому чиновнику, и тот, с поклоном приняв записку, нырнул в дверь кабинета. Фандорин встал перед самой дверью, уверенный, что будет немедленно впущен, однако секретарь, вынырнув обратно, ничего ему не сказал и уселся на свое место. - Владимир Андреевич прочитал? - недовольно спросил статский советник. - Этого я не знаю, однако же шепнул его сиятельству, что записка от вас. Эраст Петрович кивнул, нетерпеливо прошелся по ковровой дорожке - раз, другой. Дверь оставалась закрытой. - Да кто там у него? - не выдержал Фандорин. - Какая-то дама. Молодая и очень красивая, - охотно отложил перо Иннокентий Андреевич, кажется, и сам заинтригованный. - Имени не знаю, вошла без доклада. Фрол Григорьевич провел. - Так Ведищев тоже там? Отвечать секретарю не понадобилось, потому что высокая белая дверь тихонько скрипнула, и в приемную вышел сам Ведищев. - Фрол Григорьевич, у меня срочное дело к его сиятельству, чрезвычайной в-важности! - раздраженно произнес Фандорин, но Князев камердинер повел себя загадочным образом: приложил палец к губам, потом тем же пальцем поманил Эраста Петровича за собой и, шустро переставляя полусогнутые ноги в войлочных полуваленках, заковылял по коридору. Статский советник, пожав плечами, пошел за стариком, подумав: возможно, не так уж несправедливы сетования петербужцев, утверждающих, что московское начальство начинает от преклонных лет выживать из ума. Ведищев открыл одну за другой пять дверей, несколько раз сворачивал то вправо, то влево и, наконец, вывел в узкий коридорчик, который, как было известно Фандорину, соединял кабинет генерал-губернатора с внутренними апартаментами. Здесь Фрол Григорьевич остановился, снова приложил палец к губам и слегка толкнул низкую дверку. Та бесшумно приоткрылась, и обнаружилось, что в щель отлично видно все, что происходит в кабинете. Эраст Петрович увидел Долгорукого, сидевшего спиной, а перед ним, на удивительно близком расстоянии, какую-то даму или барышню. Собственно говоря, никакого расстояния не было вовсе - посетительница уткнулась лицом в грудь его сиятельства, из-за плеча с золотым эполетом виднелась лишь верхушка головы. Тишину нарушали только всхлипы, сопровождаемые жалобным пришмыгиванием. Фандорин недоуменно оглянулся на камердинера, и тот вдруг выкинул очень странную штуку - подмигнул статскому советнику морщинистым глазом. Вконец сбитый с толку, Эраст Петрович вновь заглянул в щель. Увидел, как князь поднимает руку и осторожно гладит плачущую по черным волосам. - Ну-ну, голубушка, будет, - ласково сказал его высокопревосходительство. - Молодец, что пришла к старику, что душу облегчила. И что поплакала, правильно. А про него я тебе так скажу. Выкинь ты его из сердца. Не пара он тебе. И никому не пара. Ты девочка прямая, горячая, наполовинку жить не умеешь. А он - хоть и люблю я его - неживой какой-то, будто инеем прихваченный. Или пеплом присыпанный. Не отогреешь ты его, не оживишь. Уж многие пробовали. Послушай моего совета, не трать на него душу. Найди себе какого-нибудь молодого, простого, ясного. С такими больше счастья, уж поверь старому человеку. Эраст Петрович слушал речь князя, и точеные брови недоверчиво сдвигались к переносице. - Не хочу я ясного, - гундосым от слез, но вполне узнаваемым голосом провыла черноволосая посетительница. - Вы ничего не понимаете, он живее всех, кого я знаю. Только я боюсь, что он любить не умеет. И еще все время боюсь, что его убьют... Дальше Фандорин подслушивать не стал. - Зачем вы меня сюда привели? - яростно прошептал он Фролу Григорьевичу и быстро вышел из коридора. Вернувшись в приемную, статский советник, до чернильных брызг налегая на перо, написал генерал-губернатору новую записку, существенно отличавшуюся от предыдущей и по тону, и по содержанию. Но передать ее секретарю не успел - белая дверь распахнулась и послышался голос Владимира Андреевича: - Ну иди, иди с Богом. И про совет мой помни. - Здравствуйте, Эсфирь Авессаломовна, - поклонился статский советник вышедшей в приемную красавице. Та смерила его презрительным взглядом. Невозможно было даже вообразить, что эта надменная особа только что всхлипывала и сморкалась, как оставленная без мороженого приготовишка. Разве что глаза, еще не просохшие от слез, блестели ярче обычного. Не удостоив Эраста Петровича ответом, Царица Савская удалилась прочь. - Эх, - вздохнул Владимир Андреевич, глядя ей вслед. - Где мои шестьдесят пять... Да вы входите, голубчик. Извините, что заставил ждать. По молчаливому уговору о недавней посетительнице говорить не стали, а сразу перешли к делу. - Обстоятельства сложились таким образом, что я не имел возможности явиться к вашему сиятельству с д-докладом раньше, - начал Фандорин официальным тоном, но генерал-губернатор взял его за локоть, усадил в кресло напротив себя и уютно, добродушно сказал: - Все знаю. Фрол имеет доброжелателей и в Охранном, и в прочих местах. Донесения о ваших приключениях получал регулярно. И о сегодняшней баталии полностью осведомлен. Получил подробную реляцию от коллежского асессора Мыльникова, со всеми подробностями. Славный человек Евстратий Павлович. Очень хочет на освободившееся после Бурляева место. А что ж, можно перед министерством словечко замолвить. Я уж и депешку о сегодняшнем геройстве его величеству отбил - пораньше, чем ваш князек. Тут ведь главное, кто раньше доложит. Про вашу доблесть расписал в самых ярких красках. - За это п-покорнейше благодарю, - в некоторой растерянности ответил Эраст Петрович, - однако же хвастать особенно нечем. Главный п-преступник скрылся. - Один скрылся, а шестеро обезврежены. Это большущая удача, голубчик. У полиции давненько такой не бывало. И победа одержана у нас в Москве, хоть и с привлечением помощи из столицы. Из моей депеши государь поймет, что шестеро террористов, которые перебиты, - наша, московская заслуга, а что седьмой ушел - так это Пожарский проворонил. Я депешки-то составлять умею. Почитай, полвека по чернильным морям плаваю. Ничего, милостив Господь. Может, и поймут там (морщинистый палец князя ткнул в потолок, адресуясь не то к государю, не то непосредственно к Господу), что рано еще Долгорукого на помойку выкидывать. Прокидаются! И про ваше застрявшее представление на обер-полицеймейстерство я в депеше тоже помянул. Посмотрим, чья возьмет... Из генерал-губернаторского дворца Эраст Петрович вышел в задумчивости. Надевая перчатки, остановился у афишной тумбы, зачем-то прочел набранное огромными буквами объявление: Чудо американской техники! В Политехническом музее проводится демонстрация новейшего фонографа Эдисона. Г-н Репман, заведывающий отделом прикладной физики, лично проведет опыт по записыванию звука, для чего исполнит арию из оперы "Жизнь за царя". Входная плата - 15 коп. Число билетов ограничено. В спину статскому советнику ударил снежок. Эраст Петрович изумленно обернулся и увидел у тротуара легкие санки-двойку. На бархатном сиденье, откинувшись на гнутую спинку, сидела черноглазая барышня в собольей шубке. - Садись, - сказала барышня. - Едем. - Ябедничать начальству ходили, м-мадемуазель Литвинова? - со всей доступной ему ядовитостью осведомился Фандорин. - Эраст, ты дурак, - коротко и решительно заявила она. - Молчи, а то опять поссоримся. - А как же совет его сиятельства? Эсфирь вздохнула. - Совет хороший. Обязательно им воспользуюсь.. Но не сейчас. Позже. Перед входом в известный каждому москвичу большой дом на Тверском бульваре Фандорин остановился, одолеваемый противоречивыми чувствами. Итак, назначение, о котором так долго говорилось и в реальность которого Эраст Петрович уже перестал верить, наконец свершилось. Полчаса назад во флигель на Малой Никитской явился курьер и с поклоном сообщил вышедшему в халате статскому советнику, что его незамедлительно ожидают в обер-полицеймейстерстве. Это приглашение могло означать только одно: вчерашняя депеша генерал-губернатора на высочайшее имя возымела действие, причем быстрее, чем ожидалось. Стараясь производить как меньше шума, Фандорин наскоро совершил утренний туалет, надел мундир с орденами, прицепил шпагу - событие требовало формальности - и, оглянувшись на прикрытую дверь спальни, на цыпочках вышел в прихожую. В карьерном смысле производство на должность второго по значимости лица в древней столице империи означало взлет в почти заоблачные выси: непременное генеральство, огромную власть, завидное жалованье и, главное, верный путь к еще более головокружительным высотам в будущем. Однако путь этот был усыпан не только розами, но и терниями, к худшему из которых Фандорин относил полное прощание с приватностью. Обер-полицеймейстеру полагалось жить в казенной резиденции - парадной, неуютной и к тому же соединенной с канцелярией; участвовать во множестве обязательных официальных мероприятий, причем в качестве центральной фигуры (например, на крестопоклонной неделе намечалось торжественное открытие Общества попечительства народной трезвости под патронажем главного городского законоблюстителя); наконец, подавать московским обывателям пример нравственной жизни, что, с учетом нынешних личных обстоятельств Эраста Петровича представлялось делом трудно выполнимым. Вот почему Фандорину требовалось собраться с духом, прежде чем переступить порог своего нового обиталища и своей новой жизни. Как обычно, утешение отыскалось в изречении Мудрейшего: "Благородный муж знает, в чем его долг, и не пытается от него уклониться". Уклониться было невозможно, медлить глупо, и Эраст Петрович, вздохнув, пересек роковую черту, с которой начинался отсчет новой службы. Кивнул откозырявшему жандарму, окинул долгим взглядом знакомый нарядный вестибюль и скинул шубу на руки швейцару. С минуты на минуту должна была подъехать генерал-губернаторская карета. Владимир Андреевич введет своего питомца в служебный кабинет и торжественно вручит ему печать, медаль на цепи, символический ключ от города - атрибуты обер-полицеймейстерской власти. - Как трогательно, что вы в мундире и при орденах! - раздался сзади веселый голос - Значит, уже знаете? А я хотел вас удивить. На широкой и короткой, в четыре мраморных ступе ни лестнице стоял Пожарский, одетый совсем не торжественно - в визитку и клетчатые брюки, но зато с широчайшей улыбкой на устах. - Принимаю поздравления с благодарностью, - шутливо поклонился он. - Хотя, право, такая торжественность излишня. Прошу в кабинет. Я вам кое-что покажу. Эраст Петрович не выдал себя ни единым жестом, но, случайно увидев в зеркале, как ослепительно сияют его ордена и золотое шитье на мундире, мучительно покраснел от постыдности своей ошибки. "Когда мир предстает совсем черным, благородный муж ищет в нем белое пятнышко", пришел на помощь Мудрейший. Статский советник сделал усилие, и белое пятнышко тут же отыскалось: зато не придется председательствовать над народной трезвостью. Ни слова ни говоря Эраст Петрович проследовал за Пожарским в обер-полицеймейстерский кабинет и остановился в дверях, не зная куда сесть - диван и кресла были закрыты чехлами. - Не успел еще обустроиться. Вот, давайте сюда. - Пожарский сдернул с дивана белое полотно. - Телеграмма о моем назначении получена на рассвете. Но это для вас не самое главное. А главное вот: присланный из Петербурга текст для газет. Предназначен для опубликования двадцать седьмого. Долгорукому же направлен именной указ. Читайте. Эраст Петрович взял телеграфный бланк с грифом "совершенно секретно", заскользил взглядом по длинному столбцу, состоявшему из плотно наклеенных ленточек. Сегодня, в высокоторжественный день рождения Его Величества Государя императора, Москва была осчастливлена великою, небывалою Царскою милость": Самодержавный Повелитель России поручил первопрестольную столицу Своей Империи непосредственному попечению Своего Августейшего Брата, Великого Князя Симеона Александровича, назначив Его Высочество московским генерал-губернатором. В этом назначении лежит глубокий исторический смысл. Москва вновь вступает в непосредственное общение с Августейшим Домом Русских Царей. Вековая духовная связь, соединяющая Верховного Вождя русского народа с древнею русскою столицей, принимает ныне тот внешний, осязаемый вид, который имеет такое глубокое значение для ясного сознания всего народа. Ныне Государь Император признал за благо еще более возвысить значение Москвы как национального палладиума, назначив в ней Своим представителем не кого иного как Августейшего Брата Своего. Москвичи никогда не забудут той легкой доступности, которою отличался князь Владимир Андреевич, той сердечной предупредительности, с которою он относился ко всем обращавшимся к его помощи яйцам, о той энергии, с которою... - Про легкую доступность уже прочли? - спросил Пожарский, которому, видно, не терпелось поскорей перейти к разговору. - Дальше можете не читать, там еще много, да все пустое. Вот так, Эраст Петрович, вашему патрону конец. И теперь настало время нам с вами окончательно объясниться. Москва отныне меняется и такой, как при Володе Большое Гнездо, больше уже никогда не будет. Власть в городе устанавливается настоящая, крепкая, безо всякой "легкодоступности". Ваш шеф не понимал истинной природы власти, не отделял ее священную функцию от практической, и от этого ваш город застрял в патриархальности, никак не продвигаясь навстречу грядущему веку. Князь говорил серьезно, убежденно, энергично. Пожалуй, именно таков он и был на самом деле, когда не лицедействовал и не хитрил. - Священную власть в Москве будет представлять его высочество, мой покровитель, интересы которого я, собственно, здесь с самого начала и представлял. Теперь могу говорить об этом без утайки. Великий князь - человек мечтательного склада и особенных вкусов, о которых вы, вероятно, наслышаны. Эраст Петрович вспомнил, что о Симеоне Александровиче поговаривали, будто он любит окружать себя хорошенькими адъютантами, однако было неясно, это ли имеет в виду Пожарский. - Это, впрочем, не столь важно. Существенно то, что его высочество ни в какие дела кроме парадно-представительских вмешиваться не будет, то есть не станет замутнять мистический ореол власти "доступностью и сердечностью". Практическая же, то есть истинная власть над миллионным городом достанется московскому обер-полицеймейстеру, каковым с сегодняшнего дня являюсь я. Знаю, что писать доносы и наушничать вы не станете, потому и почитаю возможным быть полностью откровенным. Глеб Георгиевич взглянул на ордена собеседника и чуть поморщился. - Я иногда увлекаюсь, и, кажется, вас обидел. Вы должны меня простить. У нас с вами возник род глупого мальчишеского соперничества, и я не смог отказать себе в удовольствии подшутить над вами. Шутка получилась злой. Еще раз прошу извинения. Я знал о вчерашней депеше, в которой ваш патрон просил государя утвердить на должность обер-полицеймейстера вас. Долгоруковский секретарь, тишайший Иннокентий Андреевич, давно уже уловил, в какую сторону дует зефир, и сделался для нашей партии поистине незаменимым помощником. Но моя телеграмма легла на стол государю на полчаса раньше. Неужто вы подумали, что я после Брюсовского сквера и в самом деле спать пошел? - Я об этом вовсе не д-думал, - сухо сказал Эраст Петрович, в первый раз нарушив молчание. - Все-таки обижены, - констатировал Пожарский. - Ну виноват, виноват. Ах, да забудьте об этой шалости. Речь идет о вашем будущем. Я имел возможность оценить ваши незаурядные качества. Вы обладаете острым умом, решительностью, отвагой, а более всего я ценю в вас талант выходить из огня, даже не опалив крылышек. Я сам человек везучий и умею распознавать тех, кого опекает сама судьба. Давайте проверим, чья удача крепче, ваша или моя? Он вдруг вынул из кармана маленькую колоду карт и показал ее статскому советнику. - Угадайте, какая карта сверху, черная или красная. - Хорошо, только положите к-колоду на стол, - пожал плечами Эраст Петрович. - Доверчивость в этой игре однажды чуть не стоила мне жизни. Князь ничуть не оскорбился, а наоборот, одобрительно рассмеялся. - Правильно. Фортуна фортуной, но нельзя загонять ее в угол. Итак? - Черная, - не задумываясь объявил Фандорин. Пожарский подумал и сказал: - Согласен. Верхняя карта оказалась семеркой пик. - Следующая т-тоже черная. - Согласен. Вышел валет треф. - Опять черная, - терпеливо, словно играя с ребенком в скучную детскую игру, сказал Эраст Петрович. - Маловероятно, чтоб три раза подряд... Нет, пожалуй, красная, - решил князь и открыл трефовую даму. - Так я и подозревал, - вздохнул Глеб Георгиевич. - Вы истинный баловень судьбы. Мне было бы жаль лишиться такого союзника. Знаете, я ведь поначалу счел вас субъектом хоть и полезным, но опасным. А теперь я вас больше за опасного не держу. При всех блестящих качествах у вас есть огромный недостаток. Вы начисто лишены гибкости, не умеете менять цвет и форму применительно к обстоятельствам, не способны сворачивать с намеченного пути на кружную тропинку. А стало быть, не подсидите и не воткнете нож в спину. Это искусство вы, конечно, уже не постигнете никогда, что меня вполне устраивает. Что же до гибкости, то тут я мог бы многому вас научить. Я предлагаю вам союз. Вместе мы сможем своротить горы. Речь пока не идет о какой-то определенной должности для вас, об этом мы еще договоримся. Мне нужно пока ваше принципиальное согласие. Статский советник молчал, и Пожарский обезоруживающе улыбнулся: - Хорошо, не будем спешить. Давайте пока просто сойдемся поближе. Я поучу вас гибкости, а вы меня - умению угадывать масть. Идет? Фандорин немного подумал и кивнул. - Отлично. Предлагаю перейти на "ты", а вечером скрепим и брудершафтом, - просиял князь. - Так что? "Ты" и "Эраст"? - "Ты" и "Глеб", - согласился Эраст Петрович. - Друзья зовут меня "Глебчик", - улыбнулся новоиспеченный обер-полицеймейстер и протянул руку. - Что ж, Эраст, до вечера. Мне скоро уезжать по важному делу. Фандорин поднялся и руку пожал, но уходить не спешил. - А как же поиски Грина? Разве мы не будем ничего п-предпринимать? Кажется, ты, Глеб, - не без усилия выговорил статский советник непривычное обращение, - говорил, что мы будем "строить козни"? - Об этом не беспокойся, - ответил Пожарский с улыбкой Василисы Премудрой, говорящей Ивану Царевичу, что утро вечера мудренее. - Встреча, на которую я спешу, поможет окончательно закрыть дело о БГ. Сраженный этим последним ударом, Фандорин ничего больше не сказал, а лишь уныло кивнул на прощанье и вышел вон. По лестнице он спустился все той же понурой походкой, медленно пересек вестибюль, накинул на плечи шубу и вышел на бульвар, меланхолично помахивая цилиндром. Однако стоило Эрасту Петровичу чуть удалиться от желтого здания с белыми колоннами, как в его поведении произошла разительная перемена. Он вдруг выбежал на проезжую часть и махнул рукой, останавливая первого же извозчика. - Куда прикажете, ваше превосходительство? - молодцевато выкрикнул сивобородый владимирец, углядев под распахнутой шубой сверкающий орденский крест. - Доставим в наилучшем виде! Важный барин садиться не стал, а зачем-то оглядел лошадку - крепкую, ладную, мохнатую и ударил носком сапога по ободу саней. - И почем нынче такая упряжка? "Ванька" не удивился, потому что работал по московскому извозу не первый год и всяких чудаков насмотрелся. Они, кстати, и на чай давали щедрее, чудаки-то. - Почитай, сот в пять целковых, - похвастал он, конечно, малость приврав для солидности. И тут барин в самом деле учудил. Достал из кармана золотые часы на золотой же цепке. - Этому алмазному брегету цена самое малое - т-тысяча рублей. Забирай, а сани с лошадью мне. Извозчик захлопал глазами и разинул рот, как околдованный глядя на яркие искорки, что заплясали по золоту под солнцем. - Да соображай живей, - прикрикнул сумасшедший генерал, - а то д-другого остановлю. "Ванька" схватил брегет, сунул за щеку, да цепь не поместилась - повисла поверх бороды. Вылез из саней, кнут кинул, рыжуху на прощанье по крупу хлопнул и давай Бог ноги. - Стой! - крикнул ему вслед чудной барин, видно, одумавшись. - Вернись! Обреченно извозчик поплелся назад к саням, но добычу из-за щеки пока еще не вынимал, надеялся. - М-м-ма-м, мымым, мамымы муммы мумы, ма-момокумы, - промычал он с укоризной, что означало: "Грех вам, барин, такие шутки шутить, на водочку бы полагается". - Д-давай еще меняться, - предложил малахольный. - Твою доху и рукавицы на мою шубу. И шапку тоже снимай. Натянул бараний тулуп, нацепил овчинный треух, а "ваньке" бросил бобра с суконным верхом и нахлобучил замшевый цилиндр. Да как гаркнет: - Все, чтоб д-духу твоего здесь не было! Ванька подобрал полы длинноватой ему шубы и припустил через бульвар, топоча латаными валенками, только цепь золотой ниткой болталась возле уха. Фандорин же уселся в сани, почмокал лошади, чтоб не нервничала и стал ждать. Минут через пять из двора обер-полицеймейстерского дома к подъезду подали крытый возок. Появился Пожарский с букетом чайных роз, нырнул в карету, и она тут же тронулась. Следом отъехали сани, в которых сидели двое господ - тех самых, Эрасту Петровичу уже знакомых. Немножко выждав, статский советник залихватски свистнул, гикнул: - Нно, ленивая! Вали! И рыжуха тряхнула расчесанной гривой, звякнула бубенчиком, пошла в разбег. x x x Ехали, оказывается, к Николаевскому вокзалу. Там Пожарский из кареты выскочил, букет расправил и легко, через ступеньку, взбежал по вокзальной лестнице. "Ангелы-хранители" последовали за ним, держа обычную дистанцию. Тогда мнимый извозчик вылез из саней. Как бы прогуливаясь, приблизился к возку, уронил рукавицу и нагнулся. Распрямился не сразу. Исподтишка поглядел вокруг и вдруг сильнейшим, но из-за молниеносности почти незаметным ударом кулака переломил крепление рессоры. Карета вздрогнула, чуть покосилась. Кучер обеспокоенно свесился с козел, но ничего подозрительного не увидел, потому что Фандорин уже распрямился и смотрел в другую сторону. Потом, пока сидел в санях, несколько раз отказался от ездоков с питерского поезда, причем одно предложение было исключительно выгодным: до Сокольников за руль с четвертаком. Пожарский вернулся не один, а с весьма миловидной молодой дамой. Она прятала лицо в розы и смеялась счастливым смехом. И князь был не таким, как обычно, - его лицо светилось беззаботностью и весельем. Красотка обняла его свободной рукой за плечи и поцеловала в губы, да так страстно, что у Глеба Георгиевича съехала на бок кунья шапка. Фандорин поневоле качнул головой, удивляясь неожиданностям человеческой натуры. Кто бы мог подумать, что хищноядный петербуржский честолюбец способен на столь романтическое поведение. Однако при чем здесь БГ? Стоило князю подсадить свою спутницу в возок, как тот самым решительным образом просел вправо, и сделалось ясно, что ехать в нем нет никакой возможности. Тогда Эраст Петрович натянул шапку пониже на глаза, поднял воротник и, лихо щелкнув кнутом, подкатил прямо к месту происшествия. - А вот саночки легкия владимирския! - заорал статский советник фальцетом, не имевшим ничего общего с обыкновенным его голосом. - Садись, ваше благородие, отвезу тебя с мамзелью куда пожелаешь, и возьму недорого: рупчик, да еще полрупчика и четверть рупчика на чай-сахарок! Пожарский мельком глянул на удальца, потом на скособоченный возок и сказал: - Отвезешь барышню на Лубянскую площадь. А я, - обратился он уже к приезжей, - сяду к своим абрекам и на Тверской. Жду известий. Усаживаясь в сани и накрывая колени медвежьей полостью, красавица сказала по-французски: - Только умоляю, милый, никаких полицейских штучек, никакой слежки. Он обязательно почует. - Ты меня обижаешь, Жюли, - ответил Пожарский на том же языке. - Я ведь, кажется, никогда тебя не подводил. Эраст Петрович дернул вожжи и погнал лошадку по Каланчевке в сторону Садово-Спасской. Барышня, судя по всему, пребывала в хорошем расположении духа: сначала мурлыкала какую-то песенку без слов, потом тихонько запела про красный сарафан. Голосок у нее был славный, мелодичный. - Лубянка, сударыня, - объявил Фандорин. - Дальше куда? Она повертела головой туда-сюда, досадливо пробормотала: "Как он несносен с этой своей конспирацией" и повелела: - Ты вот что, покатай-ка меня кругами. Статский советник хмыкнул и поехал по обводу площади, вокруг заледеневшего фонтана и извозчичьей биржи. На четвертом круге с тротуара соскочил какой-то человек в черном пальто и легко запрыгнул в сани. - Я те ща прыгну, разбойник! - заорал "ванька", замахиваясь на шарамыжника кнутом. А пассажир оказался не простой, особенный: господин Грин, собственной персоной. Только усы светлые приклеил и очки надел. - Это мой друг, - объяснила красивая барышня. - Его я и поджидала. Куда едем, Гринчик? Новый седок велел: - Поезжай через Театральный. Дальше скажу. - Что стряслось? - спросила певунья. - Что значит "срочное дело"? Я все бросила, предстала перед тобой, как лист перед травой. А может, ты просто соскучился? - В ее голосе прозвучало лукавство. - Приедем, потом, - сказал особенный пассажир, явно не расположенный к беседе. Поэтому дальше ехали молча. Седоки вылезли на Пречистенке, возле усадьбы графов Добринских, но в ворота не пошли, поднялись на крыльцо пристроенного к дворцу флигеля. Эраст Петрович, вылезший подтянуть подпругу, видел, как дверь открыла молодая женщина с бледным строгим лицом и гладкими, стянутыми в пучок волосами. Все, что предпринял статский советник далее, было проделано стремительно и без малейших колебаний, будто он действовал не по наитию, а исполнял ясный, тщательно разработанный план. Отъехав на полсотни шагов, Фандорин привязал поводья к тумбе, сбросил доху и шапку в сани, сунул шпажонку под сиденье, а сам вернулся обратно к решетке. Выждав, пока улица, и без того немноголюдная, совсем опустеет, он ловко вскарабкался по решетке и спрыгнул наземь с внутренней стороны. Быстро перебежал через двор к флигелю и оказался аккурат под окном с открытой форточкой. Эраст Петрович постоял без движения, прислушиваясь. Потом без видимого усилия вскарабкался на подоконник и, сжавшись, пролез в маленькое прямоугольное отверстие, что, несомненно потребовало виртуозной гуттаперчивости. Труднее всего было спуститься на пол, не произведя никакого шума, однако чиновнику удалось и это. Он увидел, что находится на кухне, маленькой, но опрятной и славно натопленной. Тут опять понадобилось прислушиваться, потому что из глубины флигеля доносились голоса. Определив направление звука, Эраст Петрович достал из поясной кобуры свой "герсталь-баярд" и бесшумно двинулся по коридору. x x x Опять, во второй раз за день, Эраст Петрович подсматривал и подслушивал через приоткрытую дверь, но теперь ни смущения, ни угрызений совести не испытывал - только охотничий азарт и трепет радостного предвкушения. Не все сердечному другу Глебу масленица, и поучиться у Фандорина он может не только тому, как карту угадывать. В комнате были трое. Давешняя женщина с гладкими волосами сидела у стола, вполоборота к двери, и производила странные манипуляции: зачерпывала маленькой ложечкой из банки серую студенистую массу и очень осторожно, по несколько капель перекладывала в узкую жестянку вроде тех, в которых продают оливковую эссенцию или помидорную пасту. Рядом стояли и другие жестянки, как узкие, так и обыкновенные, полуфунтовые. Делает метательные снаряды, догадался статский советник, и его радость несколько померкла. "Герсталь" пришлось убрать. Вряд ли получится произвести арест - достаточно женщине дернуться от испуга или неожиданности, и от флигеля останутся одни обломки. В разговоре бомбистка не участвовала, беседу вели двое остальных. - Ты просто сумасшедший, - потерянно произнесла приезжая. - У тебя от подпольной работы сделалась самая настоящая мания преследования. Раньше ты таким не был. Если уж ты и меня подозреваешь... Сказано это было таким убедительным, искренним тоном, что, если бы Эраст Петрович собственными глазами не видел барышню в обществе Пожарского, то непременно ей бы поверил. Брюнет с неподвижным, чеканным лицом при встрече на вокзале не присутствовал, и все же в его голосе звучала непоколебимая уверенность. - Не подозреваю. Знаю. Записки подбрасывали вы. Не знал только, заблуждение или провокация. Теперь вижу - провокация. Вопроса два. Первый: кто. Второй... - Главарь террористов запнулся. - Почему, Жюли? Почему? ...Ладно. На второй можете не отвечать. Но первый непременно. Иначе убью. Сейчас. Если скажете, тогда не убью. Партийный суд. Было ясно, что это не пустая угроза. Эраст Петрович приоткрыл дверь чуть шире и увидел, что "сотрудница" Пожарского с ужасом смотрит на кинжал, зажатый в руке боевика. - Ты можешь меня убить? - Голос агентки жалобно дрогнул. - После того, что между нами было? Неужто ты забыл? Та, что изготавливала снаряды, звякнула чем-то стеклянным, и Эраст Петрович, мельком повернувшийся на звук, увидел, что она закусила губу и побледнела. Грин же, наоборот, покраснел, но металла в его голосе не убавилось. - Кто? - повторил он. - Только правду... Нет? Тогда... Он крепко взял красотку левой рукой за шею, правую же отвел для замаха. - Пожарский, - быстро сказала она. - Пожарский, вице-директор Департамента полиции, а теперь московский обер-полицеймейстер. Не убивай меня, Грин. Ты обещал! Суровый человек, кажется, был потрясен ее признанием, но кинжал спрятал. - Зачем ему ? - спросил он. - Не понимаю. Вчера понятно, но раньше? - Об этом меня не спрашивай, - пожала плечами Жюли. Поняв, что немедленная смерть ей не грозит, она что-то очень уж быстро успокоилась и даже стала поправлять прическу. - Я вашими играми в казаки-разбойники не интересуюсь. Вам, мальчишкам, только бегать друг за другом, из пугачей палить и бомбы бросать. Нам бы, женщинам, ваши заботы. - А в чем ваша забота? - Грин смотрел на нее тяжелым, недоумевающим взглядом. - Что в вашей жизни главное? Тут уж удивилась она: - Как что? Любовь, конечно. Важнее этого ничего нет. Вы, мужчины, уроды, потому что этого не понимаете. - Из-за любви? - медленно выговорил самый опасный российский террорист. - Снегирь, Емеля, остальные? Из-за любви? Жюли наморщила носик: - А из-за чего же еще? Мой Глеб тоже урод, такой же, как ты, хоть играет не за разбойников, а за казаков. Что просил, то я и делала. Мы, женщины, если любим, то всем сердцем, и тогда уж ни на что не оглядываемся. Пускай хоть весь мир летит к черту. - Сейчас проверю, - сказал вдруг Грин и снова вынул кинжал. - Ты что?! - взвизгнула "сотрудница", отскакивая. - Я же призналась! Что еще проверять? - Кого вы больше любите, его или себя. Террорист шагнул к ней, а она попятилась к стене и вскинула руки. - Сейчас вы протелефонируете своему покровителю и вызовете его сюда. Одного. Да или нет? - Нет! - крикнула Жюли, скользя вдоль стены. - Ни за что! Она достигла угла и вжалась в него спиной. Грин молча приблизился, держа кинжал наготове. - Да, - произнесла она слабым голосом. - Да, да. Хорошо... Только убери это. Обернувшись к сидящей женщине, которая все так же размеренно делала свою опасную работу, Грин приказал: - Игла, справься, каков номер обер-полицеймейстерства. Носительница странного прозвища - та самая связная, о которой рассказывал Рахмет-Гвидон, - отложила незаконченную бомбу и встала. Эраст Петрович воспрял духом и приготовился действовать. Пусть Игла отойдет от смертоносного стола хотя бы на десять шагов. Тогда толкнуть дверь; в три, нет, в четыре прыжка преодолеть расстояние до Грина; оглушить его ударом ноги в затылок, а если успеет обернуться, то в подбородок; развернуться к Игле и отрезать ее от стола. Непросто, но выполнимо. - Сорок четыре двадцать два, - всхлипнув, сказала Жюли. - Легкий номер, я запомнила. Увы, Игла так и осталась возле своих бомб. Телефонного аппарата Фандорину было не видно, но, очевидно, он находился здесь же, в комнате, потому что Грин, снова убрав кинжал, показал рукой куда-то в сторону: - Вызывайте. Скажите, очень срочно. Выдадите - убью. - "Убью, убью", - усмехнулась Жюли. - Какой ты, Гринчик, скучный. Хоть бы вышел из себя, закричал, ногами затопал. Какие быстрые переходы от страха и отчаянности к нахальству, подумал статский советник. Редкостная особа. И оказалось, что он еще недооценил ее дерзость. - Значит, меня ты называешь на "вы", а ее на "ты"? - кивнула она на Иглу. - Так-так. Занятная у вас парочка. Посмотреть бы, как вы милуетесь. То-то, наверно, железка о железку лязгает. Любовь двух броненосцев. Осведомленный о распущенности нравов, характерной для нигилистической среды, статский советник этому сообщению нисколько не удивился, но Игла вдруг пришла в необычайное возбуждение - хорошо хоть стояла, а не сидела над бомбами. - Что вы знаете про любовь! - крикнула она звенящим голосом. - Один миг нашей любви стоит больше, чем все ваши амурные похождения вместе взятые! Красотке, кажется, было что на это ответить, но Грин решительно взял ее за плечо и подтолкнул к невидимому аппарату. -Ну! Далее Жюли скрылась из поля зрения Фандорина, однако ее голос был отлично слышен. - Центральная? Барышня, сорок четыре двадцать два, - сказал голос безо всякого выражения, а секунду спустя заговорил по-другому: напористо, властно. - Кто? Дежурный адъютант Келлер? Вот что, Келлер, мне немедленно нужен Глеб Георгиевич. Очень срочно... Жюли, этого довольно. Он поймет... Ах, так? ...Да, непременно. Звяканье трубки о рычаг. - Еще не прибыл. Адъютант сказал, что ожидается не позднее, чем через четверть часа. Что делать? - Через четверть часа позвоните еще, - сказал Грин. Эраст Петрович беззвучно попятился от двери, потом обернулся и быстро покинул дом - тем же путем, каким вошел. Рыжая стояла на том же месте, только доху с треухом кто-то успел прибрать - знать, плохо лежали. Интересную картину могла наблюдать воскресная публика, гуляющая по Пречистенскому бульвару: мчались мимо извозчичьи сани, а в них стоял солидный господин, в мундире и при орденах, по-разбойничьи свистел и настегивал кнутом неказистую мохнатую лошадку. Еле успел. Столкнулся с Пожарским в дверях обер-полицеймейстерства. Князь был возбужден и явно спешил, нежданной встрече не обрадовался. Бросил на ходу: - После, Эраст, после. Ключевой момент настает! Однако статский советник ухватил высокое начальство железными пальцами за рукав и подтянул к себе. - Для вас, господин Пожарский, ключевой момент уже настал. Пойдемте-ка в кабинет. Поведение и тон произвели должное впечатление. Глеб Георгиевич взглянул на Фандорина с любопытством. - Как, мы снова на "вы"? Эраст, судя по блеску в глазах, ты узнал что-то очень интересное. Хорошо, пойдем. Но не долее пяти минут. У меня неотложное дело. Князь всем своим видом давал понять, что времени на долгие объяснения у него нет, сам не сел и Фандорину не предложил, хотя мебель в кабинете уже расчехлили. Эраст Петрович, впрочем, садиться и не собирался, ибо был настроен воинственно. - Вы - провокатор, двойной агент, государственный преступник, - сказал он в холодном бешенстве, проскочив и "п", и "д", и "г" без единой запинки. - Это не Диана, а вы сообщались с террористами из Боевой Группы посредством писем. Вы погубили Храпова, вы сообщили боевикам про Петросовские бани, и про сугроб нарочно сказали неправильно, хотели от меня избавиться. Вы предатель! Предъявить доказательства? Глеб Георгиевич смотрел на статского советника все с тем же выражением любопытства, с ответом не торопился. - Пожалуй, не нужно, - ответил он, подумав. - Верю, что доказательства у тебя есть, а времени на препирательства я не имею. Мне, конечно, очень интересно, как ты докопался, но это ты мне расскажешь как-нибудь после. Так и быть, продлеваю продолжительность нашей беседы с пяти минут до десяти, но больше не смогу. Так что переходи сразу к делу. Ладно, я провокатор, двойной агент и предатель. Я устроил убийство Храпова и целый ряд других замечательных штук вплоть до пары покушений на самого себя. Что дальше? Чего ты хочешь? Эраст Петрович опешил, так как готовился к долгим и упорным запирательствам. И от этого вопрос, который он собирался задать в самую последнюю очередь, прозвучал жалковато, да еще и с заиканием: - Но з-зачем? З-зачем вам понадобилась вся эта интрига? Пожарский заговорил жестко, уверенно: - Я - человек, который может спасти Россию. Потому что я умен, смел и лишен сантиментов. Мои враги многочисленны и сильны: с одной стороны, фанатики бунта, с другой - тупые и косные боровы в генеральских мундирах. Долгое время у меня не было ни связей, ни протекций. Я бы все равно выбился наверх, но слишком поздно, а время уходит, его у России осталось совсем мало. Вот почему я должен торопиться. БГ - мое приемное дитя. Я выпестовал эту организацию, обеспечил ей имя и репутацию. Она дала мне уже все, что могла, теперь пришло время поставить в этой истории точку. Сегодня я уничтожу Грина. Слава, которую я создал этому несгибаемому господину, поможет мне подняться еще на несколько ступеней, приблизит меня к конечной цели. Вот суть, коротко и без украшательств. Довольно? - И все это вы делали ради спасения России? - спросил Фандорин, но его сарказм на собеседника не подействовал. - Да. И, разумеется, ради самого себя. Я себя от России не отделяю. В конце концов, Россия создана тысячу лет назад одним из моих предков, а другой триста лет назад помог ей возродиться. - Пожарский сунул руки в карманы пальто, покачался на каблуках. - И не думай, Эраст, что я боюсь твоих разоблачений. Что ты можешь сделать? В Петербурге у тебя никого нет. Твой московский покровитель низвергнут. Никто тебе не поверит, никто тебя не услышит. Кроме косвенных улик и предположений ты ничем располагать не можешь. Обратишься в газеты? Не напечатают. У нас, слава Богу, не Европа. Знаешь, - доверительно понизил голос Глеб Георгиевич, - у меня в кармане револьвер, и нацелен он тебе в живот. Я мог бы застрелить тебя. Прямо сейчас, в этом кабинете. Объявил бы, что ты агент террористов, что ты связан с ними через твою евреечку и пытался меня убить. При нынешнем положении дел мне это легко сойдет с рук, еще и награду получу. Но я противник излишеств. Тебя незачем убивать, потому что ты мне действительно не опасен. Выбирай, Эраст: или играешь со мной, по моим правилам, или выставляешь себя дураком. Впрочем, есть и третий путь, который, возможно, подходит тебе более всего. Промолчи и тихо уйди в отставку. По крайней мере сохранишь достоинство, которое тебе так дорого. Так что ты выбираешь? Играешь, дуришь или молчишь? Статский советник сделался бледен, брови задвигались вверх и вниз, задергался тонкий ус. Князь не без насмешки наблюдал за этой внутренней борьбой, спокойно ожидая ее исхода. - Ну? - Хорошо, - тихо молвил Эраст Петрович. - Раз ты этого хочешь, я п-промолчу... - Вот и прелестно, - улыбнулся триумфатор, взглянув на часы. - Десять минут не понадобилось, хватило и пяти. А насчет игры подумай. Не зарывай таланта в землю, не уподобляйся ленивому и лукавому рабу, о котором пишет Святой Матфей. С этими словами обер-полицеймейстер направился к двери. Фандорин дернулся, открыл было рот остановить его, но вместо окрика с его уст сорвались тихие, едва слышные слова: - "Злом зло искореняя..." Глава шестнадцатая Вспышка Сразу же после казни Пожарского нужно будет уходить. Грин уже решил, как - извозчиком до Богородского, там достать лыжи и через Лосиноостровский лес, в обход застав, до Ярославского тракта. Только бы выбраться из Москвы, дальше все просто. Жалко было труда. Бомбы снова придется оставить: склянка с гремучим студнем была еще наполовину полной, байки стояли, снаряженные взрывателями и заправленные шрапнелью, но еще не закрытые. Да и лишняя тяжесть. В саквояже лежало только самое необходимое: фальшивые документы, белье, запасной револьвер. Игла смотрела в окно на заколоченный дворец. Через несколько минут ей предстояло покинуть дом, в котором она выросла. Вероятнее всего, покинуть навсегда. Перед тем, как повторно протелефонировать в обер-полицеймейстерство, Жюли спросила, заглянув в глаза: - Грин, ты обещаешь, что не убьешь меня? - Если приедет. Она перекрестилась и вызвала станцию. - Алло, Центральная? Сорок четыре двадцать два. На сей раз Пожарский оказался на месте. - Глеб, - сказала ему Жюли прерывающимся от волнения голосом. - Миленький, скорей сюда, скорей! У меня одна секундочка, объяснять некогда! Пречистенка, усадьба Добринских, флигель с мезонином, увидишь. Только один приезжай, непременно один. Я открою. Тут такое, ты себе не представляешь! Будешь ручки целовать. Все-все-все, больше не мигу! - Приедет, - уверенно сообщила она, разъединившись. - Примчится немедленно. Я его знаю. - Взяла Грина за руку, умоляюще произнесла. - Гринчик, ты дал слово. Что вы со мной сделаете? - Слово есть слово. - Он с отвращением высвободился. - Ты увидишь, как он умрет. Потом отпущу. Пусть партия решает. Приговор известен. Объявят вне закона. Каждый, кто увидит, обязан уничтожить, как гадину. Беги на край света, забейся в щель. - Ничего, - легкомысленно пожала плечами Жюли. - Мужчины везде есть. Не пропаду. Всегда мечтала увидеть Новый Свет. Она сделалась совершенно спокойна и, переведя взгляд с Грина на Иглу, сожалеюще вздохнула: - Ах, бедные вы бедные. Бросьте вы к черту эти глупости. Ведь она тебя любит, я вижу. И ты ее. Жили бы себе, радовались этакому счастью. Хватит людей-то убивать. Ничего хорошего на этом все равно не построишь. Грин промолчал, потому что думал о предстоящей акции и потому что дискутировать было незачем. Но Игла, разглядывавшая двойную предательницу с брезгливым недоумением, не выдержала: - Только о любви ничего больше не говорите. А то ведь я вам честного слова не давала. Могу застрелить. Жюли нисколько не испугалась, тем более что руки Иглы были пусты. - Презираете меня за то, что я из-за Глебушки умирать не захотела? Напрасно. Я свою любовь не предавала - я сердца послушалась. Если б оно сказало мне "умри", я бы умерла. А оно сказало: проживешь и без Глеба. Перед другими я притворяться умею, перед собой - нет. - Ваше сердце ничего другого сказать не могло, - ненавидяще заговорила Игла, а дальше Грин слушать не стал. Вышел в коридор и встал у окна кухни, чтобы наблюдать за улицей. Пожарский должен был появиться с минуты на минуту. Справедливость свершится, товарищи будут отомщены. Снегирь, Емеля, Бобер, Марат, Нобель, Шварц. И еще Гвоздь. Взгляд вдруг заметил странность - отпечаток подошвы на подоконнике, прямо под открытой форточкой. В этом знаке содержался какой-то тревожный смысл, но задуматься о нем Грин не успел - звякнул дверной колокольчик. Открывать пошла Жюли, Грин стоял за дверью с "кольтом" наготове. - Только попробуйте, - шепнул он. - Ах, перестань, - отмахнулась она, отодвинула засов и сказала кому-то невидимому. - Глебчик, входи, я одна. В прихожую вошел человек в темно-сером пальто и куньей шапке. Грина вошедший не заметил и оказался к нему спиной. Жюли быстро поцеловала Пожарского в ухо и щеку, поверх его плеча подмигнула Грину. - Пойдем, что покажу. Она взяла обер-полицеймейстера за руку и потянула за собой в комнату. Грин неслышно ступал сзади. - Кто это? - спросил Пожарский, увидев Иглу. - Минутку, не представляйтесь, я сам... А, догадался! Какой приятный сюрприз. Что это значит, Жюли? Ты сумела склонить мадемуазель Иглу на сторону правопорядка? Умница. Однако где же кумир моего сердца, доблестный рыцарь революции господин Грин? Тут-то Грин и ткнул ему дуло между лопаток. - Я здесь. Руки на виду. До стены и медленно лицом. Пожарский развел руки в стороны, держа их на высоте плеч, сделал десять шагов вперед и развернулся. Лицо его было напряжено, брови сдвинуты. - Ловушка, - сказал он. - Сам виноват. Я думал, Жюли, что ты меня любишь. Ошибся. Что ж, и на старуху бывает проруха. - Что такое "ТГ"? - спросил Грин, держа палец на спуске. Обер-полицеймейстер негромко рассмеялся. - Вот оно что. А я-то думаю, что это господин Грин мне сразу пулю в затылок не всадил. Все-таки кое-что человеческое нам не чуждо? Любопытствуем? Ладно уж, по старому знакомству отвечу на все ваши вопросы. Заодно пару лишних минут воздухом подышу. Рад лично познакомиться с давним адресатом. Вы точно такой, каким я вас представлял. Да вы спрашивайте о чем хотите, не стесняйтесь. - "ТГ", - повторил Грин. - Ерунда, шутка. Означает "третий радующийся", по-латыни "терциус гауденс". Смысл шутки, я надеюсь, понятен? Полиция истребляет вас, вы истребляете тех, кто мне мешает, а я смотрю на ваши забавы и радуюсь. По-моему, остроумно. - Как "мешает"? Почему? Губернатор Богданов, генерал Селиванов, предатель Стасов... - Не трудитесь, я всех отлично помню, - перебил Пожарский. - Богданов? Это не столько деловое, сколько личное. Нужно было сделать любезность вице-директору Департамента, моему предшественнику на этой должности. Он находился в давней связи с женой екате-риноградского губернатора и мечтал, чтобы она овдовела. Мечты были совершенно платонического свойства, но однажды ко мне в руки попало письмишко его превосходительства, в котором он неосмотрительно писал своей пассии: "Поскорей бы до твоего благоверного добрались террористы. С удовольствием им помог бы". Грех было не воспользоваться. После того как вы столь героически застрелили Богданова, я провел с влюбленным мечтателем конфиденциальную беседу, и место вице-директора освободилось. Генерал-лейтенант Селиванов? О, это совсем другое. Острейшего ума был человек. Добивался того же, чего и я, но опередил меня на несколько ступеней. Он заслонял мне солнце, а это рискованно. За Селиванова вам огромная благодарность. Когда вы отправили его в царство Аида, самым многообещающим защитником престола стал ваш покорный слуга. Далее, кажется, покушение на Аптекарском острове на меня и "сотрудника" Стасова? Тут задача была двойная: во-первых, поднять свое служебное реноме. Раз сама БГ устраивает на меня охоту, значит, отдает должное моим деловым качествам. А во-вторых, Стасов исчерпал свою полезность и просил отпустить его на волю. Отпустить, конечно, можно было, но я решил, что будет больше проку, если он умрет. Опять же престиж нашей с вами Боевой Группы поднимется. Лицо Грина исказилось, словно от сдерживаемой боли, и Пожарский довольно засмеялся. - Теперь главное ваше свершение, убийство Храпова. Признайте, что я подал вам прекрасную идейку, отнюдь ее не навязывая. Я же, в свою очередь, признаю, что вы блестяще справились с делом. Безжалостно казнили жестокого сатрапа, худшее злодеяние которого состояло в том, что он меня на дух не переносил и всеми силами препятствовал моей карьере... Здесь, в Москве, вы доставили мне немало хлопот, но в конечном итоге все устроилось наилучшим образом. Даже ваш фокус с экспроприацией оказался кстати. Благодаря нашей с вами ветреной подружке Жюли я узнал, кто новый партийный казначей и в самом скором времени собирался отобрать казенные денежки обратно. Особенно эффектно было бы сделать это, находясь на должности московского обер-полицеймейстера. Мол, хоть я и не в столице, но высоко сижу и далеко гляжу. Жаль. Видно, не судьба, - фаталистски вздохнул Пожарский. - По крайней мере, оцените изящество замысла... Что там было еще? Полковник Сверчинский? Подлец, гнусный трюкач. Вы помогли мне с ним расквитаться за одну мерзкую шутку. Бурляев? Здесь уж я вам помог, как и в деле с Рахметом. Не хватало еще, чтобы БГ, мое любимое детище, была обезврежена начальником московской Охранки. Так нечестно. Кто зернышко посадил, тот должен и урожай собирать. Что прикончили Бурляева - молодец. Его ведомство оказалось в полном моем подчинении. Только вот с Фандориным вы дали маху, а он преназойливо путался у меня под ногами. Но за Фандорина я вас не виню, это особый случай... Ну вот, а потом пришло время завершать нашу с вами эпопею. Увы, все хорошее когда-нибудь заканчивается. Я продумал операцию до мелочей, да вмешалась случайность. Обидно. Я только-только начал разгоняться, еще немного, и остановить меня было бы невозможно... Судьба. Жюли всхлипнула. - Ничего, - улыбнулся ей обер-полицеймейстер. - На тебя-то я зла не держу, только на судьбу. С тобой мне было хорошо и весело, а что предала, так, видно, деваться было некуда. Удивительно, но по лицу Жюли текли слезы. Никогда еще Грин не видел эту жизнерадостную, легкомысленную женщину плачущей. Однако дальнейший разговор был лишен смысла. Все и так выяснилось. Даже во время еврейского погрома Грин не чувствовал себя таким несчастным, как в эти минуты, перечеркнувшие весь смысл трудной, изобиловавшей жертвами борьбы. Как жить дальше - вот над чем теперь следовало думать, и он знал, что найти ответ будет непросто. Но в одном ясность имелась: этот улыбчивый человек должен умереть. Грин навел дуло манипулятору в лоб. - Э, милейший! - вскинул руку Пожарский. - Что за спешка! Так славно беседовали. Разве вы не хотите послушать про Жюли и нашу с ней любовь? Уверяю вас, это увлекательней любого романа. Грин покачал головой, взводя курок: - Неважно. - Глеб! Не-е-е-ет! С пронзительным криком Жюли кошкой прыгнула на Грина и повисла на его руке. Ее хватка оказалась неожиданно цепкой, острые зубы впились в кисть, сжимавшую "кольт". Грин перехватил револьвер левой рукой, но было поздно - Пожарский сунул руку в карман и выстрелил прямо через полу пальто. Я ранен, подумал Грин, ударившись спиной о стену и сползая на пол. Хотел поднять руку с револьвером, но она не послушалась. Жюли ударом башмачка отшвырнула "кольт" в сторону. - Браво, девочка, - сказал Пожарский. - Ты просто чудо. Уж я тянул-тянул время, а все равно не хватило. Я велел своим ждать на улице ровно десять минут и потом врываться. Он успел бы меня прикончить. В ушах у Грина шумело и завывало, комната накренялась то вправо, то влево. Непонятно было, как удерживаются на ногах двое мужчин, вбежавших из коридора. - Выстрел услыхали? - спросил обер-полицеймейстер. - Молодцы. Этого я уложил, кончается. Женщина на вас, это Игла, та самая. Оставлять нельзя, слышала лишнее. Свет начинал меркнуть. Нельзя было, чтобы лицо Пожарского стало последним видением ускользающей жизни. Грин повел гаснущим взглядом по комнате, отыскивая Иглу. Она стояла, сцепив руки, и молча смотрела на него, но выражения ее глаз он различить уже не мог. Что это поблескивает у нее между пальцев, такое тонкое и светлое? Взрыватель, э