анда, заливая красным цветом лужу крови на месте очередного злодеяния Потрошителя. - Роберт Ашотыч из кожи вон лезет, но он же не волшебник. У меня в третьем классе подружка была, Люсьенка, с пороком сердца. Ждала очереди на операцию, но не дождалась. И Юлик тоже не дождался, пока его в Туапсе переведут, задохся от астмы. Роберта Ашотовича она поминала часто. Это был директор интерната - судя по рассказам, человек неординарный и энергичный. Всем своим питомцам он придумывал имена сам, одно причудливей другого, а если у ребенка в графе "отец" стоял прочерк, то дарил и отчество. - Пока меня папа не нашел, я звалась Миранда Робертовна Краснокоммунарская, - похвасталась Мира, произнося это несусветное прозвание, словно какой-нибудь громкий титул. - Красота, да? Мы там все, у кого своей фамилии не было, назывались Краснокоммунарскими. Во-первых, звучит, а во-вторых, Роберт Ашотович говорил, что ни у кого кроме наших такой фамилии быть не может. Как где встретите какого-нибудь Краснокоммунарского, сразу поймете: это свой. Странно, но про отца она говорила гораздо меньше, чем про этого самого Роберта Ашотовича. То есть почти совсем не говорила. Но когда видела Мирата Виленовича или когда кто-нибудь просто упоминал его имя, в глазах Миранды зажигались особенные огоньки, а на щеках проступал румянец. Вот как нужно добиваться пылкой дочерней любви, думал Николас. Отказаться от своего ребенка, помариновать его лет семнадцать в приюте, а потом прикатить на "мерседесе": здравствуй, дочурка, я твой папа. Думать-то думал, но сам, конечно, понимал, что несправедлив, что просто завидует. За четыре дня хозяина Фандорин видел только однажды. Мират Виленович уезжал рано, возвращался поздно, и лишь в понедельник, накануне дочкиного дня рождения, поспел к семейному ужину. Но пообщаться с ним возможности не представилось. Господин Куценко и в столовой то говорил по телефону, то просматривал бумаги, которые без конца подсовывал ему мамонтоподобный Игорек. Вот это мужчина, уныло размышлял Ника, поглядывая на магната. С каким обожанием смотрят на него красивейшая из женщин и прелестнейшая из дочерей, а ведь собою отнюдь не Эраст Петрович и даже не Том Круз. Дело не во внешности, дело во внутренней силе, тут Инга Сергеевна абсолютно права. Интересно, а как бы он обошелся с Потрошителем? Все-таки врач, представитель гуманной профессии. Дело в том, что как раз перед ужином у Николаса произошел ожесточенный спор с Мирой - как должен поступить Эраст Фандорин, если ему удастся изловить это чудовище. По мнению гувернера, несчастного психопата следовало поместить в тюремную больницу, чтобы врачи попробовали исцелить его больную душу. Именно так бы и сделал Эраст Петрович, который, будучи защитником правопорядка и человеком истинно цивилизованным, свято верил в то, что слово эффективнее насилия. Мира же о подобном исходе не желала и слышать. "Наш Эраст нашел бы эту гадину и прикончил", - безапелляционно изрекли нежные девичьи уста. Характер у девочки был крепкий, бойцовский. Например, она ужасно боялась предстоящего приема по случаю своего дня рождения. При одном упоминании о неотвратимо приближающемся вторнике ее личико, и без того худенькое, вытягивалось, а мелкие ровные зубы впивались в нижнюю губку, но Миранда ни за что не призналась бы, как мучительно для нее предстоящее испытание - ведь это расстроило бы папу, который хотел сделать ей приятное. Николас не жалел усилий, чтобы придать девочке уверенности. Убеждал, что в пышном платье с кринолином она божественно хороша (это было сущей правдой), показывал, как нужно ходить, как держать осанку. Целый час посвятил инструктажу по пользованию столовыми приборами, хотя был совершенно уверен, что новорусский бомонд этих премудростей знать не знает. Больше всего Миранда боялась что-нибудь не то сказать и тем самым опозорить Мирата Виленовича. - А ты говори поменьше, - посоветовал ей Ника. - Это и есть самый хороший тон для молоденькой девушки в присутствии взрослых. Спросят что-нибудь - ответишь, ты же не дурочка. А так смотри на всех с улыбкой, и больше ничего. Улыбка у тебя, как у мадонны. В знаменательный день, когда в доме уже ждали гостей, Фандорин отвел нарядную Миру в сторону и ободряюще сжал ее затянутый в длинную перчатку локоток: - Ты знаменитость. На тебя будут смотреть, в том числе ревнивыми глазами. Выискивать промахи, особенно женщины. Это не должно тебя пугать. Так уж устроен свет - не важно, в девятнадцатом веке или в двадцать первом. Будь со всеми доброжелательна и вежлива, но если почувствуешь насмешку или вызов, не теряйся. Я постараюсь держаться неподалеку и приду тебе на помощь. - Ничего, Николай Александрович, - улыбнулась девочка белыми от страха губами. - Мне бы только папу не подвести. А если кто на меня наедет, дам сдачи. Роберт Ашотович всегда говорил: "Кто добрый, с тем надо по-доброму, а если кто обидел - давайте сдачи". Еще песню нам пел, свою любимую. И Миранда пропела хрустальным голосКОМ: - "При каждой неудаче давать умейте сдачи, иначе вам удачи не видать". А во двор уже въезжал автомобиль первого из гостей. - Ну, в бой, - подмигнул Николас. - Ой, мамочки... Мира деревянной походкой двинулась в сторону передней, откуда уже доносился звучный, известный всей стране бас режиссера Оскарова: - Миратушка! Ингушетия! У, затворники, старосветские помещики! Визит Магомета к горе! А где именинница? Николас выглянул из коридора, увидел, как киноклассик, склонив львиную голову, целует ручку мертвенно бледной Миранде. Рядом стояла умопомрачительная мадам Оскарова, с великодушной улыбкой взирала на дилетантку и - с точно таким же выражением лица - на празднично расчесанного Агбара, который возбужденно подпрыгивал и повизгивал у ног хозяйки. - Ты что это фрак нацепил, низкопоклонник? - Куценко шутливо снял с плеча режиссера несуществующую пылинку. - Хватило бы и смокинга. Девочке всего восемнадцать. - Да я не из-за вас. Был на открытии фестиваля "Русский меценат". Бабки на картину нужны, я тебе говорил. - Ну и как? Достал? Режиссер махнул рукой. - Сказал бы я тебе русским языком, если б не присутствие этого волшебного дитяти. "Меценат, лови откат" - вот какой у них фестиваль. Тут каннско-венецианский лауреат все-таки не сдержался и выразился самым энергичным, идиоматическим манером, отчего Мира вздрогнула и испуганно оглянулась на Николаса. Тот пожал плечами: ничего не поделаешь, видно, так в этой среде заведено. Куценко засмеялся, жестом пригласил проходить в салон, где стояли столы с винами и закусками, но другой рукой приобнял госпожу Оскарову. - Маруся, ты через пять недель ко мне, на техосмотр. Помнишь? - Уж про что про что, а про это я помню всегда. Красавица нежно поцеловала хозяина в щеку, а по лестнице уже поднимались новые гости - и тоже такие, которых знала вся страна. Это был истинный парад планет! Сначала обомлевшей Мире вручил букет Максим Кафкин, ведущий телешоу "Как украсть миллион". Не успела она прийти в себя, а ей уже тряс руку колумнист Михаил Соколов, реставратор некогда славной и теперь снова входящей в моду профессии сатириков-государственников. Потом бедняжку целовала светско-парламентская львица Ирина Оригами. А следом, шурша шелками и туманами, уже наплывала блистательная Изабелла Марченко (народная кличка "Средство Макропулоса") - на великую актрису Николас воззрился с особенным интересом, вспомнив, что она судится с газетой "Эросс" за диффамацию: редакция поздравила легенду кинематографа с совершеннолетием правнука. Миранда держалась молодцом: подарки принимала грациозно, разворачивала, мило ойкала и даже розовела. На вопросы отвечала тихо, но без робости, иногда же ограничивалась одной улыбкой, что было уже высшим пилотажем. Успокоившись за воспитанницу, Фандорин переместился в салон, где джазовый секстет исполнял вариации на темы классических шлягеров из Доницетти и Беллини. Теперь можно было подумать и о себе. Странное у него было предчувствие: сегодня, наконец, что-то произойдет. Не может же затишье продолжаться вечно? Сколько можно выгибать шею и всматриваться в небо: когда же выползет грозовая туча? Воздух насыщен электричеством, где-то за горизонтом перекатываются булыжники грома, а бури нет и нет. Уж скорей бы. За все эти дни ни одного звонка от Жанны. Выданный ею телефон молчал, но Ника не забывал о нем ни на секунду, был готов к тому, что проклятая машинка в любое мгновение запищит - так истинный самурай живет в непрестанной готовности к внезапной смерти. В салоне, среди выпивающих, хохочущих, целующихся звезд магистру сделалось совсем тоскливо - будто он по случайности угодил на глянцевый разворот журнала "Семь дней". Он выскользнул в прихожую, чтобы через боковой коридор ретироваться в свои "парта-менты" - и как раз налетел на чету Куценко. Они стояли спиной к двери и приближения гувернера не слышали, потому что, производя свой маневр, Николас старался ступать как можно тише. В результате чего и сделался невольным свидетелем маленькой супружеской сцены. Инга Сергеевна говорила с ласковой укоризной: - Дурачок ты, ей-богу. Нашел к кому ревновать. Сколько лет прошло! Ты бы еще татаро-монгольское иго вспомнил. Глаза мои этого Яся не видели бы, пропади он пропадом. Ведь ты сам его пригласил, у вас свои дела. - Дела делами, но как вспомню... - глухо рокотал Мират Виленович. Беседа явно носила интимный характер, однако пятиться назад было глупо - еще подметка скрипнет, только хуже получится. И Фандорин поступил самым тривиальным образом - кашлянул. Мадам Куценко обернулась, вспыхнула и, бесстрастно улыбнувшись Николасу, спустилась по ступенькам вниз. Хозяин же, тоже покашляв, счел нужным задержаться - должно быть, от смущения. Выход в такой ситуации один: завести разговор на какую-нибудь нейтральную тему. Поэтому, глядя через распахнутые двери на столичный бомонд, Фандорин сказал: - Все-таки не зря русских женщин называют самыми красивыми. Всего несколько лет раскрепощенности, богатства, и вот наши светские львицы уже ничем не уступают лондонским или парижским. Вы только посмотрите, это же просто конкурс "Мисс Вселенная". - Скорее, "Миссис Вселенная", - хмыкнул Куценко. - Жены наших политиков и богатеньких буратин в последние годы стремительно хорошеют и молодеют, это правда. Но дело тут не в генах, а вот в этих руках. - Он продемонстрировал свои замечательные пальцы и засмеялся. - Три четверти дам, которых вы тут видите, прошли через мою операционную. И каждый год я делаю им коррекцию - этого требует разработанный мною метод. Если какая-нибудь из моих лолобриджид опоздает на очередную профилактику, то с боем часов превратится в тыкву. Что делать - красота требует квалифицированного ухода. Николас вспомнил, как Мират Виленович поминал жене режиссера про какой-то "техосмотр". Так вот что имелось в виду. - Но как вы все успеваете? И заниматься бизнесом, и оперировать, и еще эта профилактика. Куценко вздохнул: - За счет сна, отдыха. Не помню, когда ел по-человечески - знаете, чтобы не спеша, с удовольствием. А что прикажете делать? Посвятить в свой метод ассистентов? Народ сейчас ушлый - враз свою клинику откроют и, конкурировать начнут. Прецеденты уже были. Опять же клиентки у меня особенные. - Он кивнул в сторону зала. - С ними личный контакт нужен. Кажется, за финансовые перспективы фирмы "Фея Мелузина" можно не тревожиться, подумал Николас. В пациентках у чудо-доктора нехватки не будет, и за деньгами они не постоят. Внезапно лицо Мирата Виленовича изменилось. Из устало-насмешливого стало сосредоточенным, напряженным. Но не более чем на мгновение. Затем хирург просиял широченной улыбкой и, глядя мимо Фандорина, воскликнул: - Ясь! Как обычно, опаздываешь! А ну давай дневник и чтоб без родителей не приходил! На площадку поднимался стройный господин с импозантной проседью в тщательно уложенных волосах. Смокинг сидел на нем так, словно припозднившийся гость прямо в нем родился и с тех пор другого кожного покрова не знал - только время от времени линял, обрастая новой элегантной шкуркой. Красавец дружески хлопнул хозяина по плечу, после чего оба исполнили странный ритуал: вместо рукопожатия стукнулись открытыми правыми ладонями, а потом еще и шлепнули друг друга по лбу. - Салют, Куцый. Как говорится: здрасьте, давно не виделись. - Это точно. Инга уж спрашивала, чем это вы с Ясем ночи напролет занимаетесь. Вы что, говорит, ориентацию поменяли? - засмеялся Мират Виленович. - Но на сегодня брейк, лады? Только бумажку тебе одну покажу, и все. Зайдем в кабинет? - Угу, - промычал Ясь, вопросительно глядя на Николаса. - Фандорин, гувернер дочери Мирата Виленовича, - представился тот, но руку первым протягивать не стал, ибо гувернер - фигура второстепенная и должен знать свое место. Правильно сделал. Рукопожатием с наемной рабочей силой гость обмениваться не пожелал - только оглядел Николаса с головы до ног и еще раз повторил, но уже с другой интонацией: - Угу. Вежливый Куценко представил своего знакомого: - Это Олег Станиславович Ястыков, мы Когда-то в одном классе учились. А теперь главный мой конкурент, ему принадлежат аптеки "Добрый доктор Айболит". Вы их, конечно, знаете. Тот самый Ястыков, из списка приговоренных! Стараясь не выдать волнения, Фандорин спросил: - Какая же может быть конкуренция между косметическими клиниками и аптеками? Скорее сотрудничество. - Вот и я тебе говорю, Куцый, - засмеялся Ястыков. - Ты бы лучше со мной сотрудничал, а не бодался. Гляди, уши на нос натяну, как в пятом классе. На мгновение лицо Мирата Виленовича исказилось странной гримасой, но, может быть, Николасу это показалось - Куценко весело двинул однокашника локтем в бок. - Что ж ты один? Не узнаю грозу сералей и борделей! - Почему один? Я с дамой. Сейчас познакомлю - супер-класс. - Ну, и где твой супер-класс? Ястыков оглянулся. - Ее внизу твоя подхватила, повела гостиную показывать. Инга-то цветет! Счастливчик ты! И снова лицо хозяина дома дернулось теперь уже совершенно явственно. Криво улыбнувшись Ястыкову, Мират Виленович попросил Фандорина: - Николай Александрович, не сочтите за труд. Спуститесь, пожалуйста, вниз и скажите жене, что я поднимусь с Олегом Станиславовичем в кабинет, но к выносу праздничного торта мы непременно спустимся. Подавив порыв низко поклониться и прошелестеть: "Слушаю-с, ваше сиятельство", Николас отправился на первый этаж. Раз ты обслуживающий персонал, умерь гордыню, знай свое место. Инга и спутница неприятного Ястыкова были в гостиной - стояли перед портретом личного дворянина Конюхова. Заслышав шаги, гостья, высокая брюнетка в алом платье с глубоким вырезом на загорелой спине, обернулась. Ника покачнулся, ухватился за дверной косяк. Это была Жанна! Время и пространство переключили регистр и перешли в иное измерение, так что ровный, безмятежный голос Инги Сергеевны казался звучащим откуда-то из иного мира, из позапрошлого столетия: - Заметьте, что неуважение к предкам есть первый признак дикости и безнравственности... Глава шестнадцатая. БРИГАДИР - Дмитрий, будет безнравственно, если ты и дальше станешь хранить молчание о причинах твоего бегства из Петербурга, - строго молвил Данила, едва дормез отъехал от площади. Митя стоял на коленках, забравшись на заднее сиденье, и смотрел в окно: на поручика-гатчинца, пересчитывавшего полученные за шпагу деньги, на угрюмого Пикина - тот стоял один, накинув поверх рубахи плащ, и жадно дымил длинной трубкой. Карету взглядом не провожал, разглядывал землю под ногами. - Я не понуждал тебя к откровенности, - продолжил Фондорин все тем же решительным тоном, - однако же, согласись, что после случившегося я вправе получить ответы на некоторые вопросы. Первое: кто таков упомянутый капитан-поручиком Еремей? Второе: почему за тебя обещано вознаграждение, и судя по всему немалое? Третье: что ты делал Петербурге - один, без родителей? Четвертое... Всего вопросов было ровным счетом двенадцать, перечисленных в строгой логической последовательности, из чего следовало, что занимали они Данилу уже давно. - Простите меня за скрытность, мой почтенный друг и благодетель, - повинился Митридат. - Она была вызвана отнюдь не недоверием к вам, а нежеланием вовлекать вас в эту не до конца ясную, но опасную интригу. И Митя поведал своему спасителю все, как на духу, сам не замечая, что заразился от лесного философа привычкой изъясняться длинными грамматическими периодами. Фондорин изредка задавал уточняющие вопросы, а дослушав, долго молчал - обдумывал услышанное. - Рассказанная тобой история настолько запутанна и смутна, - сказал он наконец, - что, если позволишь, я попытаюсь осмыслить ее суть, а ты меня поправишь, коли я в чем-то ошибусь. Итак. В законах о российском престолонаследии еще со времен Великого Петра нет определенности. Государь вправе назначать себе преемника по собственной воле, не считаясь с династическим старшинством. Известно, что по насмешке судьбы сам Петр назвать своего преемника не успел - испустил дух, так и не произнеся имени. С тех пор монархов на престол возводит не право, а сила. И первая Екатерина, и второй Петр, и Анна, и младенец Иоанн, и Елисавета, и третий Петр, и Екатерина Вторая были возведены на трон не законом, а произволом. Неудивительно, что в окружении Фаворита возник прожект миновать естественную очередность престолонаследия и сделать преемником императрицы не Сына, который известен упрямством и вздорностью, а Внука, который по юности лет и мягкости нрава станет воском в руках своих приближенных. Очевидно, завещание на сей счет уже составлено, но осторожная Екатерина пока хранит его в тайне, по своему обыкновению выжидает удобного момента. Однако, как говорится, у мертвых голоса нет. Если Екатерина сама, еще при жизни, не передаст скипетр Внуку, то едва у нее закроются глаза, как в столицу явится Павел во главе своего пудреного воинства и займет трон силой. Тогда всем его гонителям и обидчикам не поздоровится, а в первую голову самому Фавориту и его приспешникам. Твой приятель Еремей Метастазио умен и отлично понимает, Что время не терпит. А тут еще скудоумный Платон совсем потерял голову от страсти и затеял сам рубить сук, на котором сидит. Не сегодня-завтра зуровский неприятель Маслов добудет верные доказательства Фаворитовой неверности, и тогда случаю его светлости конец. Вот итальянец и решил сократить земное пребывание императрицы. Она должна умереть поскорее, пока Зуров еще в силе, но умереть не в одночасье, а после болезни, чтобы у нее хватило времени утвердить Внука в державном преемничестве. Для этого и понадобился медленнодействующий яд. Верно ли я понимаю последовательность и смысл событий? - Верно! - воскликнул Митя. - О, как верно! Только теперь интрига Метастазио раскрылась передо мной в полной ясности! - М-да? - скептически покачал головой Данила. - А мне для полной ясности чего-то недостает. - Чего же? - Пока не могу сказать. Нужно хорошенько все обдумать. Вот что, дорогой мой товарищ, не будем торопиться в Москву. Во-первных, надобность в спешке отпала, потому что погони за нами больше нет. Во-вторых, я обещался доставить тебя к Павлине Аникитишне, а она едет кружным путем и прибудет к своему дяде не ранее, чем через два-три дня. В-третьих же, в рассказанной тобой истории есть некая странность, которую я чувствую, но назвать не могу. Пока мы досконально во всем не разобрались, я счел бы рискованным возвращать тебя в родительский дом - итальянцу будет слишком легко отыскать там опасного свидетеля. У господина Метастазио наверняка есть и другие помощники кроме Пикина. Да и Пикина списывать нельзя, заметил Митя, но не вслух, а мысленно - чтобы не расстраивать своего легковерного друга. - Не в Москву? - сказал он. - Тогда куда же? Данила раскрыл дорожную карту. - Мы миновали Городню... Если в городке Клине повернуть с тракта и проехать верст двадцать в сторону Дмитрова, там находятся обширные владения бригадира Любавина. Это мой старинный приятель и университетский соученик. Надеюсь, Мирон жив и находится в добром здравии. С началом гонений на мнимых якобинцев он удалился из Москвы и наверняка поныне пребывает у себя в подмосковной. - Этот господин тоже был членом вашего общества? - явил проницательность Митя. - Как ваш новгородский приятель? - Нет, Любавин из практиков. Идеи нравственного преобразования, исповедуемые братьями Злато-Розового Креста, казались его деятельному уму слишком медленными. Но это весьма достойный и добрый человек. Решено, едем к Любавину, в Солнцеград. x x x В Клину снова произошло переодевание. Зная фондоринские привычки, Мирон Любавин весьма удивился бы, увидев старого друга путешествующим в сопровождении казачка. К тому же, если гостевание продлится несколько дней, не селить же Митридата со слугами? Поэтому после непродолжительных, но, должно быть, чувствительных для сердца колебаний Данила решился представить Митю как собственного сына. Бригадир, анахоретствовавший у себя в имении еще с той поры, когда Фондорина не постигли прискорбные Обстоятельства, вряд ли был осведомлен о судьбе маленького Самсона. С бекешей и замечательной запорожской папахой пришлось расстаться. Мите были куплены беличья шубка, камзол, кюлоты, башмаки, полотняные рубашки и все прочие Предметы туалета, необходимые дворянину, а волосы опять побелели, смазанные салом и присыпанные пудрой. - Эким ты версальским маркизом, - пошутил Данила, оглядывая преобразившегося спутника. Митя лишь небрежно пожал плечом: эх, Данила Ларионыч, видели бы вы меня в Зимнем. Вскоре после съезда с Московской дороги начались владения Мирона Антиоховича Любавина, растянувшиеся не на одну версту. - Мирон богат, - рассказывал Фондорин. - Кроме Солнцеграда у него тут еще три или четыре деревеньки, да хутора, да мызы, да заводы, да лес, да вон сколько мельниц по холмам. Полутора тысячами душ владеет, а с бабами получится вдвое. Брать по германским меркам - владетельное графство. И погляди, Дмитрий, сколь славно живут. Как раз подъезжали к селу Солнцеграду, и вправду на диво благоустроенному и опрятному. Улица была всего одна, но широкая, расчищенная от снега и - невероятный для деревни феномен - мощенная камнем. Таких домов, как в Солнцеграде, Мите тоже доселе видеть не доводилось. Хоть и бревенчатые, все они были крыты не соломой и даже не дранкой, а самым настоящим железом, и хоть одни из строений были побольше и побогаче, а другие поменьше и поскромней, обычной российской нищеты не ощущалось вовсе. - Смотрите, неужто клумба? - показал Митя на выложенный кирпичом круг перед одной из изб. - В самом деле! - воскликнул Фондорин, взволнованный не менее Мити. - А окна! Из настоящего стекла! Это просто невероятно! Я был здесь тому двенадцать лет, когда Мирон только-только вышел в отставку и вступил в права наследства. Солнцеград просто не узнать! Взгляни, взгляни сюда! - закричал он во весь голос и потянул спутника за рукав. - Видал ли ты когда-нибудь подобных поселян? По улице шло крестьянское семейство: отец, мать и трое дочек. Одеты во все новое, добротное, у женщины и девочек цветные платки. - Ай да Мирон! Мы все мечтали да спорили, а он дело делал! Ах, молодец! Ах, герой! - все не мог успокоиться Данила. Между тем карета въехала в ворота английского парка, устроенного таким образом, чтобы как можно достовернее походить на девственное творение природы. Должно быть, в летнее время все эти кущи, лужайки, холмы к озерца выглядели чрезвычайно живописно, однако бело-черная зимняя гамма придавала парку вид строгий и немного сонный. Над верхушками деревьев показалась крыша господского дома, увенчанная круглой башенкой, и в следующий миг грянул пушечный выстрел, распугав многочисленных птиц. - Это нас дозорный заметил, - объяснил Данила, радостно улыбаясь. - Старинное московское гостеприимство. Как завидят гостей, палят из пушки. И на кухне сразу пошла кутерьма! Тебе понравится здесь, вот увидишь. А Мите и так уже нравилось. Дом оказался большим, размашистой постройки: с одной стороны стеклянная оранжерея, с другой колоннада, сплошь уставленная свежевыкрашенными сельскохозяйственными орудиями, из которых Митя узнал лишь английскую двуконную сеялку, которую видел на картинке. У парадных дверей в ряд выстроились дворовые - молодец к молодцу, в синих мундирах на манер гусарских. Двое подбежали открывать дверцу дормеза, остальные поклонились, да так весело, без раболепства, что любо-дорого посмотреть. А по ступенькам уже сбегал плотный, невысокий мужчина с кудрявой непудреной головой и румяным лицом. Он был в кожаном фартуке поверх рубашки, в нарукавниках, засыпанных опилками. - Мирон! Фондорин спрыгнул на снег, побежал навстречу хозяину, и тот тоже просиял, распростер объятья. Они троекратно облобызались, оба разом что-то говоря и смеясь, а Любавин, не удовлетворившись объятьями, еще принялся стучать гостя по спине и плечам. - Ну порадовал! Ну утешил, Даниил Заточник! - хохотнул Мирон Антиохович и пояснил присоединившемуся к нему красивому юноше. - Однокашник мой, Данила Фондорин, тот самый! А Заточником его прозвали после того, как ректор его за дерзость в карцер заточил. - Да, батюшка, вы рассказывали, - улыбнулся юноша. - Я про вас, Данила Ларионович, очень наслышан: - Сын мой, Фома, - представил Любавин. - Ты его в пеленках помнишь, а ныне вон какой гренадер вымахал. Ох, опилками тебя перепачкал! Он засуетился, отряхивая кафтан Фондорина. Тот, смеясь, спросил: - Все мастеришь? - Да, придумал одну штуку, которая произведет la revolution veritable{истинную революцию (фр.)} в мясо-молочном сообществе. Но показать не могу, даже не упрашивай. Не все еще додумал. Данила засмеялся. Тут Мирон Антиохович увидел прилипшего к каретному окну Митю. - Э, да ты, я смотрю, не один? Улыбка на лице гостя угасла. - Я тоже с сыном. Поди сюда, Самсон не дичись. Когда Митя подошел и поклонился, Фондорин присовокупил: - Ему девять, но разумен не по годам. Мите показалось, что Любавин и его сын смотрят на него каким-то особенным образом, Но впрочем почти сразу же оба, переглянувшись, радушно заулыбались. - Мал для девяти годов-то, мал. - Мирон Антиохович шутливо тронул Митю пальцем за кончик носа. - Поди, Данила, учено.стью сынка сушишь? Знаю я тебя, книжника. Ах, да что же я, как нехристь какой! - переполошился вдруг хозяин. - В дом, в дом пожалуйте! Лидия-то моя умерла. Да-да, - закивал он всплеснувшему руками Даниле. - Ладно, ладно, отплакано. Нечего. Теперь я, как и ты, бобылем. Вдвоем с Фомой управляемся, без женского уюта. Не взыщи. x x x Это он скромничал, насчет уюта-то. Дом замечательного бригадира был устроен самым разумным и приятным для проживания манером. Мебель простая, без затей, но тщательно продуманная в видах удобства: спинки стульев и кресел вырезаны в обхват спины, чтоб покойней сиделось; на широких подоконниках турецкие подушки - вот, поди, славно почитывать там хорошую книжку и любоваться парком; полы покрыты дорожками деревенского тканья - и не скользко, и ступать мягко. Но больше всего Митридата, конечно, заинтересовали полезные приборы, имевшиеся чуть не в каждой комнате. Были тут барометры с термометрами, обращенные на обе стороны дома, и подзорные трубы для лицезрения окрестностей, и буссоль с астролябией, а лучше всего оказалось в библиотеке. Что книг-то! Тысячи! Вот где провести бы годик-другой! На стенах три портрета старинных людей: один в круглой шапочке и с длинными прямыми волосами, молодой, двое других - в плоских, именуемых беретами, возрастом постарше. - Это у тебя Пико де ла Мирандола, контино моденский, - покивал Фондорин, признав молодого. - Это преславный Кампанелла, а третий кто ж? - Великий английский муж Фома Мор, в честь которого я назвал единственного сына и наследника. Портрет писан художником не с известной гравюры, а по моим сугубым указаниям, вот ты и не узнал. - Отменная Троица, лучше всякого иконостаса, - одобрил Данила и оборотился к Стеклянному кубу, в котором стояла черная трубка на хитрой подставке. - А это что? Неужто диоптрический микроскоп? - Он самый, - гордо подтвердил Любавин. - Самоновейший, с ахроматическим окуляром. В простой капле воды обнаруживает целый населенный мир. Выписан мною из Нюрнберга за две тысячи рублей. Митя затрепетал. Читал о чудо-микроскопе, много сильнейшем против прежних, давно мечтал при его посредстве заглянуть в малые вселенные, обретающиеся внутри элементов. Была у него собственная гипотеза, нуждавшаяся в опытном подтверждении: что физическая природа не имеет границ, однако же ее просторы не линейны, а слоисты - бесконечно малы в одном направлении и бесконечно велики в другом. - Милостивый государь, а не дозволите ли заглянуть в этот инструмент? - не выдержал он. Мирон Антиохович засмеялся: - "Милостивый государь". Ишь как ты его, Данила, вымуштровал. Гляди, не переусердствуй с воспитанием, не то вырастишь маленького старичка. Всякому возрасту свое. - А Митридату ответил. - Извини, дружок, не могу. Очень уж нежный механизм. Я и собственному сыну не дозволяю его касаться, пока не постигнет всей мудрости биологической и оптической науки. В твои годы должны быть иные игрушки и занятия. На токарном станке работать умеешь? Нет? А с верстаком столярным знаком? Ну-ка ладоши покажи. - Взял Митины руки в свои, зацокал языком. - Барчук, сразу видно - барчук. Вот вы каковы, злато-розовые, лишь языком молоть да слезы лить, а надобно работать. Ты-то вот, Данила, своих крепостных, поди, отпустил, вольную им дал, так? - Так. - Держу пари, что половина на радостях поспивались. Рано нашим мужикам волю давать, много воли это как много сильного лекарства. Отравиться можно. Понемногу следует, по чуть-чуть. Я вот своим крепостным свободы не даю и не обещаю. Зачем человеку свобода, если он ею пользоваться не умеет? Иной раз и посечь нужно, по-отечески. Зато я каждому помогаю на ноги встать, хозяйство наладить. Известно ли тебе, сколько доходу дает помещику в России одна ревизская душа? Нет? А я справлялся. В среднем семь рублей в год, не важно натурой или деньгами. Я же с каждого работника имею средним счетом по сорока пяти рубликов. Каково? - Невероятно! - воскликнул Фондорин. - То-то. И это не считая дохода от мельниц, ферм, скобяных мастерских, полотняного и конного заводов. Ты зависимому человеку перво-наперво дозволь жить: дом ему обеспечь хороший, ремеслу научи, дай на ноги встать, а после и бери по справедливости. Женатый мужик первые три года мне вовсе ничего не платит, даже, наоборот, на обзаведение получает. Зато потом и возвращает сторицей. Данила заметил: - Это, конечно, превосходно у тебя устроено. Да только возможно ль воспитать в человеке достоинство, если такого хозяина всегда посечь можно? - Не всегда, не по моему произволу, а по установленному порядку, за известные нарушения! - горячо возразил Любавин. - Для их же блага! - А вот я, чем дольше на свете живу, тем более склоняюсь к убеждению, что человеку, если он здоров, лучше дать возможность самому своим благом озаботиться. Иначе выйдет, как у наследника в Гатчине. Слыхал? Он тоже своим крестьянам благодетельствует, но они у него должны в немецких полосатых чулках ходить, спать в ночных колпаках и чуть ли не волосы пудрить. - Ну, с чулками это, пожалуй, чересчур, - засмеялся Мирон Антиохович, - однако у меня на цесаревича большие надежды. Он знает, что такое несправедливость, а для государя это великая наука. Уже четверть века, со дня совершеннолетия, он пребывает отстраненным от законного престола. И, подобно любимому тобой некогда принцу Датскому, принужден бессильно наблюдать за бесчинствами преступной и распутной матери. А ведь эта новая Иезавель много хуже шакеспировской Гертруды. Та всего лишь совершила грех кровосмесительства, эта же умертвила двух законных государей, Петра с Иоанном, и не подпускает к короне третьего! Здесь Любавин взглянул на детей и осекся. - Ладно, после об этом потолкуем, а то у счастливых обитателей грядущего девятнадцатого столетия уже ушки на макушке. Сейчас обедать, всенепременно обедать! x x x После обеда, сытного и вкусного, но очень простого, хозяин все же не утерпел - повел гостей в коровник показывать свое революционное изобретение. Оно являло собой сложнейший механизм для содержания скотины в телесной чистоте. Дело в том, что коровы, отменно крупные и ленивые, у Любавина на пастбище не ходили вовсе, а проводили всю свою коровью жизнь в узких деревянных ячеях. Ели, спали, давали молоко и соединялись с быком, не двигаясь с места. По уверению Мирона Антиоховича, мясо и молоко от этого обретали необычайную вкусность и жирность. Теперь же неутомимый эконом замыслил устройство, посредством которого навоз и урина ни на секунду не задерживались бы в стойле, а попадали на особый поддон, чтобы оттуда быть переправленными в отстойные ямы. Обычное отверстие в полу для этой цели не годилось, так как глупое животное могло попасть в него ногой. Посему Любавин разработал пружинную планку, нечувствительную к давлению копыта, однако переворачивающуюся при падении на нее груза весом более трех унций. - Соседские крестьяне моим коровам завидовать будут, ей-богу! Буренки у меня и так содержатся много сытней, теплей, чище, а скоро вообще царевнами заживут, - оживленно объяснял изобретатель, демонстрируя работу хитроумной конструкции. - Не будут, - сказал Данила. - Коровник, спору нет, заглядение, но человеку одних лишь сытости, крова и устроенности бытия мало. Большинство предпочтут голод, холод и грязь, только бы на свободе. Да и коровы твои разбрелись бы кто куда, если б ты их стенками не запер. - И были бы дуры! Пропали бы в одночасье. Кого б волки задрали, а прочих крестьяне на мясо бы разворовали. - Неужто твои мужики воруют? - удивился Фондорин. - Невзирая на сытость? Любавин досадливо покривился: - Мои-то нет, зачем им? У кого достаток и работы много, тому не до воровства. Голодранцы из соседних деревень шастают, тащат что на глаза попадет. После того как мои мужики конокрада до смерти забили, я у себя милицию завел. Чистые гусары! Много лучше казенной полиции, уж можешь мне поверить. - Верю, - усмехнулся Данила, - Однако в чем незаконченность твоего навозного клапана? Любавин встал на четвереньки, оттянул пружину. - Да вот, видишь? У меня тут насосец, доску водой споласкивать. Включается качанием планки, но не успевает ее дочиста вымыть - пружина захлопывается. Митя сказал: - А если вот сюда пружинный замедлитель? Все же девятилетним мальчиком быть гораздо вольготнее, чем шестилетком! Можно предложить разумное техническое усовершенствование, и никто особенно не удивится. - Толковый у тебя сынок! - воскликнул Мирон Антиохович. - Ну-ка, Фома, беги в слесарную за инструментами. Попробуем! x x x Провозились в коровнике дотемна. Перепачкались в пыли, да и в навозе тоже, но своего добились: струя воды вымывала планку начисто. Счастливый хозяин повел гостей в баню - отмываться. Уж как Митю хвалил, как его сметливостью восхищался. - Наградил тебя Бог сыном, Данила. За все твои мучения. - Любавин показал пальцем на грудь Фондорина, и Митя, вглядевшись через густой пар, увидел там белый змеистый шрам, и еще один на плече, а на боку багровый рубец. - Ты его в офицеры не отдавай, пошли в Лондон. Пускай на инженера выучится. Много пользы может принести, с этакой головой. Он любовно потрепал Митю по волосам. - Ты зачем сыну волоса дрянью мажешь? От сала и пудры только блохи да вши. Это в тебе, Данила, бывый придворный проступает. Стыдись! К естеству нужно стремиться, к природности. А ну, Самсоша, поди сюда. Схватил, неуемный, Митю за шею, лицом в шайку сунул и давай голову мылить. Сам приговаривает: - Вот так, вот так. Еще бы коротко обстричь, совсем ладно будет. - Ой, пустите! - запищал Митя, которому в глаз попало мыло, но все только засмеялись. Сильные пальцы, впрочем, тут же разжались. Митридат, отфыркиваясь, распрямился, протер глаза и увидел, что смеются только Данила и Фома, а Любавин стоит бледный, с приоткрытым ртом и смотрит на него, Митю, остановившимся взглядом. Это заметил и Данила, бросился к старому другу. - Что, сердце? Мирон Антиохович вздрогнул, отвел глаза. Трудно сглотнул, потер левую грудь. - Да, бывает... Ничего, ничего, сейчас отпустит. Но и за ужином он был непривычно молчалив, почти не ел, а если и отвечал на Данилины слова, то коротко и словно через силу. Наконец Фондорин решительно отодвинул тарелку и взял Любавина за руку. - Ну вот что, братец. Я как-никак доктор... - Посчитал пульс, нахмурился. - Э, да тебе лечь нужно. Больше ста. В ушах не шумит? Любавин-младший встревожился не на шутку - сдернул с груди салфетку, вскочил. - Да что вы переполошились, - улыбнулся через силу Мирон Антиохович. - В бане перегрелся, эка невидаль. - Глаза его блеснули, улыбка стала шире. - Вот ты, Данила, давеча, в коровнике, мне упрек сделал. Неявный, но я-то понял. Про то, что я своих крестьян, как коров содержу - только о плоти их забочусь, а духом пренебрегаю. Подумал про меня такое, признавайся? - Мне и в самом деле померещилось в твоей чрезмерной приверженности к порядку и практической пользе некоторое пренебрежение к... - Ага! Плохо же ты меня знаешь! Помнишь, как мы с тобой, еще студиозусами, сетовали на убожество деревенской жизни? Что крестьяне зимой с темна на печь ложатся, иные чуть не в пятом часу, и дрыхнут себе до света вместо того чтоб использовать зимний досуг для пользы или развлечения? Помнишь? - Помню, - кивнул Данила. - Я еще негодовал, что иной крестьянин и рад бы чем заняться, да нищета, лучину беречь надо. Любавин засмеялся: - А как про клобы крестьянские мечтал, помнишь? Где поселяне зимними вечерами, когда работы мало, собирались бы песни играть, лапти на продажу плести или ложки-игрушки деревянные резать? Засмеялся и Фондорин: - Помню. Молод был и мечтателен. Ты надо мной потешался. - Потешаться-то потешался, а нечто в этом роде устроил. - Да что ты?! Мирон Антиохович хитро прищурился. - Между Солнцеградом и Утопией (это другая моя деревня) в лесу стоит старая водяная мельня, от которой зимой все равно никакого прока. Так я там лавки, скамьи поставил, самовар купил. Кто из крестьян хочет - заезжай, сиди. Свечи за мой счет, а если кому баранок или сбитня горячего - плати по грошику. Дешево, а все же не задарма. Пускай цену досугу знают. Там же книги лежат с картинками, кому охота. Станочек токарный, пяльцы, ткацкий станок для баб. - И что, ходят? - взволнованно воскликнул Данила. - Сначала-то не больно, приходилось силком. А теперь привыкли, особенно молодые. У меня там милицейский дежурит и дьячок из церкви, чтоб не безобразничали. Хочешь посмотреть? - Еще бы! - Фондорин немедленно вскочил. - За это заведение тебе больше хвалы, чем за любые хозяйственные свершения! Едем! - Но вдруг стушевался. - Извини, друг. Ведь ты нездоров. Съездим в клоб завтра... Хозяин смотрел на него с улыбкой. - Ничего, можно ведь и без меня. Фома дорогу покажет. Там и заночуете, а утром вернетесь. - Едем? - повернулся Данила к Мите, и видно было, что ему страсть как не терпится на свою осуществленную мечту посмотреть. - Конечно, едем! Митридату и самому было любопытно на этакую невидаль взглянуть. Крестьянский клоб - это надо же! - С Самсошей не получится, - сказал Любавин. - Тропу снегом завалило, только верхами проехать можно, гуськом. Лошади у меня собственного завода, норовистые. Неровен час упадет мальчуган, расшибется. Вдвоем поезжайте. Мне с твоим сыном не так скучно хворать будет, да и Самсону скучать я не дам. Ты, кажется, хотел в микроскоп посмотреть? - Неужто? - задохнулся от счастья Митридат. - Тогда я останусь! Полчаса спустя он и хозяин стояли в библиотеке у окна и смотрели, как по аллее рысят прочь два всадника - один побольше, второй поменьше. Вот они уже и скрылись за последним из фонарей, а Мирон Антиохович все молчал, будто в каком оцепенении. Митридата же снедало нетерпение. В конце концов, не выдержав, он попросил: - Ну давайте же скорее изучать водяную каплю! Тогда Любавин медленно повернулся и посмотрел на мальчика сверху вниз - точь-в-точь так же, как в бане. В первый миг Митя подумал, что у Мирона Антиоховича снова схватило сердце, и испугался. Но взгляд был гораздо более долгим, чем давеча, и значение его не вызывало сомнений. Солнцеградский владетель смотрел на своего маленького гостя с нескрываемым отвращением и ужасом, будто видел перед собой какого нибудь склизкого ядовитого гада. И тут Митя перепугался еще больше. От неожиданности попятился, но Любавин сделал три быстрых шага и схватил его за плечо. Спросил глухо, с кривой усмешкой: - Так ты Данилин сын? - Да... - пролепетал Митя. - Тем хуже для Данилы, - пробормотал Мирон Антиохович как бы про себя. - Он думал, я не слыхал, как ты сбежал-то. Не хотел я про это говорить, чтоб не бередить... Надо думать, там, в бегах, это с тобой и случилось. Так? - Что "это"? - взвизгнул Митридат, потому что пальцы хозяина больно впивались в плечо. - Дяденька Мирон Антиохович, вам нехоро... Второй рукой Любавин зажал ему рот. Нагнулся и прошептал, часто моргая: - Тс-с-с! Молчи! Слушать тебя не ведено! Кто ты был раньше, не важно. Важно, кем ты стал. Он провел рукой по лбу, на котором выступили капли пота, и Митя, воспользовавшись вернувшейся свободой речи, быстро проговорил - дрожащим голосом, но все же стараясь не терять достоинства: - Сударь! Я не возьму в толк, к чему вы клоните? Если мое пребывание здесь вам неприятно, я немедля уеду, единственно лишь дождавшись возвращения Данилы Ларионовича. - И говорит не так, как дети говорят. - Мирон Антиохович рванул ворот рубашки. - Родного отца по имени-отчеству... Сомнений нет! Тяжек жребий, но не ропщу. Он на миг зажмурился, а когда вновь открыл глаза, в них горела столь неистовая решительность, что Митя, позабыв о достоинстве, заорал в голос: - Помогите! Кто-нибудь, помо... На висок ему обрушился крепкий кулак, и крик оборвался. x x x Очнувшись, Митридат не сообразил, где он, отчего перед глазами белым-бело и почему так холодно. Хотел повернуться из неудобной позы - не вышло, и только тогда понял, что его несут куда-то, перекинув через плечо. Услышал хруст снега под быстрыми шагами, прерывистое дыхание, и рассудок разъяснил смысл происходящего: свихнувшийся Любавин тащит свою маленькую жертву через парк. Куда? Зачем? Что за жизнь такая у маленьких человеков, именуемых детьми? Отчего всякий, кто старше и сильнее, может ударить тебя, обругать, перекинуть через плечо и уволочь, словно некий неодушевленный предмет? Дыхание Митиного обидчика делалось все чаще и громче, а шаги медленней. Наконец он остановился вовсе и бросил свою ношу на снег, тяжело сел на корточки, прижал пленника коленом. - Куда вы меня, дяденька? - тихо спросил Митя. Снизу, на фоне темно-серого неба, Любавин казался великаном с огромной, косматой башкой. - К пруду, - хрипло ответил Мирон Антиохович. - Там прорубь. Ты хитер, но и я не промах. Вон гляди. - Он коротко, одышливо рассмеялся и повернул Митину голову назад. Там, за деревьями, белели стены дома. - Видишь окно открытое? Это твоя спальня. Скажу, уложил тебя спать, а ты через окно сбежал. Данила подумает, что ты снова в уме тронулся. Жалко его, пускай у него надежда останется. Ни к чему ему правду знать. Подавляя неудержимое желание закричать от ужаса, Митя спросил еще тише: - Почему вы хотите меня убить? - Не хочу, а должен. Внезапно Любавин нагнулся и снова зажал своему пленнику рот. Секунду спустя Митя услышал приближающийся стук копыт. Кто-то скакал по аллее галопом в сторону дома. - Пора, - пробормотал сумасшедший. Вскинул мальчика на плечо, понес дальше. - Я ничего дурного не сделал! - крикнул Митя. - Не лги, сатана, не обманешь! - пропыхтел Мирон Антиохович, продираясь через кусты. Вот ветки расступились, и впереди открылась белая поляна с черным пятном посередине. Нет, не поляна - пруд, а черное пятно - прорубь! Митя забарахтался, закричал - не о помощи, ибо кто ж тут услышит, а от раздутия ЛЕГКИХ. Они, бедные, истово хватали воздух, словно понимали, что это напоследок, что скоро им суждено наполниться жгучей черной водой. - Остудись, остудись перед геенной огненной, - приговаривал на ходу Любавин. - Стой! - раздалось вдруг сзади. - Мирон, ты что?! - Д-Данила! Я здесь! - завопил Митя, выворачиваясь и брыкаясь. Любавин перешел на бег, но Фондорин тоже бежал, быстро приближаясь. Безумец споткнулся, упал, но Митю из рук не выпустил. - Врешь, - шептал он, подтаскивая мальчика к проруби. - Мирон Любавин свой долг знает! Видно, понял, что не успеет утопить. Схватил Митю обеими руками за шею, но сжать не сжал. Налетел Данила, отодрал Любавина от жертвы, швырнул в сторону. - Опомнись! У тебя мозговая горячка! Деменция! Я еще за ужином приметил... - Зачем ты вернулся? Зачем? - с болью воскликнул тот. Бросился было снова на Митю, но Фондорин был начеку - перехватил и больше уже не выпускал. - Ну, ну, успокойся, - заговорил он медленно, рассудительно, как бы убаюкивая. - Это я, твой старый товарищ. Это мой сын, Самсон. А тебе что померещилось? Много работаешь, себя не жалеешь, вот и надорвал рассудок. Это ничего, я тебя вылечу... - Зачем ты вернулся? - в отчаянии повторял Мирон Антиохович. - Ты все испортил! Зачем ты вернулся? - Вернее сказать, почему, - все так же умиротворяюще ответил Данила. - По двум причинам. Дорога через лес оказалась не столь уж узкой и заснеженной. Вполне можно было поехать в санках. А еще я все думал и не мог понять, с чего это вдруг ты решился малому мальчонке свой драгоценный микроскоп дать. Ведь даже родного сына не подпускаешь. Опять же блеск у тебя в глазах был особенный, знакомый мне по медицинским занятиям. Так глаза горят, когда человек вообразит, что он один в здравом уме, а все прочие безумцы и против него сговорились. У тебя припадок, временное ослепление разума... - Это у тебя ослепление! - бессвязно закричал Мирон. - Ты что, не видишь, кто с тобой? Отыскал сына и радуешься? А где он шатался, знаешь? Спрашивал? Так ведь он правды не скажет! Такого наврет, всякий поверит! Послушай меня! Его истребить надо! Он рванулся так сильно, что Данила его не удержал, К Мите не подпустил - закрыл собой. Тогда Любавин кинулся назад, к дому, истошно вопя: - Эй! Эй! Милиция! Кто на часах? Сюда! В ту же минуту в окнах загорелся свет, наружу выбежали несколько человек с фонарями. - Бежим! - Данила подхватил Митридата на руки. - Милицейские у Мирона дюжие, шутить не станут. Понесся огромными скачками по льду, потом через парк. Сзади слышались крики Любавина: - Вон там они, вон там! Догнать, схватить, кляпы в рот, обоим! Ах, как быстро бежал Фондорин - у Мити только ветер в ушах свистел. Откуда у старого человека столько силы? Перед оградой Данила остановился. Митю просунул между прутьев, сам ухватился за острия копий, подтянулся, спрыгнул вниз. Долго бежали через снежное поле. Хорошо наст был крепкий, держал. И еще выручила невесть откуда налетевшая метель - подпустила по белому белых завитушек, подхватила беглецов, прикрыла кружевной занавеской. На опушке леса Фондорин упал в сугроб, привалился к сосне. Перевел дух. Митю прижимал к себе, чтоб не замерз. - Ах, горе, ах, беда, - сокрушался Данила. - Один на всю Россию нашелся толковый эконом, крестьянам благодетель, и тот ума лишился. Ты, Дмитрий, на него зла не держи, это не он тебя убить хотел, а его болезнь. Я после непременно к Мирону наведаюсь и вылечу его. Он - живая душа, пускай даже и нездоровая. Ничего, лучше хворая душа, чем когда у человека вовсе нет ни души, ни совести. Это уже не излечишь. Жить без совести всего на свете хуже... Глава семнадцатая. КРОТКАЯ - ...А лучше всего то, что эта курица Инга прямо души в тебе не чает. "Сэр Николас то, сэр Николас се, девочку просто не узнать". Браво, Ника, браво. Жанна насмешливо похлопала Фандорина по щеке - он отшатнулся. Они стояли на лестнице вдвоем. Хозяйка ушла на кухню проверить, скоро ли будет готово горячее, попросила Николаса сопроводить "Жанночку" в салон. Вот он и сопровождал, на еле гнущихся ногах. - Хорошо, что я тебя тогда не размазала по шоссе, - проворковала истинная Никина работодательница, беря его под руку. - Я чувствовала, что время на тебя потрачено не напрасно, у меня интуиция. - Женственно прислонив голову к его плечу, перешла на шепот. - Сегодня ночью ты сможешь выплатить свой долг. И все, свободен. - Что именно я должен сделать? - хрипло спросил он. Это были его первые слова с того момента, как он ее увидел. Когда Инга Сергеевна их знакомила ("сэр Николас, Мирочкин гунернер - Жанночка Богомолова, подруга нашего старинного приятеля"), он только сумел заторможенно кивнуть и вяло ответить на рукопожатие. Рука у Жанны была крепкая, горячая; у него - мокрая от холодного пота. - Помочь моему клиенту получить то, что он хочет, - ответила она. Подвела спутника к окну, отдернула штору. Мир за ярко освещенным двором и подсвеченной верхушкой внешней стены был черен, и от этого усадьба напоминала большую орбитальную станцию, летящую сквозь космические просторы. - Ваш клиент - Олег Станиславович Ястыков? - Какой ты у меня умный, какой сообразительный, ну прямо магистр. Она хотела снова потрепать его по щеке, но теперь Николас успел отстраниться. Жанна рассмеялась - она вообще пребывала в отличном расположении духа. - Что они не поделили? - Ну, на этот вопрос я могла бы и не отвечать, - протянула Жанна, лукаво поблескивая зелеными, египетского разреза глазами. - Но так и быть, отвечу, потому что ты, Ника, у меня паинька и отличник. История, в общем, обыкновенная. Куцему и Олежеку захотелось скушать одну и ту же нняку. - Что скушать? - Нняку, - весело повторила она. - Скушать нняку и сделать бяку. Старому другу. Куцый с Олежеком такие старые друзья, что просто люди столько не живут, сколько они дружат. У меня бы такой дружок точно на свете не зажился. Куцый на нняку уже лапу положил, отдавать не хочет. А моему клиенту обидно, вот он меня на помощь и позвал, чтобы я ему в этом помогла. И я помогу, с твоей помощью. Куцый, конечно, дядька бронебойный, не то что ты, но и у него имеется хрупкое местечко. Что характерно - точно такое же, как у тебя. Этакая маленькая точка, как, знаешь, в закаленном стекле: если в нее попасть, пуленепробиваемое стекло рассыпается вдребезги. Точка под названием "дочка". Снова засмеялась - так ей нравилось собственное остроумие. - Вы говорите про Миранду? - похолодев, спросил Фандорин. - А ты знаешь у железного доктора другую болевую точку? - деловито сдвинула брови Жанна. - Подскажи. Ах, ты, должно быть, про горячо обожаемую супругу... Ничего подобного Николас в виду не имел и ужаснулся самому предположению. Но специалистка по болевым точкам пренебрежительно скривилась. - Инга не подходит. Куцый когда-то обожал ее, но это в прошлом. По имеющейся у меня информации, старушка ему поднадоела. Он завел себе на стороне цыпулю, но и та для наших целей тоже не функциональна. Не тянет на болевую точку. - Какая же Инга старушка? - удивился Фандорин и прикусил язык: получалось, что он все-таки лоббирует госпожу Куценко на роль жертвы. - Да ей столько же лет, сколько Олежеку и Куцему. Они ровесники-ровесники, девчонки и мальчишки. Одни пели песенки, одни читали книжки. Короче, одноклассники. Что, непохоже? Так ведь Куцый у нас - великий и ужасный Гудвин, Волшебник Изумрудного Города. Что же он, по-твоему, для других старается, а свою женушку забудет? Вон какую куколку вылепил. Только, похоже, надоело ему собственный продукт обожать. Нет, Ника, жена не годится. Нужна дочурка. Вот на ком у Куцего точно крыша съехала. - Пожалуйста, не называйте меня Никой, - болезненно морщась, попросил он. В салоне погас свет, и через несколько секунд донесся восторженный гул - наверное, внесли торт со свечками. - Как скажете, Николай Александрович. - Жанна вдруг сделалась совершенно серьезной. - Если хотите - буду обращаться на "вы". Только смотрите, не задурите в последнюю минуту. Мой клиент ведет очень большую игру, в которой вы даже не пешка, а так, пылинка на шахматной доске. Дуну, и вас не станет. Вместе с вашими болевыми точками. Она помолчала, чтобы он вник. И Николас вник, опустил голову. Жанна взяла его за локоть, стиснула. Хватка у нее была цепкая, совсем не женская. - Теперь внимание. Сегодня, когда гости разъедутся, Куценко с женой укатят в Москву. Завтра утром у них важная встреча. Прилетает его партнер, председатель совета директоров фармацевтического концерна "Гроссбауэр". Здесь останутся только двое охранников. Пойдем прогуляемся. Я вам кое-что покажу. Неспешным шагом она повела его по коридору налево, останавливаясь у развешанных по стенам гравюр. Ничего подозрительного - обычная праздная прогулка. Навстречу шел официант с подносом, уставленным бокалами с шампанским. Жанна взяла один, пригубила. Николасу же было не до вина. У двери, про которую он знал лишь то, что она ведет на служебную лестницу (как-то не было повода заглянуть), Жанна задержалась. Вынула из сумочки ключ, и через секунду они были уже с другой стороны. - Так. Теперь наверх, - сказала она. Шагая через две ступеньки, поднялась на третий этаж, без малейших колебаний повернула в один коридорчик, потом в другой, который упирался в дверь с надписью "Мониторная". Жанна перешла на шепот: - Ровно в половине шестого утра вы войдете вон в ту комнату. Держите ключ. - В руку Николаса легла магнитная карточка. - Сейчас там сидит охранник, но он уедет вместе с Куценко. Мониторы будут переключены из режима наблюдения в режим автоматической сигнализации. Итак, входите, нажимаете на пульте. третью кнопку слева в нижнем ряду. Потом тихонечко выходите и возвращаетесь к себе. Вот и все, что от вас требуется. Запомнили? - Половина шестого. Третья слева в нижнем ряду, - тоже шепотом повторил он. - А что это за кнопка? - Она отключает детекторы на одном участке стены. Совсем маленьком, но мне хватит. И все, Николай Александрович, мы с вами будем в расчете. Живите себе дальше, растите своих "зверят". Они пошли обратно: впереди Жанна, сзади бледный Фандорин. На лестнице он тихо спросил: - Вы собираетесь похитить девочку? Что с ней будет? - Ничего ужасного. - Жанна подняла палец, приложила ухо к двери, прислушалась. - Можно. Выходим. Вот они уже снова шли по ковру. Остановились перед гравюрой с изображением какой-то парусной баталии. - Ничего с вашей ученицей не случится, - повторила Жанна. - Если, конечно, Куцый не окажется монстром, для которого деньги важнее единственной дочери. - Нет, - покачал головой Ника, желая сказать, что не сможет выполнить ее задание. Она удивленно посмотрела на него. - Что "нет"? Вы думаете, что он недостаточно хороший отец? - И после паузы добавила, с угрозой. - Или это вы недостаточно хороший отец? - Не считайте меня идиотом. Как только я исчерпаю свою полезность, вы меня убьете. Его слова почему-то снова привели ее в легкомысленное настроение. - Ну и что? - прыснула она. - Зато ваши дети останутся живы. - И тут уж прямо зашлась в смехе. - А может, еще и не стану вас убивать. Зачем? Разве вы мне опасны? Только знаете что, на вашем месте я бы убралась куда-нибудь подальше. Знаете, какие они, чадолюбивые отцы? Если Куцый раскопает, как все произошло, он вам сделает хирургическую операцию. Без наркоза. Отсмеявшись, Жанна сказала: - Все, пойду, а то Олежек взревнует. Пока, папаша. И удалилась, грациозно покачивая бедрами. Николас же прижался лбом к стеклу гравюры и стоял так до тех пор, пока не услышал голоса - еще кому-то из гостей вздумалось полюбоваться старинными картинками. Это был еле переставляющий ноги старик со смутно знакомым лицом - кажется, академик, чуть ли не нобелевский лауреат. Его поддерживала под руку моложавая, ухоженная дама. Не иначе, еще одна пациентка Мирата Виленовича, рассеянно подумал Фандорин, скользнув взглядом по ее гладкой коже, вступавшей в некоторое противоречие с выцветшими от времени глазами. Но заинтересовала его не женщина, а старик. На девяностолетнем лице, покрытом возрастными пятнами, застыла несомненная гиппократова маска - песочные часы жизни этого Мафусаила роняли последние крупицы. Через считанные месяцы, а то и недели дряхлое сердце остановится. А все-таки он меня переживет, подумал Николас и содрогнулся. В то, что Жанна отпустит опасного свидетеля, он, конечно же, не поверил. Но речь шла даже не о собственной жизни, с ней все было ясно. Главное, что Алтын и детей оставят в покое. Зачем они Жанне? Разве не за это ты хотел биться, когда рвался на эшафот, спросил себя Фандорин. Радуйся, ты своего достиг. Твой маленький мир уцелеет, пускай и без тебя. Николас пошел к себе. Метался между четырех стен и думал, думал. Не о том, что скоро умрет, это его сейчас почему-то совсем не занимало. Терзания были по другому поводу - схоластическому, для двадцать первого века просто нелепому. Что хуже: спасти тех, кого любить, погубив при этом собственную душу, или же спасти свою душу ценой смерти жены и детей? В сущности, спор между большим и маленьким миром сводился именно к этому. Во дворе то и дело взрыкивали моторы - это разъезжались гости, а магистр все ходил из угла в угол, все ерошил волосы. Хорошее у меня получится спасение души, вдруг сказал он себе, остановившись. Оплаченное гибелью Алтын, Гели и Эраста. Странно, как это он до сих пор не взглянул на дилемму с этого угла зрения. Ну, значит, нечего и терзаться. Дожидаемся половины шестого, совершаем гнусность, которой не выдержит никакая живая душа, но мучаемся после этого недолго, потому что долго мучиться нам не дадут. Раз угнездившись, фальшивое бодрячество его уже не оставляло. Николас выглянул в окно, увидел, что во дворе остались только машины хозяев да джипы охраны, и был осенен еще одной идеей, гениальной в своей простоте. А не надраться ли? Конечно, не до такой степени, чтоб валяться на полу, а так, в меру, для анестезии. Идея была чудесная, реальный супер-пупер. Ах, Валя, Валя, где ты? Фандорин поднялся на второй этаж, где прислуга убирала следы пиршества. Налил себе полный фужер коньяку. Выпил. Решил прихватить с собой всю бутылку. Еще пара глотков, не больше. Не то, упаси боже, кнопки перепутаешь. Тогда совсем кошмар: и душу погубишь, и семью не спасешь. Он вышел из салона в коридор, взглянул на стенные часы. Без трех минут два. Господи, как долго-то еще. Хотел отвернуться к окну, чтобы видеть перед собой одну только черноту ночи, но краешком глаза зацепил какое-то движение. Повернулся - и замер. На козетке, между двумя пальмами, спала Миранда. Подобрала ноги, голову положила на подлокотник, светлые волосы свесились до самого пола. Должно быть, умаявшаяся именинница присела отдохнуть после ухода гостей и сама не заметила, как задремала. У всякого спящего лицо делается беззащитным, детским. Мира же и вовсе показалась Николасу каким-то апофеозом кротости: тронутые полуулыбкой губы приоткрыты, пушистые ресницы чуть подрагивают, подрагивает и мизинец вывернутой руки. Фандорин смотрел на девочку совсем недолго, а потом отвернулся, потому что подглядывать за спящими - вторжение в приватность, но и этих нескольких секунд оказалось достаточно, чтобы понять: никогда и ни за что он не станет нажимать на третью слева кнопку в нижнем ряду. Безо всяких резонов, терзаний и рефлексий. Просто не станет и все. А уж потом когда-нибудь, если это "когда-нибудь" настанет, объяснит себе, что первый и главный долг человека - перед своей душой, которая, нравится нам это или нет, принадлежит не маленькому миру, а большому. Выпил коньяк залпом, неинтеллигентно крякнул и, топая чуть громче, чем нужно, отправился на хозяйскую половину, к Мирату Виленовичу, пока тот не уехал. Объясниться как отец с отцом. x x x Господин Куценко сидел в кабинете, дожидался, пока переоденется супруга. Смокинг уже снял, был в вельветовых штанах, свитере. Появлению гувернера удивился, но не слишком. Непохоже было, что этот человек вообще умеет чему-либо сильно удивляться. - Еще не спите, Николай Александрович? - спросил он. - Хочу вас поблагодарить. Мирочка вела себя просто безупречно. Все от нее в восторге. А главное - она поверила в свои силы. Я знаю, как ей было тяжело, но девочка она с характером, перед трудностями не пасует. Вот как? Оказывается, этот небожитель наблюдателен и затеял прием неспроста. Тут взгляд чудо-доктора устремился куда-то вниз, брови слегка поднялись. Николас спохватился, что так и не выпустил из руки бутылку. - Не думайте, я не пьян, - отрывисто сказал он и запнулся. Куценко его не торопил. Перед Миратом Виленовичем стояла шахматная доска - он коротал время, не то разрабатывая партию, не то изучая какой-то мудреный этюд. Ну разумеется - самое естественное хобби для интровертного человека незаурядных интеллектуальных способностей. - Не уезжайте, - наконец справился с волнением Фандорин. - Нельзя. Мирочка, то есть Миранда в опасности. Я... я должен вам кое-что рассказать. Только не перебивайте, ладно? Мират Виленович не перебил его ни разу, хотя говорил Николас сбивчиво и путано, по нескольку раз возвращаясь к одному и тому же. На рассказчика Куценко смотрел только в первую минуту, потом, словно утратив к нему всякий интерес, уставился на доску с фигурами. Даже когда исповедь закончилась, доктор не подал виду, что потрясен услышанным. Сидел все так же неподвижно, не сводя глаз с клетчатого поля. Фандорин был уверен, что это ступор, последствие шока. Но минуты через полторы Мират Виленович вдруг взял коня и переставил его на другое поле, сказав: - А мы на это вот так. - Что? - переспросил Николас. - Гарде конем, - пояснил Куценко. - Белые вынуждены брать, и моя ладья выходит на оперативный простор. Магистр смотрел на железного человека, не зная, что и думать. А тот внезапно порывистым движением сшиб с доски фигуры, вскочил и отошел к окну. Значит, все-таки не железный. Мират Виленович стоял так еще несколько минут, держа стиснутые кулаки за спиной. Николас смотрел, как сжимаются и разжимаются длинные пальцы хирурга. Сам помалкивал, не мешал человеку обдумывать трудную ситуацию. - Ну вот что, - сказал Куценко совершенно спокойным тоном, обернувшись. - Первое. Я высоко ценю вашу откровенность. Понимаю, чего вам стоило прийти ко мне. И скажу только одно: вы не пожалеете о своем решении. С этого момента я беру вас под свою защиту. И вообще... - Он смущенно закашлялся - видно, не привык говорить эмоционально. - Я не люблю расширять свой ближний круг, потому что считаю себя человеком ответственным. В том смысле, что за каждого из близких мне людей я отвечаю. Полностью - всем, что имею. Так вот, Николай Александрович, считайте, что вы в этот круг вошли. И все, хватит об этом. - Он поднял руку, видя, как взволнованно задрожали губы собеседника. - Давайте я введу вас в курс проблемы, а потом уж будем принимать конкретные решения. Садитесь. Они сели в кресла друг напротив друга. - Значит, мы оба - и я, и Ястыков - были приговорены к смерти какими-то полоумными "мстителями"? Референты наверняка выкинули бумажку с идиотским приговором, не придали ей значения. Сумасшедшие мне пишут довольно часто. Но я выясню. Когда, вы говорите, это было? - Сейчас. Я переписал с листка в записную книжку. Вот: директор АО "Фея Мелузина", приговор вынесен 6 июля и в тот же день вручен. - Угу. - Мират Виленович тоже достал маленькую кожаную книжечку с золотым обрезом, сделал пометку. - Что ж, логическая цепочка очевидна. В отличие от меня, Ясь отнесся к приговору серьезно, поручил этой своей Жанне разобраться. Какие у них все-таки, по-вашему, отношения? Кто они: любовники или заказчик и исполнительница? - Разве одно исключает другое? - У серьезных людей безусловно. А судя по вашему рассказу, Жанна Богомолова или как там ее на самом деле - профессионал экстра-класса. - Тогда заказчик и исполнительница. Она называла его "клиентом". - Ясно. Жанна вышла на вашего странного посетителя, этого, как его... - Шибякина. - Да, Шибякина. Через него на вас, решив, что вы тоже имеете отношение к "мстителям". Да вы еще и укрепили ее в подозрениях, сначала слишком быстро установив личность Шибякина, а потом прислав в офис "Доброго доктора Айболита" факс с предостережением. Говорите, мне тоже прислали? Я не видел - был в Германии, а секретарша, должно быть, опять не придала значения. Но вернемся к Жанне. Она обязана была разобраться, что вы за фрукт. Ну, а когда разобралась, решила найти вам применение... - Мират Виленович невесело улыбнулся. - "Болевую точку" она вычислила безошибочно, отдаю должное профессионализму. Найти дочь, после стольких лет... Только для того, чтобы... - Он покашлял, справляясь с голосом, и сдержанно закончил. - Разумеется, ради спасения Миранды я отступился бы от "Ильича". Нет вопросов. - От кого? - моргнул Николас. - От какого еще Ильича? Неужели... - Да нет, Владимир Ильич тут ни при чем, - усмехнулся Куценко. - И идеология тоже. "Ильич" - это Ильичевский химкомбинат. Слышали про такой? Нет? Ну как же, это последний из гигантов советской фармацевтической индустрии, остававшийся неприватизированным. Там производят снотворное и некоторые психотропы, поэтому по закону производство должно было оставаться в ведении государства. Но недавно регламентация была пересмотрена, и продукцию "Ильича" вывели из категории сильнодействующих препаратов. Объявлен тендер на покупку контрольного пакета. Претендентов набралось с полдюжины, но серьезных только двое: Ясь и я. Вот вам и подоплека всего этого триллера с киднеппингом. - То есть "Неуловимые мстители" здесь вообще ни при чем? - Фандорин растерянно перелистал записную книжку с именами приговоренных. - Но ведь кто-то убил этих... Зальцмана, Зятькова. - Да, и теперь я отнесусь к этой угрозе самым серьезным образом. Но психи психами, а бизнес бизнесом. Господин Ястыков отнюдь не сумасшедший, можете мне поверить. Мой заклятый враг и распоследняя гнида - это да. В устах сдержанного доктора эти слова были настолько неожиданны, что Николас дернулся. - Этот человек всю жизнь стоял у меня поперек дороги, - тусклым от ярости голосом проговорил Куценко. - Никогда не забуду, как... Ладно, оставим детские травмы в прошлом. Лучше давайте о настоящем. Поиграл желваками, как бы дожевывая остатки эмоций. Снова сделался сух, деловит. - Вы не представляете, что значит эта сделка. Не только лично для меня. Для всей страны, уж простите за пафос. Понимаете, у нас практически отсутствует фармацевтическая промышленность. Во времена социалистической интеграции за производство лекарств отвечали Венгрия и Польша, что-то закупалось в Индии, в счет уплаты государственного долга. Оригинальных препаратов у нас не изготавливали вовсе, одни дженерики - ну, копии зарубежных лекарств. На разработку нового оригинального лекарственного средства нужно потратить лет десять исследований и сотню-другую миллионов долларов. Нашему государству это не под силу, частным производителям тем более. Если же мне удастся купить Ильичевский комбинат, наша фармацевтика вступит в новую эру. У меня есть инвестор, германский концерн с мировым именем, готовый вложить в модернизацию "Ильича" и разработку оригинальных препаратов четверть миллиарда. Представляете, что это будет? На отечественной производственной и научной базе, собственными силами мы начнем изготавливать новые лекарственные продукты, не имеющие аналогов, а стало быть, конкурентоспособные на мировом рынке! Впервые с незапамятных времен. Вы только вдумайтесь! Николас попробовал вдуматься, но особенного впечатления эта перспектива на него не произвела. Какая разница, где произведены лекарства? Были бы хорошими да не слишком дорогими, и ладно. Патриотизм Мирата Виленовича безусловно вызывал уважение и сочувствие, но гораздо больше Фандорина сейчас волновала судьба семьи и, что уж геройствовать, своя собственная. Все же из вежливости он спросил: - А чем это не устраивает Ястыкова? - У Яся другие планы, - мрачно сказал Куценко. - Чтоб было понятней, я вам коротенько расскажу, что это за персонаж. у нас в классе он был, как теперь сказали бы, неформальным лидером. Смазливый мальчик, спортивный, во всем заграничном - папа у Яся был выездной, а впоследствии и номенклатурный. Учился Ясь в медицинском, как и я. Не потому что хотел стать врачом, а потому что его папаша ведал импортом лекарств во Внешторге. Пристроил туда же и сынулю. Пока я просиживал над учебниками, ассистировал на операциях, торчал на ночных дежурствах, Ясь разъезжал по миру. Торговал отечественной гомеопатией, закупал лекарства. И по этой части завязал активнейшие, прямо-таки дружеские контакты с некоторыми колумбийскими компаниями. Соображаете, к чему я клоню? - Наркотики? - Естественно. Тут как раз Советский Союз развалился. Бардак, безнадзорность, самое время половить рыбку в мутной воде. И Ясь оказался отличным рыбаком. Пока бизнесом заправляли бандиты, вел себя тише воды ниже травы. Потом, когда одних бандитов перестреляли, а других пересажали, как-то само собой вышло, что Олег Станиславович из консультанта, посредника, полезного "пацана" превратился в самостоятельного авторитетного предпринимателя. Умеет за себя постоять, на хвост наступать не дает. Опять же с большущими связями, от Кремля до Медельина. Сеть круглосуточных драгсторов "Добрый Доктор Айболит" ему для чего понадобилась, знаете? Думаете, аспирином и газировкой торговать? До сего момента именно так Николас и думал, но тон вопроса явно предполагал отрицательный ответ, и потому Фандорин покачал головой. - Правильно. Какой доход от газировки? У Яся свой проект, существенно отличающийся от моего, но тоже завязанный на тендер по "Ильичу". На мощностях комбината он сможет развернуть массовое производство "суперрелаксана". Слыхали про такой чудо-препарат? - Нет. - А между тем о нем много пишут и говорят. Волшебное снадобье, изобретенное отечественными гомеопатами на основе древесных грибов. Незаменимое средство от неврозов, мигрени, депрессивных состояний, абстинентного синдрома. Разработано научно-исследовательским центром фирмы "ДДА". Средств на пиар Ясь не жалеет. На лоббирование тоже. "Суперрелаксан" блестяще прошел испытания, получил лицензию и рекомендован к безрецептурному применению. Средство и в самом деле уникальное: быстрого действия, без каких-либо побочных эффектов. Кроме одного... - Куценко сделал паузу. - Я потратил полтора миллиона на собственное исследование свойств "суперрелаксана". Обнаружилось, что у людей, склонных к медикаментозной зависимости, эти таблетки со временем создают стойкое привыкание. - Это что, наркотик? - Да. Медленно действующий, так что поначалу нет никаких тревожных симптомов, но мощный, очень мощный. По мере привыкания к "суперрелаксану" и увеличения дозировки круг интересов реципиента сужается, подавляется регенеративная способность, развивается апатия. Наладив массовое производство, Ясь собирается развернуть бешеную рекламную кампанию. В течение первого года таблетки будут очень дешевы. Со второго года, когда включится механизм привыкания, цены на "суперрелаксан" постепенно начнут расти. К тому времени и драгсторы как раз расползутся по всей России. Розовая мечта любого предпринимателя - замкнутый цикл от добычи сырья до розничной торговли. Мой старый дружок задумал всю страну на "колеса" подсадить. Такой вот у него бизнес-проект. - Но почему вы не обнародуете результаты своих исследований? - воскликнул Фандорин. - Об этом же нужно кричать, бить в колокола! Мират Виленович снисходительно улыбнулся: - Свобода слова, Николай Александрович, это когда один кричит одно, другой противоположное, и кто громче орет, тому больше верят. Здесь мне за Ясем не угнаться - он начал орать много раньше и преуспел много больше. Нет, в колокол звонить я не буду. Я ведь не звонарь, а хирург. И решу эту проблему как привык - с помощью скальпеля. А вы мне поможете, потому что одна голова хорошо, а две лучше. Ведь поможете? - Конечно! Если смогу... - Ну вот и отлично. Работаем. Куценко нажал кнопку интеркома. - Игорек? Бери Ходкевича и живо ко мне. Тут одну задачку надо порешать. И минуту спустя начался военный совет, но с участием не двух голов, а четырех. Кроме хозяина дома и Фандорина в совещании приняли участие Игорек, секретарь Мирата Виленовича, и Павел Лукьянович Ходкевич, управляющий усадьбой. Ситуацию изложил сам Куценко - бесстрастно, кратко, будто в самом деле речь шла о шахматной задачке. По времени эта сводка была раз в шесть короче, чем многословное признание Николаса, а по информативности содержательней, потому что, когда в завершение Мират Виленович спросил: "Вопросы есть?", таковых у слушателей не оказалось, только управляющий почесал стриженную ежиком макушку и инцестуально выругался. - Вопросов нет, значит, исходные условия понятны, - констатировал главнокомандующий. - Тогда предложения. Игорек, ты что это рисуешь? - Схему, Мират Виленович. Сейчас, подождите, пожалуйста, минуточку. Диспозиций без карты не бывает. Человек-гора говорил мягким, рассудительным голосом мальчика-отличника, плохо сочетавшимся с богатырской статью. Ах да, он ведь учился в Америке, вспомнил Николас и не удержался, спросил: - Игорь, а какой университет вы заканчивали? - Уэст-Пойнт, - ответил секретарь, старательно обводя какие-то детали рисунка красным фломастером. - Вот, прошу. Все склонились над схемой, изображавшей усадьбу и ее окрестности. - Предложение сводится к следующему. В четыре ноль ноль "мерседес" и два джипа выезжают из ворот. Пустые, с одними шоферами. Личный состав скрытно выдвигается сюда и сюда, в засаду. В пять тридцать господин Фандорин, согласно полученной инструкции, отключает двенадцатый датчик, расположенный вот в этом секторе. Противник проникает через этот квадрат на территорию и попадает под перекрестный огонь с позиций, обозначенных цифрами 3, 4 и 5. Не уйдет ни один, гарантирую. Диспозиция выглядела впечатляюще, но оценка Мирата Виленовича была саркастической: - Ты что, Игорек, штангу перекачал? Давай, устрой мне тут разгром немецко-фашистских захватчиков под Москвой. Плакал тогда мой тендер. Нет уж, господа хорошие, обойдемся без пальбы. А что ты скажешь, Лукьяныч? Управляющий пососал висячий ус, хитро прищурился. - А шо я вам ховорил, Мират Виленовитш? Кохда датшу обустраивали, помните? Вы мне: затшем нам туннель, шо за хлупости? А я вам: подумаешь, двести тышщ, а мало ли шо? Пускай вже будет. Хто прав-то оказался, а? Нынтше туннельтшик в самый раз сгодится. - Ну-ну, - поторопил его Куценко. - Ближе к делу. Управляющий ткнул прокуренным пальцем в схему: - Та вот. Девотшку отправим туннельтшиком к рэтшке. Вот тутотшки выйдет, к притшалу. Там у меня катеротшек, всегда на ходу. А вы с Ингой Сергеевной и хлопцамы ехайте себе в Москву, как ни в тшом не бывало. Пустые машины пускать нельзя, могут прыборами нотшного видения просветить. В полшестого те псы в дом залезут, а тут пустэнько. Птитшка улетела. - Отличный план, - сразу сказал Мират Виленович. - Просто превосходный. Эвакуируем Миру катером. Потом в мой самолет и на Тенерифе. - Он обернулся к Фандорину. - Вы, Николай Александрович, с семьей тоже полетите. Позагорайте там, пока я разрулю ситуацию с Ясем. Он играет не по правилам, а за это придется отвечать. Потом сможете вернуться. Ты [это уже Игорьку] дашь в сопровождение Николаю Александровичу и Мире двух ребят, потолковей. Во-первых, пусть доставят Мирочку в аэропорт - там встретят. А во-вторых, пусть заберут семью Николая Александровича, там за квартирой может быть слежка. Секретарь кивнул. - Лукьяныч, тебе тут придется туго, - продолжил Куценко. - Мадам Богомолова обидится, что ее переиграли, может впасть в истерику. Поэтому никакого сопротивления, никакого героизма. - А я шо, - развел руками Ходкевич. - Спросят - скажу: так, мол, и так. Как гости уехали, англытшанин побежал к хозяину в кабинет, заперлись они там тшего-то. Потом все забэгалы, поразъихалысь. Я завхоз, тшеловек маленький, за полотэнца ответшаю. Ну, дадут пару раз по ушам, а убывать не станут. Главнокомандующий посмотрел на часы. - Так. Сейчас без пяти три. Выезжаем в четыре, как собирались. Без суеты, без спешки. Пойду, поговорю с Мирочкой. Объясню, что и как. В дверь кабинета дробно, одними ноготками, постучали. Не дожидаясь отклика, вошла улыбающаяся Инга Сергеевна - в джинсах, кардигане, волосы стянуты на затылке в конский хвост. Увидев, как сосредоточенны и хмуры мужчины, хозяйка тоже переменилась в лице. - Что такое, Мират? Случилось что-нибудь? - Тебе все расскажет Николай Александрович. Игорек, Лукьяныч, за дело. Ничего, милая, все обойдется. Он коротко поцеловал жену и пошел к выходу. На пороге повернулся к Фандорину: - Говорите все. У меня нет от Инги секретов. А "цыпуля" на стороне, мысленно спросил Ника. Ладно, не мое дело. И вздохнул, но не по поводу супружеской неверности Мира-та Виленовича, а в предчувствии тяжкой беседы с неминуемыми охами, вскриками и, наверное, даже слезами. Слава богу, догадался в самом начале налить даме коньяку - вот когда бутылка-то пригодилась. И потом, как только замечал, что у Инги Сергеевны расширяются глаза или начинает дрожать подбородок, сразу же подливал еще. Госпожа Куценко послушно выпивала бурую влагу, на время успокаивалась. Так, при помощи коньяка, и добрались до конца триллера. Николас и сам пару раз приложился, прямо из горлышка - сейчас было не до церемоний. Когда же в бутылке обнажилось донышко, Инга (отчество, как и дурацкое "сэр" и процессе беседы отпали самим собой), достала из стенного бара бутылку ирландского виски. К тому моменту говорила уже она, а Ника слушал, не перебивал. Чувствовал, что женщине необходимо выговориться, да и рассказ, на первых порах не особенно увлекательный, постепенно набирал красочности и драматизма. - Мират вам про бизнес объяснил, - начала Инга, глядя, как в бокале посверкивают янтарные искорки. - Только бизнес тут не все... И не главное. То есть, с мужской точки зрения, возможно, и главное, но у нас, женщин, другие представления о том, что важно, а что нет. Я вам сейчас один секрет открою. Мы трое - Мират, Ястыков и я в одном классе учились. Да-да, лет мне уже ого-го сколько. [Здесь Фандорин, как и требовалось, изумился, хотя этот "секрет" ему уже был известен.] Ну, как говорится, за молодость и красоту. [Чокнулись, выпили.] Так что с детства друг друга знаем. С пятого, что ли, класса. Или с шестого. Яся родители из-за границы привезли. Все у него было иностранное, с наклейками. Ластики, кроссовки, фломастеры там всякие - это же по тем временам редкость была. К тому же он был красавчик, уже тогда. А Мират был очкарик, зубрила. Щупленький, некрасивый заморыш. И кличка соответствующая - Куцый. По мне сох, но я дурочка была, как все девчонки. Мне нравились мальчики, похожие на Олега Видова или Николая Еременко. Чтоб высокие, плечистые. А Куцего я гоняла, потешалась над ним, и иногда довольно жестоко... Ясь тоже его шпынял. По-моему, иногда даже поколачивал - не со злобы, больше для развлечения. А через пару лет, как подросли, начались у нас в классе романтические приключения. Я влюбилась в Яся - просто по уши. Конечно, хотелось и девчонкам нос утереть, они все по нему сохли. В конце девятого класса, после школьного вечера (они тогда назывались "огоньки"), пригласил он меня домой. Родители его отсутствовали, уехали куда-то. Ясь завел "Джизус Крайст суперстар", я выпила ликера, ну и, в общем, как говорили в советских фильмах, у нас было. За любовь? [Выпили за любовь.] Ну, было и было. Ничего ужасного, даже мило. Гормоны, влюбленность, то-се. Только Ясю мало было девочку дефлорировать, ему еще похвастаться перед приятелями хотелось. И вот на следующий день (я сама этого не видела, после рассказали) стоит он на переменке, перед прихлебателями своими выставляется, а мимо Мират идет. Про то, что он мой давний, безнадежный воздыхатель, все знали. Ясь, сволочь, поворачивается к нему и как запоет: "Косил Ясь конюшину, косил Ясь конюшину". И руками делает похабные движения. Что, не помните? Ах, да, вы же англичанин. Шлягер такой был советский, ансамбль "Песняры". А у меня же фамилия девичья Конюхова. Дружки Яся так и грохнули, а Мират, когда сообразил, о чем речь, кинулся на Яся с кулаками. Была жуткая драка. Мират, конечно, получил по первое число. Потом на разбирательстве у директора молчал, отказывался говорить, за что набросился на одноклассника. За хулиганство вылетел из школы - тут еще и Ясев папаша руку приложил. Доучивался Мират в вечерке, днем работал санитаром в больнице. А поступил в тот же медицинский, куда Яся пристроил папа. Мират нарочно выбрал профессию врача, сам мне потом признавался. Хотел поквитаться. Мечтал, что станет звездой медицины, а ничтожество Ястыков будет ему халат подавать. Мират он знаете какой целеустремленный. Выпьем за него, хорошо? [Выпили за Мирата Виленовича.] В институте они, по-моему, уже не общались. Факультеты были разные, да и тусовки тоже: у одного "мажоры", у другого "зубрилы". Только зря Мират верил, что для медицинской карьеры достаточно только знаний и таланта. Ясь врачом становиться и не собирался, еще до поступления знал, что папа его пристроит в "Медимпорт". Но это ладно, про это вам наверняка Мират говорил. Давайте я вам лучше расскажу, как мы поженились... В девяностом, то есть после школы сколько прошло - лет восемнадцать, что ли? Нет, семнадцать. В общем, полжизни. А тогда казалось, вся жизнь уже позади. Встречаю Мирата - случайно, возле работы. То есть это я думала, что случайно, а встречу-то, конечно, он подстроил. Помнил меня все эти годы, любил. Ждал своего часа и решил, что пора, что дождался. У меня был жуткий период, просто кошмар. Только-только развелась со вторым мужем. Он такая мразь оказался! Поехал в командировку, в Америку (он гебешник был), и дал деру, выбрал свободу. Деньги из Народного банка все снял, умудрился даже втихаря московскую квартиру продать (я у матери была прописана). И все, финиш. Я без мужа, без денег, без собственного дома, без нормальной работы. Раньше-то я думала, что красавица - это такая профессия, хлебом с икрой всегда обеспечит. А тут тридцать четыре года, вокруг полно красавиц помоложе и пошикарней, и какая там икра, на хлеб еле хватает. И вот встречаю Мирата. Его просто не узнать. Солидный, дорого одет, на "мерседесе". Это тогда еще редкость была, ведь девяностый год. Зашли в ресторан. Выпили, вспомнили школу. Я чувствую - не перегорело в нем. Так смотрит, так молчит! Женщины это сразу видят. Рассказал, что неженат, мол, некогда было, а взглянул, словно хотел сказать "и не на ком". Руку погладил - осторожненько так, будто боялся, что я свою отдерну. Я и подумала: почему нет? Человек столько лет меня любит! Большое ли дело, а ему потом будет что вспомнить. И поехала к нему. У него квартира была - что там бывшая мужнина на Кутузовском. Два этажа, наборный паркет, камин. Мне показалось, прямо дворец. Сели на диван, стали целоваться. Он весь дрожит от счастья, мне лестно. Вдруг, когда уже потянулся лифчик расстегивать, замер - смотрит в упор мне на шею. "Это, говорит, что у тебя? Давно?" А у меня вот здесь родинка была. Я удивилась. Говорю: "Лет десять уже, а что?" Он вдруг к лифчику интерес утратил, давай другие мои родинки разглядывать: под ухом, на виске. "Вот что, говорит, Инга. Едем-ка в клинику. Не нравится мне это". Представляете? Столько лет мечтал об этом моменте, а тут вдруг "едем в клинику"... Налейте-ка. До сих пор, как вспомню, мороз по коже... Короче, начался кошмар: анализы, УЗИ, рентгены. А времени нет, упущено время. Господи, сколько я пережила! Если б не Мират, наверно, рехнулась бы. Он все время был рядом, и не приставал, с нежностями не лез. Хотел меня сначала в Австрию отправить, на операцию. Деньжищи, по тем временам, сумасшедшие, собрал. А потом говорит: "Нет, не пущу. Спасти они тебя, может, и спасут, но все лицо изуродуют. Здесь резать буду, сам. Сам же после и залатаю. У меня методика новая, революционная". Он тогда был хирургом широкого профиля, но уже готовился уйти в косметологию. Я ему, как Богу, верила. Больше, чем в каких-то там австрийцев... И правильно делала. Вытащил он меня - можно сказать, с того света. Лицо все искромсал, лимфатические узлы удалил, яичники вырезал - это называется гормональная профилактика. Но спас. И все время, пока я без лица жила - долгих пять месяцев - тоже был рядом. И любил - не меньше, чем когда я красавицей была. Если хотите знать, именно тогда у нас с ним отношения и начались. И уж безо всякого снисходительства с моей стороны, а с благодарностью, со страстью, с любовью. Вот когда я поняла, что такое настоящая любовь. За это я больше всего Мирату благодарна, еще сильней, чем за спасенную жизнь или за возвращенную красоту. Что там - возвращенную. Когда он на мне свою методу испробовал, я стала куда краше, чем в юности. Да вот, смотрите сами. Инга взяла с письменного стола фотокарточку в рамке. Снимок был старый, черно-белый. Судя по белому фартуку, увеличенный с выпускной фотографии. Не такая уж десятиклассница Конюхова была и красотка. Обычное девичье личико. Правда, не кукольное, как теперь, а живое. За разглядыванием карточки Нику и застал хозяин. - А, - сказал он. - Реминисценции? Отобрал у Инги недопитый бокал. - Все, милая, все. Больше не пей. И плакать не надо. - Наклонился, снял с ее лица губами слезу. - Пора ехать. Она всхлипнула, поцеловала ему руку, а Фандорин с грустью подумал: какая сильная, долгая была любовь, но и она кончилась. Сначала любил он - год за годом, без надежды на взаимность. Теперь любит она, и тоже безответно. Очевидно, Куценко из того разряда людей, которые, добившись поставленной цели, теряют к ней интерес. Разве Мират Виленович виноват в том, что у него такое устройство? Внешне ведет себя безупречно, спасибо и на том. - Николай Александрович, ваш саквояж уложен. Мира и охранники ждут в подвале. Спасибо вам. Куценко пожал Фандорину руку - крепко, да еще сверху прикрыл другой рукой. - Ну, с Богом. Подземным ходом шли так: впереди охранник, потом Николас с девочкой, потом второй охранник. Туннель был бетонный, с тусклыми лампочками под потолком, ничего романтического. Незаменимая вещь для жилища олигарха, молодец Павел Лукьянович. Мира переоделась в джинсовый комбинезон и куртку, повязала голову банданой и в этом наряде казалась совсем ребенком. Была она притихшая, напуганная, все жалась к Фандорину, так что пришлось обнять ее за худенькое плечо. Так они прошли метров двести или, может, триста и оказались перед низенькой металлической дверью с рулеобразной ручкой. Первый охранник повернул колесико, выглянул в темноту. Подождал, прислушался, махнул рукой: можно. После электрического света, даже такого слабого, ночь показалась Николасу неправдоподобно черной - ни огонька вдали, ни звездочки в небе. Пахло холодной водой, сухими травами, пылью. - Фонарь включать не буду, - шепнул охранник. - Сейчас глаза привыкнут, спустимся к причалу. Дверь закройте, свет! Щелкнул металл. Николас оглянулся и не увидел никакой двери - во мраке проглядывал только крутой склон, покрытый дерном. Выход из туннеля был закамуфлирован безупречно. - Саня, спускайся пер... - начал говорить тот же охранник, но в темноте что-то чмокнуло, и он поперхнулся. Голова его бешено дернулась назад, потянула за собой тело, и оно повалилось на прибрежный песок. В ту же секунду чмокнуло еще раз, и второй телохранитель тоже упал. Николас опустился на четвереньки, приподнял парню голову и воскликнул: - Саша! Что с вами? Но Саша был неподвижен, и изо рта у него, булькая, текла кровь - точь-в-точь, как тогда у капитана Волкова. Мира отчаянно завизжала, но сразу же подавилась криком, потому что с двух сторон вспыхнули сильные фонари. Остолбеневший Николас увидел в ярком электрическом свете женскую фигуру с длинной трубкой в руке. - Молодцом, Ника, - раздался спокойный, насмешливый голос. - Все исполнил, как надо. Девчонку на катер, да чтоб не шумела. Могут услышать. Этих двух суньте в туннель. - Гад! - закричала Мира. - Сволочь! Преда... Но крик перешел в мычание - ей заткнули рот, куда-то поволокли. Жанна медленно приближалась. Черная трубка покачивалась в ее руке. - Ах, как ты предсказуем, Никочка. Побежал душу облегчить? Какой я дала пас на ворота, а? А гол забил Лукьяныч, ему за это хорошие бабки заплачены. Фандорин хотел подняться, чтобы принять смерть стоя, но передумал. Какая разница? Такому идиоту в самый раз подохнуть на четвереньках. - Что зажмурился? - хохотнула Жанна. - Помирать собрался? Нет, рано. Вы мне, Николай Александрович, еще понадобитесь. Должок-то за вами остался. Самое интересное у нас начнется завтра. Или Куцый будет паинькой, или его дочурку унесут на кладбище. Николас открыл глаза, не испытывая никакого облегчения оттого, что смерть откладывалась. Все пропало. Он проиграл все, что только можно. И Миранду погубил, и своих, похоже, не спас. Уж Миранду-то наверняка... Будет Куценко паинькой или не будет - все равно... В одеревеневшей от шока и коньяка голове ворочались бессвязные, неповоротливые мысли. На кладбище. Завтра. Унесут. Как воина, четыре капитана. И кто же я буду после этого? Или, вернее, что? Нет, серьезно, когда ее завтра унесут, что ж я буду? Глава восемнадцатая. КОВАРСТВО И ЛЮБОВЬ - Это мы завтра решим, - ответил Данила на жалобный Митин вопрос и прикрыл рукой глаза от низко летящего снега. - И как нам дальше быть, и как до Москвы добираться. А до завтра, уважаемый Дмитрий Алексеевич, еще дожить нужно. Ты почти что нагишом. Я, как видишь, тоже одет по-комнатному. Окрест только любавинские деревни. Нас там вряд ли обогреют, скорее донесут в милицию. Не странно ли? Один безумец наделен властью над многими здравомыслящими людьми, и никто из них не осмелится ему перечить. Не так ли устроены и многие иные, гораздо более обширные царства? - Фондорин хотел произнести еще какую-то сентенцию, но ему в открытый рот попал целый комок пушистого снега, и он сплюнул. - Однако нужно уносить ноги, пока метель. Сейчас проскользнем лесом, потом выйдем на дорогу и направим стопы в сторону Клина. Если судьба нам улыбнется, заночуем в какой-нибудь деревеньке, пускай не столь благоустроенной, как Миронов рай, зато безопасной. - Не дойти нам, - всхлипнул Митя, стуча зубами. - Замерзнем. Ни шубы, ни даже плаща... Он был в камзоле, коротких панталонах, чулках. Пока сердце колотилось от страха, разгоняло кровь по жилам, холод не ощущался, зато теперь пробирало до самых костей. Данила тоже в парк выбежал налегке, даже без шапки. - Падать духом мы не станем, - сказал он, вытирая с бровей снежинки. - Шубы обещать не могу, но плащ у тебя сейчас будет. Он снял сюртук, надел на Митю - и вправду получился плащ, а то даже и шинель до самых пят. - Плохо, что обувь у тебя непригодна для зимней натуры, - вздохнул Фондорин. - Хотя что ж, воспитаннику ее царского величества зазорно идти собственными ножками. Пожалуйте на коня, сударь мой. Он хоть и стар, да вынослив. Взял Митю на руки, прижал к груди. - Так и мне теплей. Ну, вперед! И с песней, как положено на марше. Слушай. Я спою "Гимн Злато-Розовому Кресту", хорошая песня. Зашагал по снегу, распевая во все горло, и только отплевывался, когда рот забивало снегом. Вотще ярятся непогоды, Вотще грозит нам воли враг. Не променяем мы свободы На корку хлеба и очаг. Плыви безбрежным океаном, Который самый ты и есть. Блюди с усердьем непрестанным Три слова: Ум, Добро и Честь. Что глад, что хлад, ранящи стрелы Тому, кто видит ясну цель. Ничто пред Разумом пределы, Челну ничто коварна мель! Песня была хорошая, бодрая, с неисчислимым количеством куплетов. Митя сначала слушал, а потом перестал, потому что вдруг увидел перед собой бурливые воды с пенными гребешками, а вдали, на самом горизонте, белый парус. В небе сияло жаркое солнце - не желтое, а красное. Оно было как живое: Мерно сокращалось и разжималось. Приглядевшись, он увидел, что при каждом разжатии оно выталкивает из себя горячие лучи, которые потом растекаются по всей небесной сфере. Да это не солнце, это же сердце, догадался Митя. А прислушавшись к биению необыкновенного светила, понял штуку еще более диковинную: не просто сердце, а его собственное, Митино сердце. Тут же сам себе объяснил: если внутри меня безбрежный океан, то чему же быть солнцем, как не сердцу? И успокоился по поводу сего феномена, стал на парус смотреть. По океану, стало быть, плыла ладья. На палубе всего один человечек, вовсе маленький. Митя прищурился и увидел отважного мореплавателя совсем близко. Ба, так это же Митридат Карпов, собственной персоной! Какое у него испуганное лицо, как тревожно озирается он по сторонам! Не иначе потопнуть боится. Дурачина, хотел крикнуть своему двойнику Митя. Чего страшишься? Как это возможно - в самом себе потопнуть? Ничего не бойся, гляди вокруг без страха! Но маленький моряк не слышал. Его мучили жажда и голод, он изнывал от палящего зноя. - Воды, - шептал он пересохшими губами. - Ох, жарко! Здесь Митя очнулся. Увидел пустую дорогу, вихрящийся снег и совсем близко лицо Данилы. Тот прижался к Митиному лбу ледяной щекой. - Э, сударь мой, да у тебя чело хоть трут зажигай. Господи-Разум, где ж тут жилье? Пустыня сибирская! А всего-то сотня верст до Москвы. И ветер как завоет, как сыпанет холодной крупой по лицу! Нет уж, лучше жара и море. Митя снова закрыл глаза и в тот же миг почувствовал, как его обдувает горячий, соленый бриз. Опыт и чутье бывалого моряка подсказали: приближается ураган. Он оглянулся и затрепетал. С дальнего края неба, стремительно разрастаясь, неслось облако. Оно быстро меняло цвет и форму. И море сразу потемнело, лодку закачало из стороны в сторону. Здесь должен быть остров, Митя твердо это знал. Привстал на цыпочки и увидел в отдалении желто-зеленую кочку, торчавшую над волнами. Туда, скорей туда! Он бросился к кормилу, навалился всем телом. И пошла гонка - кто скорей: туча или челн. Бег наперегонки длился нескончаемо долго, так что уж и силы были на исходе. Всего один раз кормщик оторвался от руля - чтоб глотнуть воды из глиняного кувшина. Но влага оказалась не освежающей, а горькой, противной. Митя даже заплакал от обиды и разочарования. Вдруг увидел над собой Данилу - отощавшего, с серой щетиной на лице. - Пей, - сказал Данила, - пей. Н все это не имело касательства до главного: успеет ли Митя достичь острова, прежде чем грянет буря. Раздутый парус щелкал и хлопал, того и гляди лопнет, но пока держался. А ветер все крепчал. Ни в одной книге Митя не читал, что бывает ветер такой силы. Чтобы гнуло к самой палубе, чтобы с головы сдуло всю растительность до последнего волоска! Огромная волна подняла ладью. Прямо перед собой Митя увидел каменный зуб скалы. Ну все, конец! Но волна вскинула суденышко еще выше, перенесла через риф и опустила в бухту. Шторм мгновенно стих. То есть где-то вдали еще ухало и порыкивало, но здесь, в бухте, царило совершенное безмолвие. Желтый песок, белое небо, слепящее солнце. Яркое-преяркое, смотреть больно. Митя прикрыл глаза рукой, отяжелевшей от борьбы со стихией. Вот тебе на! Солнце-то квадратное! Он похлопал глазами и увидел, что солнце светит через небольшое слюдяное оконце. Желтым оказался не песок, а сосновая стена свежей срубки, да и небо было никаким не небом. Беленый потолок, вот что это было. Сам Митридат лежал на скамье, под пахучим тулупом, в маленькой светлой комнате. В углу был еще кто-то, оттуда доносилось сонное дыхание. Митя скосил глаза, потому что поворачивать голову не хватило сил. Это там Фондорин спал, прямо на полу, привалившись спиной к стенке. Вид чудной: щеки и подбородок заросли седыми волосами, на голых плечах драная бабья кацавейка, на ногах вместо сапог лапти. Что за метаморфозы? И куда подевался чудесный остров? Все-таки повернул голову и поморщился - так неприятно она зашуршала по жесткой соломенной подушке. Что за нелепица? Дотронулся до макушки. Господи святый! Где волосы? Вместо них одна колючесть. Так, выходит, не приснилось про то, что волоса ветром сдуло? - Данила-а! - позвал он, тоненько - сам разжалобился. Фондорин дернулся, захлопал глазами. - Очнулся! - воскликнул он. - А я знал! Кризис-то миновал! Всю ночь тебя трясло, только к утру отпустило. Ждал-ждал, пока глазки откроешь, да и пал жертвой Морфея. Ну-ка, ну-ка.. - Поднялся, сел рядом. - Так, взгляд ясный, губы не обметаны. И лихорадки нет. Теперь на поправку пойдешь. - Где мои волосы? - Обриты. Медицинская наука утверждает, что при ослаблении телесного механизма через волосы сила уходит и жар сильнее, оттого больных стригут под корень. Опять же сам видишь, хоромы тут нецарские. Зачем паразитов приваживать? - А почему вы так странно одеты? Неужто в лес возвращаетесь? Данила запахнул на груди свою незавидную одежонку. - Понимаешь, дружок, мой кошель в Солнцеграде остался. Мы ведь тут, на постоялом дворе, уж неделю проживаем. Что у меня было, продал. Часы работы славного Бреге пошли на покупку снадобий: медвежьего сала, липового воска, трав. За сапоги нас пустили в это скромное помещение. Сюртук и жилет обратились дровами, печку топить. Из прежнего гардероба у меня остались одни штаны. - Как же мы теперь доберемся до Москвы? - задал Митя