тот самый вопрос, с которого началась его болезнь. - Денек-другой полежишь, на это достанет моих панталонов. А там пустим в бой резервы. - Он показал на стену, где на крючке висела нарядная Митина одежда. - Выменяем на какие-никакие тулупишки, валенки, тебе шапчонку либо пуховый платок, остаток же употребим на пропитание. Денька за четыре добредем, дорога не дальняя. x x x Не четыре дня до Москвы шли, а все шесть. Очень уж Митя был слаб. Пройдет версту-другую, и все. Дальше Данила его на руках несет. От такой задержки у путешественников вышло совершенное банкрутство. На последней ночевке, в селе Тушине, пришлось расплатиться за ночлег и щи Митиным тулупчиком. Поэтому в Первопрестольную вступили греческим зверем кентавром, так что встречные пугались, а некоторые даже крестились: Митя сидел на Даниле верхом, продев руки в рукава большущего тулупа. Рукава болтались, полы едва прикрывали Фондорину чресла. Поначалу тулуп спереди был расстегнут, чтоб Даниле видеть дорогу, но потом пришлось запахнуться, потому что седоку дуло, и продвижение сильно замедлилось, ведь чудо-конь ступал вслепую. Если рытвина или ухаб, Митя предупреждал. Хорошо путь до дома Павлинаникитишниного дяди, князя Давыда Петровича Долгорукого, был простой, не заблудишься: от Тверской заставы все прямо, до Страстного монастыря, а там налево, вдоль бывшей Белогородской стены, где Сенная площадь. Долго ли, коротко ли, но дошли-таки. Встали перед чугунной, ажурного литья решеткой. Вот он, дом с ионийскими колоннами, с дремлющим каменным львом над лестницей. Где-то там Павлина - чай пьет или, может, музицирует. Только близок локоть, а не укусишь. Сунулись в ворота - какой там. Приворротный служитель на оборванцев замахал руками, ничего слушать не хочет. Фондорин спрашивает: - Дома ли ее сиятельство Павлина Аникитишна? А тот ругается, говорить не желает. Митридат ему: - Скажите Павлине Аникитишне, это Митя с Данилой Ларионычем. Она рада будет. - Ага, - гогочет проклятый. - То-то гости дорогие. Кофе-какавы вам поднесет. А ну кыш отседова! Стойте, где все стоят, дожидайтеся! А в сторонке таких голодранцев целая кучка. Жмутся друг к дружке, притоптывают от холода. Один крикнул: - Что, съели? Есть же наглые. В ворота поперлись! Другой пожалел: - Сюда идите. Барыня скоро выедут. Она добрая, каждому подаст. Усмехнулся Фондорин, горько так. - Видишь, друг мой, не больно-то нас здесь ожидают. Женщины - создания нежные, но краткопамятные. Чем ранее ты это усвоишь, тем менее будешь страдать в зрелые лета. Идем прочь. - Нет, Данила, подождем! - взмолился Митя. - Может, она и правда скоро выедет! - И подаст нам милостыню? - едко спросил Фондорин. Однако не ушел - встал в сторонке, сложив руки на груди. Драный тулуп предоставил в полное Митино владение. Так и стоял гордо, прикрыться половинкой овчины не желал. А полчаса спустя ворота отворились и на улицу выехала обитая медвежьим мехом карета с двумя форейторами, по-англински. Нищие к ней так и кинулись. Экипаж остановился, приоткрылось окошко, и тонкая рука в перчатке стала подавать каждому по монетке, никого не обошла. - Что ж, - вздохнул Данила. - По крайней мере, у нее жалостливое сердце. - Пойдем же, пойдем! - тянул его за собой Митридат. Фу, какой упрямый! Сбросил тяжелый тулуп, подбежал к экипажу, но от волнения не мог произнести ни слова - так стиснуло дыхание. - Ну, кто там такой боязливый? - донесся знакомый чудесный голос, а в следующее мгновение из окошка выглянула и сама Хавронская. - Ax! - вскричала она, увидев Митю. - Вот, прибыли, - глухим голосом сказал подошедший Данила, положив Мите руки на плечи. - Я свое обещание исполнил. Однако, ежели вам... Звонкий крик заглушил его слова: - Нашлись! Матушка-Богородица, нашлись! Графиня порывисто толкнула дверцу, та распахнулась, да так стремительно, что сшибла обоих бродяг в сугроб. Павлина, прекрасная как сказочная фея - в собольей шубке, из-под которой посверкивало воздушно-серебристое платье, в атласных туфельках - выпрыгнула из кареты, кинулась целовать Митю, потом повисла на шее у онемевшего Данилы. - Уж не чаяла! - восклицала она, одновременно плача и смеясь. - Молилась, все коленки истерла! Сжалилась Заступница! Живы! Оба! Тут же, безо всякого перехода, впала в ярость - заругалась на привратника: - Анбесиль! Кошон! Почему они здесь, на холоде? Я же тысячу раз говорила! Челядинец рухнул на колени: - Вашсиясь! Вы говорили, дворянин в дормезе! С ангельским дитятей! А эти, сами изволите видеть, рванье рваньем! - Ох, выдрать бы тебя! - замахнулась на него Павлина и тут же забыла о мизерабле, заохала на Митю. - Худенький какой! А грязный-то, ужас! - В-дороге с нами приключилась небольшая... - начал объяснять Фондорин, но графиня не стала слушать. - После, после расскажете. Эй, Филип! - крикнула она кучеру. - К Мавре Гавриловне на суаре не поеду, распрягай. Вас, Данила Ларионович, отведут в дядину гардеробную. Подберите себе платье на первое время и ступайте в баню. От вас козлом пахнет. Ужас, во что вы превратились! Я тебя, мой кутенька, сама помою, никому не отдам. Да, сладенький? Да, лялечка? Плохо тебе было без мамы Паши? Про кутеньку и прочее она, конечно, уже не Даниле сказала, а Мите. Он, хоть и был сильно счастлив, но внутренне пригорюнился: снова сюсюкать. Однако пролепетал со всей искренностью: - Плехо, мама Пася, отень плехо. x x x Вытирая голого Митю полотенцем, Павлина все охала: - Одни ребрышки! Цыпленочек ощипанный! А волосики он тебе зачем обстриг, изверг? Такие были славные, мяконькие, а теперь не длинней котячьей шерстки. Ну и сам, конечно, тоже хорош - седой, худой, страшный. Сколь быстро вы, мужчины, опускаетесь в отсутствие женщин! Хорош стал Данила Ларионович, нечего сказать, хуже, чем в лесу был. Увидишь - напугаешься. А ведь видный кавалер. В ожидании Митиного прибытия она накупила для него целый сундук всякой одежды - жаль только по большей части обидной, младенческой. Взяла в руки батистовую рубашечку с кружевами, да так и застыла - задумалась о чем-то. Лицо у Павлины сделалось тревожное, печальное. Митя терпеливо ждал, покрываясь гусиной кожей. Руки держал впереди, ковшиком - прикрывал стыдное место, но как бы невзначай. Для нее он, конечно, дитя малое, но ведь про себя-то знал, что, слава Богу, не младенец, а зрелый муж умом и рыцарь нравом. - Нехорошо, - вздохнула графиня. - Дура я дура. Столько готовилась! Воображала, как он прибудет, как заведу с ним ученый разговор. Три книжки прочла - одну из гиштории, одну про насекомых тварей и одну про общественное благо. Чего не поняла - наизусть выучила. А сама как баба деревенская - на шею кинулась. Да целовать стала! Один раз прямо в губы! Ох, стыд какой! Он человек высоких нравственных понятий. Поди, наслышан о придворных бесстыдствах. Что он про меня подумал? Ясно, что: легкодоступная, навязчивая либертинка. Теперь презирать станет. Или, того хуже, начнет скабрезничать, как с безнравственной особой. Ах, Митюша, дружочек, все вы, мужчины - кобели, даже самые лучшие из вас. Вы, конечно, не виноваты, так вас Господь устроил. И ты, когда вырастешь, будешь бедным девушкам глупости шептать, смущать их сердечки. Будешь? Признавайся! Она принялась его щекотать. Митя немножко поойкал, похихикал и говорит: - Лубашечку. Митюсе холедно. Зазяб нагишом стоять, как она не пони мает! - Ой, бедненький! В пупырышках весь! Задери рученьки. Делать нечего - поднял. Сам залился краской. А она и не смотрит, то есть смотрит, но в сторону. И опять замерла. - Надобно вот что. Возьму с ним тон по суше, поцеремонней. Он и увидит, что ошибся, что я не доступная какая-нибудь. Правильно, золотце? Ну что с ней будешь делать, если она русских слов не понимает! Митя захныкал. x x x Потом сидели в салоне, с сервированным кофеем, ждали Данилу. Митя, собой нарядный, чистенький, на правах малютки кушал уже третье пирожное. Павлина, переодевшаяся во все розовое, ни к чему не притрагивалась. - Не зря ли я платье сменила? - спросила она во второй раз. - Говорят, розовый мне к лицу, но не ярко ли? Ведь вечер скоро. - Класавица, - уверил ее Митридат, и нисколечко не соврал. Вошел Фондорин, узрел Хавронскую - и застыл. Тут она сразу успокоилась, поняла по его лицу, что хороша. Церемонно указала на самое дальнее от себя кресло: - Садитесь, сударь. Там вам будет удобнее. Ну вот, теперь вы вновь стали похожи на почтенного человека. Данилу и в самом деле было не узнать. Он мало что помылся, побрился, начесал тупей, но еще и оделся щеголем: черный с серебряным шитьем камзол, шелковые кюлоты, палевые чулки. - Ничего скромнее в гардеробе мне обнаружить не удалось, - со смущенной улыбкой сказал он. - Должно быть, ваш дядюшка записной франт. Сел не туда, куда приглашали, а рядом с Павлиной и сразу взял ее за руку. Видно, не заметил перемены в поведении графини. - Милая Павлина Аникитишна! Вот теперь, вернувшись в ряды цивилизованного человечества, я могу приветствовать вас со всей душевной горячностью, не страшась внушить вам отвращение грязью и смрадом. Прежде всего позвольте облобызать вашу славную ручку! Хавронская бросила на Митю взгляд, исполненный отчаяния: вот видишь, я была права! Руку выдернула, убрала за спину. - Я нахожу обыкновение целовать даме руку глупым и непристойным, - строго молвила она. - А вам вертопрашество тем более не к лицу и не по летам. Он сконфуженно пробормотал: - Да-да, я и сам считаю, что целование рук... - Как вы находите Москву? - со сдержанной улыбкой осведомилась Павлина. - Много ли сей Вавилон переменился за время вашего отсутствия? По мне, Москва более похожа даже не на Вавилон, а на некое чудище вроде Гоббсова Левиафана. Вы читали? - Да, - медленно ответил Фондорин, растерянно моргая. - Но я, признаться, не сторонник Гоббсовых аллегорий. Павлина, кажется, настроившаяся пересказывать прочитанное, от этих слов смешалась. В беседе случилась пауза. - А... а где ваш дядя? - спросил Данила минуты через две. - Я чаю, в клобе. Скоро должен быть. Давыд Петрович первый московский острослов, с ним нам будет веселей. Данила поморщился. Снова наступило молчание. - Ах, я не предложила вам кофею! - встрепенулась графиня. - Вот, прошу. Наливая, сочла нужным пояснить: - Это сейчас всюду так принято - чтоб хозяйка сама гостям чай и кофей разливала, на англинский манер. Потому и слуг нет. Я нахожу эту игру в интимность не совсем приличной, но что поделаешь? Таков свет. Фондорин вяло кивнул, поднес ко рту чашку и тут же отставил. Помолчали еще. Часы на камине тикали все медленней, все громче. - Вы не пьете, - сказала поникшая Павлина. - Верно, кофей остыл! Я сейчас распоряжусь... И быстро вышла. Митя заметил, как в краешке ее глаза блеснула слеза. - Старый я дурень! - воскликнул Фондорин, едва графиня скрылась за дверью. - Разлетелся! "Позвольте облобызать вашу славную ручку". Тьфу! Поделом она мне: не к лицу и, главное, не по летам! Кто я для нее смешной старик? А не суйся с суконным рылом в калашный ряд! И заметь, друг мой, как она сразу после того стала холодна. Догадалась! Обо всем догадалась! О, у женщин на это особый нюх. Стыдно, как стыдно! Решено: буду вести себя с нею, как того требует разница в возрасте, состоянии и положении. - Уверяю вас, вы ошибаетесь, - попробовал утешить его Митя. - Павлина Аникитишна расстроена, потому что ей кажется, будто вы презираете ее неученость, умных разговоров вести не желаете, почитаете ее пригодной лишь для фривольного обращения, а при невозможности оного томитесь скукой. Данила только рукой махнул: - Что ты можешь понимать в женщинах, шестилетнее дитя! - Почти что семилетнее, - поправил Митя, но Фондорин не расслышал. - О, Дмитрий, поверь старому, битому жизнью псу. Ты тщетно пытаешься найти в поведении женщин рациональность. Ее там нет и не может быть. Они устроены совершенно на иной, нежели мы, мужчины... Кхе, кхе. Он закашлялся, не договорив, потому что в салон вернулась Павлина. - Я распорядилась сварить кофей заново, - промолвила она с деланной улыбкой. - Надеюсь, вы без меня не скучали? - Не беспокойтесь, нисколько, - сухо ответил Данила. - Благодарю, но я вечером кофей не пью. В мои годы это чересчур рискованно в смысле желудочной дигестии. - Он поднялся. - Давеча, когда меня вели в гардеробную, я проходил через библиотеку. Могу ли я в ожидании его сиятельства побыть там, посмотреть книги? Уверен, что вам без меня будет веселее. - Хорошо, - сказала Хавронская несчастным голосом. - Когда приедет дядя, я пошлю за вами. Фондорин вышел, а она залилась слезами. - Неужто и ты, кисонька, будешь таким жестоким с бедными женщинами? - всхлипывала графиня. - Конечно, что я ему - кукла безмозглая. Если лобызать не даюсь, то нечего на меня и время тратить. Разве я ему пара? Он умный, блестящий, он герой. По всей Европе дамам головы кружил. А я? Только и годна, что в метрески к Платону Зурову! Митя попытался разуверить рыдающую Павлину в ее заблуждении, но на скудном младенческом наречии сделать это было затруднительно, да она и не слушала. Увы, столь долго жданная встреча обратилась форменным дезастром. Слава Богу, вскоре явился хозяин дома, московский губернатор князь Давыд Петрович Долгорукой. Вошел, прихрамывая и стуча по полу тростью - шумный, дородный, с карими навыкате глазами и точно такими же ямочками, как у племянницы. Локти малинового фрака у его сиятельства были перепачканы белым - верно, играл в карты на мелок или, может, бился на бильярде. От румяных уст, которые ласково дотронулись до Митиного лба, пахло вином и шоколадом. Лакей немедленно привел Фондорина, и состоялось знакомство. В присутствии родственника Павлина Аникитишна держалась менее скованно. - Вот, дядя, мой спаситель, о котором я вам столько рассказывала, - объявила она и улыбнулась Даниле робкой, приязненной улыбкой, от которой тот вспыхнул. - Стало быть и мой спаситель, и мой! - вскричал Долгорукой, бросаясь жать Фондорину руку. - Ибо Пашенька мне дороже родной дочери, каковой у меня, впрочем, не имеется. Он мягко, приятно хохотнул, стукнул в ладоши, чтобы подавали закуски и вина, а дальше все покатилось само собой - легко, весело, безо всякой неловкости. Как опытный светский человек, Давыд Петрович, должно быть, уловил в атмосфере некую натянутость, и, чтобы релаксировать гостя, застрекотал без умолку о московских новостях. Речь его была остроумна, жива, занимательна. - Нынче мы все воды пьем и моционом увлекаемся, - говорил он, сардонически поджимая углы рта. - Слыхали ль вы о водя ном заведении доктора Лодера? Нет? А между тем в Петербурге о нашем поветрии осведомлены. Третьего дня прибыли на инспекцию сам лейб-медик Круиз и адмирал Козопуло, а сие означает августейшее внимание. Правда, инспекторы переругались меж собой, не сошлись во мнениях. - Что за водяное заведение? - заинтересовался Данила. - От каких болезней? - А от всяких. Герр Лодер раскопал на Воробьевых горах магический минеральный источник, вода из которого, по его уверению, творит чудеса. Особенно ежели сопровождается трехчасовой прогулкой по проложенной для этой цели аллее. Старцам сия метода возвращает аппетит к радостям жизни, дамам - молодость и красоту. От подагры, правда, не спасает. Я выпил ведра два и отхромал по треклятой дорожке Бог весть сколько часов, но, как видите, по-прежнему ковыляю с палкой. Простонародье глазеет, как баре безо всякого смысла шпацируют по аллее взад и вперед, потешается. Даже новые словечки появились: "лодеря гонять" и "лодерничать". Каково? Фондорин улыбнулся, но без веселости. - Я вижу, Москва сильно переменилась. Когда я покидал ее два года назад, все сидели по домам и собираться кучно избегали. - Да, да, - покивал князь. Губы сжались, лоб нахмурился, и оказалось, что Давыд Петрович умеет быть серьезным. - Я понимаю, о чем вы. И ваше дело помню. Сочувствую и негодую. Однако разве я мог помешать Озоровскому? Что я - всего лишь гражданский губернатор. А он - главнокомандующий, генерал-аншеф, от самого Маслова имел поддержку. Такова моя доля - служить под началом человека низкой души, гонителя просвещения и благородства. Увы, милейший Данила Ларионович, злато-розовых кустов в московском вертограде вы более не узрите. Теперь ум и прекраснодушие не в моде, все пекутся лишь о телесности. Если и остались ревнители общественного блага, то, наученные вашим примером, хранят безмолвие и действуют тихо, без огласки. Огласка - вещь опасная. - Это доподлинно так, - сказал Фондорин. - Однако, если уж мы заговорили об огласке, позволено ли мне будет осведомиться, что вы как ближайший родственник и покровитель Павлины Аникитишны намерены предпринять в отношении князя Зурова? Он нанес ее сиятельству и всему вашему семейству тяжкое оскорбление. Похищение, усугубленное убийствами - преступление наитягчайшее. Давыд Петрович вздохнул, потер переносицу. - Разумеется, я думал об этом. Павлина свидетель, в каком я был возмущении, когда она все мне рассказала. Сгоряча сел писать всеподданнейшую жалобу государыне. А утром, на ясную голову, перечел и порвал. Почему, спросите вы? А потому что верных доказательств нет. Какие-то разбойники в лесу напали на карету, убили слуг. В одном из злодеев Павлина узнала зуровского адъютанта. Так что с того? Адъютант отопрется, а иных свидетелей нет. Если, конечно, не считать, сего чудесного карапуза. - Долгорукой улыбнулся и сделал Мите козу. - Да хоть бы и были свидетели. Кому поверит царица - обожаемому Платоше или им? Конечно, подозрение против Фаворита у нее останется. А от неуверенности и подозрительности ее величество обыкновенно впадают в гнев. На кого он обрушится? На тех, кто осмелился огорчить богоподобную монархиню. То есть на саму же Павлину, а также... А также на ее родню, - вполголоса закончил губернатор. Наступила тишина, прерываемая лишь потрескиванием дров в камине. - Что ж, по крайней мере откровенно. - Фондорин поднялся. - Ежели бы я имел счастье находиться на вашем месте и обладал правом попечительствовать чести Павлины Аникитишны, я поступил бы иначе. Но, как говорится, бодливой корове... - Он поклонился разом и хозяину, и его племяннице. - Мое обещание выполнено. Дмитрия я к вам доставил. Позвольте мне откланяться. Одежду я верну вашему сиятельству, как только обзаведусь собственной. Желаю вам, сударыня, всяческого благополучия. Могу ли я на прощанье перемолвиться несколькими словами с мальчиком? Хавронская порывисто встала и протянула к Даниле руки, но что она хотела ему сказать, осталось неизвестным, потому что в эту минуту в салон вошел лакей и громко объявил: - К ее сиятельству действительный статский советник Метастазио, прибывший из Петербурга. Просят принять. Павлина рухнула обратно в кресло. Кровь отлила от ее лица, и розовое платье уже не так шло ей, как прежде. Долгорукой, наоборот, привстал. Фондорин же замахал на лакея руками, но и он от потрясения не мог вымолвить ни слова. Если явление Фаворитова секретаря повергло в такую растерянность взрослых, что уж говорить о Митридате? Он сполз с кресла на пол и сжался в комочек. Лакей попятился от Данилиных взмахов. - Сказать, что ее сиятельство не принимают? Боязно. Очень уж важный господин. - Как можно? - встрепенулся Давыд Петрович. - Проси пожаловать. Митя опрометью кинулся к двери, но на пороге обернулся и был устыжен. Фондорин и Долгорукой, оба с одинаково нахмуренными лбами, стояли по сторонам от Павлины Аникитишны, готовые защищать ее от злодейства. Хорош рыцарь Митридат! И воротился в салон, хоть не самым геройским манером. Забился за угол камина, где тень погуще, да еще отгородился экраном. Господи Боже мой, на Тя уповах, спаси мя от всех гонящих мя и избави мя! Слова молитвы замерли на устах. В комнату, ступая важно и властно, вошел главный Митин зложелатель. Он держался совсем не так, как в Зимнем дворце, да и выглядел иначе. Там-то Еремей Умбертович все улыбался, ходил скользящей походкой, одевался скромно, безо всякой пышности. А ныне на его груди, перетянутой муаровой лентой, сияла бриллиантовая звезда. Подбородок итальянца был задран кверху, каблуки громко стукали по паркету, и любезной улыбкой себя он не утруждал. Оглядев салон (на каминном экране, благодарение Господу, своим черным взглядом не задержался), Метастазио сказал: - Да здесь целое общество. Мое почтение, графиня. Вас, князь, я знаю. А кто этот господин? - Данила Ларионович Фондорин, мой друг, - ответила Хавронская как можно суше, и голос нисколько не дрожал. Зуровский секретарь резко обернулся к Фондорину и попытался испепелить его своим медузьим взором - прямо молниями ожег. Наслышан, стало быть, от Пикина. Но Данила ничего, ужасный взгляд вынес, своего не отвел. Постояв так с полминуты, Метастазио столь же резко отвернулся от неустрашимого противника и перестал обращать на него внимание. На церемонии с губернатором времени тратить не стал. Сразу обратился к Павлине Аникитишне: - Мадам, я явился к вам по поручению Весьма Значительного Лица (впрочем, отлично вам известного) и хотел бы побеседовать приватно, с глазу на глаз. - Я имею к дяде и Даниле Ларионовичу полный конфиянс, - ледяным тоном молвила графиня. - Ежели упомянутое вами лицо хочет молить меня о прощении, то напрасно. Передайте, что... - Кому нужно ваше прощение? - перебил ее Метастазио. - Я прибыл не за тем. Бросьте представлять Орлеанскую Девственницу. Ваше упрямство сводит Весьма Значительное Лицо с ума, а это создает опасность важнейшим государственным интересам. Я потому говорю это прямо при вас, - полу обернулся он к Долгорукому, - что строптивость племянницы вам первому окажет дурную услугу. Вот, князь, случай либо вознестись на самый верх, либо лишиться всего. Губернатор вспыхнул от наглости угрозы, но словесно не возмутился, лишь закусил губу. - Графиня, как только Весьма Значительному Лицу донесли, где вы находитесь, он хотел немедленно мчаться сюда. Сие было бы истинной трагедией для всех персон, имеющих касательство к этой истории. Насилу я отговорил его, пообещав, что доставлю вас сам. Я ехал без остановок, спал в экипаже, отчего у меня произошла жестокая мигрень и констипация в кишках. Я чертовски зол и не желаю выслушивать никаких женских глупостей. Собирайтесь и едем! Он шагнул к Хавронской и потянулся взять ее за руку, но путь ему преградил Фондорин. - Я лекарь, - сказал он скрипучим от ярости голосом, - и знаю отличное средство, которое навсегда вас избавит от констипации и мигрени. Убирайтесь, пока я не приступил к лечению. Павлина Аникитишна никуда не поедет! Метастазио спокойно смотрел в глаза графине, не удостоив Фондорина даже взглядом. - Подумайте хорошенько. Этого человека не слушайте, он все равно что мертвец, про него уже все решено. От вас зависит ваша собственная судьба и счастье ваших близких. Ну же, - нетерпеливо прикрикнул он, - полно ломаться! Я жду ответа. - Вы слышали его из уст господина Фондорина, - произнесла Павлина с улыбкой и взяла Данилу под руку. Итальянец ничуть не стушевался - кажется, именно этого и ждал. - Что ж, князь, - обратился он к Долгорукому, - тогда у меня дело до вас. Государственное и посторонних ушей не терпящее. Мы побеседуем здесь или вы сопроводите меня в иное место? Давыд Петрович настороженно посмотрел на Метастазио и нехотя поднялся, опираясь на палку. - Если разговор официальный, прошу в кабинет. - Нет-нет! - Павлина тоже встала. - Оставайтесь. До кабинета нужно пройти дюжину комнат, а я знаю, что ваша подагра, милый дядюшка, не располагает к долгим прогулкам. Данила Ларионович, не проводите ли вы меня в библиотеку? - Буду счастлив. Фондорин бросил грозный взгляд на петербуржца и повел графиню прочь. Митя с радостью последовал бы за ними, но был вынужден остаться в своем жарком укрытии. Итальянец подождал, пока за дверью стихнут шаги, и сел рядом с князем. - Сударь, - заговорил он быстро, напористо. - Ваша племянница красива, но глупа. Не будем тратить время на пустяки. Поговорим лучше о будущем империи, как подобает людям государственным. Известно ли вам, что ее величество слаба здоровьем и не сегодня-завтра умрет? - Как? - вздрогнул Долгорукой. - Неужто дела так плохи? Адмирал Козопуло давеча в узком кругу рассказывал, что лишь своими стараниями поддерживает в государыне жизненную силу, однако я не принял его болтовню всерьез. Неужто...? - Да. Ее дни сочтены. Великая эпоха близится к концу. Что последует дальше - вот в чем вопрос. Каким станет новое царствование? Эрой света и справедливости или торжеством безумия? Платону Александровичу известны ваши просвещенные взгляды, и в вашем ответе я не сомневаюсь. - Да, конечно, я за свет и справедливость, - подтвердил губернатор, - однако не могли бы вы выразить свою мысль яснее? Секретарь кивнул: - Извольте. Кто: Внук или Наследник? Яснее и короче, по-моему, некуда. - Право, не знаю, - тихо молвил Давыд Петрович. - Мы, московские, далеки от большого света, питаемся все больше слухами и мнениями петербуржских друзей... - Внук, - отрезал Метастазио. - Только он. Наследник вздорен, капризен. Наконец, просто не в своем уме! - Но разве возможно, чтобы вопреки прямому порядку наследования... Секретарь снова перебил: - Если в момент кончины великой императрицы Платон Александрович все еще будет в силе, то очень возможно и даже неизбежно. Беда в том, что светлейший помешался из-за вашей племянницы и дурит. Он болен от страсти. Если немедленно не получит требуемого лекарства, то погубит и себя, и будущее России. Так помогите же ему получить эту малость! - Метастазио наклонился и схватил князя за локоть. - Вы можете это сделать! Я прихожу в бешенство, когда начинаю думать, от каких пустяков зависят судьбы великой державы! А также и наши с вами судьбы. - Наши? - переспросил губернатор с особенным выражением. - Да! Вы, верно, думаете, что я забочусь только о своей участи? Разумеется, я себе не враг. И если воцарится злейший недруг моего покровителя, судьба моя будет печальна. Но и вам несдобровать. Ваши контры с Озоровским известны. Он заодно с Прохором Масловым, а Маслов один из всего двора оказывает Наследнику знаки внимания. Начальник Секретной экспедиции поставил на Гатчинца, сомнений в том нет! Поверьте хорошо осведомленному человеку: Озоровский мечтает от вас избавиться, шлет, о вас губительнейшие реляции, и если вы до сих пор еще держитесь на своей должности, то лишь благодаря расположению к вам Платона Александровича. При победе партии Наследника вас ждет немедленная отставка и опала. Давыд Петрович расслабил галстух, словно ему вдруг сделалось душно. - Я... я должен посоветоваться со своими друзьями... - Лучше станьте нашим другом, и тогда Москва будет принадлежать вам. Город нуждается в твердой, но просвещенной руке. Так что? Давыд Петрович молчал. Не устоит, перекинется, боялся Митридат. У него за спиной, в камине, громко стрельнуло, и Митя непроизвольно дернулся. Ох! Экран качнулся, грохнулся на пол, и взорам обернувшихся политиков предстал малый отрок с выпученными от ужаса глазами. - Impossibile! - пробормотал Метастазио. - Откуда он здесь? Стало быть, про Данилу побежденный Пикин ему рассказал, а про Митридата нет. Получается, что капитан-поручик не вовсе пропащий? - Это Митюша, воспитанник племянницы, - успокоил петербуржца хозяин. - Он совсем еще дитя, не тревожьтесь. Затеялся в прятки играть. Ступай, душа моя, побегай в ином месте. Видишь, мы с этим господином... Итальянец проворно вскочил, двинулся к Мите. - А-а!!! Захлебнувшись криком, рыцарь Митридат припустил вдоль стены, пулей вылетел за дверь. Сам не помнил, как пробежал длинной анфиладой. Ворвался в библиотеку с воплем: - Данила! Он меня видел! Фондорин и Павлина, сидевшие на канапе бок о бок, оглянулись. - Кто? - рассеянно спросил Данила, и вид у него был такой, будто он не сразу узнал своего юного друга. - Метастазио! Он хотел меня схватить! Он такой, он не отступится! И князь Давыд Петровича оплел, интриган! Mon Dieu, je suis perdu!{Боже, я погиб! (фр.)} Графиня пронзительно завизжала, испуганно глядя на Митридата. Он хотел приблизиться к ней, но она заверещала еще пуще, замахала руками. - Минуту, друг мой! - сказал ему Данила. - Это истерика. Ваше неожиданное красноречие напугало Павлину Аникитишну. Сейчас, сейчас. Есть одно средство... Он звонко шлепнул графиню по щеке, и она тут же смолкла, ошеломленно глядя уже не на Митю, а на обидчика. Ее ротик задрожал, но прежде, чем из него исторгся новый вопль, Данила наклонился и поцеловал - сначала ушибленное место, а затем и губы, лишив их возможности производить дальнейший шум. Средство, действительно, оказалось удачным. Рука графини немного пометалась в воздухе, потом опустилась Даниле на плечо и осталась там. - Ну вот, - сказал он, высвобождаясь (причем не без усилия, потому что к первой ручке, обхватившей его за плечи, присоединилась вторая). - А теперь, Павлина Аникитишна, я все вам объясню. И объяснил - доходчиво и недлинно: и про необычайные Митридатовы способности, и про его деликатность, понудившую образованного отрока прикидываться младенцем. Рассказал и о Митином петербуржском взлете, и о вынужденном бегстве. Не стал лишь касаться истории с ядом, сказав только: - По случайности Дмитрий стал очевидцем одной каверзы, затеянной Фаворитовым секретарем. Подробностей, ma chere amie, вам лучше не ведать, ибо в подобных делах осведомленность бывает губительной. Вам довольно знать, что Метастазио намерен во что бы то ни стало истребить опасного свидетеля. И Дмитрий прав: этот господин ни перед чем не остановится. Судя по тому, что он назвал меня мертвецом, - Данила невесело усмехнулся, - на меня у славного итальянца тоже имеются виды. Если так, то защитить мальчика будет некому. Нужно бежать из Москвы, другого выхода я не вижу. - Да, едем в Утешительное, к папеньке! - воскликнул Митя. - Это всего двадцать пять верст! И сам понял, что сморозил детскость. Что может папенька против всемогущего Фаворита? Павлина закрыла лицо ладонями, посидела так некое время. Митя думал, плачет. Но когда она отняла руки, глаза были сухими. - Видно, делать нечего, - сказала она тихо, словно себе самой. - Иначе никак... - Тряхнула завитыми локонами и дальше говорила печально, но спокойно, даже уверен но. - Не поминайте злым словом, Данила Ларионович. И плохо не думайте. Изопью чашу до донышка. Видно, такая судьба. Но и цену назначу. Чтоб ни волос не упал - ни с вашей головы, ни с Митюшиной. Фондорин как закричит: - Мне такого выручательства не надобно! Да я лучше жизни лишусь! - А заодно и ребенка погубите, да не простого, а вон какого? - покачала головой она, и Данила осекся. - Ах, сердечный мой друг, я чаяла по-иному, да не захотел Господь... Только не думайте, что я распутная. - Вы святая, - прошептал Фондорин. По его лицу текли слезы, и он их не вытирал. - Нет, я не святая, - вроде как даже обиделась Павлина. - И я вам это намерена доказать, сей же час. Чего теперь жеманничать? Не для него же беречься... Она не договорила, взглянула на Митю. - Митюшенька, кутенька... - Смутилась, поправилась. - Дмитрий, дружочек, оставь нас, пожалуйста, с Данилой Ларионовичем. Нам нужно поговорить. Ага, оставь. А куда идти-то? Назад, к Еремею Умбертовичу? Только о себе думают! Митя вышел из библиотеки, притворил дверь. Лакей гасил свечи в стенных канделябрах, оставлял гореть по одной. Потом вышел в соседнюю комнату, дверь затворил. Такое, видно, в доме было заведение - к ночи двери в анфиладе прикрывать. Должно быть, из-за ночных сквозняков, предположил Митя. Пристроился к лакею, переходил за ним из залы в залу. При живом человеке все покойней. В столовой, где сходились поперечные анфилады, повстречали другого лакея, который о визите Метастазио объявлял. - Что тот господин? - боязливо спросил Митя. - Все в салоне? - Уехали, - ответил служитель. Как гора с плеч свалилась! Дальше пошел уже без опаски. Надо было на Давыда Петровича посмотреть - что он? Князь сидел в салоне один, пристально смотрел на огонь. Свечи на столе были загашены, но зато под потолком сияла огромная люстра - свечей, пожалуй, на сто, и от этого в комнате сделалось светло, нестрашно. - А-а, ты, - рассеянно взглянул на мальчика Долгорукой. - Напугался чужого? Он с тобой только поздороваться хотел, он не злой вовсе. Расспрашивал про тебя, понравился ты ему. Ну иди сюда, иди. Взял Митю за плечи, ласково улыбнулся. - Как Павлиночка тебя любит, будто родного сыночка. И то, вон ты какой славный. А хочешь в большом пребольшом доме жить, много больше моего? У тебя там все будет: и игрушки, какие пожелаешь, и настоящие лошадки. А захочешь - даже живой слон. Знаешь, что такое слон? Здоровущая такая свинья, с карету вышиной, вот с такими ушами, с длиннющим пятаком. - Он смешно оттопырил уши, потом потянул себя за нос. - Как затрубит: у-у-у! Хочешь такого? - Да, я видел слона, его по Миллионной улице водили, - сказал Митя обыкновенными словами, без младенчества. Чего теперь таиться? Но князь перемены в речи отрока не заметил - был сосредоточен на другом. - Ну вот и умник, все знаешь. Ежели тебя Павлиночка спросит (а она может, потому что у женщин это бывает, о важном у дитяти спрашивать): "Скажи, Митюша, менять мне свою жизнь иль нет?" Или, к примеру: "Ехать мне к одному человеку или не ехать?" Ты ей обязательно ответь: менять, мол, и ехать. Обещаешь? "Зря распинаетесь, сударь. Без вас уже решилось", - хотел сказать ему на это Митридат, но не стал. Пусть не радуется раньше времени. - Обещай, будь золотой мальчик. - Князь погладил его по стриженой голове. - Э, братец. Гляди: макушку мелом запачкал. Дай потру. Полез в карман за платком, а Митя ему: - Не трудитесь, ваше сиятельство. Это не мел, а седина, изъян природной пигментации. Нарочно выразился позаковыристей, чтоб у Давыда Петровича отвисла челюсть. Ждал эффекта, но все же не столь сильного. Челюсть у Долгорукого не только отвисла, но еще и задрожала. Мало того - губернатор вскочил с кресла и попятился, да еще залепетал околесицу: - Нет! Невозможно! Нет! Почему именно я? Я не смогу... Но долг... Пожалуй, изумление было чрезмерным. Митя уставился на остолбеневшего князя и вдруг почувствовал, как по коже пробегает ознобная жуть. Этот особенный взгляд, исполненный ужаса и отвращения, он уже видел, причем дважды: в новгородской гостинице и в Солнцеграде. Неужто снова чадоблуд или безумец? Сейчас как накинется, как станет душить! Митя отпрянул к двери. - Постой! - захромал за ним губернатор, пытаясь изобразить умильную улыбку. - Погоди, я должен тебе что-то показать... "Ничего, я отсюда посмотрю", - хотел ответить Митя, но стоило ему открыть рот, как Долгорукой замахал руками: - Молчи! Молчи! Не стану слушать! Не велено! И уже больше не прикидывался добреньким, занес для удара трость. Толкнув приоткрытую дверь, Митя шмыгнул в соседнее помещение и быстро перебежал к следующей двери, отчаянно крича: - Данила! Дани-ила-а! Высоченная, в полторы сажени, дверь была хоть и не запертой, но плотно закрытой. Он повис на ручке всем телом, только тогда тяжелая створка подалась. Пока сражался с сими вратами, Давыд Петрович, припадая на подагрическую ногу, подобрался совсем близко.. Чуть-чуть не поспел ухватить за воротник. В следующей комнате повторилось то же самое: сначала Митя оторвался от преследователя, потом замешкался, открывая дверь, и едва не был настигнут. Не переставая звать Данилу, злосчастный беглец забирался все дальше по нескончаемой анфиладе, уже потеряв счет комнатам и дверям. А потом, уже знал он, будет вот что: очередная комната окажется слишком маленькой, и хромой успеет догнать свою жертву. - Стой же ты! - шипел Давыд Петрович, охая от боли и по временам пробуя скакать на одной ноге. - Куда? В оружейной, где на пестрых коврах висели кривые сабли и ятаганы, попалась живая душа - лакей, надраивавший мелом круглый пупырчатый щит. - Спасите! - бросился к нему Митя. - Убивают! Но тут в проеме возник хозяин. Он цыкнул, и слугу как ветром сдуло. Больше Мите никто из челяди не встречался. Попрятались, что ли? Где же Данила? Ужель не слышит зова? Кричать больше не было мочи, дыхания хватало лишь на рывок через пустое пространство, чтоб потом повиснуть на рукояти, моля Господа только об одном: пусть следующее помещение окажется не слишком тесным. Однако погибель таилась не там, где он ждал. Пробежав отрадно большой залой (видел ее прежде, но сейчас разглядывать было некогда), Митя стал открывать дверь и не сразу понял, что не откроется - заперта не то на ключ, не то на засов. А когда понял, на маневр времени уже не оставалось: гонитель был совсем близко, и в руках у него теперь была не трость, а огромный турецкий кинжал - не иначе со стены снял. В отчаянии Митя заколотил в предательскую дверь кулачками. Да что толку? Сзади, совсем близко, послышалось бормотание: - Господи, укрепи, дай силы. Все, все... Только и оставалось, что зажмуриться. Лязгнуло железо задвижки, дверь распахнулась. На пороге стоял Данила: в рубашке, панталоны расстегнуты, одна нога разута. Спал! Друга жизни лишают, а он почивать улегся! Из-за Данилиной спины донесся шорох, будто пробежал кто-то легкий и тоже необутый, но Мите было не до загадок. - Опять! - только и смог выдохнуть он, обхватывая своего вечного спасителя за пояс. - Что вы себе позволяете, князь? - воскликнул Фондорин. - Зачем вы гоняетесь за мальчиком с оружием? Пусти-ка, Дмитрий. Митя пал на четвереньки, проворно отполз в сторону. А вдруг Долгорукой начнет Данилу рубить? Но нет, на Фондорина смертоубийственный пыл князя не распространялся. Давыд Петрович опустил ятаган, другой рукой схватился за сердце - видно, убегался. - Опять? - повторил Данила. - Ты сказал "опять"? Вот оно что! Тут не безумие, я ошибался! Он подскочил к губернатору, вырвал кинжал и отшвырнул подальше, потом ухватил Долгорукого за отвороты и тряхнул так сильно, что у того на воротник с волос посыпалась пудра. - Вы получили письмо от Любавина! - прорычал Фондорин страшным голосом. - Чем вам обоим помешал ребенок? Это Метастазио, да? Отвечай, не то я проломлю тебе череп! Схватил со столика узкогорлый бронзовый кувшин и занес над макушкой князя. - При чем здесь Метастазио? - прохрипел тот. - И какой еще Любавин? Не знаю я никакого Любавина! - Лжешь, негодяй! Я помню, ты состоял с ним в одной и той же ложе, "Полнощной Звезде"! - В "Звезде" состояло пол-Москвы, всех не упомнишь! - Губернатор не сводил глаз с бронзы, зловеще посверкивавшей у него над головой. - А, вы про Мирона Любавина, отставного бригадира? Да, был такой. Но, клянусь, он мне не писал... Мите послышалось, что коротенькое слово "он" Давыд Петрович произнес как бы с уда рением. Кажется, отметил это и Фондорин. - Он не писал? А кто писал? И что? Когда ответа не последовало, Данила стукнул князя сосудом по лбу - не со всей силы, но достаточно, чтобы раздался не лишенный приятности звон. - Ну! - Вы с ума сошли! У меня будет шишка! Я... я не имею права вам говорить... Вы ведь тоже были братом и, как мне говорили, высокой степени посвящения. Вы знаете об обетах. - Каких еще обетах!? Масонов в России более нет! Все ложи распущены! Князь стиснул губы, замотал головой. - Я более ничего не скажу. Можете меня убить. - И убью! Молитесь! В отличие от Пикина, Давыд Петрович молиться не отказался, но произнесенная им молитва была странной, Мите такую слышать не доводилось. - "Всеблагой Истребитель Сатаны, я в Тебе, Ты во мне. Аминь", - прошептал князь, закрыв глаза. - Что-что? - удивленно переспросил Данила. - Но ведь это формула сатанофагов! Долгорукой встрепенулся: - Вы... знаете?! - Да, мне предлагали стать братом Ордена Сатанофагов, и я даже получил первый градус послушника-оруженосца, но... - Ах так! Это меняет дело! - Долгорукой повернул на пальце перстень и показал Даниле. - Если вы оруженосец, то должны мне повиноваться. Видите знак четвертого градуса? Фондорин отпустил князев фрак и бросил кувшин. - Вы не дослушали. Я так и не стал членом Ордена, и на то было две причины. Во-первых, в ту пору мне было не до общественного блага - я искал пропавшего сына. А во-вторых, я убедился, что ваша линия масонства неправедная, обманная. Я не верю, что людей можно облагодетельствовать насильно, против их воли. - Не обманная, а истинная! - горячо возразил Давыд Петрович. - Это все прочие ордена и ложи - пена, морок, светская забава. Мы же существуем для того, чтоб, не щадя собственного живота, истреблять Зло! Как вы с вашим умом и ученостью этого не понимаете? Мы, сатаноборцы, - взрослые, а все прочие - дети. Долг взрослого наставлять ребенка, пускай даже по неразвитости ума тот и противится наущению! - Видел я, как вы только что пытались наставить ребенка. Так кто прислал вам письмо? Брат старшего градуса? Князь молчал, очевидно, не зная, отвечать ли. Похоже, Данилина осведомленность о таинственном Ордене поколебала его непреклонность. - Нет. Об этом... существе, - сказал он наконец, опасливо взглянув на Митю, - была депеша из более высокой инстанции. - От Орденского Капитула? - Еще высшей, - негромко произнес губернатор, с каждым мгновением делаясь все уверенней. - Самой высокой. - Неужели Дмитрий навлек на себя гнев Великого Мага? - Фондорин тоже посмотрел на Митю - без опаски, а скорее с любопытством. - Но чем? - Не знаю. Однако я получил послание от Великого Мага. - Давыд Петрович торжественно поднял палец. - Со Знаком Усекновения! Мог ли я ослушаться? Я брат Авраамова градуса, я третий обет давал! - Что это - третий обет? - Вы не знали? Ах да, вы ведь не поднялись выше первого градуса, а это еще не настоящее членство. У нас старшинство считается по обетам повиновения. Чем строже и самоотверженней послушание, тем выше градус. Младшие рыцари, братья Иова Многострадального, дают простейший обет: исполняй наказ старших без ропота. Третий градус, Иисусовы братья, дают клятву, ежели понадобится, взойти на крест. Те же, кто, подобно мне, удостоен четвертого градуса, ручаются во имя Добра умертвить и собственного сына, подобно библейскому Аврааму. Пятый градус именуется Фаустовым, и в чем состоит его обет, мне неизвестно. - Об этом нетрудно догадаться, - пожал плечами Фондорин. - Готовность по приказу старшего поступиться собственной душой. Обычно беззаветная борьба во имя Добра заканчивается именно этим. Кто же у вас Великий Маг? Князь рассмеялся, будто Данила произнес не вполне приличную, но довольно смешную шутку. - Мне известно лишь, что прежний Великий Маг в позапрошлом году умер, назначив себе преемника. Кто он таков, знает лишь один человек - сам преемник. Ведь члены Капитула видят Великого Мага всего один раз, на церемонии посвящения, причем он не снимает маски. Потом они лишь получают от него наказы и послания. У меня как Авраамова брата в подчинении три рыцаря третьего градуса, имена которых вам знать незачем. Надо мною же поставлен Фаустов брат, которого я вам тем более не назову. Письмо Великого Мага пришло ко мне от него, по эстафете. Данила снова схватил губернатора - на сей раз за локоть. - Рассказывайте, что было в письме! Нет, лучше покажите. - Не верите? - горько усмехнулся Долгорукой. - Не воображаете ли вы, что я сам, по собственному произволу, вздумал гоняться с булатом в руке за мальчишкой? С моей-то подагрой! Хорошо, следуйте за мной. Письмо в кабинете. Но одно условие. - Он покосился на Митю. - Этот должен быть все время рядом, не отпускайте его. - Да уж не отпущу, - пообещал Фондорин, взял Митридата за руку и тихонько пожал: не бойся. А Митя уже не боялся. С Данилой чего боятся? Только вот голова шла кругом. Какие еще сатанофаги? Какой Маг? Что им нужно от семилетнего человека? Снова шли чередой пустых комнат. И Долгорукой, и Фондорин прихрамывали - первый из-за подагры, второй по причине половинной обутости. Князь искоса взглянул на Данилины ноги. - Вы уже собирались ложиться? Но почему в библиотеке? Разве не хороша отведенная вам комната? - Не о том говорите! - грозно прикрикнул на него Фондорин. - Я должен видеть доказательство, что вы не лжете! В кабинете губернатор открыл потайной шкафчик, спрятанный за портретом государыни, вынул шкатулку, из шкатулки узкий пакет. Поцеловал его, передал Даниле. - Вот, читайте сами. Фондорин развернул письмо, пробежал глазами. По его лицу пробежала брезгливая судорога. - Ага, кажется, я знаю, кто у вас Маг. Послушай-ка, Дмитрий, сию любопытную эпистолу. "От Отца и Великого Мага Членам Капитула, а равно с ними Фаустовым и Авраамовым братьям, обретающимся в Столицах и на дороге меж оными, в Новгородском и Тверском наместничествах. Дело, коему мы служим, в смертной опасности. Неисчерпаемы козни Сатаны. Ныне отправил он, чтобы погубить нас, своего порученца, который обличьем малый отрок, сутью же бес. Опознать его так: ростом он аршин и три вершка, лицо круглое, волос коришнев, глаза карие, а особливо приметен Люциферов знак на голове - седой круг в полтора вершка, и говорит он не как-.малые дети говорят, а по-ученому. Повелеваю отыскать сего бесовского карлу, который следует из Санкт-Петербурга в Москву, и, едва завидев, сразу истребить. Речей его не слушать, ибо они полны лжи и соблазна. Раздавить без малейшего промедления, отнюдь не сомневаясь, как ядовитую гадину. Братьям градусов ниже Авраамова, не принесшим высоких обетов, тож приказать искать бесенка, однако же чтоб ничего противу него не предпринимали, а того наипаче не вступали с ним в разговор, лишь сообщили старшему над собой рыцарю. Тот же должен уничтожить вражонка сам, своею рукой". Внизу двойной крест, он же Знак Усекновения - печать Великого Мага, мне про нее рассказывали. Ну, что ты на это скажешь, Дмитрий? - Неужели...? - ахнул Митридат. - Похоже на то. Ловок наш черноглазый приятель, а? И в самом деле маг, циркист. Ему б на ярмарке фокусы показывать! У Мити внутри все похолодело. Это же Метастазио, неугомонный итальянец! Мало ему власти, какой обладает Фаворитов наперсник, он еще, выходит, Великий Маг тайно-то ордена! - Но князь-то, князь хорош! - покачал головой Фондорин. - А Мирон Любавин? Ведь просвещенные люди! Какие посланцы Сатаны, какие бесенята? Опомнитесь, ваше сиятельство! Не при Игнациусе Лойоле живем, осьмнадцатый век на исходе! - Какие посланцы Сатаны? - Давыд Петрович сделал вид, будто удивлен нелепостью вопроса. - А кто ж, по-вашему, пол-Европы кровью залил? По чьему наущению на родине Просвещения головы, как капустные кочаны, с плахи летят? Это он, Враг Человеческий, его происки! Чует, что его время близко. Я в Бога не верю, а в Диавола верю, потому что вижу дела его ежечасно, Божьих же не узреваю вовсе. Кругом зло, стяжательство, неправда, попирание слабого сильным. Где ж тут Бог? Нет, сударь мой, мы, люди, принуждены воевать с Сатаной одни-одинешеньки, никакая высшая сила нам не поможет. А Сатана хитер, изобретателен, многолик. Пугачев кто был, не его посланец? А граф Калиостро? Иль недавние Марат с Робеспьером? Сатаноборцы тщатся возвести фортецию гармонии и благонравия, а Нечистый подводит апроши, закладывает мины. Дьявол - он не с копытами и не с рогами. То обернется сладкоречивым мыслителем, то прекрасной девицей, то почтенным старцем. Иной же из человеков однажды проснется поутру и обнаружит Сатану в зеркале, глядя на собственное отражение. Потому что Сатана и внутри нас! Так стоит ли удивляться, что он избрал для своих нужд плоть ребенка? Куда как хитро кто станет опасаться невинного дитяти? - Да зачем? Для какой такой надобности? - воздел руки Данила. - Что за добровольное ослепление! - Не знаю, - отрезал Долгорукой. - Мне довольно того, что это ведомо достойнейшему и мудрейшему из нас, Великому Магу. А слепец, сударь мой, вы. Чертенок вас околдовал, как еще прежде околдовал Павлину. Да очнитесь вы! Не удерживайте меня, а лучше помогите раздавить этого василиска! Посмотрите, какие у него глаза! Разве у детей бывают такие глаза? Он указал дрожащим перстом на Митино лицо. Данила посмотрел, вздохнул. - Да, глаза для семилетнего мальчика необычные. Чересчур печальные, потому что в свои малые годы Дмитрий уже видел много злого и мерзкого... Хороша у вас выйдет крепость гармонии и справедливости, если на строительный раствор вы употребляете кровь детей. Подумайте об этом на досуге. Он выпустил князев локоть и отступил назад. - Я не трону вас, хоть вы и заслуживаете кары. Благодарите вашу племянницу. Но я требую, чтобы вы немедленно доложили по вашей эстафете: искомый отрок найден, посему охоту на него следует сей же час прекратить. - Невозможно! Несчастный, вы не понимаете... - Молчите! - возвысил голос Фондорин. - Да, я знаю, что в вашем Ордене приказам не перечат. Но знаю я также и то, что в самом скором времени вашему Магу за Дмитрия заплатят выкуп... - Он закашлялся и глухо продолжил. - Бесценный выкуп. Приговор будет отменен. Даю вам в том слово Данилы Фондорина. Князь прищурился. - Я вижу, сударь, вам известно нечто, чего не знаю я. И поскольку по вам видно, что вы человек чести, я должен вам верить. Однако же, если вы ошибаетесь? - Найти Дмитрия будет нетрудно. Я нынче же отвезу его в родительское имение - село Утешительное, Звенигородского уезда. Мы более ни на минуту не останемся в вашем доме. - Нет-нет! - воскликнул губернатор. - Отлично понимаю, что после случившегося вам неприятно пребывать со мною под одной крышей, но умоляю, останьтесь хотя бы до утра. Куда вы поедете на ночь глядя? Я сам уеду, прямо сейчас. Моя подмосковная всего в часе езды от заставы. В том, что вы говорите о строительном растворе и крови ребенка, мне видится некая глобальная идея, над которой стоит задуматься. И Давыд Петрович, понурившись, захромал к двери. - Вот-вот, задумайтесь, - крикнул ему вслед Данила. - А когда придете к единственно возможному выводу, я вам открою тайну Великого Мага. То-то ахнете! Потом обернулся к Мите и покаянно приложил руку к груди. - Я безмерно виноват перед тобой, мой бедный друг! Ты едва не лишился жизни из-за моей нерасторопности. Теперь я припоминаю, что слышал доносившиеся издали крики, но не дал себе труда озаботиться их происхождением, ибо пребывал не на земле, а на небе. - Как это на небе? - заинтересовался Митридат, но тут же догадался. - А, в аллегорическом смысле. Верно, задумались над какой-нибудь возвышенной материей и воспарили мыслями в заоблачные сферы? - Вот именно, в заоблачные, - прошептал Фондорин, глядя поверх собеседника. - Куда не чаял, что простым смертным есть доступ! Краткий миг самозабвенья! - Он содрогнулся. - А расплата за него могла быть ужасной. Ты чуть не погиб! Вот лишнее подтверждение максимы, гласящей: Разум не для счастливых, Счастие не для разумных. Можешь ли ты простить меня, маленький страдалец? От этих слов Мите сделалось себя очень жалко. Он всхлипнул. - Я кричал, кричал, голос сорвал, а вас нет и нет. Думал, конец... Все против меня, да? Я им бесеныш, дьявольское семя, да? Что я им сделал? То душить, то в прорубь, то ятаганом! Ы-ы-ы! И зарыдал в голос, обхватив Фондорина руками. Тот переполошился, принялся гладить мученика по голове, бормоча извинения, а Митя уже разжалобил себя до судороги, до икоты. - А-а, масоны проклятые! - выкрикивал он бессвязно. - Понаехали! Будто нам своих злодеев мало! Рука, гладившая его по макушке, остановилась. - Про масонов ты неправ. Не уподобляйся невеждам, которые считают сие добродетельное движение дьявольским заговором. - Кто же они, если не заговорщики? - спросил Митридат сквозь слезы. - Все секретничают, от людей прячутся. - Если они и заговорщики, то не по своей воле, а оттого, что в мире пока еще правит Злоглупость, а сторонники Доброразумности немногочисленны и принуждены действовать тайно. Вернемся в библиотеку, дружок, там осталась моя одежда. А по дороге я расскажу тебе о масонах. Только, прошу, не рыдай больше, это разрывает мне сердце. Данила взял Митю за руку и повел через комнаты в обратную сторону. - Беда не в масонах, а в том, что есть истинные масоны и ложные. Ведь кто такие вольные каменщики? Это добрые и разумные люди, которые в начале нашего просвещенного столетия задались высокой целью перестроить общественное здание. В нынешнем своем виде сия постройка являет собою не то тюрьму, не то свинарник. Масоны же мечтают возвести прекрасный и благородный храм, где будут править братская любовь и милосердие. Истинные братья-каменщики - те, кто понимает, что храм нужно прежде построить в своей душе, и только после этого он может принять вид вещественности. Но, разумеется, сыскалось немало ретивцев и суеумцев, которые устроили собственные объединения по примеру масонских, преследуя совсем иные цели. - Какие? - гнусаво спросил Митя, Вытирая рукавом мокрые щеки. - Власть, - коротко ответил Фондорин. - Барон Рейхель, достойнейший из русских каменщиков, говорил: "Всякое масонство, имеющее политические виды, есть ложное". Яснее не скажешь. Они вошли в библиотеку, которая выглядела так, будто там недавно дрались или дебоширили. На полу валялись предметы одежды, в том числе неожиданные, вроде красной ленты или шелкового чулка. Пюпитр для чтения упал, книги рассыпались. Канапе отъехало от стены и покосилось, оттопырив подломившуюся ножку. Митя вопросительно взглянул на Фондорина, но тот беспорядка то ли не заметил, то ли счел недостойным внимания. Ленту и чулок сунул в карман, обул второй башмак, поднял с глобуса жилет, с кресла камзол, все это время продолжая рассказывать. - "Полнощная Звезда", куда входили Мирон Любавин и хозяин сего дома, почиталась ложей серьезной, туда дураков и бездельников не принимали. По слухам, к "Звезде" принадлежал и сам Наследник. А поскольку его высочество числился при дворе в прокаженных, слишком явные честолюбцы держались от "полунощников" подальше. Дальнейшего хода событий я не знаю, поскольку сделался лесным отшельником, однако угадать их нетрудно. - Данила стал завязывать галетух, но без зеркала у него не выходило - узел то получался кривой, то вовсе расползался. - Полагаю, что твой ненавистник и главный враг состоял в "Полнощной Звезде" на одной из высших должностей, дававших доступ к полному членскому списку: был мастером, приором или генеральным визитатором. Одновременно он являлся и братом Ордена Сатанофагов, наитаинственнейшего из всех. Когда прежний Великий Маг решил назначить своим преемником Метастазио (а сие аттестует покойника не слишком лестным образом), дальновидный итальянец стал привлекать в сатаноборцы самых дельных из числа "полуношников", тем более что в ту пору ложа как раз должна была прекратить свое существование. Сатаноборцы же, придерживавшиеся особой конспиративности и потому широкому кругу масонов неизвестные, самораспускаться не стали - наоборот, пополнили свои ряды за счет людей, подобных Долгорукому и Любавину. - Я все же не понимаю, что такое эти сатанофаги? - Из всех ложных масонов они - самые ложные, потому что проповедуют беспощадность в войне с Дьяволом и его приспешниками. - Разве это плохо? - удивился Митя. - Чего ж хорошего, если не давать пощады? Где нет милосердия и бьют наотмашь, без разбору, там Дьяволу раздолье. Не успеет беспощадный борец со Злом опомниться, а уж оно на его сторону переметнулось и знай подгоняет: бей, бей, не жалей. Изучая историю, я пришел к печальному открытию: стоит добрым, честным, бескорыстным людям объединиться и начать войну во имя хорошего дела, как вскоре главнокомандующим у них непременно оказывается наихудший из злодеев. Такая уж это штука - война, хорошего от нее не жди. - Фондорин сдернул галстух, бросил на пол - решил остаться с открытым воротом. - Это ладно. Для меня другое загадка. Отчего многие умники так любят лишать себя свободы, добровольно подчиняясь силе, которую почитают за высшую? Воздвигнет этакий Мирон Любавин себе божка, сам же уверует в его непогрешимость и ради великой цели готов, "отнюдь не сомневаясь", бросить под лед сына своего старинного приятеля. А резон и оправдание сего чудовищного зверства - невесть кем писанная бумажка с Знаком Усекновения. - Данила покачал головой. - Страшная это штука - великая цель. - Знак Усекновения? Какое странное название. Фондорин вынул из кармана алую ленту и чулок. Поколебавшись, положил чулок на стул, ленту же, зачем-то прижав к лицу и потянув воздух носом, оставил себе. - Мой давний знакомец (тот самый, что заманивал меня в сатаноборцы) объяснял так. Дьявол может проникнуть в каждого человека, даже самого добродетельного. Один лишь Великий Маг защищен от скверны, для чего высшие члены Ордена подвергают его старинному обряду, аллегоризирующему отсечение Люциферовых мет. Взгляни на печать. Он полез было за письмом, но вдруг стукнул себя по лбу. - Эврика! Я вот что сделаю, для верности, чтоб не одному князю Долгорукому доверяться. Напишу и другим сатаноборцам, кого знаю. Мол, Великий Маг обознался, о чем вскорости сообщит особым посланием, так что поумерьте пыл. А то, не дай Разум, еще какой-нибудь радетель беспощадного Добра на тебя накинется. - А я волосы напудрю, никто меня и не опознает, - храбро сказал Митя. - Ведь в те разы меня как определили? В гостинице у меня шапка упала. В любавинском поместье баня подвела. А тут я князю голову прямо под самый нос сунул. - И все же напишу. Тому, кто меня принимал в оруженосцы, первому. Он наверняка у них брат высокого градуса, ибо человек толковый и достойный. Потом Мирону напишу. Кто же еще-то? - Коллежский советник из Новгорода, которого вы лишили чувствительности, - напомнил Митридат. - Нет, - вздохнул Данила. - Тому господину я писать, пожалуй, не стану. Он на меня, наверное, обижен. Я поставил ему неверный диагнозис и предписал лечение не от той болезни, от какой следовало. В медицине такое, увы, случается. Митя мстительно сказал: - Ничего, будет знать, как детей за горло хватать. Я на него еще матушке-императрице... - Постой! - поднял руку Фондорин. - Что это? Из-за двери донесся быстро приближающийся стук сапог. Послышался голос: - Здесь они, в библиотеке. Я голоса слышал. Створки распахнулись, и на пороге возник офицер в красном кафтане, в нахлобученной на самые глаза треуголке. Из-за его плеча выглядывал напуганный лакей, сзади стояли двое с алебардами. - Тверской штатной команды капитан Собакин, - объявил красномундирный, поглядел на Митю и протянул голосом, не сулившим ничего отрадного. - А-га! С решительным видом двинулся к сжавшемуся Митридату, положил ему руку на плечо. - По приказу господина губернатора ведено сего малолетка из его сиятельства дома взять и доставить согласно предписанию. - Как это "взять"? - Данила притянул Митю к себе. - Почему? Не позволю! Капитан смерил Фондорина взглядом, нехорошо улыбнулся. - Сей недоросль - вор. Украл из кабинета его сиятельства некий ценный предмет, о чем князю доподлинно известно. А про вас, сударь, я предупрежден. Будете чинить препятствие закону, велю связать. Офицер кивнул на стражников, очевидно, прихваченных именно на случай Данилиного буйства. - Я ничего не крал! - крикнул Митя. - Не моего ума дело. На то есть суд. Коли не крал - отпустят. - Капитан, вы ведь добрый, разумный Гражданин и наверняка имеете немалый опыт борьбы с пороками, - переменил тон Данила. - Взгляните на это дитя. Ему всего шесть лет. Если бы оно и взяло что-то чужое, то не по преступному умыслу, а лишь по невинному любопытству. Где это видано, чтобы арестовывали младенцев? Митя понял, что Фондорин по своему обычаю пытается пробудить в полицейском доброе начало. Увы - капитан увещеваний слушать не стал. - Не моего ума дело, - повторил он. - У меня приказ, и я его исполню. Посторонитесь! И учтите, сударь: кто чинит сопротивление слугам закона, сам становится преступником. Эй вы, уберите в сторону этого человека! - Я замечаю, - обратился Данила к своему малолетнему другу, - что в России Науку почитают больше, чем Доброе Слово. Уже зная, что последует далее, Митридат втянул голову в плечи. Английскую науку Фондорин применил с разбором. Нижним чинам отмерил учености понемножку - стукнул в ухо того и другого, с правой руки и с левой. Быстро и несильно, но оба сели на пол, пороняв свои алебарды. На офицера же науки не пожалел: заехал ему в лоб от души, со звоном. Оттого капитан оказался на полу не в сидячей, а в лежачей позиции, глаза закрыл и руки раскинул в стороны. - Я свершил насилие над слугами закона, - грустно молвил Данила. - Того самого закона, к уважению которого всегда призывал. Капитан справедливо предупреждал меня - ныне я преступник перед обществом и отвечу за свое деяние. Стражники смотрели на него снизу вверх со страхом. Зашибленные уши (у одного правое, у другого левое) сделались багровыми и оттопырились. - Не трепещите, честные служаки, - обратился к ним оскорбитель закона. - Я предамся в ваши руки и выполню долг гражданина, но прежде того я обязан выполнить долг человека. Вы ведь согласны со мною, что сей последний долг выше первого? - Так точно, ваше благородие! - гаркнул один из полицейских. Второй же просто закивал, но многократно и весьма усердно. - Вот, видишь, Дмитрий, - просветлел лицом Фондорин. - При посредстве Науки и Доброе Слово до умов доходит лучше. - Только не до ума капитана Собакина, - показал Митя на бесчувственное тело. - О нем не беспокойся. Я всего лишь произвел в его краниуме небольшое сотрясение, отчего умягчится мозговая субстанция. Упрямцу это будет только на пользу, ибо мозг его недовольно гуттаперчев. Друзья мои, положите своего начальника в кресло. Я сделаю ему два маленьких надреза под ушами, чтоб в голове, упаси Разум, не застоялась кровь. Да не пугайтесь вы! Я лекарь и знаю, что говорю. Оказав помощь раненому, Данила положил руки на плечи полицейским - самым благожелательным образом, но оба тотчас снова затряслись. - Скажите, братцы, вы сюда пришли пешком? - Никак нет, ваше благородие! На санях приехали! - Вот и превосходно. У меня к вам сердечная просьба. Прежде чем вы меня арестуете, давайте доставим этого ребенка к родителям. Могу ли я рассчитывать на ваше добропонимание? Ответ был утвердительным, да таким скорым и пылким, что Фондорин чуть не прослезился. - Едем же! - воскликнул он. - Не будем терять времени, ведь уже восьмой час, а дорога неблизкая. Что, ребята, хороши ль в полиции лошади? - У нас в Тверской части лучшие на всю Москву! В передней Данила потребовал для Мити какую-нибудь из княжьих шуб, покороче, себе же взял плащ полицейского офицера, сказав, что не желает ничем более одалживаться у бесчестного хозяина. Лакеи, уже осведомленные о печальной участи капитана Собакина, выполняли фондоринские указания безо всяких прекословии. - А попрощаться с Павлиной? - тихо спросил Митя. Данила затряс головой: - Нет, не нужно! После того, что меж нами случилось... И зная о том, что ее ожидает... Нет, нет... Сердце хрупкий механизм. Если подвергать его попеременному воздействию огненного жара и ледяного холода, оно может лопнуть. Прочь, прочь отсюда! И, взяв Митю за руку, выбежал из дверей. Полицейские послушно топали сзади. Когда подъехали к Драгомиловской заставе, где горели фонари и блестели штыки гарнизонных солдат, Данила сказал стражникам, сидевшим бок о бок на облучке: - Друзья мои, я не желаю вам зла, но если вы вздумаете кликнуть своих товарищей, я поступлю с вами, как с вашим начальником, и даже суровей. - Мы ничего, ваше благородие, - ответили те, - мы смирненько. За Кунцовым от теплой шубы и быстрой, укатистой езды Митридата заклонило в сон. Перед затуманившимся взором уже поплыли смутные химеры, но Данила вдруг толкнул спутника. - Я вновь провинился перед тобой! - застонал он. - О, проклятый себялюбец! Я думал только о себе и своих терзаньях, про тебя же забыл! Я не дал тебе с нею попрощаться! Можешь ли ты простить меня? Конечно, не можешь! Эй, стойте! Мы поворачиваем назад! Насилу Митя его укротил. Потом Митридата растолкали в белом поле, под черным небом, невесть где. Показалось, минутку всего и дремал, а Данила говорит: - Снегири проехали. Дальше без тебя никак. Говори, туземный житель, куда поворачивать. А это уже, оказывается, Крестовая развилка, где одна дорога на Звенигород, а другая на Троицу, откуда до Утешительного всего полторы версты. Считай, почти дома. Ничего себе минутка - часа два проспал. Брови у Фондорина были в белых иголках, а от лошадей валил пар. Но тройка и вправду была добрая, непохоже, чтоб сильно пристала. - Вон туда, - показал Митридат. Неужели он сейчас окажется дома? И конец всем страхам, испытаниям, напастям! Сна сразу ни в одном глазу. Митя привстал на коленки и стал упрашивать солдата, что правил: - Ах, пожалуйста, пожалуйста, быстрей! И лошади застучали копытами быстро быстро, но еще быстрей колотилось Митино сердце. Сколько сейчас - часов десять, одиннадцать? В Утешительном, конечно, давно спят. Ничего, пробудятся. Что шуму-то будет, криков, кутерьмы! Маменька навряд ли выйдет - у ней на лице и глазах положены ночные компрессы для свежести. А нянька Малаша вскочит беспременно, и прочие слуги, и Эмбрион сонную рожу высунет. Но больше всех, конечно, обрадуется папенька. Истомился, наверное, вдали от петербуржского сияния, истосковался. Выбежит в халате, с бумажными папильотками на волосах, будет воздевать руки, плакать и смеяться, сыпать вопросами. Ах, как все это чудесно! От радостных мыслей Митя слушал Фондорина вполуха, а тот все говорил, говорил: опять каялся в своих винах, уверял, что теперь страшиться нечего. - Ни о чем не тревожься, дружок. Ради твоего спасения Павлина Аникитишна уплатит цену, дражайшую из всех, какие только может уплатить достойная женщина... Голос Данилы дрогнул, сбился на неразборчивое бормотание: - Молчи, глупое, не стони. Кому это он? Митя мельком взглянул на своего товарища, увидел, что глаза у того блестят от слез, но тут тройка вылетела из лесу на простор, впереди показалась усадьба, и - о чудо из чудес! - окна ее сияли огнями. - Не спят! - закричал Митя. - Ждут! Это папенька почувствовал! Родительским сердцем! Выскочил из саней, когда те еще катились, еще не встали перед крыльцом. На звон бубенцов выглянул кто-то в белой перепоясанной рубахе (кухонный мужик Архип, что ли?), разглядел Митю, заохал, хлопнул себя по бокам, побежал обратно в дом. И все вышло еще лучше, чем мечталось по дороге. Папенька выбежал в переднюю не в халате, а в наимоднейшем, купленном в Петербурге сюртуке. Весь завитой, напомаженный, не выразить, до чего красивый. И маменька не спала - была в лучшем своем платье, разрумянившаяся и оживленная. Погладила сына по голове, поцеловала в лоб. Братец, правда, не появился, ну да невелика утрата. Алексей Воинович вел себя в точности, как ему полагалось: и воздевал руки, и благодарил Господа, явили себя и слезы. - Нашелся! - восклицал он. - Мой ангел! Мой благодетель! О, счастливейший из дней! И еще много всякого такого. Маменька послушала немного, поумилялась и ушла в гостиную. Фондорин терпеливо кутался в красный плащ, ждал, пока ослабнет фонтан родительской любви. Полицейские переминались с ноги на ногу, отогревались после холода. Дождавшись паузы в папенькиных декламациях, Митя потянул к себе Данилу. - Вот, батюшка, кого вы должны благодарить за то, что видите меня. Это мой... Но папенька уже вновь набрал в грудь воздуха и дальше слушать не стал: - Благодарю тебя, добрый полициант! Ты вернул мне сына, а вместе с ним и самое жизнь! Подставляй ладони! Фондорин удивленно вытянул вперед свои большие руки, и Алексей Воинович стал доставать из кармана пригоршни червонцев. Сам приговаривал: - На, держи! Ничего для тебя не жалко! Пришлось Даниле сложить ладони ковшом, чтоб золото не просыпалось на пол. Хотел он что то сказать, но папеньку разве переговоришь? Митя смотрел и только диву давался: откуда такое богатство? - Счастье, счастье! - повторял Алексей Воинович, всхлипывая. - Знаешь ли ты, мой добрый сын, что за тобой прислала матушка-императрица? Скучает по тебе, не понимает, чем обидела, отчего ты сбежал. Но не гневается, нисколько не гневается! Ты спроси, кого она прислала! Не курьера, даже не флигель-адъютанта! Самого господина Маслова! Тайного советника! Вот какая о тебе забота! А все потому, что ты - не просто мальчик, ты любимый воспитанник ее величества, государственная особа! Ах, пойду к Прохору Ивановичу, обрадую! Мы только-только отужинали и распрощались на ночь. Он, верно, еще не ложился. А хоть бы и лег! И папенька бросился в комнаты. Так вот почему здесь не спят, понял Митя. По причине явления высокого столичного гостя. И стало у него на душе лестно, приятно. Сыщется ли в России другой мальчик, из-за которого погонят за шестьсот верст начальника Секретной экспедиции? Не сыщете, даже не пытайтесь. - Ваше благородие, - жалобно сказал один из стражников. - Дозвольте по нужде отлучиться, мочи нет. Данила махнул рукой - не до тебя, мол, и тот не посмел тронуться с места. - Пойдемте, Данила Ларионович, - позвал Митя. - Я скажу, чтоб вас разместили в папенькином кабинете. Там энциклопедия и удобный диван. Фондорин воскликнул: - Благородное сердце! Ты еще думаешь о моем удобстве после того, как я чуть не погубил тебя и не дал тебе проститься с наилучшей из женщин! Увы, друг мой, я не смогу воспользоваться твоим гостеприимством. Я прибил слугу закона и должен понести заслуженную кару. Ведь я обещал это нашим честным спутникам. Мое место - в темнице. - Да мне довольно сказать слово Прохору Ивановичу, и полиция сразу от вас отступится! Великое ли дело - хожалых прибить? Митя уж хотел бежать к Маслову, но Данила удержал его. - Нет, - сказал он твердо. - От этого зловонного пса мне никаких потачек не нужно. Он повинен в пагубе моих добрых друзей. Из-за него я лишился сына. Лучше мне не встречаться с этим упырем, иначе я могу совершить новое, куда более тяжкое преступление. Я удаляюсь. Теперь я за тебя совершенно покоен. С этаким сопроводителем тебе страшиться нечего, а твое будущее спокойствие обеспечит Павлина Аникитишна. На, верни твоему отцу деньги. Он протянул Мите пригоршню золотых, но тот спрятал руки за спину. - Если он так легко дал, значит, у него много. Наверное, Прохор Иванович от царицы привез. А у вас нет ничего, вам пригодится. Считайте, что это от меня, в долг. Растроганно улыбаясь, Фондорин ссыпал червонцы в карман: - Ну вот, ты меня еще и благодетельствуешь. Кабы ты только простил мои невольные перед тобой вины и сказал, что не держишь на меня сердца, я был бы совершенно успокоен... - Если Павлина наилучшая из женщин, то вы, Данила Ларионович, самый лучший из мужчин, - убежденно сказал Митя. - Не хотите Маслову, так я государыне про вас скажу. Недолго вам быть в темнице, уж можете мне верить. Фондорин наклонился, шепнул ему на ухо: - Кому ж на свете верить, если не тебе? На, пусть это останется тебе на память. Сунул Мите за отворот камзольчика какую-то бумагу, повернулся к полицейским: - Он простил меня! Теперь я в вашей власти! Глава девятнадцатая. ПРЕКРАСНЫЙ НОВЫЙ МИР Власть Николаса Фандорина над собственными действиями, над своей жизнью и даже смертью кончилась. В самом прямом, буквальном смысле. Первое, что сделал магистр, когда его наконец оставили одного, - попытался положить конец своему постыдному, губительному для окружающих существованию. С него сняли наручники, повязку с глаз, и он увидел, что находится в небольшой, скудно обставленной комнате. Николаса заинтересовало в этом помещении только одно - светлосерый квадрат окна. Бросился к нему, как к лучшему другу. Какое счастье! Высокий этаж. Очень высокий. Вид на новостройки, вдали трубы теплоэлектростанции, тусклые рассветные сумерки. Какой-то спальный район. Черт с ним. Главное, что далеко до земли, а ускорение падения составляет 981 сантиметр за секунду в квадрате. "Умереть, уснуть и видеть сны, быть может", бормотал отчаявшийся Николас, высматривая шпингалет. Не высмотрел. Окно было глухое, не открывающееся. Он злобно ударил кулаком по стеклу, и оно не задребезжало, даже не дрогнуло. Тогда-то Фандорин и понял, что его власти над собственной экзистенцией настал совершенный и безусловный конец. Сел на кровать, закрыл ладонями лицо. Хотелось зарыдать, но не получалось - разучился плакать за годы взрослой жизни. Где Мира? Перед тем, как завязали глаза, он видел, как ее сажают в другую машину. Может быть, девочка здесь, где-нибудь в соседней комнате? Он вскочил, постучал в одну стену, в другую. Никакого ответа. Ее там нет? Или не хочет общаться с предателем? В течение следующего получаса Николас существовал примерно в таком режиме: посидит на кровати, мыча от ненависти и отвращения к себе; потом кинется стучать в одну стену, в другую; снова возвращается к кровати. Была еще запертая дверь, но к ней он не подходил. Когда понадобится, сама откроется. Так оно и произошло. Дверь открылась. В проеме стоял старый знакомый, которого Николас окрестил Утконосом. Рожа, как всегда, тупая, бесстрастная. Не произнес ни слова, только рукой поманил - зовут, мол. Из комнаты Фандорин попал в квадратную 'прихожую, быстро огляделся. Стандартная трехкомнатная квартирка. Перед одной из закрытых дверей, в кресле, сидит другой знакомец, Макс. Николасу кивнул и даже слегка улыбнулся, причем, кажется, без издевки. Должно быть, в той комнате Мира. Стук слышала, отвечать не пожелала. Неудивительно... Утконос подтолкнул пленника в другую сторону. Через холл, мимо ванной и туалета, он шел по коридору к светящейся за матовым стеклом кухне. Оттуда донесся мужской голос, потом засмеялась женщина. Заказчик и исполнительница праздновали успех операции. Угощения, правда, не было, только бутылка арманьяка и один стакан, перед Ястыковым. Жанна помахивала сложенной вдвое тысячерублевкой. Что-то маловато для гонорара за такую виртуозную работу, мрачно подумал Фандорин. - А вот и наш герой! - приветствовала его Жанна. - Садитесь, Николай Александрович. Будьте, как дома. И так ей понравилась эта незамысловатая шутка, что триумфаторша вся зашлась от хохота. Достала из кармана круглую серебряную коробочку, сыпанула на купюру розового порошка, поводила по нему пальцем. Потом, запрокинув голову, вдохнула. - Полегче, лапуля, полегче, - улыбаясь, сказал Олег Станиславович. - Я знаю, ты девочка крепкая, но уж больно частишь. - Я свою норму знаю, - ответила Жанна, изображая алкаша, у которого заплетается язык, а глаза норовят сфокусироваться на кончике носа. И снова впала в приступ веселья. - Не торчите, как произведение скульптора Церетели. Сядьте, - приказал Ястыков. - Потолкуем о деле. Жанночка свою работу практически закончила, и самым блестящим образом, а вот нам с вами, Фандорин, расслабляться пока рано. Что вам про меня известно? - Что вы гад и обманщик, - угрюмо ответил Ника, чувствуя, что достиг состояния, когда сдерживающий механизм страха и самосохранения уже не работает и хочется только одного: чтобы все побыстрее закончилось. - А, вы про этого придурка. Кстати, Жанночка, ты мне так и не выяснила, где он научился взрывному делу. Что если у него все-таки был сообщник? Она уверенно ответила: - Не было. Я проверила все контакты, все знакомства. Совершенно отчетливый псих-одиночка. Что касается взрывчатки, то в 86-м он делал серию репортажей о наших саперах в Афганистане. Тогда и мог нахвататься, больше негде. Дело-то, между нами говоря, нехитрое - прилепить пластида, да на кнопочку нажать. Расслабься, Олежек, не тревожь свою хорошенькую головку. Подождав, пока накокаиненная женщина-вамп отхихикается, Ястыков продолжил: - Ну, псих так псих. Но благодаря ему Жанна вышла на вас. Вы, Фандорин, помогли мне получить стратегическое преимущество. Остальное - вопрос техники. Однако и здесь важно не напортачить. - Он вдруг подмигнул Николасу и заговорщически шепнул. - Знаете, почему вы до сих пор живы? - Нет, - ответил Фандорин, нисколько не удивившись смене тона. - Почему? Ястыков отхлебнул из стакана, пополоскал рот, проглотил. Глаза у него блестели почти так же ярко, как у Жанны. Похоже, стратег успел порядком набраться. - Потому что еще не исчерпали свою полезность. - Он со значением поднял палец. - Завтра, то есть уже сегодня, состоятся переговоры. Тема, как вы понимаете, деликатная, поэтому прямой контакт исключается. Понадобится посредник, и вы на эту роль идеально подходите. Куцьый вам доверяет, а мы... мы держим вас за причинное место. Ведь причина вашего с нами сотрудничества - отцовское чувство, так? - Каламбур, - прыснула Жанна. - Чем породил, тем и угодил - в мышеловку. Про Эрастика с Ангелиночкой-то помните? А, баронет вы наш прекрасный? Николас вздрогнул. Окружающий мир, сдернул с глаз магистра милосердную пелену безразличия, обнажив ситуацию во всей ее садистской наготе. Да-да, ведь кроме страха за свою жизнь существует страх куда более острый - за тех, кого любишь. Как он мог про это забыть, подлый эгоист? - Вижу, помните, - удовлетворенно кивнул Ястыков. - Итак, на сцене сойдутся два Благородных Отца. Что такое перед этаким вулканом родительской любви какой то жалкий химкомбинат? Ведь Куцый, я полагаю, объяснил вам, из-за чего я затеял всю эту мелодраму? - Да. Вы хотите наладить производство "суперрелаксана". Подсадить всю Россию на наркотик. - Это Куцый вам так разъяснил? Что я, антихрист, задумал всю Россию закумарить? - Олег Станиславович покачал головой. - Ну Куцый! Ему бы в Голливуде страшилки снимать. Нет, Фандорин, мне не нужна вся Россия, хватит нескольких миллионов уродов, которые будут кушать мои таблеточки и таскать мне свои рублики, причем совершенно легальным образом. Елки-палки, да половина косметических фирм тем же занимается: подсадят бабу на какой-нибудь крем от морщин, а потом без этого крема несчастная дура уже жить не сможет - сразу вся харя обвиснет. Обвинение в антироссийских помыслах вывело аптекаря из себя, он все никак не мог успокоиться. - А сам Куцый? Держит чуть не всех наших гранд-дам на коротком поводке, как жучек! Они обязаны к нему раз в год за очередной дозой красоты бегать. Придумано гениально, снимаю шляпу. Это ж надо такой лоббистский механизм изобрести! Через своих клиенток он может и от их мужей чего хочет добиться. Круче депутатской неприкосновенности! Как же, ведь если с Миратом Виленовичем не дай Бог что случится, у нас в стране придется глянцевые журналы запретить - половина записных красавиц превратится в страхолюдных жаб. А Куцему все мало. "Ильич" мой! - Ястыков ударил ладонью по столу. - Я все устроил, все подготовил, приватизацию пробил. Сколько сил, сколько времени потратил, не говоря уж о деньгах. А тут этот, на готовенькое! Всякий человек, если его хорошенько послушать и встать на его точку зрения, оказывается по-своему прав, подумал Николас. И, чтобы отогнать проклятую интеллигентскую объективность, спросил: - Правда ли, что длительное употребление "суперрелаксана" сказывается на репродуктивной способности? Веселой Жанне вопрос показался смешным, зато Олег Станиславович отнесся к нему серьезно. - Да, и это мне больше всего нравится. - Каждый человек сам выбирает, что ему делать со своей жизнью. У нас свободная страна. Жанночка вон тоже "розовым фламинго" увлекается, но для нее это вроде чашки кофе. Слишком высокая интенсивность нервной энергии, сумасшедший уровень адреналина, кокс выполняет функцию модератора. А "суперрелаксан" будут жрать уроды, которым нравится хрюкать, валяясь в навозе. Зачем нам с вами, Николай Александрович, репродукция уродов? Будь моя воля, я бы бесплатно в дешевую водку, в бормотуху всякую своего препарата подмешивал, чтоб дебилов не плодить. - Ястыков покровительственно похлопал Николаса по руке. - Вот вы образованный, думающий человек, так? Скажите мне, разве все беды человечества происходят не оттого, что нас, людей, на свете слишком много? Соответственно девальвируется цена одной отдельно взятой личности. На что похожа Тверская в разгар дня? Какая-то банка с кильками пряного посола. Если бы нас было в тысячу раз меньше, не было бы ни преступности, ни убийств, ни социальных пороков. И уважали бы друг друга в тысячу раз больше. А если бы еще перестали размножаться слабые, глупые, никчемные (а именно такие и становятся наркоманами), весь наш биологический вид достиг бы невероятной степени развития. Этот новый мир был бы прекрасен, не то что сейчас. Ты что, Жаннуля, улыбаешься? Разве я не прав? - Прав, Шопенгауэр, прав. - Она привстала, потянулась к нему через стол. - Дай поцелую, спаситель человечества. Олег Станиславович с деланным испугом отпрянул. - Попрошу без сексуального харассмента, мисс Богомолова! У нас чисто деловые отношения. Должно быть, при этих словах на лице Николаса появилось некоторое удивление, потому что Ястыков счел нужным пояснить: - Вы что же, думали, у нас с Жанной союз любящих сердец? Нет, Николай Александрович. Во-первых, отношения заказчика с подрядчиком должны быть платоническими, это азбука. А во-вторых, я побоялся бы ложиться с этой опасной особью в одну постель. Мне жить не надоело. Еще увлечется и придушит. Или заспит, как деревенская баба младенца. Жанна улыбнулась: - А еще хвастался, что сексуальный террорист. - Закурила сигару, мечтательно потянулась. - Ах, мальчики, вы не представляете, какой кайф трахаться с объектом заказа. - С кем? - не понял Николас. - С тем, кого тебе заказали. Это мой самый любимый трюк. Чтоб кончить одновременно - и самой, и его. Невероятный экстаз! Знаете, почему я сделала себе документы на фамилию Богомолова? Потому что самка богомола, потрахавшись с самцом, немедленно откусывает ему башку. Ам! - щелкнула она зубами перед носом Фандорина. Тот от неожиданности чуть не упал с табуретки. Под дружный хохот заказчика и подрядчицы вспомнил сцену неудачного соблазнения в "Холестерине" и содрогнулся. Ястыков, все еще смеясь, поцеловал Жанне руку. - Вы даже не представляете, каким страшным оружием являются эти тонкие ручки и наманикюренные пальчики. Покажи ему, киска. Снисходительно улыбнувшись, Жанна взяла стакан, чуть сдавила большим пальцем и мизинцем. Стекло хрустнуло, посыпалось на стол. - В моей профессии быть женщиной удобно. - Она выпустила облачко дыма, стряхнула пепел в обломок стакана. - Вот тогда, на шоссе, разве вы, Николай Александрович, подошли бы к джипу, если б за рулем не сидела баба? Вся такая женственная, беспомощная, а? От моих дураков вы не раз убегали, а со мной этот номер не прошел. Я вам сделала сначала кис-кис, а потом цап-царап. Никогда еще Фандорин не встречал женщины, хотя бы отдаленно похожей на Жанну. Смотреть на нее, слушать ее было одновременно и страшно, и интересно. - Послушайте, почему вы... такая? - спросил он. - Ну, не знаю... Такая безжалостная, такая нечеловеческая. Неуклюжее слово вырвалось само собой, и Николас испугался, что Жанна обидится. Но нет - она, кажется, была даже польщена. Спросила: - Хотите знать, в чем мой моторчик? - Что? - удивился он. - В каждом человеке есть моторчик, который руководит всеми поступками. Я этот моторчик сразу вижу. Например, у Олежека он называется "злость". Ты, золотце, живешь и все время злишься на тех, кто вокруг тебя. В яслях отнимал у других детей игрушки - не потому что тебе были нужны эти совочки или машинки, а от злости. Теперь вот отнимаешь контрольные пакеты акций. А у вас, Николай Александрович, моторчик называется "умеренность". Вам хочется всегда и во всем соблюдать чувство меры, приличность, правила и тому подобное. Я же отношусь к породе человеков, моторчик которых - любопытство. Чаще всего такими рождаются мальчики, но попадаются и девочки. В детстве мы отрываем крылышки у бабочек или выкалываем глаза пойманному мышонку - не из садизма, а из любопытства. Хотим посмотреть, что будет. Потом, когда вырастаем, наше любопытство распространяется на самые разные предметы. Из нас получаются великие ученые, первооткрыватели. Или, вроде меня, специалисты по любопытным ситуациям, наилюбопытнейшая из которых смерть. Ведь правда же, смерть - самое интересное событие в жизни каждого? - Жанна перевела оживленный взгляд с одного мужчины на другого. Оба помалкивали, только Ястыков с улыбкой, а Фандорин без. - Сколько раз я это видела, и все мало. Чем дальше, тем любопытней. Сначала поражалась тому, что никогда не угадаешь, как кто будет умирать. Бывает, крутейший мужик, прямо Рэмбо, а в последний момент расхнычется, как ребенок. Или, наоборот: затюханный, почти бесполый заморыш вдруг возьмет и улыбнется так спокойно, красиво - залюбуешься. Теперь-то я научилась угадывать, и то, бывает, ошибаюсь. Но в вас, - она оценивающе посмотрела на Николаса, - я уверена. Умрете молодцом, готова поставить десять тысяч. - Идет! - сразу же откликнулся Олег Станиславович. Принято: десять тысяч баксов. Ника, хоть и подозревал, что это не шутка, испугался несильно. И так было ясно, что живым он не выпутается. Детей бы спасти. А Жанна все изучала его прищуренным взглядом гурмана. - Просить ни о чем не будет, - спрогнозировала она. - Плакать тем более. Вообще не произнесет ни слова, сочтет ниже своего достоинства. Глаза закроет или посмотрит в небо. В общем, красиво умрет. И за это, Николай Александрович, я вас потом поцелую. Я всегда так делаю, когда человек красиво умирает. Вот тут, представив себе этот посмертный поцелуй, он испугался до судороги. И злобно подумал: плакали твои десять тысяч - нарочно буду орать благим матом. - Ладно, киска, хватит, - сказал Ястыков. А то перестараешься. Человек уже проникся, осознал. Ведь прониклись, Николай Александрович? - Проникся, - ответил Фандорин, и ему самому понравилось, как сухо, иронично это прозвучало. - А по-моему, не очень. - Жанна потушила сигару прямо о клеенку - противно запахло химией. - Давай, котик, еще пари на его татарочку заключим. Николас Фандорин в жизни (во всяком случае, с ясельного возраста) не бил женщину и даже не предполагал, что способен на такое, а тут с утробным, совершенно нецивилизованным рычанием потянулся, чтоб схватить подрядчицу за плечи и вытрясти ее черную душу. Но Жанна легко, словно играючи стукнула его ребром ладони по запястью, и правая рука сразу онемела, безвольно опустилась, так что пришлось схватиться за нее левой. Олег Станиславович поморщился: - Все-все, иди, отдохни. Мы с Николасм Александровичем поговорим тет-а-тет. - Как-нибудь после додеремся, ладно? Профессионалка послала Николасу воздушный поцелуй, заказчику просто кивнула и вышла из кухни. Мужчины проводили ее взглядом. Потом Ястыков сказал: - Не берите в голову, Николай Александрович. Если исполните свою работу чисто, ничего с вашей семьей не случится. А со мной? - чуть было не смалодушествовал Фандорин, но удержался. Ответ был и так ясен. Разве они оставят в живых такого свидетеля? Поэтому ограничился кивком. Ястыков отлично понял смысл паузы. - Приятно иметь дело с выдержанным человеком. Излагаю суть проблемы. Сразу же по завершении операции мы связались с Куценко, объяснили ему расклад. Он, естественно, потребовал разговора с дочерью. Хочет убедиться, что она цела. Нормальная родительская реакция. Но штука в том, что девчонка заупрямилась. Ей суют трубку - сжала губы, и ни звука. Когда Куцый понял, что телефонного разговора с дочерью не будет, у него даже голос задрожал. Последний раз я слышал, как у него дрожит голос, в пятом классе, когда я его на переменке промокашкой кормил. Если Мират вообразит, что девчонку угрохали, начнется третья мировая война. Он хоть и шахматист, но от воспаления отцовских чувств может утратить адекватность... Скажу честно, я был за то, чтобы хорошенько надрать паршивке уши, но Жанна отсоветовала. Говорит, что девчонка крепкий орешек и что лучше прибегнуть к вашей помощи. Олег Станиславович повертел бриллиантовый перстень на мизинце, рассеянно полюбовался игрой света. - Сказала, поболтаем с ним немножко, постращаем. Станет как шелковый. Но я, знаете ли, тоже психолог, и вижу, что с вами нужно начистоту, по-честному. Как говорится, у вас товар, у нас купец. Убедите вашу воспитанницу поговорить с папашей. Что именно она будет нести - не важно. Главное, чтобы он услышал ее голос. Фандорин хмуро сказал. - Она думает, что я ее предал. Не захочет со мной говорить. - А это уж не моя проблема. Или у вас есть товар, или нет. Если нет, придется платить собственной плотью. Знаете, как у Шекспира. x x x Разговор с Мирандой был тягостным. Собственно, разговором это назвать было нельзя, потому что говорил один Фандорин, а его ученица сидела на кровати, подобрав ноги, и смотрела в стену. Николасу был виден ее профиль: сверкающий ненавистью глаз, закушенная губа. Рука Миры сжимала тонкую щиколотку. Один раз девочка отняла руку, чтобы почесать локоть, и Николас увидел на щиколотке белую полосу - так бешено стискивала она пальцы. Он ужасно волновался. Сам понимал, что несет путаную галиматью, поверить в которую совершенно невозможно. И Мира, разумеется, не верила. А скорее всего, даже не слушала. Просто смотрела в стену и все. - Я виноват перед тобой... Перед всеми вами. Я идиот, клюнул на приманку... Но я тебя не предавал, честное слово, - пробормотал он совсем уж жалким тоном. - Поговори с отцом, прошу тебя. Если ты откажешься, они тебя убьют. У них не будет другого выхода... В ответ Мира шмыгнула носом, но, похоже, не от сдерживаемых слез, а от ярости. Упавшим голосом, уже ни на что не надеясь, Николас сказал: - Неужто какой-то там химкомбинат стоит дороже жизни? Обычная сделка. У твоего отца будут и другие, не менее важные. Не понимаю... Не оборачиваясь, она процедила: - Где уж тебе. Он встрепенулся. Слава богу, заговорила! И быстрей, быстрей, пока она снова не спряталась в свою раковину: - Да что тут понимать? Твоему отцу нужны барыши, Ястыкову тоже. Конечно, Мират Виленович несколько разборчивей в средствах, но тоже не ангел. Ты ведь не маленькая. И не слепая. Твой отец предприниматель, который делает деньги, и большие деньги. А в наших джунглях делать большие деньги без острых клыков, да еще заботясь о чистоте рук, совершенно невозможно. - Не в деньгах дело, - отрезала Мира. - А в чем же тогда? - Своему нож в спину не втыкают. Так Роберт Ашотович говорил. Папа ждал, надеялся, а теперь из-за меня все псу под хвост? Да я лучше сдохну! Она снова зашмыгала носом, но теперь уж точно от слез - рукавом вытерла щеку, потом еще и еще. Николас подошел, сел рядом, протянул свой платок. - Ты для него во сто крат важнее всех комбинатов, - сказал он тихо. - Что ему все деньги на свете, если он тебя потеряет? Она закрыла лицо руками. Плечики сотрясались от рыданий, и Николасу захотелось их обнять, погладить девочку по голове, прижать к груди. Не стал - побоялся, что оттолкнет. - Ты так говоришь, потому что о своих детях заботишься! - всхлипывая, выкрикнула Мира. - А на папу тебе наплевать! Только соври, что это не так! Она впервые повернулась к нему. Блестящие от слез глаза обожгли Фандорина неистовым пламенем, и он смешался, опустил голову. - Ну то-то. - Миранда высморкалась. - Ладно, не трясись. Скажи этим козлам: поговорю. x x x Телефонный разговор состоялся в третьей комнате, такого же нежилого вида, как две остальные, но побольше размером и с телевизором. У стен - диваны, на них разложены портативные рации, еще какая-то аппаратура непонятного назначения, два короткоствольных автомата со складными ручками. Ясно - помещение для охраны. У стола, на котором посверкивал огонечками замысловатого вида аппарат, стояла Жанна, прослушивала что-то через наушники. Выходит, не отдыхала, хотя из кухни была отправлена в комнату именно за этим. Да нет, сообразил Фандорин. Это у нее с Ястыковым с самого начала было уговорено: злой следователь исполняет свою арию и уходит, оставив запуганного арестанта со следователем разумным и понимающим. - Смотри, Ника, если эта будет молчать, расплачиваешься ты, - предупредила Жанна, а на Миру даже не взглянула. Николас оценил точность этого психологического приема. - Поехали. Ястыков надел вторые наушники, и Жанна быстро набрала номер. На пульте задергались зеленые и красные индикаторы - должно быть, подавление локализации звонка, подумал Николас. - Господин Куценко? - Тембр у Жанны изменился. Стал металлическим, неживым, как у офисного автоответчика. - С вами будет говорить дочь. Сунула трубку Мире не глядя, словно нисколько не сомневалась в ее покорности. Та взяла, набрала воздуху и дрожащим голосом пролепетала: - Папа, это я... Прости меня. Я так тебя подвела... Поскольку Николасу наушников не выдали, он слышал лишь половину диалога и почти ничего в нем не понимал, тем более что говорил в основном Куценко, Мира же односложно отвечала. - Нет, - сказала она вначале. - Все нормально. Потом, мельком взглянув на Нику и секунду поколебавшись: - Он в порядке. Фандорин надеялся, что правильно истолковал значение этой фразы - подозрение в предательстве с него снято. - Да. И он, и она, - сказала затем Мира, покосившись на Ястыкова с Жанной. И после этого уже ничего не говорила, потому что к беседе подключился Олег Станиславович. - А ты думал? - хмыкнул он. - Конечно, слушаем. Ну что, Куцый? Как будем работать? Долгая пауза. - Нет, не пойдет, - заявил Ястыков. - Давай лучше... Не договорил. Очевидно, Мират Виленович его перебил. Жанна отобрала у Миры трубку - девочка свою роль уже отыграла. - Зачем так громоздко? - снова возразил Олег Станиславович. - Я на это согласиться не могу... А сам подмигнул Жанне и показал ей большой палец. Похоже, возражал не всерьез - все шло по плану. - Разъединился, - улыбнулся Ястыков, снимая наушники. - Ух, какой крутой и непреклонный. Отлично, Жаннуля, ты опять угадала. - Гадают на кофейной гуще, а это называется прецизионный расчет, - назидательно ответила та. - Ну вот, Ника. Как и предполагалось, благородный отец потребовал, чтобы посредником был ты. Тянутся к тебе люди, доверяют. Будешь исполнять арию "Фигаро здесь, Фигаро там". Оплата согласно договоренности. - Сколько вы ему платите? - быстро спросила Миранда. - А ну говорите, не то больше к телефону не подойду. Сами слышали папино условие: чтоб я звонила каждые два часа. Задетый презрительностью ее тона, Николас не смог себе отказать в горьком удовольствии, попросил: - Расскажите, Олег Станиславович, какой гонорар мне причитается. Хотел устыдить Миру, а вместо этого встревожил Ястыкова. Быстро переглянувшись с Жанной, предприниматель сказал: - Николай Александрович, мы же договорились. Если вас эти условия не устраивают, я готов дополнительно выплатить компенсацию вашей семье. Но оставить вас в живых я не могу. Лучше назовите сумму, и, можете быть уверены, я ее выплачу. Я человек слова. Отличная мысль пришла в голову Фандорину. Рано или поздно Алтын выяснит, кто убил ее мужа, она такая. А докопавшись до истины, непременно захочет расквитаться. Представления о морали у нее не христианские, врагам она прощать не умеет, и за вырванное око выцарапает два. Честно говоря, в данный момент он не мог осуждать ее за кровожадность нрава. Интересно, сколько стоят услуги хорошего киллера, который взял бы заказ на этого кота Базилио с его лисой Алисой? Пятьдесят Тысяч? Сто? Направление, которое приняли мысли магистра истории, объяснялось, конечно же, только расстройством нервов и эмоциональной истощенностью, но это сейчас Фандорину было все равно. Он улыбнулся и сказал: - Сто тысяч долларов. Переведите прямо сейчас. Банковский адрес у меня в записной книжке... - Нет! - крикнула Миранда. Не истерически и не жалобно, а властно - да, так, что все к ней обернулись. - Он останется жив. Иначе вместо комбината вам будет хрен с кисточкой, ясно? Если бы девочка говорила дальше, размахивала руками, визжала, ее, наверное, стали бы запугивать, но она больше не произнесла ни слова. Набычилась, выпятила вперед подбородок, и стало ясно, что нужно или убивать ее на месте, или соглашаться. Жанна разглядывала Миру с интересом. - В сущности, - протянула специалистка по любопытным ситуациям, - что он такого уж особенного знает? Ну, меня видел. Так не он один. Это ерунда. За мной гоняться все равно что за ветром в поле. - Мне это не нравится, - качнул головой Ястыков. - Против моих правил. Он смотрел, слушал. Был лишний треп. Нет-нет. И тут Мира выкинула номер. Схватила со стола канцелярские ножницы, что было мочи оттянула свой розовый язычок и замычала - нечленораздельно, но смысл мессиджа был очевиден: сейчас отрежу. Ястыков посмотрел-посмотрел на эту эффектную картину, поморщился. - Ну вот что, Николай Александрович, - сказал он весомо и мрачно. - Если ваши дети станут себя плохо вести и вам захочется от них избавиться, просто расскажите кому-нибудь, все равно кому, о том, что вы здесь видели и слышали. Я немедленно об этом узнаю и пойму ваш намек. Окей? До сего момента Фандорин крепился, старался держаться мужчиной, а теперь побледнел, задрожал. Возвращение к жизни, на которой ты уже поставил крест, - процесс не менее мучительный, чем расставание с ней. Воспитанница Краснокоммунарского детдома только что совершила невозможное - добилась помилования для осужденного смертника. И как просто! Несколько коротких фраз, смехотворная выходка с ножницами, и ты спасен. Во всяком случае, приговор отмене