гяуров детьми Шайтана, и вырезали всех до одного. Я не сжег сапоги, я сменил каблук и заказал серебряные подковки. В 1873 году, в мае, когда я направлялся в Хиву, проводник Асаф решил завладеть моими часами, моим ружьем и моим вороным ахалтекинцем Ятаганом. Ночью, когда я спал в палатке, проводник бросил в мой левый сапог эфу, чей укус смертелен. Но сапог просил каши, и эфа уползла в пустыню. Утром Асаф сам рассказал мне об этом, потому что усмотрел в случившемся руку Аллаха. Полгода спустя пароход "Адрианополь" напоролся на скалу в Термаикосском заливе. Я плыл до берега два с половиной лье. Сапоги тянули меня ко дну, но я их не сбросил. Я знал, что это будет равносильно капитуляции, и тогда мне не доплыть. Сапоги помогли мне не сдаться. До берега добрался я один, все остальные утонули. Сейчас я там, где убивают. Каждый день над нами витает смерть. Но я спокоен. Я надеваю свои сапоги, за десять лет ставшие из черных рыжими, и чувствую себя под огнем, как в бальных туфлях на зеркальном паркете. Я никогда не позволяю коню топтать репейник - вдруг он растет из старого Исаака? Третий день Варя работала с Фандориным. Надо было вызволять Петю, а по словам Эраста Петровича, сделать это можно было одним-единственным способом: найти истинного виновника случившегося. И Варя сама умолила титулярного советника, чтобы он взял ее в помощницы. Петины дела были плохи. Видеться с ним Варе не позволяли, но от Фандорина она знала: все улики против шифровальщика. Получив от подполковника Казанзаки приказ главнокомандующего, Яблоков немедленно занялся шифровкой, а потом, согласно инструкции, лично отнес депешу на телеграфный пункт. Варя подозревала, что рассеянный Петя вполне мог перепутать города, тем более что про Никопольскую крепость знали все, а про городишко Плевну ранее мало кто слышал. Однако Казанзаки в рассеянность не верил, да и сам Петя упрямился и говорил, что отлично помнит, как кодировал именно Плевну, такое смешное название. Хуже всего было то, что, по словам присутствовавшего на одном из допросов Эраста Петровича, Яблоков явно что-то скрывал и делал это крайне неумело. Врать Петя совсем не умеет - это Варя отлично знала. А между тем все шло к трибуналу. Истинного виновника Фандорин искал как-то странно. По утрам, вырядившись в дурацкое полосатое трико, подолгу делал английскую гимнастику. Целыми днями лежал на походной кровати, изредка наведывался в оперативный отдел штаба, а вечером непременно сидел в клубе у журналистов. Курил сигары, читал книгу, не пьянея пил вино, в разговоры вступал неохотно. Никаких поручений не давал. Перед тем как пожелать спокойной ночи, говорил только: "3-завтра вечером увидимся в клубе". Варя бесилась от сознания своей беспомощности. Днем ходила по лагерю, смотрела в оба - не обнаружится ли что-нибудь подозрительное. Подозрительное не обнаруживалось, и, устав, Варя шла в палатку к Эрасту Петровичу, чтобы расшевелить его и побудить к действию. В берлоге титулярного советника царил поистине ужасающий беспорядок: повсюду валялись книги, трехверстные карты, плетеные бутылки из-под болгарского вина, одежда, пушечные ядра, очевидно, использовавшиеся в качестве гирь. Однажды Варя, не заметив, села на тарелку с холодным пловом, которая почему-то оказалась на стуле, страшно рассердилась и потом никак не могла застирать жирное пятно на своем единственном приличном платье. Вечером 7 июля полковник Лукан устроил в пресс-клубе (так на английский манер стали называть журналистский шатер) вечеринку по поводу дня своего рождения. По этому случаю из Букарешта доставили три ящика шампанского, причем именинник утверждал, что заплатил по тридцать франков за бутылку. Деньги были потрачены впустую - про виновника торжества очень быстро забыли, потому что истинным героем дня нынче был д'Эвре. Утром, вооружившись выигранным у посрамленного Маклафлина цейсовским биноклем (Фандорин, между прочим, за свою несчастную сотню получил целую тысячу - и все благодаря Варе), француз совершил дерзкую экспедицию: в одиночку съездил в Плевну, под прикрытием корреспондентской повязки проник на передовой рубеж противника и даже умудрился взять интервью у турецкого полковника. - Мсье Перепелкин любезно объяснил мне, как лучше всего подобраться к городу, не угодив под пулю, - рассказывал окруженный восторженными слушателями д'Эвре. - Это и в самом деле оказалось совсем несложно - турки и дозоров-то толком выставить не удосужились. Первого аскера я повстречал только на окраине. "Что вылупился? - кричу. - Веди меня скорей к самому главному начальнику". На Востоке, господа, самое главное - держаться падишахом. Если орешь и ругаешься, стало быть, имеешь на это право. Приводят меня к полковнику. Звать Али-бей - красная феска, черная бородища, на груди значок Сен-Сира. Отлично, думаю, прекрасная Франция меня выручит. Так и так, говорю. Парижская пресса. Волей судеб заброшен в русский лагерь, а там скучища смертная, никакой экзотики - одно пьянство. Не откажет ли почтенный Али-бей дать интервью для парижской публики? Не отказал. Сидим, пьем прохладный шербет. Мой Али-бей спрашивает: "Сохранилось ли то чудесное кафе на углу бульвара Распай и рю-де-Севр?" Я, честно говоря, понятия не имею, сохранилось оно или нет, ибо давно не был в Париже, однако говорю: "Как же, и процветает лучше прежнего". Поговорили о бульварах, о канкане, о кокотках. Полковник совсем растрогался, борода распушилась - а бородища знатная, просто маршал де Ре - и вздыхает: "Нет, вот закончится эта проклятая война, и в Париж, в Париж". "Скоро ль она закончится, эфенди?" "Скоро, - говорит Али-бей. - Очень скоро. Вот вышибут русские меня с моими несчастными тремя таборами из Плевны, и можно будет ставить точку. Дорога откроется до самой Софии". "Ай-я-яй, - сокрушаюсь я. - Вы смелый человек, Али-бей. С тремя батальонами против всей русской армии! Я непременно напишу об этом в свою газету. Но где же славный Осман Нури-паша со своим корпусом?" Полковник феску снял, рукой махнул: "Обещал завтра быть. Только не поспеет - дороги плохи. Послезавтра к вечеру - самое раннее". В общем, посидели славно. И про Константинополь поговорили, и про Александрию. Насилу вырвался - полковник уж приказал барана резать. По совету monsieur Perepyolkin я ознакомил со своим интервью штаб великого князя. Там мою беседу с почтенным Али-беем сочли интересной, - скромно закончил корреспондент. - Полагаю, завтра же турецкого полковника ожидает небольшой сюрприз. - Ох, Эвре, отчаянная голова! - налетел на француза Соболев, раскрыв генеральские объятья. - Истинный галл! Дай поцелую! Лицо д'Эвре скрылось за пышной бородой, а Маклафлин, игравший в шахматы с Перепелкиным (капитан уже снял черную повязку и взирал на доску обоими сосредоточенно прищуренными глазами), сухо заметил: - Капитан не должен был использовать вас в качестве лазутчика. Не уверен, дорогой Шарль, что ваша выходка вполне безупречна с точки зрения журналистского этоса. Корреспондент нейтрального государства не имеет права принимать в конфликте чью-либо сторону и тем более брать на себя роль шпиона, поскольку... Однако все, включая и Варю, столь дружно набросились на нудного кельта, что он был вынужден умолкнуть. - Ого, да здесь весело! - вдруг раздался звучный, уверенный голос. Обернувшись, Варя увидела у входа статного гусарского офицера, черноволосого, с лихими усами, бесшабашными, чуть навыкате глазами и новеньким "георгием" на ментике. Вошедшего всеобщее внимание нисколько не смутило - напротив, гусар воспринял его как нечто само собой разумеющееся. - Гродненского гусарского полка ротмистр граф Зуров, - отрекомендовался офицер и отсалютовал Соболеву. - He припоминаете, ваше превосходительство? Вместе на Коканд ходили, я в штабе у Константина Петровича служил. - Как же, помню, - кивнул генерал. - Вас, кажется, под суд отдали за картежную игру в походе и дуэль с каким-то интендантом. - Бог милостив, обошлось, - легкомысленно ответил гусар. - Мне сказали, здесь бывает мой давний приятель Эразм Фандорин. Надеюсь, не соврали? Варя быстро взглянула на сидевшего в дальнем углу Эраста Петровича. Тот встал, страдальчески вздохнул и уныло произнес: - Ипполит? К-какими судьбами? - Вот он, чтоб мне провалиться! - ринулся на Фандорина гусар и стал трясти его за плечи, да так усердно, что голова у Эраста Петровича замоталась взад-вперед. - А говорили, тебя в Сербии турки на кол посадили! Ох, подурнел ты, братец, не узнать. Виски для импозантности подкрашиваешь? Любопытный, однако, круг знакомств обрисовывался у титулярного советника: видинский паша, шеф жандармов, а теперь еще этот лубочный красавец с бретерскими замашками. Варя как бы ненароком подобралась поближе, чтобы не упустить ни одного слова. - Побросала нас с тобой судьба, побросала. - Зуров перестал трясти собеседника и вместо этого принялся хлопать его по спине. - Про свои приключения расскажу особо, тет-а-тет, ибо не для дамских ушей. - Он игриво покосился на Варю. - Ну а финал известный: остался без гроша, один-одинешенек и с вдребезги разбитым сердцем (снова взгляд в Варину сторону). - Кто бы мог п-подумать, - прокомментировал Фандорин, отодвигаясь. - Заикаешься? Контузия? Ерунда, пройдет. Меня под Кокандом взрывной волной так об угол мечети приложило - месяц зубами клацал, веришь ли - стаканом в рот не попадал. А потом ничего, отпустило. - А с-сюда откуда? - Это, брат Эразм, долгая история. Гусар обвел взглядом завсегдатаев клуба, посматривавших на него с явным любопытством, и сказал: - Не тушуйтесь, господа, подходите. Я тут Эразму свою шахерезаду рассказываю. - Одиссею, - вполголоса поправил Эраст Петрович, ретируясь за спину полковника Лукана. - Одиссея - это когда в Греции, а у меня была именно что шахерезада. - Зуров выдержал аппетитную паузу и приступил к повествованию. - Итак, господа, в результате некоторых обстоятельств, про которые известно только мне и Фандорину, я оказался в Неаполе, на совершеннейшей мели. Занял у русского консула пятьсот рублей - больше, сквалыга, не дал - и поплыл морем в Одессу. Но по дороге бес меня попутал соорудить банчок с капитаном и штурманом. Обчистили, шельмы, до копейки. Я, натурально, заявил протест, нанес некоторый ущерб корабельному имуществу и в Константинополе был выкинут... то есть я хочу сказать, высажен на берег - без денег, без вещей и даже без шляпы. А зима, господа. Хоть и турецкая, но все равно холодно. Делать нечего, отправился в наше посольство. Прорвался через все препоны к самому послу, Николаю Павловичу Гнатьеву. Душевный человек. Денег, говорит, одолжить не могу, ибо принципиальный противник всяческих одалживаний, но если угодно, граф, могу взять к себе адъютантом - мне храбрые офицеры нужны. В этом случае получите подъемные и все прочее. Ну я и стал адъютантом. - У самого Гнатьева? - покачал головой Соболев. - Видно, хитрая лиса усмотрела в вас что-то особенное. Зуров скромно развел руками и продолжил: - В первый же день новой службы я вызвал международный конфликт и обмен дипломатическими нотами. Николай Павлович отправил меня с запросом к известному русоненавистнику и святоше Расану Хайрулле - это главный турецкий поп, вроде папы римского. - Шейх-уль-ислам, - уточнил строчивший в блокноте Маклафлин. - Болше похож на ваш обер-прокурор Синод. - Вот-вот, - кивнул Зуров. - Я и говорю. Мы с этим Хайруллой сразу друг другу не понравились. Я ему честь по чести, через переводчика: "Ваше преосвященство, срочный пакет от генерал-адъютанта Гнатьева". А он, пес, глазами зырк и отвечает на французском - нарочно, чтоб драгоман не смягчил: "Сейчас время молитвы. Жди". Сел на корточки, лицом к Мекке, и давай приговаривать: "О великий и всемогущий Аллах, окажи милость Твоему верному рабу, дай ему увидеть при жизни, как горят в аду подлые гяуры, недостойные топтать Твою священную землю". Хорошие дела. С каких это пор Аллаху по-французски молятся? Ладно, думаю, я тоже сейчас новое в православный канон введу. Хайрулла поворачивается ко мне, рожа довольная - как же, гяура на место поставил. "Давай письмо твоего генерала", - говорит. "Pardonnez-moi, eminence {Прошу извинить, ваше преосвященство (фр.)}, - отвечаю. - У нас, русских, сейчас как раз время обедни. Вы уж потерпите минутку". Бух на коленки и молюсь на языке Корнеля и Рокамболя: "Господь всеблагий, порадуй грешного раба твоего болярина, то бишь шевалье Ипполита, дай ему полюбоваться, как жарятся на сковородке мусульманские собаки". В общем, осложнил и без того непростые российско-турецкие отношения. Хайрулла пакета не взял, громко заругался по-своему и выставил нас с драгоманом за дверь. Ну, Николай Павлович меня для вида пожурил, а сам, по-моему, остался доволен. Видно, знал, кого, к кому и зачем посылать. - Лихо, по-туркестански, - одобрил Соболев. - Но не слишком дипломатично, - вставил капитан Перепелкин, неодобрительно глядя на развязного гусара. - А я недолго продержался в дипломатах, - вздохнул Зуров и задумчиво добавил. - Видно, не моя стезя. Эраст Петрович довольно громко хмыкнул. - Иду я как-то по Галатскому мосту, демонстрирую русский мундир и на красоток поглядываю. Они хоть и в чадрах, но ткань, чертовки, подбирают наипрозрачнейшую, так что еще соблазнительней получается. Вдруг вижу - едет в коляске нечто божественное, бархатные глазищи поверх вуалетки так и сверкают. Рядом - жирный евнух-абиссинец, кабан кабаном, сзади еще коляска с прислужницами. Я остановился, поклонился - с достоинством, как подобает дипломату, а она перчаточку сняла и белой ручкой мне (Зуров сложил губы дудочкой) - воздушный поцелуй. - Сняла пегчатку? - с видом эксперта переспросил д'Эвре. - Да это не шутки, господа. Пгогок считал хогошенькие гучки самой соблазнительной частью женского тела и стгого-настгого запгетил благогодным мусульманкам ходить без пегчаток, чтобы не подвеггать соблазну мужские сегдца. Так что снятие пегчатки - c'est un grand signe {это великий знак (фр.)}, как если бы евгопейская женщина сняла... Впгочем, воздегжусь от пагаллелей, - замялся он, искоса взглянув на Варю. - Ну вот видите, - подхватил гусар. - Мог ли я после этого обидеть даму невниманием? Беру коренную под уздцы, останавливаю, хочу отрекомендоваться. Тут евнух, сапог смазной, ка-ак хлестнет меня плеткой по щеке. Что прикажете делать? Вынул саблю, проткнул невежу насквозь, вытер клинок об его шелковый кафтан и грустный пошел домой. Не до красотки стало. Чувствовал, добром не кончится. И как в воду смотрел - вышло препаршиво. - А что такое? - полюбопытствовал Лукан. - Оказалась жена паши? - Хуже, - вздохнул Зуров. - Самого басурманского величества, Абдул-Гамида II. И евнух, натурально, тоже султанский. Николай Павлович отбивал меня как мог. Самому падишаху сказал: "Если б мой адъютант стерпел от раба удар плеткой, я б с него самолично погоны сорвал за позор званию русского офицера". Но разве они понимают, что такое офицерский мундир? Турнули, в двадцать четыре часа. На пакетбот - и в Одессу. Хорошо хоть вскоре война началась. Николай Павлович на прощанье говорил: "Благодари Бога, Зуров, что не старшая жена, а всего лишь "маленькая госпожа", "кучум-кадинэ". - Не "к-кучум", а "кучук", - поправил Фандорин и вдруг покраснел, что показалось Варе странным. Зуров присвистнул: - Ого! А ты-то откуда знаешь? Эраст Петрович молчал, причем вид имел крайне недовольный. - Господин Фандорин жил в гостях у турецкого паши, - вкрадчиво сообщила Варя. - И тебя там опекал весь гарем? - оживился граф. - Ну расскажи, не будь скотиной. - Не весь г-гарем, а только кучук-ханум, - пробурчал титулярный советник, явно не желая углубляться в подробности. - Очень славная, отзывчивая д-девушка. И вполне современная. Знает французский и английский, любит Байрона. Медициной интересуется. Агент открывался с новой, неожиданной стороны, которая Варе отчего-то совсем не понравилась. - Современная женщина не станет жить в гареме пятнадцатой женой, - отрезала она. - Это унизительно и вообще варварство. - Пгошу пгощения, мадемуазель, но это не совсем справедливое замечание, - снова заграссировал по-русски д'Эвре, однако сразу же перешел на французский. - Видите ли, за годы странствий по Востоку я неплохо изучил мусульманский быт. - Да-да, Шарль, расскажите, - попросил Маклафлин. - Я помню вашу серию очерков о гаремной жизни. Она была превосходной. - И ирландец расцвел от собственного великодушия. - Любой общественный институт, в том числе и многоженство, следует воспринимать в историческом контексте, - профессорским тоном начал д'Эвре, но Зуров скорчил такую физиономию, что француз образумился и заговорил по-человечески. - На самом деле в условиях Востока гарем для женщины - единственно возможный способ выжить. Судите сами: мусульмане с самого начала были народом воинов и пророков. Мужчины жили войной, гибли, и огромное количество женщин оставались вдовами или же вовсе не могли найти себе мужа. Кто бы стал кормить их и их детей? У Магомета было пятнадцать жен, но вовсе не из-за его непомерного сластолюбия, а из человечности. Он брал на себя заботу о вдовах погибших соратников, и в западном смысле эти женщины даже не могли называться его женами. Ведь что такое гарем, господа? Вы представляете себе журчание фонтана, полуголых одалисок, лениво поедающих рахат-лукум, звон монист, пряный аромат духов, и все окутано этакой развратно-пресыщенной дымкой. - А посредине властелин всего этого курятника, в халате, с кальяном и блаженной улыбкой на красных устах, - мечтательно вставил гусар. - Должен вас огорчить, мсье ротмистр. Гарем - это кроме жен всякие бедные родственницы, куча детей, в том числе и чужих, многочисленные служанки, доживающие свой век старые рабыни и еще бог знает кто. Всю эту орду должен кормить и содержать кормилец, мужчина. Чем он богаче и могущественней, тем больше у него иждивенцев, тем тяжелей возложенный на него груз ответственности. Система гарема не только гуманна, но и единственно возможна в условиях Востока - иначе многие женщины просто умерли бы от голода. - Вы прямо описываете какой-то фаланстер, а турецкий муж у вас получается вроде Шарля Фурье, - не выдержала Варя. - Не лучше ли дать женщине возможность самой зарабатывать на жизнь, чем держать ее на положении рабыни? - Восточное общество медлительно и не склонно к переменам, мадемуазель Барбара, - почтительно ответил француз, так мило произнеся ее имя, что сердиться на него стало совершенно невозможно. - В нем очень мало рабочих мест, за каждое приходится сражаться, и женщине конкуренции с мужчинами не выдержать. К тому же жена вовсе не рабыня. Если муж ей не по нраву, она всегда может вернуть себе свободу. Для этого достаточно создать своему благоверному такую невыносимую жизнь, чтобы он в сердцах воскликнул при свидетелях: "Ты мне больше не жена!" Согласитесь, что довести мужа до такого состояния совсем нетрудно. После этого можно забирать свои, вещи и уходить. Развод на Востоке прост, не то что на Западе. К тому же получается, что муж одинок, а женщины представляют собой целый коллектив. Стоит ли удивляться, что истинная власть принадлежит гарему, а вовсе не его владельцу? Главные лица в Османской империи не султан и великий везир, а мать и любимая жена падишаха. Ну и, разумеется, кизляр-агази - главный евнух гарема. - А сколько все-таки султану дозволено иметь жен? - спросил Перепелкин и виновато покосился на Соболева. - Я только так, для познавательности спрашиваю. - Как и любому правоверному, четыре. Однако кроме полноправных жен у падишаха есть еще икбал - нечто вроде фавориток - и совсем юные гедикли, "девы, приятные глазу", претендентки на роль икбал. - Ну, так-то лучше, - удовлетворенно кивнул Лукан и подкрутил ус, когда Варя смерила его презрительным взглядом. Соболев (тоже хорош) плотоядно спросил: - Но ведь кроме жен и наложниц есть еще рабыни? - Все женщины султана - рабыни, но лишь до тех пор, пока не родился ребенок. Тогда мать сразу получает титул принцессы и начинает пользоваться всеми подобающими привилегиями. Например, всесильная султанша Бесма, мать покойного Абдул-Азиса, в свое время была простой банщицей, но так успешно мылила Мехмеда II, что он сначала взял ее в наложницы, а потом сделал любимой женой. У женщин в Турции возможности для карьеры поистине неограниченны. - Однако, должно быть, чертовски утомительно, когда у тебя на шее висит такой обоз, - задумчиво произнес один из журналистов. - Пожалуй, это уж чересчур. - Некоторые султаны тоже приходили к такому заключению, - улыбнулся д'Эвре. - Ибрагиму I, например, ужасно надоели все его жены. Ивану Грозному или Генриху VIII в такой ситуации было проще - старую жену на плаху или в монастырь, и можно брать новую. Но как быть, если у тебя целый гарем? - Да, в самом деле, - заинтересовались слушатели. - Турки, господа, перед трудностями не пасуют. Падишах велел запихать всех женщин в мешки и утопить в Босфоре. Наутро его величество оказался холостяком и мог обзавестись новым гаремом. Мужчины захохотали, а Варя воскликнула: - Стыдитесь, господа, ведь это ужас что такое! - Но вот уже без малого сто лет, мадемуазель Варя, как нравы при султанском дворе смягчились, - утешил ее д'Эвре. - И все благодаря одной незаурядной женщине, кстати моей соотечественнице. - Расскажите, - попросила Варя. - Дело было так. По Средиземному морю плыл французский корабль, а среди пассажиров была семнадцатилетняя девушка необычайной красоты. Звали ее Эме Дюбюк де Ривери, и родилась она на волшебном острове Мартиника, подарившем миру немало легендарных красавиц, среди которых были мадам де Ментенон и Жозефина Богарне. С последней, которую тогда еще звали просто Жозефиной де Ташери, наша юная Эме была хорошо знакома и даже дружна. История умалчивает, зачем прелестной креолке понадобилось пускаться в плавание по кишащим пиратами морям. Известно лишь, что у берегов Сардинии судно захватили корсары, и француженка попала в Алжир, на невольничий рынок, где ее купил сам алжирский дей - тот самый, у кого по утверждению monsieur Popristchine {Мсье Поприщина} под носом шишка. Дей был стар, и женская красота его уже не интересовала, зато его очень интересовали хорошие отношения с Блистательной Портой, и бедняжка Эме поплыла в Стамбул, в качестве живого подарка султану Абдул-Гамиду I, прадеду нынешнего Абдул-Гамида II. Падишах отнесся к пленнице бережно, как к бесценному сокровищу: ни к чему не принуждал и даже не заставил обратиться в магометанство. Мудрый владыка проявил терпение, и за это Эме вознаградила его любовью. В Турции ее знают под именем Нашедил-султан. Она родила принца Мехмеда, который впоследствии стал монархом и вошел в историю как великий реформатор. Мать научила его французскому языку, пристрастила к французской литературе и к французскому вольнодумству. С тех пор Турция повернулась лицом к Западу. - Вы просто сказочник, д'Эвре, - сварливо произнес Маклафлин. - Должно быть, как всегда, приврали и приукрасили. Француз озорно улыбнулся и промолчал, а Зуров, с некоторых пор начавший проявлять явственные признаки нетерпения, вдруг с воодушевлением воскликнул: - А вот кстати, господа, не заложить ли нам банчишко? Что же мы все разговоры да разговоры. Право слово, как-то не по-людски. Варя услышала, как глухо застонал Фандорин. - Эразм, тебя не приглашаю, - поспешно сказал граф. - Тебе черт ворожит. - Ваше превосходительство, - возмутился Перепелкин. - Надеюсь, вы не допустите, чтобы в вашем присутствии шла азартная игра? Но Соболев отмахнулся от него, как от докучливой мухи: - Бросьте, капитан. Не будьте занудой. Хорошо вам, вы в своем оперативном отделе какой-никакой работой занимаетесь, а я весь заржавел от безделья. Я, граф, сам не играю - больно натура неуемная, - а посмотреть посмотрю. Варя увидела, что Перепелкин смотрит на красавца-генерала глазами прибитой собаки. - Разве что по маленькой? - неуверенно протянул Лукан. - Для укрепления боевого товарищества. - Конечно, для укрепления и исключительно по маленькой, - кивнул Зуров, высыпая из ташки на стол запечатанные колоды. - Заход по сотенке. Кто еще, господа? Банк составился в минуту, и вскоре в палатке зазвучало волшебное: - Шелехвосточка пошла. - А мы ее султанчиком, господа! - L'as de carreau {Туз бубей (фр.)}. - Ха-ха, бито! Варя подошла к Эрасту Петровичу, спросила: - А что это он вас Эразмом называет? - Так уж п-повелось, - уклонился от ответа скрытный Фандорин. - Эхе-хе, - шумно вздохнул Соболев. - Криденер, поди, к Плевне подходит, а я все сижу, как фоска в сносе. Перепелкин торчал рядом со своим кумиром, делая вид, что тоже заинтересован игрой. Сердитый Маклафлин, сиротливо стоя с шахматной доской под мышкой, пробурчал что-то по-английски и сам себя перевел на русский: - Был пресс-клаб, а стал какой-то прытон. - Эй, человечек, шустовский есть? Неси! - крикнул гусар, обернувшись к буфетчику. - Веселиться так веселиться. Вечер и вправду складывался весело. Зато назавтра пресс-клуб было не узнать: русские сидели мрачные и подавленные, корреспонденты же были взвинченны, переговаривались вполголоса, и время от времени то один, то другой, узнав новые подробности, бежал на телеграфный пункт - произошла большущая сенсация. Еще в обед по лагерю поползли какие-то нехорошие слухи, а в шестом часу, когда Варя и Фандорин шли со стрельбища (титулярный советник учил помощницу обращаться с револьвером системы "кольт"), им встретился хмуро-возбужденный Соболев. - Хорошенькое дело, - сказал он, нервно потирая руки. - Слыхали? - Плевна? - обреченно спросил Фандорин. - Полный разгром. Генерал Шильдер-Шульднер шел напролом, без разведки, хотел опередить Осман-пашу. Наших было семь тысяч, турок - много больше. Колонны атаковали в лоб и угодили под перекрестный огонь. Убит командир Архангелогородского полка Розенбом, смертельно ранен командир Костромского полка Клейнгауз, генерал-майора Кнорринга принесли на носилках. Треть наших полегла. Прямо мясорубка. Вот вам и три табора. И турки какие-то другие, не те, что раньше. Дрались как черти. - Что д'Эвре? - быстро спросил Эраст Петрович. - А ничего. Весь зеленый, лепечет оправдания. Казанзаки его, допрашивать увел... Ну, теперь начнется. Может, наконец и мне назначение дадут. Перепелкин намекал, что есть шанс. - И генерал пружинистой походкой зашагал в сторону штаба. До вечера Варя пробыла в госпитале, помогала стерилизовать хирургические инструменты. Раненых навезли столько, что пришлось поставить еще две временные палатки. Сестры сбивались с ног. Пахло кровью и страданием, раненые кричали и молились. Лишь к ночи удалось выбраться в корреспондентский шатер, где, как уже было сказано, атмосфера разительно отличалась от вчерашней. Жизнь кипела лишь за карточным столом, где вторые сутки не прекращаясь шла игра. Бледный Зуров, дымя сигарой, быстро сдавал карты. Он ничего не ел, зато не переставая пил и при этом нисколько не пьянел. Возле его локтя выросла гора банкнот, золотых монет и долговых расписок. Напротив, ероша волосы, сидел обезумевший полковник Лукан. Рядом спал какой-то офицер, его светло-русая голова лежала на скрещенных руках. Поблизости жирным мотыльком порхал буфетчик, ловя на лету пожелания везучего гусара. Фандорина в клубе не было, д'Эвре тоже, Маклафлин играл в шахматы, а Соболев, окруженный офицерами, колдовал над трехверсткой и на Варю даже не взглянул. Уже жалея, что пришла, она сказала: - Граф, вам не стыдно? Столько людей погибло. - Но мы-то еще живы, мадемуазель, - рассеянно откликнулся Зуров, постукивая по колоде. - Что ж хоронить себя раньше времени? Ой блефуешь, Лука. Поднимаю на две. Лукан рванул с пальца бриллиантовый перстень: - Вскрываю. - И дрожащей рукой медленно-медленно потянулся к картам Зурова, небрежно лежавшим на столе рубашкой кверху. В этот миг Варя увидела, как в шатер бесшумно вплывает подполковник Казанзаки, ужасно похожий на черного ворона, унюхавшего сладкий трупный запах. Она вспомнила, чем закончилось предыдущее появление жандарма, и передернулась. - Господин Кэзанзаки, где д'Эвре? - обернулся к вошедшему Маклафлин. Подполковник многозначительно помолчал, выждав, чтобы в клубе стало тихо. Ответил коротко: - У меня. Пишет объяснение. - Откашлялся, зловеще добавил. - А там будем решать. Повисшую паузу нарушил развязный басок Зурова: - Это и есть знаменитый жандарм Козинаки? Приветствую вас, господин битая морда. - И, блестя наглыми глазами, выжидательно посмотрел на залившегося краской подполковника. - И я про вас наслышан, господин бретер, - неторопливо произнес Казанзаки, тоже глядя на гусара в упор. - Личность известная. Извольте-ка прикусить язык, не то кликну часового да отправлю вас на гауптвахту за азартные игры в лагере. А банк арестую. - Сразу видать серьезного человека, - ухмыльнулся граф. - Все понял и нем, как могила. Лукан наконец вскрыл зуровские карты, протяжно застонал и схватился за голову. Граф скептически разглядывал выигранный перстень. - Да нет, майор, какая к черту измена! - услышала Варя раздраженный голос Соболева. - Прав Перепелкин, штабная голова, - просто Осман прошел форсированным маршем, а наши шапкозакидатели такой прыти от турок не ждали. Теперь шутки кончены. У нас появился грозный противник, и война пойдет всерьез. Глава шестая, в которой Плевна и Варя выдерживают осаду "Винер Цайтунг" (Вена), 30(18) июля 1877 г. "Наш корреспондент сообщает из Шумена, где находится штаб-квартира турецкой Балканской армии. После конфуза под Плевной русские оказались в преглупом положении. Их колонны вытянуты на десятки и даже сотни километров с юга на север, коммуникации беззащитны, тылы открыты. Гениальный фланговый маневр Осман-паши позволил туркам выиграть время для перегруппировки, а маленький болгарский город стал для русского медведя славной занозой в мохнатом боку. В кругах, близких к константинопольскому двору, царит атмосфера сдержанного оптимизма". С одной стороны, дела обстояли скверно, даже, можно сказать, хуже некуда. Бедный Петя все томился за семью замками - после плевненского кровопролития зловредному Казанзаки стало не до шифровальщика, но угроза трибунала никуда не делась. Да и военная фортуна оказалась переменчива - из золотой рыбки обратилась в колючего ерша и ушла в пучину, до крови ободрав ладони. С другой стороны (Варя стыдилась себе в этом признаться), никогда еще ей не жилось настолько... интересно. Вот именно: интересно, самое точное слово. А причина, если честно, была непристойно проста. Впервые в жизни за Варей ухаживало сразу столько поклонников, да каких поклонников! Не чета давешним железнодорожным попутчикам или золотушным петербургским студентам. Пошлая бабья натура, сколько ее в себе ни дави, пролезала из глупого, тщеславного сердца сорной травой. Нехорошо. Вот и утром 18 июля, в день важный и примечательный, о чем позже, Варя проснулась с улыбкой. Даже еще не проснулась - только ощутила сквозь зажмуренные веки солнечный свет, только сладко потянулась, и сразу стало радостно, празднично, весело. Это уже потом, когда вслед за телом проснулся разум, вспомнилось про Петю и про войну. Варя усилием воли заставила себя нахмуриться и не думать о грустном, но в непослушную спросонья голову лезло совсем другое, в духе Агафьи Тихоновны: если б к Петиной преданности прибавить соболевскую славу, да зуровскую бесшабашность, да таланты Шарля, да фандоринский прищуренный взгляд... Хотя нет, Эраст Петрович сюда не подходил, ибо к поклонникам, даже с натяжкой, причислить его было нельзя. С титулярным советником выходило как-то неясно. Помощницей Варя по-прежнему числилась у него чисто номинально. В свои секреты Фандорин ее не посвящал, а между тем какие-то дела у него были и, похоже, что не пустяковые. Он то надолго исчезал, то, наоборот, безвылазно сидел в палатке, и к нему наведывались какие-то болгарские мужики в пахучих бараньих шапках. Верно, из Плевны, догадывалась Варя, но из гордости ни о чем не спрашивала. Эка невидаль - плевненские жители в русском лагере появлялись не так уж редко. Даже у Маклафлина был собственный информант, сообщавший корреспонденту уникальные сведения о жизни турецкого гарнизона. Правда, с русским командованием ирландец этими знаниями не делился, напирая на "журналистский этос", зато читатели "Дейли ньюс" знали и про распорядок дня Осман-паши, и про мощные редуты, которыми не по дням, а по часам обрастал осажденный город. Но и в Западном отряде русской армии на сей раз к битве готовились основательно. Штурм был назначен на сегодня, и все говорили, что теперь "плевненское недоразумение" непременно будет разрешено. Вчера Эраст Петрович начертил для Вари прутиком на земле все турецкие укрепления и объяснил, что по имеющимся у него совершенно достоверным данным, Осман-паша имеет 20 000 аскеров и 58 орудий, а генерал-лейтенант Криденер стянул к городу 32 000 солдат и 176 пушек, да еще румыны должны подойти. Диспозиция разработана хитрая, строго секретная, со скрытным обходным маневром и ложной атакой. Фандорин так хорошо объяснял, что Варя сразу поверила в победу русского оружия и даже не очень слушала - больше смотрела на титулярного советника и гадала, кем ему приходится та блондинка из медальона. Казанзаки что-то странное говорил про женитьбу. Уж не благоверная ли? Больно молода для благоверной, совсем девчонка. А вышло так. Три дня назад Варя после завтрака заглянула к Эрасту Петровичу в палатку и увидела, что он лежит на кровати одетый, в грязных сапогах и спит беспробудным сном. Весь предыдущий день он отсутствовал и, видно, вернулся только под утро. Она хотела было потихоньку удалиться, но вдруг заметила, что из расстегнутого ворота на грудь спящего свисает серебряный медальон. Искушение было слишком велико. Варя на цыпочках подкралась к кровати, не отрывая взгляда от лица Фандорина. Тот дышал ровно, рот приоткрылся, и похож титулярный советник сейчас был на мальчишку, который из озорства вымазал виски пудрой. Варя осторожненько, двумя пальцами, приподняла медальон, отщелкнула крышечку и увидела крошечный портрет. Этакая куколка, медхен-гретхен: золотые кудряшки, глазки, ротик, щечки. Ничего особенного. Варя с осуждением покосилась на спящего и залилась краской - из-под длинных ресниц на нее глядели серьезные глаза, ярко-голубые и с очень черными зрачками. Объясняться было глупо, и Варя просто сбежала, что тоже получилось не очень умно, но, по крайней мере обошлось без неприятной сцены. Как ни странно, впоследствии Фандорин вел себя так, будто этот эпизод вообще места не имел. Холодный, неприятный человек, в посторонние разговоры вступает редко, а если вступает, то непременно скажет что-нибудь такое, от чего Варю просто на дыбы кидает. Взять хотя бы спор о парламенте и народовластии, разгоревшийся во время пикника (ездили большой компанией на холмы, и Фандорина с собой утянули, хоть он и рвался залечь в свою берлогу). Д'Эвре стал рассказывать про конституцию, которую в прошлом году ввел в Турции бывший великий везир Мидхат-паша. Было интересно. Вот поди ж ты - дикая, азиатская страна, а при парламенте, не то что Россия. Потом заспорили, какая парламентская система лучше. Маклафлин был за британскую, д'Эвре, хоть и француз, за американскую, Соболев напирал на какую-то особенную, исконно русскую, дворянско-крестьянскую. Когда Варя потребовала избирательного права для женщин, ее дружно подняли на смех. Солдафон Соболев стал насмехаться: - Ох, Варвара Андреевна, вам, женщинам, только дай суфражировать, ведь одних красавчиков, дусек-пусек в парламент навыбираете. Доведись вашей сестре выбирать между Федором Михайловичем Достоевским и нашим ротмистром Зуровым - за кого голоса отдадите, а? То-то. - Господа, разве в парламент принудительно выбирают? - встревожился гусар, и все развеселились еще пуще. Тщетно Варя толковала про равные права и американскую территорию Вайоминг, где женщинам дозволено голосовать, и ничего ужасного с Вайомингом от этого не произошло. Никто ее слова всерьез не воспринимал. - А что же вы-то молчите? - воззвала Варя к Фандорину, и тот отличился, сказал такое, что лучше бы уж помалкивал: - Я, Варвара Андреевна, вообще противник д-демократии. - (Сказал и покраснел). - Один человек изначально не равен другому, и тут уж ничего не поделаешь. Демократический принцип ущемляет в правах тех, кто умнее, т-талантливее, работоспособнее, ставит их в зависимость от тупой воли глупых, бездарных и ленивых, п-потому что таковых в обществе всегда больше. Пусть наши с вами соотечественники сначала отучатся от свинства и заслужат право носить звание г-гражданина, а уж тогда можно будет и о парламенте подумать. От такого неслыханного заявления Варя растерялась, но на выручку пришел д'Эвре. - И все же, если в стране избирательное право уже введено, - мягко сказал он (разговор, конечно же, шел по-французски), - несправедливо обижать целую половину человечества, да к тому же еще и лучшую. Вспомнив эти замечательные слова, Варя улыбнулась, повернулась на бок и стала думать про д'Эвре. Слава богу, Казанзаки наконец оставил человека в покое. Вольно ж было генералу Криденеру на основании какого-то интервью принимать стратегическое решение! Бедняжка д'Эвре весь извелся, приставал к каждому встречному-поперечному с объяснениями и оправданиями. Таким, виноватым и несчастным, он нравился Варе еще больше. Если раньше он казался ей немножко самовлюбленным, слишком уж привыкшим к всеобщему восхищению, и она нарочно держала дистанцию, то теперь нужда в этом отпала, и Варя стала вести себя с французом просто и ласково. Легкий он был человек, веселый, не то что Эраст Петрович, и ужасно много знал - и про Турцию, и про Древний Восток, и про французскую историю. А куда только не бросала его жажда приключений! И как мило рассказывал он свои recits droles {анекдоты (фр.)} - остроумно, живо, без малейшей рисовки. Варя обожала, когда д'Эвре в ответ на какой-нибудь ее вопрос делал особенную паузу, интригующе улыбался и с таинственным видом говорил: "Oh, c'est toute une histoire, mademoiselle". {Ну, это целая история, мадемуазель (фр.)} И, в отличие от темнилы Фандорина, тут же эту историю рассказывал. Чаще всего истории были смешные, иногда страшные. Одну Варя запомнила особенно хорошо. "Вот вы, мадемуазель Варя, ругаете азиатов за пренебрежение к человеческой жизни, и правильно делаете (речь зашла о зверствах башибузуков). Но ведь это дикари, варвары, в своем развитии очень недалеко ушедшие от каких-нибудь тигров или крокодилов. А я опишу вам сцену, которую наблюдал в самой цивилизованной из стран, Англии. О, это целая история... Британцы настолько ценят человеческую жизнь, что худшим из грехов почитают самоубийство - и за попытку наложить на себя руки карают смертной казнью. На Востоке до такого пока не додумались. Несколько лет назад, когда я находился в Лондоне, в тамошней тюрьме должны были повесить заключенного. Он совершил страшное преступление - каким-то образом раздобыл бритву, попытался перерезать себе горло и даже частично в этом преуспел, но был вовремя спасен тюремным врачом. Меня потрясла логика судьи, и я решил, что непременно должен видеть экзекуцию собственными глазами. Использовал свои связи, раздобыл пропуск на казнь и не был разочарован. Осужденный повредил себе голосовые связки и мог только сипеть, поэтому обошлись без последнего слова. Довольно долго препирались с врачом, который заявил, что вешать этого человека нельзя - разрез разойдется, и повешенный сможет дышать прямо через трахею. Прокурор и начальник тюрьмы посовещались и велели палачу приступать. Но врач оказался прав: под давлением петли рана немедленно раскрылась, и болтающийся на веревке начал со страшным свистом всасывать воздух. Он висел пять, десять, пятнадцать минут и не умирал - только лицо наливалось синим. Решили вызвать судью, вынесшего приговор. Поскольку казнь происходила на рассвете, судью долго будили. Он приехал через час и принял соломоново решение: снять осужденного с виселицы и повесить снова, но теперь перетянув петлей не выше, а ниже разреза. Так и сделали. На сей раз все прошло успешно. Вот вам плоды цивилизации". Повешенный со смеющимся горлом потом приснился Варе ночью. "Никакой смерти нет, - сказало горло голосом д'Эвре и засочилось кровью. - Есть только возвращение на старт". Но про возвращение на старт - это уже от Соболева. - Ах, Варвара Андреевна, вся моя жизнь - скачки с барьерами, - говорил ей молодой генерал, горько качая коротко стриженной головой. - Только судья без конца снимает меня с дистанции и возвращает к старту. Судите сами. Начинал кавалергардом, отличился в войне с поляками, но попал в глупую историю с паненкой - и назад, на старт. Окончил академию генштаба, получил назначение в Туркестан - а там идиотская дуэль со смертельным исходом, и снова изволь на старт. Женился на княжне, думал, буду счастлив - какое там... Опять один, у разбитого корыта. Снова отпросился в пустыню, не жалел ни себя, ни людей, чудом остался жив - и вот снова ни с чем. Прозябаю в нахлебниках и жду нового старта. Только дождусь ли? Соболева, в отличие от д'Эвре, было не жалко. Во-первых, насчет старта Мишель прибеднялся, кокетничал - все-таки в тридцать три года свитский генерал, два "Георгия" и золотая шпага. А во-вторых, слишком уж явно давил на жалость. Видно, еще в бытность юнкером объяснили ему старшие товарищи, что любовная виктория достигается двумя путями: либо кавалерийской атакой, либо рытьем апрошей к падкому на сострадание женскому сердцу. Апроши Соболев рыл довольно неумело, но его ухаживания Варе льстили - все-таки настоящий герой, хоть и с дурацким веником на лице. На деликатные советы изменить форму бороды генерал начинал торговаться: мол, готов принести эту жертву, но лишь взамен на предоставление определенных гарантий. Предоставлять гарантии в Варины намерения не входило. Пять дней назад Соболев пришел счастливый - наконец получил собственный отряд, два казачьих полка, и будет участвовать в штурме Плевны, прикрывая южный фланг корпуса. Варя пожелала ему удачного старта. Начальником штаба Мишель взял к себе Перепелкина, отозвавшись о скучном капитане следующим образом: - Ходил, канючил, в глаза заглядывал, ну я и взял. И что вы думаете, Варвара Андреевна? Еремей Ионович хоть и нуден, но толков. Как-никак генерального штаба. В оперативном отделе его знают, полезными сведениями снабжают. Да и потом, вижу, что он мне лично предан - не забыл про спасение от башибузуков. А я, грешный человек, в подчиненных преданность исключительно ценю. Теперь у Соболева забот хватало, но третьего дня его ординарец Сережа Верещагин доставил от его превосходительства пышный букет алых роз. Розы стояли, как бородинские богатыри, и опадать не собирались. Вся палатка пропахла густым, маслянистым ароматом. В брешь, образовавшуюся после ретирады генерала, устремился Зуров, убежденный сторонник кавалерийской атаки. Варя прыснула, припомнив, как лихо ротмистр провел предварительную рекогносцировку. - Экое бельвю, мадемуазель. Природа! - сказал он как-то раз, выйдя из прокуренного пресс-клуба вслед за Варей, которой вздумалось полюбоваться закатом. И, не теряя темпа, сменил тему. - Славный человек Эразм, не правда ли? Душой чист, как простыня. И отличный товарищ, хоть, конечно, и бука. Тут гусар сделал паузу, выжидательно глядя на барышню красивыми, нахальными глазами. Варя ждала, что последует дальше. - Хорош собой, опять же брюнет. Его б в гусарский мундир - и был бы совсем молодец, - решительно вел свою линию Зуров. - Это он сейчас ходит мокрой курицей, а видели б вы Эразма прежним! Пламень! Аравийский ураган! Варя смотрела на враля недоверчиво, ибо представить титулярного советника "аравийским ураганом" было совершенно невозможно. - Отчего же такая перемена? - спросила она в надежде хоть что-то разузнать о загадочном прошлом Эраста Петровича. Но Зуров лишь пожал плечами: - А черт его знает. Мы с ним год не виделись. Не иначе как роковая любовь. Ведь вы нас, мужчин, за бессердечных болванов держите, а душа у нас пылкая, легко ранимая. - Он горько потупился. - С разбитым сердцем можно и в двадцать лет стариком стать. Варя фыркнула: - Ну уж в двадцать. Молодиться вам как-то не к лицу. - Я не про себя, про Фандорина, - объяснил гусар. - Ему ведь двадцать один год всего. - Кому, Эрасту Петровичу!? - ахнула Варя. - Бросьте, мне и то двадцать два. - Вот и я о том же, - оживился Зуров. - Вам бы кого-нибудь посолидней, чтоб лет под тридцать. Но она не слушала, пораженная сообщением. Фандорину только двадцать один? Двадцать один!? Невероятно! То-то Казанзаки его "вундеркиндом" обозвал. То есть, лицо у титулярного советника, конечно, мальчишеское, но манера держаться, но взгляд, но седые виски! Отчего же, Эраст Петрович, вас этак приморозило-то? Гусар истолковал ее растерянность по-своему и, приосанившись, заявил: - Я ведь к чему веду. Если шельма Эразм меня опередил, я немедленно ретируюсь. Что бы ни говорили недоброжелатели, мадемуазель, Зуров - человек с принципами. Никогда не посягнет на то, что принадлежит другу. - Это вы про меня? - дошло до Вари. - Если я - "то, что принадлежит" Фандорину, вы на меня не посягнете, а если "не то", - посягнете? Я правильно вас поняла? Зуров дипломатично поиграл бровями, ничуть, впрочем, не смутившись. - Я принадлежу и всегда буду принадлежать только самой себе, но у меня есть жених, - строго сказала нахалу Варя. - Наслышан. Но мсье арестант к числу моих друзей не принадлежит, - повеселев, ответил ротмистр, и с рекогносцировкой было покончено. Далее последовала собственно атака. - Хотите пари, мадемуазель? Ежели я угадаю, кто первым выйдет из шатра, вы мне подарите поцелуй. Не угадаю - обриваю голову наголо, как башибузук. Решайтесь! Право, риск для вас минимальный - там в шатре человек двадцать. У Вари против воли губы расползлись в улыбку. - И кто же выйдет? Зуров сделал вид, что задумался, и отчаянно мотнул головой: - Эх, прощай мои кудри... Полковник Саблин. Нет. Маклафлин. Нет... Буфетчик Семен, вот кто! Он громко откашлялся, и через секунду из клуба, вытирая руки о край шелковой поддевки, выкатился буфетчик. Деловито посмотрел на ясное небо, пробормотал: "Ох, не было бы дождя", - и убрался обратно, даже не посмотрев на Зурова. - Это чудо, знак свыше! - воскликнул граф и, тронув усы, наклонился к хохочущей Варе. Она думала, что он поцелует ее в щеку, как это всегда делал Петя, но Зуров целил в губы, и поцелуй получился долгим, необычным, с головокружением. Наконец, чувствуя, что вот-вот задохнется, Варя оттолкнула кавалериста и схватилась за сердце. - Ой, вот я вам сейчас как влеплю пощечину, - пригрозила она слабым голосом. - Предупреждали ведь добрые люди, что вы играете нечисто. - За пощечину вызову на поединок. И, несомненно, буду сражен, - тараща глаза, промурлыкал граф. Сердиться на него было положительно невозможно... В палатку сунулась круглая физиономия Лушки, заполошной и бестолковой девчонки, исполнявшей при сестрах обязанности горничной, кухарки, а при большом наплыве раненых - и санитарки. - Барышня, вас военный дожидаются, - выпалила Лушка. - Черный, с усами и при букете. Чего сказать-то? Легок на помине, бес, подумала Варя и снова улыбнулась. Зуровские методы осады ее изрядно забавляли. - Пусть ждет. Скоро выйду, - сказала она, отбрасывая одеяло. Но возле госпитальных палат, где все было готово для приема новых раненых, прогуливался вовсе не гусар, а благоухающий духами полковник Лукан, еще один соискатель. Варя тяжело вздохнула, но отступать было поздно. - Ravissante comme l'Aurore {Обворожительная, как утренняя заря! (фр.)}! - кинулся было к ручке полковник, но отпрянул, вспомнив о современных женщинах. Варя качнула головой, отказываясь от букета, взглянула на сверкающий золотыми позументами мундир союзника и сухо спросила: - Что это вы с утра при таком параде? - Отбываю в Букарешт, на военный совет к его высочеству, - важно сообщил полковник. - Зашел попрощаться и заодно угостить вас завтраком. Он хлопнул в ладоши, и из-за угла выехала щегольская коляска. На козлах сидел денщик в застиранной форме, но в белых перчатках. - Прошу, - поклонился Лукан, и Варя, поневоле заинтригованная, села на пружинящее сиденье. - Куда это мы? - спросила она. - В офицерскую кантину? Румын лишь таинственно улыбнулся, словно собирался умчать спутницу по меньшей мере в тридевятое царство. Полковник вообще в последнее время вел себя загадочно. Он по-прежнему ночи напролет просиживал за картами, но если в первые дни злополучного знакомства с Зуровым вид имел затравленный и несчастный, то теперь совершенно оправился и, хотя продолжал спускать немалые суммы, ничуть не падал духом. - Что вчерашняя игра? - спросила Варя, приглядываясь к коричневым кругам под глазами Лукана. - Фортуна ко мне наконец повернулась, - просиял он. - Везенью вашего Зурова конец. Известно ли вам о законе больших чисел? Если день за днем ставить крупные суммы, то рано или поздно непременно отыграешься. Насколько помнила Варя, Петя излагал ей эту теорию несколько иначе, но не спорить же. - На стороне графа слепая удача, а за мной - математический расчет и огромное состояние. Вот, взгляните-ка. - Он оттопырил мизинец. - Отыграл свой фамильный перстень. Индийский алмаз, одиннадцать каратов. Вывезен предком из крестового похода. - Разве румыны участвовали в крестовых походах? - опрометчиво удивилась Варя и прослушала целую лекцию о родословной полковника, которая, оказывается, восходила к римскому легату Лукану Маврицию Туллу. Тем временем коляска выехала за пределы лагеря и остановилась в тенистой роще. Под старым дубом белел накрытый крахмальной скатертью стол, а на нем стояло столько всякого вкусного, что Варя моментально проголодалась. Здесь были и французские сыры, и фрукты, и копченая лососина, и розовая ветчина, и пурпурные раки, а в серебряном ведерке уютно пристроилась бутылка лафита. Все-таки и за Луканом следовало признать определенные достоинства. Когда подняли первый бокал, вдали глухо зарокотало, и у Вари сжалось сердце. Как она могла до такой степени отвлечься! Это начался штурм. Там сейчас падают убитые, стонут раненые, а она... Виновато отодвинув вазу с ранним изумрудным виноградом, Варя сказала: - Господи, хоть бы все у них прошло по плану. Полковник выпил залпом, сразу же налил еще. Заметил, жуя: - План, конечно, хорош. Как личный представитель его высочества ознакомлен и даже в некотором роде участвовал в составлении. Особенно остроумен обходной маневр под прикрытием гряды холмов. Колонны Шаховского и Вельяминова выходят на Плевну с востока. Небольшой отряд Соболева с юга отвлекает на себя внимание Осман-паши. На бумаге выглядит красиво. - Лукан осушил бокал. - Но война, мадемуазель Варвара, это не бумага. И ничегошеньки у ваших компатриотов не выйдет. - Но почему? - ахнула Варя. Усмехнувшись, полковник постучал себя пальцем по виску. - Я стратег, мадемуазель, и гляжу дальше ваших генштабистов. Здесь (он кивнул на свой планшет) копия моего рапорта, еще вчера отправленного князю Карлу. Я предсказываю русским полное фиаско и уверен, что его высочество оценит мою прозорливость по достоинству. Ваши полководцы слишком спесивы и самоуверенны, они переоценивают своих солдат и недооценивают турок. А также и нас, румынских союзников. Ничего, после сегодняшнего урока царь сам попросит нас о помощи, вот увидите. Полковник отломил изрядный кусок рокфора, а у Вари вконец испортилось настроение. Черные предсказания Лукана оказались верны. Вечером Варя и Фандорин стояли у обочины Плевненской дороги, а мимо нескончаемой вереницей следовали повозки с ранеными. Подсчет потерь еще не закончился, но в госпитале сказали, что из строя убыло никак не менее семи тысяч. Говорили, что отличился Соболев, оттянувший на себя турецкую контратаку - если б не его казаки, разгром был бы во сто крат горше. Еще поражались турецким артиллеристам, которые продемонстрировали сатанинскую меткость и расстреляли колонны еще на подходе, прежде чем батальоны успели развернуться для атаки. Варя все это пересказывала Эрасту Петровичу, а тот молчал - то ли и сам все знал, то ли пребывал в потрясении - не поймешь. Колонна застряла - у одной из повозок отлетело колесо. Варя, старавшаяся поменьше смотреть на покалеченных, взглянула на охромевшую телегу попристальней и ойкнула - лицо раненого офицера, смутно белевшее в светлых летних сумерках, показалось знакомым. Она подошла поближе - и точно: это был полковник Саблин, один из клубных завсегдатаев. Он лежал без сознания, закрытый окровавленной шинелью. Его тело выглядело странно коротким. - Знакомый? - спросил сопровождавший полковника фельдшер. - Ноги снарядом по самое никуда оторвало. Не повезло-с. Варя попятилась назад, к Фандорину, и судорожно завсхлипывала. Плакала долго, потом слезы высохли, потом стало прохладно, а раненых все везли и везли. - Вот в клубе Лукана за дурака держат, а он поумнее Криденера оказался, - сказала Варя, потому что молчать больше не было сил. Фандорин посмотрел вопросительно, и она пояснила: - Он мне еще утром сказал, что из штурма ничего не выйдет. Мол, диспозиция хороша, а полководцы плохи. И солдаты тоже не очень... - Он так сказал? - переспросил Эраст Петрович. - Ах, вот оно что. Это меняет... И не договорил, сдвинул брови. - Что меняет? Молчание. - Что меняет? А? Варя начала злиться. - Дурацкая манера! Сказать "а" и не говорить "б"! Что это такое, в конце концов? Ей ужасно хотелось схватить титулярного советника за плечи и как следует потрясти. Надутый, невоспитанный молокосос! Изображает из себя индейского вождя Чингачгука. - Это, Варвара Андреевна, измена, - внезапно разомкнул уста Эраст Петрович. - Измена? Какая измена? - А вот это мы выясним. Итак. - Фандорин потер лоб, - Полковник Лукан, не самого большого ума мужчина, один из всех предсказывает русской армии поражение. Это раз. С диспозицией он был ознакомлен и даже как представитель князя Карла получил копию. Это два. Успех операции зависел от скрытного маневра под прикрытием холмов. Это три. Наши колонны были расстреляны турецкой артиллерией по квадратам, вне прямой видимости. Это четыре. Вывод? - Турки заранее знали, когда и куда стрелять, - прошептала Варя. - А Лукан заранее знал, что приступ окажется неудачным. Кстати, опять в последние дни у этого человека откуда-то появилось много денег. - Он богат. Какие-то родовые сокровища, имения. Он рассказывал, но я не очень слушала. - Варвара Андреевна, не так давно полковник пытался занять у меня триста рублей, а затем в считанные дни, если верить Зурову, спустил до пятнадцати тысяч. Конечно, Ипполит мог и приврать... - Еще как мог, - согласилась Варя. - Но Лукан и в самом деле проиграл очень много. Он сам мне сегодня говорил, перед тем как уехать в Букарешт. - Он уехал? Эраст Петрович отвернулся и задумался, время от времени покачивая головой. Варя зашла сбоку, чтобы видеть его лицо, но ничего особенно примечательного не разглядела: Фандорин, прищурившись, смотрел на звезду Марс. - Вот что, м-милая Варвара Андреевна, - медленно заговорил он, и у Вари потеплело на душе - во-первых, потому что "милая", а во-вторых, оттого что он снова начал заикаться. - Придется мне все-таки просить вас о п-помощи, хоть я и обещал... - Да я что угодно! - слишком поспешно воскликнула она и прибавила. - Ради Петиного спасения. - И отлично. - Фандорин испытующе посмотрел ей в глаза. - Но з-задание очень трудное и не из приятных. Я хочу, чтобы вы тоже отправились в Букарешт, разыскали там Лукана и п-попытались в нем разобраться. Допустим, попробуйте выяснить, действительно ли он так богат. Сыграйте на его тщеславии, хвастливости, г-глуповатости. Ведь он один раз уже сболтнул вам лишнее. Он непременно распустит п-перед вами перья. - Эраст Петрович замялся. - Вы ведь молодая, п-привлекательная особа... Тут он закашлялся и сбился, потому что Варя от неожиданности присвистнула. Дождалась-таки комплимента от статуи командора. Конечно, комплимент довольно тщедушный - "молодая привлекательная особа", но все же, все же... Однако Фандорин немедленно все испортил. - Разумеется, одной вам ехать ни к чему, д-да и странно будет. Я знаю, что в Букарешт собирается д'Эвре. Он, конечно, не откажет взять вас с собой. Нет, положительно, это не человек, а кусок льда, подумала Варя. Попробуй-ка такого разморозь! Неужто не видит, что француз кругами ходит? Да нет, все видит, просто ему, как говорит Лушка, плюнуть и размазать. Эраст Петрович, кажется, истолковал ее недовольную мину по-своему. - О деньгах не беспокойтесь. Вам ведь жалование п-полагается, разъездные и прочее. Я выдам. Купите там что-нибудь, развлечетесь. - Да уж с Шарлем скучать не придется, - мстительно сказала Варя. Глава седьмая, в которой Варя утрачивает звание порядочной женщины "Московские губернские ведомости", 22 июля (3 августа) 1877 г. Воскресный фельетон. "Когда ваш покорный слуга узнал, что сей город, столь хорошо освоенный за минувшие месяцы нашими тыловыми завсегдатаями, во время оно был основан князем Владом по прозванию Наколсажатель, известным также под именем Дракулы, многое разъяснилось. Теперь понятно, почему в Букареште за рубль дают в лучшем случае три франка, почему паршивенький обед в трактире стоит, как банкет в "Славянском базаре", а за гостиничный номер платишь, как за аренду Букингемского дворца. Сосут, сосут проклятые вурдалаки русскую кровушку, преаппетитно облизываются, да еще поплевывают. Всего неприятней то, что после избрания третьеразрядного немецкого принца румынским властителем сия дунайская провинция, самой своей автономией обязанная исключительно России, стала попахивать вурстом да зельцем. Заглядываются бояре-господаре на герра Бисмарка, а наш брат русак здесь наподобие двоюродной козы: за вымя тянут, а нос воротят. Можно подумать, что не за румынскую свободу проливают на плевненских полях свою святую кровь... " Ошиблась Варя, сильно ошиблась. Поездка в Букарешт получилась прескучной. На отдых в столицу румынского княжества кроме француза нацелились еще несколько корреспондентов. Всем было ясно, что в ближайшие дни, а то и недели ничего интересного на театре военных действий не произойдет - не скоро оправятся русские от плевненского кровопускания, вот и потянулась журналистская братия к тыловым соблазнам. Собирались долго, и выехали только на третий день. Варю как даму посадили в бричку к Маклафлину, остальные поехали верхом, и на француза, восседавшего на тоскующем от медленной езды Ятагане, смотреть пришлось издали, а беседу вести с ирландцем. Тот всесторонне обсудил с Варей климатические условия на Балканах, в Лондоне и Средней Азии, рассказал об устройстве рессор своего экипажа и подробно описал несколько остроумнейших шахматных этюдов. От всего этого настроение у Вари испортилось, и на привалах она смотрела на оживленных попутчиков, в том числе и на разрумянившегося от моциона д'Эвре, мизантропически. На второй день пути - уже проехали Александрию - стало полегче, потому что кавалькаду догнал Зуров. Он отличился в сражении, за лихость был взят к Соболеву в адъютанты, и генерал вроде бы даже хотел представить его к "анне", но взамен гусар выторговал себе недельный отпуск - по его выражению, чтобы размять косточки. Сначала ротмистр развлекал Варю джигитовкой - срывал на скаку синие колокольчики, жонглировал золотыми империалами и вставал в седле на ноги. Потом предпринял попытку поменяться с Маклафлином местами, а когда получил флегматичный, но решительный отпор, пересадил на свою рыжую кобылу безответного кучера, сам же уселся на козлы и, поминутно вертя головой, смешил Варю враками о своем героизме и происках ревнивого Жеромки Перепелкина, с которым новоиспеченный адъютант был на ножах. Так и доехали. Найти Лукана, как и предсказывал Эраст Петрович, оказалось нетрудно. Следуя инструкциям, Варя остановилась в самой дорогой гостинице "Руайяль", спросила про полковника у портье, и выяснилось, что son excellence {его превосходительство (фр.)} здесь хорошо известен - и вчера, и позавчера кутил в ресторане. Наверняка будет и сегодня. Времени до вечера оставалось много, и Варя отправилась прогуляться по фешенебельной Каля-Могошоаей, которая после палаточной жизни казалась просто Невским проспектом: щегольские экипажи, полосатые маркизы над окнами лавок, ослепительные южные красавицы, картинные брюнеты в голубых, белых и даже розовых сюртуках, и мундиры, мундиры, мундиры. Русская и французская речь явно заглушали румынскую. Варя выпила в настоящем кафе две чашки какао, съела четыре пирожных и совсем было растаяла от неги, но возле шляпного магазина заглянула ненароком в зеркальную витрину и ахнула. То-то встречные мужчины смотрят сквозь и мимо! Замарашка в линялом голубом платье и пожухлой соломеной шляпке позорила имя русской женщины. А по тротуарам фланировали такие мессалины, разодетые по самой что ни на есть последней парижской моде! В ресторан Варя ужасно опоздала. Условилась с Маклафлином на семь, а появилась в девятом. Корреспондент "Дейли пост", будучи истинным джентльменом, на рандеву безропотно согласился (не идти же в ресторан одной - еще сочтут за кокотку), да и за опоздание не упрекнул ни единым словом, но вид имел глубоко несчастный. Ничего, долг платежом красен. Мучил всю дорогу своими метеорологическими познаниями, теперь пускай пользу приносит. Лукана пока в зале не было, и Варя из человеколюбия попросила еще раз объяснить, как играется староперсидская защита. Ирландец, совершенно не заметивший произошедшей в Варе перемены (а потрачено было шесть часов времени и почти все разъездные - шестьсот восемьдесят пять франков) сухо заметил, что такая защита ему неизвестна. Пришлось поинтересоваться, всегда ли в этих широтах так жарко в конце июля. Оказалось, что всегда, но это сущие пустяки по сравнению с влажной жарой Бангалора. Когда в половине одиннадцатого позолоченные двери распахнулись и в зал вошел пьяноватый потомок римского легата, Варя обрадовалась ему как родному, вскочила и с неподдельной сердечностью замахала рукой. Правда, возникло непредвиденное осложнение в виде пухлой шатенки, висевшей у полковника на локте. Осложнение взглянуло на Варю с неприкрытой злобой, и Варя смутилась - как-то не приходило в голову, что Лукан может быть и женат. Но полковник решил проблему с истинно военной решительностью - легонько шлепнул свою спутницу ладонью пониже пышного шлейфа, и шатенка, прошипев что-то ядовитое, возмущенно удалилась. Видимо, не жена, подумала Варя и смутилась еще больше. - Наш полевой цветок распустил лепестки и оказался прекрасной розой! - возопил Лукан, бросаясь к Варе через весь зал. - Какое платье! Какая шляпка! Боже, неужто я на Шанзелизе! Фат и пошляк, конечно, но все равно приятно. Варя даже позволила ему приложиться к руке, поступилась принципами ради пользы дела. Ирландцу полковник кивнул с небрежной благосклонностью (не соперник) и, не дожидаясь приглашения, уселся за стол. Варе показалось, что Маклафлин румыну тоже рад. Неужели устал разговаривать о климате? Да нет, вряд ли. Официанты уже уносили кофейник и кекс, заказанный экономным корреспондентом, и тащили вина, сладости, фрукты, сыры. - Вы запомните Букарешт! - пообещал Лукан. - В этом городе все принадлежит мне! - В каком смысле? - спросил ирландец. - Владеете в городе значительной недвижимостью? Румын не удостоил его ответом. - Поздравьте меня, мадемуазель. Мой рапорт оценен по заслугам, в самом скором времени могу ждать повышения! - Что за рапорт? - снова поинтересовался Маклафлин. - Что за повышение? - Повышение ожидает всю Румынию, - с важным видом заявил полковник. - Теперь абсолютно ясно, что русский император переоценил силы своей армии. Мне известно из достоверных источников, - он картинно понизил голос и наклонился, щекоча Варе щеку завитым усом, - что генерал Криденер от командования Западным отрядом будет отстранен, и войска, осаждающие Плевну, возглавит наш князь Карл. Маклафлин достал из кармана блокнот и стал записывать. - Не угодно ли прокатиться по ночному Букарешту, мадемуазель Варвара? - прошептал на ухо Лукан, воспользовавшись паузой. - Я покажу вам такое, чего в вашей скучной северной столице вы не видели. Клянусь, будет что вспомнить. - Это решение русского императора или просто пожелание князя Карла? - спросил дотошный журналист. - Желания его высочества вполне достаточно, - отрезал полковник. - Без Румынии и ее доблестной пятидесятитысячной армии русские беспомощны. О, господин корреспондент, мою страну ожидает великое будущее. Скоро, скоро князь Карл станет королем. А ваш покорный слуга, - добавил он, обращаясь к Варе, - сделается весьма важной персоной. Возможно, даже сенатором. Проявленная мною проницательность оценена по заслугам. Так как насчет романтической прогулки? Я настаиваю. - Я подумаю, - туманно пообещала она, соображая, как бы повернуть разговор в нужное русло. В этот миг в ресторан вошли Зуров и д'Эвре - с точки зрения дела, очень некстати, но Варя все равно была рада: при них у Лукана прыти поубавится. Проследив за направлением ее взгляда, полковник недовольно пробормотал: - Однако "Руайяль" положительно превращается в проходной двор. Надо было перейти в отдельный кабинет. - Добрый вечер, господа, - весело приветствовала знакомых Варя. - Букарешт - маленький город, не правда ли? Полковник как раз хвастался нам своей прозорливостью. Он заранее предсказал, что штурм Плевны закончится поражением. - В самом деле? - спросил д'Эвре, внимательно посмотрев на Лукана. - Превосходно выглядите, Варвара Андреевна, - сказал Зуров. - Это что у вас, мартель? Человек, бокалов сюда! Румын выпил коньяку и смерил обоих мрачным взглядом. - Кому предсказал? Когда? - прищурился Маклафлин. - В рапорте на имя своего государя, - пояснила Варя. - И теперь проницательность полковника оценена по заслугам. - Угощайтесь, господа, пейте, - широким жестом пригласил Лукан и порывисто поднялся. - Все пойдет на мой счет. А мы с госпожой Суворовой едем кататься. Она мне обещала. Д'Эвре удивленно приподнял брови, а Зуров недоверчиво воскликнул: - Что я слышу, Варвара Андреевна? Вы едете с Лукой? Варя была близка к панике. Уехать с Луканом - навсегда погубить свою репутацию, да еще не известно, чем кончится. Отказать - сорвать полученное задание. - Я сейчас вернусь, господа, - произнесла она упавшим голосом и быстро-быстро зашагала к выходу. Надо было собраться с мыслями. В фойе у высокого, с бронзовыми завитушками зеркала остановилась, приложила руку к пылающему лбу. Как поступить? Подняться к себе в номер, запереться и на стук не отвечать. Прости, Петя, не велите казнить, господин титулярный советник, не годится Варя Суворова в шпионки. Дверь предостерегающе заскрипела, и в зеркале, прямо за спиной, возникла красная, сердитая физиономия полковника. - Виноват, мадемуазель, но с Михаем Луканом так не поступают. Вы мне в некотором роде делали авансы, а теперь вздумали публично позорить?! Не на того напали! Здесь вам не пресс-клуб, здесь я у себя дома! От галантности будущего сенатора не осталось и следа. Карие с желтизной глаза метали молнии. - Идемте, мадемуазель, экипаж ждет. - И на Варино плечо легла смуглая, поросшая шерстью рука с неожиданно сильными, будто выкованными из железа пальцами. - Вы с ума сошли, полковник! Я вам не куртизанка! - вскрикнула Варя, оглядываясь по сторонам. Людей в фойе было довольно много, все больше господа в летних пиджаках и румынские офицеры. Они с любопытством наблюдали за пикантной сценой, но заступаться за даму (да и даму ли?), кажется, не собирались. Лукан сказал что-то по-румынски, и зрители понимающе засмеялись. - Много пила, Маруся? - спросил один по-русски, и все захохотали еще пуще. Полковник властно обхватил Варю за талию и повел к выходу, да так ловко, что сопротивляться не было никакой возможности. - Вы наглец! - воскликнула Варя и хотела ударить Лукана по щеке, но он успел схватить ее за запястье. От придвинувшегося вплотную лица пахнуло смесью перегара и одеколона. Сейчас меня вытошнит, испуганно подумала Варя. Однако в следующую секунду руки полковника разжались сами собой. Сначала звонко хлопнуло, потом сочно хряпнуло, и Варин обидчик отлетел к стене. Одна его щека была багровой от пощечины, а другая белой от увесистого удара кулаком. В двух шагах плечом к плечу стояли Д'Эвре и Зуров. Корреспондент потряхивал пальцами правой руки, гусар потирал кулак левой. - Между союзниками пробежала черная кошка, - констатировал Ипполит. - И это только начало. Мордобоем, Лука, не отделаешься. За такое обхождение с дамой шкуру дырявят. Д'Эвре же ничего не сказал - молча стянул белую перчатку и швырнул полковнику в лицо. Тряхнув головой, Лукан распрямился, потер скулу. Посмотрел на одного, на другого. Варю больше всего поразило то, что о ее существовании все трое, казалось, совершенно забыли. - Меня вызывают на дуэль? - Румын сипло, словно через силу, цедил французские слова. - Сразу оба? Или все-таки по одному? - Выбирайте того, кто вам больше нравится, - сухо обронил д'Эвре. - А если повезет с первым, будете иметь дело со вторым. - Э-э нет, - возмутился граф. - Так не пойдет. Я первым сказал про шкуру, со мной и стреляться. - Стреляться? - неприятно засмеялся Лукан. - Нет уж, господин шулер, выбор оружия за мной. Мне отлично известно, что вы с мсье писакой записные стрелки. Но здесь Румыния, и драться мы будем по-нашему, по-валашски. Он крикнул что-то, обратившись к зрителям, и несколько румынских офицеров охотно вынули из ножен сабли, протягивая их эфесами вперед. - Я выбираю мсье журналиста, - хрустнул пальцами полковник и положил руку на рукоять своей шашки. Он трезвел и веселел прямо на глазах. - Возьмите любой из этих клинков и пожалуйте во двор. Сначала я проткну вас, а потом отрежу уши господину бретеру. В толпе одобрительно зашумели и кто-то даже крикнул: "Браво!". Д'Эвре пожал плечами и взял ту саблю, что была ближе. Зевак растолкал Маклафлин: - Остановитесь! Шарль, не сходите с ума! Это же дикость! Он вас убьет! Рубиться на саблях - это балканский спорт, вы им не владеете! - Меня учили фехтовать на эспадронах, а это почти одно и то же, - невозмутимо ответил француз, взвешивая в руке клинок. - Господа, не надо! - наконец обрела голос Варя. - Это все из-за меня. Полковник немного выпил, но он не хотел меня оскорбить, я знаю. Ну перестаньте же, это в конце концов нелепо! В какое положение вы меня ставите? - Ее голос жалобно дрогнул, но мольба так и не была услышана. Даже не взглянув на даму, из-за чести которой, собственно, произошла вся история, свора мужчин, оживленно переговариваясь, двинулась по коридору в сторону внутреннего дворика. С Варей остался один Маклафлин. - Глупо, - сердито сказал он. - Какие еще эспадроны? Я-то видел, как румыны управляются с саблей. Тут в третью позицию не встают и "гарде" не говорят. Рубят ломтями, как кровяную колбасу. Ах, какое перо погибает, и как по-идиотски! Все французская спесь. Индюку Лукану тоже не поздоровится. Засадят в тюрьму, и просидит до самой амнистии по случаю победы. Вот у нас в Британии... - Боже, боже, что делать, - потерянно бормотала Варя, не слушая. - Я одна во всем виновата. - Кокетство, сударыня, - большой грех, - неожиданно легко согласился ирландец. - Еще со времен Троянской войны... Из двора донесся дружный вопль множества мужских голосов. - Что там? Неужели кончено? - Варя схватилась за сердце. - Как быстро! Сходите, Шеймас, посмотрите. Умоляю! Маклафлин замолчал, прислушиваясь. На его добродушном лице застыла тревога. Выходить во двор корреспонденту явно не хотелось. - Ну что же вы медлите, - поторопила его Варя. - Может быть, ему нужна медицинская помощь. Ах, какой вы! Она метнулась в коридор, но навстречу, бренча шпорами, шел Зуров. - Какая жалость, Варвара Андреевна! - еще издали крикнул он. - Какая непоправимая утрата! Она обреченно припала плечом к стене, подбородок задрожал. - Как могли мы, русские, утратить традицию сабельной дуэли! - продолжал сокрушаться Ипполит. - Красиво, зрелищно, эффектно! Не то что пиф-паф, и готово! А тут балет, поэма, бахчисарайский фонтан! - Перестаньте нести чушь, Зуров! - всхлипнула Варя. - Скажите же толком, что там? - О, это надо было видеть. - Ротмистр возбужденно посмотрел на нее и на Маклафлина. - Все свершилось в десять секунд. Значит, так. Маленький, тенистый двор. Каменные плиты, свет фонарей. Мы, зрители, на галерее, внизу только двое - Эвре и Лука. Союзник вольтижирует, помахивает шашкой, чертит в воздухе восьмерки, подбросил и разрубил пополам дубовый листок. Публика в восторге, хлопает в ладоши. Француз просто стоит, ждет, пока наш павлин кончит красоваться. Потом Лука скок вперед и делает клинком этакий скрипичный ключ на фоне атмосферы, а Эвре, не трогаясь с места, только подался туловищем назад, ушел от удара и молниеносно, я и не заметил как, чиркнул сабелькой - прямо румыну по горлу, самым острием. Тот забулькал, повалился ничком, ногами подергал и все, в отставку без пенсиона. Конец дуэли. - Проверили? Мертв? - быстро спросил ирландец. - Мертвее не бывает, - уверил его гусар. - Кровищи натекло с Ладожское озеро. Варвара Андреевна, да вы расстроились! На вас лица нет! Обопритесь-ка на меня. - И охотно обнял Варю за бок, что в данной ситуации было кстати. - Д'Эвре? - пролепетала она. Зуров словно ненароком подобрался рукой повыше и беспечно сообщил: - А что ему? Пошел сдаваться в комендатуру. Известное дело, по головке не погладят. Не юнкеришку освежевал - полковника. Турнут обратно во Францию, и это в лучшем случае. Вот я вам пуговку расстегну, легче дышать будет. Варя ничего не видела и не слышала. Опозорена, думала она. Навеки утратила звание порядочной женщины. Доигралась с огнем, дошпионилась. Легкомысленная дура, а мужчины - звери. Из-за нее убит человек. И д'Эвре она больше не увидит. А самое ужасное - оборвана нить, что вела к вражеской паутине. Что скажет Эраст Петрович? Глава восьмая, в которой Варя видит ангела смерти "Правительственный вестник" (Санкт-Петербург), 30 июля (11 августа) 1877 г. "Невзирая на мучительные приступы эпидемического катара и кровавого поноса, Государь провел последние дни, посещая госпитали, переполненные тифозными больными и ранеными. Его императорское величество относится с такою искреннею сердечностью к страдальцам, что невольно становится тепло при этих сценах. Солдатики, как дети, бросаются на подарки и радуются чрезвычайно наивно. Автору сих строк не раз приходилось видеть, как прекрасные синие глаза Государя овлажнялись слезою. Невозможно наблюдать эти сцены без особого чувства благоговейного умиления". Эраст Петрович сказал вот что: - Долгонько д-добирались, Варвара Андреевна. Много интересного пропустили. Сразу же по получении вашей т-телеграммы я распорядился провести тщательный осмотр палатки и личных вещей убитого. Ничего особенно любопытного не нашли. А позавчера из Букарешта доставили находившиеся при Лукане бумаги. И что вы д-думаете? Варя боязливо подняла глаза, впервые посмотрев титулярному советнику в лицо. Жалости или, того хуже, презрения в фандоринском взгляде не прочла - лишь сосредоточенность и, пожалуй, азарт. Облегчение тут же сменилось стыдом: тянула время, страшась возвращения в лагерь, нюни распускала из-за своего драгоценного реноме, а о деле и думать забыла, эгоистка. - Говорите же! - поторопила она Фандорина, с интересом наблюдавшего за слезинкой, что медленно катилась по Вариной щеке. - Вы уж п-простите великодушно, что втравил вас в этакую историю, - виновато произнес Эраст Петрович. - Всякого ожидал, но т-такого... - Что вы обнаружили в бумагах Лукана? - сердито перебила его Варя, чувствуя, что если разговор не свернет в деловое русло, она непременно разревется. Собеседник то ли догадался о подобной возможности, то ли просто счел тему исчерпанной, но углубляться в букарештский эпизод не стал. - Интереснейшие пометки в записной книжке. Вот, взгляните-ка. Он достал из кармана кокетливую книжечку в парчовом переплете и открыл заложенную страничку. Варя пробежала глазами колонку цифр и букв: 19 = Z - 1500 20 = Z - 3400 - i 21 = J + 5000 Z - 800 22 = Z - 2900 23 = J + 5000 Z - 700 24 = Z - 1100 25 = J + 5000 Z - 1000 26 = Z - 300 27 = J + 5000 Z - 2200 28 = Z - 1900 29 = J + 15000 Z + i Прочла еще раз медленней, потом снова. Ужасно хотелось проявить остроту ума. - Это шифр? Нет, нумерация идет подряд... Список? Номера полков? Количество солдат? Может быть, потери и пополнения? - зачастила Варя, наморщив лоб. - Значит, Лукан все-таки был шпион? Но что означают буквы - Z, J, i? A может, это формулы или уравнения? - Вы льстите покойнику, Варвара Андреевна. Все гораздо проще. Если это и уравнения, то весьма незамысловатые. Правда, с одним неизвестным. - Только с одним? - поразилась Варя. - Посмотрите внимательней. В первой к-колонке, разумеется, числа, Лукан ставит после них двойную черточку. С 19 по 29 июля по западному стилю. Чем занимался полковник в эти дни? - Откуда мне знать? Я же за ним не следила. - Варя подумала. - Ну, в штабе, наверно, был, на позиции ездил. - Ни разу не видел, чтобы Лукан ездил на п-позиции. В основном встречал его т-только в одном месте. - В клубе? - Вот именно. И чем он там занимался? - Да ничем, в карты резался. - Б-браво, Варвара Андреевна. Она взглянула на листок еще раз. - Так это он карточные расчеты записывал! После Z минус, после J всегда плюс. Значит буквой Z он помечал проигрыши, а буквой J выигрыши? Только и всего? - Варя разочарованно пожала плечами. - Но где ж здесь шпионаж? - А никакого шпионажа не было. Шпионаж - высокое искусство, здесь же мы имеем дело с элементарным п-подкупом и предательством. 19 июля, накануне первой Плевны, в клубе появился бретер Зуров, и Лукан втянулся в игру. - Выходит, Z - это Зуров? - воскликнула Варя. - Погодите-ка... - Она зашептала, глядя на цифры. - Сорок девять... семь в уме... Сто четыре... - И подытожила. - Всего он проиграл Зурову 15800. Вроде бы сходится, Ипполит ведь тоже говорил про пятнадцать тысяч. Однако что такое i? - П-полагаю, пресловутый перстень, по-румынски inel. 20 июля Лукан его проиграл, 29-го отыграл обратно. - Однако кто такой J? - потерла лоб Варя. - Среди игроков на J вроде бы никого не было. У этого человека Лукан выиграл... м-м... Ого! Тридцать пять тысяч! Что-то не припоминаю за полковником таких крупных выигрышей. Он бы непременно похвастался. - Тут хвастаться было нечем. Это не выигрыш, а гонорар за измену. П-первый раз загадочный J вручил полковнику деньги 21 июля, когда Лукан проигрался Зурову в пух и прах. Далее покойный получал от своего неведомого покровителя по пять т-тысяч 23-го, 25-го и 27-го, то есть через день. Это и позволяло ему вести игру с Ипполитом. 29-го июля Лукан получил сразу пятнадцать тысяч. Спрашивается, почему так м-много и почему именно 29-го? - Он продал диспозицию второй Плевны! - ахнула Варя. - Роковой штурм произошел 30 июля, на следующий день! - Еще раз браво. Вот вам секрет и лукановской п-прозорливости, и поразительной т-точности турецких артиллеристов, расстрелявших наши колонны еще на подходе, по площадям. - Но кто таков это J? Неужто вы никого не подозреваете? - Отчего же, - невнятно пробурчал Фандорин. - П-подозреваю... Однако пока не складывается. - Значит, нужно просто найти этого самого J, и тогда Петю освободят, Плевну возьмут и война закончится? Эраст Петрович подумал, наморщил гладкий лоб и очень серьезно ответил: - Ваша логическая цепочка не вполне к-корректна, но в принципе верна. В пресс-клубе Варя появиться в тот вечер не осмелилась. Наверняка все винят ее и в смерти Лукана (они же не знают об измене), и в изгнании всеобщего любимца д'Эвре. Француз из Букарешта в лагерь так и не вернулся. По словам Эраста Петровича, дуэлянта подержали под арестом и велели в двадцать четыре часа покинуть территорию Румынского княжества. В надежде повстречать Зурова или хотя бы Маклафлина и выведать у них, насколько сурово к преступнице общественное мнение, бедная Варя прогуливалась кругами вокруг пестревшего разноцветными флажками шатра, держа дистанцию в сто шагов. Податься было решительно некуда, а идти к себе в палатку очень уж не хотелось. Милосердные сестры, славные, но ограниченные создания, снова станут обсуждать, кто из врачей душка, а кто злюка, и всерьез ли однорукий поручик Штрумпф из шестнадцатой палаты сделал предложение Насте Прянишниковой. Полог шатра колыхнулся, Варя увидела приземистую фигуру в синем жандармском мундире и поспешно отвернулась, сделав вид, что любуется осточертевшим видом деревеньки Богот, приютившей штаб главнокомандующего. Где, спрашивается, справедливость? Подлый интриган и опричник Казанзаки ходит в клуб запросто, а она, в сущности, невинная жертва обстоятельств, топчется на пыльной дороге, словно какая-то дворняжка! Варя возмущенно тряхнула головой и твердо решила убраться восвояси, но сзади раздался вкрадчивый голос ненавистного грека: - Госпожа Суворова! Какая приятная встреча. Варя обернулась и скорчила гримасу, уверенная, что за непривычной любезностью подполковника немедленно последует какой-нибудь змеиный укус. Казанзаки смотрел на нее, растянув толстые губы в улыбке, а взгляд у него был непонятный, чуть ли не искательный. - Все в клубе только о вас и говорят. Ждут с нетерпением. Не каждый день, знаете ли, из-за прекрасных дам клинки скрещивают, да еще с летальным исходом. Настороженно нахмурившись, Варя ждала подвоха, но жандарм заулыбался еще слаще. - Граф Зуров еще давеча расписал всю эскападу в сочнейших красках, а сегодня еще и эта статья... - Какая статья? - не на шутку перепугалась Варя. - Ну как же, наш опальный д'Эвре разразился в "Ревю паризьен" целой полосой, в которой описывает поединок. Романтично. Вас именует исключительно "la belle m-lle S". {прекрасная мадемуазель С (фр.)} - И что же, - Варин голос чуть-чуть дрогнул, - никто меня не винит? Казанзаки приподнял густейшие брови: - Разве что Маклафлин и Еремей Ионович. Но первый - известный брюзга, а второй редко наезжает, только если с Соболевым. Кстати, Перепелкину за последний бой "Георгий" вышел. С каких таких заслуг? Вот что значит - оказаться в правильном месте и в правильное время. Подполковник завистливо причмокнул и осторожно перешел к главному: - Все гадают, куда запропастилась наша героиня, а героиня, оказывается, занята важными государственными делами. Ну-с, что там на уме у хитроумного господина Фандорина? Какие гипотезы по поводу таинственных записей Лукана? Не удивляйтесь, Варвара Андреевна, я в курсе событий. Как-никак заведую особой частью. Вон оно что, подумала Варя, исподлобья глядя на подполковника. Так я тебе и сказала. Ишь какой резвый, на готовенькое. - Эраст Петрович что-такое объяснял, да я не очень поняла, - сообщила она, наивно похлопав ресницами. - Какой-то "Зэ", какой-то "Жэ". Вы лучше спросите у господина титулярного советника сами. Во всяком случае, Петр Афанасьевич Яблоков ни в чем не виноват, теперь это ясно. - В измене, возможно, и не виноват, но в преступной неосторожности наверняка повинен. - Голос жандарма лязгнул знакомой сталью. - Пусть пока посидит ваш жених, ничего с ним не сделается. - Однако Казанзаки сразу же сменил тон, очевидно, вспомнив, что сегодня выступает в ином амплуа. - Все образуется. Ведь я, Варвара Андреевна, не амбициозен и всегда готов признать свою ошибку. Взять хотя бы несравненного мсье д'Эвре. Да, признаю: допрашивал, подозревал - были основания. Из-за его пресловутого интервью с турецким полковником наше командование совершило ошибку, погибли люди. Я имел гипотезу, что полковник Али-бей - персонаж мифический, придуманный французом то ли из репортерского тщеславия, то ли из иных, менее невинных соображений. Теперь вижу, что был несправедлив. - Он доверительно понизил голос. - Получены агентурные сведения из Плевны. При Осман-паше, действительно, состоит не то помощником, не то советником некий Али-бей. На людях почти не показывается. Наш человек видел его издалека, разглядел только пышную черную бороду и темные очки. Эвре, кстати, тоже про бороду поминал. - Борода, очки? - Варя тоже понизила голос. - Неужто тот самый, как его, Анвар-эфенди? - Тс-с. - Казанзаки нервно оглянулся и заговорил еще тише. - Уверен, что он. Очень ловкий господин. Лихо обвел нашего корреспондента вокруг пальца. Всего три табора, говорит, главные силы подойдут нескоро. Разработка незатейливая, но элегантная. Вот мы, болваны, наживку и заглотили. - Однако, раз в неудаче первого штурма д'Эвре не виноват, а убитый им Лукан - предатель, получается, что журналиста выдворили неправильно? - спросила Варя. - Получается, что так. Бедняге просто не повезло, - махнул рукой подполковник и придвинулся поближе. - Видите, Варвара Андреевна, как я с вами откровенен. Между прочим, секретной информацией поделился. А вы не хотите мне поведать сущий пустяк. Я переписал себе тот листок из книжечки, бьюсь третий день, и все попусту. Сначала думал, шифр. Непохоже. Перечень или передвижение частей? Потери и пополнения? Ну скажите же, до чего додумался Фандорин? - Скажу только одно. Все гораздо проще, - снисходительно обронила Варя и, поправив шляпку, легкой походкой направилась к пресс-клубу. К третьему и окончательному штурму плевненской твердыни готовились весь знойный август. Хотя приготовления были окружены строжайшей секретностью, в лагере открыто говорили, что сражение произойдет не иначе как 30-го, в день высочайшего тезоименитства. С утра до вечера по окрестным долинам и холмам пехота и конница отрабатывали совместные маневры, по дорогам денно и нощно подтягивались полевые и осадные орудия. Жалко было смотреть на измученных солдатиков в потных гимнастерках и серых от пыли кепи с солнцезащитными платками, но общее настроение было мстительно-радостным: все, мол, кончилось наше терпение, русские медленно запрягают да быстро едут, прихлопнем назойливую плевненскую муху всей мощью медвежьей десницы. И в клубе, и в офицерской кантине, где столовалась Варя, все разом превратились в стратегов - рисовали схемы, сыпали именами турецких пашей, гадали, откуда будет нанесен главный удар. Несколько раз заезжал Соболев, но держался загадочно и важно, в шахматы больше не играл, на Варю посматривал с достоинством и на злодейку-судьбу уже не жаловался. Знакомый штабист шепнул, что генерал-майору в грядущем приступе отводится хоть и не ключевая, но очень важная роль, и под началом у него теперь целых две бригады и один полк. Оценили, наконец, Михаила Дмитриевича по заслугам. Вокруг царило оживление, и Варя изо всех сил старалась проникнуться всеобщим подъемом, но как-то не получалось. По правде говоря, ей до смерти наскучили разговоры о резервах, дислокациях и коммуникациях. К Пете по-прежнему не пускали, Фандорин ходил мрачнее ночи и на вопросы отвечал невразумительным мычанием, Зуров появлялся только сопровождая своего патрона, косился на Варю взглядом плененного волка, строил жалостные рожи буфетчику Семену, но в карты не играл и вина не просил - в отряде Соболева царила железная дисциплина. Гусар пожаловался шепотом, что "Жеромка" прибрал к рукам "все хозяйство" и никому вздохнуть не дает. А Михаил Дмитриевич его оберегает и не дает закатить хорошую взбучку. Скорей бы уж штурм. За все последние дни единственным отрадным событием было возвращение Д'Эвре, который, оказывается, пересидел бурю в Кишиневе, а узнав о своей полной реабилитации, поспешил к театру военных действий. Но и француза, которому Варя очень обрадовалась, словно подменили. Он больше не развлекал ее занимательными историями, о букарештском инциденте говорить избегал, а все носился по лагерю, наверстывая месяц отсутствия, да строчил статейки в свое "Ревю". В общем, Варя чувствовала себя примерно так же, как в ресторане гостиницы "Руайяль", когда мужчины, унюхав запах крови, словно с цепи сорвались и начисто забыли о ее существовании. Лишнее подтверждение того, что мужчина по самому своему естеству близок к животному миру, звериное начало выражено в нем очевидней, чем в женщине, и потому полноценной разновидностью homo sapiens является именно женщина, существо более развитое, тонкое и сложное. Жаль только поделиться своими мыслями было не с кем. Милосердные сестры на такие слова только прыскали в ладошку, а Фандорин рассеянно кивал, думая о чем-то другом. Одним словом, безвременье и скука. А на рассвете 30 августа Варю разбудил чудовищный грохот. Это началась первая канонада. Накануне Эраст Петрович объяснил, что помимо обычной артиллерийской подготовки турок подвергнут психологическому воздействию - это новое слово в военном искусстве. С первым лучом солнца, когда правоверным пора совершать намаз, триста русских и румынских орудий откроют ураганный огонь по турецким укреплениям, а ровно в девять канонада прекратится. Осман-паша, ожидая атаки, пошлет на передовые позиции свежие войска, но не тут-то было: союзники не двинутся с места, и над плевненскими просторами воцарится тишина. В одиннадцать ноль ноль на недоумевающих турок обрушится новый шквал огня, который продлится до часа дня. Далее - опять затишье. Противник уносит раненых и убитых, наскоро латает разрушения, подкатывает новые пушки взамен разбитых, а штурма все нет. У турков, которые крепкими нервами не отличаются и, как известно, способны на минутный порыв, но пасуют перед любым продолжительным усилием, натурально начинается замешательство, а возможно, и паника. На передовую наверняка съезжается все басурманское начальство, смотрит в бинокли, ничего не понимает. И тут, в четырнадцать тридцать, противника накрывает третья волна канонады, а еще через полчаса на измученных ожиданием турок устремляются штурмовые колонны. Варя поежилась, представив себя на месте несчастных защитников Плевны. Ведь это ужасно - ждать решительных событий и час, и два, и три, а все попусту. Она бы точно не выдержала. Задумано хитро, этого у штабных гениев не отнимешь. Бу-бух! Бу-бух! - ухали тяжелые осадные орудия. Бух-бух-бух! - пожиже вторили полевые пушки. Это надолго, подумала Варя. Надо бы позавтракать. Журналисты, не извещенные о хитроумном плане артиллерийской подготовки, выехали на позицию еще затемно. Местонахождение корреспондентского пункта следовало обговорить с командованием заранее, и после долгих дискуссий большинством голосов решили проситься на высотку, расположенную между Гривицей, где находился центр позиции, и Ловчинским шоссе, за которым располагался левый фланг. Поначалу большинство журналистов хотели обосноваться ближе к правому флангу, потому что главный удар явно намечался именно с той стороны, но Маклафлин и д'Эвре переубедили, коллег. Главный аргумент у них был такой: пусть левый фланг даже окажется второстепенным, но там Соболев, а значит, без сенсации не обойдется. Позавтракав вместе с бледными, вздрагивающими от выстрелов сестрами, Варя отправилась разыскивать Эраста Петровича. В штабе титулярного советника не оказалось, в особой части тоже. На всякий случай Варя заглянула к нему в палатку и увидела, что Фандорин преспокойно сидит в складном кресле с книгой в руке и, покачивая сафьяновой туфлей с загнутым носком, пьет кофе. - Вы когда на позицию? - спросила Варя, усаживаясь на койку, потому что больше было некуда. Эраст Петрович пожал плечами. Лицо его так и светилось свежим румянцем. Лагерная жизнь явно шла бывшему волонтеру на пользу. - Неужто будете сидеть здесь весь день? Д'Эвре сказал, что сегодняшнее сражение - крупнейший штурм укрепленной позиции за всю мировую историю. Грандиозней, чем взятие Малахова кургана. - Ваш д'Эвре любит п-приврать, - ответил титулярный советник. - Ватерлоо и Бородино были помасштабней, не говоря уж о лейпцигской Битве народов. - Вы просто чудовище! Решается судьба России, гибнут тысячи людей, а он сидит, книжку читает! Это в конце концов безнравственно! - А смотреть с безопасного расстояния, как люди убивают друг д-друга, нравственно? - В голосе Эраста Петровича, о чудо, прозвучало человеческое чувство - раздражение. - Благодарю п-покорно, я этот спектакль уже наблюдал и даже в нем участвовал. Мне не п-понравилось. Я уж лучше в обществе Т-тацита. - И демонстративно уткнулся в книгу. Варя вскочила, топнула ногой и направилась к выходу, но Фандорин сказал ей в спину: - Вы уж там поосторожней, ладно? С к-корреспондентского пункта ни ногой. Мало ли что. Она остановилась и удивленно оглянулась на Эраста Петровича. - Заботу проявляете? - П-право слово, Варвара Андреевна, ну что вы там потеряли? Сначала будут долго стрелять из пушек, потом побегут вперед и п-поднимутся клубы дыма, вы ничего не увидите, только услышите, как одни кричат "ура", а другие кричат от боли. Очень интересно. Наша с вами работа не там, а здесь, в т-тылу. - Тыловая крыса, - вспомнила Варя подходящий к случаю термин и оставила мизантропа наедине с его Тацитом. Высотку, на которой расположились корреспонденты и военные наблюдатели нейтральных стран, найти оказалось просто - еще с дороги, сплошь запруженной повозками с боеприпасами, Варя увидела вдали белое полотнище. Оно вяло покачивалось на ветру, под ним темнело изрядное скопление людей - пожалуй, человек сто, если не больше. Дорожный распорядитель, осипший от крика капитан с красной повязкой на рукаве, распределявший, куда подвозить снаряды в первую очередь, мельком улыбнулся миловидной барышне в кружевной шляпке и махнул рукой: - Туда, туда, мадемуазель. Да смотрите никуда не сворачивайте. По белому флагу вражеская артиллерия не бьет, а в прочие места нет-нет да и залетит снарядик-другой. Куда, куда попер, дубина стоеросовая?! Я же сказал, четырехфунтовые на шестую! Варя тронула поводья смирного каурого конька, позаимствованного в лазаретной конюшне, и поехала на флаг, с любопытством озираясь вокруг. Вся долина перед грядой невысоких холмов, за которыми начинались подступы к Плевне, была испещрена странными островками. Это, разбившись поротно, лежала на траве пехота, дожидаясь приказа об атаке. Солдаты вполголоса переговаривались, время от времени то отсюда, то оттуда доносился неестественно громкий хохот. Офицеры, собравшись группками по несколько человек, дымили папиросами. На Варю, ехавшую амазонкой, смотрели удивленно и недоверчиво, словно на существо из иного, ненастоящего мира. От вида этой шевелящейся, жужжащей долины стало не по себе. Варя отчетливо увидела, как над пыльной травой кружит ангел смерти, вглядываясь и помечая лица своей незримой печатью. Она ударила конька каблуком, чтоб поскорее проехать этот жуткий зал ожидания. Зато на наблюдательном пункте все были оживлены и полны радостного предвкушения. Тут царила атмосфера пикника, а кое-кто прямо расположился у разложенных на земле белых скатертей и с аппетитом закусывал. - А я уж думал, не приедете! - приветствовал вновь прибывшую д'Эвре, такой же взбудораженный, как все остальные. Варя обратила внимание, что он надел свои знаменитые рыжие опорки. - Мы тут, как идиоты, торчим с самого рассвета, а русские офицеры начали подтягиваться только к полудню. Господин Казанзаки пожаловал четверть часа назад, от него мы и узнали, что штурм начнется лишь в три часа, - весело зачастил журналист. - Я вижу, вы тоже заранее знали диспозицию. Нехорошо, мадемуазель Барбара, могли бы и предупредить по-приятельски. Ведь я в четыре утра поднялся, а для меня это хуже смерти. Француз помог барышне спешиться и, усадив ее на складной стул, принялся объяснять: - Вон там, на противостоящих высотах, укрепленные позиции турок. Видите, где фонтанами вздымаются разрывы? Это самый центр их позиции. Русско-румынская армия вытянулась параллельной линией километров на пятнадцать, нам отсюда можно обозреть только часть этого огромного пространства. Обратите внимание на круглый холм. Да нет, не этот, а вон тот, где белый шатер. Это командный пункт, временная ставка. Там и начальствующий Западным отрядом князь Карл Румынский, и главнокомандующий гран-дюк Николай, и сам император Александр. О, ракеты, ракеты пошли! Живописное зрелище, не правда ли? Над пустым полем, разделявшим враждующие стороны, крутыми дугами прочертились дымные полосы - словно кто-то нарезал небесную сферу ломтями, как арбуз или каравай. Варя задрала голову и увидела высоко вверху три цветных мяча - один близко, другой подальше, над императорской ставкой, третий и вовсе над самым горизонтом. - Это, Варвара Андреевна, воздушные шары, - сообщил подошедший Казанзаки. - С них при помощи сигнальных флажков ведется корректировка артиллерийского огня. Смотреть на жандарма было еще неприятней, чем всегда. Он возбужденно похрустывал пальцами, ноздри нервно раздувались. Учуял запах человеческой кровушки, упырь. Варя демонстративно переставила стул подальше, но подполковник словно и не заметил ее маневра. Подошел снова, ткнул пальцем в сторону, туда, где за невысокой грядой грохотало особенно сильно. - Наш общий знакомый Соболев, как всегда, выкинул фортель. По диспозиции, его роль - демонстрировать против Кришинского редута, в то время как главные силы наносят удар в центре. Но наш честолюбец не утерпел. Вопреки плану прямо с утра полез в лобовую атаку. Мало того, что оторвался от главных сил и отрезан турецкой конницей, так еще поставил под угрозу всю операцию! Ну, будет ему на орехи! Казанзаки вынул из кармана золотые