брать выскочили... Отобрал у кондуктора ключи, запер вагон с обеих сторон. Там внутри человек сорок. Кричит: "Только суньтесь - всех подорву!" И в самом деле, из вагона донесся истошный крик: - Назад!!! Кто шевельнется - взрываю всех к черрртовой матери! - Однако до сих пор не взорвал, - задумчиво произнес инженер. - Хотя возможность имел. Вот что, ротмистр: срочно все ящики из почтового вагона вынести. После разберемся, какие из них наши. Нести с соблюдением всех мер осторожности. Если сдетонирует, будете после новый вокзал строить. То есть уже не вы, конечно, - д-другие. За мной не соваться. Я сам. Пригнувшись, Эраст Петрович побежал вдоль состава. Остановился у окна, из которого давеча грозились "взорвать всех к чертовой матери". Оно, единственное, было до половины открыто. Инженер деликатно постучал по стенке: тук-тук-тук. - Кто там? - откликнулся удивленный голос. - Инженер Фандорин. Позволите войти? - Зачем это? - Хотелось бы п-поговорить. - Так я же сейчас тут все подорву, - недоуменно сказал голос. - Вы что, не слышали? И потом, как вы войдете? Дверь я ни за что не открою. - Это ничего, не беспокойтесь. Я через окошко, вы только не стреляйте. Ловко подтянувшись, Эраст Петрович просунулся в окно до плеч, немного обождал, чтобы бомбист получше рассмотрел его почтенные седины, и лишь после этого медленно, очень медленно забрался в вагон. Дело было швах: револьвер очкастый сунул за пояс, а в руках держал черный сверток, причем пальцы запустил внутрь - надо думать, сжимал стеклянный взрыватель. Чуть надавит - и мина жахнет, а от нее взорвутся остальные семь. Вон они, на верхней полке, под мешковиной. - Вы не похожи на инженера, - сказал бледный как смерть юноша, разглядывая пыльную одежду мнимого грузчика. - Вы тоже не похожи на п-пролетария, - парировал Эраст Петрович. Вагон был бескупейный, он представлял собой длинный проход с деревянными скамейками по обе стороны. В отличие от галдящей перронной публики, заложники сидели тихо - чувствовали близость смерти. Лишь откуда-то донесся женский голос, слезливо бормочущий молитву. - Тихо ты, идиотка, сейчас подорву! - крикнул юноша страшным басом, и молитва оборвалась. Опасен, крайне опасен, определил Фандорин, заглянув в расширенные глаза террориста. Не красуется, не истерику закатывает - в самом деле взорвет. - Из-за чего задержка? - спросил Эраст Петрович. - А? - Я же вижу: вы смерти не боитесь. Тогда чего тянете? Почему не раздавите взрыватель? Что-то держит вас. Что? - Вы странный. - Очкастый облизнул белые губы. - Но вы правы... Все не так. Все должно было не так... Задешево пропадаю. Обидно. И она десять тысяч не получит... - Кто, ваша мать? От кого не получит, от японцев? - Да какая мать! - сердито дернулся юноша. - Ах, как славно было придумано! Она бы ломала голову: кто, откуда? А потом догадалась бы и благословила мою память. Россия прокляла бы, а она бы благословила! - Та, которую вы любите? - кивнул Фандорин, начиная догадываться. - Она несчастна, несвободна, эти деньги спасли бы ее, позволили начать новую жизнь? - Да! Вы не представляете, какая мерзость эта Самара! А ее родители, братья! Скоты, сущие скоты! Пускай она меня не любит, пускай! Да и зачем любить живой труп, выхаркивающий собственные легкие? Но я и с того света протяну ей руку, я вытащу ее из трясины... То есть вытащил бы... Молодой человек простонал и затрясся так, что черная бумага зашуршала у него в руках. - Она не получит деньги, потому что вы не сумели взорвать мост? Или туннель? - быстро спросил Эраст Петрович, не сводя глаз со смертоносного свертка. - Мост, Александровский. Откуда вы знаете? Хотя какая разница... Да, самурай не заплатит. Я погибаю зря. - Значит, вы все это из-за нее, из-за десяти тысяч? Очкастый мотнул головой: - Не только. Я хочу России отомстить. Гнусная страна, гнусная! Фандорин опустился на скамейку, закинул ногу на ногу и пожал плечами: - Большого вреда России вы теперь нанести не сможете. Ну, подорвете вагон. Убьете и покалечите сорок бедных пассажиров третьего класса, а ваша дама сердца останется чахнуть в Самаре. - Он помолчал, чтобы молодой человек как следует вдумался, и энергично произнес. - У меня есть идея получше. Вы отдаете мне взрывчатку, и тогда девушка, которую вы любите, получит десять тысяч. А уж Россию предоставьте ее собственной судьбе. - Вы меня обманете, - прошептал чахоточный. - Нет. Даю слово чести, - сказал Эраст Петрович, и таким тоном, что не поверить было нельзя. На щеках бомбиста выступили пятна румянца. - Не хочу умирать в тюремной больнице. Лучше здесь, сейчас. - Это как вам угодно, - тихо сказал Фандорин. - Хорошо. Я напишу ей записку... Юноша вытащил из кармана блокнот, лихорадочно застрочил в нем карандашом. Сверток с бомбой лежал на скамейке, теперь Фандорину ничего не стоило им завладеть, но инженер не тронулся с места. - Только, пожалуйста, коротко, - попросил он. - Пассажиров жалко. Ведь для них каждая секунда мучительна. Не дай Бог, кого удар хватит. - Да-да, я сейчас... Дописал, аккуратно сложил, отдал. - Там имя и адрес... Лишь теперь Фандорин взял мину и передал ее в окно, подозвав жандармов. За ней последовали и остальные семь: очкастый осторожно брал их, подавал Эрасту Петровичу, тот спускал вниз. - А теперь выйдите, пожалуйста, - сказал обреченный, взводя курок. - И помните: вы дали слово чести. Эраст Петрович посмотрел в светло-голубые глаза юноши, понял, что уговаривать бессмысленно, и пошел к выходу. Почти сразу же за спиной грянул выстрел. x x x Домой инженер вернулся на исходе дня, усталый и грустный. В Москве на вокзале ему вручили телеграмму из Петербурга: "Все хорошо что хорошо кончается но нужен японец про десять тысяч надеюсь шутка". Это означало, что платить самарской Belle Dame sans merci<Безжалостная дама> инженеру придется из собственного кармана, но печалился он не из-за этого - из головы все не шел самоубийца с его любовью и его ненавистью. А еще мысли Эраста Петровича вновь и вновь возвращались к человеку, который придумал, как извлечь из чужой беды практическую пользу. От арестованного почтальона про этого человека выяснили немного. Можно сказать, ничего нового. Где его, такого изобретательного, искать, было непонятно. Еще трудней было предугадать, в какой точке он нанесет следующий удар. В дверях казенной квартиры Фандорина встретил камердинер. Сегодня нейтралитет дался Масе особенно тяжело. Все время, пока господин отсутствовал, японец бормотал сутры и даже пробовал молиться перед иконой, но сейчас был само бесстрастие. Окинул Эраста Петровича быстрым взглядом - цел ли? Увидев, что цел, на миг зажмурился от облегчения и тут же равнодушно доложил по-японски: - Снова письмо от городского жандармского начальника. Инженер, морщась, развернул записку, в которой генерал-лейтенант Шарм настоятельно приглашал пожаловать к нему на ужин нынче в половине восьмого. Записка кончалась словами: "А то я, право, обижусь". Вчера было точно такое же приглашение, за недосугом оставленное без ответа. Неудобно. Старый, заслуженный генерал. Опять же смежное ведомство, обижать нельзя. - Помыться, побриться, смокинг, белый галстук, цилиндр, - кисло сказал инженер слуге. - Я ненадолго. Слог третий, в котором Рыбников дает волю страсти 25 мая Гликерия Романовна прокатилась вдоль бульвара впустую - Вася не пришел. Это ее расстроило, но не слишком сильно. Во-первых, теперь она знала, где его можно найти, а во-вторых, ей было чем заняться. Прямо с бульвара Лидина поехала к Константину Федоровичу Шарму на службу. Старик ужасно обрадовался. Выставил из кабинета каких-то офицеров с бумагами, велел подать шоколад и вообще был очень мил со своей старомодной галантностью. Вывести разговор на Фандорина было совсем нетрудно. После болтовни об общих петербургских знакомых Гликерия Романовна рассказала, как чуть не угодила в кошмарное крушение на мосту, красочно описала виденное и свои переживания. Детально остановилась на таинственном господине с седыми висками, руководившем дознанием. Сильный эпитет, как и рассчитывала Лидина, подействовал. - Для вас, может, он и таинственный, но не для меня, - снисходительно улыбнулся генерал. - Это Фандорин из Питерского железнодорожного. Умнейший человек, космополит, большой оригинал. Он сейчас ведет в Москве очень важное дело. Я предупрежден, что в любую минуту может понадобиться мое содействие. У Гликерии Романовны упало сердце: "важное дело". Бедный Вася! Но она не подала виду, что встревожена. Вместо этого изобразила любопытство: - Космополит? Большой оригинал? Ах, милый Константин Федорович, познакомьте меня с ним! Я знаю, для вас нет невозможного! - Нет-нет, и не просите, Эраст Петрович имеет репутацию разбивателя сердец. Неужто и вы не остались равнодушны к его мраморному лику? Берегитесь, я взревную и установлю за вами секретное наблюдение! - шутливо погрозил пальцем генерал. Но, конечно, упирался недолго - обещал нынче же пригласить петербуржца ужинать. Гликерия Романовна надела серебристое платье, имевшее у нее прозвание "фатального", надушилась пряными духами и даже чуть-чуть подвела глаза, чего обычно не делала. Хороша была так, что минут пять не могла выйти на лестницу - все любовалась на себя в зеркало. А мерзкий Фандорин не пришел. Весь вечер Лидина просидела рядом с пустым стулом, слушая цветистые комплименты хозяина и разговоры его скучных гостей. Когда прощалась, Константин Федорович развел руками: - Не пришел ваш "таинственный". Даже на записку ответить не соизволил. Она стала уговаривать генерала, чтоб не сердился - может быть, у Фандорина важное расследование. И сказала: - Как у вас мило! И гости такие славные. Знаете что, а устройте завтра опять ужин, в том же самом кругу. А Фандорину напишите как-нибудь порешительней, чтоб непременно пришел. Обещаете? - Ради удовольствия вновь видеть вас у себя я на все готов. Но что вам так дался Фандорин? - Не в нем дело, - доверительно понизила голос Лидина. - Это так, пустое любопытство. Если угодно, каприз. Просто мне сейчас очень одиноко, хочется почаще бывать в обществе. Я вам не говорила: я ухожу от Жоржа. Генерал понял доверительность. Оглянувшись на свою мымру-жену, немедленно предложил завтра отобедать за городом, но это Гликерия Романовна быстро исправила. В сущности, старику было совершенно достаточно слегка пококетничать с молодой привлекательной женщиной, а насчет обеда у "Яра" это он сказал уж так, по привычке, как отставной гусарский конь, что стучит копытом, заслышав дальний звук трубы. x x x Назавтра Фандорин, хоть и с опозданием, но явился. Больше от него, собственно, ничего и не требовалось - в своих чарах у Лидиной никаких сомнений не было. А выглядела она нынче не хуже, чем вчера. Даже еще лучше, потому что придумала надеть расшитую мавританскую шапочку, спустив с нее на лицо прозрачную, совершенно неземную вуальку. Стратегию выбрала самую простенькую, но безошибочную. Сначала не смотрела на него вовсе, а была любезна с самым красивым из гостей - конногвардейцем, адъютантом генерал-губернатора. Потом, с неохотой уступив просьбам хозяина, исполнила смелый романс г-на Пойгина "Не уходи, побудь со мною", сама себе аккомпанируя на рояле. Голос у Гликерии Романовны был небольшой, но очень милого тембра, на мужчин действовал безотказно. Выпевая страстные обещания "утолить и утомить лаской огневою", смотрела поочередно на всех мужчин, но только не на Фандорина. Когда, по ее расчету, предмет должен был уже созреть - то есть достичь нужного градуса заинтригованности и уязвленности, Лидина приготовилась нанести завершающий удар и даже направилась было к козетке, на которой одиноко сидел Фандорин, но помешал хозяин. Подошел к гостю и завел дурацкие служебные разговоры. Стал нахваливать какого-то железнодорожного штабс-ротмистра Лисицкого, который давеча явился с очень интересным предложением - учредить постоянный пункт на городской телефонной станции, - Отличная идея пришла в голову вашему подчиненному, - рокотал генерал. - Вот что значит жандармская косточка! Не штафирки из Департамента додумались, а наши! Я уж распорядился выделить необходимую аппаратуру и особую комнату. Лисицкий говорил, что идея телефонного подслушивания принадлежит вам. - Не "подслушивания", а "прослушивания". К тому же штабс-ротмистр с-скромничает, - недовольно сказал Фандорин. - Я здесь ни при чем. - Быть может, одолжите мне его на первое время? Дельный офицер. Вздохнув, Лидина поняла, что штурм придется отложить до более удобного момента. Он настал, когда перед трапезой мужчины по новомодному обычаю вышли в курительную комнату. К этому времени Гликерия Романовна окончательно утвердилась в положении царицы вечера, а у предмета, конечно, не осталось ни малейших сомнений, что он - наименее привлекательный из всех присутствующих кавалеров. Судя по тому что Фандорин украдкой поглядывал на часы, он уже не ждал от суаре ничего приятного и прикидывал, когда будет прилично ретироваться. Пора! Стремительно (тут уж медлить было незачем) она подошла к седоватому брюнету, попыхивавшему ароматной сигаркой, и объявила: - Вспомнила! Вспомнила, где я вас видела! У взорванного моста. Такое необыкновенное лицо трудно забыть. Следователь (или как он там в своем ведомстве назывался) вздрогнул и уставился на Лидину чуть сузившимися голубыми глазами - надо признать, очень шедшими к подернутым серебром волосам. Еще бы ему не вздрогнуть, от этакого комплимента, и к тому же совершенно неожиданного. - В самом деле, - медленно произнес он, поднимаясь. - Я тоже п-припоминаю. Вы, кажется, были не одна, а с каким-то военным... Гликерия Романовна небрежно махнула: - Это мой приятель. Заводить разговор про Васю было рано. Не то чтоб у нее имелся какой-то заранее выработанный план действий - она слушалась одного лишь вдохновения, но мужчине ни в коем случае нельзя показывать, что тебе от него что-то нужно. Он должен пребывать в уверенности, что это ему кое-что нужно, и в ее воле - дать это заветное кое-что или не давать. Сначала нужно заронить надежду, потом отобрать, потом снова пощекотать ноздри волшебным запахом. Умная женщина, которая хочет привязать к себе мужчину, всегда чувствует, какого он типа: из тех, кого в конце концов придется накормить, или тех, кто должен оставаться вечно голодным - послушней будет. Рассмотрев Фандорина вблизи, Лидина сразу поняла, что этот не из платонических воздыхателей. Если долго водить за нос, пожмет плечами и уйдет. Тем самым вопрос переходил из фазы тактической в нравственную и, если без экивоков (а Лидина всегда старалась быть с собою предельно честной), мог быть сформулирован следующим образом: возможно ли дойти во флирте с этим человеком до самого конца - ради Васиного спасения? Да, она была готова к этой жертве. Почувствовав это, Гликерия Романовна испытала нечто вроде умиления и тут же принялась оправдывать подобный поступок. Во-первых, это будет не разврат, а чистейшей воды самоотверженность - причем даже не из-за страстной влюбленности, а из-за бескорыстной, возвышенной дружбы. Во-вторых, так Астралову и надо, он заслужил. Конечно, если б Фандорин оказался жирным, с бородавками и запахом изо рта, о таком жертвоприношении не могло бы идти и речи, но англизированный следователь был хоть и немолод, но вполне привлекателен. И даже более чем привлекателен... Весь этот вихрь мыслей пронесся в голове Лидиной за секунду, так что сколько-нибудь заметной паузы в разговоре не образовалось. - Я видела, вы нынче не сводили с меня глаз, - сказала она низким, вибрирующим голосом и коснулась его руки. Еще бы! Она все делала для того, чтобы гости не забывали о ней ни на минуту. Брюнет возражать не стал, честно наклонил голову. - А я на вас не смотрела. Совсем. - Я з-заметил. - Потому что боялась... У меня ощущение, что вы появились здесь не просто так. Что нас свела судьба. И от этого мне стало страшно. - С-судьба? - переспросил он со своим едва заметным заиканием. Взгляд у него был какой надо - внимательный и, кажется, даже оторопевший. Лидина решила не тратить времени попусту. Чему быть - того не миновать. И - бесшабашно, как головой в омут: - Знаете что? Уедем отсюда. К черту ужин. Пускай сплетничают, мне все равно. Если Фандорин и колебался, то не более чем мгновение. Глаза сверкнули металлическим блеском, голос прозвучал сдавленно: - Что ж, едем. x x x По дороге на Остоженку он вел себя непонятно. Руку не сжимал, поцеловать не пытался, даже не разговаривал. Гликерия Романовна тоже молчала, пытаясь сообразить, как лучше себя вести с этим странным человеком. И отчего это он так напряжен? Губы плотно сжаты, не сводит глаз с извозчика. О, да в этом омуте, кажется, черти водятся! Она ощутила внутри сладкое замирание и рассердилась на себя: не бабься, это тебе не романтическое приключение, нужно Васю спасать. В подъезде Фандорин повел себя еще удивительней. Пропустил даму вперед, но сам вошел не сразу, а после паузы и как-то очень уж стремительно, чуть ли не прыжком. По лестнице взбежал первым, руку при этом держал в кармане пальто. А может быть, он того, испугалась вдруг Лидина. Как теперь говорят, с кукареку в голове? Но отступать было поздно. Она открыла дверь ключом. Фандорин отстранил ее и скакнул вперед. Развернулся, прижался спиной к стене прихожей. Быстро повел взглядом влево, вправо, наверх. В руке у него чернел непонятно откуда взявшийся маленький пистолет. - Что это с вами? - воскликнула не на шутку перепугавшаяся Гликерия Романовна. Сумасшедший следователь спросил: - Ну и где же он? - Кто? - Ваш любовник. Или начальник. Право, уж не знаю, в каких вы с ним отношениях. - О ком вы говорите? - в панике пролепетала Лидина. - Я не пони... - О том, чье задание вы исполняете, - нетерпеливо перебил Фандорин, прислушиваясь. - Штабс-капитан, ваш попутчик. Ведь это он велел вам меня сюда заманить. Но в квартире его нет, я бы почувствовал. Где же он? Она вскинула руку к груди. Знает, все знает! Но откуда? - Вася мне не любовник, - скороговоркой сказала она, не столько осознав, сколько почувствовав, что сейчас нужно говорить правду. - Он мой друг, и я действительно хочу ему помочь. Где он - не спрашивайте, этого я вам не скажу. Эраст Петрович, милый, я хочу просить вас о милосердии! - О чем?! - О милосердии! Человек совершил оплошность. Пускай с вашей военной точки зрения она считается преступлением, но это всего лишь рассеянность! Разве можно за рассеянность карать так строго? Брюнет наморщил лоб, пистолет сунул в карман. - Что-то я не п-пойму... О ком вы говорите? - Да о нем, о нем! О Васе Рыбникове! Ну, потерял он этот ваш чертеж, так что же теперь, губить хорошего человека? Ведь это чудовищно! Война через месяц или через полгода кончится, а ему на каторгу? Или того хуже? Это не по-человечески, не по-христиански, согласитесь! - и так искренне, так проникновенно у нее это вырвалось, что у самой на глазах выступили слезы. Даже сухаря Фандорина проняло - он смотрел с удивлением, даже с растерянностью. - Как вы могли подумать, что я спасаю своего любовника! - горько произнесла Гликерия Романовна, развивая успех. - Разве стала бы я, любя одного мужчину, зазывать к себе другого? Да, вначале я намеревалась вас очаровать, чтобы помочь Васе, но... но вы в самом деле вскружили мне голову. Признаться, я даже и забыла, ради чего хотела завлечь вас... Знаете, вот здесь вдруг что-то сжалось... - Она положила руку пониже лифа, чтобы рельефнее обрисовался бюст, и без того очень недурной. Гликерия Романовна произнесла глухим от страсти голосом еще несколько фраз в том же роде, не слишком заботясь об их правдоподобии - известно, что мужчины на такие речи доверчивы, особенно, когда добыча столь близка и доступна. - Я ни о чем вас не прошу. И не буду просить. Забудем обо всем... Она запрокинула голову и повернула ее немного вбок. Во-первых, этот ракурс был самый выигрышный, а во-вторых, так было очень удобно ее поцеловать. Прошла секунда, вторая, третья. Поцелуя не было. Открыв и скосив глаза, Лидина увидела, что Фандорин смотрит не на нее, а в сторону. Ничего интересного там не было, лишь телефонный аппарат на стене. - П-потерял чертеж? Рыбников вам так сказал? - раздумчиво произнес следователь. - Он вам солгал, сударыня. Этот человек японский ш-шпион. Не хотите говорить, где он, - не нужно. Я и без вас это нынче же узнаю. П-прощайте. Развернулся и вышел из квартиры. У Гликерии Романовны чуть ноги не подкосились. Шпион? Какое чудовищное подозрение! Бедный Вася! Нужно немедленно предупредить его! Оказывается, опасность еще серьезней, чем он думает! И потом, Фандорин сказал, что нынче же узнает, где Вася прячется! Она схватила телефонный рожок, но вдруг испугалась, не подслушивает ли следователь с лестницы. Распахнула дверь - никого, только быстрые шаги по ступеням. Вернулась, стала телефонировать. - Пансион "Сен-Санс", - проворковал в трубке женский голос. Слышались звуки фортепиано, играющего веселую польку. - Мне срочно нужно Василия Александровича! - Их нету. - А скоро ли будет? - Они нам не докладываются. Какая невоспитанная горничная! Лидина в отчаянии топнула ногой. Выход был один: ехать туда и дожидаться. x x x Швейцар уставился на посетительницу так, будто к нему явилась не нарядная, в высшей степени приличная дама, а черт с рогами, и загородил проход грудью. - Вам кого? - спросил он подозрительно. Из дверей, как давеча из телефонной трубки, доносилась развеселая музыка. Это в пансионе-то, в одиннадцатом часу вечера? Ах да, ведь нынче 26 мая, окончание учебного года, вспомнила Гликерия Романовна. В пансионе, должно быть, выпускное празднество, потому и столько экипажей во дворе - родители приехали. Неудивительно, что швейцар не хочет пускать постороннего человека. - Я не на праздник, - объяснила ему Лидина. - Мне нужно дождаться господина Рыбникова. Он, наверное, скоро придет. - Пришел уже. Только к ним не сюда, вон туда пожалуйте, - показал привратник на крылечко. - Ах, какая я глупая! Разумеется, не может же Вася жить с пансионерками! Она взбежала по ступенькам, шурша шелком. Торопливо позвонила, да еще и принялась стучать. В окнах квартиры было темно. Ни тени, ни звука. Устав ждать, Лидина крикнула: - Василий Александрович! Это я! У меня срочное, ужасно важное дело! И дверь сразу открылась, в ту же самую секунду. На пороге стоял Рыбников и молча смотрел на нежданную гостью. - Отчего у вас темно? - спросила она почему-то шепотом. - Кажется, перегорел электрический трансформер. Что случилось? - Но свечи-то у вас есть? - спросила она входя и прямо с порога, волнуясь и глотая слова, принялась рассказывать плохую новость: как случайно, в одном доме, познакомилась с чиновником, ведущим дело, и что этот человек считает Василия Александровича японским шпионом. - Нужно объяснить ему, что чертеж у вас украли! Я буду свидетельницей, я расскажу про того типа из поезда! Вы не представляете, что за человек Фандорин. Очень серьезный господин, глаза как лед! Пускай разыскивает не вас, а того чернявого! Давайте я сама ему все объясню! Рыбников слушал ее сбивчивый рассказ молча и одну за одной зажигал свечи в канделябре. В подрагивающем свете его лицо показалось Гликерии Романовне таким усталым, несчастным и затравленным, что она задохнулась от жалости. - Я для вас все сделаю! Я вас не оставлю! - воскликнула Лидина, порывисто хватая его за руки. Он дернулся, и в глазах его вспыхнули странные искры, совершенно преобразившие заурядную внешность. Это лицо уже не казалось Гликерии Романовне жалким - о нет! По чертам Рыбникова метались черно-красные тени, он был сейчас похож на врубелевского Демона. - Боже, милый, милый, я же люблю вас... - пролепетала Лидина, потрясенная этим открытием. - Как же я... Вы самое дорогое, что у меня есть! Она протянула ему руки, лицо, все свое тело, трепеща в предвкушении встречного движения. Но бывший штабс-капитан издал звук, похожий на рычание - и попятился. - Уходите, - сказал он хрипло. - Немедленно уходите. Лидина не помнила, как выбежала на улицу. x x x Какое-то время Рыбников стоял в прихожей неподвижно, смотрел на огоньки свечей застывшим, помертвевшим взглядом. Потом в дверь тихонько постучали. Одним прыжком он подскочил, рванул створку. На крыльце стояла графиня. - Извините за беспокойство, - сказала она, вглядываясь в полумрак. - У меня нынче шумно, так я пришла справиться, не досаждают ли вам гости. Я могу сказать им, что на фортепиано лопнула струна, и завести граммофон в малой гостиной. Тогда будет тише... Почувствовав в поведении постояльца какую-то необычность, Бовада умолкла на полуслове. - Почему вы так на меня смотрите? Василий Александрович молча взял ее за руку, притянул к себе. Графиня была женщиной хладнокровной и чрезвычайно опытной, но тут от неожиданности растерялась. - Пойдем, - рванул ее за собой преобразившийся Рыбников. Она шла за ним, недоверчиво улыбаясь. Но когда Василий Александрович с глухим стоном впился в нее губами и сжал в своих сильных руках, улыбка на полном, красивом лице вдовы испанского гранда сменилась сначала изумлением, а позднее гримасой страсти. Полчаса спустя Беатрису было не узнать. Она плакала у любовника на плече и шептала слова, которых не произносила много лет, с раннего девичества. - Если бы ты знал, если бы ты знал, - все повторяла она, вытирая слезы, но что именно он должен знать, объяснить так и не умела. Рыбников ее еле выпроводил. Наконец оставшись в одиночестве, он сел на пол в неудобной, замысловатой позе. Пробыл так ровно восемь минут. Потом встал, по-собачьи встряхнулся и сделал телефонный звонок - ровно за тридцать минут до полуночи, как было условлено. x x x А в это самое время на другом конце бульварного кольца Лидина, еще не снявшая накидки и шляпы, стояла у себя в прихожей перед зеркалом и горько плакала. - Кончено... Жизнь кончена, - шептала она. - Я никому, никому не нужна... Она покачнулась, задела ногой что-то шуршащее и вскрикнула. Весь пол прихожей был покрыт живым ковром из алых роз. Если б нос бедной Гликерии Романовны не заложило от рыданий, она ощутила бы дурманящий аромат еще на лестнице. Из темных глубин квартиры, сначала вкрадчиво, потом все мощней и мощней полились чарующие звуки. Волшебный голос запел серенаду графа Альмавивы: - "Скоро восток золото-ою ярко заблещет заре-ою..." Слезы из прекрасных глаз Гликерии Романовны хлынули еще пуще. Слог четвертый, где всуе поминается Японский Бог Едва дочитав срочное послание от старшего бригады, что прибыла из Петербурга взамен сраженных стальными звездами филеров, Евстратий Павлович выскочил из-за стола и кинулся к двери - даже про котелок забыл. Дежурные пролетки стояли наготове, у входа в Охранное, а езды от Гнездниковского до Чистопрудного было, если с ветерком, минут десять. - Ух ты, ух ты, - приговаривал надворный советник, пытаясь еще раз прочесть записку - это было непросто: коляска прыгала на булыжной мостовой, света фонарей не хватало, да и накалякал Смуров, будто курица лапой. Видно было, что опытнейший агент, приставленный следить за фандоринскими передвижениями, разволновался не на шутку - буквы прыгали, строчки перекосились. "Принял дежурство в 8 от ст. филера Жученко, у дома генерала Шарма. Чернобурый вышел из подъезда без трех 9 в сопровождении барыньки, которой присвоена кличка Фифа. Доехали на извозчике до Остоженки, дом Бомзе. В 9.37 Чернобурый вышел, а через пять минут выбежала Фифа. Двоих отправил за Чернобурым, мы с Крошкиным последовали за Фифой - вид у нее был такой встревоженный, что это показалось мне примечательным. Она доехала до Чистопрудного бульвара, отпустила коляску у пансиона "Сен-Санс". Поднялась на крыльцо флигеля. Звонила, стучала, ей долго не открывали. С занятой мной позиции было видно, как из окна выглянул мужчина, посмотрел на нее и спрятался. Там напротив яркий фонарь, и я хорошо разглядел его лицо. Оно показалось мне знакомым. Не сразу, но вспомнил, где я его видел: в Питере, на Надеждинской (кличка Калмык). Только тут сообразил, что по приметам похож на Акробата, согласно описанию в циркулярной ориентировке. Он это, Евстратий Павлович, ей-богу он! Ст. филер Смуров" Донесение было написано с нарушением инструкции, а заканчивалось и вовсе непозволительным образом, но надворный советник на Смурова был не в претензии. - Ну что он? Все там? - кинулся Мыльников к старшему филеру, выскочив из пролетки. Смуров сидел в кустах, за оградой скверика, откуда отлично просматривался двор "Сен-Санса", залитый ярким светом разноцветных фонарей. - Так точно. Вы не сомневайтесь, Евстратий Павлович, Крошкин у меня с той стороны дежурит. Если б Калмык полез через окно, Крошкин свистнул бы. - Ну, рассказывай! - Значится так. - Смуров поднес к глазам блокнотик. - Фифа пробыла у Калмыка недолго, всего пять минут. Выбежала в 10.38, вытирая слезы платком. В 10.42 из главною хода вышла женщина, кличку ей дал Пава. Поднялась на крыльцо, вошла. Пава пробыла до 11.20. Вышла, всхлипывая и слегка покачиваясь. Больше ничего. - Чем это он, ирод узкоглазый, так баб расстраивает? - подивился Мыльников. - Ну, да ничего, сейчас и мы его малость расстроим. Значит, так, Смуров. Я с собой шестерых прихватил. Одного оставляю тебе. На вас троих окна. Ну, а я с остальными пойду японца брать. Он ловок, только и мы не лыком шиты. Опять же темно у него - видно, спать лег. Умаялся от бабья. Пригнувшись, перебежали через двор. Перед тем как подняться на крыльцо, сняли сапоги - топот сейчас был ни к чему. Люди у надворного советника были отборные. Золото, а не люди. Объяснять таким ничего не нужно - довольно жестов. Щелкнул пальцами Саплюкину, и тот вмиг согнулся над замком. Пошебуршал отмычечкой, где надо капнул маслицем. Минуты не прошло - дверь бесшумно приоткрылась. Мыльников вошел в темную прихожую первым, держа наготове удобнейшую штукенцию - каучуковую палицу со свинцовым сердечником. Япошку надо было брать живьем, чтоб после Фандорин не разгноился. Щелкнув кнопочкой потайного фонарика, Евстратий Павлович нащупал лучом три белых двери: одну впереди, одну слева, одну справа. Показал пальцем: ты прямо, ты сюда, ты туда, только тс-с-с. Сам остался в прихожей с Лепиньшем и Саплюкиным, готовый ринуться в ту дверь, из-за которой раздастся условный сигнал: мышиный писк. Стояли, сжавшись от напряжения, ждали. Прошла минута, другая, третья, пятая. Из квартиры доносились неясные ночные шорохи, где-то за стенкой завывал граммофон. Часы затеяли бить полночь - так неожиданно и громко, что у Мыльникова чуть сердце не выскочило. Что они там возятся? Минутное дело - заглянуть, повертеть башкой. Под землю, что ли, провалились? Надворный советник вдруг почувствовал, что больше не испытывает охотничьего азарта. И разгоряченности как не бывало - наоборот, по коже пробежали противные ледяные мурашки. Проклятые нервы. Вот возьму японца - и на минеральные воды, лечиться, пообещал себе Евстратий Павлович. Махнул филерам, чтоб не трогались с места, осторожненько сунул нос в левую дверь. Там было совсем тихо. И пусто, как убедился Мыльников, посветив фонариком. Значит, должен быть проход в соседнее помещение. Беззвучно ступая по паркету, вышел на середину комнаты. Что за черт! Стол, кресла. Окно. На противоположной от окна стене зеркало. Другой двери нет - и Мандрыкина нет. Хотел перекреститься, но помешала зажатая в руке палица. Чувствуя, как на лбу выступает холодный пот, Евстратий Павлович вернулся в прихожую. - Ну что? - одними губами спросил Саплюкин. Надворный советник от него только отмахнулся. Заглянул в комнату, что справа. Она была точь-в-точь такая же, как левая - и мебель, и зеркало, и окно. Ни души, пусто! Мыльников встал на карачки, посветил под стол, хотя предположить, что филер вздумал играть в прятки, было невозможно. В прихожую Евстратий Павлович вывалился, бормоча: "Господи, владычица небесная". Оттолкнул агентов, бросился в дверь, что располагалась спереди, - уже не с палицей, а с револьвером. Это была спальня. В углу умывальник, за шторой - ванная с унитазом и еще какой-то фаянсовой посудиной, ввинченной в пол. Никого! Из окна на Мыльникова глумливо косилась щербатая луна. Он погрозил ей револьвером и с грохотом принялся распахивать шкафы. Заглянул под кровать, даже под ванну. Японец пропал. И прихватил с собой трех лучших мыльниковских филеров. Евстратий Павлович испугался, не случилось ли с ним затмение рассудка. Истерически закричал: - Саплюкин! Лепиньш! Когда агенты не отозвались, бросился в прихожую сам. Только и там уже никого не было. - Господи Исусе! - воззвал надворный советник, роняя револьвер и широко крестясь. - Рассей чары беса японского! Когда трижды сотворенное крестное знамение не помогло, Евстратий Павлович окончательно понял, что Японский Бог сильнее русского, и повалился перед Его Косоглазием на коленки. Уткнулся лбом в пол и пополз к выходу, громко подвывая "банзай, банзай, банзай". Слог последний, самый протяжный Как он мог не узнать ее сразу! То есть, конечно, устал, томился скукой, с нетерпением ждал, когда можно будет уйти. И она, разумеется, выглядела совсем по-другому: тогда, на рассвете, у взорванного моста, была бледной, изможденной, в мокром и запачканном платье, а тут вся светилась нежной, ухоженной красотой, опять же затуманивавшая черты вуаль. Но все же, хорош сыщик! Лишь когда она сама подошла и сказала про мост, Эраста Петровича будто громом ударило: узнал, вспомнил ее показания, повлекшие за собой роковую, постыдную ошибку, а главное - вспомнил ее спутника. Там, у склада на станции "Москва-Товарная", увидев в бинокль получателя мелинита, Фандорин сразу понял, что где-то видел его прежде, однако, спутанный японскостью лица, повернул не в ту сторону - вообразил, будто шпион похож на кого-то из давних, еще японской поры, знакомых. А все было гораздо проще! Этого человека, одетого в грязную штабс-капитанскую форму, он видел у места катастрофы. Теперь все встало на свои места. Литерный был взорван именно Акробатом, как метко окрестил его Мыльников. Японский диверсант ехал на курьерском поезде, и сопровождала его сообщница - эта самая Лидина. Как ловко направила она жандармов по ложному следу! И вот теперь враг решил нанести удар по тому, кто за ним охотится. Один из любимых трюков секты "крадущихся", называется "Кролик съедает тигра". Ну да ничего, у нас на то тоже есть своя поговорка: "Ловила мышка кошку". Предложение Гликерии Романовны поехать к ней не застало инженера врасплох - он был готов к чему-то в этом роде. Но все равно внутренне напрягся, задавшись вопросом: справится ли он в одиночку со столь опасным противником? "Не справлюсь - значит, такая карма, пускай дальше воюют без меня", философски подумал Эраст Петрович - и поехал. Но в доме на Остоженке вел себя с предельной осторожностью. Карма кармой, однако играть в поддавки он не собирался. Тем сильней было разочарование, когда оказалось, что Акробата в квартире нет. Тут уж Фандорин миндальничать не стал - сомнительную барыньку требовалось прояснить прямо здесь и немедля. Не агентка, это он понял сразу. Если сообщница, то невольная и ни во что не посвященная. Правда, знает, где Акробата искать, но ни за что не скажет, потому что влюблена по уши. Не пыткам же ее подвергать? Здесь взгляд Эраста Петровича упал на телефонный аппарат, идея созрела в одно мгновение. Не может быть, чтобы у шпиона такой квалификации не было телефонного номера для экстренной связи. Припугнув Лидину пострашнее, Фандорин сбежал по лестнице на улицу, взял извозчика и велел что есть мочи гнать на Центральную телефонную станцию. x x x Лисицкий обустроился на новом месте с уютом. Коммутаторные барышни успели надарить ему вышитых салфеточек, на столе стояла вазочка с домашним печеньем, варенье, заварной чайничек. Кажется, бравый штабс-ротмистр пользовался здесь успехом. Увидев Фандорина, он вскочил, сдернул наушник и с энтузиазмом воскликнул: - Эраст Петрович, вы истинный гений! Второй день здесь сижу и не устаю это повторять! Ваше имя нужно высечь золотыми буквами на скрижалях полицейской истории! Вы не представляете, сколько любопытного и пикантного я узнал за эти два дня! - Не п-представляю, - перебил его Фандорин. - В квартире три, дом Бомзе, Остоженка, какой номер? - Секундочку. - Лисицкий затянул в справочник. - 37-82. - Проверьте, куда звонили с 37-82 в минувшие четверть часа. Б-быстро! Штабс-ротмистр пулей вылетел из комнаты и через три минуты вернулся. - На номер 114-22. Это пансион "Сен-Санс", на Чистопрудном бульваре, я уже проверил. Разговор был короткий, всего полминуты. - Значит, не застала... - пробормотал Фандорин. - Что за пансион? В мои времена такого не было. Учебный? - В некотором роде, - хохотнул Лисицкий. - Там обучают науке страсти нежной. Заведение известное, принадлежит некоей графине Бовада. Характернейшая особа, проходила у нас по одному делу. И в Охранном ее хорошо знают. Настоящее имя Анфиса Минкина. Биография - истинный роман Буссенара. Весь свет объездила. Личность темная, но ее терпят, потому что время от времени оказывает соответствующим ведомствам услуги. Интимного, но не обязательно полового свойства, - снова засмеялся веселый штабс-ротмистр. - Я велел подключиться к пансиону. Там зарегистрировано два номера, так я к обоим. Правильно сделал? - М-молодцом. Сидите и слушайте. А я пока сделаю один звонок. Фандорин протелефонировал к себе на квартиру и велел камердинеру отправляться на Чистопрудный бульвар - понаблюдать за одним домом. Помолчав, Маса спросил: - Господин, будет ли это вмешательством в ход войны? - Нет, - успокоил его Эраст Петрович, немного покривив душой, но другого выхода у него сейчас не было - Мыльникова нет, а железнодорожные жандармы обеспечить грамотное наблюдение не сумеют. - Ты просто будешь смотреть на пансион "Сен-Санс" и сообщишь, если увидишь что-то интересное. Там неподалеку электротеатр "Орландо", в нем есть публичный телефон. Я буду на номере... - 20-93, - подсказал Лисицкий, у которого к каждому уху было прижато по наушнику. - Звонок, по левому! - воскликнул он минуту спустя. Эраст Петрович схватил отводную трубку, услышал вальяжный мужской голос: - ...Беатрисочка, душенька, горю весь, мочи нет. Сей же час к вам. Уж приготовьте мой кабинетик. И Зюлейку, непременно. - Зюлейка с кавалером, - ответил на другом конце женский голос, очень мягкий и приятный. Мужчина заполошился: - Как с кавалером? С кем? Если с Фон-Вайлем, я вам этого не прощу! - Я вам мадам Фриду приготовлю, - заворковала женщина. - Помните такую, рослую, дивного сложения. Виртуозно хлещет плеточкой, не хуже Зюлейки. Вашему превосходительству понравится. Штабс-ротмистр затрясся, давясь беззвучным смехом, Фандорин досадливо бросил трубку. В течение последующего часа звонков было много, некоторые еще более пикантного свойства, но все в левое ухо Лисицкого, то есть на номер 114-22, второй телефон молчал. Он очнулся в половине двенадцатого, причем звонили из пансиона. Мужчина попросил дать 42-13. - 42-13 - что это? - шепотом спросил инженер, пока барышня соединяла. Жандарм и сам уже шелестел страницами. Нашел, подчеркнул строчку ногтем. "Ресторан "Роза ветров"", прочел Фандорин. - Ресторан "Роза ветров", - сказали в трубке. - Слушаю-с? - Милейший, подзовите-ка мне господина Мирошниченко, он сидит за столиком у окна, один, - попросил "Сен-Санс" мужским голосом. - Сию минуту-с. Долгое, на несколько минут, молчание. Потом на ресторанном конце спокойный баритон спросил: - Это вы? - Как условились. Готовы? - Да. Будем в час ночи. - Там много. Без малого тысяча ящиков, - предупредил пансион. Фандорин стиснул трубку так, что побелели пальцы. Оружие! Транспорт с японским оружием, не иначе! - Людей достаточно, - уверенно сказал ресторан. - Как будете переправлять? По воде? - Разумеется. Иначе на что бы мне понадобился склад на реке? - Говорите, где склад. В этот миг на столе перед Лисицким замигал лампочками аппарат. - Это экстраординарный, - шепнул офицер, схватив рожок и крутанув рычаг. - Эраст Петрович, вас. Срочно. По-моему, ваш слуга. - Слушайте! - кивнул Фандорин в сторону трубки и взял рожок. - Да? - Господин, вы велели сообщить, если будет интересно, - сказал Маса по-японски. - Тут очень интересно, приезжайте. Пояснять ничего не стал - видимо, в электротеатре было много публики. Между тем разговор между "Розой ветров" и "Сен-Сансом" завершился. - Ну что, назвал м-место? - нетерпеливо повернулся инженер к Лисицкому. Тот сокрушенно развел руками: - Очевидно, в те две секунды, когда вы отложили трубку, а я еще не взял... Я слышал только, как этот, из ресторана, сказал: "Да-да, знаю". Какие будут приказания? Послать в "Розу ветров" и "Сен-Санс" наряды? - Не нужно. В ресторане вы никого уже не застанете. А пансионом я займусь сам. x x x Летя в экипаже вдоль ночных бульваров, Фандорин думал о страшной опасности, нависшей над древним городом - нет, над всем тысячелетним государством. Черные толпы, вооруженные японскими (или какими там) винтовками, стянут переулки удавкой баррикад. С окраин к центру поползет бесформенное кровавое пятно. Начнется затяжная, лютая резня, в которой победителей не будет, лишь мертвецы и проигравшие. Главный враг всей жизни Эраста Петровича, бессмысленный и дикий Хаос пялился на инженера бельмастыми глазами темных окон, скалился гнилой пастью подворотен. Разумная, цивилизованная жизнь сжалась в ломкую проволочку фонарей, беззащитно мерцающих вдоль тротуара. Маса поджидал возле решетки. - Я не знаю, что происходит, - быстро заговорил он, ведя Фандорина вдоль пруда. - Смотрите сами. Плохой человек Мырников и с ним еще пятеро прокрались в дом вон через то крыльцо. Это было... двенадцать минут назад. - Он с удовольствием взглянул на золотые часы, в свое время подаренные ему Эрастом Петровичем к 50-летию микадо. - Я тут же вам позвонил. - Ах, как скверно! - с тоской воскликнул инженер. - Этот шакал разнюхал и опять все испортил! Камердинер философски заметил: - Все равно теперь ничего не поделаешь. Давайте смотреть, что будет дальше. И они стали смотреть. Слева и справа от входа было по окну. Свет в них не горел. - Странно, - прошептал Эраст Петрович. - Что они там делают во мраке? Ни выстрелов, ни криков... И в ту же секунду крик раздался - негромкий, но полный такого звериного ужаса, что Фандорин и его слуга, не сговариваясь, выскочили из своего укрытия и побежали к дому. На крыльцо выполз человек, проворно перебирая локтями и коленками. - Банзай! Банзай! - вопил он без остановки. - Пойдем! - оглянулся инженер на остановившегося Масу. - Что же ты? Слуга стоял, скрестив руки на груди, немое воплощение обиды. - Вы обманули меня, господин. Этот человек японец. Уговаривать его было некогда. Да и совестно. - Он не японец, - сказал Фандорин. - Но ты прав: тебе лучше уйти. Нейтралитет так нейтралитет. Инженер вздохнул и двинулся дальше. Камердинер тоже вздохнул и побрел прочь. Из-за угла пансиона один за другим вылетели три тени - люди в одинаковых пальто и котелках. - Евстратий Павлович! - галдели они, подхватив ползущего и ставя его на ноги. - Что с вами? Тот выл, рвался из рук. - Я Фандорин, - сказал Эраст Петрович, приблизившись. Филеры переглянулись, но ничего не сказали - очевидно, в дальнейших представлениях нужды не было. - Мозга с мозги съехала, - вздохнул один, постарше остальных. - Евстратий Павлович давно не в себе, наши примечали. А тут совсем с резьбы сошел... - Японский бог... Банзай... Изыди, бес... - все дергался припадочный. Чтоб не мешал, Фандорин сжал ему артерию, и надворный советник успокоился. Опустил голову, всхрапнул, повис на руках у своих помощников. - Пусть полежит, ничего с ним не случится. Ну-ка, за мной! - приказал инженер. Быстро прошелся по комнатам, всюду зажигая электричество. В квартире было пусто, безжизненно. Лишь в спальне билась и трепетала занавеска на распахнутом окне. Фандорин кинулся к подоконнику. Снаружи был двор, за ним пустырь, сумрачные силуэты домов. - Ушел! Почему никого не поставили под окном? Это непохоже на Мыльникова! - Да стоял я, вон там, - принялся оправдываться один из филеров. - Как услышал, что Евстратьпалыч кричит, - побежал. Думал, выручать надо... - Где наши-то? - изумленно вертел головой старший. - Мандрыкин, Лепиньш, Саплюкин, Кутько и этот, как его, ушастый. Вдогонку что ль припустили, в окно? Так свистели бы... Эраст Петрович приступил к более внимательному осмотру квартиры. В комнате, что находилась слева от прихожей, обнаружил на ковре несколько капель крови. Потрогал - свежая. Повел взглядом вокруг, уверенно направился к серванту, распахнул приоткрытую дверцу. Там, зажатый в столярных тисках, торчал небольшой арбалет. Разряженный. - Так-так, знакомые фокусы, - пробормотал инженер и стал прощупывать пол в том месте, где кровь. - Ага, вот и п-пружина. Под паркетиной спрятал... Где же тело? Повернул полову вправо, влево. Направился к зеркалу, висевшему на противоположной от окна стене. Пощупал раму, не нашел механизма и просто двинул кулаком по блестящей поверхности. Филеры, тупо наблюдавшие за действиями "Чернобурого", ахнули - зеркало со звоном провалилось в черную нишу. - Вот она где, - удовлетворенно промурлыкал инженер, щелкнув кнопкой. В обоях открылась дверца. За фальшивым зеркалом оказался чуланчик. С другой стороны в нем имелось окошко, откуда отлично просматривалось соседнее помещение, спальня. Половину тайника занимал фотографический аппарат на треноге, но не он заинтересовал Фандорина. - Говорите, ушастый? - спросил инженер, нагибаясь и рассматривая что-то на полу. - Не этот? Выволок под мышки безжизненное тело с торчащей из груди стрелой, короткой и толстой. Филеры сгрудились над мертвым товарищем, а инженер уже спешил в комнату напротив. - Тот же фокус, - объявил он старшему из агентов, когда тот вошел следом. - Тайная пружина под паркетом. В шкафу спрятан арбалет. Смерть мгновенная, острие смазано ядом. А труп вон там. - Он показал на зеркало. - Можете убедиться. Но в этом тайнике, точь-в-точь похожем на предыдущий, тел оказалось целых три. - Лепиньш, - вздохнул филер, вытаскивая верхнего. - Саплюкин. А внизу Кутько... Пятый труп нашелся в спальне, в щели за платяным шкафом. - Не знаю, как ему удалось расправиться с ними поодиночке... Скорее всего, дело было так, - принялся восстанавливать картину Фандорин. - Те, что вошли в боковые комнаты, погибли первыми, от стрел, и были спрятаны в з-зазеркалье. Этот, в спальне, убит голой рукой - во всяком случае, видимых повреждений нет. У Саплюкина и этого, как его, Лепиньша, переломлены шейные позвонки. Судя по разинутому рту Лепиньша, он успел увидеть убийцу. Но не более... Акробат умертвил этих двоих в прихожей и оттащил в правую комнату, бросил поверх Кутько. Я одного не пойму: как это Мыльников уцелел? Должно быть, развеселил японца своими воплями "банзай!"... Ну все, довольно лирики. Главное дело у нас впереди. Вы, - ткнул он пальцем в одного из филеров, - берите своего скорбного разумом начальника и везите его на Канатчикову дачу. А вы двое - со мной. - Куда, господин Фандорин? - спросил тот, что постарше. - На Москву-реку. Черт, уже половина первого, а нам еще искать иголку в стоге сена! x x x Поди-ка отыщи на Москве-реке неведомо какой склад. Грузового порта в Первопрестольной не имеется, товарные пристани начинаются от Краснохолмского моста и тянутся с перерывами вниз по течению на несколько верст, до самого Кожухова. Начали прямо от Таганки, с пристани "Общества пароходства и торговли Волжского бассейна". Потом был дебаркадер "Торгового дома братьев Каменских", склады нижегородской пароходной компании г-жи Кашиной, пакгаузы Москворецкого товарищества и прочая, и прочая. Искали так: ехали вдоль берега на извозчике, вглядываясь в темноту и прислушиваясь - не донесется ли шум. Кто станет работать в этот глухой час кроме людей, которым есть что скрывать? Временами спускались к реке, слушали воду - большинство причалов располагалось на левом берегу, но изредка попадались и на правом. Возвращались к коляске, ехали дальше. С каждой минутой Эраст Петрович делался все мрачнее. Поиски затягивались - брегет в кармане звякнул дважды. Словно в ответ пробили два раза часы на колокольне Новоспасского монастыря, и мысли инженера повернули в сторону божественности. Самодержавная монархия может держаться лишь на вере народа в ее мистическое, сверхъестественное происхождение, думал хмурый Фандорин. Если эта вера подорвана, с Россией будет, как с Мыльниковым. Народ наблюдает за ходом этой несчастной войны и с каждым днем убеждается, что японский бог то ли сильнее русского, то ли любит своего помазанника больше, чем Наш любит царя Николая. Конституция - вот единственное спасение, размышлял инженер, несмотря на зрелый возраст все еще не изживший склонности к идеализму. Монархии нужно перенести точку опоры с религиозности на разум. Чтоб народ исполнял волю власти не из богобоязненности, а потому что с этой волей согласен. Но если сейчас начнется вооруженный бунт, всему конец. И уж неважно, сумеет монархия залить восстание кровью или не сумеет. Джинн вырвется из бутылки, и трон все равно рухнет - не сейчас, так через несколько лет, при следующем сотрясении... В темноте тускло заблестели пузатые железные цистерны - нефтяные резервуары общества "Нобель". В этом месте река делала изгиб. Эраст Петрович тронул возницу за плечо, чтоб остановился. Прислушался - издалека, от воды, отчетливо донеслось мерное, механическое покряхтывание. - За мной, - махнул инженер филерам. Рысцой пробежали через рощицу. Ветерок донес запах мазута - где-то близко, за деревьями, было Постылое озеро. - Есть! - выдохнул старший агент (его фамилия была Смуров). - Вроде они! Внизу, под невысоким спуском, темнел длинный причал, у которого было пришвартовано несколько барж, причем одна, самая маленькая, сцеплена с крутобоким буксирчиком на парах. Это ее попыхивание уловил слух Фандорина. Из склада, вплотную примыкающего к пристани, выбежали двое грузчиков, неся ящик, скрылись в трюме маленькой баржи. За ними появился еще один, с чем-то квадратным на плечах - и по сходням взбежал туда же. - Да, это они, - улыбнулся Фандорин, вмиг забывший о своих апокалиптических видениях. - Торопятся, с-санкюлоты. - Кто? - заинтересовался непонятным словом второй филер, Крошкин. Более начитанный Смуров, пояснил: - Это были такие боевики, навроде эсэров. Про французскую революцию слыхал? Нет? А про Наполеона? И на том спасибо. Из склада выбежал еще грузчик, потом сразу трое проволокли что-то очень тяжелое. В углу причала вспыхнул огонек спички, через секунду-другую сжавшийся до красной точки. Там стояли еще двое. Улыбка на лице инженера сменилась озабоченностью. - Что-то многовато их... - Эраст Петрович осмотрелся вокруг - Это что там темнеет? Мост? - Так точно. Железнодорожный. Строящейся окружной дороги. - Отлично! Крошкин, вон в той стороне, за Постылым озером, станция Кожухово. Берите извозчика, и скорей туда. На станции должен быть телефон. Звоните подполковнику Данилову, номер 77-235. Не будет подполковника - говорите с дежурным офицером. Обрисуете с-ситуацию. Пусть сажает на дрезины караул, дежурных - всех, кого сможет собрать. И сюда. Все, бегите. Только револьвер отдайте. И запас патронов, если есть. Вам ни к чему, а нам может п-приподиться. Филер сломя голову бросился назад к пролетке. - Ну-ка, Смуров, подберемся ближе. Вон превосходный штабель из рельсов. x x x Пока Дрозд прикуривал, Рыбников взглянул на часы. - Без четверти три. Скоро рассвет. - Ничего, успеем. Основную часть погрузили, - кивнул зсэр на большую баржу. - Осталась только сормовская. Ерунда, пятая часть груза. Поживей, товарищи, поживей! - подбодрил он грузчиков. Товарищи-то товарищи, но сам ящиков не таскаешь, мимоходом подумал Василий Александрович, прикидывая, когда лучше завести разговор о главном - о сроках восстания. Дрозд не спеша двинулся в сторону склада. Рыбников за ним. - А московскую когда? - спросил он про главную баржу. - Завтра речники перегонят в Фили. Оттуда еще куда-нибудь. Так и будем перемещать с места на место, чтоб глаза не мозолила. Ну, а маленькая прямо сейчас пойдет в Сормово, вниз по Москве-реке, потом по Оке. Ящиков на складе уже почти не осталось, лишь плоские коробки с проводами и дистанционными механизмами. - Как по-вашему "мерси"? - ухмыльнулся Дрозд. - Аригато. - Ну, стало быть, пролетарское аригато вам, господин самурай. Вы свое дело сделали, теперь обойдемся без вас. Рыбников веско заговорил о самом важном: - Итак. Забастовка должна начаться не позднее, чем через три недели. Восстание - самое позднее через полтора месяца... - Не командуйте, маршал Ояма. Как-нибудь без вас сообразим, - перебил эсэр. - По вашим нотам играть не станем. Думаю, ударим осенью. - Он осклабился. - До тех пор пощипите с Николашки еще пуха-перьев. Пускай он перед народом совсем голеньким предстанет. Вот тогда и вмажем. Василий Александрович ответил на улыбку улыбкой. Дрозд даже не догадывался, что в эту секунду его жизнь, как и жизнь его восьми товарищей, висела на волоске. - Право, нехорошо. Мы же договорились, - укоризненно развел руками Рыбников. Глаза революционного вождя вспыхнули озорными искорками. - Держать слово, данное представителю империалистической державы, - буржуазный предрассудок. - Попыхтел трубкой. - А как по-вашему будет "покеда"? Подошедший рабочий вскинул на спину последнюю коробку и удивился: - Чего-то больно легок. Не пустой ли? Поставил обратно на землю. - Нет, - объяснил Василий Александрович, открывая крышку. - Это набор проводов для разных нужд. Вот этот бикфордов, этот камуфляжный, а этот, в резиновой оболочке, для подводного минирования. Дрозд заинтересовался. Вынул ярко-красный моток, рассмотрел. Подцепил двумя пальцами металлический сердечник - тот легко вылез из водонепроницаемого покрытия. - Ловко придумано. Подводное минирование? Может, грохнем царскую яхту? Есть у меня там в команде свой человечек, отчаянная голова... Надо будет подумать. Грузчик поднял коробку, побежал на пристань. Тем временем Рыбников принял решение. - Что ж, осенью так осенью. Лучше поздно, чем никогда, - сказал он. - А забастовку через три недели. Мы на вас надеемся. - Что вам еще остается? - бросил Дрозд через плечо. - Все, самурай, мы расстаемся. Катитесь к вашей японской матери. - Я сирота, - улыбнулся одними губами Василий Александрович и снова подумал, как хорошо было бы переломить этому человеку шею - чтоб посмотреть, как перед смертью выпучатся и остекленеют его глаза. В этот миг тишина кончилась. x x x - Господин инженер, похоже, все. Закончили, - шепнул Смуров. Фандорин и сам видел, что погрузка завершена. Баржа осела чуть не до самой ватерлинии. Была она хоть и небольшая, но, похоже, вместительная - шутка ли, принять на борт тысячу ящиков с оружием. Вот по трапу поднялась последняя фигура - судя по походке, с совсем не тяжелой ношей, и на барже одна за другой загорелись семь, нет, восемь цигарок. - Пошабашили. Сейчас покурят и уплывут, - дышал в ухо филер. Крошкин побежал за подмогой без четверти три, прикидывал инженер. Предположим, в три он добрался до телефона. Минут пять, а то и десять у него уйдет на то, чтоб втолковать Данилову или дежурному офицеру, в чем дело. Эх, надо было послать Смурова - он поречистей. Положим, в десять, нет в пятнадцать минут четвертого поднимут караул. Прежде половины четвертого не тронутся. А ехать от Каланчевки до Кожуховского моста на дрезине не менее получаса. Раньше четырех жандармов ждать нечего. А сейчас три двадцать пять... - Доставайте оружие, - приказал Фандорин, беря в левую руку свой "браунинг", в правую крошкинский "наган". - На три-четыре палите в сторону баржи. - Зачем? - всполошился Смуров. - Их вон сколько! Куда они с реки денутся? Придет подмога - берегом догоним! - Откуда вы знаете, что они не отгонят баржу за город, где безлюдно, да не перегрузят оружие на подводы, пока не рассвело? Нет, их надо з-задержать. У вас сколько патронов? - Семь в барабане, да семь запасных, и все. Мы же филеры, а не башибузуки какие... - У К-Крошкина тоже четырнадцать. У меня только семь, запасной обоймы не ношу. Я, увы, тоже не янычар. Тридцать пять выстрелов - для получаса маловато. Ну, да делать нечего. Действуем так. Первый барабан высаживаете подряд, чтоб произвести впечатление. Но потом каждую пулю расчетливо, со смыслом. - Далековато, - прикинул Смуров. - Их борт наполовину прикрывает. По поясной фигуре с такой дали и днем-то попасть непросто. - Вы в людей-то не цельте, все-таки соотечественники. Стреляйте так, чтоб никто с баржи на буксир не перелез. Ну, три-четыре! Эраст Петрович поднял свой пистолет кверху (все равно от него, короткоствольного, на таком расстоянии проку было мало) и семь раз подряд нажал на спуск. x x x - Вот тебе на, - протянул Дрозд, услышав частую пальбу. Осторожно высунулся из дверей. Рыбников тоже. Огоньки выстрелов вспыхивали над грудой рельсов, сваленных в полусотне шагов от пристани. С баржи ответили беспорядочной пальбой в восемь стволов. - Шпики. Выследили, - хладнокровно оценил ситуацию Дрозд. - Только их мало. Трое-четверо, навряд ли больше. Сейчас мы эту закавыку решим. Крикну ребятам, чтобы обошли слева и справа... - Стойте! - схватил его за локоть Василий Александрович и заговорил быстро-быстро. - Нельзя ввязываться в бой, они именно этого от вас и хотят. Их немного, но они наверняка послали за подмогой. Перехватить баржи на реке нетрудно. Скажите, на буксире кто-то есть? - Нет, все были на погрузке. - Полицейские появились недавно, - уверенно сказал Рыбников. - Иначе здесь уже была бы целая рота жандармов. Значит, погрузку главной баржи они не застали, мы чуть не час провозились с сормовской. Вот что, Дрозд. Сормовским грузом можно пожертвовать. Спасайте большую баржу. Уходите отсюда, вернетесь завтра. Идите, идите. Я уведу полицию за собой. Он взял у эсэра моток красного провода, сунул в карман и, двигаясь зигзагами, выбежал наружу. x x x Черные силуэты на барже как ветром сдуло, исчезли и алые огоньки. Но вместо них секунду спустя над бортом заполыхали белые вспышки выстрелов. Из склада к судну, петляя, пронеслась еще одна фигура - ее инженер проводил особенно внимательным взглядом. Сначала пули свистели высоко над головой, потом боевики пристрелялись. От рельсов, рассыпая искры и издавая противный визг, зарикошетили кусочки свинца. - Господи, смерть моя пришла! - ойкал Смуров, то и дело ныряя с головой за штабель. Фандорин не сводил глаз с баржи, готовый стрелять, как только кто-нибудь попробует сунуться на буксир. - Не робейте, - сказал инженер. - Чего ее бояться? Столько уже народу на том свете, нас с вами дожидаются. Встретят как родного. И ведь какие люди, не ч-чета нынешним. Удивительно, но выдвинутый Фандориным аргумент подействовал. Филер приподнялся: - И Наполеон дожидается? - И Наполеон. Любите Наполеона? - рассеянно пробормотал инженер, щуря левый глаз. Один из боевиков, посообразительней других, полез с баржи на буксир. Эраст Петрович всадил пулю в обшивку - прямо перед носом у умника. Тот юркнул обратно под прикрытие борта. - Внимательней, не зевайте, - сказал Фандорин напарнику. - Теперь они поняли, что им пора уходить, и полезут один за другим. Не пускать, отсекать огнем. Смуров не ответил. Инженер коротко взглянул на него и чертыхнулся. Филер привалился щекой к рельсам, волосы на макушке блестели от крови, открытый глаз завороженно смотрел в сторону. Убит... Встретится ли с Наполеоном, мелькнуло в голове у инженера, которому в этот миг было не до сантиментов. - Товарищ рулевой, в рубку! - донесся с баржи звонкий голос. - Скорее! Фигура, спрятавшаяся на носу снова полезла на буксир. С тяжелым вздохом Фандорин выстрелил на поражение - тело с плеском упало в воду. Почти сразу же сунулся еще один, но его было хорошо видно на фоне белой палубной надстройки, и Эраст Петрович сумел попасть ему в ногу. Во всяком случае, подстреленный заорал - значит, жив. Патроны, доставшиеся Эрасту Петровичу от Крошкина, кончились. Фандорин взял револьвер мертвеца, но и у того в барабане было всего три пули. А до четырех часов оставалось еще целых восемнадцать минут. - Смелей, товарищи! - крикнул все тот же голос. - У них патроны на исходе. Руби швартовы! Корма баржи отползла от причала; мостки, заскрипев, рухнули в воду. - Вперед, на буксир! Все разом, товарищи! И тут уж поделать было ничего нельзя. Когда с баржи к носу кинулась целая гурьба людей, Фандорин и стрелять не стал - какой смысл? Буксир изрыгнул из трубы сноп искр, зашлепал колесами. Канаты натянулись, зазвенели. Отправились в три сорок шесть, посмотрел по часам инженер. Удалось задержать на двадцать одну минуту. Плата - две человеческих жизни. Он двинулся по берегу, параллельно барже. Сначала поспевать было нетрудно, потом пришлось перейти на бег - буксир постепенно набирал скорость. Когда Эраст Петрович миновал железнодорожный мост, сверху, с насыпи, донесся грохот стальных колес. Из темноты на полной скорости неслась большая дрезина, густо наполненная людьми. - Сюда! Сюда! - замахал Фандорин и выпалил в воздух. По скосу к нему тяжело бежали жандармы. - Кто с-старший? - Поручик Брянцев! - Вон они, - показал Эраст Петрович в сторону удаляющейся баржи. - Половину людей по мосту на тот берег. И с обеих сторон. Догоним - огонь по рубке буксира. До тех пор, пока не сдадутся. Марш! Странная погоня пеших жандармов за плывущей по реке баржой продолжалась недолго. Ответный огонь с буксира быстро ослабел. Боевики все реже рисковали высовываться из-за железных бортов. Стекло в рубке вылетело, пробитое пулями, и рулевой вел суденышко, не высовываясь - вслепую. Из-за этого через полверсты от моста буксир налетел на мель и остановился. Баржу стало медленно разворачивать боком. - Прекратить огонь, - приказал Фандорин. - Предложите им сдаться. - Клади оружие, болваны! - кричал с берега поручик. - Куда вам деться? Сдавайтесь! Деться эсэрам и в самом деле теперь было некуда. Над водой клубился неплотный предрассветный туман, тьма таяла на глазах, а по обе стороны реки залети жандармы, так что даже поодиночке, вплавь, было не уйти. У рубки кучкой собрались уцелевшие - похоже, совещались. Потом один выпрямился во весь рост. Он! Акробат, он же штабс-капитан Рыбников - несмотря на расстояние, ошибиться было невозможно. На буксире нестройно запели, а японский шпион разбежался и перескочил на баржу. - Что это он? Что делать? - нервно спросил поручик. - "Врагу не сдается наш гордый "Варяг", пощады никто не желает!" - донеслось с буксира. - Стреляйте, стреляйте! - воскликнул Фандорин, увидев, как у Акробата в руках вспыхивает маленький огонек, похожий на бенгальский. - Это динамитная шашка! Но было поздно. Шашка полетела в трюм баржи, а фальшивый штабс-капитан, дернув с борта спасательный круг, прыгнул в реку. Секунду спустя баржа вздыбилась, переломленная надвое несколькими мощными взрывами. Передняя половина подпрыгнула и накрыла собою буксир. В воздух летели куски дерева и металла, по воде растекалось пылающее топливо. - Ложи-ись! - отчаянно заорал поручик, но жандармы и без команды уже попадали на землю, прикрыв голову руками. Подле Фандорина в землю врезалось согнутое винтовочное дуло. Брянцев с ужасом смотрел на шлепнувшуюся рядом с ним ручную гранату. Та бешено вертелась, поблескивая фабричной смазкой. - Не бойтесь, не взорвется, - сказал ему инженер. - Она без взрывателя. Офицер сконфуженно поднялся. - Все целы? - браво рявкнул он. - Выходи строиться, перекличка. Эй, фельдфебель! - крикнул, сложив руки рупором. - Твои как? - Одного зацепило, вашбродь! - донеслось с того берега. На этой стороне обломками зашибло двоих, но несильно. Пока перевязывали раненых, инженер вернулся к мосту, где давеча приметил будку бакенщика. Назад, к месту взрыва, приплыл на лодке. Греб бакенщик, Фандорин же стоял на носу и смотрел на щепки и масляные пятна, которыми была покрыта вся поверхность реки. - Позволите к вам? - попросился Брянцев. Минуту спустя, уже оказавшись в лодке, спросил. - Что вы высматриваете? Господа революционеры на дне, это ясно. После приедут водолазы, поднимут трупы. И груз - сколько найдут. - Здесь глубоко? - повернулся инженер к гребцу. - Об эту пору сажени две будет. Местами даже три. Летом, как солнце нажарит, помельчает, а пока глыбко. Лодка медленно плыла вниз по течению. Эраст Петрович все не отрывал глаз от воды. - Этот, что шашку кинул, отчаянный какой, - сказал Брянцев. - Не спас его круг. Глядите, вон плывет. И в самом деле, впереди на волнах покачивалось красно-белое пробковое кольцо. - Ну-ка, г-греби туда! - На что он вам? - спросил поручик, глядя, как Фандорин тянется к спасательному кругу. Эраст Петрович снова не удостоил говорливого офицера ответом. Вместо этого пробормотал: - Угу, вот ты где, голубчик. Потянул круг из воды, и стало видно, что с внутренней стороны к нему привязана красная резиновая трубка. - Знакомый фокус, - усмехнулся инженер. - Только в древности использовали бамбук, а не резиновый провод с выдернутым сердечником. - Что это за клистирная трубка? Какой еще фокус? - Хождение по дну. Но я вам сейчас покажу фокус еще интересней. Засекаем время. - И Фандорин сдавил трубку пальцами. Прошла минута, потом вторая. Поручик смотрел на инженера с все возрастающим недоумением, инженер же поглядывал то на воду, то на секундную стрелку своих часов. - Феноменально, - покачал он головой. - Даже для них... На середине третьей минуты саженях в пятнадцати от лодки из воды вдруг показалась голова. - Греби! - крикнул Фандорин лодочнику. - Теперь возьмем! Если не остался на дне - возьмем! И, разумеется, взяли - спасаться бегством хитроумному Акробату было некуда. Он, впрочем, и не сопротивлялся. Пока жандармы вязали ему руки, сидел с отрешенным лицом, прикрыв глаза. С мокрых волос стекали грязноватые струйки, к рубашке прилипла зеленая тина. - Вы сильный игрок, но вы проиграли, - сказал по-японски Эраст Петрович. Арестованный открыл глаза и долго рассматривал инженера. Так и неясно было, понял он или нет. Тогда Фандорин наклонился и произнес странное слово: - Тамба. - Что ж, амба так амба, - равнодушно обронил Акробат, и это было единственное, что он сказал. x x x Молчал он и в Крутицкой гарнизонной тюрьме, куда его доставили с места задержания. Вести допрос съехалось все начальство - и жандармское, и военно-судебное, и охранное, но ни угрозами, ни посулами от Рыбникова не добились ни слова. Тщательно обысканный и переодетый в арестантскую робу, он сидел неподвижно. На генералов не смотрел, лишь время от времени поглядывал на Эраста Петровича Фандорина, который участия в допросе не принимал и вообще стоял поодаль. Промучившись с упрямцем весь день до самого вечера, начальники велели увести его в камеру. Камера была специальная, для особенно опасных злодеев. Ради Рыбникова приняли и дополнительные меры предосторожности: койку и табурет заменили тюфяком, вынесли стол, керосиновую лампу убрали. - Знаем мы японцев, читали, - сказал комендант Фандорину. - Расшибет себе башку об острый угол, а нам отвечай. Или керосином горящим обольется. Пускай лучше при свечечке посидит. - Если такой ч-человек захочет умереть, помешать ему невозможно. - Очень даже возможно. У меня месяц назад один анархист, ужас до чего отпетый, две недели пролежал спеленутый, как младенец. И рычал, и по полу катался, и пробовал башку об стенку расколотить - не желал на виселице подохнуть. Ничего, сдал голубчика палачу, как миленького. Инженер брезгливо поморщился, бросил: - Это вам не анархист. - И ушел, чувствуя непонятную тяжесть на сердце. Загадочное поведение арестанта, который вроде бы сдался, а в то же время явно не собирался давать показания, не давало инженеру покоя. x x x Оказавшись в камере, Василий Александрович провел некоторое время за обычным для заключенного занятием - постоял под зарешеченным оконцем, глядя на кусочек вечернего неба. Настроение у Рыбникова было хорошее. Оба дела, ради которых он не остался на илистом дне Москвы-реки, а вынырнул на поверхность, были сделаны. Во-первых, он убедился, что главная баржа, нагруженная восемьюстами ящиков, осталась необнаруженной. Во-вторых, посмотрел в глаза человеку, о котором столько слышал и столько думал. Кажется, все. Разве что... Он сел на пол, взял коротенький карандаш, оставленный арестанту на случай, если захочет дать письменные показания, и написал японской скорописью письмо, начинавшееся обращением "Отец!". Потом зевнул, потянулся и вытянулся на тюфяке во весь рост. Уснул. Василию Александровичу снился чудесный сон. Будто он мчится в открытом экипаже, переливающемся всеми цветами радуги. Вокруг кромешный мрак, но далеко, на самом горизонте, сияет яркий и ровный свет. На чудо-колеснице он едет не один, но лиц своих спутников не видит, потому что его взгляд устремлен только вперед, к источнику быстро приближающегося сияния. Спал арестант не долее четверти часа. Открыл глаза. Улыбнулся, еще находясь под впечатлением от волшебного сна. Усталости как не бывало. Все существо Василия Александровича наполнилось ясной силой и алмазной твердостью. Он перечитал письмо отцу и без колебаний сжег его на огне свечи. Потом разделся до пояса. Пониже левой подмышки у арестанта был прилеплен пластырь телесного цвета, замаскированный так ловко, что тюремщики его при обыске не заметили. Рыбников содрал пластырь, под которым оказалась узкая бритва. Сел поудобней и стремительным круговым движением сделал надрез по периметру лица. Зацепил ногтями кожу, сорвал ее всю, от лба до подбородка, а потом, так и не произнеся ни единого звука, полоснул себя лезвием по горлу. АЛМАЗНАЯ КОЛЕСНИЦА  * ТОМ II. МЕЖДУ СТРОК *  ЯПОНИЯ. 1878 ГОД Борис АКУНИН Полет бабочки Бабочка омурасаки собралась перелететь с цветка на цветок. Осторожно развернула лазоревые, с белыми крапинками крылышки, поднялась в воздух - самую малость, но тут как нарочно налетел стремительный ветер, подхватил невесомое создание, подкинул высоко-высоко в небо и уж больше не выпустил, в считанные минуты вынес с холмов на равнину, в которой раскинулся город; покрутил пленницу над черепичными крышами туземных кварталов, погонял зигзагами над регулярной геометрией Сеттльмента, а потом швырнул в сторону моря, да и обессилел, стих. Вновь обретя свободу, омурасаки спустилась было к зеленой, похожей на луг поверхности, но вовремя разглядела обман и успела вспорхнуть прежде, чем до нее долетели прозрачные брызги. Немножко ничего интересного в этом зрелище не нашла и повернула назад, в сторону пирса. полетала над заливом, где на якоре стояли красивые парусники и некрасивые пароходы, Там внимание бабочки привлекла толпа встречающих, сверху похожая на цветущую поляну: яркие пятна чепцов, шляпок, букетов. Омурасаки покружила с минуту, выбирая объект попривлекательней, и выбрала - села на гвоздику в бутоньерке худощавого господина, который смотрел на мир через синие очки. Гвоздика была сочного алого цвета, совсем недавно срезанная, мысли у очкастого струились ровным аквамарином, так что омурасаки стала устраиваться поосновательней: сложила крылышки, расправила, опять сложила. "...Хорошо бы оказался дельный работник, а не вертопрах", - думал владелец гвоздики, не заметив, что его лацкан сделался еще импозантней, чем прежде. Имя у щеголя было длинное, переливчатое: Всеволод Витальевич Доронин. Он занимал должность консула Российской империи в городе-порте Йокогама, темные же очки носил не из любви к таинственности (которой ему на службе и без того хватало), а по причине хронического конъюнктивита. Всеволод Витальевич пришел на пирс по делу - встретить нового дипломатического сотрудника (имя: Эраст Петрович Фандорин; чин: титулярный советник). Особых надежд на то, что новенький окажется дельным работником, у Доронина, впрочем, не было. Он читал копию формулярного списка Фандорина и остался решительно всем недоволен: и тем, что мальчишка в двадцать два года уже чиновник 9-го класса (знать, чей-нибудь протеже), и что службу начинал в полиции (фи!), и что потом был прикомандирован к Третьему отделению (за какие такие заслуги?), и что прямо с Сан-Стефанских переговоров загремел в захудалое посольство (не иначе на чем-то погорел). Доронин уже восьмой месяц сидел без помощника, потому что вице-консула Вебера многоумное петербургское начальство услало в Ханькоу - будто бы временно, но похоже, что очень и очень надолго. Всеми текущими делами Всеволод Витальевич теперь занимался сам: встречал и провожал русские корабли, опекал списанных на берег моряков, хоронил умерших, разбирал матросские потасовки. А между тем его, человека стратегического ума, японского старожила, назначили в Йокогаму вовсе не для ерунды и мелочевки. Сейчас решалось, где пребывать Японии, а вместе с нею и всему Дальнему Востоку - под крылом двуглавого орла или под когтистой лапой британского льва? В кармане сюртука у консула лежал свернутый номер "Джапан газетт", а там жирным шрифтом телеграмма агентства Рейтер: "Царский посол граф Шувалов покинул Лондон. Война между Великобританией и Россией вероятна как никогда". Скверные дела. Еле-еле несчастных турок одолели, где ж нам с британцами воевать? Нашему бы теляти да волка забодати. Пошумим, конечно, железками побрякаем, да и стушуемся... Шустры альбионцы, весь мир под себя подмять хотят. Ох, профукаем им Дальний Восток, как уже профукали Ближний вкупе с Персией и Афганистаном. Омурасаки тревожно дернула крылышками, ощутив, как мысли Всеволода Витальевича наливаются нехорошим багрянцем, но тут консул приподнялся на цыпочках и уставился на пассажира в белом тропическом костюме и ослепительном колониальном шлеме. Фандорин или не Фандорин? Ну-ка, лебедь белый, спустись поближе, дай на тебя посмотреть. От государственных дум консул вернулся к обыденным, и бабочка сразу успокоилась. Сколько времени, сколько чернил потрачено ради очевиднейшей вещи, думал Всеволод Витальевич. Ведь ясно, что без помощника никакой стратегической работой он заниматься не может - руки не доходят. Нерв дальневосточной политики сосредоточен не в Токио, где сидит его превосходительство господин посланник, а здесь. Йокогама - главный порт Дальневосточья. Здесь замышляются все британские маневры, отсюда ведутся хитроумные подкопы. Ведь яснее ясного, а сколько тянули! Ладно, лучше поздно, чем никогда. Этот самый Фандорин, первоначально назначенный вторым секретарем в посольство, ныне переведен в йокогамское консульство, дабы освободить Всеволода Витальевича от рутины. Скорее всего сие Соломоново решение господин посланник принял, ознакомившись с послужным списком титулярного советника. Не пожелал держать при себе столь малопонятную персону. Нате вам, дражайший Всеволод Витальевич, что нам негоже. Белоснежный колонизатор ступил на причал, и сомнений более не оставалось. Определенно Фандорин, по всем приметам. Брюнет, голубые глаза и главная особенность - ранняя седина на висках. Ишь, вырядился, будто на слоновью охоту. Первое впечатление было неутешительное. Консул вздохнул, двинулся встречать. Бабочка омурасаки от сотрясения качнула крылышками, но осталась на цветке, так и не обнаруженная Дорониным. "Батюшки, а на пальце-то - кольцо с бриллиантом, - приметил Всеволод Витальевич, раскланиваясь с вновьприбывшим. - Скажите пожалуйста. Усишки крендельками! Височки расчесаны волосок к волоску! Пресыщенная томность во взоре! Чацкий, да и только. Онегин. И путешествия ему, как все на свете, надоели". Сразу же после взаимных представлений спросил, с этакой простодушной миной: - Скажите же скорей, Эраст Петрович, видели вы Фудзи? Спряталась она от вас или открылась? - И доверительно пояснил. - Это у меня примета такая. Если человек, подплывая к берегу, увидел гору Фудзи, значит, Япония откроет ему свою душу. Если же капризная Фудзи закрылась облаками - увы. Проживи тут хоть десять лет, главного не увидишь и не поймешь. Вообще-то Доронин отлично знал, что сегодня Фудзи из-за низкой облачности с моря видна быть не может, но требовалось немножко сбить спесь с этого Чайльд-Гарольда из Третьего отделения. Однако титулярный советник не расстроился, не стушевался. Обронил с легким заиканием: - Я в п-приметы не верю. Ну разумеется. Матерьялист. Ладно, попробуем ущипнуть с другой стороны. - Знаком с вашим формуляром. - Всеволод Витальевич восхищенно приподнял брови. - Какую сделали карьеру, даже ордена имеете! Оставить столь блестящее поприще ради нашего захолустья? Причина тут может быть только одна: вы наверняка очень любите Японию! Я угадал? - Нет, - пожал плечами Печорин и покосился на гвоздику в консуловой петлице. - Как можно любить то, чего совсем не знаешь? - Очень даже можно! - уверил его Доронин. - С гораздо большей легкостью, нежели предметы, слишком нам знакомые... Хм, это все ваш багаж? Вещей у фон-барона было столько, что понадобился чуть не десяток носильщиков: чемоданы, коробки, связки книг, огромный трехколесный велосипед и даже саженного размера часы в виде лондонского Биг Бена. - Красивая вещь. И удобная. Правда, я предпочитаю карманные, - не удержался от сардонической реплики консул, но тут же взял себя в руки - просиял любезной улыбкой, простер руки в сторону набережной. - Добро пожаловать в Йокогаму. Отличный город, вам он понравится! Последняя фраза была произнесена уже без насмешливости. За три года Доронин успел сердечно привязаться к городу, который рос и хорошел день ото дня. Всего двадцать лет назад здесь была крохотная рыбацкая деревушка, и вот, благодаря встрече двух цивилизаций, вырос отличнейший современный порт: пятьдесят тысяч жителей, из которых почти пятую часть составляют иностранцы. Кусочек Европы на самом краю света. Особенно Всеволоду Витальевичу нравился Банд - приморская эспланада с красивыми каменными зданиями, с газовыми фонарями, с нарядной публикой. Но Онегин, оглядев все это великолепие, состроил кислую мину, отчего Доронин нового сослуживца окончательно не полюбил. Вынес ему вердикт: надутый индюк, высокомерный сноб. "А я тоже хорош, гвоздику ради него нацепил", подумал консул. Раздраженно махнул рукой, приглашая Фандорина следовать за собой. Цветок из петлицы выдернул, отшвырнул. Бабочка взметнулась вверх, потрепетала крылышками над головами российских дипломатов и, зачарованная белизной, пристроилась на шлем к Фандорину. x x x "Надо же было вырядиться таким шутом!" - терзался лиловыми мыслями обладатель чудесного головного убора. Едва ступив на трап и осмотрев публику на пристани, Эраст Петрович сделал открытие, очень неприятное для всякого, кто придает значение правильности наряда. Когда ты одет правильно, окружающие смотрят тебе в лицо, а не пялятся на твой костюм. Внимание должен привлекать портрет, а не его рама. Сейчас же выходило ровно наоборот. Купленный в Калькутте наряд, который в Индии смотрелся вполне уместно, в Йокогаме выглядел нелепо. Судя по толпе, в этом городе одевались не по-колониальному, а самым обычным образом, по-европейски. Фандорин делал вид, что не замечает любопытствующих взглядов (казавшихся ему насмешливыми), изо всех сил изображал невозмутимость и думал только об одном - поскорей бы переодеться. Вот и консул, кажется, был фраппирован оплошностью Эраста Петровича - это чувствовалось по колючести взгляда, которую не могли скрыть даже темные очки. Приглядываясь к Доронину, Эраст Петрович по всегдашнему обыкновению выстроил дедуктивно-аналитическую проекцию. Возраст - сорок семь, сорок восемь. Женат, но бездетен. Умен, желчного склада, склонен к насмешливости, отличный профессионал. Что еще? Имеет вредные привычки. Круги под глазами и желтый оттенок кожи свидетельствуют о нездоровой печени. А Йокогама молодому чиновнику по первому впечатлению и правда не понравилась. Он надеялся увидеть картинку с лаковой шкатулки: многоярусные пагоды, чайные домики, снующие по воде джонки с перепончатыми парусами, а тут обычная европейская набережная. Не Япония, а какая-то Ялта. Стоило ли ради этого огибать половину земного шара? Первым делом Фандорин избавился от дурацкого шлема - самым простым способом. Сначала снял, будто жарко сделалось. А потом, поднимаясь по лестнице к набережной, незаметно положил изобретение колонизаторов на ступеньку, да и оставил там - кому надо, пусть забирает. Омурасаки не пожелала расставаться с титулярным советником. Покинув шлем, заполоскала крылышками над широким плечом молодого человека, но так и не села - заметила посадочную площадку поинтересней: на плече у рикши пестрела, посверкивая капельками пота, красно-сине-зеленая татуировка в виде дракона. Легкокрылая путешественница коснулась ножками бицепса и успела уловить нехитрую бронзово-коричневую мысль туземца ("Каюй! Щекотно! (яп.)"), после чего ее коротенькая жизнь завершилась. Рикша не глядя шлепнул по плечу ладонью, и от прелестницы остался лишь пыльный серо-голубой комочек. Не беречь красы И не бояться смерти: Бабочки полет. Старая курума - Господин титулярный советник, я ожидал вас с пароходом "Волга" неделю назад, первого мая, - сказал консул, останавливаясь у красной лакированной одноколки, явно знававшей лучшие времена. - По какой причине изволили задержаться? Вопрос, хоть и произнесенный строгим тоном, но в сущности простой и естественный, отчего-то смутил Эраста Петровича. Молодой человек кашлянул, переменился в лице: - Виноват. Когда пересаживался с корабля на корабль, п-простудился... - Это в Калькутте-то? На сорокаградусной жаре? - То есть, нет, не простудился, а проспал... В общем, опоздал. Пришлось ждать следующего п-парохода... Фандорин вдруг покраснел, сделался почти такого же оттенка, что повозка. - Те-те-те! - с радостным удивлением воззрился на него Доронин, сдвигая очки на кончик носа. - Покраснел! Вот тебе и Печорин. Не умеем лгать. Это превосходно. Желчное лицо Всеволода Витальевича смягчилось, в тусклых, с красноватыми прожилками глазах блеснула искорка. - В формуляре не описка, нам и в самом деле всего двадцать два года, просто мы изображаем из себя романтического героя, - промурлыкал консул, чем еще больше сконфузил собеседника. И совсем разойдясь, подмигнул: - Держу пари, какая-нибудь индусская красотка. Угадал? Фандорин нахмурился и отрезал: "Нет", но более не прибавил ни слова, так что осталось непонятным - то ли красотки не было, то ли была, но не индусская. Консул не стал продолжать нескромный допрос. От его прежней неприязненности не осталось и следа. Он взял молодого человека за локоть и потянул к одноколке. - Садитесь, садитесь. Это самое распространенное в Японии транспортное средство. Называется курума. Эраст Петрович удивился, отчего это в коляску не запряжена лошадь. В голове на миг возникла фантастическая картина: чудо-повозка, несущаяся по улице сама по себе, с оглоблями, выставленными вперед наподобие алых щупальцев. Курума с видимым удовольствием приняла молодого человека, покачав его на потертом, но мягком сиденье. Доронина же встретила негостеприимно - вонзила сломанную пружину в его и без того тощую ягодицу. Консул поерзал, устраиваясь поудобнее, проворчал: - Скверная душа у этой колесницы. - Что? - В Японии у каждой твари и даже у каждого предмета имеется собственная душа. Во всяком случае, так веруют японцы. По-научному это называется "анимизм"... Ага, вот и наши лошадки. Трое туземцев, весь гардероб которых состоял из обтягивающих панталон и скрученных жгутом полотенец на голове, дружно взялись за скобу, крикнули "хэй-хэй-тя!" и загрохотали по мостовой деревянными шлепанцами. - "Вот мчится тройка удалая по Волге-матушке реке", - приятным тенорком пропел Всеволод Витальевич и засмеялся. Фандорин же приподнялся, держась рукой за бортик, и воскликнул: - Господин консул! Как можно ехать на живых людях! Это... это варварство! Не удержал равновесия, упал обратно на подушку. - Привыкайте, - усмехнулся Доронин. - Иначе придется передвигаться пешком. Извозчиков здесь почти нет. А эти молодцы называются дзинрикися, или, как произносят европейцы, "рикши". - Но почему не использовать для упряжки лошадей? - Лошадей в Японии мало, и они дороги, а людей много, и они дешевы. Рикша - профессия из новых, лет десять назад про нее здесь не слыхивали. Колесный транспорт считается тут европейским новшеством. Этакий бедолага пробегает за день верст шестьдесят. Зато плата по местным понятиям очень хорошая. Если повезет, можно пол-иены заработать, это по-нашему рублишко. Правда, долго рикши не живут - надрываются. Годика три-четыре, и к Будде в гости. - Это чудовищно! - передернулся Фандорин, давая себе зарок никогда больше не пользоваться этим постыдным средством передвижения. - Так дешево ценить свою жизнь! - К этому вам придется привыкнуть. В Японии жизнь стоит копейку - и чужая, и своя собственная. А что им, басурманам, мелочиться? У них ведь Страшного Суда не предусмотрено, лишь долгий цикл перерождений. Сегодня, то бишь в нынешней жизни, тащишь на себе тележку, но если будешь тащить ее честно, то завтра в куруме повезут уже тебя. Консул засмеялся, но как-то двусмысленно, молодому чиновнику в этом смехе послышалось не издевательство над туземными верованиями, а, пожалуй, нечто вроде зависти. - Изволите ли видеть, город Йокогама состоит из трех частей, - стал объяснять Доронин, показывая тростью. - Вон там, где скученные крыши, Туземный город. Здесь, посередине, собственно Сеттльмент: банки, магазины, учреждения. А слева, за рекой - Блафф. Этакий кусочек доброй старой Англии. Все кто посостоятельней селятся там, подальше от порта. Вообще же в Йокогаме можно существовать вполне цивилизованно, по-европейски. Имеется несколько клубов: гребной, крикетный, теннисный, скаковой, даже гастрономический. Кстати говоря, недавно открылся и атлетический. Полагаю, вам там будут рады. При этих словах он оглянулся назад. Следом за красной "тройкой" тянулся целый караван повозок с фандорийским багажом. Тащили их такие же желтокожие кентавры, какую по двое, какую в одиночку. Замыкала кавалькаду тележка, нагруженная атлетическими снарядами: там были и чугунные гири, и боксерская груша, и связка эспандеров, а сверху сверкал полированной сталью уже поминавшийся велосипед - патентованный американский "Royal Crescent Tricycle". - Все иностранцы кроме посольских сотрудников стараются жить не в столице, а у нас, - хвастался йокогамский старожил. - Тем более что до центра Токио по железной дороге всего час езды. - Здесь и железная дорога есть? - уныло спросил Эраст Петрович, лишаясь последних надежд на восточную экзотику. - Преотличная! - с энтузиазмом воскликнул Доронин. - Современный йокогамец теперь живет так: по телеграфу заказывает билеты в театр, садится в поезд и через час с четвертью уже смотрит спектакль Кабуки! - Хорошо хоть К-Кабуки, а не оперетку... - Новоиспеченный вице-консул мрачно разглядывал набережную. - Послушайте, а где японки в кимоно, с веерами и зонтами? Я не вижу ни одной. - С веерами? - усмехнулся Всеволод Витальевич. - Сидят по чайным домам. - Это такие туземные кафе? Там пьют японский чай? - Можно, конечно, и чаю попить. Заодно. Но ходят туда за другой надобностью. - Доронин изобразил пальцами циничную манипуляцию, которой можно было ожидать от прыщавого гимназиста, но никак не от консула Российской империи - Эраст Петрович от неожиданности даже сморгнул. - Желаете наведаться? Сам-то я от подобных чаепитий воздерживаюсь, но могу порекомендовать лучшее из заведений - называется "Девятый номер". Господа моряки им чрезвычайно довольны. - Нет-нет, - заявил Фандорин. - Я п-принципи-альный противник продажной любви, а публичные дома почитаю оскорблением как для женского пола, так и для мужского. Всеволод Витальевич с улыбкой покосился на вторично покрасневшего спутника, но от комментариев воздержался. Эраст Петрович поскорее сменил тему: - А самураи с двумя мечами? Где они? Я столько о них читал! - Мы едем по территории Сеттльмента. Из японцев здесь дозволяется жить только приказчикам да прислуге. Но самураев с двумя мечами вы теперь нигде не увидите. С позапрошлого года носить холодное оружие запрещено императорским указом. - Какая жалость! - О да, - осклабился Доронин. - Вы много потеряли. Это было незабываемое ощущение - пугливо коситься на каждого ублюдка с двумя саблями за поясом. То ли мимо пройдет, то ли развернется, да и рубанет наотмашь. У меня до сих пор привычка - когда иду по японским кварталам, все назад оглядываюсь. Я, знаете ли, приехал в Японию во времена, когда здесь считалось патриотичным резать гайдзинов. - Кто это? - Мы с вами. Гайдзин значит "иностранец". Еще нас тут называют акахигэ - "красноволосые", кэтодзин, то есть "волосатые", и сару, сиречь "обезьяны". А пойдете гулять в Туземный город, детишки будут вас дразнить, делая вот так. - Консул снял очки, оттянул пальцами веки кверху и книзу. - Это значит "круглоглазый", считается очень обидно. Ничего, зато больше не режут почем зря. Спасибо микадо, разоружил своих головорезов. - А я читал, что меч у самурая - предмет б-благоговейного поклонения, как шпага у европейского дворянина, - вздохнул Эраст Петрович, на которого разочарования сыпались одно за другим. - Неужели японские рыцари так легко отказались от старинного обычая? - Очень даже не легко. Весь прошлый год бунтовали, до гражданской войны дошло, но с господином Окубо шутки плохи. Самых буйных истребил, прочие присмирели. - Окубо - это министр внутренних дел, - кивнул Фандорин, демонстрируя некоторую осведомленность в туземной политике. - Французские газеты называют его Первым консулом, японским Бонапартом. - Сходство есть. Десять лет назад в Японии произошел государственный переворот... - Знаю. Реставрация Мэйдзи, восстановление императорской власти, - поспешил вставить титулярный советник, не желая, чтобы начальник считал его полным невеждой. - Самураи южных княжеств свергли власть сегунов и объявили правителем микадо. Я читал. - Южные княжества - Сацума и Тесю - это вроде французской Корсики. Нашлись и корсиканские поручики, целых трое: Окубо, Сайго и Кидо. Его императорскому величеству они презентовали почет и обожание подданных, а власть, как и положено, забрали себе. Но триумвираты, особенно если в них целых три Бонапарта, штука непрочная. Кидо год назад умер, Сайго поссорился с правительством, поднял мятеж, но был разгромлен и по японскому обыкновению сделал харакири. Так что министр Окубо теперь остался единственным петухом в здешнем курятнике... Правильно делаете, что записываете, - одобрительно заметил консул, видя, что Фандорин строчит карандашом в кожаной тетрадочке. - Чем скорее вы вникнете во все тонкости здешней политики, тем лучше. Кстати говоря, вам нынче же представится случай посмотреть на великого Окубо. В четыре часа состоится торжественное открытие Дома для перевоспитания падших девиц. Это совершенно новая для Японии идея - прежде тут никому не приходило в голову перевоспитывать куртизанок. Средства на это святое начинание выделил не какой-нибудь миссионерский клуб, а благотворитель-японец, столп общества, некий Дон Цурумаки. Соберется creme de creme йокогамского бомонда. Ожидают и самого Корсиканца. На торжественную церемонию он пожалует вряд ли, а вот на вечерний Холостяцкий бал - почти наверняка. Мероприятие это абсолютно неофициальное и с перевоспитанием блудниц никак не связанное, совсем напротив. Скучать не будете. "Он возвратился и попал, как Чацкий, с корабля на бал". Доронин снова, как давеча, подмигнул, однако холостяцкие радости титулярного советника не привлекали. - Посмотрю на господина Окубо как-нибудь в другой раз... Я несколько утомлен путешествием и предпочел бы отдохнуть. Так что, если п-позволите... - Не позволю, - с напускной строгостью оборвал его консул. - На бал - непременно. Рассматривайте это как первое служебное поручение. Увидите там много влиятельных людей. Будет и наш морской агент Бухарцев, второй человек в посольстве. А пожалуй, что и первый, - со значительным видом присовокупил Всеволод Витальевич. - Познакомитесь с ним, а завтра повезу вас представляться его превосходительству... Однако вот и консульство. Томарэ! <Стой! (яп.)> - крикнул он рикшам. - Запомните адрес, голубчик: набережная Банд, дом 6. Эраст Петрович увидел каменный дом в виде буквы "П", повернутой ножками к улице. - В левом флигеле моя квартира, в правом ваша, а вон там, посередине, присутствие, - показал Доронин за ограду - в глубине двора виднелось парадное крыльцо, увенчанное российским флагом. - Где служим, там и живем. Дипломаты спустились на тротуар, причем Эраста Петровича курума любовно качнула на прощанье, консула же брюзгливо зацепила кончиком пружины за брюки. Все ноет, клянет Злые ухабы Пути Моя курума. Глаза героя В приемном покое навстречу вошедшим поднялся молодой японец, очень серьезный, при галстуке, в железных очочках. На столе, среди папок и стопок бумаги, были установлены два маленьких флажка - российский и японский. - Знакомьтесь, - представил Доронин. - Сирота. Служит у меня восьмой год. Переводчиком, секретарем и бесценным помощником. Так сказать, мой ангел-хранитель и письмоводитель. Прошу любить и жаловать. Фандорин немного удивился, что консул с первой же минуты знакомства счел нужным сообщить о печальном семейном положении своего сотрудника. Должно быть, прискорбное событие произошло совсем недавно, хотя в наряде письмоводителя не было ничего траурного за исключением черных сатиновых нарукавников. Эраст Петрович сочувственно поклонился, ожидая продолжения, но Доронин молчал. - Всеволод Витальевич, вы забыли назвать имя, - вполголоса напомнил титулярный советник. Консул рассмеялся. - Сирота - это имя. Когда я только-только приехал сюда, ужасно тосковал по Родине. Все японцы были для меня на одно лицо, их имена казались тарабарщиной. Я сидел тут один-одинешенек, еще и консульства никакого не было. Ни звука русского, ни русского лица. Вот и старался окружить себя туземцами, имена которых звучали бы породнее. Лакей у меня был Микита. Пишется тремя иероглифами, означает "Поле с тремя деревьями". Переводчиком стал Сирота, это по-японски "Белое поле". А еще у меня есть обаятельнейшая Обаяси-сан, с которой я познакомлю вас позже. - Значит, японский язык не так уж чужд для русского уха? - с надеждой спросил Эраст Петрович. - Мне бы очень хотелось поскорей его выучить. - И чужд, и труден, - расстроил его Всеволод Витальевич. - Первооткрыватель Японии святой Францискус Ксавериус сказал: "Сие наречие замыслено синклитом диаволов, дабы истязать ревнителей веры". А сходные созвучия иной раз могут сыграть дурную шутку. Например, моя фамилия, по-нашему вполне благозвучная, доставляет мне в Японии немало хлопот. - Почему? - Потому что "доро" значит "грязь", а "нин" - "человек". "Грязный человек", каково для консула великой державы? - А что по-японски значит "Россия"? - встревожился за отечество титулярный советник. - Ничего хорошего. Пишется двумя иероглифами: Ро-коку, "Дурацкая страна". Наше посольство уже который год ведет сложную дипломатическую борьбу, чтобы японцы использовали в документах другой иероглиф "ро", означающий "роса". Тогда получилось бы красиво: "Страна росы". Пока, увы, не удается. Письмоводитель Сирота в лингвистической дискуссии участия не принимал, просто стоял с вежливой улыбкой. - Все ли готово для обустройства господина вице-консула? - обратился к нему Доронин. - Так точно. Казенная квартира подготовлена. Завтра утром придут кандидаты на должность камердинера. У всех очень хорошие рекомендации. Где вам угодно столоваться, господин Фандорин? Если у себя, я найду для вас повара. Японец говорил по-русски правильно и почти без акцента, только кое-где путал "р" и "л" - например, в трудном слове "проверил". - Мне, собственно, все равно. Я употребляю самую простую п-пищу, так что в поваре нужды нет, - принялся объяснять титулярный советник. - Самовар поставить, в лавку за припасами сходить - с этим справится и слуга. - Хорошо-с, - поклонился Сирота, обнаруживая знакомство и со словоерсами. - А ожидается ли прибытие госпожи вице-консульши? Вопрос был сформулирован несколько витиевато, и Эраст Петрович не вмиг уяснил его смысл. - Нет-нет, я не женат. Письмоводитель кивнул, как если бы был готов к такому ответу. - В этом случае могу предложить вам на выбор двух кандидатов... то есть двух кандидаток на место супруги. Одна за триста иен в год, пятнадцати лет, прежде замужем не была, знает сто английских слов. Втор