ая немолодая, двадцати одного года, дважды была замужем. Рекомендации от прежних мужей превосходные, знает тысячу английских слов и стоит дешевле - двести пятьдесят иен. Вот фотографические карточки. Эраст Петрович заморгал длинными ресницами, в растерянности оглянулся на консула. - Всеволод Витальевич, я что-то... - Сирота предлагает вам выбрать конкубину, - объяснил Доронин, с видом знатока рассматривая снимки, на которых были запечатлены куклоподобные барышни с высокими замысловатыми прическами. - Супругу по контракту. Титулярный советник наморщил лоб, но все равно не понял. - Все так делают. Очень удобно для чиновников, моряков и коммерсантов, оторванных от дома. Мало кто вывозит сюда семью. Почти у всех офицеров нашей Тихоокеанской эскадры японские конкубины - здесь или в Нагасаки. Заключается контракт на год или на два, с правом продолжения. За небольшие деньги вы получаете домашний уют, заботу, опять же радости плоти. Вы ведь, как я понял, не любитель борделей? Хм, девушки хорошие, Сирота в этом толк знает. - Доронин постучал пальцем по одному из снимков. - Мой вам совет: берите вот эту, которая постарше. Она уже дважды побывала замужем за иностранцами, не придется воспитывать. Моя Обаяси передо мной жила с французским капитаном и потом с американским серебряным спекулянтом. Кстати о серебре. - Всеволод Витальевич обернулся к Сироте. - Я просил подготовить для господина вице-консула жалованье за первый месяц и подъемные на обустройство - всего шестьсот мексиканских долларов. Письмоводитель почтительно наклонил голову и стал открывать несгораемый шкаф. - Почему мексиканских? - спросил Фандорин, расписываясь в ведомости. - Самая ходовая валюта на Дальнем Востоке. Правда, не слишком удобная, - заметил консул, наблюдая, как Сирота вытаскивает из сейфа позвякивающий мешок. - Не надорвитесь. Тут, наверное, с пуд серебра. Но Эраст Петрович поднял увесистую ношу без усилия, двумя пальцами - видно, не зря возил в багаже чугунные гири. Хотел положить на стул, но отвлекся - засмотрелся на портреты, что висели над столом Сироты. Портретов было два. С левого на Фандорина смотрел Александр Сергеевич Пушкин, с правого щекастый азиат, грозно супящий густые брови. Гравюра с картины Кипренского, хорошо знакомой титулярному советнику, интереса у него не вызвала, но второй портрет заинтриговал. Это была аляповатая цветная ксилография, должно быть, из недорогих, но исполненная так искусно, что казалось, будто сердитый толстяк смотрит вице-консулу прямо в глаза. Из-под расстегнутого златотканого воротника виднелась жирная, в натуралистичных складках шея, а лоб японца стягивала повязка с алым кругом посередине. - Это какой-нибудь поэт? - поинтересовался Фандорин. - Никак нет. Это великий герой фельдмаршал Сайго Такамори, - благоговейно ответил Сирота. - Тот самый, что взбунтовался против правительства и покончил с собой? - удивился Эраст Петрович. - Разве он не считается государственным преступником? - Считается. Но он все равно великий герой. Фельдмаршал Сайго был искренний человек. И умер красиво. - В голосе письмоводителя зазвучали мечтательные нотки. - Он засел на горе с самураями своей родной Сацумы, правительственные солдаты окружили его со всех сторон и стали кричать: "Сдавайтесь, ваше превосходительство! Мы с почетом доставим вас в столицу!". Но господин фельдмаршал не сдался. Он сражался до тех пор, пока пуля не попала ему в живот, а потом приказал адъютанту: "Руби мне голову с плеч". Фандорин помолчал, глядя на героического фельдмаршала. До чего выразительные глаза! Поистине портрет был нарисован мастером. - А почему у вас тут Пушкин? - Великий русский поэт, - объяснил Сирота и, подумав, прибавил. - Тоже искренний человек. Красиво умер. - Японцев хлебом не корми, только бы кто-нибудь красиво умер, - улыбнулся Всеволод Витальевич. - Но нам с вами, господа, помирать рано, работы невпроворот. Что у нас самое срочное? - Корвет "Всадник" заказал сто пудов солонины и сто пятьдесят пудов риса, - принялся докладывать Сирота, вынимая из папки листки. - Старший помощник с "Гайдамака" просит поскорее устроить ремонтный док в Йокосука. - Это дела, которые поступают в ведение комиссионеров, - пояснил Фандорину консул, - Комиссионеры - посредники из местных купцов, отвечающие передо мной за качество поставок и работ. Дальше, Сирота. - Записка из муниципальной полиции. Спрашивают, выпускать ли младшего механика с "Бояна". - Напишите, пускай посидит до завтра. Да сначала чтоб заплатил за разбитую витрину. Еще что? - Письмо от девицы Благолеповой. - Переводчик протянул консулу взрезанный конверт. - Сообщает о смерти отца. Просит выписать свидетельство о кончине. А также ходатайствует насчет денежного пособия. Доронин нахмурился, взял письмо. - "Скончался в одночасье"... "одна-одинешенька"... "не оставьте попечением"... "хоть сколько-нибудь на похороны"... М-да. Вот, Эраст Петрович. Рутинная, но оттого не менее печальная сторона консульской деятельности. Заботимся не только о живых, но и мертвых подданных Российской империи. Он полувопросительно-полувиновато взглянул на Фандорина. - Отлично понимаю, что с моей стороны это свинство... Вы едва с дороги. Но, знаете, очень выручили бы, если б наведались к этой самой Благолеповой. Мне еще речь сочинять для сегодняшней церемонии, а откладывать безутешную девицу на завтра опасно. Того и гляди явится сюда и закатит плач Андромахи... Съездили бы, а? Сирота вас сопроводит. Сам все что нужно выпишет и сделает, вам только справку о смерти подписать. Фандорин, все еще рассматривавший портрет обезглавленного героя, хотел было сказать: "Ну разумеется", но в этот миг молодому человеку показалось, будто нарисованные черной тушью глаза фельдмаршала блеснули, как живые - да не просто так, а словно бы с некоторым предостережением. Пораженный, Эраст Петрович сделал шаг вперед и даже наклонился. Чудесный эффект немедленно исчез - осталась лишь раскрашенная бумага. - Ну разумеется, - обернулся титулярный советник к начальнику. - Сей же час. Только, с вашего позволения, сменю костюм. Он совершенно неуместен для такой скорбной миссии. А что за барышня? - Дочь капитана Благолепова, который, стало быть, приказал долго жить. - Всеволод Витальевич перекрестился, но без особенной набожности, скорее механически. - Как говорится, царствие ему небесное, хоть шансы попасть туда у новопреставленного невелики. Это был жалкий, совершенно опустившийся человек. - Спился? - Хуже. Скурился. - Видя недоумение помощника, консул пояснил. - Опиоман. Довольно распространенный на Востоке недуг. Собственно, в самом опиумокурении, как и в употреблении вина, ничего ужасного нет, нужно только знать меру. Я и сам иногда люблю выкурить трубочку-другую. Научу и вас - если увижу, что вы человек рассудительный, не чета Благолепову. А ведь я помню его совсем другим. Он приехал сюда лет пять тому, по контракту с "Почтовой пароходной компанией". Служил капитаном на большом пакетботе, ходил до Осаки и обратно. Купил хороший дом, выписал из Владивостока жену с дочкой. Да только супруга вскорости умерла, вот капитан с горя и увлекся дурман-травой. Мало-помалу все прокурил: сбережения, службу, дом. Переехал в Туземный город, а это у европейцев почитается самым последним падением. Дочка капитана пообносилась, чуть ли не голодала... - Если он потерял с-службу, почему вы называете его "капитаном"? - По старой памяти. Последнее время Благолепов плавал на паровом катеришке, катал публику по заливу. Дальше Токио не заплывал. Сам себе и капитан, и матрос, и кочегар. Един в трех лицах. Катерок сначала был его собственный, потом продал. За жалование служил, да за чаевые. Японцы охотно нанимали его, им вдвойне любопытно: покататься на чудо-лодке с трубой, да еще чтоб гайдзин прислуживал. Все, что зарабатывал, Благолепов тащил в притон. Пропащий был человек, а теперь вот и совсем пропал... Всеволод Витальевич вынул из несгораемого шкафа несколько монет. - Пять долларов ей на похороны, согласно установленному порядку. Расписку возьмите, не забудьте. - Повздыхав, вынул из кармана еще два серебряных кружка. - А это так дайте, без расписки. Отпоет покойника корабельный священник, я договорюсь. И скажите Благолеповой, чтоб, как похоронит, в Россию ехала, нечего ей тут делать. Неровен час закончит борделем. Билет до Владивостока выдадим, третьего класса. Ну, идите, идите. Поздравляю с началом консульской службы. Перед тем, как выйти, Эраст Петрович не удержался, оглянулся на портрет фельдмаршала Сайго еще раз. И снова ему почудился во взгляде героя некий message - то ли предостережение, то ли угроза. Три вечных тайны: Восход солнца, смерть луны, Глаза героя. Синяя кость не любит Барсука Сэмуси с хрустом почесал горб и поднял руку в знак того, что ставки больше не принимаются. Игроки - их было семеро - откинулись на пятки, каждый старался выглядеть невозмутимым. Трое на "чет", четверо на "нечет", отметил Тануки и, хоть сам ничего не поставил, сжал кулаки от волнения. Мясистая ладонь Сэмуси накрыла черный стаканчик, кости звонко защелкали о бамбуковые стенки (волшебный звук!), и на стол проворно вылетели два кубика, красный и синий. Красный почти сразу лег четверкой кверху, синий же укатился на самый край татами. "Чет!", подумал Тануки, и в следующий миг кость легла двойкой. Так и есть! А если б поставил на кон, подлый кубик повернулся бы единицей или тройкой. Невзлюбил он Тануки, это было уже многократно проверено. Трое получили выигрыш, четверо полезли в кошельки за новыми монетами. Ни слова, ни восклицания. Древняя благородная игра предписывала абсолютное молчание. Горбатый хозяин махнул служанке, чтоб подлила играющим сакэ. Девчонка, присев на корточки подле каждого, наполнила чарки. Покосилась на Сэмуси, увидела, что не смотрит, быстро подползла на коленках к Тануки, ему тоже налила, хоть и не положено. Он, конечно, не поблагодарил и еще нарочно отвернулся. С женщинами нужно держать себя строго, неприступно, от этого в них задор просыпается. Если б с игральными костями можно было управляться так же просто! В свои восемнадцать лет Тануки уже знал, что перед ним мало какая устоит. То есть тут, конечно, нужно чувствовать, может женщина стать твоей или нет. Он это очень хорошо чувствовал, был у Тануки такой дар. Если шансов нет, он на женщину и не смотрел. Чего зря время тратить? Но если уж - по взгляду ли, по мельчайшему движению, по запаху - угадывалось, что шанс есть, Тануки действовал уверенно и без лишней суеты. Главное - знал про себя, что мужчина он видный, красивый, умеет внушать любовь. На что ему, казалось бы, эта тощая служанка? Ведь не для забавы он здесь торчит, для важного дела. Можно сказать, вопрос жизни и смерти, а все ж не удержался. Как увидел девчонку, сразу понял - из моих, и, не задумываясь, повел себя с нею по всей науке: лицо сделал надменным, взгляд страстным. Когда подходила ближе - отворачивался; когда была далеко - не сводил глаз. Женщины это сразу замечают. Она уж несколько раз и заговорить пыталась, но Тануки хранил загадочное молчание. Тут ни в коем случае нельзя раньше времени рот открывать. Не то чтобы игра со служанкой так уж его занимала - скорее помогала скрасить ожидание. Опять же бесплатное сакэ, тоже неплохо. В притоне у Сэмуси он торчал безвылазно со вчерашнего утра. Деньги, полученные от Гондзы, почти все продул, хотя ставил не чаще, чем раз в полтора часа. Проклятая синяя кость сожрала все монеты, осталось только две: маленькая золотая и большая серебряная, с драконом. Со вчерашнего утра не ел, не спал, только пил сакэ. В животе ноет. Но хара может потерпеть. Хуже то, что голова стала кружиться - то ли от голода, то ли от сладковатого дыма, которым потягивало из угла, где лежали и сидели курильщики опиума; трое китайцев, красноволосый матрос с закрытыми глазами и блаженно разинутым ртом, двое рикш. Иностранцы - акума с ними, пускай хоть сдохнут, но рикш было жалко. Оба из бывших самураев, это сразу видно. Таким трудней всего приспособиться к новой жизни. Теперь ведь не прежние времена, пенсий самураям больше не платят - изволь работать, как все. А если ничего не умеешь, только мечом махать? Так ведь и мечи у них, бедолаг, отобрали... Тануки снова загадал - теперь на "нечет", и выпало! Два и пять! Но стоило ему выставить серебряную иену, как кости опять подвели. Красная-то, как обычно, легла первой, на пятерку. Уж как он умолял синюю: дай нечет, дай! Как же. Перевернулась тройкой. Предпоследняя монета пропала зазря. Засопев от злости, Тануки подставил чарку, чтоб служанка плеснула сакэ, но вредная девка на сей раз налила всем кроме него - наверно, обиделась, что он на нее не смотрит. В помещении было душно, игроки сидели голые по пояс, обмахивались веерами. Вот бы на плечо татуировку в виде змеи. Пускай не в три кольца, как у Оба-кэ, и не в пять, как у Гондзы - хотя бы в одно-единственное. Тогда скверная девка смотрела бы по-другому. Ничего, если он исправно выполнит то, что поручено, Гондза обещал не только огненно-красную змею на правом плече, но еще и по хризантеме на коленки! Потому-то ему и доверено важное задание, что на коже у Тануки пока нет ни одного украшения. Не успел заслужить. А с татуировкой его к горбуну не пустили бы. Для того к дверям и приставлены Фудо и Гундари, чтоб никто из чужих якудза не вошел. Фудо и Гундари велят посетителям задрать рукава, осматривают спину и грудь. Если видят разрисованную кожу - сразу гонят в шею. Сэмуси осторожный, добраться до него непросто. Дверь в его притон "Ракуэн" двойная: впускают по одному, потом первая дверь запирается каким-то хитрым механизмом; за внутренней дверью бдят Фудо и Гундари, два охранника, названные в честь грозных будд, что стерегут Врата Неба. Уж до чего небесные будды ужасны - с выпученными глазами, с языками пламени вместо волос, а эта парочка будет пострашней. Оба окинавцы, ловкачи убивать голыми руками. В зале еще четверо охранников, но про них думать нечего. Задача у Тануки ясная: только своих внутрь впустить, а дальше и без него управятся. Храбрый Гондза получил свое прозвище в честь Гондзы-Копьеносца из знаменитого кукольного спектакля - очень уж здорово дерется бамбуковой палкой. Данкити тоже недаром заслужил кличку Кусари, "Цепь". Он своей цепью может горлышко у стеклянной бутылки отбить, а бутылка даже не шелохнется. Еще есть Обакэ-Призрак, мастер нунтяку, и Рю-Дракон, бывший сумотори весом в пятьдесят каммэ <Мера веса, равная 3, 75 кг.>. Этому никакого оружия не нужно. У Тануки тоже ничего при себе нет. Во-первых, с оружием его сюда не пустили бы. А во-вторых, он и руками-ногами много чего может. Это только с виду он безобидный - невысокий, круглый, как барсучок (отсюда и прозвище <По-японски тануки значит "барсук".>). А между тем, с восьмилетнего возраста постигал славное искусство дзюдзюцу, к которому со временем присовокупил окинавскую науку драться ногами. Любого одолеет - конечно, кроме Рю, которого с места и гайдзинской паровой курумой не сдвинешь. План, придуманный многоумным Гондзой, поначалу казался совсем простым. Зайти в притон, вроде как поиграть. Дождаться, пока Фудо или Гундари, неважно кто именно, отойдет по нужде или еще зачем-нибудь. Тогда подлететь к тому, который остался у двери, нанести хороший удар, отодвинуть засов, крикнуть условленным образом и не дать себя убить в те несколько секунд, пока ворвутся Гондза и остальные. Редко когда новичку достается первое задание столь высокой сложности и ответственности. По-хорошему Барсуку полагалось бы еще годика три-четыре в учениках походить, больно молод он для полноправного бойца. Но времена нынче такие, что строго держаться прежних обычаев стало невозможно. Удача отвернулась от Тебэй-гуми, старейшей и славнейшей из всех японских банд. Кто не слышал об основателе клана великом Тебэе, предводителе эдоских разбойников, который защищал горожан от самурайских бесчинств? Жизнь и смерть благородного якудзы описана в пьесах Кабуки, изображена на гравюрах укиеэ. Коварный самурай Мидзуно обманом заманил героя к себе в дом, безоружного и одинокого. Но якудза голыми руками расправился со всей сворой врагов, оставил в живых только подлого Мидзуно. И сказал ему: "Если б я ушел из твоей ловушки живым, люди подумали бы, что Тебэй слишком трясется за свою жизнь. Убей меня, вот моя грудь". И дрожащий от страха Мидзуно пронзил его копьем. Можно ли вообразить себе более возвышенную смерть? К Тебэй-гуми принадлежали и отец, и дед Тануки. С малолетства он мечтал, как вырастет, вступит в банду и сделает в ней большую и почтенную карьеру. Будет сначала учеником, потом бойцом, потом выслужится в маленькие командиры вакасю, затем в большие командиры вакагасира, а годам к сорока, если доживет, станет самим оябуном, повелителем жизни и смерти полусотни храбрецов, и о его подвигах тоже станут сочинять пьесы для Кабуки и кукольного театра Бунраку. Но за последний год от клана почти ничего не осталось. Вражда между двумя ветвями якудза длится не одно столетие. Тэкия, к которым относилась Тебэй-гуми, опекали мелочную торговлю: защищали лоточников и коробейников от властей и всякого ворья, а за это получали предписанную обычаем благодарность. Бакуто же кормились за счет азартных игр. Эти кровососы и обманщики нигде надолго не задерживались, перелетали с места на место, оставляя за собой разоренные семьи, слезы и кровь. Как хорошо обустроился Тебэй-гуми в новом городе Йокогама, где торговля так и била ключом! Но явились хищные бакуто, нацелились на чужую территорию. И до чего оказались ловки! Горбатый хозяин "Ракуэна" действовал не напрямую, когда два клана сходятся в честной схватке и рубятся мечами до победы. Сэмуси оказался мастером по устройству подлых ловушек. Донес властям на оябуна, потом вызвал бойцов Тебэй-гуми на бой, а там ждала полицейская засада. Уцелевших вылавливал поодиночке, изобретательно и терпеливо. В считанные месяцы банда потеряла девять десятых своего состава. Поговаривали, что у горбуна имеются высокие покровители, что полицейское начальство - неслыханный позор! - состоит у него на жаловании. Вот так и вышло, что Тануки в восемнадцать лет, много раньше положенного срока, вышел из учеников в полноправные члены Тебэй-гуми. Правда, бойцов в клане на сегодняшний день оставалось всего пятеро: новый оябун Гондза, Данкити со своей цепью, Обакэ с нунтяку, человек-гора Рю и он, Тануки. Чтобы держать под присмотром всю городскую уличную торговлю - мало. Чтобы поквитаться с горбуном - достаточно. И вот Барсук, изнемогая от усталости и напряжения, второй день ждал, чтобы у двери остался один охранник. С двумя ему было не справиться, это он хорошо понимал. И с одним-то - только если сзади подбежать. Фудо и Гундари несколько раз отходили - поспать, поесть, отдохнуть, но отлучившегося немедленно заменял кто-нибудь из дежуривших в игорном зале. Тануки сидел час, десять часов, двадцать, тридцать, и все впустую. Вчера вечером ненадолго вышел, завернул за угол, где в старом сарае прятались остальные. Объяснил, из-за чего проволочка. Гондза сказал: иди и жди. Рано или поздно у двери останется один. Дал еще десять иен - на проигрыш. Утром Тануки выходил снова. Товарищи, конечно, тоже устали, но их решимость отомстить не ослабела. Гондза дал еще пять монет, сказал: больше нету. Теперь время было уже к вечеру, вход в "Ракуэн" охранялся все так же бдительно, а между тем у Барсука оставалась одна, последняя иена. Неужто придется уйти, не выполнив задание? Какой стыд! Лучше умереть! Броситься на обоих страшилищ, и будь что будет! Сэмуси почесал потную грудь, похожую на пузатый бочонок, ткнул в Тануки пальцем: - Эй, парень, ты что, навечно тут поселился? Сидишь-сидишь, а играешь мало. Или играй, или проваливай. У тебя деньги-то есть? Барсук кивнул и достал золотую монету. - Ну так ставь! Сглотнув, Тануки положил иену слева от черты, где ставили на "нечет". Передумал, переложил на "чет". Снова передумал, хотел переменить, но было уже поздно - Сэмуси поднял ладонь. Загремели кости в стаканчике. Красная упала двойкой. Синяя покатилась по татами полукругом, легла тройкой. Тануки закусил губу, чтобы не взвыть от отчаяния. Жизнь заканчивалась, погубленная злобным шестигранным кубиком. Заканчивалась впустую, бездарно. Конечно, он попробует одолеть охранников. Тихонечко, понурив голову, подойдет к двери. Первым ударит длиннорукого Фудо - тот сильней и опасней. Если повезет попасть в точку минэ на подбородке и выбить челюсть, Фудо станет не до драки. Но Гундари врасплох уже не застанешь, а это значит, что Тануки пропадет зря. Дверей ему не открыть, Гондзу не впустить... Барсук с завистью посмотрел на курильщиков. Дрыхнут себе, и все им нипочем. Лежать бы так, уставившись в потолок с бессмысленной улыбкой, чтобы изо рта свисала ниточка слюны, а пальцы лениво разминали пахучий белый шарик... Он вздохнул, решительно поднялся. Вдруг Гундари открыл маленькое окошко, вырезанное в двери. Выглянул в него, спросил: "Кто?". В зал по очереди вошли трое. Первым - стриженный и одетый по-иностранному японец. Он брезгливо морщился, пока охранники его ощупывали, по сторонам не смотрел. Потом вошла белая женщина, а может девка - у них ведь не поймешь, сколько им лет, двадцать или сорок. Жуткая уродина: ножищи и ручищи большие, волосы противного желтого цвета, а нос, как вороний клюв. Тануки ее вчера здесь уже видел. Гундари обшарил желтоволосую, а Фудо тем временем обыскивал третьего из вошедших, пожилого гайдзина непомерного роста. Тот с любопытством осматривал притон: игроков, курильщиков, низкую стойку с чарками и кувшинчиками. Если б не рост, гайдзин был бы похож на человека: волосы нормальные, черные, на висках почтенная седина. Но когда дылда подошел ближе, стало видно, что он тоже урод. Глаза у гайдзина оказались неестественного цвета, такого же, как гнусная кость, погубившая несчастного Барсука. Нет, не ты ее - Она тебя швыряет, Игральная кость. Синяя кость любит гайдзина В доме у капитана Благолепова было нехорошо. И дело даже не в том, что на столе лежал покойник в стареньком латаном кителе и с медными пятаками в глазницах (с собой он их из России привез, что ли, специально на этот случай?). Все в этом ветхом жилище пропахло бедностью и застарелым, оплесневевшим несчастьем. Эраст Петрович страдальчески оглядел темную комнату: лопнувшие соломенные циновки на полу, из мебели лишь уже помянутый некрашеный стол, два колченогих стула, кривой шкаф, этажерка с единственной книжкой или, может, альбомом. У иконы в углу горела тонюсенькая свечка, какие на Руси стоят пять штук грошик. Больнее всего было смотреть на жалкие попытки придать этой конуре хоть сколько-то уюта: вышитая салфеточка на этажерке, сиротские занавески, абажур из плотной желтой бумаги. Под стать жилищу была и девица Благолепова, Софья Диогеновна. Говорила тихонечко, почти шепотом. Шмыгала покрасневшим носом, куталась в выцветший платок и, похоже, готовилась всерьез и надолго залиться слезами. Чтоб не спровоцировать скорбеизлияние, Фандорин держался печально, но строго, как подобало вице-консулу при исполнении служебных обязанностей. Девицу ему было ужасно жалко, но женских слез титулярный советник боялся и не любил. С соболезнованиями по причине неопытности получилось не очень. - П-позвольте со своей стороны, то есть, собственно, со с-стороны Российского государства, которое я здесь представляю... То есть, конечно, не я, а господин к-консул... - понес невнятицу Эраст Петрович, волнуясь и оттого заикаясь больше обычного. Софья Диогеновна, услышав про государство, испуганно вытаращила блекло-голубые глаза, закусила край платка. Фандорин сбился и умолк. Хорошо, выручил Сирота. Ему, похоже, подобная миссия была не внове. - Всеволод Витальевич Доронин просил передать вам свои глубокие соболезнования, - сказал письмоводитель, церемонно поклонившись. - Господин вице-консул подпишет необходимые бумаги, а также вручит вам денежную субсидию. Две сироты, пронесся в голове у титулярного советника дурацкий каламбур, совершенно неуместный при столь печальных обстоятельствах. Спохватившись, Фандорин вручил девице пять казенных монет и две личных доронинских, к которым, слегка покраснев, присовокупил еще горсть своих собственных. Маневр был правильный. Софья Диогеновна всхлипывать перестала, сложила мексиканское серебро в ладошку, быстро пересчитала и тоже низко поклонилась, показав затылок с уложенной кренделем косой: - Благодарствуйте, что не оставили попечением круглую сироту. Волосы у нее были густые, красивого золотисто-пшеничного оттенка. Пожалуй, Благолепова могла бы быть недурна, если б не мучнистый цвет кожи и не глуповато-испуганное выражение глаз. Сирота подавал чиновнику какие-то знаки: сложил щепотью пальцы и водил ими по воздуху. А, это он про расписку. Эраст Петрович пожал плечами - мол, неудобно, после. Но японец сам подсунул листок и барышня медленно расписалась карандашом, поставив кудрявую завитушку. Сирота сел к столу, достал бумагу, переносную чернильницу. Приготовился выписывать свидетельство о смерти. - По какой причине и при каких обстоятельствах произошла кончина? - деловито спросил он. Лицо Софьи Диогеновны сразу же расплылось в плачущей гримасе. - Папенька пришли утром, часу в седьмом. Говорит, нехорошо мне, Сонюшка. Что-то грудь ломит... - Утром? - переспросил Фандорин. - У него что, была ночная работа? Не рад был, что спросил. Слезы хлынули из глаз Благолеповой ручьями. - Не-ет, - завыла она. - В "Ракуэне" всю ночь сидел. Это заведение такое, вроде кабака. Только у нас в кабаках водку пьют, а у них дурную траву курят. Я в полночь ходила туда, упрашивала: "Тятенька, пойдемте домой. Ведь все опять прокурите, а у нас за квартиру не плочено, и масло для лампы кончилось". Не пошел, прогнал. Чуть не прибил... А как утром притащился, в кармане уже ничего не было, пусто... Я ему чаю даю. Он стакан выпил. Потом вдруг посмотрел на меня и говорит, тихо так: "Все, Соня, помираю я. Ты прости меня, дочка". И головой в стол. Я давай его трясти, а он мертвый. Смотрит вбок, рот раскрыл... На этом печальный рассказ прервался, заглушенный рыданиями. - Обстоятельства понятны, - важно объявил Сирота. - Пишем: "Скоропостижная кончина вследствие естественных причин"? Фандорин кивнул, перевел взгляд с плачущей девицы на покойника. Что за странная судьба! Умереть на краю света от лихого китайского зелья... Письмоводитель скрипел пером по бумаге, Софья Диогеновна плакала, вице-консул мрачно смотрел в потолок. Потолок был необычный, обшитый досками. Стены тоже. Будто в ящике находишься. Или в бочке. От нечего делать Эраст Петрович подошел, потрогал шершавую поверхность рукой. - Это папенька саморучно обшивал, - гнусавым голосом объяснила Благолепова. - Чтоб как в кубрике. Он когда юнгой плавал, корабли еще сплошь деревянные были. Однажды посмотрел на стенку и вдруг как рукой замашет, как закричит: "Имя - судьба смертного, и никуда от нее не денешься! Как назвали, так всю жизнь и проживешь. Уж я ль не трепыхался? Из семинарии в море сбежал, по каким только морям не плавал, а доживаю все одно Диогеном - в бочке". И, растрогавшись от воспоминания, залилась слезами пуще прежнего. Титулярный советник, морщась от сострадания, протянул Софье Диогеновне свой платок - ее собственный было впору выжимать. - Спасибо вам, добрый человек, - всхлипнула она, сморкаясь в тонкий батист. - А только еще больше, во веки веков была вам благодарна, если б помогли имущество мое вызволить. - Какое имущество? - Японец, кому папенька катер продали, не до конца деньги выплатил. Сразу все не дал, сказал: "До смерти укуришься". Частями отсчитывал, и еще семьдесят пять иен за ним осталось. Шутка ли! Бумаги меж ними не было, у японцев не заведено, так я в опасении, что не отдаст мне горбун, обманет сироту. - Почему г-горбун? - Так горбатый он. И спереди у него горб, и сзади. Сущий монстра и разбойник. Боюсь я его. Сходили бы со мной, господин чиновник, как вы есть дипломат от нашего великого отечества, а? Уж я бы за вас так Бога молила! - Консульство не занимается взиманием долгов, - быстро сказал Сирота. - Не положено. - Я мог бы в частном п-порядке, - предложил жалостливый вице-консул. - Как найти этого человека? - Тут недалеко, за речкой. - Девица сразу перестала плакать, смотрела на Фандорина с надеждой. - "Ракуэн" называется, это по-ихнему "Райский сад". Папенька на тамошнего хозяина работал. Его Сэмуси зовут, Горбун. Что папенька в море зарабатывал, все этому кровососу отдавал, за зелье. Сирота нахмурился: - "Ракуэн"? Знаю. Совсем скверное заведение. Там бакуто (это такие очень плохие люди) играют в кости, там продают китайский опиум. Стыдно, конечно, - извиняющимся тоном добавил он, - но Япония не виновата. Йокогама - открытый порт, здесь свои порядки. Однако дипломату появляться в "Ракуэне" никак нельзя. Может произойти Инцидент. Последнее слово было произнесено с особенным нажимом, письмоводитель даже поднял палец. Эрасту Петровичу попадать в Инцидент, да еще в первый же день дипломатической службы, не хотелось, но разве можно оставить беззащитную девушку в беде? Опять же на опиумокурильню посмотреть интересно. - Устав консульской службы предписывает помогать соотечественникам, оказавшимся в крайности, - строго сказал Фандорин. С уставом письмоводитель спорить не посмел. Вздохнул и смирился. x x x В притон отправились пешком. Эраст Петрович принципиально отказался ехать на рикше из консульства к Благолеповой, не поддался и теперь. Все в туземном квартале молодому человеку было в диковину: и хлипкие, на живую доску сколоченные лачуги, и бумажные фонарики на столбах, и незнакомые запахи. Японцы показались чиновнику чрезвычайно некрасивыми. Низкорослые, щуплые, с грубыми лицами, ходят как-то суетливо, вжав голову в плечи. Особенно огорчили женщины. Вместо чудесных ярких кимоно, какие Фандорин видел на картинках, японки носили какие-то блеклые бесформенные тряпки. Мелко-мелко переступали чудовищно косолапыми ногами, а еще у них были совершенно черные зубы! Это жуткое открытие Эраст Петрович сделал, когда увидел на углу двух болтающих кумушек. Они посекундно кланялись друг другу и широко улыбались, похожие на двух маленьких чернозубых ведьм. И все же титулярному советнику нравилось здесь гораздо больше, чем на чинном Банде. Вот она, истинная Япония! Пусть неказиста, но и здесь есть свои достоинства, стал делать первые выводы Эраст Петрович. Невзирая на бедность, всюду чистота. Это раз. Простолюдины чрезвычайно вежливы и в них не чувствуется приниженности. Это два. Третьего аргумента в пользу Японии Фандорин пока придумать не смог и отложил дальнейшие умозаключения на будущее. - За Ивовым мостом начинается стыдный квартал, - показал Сирота на изогнутый деревянный мост. - Чайные дома, пивные для моряков. И "Ракуэн" тоже там. Вон, видите? Напротив шеста с головой. Ступив на мост, Эраст Петрович посмотрел в указанном направлении и замер. На высоком шесте торчала женская голова со сложно уложенной прической. Молодой человек хотел поскорей отвернуться, но чуть задержал взгляд, а потом уже не смог оторваться. Мертвое лицо было пугающе, волшебно прекрасно. - Это женщина по имени О-Кику, - объяснил письмоводитель. - Она была самой лучшей куртизанкой в заведении "Хризантема" - вот этом, с красными фонариками у входа. О-Кику влюбилась в одного из клиентов, актера Кабуки. Но он охладел к ней, и тогда она отравила его крысиным ядом. Сама тоже отравилась, но ее вырвало, и яд не подействовал. Преступнице промыли желудок и потом отрубили голову. Перед казнью она сочинила красивое хокку, трехстишье. Сейчас переведу... Сирота закрыл глаза, сосредоточился и нараспев продекламировал: Ночью ураган, На рассвете тишина. То был сон цветка. И объяснил: - "Цветок" - это она сама, потому что "кику" значит "хризантема". "Ураган" - это ее страсть, "тишина" - это предстоящая казнь, а "сон" - человеческая жизнь... Судья повелел держать голову перед входом в чайный дом в течение одной недели - в назидание другим куртизанкам и в наказание хозяйке. Мало кому из клиентов понравится такая вывеска. Фандорин был впечатлен и рассказанной историей, и японским правосудием, а более всего удивительным стихотворением. Софья Диогеновна же осталась безучастной. Она перекрестилась на отрубленную голову без чрезмерного испуга - должно быть, за годы жизни в Японии привыкла к особенностям туземного правосудия. Гораздо больше барышню занимало скверное заведение "Ракуэн" - Благолепова смотрела на крепкую дубовую дверь расширенными от страха глазами. - Вам нечего бояться, сударыня, - успокоил ее Эраст Петрович и хотел войти, но Сирота подскочил первым. - Нет-нет, - заявил он с самым решительным видом. - Это моя обязанность. Постучал и шагнул в темный проход, который Фандорин мысленно окрестил "предбанником". Дверь немедленно захлопнулась, очевидно, приведенная в действие невидимой пружиной. - Это у них порядок такой. По одному впускают, - объяснила Благолепова. Дверь снова открылась, вроде как сама по себе, и Фандорин пропустил даму вперед. Софья Диогеновна пролепетала: - Мерси вам, - и исчезла в предбаннике. Наконец, настал черед титулярного советника. Секунд пять он стоял в полнейшей темноте, потом впереди открылась еще одна дверь, и оттуда пахнуло потом, табаком и еще каким-то странным сладковатым ароматом. "Опиум", догадался Эраст Петрович, принюхиваясь. Невысокий, кряжистый молодец (рожа хищная, на лбу повязка с какими-то каракулями) стал хлопать чиновника по бокам, щупать под мышками. Второй, точно такого же вида, бесцеремонно обыскивал Софью Диогеновну. Фандорин вспыхнул, готовый немедленно положить конец этой неслыханной дерзости, но Благолепова быстро сказала: - Это ничего, я привыкшая. Иначе у них нельзя, больно много лихих людей ходит. - И прибавила что-то по-японски, судя по тону успокаивающее. Сироту уже пропустили - он стоял чуть в стороне и всем своим видом изображал неодобрение. Чиновнику же было интересно. На первый взгляд японский вертеп здорово напоминал хитровский кабак наихудшего сорта - из тех, где собираются воры и фартовые. Только на Хитровке сильно грязней и пол весь заплеван, а здесь, прежде чем ступить на устланное циновками пространство, пришлось снять обувь. Софья Диогеновна ужасно смутилась, и Фандорин не сразу понял, отчего. Потом заметил - у бедной девицы нет чулок, и деликатно отвел глаза. - Ну, который здесь ваш должник? - бодро спросил он, озираясь. Глаза быстро привыкли к тусклому освещению. В дальнем углу, на тюфяках лежали и сидели какие-то неподвижные фигуры. Нет, одна шевельнулась: тощий китаец с длинной косой подул на фитиль диковинной лампы, что стояла подле него; пошевелил иголкой маленький белый шарик, подогреваемый на огне; сунул шарик в отверстие длинной трубки и затянулся. Несколько мгновений качал головой, потом откинулся на валик, затянулся снова. Посередине помещения, у стола с крохотными ножками, сидело с полдюжины игроков. Еще несколько человек не играли, а наблюдали - все точь-в-точь, как в каком-нибудь "Лихаче" или "Полуштофе". Хозяина Фандорин опознал без подсказки. Полуголый мужчина с неестественно раздутой верхней частью туловища тряс какой-то стаканчик, потом выбросил на стол два кубика. Ну, понятно - режутся в кости. Удивительно было то, что результат игры не вызвал у сидящих вокруг стола никаких эмоций. У нас выигравшие разразились бы радостными матюгами, а проигравшие - тоже матюгами, но свирепыми. Эти же молча разобрали деньги, большая часть которых досталась горбуну, и принялись потягивать из чашечек какую-то мутноватую жидкость. Воспользовавшись перерывом, Софья Диогеновна подошла к хозяину и, униженно кланяясь, стала его о чем-то просить. Горбун слушал хмуро. Один раз протянул: "Хэ-э-э" - будто удивился чему-то (Эраст Петрович догадался, что это реакция на сообщение о смерти капитана). Дослушав, мотнул головой, буркнул: "Нани-о иттэрунда!" - и еще несколько коротких, рокочущих фраз. Благолепова тихо заплакала. - Что? Отказывается? - спросил Фандорин, тронув барышню за рукав. Та кивнула. - Этот человек говорит, что сполна расплатился с капитаном. Тот прокурил катер от трубы до якоря, - перевел Сирота. - Врет он! - воскликнула Софья Диогеновна. - Не мог папаша все деньги прокурить! Сам мне говорил, что еще семьдесят пять иен осталось! Хозяин махнул рукой, сказал Фандорину на ужасающем английском: - Want play? Want puh-puh? No want play, no want puh-puh - go-go <Хочешь играть? Хочешь курить? Не хочешь играть, не хочешь курить - проваливай (искаж. англ.).>. Сирота прошептал, беспокойно оглядываясь на мускулистых парней с белыми повязками на лбу, медленно приближавшихся к столу с разных концов зала: - Ничего не сделаешь. Расписки нет - доказать нельзя. Нужно уходить, не то может получиться Инцидент. Софья Диогеновна тихо, безутешно плакала. Фандоринский батистовый платок уже весь вымок, и она достала свой прежний, малость подсохший. - А что это за игра? - с любопытством спросил Эраст Петрович. - Т-трудная? - Нет, самая простая. Называется "Тека-ханка", то есть "Четное или нечетное". Если кладешь деньги слева от вон той черты, значит, ставишь на четное. Если справа - на нечетное. - Письмоводитель говорил нервно, скороговоркой, при этом двумя пальцами легонько тянул вице-консула к выходу. - Право же, пойдемте. Это совсем-совсем нехорошее место. - Ну-ка, и я попробую. Кажется, иена по нынешнему курсу равна двум рублям? Эраст Петрович неловко опустился на корточки, достал портмоне и отсчитал пятнадцать "красненьких". Получилось как раз семьдесят пять иен. Ставку чиновник положил слева от черты. Хозяина вид десятирублевых кредиток с портретом бородатого Михаила Федоровича не удивил - очевидно, русские были в "Ракуэне" не столь уж редкими гостями. Удивился горбун величине ставки, ибо никто из прочих игроков не выложил на стол больше пяти иен. Стало очень тихо. Зеваки подобрались ближе, над ними нависли белоповязочные охранники, так напугавшие осторожного Сироту. Круглолицый крепенький японец с вощеной косичкой на бритой макушке, двинувшийся было к выходу, тоже заинтересовался. Передумал уходить, замер на месте. Стаканчик закачался в крепкой лапе горбуна, кости защелкали о тонкие стенки - взмах, и по столу покатились два кубика. Красный несколько раз перевернулся и замер пятеркой кверху. Синий доскакал чуть не до самого края и остановился прямо напротив Эраста Петровича, повернувшись тройкой. Над столом прокатился вздох. - Я выиграл? - спросил Эраст Петрович у Сироты. - Да! - прошептал тот. Глаза письмоводителя горели восторгом. - Ну так скажите ему, что с него семьдесят пять иен. Пускай отдаст г-госпоже Благолеповой. Эраст Петрович хотел встать, но хозяин схватил его за руку. - No! Must play three! Rule <Нет! Должен играть три! Закон! (искаж. англ.)>! - Это он говорит, что по правилам заведения нужно поставить не меньше трех раз, - перевел побледневший Сирота, хотя Фандорин и без него понял смысл сказанного. Письмоводитель, кажется, попытался спорить, но хозяин, высыпавший было на стол груду иен, стал придвигать их обратно к себе. Было ясно, что без повторной игры денег он не отдаст. - Оставьте, - пожал плечами Эраст Петрович. - Хочет - сыграем. Ему же хуже. Снова защелкали кости в стаканчике. Теперь у стола собрались все, кто был в зале - кроме безучастных курильщиков да двух придверных охранников, но и те приподнялись на цыпочки, пытаясь хоть что-то разглядеть поверх согнутых спин. Скучал лишь титулярный советник. Он знал, что по таинственной прихоти судьбы всегда выигрывает в любые азартные игры, даже те, правила которых ему мало известны. Так что же беспокоиться из-за глупого "чета-нечета"? Другой на его месте с этаким редкостным талантом давно бы сделался миллионщиком или, подобно пушкинскому Германну, сошел с ума, не вынеся мистической прихотливости Фортуны. Фандорин же взял себе за правило с доверием относиться к чудесам и не пытаться втиснуть их в колодки человеческой логики. Раз иногда случаются чудеса - спасибо Тебе, Господи, а смотреть дареному коню в зубы - дурной тон. Эраст Петрович едва взглянул на стол, когда кости были брошены во второй раз. Опять синяя оказалась медлительнее красной. Публика утратила сдержанность, послышались восклицания. - Они говорят: "Синяя кость полюбила гайдзина!", - крикнул в ухо титулярному советнику раскрасневшийся Сирота, сгребая кучу белых и желтых монет. - Сударыня, вот деньги вашего отца. - Фандорин отодвинул в сторону кучку, проигранную хозяином во время предыдущей игры. - Дамарэ! - рявкнул горбатый на зрителей. Его вид был страшен. Глаза налились кровью, кадык дрожал, бугристая грудь тяжело вздымалась. Служанка волокла по полу позвякивающий мешок. Дрожащими руками хозяин развязал тесемки и начал быстро выкладывать на стол столбики из монет, в каждом по десять штук. Будет отыгрываться, понял Эраст Петрович и подавил зевок. Один из громил, стороживших вход, не выдержал - подался к столу, почти сплошь заставленному тускло поблескивающими серебряными столбиками. На сей раз горбатый тряс стаканчиком не меньше минуты - никак не мог решиться. Все завороженно смотрели на его руки, лишь Фандорин, твердо уверенный в нерушимости своей игроцкой удачи, глазел по сторонам. Именно поэтому он увидел, как круглолицый японец потихоньку пятится к выходу. Что это он так скрытно-то? Не заплатил по счету? Или стащил что-нибудь? Кости ударились о дерево, все наклонились над столом, толкаясь плечами, а Фандорин с любопытством наблюдал за коротышкой. Тот повел себя поразительным образом. Допятившись до охранника, который хоть и остался у двери, но был всецело сосредоточен на игре, круглолицый коротким, фантастически быстрым движением ударил его ладонью по шее. Детина без звука рухнул на пол, а воришка (если это был воришка) был таков: бесшумно отодвинул засов и выскользнул наружу. Эраст Петрович только головой покачал, впечатленный подобной ловкостью, и повернулся к столу. На что же он поставил? Кажется, на чет. Красная фишка остановилась на двойке, синяя еще катилась. В следующую секунду взревела дюжина глоток - так оглушительно, что у титулярного советника заложило уши. Сирота колотил начальника по спине, кричал что-то нечленораздельное. Софья Диогеновна смотрела на Фандорина лучистыми от счастья глазами. Синяя кость лежала, чернея шестью жирными точками. Отчего любит Лишь тех, кто к ней холоден, Игральная кость? Флаг великой державы Раздвинув остальных, Сирота принялся ссыпать серебро обратно в мешок. Комнату наполнил меланхоличный звон, но эта музыка продолжалась недолго. Раздался яростный вопль, исторгнутый сразу несколькими глотками, и в зал ворвалась целая орава туземцев весьма устрашающего вида. Первым вбежал горбоносый усач со свирепо ощеренным ртом, в руках у него была длинная бамбуковая палка. За ним, столкнувшись в проеме плечами, влетели еще двое - один со свистом рассекал воздух железной цепью, другой держал странное приспособление: деревяшку, к которой на шнуре была приделана еще одна такая же. Следом ввалился громила такого роста и такой стати, что впору в Москве на ярмарке показывать - Эраст Петрович и не подозревал, что в мелкотравчатой японской нации встречаются подобные экземпляры. Последним же вкатился давешний коротышка, так что его странное поведение разъяснилось. Одна шайка что-то не поделила с другой, понял Эраст Петрович. Все в точности, как у нас. Только наши головорезы обуви не снимают. Последнее наблюдение было вызвано тем, что нападавшие, прежде чем ступить на циновки, скинули свои деревянные сандалии. И пошла такая потасовка, какой Фандорину в своей жизни видеть еще не доводилось, хоть, невзирая на молодые лета, титулярному советнику уже случалось побывать в кровавых переделках. В этой неприятной ситуации Эраст Петрович поступил разумно и хладнокровно: подхватил на руки сомлевшую от ужаса Софью Диогеновну, оттащил в дальний угол и прикрыл собою. Рядом немедленно оказался Сирота, в панике повторявший непонятное слово: "Якудза, якудза!" - Что вы говорите? - переспросил Фандорин, наблюдая за ходом баталии. - Бандиты! Я предупреждал! Будет Инцидент! Ах, это Инцидент! И тут письмоводитель был совершенно прав - инцидент наметился нешуточный. Игроки и зеваки кинулись врассыпную. Сначала жались к стенам, потом, пользуясь тем, что у двери никого нет, один за другим уносили ноги. Последовать их благоразумному примеру Фандорин не мог - не бросать же было барышню, а дисциплинированный Сирота явно не собирался покидать начальника. Письмоводитель даже пытался, в свою очередь, заслонить дипломата собою, но Эраст Петрович отодвинул японца в сторону - мешал смотреть. Молодым человеком быстро овладело возбуждение, охватывающее всякое существо мужского пола при виде драки, даже если тебя она не касается и вообще ты человек мирный. Дыхание учащается, кровь бежит вдвое быстрей, сами собой сжимаются кулаки, и вопреки рассудку, вопреки инстинкту самосохранения, хочется кинуться в кучу-малу, чтоб налево и направо раздавать слепые, азартные удары. Правда, в этой драке слепых ударов было немного. Пожалуй что и вовсе не было. Бранных слов дерущиеся не выкрикивали, лишь крякали да яростно взвизгивали. У нападавших за предводителя, похоже, был усач с палкой. Он первым кинулся в бой и очень ловко смазал концом по уху уцелевшего привратника - вроде бы слегка, но тот упал навзничь и больше не встал. Двое, что следовали за усатым, принялись размахивать один цепью, другой деревяшкой, и уложили троих белолобых охранников. Но сражение на этом не закончилось - какой там. В отличие от неистового усача Горбун на рожон лезть не стал. Он держался за спинами своих людей, выкрикивая приказания. Откуда-то из задних комнат выбегали новые бойцы, и нападавшим тоже пришлось несладко. Воинство Горбуна было вооружено длинными кинжалами (а может быть, короткими мечами - Эраст Петрович затруднился бы в точной дефиниции этих клинков длиной дюймов в пятнадцать-двадцать) и владело своим оружием довольно ловко. Казалось бы, что бамбук или деревяшка против стали, не говоря уж о голых руках, которыми дрались великан и коротышка, но все же чаша весов явно склонялась не в пользу "Ракуэна". Круглолицый махал не только руками, но и ногами, умудряясь попадать пяткой кому в лоб, кому в подбородок. Его слоноподобный товарищ поступал величественней и проще: с поразительной для таких габаритов прыткостью хватал противника за сжимавшее кинжал запястье и рывком швырял на пол, а то и об стену. Его окорокообразные ручищи, сплошь покрытые цветной татуировкой, обладали поистине нечеловеческой силой. Безучастными к побоищу оставались лишь обеспамятевшая девица Благолепова да блаженствующие опиоманы, хотя по временам до тюфяков долетали брызги крови, выметнувшейся из рассеченной артерии. Один раз на дремлющего китайца обрушилась очередная жертва богатыря-человекометателя, но временный гость райских кущ лишь мечтательно улыбнулся. Белые повязки пятились к стойке, теряя бойцов. Кто лежал с пробитой головой, кто стонал, обхватив сломанную руку, но и налетчики понесли потери. Напоролся грудью на клинок виртуоз хитрой деревяшки. Пал цепеносец, пронзенный сразу с двух сторон. Круглолицый прыгун был жив, но получил крепкий удар эфесом в висок и сидел на полу, тупо мотая полуобритой башкой. Зато Горбун был зажат в угол, и к нему подбирались двое самых опасных врагов - татуированный исполин и горбоносый усач. Хозяин уперся горбом в стойку, с неожиданной ловкостью перевернулся и оказался по ту сторону прилавка. Только вряд ли это могло его спасти. Главарь налетчиков шагнул вперед и завертел в воздухе свистящие восьмерки своим орудием, едва касаясь его кончиками пальцев. Горбун поднял руку. В ней посверкивал шестизарядный револьвер. - Давно бы так, - заметил Эраст Петрович помощнику. - Мог бы сообразить и п-пораньше. На лице усатого разбойника возникло такое изумление, будто он никогда прежде не видел огнестрельного оружия. Рука с палкой взметнулась кверху, но выстрел прозвучал раньше. Пуля попала бандиту в переносицу и сбила его с ног. Из черной дырки медленно, словно нехотя, засочилась кровь. На лице убитого так и застыла ошеломленная гримаса. Последний из нападавших тоже был ошарашен. Его пухлая нижняя губа отвисла, заплывшие жиром глазки часто-часто моргали. Горбун выкрикнул какую-то команду. С пола, покачиваясь, поднялся один из охранников. Потом второй, третий, четвертый. Они крепко взяли гиганта за руки, но он легонько, почти небрежно шевельнул плечами, и белые повязки отлетели в стороны. Тогда хозяин преспокойно разрядил детине в грудь остальные пять патронов. Тот только дергался, когда пули вонзались в его огромное тело. Немного пошатался, весь окутанный пороховым дымом, и осел на циновки. - Не меньше полудюжины т-трупов, - подвел Эраст Петрович итоги сражения. - Нужно вызвать п-полицию. - Нужно скорей уходить, - возразил Сирота. - Какой ужасный Инцидент! Русский вице-консул на месте бандитского побоища. Ах, какой подлый человек этот Сэмуси! - Почему? - удивился Фандорин. - Ведь он защищал свою жизнь и свое заведение. Иначе его убили бы. - Вы не понимаете! Настоящие якудза не признают пороха! Они убивают только холодным оружием или голыми руками! Какой позор! Куда катится Япония! Идемте же! От пальбы Софья Диогеновна пришла в себя и села, подобрав ноги. Письмоводитель помог ей подняться и потащил к выходу. Чиновник шел следом, но все оглядывался. Он видел, как охранники оттаскивают за стойку мертвых, уносят и уводят раненых. Оглушенному коротышке заломили руки, вылили на него кувшин воды. - Что же вы? - позвал Сирота от дверей. - Поспешите! Эраст Петрович не только не поспешил, но и вообще остановился. - Подождите меня на улице. Я только з-заберу свой выигрыш. Но направился титулярный советник вовсе не к столу, на котором кучей лежало забрызганное кровью серебро, а к стойке - туда, где находился хозяин и куда поволокли схваченного якудзу. Горбун что-то спросил у него. Вместо ответа коротышка попробовал пнуть его ногой в пах, но удар получился вялым и неточным - очевидно, пленник еще не вполне пришел в себя. Хозяин злобно зашипел, стал бить маленького крепыша ногами - по животу, по коленям, по щиколоткам. Коротышка не издал ни звука. Вытерев со лба пот, Горбун снова что-то спросил. - Хочет знать, остался ли в "Тебэй-гуми" кто-то еще, - раздался шепот у самого уха Эраста Петровича. Это был Сирота. Вывел Софью Диогеновну на улицу и вернулся - вот какой ответственный. - Где остался? - В банде. Но якудза, конечно, не скажет. Сейчас его убьют. Идемте отсюда. Скоро явятся полицейские, им наверняка уже сообщили. Трое белоповязочников, кряхтя, тащили по полу мертвого богатыря. Мощные руки бессильно откинулись. На обоих мизинцах отсутствовали кончики. Девчонка-прислужница деловито сыпала белым порошком на циновки, тут же терла тряпкой, и красные пятна исчезали прямо на глазах. Тем временем хозяин набросил пленнику на шею тонкую веревку и затянул петлю. Подергал, подергал, а когда у якудзы лицо налилось кровью, снова задал тот же вопрос. Коротышка предпринял еще одну отчаянную попытку лягнуть своего мучителя, и опять безрезультатно. Тогда Горбун, видно, решил, что нечего попусту тратить время. Его приплюснутая физиономия расползлась в жестокой улыбке, правая рука начала медленно наматывать веревку на запястье левой. Пленник захрипел, губы тщетно пытались ухватить воздух, глаза полезли из орбит. - А ну-ка, переводите! - приказал письмоводителю Фандорин. - Я - представитель консульской власти города Йокогама, который находится под юрисдикцией великих держав. Требую немедленно прекратить самосуд. Сирота перевел, но гораздо длиннее, чем было сказано, а в конце вдруг выкинул фокус: достал из кармана два флажка, российский и японский (те самые, которые Эраст Петрович давеча видел у него на столе), и проделал с ними странную манипуляцию - трехцветный поднял высоко-высоко, а красно-белый наклонил. Удивительно, но речь письмоводителя и его диковинная жестикуляция на хозяина подействовали. Яростно пробормотав что-то под нос, он ослабил удавку. - Что это вы изобразили? - спросил недоумевающий вице-консул. - Я перевел ваши слова и прибавил от себя, что если он убьет бандита, то ему нужно будет убить и вас, а тогда нашему императору придется просить прощения у российского императора, и это покроет Японию страшным позором. Эраст Петрович был поражен тем, что на содержателя разбойничьего вертепа подействовала подобная аргументация. Очевидно, японские душегубы все-таки отличаются от российских. - А флажки? Вы что же, их всегда с собой носите? Сирота торжественно кивнул: - Я всегда должен помнить, что служу России, но при этом остаюсь японским подданным. И потом, они такие красивые! Он почтительно поклонился сначала русскому флагу, потом японскому. Эраст Петрович, немного подумав, сделал то же самое, только начал с флажка Страны Восходящего Солнца. Тем временем в зале началась непонятная суета. С пленного якудзы сняли петлю, но зачем-то уложили его на пол, причем четверо охранников уселись ему на руки и на ноги. По ухмылке Горбуна было видно, что он затеял какую-то новую скверну. Вбежали двое прислужников - у одного в руках странного вида железка, у другого бронзовая чашечка с тушью или чернилами. Коротышка стал извиваться всем телом, задергался, жалобно взвыл. Эраст Петрович поразился - ведь только что, перед лицом неминуемой смерти, этот человек был само бесстрашие! - В чем дело? Что они собираются с ним сделать? Скажите, что я не позволю его пытать! - Его не будут пытать, - мрачно сказал письмоводитель. - Хозяин собирается сделать ему на лбу татуировку - иероглиф ура. Это значит "предатель". Такой меткой якудзы клеймят изменников, которые совершили худшее из преступлений - выдали своих и за это недостойны смерти. Жить с таким клеймом невозможно и покончить с собой тоже нельзя, потому что труп закопают в живодерной слободе. Какая ужасная подлость! Нет, Япония теперь не та, что прежде. Честные разбойники прежних времен никогда не сделали бы такую гнусность. - Так надо этому помешать! - вскричал Фандорин. - Сэмуси не уступит, иначе он потеряет лицо перед своими людьми. А заставить его нельзя. Это внутри-японское дело, находящееся вне пределов консульской юрисдикции. Хозяин уселся поверженному на грудь. Вставил его голову в деревянные тиски, обмакнул железку в чернильницу, и стало видно, что торец замысловатого приспособления весь покрыт маленькими иголками. - Подлость всегда в пределах юрисдикции, - пожал плечами Эраст Петрович и, шагнув вперед, схватил хозяина за плечо. Кивнул на груду серебра, показал на пленника и сказал по-английски: - All this against him. Stake? <Все это против него. Ставка?> Было видно, что Горбун колеблется. Сирота тоже сделал шаг вперед, встал плечом к плечу с Фандориным и поднял российский флажок, давая понять, что за предложением вице-консула стоит вся мощь великой империи. - Okay. Stake, - хрипло повторил хозяин, поднимаясь. Щелкнул пальцами - ему с поклоном подали бамбуковый стаканчик и кости. Ах, если б всегда Ты внушал почтение, Флаг родной страны! Идущая под уклон булыжная мостовая Возле "Ракуэна" задерживаться не стали - не сговариваясь, сразу же свернули за угол и быстро-быстро зашагали прочь. Сирота, правда, уверял, что Горбун не посмеет пуститься в погоню, ибо отбирать назад выигрыш не в обычаях бакуто, но, похоже, и сам не очень-то верил в незыблемость бандитских традиций - то и дело оглядывался назад. Письмоводитель тащил мешок с серебром, Эраст Петрович вел под локоть барышню, а сзади плелся выигранный в кости якудза, кажется, еще не пришедший в себя после всех испытаний и вывертов судьбы. Лишь выбравшись из "стыдного квартала", остановились перевести дух. По улице бежали рикши, вдоль магазинных витрин прогуливалась чинная публика, а спускающуюся к речке булыжную мостовую ярко освещали газовые фонари - на город уже спустились сумерки. Здесь титулярный советник был подвергнут тройному испытанию. Пример подала девица Благолепова. Она пылко обняла Эраста Петровича за шею (при этом больно ударив по спине узелком с капитановым наследством) и оросила его щеку слезами благодарности. Молодой человек был назван "спасителем", "героем", "ангелом" и даже "дусей". И это было лишь начало. Пока ошеломленный "дусей" Фандорин успокаивал барышню, осторожно гладя ее по сотрясающимся плечам, Сирота терпеливо ждал. Но едва Эраст Петрович высвободился из девичьих объятий, письмоводитель склонился перед ним чуть не до земли, да так и замер в этой позе. - Господи, Сирота, да вы-то что? - Мне стыдно за то, что в Японии есть такие люди, как Сэмуси, - глухим голосом сказал тот, не поднимая головы. - И это в первый же день вашего приезда! Что вы должны думать о нас! Фандорин стал было объяснять патриоту, что в России тоже очень много плохих людей и что он отлично знает: судить о народе следует по его лучшим, а не худшим представителям, но тут на вице-консула обрушилась новая напасть. Круглолицый разбойник перестал посекундно оглядываться в сторону моста, запыхтел и вдруг как повалится Эрасту Петровичу в ноги, как примется стучать крепким лбом о мостовую! - Он благодарит вас за спасение его чести и его жизни, - перевел Сирота. - Скажите ему, пожалуйста, что благодарность принята, пусть поскорей встанет, - нервно сказал титулярный советник, оглядываясь на публику. Бандит встал, поклонился в пояс. - Он говорит, что он - солдат почтенной шайки "Тебэй-гуми", которая более не существует. Словосочетание "почтенная шайка" так заинтересовало Фандорина, что он попросил: - Пусть расскажет о себе. - Хай, касикомаримасита <Слушаюсь (яп.)>, - снова поклонился "солдат", прижал ладони к бокам и стал даже не рассказывать, а скорее докладывать, причем совершенно по-военному "ел глазами начальство", в роли которого оказался Эраст Петрович. - Он из семьи потомственных мати-якко и очень этим гордится. (Это такие благородные якудзы, которые защищают маленьких людей от произвола властей. Ну, заодно, и обирают, конечно), - полупереводил-полукомментировал Сирота. - У его отца на руке было всего два пальца. (Это в якудзе такой обычай: если разбойник в чем-то провинился и хочет извиниться перед шайкой, то отрезает себе кусочек пальца.) Сам он, правда, отца не помнит - про него люди рассказывали. Мать у него тоже из почтенной семьи, у нее все тело было в татуировках, до самых коленок. Когда ему было три года, его отец сбежал из тюрьмы, спрятался на маяке и дал знать жене - она служила в чайном доме. Мать привязала ребенка на спину и поспешила к мужу на скалу, но ее выследили и донесли стражникам. Те окружили маяк. Отец не захотел возвращаться в тюрьму. Он ударил жену ножом в сердце, а себя в горло. Маленького сына тоже хотел зарезать, но не смог и просто бросил в море. Однако карма не позволила мальчику утонуть - его выловили и отнесли в приют. - Ну и зверь же был его папаша! - воскликнул потрясенный Эраст Петрович. Сирота удивился: - Почему зверь? - Да ведь он зарезал собственную жену, а малютку сына б-бросил со скалы! - Уверяю вас, он ни за что не стал бы убивать свою супругу, если бы она сама его об этом не попросила. Они не захотели расставаться, их любовь оказалась сильнее смерти. Это очень красиво. - Но младенец-то здесь при чем? - У нас в Японии на это смотрят иначе, извините, - строго ответил письмоводитель. - Японцы - люди ответственные. Родители отвечают за своего ребенка, особенно если он совсем маленький. Мир так жесток! Разве можно бросать на произвол судьбы беззащитное существо? Это слишком бесчеловечно! Семье нужно держаться вместе, не разлучаться. В этой истории трогательней всего то, что отец не смог ударить своего маленького сына ножом... Пока между вице-консулом и его помощником происходил этот диалог, коротышка вступил в беседу с Софьей Диогеновной. Поклонился ей и задал какой-то вопрос, от которого девица всхлипнула и горько заплакала. - Что такое? - вскинулся Фандорин, не дослушав Сироту. - Этот бандит вас обидел? Что он вам сказал? - Не-ет, - зашмыгала носом Благолепова. - Он спросил... он спросил, как поживает мой почтенный батюшка-а-а... Из глаз барышни снова хлынула влага, очевидно, производимая ее слезными железами в поистине неограниченном количестве. - Разве он знал вашего отца? - удивился Эраст Петрович. Софья Диогеновна сморкалась в мокрый платок и ответить не смогла, поэтому Сирота переадресовал вопрос якудзе. - Нет, он не имел чести быть знакомым с отцом желтоволосой госпожи, но вчера ночью он видел, как она приходила за своим родителем в "Ракуэн". Он был очень общительный человек. Одни от опиума засыпают, другие, наоборот, становятся веселыми и разговорчивыми. Старый капитан не умолкал ни на минуту, все рассказывал, рассказывал. - Что рассказывал? - рассеянно спросил Фандорин, доставая часы. Без четверти восемь. Если придется ехать с консулом на пресловутый Холостяцкий бал, то хорошо бы перед этим принять ванну и привести себя в порядок. - Про то, как возил трех пассажиров в Токио, к причалу Сусаки. Как ждал их там, а потом привез обратно. Они говорили на сацумском диалекте. Думали, что гайдзин не поймет, а капитан давно по японским морям плавает, все диалекты понимать научился. У сацумцев были с собой длинные свертки, а в свертках мечи, он разглядел одну из рукояток. Чудная, покрыта камиясури. - Здесь Сирота запнулся, не зная, как перевести трудное слово. - Камиясури - это такая бумага, вся в стеклянной крошке. Ее используют, чтобы делать поверхность дерева гладкой... - Наждаковая? - Да-да! Наж-да-ковая, - медленно повторил Сирота, запоминая. - Но разве рукоятка может быть наждаковой? Ладонь раздерешь. - Конечно, не может, - согласился японец. - Но я всего лишь перевожу. Он велел якудзе продолжать. - Эти люди очень плохо говорили про министра Окубо, называли его Ину-Окубо, то есть "Собака Окубо". Один, сухорукий, который у них за старшего, сказал: "Ничего, завтра он от нас не уйдет". А когда капитан их привез в Йокогаму, они велели завтра за час до рассвета быть на том же месте и дали хороший задаток. Капитан рассказывал про это всем, кто оказывался рядом. И говорил, что посидит еще немного, а потом пойдет в полицию и ему там дадут большую награду, потому что он спасает министра от злоумышленников. Переводя рассказ бандита, Сирота все больше хмурился. - Это очень тревожное сообщение, - объяснил письмоводитель. - Бывшие самураи из княжества Сацума ненавидят своего земляка. Они считают его предателем. Он принялся расспрашивать коротышку, но тот рассмеялся и пренебрежительно махнул рукой. - Говорит, все это чушь. Капитан был совсем пьяный от опиума, у него заплетался язык. Наверняка ему примерещилось. Откуда у сацумских самураев деньги платить за паровой катер? Они все голодранцы. Хотели бы зарубить министра - пошли бы в Токио пешком. И потом, где это видано - обматывать рукоятку меча наж-да-ковой бумагой? Старый гайдзин просто хотел, чтобы его слушали, вот и плел небылицы. Эраст Петрович и Сирота переглянулись. - Ну-ка, пусть расскажет во всех п-подробностях. Что еще говорил капитан? Не случилось ли с ним чего-нибудь? Якудза удивился, что его история вызвала такой интерес, но отвечал старательно: - Больше он ничего не говорил. Только про награду. Заснет, потом проснется и снова про то же. Пассажиров он, наверно, и в самом деле возил, но про мечи - это ему, конечно, от опиума приснилось, все так говорили. И ничего особенного с капитаном не случилось. Сидел до рассвета, потом вдруг встал и ушел. - "Вдруг"? Как именно это п-произошло? - стал допытываться Фандорин, которому история про таинственных сацумцев что-то ужасно не понравилась - особенно в связи со скоропостижной кончиной Благолепова. - Просто встал и ушел. - Ни с того ни с сего? Якудза задумался, припоминая. - Капитан сидел и дремал. Спиной к залу. Кажется, сзади кто-то проходил и разбудил его. Да-да! Какой-то старик, совсем пьяный. Он пошатнулся, взмахнул рукой и задел капитана по шее. Капитан проснулся, заругался на старика. Потом говорит: "Хозяин, что-то мне нехорошо, пойду". И ушел. Закончив переводить, Сирота прибавил от себя: - Нет, господин титулярный советник, ничего подозрительного. Видно, у капитана заболело сердце. Дошел до дому и там умер. Эраст Петрович на это умозаключение никак не откликнулся, однако судя по прищуренности глаз остался не вполне им удовлетворен. - Рукой по шее? - пробормотал он задумчиво. - Что? - не расслышал Сирота. - Что этот разбойник теперь будет делать? Ведь его шайка разгромлена, - спросил Фандорин, но без большого интереса - просто до поры до времени не хотел посвящать письмоводителя в свои мысли. Разбойник ответил коротко и энергично. - Говорит: буду вас благодарить. Решительность тона, которым были произнесены эти слова, заставила титулярного советника насторожиться. - Что он хочет этим сказать? Сирота с явным одобрением объяснил: - Теперь вы на всю жизнь его ондзин. В русском языке, к сожалению, нет такого слова. - Он подумал немного. - Погробный благодетель. Так можно сказать? - П-погробный? - вздрогнул Фандорин. - Да, до самого гроба. А он ваш погробный должник. Вы ведь не только спасли его от смерти, но и уберегли от несмываемого позора. За такое у нас принято платить наивысшей признательностью, даже самой жизнью. - На что мне его жизнь? Скажите ему "не за что" или как там у вас полагается и пускай идет своей дорогой. - Когда говорят такие слова и с такой искренностью, то потом не идут своей дорогой, - укоризненно сказал Сирота. - Он говорит, что отныне вы его господин. Куда вы - туда и он. Коротышка низко поклонился и выставил вверх мизинец, что показалось Эрасту Петровичу не очень-то вежливым. - Ну, что он? - спросил молодой человек, все больше нервничая. - Почему не уходит? - Он не уйдет. Его оябун погиб, поэтому он решил посвятить свою жизнь служению вам. В доказательство своей искренности предлагает отрезать себе мизинец. - Да пошел он ко всем ч-чертям! - возмутился Фандорин. - Пусть катится! Вот именно! Так ему и скажите! Письмоводитель не посмел спорить с раздраженным вице-консулом и начал было переводить, но запнулся. - По-японски нельзя сказать просто "катись", нужно обязательно пояснить, куда. Если б не присутствие барышни, Эраст Петрович не поскупился бы на точный адрес, ибо его терпение было на исходе - первый день пребывания в Японии получался чрезмерно утомительным. - К-колбаской, под горку, - махнул Фандорин рукой в сторону берега. На лице настырного коротышки мелькнуло недоумение, но сразу же исчезло. - Касикомаримасита, - кивнул он. Улегся наземь, оттолкнулся рукой и покатился под откос. Эраст Петрович сморщился: ведь все бока отобьет о булыжники, болван. Но черт с ним, имелись дела поважнее. - Скажите, Сирота, можете ли вы порекомендовать надежного доктора, способного произвести вскрытие? - Надежного? Да, я знаю очень надежного доктора. Его зовут мистер Ланселот Твигс. Он человек искренний. Странноватая рекомендация для медика, подумал чиновник. Снизу доносился мерный, постепенно убыстряющийся шорох - это катился колбаской под горку, по булыжной мостовой, погробный должник Фандорина. Набьют синяков Булыжники дороги. Тяжел Путь Чести. Совершенно здоровый покойник - Ничего не понимаю, - объявил доктор Ланселот Твигс, сдергивая скользкие, в бурых пятнах перчатки и накрывая раскромсанное тело простыней. - Сердце, печень, легкие в полном порядке. В мозгу никаких следов кровоизлияния - зря я пилил черепную коробку. Дай Бог всякому мужчине за пятьдесят пребывать в столь отменном здравии. Фандорин оглянулся на дверь, за которой под присмотром Сироты осталась Софья Диогеновна. Голос у доктора был громкий, а сообщенные им анатомические подробности могли вызвать у барышни новый взрыв истерических рыданий. Хотя откуда этой простой девушке знать английский? Вскрытие происходило в спальне. Просто сняли с деревянной кровати тощий матрас, постелили на доски промасленную бумагу, и врач взялся за свое невеселое дело. Вокруг импровизированного анатомического стола горели свечи, Эраст Петрович, взявший на себя роль ассистента, держал фонарь и поворачивал его то так, то этак, в зависимости от указаний оператора. Сам при этом старался смотреть в сторону, чтобы, упаси Боже, не грохнуться в обморок от жуткого зрелища. То есть, когда доктор говорил: "Взгляните-ка, какой великолепный желудок" или "Что за мочевой пузырь! Мне бы такой! Вы только посмотрите!" - Фандорин поворачивался, даже кивал и согласно мычал, но глаза благоразумно держал зажмуренными. Титулярному советнику хватало и запаха. Казалось, эта пытка никогда не кончится. Доктор был немолод и степенен, но при этом чрезвычайно многословен. Выцветшие голубые глазки светились добродушием. Свое дело выполнял добросовестно, время от времени вытирая рукавом потную плешь, окруженную венчиком рыжеватых волос. Когда же оказалось, что причина смерти капитана Благолепова никак не желает проясняться, Твигс вошел в азарт, и пот полил по лысине в три ручья. Через час, две минуты и сорок пять секунд (измучившийся Эраст Петрович следил по часам) он наконец капитулировал: - Вынужден констатировать: совершенно здоровый труп. Это был поистине богатырский организм, особенно если учесть длительное употребление покойником высушенного млечного сока семенных коробочек Papaver somniferum. Ну, разве что в трахее следы въевшихся табачных смол, да небольшое потемнение в легких, вот видите? - (Эраст Петрович, не глядя, сказал "Oh, yes".) - Сердце, как у быка. И вдруг ни с того ни с сего взяло и остановилось. Никогда не видел ничего подобного. Видели бы вы сердце моей бедной Дженни, - вздохнул Твигс. - Мышцы были, как истончившиеся тряпочки. Я когда вскрыл грудную клетку, просто заплакал от жалости. У бедняжки было совсем слабое сердце, вторые роды надорвали его. Эраст Петрович уже знал, что Дженни - покойная супруга доктора и тот решил собственноручно произвести вскрытие, потому что у обеих дочек тоже слабое сердце, в мать, и необходимо было посмотреть, в чем там дело - подобные болезни часто передаются по наследству. Выяснилось, что имеется средневыраженный пролапс митрального клапана, и, обладая этой важной информацией, доктор смог правильно организовать лечение своих обожаемых малюток. Слушая этот удивительный рассказ, Фандорин не знал, восхищаться ему или ужасаться. - Вы хорошо проверили шейные позвонки? - уже не в первый раз спросил Эраст Петрович. - Я говорил: его, возможно, ударили в шею, сзади. - Никакой травмы. Даже синяка нет. Только красное пятнышко чуть ниже основания черепа, словно от легкого ожога. Но этакий пустяк ни в коем случае не мог иметь сколько-нибудь серьезных последствий. Может быть, удара не было? - Не знаю, - вздохнул молодой человек, уже жалея, что затеял канитель со вскрытием. Мало ли от чего могло остановиться сердце заядлого опиомана? На стуле висела одежда покойного. Эраст Петрович задумчиво посмотрел на вытертую спину кителя, на латаную рубашку с пристегнутым воротничком - самым что ни на есть дешевым, целлулоидным. И вдруг наклонился. - Удар не удар, но прикосновение было! - воскликнул он. - Смотрите, вот здесь, отпечатался след п-пальца. Хотя, может быть, это рука самого Благолепова, - тут же сник чиновник. - Пристегивал воротник, да и ухватился... - Ну, это нетрудно выяснить. - Доктор достал из кармана лупу, присел на корточки возле стула. - Угу. Большой палец правой руки. - Вы можете так определить на взгляд? - поразился Фандорин. - Да. Немножко интересовался. Видите ли, мой приятель доктор Генри Фолдс, работающий в одном токийском госпитале, сделал любопытное открытие. Исследуя отпечатки пальцев на древней японской керамике, он обнаружил, что узор на подушечках никогда не повторяется... - Твигс подошел к кровати, взял правую руку покойника, рассмотрел в лупу большой палец. - Нет, это совсем другой палец. Никаких сомнений... Так вот, мистер Фолдс выдвинул любопытную гипотезу, согласно которой... - Я читал про отпечатки пальцев, - нетерпеливо перебил Эраст Петрович, - но европейские авторитеты не находят этой идее практического применения. Лучше проверьте, совпадает ли место, где отпечатался палец, с покраснением, про которое вы говорили. Доктор бесцеремонно приподнял мертвую голову с отпиленной верхушкой, согнулся в три погибели. - Пожалуй, совпадает. Да только что с того? Прикосновение было, но удара-то не было. Откуда взялся ожог, непонятно, но, уверяю вас, от такой причины еще никто не умирал. - Ладно, зашивайте, - вздохнул Фандорин, сдаваясь. - Зря я вас обеспокоил. Пока доктор орудовал иглой, титулярный советник вышел в соседнюю комнату. Софья Диогеновна подалась ему навстречу с таким выражением лица, будто ожидала чудесного известия - мол, батюшка вовсе не умер, это только что научно установил доктор-англичанин. Покраснев, Фандорин сказал: - Нужно было м-медицински определить причину смерти. Так положено. Барышня кивнула, надежда на ее лице померкла. - И какая оказалась причина? - поинтересовался Сирота. Эраст Петрович смущенно закашлялся и пробормотал запомнившуюся абракадабру: - П-пролапс митрального клапана. Письмоводитель уважительно кивнул, а Софья Диогеновна тихо, безутешно заплакала, будто это известие ее окончательно подкосило. - А что мне-то теперь, господин вице-консул? - срывающимся голосом спросила она. - Боюсь я тут одна. Ну как Сэмуси нагрянет, за деньгами? Нельзя ли мне у вас в присутствии переночевать? Я бы как-нибудь на стульчиках, а? - Хорошо, идемте. Что-нибудь п-придумаем. - Я только вещи соберу. Барышня выбежала из комнаты. Наступила тишина. Лишь слышно было, как, насвистывая, работает доктор. Потом что-то шмякнуло об пол, и Твигс выругался: "Damned crown!", из чего Фандорин сдедуктировал, что англосакс уронил крышку черепа. Эраста Петровича замутило, и, чтоб не услышать еще какой-нибудь пакости, он затеял разговор - спросил, отчего Сирота назвал доктора "искренним человеком". Тот обрадовался вопросу - похоже, молчание его тоже томило - и с удовольствием принялся рассказывать: - Это очень красивая история, про нее даже хотели написать пьесу для театра Кабуки. Случилась она пять лет назад, когда Твигс-сэнсэй еще носил траур по своей уважаемой супруге, а его уважаемые дочери были маленькими девочками. В клубе "Юнайтед", играя в карточную игру бридж, сэнсэй поссорился с одним нехорошим человеком, билетером. Билетер приехал в Йокогаму недавно, стал всех обыгрывать в карты, а кто обижался - вызывал на поединок, и уже одного человека застрелил насмерть, а двоих тяжело ранил. Билетеру за это ничего не было, потому что это называется "дуэль". - А, бретер! - догадался Фандорин, поначалу введенный в заблуждение непредсказуемым чередованием "р" и "л" в речи письмоводителя, во всем прочем абсолютно правильной. - Ну да, билетер, - повторил Сирота. - И вот этот плохой человек вызвал сэнсэя стреляться. Положение у доктора было ужасное. Стрелять он не умел совсем, и билетер наверняка бы его убил, и тогда дочери остались бы круглыми сиротами. Но если бы сэнсэй отказался от дуэли, все от него отвернулись бы, и дочерям было бы стыдно за такого отца. А он очень не хотел, чтобы девочки его стыдились. И тогда мистер Твигс сказал, что принимает вызов, но что ему нужно пять дней отсрочки, чтобы подготовиться к смерти, как подобает джентльмену и христианину. А еще он потребовал от секундантов, чтобы они назначили самую большую дистанцию, какую только разрешает дуэльный кодекс, - целых тридцать шагов. Билетер с презрением согласился, но взамен потребовал, чтобы число выстрелов было не ограничено и чтобы дуэль продолжалась "до результата". Он сказал, что не позволит превращать поединок чести в комедию. Пять дней сэнсэя никто не видел. Стали говорить, что он тайком уплыл на корабле и даже бросил своих дочерей. Но в назначенный день и час он пришел к месту дуэли. Кто был там, говорили, что он был немножко бледный, но очень сосредоточенный. Противников поставили в тридцати шагах друг от друга. Доктор снял сюртук, заткнул уши ватой. А когда секундант махнул платком, он поднял пистолет, тщательно прицелился и попал билетеру точно в середину лба. - Да что вы! - воскликнул Эраст Петрович. - Вот это удача! Поистине Твигса Всевышний пожалел! - Все в Сеттльменте тоже так думали. Но вскоре открылось, в чем дело. Управляющий стрелковым клубом рассказал, что мистер Твигс все пять дней провел в тире. Вместо того чтобы молиться и писать завещание, он учился стрелять из дуэльного пистолета, причем именно с расстояния в тридцать шагов. Сэнсэй немножко оглох, но научился без промаха попадать в середину мишени. Еще бы, ведь он израсходовал несколько тысяч зарядов. Всякий на его месте добился бы того же. - Ах, какой молодец! - Некоторые говорили, как вы. Но другие возмущались и ругали доктора за то, что это была unfair play <Нечестная игра (англ.)>. Один морокосос, лейтенант французской морской пехоты, напился пьяный и стал при всех издеваться над доктором за трусость. Сэнсэй тяжело вздохнул и сказал: "Вы очень молодой и еще не понимаете, что такое ответственность. Но если вы считаете меня трусом, я согласен с вами стреляться на тех же условиях" - и при этом так внимательно посмотрел морокососу в середину лба, что тот сразу стал совсем трезвый и извинился. Вот какой человек доктор Твигс! - с восхищением закончил Сирота. - Искренний человек! - Как Пушкин и фельдмаршал Сайго? - невольно улыбнулся Эраст Петрович. Письмоводитель торжественно кивнул. Да, признаться, и Фандорин взглянул на вышедшего из спальни доктора иными глазами. Отметил в его внешности некоторые черты, не бросающиеся в глаза при поверхностном взгляде: твердую линию подбородка, неколебимую массивность лба. Очень интересный экземпляр. - Зашит, заштопан, в наилучшем виде, - объявил доктор. - С вас, мистер Фандорин, гинея и два шиллинга. И еще шесть пенсов за место в морге. Лед в Йокогаме дорог. Когда Сирота отправился за тележкой для перевозки тела, Твигс взял Эраста Петровича двумя пальцами за пуговицу и с загадочным видом произнес: - Я тут думал об отпечатке пальца и красном пятнышке... Скажите, господин вице-консул, случалось ли вам слышать об искусстве дим-мак? - П-простите? - Не случалось, - констатировал доктор. - И это неудивительно. О дим-мак мало что известно. Возможно, это вообще выдумки... - Да что это такое - "дим-мак"? - Китайское искусство Отсроченного Убийства. Эраст Петрович вздрогнул и посмотрел на Твигса в упор - не шутит ли. - Как это? - Подробности мне неизвестны, но я читал, что есть люди, умеющие убивать и врачевать одним прикосновением. Вроде бы они умеют концентрировать некую энергию, собирать ее в пучок и воздействовать этим пучком на определенные точки тела. Про иглоукалывание-то вы слышали? - Да, слышал. - Судя по всему, дим-мак оперирует теми же анатомическими знаниями, но использует не иглу, а обычное прикосновение. Я читал, что владеющий этим таинственным искусством способен вызвать острый приступ боли, или, наоборот, сделать человека совершенно нечувствительным к боли, или временно парализовать его, или усыпить, или убить... Причем не обязательно в момент прикосновения, а с отсрочкой. - Я вас не понимаю! - воскликнул Фандорин, слушавший доктора с все возрастающим недоумением. - Я сам не понимаю. Это похоже на сказку... Но мне вспомнилась прочитанная история: как мастер дим-мак нанес сам себе удар в некую точку и упал замертво. Не дышал, сердце не билось. Враги бросили его на съедение псам, а он через некоторое время очнулся живой и здоровый. Читал я и другую историю - про то, как одного китайского правителя поцеловал в ногу нищий. Через некоторое время на месте поцелуя появилось розовое пятно, а еще через несколько часов царь вдруг упал мертвым... Черт! - смутился доктор. - Я уподобляюсь болванам-журналистам, которые выдумывают про Восток всякие небылицы. Просто, пока я зашивал нашего приятеля, все думал про след на шее, вот и вспомнил... Трудно было представить, чтобы такой солидный и положительный человек, как доктор Твигс, вздумал дурачить собеседника, но и поверить в Отсроченное Убийство убежденному рационалисту, каковым считал себя Эраст Петрович, было трудно. - М-да, - вымолвил в конце концов титулярный советник. - На Востоке, конечно, много всяких явлений, не изученных европейской наукой... На этом вежливом замечании мистический разговор и закончился. x x x С Твигсом распрощались на улице. Доктор сел на рикшу, приподнял шляпу и укатил. Двое туземцев укладывали на тележку тело бедного капитана, завернутое в простыню. Эраст Петрович, Сирота и всхлипывающая Софья Диогеновна отправились в консульство пешком, потому что "ездить на живом человеке" Фандорин снова отказался, а письмоводитель и барышня тоже не пожелали барствовать, раз уж титулярный советник шествует на своих двоих. У первого же фонаря вице-консула ждал сюрприз. Из темноты возник круглолицый якудза, про которого Эраст Петрович уже и думать забыл. Прижал руки к бокам, застыл в низком поклоне. Потом выпрямился и уставился на своего благодетеля суровым, немигающим взглядом. - Я докатился до самой речки, - перевел Сирота, глядя на разбойника с явным одобрением. - Какие еще будут приказания, господин? - До чего же он мне надоел! - пожаловался Фандорин. - Лучше бы ему тавро на лоб поставили! Послушайте, Сирота, мне теперь никогда от него не отвязаться? Письмоводитель внимательно посмотрел упрямцу в глаза и покачал головой: - Это человек слова. Единственный способ - приказать ему покончить с собой. - Господь с вами! Ладно. Пусть по крайней мере скажет, как его з-зовут. Сирота перевел чиновнику ответ бывшего солдата банды Тебэй-гуми: - Его зовут Масахиро Сибата, но вы можете называть его просто Маса. Эраст Петрович оглянулся на скрип колес и снял цилиндр - возчики катили мимо тележку, на которой "совершенно здоровый покойник" отправился следом за доктором, в мертвецкую. В изголовье лежали ботинки и аккуратно сложенная одежда. Вокруг суета, Один лишь он спокоен, Ушедший к Будде. Искры на клинке катаны - Трое сацумцев? Завернутые в тряпки мечи? Называли Окубо "собакой"? Это может быть очень, очень серьезно! - озабоченно проговорил Доронин. - Тут все подозрительно, а особенно то, что воспользовались катером. Это лучший способ попасть в самое сердце столицы, минуя дорожные посты и заставы. Эраст Петрович застал Всеволода Витальевича дома, в левом флигеле консульства. Доронин уже вернулся с открытия благонравного заведения и последовавшего за ним ужина и теперь переодевался к Холостяцкому балу. Шитый золотом мундир висел на стуле, пухлая горничная-японка помогала консулу облачиться в смокинг. Квартира начальника Фандорину очень понравилась: обставленная легкой ратановой мебелью, она весьма удачно сочетала русскость с японской экзотикой. К примеру, в углу на столике сиял замечательно бокастый самовар, сквозь стеклянные дверцы шкафа просматривались разноцветные графины с настойками да наливками, но картины и свитки на стенах были сплошь туземные, на почетном месте красовалась подставка с двумя самурайскими мечами, а через открытую дверь виднелась совершенно японская комната, то есть безо всякой мебели и с соломенным полом. Туманные обстоятельства смерти Благолепова заинтересовали Всеволода Витальевича гораздо меньше, чем трое его ночных пассажиров. Фандорину такая реакция даже поначалу показалась чрезмерной, но Доронин объяснил причину своей тревоги. - Что у министра много ненавистников, особенно среди южного самурайства, не секрет. В Японии политические покушения происходят почти столь же часто, как в России. Правда, у нас сановников убивают революционеры, а здесь реакционеры, но, как говорится, хрен редьки не слаще - обществу и государству равный вред что от левых зилотов, что от правых. Окубо - ключевая фигура в японской политике. Если фанатики до него доберутся, переменится весь курс, все направление развития империи, и притом в крайне опасном для России смысле. Видите ли, Фандорин, министр Окубо - сторонник эволюции, постепенного развития внутренних сил страны под жестким контролем правительства. Это дрессировщик, который щелкает кнутом и не позволяет тигру вырваться из клетки. Тигр - это наследственная, глубоко укорененная воинственность здешнего дворянства, а клетка - Японский архипелаг. Из-за чего развалился пресловутый триумвират трех туземных корсиканцев? Из-за вопроса о войне. Могущественная партия, которую возглавлял любимый герой нашего Сироты маршал Сайго, хотела немедленно завоевать Корею. Окубо тогда одержал верх над своими оппонентами, потому что он умнее и хитрее. Но если его убьют, неминуемо возобладают сторонники быстрого развития за счет экспансии, поэты великой азиатской империи Ямато. Хотя на свете, ей-богу, и так уже слишком много империй - того и гляди все они пересобачатся между собой и вопьются друг другу в волосья стальными когтями... - Постойте, - хмурился Фандорин, открывший было свою кожаную книжечку, предназначенную для сбора сведений о Японии, но пока еще ничего не записавший. - А что России за дело? Ну, напали бы японцы на корейцев, нам-то что? - Це-це-це, какие ребяческие речи, а еще дипломат, - укоризненно поцокал языком консул. - Учитесь мыслить государственно, стратегически. Мы-то с вами уже давно империя, а империям, душа моя, есть дело до всего, что происходит на земном шаре. До Кореи тем более. Для японцев Корейский полуостров станет не более чем мостиком в Китай и Маньчжурию, а туда мы и сами давно уже целимся. Неужто не слышали о проекте создания Желтороссии? - Слышал. Но мне эта идея не нравится. Ей-богу, Всеволод Витальевич, нам дай Бог в своих внутренних проблемах разобраться. - Не нравится ему! - хмыкнул консул. - Вы на царской службе состоите? Жалование получаете? Так вот и извольте выполнять свою работу, а думать и отдавать приказы будут другие, кому это по должности вверено. - Да разве можно не д-думать? Вы и сами-то не очень похожи на бездумного исполнителя! Лицо Доронина стало жестким. - Тут вы правы. Я, разумеется, думаю, имею собственное суждение и по мере сил стараюсь доводить его до начальства. Хотя, конечно, иногда хочется... Впрочем, не ваше дело, - разозлился вдруг консул и дернул рукой, отчего запонка полетела на пол. Служанка села на колени, подобрала золотой кружок и, поймав руку консула, привела манжету в порядок. - Домо, домо, - поблагодарил ее Всеволод Витальевич, и девушка улыбнулась, обнажив кривые зубы, ужасно портившие ее довольно смазливое личико. - Сказал бы ей кто-нибудь, чтоб улыбалась, не раскрывая губ, - не удержавшись, вполголоса заметил Фандорин. - У японцев другие понятия о женской красоте. У нас ценятся большие глаза, а у них узкие. У нас форма зубов, а у них только цвет. Неровность зубов - признак чувственности, считается весьма эротичным. Как и оттопыренностъ ушей. Ну, а про ноги японских красавиц лучше вообще не говорить. От привычки к сидению на корточках большинство женщин здесь кривоноги и косолапы. Но есть и отрадные исключения, - прибавил вдруг Доронин совсем другим, ласковым тоном и улыбнулся, глядя поверх плеча Эраста Петровича. Тот оглянулся. В дверях японской комнаты стояла женщина в изящном бело-сером кимоно. В руках она держала поднос с двумя чашками. Белокожее улыбчивое лицо показалось Фандорину необычайно милым. Женщина вошла в гостиную, бесшумно переступая маленькими ступнями в белых носках, и с поклоном предложила гостю чаю. - А вот и моя Обаяси, любящая меня согласно подписанному контракту. Эрасту Петровичу показалось, что нарочитая грубость этих слов вызвана смущением - Всеволод Витальевич смотрел на свою конкубину взглядом мягким и даже нежным. Молодой человек почтительно поклонился, даже щелкнул каблуками, как бы компенсируя доронинскую резкость. Консул же произнес несколько фраз по-японски и прибавил: - Не беспокойтесь, она по-русски совсем не знает. Не обучаю. - Но почему? - Чего ради? - слегка поморщился Доронин. - Чтобы она после меня вышла по контракту за какого-нибудь морячишку? Наши Нахимовы очень ценят, если "мадамка" хоть чуть-чуть умеет болтать по-русски. - Вам-то не все равно? - сухо заметил титулярный советник. - Ей ведь нужно будет как-то жить и после того, как ваша к-контрактная любовь завершится. Всеволод Витальевич вспыхнул: - Я о ней позабочусь. Не нужно меня уж вовсе монстром представлять! Понимаю вашу шпильку, сам заслужил - не нужно было бравировать цинизмом. Если угодно знать, я эту даму уважаю и люблю. И она отвечает мне тем же, вне зависимости от контрактов, да-с! - Так и женились бы по-настоящему. Что вам мешает? Огонь, вспыхнувший было в глазах Доронина, погас. - Шутить изволите. Сочетаться законным браком с японской конкубиной? Погонят со службы, за урон звания российского дипломата. И что тогда? В Россию ее везти прикажете? Так она там зачахнет, от нашего климата и от наших нравов. На нее ведь там будут как на мартышку какую пялиться. Здесь остаться? Буду исторгнут из цивилизованного европейского общества. Нет уж, в одну повозку впрячь неможно... И так все отлично. Обаяси от меня ничего большего не требует и не ждет. Всеволод Витальевич немного покраснел, ибо разговор все дальше вторгался в сферу сугубой приватности. Но обиженному за даму Фандорину и того показалось мало. - А если будет ребенок? - воскликнул он. - О нем тоже "позаботитесь"? Иначе говоря, откупитесь? - Не способен иметь, - осклабился Доронин. - Говорю об этом безо всякого стеснения, ибо половое бессилие здесь ни при чем. Совсем напротив. - Желчная улыбка стала еще шире. - Смолоду, знаете ли, очень увлекался, как говорится, насчет клубнички, вот и допрыгался до скверной болезни. Кое-как залечился, но вероятность обзаведения потомством почти нулевая - приговор медицины. Потому, собственно, и не сочетался законным браком с какой-нибудь благонравной девицей отечественного производства. Материнский инстинкт разочаровывать не желал-с. Обаяси, видимо, почувствовала, что разговор принимает неприятное направление. Еще раз поклонившись, так же бесшумно вышла. Поднос с чаем оставила на столе. - Ну будет, будет, - прервал сам себя консул. - Что-то мы с вами очень уж по-русски... Для подобных задушевностей требуется либо давняя дружба, либо изрядная доза выпитого, а мы едва знакомы и совершенно трезвы. Посему давайте-ка лучше вернемся к делу. Приняв подчеркнуто деловитый вид, Всеволод Витальевич стал загибать пальцы: - Во-первых, нужно рассказать обо всем капитан-лейтенанту Бухарцеву - я вам о нем говорил. Во-вторых, написать донесение его превосходительству. В-третьих, если Окубо прибудет на бал, предупредить его об опасности... - Я все же не п-понимаю... Даже если подозрительные речи трех пассажиров не привиделись Благолепову в опиумном дурмане, стоит ли так уж полошиться? Они вооружены всего лишь холодным оружием. Если бы у них имелись револьверы или карабины, вряд ли бы они стали таскать с собой свои средневековые мечи. Неужто подобные субъекты могут представлять опасность для самого могущественного политика Японии? - Ах, Эраст Петрович, вы что же, думаете, сацумцы не знакомы с огнестрельным оружием или не достали бы деньги на пару револьверов? Да одно ночное катание на катере, поди, стоит дороже, чем подержанный "смит-энд-вессон". Тут другое. В Японии почитается неприличным убивать врага пулей - по-ихнему это трусость. Заклятого врага, да еще столь именитого, как Окубо, нужно непременно зарубить мечом, в крайнем случае заколоть кинжалом. К тому же вы себе не представляете, что такое катана, японский меч, в руках настоящего мастера. Европейцам подобное и не снилось. Консул снял с лаковой подставки ту саблю, что подлиннее, бережно покачал в левой руке, не обнажая. - Я, разумеется, фехтовать катаной не умею - этому нужно учиться с детства. Причем желательно учиться по-японски, то есть посвятить изучаемому предмету всю свою жизнь. Но я беру у одного старика уроки баттодзюцу. - Уроки чего? - Баттодзюцу - это искусство выхватывания меча из ножен. Эраст Петрович поневоле рассмеялся. - Одного лишь выхватывания? Это как у заправских д-дуэлянтов времен Карла Девятого? Лихо тряхнуть шпагой, чтобы ножны сами отлетели в сторону? - Дело тут не в лихости. Вы хорошо владеете револьвером? - Неплохо. - И, конечно, уверены, что, имея револьвер, без труда справитесь с противником, который вооружен одним лишь мечом? - Разумеется. - Хорошо-с, - промурлыкал Всеволод Витальевич и достал из шкафчика револьвер. - Знакомы с таким агрегатом? Это "кольт". - Конечно, знаком. Но у меня есть кое-что получше. Фандорин сунул руку под фалду сюртука и вынул из потайной кобуры маленький плоский револьвер, спрятанный так ловко, что охранники в "Ракуэне" нащупать его не смогли. - Это "герсталь-агент", семизарядный. Они изготавливаются на з-заказ. - Красивая вещица, - одобрил консул. - Засуньте-ка его обратно. Вот так. А теперь можете выхватить его очень-очень быстро? Эраст Петрович молниеносно вскинул руку с револьвером, наставив его начальнику прямо в лоб. - Превосходно! Предлагаю маленькую игру. По команде "ори!" вы выхватываете ваш "герсталъ", я - катану, и посмотрим, кто кого. Титулярный советник снисходительно улыбнулся, спрятал револьвер в кобуру и сложил руки на груди, чтобы дать сопернику дополнительную фору, но тут Доронин его перещеголял - поднял правую ладонь выше головы. Скомандовал: - Раз... Два... Три! Разглядеть движение, сделанное консулом, было невозможно. Эраст Петрович увидел лишь сверкающую дугу, превратившуюся в клинок, который застыл в неподвижности еще до того, как молодой человек успел поднять руку с револьвером. - Поразительно! - воскликнул он. - Но ведь мало выхватить саблю, нужно еще преодолеть разделяющие нас полторы сажени. За это время я успел бы и прицелиться, и выстрелить. - Вы правы. Но я ведь предупреждал, я всего лишь научился выхватывать меч. Уверяю вас, что мой учитель фехтования рассек бы вас надвое, прежде чем вы спустили бы курок. Эраст Петрович спорить не стал - фокус произвел на него впечатление. - А слышали ли вы что-нибудь об искусстве Отсроченной Смерти? - осторожно спросил он. - Кажется, оно называется дим-мак. И пересказал консулу то, что услышал от доктора Твигса. - Никогда о подобном не слыхивал, - пожал плечами Доронин, любуясь бликами света на клинке. - По-моему, это выдумки того же жанра, что фантастические истории о ниндзя. - О ком? - В средние века были кланы шпионов и наемных убийц, они назывались ниндзя. Японцы обожают плести про них всякие небылицы с мистическим флером. - Ну, а если предположить, что этот китайский дим-мак действительно существует, - продолжал о своем Фандорин. - Могут ли сацумские самураи им владеть? - Черт их знает. Теоретически рассуждая, это возможно. Сацума - край мореплавателей, оттуда корабли ходят по всей Юго-Восточной Азии. К тому же рукой подать до островов Рюкю, где издавно процветает искусство убивать голыми руками... Тем более нужно принять меры. Если трое благолеповских пассажиров не обычные сумасброды, а мастера тайных дел, опасность еще серьезней. Что-то непохожа эта троица на полоумных фанатиков. Зачем-то плавали через залив в Токио, да еще с предосторожностями - надо думать, специально наняли иностранца, полагая, что он не поймет их наречия и вряд ли сведущ в японских делах. Щедро заплатили, выдали аванс за следующую поездку. Серьезные господа. Вы полагаете, это они убили Благолепова за то, что слишком много болтал и собирался идти в полицию? - Нет. Это был какой-то старик. Скорее всего, он вообще ни при чем. И все же странная смерть капитана не дает мне покоя... Всеволод Витальевич прищурил глаз, сдул с меча пылинку. Раздумчиво произнес: - Странная не странная, пускай даже старый опиоман окочурился сам по себе, но это дает нам отличный предлог для организации собственного расследования. Еще бы! Российский подданный скончался при подозрительных обстоятельствах. В подобных случаях, согласно статусу Сеттльмента, представитель потерпевшей стороны, то бишь консул Российской империи, имеет право провести самостоятельное следствие. Вы, Фандорин, служили в полиции, имели отношения с Третьим отделением, так что вам и карты в руки. Попробуйте выйти на след ночных пассажиров. Не сами, конечно, - улыбнулся Доронин. - К чему подвергать свою жизнь опасности? Вы как вице-консул лишь возглавите дознание, а практическую работу будет осуществлять муниципальная полиция, она неподотчетна туземным властям. Я направлю соответствующее письмо сержанту Локстону. А министра предостережем нынче же. Все, Фандорин. Одиннадцатый час, пора ехать к Дону Цурумаки. У вас смокинг есть? Титулярный советник рассеянно кивнул - его мысли были заняты предстоящим расследованием. - Должно быть, в нафталине и неглаженный? - Неглаженный, но без нафталина - я н-надевал его на пароходе. - Отлично, я велю Нацуко, чтобы немедленно отутюжила. Консул обратился к горничной по-японски, но Фандорин сказал: - Благодарю. У меня уже есть собственный слуга. - Батюшки, когда это вы успели? - оторопел