таточно широка, чтобы в нее пролезть. Но здесь проклятая створка все-таки скрипнула. В тот же миг свет погас. Фандорин, уже не осторожничая, толкнул окно и спрыгнул на пол, однако дальше двигаться не мог, ибо не видел ни зги. Выставил вперед руку с "герсталем", напряженно вслушался - не подкрадывается ли невидимый противник. Невидимый-то невидимый, но отнюдь не загадочный. В краткое мгновение перед тем, как погас фонарь, скрюченный обернулся, и Эраст Петрович отчетливо разглядел набриллиантиненный пробор, худое горбоносое личико и даже белый цветок в бутоньерке. Его сиятельство князь Онокодзи, великосветский шпион, собственной персоной. Предосторожности, кажется, были излишни. Нападать на титулярного советника японский денди не собирался. Судя по абсолютному беззвучию, царившему в кабинете, князя уже и след простыл. Но это теперь было неважно. Фандорин спрятал револьвер в кобуру и отправился разыскивать лестницу на второй этаж. x x x Выслушав вице-консула, Цурумаки почесал переносицу. Судя по гримасе, сенсационное известие его не столько поразило, сколько озадачило. Он выругался по-японски и стал жаловаться: - Ох уж эти аристократы... Живет под моей крышей, занимает целый флигель, плачу ему пенсию пять тысяч в месяц, а все мало. Да знаю я, знаю, что он секретами и сплетнями приторговывает. Сам иногда пользуюсь, за отдельную плату. Но это уже слишком. Видно, князек совсем в долгах увяз. Ах! - скорбно вздохнул толстяк. - Не будь моим ондзином его покойный отец, выгнал бы к черту. Это ведь он к моему сейфу подбирается. Эраст Петрович был поражен такой флегматичностью. - Меня восхищает, как японцы относятся к долгу благодарности, но, по-моему, всему есть свои г-границы. - Ничего, - махнул Дон своей вересковой трубкой. - Сейф ему все равно не открыть. Для этого ключ нужен, а ключик вот он, всегда при мне. Он достал из-за ворота рубашки цепочку, на которой висела маленькая золотая роза с шипастым стебельком. - Красивая вещица? Берешь за бутончик, вставляешь, шипы попадают в бороздки... Вот он, волшебный сезам к моей пещерке Аладдина. Цурумаки поцеловал ключик и засунул его обратно. - Не царапают? - спросил Фандорин. - Я про шипы. - Царапают, еще как. Но это боль такого свойства, что от нее лишь слаще живется, - подмигнул миллионщик. - Напоминает о блестящих камушках, о золотых слиточках. Можно и потерпеть. - Вы держите золото и драгоценности дома? Но зачем? Ведь есть б-банковские хранилища. Хозяин заулыбался, на круглых щеках появились ямочки. - Знаю. У меня и собственный банк есть. С отличными бронированными подвалами. Но мы, пауки-кровососы, предпочитаем не выпускать добычу из своей паутины. Всего наилучшего, Фандорин-сан. Спасибо за любопытную информацию. Титулярный советник откланялся, чувствуя себя несколько уязвленным: хотел быть спасителем, а вместо этого угодил всего лишь в информаторы. Но вышел наружу, посмотрел в сторону павильона, парившего над черной гладью пруда, и ощутил такой острый, такой всеохватный прилив счастья, что ерундовое огорчение немедленно забылось. Однако "Натянутая тетива" звенела не только блаженством, и не все пущенные ею стрелы устремлялись в звездное небо. Некая мучительная нотка, некая ядовитая игла отравляла счастье Эраста Петровича. Ночью ему было не до страданий, потому что любовь живет только тем, что здесь и сейчас, но вдали от О-Юми, в одиночестве, Фандорин думал лишь об одном. В первое же свидание, целуя О-Юми в прелестно оттопыренное ушко, он вдруг уловил легчайший запах табака - трубочного, английского. Отодвинулся, хотел задать вопрос - и не задал. Зачем? Чтоб она солгала? Чтоб ответила: "Нет-нет, между мной и ним все кончено"? Или чтоб сказала правду и сделала их дальнейшие встречи невозможными? Потом мучился от собственного малодушия. Днем приготовил целую речь, собирался сказать, что так больше продолжаться не может, что это глупо, жестоко, противоестественно, наконец, унизительно! Она обязана уйти от Булкокса, раз и навсегда. Раз или два пытался затеять этот разговор, но О-Юми твердила лишь: "Ты не понимаешь. Ни о чем меня не спрашивай. Я не могу говорить тебе правду, а лгать не хочется". Потом пускала в ход руки, губы, и он сдавался, забывал обо всем на свете, чтобы назавтра вновь терзаться обидой и ревностью. Консул Доронин, несомненно, видел, что с его помощником происходит нечто из ряда вон выходящее, но с расспросами не лез. Бедный Всеволод Витальевич пребывал в уверенности, что Фандорин по ночам ведет расследование, и держал данное слово: не вмешивался. Из-за этого титулярного советника по временам мучила совесть, но гораздо меньше, чем воспоминание о запахе английского табака. На шестую ночь (она же вторая, проведенная в павильоне без любимой) страдания вице-консула достигли апогея. Строго-настрого запретив себе думать о причине, по которой О-Юми не смогла нынче прийти, Эраст Петрович призвал на помощь логику: есть трудная задача, нужно найти решение - уж, казалось бы, что может быть проще для приверженца аналитической теории? И что же? Решение немедленно нашлось, да такое простое, такое очевидное, что Фандорин поразился собственной слепоте. Еле дождался вечера, явился в павильон раньше обычного, и как только заслышал приближающиеся шаги О-Юми, сразу кинулся ей навстречу. - Я б-болван! - воскликнул Эраст Петрович, беря ее за руки. - Тебе нечего бояться Булкокса. Мы поженимся. Ты станешь женой российского подданного, и этот человек не сможет тебе ничего сделать! Предложение руки и сердца было встречено неожиданным образом. О-Юми расхохоталась, будто услышала хоть и не очень умную, но ужасно смешную шутку. Поцеловала титулярного советника в нос. - Глупости. Мы не можем стать мужем и женой. - Но п-почему? Из-за того, что я дипломат? Так я подам в отставку! Из-за того, что ты боишься Булкокса? Я вызову его на дуэль и убью! Или, если... если тебе его жалко, просто уедем отсюда! - Дело не в этом, - терпеливо, словно ребенку, сказала она. - Совсем не в этом. - А в чем же? - Посмотри, какая у тебя левая бровь. Она идет полукругом, вот так... И сверху, вот здесь, наметилась маленькая морщинка. Ее пока не видно, но лет через пять она проступит. - При чем здесь морщинка? - таял Эраст Петрович от ее прикосновений. - Она говорит о том, что тебя будет любить очень много женщин, а это мне вряд ли понравится... И еще вот этот чуть опущенный уголок рта, он свидетельствует о том, что в следующий раз ты женишься не раньше шестидесяти. - Не смейся надо мной, ведь я серьезно! Мы с тобой поженимся и уедем. Хочешь, уедем в Америку? Или в Новую Зеландию? Локстон был там, он говорит, что это самое красивое место на земле. - И я серьезно. - О-Юми взяла его руку, провела по своему виску. - Чувствуешь, где проходит жилка? На сун с четвертью от края глаза. Это значит, что я никогда не выйду замуж. А еще у меня есть родинка, вот здесь... Она раздвинула края кимоно, обнажив грудь. - Да, я знаю. И что она означает, согласно науке нинсо? - спросил Фандорин и, не удержавшись, наклонился поцеловать родинку под ключицей. - Этого я тебе сказать не могу. Но, пожалуйста, больше не говори со мной ни о женитьбе, ни об Алджи. В ее глазах уже не было улыбки - в них мелькнула строгая и грустная тень. Эраст Петрович не знал, что задело его больше: "Алджи", твердость отказа или нарочитая смехотворность приведенных резонов. "Она превратила меня в недоумка, в молокососа", пронеслось в голове у Фандорина. Он вспомнил, как давеча Доронин сказал: "Что с вами творится, душа моя? Свежеете и юнеете прямо на глазах. Когда приехали, смотрелись лет на тридцать, а теперь вполне выглядите на свои двадцать два, даже с седыми височками. Японский климат и опасные приключения вам явно на пользу". Быстро, почти скороговоркой - чтобы не дать себе опомниться - он выпалил: - Раз так, больше мы встречаться не будем. До тех пор, пока ты с ним не расстанешься. Сказал - и закусил губу, чтобы немедленно не забрать свои слова обратно. Она молча смотрела ему в глаза. Поняв, что больше ничего не услышит, опустила голову. Натянула приспущенное кимоно на плечи, медленно вышла. Фандорин ее не остановил, не окликнул, даже не посмотрел вслед. В себя пришел от боли в ладонях. Поднес руки к глазам, непонимающе уставился на капельки крови и не сразу догадался, что это след ногтей. "Ну вот и все, - сказал себе титулярный советник. - Лучше так, чем сделаться совершенным ничтожеством. Прощай, сон золотой". И накаркал: сон действительно его оставил. Вернувшись домой, Эраст Петрович разделся, лег в постель, но уснуть не смог. Лежал на боку, смотрел в стену. Ее сначала было почти не видно - лишь что-то неясно сереющее сквозь мрак; потом, с приближением рассвета, стена стала белеть, на ней проступили смутные разводы; вот они сфокусировались в бутончики роз; ну а затем в окно заглянуло солнце, и нарисованные цветы вспыхнули позолотой. Нужно было вставать. x x x Эраст Петрович решил жить так, как если бы в мире все было устроено осмысленным и спокойным образом - только этим можно противостоять клубящемуся в душе Хаосу. Сделал всегдашнюю гиревую экзерцицию и дыхательную гимнастику, поучился у Масы сбивать ногой катушку ниток с кроватной стойки, причем довольно чувствительно зашиб ступню. И физические упражнения, и боль были к месту, способствовали волевой концентрации. Фандорин чувствовал, что он на правильном пути. Переоделся в полосатое трико, отправился на обычную утреннюю пробежку - до парка, и потом двадцать витков по аллее, вокруг крикетной площадки. Соседи по Банду, по большей части англосаксы и американцы, успели привыкнуть к причудам русского вице-консула и, завидев ритмично отмахивающую локтями полосатую фигуру, лишь приветственно приподнимали шляпы. Эраст Петрович кивал и бежал себе дальше, сосредоточенно считая выдохи. Сегодня бег давался ему тяжелее обычного, дыхание никак не желало обретать размеренность. Упрямо стиснув зубы, титулярный советник прибавил скорости. ...Восемь, девять, триста двадцать; раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, триста тридцать; раз, два, три, четыре... На крикетной площадке, несмотря на ранний час, уже играли: команда Атлетического клуба готовилась к состязаниям на Кубок Японии - спортсмэны поочередно посылали мяч в виккет и потом стремглав неслись на противоположную сторону. Обежать поле Фандорину не удалось. На середине первого же круга вице-консула окликнули. В густых кустах стоял инспектор Асагава - бледный, осунувшийся, с лихорадочно горящими глазами, то есть, собственно, очень похожий на Эраста Петровича. Тот оглянулся - не смотрит ли кто. Вроде бы нет. Игроки увлечены тренировкой, а больше в парке никого не было. Титулярный советник нырнул в заросли акации. - Ну что? - с ходу, безо всяких "здравствуйте" и "как поживаете" накинулся на него инспектор. - Я жду ровно неделю. Больше не могу. Вы знаете, что вчера Сугу назначили интендантом полиции? Прежний снят с должности за то, что не сумел уберечь министра... У меня внутри все горит. Не могу есть, не могу спать. Вы придумали что-нибудь? Эрасту Петровичу стало стыдно. Он тоже не мог есть и спать, но совсем по иной причине. Про Асагаву же за минувшие дни ни разу даже не вспомнил. - Нет, не п-придумал... Плечи японца понуро опустились, словно он лишился последней надежды. - Да, конечно... - мрачно произнес инспектор. - По-вашему, по-европейски, здесь ничего не сделаешь. Ни улик, ни доказательств, ни свидетелей. - Он сделался еще бледнее, решительно тряхнул головой. - Ну и пусть. Раз по-европейски нельзя, поступлю по-японски. - Как это - "по-японски"? - Напишу письмо его величеству государю императору. Изложу все свои подозрения в адрес интенданта Суги. И убью себя, в доказательство своей искренности. - Себя? Не Сугу? - потрясенно воскликнул Фандорин. - Убить Сугу значило бы не покарать преступника, а совершить новое преступление. У нас есть древняя, благородная традиция. Хочешь привлечь внимание властей и общества к какому-нибудь злодейству - сделай сэппуку. Лживый человек резать себе живот не станет. - Взгляд Асагавы был воспален и тосклив. - Но если б вы знали, Фандорин-сан, как ужасно делать сэппуку без секунданта, без человека, который милосердным ударом меча прервет твои страдания! Увы, мне не к кому обратиться с этой просьбой, мои сослуживцы ни за что не согласятся. Я совсем один... - Он вдруг встрепенулся, схватил вице-консула за руку. - А может быть, вы? Всего один удар! У меня длинная шея, попасть по ней будет нетрудно! Фандорин отшатнулся. - Г-господь с вами! Я никогда не держал в руках меча! - Всего один удар! Я научу вас. Часок поупражняетесь на бамбуковом шесте, и у вас отлично получится! Прошу вас! Вы окажете мне неоценимую услугу! Заметив выражение лица собеседника, инспектор сбился. С усилием взял себя в руки. - Ладно, - сказал он глухо. - Извините, что попросил. Это было слабостью. Мне очень стыдно. Но Эрасту Петровичу было еще стыдней. В мире столько вещей более важных, чем уязвленное самолюбие, ревность или несчастная любовь! Например, стремление к правде и справедливости. Нравственная чистота. Самопожертвование во имя справедливости. - Послушайте, - взволнованно заговорил титулярный советник, стискивая вялую руку японца. - Вы умный, современный, образованный человек. Что за дикость - разрезать себе живот! Что за пережитки средневековья! Право, девятнадцатый век на исходе! К-клянусь вам, мы что-нибудь придумаем! Но Асагава не слушал его. - Я не могу так жить. Вам, европейцу, этого не понять. Пускай без секунданта! Мне не будет больно. Наоборот, я высвобожу боль, которая сжигает меня изнутри! Этот негодяй предал великого человека, который ему доверял! Отшвырнул меня носком сапога, как комок грязи! И теперь упивается победой! Я не могу видеть, как торжествует злодейство. Преступник Суга - начальник полиции! Красуется перед зеркалом в новом мундире, обустраивается в своем новом поместье Такарадзака! Он уверен, что весь мир у его ног. Это невыносимо! Эраст Петрович наморщил лоб. Такарадзака? Где-то он слышал это название. - Что за п-поместье? - Шикарная усадьба, близ столицы. Суга выиграл ее в карты, несколько дней назад. О, он везуч, его карма крепка! И тут Фандорину вспомнился разговор, подслушанный в кабинете Булкокса. "Что ж, Онокодзи, это очень по-японски, - сказал тогда англичанин. - Дать выговор, а через неделю наградить повышением". Князь ответил: "Это, дорогой Алджернон, не награда - лишь занятие освободившейся вакансии. Но будет ему и награда, за ловко исполненную работу. Получит в собственность загородную усадьбу Такарадзака. Ах, какие там сливы! Какие пруды!" Так, выходит, речь шла о Суге! - Что с вами? - спросил инспектор, удивленно глядя на Фандорина. Тот медленно произнес: - Кажется, я знаю, что нужно делать. У нас с вами нет улик, но, возможно, будет свидетель. Или, по крайней мере, осведомитель. Есть человек, который знает истинную подоплеку убийства. И Фандорин рассказал о пройдошистом денди, продавце чужих секретов. Асагава жадно слушал, будто приговоренный, которому объявляют о помиловании. - Онокодзи сказал, что Суга "ловко исполнил работу"? Значит, князю и в самом деле многое известно! - Уж во всяком случае больше, чем нам с вами. Интереснее всего, кто это вознаградил интенданта столь щедрым образом. Нельзя ли выяснить, кому поместье принадлежало прежде? - Одному из родственников сверженного сегуна. Но Такарадзака давно выставлена на торги. Ее мог купить кто угодно и тут же проиграть в карты. Выясним, это нетрудно. - А как быть с князем? Глупо надеяться, что он добровольно даст показания. - Даст, - уверенно заявил инспектор. - Добровольно и чистосердечно. - На щеках японца выступил румянец, голос стал бодрым и энергичным. Трудно было поверить, что всего минуту назад этот человек походил на живого покойника, - Онокодзи изнежен и слаб. А главное подвержен всевозможнейшим порокам, в том числе запретным. До сих пор я его не трогал, полагая, что этот бездельник, в сущности, безобиден. К тому же у него множество высоких покровителей. Но теперь я его возьму. - За что? Асагава задумался не более чем на пару секунд. - Он чуть не каждый день таскается в "Девятый номер". Это самый знаменитый йокогамский бордель, знаете? Фандорин помотал головой. - Ах да, вы ведь у нас недавно... Там имеется товар на все вкусы. Например, есть у хозяина так называемый "пансион", для любителей молоденьких девочек. Попадаются тринадцати-, двенадцати-, даже одиннадцатилетние. Это противозаконно, но поскольку в "Девятом номере" работают одни иностранки, мы не вмешиваемся, не наша юрисдикция. Онокодзи - большой любитель "малюток". Я велю хозяину (а он у меня в долгу) дать знать, как только князь уединится с девчонкой. Тут-то его и надо брать. Я сам, к сожалению, не смогу - арест должна произвести муниципальная полиция. - Значит, снова поработаем с сержантом Локстоном, - кивнул Эраст Петрович. - А скажите, нет ли среди малолетних п-проституток российских подданных? Это оправдало бы мое участие в деле. - Кажется, есть одна полька, - припомнил Асагава. - Не знаю только, какой у нее паспорт. Скорее всего никакого, ведь она несовершеннолетняя. - Царство Польское входит в состав Российской империи, а стало быть, несчастная ж-жертва разврата вполне может оказаться моей соотечественницей. Во всяком случае, долг вице-консула это проверить. Ну что, инспектор, передумали резать себе живот? Титулярный советник улыбнулся, но Асагава был серьезен. - Вы правы, - сказал он задумчиво. - Сэппуку - пережиток средневековья. В спину Фандорину ударило что-то маленькое и жесткое. Он обернулся - крикетный мяч. Кто-то из спортсмэнов послал его слишком далеко от цели. Подобрав упругий кожаный шарик, Эраст Петрович размахнулся, зашвырнул его на противоположную сторону площадки. Когда же снова обернулся к кустам, инспектора уже не было - лишь покачивались белые гроздья акации. Кружит голову, Сводит с ума белая Акации гроздь. Кусочек счастья - Что ж, стоит попробовать, - сказал Всеволод Витальевич, щуря свои красноватые глаза. - Если вам удастся разоблачить интенданта, это будет мощным ударом по партии войны. А ваше участие в расследовании не только снимет с нас подозрение в причастности к убийству Окубо, но и существенно поднимет российские акции в Японии. Фандорин застал консула в халате, за утренним чаепитием. Редкие волосы Доронина были обтянуты сеточкой, в открытом вороте рубашки виднелась тощая кадыкастая шея. Обаяси-сан с поклоном предложила гостю чашку, но Эраст Петрович отказался, соврав, что уже почаевничал. Ни есть, ни пить по-прежнему не хотелось. Зато исчезла апатия, сердце билось сильно и ровно. "Инстинкт охоты не менее древний и могучий, чем инстинкт любви", подумал титулярный советник и обрадовался, что к нему возвращается привычка рационализировать собственные чувства. - Господину посланнику о вашей новой затее мы сообщать не станем. - Доронин, оттопырив мизинец, поднес ко рту чашку, но не отпил. - Иначе он поручит дело капитан-лейтенанту Бухарцеву, и тот отличным образом все провалит. Эраст Петрович пожал плечами: - Зачем же тревожить его п-превосходительство по пустякам? Большое дело: вице-консул защищает интересы несовершеннолетней жертвы растления. Речь ведь пока идет только об этом. И здесь Всеволод Витальевич произнес весьма опрометчивую фразу. - Знаете, что такое настоящий патриотизм? - Поднял палец и изрек. - Действовать на благо Родины, даже если при этом идешь против воли начальства. Титулярный советник обдумал эту рискованную максиму. Кивнул, соглашаясь. - Спасибо за афоризм, я чувствую, что он мне в жизни еще не раз п-пригодится. Раз так, я, пожалуй, ничего больше вам рассказывать не стану. Буду действовать, как настоящий патриот, то есть без санкции начальства, по собственному разумению. Если что, сам за все и отвечу. Пока будем считать, что этого нашего разговора не было. Доронин вспыхнул, вскочил со стула, сорвал с волос сеточку. - Что за низкую роль вы мне отводите, милостивый государь! Прибыль, значит, пополам, а в случае убытка не извольте беспокоиться? Я русский дипломат, а не биржевой спекулянт! Бедная Обаяси, испуганная внезапным криком, замерла, прикрыла рот ладонью. Эраст Петрович тоже поднялся со стула. - Вот именно, - сухо сказал он, покоробленный "милостивым государем". - Вы дипломат, консул Российской империи, и должны думать не о вашей роли, а о благе отечества. x x x Разговор с Локстоном прошел гораздо проще, без интеллигентских рефлексий. - Значит, если покровители желтопузого сиятельства берут нас за задницу, я валю все на вас, - резюмировал американец. - Мое дело сторона: поступил вызов от русского консульства, обязан выполнять. Ноты и протесты, Расти, это по вашему ведомству. - Именно так. - Тогда я в игре. - Сержант ухмыльнулся. - Засадить настоящего дайме в кутузку - это по мне. Будет знать, как наших девчонок поганить! А если вам удастся прижучить ублюдка Сугу, с меня ящик настоящего бурбона, по доллар девяносто девять бутылка. Ишь, обезьяна, что придумал - белых людей за нос водить. Я со своими парнями, как идиот, стерег болото, пока он обтяпывал свои грязные делишки. Такого Уолтер Локстон никому не спустит, и уж особенно паршивому косоглазому туземцу! Поморщившись на американскую манеру отзываться об иных расах, титулярный советник повторил суть: - Вы ждете сигнала. Как только Онокодзи в очередной раз явится в "Девятый номер", хозяин подсунет ему полячку. Асагава немедленно дает вам знать. Вы спешите в бордель, производите арест на месте з-злодеяния. Потом вызываете русского вице-консула и начальника японской полиции. x x x "Очередного раза" ждать пришлось недолго. В тот же вечер в консульство явился рассыльный, принес официальную записку от сержанта Локстона: несовершеннолетняя особа женского пола, вероятно, являющаяся российской подданной, стала жертвой растления. Эраст Петрович немедленно отправился на вызов, для вящей формальности прихватив с собой письмоводителя Сироту. В кабинете начальника муниципальной полиции российские представители узрели препикантную картину. Перед хищно улыбающимся сержантом сидели двое: князь Онокодзи и щуплая девчонка - размалеванная, но с косичками и бантами. Оба задержанных были в совершенном дезабилье. Очевидно, Локстон сопроводил прелюбодеев в участок именно в том виде, в каком они были застигнуты. Облачение разъяренного дайме состояло из двух полотенец (одно вокруг чресел, второе наброшено на плечи) и шелковых носков на ремешках-эластик. Предполагаемая российская подданная была завернута в простыню, впрочем, совсем неплотно, и, в отличие от соучастника, особенного волнения не выказывала - вертела во все стороны смышленым скуластым личиком, пошмыгивала носом, а при виде пригожего вице-консула закинула ногу на ногу и игриво покачала шлепанцем. Коленка у жертвы растления была тощая, как лягушачья лапка. - Кто это? - возопил по-английски Онокодзи. - Я требовал присутствия японских властей! Вы ответите! Мой кузен - министр двора! - Это представитель потерпевшего государства, - торжественно объявил Локстон. - Вот, господин вице-консул, передаю это несчастное дитя на ваше попечение. Фандорин брезгливо покосился на растлителя и участливо спросил у девчонки по-русски: - Как тебя зовут? Та поиграла размалеванными глазенками, сунула в рот хвост косички и протянула: - Баська. Баська Зайончек. - Сколько тебе лет? Немножко подумав, несчастное дитя ответило: - Двадцать. И, что было уж совершенно лишним, дважды показала две растопыренные пятерни. - Она говорит, что ей двадцать лет? - немедленно оживился князь. - Она ведь про это сказала, да? Не обращая на него внимания, Эраст Петрович медленно произнес: - Очень жаль. Если бы вы были несовершеннолетняя, ну, малолетняя, Российская империя в моем лице защитила бы вас. И тогда вы могли бы рассчитывать на большую к-компенсацию. Вы знаете, что такое "компенсация"? Что такое "компенсация", Баська явно знала. Она наморщила лоб, пытливо разглядывая титулярного советника. Дернула ногой, сбросив шлепанец, почесала ступню и заявила, глотая твердое "л": - Я соврала пану. Мне четырнадцать лет. - Еще немножко подумала. - Скоро будет. А пока тринадцать. На сей раз показала сначала две пятерни, потом три пальца. - She is thirteen <Ей тринадцать (англ.)> - перевел Локстону вице-консул. Князь застонал. - Дитя мое, я могу защищать ваши интересы лишь в том случае, если вы находитесь в российском подданстве. Итак, вы подданная империи? - Так, - кивнула Баська и в подтверждение троеперстно перекрестилась - правда, слева направо. - Пан, а компенсация - это сколько? - She is a Russian subject, we'll take care of her <Она русская подданная, мы о ней позаботимся (англ.)>, - сказал Эраст Петрович сержанту, а девицу успокоил. - Будешь д-довольна. Больше в ее присутствии нужды не было. - Почему вы не дали бедняжке одеться? - с укором обратился вице-консул к Локстону. - Крошка совсем замерзла. Господин Сирота отведет ее на квартиру. Вообще-то было непохоже, чтобы Баська зябла. Напротив, поглядывая на интересного брюнета, она как бы случайно распахнула простыню, и Фандорин за моргал: грудь у несовершеннолетней Зайончек была развита не по годам. Хотя черт ее знает, сколько ей было лет на самом деле. Итак, пострадавшую увел Сирота, Эраст Петрович остался присутствовать при составлении протокола. А вскоре явился и японский представитель, начальник туземной полиции инспектор Асагава. Князь кинулся ему навстречу, размахивая руками, затараторил было что-то по-японски. - Молчать! - рявкнул Локстон. - Я требую, чтобы все переговоры велись на языке, понятном потерпевшей стороне. Потерпевшая сторона, то есть Фандорин, мрачно кивнула. - Человек, именующий себя князем Онокодзи, предложил выхлопотать мне повышение, если я замну это дело, - невозмутимо сообщил Асагава. Арестованный затравленно посмотрел на всех троих, и его глазки блеснули - кажется, он начинал догадываться, что угодил в участок неслучайно. Но вывод при этом сделал ошибочный. - Ну хорошо, хорошо, - хмыкнул он, поднимая руки в знак капитуляции. - Я вижу, что попался. Ловко вы все подстроили. Но вас, джентльмены, ждет разочарование. Вы думали, что раз я князь, то у меня денег полные карманы? Увы. Я гол, как храмовая черепаха. Сильно вы на мне не разживетесь. Я скажу вам, чем все закончится. Просижу ночь в вашей каталажке, а завтра приедет кто-нибудь из министерства и заберет меня. Останетесь ни с чем. - А позор? - сказал Асагава. - Вы, отпрыск древнего прославленного рода, замешаны в грязном скандальчике. Покровители вас, возможно, и вызволят, но потом разорвут все отношения. Свет отвернется от вас, как от зачумленного. Больше никакой протекции, никаких подачек от родственников. Онокодзи прищурился. Кажется, этот человечек был отнюдь не глуп. - Чего вы от меня хотите? Я же вижу - вы к чему-то клоните. Говорите прямо. Если цена честная, мы сговоримся. Асагава и Фандорин переглянулись. - Суга, - тихо сказал инспектор. - Нам нужен Суга. Расскажите все, что знаете о его роли в убийстве министра Окубо, и мы вас отпустим. Лицо князя так стремительно побледнело, словно кто-то мазнул по лбу и щекам кистью, обмакнутой в свинцовые белила. - Я ничего про это не знаю... - пролепетал он. - Неделю назад вы рассказывали Алджернону Булкоксу о том, какая награда ожидает Сугу за ловко исполненную работу, - вступил в игру Фандорин. - Не отпирайтесь, это бесполезно. Князь в ужасе уставился на вице-консула - видимо, не ожидал атаки с этой стороны. - Откуда вы...? В комнате мы были вдвоем! - Онокодзи растерянно захлопал ресницами. Эраст Петрович был уверен, что тщедушный прожигатель жизни сейчас дрогнет. Но вздрогнуть пришлось самому титулярному советнику. - А! - воскликнул арестованный. - Это его содержанка, да? Она шпионит на русских? Ну конечно! Слуг в доме не было, только она! - Какая содержанка? О ком это вы? - поспешно (пожалуй, слишком поспешно) переспросил Фандорин. Сердце сжалось. Не хватало еще навлечь на О-Юми беду! - Не нужно б-болтать у раскрытого окна, где вас могут подслушать чужие уши. Трудно было понять, удалось ли ему этой репликой сбить Онокодзи с опасного подозрения. Но откровенничать князь не пожелал. - Ничего говорить не буду, - угрюмо буркнул он. - Позор позором, но жизнь дороже... Ваш агент напутал. Ничего такого про интенданта Сугу я не знаю. И дальше стоял на своем. Угрозы скандала на него не действовали. Онокодзи лишь твердил, что требует немедленно известить токийскую полицию об аресте представителя высшей знати, двоюродного племянника четырех генералов, кузена двух министров, соученика двух императорских высочеств и прочая, и прочая. - Япония не допустит, чтобы князя Онокодзи держали в иностранной кутузке, - заявил он напоследок. "Он прав?" - взглядом спросил Фандорин у инспектора. Тот кивнул. "Что же делать?" - Скажите, сержант, у вас, наверное, очень много дел по переписке, отчетности, всякой документации? - спросил Асагава. - Да нет, не очень, - удивился Локстон. - Ну как же, - с нажимом произнес инспектор. - Вы отвечаете за целый Сеттльмент. Тут живут граждане пятнадцати государств, в порту столько кораблей, а у вас всего две руки. - Это да, - признал сержант, пытаясь понять, куда клонит японец. - Я знаю, что по закону вы обязаны сообщить нам об аресте японского подданного в течение двадцати четырех часов, но вы ведь можете и не уложиться в этот срок. - Могу. Дня два-три понадобится. А то и четыре, - стал подыгрывать американец. - Стало быть, денька через четыре я получу от вас официальное извещение. У меня тоже очень много дел. Нехватка штатов, еле справляюсь. Пока доложу в департамент, может миновать еще дня три... Онокодзи прислушивался к этому разговору со все нарастающим беспокойством. - Послушайте, инспектор! - вскричал он. - Но вы и так уже здесь! Вы знаете, что я арестован иностранцами! - Мало ли что я знаю. Я должен быть извещен об этом официально, согласно предписанной процедуре, - наставительно поднял палец Асагава. Титулярный советник решительно не понимал, что означает этот странный маневр, но отметил, что лицо арестанта странно задергалось. - Эй, дежурный! - крикнул сержант. - Этого в камеру. Да пошлите в бордель за его одеждой. - Что нам даст эта проволочка? - вполголоса спросил Фандорин, когда князя увели. Асагава ничего не ответил, только улыбнулся. x x x Снова была ночь. Снова Эраст Петрович не спал. Он не мучился бессонницей, сон словно бы перестал существовать, в нем отпала потребность. А может, все дело было в том, что титулярный советник не просто лежал в постели - он прислушивался. Дверь в коридор оставил открытой, и несколько раз почудилось, будто крыльцо скрипит под легкими шагами, будто кто-то стоит там, в темноте, и не решается постучать. Однажды, не выдержав, Фандорин поднялся, быстро прошел в прихожую и рывком распахнул дверь. Разумеется, на крыльце никого не было. Когда стук, наконец, раздался, он был отрывистым и громким. О-Юми так постучаться не могла, поэтому сердце Эраста Петровича не дрогнуло. Он спустил ноги с кровати, принялся натягивать сапоги, а Маса уже вел по коридору ночного гостя. То был констебль муниципальной полиции. Сержант просил господина вице-консула срочно прибыть в участок. Фандорин быстро шел по темному Банду, постукивая тростью. Сзади, зевая, плелся Маса. Препираться с ним было бессмысленно. В полицию слуга входить не стал, уселся на ступеньке, свесил стриженную ежиком голову, задремал. - У япошки судороги, - сказал вице-консулу Локстон. - Орет, бьется головой о стенку. Падучая, что ли? Я от греха велел связать. Послал за вами, за Асагавой и за доктором Твигсом. Док уже здесь, инспектора пока нет. Вскоре явился и Асагава. Выслушав сержанта, нисколько не удивился. - Так скоро? - сказал он и больше ничего объяснять не стал. Странное спокойствие инспектора, да и весь его "маневр" объяснились, когда в комнату вошел доктор Твигс. - Добрый вечер, джентльмены, - приветствовал он титулярного советника и инспектора. - Это не эпилепсия. Обычная абстинентная конвульсия. Этот человек заядлый морфинист. У него все вены на руках исколоты. Тут, конечно, еще и следствие истеричности, слабость характера, но вообще-то на такой стадии человек не может обходиться без очередной дозы более двенадцати часов. - Я же говорил вам, Фандорин-сан, что князь подвержен всем существующим порокам, - заметил Асагава. - Теперь он у нас запоет по-другому. Идемте. Камера представляла собой закуток в коридоре, отгороженный толстой железной решеткой. На деревянных нарах сидел связанный по рукам и ногам Онокодзи, трясся в ознобе, клацал зубами. - Доктор, сделайте мне укол! - закричал он. - Я умираю! Мне совсем плохо! Твигс вопросительно поглядел на остальных. Локстон невозмутимо жевал сигару, Асагава разглядывал страдальца с довольным видом. Лишь вице-консулу было явно не по себе. - Ничего, - сказал сержант. - Через недельку выйдете на свободу, тогда и уколетесь. Князь взвыл, согнулся пополам. - Это пытка, - вполголоса произнес Фандорин. - Вы как хотите, господа, но я такими методами добиваться показаний не желаю. Инспектор пожал плечами: - Разве мы его пытаем? Он сам себя пытает. Не знаю, как у вас, иностранцев, но у нас в японских тюрьмах заключенным наркотиков не дают. Может быть, в муниципальной полиции другие правила? Вы держите морфий для облегчения страданий арестованных морфинистов? - Еще чего. - Локстон восхищенно покачал головой. - Ну вы, Гоу, и молодчага. Есть чему поучиться. На сей раз Гоэмон Асагава не стал протестовать против американской фамильярности, лишь польщенно улыбнулся. - Это настоящее открытие! - продолжил сержант, приходя во все больший восторг. - Это ж какие перспективы открываются перед полицией! Как быть, если преступник запирается, не желает выдавать сообщников? Раньше его подвешивали на дыбу, жгли раскаленными щипцами и все такое. Во-первых, это нецивилизованно. Во-вторых, есть такие крепкие орешки, которых никакой пыткой не возьмешь. А тут - пожалуйста. Культурно, по-научному! Приучить такого упрямца к морфию, а после - бац, и больше не давать. Все расскажет, как миленький! Послушайте, Гоу, я напишу об этом статью в "Полицейскую газету". Конечно, и вас упомяну. Только идея все-таки моя. У вас это вышло случайно, а метод изобрел я. Вы, дружище, ведь не станете это оспаривать? - забеспокоился Локстон. - Не стану, Уолтер, не стану. Можете обо мне вовсе не упоминать. - Инспектор подошел к решетке, посмотрел на всхлипывающего князя. - Скажите, доктор, у вас в саквояже найдется ампула морфия и шприц? - Конечно. Онокодзи распрямился, с мольбой глядя на Асагаву. - Что, ваше сиятельство, поговорим? - задушевно сказал ему инспектор. Арестованный кивнул, облизнув сухие лиловые губы. Эраст Петрович хмурился, но молчал - главным сейчас был японский инспектор. - Спасибо, доктор, - сказал Асагава. - Заправьте шприц и дайте мне. Можете идти спать. Твигсу явно не хотелось уходить. С любопытством разглядывая связанного, он медленно рылся в своем чемоданчике, не спеша вскрывал ампулу, долго рассматривал шприц. Посвящать врача в тайны закулисной политики никто не собирался, это произошло само собой. - Ну скорее же, скорее! - закричал князь. - Ради Бога! Что вы возитесь? Один маленький укольчик, и я расскажу про Сугу все, что знаю! Твигс тут же навострил уши. - Про кого? Про Сугу? Про интенданта полиции? А что он сделал? Делать нечего - пришлось объяснить. Так и вышло, что группа, расследовавшая дело о странной смерти капитана Благолепова, вновь оказалась в прежнем составе. Только статус у нее теперь был иной: уже не официальные дознатели, а, пожалуй что, заговорщики. x x x После того как арестанта развязали и укололи, он почти сразу же порозовел, заулыбался, сделался развязным и говорливым. Болтал много, но существенного рассказал мало. По словам Онокодзи, новоиспеченный интендант полиции принял участие в заговоре против великого реформатора, потому что затаил обиду - оскорбился, что его подчинили никчемному аристократишке с большими связями. Суга, будучи человеком умным и хитрым, выстроил интригу так, чтобы одновременно достичь двух целей: отомстить министру, не сумевшему оценить его по достоинству, и свалить ответственность на своего непосредственного начальника, дабы занять его место. Все это Суге отлично удалось. В обществе, конечно, болтают всякое, но мертвый лев перестает быть царем зверей и превращается в обычную дохлятину, поэтому покойный Окубо теперь никого не интересует. В высших сферах дуют новые ветра, любимцы убитого министра уступают место ставленникам противоположной партии. - Участие Суги в заговоре - это слух или д-достоверный факт? - спросил Фандорин, разочарованный этой легкомысленной трескотней. Князь пожал плечами. - Доказательств, разумеется, нет, но мои сведения обычно верны, иначе я давно бы умер с голода. Скупердяй Цурумаки, всем обязанный нашему семейству, выплачивает мне такое жалкое пособие, что его едва хватает на приличные рубашки. Пять тысяч иен в месяц, вспомнил Фандорин. Двадцать вице-консульских окладов. - А кто руководил з-заговором? От кого Суга получил в награду усадьбу Такарадзака? - Сацумские самураи создали целую организацию, члены которой поклялись истребить "предателя" Окубо. Эти люди приготовились к долгой охоте, собрали большие деньги. Хватило бы на дюжину поместий. Дальнейшие расспросы ничего не дали. Онокодзи повторял одно и то же, то и дело отвлекался на великосветские сплетни и вконец заморочил допрашивающим голову. В конце концов, поняв, что больше ничего полезного не выяснят, они отошли в сторону и попытались выработать план дальнейших действий. - Кроме уверенности в том, что Суга виновен, и кое-каких деталей, не подтвержденных доказательствами, у нас ничего нет, - кисло сказал Эраст Петрович, уже не сомневаясь, что заварил всю эту кашу напрасно. Хитроумная и сомнительная с нравственной точки зрения операция мало что дала. Асагава тоже был мрачен, но решимости не утратил: - И все же отступаться нельзя. Суга должен понести расплату за свое злодейство. - А что если так? - предложил Локстон. - Интендант получает анонимное письмо, в котором сказано: "Ты думаешь, что ты ловкач и всех надул, но ты, парень, наследил. У меня на тебя кое-что есть. На Окубо мне наплевать, туда ему и дорога, но мне позарез нужны деньги. Приходи туда-то во столько-то, и произведем обмен: я тебе отдам улику, ты мне - скажем, десять тысяч". А для достоверности изложить в письме кое-какие подробности про его делишки: и про украденные реляции, и про кляп, и про усадьбу. Суга в любом случае переполошится, захочет посмотреть, что за шантажист, да чем располагает. Если не пришлет к назначенному месту отряд полиции, а явится сам, уже одним этим выдаст себя со всеми потрохами. Ну как план? - Сержант горделиво посмотрел на товарищей. - Недурен? Титулярный советник его расстроил. - Дурен. Никуда не годится. Суга, конечно же, не придет. Он не дурак. Локстон не сдавался: - Пришлет полицейских? Вряд ли. Не захочет рисковать. Вдруг у шантажиста в самом деле улики? - И п-полицейских не будет. Явятся очередные сацумцы и изрубят нас с вами в мелкую лапшу. - М-да, это очень вероятно, - признал доктор. Инспектор же ничего не сказал, лишь еще больше нахмурился. Совещающиеся умолкли. - Эй! О чем вы там шепчетесь? - крикнул Онокодзи, подходя к решетке. - Не знаете, как прижать Сугу? Я скажу вам! А вы за это выпустите меня на свободу. Идет? Все четверо разом обернулись к арестанту. Не сговариваясь, двинулись к решетке. Князь протянул меж прутьев ладонь. - Одну ампулку про запас. И шприц. В качестве аванса. - Дайте, - велел Асагава доктору. - Если скажет чушь, отберем назад. Наслаждаясь минутой, человек большого света немного потомил публику. Смахнул с несколько помятого сюртука пылинку, поправил манжету. Ампулу аккуратно положил в жилетный карман, предварительно поцеловав и прошептав: "О, мой кусочек счастья!". Победно улыбнулся. - Ах, как мало меня ценят! - воскликнул он. - И как дешево платят! А чуть что, сразу ко мне: "Расскажите, разузнайте, выведайте". Онокодзи знает все и обо всех. Помяните мое слово, джентльмены. В грядущем столетии, до которого я вряд ли доживу по причине хрупкости организма, самым дорогим товаром станет осведомленность. Дороже золота, бриллиантов и даже морфия! - Хватит болтать! - рявкнул сержант. - Отберу! - Вот как разговаривают красноволосые с отпрыском древней японской фамилии, - пожаловался князь Асагаве, но, когда тот угрожающе схватил его за лацкан, перестал валять дурака. - Господин Суга - большой педант. Настоящий поэт бюрократического искусства. В этом и заключается секрет его могущества. За годы службы в полицейском ведомстве он собрал секретный архив из сотен папочек. - Никогда об этом не слышал, - качнул головой инспектор. - Естественно. Я тоже. До тех пор, пока в один прекрасный день Суга меня не вызвал к себе в кабинет и кое-что не показал. Ах, я человек с фантазией, живу, как бабочка. Меня нетрудно схватить грубыми пальцами за крылышки. Вы, господа, не первые, кому это удалось... - Князь горестно вздохнул. - Тогда-то, в ходе очень неприятного для меня разговора, Суга и похвастался, что у него есть того же рода отмычки ко многим влиятельнейшим особам. О, господин интендант отлично понимает, сколь великое будущее уготовано осведомленности! - Чего он от вас хотел? - спросил Фандорин. - Того же, чего и все. Сведений об одном человеке. И получил. Видите ли, содержание моей папочки таково, что я не осмелился упорствовать. Сержант хмыкнул: - Малолетние девочки? - Ах, если бы... Это вам знать ни к чему. Для вас важно, что я дал Суге, чего он хотел, но не пожелал и впредь быть марионеткой в его руках. Обратился за помощью к мастерам тайных дел - разумеется, не сам, через посредника. - К мастерам тайных дел? - воскликнул Твигс. - Уж не про синоби ли вы говорите? Доктор и вице-консул переглянулись. Неужто? - Именно к ним, - как ни в чем не бывало ответил Онокодзи и зевнул, изящно прикрыв рот наманикюренной ручкой. - К милым, добрым ниндзя. - З-значит... Значит, они существуют?! Перед глазами Эраста Петровича, сменяя друг друга, возникли сначала разинутая пасть змеи, потом багровая маска человека без лица. Вице-консул передернулся. Врач недоверчиво покачал головой: - Если бы ниндзя сохранились, об этом было бы известно. - Кому надо, знают, - пожал плечами князь. - Люди, занимающиеся этим ремеслом, рекламу в газетах не печатают. Наш род уже триста лет пользуется услугами клана Момоти. - Тех самых?! Потомков великого Момоти Тамбы, который застрелил из лука волшебницу, прикинувшуюся луной?!! - Голос доктора затрепетал. - Угу. Тех самых. - Стало быть, в 1581 году на горе Хидзияма самураи перебили не всех? Кто-то спасся? - На какой горе? - Онокодзи был явно не силен в истории отечества. - Понятия не имею. Знаю лишь, что мастера из клана Момоти обслуживают весьма узкую клиентуру и берут за работу очень дорого. Зато свое дело знают. Мой посредник, старший самурай покойного батюшки, связался с ними, дал заказ. Синоби разузнали, где Суга прячет свой тайник. Если вас интересует заговор против Окубо, можно не сомневаться, что именно там хранятся все нужные вам сведения. Суга не уничтожает документов, они - его инвестиция в будущее. - Не сомневаюсь, что мои пропавшие донесения тоже там! - быстро сказал Асагава, обращаясь к Фандорину. Но того сейчас больше занимали мастера тайных дел. - А как связываются с ниндзя? - спросил титулярный советник. - При нашем дворе этим ведал старший самурай. Самое доверенное лицо при князе. Представители одного и того же семейства, они служат нам почти четыреста лет. То есть служили... - вздохнул Онокодзи. - Теперь не стало ни княжеств, ни преданных вассалов. Но наш, душа-человек, по старой памяти выполнил мою просьбу. Даже заплатил Момоти аванс из собственных средств. Золотой старик! Для этого ему пришлось заложить родовое поместье. Синоби хорошо поработали и, как я уже сказал, нашли тайник. Но не полезли в него, потребовали еще денег - таковы были условия договора. Я же как назло в ту пору сидел на мели и не смог внести платеж. Ниндзя к таким вещам относятся болезненно. Если заказчик нарушил условия, ему конец. Убьют, причем каким-нибудь кошмарным способом. О, это ужасные, просто ужасные люди! - Но вы-то, приятель, вроде живы, - заметил Локстон. Князь удивился: - А при чем здесь я? Заказчиком для них был наш вассал. Ему и пришлось держать ответ. Вдруг, ни с того ни с сего, старик заболел странной болезнью. У него распух и вывалился язык, потом почернела кожа, вытекли глаза. Бедняжка кричал криком двое суток, а затем умер. Знаете, ниндзя - виртуозы по части приготовления всяких необычных снадобий, как исцеляющих, так и умертвляющих. Про синоби рассказывают, что они... - Черт с ними, с синоби! - перебил сержант к неудовольствию Эраста Петровича. - Где тайник? Самурай вам успел рассказать? - Да. Тайник у Сути всегда под рукой. В прошлом году построили новое здание полицейского управления, в квартале Яэсу. Суга, в ту пору вице-интендант, лично руководил строительством и, втайне от всех, пристроил к своему служебному кабинету секретную комнату. Работами руководил американский архитектор. Он потом утонул. Помните эту печальную историю? О ней писали во всех газетах. В благодарность за хорошо выполненный заказ полицейское управление устроило для архитектора и лучших рабочих прогулку на пароходе, а пароход возьми и перевернись... Среди лучших рабочих были трое, которые строили тайник. - Какое злодейство! - ахнул инспектор. - Теперь я понимаю, почему, сделавшись начальником управления, Суга остался в прежнем кабинете. А у нас все восхищаются его скромностью! - Как попасть в тайник? - спросил Фандорин. - Точно не знаю. Там какой-то хитрый рычаг - это все, что сообщили синоби моему старичку. Больше, джентльмены, я ничего не знаю, но согласитесь, что мои сведения имеют для вас чрезвычайную ценность. По-моему, вы должны меня немедленно выпустить. Асагава и Фандорин обменялись взглядами. Поняли друг друга без слов. - Вернемся - посмотрим, - сказал инспектор. - Но свой кусочек счастья вы заработали. Нет, не отщипнуть, Сколько ты ни старайся, От счастья кусок. 2.18 "На дело" (так, уголовным манером, назвал про себя Фандорин операцию) отправились вдвоем. Доктор, будучи отцом семейства и добропорядочным членом общества, не выразил желания участвовать в рискованном предприятии. Локстон хоть желание и выразил, но был отвергнут. Начисто утративший японскую вежливость Асагава заявил, что от американца за милю несет сигарным табаком и пивом, от японцев так не пахнет. Да и белобрысая голова будет слишком выделяться в темноте. Другое дело русский вице-консул, у того волосы нормального человеческого цвета. Наедине с Эрастом Петровичем инспектор высказался о сержанте еще нелицеприятней: "В этом деле нужны мозги, а наш американский бизон умеет только переть напролом". День прошел в приготовлениях. Асагава съездил в полицейское управление, якобы по казенной надобности, а на самом деле с очень простой целью: подпилил язычок задвижки на форточке в уборной. Титулярный советник приготовил наряд для ночного приключения - купил маскарадную маску и обтягивающий черный костюм для фехтования, замазал гуталином гимнастические туфли на каучуковой подошве. Попробовал выспаться. Не вышло. Когда начало темнеть, отправил Масу, чтоб не увязался следом, в "Гранд-отель" за вечерней газетой, сам же поспешил к последнему поезду. Ехали с инспектором в одном вагоне, но сели в разных концах и друг на друга не смотрели. Глядя в окно на проплывающие во тьме огоньки, Фандорин сам на себя удивлялся. Зачем он ввязался в эту авантюру? Чего ради ставит на карту и собственную честь, и честь своей страны? Страшно представить, каковы будут последствия, если его, российского дипломата, схватят ночью в кабинете начальника полиции. Во имя чего идти на такой риск? Чтобы разоблачить туземного чиновника, который коварно погубил другого туземного чиновника? Да черт с ними со всеми! Этого требуют интересы России, не слишком уверенно попробовал убедить себя Фандорин. Свалив Сугу, я нанесу удар по партии, враждебной интересам отечества. Не убедил. Ведь сам всегда говорил, что никакие интересы отечества (и уж во всяком случае, географо-политические) не могут быть важнее личной чести и достоинства. Хороша честь - одевшись трубочистом, шарить по чужим тайникам. Тогда попробовал по-другому, по-асагавски. Существует Справедливость, Правда, защищать которую - обязанность всякого благородного человека. Нельзя позволять, чтобы рядом безнаказанно совершалась подлость. Попустительствуя ей или умывая руки, сам становишься соучастником, наносишь оскорбление собственной душе и Богу. Но и высоконравственные резоны при всей своей величавости не очень-то тронули титулярного советника. Дело было не в защите Справедливости. В конце концов, плетя свою интригу, Суга мог руководствоваться собственными представлениями о Правде, отличными от фандоринских. И уж во всяком случае, не следовало себя обманывать - в ночную эскападу Эраст Петрович пустился не ради слов, что пишутся с большой буквы. Он еще немного порылся в себе и нащупал-таки истинную причину. Она Фандорину не понравилась, ибо была проста, неромантична и даже унизительна. "Еще одну бессонную ночь в ожидании женщины, которая никогда больше не придет, я не вынес бы, - честно сказал себе титулярный советник. - Что угодно, любое безрассудство, только не это". А когда паровоз, загудев, подъезжал к конечной станции, вокзалу Нихомбаси, вице-консул вдруг подумал: "Я отравлен. Мой мозг и мое сердце поражены медленно действующим ядом. Это единственное объяснение". Подумал так и отчего-то сразу успокоился, будто теперь все встало на свои места. x x x Пока на улице встречались прохожие, Эраст Петрович держался от напарника на отдалении. Шел с видом праздного туриста, небрежно помахивая портфелем, в котором лежал шпионский наряд. Но вскоре потянулись казенные кварталы, где людей почти не было, ибо присутственное время давно закончилось. Титулярный советник сократил дистанцию, шагая за инспектором почти в затылок. Время от времени Асагава вполголоса давал пояснения: - Видите за мостом белое здание? Это Токийский городской суд. От него до управления рукой подать. Фандорин увидел белый трехэтажный дворец довольно легкомысленной для юридического ведомства европейско-мавританской архитектуры. За ним виднелся высокий деревянный забор. - Вон там? - Да. Раньше на этом месте располагалась усадьба князей Мацудайра. До ворот мы не пойдем, там часовой. Влево уходил узкий переулок. Асагава оглянулся, махнул рукой, и сообщники нырнули в темный щелеобразный проход. Быстро переоделись. Инспектор тоже надел что-то черное, облегающее, голову повязал платком, низ лица замотал тряпкой. - Именно так одеваются синоби, - шепнул он, нервно хихикнув. - Ну, вперед! На территорию управления проникли совсем просто: Асагава сложил руки ковшом, Фандорин уперся в них ногой и вмиг оказался наверху; потом помог вскарабкаться инспектору. Очевидно, у полицейских не хватало воображения представить, что каким-нибудь злоумышленникам взбредет в голову добровольно пробираться в святая святых правопорядка. Во всяком случае, никаких дозорных во дворе не было - лишь справа, у главного входа, прохаживалась фигура в мундире и кепи. Асагава двигался быстро, уверенно. Пригнувшись, перебежал к приземистому корпусу, выстроенному в псевдояпонском стиле. Потом вдоль белой стены, мимо длинной череды слепых окон. У самого дальнего, углового, инспектор остановился. - Кажется, это... Помогите-ка. Обхватил Фандорина за шею. Одной ногой ступил на полусогнутое колено вице-консула, другой на плечо, ухватился за раму, чем-то там скрипнул, щелкнул - и форточка отворилась. Асагава подтянулся, весь будто всосался в темный прямоугольник, так что снаружи осталась лишь нижняя часть тела. Потом и она исчезла в форточке, а еще через пару секунд окно бесшумно распахнулось. Прежде чем проникнуть в здание, Эраст Петрович для порядка отметил время: семнадцать минут двенадцатого. Устройство японской уборной показалось ему странным: ряд низеньких кабинок, которые могли прикрыть сидящего человека разве что до плеч. В одной из деревянных ячеечек Фандорин и обнаружил Асагаву. - Советую облегчиться, - сказала самым непринужденным тоном черная голова с белой полосой вдоль глаз, - Перед рискованным делом это полезно. Чтоб хара не трепетала. Эраст Петрович вежливо поблагодарил, но отказался. Хара у него нисколько не трепетала, просто одолевало тоскливое предчувствие, что добром эта история не кончится. В голову, как в ту достопамятную ночь, лезла чушь про заголовки в завтрашних газетах: "РУССКИЙ ДИПЛОМАТ - ШПИОН", "НОТА ЯПОНСКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ" и даже "РАЗРЫВ ДИПЛОМАТИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ МЕЖДУ ЯПОНИЕЙ И РОССИЕЙ". - Ну, скоро вы? - нетерпеливо сказал вице-консул. - Двадцать три минуты д-двенадцатого. Ночи сейчас коротки. Из уборной крались длинным темным коридором, Асагава в прикрученных веревками соломенных сандалиях, Фандорин на своих каучуковых подметках. Полицейское управление мирно почивало. Вот что значит низкий уровень преступности, не без зависти подумал титулярный советник. По дороге лишь раз встретился кабинет, в котором горел свет и, кажется, шла какая-то ночная работа, да однажды из-за угла со свечой в руке вышел дежурный офицер. Позевывая, прошел мимо, не заметив два черных силуэта, вжавшихся в стену. - Пришли, - шепнул Асагава, остановившись перед высокими двойными дверями. Он сунул в скважину какую-то железку (обыкновенная отмычка, определил Эраст Петрович), повернул, и соучастники оказались в просторной комнате: ряд стульев вдоль стен, стол секретаря, в дальнем конце еще одна дверь. Ясно - приемная. Консул Доронин рассказывал, что в Японии шесть лет назад произошла великая бюрократическая реформа: на чиновников вместо кимоно надели мундиры и заставили их сидеть не на полу, а на стульях. Чиновничество поначалу чуть не взбунтовалось, но понемногу привыкло. А жаль. То-то, наверное, было живописно. Приходишь в казенное место, а там столоначальники, писари, письмоводители - все сплошь в халатах и ноги сложены калачиком. Фандорин вздохнул, посетовав на то, что разнообразие жизнеустройства в мире постепенно вытесняется единым европейским порядком. Через сто лет все везде будет одинаковое, не поймешь, в России ты или в Сиаме. Скучно. Комната, расположенная за приемной, тоже ничего примечательного собой не представляла - обычный кабинет значительного лица. Один стол широкий и короткий, перед ним другой - узкий и длинный. В стороне два кресла, для неофициальной беседы с важным посетителем. Книжные полки со сводами законов. На самом видном месте фотографический портрет императора. Единственная необычность, с японской точки зрения, - распятие, висевшее рядом с изображением земного владыки. Ах да, ведь Суга христианин, у него и на шее крестик висит. Ничего себе последователь Христа, покачал головой Эраст Петрович, но тут же устыдился. Можно подумать, наши боголюбцы не предают и не убивают. Асагава поплотнее прикрыл шторы, зажег масляный фонарь и подошел к титулярному советнику. Он выглядел взволнованным, даже торжественным. - Не знаю, найдем ли мы тайник и вообще, чем все это кончится, поэтому скажу сейчас то, что обязан сказать. Я должен был прийти сюда один. Ведь это наше, японское дело. Мое дело. Но я очень признателен вам, Фандорин-сан, что вы вызвались составить мне компанию. Я верю в вашу догадливость больше, чем в свою. Без вас мне вряд ли удалось бы отыскать рычаг, а вы хитрый. Почти такой же хитрый, как интендант Суга. Эраст Петрович церемонно поклонился, но инспектор не понял иронии - тоже ответил поклоном, только более глубоким. - Не думайте, что я не понимаю, насколько ваша жертва выше моей. Если мы попадемся, мне-то что, я всего лишь лишу себя жизни и покрою позором род Асагава, честно служивший закону два с половиной века. Вы же опозорите свою страну и своего государя. Вы очень храбрый человек, Фандорин-сан. Снова обменялись поклонами, теперь уже безо всякой шутливости со стороны вице-консула, и приступили к поискам. Время было одиннадцать тридцать семь. Сначала простукали две боковые стены, потом поделили кабинет на правую и левую части. В отличие от энергичного инспектора, шустро обстучавшего на своей половине плинтусы и половицы, перебравшего все предметы на письменном столе и занявшегося книгами, Эраст Петрович почти ни к чему не прикасался. Неспешно прохаживался, светя себе американским электрическим фонариком. Отличная штуковина, самоновейшей конструкции. Луч давала яркий, густой. Когда свет начинал слабеть - с интервалом в полторы минуты, полагалось подкачать пальцами пружину, и фонарик немедленно оживал. Немного постоял перед портретом. Его величество микадо был изображен в военном мундире, с эполетами и саблей. Юное жидкоусое лицо показалось Фандорину отмеченным печатью вырождения (что было неудивительно, учитывая двадцать пять веков генеалогии), но взгляд у императора Муцухито был пытливый, внимательный. Терпелив, осторожен, скрытен, неуверен в себе, любознателен, поупражнялся в физиогномистике вице-консул. Мастер нинсо, несомненно, увидел бы куда больше, но и этого было довольно, чтобы сказать: молодой венценосец далеко пойдет. - Я свою половину закончил, - объявил Асагава. - Ничего. - Желаете поменяться? Извольте. Фандорин вышел на середину комнаты, сел на стол для совещаний, поболтал ногой. Четверть первого. Архив - это то, что бывает нужно часто. Вероятнее всего, одно из двух: или рычаг в пределах досягаемости и его можно повернуть, не вставая из-за письменного стола; либо же, наоборот, рычаг расположен непосредственно у входа в секретный отсек. На столе Асагава все осмотрел самым тщательным образом. Стало быть, второе. Стен, в которых может быть спрятан тайник, две. Та, за которой приемная, и внешняя отпадают. Фандорин прошелся взад-вперед, присматриваясь. Стенные часы пробили один раз. - Двигали? - показал на них титулярный советник. - Конечно. - Асагава вытер со лба пот. - Я поделил комнату на квадраты, стараюсь ничего не упустить. Да, в часах рычага быть не может, размышлял Фандорин. Станет уборщик вытирать пыль, заденет. Или часовщик, отвечающий за завод и корректировку... - У меня квадраты кончились, - упавшим голосом сообщил инспектор. - Что делать? Попробую еще раз... Час сорок две. Где же может быть рычаг? Под обоями и плинтусами нет. В книжном шкафу тоже. Картины Асагава тоже приподнимал... Внезапно Эраст Петрович замер. - Скажите, вы портрет императора трогали? - Что вы! Как можно? - Инспектор даже вздрогнул от столь кощунственного предположения. - Но ведь пыль с него кто-то стирает? - Эту священную обязанность может исполнять только хозяин кабинета, со всей подобающей почтительностью. У меня в участке никто не посмел бы касаться руками августейшего портрета, что висит над моим столом. Пыль с лика государя вытирают утром, едва придя на службу. Особой шелковой тряпицей, предварительно поклонившись. - Понятно. Ну так я покажу вам, как открывается т-тайник. Титулярный советник взял стул, поднес к стене, влез, уверенно взялся за портрет руками. Асагава охнул. - Вот так, - промурлыкал Эраст Петрович, качнув раму влево. Ничего не произошло. - Ну, тогда вот так. Качнул вправо - опять ничего. Фандорин потянул портрет на себя. Дернул кверху, книзу. Наконец, вообще перевернул вверх ногами. Бедный инспектор только постанывал. - Черт! Неужели ошибся? Эраст Петрович снял императора, постучал по стене. Звук был глухой. В сердцах привесил портрет обратно - тот эпатированно закачался. Молодому человеку сделалось стыдно. Не за ошибку, а за то, с какой снисходительной величавостью он давеча протянул свое "поня-ятно". Луч фонарика скользнул по обоям, осветил сверху поперечную перекладину распятья. У титулярного советника перехватило дыхание. - Скажите, а кто протирает к-крест? Тоже хозяин кабинета? Фандорин соскочил на пол, передвинул стул поближе к распятью. Снова вскарабкался. - Конечно. Уборщик не посмел бы. Он знает, что это священный для вашей религии предмет. - Угу. Оно и видно... Символ христианской религии явно пользовался у интенданта меньшим почтением, чем портрет императора Муцухито - на черном дереве скопился тонкий слой пыли. Эраст Петрович попробовал сдвинуть распятье с места - не вышло. Посветив получше, увидел, что крест не привешен и не вбит, а как бы немного утоплен в стене. Странно! Значит, для него сделана специальная выемка? Попытался вытянуть. Не удалось. Тогда нажал. Распятье с едва слышным щелчком ушло в обои глубже, теперь его края торчали не более, чем на дюйм. Секунду спустя раздался мелодичный лязг, и часть стены проворно отъехала, почти отпрыгнула в сторону, за книжные полки. Открылся темный прямоугольник чуть ниже человеческого роста. - Есть! Тайник! - крикнул Асагава и испуганно оглянулся на дверь приемной - не громко ли. Фандорин же механически взглянул на часы: без двух минут два. Инспектор прочувствованно, чуть не со слезами, произнес: - Ах, что бы я без вас делал! - И, пригнувшись, нырнул в дыру. Вице-консула же заинтересовало устройство тайника - в разрезе оно было хорошо видно: под слоем штукатурки дубовая доска, потом пробка. Вот почему простукивание ничего не дало. Рычаг высвобождает мощные стальные пружины, этим объясняется "прыгучесть" перегородки. Интересно, захлопывается она столь же стремительно или нужно прилагать усилие? Удовлетворив техническое любопытство, Эраст Петрович последовал за сообщником. Хранилище секретов представляло собой узкую, но довольно длинную, шагов в десять, комнатку, всю стену которой занимал стеллаж. На деревянных полках стояли обычные канцелярские папки разной толщины. Асагава брал их одну за другой, восклицал что-то по-японски и клал обратно. Вице-консул тоже взял одну, потолще. На обложке были выведены иероглифы. Два первых были легкие, Эраст Петрович их узнал: "Восточная столица", то есть "Токио", но дальше шла какая-то тарабарщина. - Что тут написано? - "Токийское губернское управление", - мельком глянул Асагава. - Это что! Тут есть министры, члены Государственного Совета, даже - вы не поверите - члены императорской фамилии! У этого человека нет ничего святого! Он заглянул в тоненькую папочку, стоявшую отдельно, и вдруг покачнулся. - Ее величество! Да как он посмел? За одно это Сугу нужно предать смерти! - И что там у него про императрицу? - полюбопытствовал Фандорин, заглядывая через плечо японца. Ничего интересного на листке не увидел - какая-то записка все теми же иероглифическими каракулями, но инспектор невежливо оттолкнул Эраста Петровича локтем. - Сам не прочел и вам не дам! Какая гнусность! Трясущимися пальцами он изорвал в мелкие клочки записку и еще несколько бумажек, хранившихся в папке. - Послушайте, две минуты третьего, - показал ему часы титулярный советник. - Мы не за этим сюда пришли. Где папка с заговорщиками? По причине иероглифической неграмотности занять себя Эрасту Петровичу было нечем. Пока Асагава рылся на полках, молодой человек посветил фонариком во все стороны. Ничего интересного не обнаружил. Похоже, внутри тайника рычага не было, он открывался и закрывался только снаружи. Под потолком торчали газовые рожки - очевидно, из кабинета можно было зажечь освещение, но нужды в том не было, вполне хватало лампы и фонарика. - Есть! - выдохнул инспектор. - На корешке написано "Окубо". - Лихорадочно зашелестел листками. - Вот мои пропавшие донесения, все три! А это рапорт начальника полиции из города Кагосима. Он докладывает, что, по агентурным сведениям, в Токио отправился мастер фехтования Икэмура Хескэ с двумя учениками. Приметы; сорок пять лет, шрам слева на шее и у виска, левая рука скрючена. Прозвище - Камиясури, Наждак, потому что рукоятку меча он оборачивает наждаковой бумагой - правая ладонь у него крепче железа. Это он, Сухорукий! Погодите, погодите, тут еще... - Асагава вынул один за другим три листка, исписанные тушью странного бурого цвета. - Это присяга. Написано кровью. "Мы, нижеподписавшиеся, клянемся честью не пожалеть своей жизни во имя высокой цели - истребить подлого изменника Окубо..." Таких документов три. На одном шесть подписей - это шестерка, убившая министра. На втором три подписи, первая - Икэмуры Хескэ. Наши сацумцы! На третьем четыре подписи. Значит, была еще одна группа, оставшаяся необнаруженной. Тут есть имена, теперь злоумышленников будет нетрудно найти, пока они еще чего-нибудь не натворили... Мы победили, Фандорин-сан! Суга в наших руках! С этими клятвами, с украденными донесениями мы сможем его прижать! - Он и так был в наших руках, - хладнокровно заметил Эраст Петрович. - За этот милый архив ему не сносить головы, даже безо всяких з-заговоров. Асагава покачал головой: - Неужто вы думаете, что я позволю всей этой мерзости выплеснуться наружу? Здесь столько грязи, столько семейных тайн! Прокатится волна самоубийств, разводов, скандалов, позорных отставок. Нет, хуже! Новый министр заберет архив себе, объявит, что уничтожил, но самое пикантное сохранит - на всякий случай. - Что же делать? - Мы с вами уничтожим всю эту отраву. Не читая. - Б-благородно, - признал Фандорин, который не смог бы насладиться японскими тайнами, даже если б у него и возникло подобное желание. - А что это за значки? На иероглифы непохоже. Он показал на лист бумаги, лежавший на самом дне папке. Посередине там был изображен кружок, в нем странная загогулинка. От кружка тянулись линии к другим кружкам, помельче. - Да, это не иероглифы, - пробормотал инспектор, вглядываясь. - Во всяком случае, не японские. Подобные письмена мне попадаются впервые. - Похоже на схему заговора, - предположил Фандорин. - Притом зашифрованную. Хорошо бы узнать, кто это отмечен центральным к-кружком? - Должно быть, Суга. - Вряд ли. Он не стал бы обозначать самого себя какой-то закорючкой, просто нарисовал бы пустой кружок, и все. Прижавшись друг к другу плечами, они склонились над загадочной схемой. Асагава, видимо, надышавшись пыли, чихнул, да так громко, что низкий свод отозвался оглушительным эхом. - Вы с ума сошли! - шикнул на него Фандорин. - Тише! Японец беспечно махнул рукой и ответил, не понижая голоса. - Какая разница? Теперь можно не прятаться. Как только уничтожим лишние документы, я сам вызову дежурного и объявлю, что... Он не договорил. Безо всякого предупреждения, с уже знакомым металлическим звоном, потайная дверь захлопнулась. Стена слегка дрогнула, и в комнатке сделалось тихо-тихо, как в склепе. Первая реакция Эраста Петровича была чисто нервной - он взглянул на часы. Они показывали восемнадцать минут третьего. Два восемнадцать Или два девятнадцать - Не все ли равно? Пелена с глаз Несколько минут угодившие в капкан взломщики вели себя совершенно естественным и предсказуемым образом - стучали кулаками в непроницаемую перегородку, пытались нащупать пальцами шов в стене, искали какую-нибудь кнопку или рычаг. Потом Фандорин предоставил метаться напарнику, а сам сел по-турецки на пол. - Б-бесполезно, - сказал он ровным голосом. - Никакого рычага здесь нет. - Но ведь как-то дверь закрылась! В кабинет никто не входил, мы услышали бы - я запер задвижку! Эраст Петрович объяснил: - Часовой механизм. Установлен на д-двадцать минут. Я читал про такие двери. Они применяются в больших банковских сейфах и блиндированных хранилищах - там, где добычу так быстро не вынесешь. Лишь хозяин знает, сколько у него времени до того, как сработает пружина, взломщик же попадается. Угомонитесь, Асагава. Мы отсюда не выйдем. Инспектор сел рядом, в самом углу. - Ничего, - бодро сказал он. - Посидим до утра, а там пускай арестовывают. Нам есть что предъявить властям. - Никто нас арестовывать не будет. Утром Суга придет на службу, по беспорядку в кабинете догадается, что здесь были незваные гости. По стулу под распятием поймет, что в мышеловке добыча. И оставит нас тут околевать от жажды. Должен признаться, я всегда боялся такой смерти... Сказано, впрочем, было без особенного чувства. Видимо, отравленность сердца и мозга успели сказаться и на инстинкте самосохранения. От жажды так от жажды, вяло подумал Эраст Петрович. Какая, в сущности, разница? Фатализм - штука заразительная. Асагава посмотрел на тускнеющий огонек в своей лампе и задумчиво произнес: - Не бойтесь. От жажды умереть мы не успеем. Задохнемся. Еще раньше, чем явится Суга. Воздуха здесь часа на четыре. Некоторое время посидели молча, думая каждый о своем. Эраст Петрович, к примеру, о странном. Ему вдруг пришло в голову, что ничего этого, может быть, на самом деле нет. События последних десяти дней были слишком невероятны, а он сам вел себя слишком уж нелепым манером - дикость и бред. То ли затянувшийся сон, то ли посмертные химеры. Ведь никто толком не знает, что происходит с душой человека, когда она разлучается с телом. Что если в ней идут некие фантомные процессы, как во время сновидений? Ничего не было: ни беготни за безликим убийцей, ни павильона над ночным прудом. На самом деле жизнь оборвалась в тот миг, когда в лицо беспомощному Эрасту Петровичу уставилась своими бусинками серо-коричневая мамуси. Или того раньше - когда он вошел к себе в спальню и увидел улыбчивого старичка-японца... Чушь, сказал себе титулярный советник, передернувшись. Дернулся и Асагава, мысли которого, видно, тоже свернули куда-то не туда. - Нечего рассиживаться, - сказал японец поднимаясь. - Мы еще не выполнили свой долг. - А что мы можем сделать? - Вырвать у Суги его жало. Уничтожить архив. Инспектор снял с полки несколько папок, отнес к себе в угол и принялся рвать листки на мелкие-мелкие кусочки. - Лучше бы, конечно, сжечь, да слишком мало кислорода, - озабоченно пробормотал он. Титулярный советник посидел еще немножко, потом стал помогать. Брал папку, передавал Асагаве, а тот методично делал свою разрушительную работу. Трещала бумага, в углу постепенно росла груда мусора. Становилось душно. На лбу у вице-консула выступили капельки пота. - Не нравится мне умирать от удушья, - сказал он. - Лучше пулю в висок. - Да? - задумался Асагава. - А я лучше задохнусь. Стреляться - это не по-японски. Слишком шумно, и не успеешь прочувствовать, что умираешь... - В том-то, очевидно, и заключается основное различие между европейской и японской к-культурой... - глубокомысленно начал титулярный советник, но интереснейшей дискуссии не суждено было продолжиться. Где-то наверху раздался тихий свист, и в газовых рожках, колыхнувшись, вспыхнули голубоватые язычки пламени. В потайной комнатке стало светло. Эраст Петрович обернулся, задрал голову и увидел, как под потолком в стене открылось малюсенькое окошко. Из него на титулярного советника уставился раскосый глаз. Донесся приглушенный смешок, и знакомый голос сказал по-английски: - Вот это сюрприз. Ждал кого угодно, но только не господина дипломата. Я знал, Фандорин-сан, что вы человек ловкий и предприимчивый, но это уж... Суга! Но откуда он узнал? Вице-консул молчал, лишь жадно вдыхал воздух, проникавший в тесное помещение через узкое отверстие. - Кто вам рассказал о тайнике? - продолжил интендант полиции, не дождавшись ответа. - О его существовании кроме меня знали только инженер Шмидт, двое каменщиков и один плотник. Но они все утонули... Нет, я положительно заинтригован! Главное - не скоситься в угол, где затаился Асагава, сказал себе Эраст Петрович. Суга его не видит, уверен, что я здесь один. И еще мысленно пожалел, что не взял у Доронина несколько уроков баттодзюцу, искусства выхватывать оружие. Сейчас бы молниеносным движением выдернуть "герсталь", да всадить злодею пулю в переносицу. С открытым окошком до утра не задохнулись бы, а утром пришли бы люди и освободили пленников из капкана. - А вы? Как вы-то узнали, что я здесь? - спросил Фандорин, чтобы отвлечь внимание интенданта, сам же убрал руки за спину и слегка потянулся, вроде как плечи затекли. Пальцами нащупал плоскую кобуру. Боковым зрением отметил движение в углу - кажется, инспектор тоже доставал оружие. Да что проку? Оттуда в окошко ему не попасть, а при малейшем подозрительном шорохе Суга спрячется. - Казенная квартира начальника полиции находится по соседству. Сработал сигнал, - охотно, даже горделиво объяснил Суга. - У нас хоть и Азия, но за новинками прогресса стараемся следить. Я удовлетворил ваше любопытство, теперь вы удовлетворите мое. - С удовольствием, - улыбнулся титулярный советник и выстрелил. Палил с бедра, не тратя времени на прицел, но реакция у интенданта была отменной - окошко опустело, и невероятно удачливый выстрел (не в стену, а точно в отверстие) пропал зря. У Эраста Петровича заложило уши от грохота. Он похлопал себя ладонью по левой стороне головы, потом по правой. Звон сделался тише, и донесся голос Суги: - ...чего-то в этом роде и был настороже. Если будете вести себя невежливо и не отвечать на вопросы, сейчас закрою заслонку и вернусь через пару дней, забрать труп. Асагава бесшумно поднялся, прижался спиной к стеллажу. Револьвер держал наготове, но теперь Суга не подставится, это было ясно. - Приходите, приходите. - Эраст Петрович прижал палец к губам. - Заберите мое бренное тело. И не забудьте клей. Вам придется провести несколько лет, склеивая десять тысяч бумажных к-клочков - ваши драгоценные досье. Я пока успел изорвать лишь содержимое семи папок, а их тут по меньшей мере сотни две. Молчание. Кажется, интендант задумался. Инспектор показал жестами: поднимите меня, чтоб я достал до окошка. Фандорин пожал плечами, не очень веря в эту затею, но в конце концов почему не попробовать? Ухватился за стеллаж, рванул. На пол с грохотом посыпались папки, и, воспользовавшись шумом, вице-консул подхватил Асагаву за талию, рывком поднял на вытянутые руки, прижал животом к стене - чтоб легче было держать. Не столь уж японец оказался и тяжел, фунтов полтораста, а Фандорин ежеутренне отжимал по сорок раз две чугунные сотенные гири. - Что вы там делаете? - крикнул Суга. - Опрокинул полки. Почти случайно! - И тихо инспектору. - Осторожней! Чтоб не заметил. Через несколько секунд Асагава хлопнул товарища по плечу - спускай, мол. - Не выйдет, - шепнул он, ступив ногами на пол. - Окошко слишком мало. Или заглянуть, или просунуть ствол. Одновременно невозможно. - Фандорин! Мои условия таковы, - объявил интендант. Кажется, он стоял под самой стеной, так что увидеть его Асагаве все равно бы не удалось. - К полкам вы больше не прикасаетесь. Называете мне имя того, кто рассказал вам об архиве. После этого я вас выпущу. Разумеется, предварительно обыскав - чтоб не прихватили чего-нибудь на память. И, первым же пароходом, прочь из Японии. Если, конечно, не желаете переселиться на Иностранное кладбище в Йокогаме. - Врет, - шепнул инспектор. - Живым не выпустит. - Условия честные! - крикнул Фандорин. - Имя я вам назову. Но и только. - Ладно! Кто сказал вам об архиве? - Ниндзя из клана Момоти! Судя по наступившему молчанию, Суга был потрясен. А значит, поверил. - Как вы на них вышли? - спросил интендант после полуминутной паузы. - Этого я вам не скажу. Мы договаривались лишь об имени. Выпускайте! Не глядя взял первую попавшуюся папку, вынул оттуда несколько листков и стал рвать, подняв руки поближе к отверстию. - Хорошо! Уговор есть уговор. Кидайте сюда ваше оружие! Асагава кивнул и распластался у стены - там, где должна была открыться дверь. Приподнявшись на цыпочках, Фандорин бросил "герсталь" в отдушину. В окошке потемнело - вновь появился глаз. Внимательно осмотрел Фандорина. Тот стоял напружинившись, готовый отскочить в мертвую зону, если вместо глаза в квадрате появится дуло. - Раздевайтесь, - велел Суга. - Совсем. Догола. - Это еще зачем? - Хочу убедиться, что у вас не припрятано еще какого-нибудь оружия. Видя, что Асагава осторожно, двумя пальцами взводит курок, Фандорин быстро сказал: - Только не вздумайте стрелять. Пока изготовитесь, я отпрыгну в сторону. И тогда уговору конец. - Слово чести, - пообещал интендант. Разумеется, солгал, но слова Фандорина предназначались не ему, а инспектору, и тот понял - сделал успокоительный жест: не буду. Раздевался титулярный советник медленно, демонстрируя глазу каждый предмет своего туалета и затем бросая его на пол. Наконец, остался в наряде Адама. - Хорошо сложены, - одобрил Суга. - Только живот слишком впалый. Хара у мужчины должна быть поплотнее. Теперь повернитесь спиной и поднимите руки. - Чтоб вы прострелили мне затылок? Ну уж нет. - Ладно. Одежду под мышку. В другую руку штиблеты. Как открою дверь, медленно выходите. Хитрая дверь отпрыгнула. Открылся проем. - Живьем, - одними губами прошелестел Эраст Петрович, проходя мимо Асагавы. В кабинете горел яркий, слегка подрагивающий свет. Суга стоял на том самом стуле, который давеча приставил к стене вице-консул. В руке у интенданта чернел большой револьвер (кажется, шведский "хагстрем"), фандоринский "герсталь" лежал на столе. "ГОЛЫЙ ВИЦЕ-КОНСУЛ ЗАСТРЕЛЕН В КАБИНЕТЕ НАЧАЛЬНИКА ПОЛИЦИИ", мелькнуло в голове дипломата. Ерунда, стрелять он не станет. Здесь не герметическое помещение, где стены гасят звук. Услышат дежурные, прибегут. Зачем ему? Но живым отсюда, конечно, выпускать не собирается. Не останавливаясь, лишь коротко взглянув на интенданта, Фандорин прямиком направился к выходу. - Куда это вы? - удивился Суга, спрыгивая на пол. - Так и пойдете голышом по управлению? Оденьтесь. И потом, вас не выпустят. Я провожу. Револьвер начальник полиции спрятал, показал пустые ладони. Мол, слово свое держу. Собственно, в намерения титулярного советника и. не входило разгуливать по коридорам в чем мать родила. Смысл маневра заключался в ином: увести интенданта подальше от тайника, а главное - вынудить повернуться к нему спиной. Сработало! Суга смотрел, как вице-консул натягивает свой мефистофельский наряд, а между тем из дверцы бесшумно вынырнул Асагава и взял генерала на мушку. "Как же этот ловкач собирается меня убивать? - гадал Эраст Петрович, надевая гимнастическую туфлю. - Нужно ведь, чтобы на паркете не осталось крови". - Интересный вы человек, мистер Фандорин, - рокотал Суга, добродушно посмеиваясь в подкрученные усы. - Вы мне даже нравитесь. Мне кажется, у нас немало общего. Оба любим нарушать правила. Как знать, может быть когда-нибудь судьба сведет нас вновь, и необязательно в качестве оппонентов. Сейчас у России и Японии, вероятно, начнется период охлаждения отношений, но лет эдак через пятнадцать-двадцать все переменится. Мы станем великой державой, ваше правительство поймет, что нами невозможно манипулировать, с нами нужно дружить. И тогда... Забалтывает, понял Фандорин, приметив, что интендант как бы ненароком приближается к нему. Руки небрежно согнуты в локтях, ладони выставлены вперед - как бы для жестикуляции. Вон оно что. Убьет без всякой крови. С помощью дзюдзюцу или какого-нибудь иного дзюцу. Спокойно глядя в лицо противнику, титулярный советник принял оборонительную позицию, которой его научил Маса: одно полусогнутое колено выдвинул вперед, руки выставил перед собой. В глазах Суги блеснула веселая искорка. - С вами приятно иметь дело, - усмехнулся он и уже не прячась изготовился к схватке. Левая ладонь повернута кверху, правая рука, согнутая в локте, отведена за спину, одна ступня оторвана от пола - просто танцующий Шива. "Это что еще за дзюцу на мою голову?" - вздохнул вице-консул. - Посмотрим, каковы вы в единоборстве, - уютно промурлыкал полицейский генерал. Но до единоборства, слава Богу, не дошло. Выбрав момент, Асагава в два прыжка подлетел к интенданту и стукнул его рукояткой по шее. Наблюдать за спорой, виртуозной работой потомственного ерики было одно удовольствие. Упасть обмякшему телу он не дал - подволок к креслу, усадил. Одним движением вытянул обмотанную вокруг пояса веревку, быстро привязал запястья Суги к подлокотникам, щиколотки к ножкам, в рот засунул мундштук - знакомый Фандорину хами. Не прошло и двадцати секунд, а супостат уже был спеленут по всей японской полицейской науке. Пока интендант хлопал глазами, приходя в чувство, победители совещались, как быть дальше. Звать дежурного офицера или лучше дождаться дня, когда в здании будет много чиновников. Вдруг дежурный - человек Суги? Дискуссию прервало мычание, донесшееся из кресла. Генерал очнулся и мотал головой, явно хотел что-то сказать. - Ну, хами я вынимать не стану, - сказал Асагава. - Лучше сделаем вот как. - Правую руку пленника прикрутил за локоть, зато развязал запястье. Сунул интенданту листок бумаги, обмакнул в чернильницу ручку. - Пишите. Суга, скрипя пером и разбрызгивая черные капли, размашисто накалякал что-то сверху вниз. - "Дайте умереть", - перевел инспектор. - Еще чего. Подлый предатель! Ты хлебнешь позора сполна, и твоя отрубленная голова будет торчать на шесте. Эраст Петрович был настроен миролюбивей, хоть и ненамного. - Схема, - напомнил он. - Пусть скажет, кто там обозначен главным кружком, и тогда умирает себе на здоровье, если ему охота. Захочет - убьет себя и в тюрьме, вы не сможете ему помешать. Разобьет голову об стенку, как Сухорукий, либо при первом же допросе откусит себе язык, как Горбун. Засопев, Асагава нехотя отправился за схемой. Вернулся, сунул интенданту под нос загадочный листок. - Скажешь, кто был во главе заговора, - позволю умереть. Прямо сейчас. Согласен? Не сразу, далеко не сразу Суга кивнул. - Это схема заговора? Пауза. Кивок. - Пиши имена. И он написал. По-английски: - "Just one name". При этом посмотрел на Фандорина - уговор получался тот же, лишь роли переменились. Чувствуя, что, если нажимать дальше, сделка может сорваться, Эраст Петрович сказал: - Ладно. Но самое главное. На несколько секунд интендант закрыл глаза - видно, готовился. То ли к предательству, то ли к смерти. А верней всего, и к тому, и к другому. Решительно сжал ручку, обмакнул в поднесенную чернильницу и стал медленно выводить букву за буквой - на сей раз не иероглифами и не латиницей, а катаканой, слоговой азбукой, которую Фандорин уже умел разбирать. "Бу", прочел он. Потом "ру", "ко", "ку", "су". Бу-ру-ко-ку-су? Булкокс! Ну конечно! Все сразу встало на свои места, с глаз титулярного советника словно упала пелена. Ты правда хочешь, Чтоб однажды пелена Упала с глаз? Слово есть слово В Йокогаму возвращались первым, семичасовым поездом. Про конспирацию особенно не думали, сидели рядом, но не разговаривали. Впрочем, в вагоне кроме вице-консула и инспектора никого не было. Вагоны второго и третьего класса, те были битком набиты клерками и приказчиками, ехавшими в Йокогаму на службу, а для пассажиров первого класса час был слишком ранний. Асагава немного поклевал носом и - вот стальные нервы! - вскоре уснул глубоким, сладким сном, даже губами причмокивал. Фандорину же спать не хотелось. Можно было подумать, его организм решил вовсе отказаться от этого тривиального времяпрепровождения. Но что-то подсказывало титулярному советнику: бессонницы больше не будет. Лекарство, которое излечит больного от мучительного недуга, называлось "Булкокс". Не то чтоб Эраст Петрович думал сейчас о пытке бессонных ночей, он размышлял совсем о другом, но в то же время некий закулисный голос нашептывал измотанному телу: "Скоро, скоро отдохнешь". Рассудок титулярного советника существовал вне зависимости от каких-то там голосов и был занят очень важным делом - Выстраиванием Логической Цепочки. Цепочка образовывалась стройнее не бывает. Итак, во главе заговора, жертвой которого пал японский Наполеон, стоит достопочтенный Алджернон Булкокс, агент правительства ее величества императрицы Индийской и королевы Британской Виктории. Мотивации интриги очевидны. Избавиться от правителя, стремившегося сохранить баланс между двумя великими державами, которые жаждут прибрать к рукам Тихий океан, - Англией и Россией. Это раз. Привести к власти экспансионистскую партию, которая будет нуждаться в мощном флоте. Кто поможет в этом грядущим завоевателям Кореи? Разумеется, владычица морей Британия. Это два. Булкокс может рассчитывать на великую награду. Еще бы! В результате проведенной им операции Япония, а вслед за нею и весь Дальний Восток, попадают в зону британского влияния. Это три. С человеческой точки зрения тоже выходило, что Булкокс вполне способен на столь грязное, циничное предприятие. Занимается шпионажем и не слишком это скрывает. Это раз. По словам О-Юми (а кому знать этого мерзавца, как не ей, кольнул себя в самое сердце Фандорин), способен на любую гнусность, даже может подослать убийц к счастливому сопернику или расправиться с женщиной, которая его бросила. Это два. Конечно, маловероятно, что заговор против Окубо он организовал с одобрения Сент-Джеймсского двора, но ведь это по натуре авантюрист, честолюбец, который употребит любые средства, лишь бы достичь успеха. Это три. Теперь четыре. Князь Онокодзи говорил, что у заговорщиков много денег. А, собственно, откуда у нищих сацумских самураев деньги? Разве способны они были бы так щедро наградить Сугу за проявленную ловкость? А в распоряжении агента британской короны поистине неисчерпаемые фонды. Должно быть, достопочтенный внутренне усмехался, слушая, как великосветский сплетник сообщает ему о подаренной усадьбе. Сам Булкокс ее наверняка и выкупил, а потом "проиграл" Суге в карты. Или не сам, а через посредников, какая разница! Ход дедукции невольно прервал Асагава, блаженно всхрапнувший во сне. Почивает на лаврах, почти в буквальном смысле, подумал Фандорин. Злодейство наказано, справедливость восторжествовала, гармония восстановлена. А соображения большой политики сон славного инспектора не тревожат. Как и кошмар, случившийся два часа назад в полицейском управлении. Должно быть, там уже начался переполох. Или вот-вот начнется. Уборщик или ретивый секретарь, который явится раньше присутственного времени разобрать какие-нибудь бумажки, заглянет в начальственный кабинет и увидит картину, от которой бедняге сделается дурно... Когда интендант выдал Булкокса, инспектор прошипел пленнику что-то по-японски. Поиграв желваками, объяснил Фандорину свое возмущение: - Он еще больший негодяй, чем я думал. Фанатики из Сацумы хоть верили, что действуют во имя Родины, а этот знал, что они - пешки в игре, затеянной иностранцем! Суга замычал. - Теперь можно вынуть хами, - сказал Эраст Петрович, еще не оправившийся от потрясения - все не мог взять в толк, как эта версия не возникла у него раньше. Освободившись от мундштука, генерал сплюнул и хрипло бросил Асагаве: - А сам-то ты не пешка в руках иностранца? - Но опомнился, вспомнив, что всецело зависит от инспектора, и сменил тон. - Я сдержал слово. Теперь ваша очередь. Дайте мне кинжал. - Нет у меня кинжала, - покривился Асагава. - Да и был бы, не дал. Чтобы ты пачкал своей грязной кровью благородную сталь? Помнишь, как ты заставил Горбуна отгрызть язык? Теперь твой черед. Зубы у тебя острые, давай - если мужества хватит. А я с удовольствием погляжу. Глаза интенданта ненавидяще сузились, блеснули огнем. Вице-консул осторожно попробовал прикусить себе кончик языка и содрогнулся. Жесток Асагава, ничего не скажешь. Проверяет Сугу на твердость характера. Если тот дрогнет, то потеряет лицо. Тогда из него можно будет многое вытрясти. Все трое молчали. Потом раздался странный сдавленный звук - это сглотнул Суга. На дверь, что вела в тайник, никто не смотрел, поэтому, когда она с лязгом захлопнулась, все дернулись. Неужели с того момента, как интендант надавил на рычаг, миновало всего двадцать минут? - Не хочешь жрать свой язык, - удовлетворенно констатировал инспектор. - Тогда новое предложение. Смотри сюда. - Он вынул из генералова кармана револьвер (Фандорин не ошибся, это был кавалерийский "хагстрем"), оставил в барабане один патрон. - Расскажешь, кто обозначен остальными кружками, грызть язык не придется. Взгляд, которым Суга посмотрел на револьвер, не поддается описанию. Ни один Ромео не пожирал глазами свою Джульетту с таким вожделением, ни один потерпевший кораблекрушение не вглядывался так жадно в точку на горизонте. Титулярный советник был совершенно уверен, что генералу не устоять перед искушением. Был уверен - и ошибся. Интендант предпочел откусить себе язык. В прошлый раз Эрасту Петровичу повезло - он наблюдал это жуткое зрелище, находясь на отдалении, теперь же все произошло в двух шагах. Суга издал не человеческий, а какой-то звериный рык, широко разинул рот, до отказа высунул мясистый, красный язык и сомкнул челюсти. Раздался тошнотворный хруст, Фандорин отвернулся, но все же успел налюбоваться достаточно, чтоб это видение осталось с ним до конца жизни. Умирал интендант дольше, чем Горбун. Тот, как теперь понимал Фандорин, не выдержал болевого потрясения. У Суги же сердце было крепким, он захлебнулся собственной кровью. Сначала судорожно глотал ее, потом она полилась по груди и подбородку сплошным потоком. Это продолжалось, наверное, несколько минут. За все время железный человек не издал ни единого стона. После того, как хрип прекратился и самоубийца мешком обвис на веревках, Асагава перерезал путы. Труп сполз на пол, по паркету стала растекаться темная лужа. Эпитафия, произнесенная инспектором, была сдержанно-уважительной : - Сильный человек. Настоящий акунин. Но главный акунин в этой истории не японец, а иностранец. Какой стыд! Фандорина мутило. Хотелось как можно скорее уйти из этого проклятого места, но пробыли они там еще порядком. Сначала уничтожали следы своего присутствия: собрали обрезки веревки, поправили портрет микадо и распятье, разыскали и выковыряли пулю, выпущенную из фандоринского "герсталя". С европейской точки зрения получался полный абсурд: начальник имперской полиции зачем-то явился среди ночи в свой служебный кабинет, сел в кресло, откусил себе язык и умер. Эрасту Петровичу лишь оставалось надеяться, что по-японски это, возможно, будет выглядеть менее диковинно. Потом, по настоянию Асагавы, битый час рвали на мелкие кусочки все многочисленные досье. Только после этого наконец удалились - тем же манером, что вошли, то есть через окно уборной. Из всего архива не уничтожили лишь папку "Окубо". В ней - страница с зашифрованной схемой, изъятые донесения и три листка с клятвой, написанной кровью. В сочетании с показаниями свидетеля, князя Онокодзи, который не только знал о тайной деятельности Суги, но и связан с самим Булкоксом, совершенно достаточно. Скоро все узнают, отчего покончил с собой интендант полиции. Но прежде того следовало довести дело до конца - добыть улики против англичанина. Если удастся, произойдет решительное посрамление Британии и полная победа российских интересов. Шутка ли - английский резидент устроил политическое убийство великого человека! Пожалуй, дойдет до разрыва дипломатических отношений. Если Булкокс вывернется и выйдет сухим из воды (зацепить его пока особенно не за что), то придется довольствоваться разоблачением Суги. Тоже немало. Докладывать Доронину или погодить? Пожалуй, рано. Сначала нужно попробовать прищемить хвост достопочтенному, а для этого, вероятно, придется действовать не вполне дипломатическими методами. Опять же тут было еще одно обстоятельство, несущественное с точки зрения большой политики, но чрезвычайно важное для Фандорина. Вот эту-то деликатную проблему, совершенно приватного свойства, он и обдумывал, поглядывая в окно на поблескивающие под солнцем рисовые поля. Асагава вдруг открыл глаза и задумчиво сказал, будто вовсе и не спал, а тоже был занят аналитическими размышлениями: - А ведь подлец Онокодзи нарочно загнал нас в ловушку. - Почему вы так думаете? - Папки "Онокодзи" в архиве не было. Фандорин прищурился: - Вы хотите сказать, что синоби выполнили заказ сполна? Проникли в архив и выкрали папку с компрометажем? - Раз мы сумели найти рычаг, наверняка нашли его и ниндзя. Они куда опытней в подобных вещах, да и осторожней. Если действовали вдвоем, то уж, надо думать, не полезли в тайник вместе, как мы с вами, а один остался караулить снаружи. - Почему же тогда они не похитили весь архив? Это могло бы стать для них мощным инструментом влияния! Наконец, секреты стоят больших денег! Инспектор удивленно воззрился на собеседника: - Что вы! "Крадущиеся" убивают, крадут, шпионят, но они не занимаются шантажом и вымогательством! Это противоречит их традициям и кодексу чести. Эраст Петрович и в самом деле забыл, что в Японии у всех и у каждого, даже у злодеев, непременно имеется какой-нибудь кодекс. В этом, пожалуй, было нечто умиротворяющее. - Значит, Онокодзи получил свою п-папку? Ну разумеется. Иначе он не говорил бы об архиве Суги так спокойно. Получить получил, однако платить клану Момоти за выполненную работу не пожелал. Знал, что отвечать придется не ему, а старшему самураю. Князь использовал его и обрек беднягу на смерть. - Да что сейчас говорить о самурае? - Асагава взмахнул кулаком. - Как вы не понимаете? Онокодзи знал, что мы угодим в ловушку, и не предупредил нас. Он рассчитывал, что Суга нас уничтожит! Клянусь, я вытрясу из негодяя его черную душу! x x x Душа чуть было не вылетела из князя безо всякой тряски - едва он услышал о смерти интенданта. Локстон еще гремел ключом от камеры, Асагава еще грозил кулаком через запертую решетку, а князя уже пора было откачивать. После первых же криков разъяренного инспектора ("Что, не ждал!? Думал, Суга нас прикончит? А вышло наоборот!") Онокодзи вскочил с нар, сделался белее мела и бухнулся в обморок. - Вот те на, - удивился сержант. - Всю ночь куролесил, парижские шансонетки распевал. Хвастал, что утром будет на свободе. - Воды, - коротко попросил Асагава. Плеснул арестанту из стакана в лицо, принялся хлопать по щекам, и потомок феодалов очнулся. Завсхлипывал, застучал зубами. - Вы... вы убили его? Все, теперь мне конец. Князя колотило так, что голова болталась на тонкой шее. И дело, кажется, было не только в том, что кончилось действие морфия, - Онокодзи здорово перетрусил. Сначала Фандорин решил, что это он так испугался Асагаву, возмездия за свое коварство. Но вскоре титулярный советник понял, что ошибался. Начать с того, что арестант и не пытался изворачиваться. Совсем наоборот! - Я не думал, клянусь! Они говорили, что мышеловка сделана очень искусно! Это он сам виноват, - лепетал князь, хватая Эраста Петровича за руку и будто оправдываясь за то, что ловушка не сработала. - Вы скажите это ему, скажите! - Кому "ему"? - весь подался вперед Фандорин. - Мы обязательно скажем, но кому? Онокодзи хлопнул себя ладонью по губам. Глаза округлились от ужаса. - Никому, - быстро сказал он. И, сам себе противореча, жалобно простонал. - Все, теперь он меня убьет... - За то, что вы стали причиной смерти интенданта? Аристократ кивнул. Ну, этот себе язык откусывать не станет, подумал вице-консул. Да и стреляться тоже. Похоже, англичанину все же не вывернуться! - Не бойтесь, князь. Мы сумеем вас от него защитить. Онокодзи лишь помотал головой. - Вы думаете, мы не знаем, кого вы так б-боитесь? Знаем. Суга перед смертью назвал его. Это Булкокс. - Что "Булкокс"? - выпятил глаза Локстон. - При чем тут Булкокс? - Алджернон Булкокс был во главе заговора, направленного против Окубо, - отчетливо выговаривая каждое слово, объяснил Фандорин - не столько для сержанта, сколько для Онокодзи. - Суга действовал по указке англичанина. Так? Вопрос был адресован арестованному. Тот, не открывая глаз, кивнул. - Что за нация эти англичане! - взорвался сержант. - Мало им Индии, мало морей! Хотят подмять под себя весь мир! И добро б еще действовали честно! Вот что я вам скажу, джентльмены. Старушка Британия взяла себе слишком много воли. Давно пора поставить ее на место. Нечего им делать в Японии. Есть страны поприличней, которые и торгуют честно, и в политику не лезут. В этом титулярный советник был с американцем совершенно согласен, хоть и подозревал, что под "странами поприличней" тот имеет в виду отнюдь не Российскую империю. - Я не хочу на свободу, - сказал вдруг Онокодзи, глядя на Фандорина. - Меня убьют. Позаботьтесь обо мне. Я вам пригожусь. - Вы расскажете все, что вам известно, о тайных делах Булкокса, и тогда сержант Локстон разрешит вам жить в муниципальной тюрьме столько, сколько понадобится. - Нет! Здесь он меня в два счета найдет! Видя, что человек не в себе, Эраст Петрович мягко сказал: - Хорошо. Я дам вам убежище в российском консульстве. Но при условии полной откровенности. - Я все расскажу. Про Булкокса. Но не сейчас. Мне плохо. А скоро станет еще хуже. Нужен укол. Я усну, а потом... потом мы поговорим. Только уведите меня отсюда! Быстре