й! Он... он наверняка знает, что я арестован. О Суге тоже знает! И сразу догадается. Он очень умен! Локстон фыркнул: - Ишь, как его запугал проклятый англичашка! Вдруг сзади донеслось: - О ком это вы, сержант? Уж не обо мне ли? Все обернулись. На пороге тюремного отсека стоял Твигс - как всегда, при галстуке и в тугих воротничках, под мышкой порыжевший от времени докторский саквояж. - Нет, док, это я не о вас, это я... - смутился начальник муниципальной полиции, но Асагава громко закашлялся, и Локстон не очень складно закончил. - Это я совсем о другом англичаш... о другом англичанине. Эраст Петрович поймал взгляд инспектора, тот слегка пожал плечами. Этот жест означал: Твигс-сэнсэй, конечно, человек в высшей степени достойный, но тут затронуты государственные интересы и престиж его отчизны, поэтому о Булкоксе лучше умолчать. - Ну что ночная экспедиция? - жадно спросил врач. - Признаться, я до рассвета не мог глаз сомкнуть. Ужасно за вас волновался. Рассказывайте же! Рассказали. Почти все - не упомянули лишь о малопочтенном достопочтенном. - Значит, доказательства против Суги у вас есть, а самого Суги уже нет? - резюмировал доктор, вытирая лысину платочком. - Но это чудесно! Почему у вас, джентльмены, такие озадаченные лица? Последовал новый обмен взглядами, и опять инспектор пожал плечами, но теперь уже в ином смысле: мол, поступайте, как знаете. - В бумагах интенданта мы обнаружили схему, в которой все записи сделаны какими-то странными з-значками. - Эраст Петрович показал листок. - Мы знаем, что это участники заговора, но не можем прочесть имен... - Дайте-ка... Твигс сдвинул очки на самый кончик носа, впился взглядом в бумагу. Потом вдруг перевернул ее вверх ногами. - Постойте, постойте... Где-то я видел нечто подобное... - Вспоминайте, доктор, вспоминайте! - наперебой воскликнули все трое. - Криптограммы, которыми пользовались ниндзя. Вот что это такое, - торжественно объявил Твигс. - У синоби существовала собственная система фонетической письменности, для секретных корреспонденции. - Интендант Суга не синоби, - усомнился Асага-ва. - Это исключено. Он из хорошей самурайской семьи. - Что с того? Он мог выучить их азбуку, как это в свое время попытался сделать я. Вы знаете, что меня очень интересует история ниндзя. Вот так, с ходу, я вам эти значки не прочту, но если покопаться в моих старых записях, может быть, кое-что и удастся расшифровать. Обещать не могу, но попробую. - Мы знаем, как читается одно из слов. - Фандорин показал на центральный кружок. - Это имя главаря. - О, это очень важно! Тут есть буквы, встречающиеся в других словах. Говорите скорей, что тут написано? Титулярный советник тихо произнес: - Булкокс. Доктор побагровел. Когда до него дошел весь смысл этого сообщения, негодованию мистера Твигса не было предела. Он произнес целую филиппику в адрес проходимцев, которые пятнают честь и принципы великой империи, а закончил так: - Если ваши сведения верны, то достопочтенный Булкокс преступник. Он будет разоблачен и понесет заслуженную кару! Асагава недоверчиво спросил: - И вам безразлично, что пострадает честь отчизны? Горделиво расправив плечи и воздев палец, Твигс сказал: - Честь отчизны, мой дорогой Асагава, блюдет не тот, кто покрывает ее преступления, а тот, кто не боится ее от них очистить. После этой сентенции возникла пауза. Слушатели задумались, прав ли доктор, и, судя по тому, что инспектор поморщился, сержант кивнул, а вице-консул вздохнул, пришли к неодинаковым выводам. Асагава вернул разговор в деловое русло: - Раз мы все заодно, предлагаю обсудить план действий. Задача не из легких. На это понадобится время... Куда вы? Вопрос был адресован Фандорину, который вдруг тряхнул головой, словно придя к некоему решению, и направился к выходу. - Посовещайтесь пока без меня, г-господа. У меня неотложное дело. - Постойте! А как же я? - кинулся к решетке Онокодзи. - Вы обещали дать мне убежище! Невозможно передать, до чего Эрасту Петровичу, всецело захваченному своей идеей, не хотелось сейчас возиться с этим слизняком. Но слово есть слово. Было в начале И останется в конце. Слово есть Слово. Осенний листок Всю ночь Маса не спал, тревожился. Вечером, сделав вид, что поверил, будто господину вдруг понадобилась газета, вышел из дома, но ни в какой "Гранд-отель", конечно, не пошел, а притаился за деревом. Незамеченным проследовал за господином до станции и, когда увидел, что тот собирается в Токио, хотел было тоже взять билет. Однако тут появился инспектор Асагава. По тому, как он прошел мимо господина, не поздоровавшись, стало ясно: у них какое-то общее дело. Маса заколебался. Инспектор Асагава - настоящий ерики, его не обманешь. В два счета заметит слежку. К тому же человек он серьезный, ответственный. Такому можно доверить господина. В общем, не поехал. Из-за этого и терзался. Дело, на которое отправился господин, судя по всему, было нешуточное. В сумке, которую он собрал тайком от Масы, лежал костюм ночного лазутчика. До чего же трудна жизнь вассала, который не может объясниться с человеком, которому служит! Если б знать язык северных варваров, Маса сказал бы господину: "У вас нет и не будет помощника верней и старательней меня. Вы больно раните мое сердце и мою честь, пренебрегая моей помощью. Я всегда и всюду обязан быть с вами, это мой долг". Ничего, господин очень умен, с каждым днем он знает все больше японских слов, и недалек день, когда с ним можно будет разговаривать на человечьем языке, без жестов и гримасничанья. Тогда Маса сможет служить по-настоящему. Пока же он делал то, что мог: во-первых, не спал; во-вторых, не пустил к себе в постель Нацуко, хоть та надулась, да и Масина карада очень хотела (ничего, потерпит - карада должна подчиняться духу); в-третьих, восемьсот восемьдесят восемь раз произнес надежное заклинание от ночных напастей, которому его научила одна куртизанка. У этой женщины властелин сердца был ночной грабитель. Всякий раз, когда он отправлялся на дело, она не принимала клиентов, а зажигала благовония и молилась пузатому богу Хотэю, покровителю тех, чья судьба зависит от удачи. И всякий раз ее возлюбленный утром возвращался с мешком за плечами, полным добычи, а главное живой и невредимый - вот какое это сильное заклинание. Но однажды глупая женщина сбилась со счета и на всякий случай помолилась с запасом. Так что же? В ту самую ночь злосчастного грабителя схватили стражники, и назавтра его голова уже щерилась на прохожих с моста через Сакурагаву. Куртизанка, конечно, пронзила себе горло заколкой для волос, и все сказали: туда ей и дорога, безответственной дуре. Чтобы не обсчитаться, Маса собирал кучками рисовые зернышки. Произнесет заклинание - отложит, произнесет - отложит. Маленькие кучки, по восемь зерен, соединялись в большие, состоявшие из десяти маленьких. Когда больших куч набралось одиннадцать, давно уже настало утро. Маса не спеша, нараспев, произнес молитву еще восемь раз. Доложив последнюю рисинку, выглянул в окно и увидел, как к воротам консульства подъезжает сияющая черным лаком карета, неописуемого великолепия, и запряжена целыми четырьмя лошадьми. На козлах сидел важный кучер, весь в золотых позументах и шапке с перьями. Дверца распахнулась, и на тротуар легко спрыгнул господин. Правда, без мешка за плечами, но живой и невредимый. И потом, разве карета - это меньше, чем мешок? Ай да заклинание! Маса бросился встречать. Еще чудесней была перемена, произошедшая с господином. После той проклятой ночи, когда он вышел из павильона раньше обычного и всю дорогу до дома спотыкался, будто слепой, лицо у господина сделалось похоже на маску Земляного Паука из театра Но: темное, застывшее, а нос, и без того длинный, заострился - смотреть страшно. Отчего О-Юми-сан выбрала красноволосого англичанина, понятно: тот гораздо богаче, у него большой красивый дом, и слуг восемь, а не один. Господин ужасно страдал от ревности, и, глядя на него, Маса тоже весь извелся. Даже стал подумывать, не убить ли негодную? Конечно, господин опечалится, но все же это лучше, чем губить свою печень, ежеминутно представляя себе, как любимая извивается в объятьях другого. Но вот случилось чудо, и злые чары рассеялись. Маса сразу это увидел. То ли благодаря доброму богу Хотэю, то ли по какой иной причине, но господин исцелился. Его глаза светились уверенностью, уголки рта больше не загибались книзу. - Маса, большое дело, - сказал он по-японски, сильным голосом. - Очень большое. Помогать, хорошо? Из кареты тощим задом вперед вылез какой-то человечек в мятом, запачканном сюртуке, развернулся и чуть не упал - так его качнуло. Судя по горбоносой физиономии, холеной коже, изящным ручкам - из аристократов. - Он... жить... дом, - сказал господин, нетерпеливо щелкая пальцами, потому что не сразу мог вспомнить нужные слова. Значит, гость, понял Маса и вежливо поклонился незнакомцу. Тот икнул и снова пошатнулся. То ли больной, то ли пьяный - не поймешь. Вошли в дом, причем господин ступал как-то боком, словно загораживая своего гостя от окон Грязного Человека. Господин прошелся по коридору, немного подумал и показал: - Там. Он жить там. Маса хотел объяснить, что там жить нельзя, это кладовка. В ней чемоданы, мешок с рисом, банки с маринованной редькой и корнем имбиря, но господин слушать не стал. - Сутеретти, сутеретти, - дважды повторил он непонятное слово. Потом, пробормотав "Теруто!" (это слово Маса знал, оно значило "тикусе!"), принес из кабинета словарь и перевел. - Стеречь. Ты он стеречь. Понимать? - Понимать, - кивнул Маса. Так бы сразу и сказал. Схватил горбоносого за шиворот, затолкал в кладовку. Тот жалобно захныкал, обессиленно сел на пол. - Вежливо, - строго приказал господин, снова воспользовавшись словарем. - Стеречь. Строго. Однако вежливо. Вежливо, так вежливо. Маса принес из своей комнаты тюфяк, подушку, одеяло. Сказал пленнику: - Прошу вас устраиваться поудобнее. Аристократ плаксиво попросил о чем-то господина по-английски. Маса узнал только знакомое слово "пуриидз". Тяжело вздохнув, господин достал из кармана коробочку, где лежали крошечные бутылочки с какой-то жидкостью и шприц, вроде тех, какими прививают оспу. Отдал коробочку плаксе и запер дверь кладовки. - Смотреть. Стеречь. Строго. Вежливо, - повторил он, зачем-то покачав направленным вверх указательным пальцем. Повернулся, чуть не бегом выскочил из квартиры. Сел в карету. Уехал. x x x Первую минуту Эраст Петрович по инерции еще думал о посаженном в кладовку свидетеле. На Масу можно положиться. Не отойдет от двери и никого не подпустит. Черт знает, что слуга обо всем этом думает. К сожалению, не объяснишь - слов не хватит. Число бед, за которые предстояло держать ответ, у титулярного советника увеличивалось не по дням, а по часам. Мало ему было ночного вторжения в обитель японского правопорядка, мало гибели начальника полиции, теперь к этому прибавилось сокрытие постороннего лица на территории консульства без ведома начальства. О спрятанном князе говорить нельзя никому - ни Доронину, ни Сироте. Во всяком случае, пока. Однако, если это самоуправство еще можно было как-то сохранить в тайне, то акция, которую титулярный советник намеревался предпринять далее, должна была неминуемо привести к громкому скандалу. Странно, но Эраста Петровича сейчас это совершенно не волновало. Покачиваясь на мягких подушках наемного фиакра, самого лучшего, какой только нашелся в каретном сарае фирмы "Арчибальд Гриффин" ("Отличные Лошади, а также Удобнейшие Экипажи на все случаи жизни с почасовой оплатой"), Фандорин был очень доволен собой. Идея, заставившая его покинуть коллег в разгар важнейшего совещания, пленила титулярного советника своей простотой и несомненной исполнимостью. Забрать О-Юми у злодея, да и дело с концом. Не слушать ее, не дать опомниться. Просто посадить в карету и увезти. Это будет честно и мужественно, по-русски. С самого начала следовало это сделать, даже когда Булкокс еще не угодил в злодеи. Какое отношение к любви имеют политические заговоры? Никакого. Наверняка О-Юми ждала от любимого именно такого поступка. А он раскис, утратил волю, погряз в унынии и жалости к себе. По-хорошему, надо было одеться торжественным образом - фрак, цилиндр, крахмальная рубашка, как того требовала важность события, но не хотелось терять ни единой минуты. Карета пронеслась по булыжным мостовым Блаффа, лихо остановилась у владения номер 129. Кучер, сняв шляпу, распахнул дверцу, и вице-консул медленно сошел на землю. Пригладил волосы, подкрутил щеточкой усы, несколько поникшие от ночных приключений, оправил сюртук. Ну, с Богом! Войдя в калитку, поневоле остановился - вспомнил о булкоксовых псах. Но свирепых церберов видно не было. Вероятно, днем их сажали на цепь. Твердым шагом Фандорин пересек лужайку. Что О-Юми? Верно, еще спит, она ведь ложится после восхода... Дотронуться до бронзового звонка не успел, дверь распахнулась сама собой. На пороге стоял важный лакей в ливрее. Титулярный советник протянул визитную карточку с двуглавым орлом: Consulat de l'Empire de la Russie Eraste Petrovitch Fandorine Vice-consul, Conseiller Titulaire Yokohama, Bund, 6 Лишь накануне Сирота вручил ему целую стопку таких - свежеотпечатанных, еще пахнущих типографией. - Мне нужно видеть достопочтенного Булкокса, по срочному делу. Отлично знал, что Булкокс сейчас никак не может быть дома. Безусловно, ему уже сообщили о таинственном "самоубийстве" сообщника, и англичанин, конечно же, кинулся в Токио. Эраст Петрович и следующую фразу приготовил: "Ах, его нет? Тогда прошу доложить о моем приходе мисс О-Юми. Спит? Придется разбудить, дело не терпит отлагательства". Но Фандорина ждал сюрприз. Привратник как ни в чем не бывало поклонился, пригласил войти и исчез за дверью, что вела из прихожей налево, - по прежнему, неофициальному визиту вице-консул знал, что там расположен кабинет. Не успел Эраст Петрович сообразить, что сие может означать, а из кабинета уж появился достопочтенный, собственной персоной. В домашней куртке, в мягких туфлях, то есть самого безмятежного вида. - Чему обязан, мистер... Фэндорайн? - спросил он, глянув на карточку. - Ах да, мы ведь, кажется, знакомы. Что за наваждение! Уже полдень, а труп Суги не обнаружен? Невозможно! Обнаружен, но Булкокс, главный советник правительства, об этом не извещен? Исключается! Извещен, но не переполошился? Абсурд! И тем не менее факт оставался фактом: Булкокс предпочел остаться дома. Но почему? Эраст Петрович скосил глаза в приоткрытую дверь кабинета и увидел, что в камине пылает огонь. Так вот в чем дело! Сжигает компрометирующие бумаги! Стало быть, еще как переполошился! Умный все-таки человек. И дальновидный. Почуял опасность! - Что вы молчите? - досадливо поморщившись, спросил британец. - Что вам угодно? Фандорин отодвинул достопочтенного в сторону и вошел в кабинет. Но никаких бумаг возле камина не было, лишь горка сухих веток. - Да что, черт подери, это значит?! - последовал за ним Булкокс. Эраст Петрович неучтиво ответил вопросом на вопрос: - Что это вы камин растопили? Нынче лето. - Я каждое утро его протапливаю тамарисковыми ветками. Дом новый, сыроват. И запах дыма мне нравится... Послушайте, сэр, вы очень странно себя ведете! Мы едва знакомы! Немедленно объясните, что происходит! С какой целью вы явились? Терять теперь было решительно нечего, и Фандорин ухнул, как в омут головой: - Чтобы забрать у вас даму, которую вы удерживаете здесь насильно! Булкокс только рот раскрыл и захлопал ресницами, такими же рыжими, как и шевелюра. А титулярный советник, который, по французскому выражению, уже a jete son bonnet par-dessus le moulin <закинул чепец за мельницу (фр.)>, развивал атаку, которая, как известно, является лучшим видом обороны при плохой позиции: - Запугивать женщину - подлость и недостойно джентльмена! Впрочем, какой вы джентльмен! Прочь с дороги, я иду к ней! Хотел пройти мимо, но Булкокс преградил путь, схватил вице-консула за лацканы. - Убью, как бешеную собаку, - прошипел британец, и у самого глаза стали бешеные. Эраст Петрович ответил не менее хищным шипением: - Убьете? Сами? Ой, вряд ли. Смелости не хватит. Скорее "крадущихся" подошлете. Пихнул соперника своими замечательно натренированными руками - да так, что достопочтенный отлетел в сторону и опрокинул стул. На грохот из двери высунулся лакей, его вытянутая английская физиономия сделалась еще длинней. - Какие крадущиеся?! - ошеломленно вскричал британец. - Да вы буйнопомешанный! Я заявлю ноту вашему правительству! - Валяйте! - буркнул Фандорин по-русски. Хотел взбежать вверх по лестнице, но Булкокс ринулся вдогонку. Ухватил русского за фалду, стянул вниз. Вице-консул развернулся и увидел, что главный правительственный советник встал в стойку для бокса. Ну, бокс это не дзюдзюцу, тут Эрасту Петровичу тушеваться не приходилось. Он тоже изготовился: левый кулак вперед, правым прикрыть челюсть. Первая схватка закончилась с ничейным результатом - все нанесенные удары были парированы. При второй сшибке вице-консул получил крепкий тычок в корпус, а ответил недурным хуком слева. Здесь бой был прерван, потому что женский голос воскликнул: - Алджи! Что это? На площадке лестницы стояла О-Юми в ночной сорочке, поверх которой был накинут шелковый платок. Ее неубранные волосы рассыпались по плечам, сквозь них просвечивало солнце. Эраст Петрович задохнулся, опустил руки. - Это русский! - возбужденно крикнул Булкокс. - Он сошел с ума! Утверждает, что я удерживаю тебя насильно. Решил немного привести этого болвана в чувство. О-Юми двинулась вниз по ступенькам. - Что с твоим ухом, Алджи? Оно оттопырилось и красное. Нужно приложить лед. От семейственного, домашнего тона, которым были произнесены эти слова, от дважды повторенного "Алджи", а более всего от того, что она на него даже не посмотрела, у Эраста Петровича возникло ощущение, что он стремительно падает в пропасть. Не только говорить, но и дышать было трудно, но все же Фандорин хрипло выдавил, обращаясь к О-Юми: - Одно слово. Только одно. Я - или - он? Булкокс, кажется, тоже хотел что-то сказать, но у него сорвался голос. Оба боксера стояли и смотрели, как черноволосая женщина в легком, просвечивающем на солнце одеянии спускается по лестнице. Спустилась. Снизу вверх укоризненно взглянула на Эраста Петровича. Со вздохом сказала: - Ну что за вопрос. Конечно, ты... Прости меня, Алджи. Я надеялась, что у нас все закончится иначе, но, видно, не суждено... Британец был совершенно сражен. Заморгал, перевел взгляд с О-Юми на Фандорина. Губы достопочтенного задрожали, но слов у него так и не нашлось. Внезапно Булкокс выкрикнул что-то бессвязное и бросился вверх по ступенькам. - Бежим! - О-Юми схватила титулярного советника за руку и дернула за собой, к выходу. - З-зачем? - Наверху у него оружейная комната! - Я не боюсь! - объявил Эраст Петрович, но тонкая ручка рванула его с такой неожиданной силой, что он еле удержался на ногах. - Бежим! Она поволокла титулярного советника, который все оглядывался назад, по лужайке. Волосы красавицы развевались по ветру, подол трепетал и пузырился, задники бархатных туфель звонко пришлепывали. - Юми! Ради Бога! - донеслось откуда-то сверху. Из окна второго этажа высовывался Булкокс, размахивал охотничьим карабином. Фандорин постарался, насколько возможно, прикрыть собой ту, что бежала впереди. Грянул выстрел, но пуля пролетела далеко, свиста было не слышно. Обернувшись еще раз, титулярный советник увидел, что англичанин снова прикладывается к карабину, но даже издалека было видно, как трясется ствол - руки у стрелка ходили ходуном. Кричать кучеру, чтобы трогал, не пришлось. Тот, собственно, уже тронул - сразу после выстрела, даже не дожидаясь седоков. Хлестнул лошадей, вжал голову в плечи и назад не оглядывался. Эраст Петрович на бегу распахнул дверцу, подхватил спутницу за талию, забросил внутрь. Потом запрыгнул на сиденье сам. - Я уронила платок и потеряла одну туфлю! - воскликнула О-Юми. - Ах, как интересно! - Ее широко раскрытые глаза ярко блестели. - Куда мы едем, милый? - Ко мне, в консульство! Она прошептала: - Значит, у нас целых десять минут. Задерни шторку. x x x Как доехали до Банда, Фандорин не заметил. Очнулся от стука в окошко. Стучали, кажется, уже давно, да он не сразу услышал. - Сэр, сэр, - донеслось снаружи, - мы приехали... Добавить бы, за такой страх. Титулярный советник приоткрыл дверцу, сунул серебряный доллар. - Вот вам. И подождите. Кое-как привел костюм в порядок. - Бедный Алджи, - вздохнула О-Юми. - Я так хотела оставить его по всем правилам. Это ты все испортил. Теперь его сердце наполнится горечью и ненавистью. Но ничего. Клянусь, что с тобой у нас все закончится красиво, в полном соответствии с дзедзюцу. Ты будешь вспоминать меня очень-очень хорошо, мы расстанемся в стиле "Осенний лист". Самый прекрасный Дар дерева - прощальный: Осенний листок. Сумасшедшее счастье - Значит, в ту ночь ты отвергла меня только потому, что хотела расстаться с "бедным Алджи" по всем п-правилам? - недоверчиво посмотрел на нее Эраст Петрович. - Только из-за этого? - Не только. Я, правда, боюсь его. Ты обратил внимание на его левую мочку? - Что?! - Фандорин решил, что ослышался. - По форме, длине и цвету мочки видно, что он очень опасный человек. - Опять ты со своим нинсо! Ты надо мной смеешься! - Я насчитала у него на лице восемь трупов, - тихо сказала она. - И это только те, кого он убил собственными руками. Фандорин не знал, серьезно она говорит или валяет дурака. Точнее так: не был окончательно уверен, что она дурачится. Потому и спросил, усмехнувшись: - Ты можешь рассмотреть трупы на лице? - Конечно. Всякий раз, когда один человек отнимает жизнь у другого, на его душе остается зарубка. А все, что происходит в душе, отражается и на лице. У тебя эти следы тоже есть. Хочешь скажу, сколько человек убил ты? - Она протянула руку, коснулась пальцем его скулы. - Один, два, три... - П-прекрати! - отшатнулся он. - Лучше еще расскажи про Булкокса. - Он не умеет прощать. Кроме тех восьмерых, которых он убил сам, я видела и другие следы: это люди, которые погибли по его вине. И их много. Гораздо больше, чем тех, первых. Титулярный советник поневоле подался вперед. - Как, ты можешь видеть и это? - Да. Читать лицо убийцы нетрудно, оно вылеплено слишком резко, и краски контрастны. - Прямо Ломброзо, - пробормотал Эраст Петрович, трогая себя за скулу. - Нет-нет, ничего, продолжай. - Больше всего зарубок на лицах боевых генералов, артиллерийских офицеров и, конечно, палачей. Но самые страшные шрамы, невидимые обычным людям, были у очень мирного и славного человека, врача в публичном доме, где я служила. О-Юми произнесла это так спокойно, будто речь шла о самой обыкновенной службе - какой-нибудь портнихой или модисткой. У Фандорина внутри все так и сжалось, и он поспешно, чтоб она не заметила, спросил: - У врача? Как странно. - Ничего странного. За долгие годы он помог тысячам девушек вытравить плод. Но если у врача зарубки были мелкие, будто рябь на воде, то у Алджи они глубокие и кровоточащие. Как же мне его не бояться? - Ничего он тебе не сделает, - мрачно, но твердо сказал титулярный советник. - Не успеет. Булкоксу конец. Она смотрела на него со страхом и восхищением: - Ты убьешь его раньше, да? - Нет, - ответил Эраст Петрович, отодвинув шторку и осторожно присматриваясь к доронинским окнам. - Булкокса на днях вышлют из Японии. С позором. А может быть, даже посадят в тюрьму. Время было обеденное, Сирота, как обычно, наверняка повел свою "капитанскую дочку" к табльдоту в "Гранд-отель", но у окна консульской квартиры - проклятье! - маячила знакомая фигура. Всеволод Витальевич стоял, скрестив руки на груди, и смотрел прямо на застрявшую у ворот карету. Вести у него на глазах через двор О-Юми, да еще раздетую, в одной туфле, было немыслимо. - Что же мы медлим? - спросила она. - Идем! Я хочу поскорей обустроиться в своем новом доме. У тебя так неуютно! Но и пробираться воровским манером тоже было нельзя. О-Юми - гордая женщина, она почувствует себя оскорбленной. Да и он тоже будет хорош - стесняться собственной возлюбленной! Я не стесняюсь, сказал себе Эраст Петрович. Просто мне нужно подготовиться. Это раз. И она неодета. Это два. - Посиди здесь, - попросил он. - Я через минуту вернусь. По двору прошел деловитой походкой, но на доронинское окно все же искоса взглянул. Увидел, как Всеволод Витальевич отворачивается - пожалуй, с некоторой нарочитостью. Что бы это значило? Видимо, так: уже знает про Сугу и догадывается, что не обошлось без Фандорина; своим ожиданием у окна напоминает о себе и показывает, как ему не терпится выслушать объяснения; демонстративной индифферентностью дает понять, что не намерен этих объяснений требовать, - титулярный советник сам решит, когда уже можно. Очень тонко, очень благородно и очень кстати. Маса торчал перед кладовкой неподвижный, как китайский болванчик. - Ну что он? - спросил Эраст Петрович, поясняя смысл вопроса жестом. Слуга доложил при помощи мимики и жестов: сначала плакал, потом пел, потом уснул, один раз пришлось давать ему горшок. - Молодцом, - похвалил вице-консул. - Кансисуру. Итте куру. (Что означало: "Стеречь. Я ухожу".) На секунду заглянул к себе и скорей назад, к карете. Приоткрыл дверцу. - Ты раздета и разута, - сказал он очаровательной пассажирке, кладя на сиденье мешок мексиканского серебра. - Купи себе одежду. И вообще все, что сочтешь нужным. А это мои визитные карточки с адресом. Если что-то придется подшивать или, ну там не знаю, оставь приказчику, они доставят. Вернешься - обустраивайся. Ты в доме хозяйка. О-Юми с улыбкой, но без большого интереса тронула звякнувший мешок, высунула голую ножку и погладила ею Эраста Петровича по груди. - Ах, какой же я тупица! - воскликнул он. - В таком виде ты даже не сможешь войти в магазин! Украдкой оглянулся через плечо на консульство, сжал тонкую щиколотку. - Зачем я буду туда входить? - засмеялась О-Юми. - Все, что нужно, мне принесут в карету. x x x Антибулкоксовская коалиция, воссоединившаяся в полном составе, проводила совещание в кабинете начальника муниципальной полиции. Как-то само собою вышло, что роль председателя, хоть никем и не назначенного, перешла к инспектору Асагаве. Российский вице-консул, прежде признававшийся всеми за предводителя, легко уступил первенство. Во-первых, покинув соратников ради приватного дела, Эраст Петрович как бы утратил нравственное право ими руководить. А во-вторых, знал, что его ум и сердце сейчас заняты совсем другим. Дело же, между тем, было наисерьезнейшее, которым вполсилы заниматься не следовало. Впрочем, Асагава превосходно провел аналитическую работу и без участия Фандорина. - Итак, джентльмены, у нас имеется свидетель, готовый дать показания. Но человек он ненадежный, с сомнительной репутацией, и его слова без документального подтверждения стоят немногого. У нас есть подписанная кровью клятва сацумских боевиков, но эта улика изобличает лишь покойного интенданта Сугу. Еще есть изъятые Сугой полицейские рапорты, но они опять-таки не могут быть использованы против Булкокса. Единственная несомненная улика - зашифрованная схема заговора, в качестве центральной фигуры которого выступает главный иностранный советник императорского правительства. Но для того, чтобы схема стала доказательством, ее сначала нужно полностью расшифровать. До этого передавать документ властям нельзя. Можно совершить роковую ошибку - мы ведь не знаем, кто еще из сановников причастен к заговору. Раз уж сам интендант полиции... - Правильно, - одобрил Локстон. Он попыхивал сигарой на подоконнике, у открытого окна - щадил чувствительное обоняние доктора Твигса. - Я вообще не доверяю никому из япошек... Конечно, кроме вас, дружище Гоу. Пускай док покумекает, разберет эти каракули. Выявим всех плохих парней, тогда и вмажем по ним разом. Верно, Расти? Эраст Петрович кивнул сержанту, но смотрел только на инспектора. - Все это п-правильно, но у нас мало времени. Булкокс человек умный, и у него могущественные союзники, которые не остановятся ни перед чем. Я не сомневаюсь, что Булкокс проявит особенное внимание к моей персоне (тут вице-консул смущенно кашлянул) и к вам, ибо известно, что расследованием дела о сацумской тройке мы занимались вместе. Эраст Петрович здесь позволил себе несколько уклониться от правды, но лишь в деталях. Даже если б у англичанина не было личных причин его ненавидеть, участники конспирации, напуганные странной смертью интенданта, непременно заинтересовались бы русским вице-консулом. Вместе с Сугой принимал деятельнейшее участие в расследовании заговора против Окубо - это раз. Удар по интенданту служит интересам Российской империи - это два. Да тут еще и три: в недавнем объяснении с Булкоксом титулярный советник был неосторожен - дал понять, что подозревает британца в намерении сжечь некие компрометирующие документы. В тот эмоциональный момент достопочтенный, вероятно, не придал значения, но потом, конечно, припомнит. А уж что он теперь размышляет о русском дипломате безотрывно и с сугубой заинтересованностью, в том можно не сомневаться... В кабинете становилось душновато. Асагава подошел к окну, встал подле сержанта, хотел вдохнуть свежего воздуха, но вместо этого поперхнулся злым табачным духом и закашлялся. Помахал рукой, разгоняя дымное облако, повернулся к окну спиной. - Возможно, Фандорин-сан прав. Во всяком случае, лишняя предосторожность не помешает. Разделим улики, чтобы не держать их в одном месте. Схему заберет Твигс-сэнсэй - это понятно. Вся наша надежда теперь на вас, доктор. Ради Бога, никуда не выходите из дома. Никаких визитов, никаких пациентов. Скажитесь больным. Твигс важно кивнул, погладил себя по карману - очевидно, ключевая улика лежала там. - Я возьму полицейские рапорты, тем более что три из них написаны мной. Вам, сержант, достаются клятвы. Американец взял три листка, покрытых бурыми письменами, с любопытством рассмотрел их. - Можете на меня положиться. Бумажки будут при мне, а сам я шагу из участка не сделаю. Даже ночевать тут останусь. - Вот и отлично, это лучше всего. - А что достанется мне? - спросил Эраст Петрович. - На вашем попечении единственный свидетель. Этого вполне довольно. Фандорин смешался. - Господа... Я как раз хотел просить вас забрать у меня князя. Видите ли, мои домашние обстоятельства несколько изменились. Я теперь никак не смогу держать его у себя... Меняю на любую из улик. И, пожалуйста, как можно скорее. Инспектор пытливо посмотрел на вице-консула, однако задавать вопросов не стал. - Хорошо. Но при свете дня это невозможно - увидят. Вот что. Я знаю, где разместить князя, есть одно хорошее место - не сбежит. Ночью, перед самым рассветом, приводите его на тридцать седьмой пирс, это у моста Фудзими. - Б-благодарю. А если доктору не удастся расшифровка? Что тогда? И на это у обстоятельного японца был готов ответ: - Если сэнсэй не расшифрует схему, придется действовать неофициальным путем. Мы передадим все, что знаем, вместе с уликами и показаниями свидетеля, какой-нибудь из иностранных газет. Только, разумеется, не британской. Например, в редакцию "Л'Эко дю Жапон". Французы придут в восторг от такой сенсации. Пускай Булкокс оправдывается, требует опровержения - тайное станет явным. x x x По дороге домой Эрасту Петровичу бросилась в глаза витрина модного магазина "Мадам Бетиз", вернее большущий рекламный плакат, весь разрисованный розочками и купидончиками: "Новинка парижского сезона! Чулки в мелкую и крупную сетку, всех размеров, с муаровыми подвязками!". Вспомнив некую щиколотку, вице-консул вспыхнул. Вошел в лавку. Парижские чулки оказались на диво хороши, а уж на вышепомянутой конечности должны были и вовсе смотреться умопомрачительным образом. Фандорин выбрал полдюжины: черные, сиреневые, красные, белые, темно-бордовые и цвета "восход над морем". - Какой угодно размер? - спросил надушенный приказчик. Титулярный советник пришел было в смятение - о размере он не подумал, но на выручку ему явилась владелица магазина, сама мадам Бетиз. - Анри, мсье нужен первый. Самый маленький, - проворковала она, разглядывая покупателя с любопытством (так ему, во всяком случае, показалось). В самом деле, самый маленький, спохватился Эраст Петрович, мысленно представив крошечную ножку О-Юми. Но откуда эта женщина знает? Тоже какое-нибудь парижское нинсо? Хозяйка чуть отвернула лицо, все глядя на Фандорина, потом вдруг потупилась и перевела взгляд на полки с товаром. Это она состроила глазки, сдедуктировал титулярный советник и, хоть мадам Бетиз нисколько ему не нравилась, все же покосился на себя в зеркало. Нашел, что, несмотря на несколько изможденный вид и помятый костюм, он положительно недурен. - Милости прошу заходить почаще, мсье дипломат, - раздалось ему вслед. Он удивился, но совсем чуть-чуть. Йокогама - город маленький. Должно быть, высокий брюнет с голубыми глазами и чудесно подкрученными усиками, всегда (ну, почти всегда) безупречно одетый, успел примелькаться. Хоть с неба накрапывал дождик (тот самый, сливовый), настроение у Эраста Петровича было божественное. Ему казалось, что встречные смотрят на него с искренним интересом и чуть ли не провожают взглядами, что запах моря чудесен, а вид кораблей на якорной стоянке достоин кисти господина Айвазовского. Титулярный советник даже попробовал напевать, чего обычно не позволял себе. Мотив был неопределенно-бравурный, слова самые легкомысленные: Йокогама городок Не широк и не высок, Городишко невелик, Обойдешь его за миг. Но "Йокогама городок" был еще меньше, чем представлялось Фандорину. И в этом ему вскоре предстояло убедиться. Едва Эраст Петрович ступил во двор консульства, его окликнули. Доронин торчал в том же окне, что и давеча, но теперь не отворачивался, деликатности не проявлял. - Господин вице-консул! - крикнул он грозным голосом. - Извольте пожаловать ко мне в кабинет. Тотчас же, не заходя на квартиру! И исчез - должно быть, отправился на казенную половину. Никогда еще Фандорин не видел воспитаннейшего, сдержаннейшего Всеволода Витальевича в таком гневе. - Я вас ни о чем не спрашивал! Не понуждал находиться в присутствии! Я вам доверился! - не кричал, а клокотал консул, пуча поверх синих стекол свои воспаленные глаза. - Я полагал, что вы заняты государственным делом, а вы... вы, оказывается, предавались амурным приключениям! Ворвались в дом к официальному представителю Британской империи! Похитили у него любовницу! Учинили дебош! Что удивляетесь? Йокогама - город маленький. Новости, особенно пикантного рода, здесь разносятся моментально! Кучер, подумал Эраст Петрович. Наболтал своим товарищам из фирмы "Арчибальд Гриффин", а те вмиг разнесли по городу. А еще слуги самого Булкокса. Кухонный телеграф - самое скоростное средство сообщения. - Вы хоть знаете, что интендант Суга покончил с собой? Откуда вам! А я думал, что... Эх вы, герой-любовник! - консул махнул рукой. - Ходят самые разные слухи. Суга не застрелился, даже не совершил харакири. Он избрал древний изуверский способ ухода из жизни, к которому самураи прибегали либо, попав в плен, либо чувствуя себя очень виноватыми. Все уверены, что интендант не смог себе простить смерти Окубо, и незаслуженное повышение в должности стало для него последним ударом. Он не посмел ослушаться монаршей воли, но счел необходимым искупить вину, приняв мученическую кончину... Да что вы все молчите, Фандорин? Оправдывайтесь, черт возьми! Говорите что-нибудь! - Я заговорю завтра. Пока же позволю себе напомнить об обещании, которое вы мне дали: ни во что не вмешиваться и ни о чем не спрашивать. Если я потерплю неудачу, отвечу за все разом. Сейчас же у меня нет времени на объяснения. Сказано было хорошо: сдержанно и с достоинством, но эффекта не получилось. - Оно и видно, - процедил консул, глядя не в глаза собеседнику, а куда-то вниз и вбок. Брезгливо махнул рукой, вышел. Эраст Петрович тоже посмотрел вниз. Из розового, украшенного ленточкой пакета, который ему вручили в магазине, свисал сетчатый чулок цвета "Восход над морем". x x x На свою половину вице-консул входил понуро. Открыл дверь и остолбенел, едва узнав собственную прихожую. На стене висело большое зеркало в лаковой, разукрашенной перламутром раме. На кокетливой тумбочке благоухала ваза с бело-лиловыми ирисами. Исчезла вешалка, на которой Маса держал головные уборы и верхнюю одежду своего господина - вместо нее появился закрытый шкаф с плетеными соломенными дверцами. Сверху источала мягкий розоватый цвет большая керосиновая лампа в бумажном абажуре. Пораженный, Фандорин заглянул в гостиную. Там перемен было еще больше, так что разглядеть детали не было никакой возможности, возникло лишь общее впечатление чего-то яркого, светлого и праздничного. В столовой титулярный советник увидел стол, сервированный так, что сразу ужасно захотелось есть (чего с Эрастом Петровичем в последние дни не случалось вовсе). Тут были фрукты, сыры, рисовые колобки с красной и белой рыбой, пирожки и пирожные, конфекты, шампанское в ведерке. Фею, столь чудесно заколдовавшую казенное жилище, вице-консул обнаружил в спальне. Но нет, теперь эту комнату невозможно было назвать таким обыденным, прозаическим словом. Широкая, но простая кровать, которой обходился Эраст Петрович, украсилась кисейным балдахином, на окнах появились гардины, на полу пестрел пушистый ковер. Сама же О-Юми, одетая в одну лишь рубашку (ту самую, в которой она бежала из Булкоксова логова), стояла на стуле и прикрепляла к стене длинный свиток с какой-то иероглифической надписью. - Милый, ты вернулся? - сказала она, сбрасывая со лба прядь волос. - Я так устала! У тебя очень странный слуга. Отказался мне помогать. Пришлось все самой. Хорошо, что в чайном доме я многому научилась. Там сначала, пока не добьешься уважения, все делаешь сама - стираешь, гладишь, чинишь... Нет, он правда странный! Все время стоит в коридоре, не позволил мне заглянуть в кладовку. Что там у тебя? Я слышала какие-то чудные звуки. - Там секретная комната. Ничего интересного, всякие скучные дипломатические б-бумаги, - солгал Фандорин. - Я велю завтра же их оттуда убрать. Но почему ты себе не купила одежды? Она бесшумно спрыгнула со стула. - Купила. Просто сняла, чтоб не запачкать. Вот, на первое время хватит. Она распахнула платяной шкаф, и Эраст Петрович увидел, что его сюртуки и брюки сдвинуты в самый угол, а четыре пятых пространства занимают многоцветные шелка, бархаты, атласы. На верхней полке стояли коробки со шляпами, внизу коробки с туфлями. - Что это у тебя? - потянулась О-Юми к розовому пакету. - Из "Мадам Бетиз"? Мне? Достала чулки, повертела, сморщила носик: - Сюмиваруи. - Что? - Как вульгарно! Ты ничего не смыслишь в дамских нарядах. Черные, пожалуй, оставлю. Остальные отдам Софи. Ей наверняка понравится. - К-кому? - не поспевал за новостями бедный Эраст Петрович. - Желтоволосой дурочке, которая стучит пальцами по большой железной машине. - Т-ты успела с ней познакомиться? - Да, мы подружились. Я подарила ей шляпку, она мне платок с большими красными цветами. Еще я поближе познакомилась с Обаяси-сан, любовницей твоего начальника. Милая женщина. С ней мы тоже подружились. - Что еще ты успела за три часа, пока мы не виделись? - Больше ничего. Кое-что купила, начала наводить порядок в доме и познакомилась с соседками. Нельзя сказать, чтобы Фандорин умел хорошо считать деньги, но ему показалось, что покупок как-то очень уж много. - Как это тебе только хватило денег? - восхитился он, увидев на столике замшевую коробочку с очаровательной жемчужной брошкой. - Денег? Я потратила их в первых двух лавках. - А... а как же ты расплачивалась потом? О-Юми пожала голым плечиком: - Так же, как раньше, когда жила у Алджи. Оставляла всюду твои визитные карточки. - И тебе верили в к-кредит? - Конечно. К тому времени, когда я попала в третью лавку, уже все знали, что теперь я живу у тебя. Мадам Бетиз (я у нее тоже была, только эти ужасные чулки покупать не стала) меня поздравила, сказала, что ты очень красивый, гораздо красивее Булкокса. Тот, конечно, богаче, но это не очень важно, если мужчина такой красивый, как ты. Обратно я ехала, отдернув шторы. Все так на меня смотрели! И на меня тоже, подумал Эраст Петрович, вспомнив, как оглядывались на него встречные. Боже, Боже... x x x Поздно вечером они сидели вдвоем и пили чай. Эраст Петрович учил ее пить по-извозчичьи: из блюдечка, вприкуску, с шумным дутьем и пыхтением. О-Юми, разрумянившаяся, в русском платке, надувала щеки, грызла белыми зубами сахар, звонко смеялась. Ничего экзотического, японского в ней сейчас не было, и Фандорину казалось, что они прожили вместе душа в душу уже много лет и, Бог даст, проживут еще столько же. - Зачем оно только нужно, твое дзедзюцу, - сказал он. - Что ты вздумала учиться этой пакости, которая превращает живое, горячее, естественное в м-математику? - Но разве не в этом суть любого искусства? Раскладывать естественное на составные части и складывать их вновь, по-своему? Я изучаю искусство любви с четырнадцати лет. - С ч-четырнадцати?! Неужто ты сама так решила? - Нет. Изучать дзедзюцу мне велел отец. Он сказал: "Если бы ты была моим сыном, я послал бы тебя развивать умение мыслить, силу и ловкость, потому что именно в этом главное оружие мужчины. Но ты женщина, и главное твое оружие - любовь. Если ты в совершенстве овладеешь этим сложным искусством, самые умные, сильные и ловкие из мужчин станут глиной в твоих руках". Мой отец знал, что говорил. Он самый умный, сильный и ловкий из известных мне людей. Мне было четырнадцать лет, я была глупа и очень не хотела идти в обучение к мастерице дзедзюцу, но я любила отца и потому послушалась. Конечно, он, как всегда, оказался прав. Эраст Петрович нахмурился, подумав, что в любой цивилизованной стране папашу, продающего малолетнюю дочь в бордель, упекли бы на каторгу. - Где он теперь, твой отец? Вы часто видитесь? Лицо О-Юми вдруг померкло, улыбка исчезла, губы сжались, будто от сдерживаемой боли. Умер, догадался титулярный советник и, раскаиваясь, что причинил любимой страдание, поспешил исправить промах: нежно погладил ей ложбинку в низу шеи (ему, впрочем, давно уже хотелось это сделать). Много позже, лежа в постели и глядя в потолок, О-Юми со вздохом сказала: - Дзедзюцу замечательная наука. Она одна способна сделать женщину сильнее мужчины. Но лишь до тех пор, пока женщина не потеряет голову. Боюсь, со мной происходит именно это. Как стыдно! Фандорин зажмурился - так переполняло его невыносимое, сумасшедшее счастье. Быть или не быть - Глупый вопрос, если ты Хоть раз был счастлив. Щекотно Ночевать в кабинете Уолтеру Локстону было не привыкать. По контракту с городом Йокогамой начальнику муниципальной полиции полагался казенный дом, и даже с мебелью, но к этим хоромам сержант так и не привык. Диваны и стулья стояли зачехленные, большая стеклянная люстра ни разу не зажигалась, семейная кровать пылилась без употребления - бывшему обитателю прерий было привычней в полотняной койке. Тоскливо одному в двухэтажном доме, потолок и стены давят. В кабинете и то лучше. Тут теснота своя, привычная и понятная: рабочий стол, несгораемый шкаф, полка с оружием. Не пахнет пустотой, как дома. И спится лучше. Уолтер охотно оставался здесь на ночь, если предоставлялся хоть какой-то предлог, а нынче предлог имелся самый уважительный. Дежурного сержант отпустил домой, тот был человек семейный. В участке было тихо, мирно. Каталажка пустовала - ни загулявшей матросни, ни пьяных клиентов из "Девятого номера". Благодать! Мурлыкая песенку про славный шестьдесят пятый год, Локстон простирнул рубашку. Понюхал носки и надел обратно - еще денек можно было походить. Сварил крепкий кофе, выкурил сигару, а там уж пора было устраиваться на ночлег. Расположился в кресле, ноги положил на стул, сапоги снял. Одеяло в кабинете имелось, кое-где протершееся, но самое любимое, под которым всегда снились отличные сны. Зевнув, сержант осмотрел комнату - все ли как надо. Трудно, конечно, представить, чтобы английские шпионы или япошки сунулись шуровать в полицейском участке, но осторожность не помешает. Дверь кабинета заперта на ключ. Рама и оконная решетка тоже, только форточка оставлена открытой, не то задохнешься. Расстояние между прутьями узкое - разве что кошка пролезет. Дождь, что шел с полудня, перестал, в небе засияла луна, и такая яркая, что пришлось надвинуть козырек на глаза. Уолтер поворочался, пристраиваясь. За пазухой хрустнули исписанные кровью бумажки. Каких только уродов нет на свете, покачал он головой. Засыпал Локстон всегда быстро, но сначала (он это больше всего любил) в мозгу помелькают цветные картинки из прошлого, а то и из вовсе никогда не бывавшего. Они будут кружиться, сменяя и выталкивая друг друга, и постепенно перейдут в первый сон, из всех самый сладкий. Все так и было. Он увидел конскую голову с острыми, мерно подрагивающими ушами, несущуюся навстречу землю, всю поросшую бурой травой; потом высокое-высокое небо с белыми облаками, какое бывает лишь над большущим простором; потом одну женщину, которая любила его (а может, притворялась) в Луисвилле в шестьдесят девятом; потом почему-то карлика в разноцветном трико - он вертелся и прыгал через кольцо. Это последнее видение, выплывшее откуда-то из совсем забытого прошлого, из детства что ли, незаметно перешло в сон. Сержант замычал, восхищаясь маленьким циркачом, который, оказывается, умел и летать, и пускать изо рта языки пламени. Тут начался сон менее приятный, про пожар - это спящему стало жарко под одеялом. Он заворочался, одеяло сползло на пол, и в царстве снов дело сразу пошло на лад. Проснулся Уолтер далеко за полночь. Не сам по себе - услышал доносившийся издалека звон. Спросонья не сразу сообразил: дверной колокольчик. Специально вывешен перед входом, на случай какой-нибудь срочной ночной надобности. Уговор с Асагавой и русским вице-консулом был такой: что бы ни стряслось, сержант из участка ни ногой. Если какая драка, поножовщина, убийство - плевать. Подождет до утра. Посему Локстон повернулся на бок и хотел спать дальше, но трезвон все не умолкал. Или пойти посмотреть? Конечно, не выходя наружу, мало ли что. Может, это ловушка. Может, это лихие люди за своими бумажками явились. Взял револьвер. Бесшумно ступая, вышел в коридор. Во входной двери имелось хитрое окошечко, из темного стекла. Изнутри через него видно, а снаружи нет. Локстон выглянул, увидел на крыльце японскую девку в полосатом кимоно, какие носит прислуга в гостинице "Интернациональ". Туземка протянула руку к колокольчику, снова задергала что было мочи. Только теперь еще и заверещала: - Порисмен-сан! Моя Кумико, гасчиница "Интанасянару"! Беда! Маторосу убивар! Совсем убивар! Бириарудо! Парка драрся! Дырка горова! Понятно. В биллиардной матросы киями подрались и кому-то черепок проломили. Обычное дело. - Завтра утром! - крикнул Локстон. - Скажи хозяину, утром пришлю констебля! - Нерьзя утро! Сичас надо! Маторосу умирар! - Ну и что я ему, башку назад заклею? Иди, девка, иди. Сказано, завтра. Она давай еще звонить, но успокоенный сержант уже шел обратно по коридору. Будет им начальник полиции среди ночи бегать, из-за ерунды. Если б даже не важные бумаги за пазухой, все равно бы не пошел. Когда колокольчик, наконец, умолк, стало тихо-тихо. Уолтер не слышал даже собственных шагов - ноги в носках ступали по деревянному полу совершенно беззвучно. Если б не эта абсолютная тишина, нипочем бы сержанту не услышать легчайший шорох, донесшийся из-за кабинетной двери. Там кто-то был! Локстон обмер, сердце так и припустило галопом. Приложил к щели ухо - точно! Кто-то шуровал в столе, выдвигал ящики. Сукины дети, что удумали! Нарочно выманили из комнаты, а сами... Но как пролезли? Выйдя в коридор, он же запер дверь ключом! Ну, держитесь, гады. Зажав в левой руке револьвер, он бесшумно вставил ключ в замочную скважину. Повернул, дернул ручку, рванулся в комнату. - Стоять!!! Убью!!! И выпалил бы, но сержанта ожидал сюрприз. У письменного стала темнела крошечная фигурка, фута в три ростом. В первый миг Уолтер вообразил, что все еще спит и снова видит во сне карлика. Но когда щелкнул рычажком лампы и зажегся газ, оказалось, что никакой это не карлик, а маленький японский мальчишка, совсем голый. - Ты кто? - пролепетал Локстон. - Откуда? Как попал? Чертенок проворно шмыгнул к окну, по-мартышечьи скакнул, боком втиснулся между прутьями решетки, ввинтился в форточку и, верно, улепетнул бы, но сержант не оплошал - подлетел, успел схватить за ногу и вытянуть обратно. По крайней мере, выяснился ответ на третий вопрос. Оголец влез в форточку. Даже для него она была узковата, о чем свидетельствовали ссадины на бедрах. Потому, видно, и голый - в одежде бы не протиснулся. Вот тебе и раз. Ждал кого угодно - шпионов, убийц, коварных ниндзя, а вместо них явился какой-то обглодыш. - А ну отвечай. - Взял мальчишку за тощие плечики, тряхнул. - Катару! Дарэ да? Дарэ окутта? <Говори! Кто такой? Кто прислал? (искаж. япон.)> Стервец смотрел на огромного краснолицего американца немигающим взглядом. Задранное кверху личико - узкое, остроносое - было бесстрастным, непроницаемым. Хорек, чистый хорек, подумал сержант. - Молчать будешь? - грозно сказал он. - Я тебе язык развяжу! Мита ка? <Видал? (яп.)> Расстегнул пряжку, потянул из штанов ремень. Парнишка (лет восемь ему было, никак не больше) глядел на Локстона все так же безразлично, даже устало, будто маленький старичок. - Ну?! - рявкнул на него сержант страшным голосом. Но странный ребенок не испугался, а вроде как даже развеселился. Во всяком случае, его губы поползли в стороны, словно он не мог сдержать улыбки. Изо рта высунулась черная трубочка. Что-то свистнуло, и сержанту показалось, что его в грудь ужалила оса. Он удивленно посмотрел - из рубашки, где сердце, что-то торчало, поблескивало. Никак иголка? Но откуда она взялась? Хотел выдернуть, но почему-то не смог поднять рук. Потом все загудело, загрохотало, и Уолтер обнаружил, что лежит на полу. Паренек, на которого он только что смотрел сверху, теперь навис над ним - огромный, заслоняющий собой весь потолок. Не правдоподобных размеров ручища потянулась книзу, становясь все больше и больше. Потом стало темно, пропали все звуки. Легкие пальцы шарили по груди, это было щекотно. Зрение - первым, Последним умирает Осязание. Голова с плеч В сумерках, на исходе длинного дня Асагава наведался к тридцать седьмому пирсу. Причал был особенный, полицейский, для арестованных лодок. Там уже третью неделю стояла "Каппа-мару", большая рыбацкая шаланда, задержанная по подозрению в контрабанде. В последнее время вдоль залива повадились шастать джонки из Гонконга и Аомыня. Курсировали в нейтральных водах, ждали безлунной ночи, когда с берега подойдут быстроходные лодки и заберут ящики с вином, мешки с кофе, тюки табака, плетеные короба с опиумом. Братья Сакаи, чья шаланда, попались и теперь сидели в тюрьме, а их суденышку инспектор придумал полезное применение. Осмотрел трюм. Сухой, просторный. Сразу видно, что рыбу тут давно не перевозили. Тесновато, конечно, и жестко, но ничего, не князь. Хотя нет, как раз князь, поневоле улыбнулся Асагава. А придумал он вот что. Забрав у вице-консула важного свидетеля, посадить его в трюм "Каппа-мару", отогнать лодку подальше от берега, бросить якорь. Руль и парус забрать с собой, капстан запереть - чтоб князю с морфийного дурмана не взбрело в голову поднять якорь. Пусть покачается на волнах денек-другой. Не сбежит, и никто его не тронет. А на причал надо будет поставить караульного - мол, для присмотра за конфискованными плавучими средствами. Сейчас, в непозднее время, около причала маячили люди, но перед рассветом здесь не будет ни души. Должно пройти гладко. Убедившись, что с шаландой все в порядке, инспектор отправился восвояси. Минувшая ночь и последовавший за нею день были полны событий. У каждого человека в жизни обязательно есть момент, который является высшей точкой его существования. Очень часто ты не отдаешь себе в этом отчета, и лишь потом, оглядываясь назад, спохватываешься: вот ведь оно, то самое, ради чего я, должно быть, родился на свет. Но уж поздно, туда не вернешься и ничего не поправишь. Асагава же знал, что переживает высший момент своей жизни именно сейчас, и был твердо намерен не разочаровать карму. Кто бы мог подумать, что сын и внук обыкновенного ерики окажется в центре большой политики, будет держать в своих руках судьбу империи? Разве не от него зависит, куда повернет Япония, что за сила станет ею править? Бахвалиться было не в характере инспектора, но нынче день и в самом деле был особенный, таким днем можно гордиться. Вот он и позволил себе немножко погордиться, ведь не вслух же. Начальник Прибрежного участка Йокогамской туземной полиции жил на холме Ногэ, снимал номер в гостинице "Момоя". Заведение было из скромных, но опрятное, плата несущественная, стол выше всяких похвал (на первом этаже находилась отличная лапшевня), кроме того имелось и еще одно обстоятельство, немалого для холостого мужчины значения. Это самое обстоятельство (оно было женского пола и звалось Эмико; ему-то или верней ей-то и принадлежала "Момоя") сразу же, самолично, принесло в комнату ужин. Асагава, сменивший тесную европейскую одежду на тонкую юкату, сидел на подушке и блаженно смотрел, как хлопочет Эмико - посыпает горячую лапшу порошком из сушеных водорослей, наливает из кувшинчика подогретый сакэ. Коленкоровая папка с документами была спрятана под расстеленный тюфяк. Она не ушла и после того, как инспектор, поблагодарив, принялся шумно всасывать обжигающую соба, то и дело подхватывая палочками из отдельной плошки свою любимую маринованную редьку. Судя по румянцу на щеках Эмико, по опущенному взгляду, было понятно, что она пребывает в любовном томлении. Хоть Асагава смертельно устал, да и до рассвета следовало хоть сколько-то поспать, обижать женщину было невежливо. Поэтому, закончив трапезу чашкой превосходного ячменного чая, он произнес фразу, которая имела для них обоих особенный смысл: - Какая ты сегодня красивая. Эмико вспыхнула, прикрыла лицо широким рукавом. Прошелестела: - Ах, зачем вы такое говорите... А сама уже развязывала шнурок, которым был закреплен пояс кимоно. - Иди сюда, - протянул к ней руки инспектор. - Нехорошо. Посетители ждут, - лепетала она глухим от страсти голосом и одну за другой тянула шпильки из волос. От нетерпения даже не размотала до конца пояс. Высвободила одно плечо, другое, порывисто стянула кимоно через голову, самым неграциозным образом. Такой-то она ему больше всего и нравилась. Жаль, что сегодня любовь ему не в радость. - Ждала всю прошлую ночь... - прошептала она, переползая на четвереньках на ложе. Асагава покосился - не торчит ли из-под тощеватого футона папка - и лег первым. Когда Эмико со стоном опустилась на него сверху, в позвоночник впился жесткий угол, и довольно ощутимо, но делать нечего, пришлось терпеть. Но вот долг вежливости был исполнен и хозяйка упорхнула, Асагава, кряхтя, растер вмятину на спине и задул лампу. По неизменной с самого детства привычке лег на бок, положил под щеку ладонь и немедленно уснул. Через бумажные перегородки доносились всевозможные звуки: в харчевне галдели клиенты, по лестнице скользили служанки, в соседнем номере храпел сосед, торговец рисом. Весь этот шум был обычным и спать не мешал, хотя сон у инспектора был чуткий. Когда с потолка на циновку упал таракан, Асагава сразу открыл глаза, и рука сама собой нырнула под деревянную подушку, где лежал револьвер. Во второй раз инспектор проснулся оттого, что задребезжала крышка на маленьком фарфоровом чайнике, который он всегда ставил рядом с изголовьем. Землетрясение, но совсем маленькое, сразу понял Асагава и опять уснул. После третьего пробуждения заснуть уже не довелось. В лапшевне творилось нечто из ряда вон выходящее. Кто-то орал истошным голосом, трещала мебель, а потом донесся пронзительный крик хозяйки: - Асагава-сан! Значит, нужно спуститься - по пустякам Эмико тревожить его не стала бы. Должно быть, снова буянят иностранные матросы, как в тот раз. В последнее время повадились шляться по туземным кварталам - там выпивка дешевле. Инспектор со вздохом поднялся, натянул юкату. Револьвер брать не стал, незачем. Вместо огнестрельного оружия прихватил дзиттэ - железный штырь с двумя закорючками по бокам. В прежние времена таким отражали удар меча, но дзиттэ годился и чтоб отбить нож или просто стукнуть по башке. Этим орудием Асагава владел в совершенстве. Папку в комнате оставлять не стал, сунул сзади за пояс. К облегчению инспектора, буянили не иностранцы, а двое японцев. По виду обыкновенные тимпира, шантрапа самого мелкого пошиба. Не якудза, а так, крикуны. Но сильно пьяные и в кураже. Стол перевернут. Разбито несколько мисок. У старого корзинщика Лиги, который часто засиживается допоздна, расквашен нос. Других посетителей нет, видно, разбежались. Только в углу сидит какой-то рыбак с медно-бурой, прокопченной ветрами мордой. Этому хоть бы что, знай тянет палочками лапшу, по сторонам не смотрит. - Это Асагава-доно, главный начальник полиции! Ну, теперь вы за все ответите! - крикнула Эмико, которой, кажется, тоже досталось - прическа съехала на сторону и рукав надорван. Подействовало. Один тимпира, с красной повязкой на голове, попятился к двери. - Не подходи! Мы не местные! Уйдем - больше нас здесь не увидишь! И выхватил из-за пазухи нож, чтоб полицейский не совался. - Как "уйдем"? - взвизгнула Эмико. - А кто платить будет? Сколько посуды перебили! И стол пополам треснул! Кинулась на обидчиков с кулаками, бесстрашная. Но второй буян, с глубокими оспинами на лице, наотмашь врезал ей по уху, и бедняжка грохнулась на пол без чувств. Старый Яити, вжав голову в плечи, кинулся вон из харчевни. Асагава и так не выпустил бы мерзавцев, но за Эмико решил проучить их как следует. Первым делом подбежал к двери и загородил проход, чтоб не удрали. Те двое переглянулись. Красный поднял нож на уровень плеча, рябой вытащил оружие посерьезней - короткий меч вакидзаси. - А ну, разом! - крикнул он, и оба одновременно бросились на Асагаву. Только где им было тягаться с мастером дзиттэ. Удар ножа он отбил попросту, локтем, а клинок меча зацепил крюком, рванул, и вакидзаси отлетел в дальний угол. Не теряя ни единого мгновения, Асагава приложил красного железным концом по запястью, выбил нож. Рябой ретировался к стойке, уперся в нее спиной. Другой тимпира прижался к нему. Больше не шумели, руками не размахивали, рожи у обоих посерели от страха. Асагава не спеша направился к ним, помахивая своим орудием. - Прежде чем вы отправитесь в участок, я немного поучу вас, как нужно вести себя в приличных заведениях, - сказал он, свирепея от мысли, что выспаться так и не получилось. Тем временем медномордый рыбак допил из миски остатки бульона, вытер рот рукавом. Наклонившись, поднял с пола вакидзаси, взвесил на ладони и вдруг, безо всякого замаха, метнул. Клинок вошел в спину инспектора чуть выше коленкоровой папки. Асагава обернулся, лицо его было сердитым и недоуменным. Покачнулся, с трудом удерживаясь на ногах. Тогда тимпира в красной повязке молниеносным движением выхватил из-под одежды короткий прямой меч. Легко, будто отмахиваясь от мухи, дернул рукой слева направо, и голова инспектора соскочила с плеч, весело покатилась по полу. Даже слетев с плеч, Несколько секунд еще Живет голова. Фотокарточка жены В слове "Булкокс", если писать его слоговой азбукой, получалось шесть букв: бу-ру-ко-ку-су. В кружочке, расположенном в центре таинственной схемы, значка было только два. Впрочем, это ничего не значило: японцы любят сокращать слишком длинные иностранные слова и фамилии, причем как раз до первых двух слогов. Стало быть, в кружке написано "бу-ру". Доктор положил на стол еще с вечера приготовленную тетрадь - записи пятилетней давности, посвященные истории японских ниндзя. Секретная азбука клана профессиональных убийц была именно там, тщательно скопированная из одного старинного трактата. Мирно сияла зеленая лампа, по углам кабинета густели уютные тени. Дом спал. Обе дочки, Бет и Кэт, уже помолились, легли спать. По давно заведенному обычаю, которым Твигс очень дорожил, перед сном пришли поцеловать отца - Бет в правую щеку, Кэт в левую. Старшая превратилась в настоящую красавицу, вылитая покойница Дженни, подумал Твигс (эта мысль приходила к нему каждый вечер, когда он желал дочкам доброй ночи). Кэт пока была гадким утенком и, судя по широченному рту и длинному носу, красоткой не станет, но за нее он тревожился меньше, чем за старшую. Та молчунья, ей бы все романы читать, а эта живая, веселая, молодым людям такие нравятся. Уже несколько раз повторялось одно и то же: появится у Бет какой-нибудь ухажер, а потом, глядишь, взял и переметнулся к младшей сестре - с ней проще и веселей. Средневековые ниндзя для тайной переписки использовали не общепринятые иероглифы, а особую азбуку, так называемые "буквы синдай", очень древнее письмо, напоминающее следы, какие оставляет проползшая по мокрому песку змея. Ну-ка, посмотрим, как этими каракулями пишется знак "бу". Теперь "ру". А что в кружке? Совсем другие значки. Первый похож на три змейки. Второй - на целый клубок змей. Погодите-ка, сэр! Обе эти закорючки в азбуке тоже есть. Первая - это слог "то", вторая - слог "ну" или просто "н". Хм. Твигс озадаченно почесал переносицу. Какое еще тону! Причем здесь тону! Не складывается. Видимо, записи в схеме не просто сделаны секретной азбукой ниндзя, но еще и дополнительно зашифрованы - одна буква обозначает другую. Что ж, так еще интересней. Доктор плотоядно побарабанил пальцами по столу, предвкушая долгую и увлекательную работу. Отпил из стакана крепого чаю, потер ладони. Вперед, сэр! Из всех наслаждений, отпущенных человеку, самое изысканное - шевелить мозгами. Итак, итак, итак. Нам известно, что "бу" Суга обозначает буквой "то", а "ру" - буквой "ну". В других кружках эти значки тоже встречаются: первый - три раза, второй - один раз. Идем дальше. Он взял лупу, всмотрелся в кружок внимательней. Что это за малюсенькие черточки над тремя змейками? Грязь? Нет, это написано тушью. Похоже на нигори, знак озвончения, при помощи которого слог "ка" превращается в "га", "та" в "да", "са" в "дза". Все правильно: "бу" - слог звонкий, обязательно должно быть нигори. Твигс задумчиво срисовал кружок и в нем два значка. Без шифровки это читалось бы так: "то" с озвончением (иначе говоря "до") плюс "ну" или "н". Погодите, погодите... Доктор взволнованно потер лысину, приподнялся на стуле. Но тут, в самый ключевой момент, тихонько заурчал прикрепленный над столом ночной звонок - собственноручное изобретение Ланселота Твигса: электрические провода были протянуты от дверного звонка в кабинет и спальню, чтобы поздние пациенты не будили девочек. Раздосадованно он направился к двери, но не дошел - остановился в коридоре. Нельзя! Мистер Асагава строго-настрого предупреждал: никаких ночных визитеров, дверь никому не открывать. - Доктор! Это вы? - донеслось из-за двери. - Доктор Твигс? Я увидел табличку на вашей двери! - Ради Бога, помогите! Взволнованный, чуть не плачущий мужской голос с японским акцентом. - Я Джонатан Ямада, старший приказчик фирмы "Саймон, Эверс энд компани". Ради Господа нашего Иисуса, откройте! - Да что случилось? - спросил Твигс, и не думая открывать. - У моей жены начались роды! - Но я не акушер. Вам нужен доктор Бакл, он живет на... - Я знаю! Я и вез жену к мистеру Баклу! Но перевернулась коляска! Здесь, за углом! Доктор, умоляю! У нее рана на голове, кровь! Она умрет, доктор! Раздалось сдавленное, глухое рыдание. Если б что другое, Ланселот Твигс, наверное, не открыл бы, ибо был человеком слова. Но вспомнилась бедняжка Дженни, собственная беспомощность и безысходное отчаяние. - Сейчас... Сейчас. Он приоткрыл дверь, не снимая цепочки. Увидел пухлого японца в котелке и сюртуке, с трясущимся, залитым слезами лицом. Тот немедленно повалился на колени, воздел к доктору руки. - Умоляю! Скорее! Больше на улице никого не было. - Знаете, я нездоров, - смущенно пробормотал Твигс. - На улице Хоммура-дори живет доктор Альберти, отличный хирург. Это всего десять минут отсюда... - Пока я буду бежать туда, моя жена истечет кровью! Спасите! - Ну что с вами будешь делать... Слово, конечно, нужно держать, но есть ведь еще и врачебная клятва... Со вздохом он снял цепочку. Приказчик Джонатан Ямада всхлипнул: - Благодарю, благодарю! Позвольте поцеловать вашу руку! - Глупости! Входите, я только переобуюсь и возьму инструменты. Подождите в прихожей, это одна минута. Доктор быстро направился в кабинет - взять саквояж и прикрыть секретную схему. Или лучше захватить ее с собой? Нет, наверное, не стоит. Приказчик то ли не расслышал, что ему следует дожидаться в прихожей, то ли плохо соображал от волнения - так и тащился за доктором, все лепеча что-то о поцелуе и о руке. На пороге кабинете воскликнул: - По крайней мере позвольте пожать вашу благородную руку! - Это ради Бога. - Твигс протянул ему ладонь, левой кистью взялся за створку двери. - Я должен на секунду уединиться... Расчувствовавшийся Джонатан Ямада стиснул руку доктора что было мочи. - Ой! - вскрикнул Твигс. - Больно! Поднес руку к глазам. На нижней фаланге среднего пальца выступила капелька крови. Приказчик засуетился: - Ради Бога простите! У меня перстень, старинный, родовой! Иногда проворачивается, великоват. Оцарапал? Оцарапал? Ах, ах! Мне нет прощения! Я перевяжу, я платком, он чистый! - Не нужно, ерунда, - поморщился Твигс, зализывая ранку языком. - Так я сейчас. Обождите. Прикрыл за собой дверь, подошел к столу и вдруг покачнулся - что-то потемнело в глазах. Схватился руками за край столешницы. А приказчик, оказывается, не остался в коридоре, тоже влез в кабинет и теперь бесцеремонно шарил среди бумаг. Взял схему, поднес к глазам, кивнул. Но Твигсу сейчас было не до странного поведения Джонатана Ямады, доктор чувствовал себя совсем нехорошо. Он смотрел на фотопортрет Дженни, что стоял на тумбочке, помещенный в серебряную рамку, и не мог оторвать от карточки взгляда. Подретушированная жена тоже смотрела на Ланселота, улыбалась ему доверчиво и ласково. Все меняется, Но не лицо на старой Фотокарточке. Дон-дон Эраст Петрович спал недолго, то и дело поглядывая на часы, а в половине четвертого тихонько встал. С полминуты смотрел на спящую О-Юми, испытывая чрезвычайно сильное чувство, которое было бы непросто выразить словами: никогда еще мир не казался ему таким хрупким и одновременно таким прочным; он мог рассыпаться стеклянными осколками от малейшего дуновения ветра, а мог и выдержать напор самого неистового урагана. Сапоги титулярный советник надел в коридоре. Тронул за плечо Масу, который сидел на полу перед кладовкой, опустив подбородок на грудь. Тот сразу вскинулся. - Иди спать, - шепотом сказал Фандорин. - Нэру. Теперь я покараулю. - Хай. - Маса зевнул, отправился к себе в комнату. Подождав, пока оттуда донесется мирное, с причмокиваньем сопение (ждать пришлось не долее минуты), Эраст Петрович вошел к князю. Кажется, Онокодзи успел неплохо обжиться в своем убежище. Полки с Масиными припасами и хозяйственными мелочами были завешены одеялом, на полу стояла погашенная лампа, на пустом ящике - остатки ужина. Сам князь безмятежно спал, приоткрыв в полуулыбке тонкие губы, - судя по всему, его сиятельство пребывал во власти каких-то сладостных сновидений. После О-Юми смотреть на спящего человека, да еще такого несимпатичного, Эрасту Петровичу показалось кощунством, к тому же происхождение чудесных сновидений сомнений не вызывало - у подушки поблескивал пустой шприц. - Вставайте. - Фандорин потряс свидетеля за плечо. - Тс-с-с. Это я, не пугайтесь. Но Онокодзи и не думал пугаться. Открыв мутные глаза, он улыбнулся еще шире - действие наркотика продолжалось. - Вставайте, одевайтесь. Мы уходим. - На прогулку? - хихикнул князь. - С вами, мой дорогой друг, хоть на край света. Натягивая панталоны и штиблеты, пританцовывал, вертелся, да еще без умолку стрекотал - пришлось сказать, чтоб не шумел. Из дома Фандорин вывел беспокойного спутника под локоть. Вторую руку на всякий случай держал в кармане, на рукоятке "герсталя", но вынимать револьвер не стал, чтоб не пугать князя. Моросил дождь, пахло туманом. От свежего воздуха Онокодзи начал понемногу приходить в себя. Заоглядывался на пустынную набережную, спросил: - Куда вы меня ведете? - В более надежное место, - объяснил титулярный советник, и Онокодзи сразу успокоился. - А я слышал в вашей квартире женский голос, - лукаво проговорил он. - И этот голос показался мне знакомым, О-очень знакомым. - Не ваше дело. До тридцать седьмого пирса идти было долго, дурман из князя успел выветриться. Он уже не болтал, все чаще нервно озирался по сторонам, но больше ни о чем не спрашивал. Должно быть, свидетелю сделалось холодно - его плечи мелко подрагивали. А может быть, дрожь была следствием укола. Кажется, пришли. На низком годауне Фандорин увидел намалеванные белой краской цифры "37". От берега в море тянулся длинный причал, начало которого было освещено фонарем, а конец терялся во мраке. Там поскрипывали швартовочные канаты, чернели силуэты лодок. Под ногами гулко зарокотали доски, где-то внизу плескалась вода. Тьма была не такой уж кромешной, небо начинало сереть в предвкушении рассвета. Наконец, показалась оконечность пирса. Там торчала мачта большой лодки, а перед нею, на канатном пале сидел Асагава, в полицейской форме: было видно кепи и широкий плащ с пелериной. Эраст Петрович облегченно выпустил локоть спутника, махнул инспектору рукой. Тот тоже помахал в ответ. Идти до лодки оставалось шагов двадцать. Как странно, подумал вдруг титулярный советник. Почему он не поднялся нам навстречу? - Постойте-ка, - сказал Фандорин князю и сам остановился. Тут сидящий встал, и оказалось, что ростом он гораздо ниже Асагавы. "Прислал вместо себя другого полицейского?" - пронеслось в голове Эраста Петровича, а рука уже тянула из кармана револьвер - береженого Бог бережет. Дальше произошло невероятное. Полицейский сдернул с головы кепи, сбросил плащ - и его не стало. Под одеждой никого не было, одна чернота! Князь тонко вскрикнул, да и Фандорина охватил мистический ужас. Но в следующее мгновение мрак шевельнулся, и стало видно силуэт в черном, он быстро приближался. Ниндзя! С истошным воплем Онокодзи кинулся наутек, а вице-консул вскинул "герсталь" и выстрелил. Черная фигура бежала не прямо, а зигзагами, то приседая, то отпрыгивая, и проделывала все эти маневры с непостижимой быстротой - Фандорин не успевал перемещать дуло. Второй выстрел, третий, четвертый, пятый, шестой, седьмой. Неужто ни одна пуля не достигла цели? Ведь расстояние всего пятнадцать, десять, пять шагов! Оказавшись в непосредственной близости от Эраста Петровича, человек-невидимка высоко подскочил и ногой выбил "герсталь" (впрочем, уже бесполезный) из руки ошарашенного Фандорина. Револьвер загрохотал по деревянному настилу, а вице-консул увидел прямо перед собой, в прорезях черной маски два глаза - будто два раскаленных уголька. Увидев эти глаза один раз, забыть их было невозможно. Он! Это он! Укротитель змей, человек без лица! Он жив! Не понимая, как такое возможно, и вообще ничего уже не понимая, титулярный советник все же не намеревался отдавать свою жизнь задешево. Снова, как с Сугой, принял боевую стойку и - ура! - сумел отбить локтем первый удар, нанесенный ногой. Теперь, согласно науке дзюдзюцу, следовало развить успех - перейти в атаку. Эраст Петрович сделал выпад (скорее уместный в боксе), но в противника не попал. Тот пропустил кулак над собой, пружинно распрямился, и ноги Фандорина оторвались от причала. Титулярный советник летел, переворачиваясь в воздухе, и, пока этот удивительный полет продолжался, ни о чем не думал. Потом, когда ударился головой о край причала, - тем более: увидел вспышку, услышал крайне неприятный треск, и все. Но холодная вода, в которую с громким плеском упало тело побежденного вице-консула, вернула его в чувство. И первая мысль (еще до того, как вынырнул на поверхность) была: почему не убил? Булкокс наверняка приказал меня убить! По лицу стекала кровь, звенело в ушах, но терять сознание Эраст Петрович не собирался. Ухватившись за скользкое бревно, он вцепился в поперечную сваю, подтянулся, кое-как вскарабкался на пирс. Сквозь шум и плавающие перед глазами огненные круги пробилась вторая мысль. Что князь? Успел ли сбежать? Время на это у него было. Если успел, то где и как его теперь искать? Но искать князя было не нужно. Эраст Петрович понял это, когда вдали, под единственным фонарем увидел темную кучу - будто набросали груду тряпья. Пошатываясь, закрыв пальцами кровоточащую ссадину, Фандорин шел по причалу. Про человека-невидимку не думал, потому что твердо знал: если б тот хотел его убить - убил бы. Прожигатель жизни лежал лицом вниз. Над воротником, глубоко уйдя в шею, блестела стальная звездочка. Титулярный советник выдернул ее двумя пальцами, из раны сразу засочилась кровь. Метательное оружие, догадался вице-консул, осторожно коснувшись остро наточенных краев звездочки. И, похоже, чем-то смазано. Снова поразился: зачем человек-невидимка рисковал, уворачиваясь от пуль? Ведь мог кинуть эту штуковину, и дело с концом. Наклонился (от резкого движения все вокруг закачалось), перевернул мертвеца на спину. И увидел, что Онокодзи еще жив. В открытых глазах плескался ужас, трепещущие губы ловили воздух. - Нан дзя? Нан дзя? (Что это? Что это?) - пролепетал умирающий. Должно быть, так и не понял, что за напасть с ним приключилась. Бежал сломя голову, ничего вокруг не видел, вдруг удар ниже затылка... - Это был ниндзя. Его подослал Булкокс, - сказал Фандорин, борясь с головокружением. - Я отвезу вас к врачу. К доктору Твигсу. Но было очевидно, что никакой врач князю не поможет, у того уже зрачки закатывались. Вдруг он сморщился, напряг все свои силы и медленно, но отчетливо произнес: - Не Булкокс... Дон... - Что? - Дон... Цурумаки. И все. Челюсть, дрогнув, отвисла. Из-под приоткрытых век виднелись одни белки. В ушибленной голове титулярного советника застучало: дон-дон-дон. Жизнь звучит так: Динь-динь, тирибом, ку-ку, А в конце: дон-дон. Голова болит Фандорину показалось, что он прилег на доски всего на пол-минуты, переждать острый приступ головокружения, но, вновь открыв глаза, он обнаружил, что лежит у себя в спальне, на кровати, совершенно раздетый и укрытый одеялом, а с обеих сторон над ним склонены две узкоглазых головы: одна круглая, с щеточкой коротко стриженных волос; другая узкая, при аккуратном проборе. То были Маса и Сирота, смотревшие на титулярного советника с одинаковым выражением крайней тревоги. - Что... со... мной? - с трудом выговорил Эраст Петрович, еле ворочая сухим языком. Простой вопрос вызвал целую дискуссию по-японски, после которой японцы кивнули друг другу, словно о чем-то сговорившись, и письмоводитель осторожно начал: - На рассвете госпожа О-Юми растолкала вашего слугу. Сказала: "С господином плохо, я чувствую. Идем скорей". Побежала вдоль набережной в сторону грузовых пирсов, Масахиро за ней. Он говорит, что она бежала и все смотрела на причалы. На одном из самых дальних, уже в туземном городе, они нашли вас лежащим без сознания, в крови. Фандорин посмотрел на Масу - тот со значением прищурился. Ага, понял Эраст Петрович, про то, что рядом лежало мертвое тело, Сироте не рассказали. Это правильно. Но откуда О-Юми узнала, что я попал в беду? И как догадалась, что меня нужно искать на берегу? Удивительная женщина. Где она? Он посмотрел вокруг, но в комнате ее не было. - Госпожа О-Юми сделала что-то - кажется, прижала какую-то вену, и кровотечение остановилось. Тогда она оторвала полосу от платья, перевязала вас. Приказала слуге нести вас домой, а сама не вернулась. Она сказала, что срочно нужен отвар какой-то горной травы, Масахиро не запомнил названия. Мол, если не выпить этого снадобья, то кровь в голове засохнет, превратится в камешек, и через некоторое время господин может умереть. Слуга донес вас до границы Сеттльмента, и там ему повезло встретить раннего рикшу... Ну а утром к вам в квартиру вбежал господин консул, увидел, что вы лежите без сознания, перевязанный. Накричал на слугу, вызвал меня, послал за доктором. Я отправился к мистеру Твигсу, зная, что он ваш друг... А господин консул срочно уехал в Токио, в посольство... В рассказе было много непонятного, но больше всего Фандорина поразило странное поведение Всеволода Витальевича. - Вбежал? Чтоб церемонный Доронин с утра пораньше ворвался в квартиру к своему помощнику? Для этого должно было произойти нечто из ряда вон выходящее. Сирота замялся, не ответил. - А что доктор Твигс? Японцы снова переглянулись. Ответа опять не было. Маса озабоченно проговорил что-то, и письмоводитель перевел: - Вам нужно лежать, каждый час делать примочки, а волноваться нельзя. Очень сильный ушиб головы. Так сказал доктор Альбертини. - П-почему Альбертини, а не Твигс? Оживленная дискуссия по-японски, на сей раз безо всякого перевода. Голова в самом деле ужасно болела, и подташнивало, но вся эта таинственность Эрасту Петровичу начинала надоедать. Черт с ними, с докторами и консулом. Имелись дела поважнее. - Маса, Асагава-сан коко, хаяку! <Маса, Асагаву сюда, скорей! (искаж. япон.)> - приказал титулярный советник. Слуга захлопал глазами, испуганно покосился на Сироту. Тот предостерегающе кашлянул. Сердце забилось часто, с каждой секундой разгоняясь все быстрее и быстрее. Эраст Петрович рывком сел на кровати. Закусил губу, чтоб не вскрикнуть от боли. - Маса, одеваться! x x x В третьем часу пополудни Фандорин возвращался в консульство, оглушенный размерами случившейся катастрофы. Он, вероятно, был бы потрясен еще больше, если б не постоянное головокружение и спазмы, то и дело пронизывавшие череп от виска до виска. Из-за этого титулярного советника не оставляло ощущение нереальности происходящего, какого-то тягостного кошмара. Все было слишком, до не правдоподобия ужасно. Наяву так не бывает. Инспектор Асагава убит какими-то хулиганами. Если верить японской полиции, случайно, в бессмысленной пьяной потасовке. Сержант Локстон скончался у себя в кабинете от разрыва сердца. У доктора Твигса, как показало вскрытие, лопнул сосуд в мозгу. Все это можно было бы счесть очень маловероятным, но теоретически возможным совпадением случайностей - если бы не человек-невидимка, убивший свидетеля, и исчезновение всех трех улик. Из кабинета доктора пропала зашифрованная схема. При сержанте не обнаружили никаких клятв, писанных кровью. Про папку с донесениями, имевшуюся у инспектора, в японской полиции слышали впервые. Как только Фандорин пытался вникнуть в смысл этой чудовищной цепочки событий, головокружение усиливалось, сразу же накатывала тошнота. На то, чтобы осмыслить и выстроить версию "Дон Цурумаки", сил и вовсе не было. А мучительней всего больного вице-консула терзало исчезновение О-Юми. Где она? Вернется ли? Какая к черту горная трава? Бред, бред, бред. x x x Одновременно с Фандориным, только со стороны Мэйн-стрит, к консульству подъехала двухместная курума, из которой вышли Доронин и (принес же дьявол!) военно-морской агент Бухарцев. Заметили приближающегося вице-консула, хмуро уставились на него. - Вот он, герой, - громко обратился капитан-лейтенант к Всеволоду Витальевичу. - Вы сказали, он без сознания, чуть ли не при смерти, а он смотрите каким гоголем. Ежели бы знал - не ехал бы сюда, велел явиться в Токио. Начало не предвещало ничего хорошего, да и откуда, собственно, было взяться хорошему? Доронин всмотрелся в белое, будто напудренное лицо своего помощника. - Как вы себя чувствуете? Зачем вы поднялись? - Б-благодарю, со мной все в порядке. Фандорин поздоровался с консулом за руку; с Бухарцевым, который демонстративно спрятал ладонь за спину, лишь обменялся неприязненным взглядом. В конце концов, служили они по разным ведомствам, а в классе состояли одном и том же, девятом, так что для чинопочитания никакого урона от этого не проистекло. Но чин чином, а положение положением, и моряк сразу же продемонстрировал, кто здесь представляет государственную власть. В консульском кабинете, не спрашиваясь, уселся на хозяйское место, за письменный стол. Всеволоду Витальевичу пришлось примоститься на стуле, Фандорин остался стоять - не из робости, а потому что боялся: если сядет, то после не сможет подняться. Прислонился к стене, скрестил на груди руки. - Письмоводитель! Эй, как вас там... - крикнул в открытую дверь капитан-лейтенант. - Будьте неподалеку, можете понадобиться! - Слушаюсь, - донеслось из коридора. Доронин слегка поморщился, но промолчал. А Фандорин понял: сказано было для пущей грозности - мол, тут же, прямо сейчас, свершится суровый суд и будет вынесен приговор, останется только продиктовать. - От вашего начальника мы с его превосходительством ничего внятного не добились, - зло, напористо заговорил Бухарцев, сверля Эраста Петровича взглядом. - Всеволод Витальевич лишь твердит, что за все несет ответственность сам, а толком объяснить ничего не может. Вот мне и поручено произвести дознание. Считайте, Фандорин, что в моем лице вы держите ответ перед посланником. И даже более того - перед Российским государством. Титулярный советник, немного помедлив, слегка поклонился. Перед государством так перед государством. - Итак, первое, - прокурорским тоном продолжил капитан-лейтенант. - Йокогамская туземная полиция обнаружила у каких-то складов труп князя Онокодзи, человека из высшего общества, родственника многих влиятельных особ. "У складов?" - удивился Эраст Петрович и вспомнил многозначительную гримасу своего слуги. Стало быть, прежде чем унести с пирса потерявшего сознание хозяина, он сообразил перетащить в другое место труп. Ай да Маса. - При осмотре бумаг скоропостижно скончавшегося начальника иностранной полиции выяснилось, что вышеупомянутый князь Онокодзи содержался под арестом в муниципальной тюрьме. - Бухарцев повысил голос, чеканя каждое слово. - А заключен он туда был по настоянию российского вице-консула! Что это значит, Фандорин? Что за самовольный арест, да еще такой особы! Всю правду, без утайки! Лишь это может хоть в какой-то степени облегчить ожидающую вас кару! - Кары я не боюсь, - сухо произнес Эраст Петрович. - Известные мне факты сообщу, извольте. Однако прежде всего должен заявить, что действовал на собственный страх и риск, не оповещая г-господина консула. Агент недоверчиво усмехнулся, но перебивать не стал. Со всей возможной краткостью, однако не опуская ничего существенного, титулярный советник пересказал всю последовательность событий, объяснил резоны своих действий, а закончил перечислением ужасного итога, к которому эти действия привели. Не извинял своих ошибок, не оправдывался. Единственное послабление, которое дал самолюбию, - умолчал о ложном следе, что вел от интенданта Суги к Булкоксу. Консул тоже о достопочтенном промолчал, хотя версия о британских кознях была ему хорошо известна. - Слуга умнее вас, - язвительно обронил агент, дослушав. - Догадался отволочь труп князя подальше, не то японцы, чего доброго, заподозрили бы русского вице-консула в убийстве. Вас послушать, Фандорин, вы истинный патриот отечества, герой-партизан, прямо Денис Давыдов. Да только что ж вы об эскападе с Булкоксом умолчали? Знает, понял Фандорин. Ну да теперь все равно. - Да, это была моя ошибка. Я поддался на обман. Видите ли... Хотел рассказать про предсмертную ложь интенданта, но Бухарцев перебил: - "Ошибка"! "Поддался на обман!" Мальчишка! Какой устроил конфуз! Из-за юбки, то бишь кимоно! Картель от самого Булкокса, главного правительственного советника! Кошмар! Дипломатический скандал! Здесь титулярный советник решительно перестал что-либо понимать - только схватился за стреляющий висок. - Какой к-картель? О чем вы? - Мстислав Николаевич говорит о вызове, который нынче в восемь утра был доставлен от Булкокса, - пояснил Доронин. - В связи с тем, что вы были без чувств, картель пришлось принять мне. Документ составлен по всей форме, выбор оружия за вами, условие же одно: в живых останется лишь один из противников. Едва удалился секундант Булкокса, как явились из туземной полиции - по поводу князя Онокодзи... Я был вынужден немедленно отбыть в Токио, чтобы доложить его превосходительству. Фандорин кисло улыбнулся - вот лишнее подтверждение, что Булкокс никакой не заговорщик, не закулисный злодей, подсылающий убийц, а британский джентльмен, готовый в ответ на оскорбление подставить грудь под пулю или клинок. - Он еще улыбается! - взорвался Бухарцев. - Опозорил звание российского дипломата и смеется! Из-за кого? Из-за какой-то продажной... - Молчать! - крикнул на капитан-лейтенанта Фандорин. - Еще одно слово, и мы с вами тоже будем стреляться, до смертельного результата! - Да его не со службы гнать, его в сумасшедший дом нужно, в смирительную рубашку! - пробормотал Мстислав Николаевич, но уже без прежней величественности. Стреляться до результата ему явно не хотелось. - Господа, господа, - вмешался консул. - Мы делаем общее дело, нам нужно найти выход из крайне неприятной ситуации. Давайте не ссориться! Эраст Петрович, вы сказали, что перед смертью князь назвал главой заговора Дона Цурумаки? - Да. Но зачем предпринимателю, благотворителю, стороннику прогресса убивать министра? Не умещается в голове... Надо, однако, сказать, что голова титулярного советника сейчас вообще мало что могла вместить - так мяла и сжимала ее боль. - Отчего же, - медленно проговорил Всеволод Витальевич, потирая подбородок, - отчего же... Как раз довольно логично. Цурумаки - конституционалист, сторонник парламентаризма, который откроет перед таким человеком неограниченные возможности. Окубо же был классическим приверженцем просвещенного абсолютизма. С точки зрения господина Тучи, министр был препятствием на пути общественного и экономического прогресса - если уж вы заговорили о прогрессе. Тут не было ничего личного. Просто "новые японцы" вроде нашего с вами приятеля привыкли решать проблемы самым простым и эффективным путем. Куда уж эффектней: убрал с доски одну фигуру, и партия выиграна... А технических возможностей у Цурумаки было предостаточно. Во-первых, со времен гражданской войны у него сохранилась собственная гвардия - так называемые Черные Куртки, которые служат ему верой и правдой. - (Фандорин вспомнил невидимых слуг из усадьбы на Блаффе.) - Во-вторых, Дону, по сути дела, принадлежит вся теневая Йокогама, с ее притонами и злачными заведениями. А это означает тесную связь с преступным миром, с якудзой. - (Да-да: "Ракуэн", горбун, подумал Эраст Петрович.) Наконец, со времен все той же революции у Дона сохранились тесные отношения с сацумскими самураями, которые вместе с ним воевали против сегуна. Консул умолк, очевидно, исчерпав аргументацию, но под воздействием его слов мозг титулярного советника наконец зашевелился, хоть и вяловато. Про шпионство и ненадежность своего приживалы Цурумаки отлично знал. Из подзорной трубы, как известно, он мог наблюдать не только за звездами, но и за соседним домом, куда по ночам частенько наведывался Онокодзи. Был Дон знаком и с Сугой... Тут капитан-лейтенант нанес последний удар: - Хм. А известно ли вам, господа, что несколько дней назад покойный Суга выиграл у Цурумаки в карты превосходное поместье? Мне рассказывал об этом австрийский посланник - игра происходила у него на вилле. Эти сведения нам чем-нибудь помогут? Примечательно, что после упоминания о дуэли тон морского агента совершенно изменился. Теперь в нем преобладала не надменность, а государственная озабоченность интересами отечества. О да, новость, сообщенная Бухарцевым, значила очень многое. Эраст Петрович со стоном схватился за голову. Ведь Асагава собирался выяснить, кто именно "проиграл" интенданту усадьбу, но самозваные сыщики слишком увлеклись игрой в казаки-разбойники. А между тем, ларчик открывался совсем просто. Сколько совершено роковых, непростительных ошибок! Теперь не осталось ни одного доказательства. Все три улики уничтожены. Единственный свидетель, который многое знал и был готов говорить, убит. Интенданта Сугу похоронят с почестями. Его партия останется у власти. Потайная комната за кабинетом начальника полиции? Но ее наличие ничего не докажет. Там всего лишь груда изорванной бумаги. Асагава постарался разодрать компрометирующие документы в такие мелкие клочки, что теперь их не склеишь. - Козырь остался только один, - произнес вице-консул вслух. - Дон не знает, что мы про него знаем. - Козырь не из сильных, - пожал плечами Всеволод Витальевич. - Да и как его использовать? Потирая висок, Эраст Петрович негромко сказал: - Есть один способ. Конечно, очень рискованный, но я бы п-попробовал... - Ничего не хочу знать! - быстро перебил капитан-лейтенант и даже сделал вид, что зажимает уши. - Никаких деталей. Сами заварили кашу - сами расхлебывайте. Терять вам и вправду нечего. Все, что могу сделать, - задержать свой рапорт на двадцать четыре часа. Но знайте, Фандорин: эту бумагу я направлю не нашему добрейшему посланнику, а прямиком в Санкт-Петербург. Итак, господа консулы, у вас ровно сутки. Или вы предъявляете мне фигуранта, на которого можно свалить вину за все произошедшее, или - не обессудьте. - Мстислав Николаевич подержал внушительную паузу и закончил, уже обращаясь непосредственно к Фандорину. - Только запомните: никаких поединков с Булкоксом! - Да как я могу отказаться! Это же б-бесчестье! - Даже не знаю, что будет большей катастрофой при теперешней накаленности русско-британских отношений: если вы убьете Булкокса или если он вас. - Мстислав Николаевич призадумался, но развел руками. - Нет, это исключено. Когда на карту поставлена честь страны, Фандорин, нужно уметь поступаться личной честью. Титулярный советник посмотрел на агента исподлобья: - Личной честью, капитан-лейтенант, нельзя поступаться никогда и ни по каким резонам. И снова, встретив отпор, Бухарцев сменил тон - оставил пафос, перешел к задушевности: - Ах, бросьте, Эраст Петрович. Что наши мелкие самолюбия и амбиции перед лицом Истории? А ведь мы с вами тут именно ею, матушкой, и занимаемся. Стоим на передовой позиции всей европейской культуры. Да-да, не удивляйтесь. Я много об этом в последнее время размышляю. Вот я давеча с вами, Всеволод Витальевич, спорил, насмехался над японской военной угрозой. Но после подумал хорошенько и признаю: правы вы, тысячу раз правы. Только надобно шире смотреть. Не в маленькой Японии дело. Скоро на Европу двинется новый Чингис-хан. Шевелится, готовясь пробудиться, гигантский Китай. Когда сия желтая волна поднимется, ее гребень достигнет небес, увлечет за собою всякие там Кореи и Монголии, а на самой его пенной верхушке окажется задиристая островная империя с ее хищным дворянством и алчной нуворишеской буржуазией! - В голосе Мстислава Николаевича зазвенели пророческие нотки, взгляд загорелся огнем - должно быть, капитан-лейтенант уже представлял, как будет произносить эту речь перед высшими мужами империи. - Новый Монголизм или Желтая Опасность - вот как я это назову. Миллионы и миллионы свирепых, узкоглазых, кривоногих, желтолицых обрушатся несокрушимой волной на мирные просторы Старого Света. И на пути этого китайского исполина с японской головой снова, как во времена гуннов и татар, окажемся мы, славяне... Вот о чем нужно думать, Эраст Петрович, а не о собственном гоноре. На этой во всех отношениях достойной реплике, произнесенной с превосходной товарищеской укоризной, капитан-лейтенант удалился. Более не произнес ни слова, чтобы не портить эффекта. Просто встал, по-военному кивнул, произнес одно-единственное слово ("Господа") и прошествовал к двери. Доронин встал, но с места не двинулся. - Сирота проводит, - сказал он негромко. А чуть погодя, когда агент уже был за воротами, с чувством прибавил: - Мерррзавец! И ведь все налгал. Не станет он ждать никаких двадцати четырех часов. Накатает ябеду прямо сейчас, в вагоне. И тут же отправит в министерство, а копию непременно в Третье отделение. Чтоб не выглядело обычным доносом, присовокупит всю эту чушь про Желтую Опасность, которую он сейчас перед нами репетировал. И самое гнусное, что в Петербурге это ужасно всем понравится. - Консул устало опустился в кресло. - Попрут меня в отставку, уж это самое меньшее... А и черт с ней, со службой, - вдруг весело тряхнул он головой. - Проживу и без нее. Но в Россию не вернусь. Натурализуюсь и превращусь в японца, а? Что вы на сей счет думаете? - и засмеялся, как бы давая понять, что, разумеется, шутит. На сей счет титулярный советник ничего не думал, ему было над чем поломать свою (впрочем, и без того уже проломленную) голову. - Так главный акунин в этой истории - Дон Цурумаки? - будто бы про себя прошептал он. - Как вы сказали? Акунин? - Ну да, главный злодей. Мне объясняли, что японские злодеи не похожи на прочих. То есть они, конечно, тоже негодяи и исчадия, но с п-принципами и не без благородства. Что-то в этом роде. Всеволод Витальевич усмехнулся: - Япония - страна благородных злодеев? Пожалуй. Уж Цурумаки-то - классический акунин. - А я в этом не уверен... Видите ли, я неплохо знаю этого человека. - Фандорин не стал вдаваться в подробности. - Он... Он непохож на коварного интригана. И потом, так ли уж нужно верить предсмертному свидетельству? Я один раз уже совершил эту ошибку, поверил Суге. Тот же, как это теперь ясно, в последнюю минуту жизни думал лишь об одном: как бы послать нас по ложному пути. - Онокодзи - не Суга. Тот был сильный, несгибаемый человек, не боявшийся смерти. А ваш японский декадент к категории акунинов никак не относится. Замолчали, на сей раз думая об одном и том же. Консул так ничего и не придумал, вопросительно посмотрел на поминутно хватающегося за виски помощника. - Вы говорили, что знаете какой-то рискованный способ? Способ чего? - Удостовериться в коварстве Дона Цурумаки. Либо же в его невиновности. - Но как это сделать? - Я ведь вызван на дуэль. Значит, понадобится секундант, верно? - Эраст Петрович хотел улыбнуться, но вместо этого скривился от нового спазма головной боли. Самый верный друг, Ты по-прежнему со мной, Головная боль. Тихий голос Вечером в том же самом кабинете вновь состоялось совещание, но уже в несколько измененном составе. Морского агента не было, вместо него Всеволод Витальевич пригласил Сироту - должно быть, в виде компенсации за давешнее унизительное ожидание в коридоре. Японец, однако, обиженным не выглядел, скорее задумчивым, будто его мысли витали где-то очень далеко. Но, как свидетельствовали время от времени вставляемые им реплики, рассказ вице-консула он слушал не менее внимательно, чем Доронин. От Дона Цурумаки титулярный советник вернулся, так и не разрешив своих сомнений. - Поскольку никаких доказательств вины этого человека у нас нет, я построил операцию исключительно на одной п-психологии. - Бледно-зеленый Эраст Петрович говорил неторопливо - то ли от нехорошего самочувствия, то ли желая еще раз проанализировать беседу с подозреваемым. - Если вкратце, я хотел напугать Цурумаки и заодно подсказать ему, как он может избавиться от опасности. - Напугать Дона Цурумаки? - недоверчиво переспросил письмоводитель и покачал головой, будто Фандорин сказал несуразицу. - Точнее, дать ему понять, что он в опасности. Для этого, изобразив п-потрясение от известных печальных событий (честно говоря, мне и притворяться для этого не пришлось), я пустился с ним в дружескую откровенность. - Вице-консул горько усмехнулся. - Мы же с ним д-друзья... Сказал, что все это время вел самостоятельное расследование убийства Окубо. Главным подозреваемым считал Булкокса, как представителя державы, более всего заинтересованной в устранении министра. Не забыл упомянуть и о своих помощниках, и о ценном свидетеле, хорошо известном Дону князе Онокодзи. Как видите, все это довольно близко к истине. Но далее я позволил себе некоторую импровизацию. Рассказывая о последних мгновениях умирающего свидетеля, я несколько изменил его финальную реплику. Мол, испуская дух, Онокодзи прошептал: "Это не Булкокс, я обманул вас. Это мой..." - и не договорил, скончался. Затем я довольно п-пространно рассуждал вслух, кого мог иметь в виду бедняга князь. Спросил мнения Дона - тот ведь хорошо знал покойного и весь круг его знакомств. "Мой" кто? Брат? Кузен? Дядя? Цурумаки озабоченно сказал: "Брата у князька не было. А вот двоюродных и тро