ю на самом деле звали иначе. - П-почему? - спросил он одними губами. - Синоби вырождаются, - скорбно сказал Тамба. - В прежние времена девушка-ниндзя, дочь дзенина, ни за что не влюбилась бы в чужака, да еще варвара... - Что?! - выдохнул Эраст Петрович и вдруг увидел, как на кукольном личике Мидори выступает румянец. - Я не стал убивать тебя, вернул Дону часть денег, сказал - тебя спасло чудо. Но ей было мало моего позора, она замыслила меня погубить. Когда ты дрался на мечах с англичанином, Мидори затаилась в зарослях. Она плюнула в красноволосого усыпляющим шипом из фукибари. Это была ужасная глупость. Когда Цурумаки отвозил англичанина домой, он обнаружил шип, торчащий у того из горла, и понял: без синоби тут не обошлось. Дон вообразил, что я веду двойную игру. Он принял меры предосторожности, набил дом охраной - боялся, что я приду его убивать. А ты, ничего не зная, ничего не понимая, отправился прямо в логово тигра... - И ты мне ничего не сказала? - обратился Фандорин к Мидори. Та впервые шевельнулась - опустила глаза. - Ты хотел бы, чтобы она предала отца? Рассказала чужаку о клане Момоти? - грозно спросил Тамба. - Нет, она поступила иначе. Моя дочь - влюбленная дура, но она очень хитрая дура. Она придумала, как тебя спасти. Мидори знала, что Цурумаки боится не тебя, а меня. Не понимает, отчего я стал ему мешать, и поэтому очень встревожен. Если Дон узнает, что ниндзя украли твою любовницу, он не станет тебя убивать. Мидори усыпила твоего слугу - ненадолго, на несколько минут, а сама поспешила сюда, ко мне. Сказала, что Цурумаки обязательно приведет тебя, ведь ему необходимо разобраться, какая связь между тобой и дзенином клана Момоти... - Старик кисло улыбнулся. - Если бы он знал правду, то перестал бы меня уважать... У Тамбы Первого не было слабостей. Он не дрогнул, когда бросил своих сыновей умирать в осажденном храме Хидзияма. Я же слаб. Моя слабость - дочь. А слабость моей дочери - ты. Поэтому ты до сих пор жив и поэтому я говорю с тобой. Эраст Петрович потрясенно молчал. Разрозненные факты сложились в единую картину, неразрешимые загадки разъяснились. И все же он спросил - не дзенина, а его дочь: - Это правда? Не поднимая головы, она кивнула. Беззвучно произнесла какую-то короткую фразу. - "I love you", - прочел по губам Фандорин, и жарко застучало в висках. Никогда раньше, даже в самые нежные минуты, она ему этих слов не говорила. Или это снова проклятое дзедзюцу? - Я тебе не враг, - прервал затянувшуюся паузу Тамба. - Я не могу быть врагом того, кого любит моя дочь. Но титулярный советник, пронзенный мыслью о дзедзюцу, непримиримо воскликнул: - Нет, ты мой враг! Ты убил моих друзей! Что ты сделал с Масой? - Он жив и цел, - мягко улыбнулся старик. - Просто он вошел в комнату с переворачивающимся полом и угодил в яму. Мой племянник Дзингоро сжал твоему слуге шею, чтобы он уснул. Скоро ты сам его разбудишь. Однако счет к клану Момоти у вице-консула был длинен. - Ты убил моих друзей! Асагаву, Локстона, Твигса! Неужто ты думал, что я про них забуду? На это Тамба лишь развел руками и печально молвил: - Я надеялся, что ты поймешь. Мои гэнины выполняли свою работу. Они убили твоих друзей не из ненависти, а следуя долгу. Каждый из троих был умерщвлен быстро, почтительно и без мучений. Но если ты хочешь отомстить за них, это твое право. Тамба ничего не делает наполовину. Он просунул руку под низкий столик, нажал там что-то, и в потолке над головой Фандорина открылся темный квадрат. Дзенин отдал короткое приказание. На циновку перед вице-консулом с глухим стуком упал "герсталь". - Отомсти мне, - сказал синоби. - Но не держи зла на Мидори. Она ни в чем перед тобой не виновата. Медленно подняв оружие, Эраст Петрович откинул барабан. Увидел одну отстрелянную гильзу, шесть нетронутых. Неужто старик всерьез? Поднял револьвер, навел его Тамбе в лоб. Тот не отвел глаз, лишь прикрыл веки. "Он, наверное, мог бы меня замесмеризировать, загипнотизировать или как там у них это называется, но не хочет", понял Фандорин. Мидори коротко посмотрела на него, он прочел в ее взгляде мольбу. Или показалось? Такая не будет никого ни о чем молить, даже ради спасения отца. Словно в подтверждение этой мысли, она снова опустила голову. Титулярный советник заставил себя вспомнить лица мертвых друзей: надежного, как сталь, Локстона; рыцаря справедливости Асагаву; доктора Твигса - отца двух девочек с пороком сердца. Невозможно выстрелить в человека, который не пытается защищаться; но всколыхнувшаяся в душе боль требовала выхода - сводило палец от неудержимого желания нажать на спусковой крючок. "Есть вещи, которые прощать нельзя, иначе в мире нарушится равновесие", сказал себе Эраст Петрович. Чуть дернул запястьем в сторону и выстрелил. От грохота заложило в ушах. Мидори вскинула ладони к вискам, но лица так и не подняла. Тамба же не шевельнул ни единым мускулом. На его виске багровела полоска от ожога. - Ну вот, - сказал он мирно. - Твой враг Тамба убит. Остался только твой друг Тамба. Сегодня праздник. Победа, враг истреблен. Как одиноко! Любовь двух кротов Откуда-то сверху донесся приглушенный рокот. Эраст Петрович задрал голову. Гроза? Снова ударило, но теперь грохот сопровождался треском. - Что это? - вскочил Фандорин. - Это Камата начал стрелять из своей пушки. - Тамба тоже не спеша поднялся. - Не стал дожидаться рассвета. Видно, догадался, что ты и твой слуга у нас. Оказывается, дзенин знал о плане Каматы! - Ты все знаешь? Откуда? - Это мои горы. У каждого дерева уши, у каждой травинки глаза. Пойдем, пока эти глупые люди случайно не попали в один из домов. Тамба встал под люком, присел на корточки, потом пружинисто подпрыгнул - так высоко, что уселся на край отверстия. Мелькнули ноги в белых носках, и шустрый старичок был уже наверху. Фандорин оглянулся на Мидори и вздрогнул - в соседнем помещении было пусто. Когда она успела исчезнуть? Из дыры в потолке свесился Тамба. - Давай руку! Но руки ему титулярный советник не дал - это было бы унизительно. Кое-как подтянулся сам, хоть и ударился о доску локтем. Дзенин был в черных штанах и черном балахоне. Выскочив на веранду, он надел черные кожаные чулки, на голову натянул маску, и его стало почти не видно. В темноте взметнулся огненный столб, во все стороны полетели камни и комья земли. Тамбы рядом уже не было, он растаял во мраке. Откуда-то сверху (с крыши, что ли?) спрыгнула черная тень. Беззвучно коснулась ногами земли, перевернулась через голову, откатилась. Невесомо поднялась и секунду спустя тоже исчезла. Титулярный советник заметил, как воздух колыхнулся еще в нескольких местах - там тоже мелькнули темные силуэты. Снаряды взрывались так часто, будто палила целая батарея. Скорострельная крупповская пушка делает три выстрела в минуту, вспомнил Фандорин, ветеран турецкой войны. Судя по звуку, "черные куртки" заняли позицию на вершине горы. Присмотревшись к разрывам, вице-консул понял тактику Каматы. Его наводчик клал снаряды в шахматном порядке, делая интервал в две-три сажени. Очевидно, собрался перепахать весь лесной остров. Рано или поздно влепит и по домам. А какая-то из сосен уже загорелась - во тьме расцвел яркий багровый цветок. Что делать, куда бежать? Одна из теней остановилась возле титулярного советника, схватила его за руку, потащила за собой. Они добежали до середины леса, когда совсем рядом в дерево ударил снаряд. Ствол затрещал, полетели щепки, и оба упали на землю. Очередной разрыв, как и следовало, взрыл землю в десятке шагов. На черном лице ниндзя вспыхнули глаза - удлиненные, влажные, полные света. Она! Приподнявшись, Мидори снова взяла Эраста Петровича за руку, чтобы бежать дальше, но он не поддался - притянул ее к себе. Теперь взрыв грянул с другой стороны, и Фандорин опять увидел, совсем близко, ее глаза - прекрасные, полные жизни. - Ты меня правда любишь? - спросил он. - Что? Грохот заглушил его слова. - Ты меня любишь? - заорал Эраст Петрович. Вместо ответа она сдернула маску, обхватила ладонями его лицо, поцеловала. И он забыл про скорострельную пушку, про свистящую и громыхающую смерть, про все на свете. Сосна разгоралась жарче и жарче, по стволам деревьев, по земле метались красные тени. Задыхаясь, титулярный советник рвал с плеч любимой женщины одежду, и ее тело из черного становилось белым. Мидори и не думала ему мешать. Ее дыхание было таким же частым, ее руки сдирали с него рубашку. Вокруг полыхал огонь, трескалась земля, стонали деревья, и Фандорину казалось, что его любит сама Ночь, неистовая и горячая. Сосновые иголки кололи то спину, то локти - сцепившиеся любовники перекатывались по земле. Один раз осколок врезался в почву там, где еще секунду назад были их тела, но ни он, ни она этого не заметили. Все кончилось внезапно. Мидори рывком сбросила с себя возлюбленного, а сама метнулась в противоположную сторону. - Ты что? - обиженно вскрикнул он - и увидел, как между ними, разбросав сноп искр, падает горящий сук. Лишь тогда Эраст Петрович пришел в себя. Пушечных выстрелов больше не было, лишь в двух или трех местах потрескивали пылающие деревья. - Как это называется в твоем дзедзюцу? - хрипло спросил он, обводя лес рукой. Мидори завязывала растрепавшиеся волосы в узел. - В дзедзюцу такого еще не было. Но теперь будет. Я назову это "Огонь и гром". Она уже натягивала свой черный наряд, делалась из белой - черной. - Где все? - Фандорин тоже наскоро приводил одежду в порядок. - Почему тихо? - Пойдем! - позвала она и первая побежала вперед. Через полминуты они были у расщелины - в том самом месте, где вице-консул и его слуга перекинули веревку. Мертвое дерево было на месте, но веревки Эраст Петрович не обнаружил. - Куда теперь? - крикнул он. Она молча показала на противоположную сторону. Опустилась на четвереньки и вдруг исчезла за краем обрыва. Фандорин бросился за ней. Увидел, что вниз спущен канат, сплетенный из сухих стеблей. Он был толстый и прочный, такой выдержит любую тяжесть, поэтому молодой человек без колебаний последовал за Мидори. Она намного опередила его - скользила вниз легко и уверенно. Ему же спуск давался с трудом. - Скорей, скорей! Мы опоздаем! - подгоняла снизу Мидори. Эраст Петрович старался, как мог, но все же ей пришлось довольно долго ждать. Едва он, часто дыша, спрыгнул на заросшую травой землю, как проводница потащила его дальше, в какие-то густые, колючие заросли. Там, меж двух валунов, в отвесной стене чернела щель. Титулярный советник протиснулся в нее с большим трудом, но дальше проход расширился. - Пожалуйста, пожалуйста, быстрее! - донесся из темноты умоляющий голос Мидори. Он рванулся к ней - и чуть не упал, споткнувшись то ли о сук, то ли о камень. Откуда-то сверху сильно тянуло сквозняком. - Я ничего не вижу! Во тьме прорисовалась светящаяся нить, от которой разливалось слабое, подрагивающее сияние. - Что это? - зачарованно спросил Фандорин. - Ёсицунэ, - нетерпеливо ответила Мидори. - Соколиное перо, в нем - ртуть. Не гаснет под дождем и ветром. Идем же! Я умру от стыда, если опоздаю! Теперь, при свете, стало видно, что подземный ход обустроен весьма основательно: потолок и стены укреплены бамбуком, под ногами деревянные ступеньки. Еле поспевая за Мидори, Эраст Петрович почти не смотрел по сторонам, но тем не менее заметил, что от лаза в обе стороны то и дело уходили ответвления. Это был целый лабиринт. Проводница несколько раз сворачивала, ни на миг не замедляя бега. От долгого крутого подъема титулярный советник начинал выбиваться из сил, но маячившая перед ним тонкая фигурка, казалось, не ведала усталости. Наконец ступеньки кончились, ход опять сузился. Светильник погас, в темноте что-то скрипнуло - и впереди открылся серый прямоугольник, из которого потянуло сырым и свежим дыханием рассвета. Мидори спрыгнула на землю. Последовав ее примеру, Эраст Петрович обнаружил, что вылезает из ствола старого, корявого дерева. Потайная дверца закрылась, и вице-консул увидел, что различить ее швы на грубой, поросшей мхом коре совершенно невозможно. - Опоздала! - с отчаянием воскликнула Мидори. - Это ты виноват! Сорвалась с места, выбежала на поляну. Там, среди травы, медленно передвигались черные силуэты. Пахло порохом и кровью. В утренних сумерках блеснуло что-то длинное. Ствол орудия, пригляделся Фандорин и завертел головой во все стороны. Подземный ход вывел на вершину горы. Идеальное место для обстрела - Камата наверняка присмотрел его заранее. Схватка уже закончилась. Судя по всему, она была недолгой. Высыпавшие из лаза синоби напали на "черных курток" врасплох, сзади. Посреди поляны на пне сидел Тамба, курил трубку. Остальные ниндзя носили убитых. Зрелище было жутким, каким-то потусторонним: над стелющимся по земле туманом по двое скользили безмолвные тени, поднимали за руки и за ноги мертвецов (тоже черных, только с белыми лицами) и раскладывали их рядами перед своим предводителем. Титулярный советник сосчитал: четыре шеренги по восемь тел в каждой, и в стороне - еще один труп, должно быть, старого разбойника Каматы. Не спасся ни один. Дон Цурумаки так и не узнает, что случилось с его отрядом... Потрясенный зловещей картиной, Фандорин не заметил, как к нему вернулась Мидори. Хрипловатый голос прошептал ему в самое ухо: - Я все равно опоздала, а мы с тобой не закончили. Гибкая рука обхватила его за талию, потянула назад, ко входу в подземный лаз. - Я войду в историю дзедзюцу как великая первооткрывательница, - шептала Мидори, заталкивая титулярного советника в дупло. - Мне пришла в голову очень интересная композиция. Я назову ее "Любовь двух кротов". Еще прекрасней, Чем любовь двух фламинго, Любовь двух кротов. Ночное слияние мира Тамба сказал: - Я знаю о тебе много, ты обо мне знаешь мало. От этого возникает недоверие, от недоверия происходит непонимание, непонимание приводит к ошибкам. Спрашивай все, что хочешь знать, и я тебе отвечу. Они сидели вдвоем на расчищенной поляне перед домом и смотрели, как из-за равнины поднимается солнце, наполняя мир розовым сиянием. Тамба курил свою маленькую трубку, то и дело заправляя ее новой порцией табаку. Фандорин тоже не отказался бы от сигары, но коробка отличных манил осталась в багаже, по ту сторону расщелины, что отделяла деревню синоби от остального мира. - Сколько вас? - спросил титулярный советник. - Только одиннадцать? На месте побоища он видел одиннадцать человек. Когда перепачканные землей любовники вылезли из подземной норы, синоби уже закончили свою мрачную работу. Мертвецы были пересчитаны, свалены в яму и засыпаны камнями. Люди Тамбы сняли свои маски, и Фандорин увидел обыкновенные японские лица - семь мужских, четыре женских. - Еще четверо детей. И Сатоко, жена Гохэя. Она не была в бою, потому что ей скоро родить. И трое молодых, они в большом мире. - Шпионят за кем-нибудь? - спросил Эраст Петрович. Если дзенин хочет разговора начистоту, к черту церемонии. - Учатся. Один в Токийском университете, на врача. Один в Америке на инженера. Один в Лондоне на электрического техника. Сейчас нельзя без европейской науки. Великий Тамба говорил: "Быть впереди всех, знать больше всех". Триста лет мы следуем этому завету. - Как вы сумели столько лет хранить свою тайну? - Такова была воля Тамбы Первого. Он сказал: "Сильнее всех тот, кого не видно и не слышно, но кто видит и слышит всех". Еще он сказал: "Ниндзя земли Ига погибли, теперь они бессмертны". - Но разве Тамба Первый не погиб вместе со своими людьми? Мне говорили, что враги истребили их всех до п-последнего. - Нет. Тамба ушел и увел с собой двоих лучших учеников. У него были сыновья, но сыновей он не взял, и они погибли, потому что Тамба был истинно велик, его сердце твердостью не уступало алмазу. Последний дзенин земли Ига отобрал самых достойных, которым надлежало возродить клан Момоти. - Как же ему удалось спастись из осажденного храма? - Когда святилище богини Каннон на горе Хидзияма уже горело, последние из ниндзя хотели покончить с собой, но Тамба велел им держаться до рассвета. Накануне ему выбило глаз стрелой, его люди тоже все были изранены, но такова власть дзенина, что синоби не посмели ослушаться. На рассвете Тамба выпустил в небо трех черных воронов и ушел с двумя избранниками через подземный ход. А остальные покончили с собой, напоследок отрезав себе лица. - Если там имелся подземный ход, почему не ушли все? - Тогда воины Нобунаги пустились бы в погоню. - А зачем нужно было непременно дождаться рассвета? - Чтобы враги увидели трех воронов. Эраст Петрович затряс головой, вконец замороченный восточной экзотикой. - При чем здесь три ворона? На что они п-понадобились? - Враги знали, сколько воинов засело в храме - семьдесят восемь человек. Потом они обязательно пересчитали бы трупы. Если трех не хватило бы, Нобунага догадался бы, что Тамба ушел и объявил розыск по всей империи. А так самураи решили, что Тамба и двое его помощников обернулись воронами. Осаждающие были готовы к любому волшебству, они привели с собой псов, обученных уничтожать грызунов, ящериц и змей. Были у них и охотничьи соколы. Соколы заклевали воронов. У одного ворона вместо правого глаза была рана, и враги, знавшие о ранении Тамбы, успокоились. Мертвого ворона выставили напоказ на пересечении восьми дорог и прибили табличку: "Колдун Момоти Тамба, побежденный правителем Запада и Востока, сберегателем Императорского Трона князем Нобунагой". Не прошло и года, как Нобунага был убит, но никто так и не узнал, что это сделал Тамба. Клан Момоти превратился в привидение, то есть стал невидимым. Три рода, пошедшие от великого дзенина и двух его учеников - Момоти, Адати и Соноти - сохранились до сих пор, многократно породнившись между собой. Нас, вместе взятых, никогда не было больше, чем двадцать. Триста лет мы сохраняли и развивали искусство ниндзюцу, Тамба Первый был бы нами доволен. - И ни один из трех родов не п-прервался? - Нет, потому что глава семьи обязан заблаговременно подобрать наследника. - Что значит "подобрать?" - Выбрать. И не обязательно собственного сына. Кровь неважна. Нужно, чтобы мальчик обладал необходимыми задатками. - Постой, - разочарованно воскликнул Фандорин. - Так, значит, ты не прямой потомок Тамбы Первого? Старик удивился: - По крови? Конечно, нет. Какое это имеет значение? У нас в Японии родство и преемство считаются по духу. Сын своего отца - тот, в кого переселилась его душа. У меня, например, нет сыновей, только дочь. Правда, есть племянники - родные, двоюродные и троюродные. Но дух великого Тамбы живет не в них, а в восьмилетнем Яити. Я подобрал его пять лет назад, в деревне неприкасаемых. Я увидел на его чумазом личике знаки, показавшиеся мне многообещающими. И похоже, что не ошибся. Если Яити и дальше будет делать такие успехи, он станет после меня Тамбой Двенадцатым. С другими вопросами Эраст Петрович решил повременить - и так голова шла кругом. x x x Второй их разговор состоялся вечером, на том же самом месте, только на сей раз собеседники сидели, развернувшись в противоположную сторону, и смотрели, как солнце сползает на вершину соседней горы. Тамба посасывал свою неизменную трубочку, но теперь дымил сигарой и Фандорин. Самоотверженный Маса, нравственно страдая из-за того, что проспал всю ночную баталию, потратил полдня на то, чтобы обеспечить господина всем необходимым, - по подземному ходу, а потом при помощи канатного подъемника (имелся, оказывается, и такой) перетащил из разгромленного лагеря багаж. На той стороне остался лишь нетранспортабельный "Royal Crescent Tricycle", на котором в деревне все равно ездить было некуда. Отпущенный на свободу мул бродил по лугам, одурев от сочной горной травы. - У меня к тебе просьба, - сказал Эраст Петрович. - Научи меня своему искусству. Я буду усердным учеником. Большую часть дня он провел, наблюдая за тем, как тренируются синоби, и насмотрелся такого, что на лице у титулярного советника застыло глуповато-ошеломленное выражение, совсем несвойственное ему в обычной жизни. Сначала Фандорин посмотрел, как играют дети. Малыш лет шести, проявляя поразительное терпение, дрессировал мышь - учил ее бегать до блюдечка и возвращаться обратно. Каждый раз, когда мышь справлялась с заданием, он отодвигал блюдечко дальше. - Через несколько месяцев мышь научится одолевать расстояние в четыреста и даже пятьсот ярдов. Тогда ее можно будет использовать для передачи секретных записок, - объяснил ниндзя по имени Ракуда, приставленный к вице-консулу Тамбой. "Ракуда" означало "верблюд", но на верблюда синоби совсем не походил. Это был мужчина средних лет с пухлой, чрезвычайно добродушной физиономией - про таких говорят "мухи не обидит". Он прекрасно говорил по-английски - потому, верно, и был назначен к Эрасту Петровичу в сопровождение. Предложил называть его "Джонатан", но звучное "Ракуда" титулярному советнику нравилось больше. Две девочки играли в похороны. Вырыли ямку, одна улеглась туда, другая засыпала ее землей. - Не задохнется? - встревожился Фандорин. Ракуда, посмеиваясь, показал на торчавшую из "могилы" тростинку: - Нет, она учится дышать в четверть груди, это полезно. Но больше всего молодого человека, конечно, интересовал восьмилетний Яити, которого Тамба прочил себе в преемники. Щупленький мальчонка - по виду, ничем не примечательный - карабкался на стену дома. Срывался, обдираясь в кровь, лез снова. Это было невероятно! Стена была дощатая, зацепиться совершенно не за что, но Яити впивался ногтями в дерево, подтягивался и в конце концов влез-таки на крышу. Уселся там, болтая ногами, показал Фандорину язык. - Колдовство какое-то! - воскликнул тот. - Нет, не колдовство. Это какэцумэ, - сказал Ракуда и поманил мальчика. Тот запросто спрыгнул с двухсаженной высоты. Показал руки, и Эраст Петрович увидел на пальцах железные наперстки с загнутыми когтями. Попробовал с их помощью влезть на стену - не вышло. Какой же силой должны обладать кончики пальцев, чтобы удержать вес тела! - Идем, идем, - позвал его Ракуда. - Эцуко будет убивать дайдзина. Интересно, получится у нее на этот раз или нет. - Кто это - дайдзин?! - спросил Фандорин, входя за провожатым в один из домов. Там, в большой пустой комнате, находились четыре человека: двое мужчин, скуластая девушка, а в стороне, у стены, сидел некто в кителе и фуражке. Приглядевшись, Эраст Петрович увидел, что это кукла: в натуральную величину, с нарисованным лицом и пышными прикленными усами. - Дайдзин значит "большой человек", - шепотом стал объяснять Ракуда. - Эцуко должна его убить, а Гохэй и Тансин - телохранители. Это такое испытание. Нужно его пройти, прежде чем попадешь на следующую ступень обучения. Эцуко уже два раза пробовала, не получилось. - Вроде экзамена, да? - спросил титулярный советник, с любопытством наблюдая за происходящим. Рябой Гохэй и угрюмый, красномордый Тансин тщательно обыскивали девушку, которая, очевидно, изображала просительницу, пришедшую на прием к "большому человеку". Обыск был настолько скрупулезен, что Эраста Петровича бросило в краску. Мало того, что "просительницу" раздели догола, но еще и прощупали все выемки ее тела. Молоденькая Эцуко старательно исполняла роль - униженно кланялась, робко хихикала, поворачивалась то так, то этак. "Телохранители" прощупали снятую одежду, сандалии, широкий пояс. Вынули из рукава курительную трубку - отобрали. В поясе обнаружили шитый мешочек с хаси, деревянными палочками для еды, и нефритовый брелок. Палочки вернули, брелок, покрутив туда-сюда, на всякий случай отняли. Заставили девушку распустить волосы, вынули две острые заколки. Лишь после этого позволили одеться и пропустили к дайдзину. Вплотную, однако, приблизиться не дали - встали между ней и куклой: один справа, другой слева. Эцуко низко поклонилась сидящему, сложив руки на животе. А когда распрямилась, в руке у нее была деревянная хаси. "Просительница" сделала молниеносное движение, и палочка впилась дайдзину прямо в нарисованный глаз. - Ай, молодец, - похвалил Ракуда. - Вырезала хаси из твердого дерева, заточила кончик, смазала ядом. Испытание пройдено. - Но ей бы не дали уйти! Телохранители убили бы ее на месте! Ниндзя лишь пожал плечами: - Какая разница. Заказ ведь выполнен. Потом Эраст Петрович видел упражнения по рукопашному бою, и это впечатление, пожалуй, было самым сильным из всех. Он и не представлял, что человеческое тело обладает такими возможностями. К этому времени Маса закончил таскать вещи и присоединился к своему господину. Хмуро наблюдал за акробатическими фокусами "крадущихся" и, похоже, здорово ревновал. Занятия проводил сам Тамба. Учеников было трое. На одного, самого юного, смотреть было неинтересно: он все время вставал и падал, вставал и падал - то спиной, то ничком, то боком, то перекувырнувшись через голову. Второй - тот самый рябой Гохэй, один из "телохранителей" дайдзина, - пытался зарубить дзенина мечом. Наносил изощренные, коварнейшие удары, рубил и сверху, и снизу, и по ногам, но клинок неизменно рассекал воздух. При этом Тамба не делал ни одного лишнего движения, лишь слегка отклонялся в сторону, приседал или подпрыгивал. Смотреть на эту забаву было страшно. Третий ученик, вертлявый малый лет тридцати (Ракуда сказал, что его зовут Оками), вел бой с завязанными глазами. Тамба держал перед ним бамбуковую дощечку, все время меняя ее положение, а Оками наносил по ней безошибочно точные удары руками и ногами. - У него чутье, - уважительно сказал Ракуда. - Как у летучей мыши. В конце концов Маса не снес восхищенных восклицаний, которые то и дело издавал Фандорин. Решительно засопев, слуга подошел к дзенину, отрывисто поклонился и о чем-то попросил. - Хочет сразиться с каким-нибудь из учеников, - перевел Эрасту Петровичу провожатый. Тамба скептически окинул взглядом крепкую фигуру бывшего якудзы, почесал подбородок и крикнул: - Нэко-тян! Из соседней хижины, вытирая передником обсыпанные мукой руки, вышла сухонькая старушонка. Дзенин показал ей на Масу, коротко приказал что-то. Старушка широко улыбнулась, разинув рот с одним-единственным желтым зубом, сняла передник. По лицу Масы было видно, как страшно он оскорблен. Однако фандоринский вассал проявил выдержку. Почтительно подойдя к матроне, он спросил ее о чем-то. Вместо ответа та шлепнула его ладонью по лбу - вроде как шутя, но Маса взвизгнул от боли. Перепачканный мукой лоб побелел, физиономия покраснела. Слуга хотел ухватить дерзкую каргу за шиворот, но та взяла его за запястье, легонько крутанула - и мастер дзюдзюцу, знаток окинавской борьбы кубарем полетел на землю. Удивительная старуха не дала ему времени подняться. Подскочила, прижала коленом к земле, а костлявой лапой сжала побежденному горло - тот сдавленно захрипел, застучал ладонью по земле в знак капитуляции. Нэко-тян немедленно разжала пальцы. Поклонилась дзенину, подобрала свой фартук и отправилась кухарничать. Тогда-то, глядя на понурого Масу, не смеющего поднять глаза на своего господина, Фандорин и решил, что обязательно научится тайнам ниндзюцу. x x x Услышав просьбу, Тамба не удивился, но сказал: - Проникнуть в тайны ниндзюцу трудно, этому нужно посвятить всю жизнь, с самого рождения. Ты слишком стар, мастерства тебе не достигнуть. Овладеть некоторыми навыками - вот все, на что ты можешь надеяться. - Пускай будут навыки. Я с-согласен. Дзенин испытующе посмотрел на упрямо выпяченный подбородок титулярного советника, пожал плечами: - Что ж, давай попробуем. Просияв, Эраст Петрович немедленно затушил сигару и вскочил. - Мне снять куртку? Тамба пустил струйку дыма. - Нет. Сначала ты будешь сидеть, слушать и стараться понять. - Хорошо. Фандорин послушно сел, вынул из кармана тетрадочку, приготовился записывать. - Ниндзюцу состоит из трех главных искусств: тондзюцу - искусство скрытности, тайдзюцу - искусство владения телом и будзюцу - искусство владения оружием... Карандаш проворно заскрипел по бумаге, но Тамба засмеялся, и стало ясно, что он лишь передразнивает манеру заправского лектора. - Но до этого мы дойдем еще очень-очень нескоро. Пока же ты должен уподобиться новорожденному младенцу, который открывает для себя мир и изучает возможности собственного тела. Ты должен научиться дышать, пить, есть, контролировать работу своих внутренностей, шевелить руками и ногами, ползать, стоять, ходить, падать. Своих детей мы обучаем с колыбели. Растягиваем им суставы и мышцы. Люльку раскачиваем неритмично и сильно, чтобы малыш учился быстро перемещать центр тяжести. То, за что обычных детей наказывают, у нас поощряется: передразнивать крик зверей и птиц, кидать камни, лазить по деревьям. Ты никогда не станешь таким, как человек, воспитанный в семье синоби. Но пусть тебя это не пугает. Гибкость членов и выносливость - не самое важное. - А что самое важное, сэнсэй? - спросил Эраст Петрович, называя Тамбу самым почтительным из японских обращений. - Нужно уметь правильно формулировать вопрос. Это половина дела. А вторая половина - умение услышать ответ. - Я не п-понимаю... - Человек весь состоит из вопросов, а жизнь и окружающий мир - из ответов на эти вопросы. Определи последовательность занимающих тебя вопросов, начиная с самых важных. Потом настройся на то, чтобы воспринять ответы. Они повсюду - во всяком событии, во всякой вещи. - Неужто во всякой? - Да. Ведь каждый предмет - частица Божественного Тела Будды. Возьми хоть этот камень. - Тамба поднял с земли кусок базальта, показал ученику. - Бери. Смотри на него очень внимательно, забыв обо всем, кроме своего вопроса. Смотри, какая интересная у камня поверхность: все эти впадинки, бугорки, кусочки налипшей грязи, вкрапления. Представь, что от строения и вида этого камня зависит вся твоя жизнь. Изучай этот предмет очень долго, пока не почувствуешь, что знаешь про него все. И тогда задай ему свой вопрос. - Например, к-какой? - спросил Эраст Петрович, с интересом разглядывавший кусок базальта. - Любой. Делать тебе что-то или не делать. Правильно ли ты живешь. Жить тебе или умереть. - To be or not to be? - повторил титулярный советник, так и не поняв, процитировал ли дзенин Шекспира или же это случайное совпадение. - Но как может ответить камень? - В его контурах, узорах, фигурах, которые из них образуются, обязательно содержится ответ. Человек, настроенный на понимание, его увидит или услышит. Это может быть не камень, а любая неровная поверхность или нечто возникшее случайно: клуб дыма, след от чайной заварки на дне чашки, да хоть остатки кофе, который так любите пить вы, гайдзины. - M-м, ясно, - протянул титулярный советник. - Про это я слышал и в России. Называется "гадание на кофейной гуще". x x x Ночью он и она были вместе. В доме Тамбы, где комнаты наверху существовали для обмана, а настоящая жизнь была сосредоточена в подполе, им отвели комнату без окон. После долгого наслаждения, не похожего ни на "Огонь и гром", ни на "Любовь кротов", он сказал, глядя на ее неподвижное лицо, на опущенные ресницы: - Я никогда не знаю, что ты чувствуешь, о чем думаешь. Даже сейчас. Она молчала, и казалось, что ответа не будет. Но вот из-под ресниц блеснули искры, алые губы шевельнулись: - Я не могу сказать тебе, о чем думаю. Но если хочешь, я покажу тебе, что я чувствую. - Да, очень хочу! Она снова опустила ресницы. - Поднимись наверх, в коридор. Там темно, но ты еще и зажмурь глаза, чтобы не видеть даже теней. Коснись правой стены. Иди вперед, пока не окажешься перед дверью. Отвори ее и сделай три больших шага вперед. Потом открой глаза. Больше она ничего не сказала. Он встал, хотел накинуть рубашку. - Нет, на тебе не должно быть никакой одежды. Он поднялся по прикрепленной к стене лестнице. Глаз не открывал. Медленно прошел коридором, наткнулся на дверь. Открыл ее - и кожу обдало ночным холодом. Это дверь, за которой пропасть, сообразил он и замер на пороге. Три больших шага? Насколько больших? Какой длины был мостик? Примерно сажень, не больше. Шагнул раз, другой, стараясь не мельчить. Перед третьим запнулся. Что если на третьем шаге нога попадет в пустоту? Пропасть была здесь, совсем рядом, он чувствовал ее бездонное дыхание. Усилием воли он сделал шаг - точь-в-точь такой же, как предыдущие. Пальцы ощутили ребристую кромку. Еще бы пол-вершка, и... Он открыл глаза - и ничего не увидел. Не было ни луны, ни звезд, ни огоньков внизу. Мир соединился в одно целое, в нем не было ни неба, ни земли, ни верха, ни низа. Была лишь точка, вокруг которой располагалось сущее. Точка находилась в груди Фандорина и посылала вовне сигнал, полный жизни и тайны: тук-тук, тук-тук, тук-тук. Солнце все делит, Тьма все объединяет. Ночью мир един. Пролитое сакэ Тамба сказал: - Падать нужно, как сосновая иголка падает на землю - бесшумно и плавно. А ты падаешь, как подрубленное дерево. Мо иккай <Еще раз (яп.)>. Эраст Петрович представил себе сосну, поросшие хвоей ветки, вот одна оторвалась и кружась полетела вниз, мягко опустилась на траву. Подпрыгнул, перевернулся в воздухе, плашмя бухнулся о землю. - Мо иккай. Иголки сыпались одна за другой, вот воображаемая ветка уже совсем облысела, пришлось взяться за следующую, но после каждого падения слышалось неизменное: - Мо иккай. Эраст Петрович послушно набивал себе синяки, но больше всего ему хотелось научиться драться - пусть не как Тамба, но хотя бы как незабываемая Нэко-тян. Однако дзенин с этим не спешил, пока ограничивался теорией. Говорил, что сначала нужно по отдельности изучить каждый из трех принципов схватки: нагарэ - текучесть, хэнкан - переменчивость и, самый сложный из них всех, ринки-охэн - способность к импровизации в зависимости от манеры противника. Полезней всего, с точки зрения титулярного советника, были сведения об ударах по жизненно важным точкам. Тут, пока постигаешь труднопроизносимые и трудноуясняемые принципы ниндзюцу, вполне можно было обойтись навыками английского boxing и французской savate. В заветной тетрадочке появились рисунки частей человеческого тела со стрелками разной толщины, в зависимости от силы удара, и загадочными комментариями вроде: "Сода (шест, позв.) - врем, паралич: несильно! - ин. мом. смерть". Или: "Вансюн (трехглав, мыш.) - врем, паралич руки; несильно! - ин. перелом". Самыми сложными неожиданно оказались уроки дыхания. Тамба туго перетягивал ученику ремнем талию, и нужно было сделать подряд две тысячи вдохов - таких глубоких, чтобы надувалась нижняя часть живота. Мышцы от этого вроде бы нехитрого упражнения болели так, что в первый вечер Фандорин приполз к себе в комнату скрючившись и очень боялся, что ночью не сможет любить Мидори. Смог. Она натерла его синяки и ссадины целебной мазью, а потом показала, как снимать боль и усталость при помощи кэцуин - магического сцепления пальцев. Под ее руководством Зраст Петрович четверть часа вывертывал пальцы и складывал их в какие-то невообразимо замысловатые кукиши, после чего разбитость как рукой сняло, а тело наполнилось энергией и силой. Днем любовники не виделись - Фандорин постигал тайны правильного падения и правильного дыхания, Мидори была занята какими-то своими делами, но ночи всецело принадлежали им двоим. Титулярный советник научился обходиться двумя часами отдыха. Оказалось, что, если овладеть искусством правильного сна, для восстановления сил этого вполне достаточно. В соответствии с мудрой наукой дзедзюцу, каждая новая ночь была непохожа на предыдущую и имела собственное название: "Крик цапли", "Золотая цепочка", "Лисица и барсук" - Мидори говорила, что однообразие губительно для страсти. Прежде жизнь Эраста Петровича была окрашена по преимуществу в белый цвет, цвет дня. Теперь же, из-за того что время сна настолько сократилось, существование стало двухцветным - белым и черным. Ночь превратилась из фона, задника настоящей жизни в ее полноценную часть, и от этого мироздание в целом сильно выиграло. Пространство, раскинувшееся от заката до рассвета, вмещало в себя очень многое: и отдых, и страсть, и тихий разговор, и даже шумную возню - ведь оба были так молоды. Например, однажды поспорили, кто быстрее: Мидори бегом или Фандорин на велосипеде. Не поленились перебраться на ту сторону расщелины, где дожидался хозяина "Royal Crescent Tricycle", спустились к подножию горы и устроили кросс по тропе. Сначала Эраст Петрович вырвался вперед, но через полчаса, устав крутить педали, сбавил темп, и Мидори стала догонять. Бежала легко, размеренно, нисколько не участив дыхания. Версте на десятой обошла велосипедиста, и разрыв постепенно увеличивался. Лишь теперь Фандорин догадался, каким образом Мидори сумела за одну ночь доставить в Йокогаму целебную траву масо с южного склона горы Тандзава. Просто пробежала пятнадцать ри в одну сторону, потом столько же обратно. Сто двадцать верст! И на следующую ночь опять! То-то она засмеялась, когда он пожалел загнанную лошадь... Однажды он попытался завести разговор о будущем, но услышал в ответ: - В японском языке будущего времени нет, только прошедшее и настоящее. - Но ведь что-то с нами все-таки будет, с тобой и со мной, - упорствовал Эраст Петрович. - Да, - серьезно ответила она. - Только я еще не решила, что именно: "Осенний лист" или "Сладостная слеза". У обеих концовок есть свои преимущества. Он помертвел. Больше о будущем не говорили. x x x Вечером четвертого дня Мидори сказала: - Сегодня мы не коснемся друг друга. Мы будем пить вино и разговаривать о прекрасном. - То есть как "не коснемся"? - взволновался Эраст Петрович. - Ведь ты обещала "Серебряную паутинку"! - "Серебряная паутинка" - это ночь, проведенная в утонченной, чувствительной беседе, чтобы две души соединились невидимыми нитями. Чем прочнее эта паутина, тем надольше удержит она мотылька любви. Фандорин попробовал взбунтоваться: - Не хочу "Паутинку", мотылек и так уже никуда не денется! Давай лучше "Лисицу и барсука", как вчера! - Страсть не терпит повторений и нуждается в передышке, - назидательно сказала Мидори. - Моя не нуждается! Она топнула ногой: - Кто из нас учитель дзедзюцу - ты или я? - Одни учителя кругом. Никакой жизни нет, - пробурчал Эраст Петрович, капитулируя. - Ну хорошо. О каком таком прекрасном мы будет говорить всю ночь? - Например, о поэзии. Какое поэтическое произведение ты любишь больше всего? Вице-консул задумался, а Мидори поставила на столик кувшинчик сакэ и села скрестив ноги. - Ну, не знаю... - протянул он. - Мне "Евгений Онегин" нравится. Сочинение русского поэта П-Пушкина. - Прочти его мне! И переведи. Она положила локти на колени, приготовилась слушать. - Но я его наизусть не помню. Там несколько тысяч строк. - Как можно любить стихотворение, в котором несколько тысяч строк? И зачем так много? Когда поэт сочиняет длинно, это значит, что ему нечего сказать. Обидевшись за гения русской поэзии, Фандорин иронически спросил: - А сколько строчек в твоем любимом стихотворении? - Три, - ответил она серьезно. - Больше всего я люблю трехстишья, хокку. В них сказано так мало и в то же время так много. Каждое слово на своем месте, и ни одного лишнего. Я уверена, что бодхисатвы говорят между собой одними хокку. - Прочти, - попросил заинтригованный Эраст Петрович. - Пожалуйста, прочти. Она полуприкрыла глаза и нараспев продекламировала: Мой ловец стрекоз, О, как же далеко ты Нынче забежал... - Красиво, - признал Фандорин. - Только я ничего не понял. Какой ловец стрекоз? Куда он забежал? И зачем? Мидори открыла глаза, мечтательно повторила: - Доко мадэ итта яра... Как прекрасно! Чтобы до конца понять хокку, нужно обладать особенным чутьем или сокровенным знанием. Если бы ты знал, что великая поэтесса Тие написала это стихотворение на смерть своего маленького сына, ты не смотрел бы на меня с такой снисходительностью, верно? Он замолчал, потрясенный глубиной силы и чувства, внезапно открывшейся в трех простых, будничных строках. - Хокку подобно телесной оболочке, в которой заключена невидимая, неуловимая душа. Тайна спрятана в тесном пространстве между пятью слогами первой строки (она называется ками-но-ку) и семью слогами второй строки (она называется нака-но-ку), а потом меж семью слогами нака-но-ку и пятью слогами последней, третьей строки (она называется симо-но-ку). Как бы тебе объяснить, чтобы ты понял? - Лицо Мидори осветилось лукавой улыбкой. - Сейчас попробую. Хорошее хокку похоже на силуэт прекрасной женщины или на искусно обнаженную часть ее тела. Контур, деталь волнуют куда больше, чем целое. - А я предпочитаю целое, - заявил Фандорин, положив руку ей на колено. - Это потому что ты мальчишка и дикарь. - Веер больно шлепнул его по пальцам. - Человеку утонченному достаточно увидеть краешек Красоты, и его воображение вмиг дорисует остальное, да еще многократно улучшит его. - Между прочим, это из Пушкина, - проворчал титулярный советник, дуя на ушибленные пальцы. - А твое любимое стихотворение, хоть и красивое, но очень уж грустное. - Настоящая красота всегда грустная. Эраст Петрович удивился: - Неужели? - Есть две красоты: красота радости и красота печали. Вы, люди Запада, предпочитаете первую, мы - вторую. Потому что красота радости недолговечна, как полет бабочки. А красота печального прочнее камня. Кто помнит о миллионах счастливых влюбленных, что мирно прожили свою жизнь, состарились и умерли? А о трагической любви сочиняют пьесы, которые живут столетия. Давай выпьем, а потом будем разговаривать о Красоте. Но поговорить о Красоте им было не суждено. Эраст Петрович поднял чарку и сказал: "Я пью за красоту радости". "А я японка и пью за красоту печали", - ответила Мидори и выпила, он же не успел. Ночь разорвал бешеный крик: "ЦУМЭ-Э-Э!!!". Откликом ему был рев, исторгнутый множеством глоток. Рука Фандорина дрогнула, сакэ пролилось на татами. Дрогнула рука, Вино пролилось на стол. Злая примета. Большой костер Редко, но бывает, что встретится женщина, которая сильнее тебя. Тут так: не пыжиться, не выпячивать грудь, а наоборот - прикинуться слабым, беззащитным. Сильные женщины от этого тают. Сами все сделают, только не мешай. В деревне проклятых синоби имелся всего один предмет, представляющий интерес для ценителя женственности, - семнадцатилетняя Эцуко. Конечно, не красавица, но, как говорится, на болоте и жаба принцесса. Прочее женское население Какусимуры <Спрятанная деревня (яп.)> (название для деревни Маса изобрел сам, потому что синоби ее никак не называли) состояло из старой ведьмы Нэко-тян (тоже еще кошечка! <нэко-тян по-японски значит "кошечка">), беременной жены рябого Гохэя, одноглазой Саэ и пятидесятилетней Тампопо. Две сопливые девчонки, девяти и одиннадцати лет, не в счет. Первый день Маса к намеченной добыче не приближался - поглядывал издалека, составлял план действий. Девушка была славная, вызывающая интерес. Работящая, ловкая, певунья. Ну и вообще любопытно - как оно там у итиноку, женщин-ниндзя, все устроено. Если она может в прыжке три раза перевернуться или взбежать по стене на крышу (он сам видел), то какие же фокусы выделывает в минуты страсти! Будет что вспомнить, о чем людям рассказать. Сначала, конечно, следовало выяснить, не принадлежит ли она кому-нибудь из мужчин. Не хватало еще навлечь на себя гнев одного из этих дьяволов. Маса посидел часок на кухне у Кошечки, похвалил ее рисовые колобки и все что надо разузнал. Жених имеется, звать его Рюдзо, очень хороший мальчик, но уже год как учится за границей. Вот и пускай учится. Теперь можно было браться за дело. Пару дней Маса потратил на то, чтобы подружиться с предметом. Никаких томных взглядов, никаких намеков - Будда сохрани. Ей без жениха скучно, он тоже тоскует вдали от дома, среди чужих людей, а возраст у них примерно один и тот же, так неужто не найдется тем для разговоров? Понарассказал про йокогамские чудеса (благо Эцуко в гайдзинском городе еще не бывала). Приврал, конечно, но это чтоб интересней было. Потихоньку вывернул на диковинные постельные обыкновения гайдзинов. У девушки глазки заблестели, ротик приоткрылся. Ага! Хоть она и синоби, а кровь-то живая. Здесь он окончательно уверился в успехе и перешел к предпоследней стадии - начал выспрашивать, правда ли, что женщины-итиноку вправе свободно распоряжаться своим телом и что самого понятия измены мужу или жениху у них не существует? - Разве может изменить какая-то ямка в теле? Изменить может только душа, а душа у нас верная, - гордо ответила Эцуко, умница. Ее душа Масе была совершенно ни к чему, вполне хватило бы и ямки. Он немножко поканючил, что никогда еще не обнимал девушку - очень уж застенчив и неуверен в себе. - В полночь приходи к расщелине, - шепнула Эцуко. - Я тебя, так и быть, обниму. - Это будет милосердный поступок, - кротко молвил он и заморгал часто-часто - от растроганности. Место для свидания было выбрано отменное, надо отдать девушке должное. Ночью тут ни души, до ближайшего дома добрые сто шагов. Дозорных в Какусимуре не выставляли - зачем? На той стороне расщелины под землей "поющие доски": если кто наступит, начинает ухать филин, далеко слышно. В тот-то раз, когда с господином лезли по веревке, и знать не знали, что деревня готова к встрече гостей. С Эцуко произошло все быстро, даже слишком. Изображать неопытного мальчика, чтоб посильней ее распалить, не понадобилось. Так налетела из кустов - прямо с ног сшибла, и минуту спустя уже охала, сопела и вскрикивала, подпрыгивая на Масе, как кошка, дерущая когтями собаку. Ничего такого особенного в итиноку не оказалось - девчонка как девчонка. Только ляжки каменные - сдавила так, что на бедрах, похоже, останутся синяки. А выдумки никакой. Нацуко, и та будет поинтересней. Эцуко счастливым голосом лепетала что-то, гладила Масу по ежику волос, ластилась, а он не мог скрыть разочарования. - Тебе не понравилось? - упавшим голосом спросила она. - Я знаю, я не училась... Дзенин сказал: "Тебе не нужно". Зато знаешь, как здорово я карабкаюсь по деревьям? Как настоящая обезьяна, Показать? - Ну покажи, - вяло разрешил Маса. Эцуко вскочила, подбежала к мертвой сосне и, с невообразимой скоростью перебирая руками и ногами, полезла по обугленному стволу. Масе в голову пришла поэтическая мысль: живое белое на мертвом черном. Он даже подумал, не сочинить ли хокку про голую девушку на сгоревшей сосне. Уже и первые две строчки сложились - пять слогов и семь: Черная сосна. Трепещущей бабочкой... Что дальше-то? "Девушка на ней"? Слишком в лоб. "Взлетела вверх любовь"? Это шесть слогов, а нужно пять. В поисках вдохновения он перекатился поближе к сосне - вставать было лень. Вдруг сверху донесся странный, чмокающий звук. С тихим стоном Эцуко сорвалась с дерева, упала наземь в двух шагах от Масы. Окоченев от ужаса, он увидел, что на белой спине, из-под левой лопатки торчит толстая оперенная стрела. Хотел кинуться к ней, посмотреть, жива ли. Эцуко была жива. Не переворачиваясь и не поднимая головы, она пнула Масу ногой, так что он кубарем отлетел в сторону. - Беги... - донесся сдавленный шепот. Но Маса не побежал - ноги дрожали так, что вряд ли сумели бы удержать тяжесть тела. Ночь наполнилась шорохами. На темном краю расщелины возникли пятна - одно, второе, третье. С того места, где у синоби находился потайной подъемник, на кромку обрыва полезли черные люди. Их было много, очень много. Маса смотрел на них, лежа в высокой траве, и не мог пошевелиться, охваченный ужасом. Один из черных подошел к лежащей ничком Эцуко, ногой перевернул ее на спину. Наклонился, в руке у него сверкнул клинок. Вдруг девушка приподнялась, раздался хрип, и теперь лежал уже он, а Эцуко стояла с мечом в руке, со всех сторон окруженная таинственными пришельцами. Белая среди черных, пронеслось в голове у Масы. Звон металла, ругань, вопли, потом белая фигурка исчезла, а люди в черном яростно, с хрустом, рубили что-то лежащее на земле. Маса явственно услышал девичий голос, выкрикнувший: - Конгодзе! Один из убийц подошел совсем близко. Нарвал пучок травы, стал вытирать лезвие. Слышалось шумное, прерывистое дыхание. Тусклый свет луны на мгновение просочился сквозь неплотную тучу, и Маса разглядел капюшон с дырками вместо глаз, патронташ через плечо, черную куртку. Люди Дона Цурумаки, вот это кто! По примеру синоби закрыли лица, чтоб не белели в темноте! Как им удалось миновать "поющие доски"? Неужто прошли подземным ходом? Но кто им его показал? На четвереньках Маса отполз в чащу, вскочил, побежал. "Черные куртки" времени зря не тратили. Сзади донеслась приглушенная команда, и палая хвоя заскрипела под быстрыми шагами. Скорей к домам, поднять тревогу! Люди Дона не станут разбираться, кто синоби, а кто нет, положат всех подряд. Когда до первой из хижин оставалось каких-нибудь двадцать шагов, Масе не повезло - налетел в темноте на сук, разодрал щеку, а самое скверное, что не смог сдержать крика. Те, сзади, услышали и догадались, что обнаружены. - ЦУМЭ-Э! <В атаку! (яп.)> - рявкнул командный бас. В ответ грянул многоголосый рев. - Нападение! Нападение! - заорал и Маса, но почти сразу же заткнулся, поняв, что только зря подвергает себя опасности. Атакующие так ревели, так топали, что обитатели Какусимуры не могли этого не слышать. Теперь, если хочешь жить, нужно было очень быстро соображать. Поэтому к домам Маса не побежал, спрятался за дерево. Полминуты не прошло - мимо пронеслась толпа "черных курток", на бегу рассредотачиваясь полумесяцем, чтобы охватить весь остров. Цепочкой, с интервалом в пять шагов, загорелись воткнутые в землю факелы. Огненный пунктир пересек весь лес, от края до края. - Огонь! Затрещали густые залпы. Было слышно, как пули ударяются в деревянные стены, как с визгом летит щепа. Хэ, какая беда! Как спасти господина из этого ада? Сейчас "черные куртки" изрешетят три первых дома, а потом возьмутся за жилище Тамбы. В отчаянии Маса заметался между сосен, а сам видел, что ему нипочем не проскочить через освещенную полосу и оцепление. Хруст веток. От расщелины прихрамывая бежал человек. Черная куртка, черный капюшон - видно, отстал от своих. Маса налетел на него сбоку, сбил с ног одним ударом, а потом для верности прижал шею упавшего коленом и подождал, пока хрустнет. О шуме можно было не тревожиться - пальба стояла такая, что закладывало уши. Содрал с трупа штаны и куртку, надел. Лицо прикрыл колпаком - очень кстати, что люди Дона решили воспользоваться такой полезной штуковиной. Пока возился, стрельба закончилась. Насквозь прошитые пулями дощатые стены были все в черных точках, как маковый кекс, которым Масу угощала Нацуко. Светло было, почти как днем - столько вокруг горело факелов. Стрелки входили в дома по одному, держа карабины наготове. Потом потянулись обратно - по двое: волокли мертвецов и клали на землю. Командир, наклонившись, заглядывал в лица. Маса насчитал девять больших тел и четыре маленьких. Двух взрослых недоставало. - Здесь нет Тамбы, - громко сказал командир. - И гайдзина тоже нет. Они в доме, что над пропастью. И отошел, но недалеко, всего на несколько шагов. Внезапно одно из тел ожило. Мужчина (Маса узнал говорливого, обходительного Ракуду), по-кошачьи выгнувшись, прыгнул командиру на спину, блеснул нож, но предводитель "черных курток" оказался ловок - дернул головой, уклоняясь от удара, опрокинулся назад, покатился по траве. Ему кинулись на выручку со всех сторон, на земле зашевелился бесформенный черный спрут с множеством торчащих рук и ног. Пользуясь суматохой, еще одно тело, на сей раз маленькое, тоже зашевелилось. Это был восьмилетний Яити. Он привстал, покачнулся, потом встряхнулся. Двое "черных курток" хотели схватить мальчишку, но он прошмыгнул между расставленных рук, вмиг вскарабкался на дерево. - Держи! Держи! - заорали преследователи. Грянули выстрелы. Яити перелетел на соседнее дерево, потом на следующее. Перебитый пулей сук обломился в его руках, но чертенок уцепился за другой. Тем временем с Ракудой, наконец, покончили. Двое "черных курток" остались лежать на земле. Остальные оттащили мертвого синоби в сторону, помогли своему командиру подняться. Тот сердито оттолкнул услужливые руки, сдернул с головы капюшон. Блеснул револьвер, наставив свое длинное дуло на скачущего по деревьям мальчугана. Дуло описало короткую кривую, исторгло огненный плевок - и Яити камнем свалился вниз. Маса так и застыл с разинутым ртом, пораженный не меткостью стрелка, а блеском его гладко обритого черепа. Этого человека он уже видел, несколько дней назад! Бродячий монах, ночевавший в деревенской гостинице вместе со "строительной артелью" Каматы, вот кто это такой! И все стало окончательно ясно. Предусмотрительный человек Дон Цурумаки. Не стал полагаться на верного, но недалекого Камату. Приставил к отряду соглядатая, который, не обнаруживая себя, все высмотрел, все разнюхал. Видел побоище на горе, приметил, где вход в подземелье, где подъемник... Чистая работа, ничего не скажешь! Монах (теперь Маса про себя называл командира "черных курток" только так), видно, побоялся, что кто-то еще из убитых ниндзя оживет. Вынул из ножен короткий меч и принялся за работу. Клинок тринадцать раз поднялся, тринадцать раз опустился. У стены дома выросла пирамида из отсеченных голов, больших и маленьких. С мечом Монах управлялся ловко, чувствовался хороший опыт. Перед тем, как приступить к завершающей части штурма, командир велел отряду построиться в шеренгу. - Потери пока небольшие, - говорил Монах, пружинисто шагая вдоль строя. - Двоих убила голая девка, двоих - оживший мертвец, один расшибся, сорвавшись с подъемника. Но главная опасность впереди. Будем действовать строго по плану, разработанному господином Сиротой. План хороший, вы сами видели. Господин Сирота предполагает, что дом главаря оборотней полон ловушек. Поэтому - предельная осторожность. Ни шагу без команды. Ясно? - Вдруг он остановился, вглядываясь в темноту. - Кто там? Ты, Рюхэй? Поняв, что замечен, Маса медленно шагнул вперед. Что делать? Подойти или пуститься наутек? - Все-таки поднялся? Кости не переломал? Ну, молодец. Встань в строй. Большинство "черных курток", последовав примеру командира, сняли капюшоны, но кое-кто, благодарение Будде, оставил лицо прикрытым, поэтому никто Масу не заподозрил, только сосед по шеренге покосился и слегка толкнул локтем в бок - но это, надо думать, вместо приветствия. - Двадцать человек оцепляют поляну, - командовал Монах. - Держать карабины наготове, не зевать. Если кто-то из синоби попытается прорваться, класть на месте. Остальные со мной, в дом. Не толпиться, в затылок по двое! В оцепление Маса не захотел, пристроился к тем, кто полезет в дом, но в первый ряд попасть не вышло, только в третий. План штурма, видно, и в самом деле был разработан до мелочей. Длинная сдвоенная колонна рысцой добежала до поляны, на краю которой темнело бревенчатое жилище дзенина. Двадцатка оцепления заняла места по краю поляны, воткнула факелы. Остальные, вытянувшись длинной темной змеей, двинулись вперед. - Карабины на землю! - приказал командир, не сводя глаз с дома, хранящего зловещее безмолвие. - Обнажить кинжалы! Он немного отстал от передних, остановился, словно в нерешительности. Не хочет лезть на рожон, понял Маса. И правильно делает. Ракуда (который за свою геройскую смерть наверняка поднялся на следующую ступень в цикле перерождений) рассказывал, что в случае опасности дом господина Тамбы становится похож на ощетинившегося ежа - для этого нужно нажать какие-то секретные рычаги. Времени у обитателей дома было достаточно, так что "черных курток" ждет немало сюрпризов. Передернувшись, Маса вспомнил, как в ту ночь под ним наклонился пол и он ухнул в темноту. Монах - человек осмотрительный, тут сильно вперед лезть ни к чему. И сразу же, будто в подтверждение этой мысли, началось. Не дойдя какого-нибудь шага до крыльца, один из двух передних вдруг исчез. Как сквозь землю провалился. То есть, собственно безо всяких "как" - взял и провалился. Сто раз Маса проходил по этому месту, а понятия не имел, что внизу спрятана яма. Раздался истошный вопль. "Черные куртки" сначала шарахнулись от зияющей дыры, потом сгрудились вокруг нее. Маса привстал на цыпочки, посмотрел через чье-то плечо вниз. Увидел пронзенное острыми кольями, еще дергающееся тело. - Еле удержался, на самом краешке! - дрожащим голосом говорил уцелевший из первого ряда. - Амулет спас! Амулет богини Каннон! Остальные угрюмо молчали. - Построиться! - рявкнул командир. Обходя страшную яму, из которой еще доносились стоны, стали подниматься на крыльцо. Обладатель чудесного амулета вытянул вперед руку с кинжалом, голову вжал в плечи. Миновал первую ступеньку, вторую, третью. Пугливо шагнул на террасу, и в тот же миг из толстого бруса, окаймлявшего навес, выпал изрядный кусок. Глухо шмякнул стоящего по темени - тот без крика рухнул лицом вниз. Из раскрывшейся ладони выскользнул амулет в крошечном парчовом мешочке. Богиня Каннон хороша для женщин и для мирных занятий, подумал Маса. Для мужских дел лучше подходит амулет божества Фудо. - Ну, что застыли? - крикнул Монах. - Вперед Бесстрашно взбежал на террасу, но дальше не сунулся, поманил рукой: - Давай, давай! Не трусить! - Кто трусит? - пробурчал здоровенный детина, протискиваясь вперед. Маса посторонился, давая храбрецу дорогу. - Ну-ка, пропустите! Рванул входную дверь. Маса болезненно скривился, но ничего ужасного не произошло. - Молодец, Сабуро, - похвалил смельчака командир. - А обувь снимать не нужно, не в гости пришел. Открылся хорошо знакомый Масе коридор: три двери справа, три слева, в конце еще одна - за ней мостик в пустоту. Увалень Сабуро топнул ногой по полу - опять ничего. Переступил через порог, остановился, почесал затылок. - Куда сначала-то? - Давай направо, - велел Монах, тоже входя в коридор. Следом, теснясь, полезли остальные. Перед тем, как войти, Маса оглянулся - к крыльцу выстроился длинный хвост из "черных курток", в багровом свете факелов поблескивали обнаженные клинки. Змея, засунувшая голову в пасть тигра, подумал фандоринский вассал и передернулся. Конечно, он всей душой за тигра, но сам-то являет собой чешуйку на теле змеи... - Пошел! - подтолкнул командир доблестного (а может, просто туповатого) Сабуро. Тот открыл дверь первой комнаты справа, ступил внутрь. Вертя башкой, сделал шаг, другой. Когда его нога коснулась второго татами, в стене что-то звякнуло. Из коридора Масе было не видно, что там произошло, но Сабуро удивленно ойкнул, схватился руками за грудь и перегнулся пополам. - Стрела, - прохрипел он, оборачиваясь. В самом деле - из середины груди у него торчал металлический штырь. Монах прицелился револьвером в стену, но стрелять не стал. - Самострел, - пробормотал он. - Пружина под полом... Сабуро кивнул, словно полностью удовлетворенный этим объяснением, по-детски всхлипнул и завалился на бок. Перешагнув через умирающего, командир быстро простучал рукояткой стены, но ничего не обнаружил. - Дальше! - крикнул он. - Эй, ты! Да-да, ты! Пошел! Боец в капюшоне, на которого он показал, помедлил всего секунду и подошел к следующей двери. Из-под маски доносилось приглушенное бормотание. - Доверяюсь будде Амида, доверяюсь будде Амида... - разобрал Маса священное заклинание тех, кто верит в Путь Чистой Земли. Молитва была хорошая, в самый раз для грешной души, алкающей прощения и спасения. Поразительнее же всего то, что в комнате, куда предстояло войти последователю будды Амида, на стене висел свиток с изречением великого Синрана <Синран (1173-1263) - основатель секты Дзедо, относящейся к направлению Пути Чистой Земли.>: "Даже хороший человек может возродиться в Чистой Земле, а уж дурной тем более". Какое удивительное совпадение! Может быть, свиток распознает своего и спасет? Не спас. Комнату молящийся пересек без приключений. Прочитал изречение, почтительно поклонился. Но тут Монах приказал: - Сними свиток! Посмотри, не спрятано ли за ним какого-нибудь рычага! Рычага за свитком не оказалось, но, шаря по стене рукой, бедняга оцарапал руку о невидимый гвоздь. Вскрикнул, лизнул языком кровоточащую ладонь, а минуту спустя уже корчился на полу - гвоздь оказался смазан ядом. За третьей дверью была молельня. Ну-ка, чем угостит пришельцев она? Держась не слишком близко к Монаху (чтоб не вызвал), но и не слишком далеко (иначе ничего не увидишь), Маса вытянул шею. - Ну, кто следующий? - позвал командир и, не дождавшись добровольцев, схватил за шиворот первого подвернувшегося, выпихнул вперед. - Смелей! Весь дрожа, боец открыл дверь. Увидев алтарь с горящей свечкой, поклонился. Войти в обуви не посмел - это было бы кощунством. Скинул соломенные дзори, шагнул вперед - и запрыгал на одной ноге, обхватив руками ступню. - Шипы! - ахнул Монах. Ворвался в комнату (сам-то он был в крепких гайдзинских сапогах), выволок раненого в коридор, но несчастный уже сипел, закатывал глаза под лоб. Стены в молельне командир простучал сам. Рычагов и тайных пружин не нашел. Выйдя в коридор, крикнул: - Осталось всего четыре двери! Одна из них приведет нас к Тамбе! Может быть, именно эта! - Он показал на дверь, замыкающую проход. - Цурумаки-доно обещал награду тому, кто первым войдет в нору старого волка! Кому хочется получить звание десятника и тысячу иен впридачу? Желающих не нашлось. По коридору будто прошла незримая граница: в дальней его части было просторно, там стоял командир, один-одинешенек; зато в ближней, теснясь, жалась целая толпа человек в пятнадцать, да еще с крыльца напирали. - Эх вы, трусливые ящерицы! Обойдусь без вас! Монах толкнул дверь в сторону, выставив вперед руку с револьвером. Увидев черноту, отшатнулся, но сразу же взял себя в руки. Засмеялся: - Глядите, чего вы испугались! Пустоты! Ну, остается только три двери! Кто-нибудь хочет попытать удачу? Нет? Ладно... Открыл дальнюю дверь слева. Входить не спешил. Сначала присел на корточки, махнул рукой, чтоб поднесли лампу. Осмотрел пол. Ударил кулаком по татами, только потом наступил. Так же сделал еще один шаг. - Палку! Ему протянули бамбуковый шест. Монах потыкал в потолок, в стену. Когда в углу доски отозвались гулким звуком, немедленно открыл огонь. Грянул выстрел, второй, третий. На светло-желтой поверхности появились три дырки. Сначала Масе показалось, что командир переосторожничал, но затем вдруг раздался скрип, стена качнулась, прямо из нее лицом вперед вывалился человек в черном наряде ниндзя. В стене темнела выемка - потайной шкаф. Не теряя ни секунды, Монах перекинул револьвер в левую руку, выхватил меч и рубанул упавшего по шее. Содрал маску, поднял голову за косичку. Рябая физиономия Гохэя пялилась на своего убийцу яростно выпученными глазами. Выкинув трофей в коридор, прямо под ноги Масе, командир стер с локтя потеки крови, осторожно заглянул в выемку. - Ага, что-то есть! - азартно объявил он. Нетерпеливым жестом подозвал одного из бойцов, только что снявшего капюшон: - Синдзо, ко мне! Глянь-ка, что там. Лезь! Сложил руки ковшом. Синдзо наступил на них ногой, верхняя половина его туловища скрылась из виду. - А-а...! - донесся сдавленный вопль. Монах проворно отскочил в сторону, а Синдзо кулем рухнул вниз. В переносице у него засела стальная звездочка с остро наточенными краями. - Отлично! - сказал командир. - Они на чердаке! Ты, ты и ты - ко мне! Стеречь ход. В дыру больше не соваться, не то снова сюрикэном кинут. Главное, чтоб синоби отсюда не вылезли. Остальные, за мной! Тут где-то должен быть и ход в подвал. А Маса знал, как попадают в подвал. В соседней комнате, второй справа, такой хитрый пол - не успеешь чихнуть, как уже в подвале. Сейчас бритоголовый, наконец, свое получит. Но Монах и тут не сплоховал. Не поперся сразу, как Маса, а опять сел на корточки и долго рассматривал деревянные доски. Потыкал в них шестом, что-то сообразил, удовлетворенно крякнул. Потом с силой надавил кулаком - пол возьми и качнись. - Вот и подвал! - ухмыльнулся командир. - Троим стоять у двери, глаз не спускать! У последней двери густо стояли "черные куртки". Открыли створку, выжидательно уставились на своего хитроумного предводителя. - Та-ак, - протянул он, шаря взглядом по голым стенам. - Что тут у нас? Ага. Не нравится мне вон тот выступ в углу. Зачем он нужен? Подозрительно. Ну-ка. - Не глядя, Монах протянул руку назад, ухватил за рукав Масу. - Иди, простучи его. Ох, до чего же не хотелось идти простукивать подозрительный выступ! Но как ослушаешься? Да Монах еще и поторопил: - Что топчешься? Живей! Ты кто, Рюхэй? Сними ты этот колпак, он теперь не нужен, только смотреть мешает. Все равно пропадать, подумал Маса и сдернул капюшон - все равно стоял к "черным курткам" и их командиру спиной. Мысленно взмолился: "Тамба-сэнсэй, если вы сейчас подглядываете через какую-нибудь хитрую щелку, не сочтите меня предателем. Я пришел, чтобы спасти своего господина". На всякий случай подмигнул подозрительной стенке - мол, свой я, свой. - Это не Рюхэй, - послышалось сзади. - Разве у Рюхэя такая стрижка? - Эй, ты кто? А ну повернись! - приказал Монах. Маса сделал два быстрых шага вперед. Третьего не получилось - ближний к сомнительному выступу татами оказался фальшивым: одна солома, а под ней ничего. С отчаянным воплем Маса провалился под пол. Увидел прямо над собой блеснувшую полоску металла и зажмурился, но удара не последовало. - Маса! - прошептал знакомый голос. - Chut ne ubil! Господин! Живой! Бледный, с нахмуренным лбом. В одной руке кинжал, в другой маленький револьвер. Рядом Мидори-сан - в черном боевом наряде, только без маски. - Здесь больше оставаться нельзя. Уходим! - сказала госпожа, прибавила что-то по-гайдзински и все трое кинулись прочь от прямоугольной дыры, откуда вниз лился мягкий желтый свет. В самом углу подвала темнело что-то вроде желоба, внутри него Маса разглядел две джутовые веревки - наверно, это и был выступ, показавшийся Монаху подозрительным. Господин взялся за одну из веревок и волшебным образом взлетел вверх. - Теперь ты! - велела Мидори-сан. Маса ухватился за шершавый джут, и тот сам потащил его к потолку. Было совсем темно и немножко тесно, но полминуты спустя подъем закончился. Сначала Маса увидел дощатый пол, потом веревка вытянула его из люка до пояса, а дальше он уже выкарабкался сам. Огляделся, понял, что попал на чердак: с двух сторон косо нависали скаты крыши, через зарешеченные оконца (одно спереди, другое сзади) просачивался тусклый свет. Поморгав, чтоб лучше видеть в полумраке, Маса разглядел три фигуры: одну высокую (это был господин), одну низенькую (Тамба) и одну среднюю (краснолицый ниндзя Тансин, который у сэнсэя вроде главного помощника). Из люка выпорхнула Мидори-сан, и деревянная крышка захлопнулась. Кажется, здесь собрались все уцелевшие обитатели Какусимуры. Первым делом следовало посмотреть, что творится снаружи. Маса сунулся к тому из окошек, в котором плясали багровые отсветы. Приник. Огненный бордюр из факелов охватывал дом полукругом, от обрыва до обрыва. Меж языков пламени торчали силуэты с ружьями наперевес. Туда соваться нечего - это ясно. Маса перебежал ко второму окошку, но там и вовсе было худо - раззявилась черная пропасть. Что же получалось? С одной стороны бездна, с другой - ружья. Наверху небо. Внизу... В полу, на дальнем конце чердака, желтел освещенный квадрат - лаз, обнаруженный Монахом в третьей слева комнате. Там "черные куртки" с кинжалами наголо. Значит, вниз тоже нельзя. А если совсем вниз, в подвал? Маса перебежал к подъемному устройству, приоткрыл люк, из которого вылез всего пару минут назад. Снизу доносился топот, шум голосов - враги уже шуровали в подземелье. Это означало, что скоро они доберутся и до чердака. Все кончено. Спасти господина невозможно. Что ж, тогда долг вассала - умереть вместе с ним. Но сначала оказать господину последнюю услугу: помочь ему уйти из жизни с достоинством. В безвыходной ситуации, когда ты со всех сторон окружен врагами, единственное, что остается - лишить врагов удовольствия видеть твои предсмертные муки. Пусть им достанется лишь равнодушный труп, и твое мертвое лицо будет взирать на них с превосходством и презрением. Какой способ предложить господину? Будь он японцем, все было бы ясно. Кинжал у него есть, времени для приличного сэппуку вполне достаточно. У Тансина на боку висит короткий прямой меч, так что корчиться от боли господину не пришлось бы. Как только он коснулся бы кинжалом своего живота, верный Маса тут же отсек бы ему голову. Но гайдзины не делают сэппуку. Они любят умирать от пороха. Значит, так тому и быть. Не теряя времени, Маса подошел к дзенину, который шептался о чем-то со своей дочерью, одновременно занимаясь каким-то непонятным делом: вставлял одна в другую бамбуковые палки. Вежливо извинившись за то, что прерывает семейный разговор, Маса сказал: - Сэнсэй, господину пора уходить из жизни, я хочу ему помочь. Мне говорили, что христианская религия почему-то запрещает самоубийство. Прошу вас перевести господину, что я почту за честь прострелить ему сердце или висок, это уж как он пожелает. Тут к ним приблизился и сам господин. Помахал револьвером, проговорил что-то. Лицо у господина было мрачное, решительное. Должно быть, ему пришла в голову та же идея. - Объясни ему, что открывать огонь не нужно, - скороговоркой сказал дочери Тамба по-японски. - У него только семь патронов. Даже если он ни разу не промахнется и застрелит семь "черных курток", это ничего не изменит. Они испугаются, прекратят обыск и подожгут дом. До сих пор они этого не сделали, потому что хотят предъявить Дону мой труп и надеются найти какие-нибудь тайники. Но если сильно испугаются - подожгут. Скажи, что я попросил тебя перевести, потому что мой английский слишком медленный. Отведи его в сторону, отвлеки. Мне нужна еще минута. Потом действуй по уговору. По какому такому уговору? На что Тамбе нужна минута? Пока Мидори-сан переводила его слова господину, Маса не спускал глаз с дзенина. Тот кончил возиться с бамбуковыми палками, стал просовывать их в узкий чехольчик, к которому был прикреплен большой кусок черной ткани. Что за диковинное приспособление? Флаг, это флаг! - вдруг догадался Маса, и все ему стало ясно. Глава синоби хочет уйти из жизни красиво, с развернутым знаменем своего клана. Для этого и тянет время. - Это знамя Момоти? - шепотом спросил Маса у стоявшего рядом Тансина. Тот помотал головой. - А что же? Невежа оставил вопрос без ответа. Тамба поднял ткань с вставленными в нее бамбуковыми стержнями, накинул на плечи, пристегнул, и стало видно, что никакой это не флаг, а подобие широкого плаща. Затем дзенин молча протянул руку, и Тансин вложил в нее обнаженный меч. - Прощай, - сказал сэнсэй. Синоби ответил словом, которое Маса этой ночью один раз уже слышал: - Конгодзе. - И торжественно поклонился. Тогда Тамба вышел на середину чердака, потянул шнурок на вороте, и странный плащ сложился, вплотную обхватил его тело. - Что сэнсэй намерен делать? - спросил Тансина Маса. - Смотри вниз, - буркнул тот и, опустившись на четвереньки, прижался лицом к полу. Пришлось последовать его примеру. В полу, оказывается, были проделаны смотровые щели, сквозь которые просматривались и коридор, и все комнаты. Повсюду сновали "черные куртки", а посреди коридора блестел башкой Монах. - Не нашли? - орал он, нагнувшись к дыре в полу. - Простучать каждый сяку! <Сяку - мера площади (0, 033 кв. м)> Там обязательно должны быть тайники! Оторвав голову от щели, Маса взглянул на Тамбу - и вовремя. Дзенин нажал ногой какой-то рычаг, откинулся еще один люк, расположенный над коридором. Прямой, как копье, старик спрыгнул вниз. Маса опять ткнулся носом в пол, чтоб ничего не пропустить. Ах, какое это было зрелище! Дзенин приземлился между Монахом и двумя "черными куртками". Те-то лишь разинули рты, а бритоголовый ловкач шарахнулся в сторону, рванул из-за пояса револьвер. Только куда ему было против Тамбы. Короткий взмах меча, и по полу покатился сверкающий колобок, из перерубленной шеи ударила струя крови. Не оборачиваясь, старый синоби выкинул назад левую руку, слегка коснулся носа одного из бойцов, и тот деревянно, не сгибаясь, грохнулся на пол. Второй присел на корточки, закрыл голову руками, и Тамба его не тронул. Чуть наклонился и сначала медленно, а потом все быстрей и быстрей, разгоняясь, побежал к распахнутой двери, за которой была пропасть. За ним с криком ринулась целая гурьба преследователей. Маса пришел в восхищение. Как придумано! Дать последний бой на мостике, над бездной. Во-первых, никто не нападет сзади, а во-вторых, до чего красиво! Опять же ружей у "черных курток" нет, оставлены снаружи. Ох, и покрошит их старый Тамба напоследок! Рядом раздался шорох. Это вскочил Тансин, бросился к оконцу. Хочет видеть последний бой своего господина, сообразил Маса и со всех ног кинулся следом. Через решетку мостик был виден, как на ладони. Выглянула луна, и деревянный настил засеребрился над черной бездной. Вот дзенин стремительно выбежал на серебряную дорожку, полы его плаща растопырились, будто перепончатые крылья летучей мыши. С разбега, мощно оттолкнувшись ногой, Тамба прыгнул в пропасть. А как же последний бой - чуть не вскричал Маса. Сначала зарубил бы десяток-другой врагов, а потом можно и камнем с обрыва. Но Тамба не упал камнем! Столпившиеся на мостике "черные куртки" взвыли от ужаса, да и у Масы на лбу выступили капельки холодного пота. И было от чего... Глава клана Момоти превратился в птицу! Огромный черный ястреб парил над долиной, рассекая лунный свет и медленно снижаясь. В чувство Масу привел хлопок по плечу. - Теперь нужно быстро, - сказал Тансин. - Пока не опомнились. Мидори-сан и господин, оказывается, уже лезли через люк на крышу. Нужно было догонять. Под ногами заскрипела черепица, в лицо дунул свежий ветер. Маса обернулся к пропасти, чтобы еще раз взглянуть на волшебную птицу, но ее уже не было - улетела. Последние несколько шагов проползли на животе, чтобы не увидели "черные куртки" из оцепления. Зря осторожничали - на поляне горели факелы, но дозорные исчезли. - Где они? - шепотом спросил Маса. И догадался сам: бросились в дом. Еще бы! Командир убит, главный ниндзя превратился в ястреба. Если б не видел собственными глазами, нипочем бы не поверил. Оцепления не было, да что толку? Прыгать вниз - ноги переломаешь, тут кэна <Кэн - мера длины (1, 81 м).> четыре. Но Мидори-сан взмахнула рукой перед самым коньком крыши, и пустота тихонько зазвенела. От дома в темноту был протянут тонкий прозрачный канат. Сняв пояс, Мидори-сан перекинула его через канат, завязала узлом, показала господину, как продеть локти. Но сама обошлась без лямки - просто взялась руками, оттолкнулась и одним махом пронеслась над поляной. Господин тоже медлить не стал: покрепче взялся за пояс, и улетел, только зашелестело в воздухе. Настала очередь Масы. Тансин в секунду приготовил ему лямку, подтолкнул в спину. Нестись через пространство, над освещенной поляной, над пылающими огнями оказалось жутко, но приятно. Маса едва сдержался, чтобы не взвизгнуть от восторга. Правда, закончился полет не лучшим образом. Из темноты навстречу вылетел ствол сосны, и, если б господин не подхватил своего слугу на руки, Маса расшибся бы в лепешку. И так-то стукнулся лбом - искры полетели. К стволу была приделана маленькая деревянная площадка, спускаться с нее пришлось, нащупывая ногой сучки. Лишь спрыгнув на землю, Маса увидел, что Тансин остался на крыше - отсюда, с другого конца поляны было видно его черный силуэт. Блеснула сталь, что-то зашуршало в воздухе. Мидори-сан подобрала и потянула к себе прозрачную веревку. - Зачем он перерезал канат? - воскликнул Маса. - Залезут на крышу, увидят веревку, догадаются, - коротко ответила госпожа. - А Тансин спрыгнет. Только договорила - на крышу снизу полезли люди, много. Увидели застывшего на самом краю синоби, загалдели, бросились к нему. Однако Тансин съежился, подпрыгнул, перевернулся в воздухе и мгновение спустя был внизу. Мячиком перекатился по земле. Вскочил на ноги. Но к нему уже бежали и из дома. - Быстрей! Быстрей! - зашептал Маса, сжимая кулаки. Ниндзя в несколько скачков достиг середины поляны, но в лес бежать не стал - остановился. Не хочет наводить преследователей на нас, догадался Маса. Тансин выдернул из земли факел, потом второй и ринулся навстречу врагам. "Черные куртки" отпрянули от двух бешено крутящихся языков пламени, но тут же снова сомкнулись вокруг синоби. Вот на ком-то вспыхнула одежда, еще один с воем отбежал в сторону, пытаясь сбить огонь с горящих волос. Пламя металось над толпой, жалило, рассыпало искры. Нужно было скорей уносить отсюда ноги, а Маса все смотрел, как красиво умирает Тансин. Огненная смерть в обрамлении сверкающих клинков - разве может быть что-нибудь прекрасней? Господин тянул Мидори-сан в чащу, показывал в сторону расщелины - должно быть, к подъемнику. Пришлось объяснить дочери человека-птицы, что через подземный ход уйти не получится. Монах наверняка оставил на дне расщелины часовых - те не дадут спуститься, застрелят. - Лучше отсидеться здесь, в лесу, - закончил Маса. Но Мидори-сан с ним не согласилась: - Нет. "Черные куртки" упустили отца и теперь во что бы то ни стало должны найти твоего господина. Без его головы они не посмеют явиться к Дону. Закончат искать в доме - снова станут прочесывать лес. - Что же делать? Госпожа хотела ответить, но тут в важный разговор не ко времени встрял господин. Утянул Масу в сторону, сказал на своем ломаном японском: - Мидори-сан уводить. Ты. Поручать. Я здесь. Еще чего! Маса и слушать не стал. Буркнул: - Как это я ее уведу? Я не Тамба, по небу летать не умею. Для наглядности помахал руками, как крыльями, но господин, конечно, не понял. Разве ему, безъязыкому, что-нибудь втолкуешь? "Черные куртки" сгрудились у тела Тансина, шумели, о чем-то спорили. Многие из них убиты, в том числе и командир, но осталось еще больше. Тридцать человек? Сорок? С устным счетом у Масы всегда было хорошо, и он принялся считать. У господина в маленьком револьвере семь пуль. Он, Маса, может убить троих. Если повезет - четверых. Мидори-сан - ниндзя, она, наверное, уложит десятерых. Сколько это получается? Досчитать помешала Мидори-сан. - Ждите здесь, - сказала она. - Отец за вами вернется. - Разве вы, госпожа, уходите? Не ответила - повернулась к господину. Он тоже что-то спросил напряженным, срывающимся голосом. Она и ему не ответила. Во всяком случае, словами. Погладила его по щеке, потом по шее. Нашла время для нежностей! Все-таки баба есть баба, даже если ниндзя. Рука Мидори-сан скользнула господину на затылок, белые пальцы вдруг плотно сжались - круглые гайдзинские глаза от изумления сделались еще круглей. Господин осел на землю, привалился спиной к стволу. Убила! Проклятая ведьма его убила! Зарычав, Маса нанес предательнице смертельный удар кубиори, который должен был разорвать ее подлое горло, но сильная рука перехватила его запястье. - Он жив, - быстро сказала женщина-синоби. - Просто не может двигаться. - Зачем?! - просипел Маса, морщась от боли. Ну и хватка! - Он не позволил бы мне сделать то, что нужно. - А что нужно? Она выпустила его, поняв, что будет выслушана. - Войти в дом. Спуститься в подвал. Там в тайнике бочонок черного пороха. Заряд рассчитан так, чтобы дом сложился внутрь, раздавив всех, кто в нем находится. Маса на миг задумался. - Но как вы попадете в дом? - Через час силы к нему вернутся, - сказала Мидори-сан вместо ответа. - Будь с ним. Потом наклонилась к господину, прошептала ему что-то по-гайдзински. И все - вышла на поляну, легкой походкой направилась к дому. Ее заметили не сразу, а когда увидели фигуру в черном, облегающем наряде ниндзя, всполошились. Мидори-сан подняла пустые руки, крикнула: - Господин Цурумаки меня знает! Я - дочь Тамбы! Я покажу вам его тайник! "Черные куртки" столпились вокруг нее, стали обыскивать. Потом вся толпа двинулась к крыльцу, скрылась в доме. Снаружи не осталось ни души. Тут каких-нибудь тридцать шагов, вдруг дошло до Масы. Если будет взрыв, засыплет обломками. Нужно оттащить господина подальше. Обхватил неподвижное тело, поволок по земле. Но унес недалеко, всего на несколько шагов. Потом земля дрогнула, заложило уши. Маса обернулся. Дом Момоти Тамбы обрушился аккуратно, будто встал на колени: сначала подломились стены, потом, колыхнувшись, грохнулась крыша, раскололась пополам, во все стороны полетела пыль. Сделалось совсем светло, лицо обдало волной горячего воздуха. Вассал наклонился, чтобы прикрыть телом господина, и увидел, как из широко раскрытых голубых глаз текут слезы. x x x Женщина обманула. Господин не пришел в себя ни через час, ни через два. Маса несколько раз ходил смотреть на груду обломков. Раскопал руку в черном рукаве, ногу в черной штанине, еще стриженную голову без нижней челюсти. Живых не обнаружил ни одного. Несколько раз возвращался, теребил господина, чтоб очнулся. Тот не то чтобы был без сознания, но лежал неподвижно, смотрел в небо. Сначала по лицу все текли слезы, потом перестали. А незадолго до рассвета появился Тамба - просто пришел через лес, со стороны расщелины, как ни в чем не бывало. Сказал, что был на той стороне, убил часовых. Их оказалось всего шестеро. - А почему вы не прилетели по небу, сэнсэй? - спросил Маса. - Я не птица, чтобы летать по небу. С обрыва я спустился на матерчатых крыльях, этому можно научиться, - объяснил хитрый старик, но Маса ему, конечно, не поверил. - Что здесь случилось? - спросил сэнсэй, глядя на лежащего господина и на руины дома. - Где моя дочь? Маса рассказал ему, что случилось и где его дочь. Дзенин насупил седые брови, но, конечно, плакать не стал - он же ниндзя. Долго молчал, потом обронил: - Я сам достану ее. Тоже помолчав - столько, сколько предписывала деликатность по отношению к родительским чувствам, - Маса выразил беспокойство по поводу странного состояния господина. Осторожно поинтересовался, не могла ли Мидори-сан перестараться и не останется ли теперь господин парализованным навсегда. - Он может двигаться, - ответил Тамба, еще раз посмотрев на лежащего. - Просто не хочет. Пускай побудет так. Не трогай его. Я пойду разгребать обломки. А ты наруби дров и сложи погребальный костер. Большой. Так и смотрел бы До самого рассвета На пламя костра. Ничего не ответил Фандорин лежал на земле и смотрел на небо. Сначала оно было почти черное, подсвеченное луной. Потом подсветка исчезла, и небо сделалось совсем черным, но, кажется, ненадолго. Его цвет все время менялся: стал сероватым, подернулся краснотой, заголубел. Пока в ушах звучали последние слова Мидори ("Farewell, my love. Remember me without sadness" <Прощай, любовь моя. Вспоминай меня без горечи. (англ.)>), a эхо у них было долгое, из глаз оледеневшего Эраста Петровича без остановки текли слезы. Однако постепенно эхо угасло, и слезы иссякли. Титулярный советник просто лежал на спине и ни о чем не думал - наблюдал, как ведет себя небо. Когда по нему, тесня голубизну, поползли серые тучи, над лежащим склонилось лицо Тамбы. Старый дзенин, возможно, появлялся и раньше, но полной уверенности в этом у Фандорина не было. Во всяком случае, до сего момента Тамба не пытался заслонить собой небо. - Хватит, - сказал он. - Теперь вставай. Эраст Петрович встал. Почему нет? - Пойдем. Пошел. Он ни о чем не спрашивал старика - ему было все равно, но Тамба заговорил сам. Сказал, что отправил Масу в Токио. Тот очень не хотел покидать господина, но необходимо вызвать племянника, студента медицинского факультета. Дэн - единственный, кто остался, если не считать двоих, что учатся за границей. Те тоже приедут, хоть, конечно, не так скоро. Клан Момоги понес тяжкие потери, его придется восстанавливать. А перед тем еще нужно поквитаться с Доном Цурумаки. Титулярный советник слушал равнодушно, ему все это было неинтересно. На поляне, поблизости от разрушенного дома, был сложен огромный штабель дров, рядом еще один, поменьше. На первом тесно, в три ряда, лежали тела, замотанные черными тряпками. На втором лежало что-то белое, узкое. Впрочем, Фандорин особенно не присматривался. Когда стоишь, задирать голову к небу неудобно, и он теперь все больше разглядывал траву под ногами. - Твой слуга несколько часов рубил и складывал дрова, - сказал Тамба. - А мертвых мы носили вместе. Здесь все. Большинство без головы, но это неважно. Он подошел к первому штабелю. Низко поклонился и долго-долго не разгибался. Потом зажег факел, поднес к дровам, и те сразу же вспыхнули - наверное, были спрыснуты какой-нибудь горючей жидкостью. На огонь смотреть было лучше, чем на траву. Он все время менял цвет, как небо, и двигался, но при этом оставался на месте. Фандорин смотрел на пламя до тех пор, пока трупы не начали шевелиться. Один из мертвецов скорчился так, будто ему вздумалось сесть. Это было неприятно. Да еще запахло паленым. Титулярный советник сначала отвернулся, затем отошел в сторону. Костер шипел и трещал, но Эраст Петрович стоял к нему спиной и не оборачивался. Какое-то время спустя подошел Тамба. - Не молчи, - попросил он. - Скажи что-нибудь. Иначе ки не найдет выхода, и у тебя образуется комок в сердце. Так можно умереть. Что такое ки, Фандорин не знал, умереть не боялся, но просьбу старика удовлетворил - почему нет? Сказал: - Жарко. Когда ветер в эту сторону, жарко. Дзенин довольно кивнул. - Хорошо. Теперь твое сердце не лопнет. Но оно покрылось коркой льда, а это тоже опасно. Я знаю очень хороший способ растопить лед, сковавший сердце. Это месть. У нас с тобой один враг. Ты знаешь, кто. "Дон Цурумаки", мысленно произнес титулярный советник, прислушался к себе - ничто в нем не шевельнулось. - Это ничего не изменит, - произнес он вслух. Тамба снова кивнул. Помолчали. - Знаешь, я нашел ее, - тихо заговорил старик минуту, а может, час спустя. - Пришлось разгребать бревна и доски, но я нашел ее. Она там, смотри. И показал на второй костер. Только теперь Эраст Петрович понял, что там лежит, прикрытое белой материей. Фандорина начала бить дрожь. Унять ее было невозможно, с каждой секундой она становилась все сильней. - Она моя дочь. Я решил похоронить ее отдельно. Пойдем, простишься. Но титулярный советник не тронулся с места - лишь отчаянно замотал головой. - Не бойся. Ее тело разорвано, но я прикрыл его. А лицо наполовину уцелело. Только не подходи близко. Не дожидаясь, Тамба пошел к костру первым. Откинул край покрывала, и Фандорин увидел профиль Мидори. Белый, тонкий, спокойный - и такой же прекрасный, как при жизни. Эраст Петрович бросился к ней, но дзенин преградил ему путь: - Ближе нельзя! Как это нельзя? Почему нельзя?! Отшвырнул Тамбу, как щепку, однако тот перехватил титулярного советника поперек талии. - Не нужно! Она бы этого не хотела! Чертов старик был цепок, и дальше не удалось продвинуться ни на шаг. Эраст Петрович приподнялся на цыпочки, чтобы увидеть не только профиль. И увидел. Вторая половина ее лица была черной и обугленной, похожей на страшную африканскую маску. В ужасе Фандорин попятился, а Тамба сердито крикнул: - Что шарахаешься? У мертвых ниндзя не бывает лица, а у нее половина осталась. Это потому, что Мидори наполовину перестала быть ниндзя - из-за тебя! - Его голос дрогнул. Дзенин зажег факел. - Ничего. Огонь все очищает. Смотри. Ее тело будет сгибаться и разгибаться в языках очистительного пламени, а потом рассыплется в пепел. Но смотреть, как будет корчиться ее бедное тело, Эраст Петрович не стал. Он шагнул в сторону леса, хватая ртом воздух. Что-то случилось с легкими. Воздух не наполнял грудь. Мелкие, судорожные вдохи были мучительны. Зачем, зачем он не послушал Тамбу! Зачем подошел к костру! Она хотела расстаться красиво, по науке, чтобы в памяти у любимого остались ее нежное лицо, ее прощальные слова. А теперь - он твердо знал это - все заслонит черно-белая маска: наполовину неописуемо прекрасная, наполовину - само воплощение ужаса и смерти. Что же все-таки случилось с легкими? Дыхание стало коротким, дерганым. И дело было не в том, что он не мог вдохнуть - наоборот, он не мог выдохнуть. Отравленный воздух этого проклятого утра засел у него в груди и ни за что не желал выходить. - У тебя кожа голубого цвета, - сказал подошедший Тамба. Лицо у старика было спокойное, даже какое-то сонное. - Не могу дышать, - отрывисто объяснил Фандорин. Дзенин посмотрел ему в глаза, покачал головой: - И не сможешь. Нужно выпустить злую силу. Иначе она тебя задушит. Нужно расколоть лед, стиснувший твое сердце. Он снова про Дона, понял Эраст Петрович. - Хорошо. Я пойду с тобой. Вряд ли это согреет мне сердце, но, может быть, я снова смогу дышать. За спиной титулярного советника неистовствовало пламя, но он не оборачивался. - У меня больше нет слабостей, - сказал дзенин. - Теперь я стану настоящим Тамбой. Ты тоже станешь сильнее. Ты молодой. На свете очень много хороших женщин, гораздо больше, чем хороших мужчин. Женщины будут любить тебя, а ты будешь любить их. Эраст Петрович объяснил ему: - I mustn't love anybody. My love brings disaster. I cannot love. I cannot love <Мне нельзя никого любить. Моя любовь приносит несчастье. Я не могу любить. Я не могу любить, (англ.)>. Тамба ничего не ответил. Хуже нет, когда Ничего не ответит Тот, кто все знает. Почтальон В Йокогаму отправились ночью. Фандорин на трициклете, Тамба бегом. Велосипедист крутил педали ровно и сильно, но скоро отстал - ниндзя двигался быстрей, и ему не нужно было останавливаться, чтоб подтянуть цепь или преодолеть каменистый участок. Собственно, путешествовать вместе и не уговаривались, лишь условились о месте встречи: в Блаффе, на холме, с которого просматривается дом Цурумаки. Эраст Петрович весь отдался ритму езды, думал только о том, чтобы правильно дышать. С дыханием по-прежнему было плохо, в остальном же титулярный советник чувствовал себя гораздо лучше, чем днем. Помогало движение. Он словно превратился из человека в передаточно-цепной шарикоподшипниковый механизм. В душе воцарился не то чтобы покой, а некая спасительная пустота, без мыслей, без чувств. Его бы воля - так и ехал бы по спящей долине до самого конца жизни, не ведая усталости. Усталости действительно не было. Перед тем как тронуться в дорогу, Тамба заставил Фандорина проглотить кикацу-мару, старинную пищу ниндзя, которой они запасались, отправляясь в длинный путь. Это был маленький, почти безвкусный шарик, слепленный из порошка: растертая морковь, гречневая мука, батат и какие-то хитрые корешки. Смесь полагалось выдерживать три года, до полного испарения влаги. По словам Тамбы, взрослому мужчине хватало двух-трех таких шариков, чтоб целый день не чувствовать голода и утомления. А вместо бутыли с водой Эраст Петрович получил запас суйкацу-мару - три крошечных катышка из сахара, солода и мякоти маринованной сливы. Был и еще один подарок, который, очевидно, должен был распалить в безучастном Фандорине жажду мести: парадная фотокарточка Мидори. Похоже, снимок был сделан во времена, когда она служила в публичном доме. С неумело раскрашенного портрета на титулярного советника смотрела фарфоровая кукла в кимоно, с высокой прической. Он долго вглядывался в это изображение, но Мидори не узнал. Исчезла куда-то и красота. Эрасту Петровичу отвлеченно подумалось, что настоящую красоту невозможно запечатлеть при помощи фотографического объектива; она слишком жива и не правильна, слишком переменчива. А может быть, все дело в том, что настоящую красоту воспринимаешь не глазами, а как-то иначе. Путь от Йокогамы до гор занял два дня. Обратно же Эраст Петрович докатил за пять часов. Не сделал ни единой передышки, но нисколько не устал - должно быть, из-за волшебных мару. Чтобы попасть в Блафф, следовало ехать прямо, в сторону ипподрома, но вместо этого Фандорин направил свою машину влево, к реке, за которой теснились окутанные утренним туманом крыши торговых кварталов. Пронесся через мост Нисинобаси, за которым потянулись прямые улицы Сеттльмента, и вместо холма, на котором титулярного советника несомненно уже заждался Тамба, оказался на набережной, перед домом с трехцветным российским флагом. Свой маршрут Эраст Петрович изменил не по рассеянности, вызванной перенесенным потрясением. Рассеянности не было вовсе. Наоборот, вследствие замороженности чувств и многочасовой механичности движений мозг титулярного советника заработал прямолинейно и точно, как арифмометр. Закрутились какие-то колесики, защелкали рычажки, и выскочило решение. В обычном своем состоянии Фандорин, возможно, перемудрил бы, понастроил турусов на колесах, а ныне, при абсолютном неучастии эмоций, план получился на удивление простой и ясный. В консульство, верней, к себе на квартиру, Эраст Петрович заехал по делу, имевшему прямое касательство к арифметическому плану. Мимо спальни прошел отвернувшись (так подсказал инстинкт самосохранения), зажег свет в кабинете, принялся рыться в книгах. Методично брал в руки томик, перелистывал, бросал на пол, тянулся к следующему. При этом бормотал под нос непонятное: - Эдгар Поэ? Нерваль? Шопенгауэр? Так был увлечен этим таинственным занятием, что не услышал тихих шагов за спиной. Вдруг резкий, нервный крик: - Don't move or I shoot! <Не двигаться, не то выстрелю! (англ.)> На пороге кабинета стоял консул Доронин - в японском халате, с револьвером в руке. - Это я, Фандорин, - спокойно сказал титулярный советник, оглянувшись не более, чем на секунду, и снова зашелестел страницами. - Здравствуйте, Всеволод Витальевич. - Вы?! - ахнул консул, не опуская оружия (надо полагать, от неожиданности). - А я увидел свет в ваших окнах, дверь нараспашку. Подумал - воры, или того хуже... Господи, вы живы! Где вы пропадали? Вас не было целую неделю! Я уж... А где ваш японец? - В Токио, - коротко ответил Фандорин, отшвыривая сочинение Прудона и берясь за роман Дизраэли. - А... а госпожа О-Юми? Титулярный советник замер с книгой в руках - так поразил его этот простой вопрос. В самом деле, где она теперь? Ведь не может быть, чтобы ее совсем нигде не было! Переместилась в иную плоть, согласно буддийскому вероучению? Попала в рай, где уготовано место для всего истинно прекрасного? Угодила в ад, где надлежит пребывать грешницам? - ...Не знаю, - промолвил он растерянно, после длинной паузы. Сказано было таким тоном, что Всеволод Витальевич не стал дальше расспрашивать помощника о возлюбленной. Если б Эраст Петрович был в нормальном состоянии, он заметил бы, что консул и сам выглядит довольно странно: всегдашних очков нет, глаза возбужденно блестят, волосы растрепаны. - Что ваша горная экспедиция? Разыскали логово Тамбы? - спросил Доронин, но как-то без особенного интереса. - Да. Еще одна книга полетела в кучу. - И что же? Вопрос остался без ответа, и снова консул не стал упорствовать. Он наконец опустил оружие. - Что вы ищете? - Да вот, засунул одну штуку и не вспомню к-куда, - с досадой произнес Фандорин. - Может быть, в Булвер-Литтоне? - Знаете, какой тут без вас вышел фокус? - Консул коротко хохотнул. - Скотина Бухарцев втихомолку написал на вас донос, причем не куда-нибудь, а в Третье отделение. Позавчера приходит шифротелеграмма, за подписью самого шефа жандармов генерал-адъютанта Мизинова: "Пусть Фандорин делает то, что считает нужным". Бухарцев совершенно уничтожен. Теперь для посланника главная персона - вы. Барон вас с перепугу даже к ордену представил. Но отрадное сообщение нисколько не заинтересовало титулярного советника, начинавшего проявлять все больше признаков нетерпения. Диковинный получался разговор - собеседники почти не слушали друг друга; каждый думал о своем. - Это просто счастье, что вы вернулись! - воскликнул Всеволод Витальевич. - И как раз сегодня! Вот уж воистину знак судьбы! Только тут Эраст Петрович оторвался от поисков, посмотрел на консула чуть внимательней и понял, что тот явно не в себе. - Что с вами с-случилось? У вас румянец. - Румянец? В самом деле? - Доронин смущенно схватился за щеку. - Ах, Фандорин, произошло чудо. Истинное чудо. Моя Обаяси ждет ребенка! Сегодня доктор сказал - сомнений нет! Я давно уже смирился, что мне никогда не стать отцом, и вдруг... - Поздравляю. - Эраст Петрович подумал, что бы сказать еще, но не придумал и торжественно пожал консулу руку. - А почему мое возвращение - з-знак судьбы? - Да потому что я подаю в отставку! Уж и прошение написал. Мой ребенок не может быть незаконнорожденным. Я женюсь. Но в Россию возвращаться не стану. На японку там будут смотреть косо. Пусть лучше здесь косо смотрят на меня. Запишусь в японские подданные, возьму фамилию жены, сделаюсь господином Обаяси. Не хватало еще, чтоб мой ребенок звался "Грязный человек"! Однако прошение прошением, а дела-то сдавать было некому. Вы пропали, Сирота уволился. Я уж приготовился к длительному ожиданию - когда еще смену пришлют. А тут вы! Такой уж счастливый день! Вы живы - зн