ачит, есть, кому сдать дела. Счастье тугоухо, и Всеволоду Витальевичу не пришло в голову, что последняя фраза прозвучала довольно обидно для его помощника, но Фандорин, впрочем, и не обиделся - несчастье тоже не отличается хорошим слухом. - Вспомнил, Эпикур! - вскричал вице-консул, хватая с полки книгу с золотым обрезом. - Есть! Вот она! - Что есть? - спросил будущий отец. Но титулярный советник лишь пробормотал: "После-после, сейчас некогда" - и прогрохотал к выходу. x x x К условленному месту встречи он не попал. На мосту Ятобаси, за которым начинался собственно Блафф, велосипедиста окликнул очень молодой, по-европейски одетый японец. Почтительно приподняв соломенную шляпу, он сказал: - Мистер Фандорин, не угодно ли выпить чаю? - И показал на вывеску "English & Japanese Tea Parlour" <"Англииско-японская чайная гостиная" (англ.)>. Пить чай в намерения Эраста Петровича не входило, но обращение по имени произвело на вице-консула должное впечатление. Осмотрев невысокую, но стройную фигуру японца и особенно отметив его спокойный, чрезвычайно серьезный взгляд, какой нечасто бывает у юношей, Фандорин спросил: - Вы - Дэн? Студент-медик? - К вашим услугам. "Чайная гостиная" оказалась заведением смешанного типа, каких в Йокогаме было немало: в одной части столы и стулья, в другой - циновки и подушки. В английской половине в этот ранний час было почти пусто, лишь за одним из столов сидели пастор с женой и пятью дочерьми, кушали чай с молоком. Провожатый провел титулярного советника дальше, развинул бумажную перегородку, и Эраст Петрович увидел, что на японской половине посетителей еще меньше - собственно, всего один: сухонький старичок в линялом кимоно. - Почему здесь? Почему не на холме? - спросил Эраст Петрович, садясь. - Там "черные куртки", да? Глаза дзенина испытующе задержались на каменном лице титулярного советника: - Да. Откуда ты знаешь? - Не получив донесения, Дон понял, что его второй отряд тоже уничтожен. Ждет возмездия, сел в осаду. А про холм, откуда п-просматривается весь дом, ему подсказал Сирота. Скажи лучше, как ты догадался, что я поеду в Блафф с этой стороны? - Никак. На дороге, которая ведет от ипподрома, ждет твой слуга. Он тоже привел бы тебя сюда. - Значит, в дом не п-попасть? - Я долго сидел на дереве, смотрел в гайдзинскую увеличительную трубку. Совсем плохо. Цурумаки не выходит наружу. Вдоль всей ограды часовые. Месть придется отложить. Возможно, на недели, на месяцы, даже на годы. Ничего, месть - это блюдо, которое не протухнет. - Тамба не спеша раскурил свою маленькую трубочку. - Я расскажу тебе, как отомстил обидчику мой прадед, Тамба Восьмой. Один заказчик, могущественный дайме, решил не платить за выполненную работу и убил синоби, явившегося к нему за деньгами. Это были очень большие деньги, а дайме был жадный. Он решил, что никогда больше не покинет пределов замка. Не выходил из своих покоев, и к нему тоже никого не пускали. Тогда Тамба Восьмой велел своему сыну, девятилетнему мальчику, устроиться в замок на кухню. Мальчик был старателен и постепенно продвигался по службе. Сначала он подметал двор. Потом - задник комнаты. Потом стал поваренком для прислуги. Учеником княжеского повара. Долго учился растирать пасту из мочевого пузыря акулы - это требует особого мастерства. Наконец, к девятнадцати годам, он достиг такого совершенства, что ему дозволили приготовить трудное кушанье для князя. Это был последний день в жизни дайме. На расплату ушло десять лет. Выслушав колоритную историю, Фандорин подумал: десять лет жить со стиснутыми легкими? Ну уж нет. Возникла, правда, и другая мысль: а что если и месть не поможет? Вопрос был оставлен без ответа. Вместо него Эраст Петрович задал другой, вслух: - Видел ли ты в свою увеличительную трубку Сироту? - Да, много раз, И во дворе, и в окне дома. - А белую женщину? Высокую, с желтыми волосами, заплетенными в длинную косу? - В доме нет женщин. Там одни мужчины. - Дзенин смотрел на собеседника с все большим вниманием. - Так я и думал. Готовясь к обороне, Сирота переправил свою невесту в какое-нибудь б-безопасное место... - Эраст Петрович удовлетворенно кивнул. - Нам не нужно ждать десять лет. Мочевой пузырь акулы тоже не понадобится. - А что нам понадобится? - тихо-тихо, словно боясь спугнуть добычу, спросил Тамба. Его племянник весь подался вперед, не сводя глаз с гайдзина. Тот отвернулся и через открытое окно смотрел на улицу. Кажется, его чем-то заинтересовал висевший на столбе синий ящик с двумя перекрещенными почтовыми рожками. Ответ состоял из одного слова: - Почтальон. Дядя и племянник переглянулись. - Который носит письма? - уточнил дзенин. - К-который носит письма. Полная сумка Любви, радости, горя У почтальона. Настоящий акунин Срочная городская почта, одно из удобнейших достижений девятнадцатого столетия, в Сеттльменте появилась недавно, и оттого жители прибегали к ее услугам чаще, чем того требовала истинная необходимость. Почтальоны доставляли не только официальные письма, скажем, адресованные из торговой фирмы на Мэйн-стрит в таможенную контору на Банде, но и приглашения на файф-о-клок, рекламные листки, интимные послания, даже записки от жены мужу с сообщением, что пора идти обедать. Не прошло и получаса после того, как Фандорин бросил конверт с пятицентовой маркой "молния" в щель под перекрещенными рожками, а уже подъехал на пони молодец в щегольском синем мундире, проверил содержимое ящика и зацокал вверх по булыжной мостовой - доставлять корреспонденцию адресату: Блафф, No130. - Что в конверте? - в четвертый раз спросил Тамба. Первые три попытки результата не дали. Лихорадочное оживление, с которым Фандорин надписывал конверт, сменилось апатией. Обращенных к нему вопросов гайдзин не слышал - сидел, безучастно глядя на улицу, время от времени начинал хватать ртом воздух и потирать грудь, словно жилет был ему слишком тесен. Но старый Тамба был терпелив. Помолчит-помолчит - и снова спросит. Потом еще. Наконец, дождался ответа. - А? - встрепенулся Эраст Петрович. - В конверте? Стихотворение. Как только Сирота его прочтет, сразу сорвется. И проедет вот по этой улице, через м-мост. Один. Про стихотворение Тамба не понял, но расспрашивать не стал - не имело значения. - Один? Очень хорошо. Мы его схватим, это будет нетрудно. Наклонился к Дэну, быстро заговорил по-японски. Племянник кивал, повторяя: - Хай, хай, хай... - Не нужно его хватать, - вмешался в деловой разговор Фандорин. - Достаточно, если вы просто приведете его сюда. Сможете? x x x Сирота появился очень скоро - Тамба едва успел подготовиться. Раздался частый стук копыт, и из-за поворота вылетел всадник в шляпе-панаме и светло-песочном костюме. Бывшего письмоводителя было не узнать - так элегантно, даже франтовато он выглядел. Под плосковатым носом чернела щеточка прорастающих усов, на лице вместо стальных очочков сверкало новехонькое золотое пенсне. Судя по раскрасневшейся физиономии туземного джентльмена, по бешеному аллюру лошади, Сирота ужасно торопился, но перед мостом ему пришлось натянуть поводья - наперерез верховому бросился сгорбленный нищий в запыленном кимоно. Ухватился за уздечку, заклянчил противным, фальшиво жалостным дискантом. Сдерживая разгоряченного коня, Сирота обругал попрошайку, дернул поводья - но бродяга вцепился в них насмерть. Эраст Петрович наблюдал эту маленькое происшествие из окна чайной, стараясь держаться в тени. Двое-трое прохожих, в первый миг привлеченные криками, уже потеряли интерес к столь малоинтересной сцене и отправились своей дорогой. С полминуты всадник тщетно пытался высвободиться. Потом, наконец, сообразил, что есть способ побыстрее. Бормоча проклятья, порылся в кармане, выудил монетку и бросил старику. И точно - нищий немедленно выпустил уздечку. В порыве благодарности схватил благодетеля за руку и прижался к ней губами (должно быть, видел, как это проделывают какие-нибудь гайдзины). Потом отскочил назад, низко поклонился и засеменил прочь. Удивительное дело: кажется, Сирота забыл о том, что торопится. Он помотал головой, затем потер висок, словно пытался что-то вспомнить. И вдруг, пьяно покачнувшись, завалился вбок. Он непременно упал бы и, скорее всего, жестоко расшибся о булыжники, если бы, по счастью, мимо не проходил молодой туземец очень приличного вида. Юноша успел подхватить сомлевшего всадника на руки, а из чайной на помощь уже бежали хозяин и пастор, покинувший свое многочисленное семейство. - Пьян? - крикнул хозяин. - Мертв? - крикнул пастор. Молодой человек, пощупав Сироте пульс, сказал: - В обмороке. Я врач... То есть, скоро буду врачом. - И обернулся к хозяину. - Если бы вы позволили внести этого господина в ваше заведение, я мог бы оказать ему помощь. Втроем они втащили бесчувственнное тело в чайную и, поскольку в английской половине положить больного было некуда, перенесли его в японскую половину, на татами - как раз туда, где допивал свой чай Эраст Петрович. Несколько минут ушло на то, чтобы избавиться от хозяина и особенно от пастора, который очень хотел утешить страдальца в его последние минуты. Студент-медик объяснил, что это обыкновенный обморок, никакой опасности нет, пострадавшему нужно просто немного полежать. Вскоре вернулся Тамба. В этом благообразном, чистеньком старичке невозможно было узнать отвратительного попрошайку с моста. Дзенин подождал, пока посторонние уйдут. Затем наклонился над Сиротой, сжал ему пальцами виски и отсел в сторону. Ренегат немедленно очнулся. Похлопал ресницами, озадаченно рассматривая потолок. Приподнял голову - и встретился взглядом с холодными голубыми глазами титулярного советника. Рывком приподнялся, заметил рядом двоих японцев. На юного Дэна едва глянул, зато на тихого старичка уставился так, будто ужаснее зрелища видеть ему в своей жизни не доводилось. Сирота страшно побледнел, на лбу выступили капельки пота. - Это Тамба? - почему-то спросил он у Фандорина. - Да, я узнал по описанию... Этого я и боялся! Что Соню похитили они. Как можете вы, цивилизованный человек, быть заодно с этими оборотнями? Но снова поглядев в неподвижное лицо былого сослуживца, сник и пробормотал: - Да-да, конечно... У вас не было выбора... Я понимаю. Но я знаю, вы благородный человек. Вы не позволите, чтобы синоби причинили ей зло! Эраст Петрович, господин Фандорин, вы ведь тоже любите, вы меня поймете! - Не пойму, - равнодушно ответил вице-консул. - Женщины, которую я любил, больше нет. Вашими стараниями. Тамба сказал, что это вы разработали операцию. Что ж, Дону повезло с п-помощником. Сирота смотрел на Эраста Петровича со страхом, напуганный не столько смыслом слов, сколько безжизненностью тона, которым они были произнесены. Он страстно прошептал: - Я... я сделаю все, что они хотят, только отпустите ее! Она ничего не знает, она в моих делах ничего не понимает. Ее нельзя держать заложницей! Она - ангел! - Мне и в голову не приходило брать Софью Диогеновну в з-заложницы, - тем же вялым, придушенным голосом ответил Фандорин. - Что за гадости вы говорите. - Не правда! Я получил от нее записку. Это Сонин почерк! - И Сирота прочитал, вынув из надорванного конверта маленький розовый листок: "Беда пришла, нет уж мочи сердцу, явись скорей, спаси меня! А коль не явишься, то знай, что погибаю чрез тебя". Тамба догадался, где я спрятал Соню, и похитил ее! На жениха "капитанской дочки" было жалко смотреть: губы трясутся, пенсне болтается на шнурке, пальцы умоляюще сцеплены. Но Эраста Петровича эта беззаветная любовь не растрогала. Потерев грудь (проклятые легкие!), вице-консул сказал лишь: - Это не записка. Это стихи. - Стихи?! - поразился Сирота. - Ну что вы! Я знаю, что такое русские стихи. Здесь нет рифмы. "Меня - тебя" - это не рифма. Рифмы может не быть в белом стихотворении, но там есть ритм. Например, у Пушкина: "Вновь я посетил тот уголок земли, где я провел изгнанником два года незаметных". А тут ритма нет. - И все же это стихи. - Ах, может быть, это стихотворение в прозе! - осенило Сироту. - Как у Тургенева! "Чудилось мне, что я нахожусь где-то в России, в глуши, в простом деревенском доме". - Может быть, - не стал спорить Эраст Петрович. - Так или иначе, Софье Диогеновне ничто не угрожает. Я п-понятия не имею, куда вы ее спрятали. - Так вы... Вы просто хотели меня выманить! - Сирота залился краской. - Что ж, вам это удалось. Но я ничего вам не скажу! Даже если ваши синоби станут меня пытать. - При этих словах он снова побледнел. - Лучше откушу себе язык! Эраст Петрович слегка поморщился: - Никто не собирается вас пытать. Сейчас вы встанете и уйдете. Я встретился с вами, чтобы задать один-единственный вопрос. Причем вы можете на него даже не отвечать. Перестав что-либо понимать, Сирота пробормотал: - Вы меня отпустите? Даже если я не отвечу? - Да. - Что-то я вас... Ну хорошо-хорошо, спрашивайте. Глядя ему в глаза Фандорин медленно произнес: - Помнится, вы называли меня д-другом. И говорили, что вы навеки мой должник. Потом вы предали меня, хотя я доверился вам. Скажите мне, искренний человек и поклонник Пушкина, неужели служение отечеству оправдывает любую подлость? Сирота напряженно хмурился, ожидая продолжения. Но продолжения не было. - Все. Вопрос задан. Можете на него не отвечать. И п-прощайте. Поклонник Пушкина снова сделался красен. Видя, что Фандорин поднимается, воскликнул: - Постойте, Эраст Петрович! - Let us go <Идемте (англ.)>, - устало махнул Фандорин Тамбе и его племяннику. - Я не предавал вас! - быстро заговорил Сирота. - Я поставил Дону условие: вы должны остаться в живых! - После этого его люди несколько раз пытались меня убить. Погибла женщина, которая была мне дороже всего на свете. Погибла из-за вас. Прощайте, искренний человек. - Куда вы? - крикнул ему в спину Сирота. - К вашему покровителю. У меня к нему счет. - Но он убьет вас! - Как так? - Титулярный советник обернулся. - Ведь он обещал вам оставить меня в живых. Сирота бросился к нему, схватил за плечо. - Эраст Петрович, что мне делать? Если я помогу вам, я предам отечество! Если я помогу отечеству, я погублю вас, и тогда я подлец, мне останется только покончить с собой! - Его глаза зажглись огнем, - Да-да, это выход! Если Дон Цурумаки вас убьет, я покончу с собой! В окоченевшей душе Фандорина шевельнулось слабое подобие чувства - это была злоба. Раздувая эту чахлую искорку в надежде на то, что она разрастется в спасительное пламя, титулярный советник процедил: - Да что это вы, японцы, чуть какая моральная трудность, сразу кончаете с собой! Будто подлость от этого превратится в благородный поступок! Не превратится! И благо отечества здесь ни при чем! Я не желаю зла вашему д-драгоценному отечеству, я желаю зла акунину по имени Дон Цурумаки! Вы что, перед ним тоже в "вечном долгу"? - Нет, но я считаю, что этот человек способен вывести Японию на путь прогресса и цивилизации. Я помогаю ему, потому что я патриот! - Что бы вы сделали с тем, кто убил бы Софью Диогеновну? Ишь, как глазами засверкали! Помогите мне отомстить за мою любовь, а потом служите своему отечеству, кто вам мешает! Добивайтесь конституции, укрепляйте армию и флот, давайте укорот иностранным державам. Неужто п-прогресс и цивилизация невозможны без бандита Цурумаки? Грош им тогда цена. И еще. Вы говорите, вы патриот. А разве может быть патриотом человек, который знает про себя, что он подлец? - Мне нужно подумать, - прошептал Сирота и, опустив голову, направился к выходу. Дэн подождал, пока он выйдет, бесшумно двинулся следом, но Тамба остановил племянника. - Как жаль, что я не понимаю по-русски, - сказал дзенин. - Не знаю, что вы ему говорили, но я никогда еще не видел, чтобы за пять минут зона самоудовлетворенности под левой скулой так бесповоротно меняла свой контур и цвет. - Не спешите радоваться. - Эраст Петрович с тоской ощутил, что пламя гнева так и не разгорелось - искорка съежилась, угасла, и снова стало трудно дышать. - Он сказал, что должен подумать. - Сирота уже все решил, просто сам еще этого не понял. Теперь все будет очень просто. x x x Мастер нинсо, разумеется, не ошибся. Операция выглядела такой несложной, что Тамба хотел взять с собой одного Дэна, но Эраст Петрович настоял на своем участии. Он знал, что будет "крадущимся" обузой, но боялся, что, если не уничтожит Цурумаки собственными руками, кольцо, стиснувшее грудь, никогда не разомкнется. В укромном месте, на высоком берегу моря, переоделись в черное, лица закрыли масками. - Настоящий синоби, - покачал головой Тамба, разглядывая титулярного советника. - Только очень длинный... Масе было ведено остаться и стеречь одежду, а когда фандоринский вассал вздумал бунтовать, Тамба легонько взял его за шею, надавил - и мятежник закрыл глаза, улегся на землю и сладко засопел. Прямо к воротам соваться не стали - там неотлучно сторожили часовые. Прошли через сад достопочтенного Булкокса. Свирепых мастифов усмирил юный Дэн: трижды дунул из трубки, и страшилища, подобно Масе, погрузились в мирный сон. Проходя мимо знакомого дома с темными окнами, Эраст Петрович все смотрел на второй этаж, ждал, не шевельнется ли что-то в душе. Не шевельнулось. Перед калиткой, что вела из сада на соседний участок, остановились. Дэн достал какую-то свистульку, затрещал цикадой. Калитка беззвучно распахнулась, даже пружиной не звякнула. Это Сирота позаботился - заранее смазал. - Туда, - показал Фандорин в сторону пруда, где темнел силуэт павильона. Все должно было закончиться там же, где начиналось. В подробной записке Сирота сообщал, что Цурумаки в доме не ночует - в спальне ложится один из его людей, очень на него похожий, да еще с приклеенной бородой. Сам же хозяин, не слишком полагаясь на своих часовых, уходит спать в павильон, о чем в доме никто не знает, кроме Сироты и двух телохранителей. Потому-то Тамба и счел операцию совсем несложной. Приближаясь к павильону, в котором было проведено столько счастливых часов, Эраст Петрович снова прислушался к сердцу - застучит чаще или нет? Нет, не застучало. Дзенин положил ему руку на плечо, велел жестом лечь на землю. Дальше двинулись только синоби. Они не ползли, не замирали на месте - просто шли, но таким поразительным образом, что Фандорин их почти не видел. По траве, по дорожкам скользили тени от ночных облаков, и Тамба с племянником умудрялись все время держаться в темных пятнах, ни разу не угодив на освещенный участок. Когда часовой, дежуривший со стороны пруда, внезапно повернул голову и прислушался, оба застыли в полной неподвижности. Эрасту Петровичу казалось, что телохранитель смотрит прямо на "крадущихся", от которых его отделял какой-нибудь десяток шагов, но часовой зевнул и снова уставился на мерцающую водную гладь. Раздался еле слышный звук, похожий на короткий выдох. Дозорный мягко повалился на бок, выронив карабин. Это Дэн выстрелил из духовой трубки шипом. Снотворное действует мгновенно. Через четверть часа человек очнется, и ему покажется, что он задремал секунду назад. Молодой ниндзя перебежал к самой стене, свернул за угол. Через несколько мгновений высунулся, подал знак: второй телохранитель тоже усыплен. Можно было подниматься. Тамба ждал титулярного советника у двери. Но вперед не пропустил - нырнул первым. Не долее чем на миг наклонился над спящим, после чего сказал - негромко, но в голос, не шепотом: - Входи. Он твой. Вспыхнул огонек, зажегся ночник - тот самый, которым много раз пользовался Эраст Петрович. На футоне, закрыв глаза, лежал Дон Цурумаки. И постель тоже была та самая... Тамба покачал головой, глядя на спящего. - Я сжал ему точку сна, он не проснется. Хорошая смерть - ни страха, ни боли. Такой акунин заслуживает худшего. - Он протянул Фандорину палочку с заостренным концом. - Кольни его в грудь или в шею. Легонько, чтоб выступила одна капелька крови. Этого хватит. Никто не догадается, что Дона убили. Телохранители будут клясться, что не смыкали глаз. Естественная смерть. Во сне остановилось сердце. Это бывает с чрезмерно полнокровными людьми. Эраст Петрович смотрел на румяную физиономию своего заклятого врага, охваченный мистическим оцепенением. Это не химерическое deja-vu, сказал он себе. Такое, действительно, один раз уже было. Я стоял над спящим Доном и прислушивался к его ровному дыханию. Но тогда все было иначе. Он не спал, а притворялся. Это раз. Я был жертвой, а не ловцом. Это два. И потом, тогда у меня отчаянно колотилось сердце, теперь же оно спокойно. - Я не могу убивать спящего, - сказал Фандорин. - Разбуди его. Тамба вполголоса пробормотал что-то - вероятно, ругательство. Однако спорить не стал. - Хорошо. Только осторожней. Он ловок и храбр. Коснувшись шеи толстяка, дзенин отскочил в тень. Цурумаки вздрогнул, открыл глаза, которые расширились при виде черной фигуры с занесенной рукой. Эраст Петрович сдернул с лица маску, и глаза Дона стали еще шире. Самое глупое, что мог Эраст Петрович сделать в этой ситуации, - вступить с приговоренным в беседу, но как ударить безоружного, да еще молча, по-палачески? - Это не сон, - сказал Фандорин. - Прощай, акунин, и будь проклят. Попрощаться попрощался, но удара все-таки не нанес. Неизвестно, чем бы все это кончилось, но титулярному советнику повезло. Дон Цурумаки, человек с крепкими нервами, рванул из-под подушки револьвер, и тогда Эраст Петрович с облегчением ткнул злодея палочкой в ключицу. Тот странно всхрапнул, выпустил оружие, несколько раз дернулся и затих. Меж полуприкрытых век поблескивали белки закатившихся глаз. Фандорин попробовал вдохнуть полной грудью - не вышло! Как это? Смерть врага не дала облегчения? Может, оттого что произошла чересчур быстро и просто? Он замахнулся, чтобы нанести еще удар, но помешал Тамба - схватил за руку. - Довольно! Останутся следы. - Я все равно не могу вдохнуть, - пожаловался ему Эраст Петрович. - Это ничего, это сейчас пройдет. - Дзенин хлопнул вице-консула по спине. - Смерть врага - лучшее из лекарств. Поразительно, но от этих слов Фандорину вдруг стало легче. Внутри будто разжалась какая-то пружина. Он осторожно вдохнул - и воздух легко вошел в грудь, наполнив ее до отказа. Ощущение было таким восхитительным, что у Эраста Петровича закружилась голова. Значит, все не зря! Пока титулярный советник наслаждался новообретенной свободой дыхания, Тамба спрятал револьвер обратно под подушку, уложил мертвеца поестественней, приоткрыл ему рот, побрызгал туда чем-то, и на губах выступили пузырьки пены. Потом приспустил ворот ночной рубашки, вытер одну-единственную капельку крови. - Все, уходим! Не будем подводить нашего друга Сироту. Ну, что же ты? Вместе с дыханием к Фандорину вернулась и ясность мысли. Он смотрел на Тамбу, и, кажется, впервые видел его по-настоящему - всего как есть, насквозь. - Нашего друга! - медленно повторил Эраст Петрович. - Ну конечно, тут все дело в Сироте. Вот зачем я тебе понадобился. Отомстить Дону ты мог и без меня. Но тебе этого мало, ты хочешь восстановить союз с могущественной организацией, которую создал Цурумаки. Ты вычислил, что, если Дона не станет, организацию возглавит Сирота, его правая рука. Особенно, если ты ему в этом поможешь. Но ты не знал, как к Сироте подступиться. И тогда решил использовать меня. Верно? Дзенин молчал. В прорези маски жарким, неистовым огнем горели глаза. А неудержимый поток освобожденной мыслительной энергии нес Фандорина дальше: - Я не мог дышать! Теперь я припоминаю, как это началось! Там, у погребального костра, вроде бы удерживая меня, ты крепко сжал мою грудь! Я думал, что не могу вдохнуть от потрясения, а это были твои фокусы! С наполовину парализованными легкими, с онемевшей душой и оцепеневшим рассудком я был как воск в твоих руках. И отпустило меня сейчас вовсе не из-за смерти врага - это ты хлопнул меня по спине! Но теперь я свое дело сделал, свою полезность исчерпал. Ты меня убьешь. Дон был злодей, но в его жилах текла живая, горячая кровь. Настоящий акунин не он, а ты - с холодным сердцем, не ведающий любви и благородства! Ты и свою дочь нисколько не любил. Бедная Мидори! На похоронах ты думал лишь об одном - как бы повыгодней использовать ее смерть! Видимо, ясность рассудка все же не вполне вернулась к Эрасту Петровичу. Иначе он не стал бы выкрикивать обвинения вслух, не подал бы виду, что разгадал игру старого синоби. Исправить смертельную ошибку можно было только одним способом. Титулярный советник сделал выпад, целя отравленной палочкой в грудь интригану, но Тамба был готов к нападению. Увернулся, несильно стукнул Фандорина по запястью, и рука повисла плетью. Дзенин тут же подобрал деревянное оружие. Не в том состоянии души был сейчас Эраст Петрович, чтобы цепляться за жизнь. Придерживая онемевшую руку, он повернулся к Тамбе грудью и ждал удара. - Ты прав в своих выводах лишь наполовину, - сказал дзенин, пряча палочку. - Да, я - настоящий акунин. Но я не убью тебя. Пойдем отсюда. С минуты на минуту очнутся часовые. Тут не место и не время для объяснений. К тому же они будут долгими. Пойдем! Я расскажу тебе об Алмазной Колеснице и о настоящем акунине. У акунина Хриплый смех, нож в зубах, Шальные глаза. Так сказал Тамба Тамба сказал: - Скоро взойдет солнце. Мы поднимемся на скалу, будем смотреть на восход и разговаривать. Они вернулись к месту, где ждал мрачный, обиженный Маса. Переоделись. Эраст Петрович уже понял, почему старый ниндзя не убил его в павильоне. Это нарушило бы версию о естественной смерти Дона и помешало бы Сироте занять место покойного. Сделать тут можно было только одно: попытаться спасти Масу. Отозвав слугу в сторону, титулярный советник вручил ему записку и велел со всех ног бежать в консульство к Доронину. Тамба наблюдал за этой сценой бесстрастно - видно, был уверен, что Маса никуда от него не денется. Скорее всего так. Но в записке было сказано: "Немедленно переправьте моего слугу в посольство, его жизнь в опасности". Доронин человек умный и надежный - исполнит. А соваться в иностранное посольство, чтобы убить свидетеля, не представляющего такой уж большой угрозы, Тамба, возможно, и не станет. В конце концов, у дзенина остался всего один помощник. Чтобы Маса не заподозрил плохого, Эраст Петрович ему весело улыбнулся. Слуга сразу же перестал дуться, просиял ответной улыбкой, воскликнул что-то радостным голосом. - Он счастлив, что господин снова улыбается, - перевел Дэн. - Он говорит, что месть пошла господину на пользу. Мидори-сан, конечно, очень жалко, но будут и другие женщины. Потом Маса убежал выполнять поручение, племянника Тамба тоже отпустил. Они остались вдвоем. - Вон оттуда хороший вид, - показал дзенин на высокий утес, у подножия которого пенился белый прибой. Стали подниматься по узкой тропе: синоби впереди, титулярный советник сзади. Эраст Петрович был чуть не в полтора раза выше ростом, в кобуре у него лежал верный "герсталь", к тому же противник повернулся к нему спиной, но Фандорин знал: перед этим сухоньким старичком он беспомощен, как младенец. Тот может убить его в любое мгновение. Ну и пускай, думал Эраст Петрович. Умирать ему было нестрашно. И даже не очень интересно. Они сели на край обрыва рядом, свесили ноги. - Конечно, смотреть на восход, сидя над пропастью, было гораздо лучше, - вздохнул Тамба, должно быть, вспомнив свой разрушенный дом. - Зато тут море. Из-за края земли как раз показался краешек солнца, и водная равнина стала похожа на охваченную пожаром степь. Титулярный советник поневоле испытал нечто вроде благодарности - убивать его собирались красиво. Ничего не скажешь, японцы знают толк в смерти. - Я все понимаю, кроме одного, - проговорил он, не глядя на соседа. - Почему я до сих пор жив? Тамба сказал: - У нее было две просьбы. Первая - не убивать тебя. - А вторая? - Научить тебя Пути. Если ты захочешь. Я выполнил первое обещание, выполню и второе. Хоть и знаю, что наш Путь не для тебя. - Не нужно мне вашего Пути, большое спасибо. - Фандорин покосился на дзенина, не зная, можно ли ему верить. Что если это какое-нибудь очередное иезуитство? Сейчас двинет локтем - и полетишь на острые камни. - Хорош Путь, построенный на подлости и обмане. Тамба сказал: - Я привел тебя сюда, чтобы ты увидел, как уходит тьма и приходит свет. А нужно было привести тебя на закате, когда происходит обратное. Скажи, что лучше, восход или закат? - Странный вопрос, - пожал плечами Фандорин. - И то и другое - естественные, необходимые явления природы. - Вот именно. Мир состоит из Света и Тьмы, из Добра и Зла. Тот, кто придерживается одного Добра, несвободен, похож на путника, осмеливающегося путешествовать только среди бела дня, или на корабль, умеющий плыть лишь при попутном ветре. Истинно силен и свободен тот, кто не боится бродить по темной чаще ночью. Темная чаща - это мир во всей его полноте, это человеческая душа во всей ее противоречивости. Знаешь ли ты о буддизме Большой и Малой Колесниц? - Да, слышал. Малая Колесница - это когда человек хочет спастись через самоусовершенствование. Большая Колесница - когда пытаешься спасти не только себя, но и все ч-человечество. Что-то вроде этого. Тамба сказал: - На самом деле эти колесницы суть одно и то же. Обе призывают жить только по правилам Добра. Они предназначены для обычных слабых людей, то есть половинчаты. Сильному человеку связанность Добром ни к чему, ему не надо зажмуривать один глаз, чтоб ненароком не увидеть страшного. Тамба сказал: - Есть третья колесница, воссесть на нее дано лишь немногим избранным. Она называется Конгодзе, Алмазная Колесница, потому что своей прочностью она подобна алмазу. Мы, "крадущиеся", - седоки Алмазной Колесницы. Мчаться на ней означает жить по правилам всего мироздания, включая и Зло. А это все равно что жить вовсе без правил и вопреки правилам. Путь Алмазной Колесницы - это Путь к истине через постижение законов Зла. Это тайное учение для посвященных, которые готовы на любые жертвы ради того, чтобы найти себя. Тамба сказал: - Путь Алмазной Колесницы учит, что Большой Мир, то есть мир Своей Души, неизмеримо важнее Малого Мира, то есть мира человеческих отношений. Спроси сторонника любой религии, кто такой праведник, и ты услышишь: праведник - тот, кто жертвует собой ради других людей. На самом же деле жертвовать собой ради других - наихудшее преступление в глазах Будды. Человек рождается, живет и умирает один на один с Богом. Все прочее - лишь видения, созданные Высшей силой, дабы подвергнуть человека испытанию. Великий вероучитель Синран изрек: "Если глубоко вдуматься в волю Будды Амида, то окажется, что все мироздание затеяно ради одного меня". Тамба сказал: - Обычные люди мечутся между иллюзорным миром человеческих отношений и истинным миром своей души, постоянно предавая второй во имя первого. Мы же, "крадущиеся", умеем отличить алмаз от угля. Все, что превозносится обычной моралью, для нас пустой звук. Убийство не грех, обман не грех, жестокость не грех - если это нужно, чтобы мчаться в Алмазной Колеснице по назначенному Пути. Преступления, за которые ездоков Большой и Малой Колесниц низвергают в ад, для ездоков Алмазной Колесницы - не более чем средство обрести природу Будды. Здесь титулярный советник не выдержал: - Если для вас, алмазных ездоков, человеческие отношения ничто и обман не грех, зачем же хранить слово той, кого уже нет в живых? Подумаешь, обещал дочери! Ведь у вас вероломство - добродетель? Убей меня, да и дело с концом. Зачем тратить на меня время, читать мне п-проповеди? Тамба сказал: - Ты одновременно прав и не прав. Прав, потому что нарушить слово, данное погибшей дочери, было бы правильным поступком, который поднял бы меня на более высокую ступень свободы. А не прав, потому что Мидори была мне не просто дочерью. Она была Посвященной, моей попутчицей на Алмазной Колеснице. Колесница эта узка, и те, кто едут в ней, должны соблюдать правила - но только по отношению друг к другу. Иначе мы станем толкаться локтями, и Колесница перевернется. Вот единственный закон, которого мы придерживаемся. Он гораздо строже Десяти заповедей, которые Будда назначил обычным слабым людям. Наши правила гласят: если сосед по колеснице попросил тебя умереть, сделай это; даже если он попросил тебя выпрыгнуть из Колесницы, сделай это - иначе тебе не доехать Туда, куда ты стремишься. Что по сравнению с этим маленькая прихоть Мидори? - Я - маленькая прихоть, - пробормотал Эраст Петрович. Тамба сказал: - Неважно, во что ты веришь и какому делу посвящаешь свою жизнь - Будде это все равно. Важно быть верным своему делу - вот в чем суть, ибо тогда ты верен себе и своей душе, а значит верен и Будде. Мы, синоби, служим за деньги заказчику и, если нужно, с легкостью отдаем свою жизнь - но не ради денег и тем более не ради заказчика, которого мы часто презираем. Мы верны Верности и служим Службе. Все вокруг теплые и горячие, только мы всегда холодны, но наш ледяной холод обжигает сильнее пламени. Тамба сказал: - Я расскажу тебе истинное предание о словах Будды, известное немногим посвященным. Однажды Всевышний предстал перед бодхисатвами и сказал им: "Если вы убиваете живое, изощряетесь во лжи, воруете, жрете испражнения и запиваете их мочой - лишь тогда вы станете Буддой. Если будете прелюбодействовать с матерью, сестрой, дочерью и совершите тысячу иных злодейств, вам уготовано высокое место в Царстве Будды". Добродетельные бодхисатвы пришли в ужас от этих слов, задрожали и пали на землю. - И правильно сделали! - заметил Фандорин. - Нет. Они не поняли, о чем говорил Всевышний. - Ну и о чем же он г-говорил? - О том, что Добра и Зла на самом деле не существует. Первая заповедь и вашей религии, и нашей: не убивай живое. Скажи мне: убить - это хорошо или плохо? - Плохо. - А убить тигрицу, напавшую на ребенка, хорошо или плохо? - Хорошо. - Для кого хорошо: для ребенка или для тигрицы и ее тигрят? Об этом и толковал святым существам Будда. Разве перечисленные Им поступки, которые показались бодхисатвам такой мерзостью, не могут при определенном стечении обстоятельств оказаться проявлением высшего благородства или самопожертвования? Подумай, прежде чем отвечать. Титулярный советник подумал. - Наверное, могут... Тамба сказал: - А если так, то многого ли стоят заповеди, ограничивающие Зло? Кто-то должен в совершенстве владеть искусством Зла, чтобы оно из страшного врага превратилось в послушного раба. Тамба сказал: - Алмазная Колесница - Путь для людей, которые живут убийством, воровством и всеми прочими смертными грехами, но при этом не утрачивают надежды достичь Нирваны. Нас не может быть много, но мы должны быть и мы всегда есть. Мы нужны миру, и Будда помнит о нас. Мы такие же его слуги, как все прочие. Мы - нож, которым Он перерезает пуповину, и ноготь, которым Он сдирает коросту с тела. - Нет! - воскликнул Эраст Петрович. - Я с тобой не согласен! Ты выбрал путь Зла, потому что сам захотел этого. Богу это не нужно! Тамба сказал: - Я не обещал убедить тебя, я обещал объяснить. Я говорил дочери: он не из числа избранных. Большого Знания тебе не достичь, ты ограничишься Малым. Я сделаю то, о чем просила Мидори. Ты будешь приходить ко мне, и я понемногу научу тебя всему, что ты в силах усвоить. Этого хватит, чтобы в мире людей Запада ты прослыл сильным. Готов ли ты учиться? - Малому Знанию - да. Но вашего Большого Знания мне не нужно. - Что ж, пусть будет так... Для начала забудь все, чему ты учился. В том числе и то, чему прежде учил тебя я. К настоящей учебе мы приступаем только теперь. Начнем с великого искусства киаи: как концентрировать и направлять духовную энергию ки, сохраняя неподвижность своей син, которую западные люди называют душой. Смотри мне в глаза и слушай. Забудь, что прочел. Учись читать заново. Так сказал сэнсэй. P.S. Письмо, написанное и сожженное арестантом по кличке Акробат 27 мая 1905 года Отец, Мне странно к Вам так обращаться, ведь с отрочества я привык называть "отцом" другого человека, в доме которого вырос. Сегодня я смотрел на Вас и вспоминал, что мне рассказывали о Вас дед, мать и приемные родители. Моя дорога подошла к концу. Я был верен своему Пути и прошел его так, как меня учили, стараясь не поддаваться сомнениям. Мне безразлично, чем закончится эта война. Я воевал не с Вашей страной, я преодолевал преграды, которые, испытывая меня, воздвигал Рок на Пути моей Колесницы. Самым трудным испытанием оказалось то, от которого размягчается сердце, но я преодолел и его. Это письмо я пишу не от сентиментальности, я выполняю просьбу покойной матери. Однажды она сказала мне: "В мире Будды много чудес, и может статься, когда-нибудь ты встретишь своего отца. Скажи ему, что я хотела расстаться с ним красиво, но твой дед был непреклонен: "Если ты хочешь, чтобы твой гайдзин остался жив, выполни мою волю. Он должен видеть тебя мертвой и обезображенной. Лишь тогда он исполнит то, что мне нужно". Я сделала, как он приказал, и это мучило меня всю жизнь". Я знаю эту историю, я слышал ее много раз - про то, как мать укрылась от взрыва в тайнике, про то, как дед вытаскивал ее из-под обломков, про то, как она лежала на погребальном костре с лицом, наполовину обмазанным черной глиной. Не знаю я лишь, что означает фраза, которую мать просила передать Вам, если произойдет чудо и мы встретимся. Вот эта фраза: YOU CAN LOVE.