накануне  ночью   отбыл  в  неизвестном
направлении,  оставив жену и  восьмерых детей. - Гош зашелся хриплым смехом,
закашлялся,  замахал   руками.  Кто-то  неуверенно  прыснул,  мадам   Клебер
целомудренно прикрыла губы ладошкой.
     - Наскоро  организованное  расследование  установило, что лейб-медик  в
последнее  время  вел  себя странно и  якобы даже появлялся в  игорных домах
соседнего  Бадена,  причем  в  обществе  некоей  веселой молодой  особы,  по
описанию очень похожей на фрейлейн фон Санфон.
     - Сыщик посерьезнел.- Доктора обнаружили два дня спустя в страсбургской
гостинице. Мертвым. Принял смертельную дозу  лауданума, оставил записку: "Во
всем виноват я один". Явное самоубийство. Кто истинный  виновник, было ясно,
но поди докажи. Что до табакерки -  высочайший подарок, и записочка имеется.
А  судебный процесс  обошелся бы их высочествам себе дороже.  Конечно, самое
загадочное -  как удалось подменить  новорожденого  принца на  негритенка  и
откуда в краю голубоглазых блондинчиков  вообще взялся  шоколадный младенец.
Правда, по некоторым сведениям, незадолго до описанной истории у Мари Санфон
состояла на службе горничная-сенегалка...
     - Скажите,  к-комиссар, -  сказал Фандорин,  когда стих хохот (смеялись
четверо:  лейтенант  Ренье,  доктор  Труффо,  профессор  Свитчайлд  и  мадам
Клебер).  - А  что, Мари Санфон так хороша  собой? Способна вскружить голову
любому мужчине?
     -  Да ничего особенного  в ней нет.  Всюду написано, что  внешности она
самой  заурядной,  особые  приметы  отсутствуют. - Гош нагло окинул Клариссу
цепким взглядом. - Цвет волос, манеру поведения, акцент, стиль одежды меняет
с легкостью. Но,  видно, есть  в этой  женщине что-то  особенное. Я  по роду
службы всякого навидался. Самые  что  ни  на  есть  роковые  разбивательницы
сердец  редко   бывают  красавицами.  На  фотографии  увидишь  -  взгляд  не
задержится, а встретишь - так искорками по коже и защекочет. Мужчина ведь не
на прямой нос и длинные ресницы клюет, он особый залах чует.
     - Фи, комиссар, - одернула пошляка Кларисса. - Вы в обществе дам.
     - Я в обществе подозреваемых, - очень спокойно парировал  Гош. - И вы -
одна из них. Почем я знаю, нет ли здесь, за столом, мадемуазель Санфон?
     Он так и  впился  глазами  в Кларисеино  лицо. Это все больше  и больше
напоминало дурной сон. Стало тяжело дышать.
     - Если я п-правильно сосчитал, этой особе сейчас должно быть 29 лет?
     Спокойный,  даже  вяловатый голос Фандорина помог Клариссе взять себя в
руки. Она встрепенулась и - не до женского тщеславия - воскликнула:
     -  Нечего на  меня  так  смотреть, господин сыщик!  Вы мне делаете явно
незаслуженный комплимент.  Я  старше вашей  авантюристки...  почти на десять
лет!  Да и  остальные дамы  вряд  ли подходят на роль  мадемуазель  Сан-фон.
Госпожа  Клебер слишком  молода, а  госпожа  Труффо, как  вам  известно,  не
говорит по-французски!
     - Для такой  ловкачки,  как Мари Санфон, скинуть-накинуть десяток лет -
сущий пустяк,  -  медленно ответил  Гош,  все так  же  пристально  глядя  на
Клариссу. -  Особенно если куш так велик, а провал пахнет гильотиной. Так вы
и вправду не бывали в Париже, мадемуазель Стамп?  Где-нибудь в районе  рю де
Гренель?
     Кларисса смертельно побледнела.
     - Ну,  тут  уже  вынужден  вмешаться я  как  представитель  пароходства
"Джаспер-Арто партнершип", - раздраженно прервал полицейского Ренье.  - Дамы
и  господа,  заверяю  вас,  что  на наш  рейс  проходимцам  с  международной
репутацией  доступ был закрыт. Компания  гарантирует, что на "Левиафане" нет
ни шулеров, ни кокоток,  ни тем более известных  полиции  авантюристок. Сами
понимаете - первое плавание, особая ответственность. Скандалы нам ни к чему.
Мы с капитаном Клиффом лично проверяли и  перепроверяли списки пассажиров, в
случае необходимости наводили справки. В том числе  и у французской полиции,
господин  комиссар.  И  я,  и  капитан  готовы  поручиться  за   каждого  из
присутствующих. Мы не мешаем вам,  мсье Гош,  выполнять ваш профессиональный
долг,    однако   вы   попусту   тратите   время.   И   деньги   французских
налогоплательщиков.
     - Ну-ну, - проворчал  Гош;  - Поживем-увидим. После чего миссис Труффо,
ко всеобщему облегчению, завела разговор о погоде.



        Реджинальд Милфорд-Стоукс

     <I>   
     10 апреля 1878 г.
     22 часа 31 минута
     В Аравийском море
     17*06'28" сев.ш. 59*48'14"вост.д.


     Моя дорогая и горячо любимая Эмили!
     Этот адский ковчег находится во власти сил Зла. Я ощущаю это всей своей
измученной душой. Хотя  неизвестно, может ли быть душа у такого преступника,
как я.  Написал и  задумался. Я помню,  что совершил  преступление, страшное
преступление,  которому  нет  и не  может быть прощения, но, странное  дело,
совершенно запамятовал, в чем оно, собственно, состоит. И очень  не  хочется
вспоминать.
     Ночью,  во сне,  я  помню  его  очень хорошо -  иначе  чем объяснить то
ужасное  состояние,  в  котором  я  просыпаюсь  каждое  утро?  Скорей бы  уж
кончилась наша разлука.  У меня такое чувство,  что еще немного, и я сойду с
ума. Вот было бы некстати.
     Дни  тянутся мучительно  медленно. Я сижу  в каюте,  смотрю на минутную
стрелку  хронометра. Она не  двигается. На  палубе  за  окном кто-то сказал:
"Сегодня десятое апреля", а  я  не  мог  взять в толк, что за апрель такой и
почему непременно десятое. Отпираю сундучок и вижу, что вчерашнее мое письмо
Вам датировано 9 апреля, а позавчерашнее 8-м. Значит, все правильно. Апрель.
Десятое.
     Вот уже несколько дней я не спускаю глаз с профессора  Свитчайлда (если
он  действительно  профессор).  Этот  человек  у  нас   в  "Виндзоре"  очень
популярен.  Он завзятый  краснобай  и кичится своими  познаниями в истории и
востоковедении.   Что   ни   день  -   новые   сказки   о  сокровищах,  одна
неправдоподобней другой. А у самого неприятные поросячьи глазки. Бегающие. И
по  временам   в  них  сверкают  безумные  искорки.  Слышали  бы  Вы,  каким
сладострастным голосом этот человек рассказывает  о драгоценных  камнях.  Он
определенно помешан на всех этих бриллиантах и изумрудах.
     Сегодня  во время завтрака  доктор Труффо вдруг встал, громко хлопнул в
ладоши и  торжественным голосом  объявил,  что  у миссис Труффо  нынче  день
рождения.  Все заахали, заохали, принялись  поздравлять именинницу, а доктор
публично вручил  своей незавидной супруге  подарок - на редкость  безвкусные
топазовые серьги.  Какая  вульгарность  -  устраивать спектакль  из вручения
подарка собственной жене! Однако миссис Труффо, кажется, так не считала. Она
необычайно  оживилась  и  выглядела  совершенно  счастливой,  а  ее  постная
физиономия приобрела  цвет протертой моркови.  Лейтенант сказал: "О,  мадам,
если б мы знали заранее об этом радостном событии, то непременно приготовили
бы вам какой-нибудь сюрприз.  Вините свою скромность". Безмозглая именинница
зарделась еще пуще и  робко пролепетала: "Вы и правда хотели бы  сделать мне
приятное?"  Ответом  ей  было  общее  лениво-добродушное  мычание.  "Тогда,-
говорит она,  - давайте сыграем  в мою  любимую игру лото. У  нас в семье по
воскресеньям и в церковные праздники  обязательно доставали карточки и мешок
с  фишками.  О,  это так увлекательно!  Господа,  вы доставите мне  огромное
удовольствие!" Я  впервые  слышал,  чтобы  миссис  Труффо разразилась  столь
пространной речью. В первый миг мне показалось, что она  над нами издевается
- но  нет, докторша говорила  вполне  серьезно.  Деваться  нам было  некуда.
Улизнул только Ренье, которому  якобы  пора было  заступать на вахту. Невежа
комиссар тоже предпринял попытку сослаться на какие-то  неотложные  дела, но
все взглянули на него с таким осуждением, что он засопел и остался.
     Мистер  Труффо  сходил за принадлежностями для этой  идиотской игры,  и
началось  мучение.  Все уныло разложили  карточки,  с  тоской поглядывая  на
освещенную  солнцем палубу. Окна  салона были нараспашку,  по  комнате гулял
свежий ветерок, а мы сидели  и  изображали сцену в  детской. "Для интереса",
как выразилась  окрыленная  именинница,  создали призовой фонд,  куда каждый
внес по гинее. Все  шансы  на  победу были у  самой  ведущей, поскольку  она
единственная  зорко следила за тем, какие выходят номера. Комиссар, кажется,
тоже непрочь  был сорвать  банк,  но  он  плохо  понимал  детские прибаутки,
которыми сыпала миссис Труффо - ради нее на сей раз говорили по-английски.
     Жалкие топазовые  серьги, которым  красная цена десять фунтов, побудили
Свитчайлда  оседлать  его  любимого  конька.  "Превосходный подарок, сэр!  -
обратился  он к доктору. Тот засветился от удовольствия, но следующей фразой
Свитчайлд все  испортил. -  Конечно,  топазы нынче дешевы, но  кто знает, не
подскочит  ли  на  них  цена  лет  этак  через  сто.  Драгоценные камни  так
непредсказуемы! Они истинное чудо  природы, не  то  что эти скучные металлы,
золото и  серебро.  Металл  бездушен  и бесформен, его можно  переплавить, а
каждый камень  -  неповторимая  индивидуальность.  Но они даются  в руки  не
всякому.  Лишь  тому, кто не останавливается ни перед чем и готов идти за их
магическим сиянием до самого края земли,  а  если  понадобится, то и далее".
Эти высокопарные сентенции сопровождались писком  миссис Труффо, выкликавшей
номера фишек. Допустим, Свитчайлд говорит:  "Я поведаю вам легенду о великом
и могучем  завоевателе  Махмуде  Газне-ви,  который  был  зачарован  блеском
алмазов  и  в  тисках  этих  волшебных кристаллов  прошел с  огнем  и  мечом
пол-Индии". Миссис Труффо: "Одиннадцать, господа. Барабанные палочки!" И так
все время.
     Впрочем, легенду о Махмуде  Газневи я перескажу. Она  поможет Вам лучше
понять  характер рассказчика. Постараюсь передать и  своеобразный  стиль его
речи.
     "В лето от  рождества  Христова  (не помню какое), а по  мусульманскому
летоисчислению  (тем  более  не  помню)  могучий  Газневи   узнал,   что  на
полуострове  Гуззарат (кажется, так) есть Сумнатское святилище, где хранится
огромный  идол,  которому  поклоняются  сотни  тысяч  людей. Идол  оберегает
пределы той земли от чужеземных нашествий, и всякий, кто  преступает границу
Гуззарата  с  мечом  в   руке,   обречен  погибнуть.  Принадлежит  святилище
могущественной браминской общине, самой богатой во всей Индии. И еще владеют
сумнатские брамины несметным  количеством  драгоценнных  камней. Бесстрашный
полководец  не испугался власти идола, собрал  свое  войско и  отправился  в
поход.  Он  срубил пятьдесят  тысяч голов,  разрушил пятьдесят  крепостей  и
ворвался  в Сумнатский храм. Воины Махмуда осквернили святилище, перевернули
его вверх  дном, но не нашли  клада.  Тогда Газневи сам подошел  к идолу и с
размаху  ударил его по медной  башке  своей боевой палицей. Брамины пали ниц
перед победителем и предложили ему миллион серебряных монет, только бы он не
касался их  бога. Махмуд засмеялся и  ударил  еще раз. Идол треснул. Брамины
завыли пуще прежнего и предложили  грозному  царю  десять  миллионов золотых
монет. Но вновь  поднялась тяжелая палица, ударила  в  третий  раз,  истукан
раскололся  пополам,  и  на  пол  храма  сияющим  потоком хлынули  алмазы  и
самоцветы,  спрятанные  внутри. И  стоимость  этого сокровища  не поддаваясь
исчислению".
     Тут мистер  Фандорин с несколько смущенным видом  объявил,  что  у него
комплект.  Все кроме миссис Труффо ужасно обрадовались и хотели разбежаться,
но она так упрашивала  сыграть еще одну партию, что пришлось остаться. Снова
пошло:
     "Thirty nine - pig and  swine! Twenty seven - I'm in heaven!"* и прочая
подобная ерунда.</I> * Рифмованные прибаутки при игре в лото.(англ.)


     <I>Однако теперь слово взял  мистер Фандорин и в свойственной ему  мягкой,
чуть насмешливой манере тоже рассказал сказку, арабскую, которую  он вычитал
в некоей старой книге. Привожу Вам эту притчу как запомнил.
     Однажды  три  магрибских купца отправились вглубь  Большой Пустыни, ибо
стало  им  известно,  что  далеко-далеко  среди  песков, куда  не  забредают
караваны,  есть Великое  Сокровище,  равного которому не  видывали смертные.
Купцы шли сорок дней, страдая от зноя и усталости, и осталось у них всего по
одному  верблюду -  остальные  пали. И  вдруг  видят  впереди большую  гору.
Приблизились и не верят своим  глазам: вся гора сплошь состоит из серебряных
слитков. Купцы возблагодарили Аллаха,  и один из них, набив  мешки серебром,
двинулся в обратный путь, остальные же сказали:  "Мы  пойдем  дальше". И шли
они еще сорок дней, и от солнца  лица их стали черными,  а глаза красными. И
показалась впереди еще одна гора - золотая. Второй купец воскликнул: "Не зря
вынесли  мы столько страданий!  Хвала  Всевышнему!" Он набил мешки  золотыми
слитками и  спросил  своего товарища: "Что  же  ты  стоишь?" Третий ответил:
"Много ли золота  увезешь  на одном верблюде?" Второй говорит:  "Достаточно,
чтобы  стать  самым  богатым человеком в  нашем городе".  "Мне  этого  мало,
-сказал третий. - Я пойду дальше и найду  гору из алмазов.  А когда  вернусь
домой,  я  буду самый богатый человек на  всей земле". И пошел он  дальше, и
путь его продолжался еще сорок дней. Его  верблюд лег и больше не встал,  но
купец не остановился, потому что был упрям и верил в алмазную гору, а всякий
знает, что одна  пригоршня алмазов дороже, чем гора серебра или холм золота.
И  увидел третий  купец впереди диковинную картину: стоит  посреди  пустыни,
согнувшись  в три  погибели,  человек, держит на плечах  алмазный трон, а на
троне восседает чудище с черной мордой и горящими глазами. "Как я рад  тебе,
о почтенный  путешественник! - прохрипел  согнутый. - Познакомься, это демон
алчности Мардуф, и теперь держать его на  плечах будешь ты - пока не  придет
сменить тебя такой же корыстолюбец, как мы с тобой".
     На этом месте рассказ прервался, потому что у  мистера Фандорина  снова
образовался комплект, и второй банк тоже имениннице не достался. Через  пять
секунд  за  столом осталась одна миссис Труф-фо - всех остальных  как ветром
сдуло.
     Я  все  думаю про  сказку  мистера  Фандорина.  Она  не так проста, как
кажется.
     Свитчайлд  и есть  третий  купец.  Когда я дослушал сказку, меня так  и
осенило! Да-да, он опасный безумец.  В его душе бушует неукротимая страсть -
уж мне ли не знать, что это такое.  Недаром я с  самого Адена скольжу за ним
незримой тенью.
     Я уже писал Вам, драгоценная Эмили,  что провел время стоянки в порту с
большой пользой. Вы, верно, подумали, что я  имел в виду приобретение нового
навигационного  прибора взамен того, что  был  похищен.  Да,  у  меня теперь
другой секстант, и я опять регулярно  проверяю  курс корабля,  но тут совсем
другое. Просто  боялся доверить свою тайну  бумаге.  Не ровен час кто-нибудь
прочтет - ведь я со  всех сторон окружен врагами. Но  ум мой изворотлив, и я
придумал славную уловку:  с  сегодняшнего дня пишу  молоком.  Чужой  человек
посмотрит  -  вроде  бы  чистый  лист  бумаги,  ничего  интересного,  а  моя
догадливая Эмили нагреет  листки на абажуре,  строчки-то и проступят! Каково
придумано, а?
     Так вот,  об Адене. Еще на  пароходе, пока нас не  пускали на  берег, я
обратил внимание на то,  что Свитчайлд нервничает, и не просто нервничает, а
как  бы даже приплясывает на  месте от волнения.  Началось это  вскоре после
того, как Фандорин заявил, будто украденный  платок лорда  Литтлби -  ключ к
мифическим   сокровищам  Изумрудного  Раджи.  Профессор  ужасно  возбудился,
бормотал  что-то  под  нос  и  все  повторял:  "Ах,  скорей  бы  на  берег".
Спрашивается, зачем?
     Это я и решил выяснить.
     Надвинув на самые  глаза черную широкополую шляпу, я двинулся следом за
Свитчайлдом. Поначалу все шло просто замечательно - он ни разу не оглянулся,
и я  беспрепятственно следовал за  ним до самой площади, что  расположена за
домиком  таможни.  Но  здесь меня ждал неприятный сюрприз: Свитчайлд кликнул
туземного извозчика  и  укатил  в  неизвестном  направлении.  Коляска  ехала
довольно медленно, но не мог же я за ней бежать - это было бы мне не к лицу.
Конечно, на площади были  и другие повозки, я легко мог бы сесть в любую  из
них,  но  Вам,  Эмили, известно  мое  непреодолимое  отвращение  к  открытым
экипажам.  Они  -  изобретение  дьявола.  Ездят  в  них   одни  безрассудные
сорвиголовы. Среди  них находятся и такие -  я не раз видел это собственными
глазами,  - кто даже усаживает с собой жен и  своих невинных детей. Долго ли
до беды? Особенно опасны двуколки, столь популярные у нас в Британии. Кто-то
мне рассказывал (сейчас не припомню кто), как один молодой человек, из очень
приличной  семьи  и с  положением в  обществе, опрометчиво повез кататься  в
такой вот двуколке свою юную жену, которая к тому же была на восьмом  месяце
беременности.  Разумеется,   кончилось  плохо:  бездельник  не  справился  с
лошадьми,  они понесли, и коляска перевернулась. Молодому человеку ничего, а
у жены начались преждевременные роды. Не удалось спасти ни ее, ни ребенка. А
все  от чего? От недомыслия. Шли бы себе пешком. Или, скажем, катались бы на
лодке. На худой конец,  на поезде  можно прокатиться,  в отдельном  купе.  В
Венеции вот на гондолах катаются. Мы с Вами там были, помните?  Помните, как
вода лизала ступеньки гостиницы?
     Трудно стало  сосредоточиться, все  время  отвлекаюсь. Итак,  Свитчайлд
уехал на извозчике, а я остался возле таможни. Думаете, я растерялся? Ничуть
не бывало. Мне сразу пришла в  голову одна штука, так  что я  почти сразу же
успокоился. Дожидаясь Свитчайлда, я зашел  в лавку для моряков и купил новый
секстант,  еще   лучше  прежнего,   и  отличный  мореходный   справочник   с
астрономическими формулами. Теперь я могу расчислять местоположение парохода
гораздо быстрее и точнее, так что голыми руками меня не возьмешь.
     Ждал шесть часов  тридцать восемь  минут.  Сидел на  скамье, смотрел на
море. Думал о Вас.
     Когда вернулся Свитчайлд, я сделал вид, что дремлю. Он прошмыгнул мимо,
уверенный, что я его не видел.
     Едва  он  скрылся за углом таможни, я ринулся к его извозчику. За шесть
пенсов  этот  бенгалец  рассказал  мне, куда ездил  наш  дорогой  профессор.
Признайте, милая Эмили, что я проявил в этой истории немалую ловкость.
     Полученные  сведения   еще   более   укрепили   меня  в  первоначальных
подозрениях.  Свитчайлд  приказал  везти его  из порта прямиком на телеграф.
Пробыл там с полчаса, а потом возвращался  к  зданию  почтамта четыре  раза.
Извозчик  сказал:  "Сагиб  сильно-сильно  переживай.  Бегай  взад-вперед. То
говори -  вези базар, то стек по спина -  вези  назад, почта давай-давай". В
общем,  ясно,  что  Свитчайлд  сначала отправил  кому-то  депешу,  а потом с
нетерпением ждал ответа. По  словам бенгальца,  в последний раз  он вышел из
почтамта "сама не своя, бумажка махай" и велел везти его обратно на корабль.
Стало быть, ответ получен.
     Не знаю, что там, но  совершенно очевидно, что у профессора, или кто он
там на самом деле, есть сообщники.
     Это было третьего дня. С тех пор Свитчайлда словно подменили. Как я уже
писал,  он все время говорит  только  о драгоценных  камнях,  а иногда вдруг
сядет где-нибудь на палубе и  все рисует - то на манжете,  а то и на носовом
платке.
     Вечером  в  гранд-салоне  состоялся  бал.  Я   уже  описывал  Вам  этот
величественный зал, словно перенесенный из Версаля или Букингемского дворца.
Всюду позолота, стены  сплошь  в зеркалах,  хрустальные электрические люстры
мелодично позвякивают в  такт легкой качке. Оркестр (кстати  говоря,  вполне
приличный) играл в  основном венские вальсы, а  я, как Вам известно,  нахожу
этот танец неприличным, поэтому стоял в углу и поглядывал на Свитчайлда. Тот
веселился вовсю, приглашал то  одну даму, то другую, скакал козлом, безбожно
наступал им на ноги, но ничуть по  этому  поводу не расстраивался. Я немного
отвлекся,  вспоминая,  как, бывало, танцевали и мы, как  грациозно лежала на
моем плече Ваша  затянутая  в  белую перчатку  рука. Внезапно я увидел,  как
Свитчайлд споткнулся, чуть  не уронил свою партнершу и, даже не извинившись,
быстрым  шагом,  почти  бегом  бросился  к  столам  с  закусками.  Его  дама
растерянно застыла посреди зала, да и мне столь неукротимый  приступ  голода
показался странным.
     Однако  Свитчайлд  даже не  взглянул  на  блюда с  пирожными, сырами  и
фруктами.  Он   выхватил  из  серебряной  салфетницы  бумажную  салфетку  и,
скрючившись, принялся что-то яростно на ней калякать. Совсем распоясался, не
считает  нужным конспирироваться даже среди толпы! Сгорая от  любопытства  я
двинулся небрежной  походкой в  его сторону.  Но Свитчайлд уже распрямился и
сложил салфетку вчетверо - видимо, собирался спрятать ее в карман. Увы, я не
успел  заглянуть  ему через  плечо. В сердцах я топнул  ногой и  хотел  было
повернуть  обратно,  но увидел, что  к столу приближается мистер  Фандорин с
двумя  бокалами  шампанского.  Один он протянул  Свитчайлду,  второй оставил
себе.  Я  услышал,  как русский  сказал: "Ах,  милый профессор, все-maки  вы
ужасно рассеяны! Вы только что сунули в карман грязную салфетку".  Свитчайлд
смутился,  вынул  салфетку,  скомкал ее  и  кинул  под  стол.  Я  немедленно
присоединился к  ним и  нарочно завел  разговор  о  моде, зная,  что индолог
вскоре заскучает и уйдет. Так и вышло.
     Едва   он,  извинившись,  оставил  нас   вдвоем,  как  мистер  Фандорин
заговорщицким тоном  прошептал: "Ну, сэр Реджинальд, кто из нас  полезет под
стол?" И я понял, что поведение профессора подозрительно не только мне, но и
дипломату. Между нами в секунду  установилось полное  взаимопонимание.  "Да,
это не  вполне  удобно", -  согласился я. Оглядевшись  по  сторонам,  мистер
Фандорин предложил: "Давайте  по-честному: один изобретет приличный предлог,
а второй  полезет". Я  кивнул и задумался, но ничего подходящего в голову не
приходило.  "Эврика",  - шепнул мой  сообщник и  быстрым,  почти  незаметным
движением  расстегнул одну из  моих золотых  запонок. Она  упала на  пол,  и
дипломат  носком туфли  загнал ее под стол.  "Сэр Реджинальд, - произнес  он
громко, чтобы слышали близстоящие. - По-моему, вы уронили запонку".
     Уговор есть  уговор.  Я  опустился  на  корточки и  заглянул под  стол.
Салфетка  лежала  совеем близко, зато проклятая  запонка  укатилась  к самой
стене, а стол был довольно широк. Представьте эту  картину: Ваш муж лезет на
четвереньках  под  столом,  причем повернут  к  залу  не  самым  импозантным
образом.  На обратном пути  произошел  конфуз. Высунувшись  из-под стола,  я
увидел прямо перед собой двух молодых дам, оживленно беседовавших с мистером
Фандориным.  Увидев  мою рыжую голову на уровне  своих колен, дамы испуганно
вскрикнули,  а  мой  коварный  сообщник  невозмутимо   произнес:  "Позвольте
представить  вам  баронета Милфорд-Стоукса". Дамы холодно  взглянули на меня
сверху вниз и ни  слова не говоря удалились. Я вскочил, весь кипя яростью, и
вскричал: "Сэр,  вы  нарочно остановили  их,  чтобы  надо мной  посмеяться!"
Фандорин с невинным видом ответил: "Я и в самом деле остановил их намеренно,
но вовсе  не для того, чтобы  над вами посмеяться, сэр.  Просто мне пришло в
голову,  что своими  широкими юбками они  заслонят  от зала ваш  рискованный
рейд. Однако где же ваш трофей?"
     Я  развернул салфетку трясущимися  от нетерпения  руками,  и мы увидели
нечто странное. Воспроизвожу по памяти:</I>

     &#8710; ^^^^
     Palace !!!


     <I>Что  за  геометрические  фигуры? Что означает  зигзаг?  В каком  смысле
"palace"* ? И почему три восклицательных знака? * Дворец (англ.)


     Я  украдкой посмотрел  на Фандорина. Он  потянул себя двумя пальцами за
мочку и пробормотал что-то невнятное. Полагаю, по-русски.
     "Что вы об этом думаете?" - спросил я. "Подождем, - с загадочным  видом
ответил дипломат. - Он близок к цели".
     Кто близок? Свитчайлд? К какой цели? И хорошо ли, что он к ней близок?
     Но я не успел задать все  эти вопросы, потому что  в зале все зашумели,
зааплодировали и мсье  Дрие, пассажирский  помощник  капитана,  оглушительно
крикнул в рупор: "Итак, мсье и медом, гран-при нашей лотереи достается каюте
номер  восемнадцать!". До  сей минуты  я был  так  увлечен  манипуляциями  с
загадочной  салфеткой,  что совсем  не  обращал внимания  на происходящее  в
салоне.  А  там,  оказывается,  уже  перестали  танцевать  и устроили  тираж
благотворительной лотереи "Спасем падших женщин" (я писал Вам в письме  от 3
апреля об этой дурацкой затее). Мое отношение к благотворительности и падшим
женщинам Вам хорошо известно, так что от комментариев воздержусь.
     Торжественное  объявление подействовало на  моего собеседника  странным
образом - он страдальчески  поморщился и вжал голову в плечи. В первый миг я
удивился,  но  потом  вспомнил,  что мистер Фандорин  занимает  как раз 18-ю
каюту. Представьте себе, счастливый жребий выпал ему!
     "Это становится  невыносимым, - пробормотал избранник фортуны, заикаясь
сильнее обычного. -  Я, пожалуй,  пойду  прогуляюсь", -  и попятился  было к
дверям, но миссис  Клебер звонко  крикнула:  "Это  мсье  Фандорин  из нашего
салона!  Вон  он,  господа! В  белом  смокинге,  с красной  гвоздикой!  Мсье
Фандорин, куда же вы? Вы выиграли гран-при!"
     Все  обернулись к  дипломату  и  захлопали  пуще  прежнего,  а  четверо
стюардов уже  вносили  в зал главный приз: редкостной уродливости  напольные
часы,  изображающие Биг-Бен.  Это было поистине  устрашающее  сооружение  из
резного дуба, высотой в полтора  человеческих роста и весом никак не  меньше
четырех  стоунов. Мне  показалось, что в  глазах мистера Фандорина мелькнуло
нечто, похожее на ужас. Не могу его за это осуждать.
     Дальнейший  разговор  стал невозможен,  и  я  вернулся  к  себе,  чтобы
написать это письмо.
     Я   чувствую,  что   назревают  грозные  события,  петля  вокруг   меня
затягивается.  Но  не надейтесь,  господа  гонители, голыми  руками  меня не
возьмешь!
     Однако уже поздно, пора идти замерять координаты.
     До свидания, милая, нежная, бесконечно обожаемая Эмили,
     Горячо любящий Вас Реджинальд Милфорд-Стоукс</I>


        Рената Клебер


     Рената подстерегла Барбоса (так она окрестила дедушку Гоша после  того,
как выяснилось, что он за  птица) возле каюты.  Судя  по мятой  физиономии и
растрепанным сединам комиссар только что восстал ото сна  - видно, завалился
в кровать сразу после обеда и продрых до вечера.
     Ловко  ухватив сыщика  за  рукав.  Рената  приподнялась  на  цыпочки  и
выпалила:
     -  А  что  я вам  сейчас  расскажу! Барбос испытующе взглянул  на  нее,
скрестил на груди руки и нехорошим голосом сказал:
     - С  большим интересом послушаю. Давно  собираюсь  с  вами потолковать,
мадам.
     От такого тона  Рената  несколько  насторожилась, но  решила -  ерунда,
просто у Барбоса несварение желудка или, может, видел во сне дохлую крысу.
     - Я за вас сделала всю работу, -  похвасталась  Рената и  оглянулась по
сторонам - не  подслушивает ли  кто. - Пойдемте-ка к вам  в  каюту, там  нам
никто не помешает.
     Обиталище  Барбоса  содержалась  в  идеальном  порядке:  посреди  стола
красовалась знакомая черная  папка, рядом ровная  стопка бумаги  и аккуратно
очиненные  карандаши.  Рената  с любопытством повертела  головой  туда-сюда,
заметила и щетку для обуви с банкой ваксы, и сохнущие на бечевке воротнички.
Скуповат усач, сам  и штиблеты  чистит, и  постирывает  - это чтобы прислуге
чаевых не платить.
     -  Ну,  выкладывайте,  что там  у  вас,  - раздраженно буркнул  Барбос,
недовольный Ренатиной любознательностью.
     -  Я  знаю,  кто  преступник,  - гордо  сообщила  она.  Это известие не
произвело на сыщика ожидаемого эффекта. Он вздохнул и спросил:
     - Кто же?
     -  Вы  что,  слепой?  Это  ж  видно  невооруженным  взглядом!  - Рената
всплеснула руками и уселась в  кресло.  - Все  газеты писали,  что  убийство
совершил псих. Ни один  нормальный человек учудить такого не мог, правильно?
А теперь прикиньте, кто у нас сидит за столом. Конечно, букетик подобрался -
бутон к бутону, сплошь одни зануды и уроды, но псих только один.
     - На баронета намекаете? - спросил Барбос.
     - Сообразили наконец,  - жалостливо покачала головой Рената. - Ведь это
яснее  ясного. Вы  хоть  видели, какими глазами  он на  меня смотрит? Это же
зверь,  монстр! Я  боюсь одна  по коридорам  ходить. Вчера  встретила его на
лестнице, а вокруг ни души. Так внутри все и екнуло! - Она  схватилась рукой
за живот. -  Я за ним уже давно наблюдаю. По ночам у него в окне свет горит,
а шторы плотно задернуты. Вчера была ма-аленькая такая щелочка. Я  заглянула
с палубы - он стоит посреди каюты, руками  размахивает,  строит жуткие рожи,
кому-то  пальцем  грозит. Кошмар!  Потом,  ночью  уже,  разыгралась  у  меня
мигрень, вышла подышать свежим  воздухом. Вдруг  смотрю -  стоит на баке наш
псих, голову к небу задрал и  смотрит на  луну через какую-то  железяку. Тут
меня  и  осенило!- Рената подалась  вперед и  перешла  на  шепот.  - Луна-то
полная,  круглая.  Вот он  и ошалел.  Он  маньяк,  у  которого в  полнолуние
кровожадность просыпается. Я читала про таких! Что  вы на меня, как на дуру,
смотрите? Вы в календарь заглядывали? - Рената с торжествующим видом достала
из  ридикюля календарик. - Вот, полюбуйтесь, я проверила. 15 марта, когда на
улице  Гренель  убили  десять человек,  как  раз  было  полнолуние.  Видите,
написано черным по белому: pleine lune*. * Полнолуние (фр.)


     Барбос посмотрел, но довольно лениво.
     - Да что  вы таращитесь, словно филин! - рассердилась Рената. - Вы хоть
понимаете, что  сегодня опять полнолуние! Пока будете тут  рассиживаться,  у
него  снова ум за разум зайдет, и он еще  кого-нибудь укокошит.  Я даже знаю
кого  - меня. Он меня ненавидит, -  ее голос истерически дрогнул. - Меня все
хотят убить на этом мерзком пароходе! То африканец набросился, то азиат этот
пялится и желваками шевелит, а теперь еще сбрендивший баронет!
     Барбос смотрел на нее тяжелым, немигающим взглядом, и Рената помахала у
него перед носом рукой:
     - Ау! Мсье  Гош! Вы часом не  уснули?  Дед крепко взял ее за  запястье,
отвел руку и сурово сказал:
     - Ну  вот  что,  голуба.  Хватит  дурака валять.  С  рыжим  баронетом я
разберусь,  а  вы мне  лучше  про шприц расскажите.  Да  не крутить,  правду
говорить! - рявкнул он так, что Рената вжала голову в плечи.
     За ужином она сидела, уставившись в тарелку. К сотэ из угрей  почти  не
притронулась  -  а  всегда ела  с отменным  аппетитом.  Глаза  были красные,
опухшие. Губы время от времени чуть подрагивали.
     Зато Барбос был добродушен и даже благостен. На Ренату поглядывал часто
и не без суровости, но взгляд был не враждебный, скорее отеческий. Не так уж
грозен комиссар Гош, каким хочет казаться.
     -  Солидная  вещь, -  сказал  он, с  завистью  глядя  на часы  Биг-Бен,
стоявшие в углу салона. - Есть же счастливые люди.
     Монументальный приз не влез к Фандорину в  каюту и временно поселился в
"Виндзоре".  Дубовая  башня  оглушительно тикала, позвякивала, похрюкивала и
каждый час закатывала такой набат, что с непривычки все хватались за сердце.
А  за завтраком,  когда Биг-Бен с десятиминутным опозданием  известил о том,
что уже  девять, докторша  чуть  не проглотила чайную ложечку.  К тому же  в
основании башня  была явно узковата и при сильной  волне  начинала угрожающе
раскачиваться.  Вот  и сейчас, когда  ветер  посвежел  и  белые занавески на
распахнутых   окнах   капитулянтски   затрепыхались  под   ветром,   Биг-Бен
расскрипелся не на шутку.
     Русский,  кажется, принял  искреннее восхищение  комиссара  за иронию и
стал оправдываться:
     - Я  им г-говорил, чтобы часы тоже  отдали падшим женщинам, но господин
Дрие был неумолим.  Клянусь  Христом,  Аллахом и Буддой, к-когда  прибудем в
Калькутту,  я забуду это страшилище на пароходе. Никто не  посмеет  навязать
мне этот кошмар!
     Он тревожно покосился на лейтенанта Ренье - тот дипломатично промолчал.
Тогда в  поисках  сочувствия дипломат  взглянул на  Ренату, но она  ответила
суровым  взглядом  исподлобья.  Во-первых,  настроение   было   скверное,  а
во-вторых, Фандорин с некоторых пор был у нее не в чести.
     Тут была своя история.
     Началось с того, что Рената заметила, как квелая миссис Труффо  оживает
прямо на глазах, если оказывается поблизости от  душки дипломата.  Да  и сам
мсье  Фандорин, судя  по  всему,  относился  к той  распространенной  породе
записных  красавцев,  кто  в  каждой  дурнушке  умеет  усмотреть  что-нибудь
пикантное,  ни одной не  пренебрегает.  К этой разновидности мужчин Рената в
принципе относилась  с  уважением  и  даже  была к  ним неравнодушна. Ужасно
любопытно  было бы  узнать,  какую  изюминку  откопал  голубоглазый брюнет в
унылой  докторше.  А  то, что  он испытывает  к  ней  определенный  интерес,
сомнений не вызывало.
     Несколько  дней  назад  Рената  стала  свидетельницей  забавной сценки,
разыгранной с участием двух актеров: миссис Труффо (амплуа - женщина-вамп) и
мсье Фандорин (амплуа  - коварный соблазнитель). Аудитория состояла из одной
молодой дамы (на редкость привлекательной, хоть и в  интересном  положении),
притаившейся  за  высокой  спинкой  шезлонга  и  подглядывавшей   в   ручное
зеркальце.  Место  действия -  корма.  Время  - романтический  закат.  Пьеса
исполнялась на английском языке.
     Докторша подкатывалась к дипломату по всей  слоновьей науке британского
обольщения  (оба  действующих  лица  стояли   у  перил,  вполоборота  к  уже
упомянутому шезлонгу). Начала миссис Труффо, как положено, с погоды:
     -  Здесь, в южных  широтах, солнце светит  так ярко!  - проблеяла она с
пылом.
     - О да, - ответил Фандорин. - В России в это время г-года еще не  стаял
снег, а здесь температура достигает тридцати пяти градусов Цельсия, и это  в
тени, а на солнцепеке еще жарче.
     Теперь,   после  удачного  завершения   прелюдии,  миссис  Козья  Морда
почувствовала себя вправе перейти к более интимному предмету:
     - Просто не знаю, как мне быть! - с приличествующей теме застенчивостью
поведала она. - У меня такая белая  кожа! Это несносное  солнце испортит мой
цвет лица, да еще, чего доброго, одарит веснушками.
     -  Вопрос  с веснушками меня  т-тоже  очень  беспокоит,  -  с  глубокой
серьезностью ответил русский.  - Но я проявил предусмотрительность, захватил
с собой  лосьон  из  экстракта турецкой ромашки. Видите  - загар  ровный,  а
веснушек совсем нет.
     И подставил, змей-искуситель,  добропорядочной женщине  свое  смазливое
личико.
     Голос миссис Труффо предательски дрогнул:
     - Действительно, ни  одной веснушки... Только брови и  ресницы немножко
выгорели. У вас дивный эпителий, мистер Фэндорин, просто дивный!
     Сейчас он поцелует,  предсказала  Рената, видя, что  эпителий дипломата
отделен   от   раскрасневшейся  физиономии   докторши   какими-нибудь  пятью
сантиметрами.
     Предсказала - и ошиблась.
     Фандорин отодвинулся и сказал:
     - Эпителий? - Вы разбираетесь в физиологии?
     -  Немного, - скромно ответила, миссис Труффо. - Ведь  до  замужества я
имела некоторое отношение к медицине.
     -  В  самом  деле? Как интересно! Вы  непременно д-должны мне  об  этом
рассказать!
     К  сожалению,  досмотреть  спектакль до  конца  не  удалось -  к Ренате
подсела знакомая дама, и от наблюдения пришлось отказаться.
     Однако неуклюжая атака дуры-докторши раззадорила ренатино тщеславие. Не
испробовать  ли  и  ей  свои  чары  на  этом аппетитном русском  медвежонке?
Разумеется, исключительно out of sporting interest*, ну и чтоб не утрачивать
навыков, без которых не может обходиться  ни  одна  уважающая себя  женщина.
Любовные  восторги  Ренате были  ни  к чему.  По правде говоря,  в  нынешнем
состоянии мужчины у нее ничего кроме тошноты  не  вызывали. * Из спортивного
интереса (англ.)


     Чтобы скоротать  время (Рената называла это  "чтоб плылось побыстрее"),
она разработала простой  план. Легкие морские маневры  под кодовым названием
"Медвежья  охота". Впрочем, мужчины больше  похожи на семейство  псовых. Как
известно,  существа они  примитивные и подразделяются на  три основных типа:
шакалы, овчарки и кобели. К каждому типу имеется свой подход.
     Шакал питается  падалью -  то есть  предпочитает легкую добычу. Мужчины
этого типа клюют на доступность.
     Посему  при  первом  же  разговоре  наедине  Рената  начала  жаловаться
Фандорину на мсье Клебера, скучного банкира, который думает только о цифрах,
а  до молодой  жены  ему,  зануде, и  дела нет.  Тут и  тупица сообразил бы:
женщина  томится  от   безделья  и  тоски.  Можно   сказать,   голый  крючок
заглатывает, безо всякого червяка.
     Не вышло. Пришлось  долго отбиваться от  дотошных вопросов  о  банке, в
котором служит муж.
     Ладно, тогда Рената поставила  капкан на овчарку. Эта категория  мужчин
обожает  женщин слабых и беззащитных. Таких мужчин хлебом не  корми - только
дай  спасти  тебя и  защитить. Хороший подвид,  очень полезный  и удобный  в
обращении.  Здесь главное  не переборщить с  болезненностью - хворых  женщин
мужчины боятся.
     Пару раз Рената сомлела от жары  - грациозно припадая к железному плечу
рыцаря и защитника.  Разок не сумела открыть дверь в  каюте - ключ  застрял.
Вечером,  на  балу,  попросила  Фандорина  защитить  ее  от  подвыпившего (и
совершенно безобидного) драгунского майора.
     Русский плечо  подставлял, дверь открывал, драгуну давал должный отпор,
но признаков влюбленности, паршивец, никак не проявлял.
     Неужто кобель, удивилась Рената. С виду не скажешь.
     Этот,   третий   тип  мужчин   самый  незамысловатый  и  начисто  лишен
воображения.   Действует  на  них  только   нечто  грубо-чувственное,  вроде
ненароком  показанной лодыжки. С другой стороны, многие  из великих людей  и
даже  культурных  светочей  относятся  именно  к  этой  категории,  так  что
попробовать стоило.
     С кобелями  совсем элементарно. Рената попросила дипломата зайти к  ней
ровно в полдень - она  покажет ему свои акварели  (каковых не существовало в
природе). Без  одной  минуты двенадцать охотница  уже стояла перед зеркалом,
одетая только в лиф и панталоны.
     На стук в дверь крикнула:
     -  Да  входите же скорей, я  вас заждалась!  Вошел  Фандорин,  замер  в
дверях. Рената,  не  оборачиваясь, повертела перед ним  попкой, поавантажнее
выставила голую спину. Еще мудрые красавицы восемнадцатого столетия открыли,
что на мужчин больше всего действует не вырез до пупа, а открытая  сзади шея
и  обнаженная спина. Очевидно,  вид беззащитного позвоночника  пробуждает  в
человеческих самцах хищнический инстинкт.
     Кажется,  на  дипломата   подействовало   -  он   стоял,   смотрел,  не
отворачивался. Довольная эффектом, Рената капризно сказала:
     - Ну что  же  вы, Дженни. Подойдите,  помогите  надеть  платье.  Ко мне
сейчас придет один очень важный гость.
     Как поступил бы в такой ситуации нормальный мужчина?
     Ну, тот что понаглее, молча подошел бы и поцеловал  в нежные завитки на
шее.
     Мужчина так себе, серединка на половинку, подал бы  платье и застенчиво
захихикал.
     Тут Рената  и  сочла  бы, что  охота успешно  завершена.  Изобразила бы
смущение, выставила  нахала  за  дверь и  утратила бы к нему всякий интерес.
Однако Фандорин повел себя нестандартно.
     - Это не Дженни, - сказал он противно спокойным голосом. - Это я, Эраст
Фандорин. Я п-подожду за дверью, пока вы оденетесь.
     В общем, не то представитель какой-то редкой соблазностойкой породы, не
то тайный  извращенец. Во  втором случае  англичаночки  зря  стараются. Хотя
характерных примет извращенчества острый глаз Ренаты  не обнаруживал.  Разве
что странное пристрастие уединяться с Барбосом.
     Однако   глупости  все   это.  Были  и  более  серьезные   причины  для
расстройства.
     В тот  самый миг,  когда Рената,  наконец,  решилась  ковырнуть  вилкой
подостывшее  сотэ, двери  с  грохотом  распахнулись  и  в столовую  ворвался
очкастый  профессор. Он  и всегда-то был  не  без придури  - то пиджак криво
застегнут, то  шнурки  развязаны,  -  а нынче  вообще  был  похож на пугало:
бороденка  растрепана,  галстук съехал на бок,  глаза выпучены,  из-под полы
свисает  подтяжка. Видно,  стряслось  нечто из  ряда вон  выходящее.  Рената
моментально  забыла о  неприятностях и с любопытством уставилась  на  ученое
чучело.
     Свитчайлд по-балетному развел руками и крикнул:
     - Эврика, господа! Тайна Изумрудного Раджи разгадана!
     - Oh no, -простонала миссис  Труффо. -  Not  again!* * О нет! Только не
начинайте снова! (англ.)


     -  Да  ведь теперь все  встает  на  свои  места!  -  сбивчиво  принялся
объяснять  профессор. - Ведь я же бывал во дворце, как мне  только раньше не
пришло в голову! Я все думал-думал, ходил вокруг да около - не складывается!
Еще   в  Адене  получил  телеграмму  от  своего  знакомого  из  французского
министерства внутренних дел - он подтвердил мои предположения, а я все равно
не мог взять  в толк, при  чем тут глаз и,  главное, кто бы это мог быть. То
есть,  в  общем,  уже  понятно  кто, но как? Каким  образом? И сейчас  вдруг
осенило! - Он подбежал  к окну.  Раздуваемая  ветром занавеска  окутала  его
белым  саваном -  профессор нетерпеливо  отстранил  ее рукой. -  Я завязывал
галстук, стоя  в своей  каюте у окна. Смотрю - волны. Гребень за гребнем, до
горизонта. И вдруг меня ка-ак стукнет! И все сложилось - и про платок, и про
сына!  Чисто  канцелярская  работа.  Порыться  в  списках  Эколь Маритим,  и
отыщется!
     - Ничего не понимаю, - проворчал Барбос. - Бред. Маритим какой-то...
     - Ой нет, тут что-то очень-очень интересное!  - воскликнула Рената. - Я
обожаю  разгадывать  тайны. Только,  профессор, миленький,  так  не  пойдет.
Сядьте  за стол,  выпейте  вина,  отдышитесь и расскажите  все по порядку  -
спокойно, толково. И главное - с самого  начала, а не с конца. Ведь вы такой
прекрасный рассказчик. Но сначала пусть кто-нибудь принесет мне шаль, как бы
меня не продуло этим сквозняком.
     -  Давайте я  закрою  окна  с наветренной  стороны,  и  сквозняк  сразу
прекратится, - предложил Свитчайлд.  - Вы правы, мадам, лучше я расскажу все
по порядку.
     - Нет,  закрывать не надо, будет душно. Ну же, господа,  - голос Ренаты
капризно завибрировал.  - Кто  принесет из  каюты мою шаль?  Вот  ключ. Мсье
баронет!
     Рыжий псих, конечно, и с места не тронулся. Зато вскочил Ренье.
     - Профессор, умоляю, без меня не начинайте! - попросил  он.  - Я сейчас
вернусь.
     - And I'll  go get my knitting*, -  вздохнула докторша. * А  я схожу за
моим вязанием, (англ.)


     Она вернулась первой  и ловко зашуршала спицами.  Мужу  махнула  рукой:
мол, можно не переводить.
     А  Свитчайлд  готовился к  триумфу. Он,  кажется, решил воспользоваться
советом  Ренаты   и   готовился   изложить  свои  открытия  с   максимальной
эффектностью.
     За столом воцарилась полнейшая  тишина, все смотрели на оратора,  следя
за каждым его жестом.
     Свитчайлд пригубил  красного  вина, прошелся по  салону взад и  вперед.
Потом картинно замер и вполоборота к слушателям начал:
     - Я  уже рассказывал вам о  том незабываемом дне, когда раджа Багдассар
пригласил меня в свой брахмапурский дворец. Это было четверть веки назад, но
я все помню отчетливо, до малейших деталей. Первое, что меня поразило, - вид
дворца.  Зная,  что Багдассар - один  из  богатейших людей в мире, я  ожидал
увидеть восточную роскошь  и  размах. Ничуть не бывало!  Дворцовые постройки
были довольно скромны, без каких-либо орнаментальных изысков. И  я  подумал,
что страсть к драгоценным камням, передающаяся в этом роде по наследству, от
отца  к сыну,  вытеснила  все  иные тщеславные устремления. К  чему  тратить
деньги на мраморные стены, если можно приобрести еще  один сапфир или алмаз?
Брахмапурский дворец, приземистый и неказистый, по сути дела, был все тем же
глиняным ларцом, внутри  которого  хранился  волшебный сгусток  неописуемого
сияния.  Никакой мрамор  и  алебастр все равно  не могли  бы  соперничать  с
ослепительным  светом   камней.   -  Профессор  еще  отпил  вина,  изображая
задумчивость.
     Появился запыхавшийся Ренье, почтительно накинул Ренате на плечи шаль и
остался стоять рядом.
     - Какой мрамор и алебастр? - шепотом спросил он.
     -  Это про  брахмапурский  дворец, не  мешайте  слушать,  - нетерпеливо
дернула подбородком Рената.
     -  Внутреннее убранство  дворца тоже  было весьма  простым, - продолжал
свой рассказ Свитчайлд. - На  протяжении  веков залы  и комнаты неоднократно
меняли  обличье, и  с  исторической точки  зрения  интересным мне  показался
только  верхний ярус  дворца,  представляющий  собой четыре зала,  каждый из
которых  обращен к одной  из  сторон  света.  Когда-то  залы  были открытыми
галереями, но в прошлом столетии их застеклили. Тогда же стены были украшены
весьма любопытными фресками, изображающими горы, что со всех сторон окружают
долину.  Пейзаж воспроизведен с поразительной реалистичностью - кажется, что
горы  отражены  в  зеркале.  С  философской точки  зрения такая зеркальность
должна символизировать двоичность всего сущего и...
     Где-то  совсем  близко  тревожно  зазвенел  судовой  колокол, донеслись
крики, отчаянно завизжала женщина.
     - Господи, пожарная тревога! - вскричал лейтенант, бросаясь к двери.  -
Этого еще не хватало! Все гурьбой кинулись следом.
     -  What's happening? -  тщетно вопрошала перепуганная миссис  Труффо. -
Are we boarded by pirates?* * Что случилось? На нас напали пираты? (англ.)


     Рената секунду посидела с  разинутым  ртом, потом  истошно  взвизгнула.
Цепко схватила за фалду комиссара и не дала ему выбежать за остальными.
     - Мсье Гош, не  бросайте  меня! - взмолилась она. - Я  знаю, что  такое
пожар  на корабле, я читала! Сейчас все бросятся к  шлюпкам,  начнут  давить
друг  друга,  а  я  слабая  беременная  женщина,  меня  непременно  ототрут!
Обещайте, что позаботитесь обо мне!
     - Какие  еще шлюпки?  - встревоженно  пробурчал дед. - Что  за  чушь вы
несете!  Мне говорили, что на  "Левиафане" идеальная противопожарная защита,
даже  свой брандмейстер есть. Да не тряситесь  вы,  все  будет хорошо. -  Он
попробовал высвободиться,  но Рената держала фалду мертвой хваткой. Ее  зубы
выбивали дробь.
     - Пусти-ка меня, девочка, - ласково сказал Барбос.  - Я никуда не уйду.
Только выгляну в окошко на палубу.
     Нет, пальцы Ренаты не разжались.
     Однако комиссар  оказался прав.  Через какие-нибудь  две-три  минуты  в
коридоре  раздались неторопливые шаги, гул  голосов, и один  за другим стали
возвращаться виндзорцы.
     Они  еще не отошли от испуга, и оттого много смеялись и говорили громче
обычного.
     Первыми вошли Кларисса Стамп, чета Труффо и раскрасневшийся Ренье.
     -  Совершеннейшая  ерунда,  -   объявил  лейтенант.  -   Кто-то  бросил
незагашенную  сигару  в  урну, а  там  старая  газета. Огонь перекинулся  на
портьеру, но матросы были начеку и погасили пламя  в одну минуту... Однако я
вижу,  вы  всесторонне приготовились  к  кораблекрушению,  -  засмеялся  он,
повнимательней взглянув на Клариссу.
     Та держала в руках портмоне и бутылку с оранжадом.
     - Ну, оранжад, чтобы не умереть от жажды среди волн, - догадался Ренье.
- А вот портмоне зачем? В шлюпке оно вряд ли бы вам понадобилось.
     Рената  истерично  хихикнула,  а мисс  Старая Дева  смущенно  поставила
бутылку на стол.
     Доктор  и  докторша  тоже  были   во  всеоружии:  мистер  Труффо  успел
прихватить саквояж с инструментами, а его супруга прижимала к груди одеяло.
     -  Здесь Индийский  океан,  сударыня,  вряд  ли  вы бы  замерзли,  -  с
серьезным видом сказал Ренье, но коза непонимающе покачала головой.
     Появился японец с трогательным цветастым  узелочком  в руке. Интересно,
что там у него - дорожный набор для харакири?
     Псих  вошел  взъерошенный,  в руке  сундучок.  В  таких  обычно  хранят
письменные принадлежности.
     - Кому же вы собирались писать,  мсье Милфорд-Стоукс? А, понимаю! Когда
мисс  Стамп  допила бы  оранжад, мы  сунули  бы в  пустую бутылку  письмо  и
отправили  его  в плавание по волнам,  -  предположил не  в меру (видно,  от
облегчения) расшутившийся лейтенант.
     Теперь все были в сборе кроме профессора и дипломата.
     -  Мсье  Свитчайлд, наверно,  упаковывает  свои  научные  труды, а мсье
русский  ставит самовар, чтоб  попить  чайку напоследок,  - сказала  Рената,
заразившись веселостью лейтенанта.
     Вошел русский, легок на помине. Встал у дверей. Красивое личико мрачнее
тучи.
     -  Что, мсье  Фандорин, решили захватить  в шлюпку свой приз? - задорно
поинтересовалась Рената.
     Все так и покатились со смеху,  но русский  шутки  (между прочим, очень
остроумной) не оценил.
     - Комиссар Гош, - негромко сказал он. - Если вас не затруднит, выйдите,
пожалуйста, в коридор. И побыстрее.
     Странно, но произнося  эти слова, дипломат ни разу не заикнулся. Может,
излечился благодаря нервному потрясению? Такое бывает.
     Рената  хотела  пошутить  и  по  этому  поводу, но  прикусила  язычок -
пожалуй, это было бы уже чересчур.
     -  Что за  срочность? -  недовольно спросил  Барбос. - Еще один шептун.
После, молодой человек, после. Сначала я хочу дослушать профессора. Где  его
черти носят?
     Русский выжидательно смотрел на комиссара. Поняв, что дед заупрямился и
выходить в коридор не намерен, Фандорин пожал плечами и коротко сказал:
     - Профессор не придет. Гош насупился:
     - Это еще почему?
     -  Как не  придет?  - вскинулась Рената. - Да  он остановился на  самом
интересном месте! Это просто нечестно!
     - Мистера Свитчайлда только что убили, - сухо сообщил дипломат.
     - Что-что?! - взревел Барбос. - Убили?! Как убили?!
     -  Полагаю,  хирургическим скальпелем, - с  удивительным  хладнокровием
ответил русский. - Горло перерезано исключительно аккуратно.


        Комиссар Гош


     - Когда  же нас все-таки выпустят на  берег? - жалобно  спросила  мадам
Клебер. - Все уже гуляют по Бомбею, а мы сидим, сидим...
     Шторы на окнах были задвинуты, так  как  вскарабкавшееся в самый  зенит
солнце нагрело палубу и расплавило воздух. Жарко в "Виндзоре", душно, но все
терпеливо сидят, ждут развязки.
     Гош  достал  из кармашка часы - наградные, с профилем Наполеона III - и
туманно ответил:
     - Скоро, господа. Скоро я вас выпущу. Но не всех.
     Он-то знал, чего ждет: инспектор Джексон и его люди ведут обыск. Орудие
убийства наверняка лежит на дне океана, но могли остаться улики. Должны были
остаться. Конечно, и косвенных вроде бы  достаточно, но с прямыми оно всегда
солидней. Пора бы уж Джексону появиться...
     "Левиафан"  приплыл  в  Бомбей на рассвете. Со  вчерашнего  вечера  все
виндзорцы  сидели по своим  каютам под домашним арестом. По прибытии  в порт
Гош потолковал с представителями властей, сообщил о своих выводах и попросил
поддержки.  Тогда-то  и  прислали  Джексона  с  нарядом  констеблей.  Давай,
Джексон,  пошевеливайся,  мысленно  поторопил медлительного инспектора  Гош.
После бессонной ночи голова была что твой  чугунок, да и печень расшалилась.
Но настроение у комиссара было неплохое - размоталась  ниточка, размоталась,
родная, вон уже и кончик видать.
     В половине девятого, уладив дела с местной полицией и успев побывать на
телеграфе, Гош велел собрать  арестантов в "Виндзоре"  - так для обыска было
сподручней. Даже  беременную Ренату не пожалел, хотя во  время убийства  она
была  рядом  и прирезать профессора никак  не могла. Вот  уже четвертый  час
стерег  комиссар  своих  узников.  Расположился в  стратегическом  пункте  -
оккупировал  глубокое кресло  напротив  клиента, а  за дверью,  невидимые из
салона, еще стояли двое полицейских при оружии.
     Разговор  в  салоне  не  клеился,  узники потели и нервничали. Время от
времени заглядывал Ренье, сочувственно кивал Ренате и снова убегал по делам.
Дважды наведывался капитан,  но  ничего не  сказал, только  обжег  комиссара
свирепым взглядом. Будто это папаша Гош всю кашу заварил!
     Выбитым зубом зиял осиротевший стул профессора  Свитчайлда. Сам индолог
лежал сейчас на  берегу, в мертвенной прохладе бомбейского городского морга.
Представив полумрак и  глыбы  льда,  Гош почти позавидовал покойнику.  Лежит
себе, все тревоги позади, размокший воротничок в шею не врезается...
     Комиссар   посмотрел   на  доктора  Труффо,   которому,  кажется,  тоже
приходилось не сладко:  по смуглому лицу врача струйками стекал пот, а в ухо
страдальцу не переставая шипела что-то его английская фурия.
     - Что вы  на меня  смотрите, мсье!  -  взорвался  Труффо, поймав взгляд
полицейского.  -  Что  вы  все  на  меня  уставились?  Это  в  конце  концов
возмутительно!  По  какому праву? Я-пятнадцать лет  верой и правдой... -  Он
чуть не  всхлипнул. - Ну и что с того, что  скальпелем? Мало ли кто  мог это
сделать!
     - Так в самом деле скальпелем?- боязливо спросила мадемуазель Стамп.
     Впервые за все время в салоне заговорили о случившемся.
     -  Да,  разрез  такой чистоты  дает  только очень  хороший скальпель, -
сердито  ответил Труффо.  -  Я  осмотрел  тело.  Очевидно,  кто-то  обхватил
Свитчайлда сзади, ладонью прикрыл рот, а другой рукой полоснул  по  горлу. В
коридоре  стена  забрызгана кровью  -  чуть  выше  человеческого  роста. Это
оттого, что ему запрокинули голову...
     -  Для этого ведь  не нужна  особенная  сила?  - спросил русский  (тоже
криминалист выискался). - Д-достаточно внезапности?
     Доктор уныло пожал плечами:
     - Не знаю, мсье. Не пробовал.
     Ага, вот  оно! Дверь  приоткрылась,  и  в  проеме  появилась  костлявая
физиономия инспектора.  Он поманил  Гоша пальцем, но тот уже  и сам, кряхтя,
выбирался из кресла.
     В  коридоре  комиссара  поджидал приятный сюрприз. Ах,  как славно  все
выходило! Обстоятельно, эффектно, красиво. Хоть прямо сейчас в суд присяжных
-  такие улики никакой  адвокат не развалит. Ай  да  старина Гюстав,  любому
молодому сто очков вперед даст. Да и Джексон молодчага, постарался.
     В салон вернулись вчетвером: капитан,  Ренье,  Джексон и последним Гош.
До того хорошо он себя чувствовал в этот миг, что даже песенку замурлыкал. И
печень отпустила.
     - Ну вот и  все, дамы  и господа, - весело объявил Гош и вышел  в самый
центр салона. Спрятал руки за спину, слегка  покачался на каблуках. Все-таки
приятно  ощущать  себя  персоной  значительной,  до  некоторой  степени даже
вершителем судеб. Путь был долгим и трудным, но он преодолен. Осталось самое
приятное.
     - Пришлось  папаше Гошу поломать седую голову, но, сколько ни запутывай
след, старая  ищейка лисью  нору  унюхает.  Убийством профессора  Свитчайлда
преступник себя окончательно выдал, это был  шаг отчаяния.  Но  я думаю, что
убийца еще расскажет  мне на допросе и  про  индийский платок, и про  многое
другое. Кстати  уж  хочу поблагодарить мсье русского дипломата, который, сам
того  не ведая, некоторыми своими замечаниями и вопросами помог мне выйти на
правильный путь.
     В  эту  минуту  торжества  Гош  мог   себе  позволить  великодушие.  Он
снисходительно   кивнул  Фандорину.  Тот  молча  наклонил  голову.  Все-таки
противные они,  аристократы,  со  своими  цирлихами-манирлихами  - на  тонну
гонора, а человеческого слова от них не услышишь.
     - Дальше  я с вами  не поплыву.  Как говорится, спасибо за компанию, но
хорошенького понемножку.  Сойдет на берег и убийца, которого я  прямо здесь,
на пароходе, передам в руки инспектора Джексона.
     Сидевшие   настороженно   посмотрели   на  тощего  мрачного  господина,
державшего обе руки в карманах.
     - Я  рад, что этот  кошмар позади, - сказал капитан Клифф. - Знаю,  вам
пришлось  вынести  немало  неприятностей, но  теперь все уладилось. Если вам
будет угодно, главный стюард перераспределит вас по другим салонам. Надеюсь,
дальнейшее плавание на нашем "Левиафане" поможет вам забыть об этой истории.
     - Вряд ли, - ответила за всех мадам  Клебер.  -  Нам тут столько  крови
перепортили! Да не томите вы, мсье комиссар, говорите скорей, кто убийца.
     Капитан хотел еще что-то  сказать, но Гош предостерегающе поднял руку -
его выступление должно быть сольным, он это заслужил.
     - Признаюсь, поначалу все вы были у меня на подозрении. Отсев шел долго
и мучительно.  Теперь я могу сообщить вам главное: возле трупа лорда Литтлби
мы нашли золотую эмблему "Левиафана" - вот  эту.  - Он постучал  пальцем  по
значку на своем лацкане. - Эта маленькая штучка принадлежит убийце. Как  вам
известно,  золотой значок мог  быть  только  у старших  офицеров  корабля  и
пассажиров первого  класса.  Офицеры  сразу выпали  из  круга подозреваемых,
потому  что  у  всех эмблема  оказалась  на месте  и  никто не  обращался  в
пароходство с просьбой  вьшать  новую  взамен утерянной. Зато  из пассажиров
четверо  оказались безэмблемными:  мадемуазель  Стамп,  мадам  Клебер,  мсье
Милфорд-Стоукс и  мсье Аоно. Эта четверка была у меня под особым присмотром.
Доктор Труффо попал сюда, потому  что он  доктор, миссис Труффо - потому что
муж  и жена одна сатана,  а  господин  русский  дипломат из-за  снобистского
нежелания походить на дворника.
     Комиссар закурил трубку, прошелся по салону.
     -  Каюсь,  грешен.  В  самом начале  подозревал  господина баронета, но
вовремя  получил справку  о его...  об-стоятельствах и выбрал другую мишень.
Вас, сударыня. - Гош обернулся к мадемуазель Стамп.
     - Я  заметила, - с  достоинством  ответила та. - Только никак  не могла
взять в толк, чем это я так уж подозрительна.
     -  Ну  как  же? -  удивился  Гош.  -  Во-первых,  по всему  видно,  что
разбогатели  вы  совсем  недавно.   Это  само  по  себе  уже  подозрительно.
Во-вторых, вы солгали,  будто  никогда  не бывали в Париже.  А  между тем на
веере у вас золотыми буковками  написано "Отель "Амбасса-дор"". Правда, веер
вы с  собой  носить перестали, но у Гоша глаз острый. Я сразу  приметил  эту
вещицу. В дорогих отелях постояльцам преподносят на память такие вот штучки.
"Амбассадор" как раз на улице Гренель и находится, в пяти  минутах ходьбы от
места   преступления.  Гостиница   шикарная,   большая,  в  ней  много   кто
останавливается,  зачем  же  мадемуазель  Стамп скрытничает, спросил я себя.
Что-то здесь не так. Еще эта Мари Санфон у меня в башке засела... - Комиссар
обезоруживающе улыбнулся Клариссе Стамп. - Что ж, попетлял, походил кругами,
но  в  конце  концов вышел на настоящий  след,  так  что не велите  казнить,
мадемуазель.
     В  эту  секунду  Гош  увидел,  что рыжий баронет  сидит белей простыни:
челюсть трясется, зеленые глазищи горят, как у василиска.
     -  Что  это  еще за... мои "обстоятельства"?  -  медленно заговорил он,
яростно давясь словами. - Вы на что намекаете, господин ищейка?
     - Ну-ну, - примирительно поднял руку  Гош. - Вы, главное,  успокойтесь.
Вам волноваться нельзя. Обстоятельства и обстоятельства, кому какое дедо?  Я
ведь к  тому сказал,  что вы у меня в  фигурантах  перестали числиться. Где,
кстати, ваша эмблемка-то?
     - Я выбросил, - резко ответил баронет,  все еще меча  глазами молнии. -
Она мерзкая! Похожа на золотую пиявку! Да и...
     - Да и не пристало баронету Милфорд-Стоуксу носить такую же бляшку, как
всякие там нувориши, да? -  проницательно заметил комиссар. - Еще один сноб.
Мадемуазель Стамп, кажется, тоже обиделась:
     -  Комиссар,  вы очень красочно описали, чем именно  подозрительна  моя
персона.  Благодарю,  -  язвительно  качнула она  острым  подбородком. -  Вы
все-таки сменили гнев на милость.
     -  Еще в Адене я послал в префектуру ряд  телеграфных запросов. Ответов
дождаться  не  успел, потому  что  требовалось время навести  справки,  но в
Бомбее меня уже  ждали депеши. Одна из них касалась вас, мадемуазель. Теперь
я знаю, что с четырнадцати лет, после смерти родителей, вы жили у троюродной
тетки в деревне. Она была богата, но скупа, держала вас, свою компаньонку, в
черном теле, чуть ли не на хлебе и воде.
     Англичанка покраснела и, кажется, уж сама была не рада, что задала свой
вопрос.  Ничего,  голубушка,  подумал  Гош,  сейчас  ты у  меня еще  не  так
запунцовеешь.
     - Пару  месяцев  назад  старушка  умерла,  и  выяснилось, что все  свое
состояние  она  завещала  вам.   Неудивительно,   что  после  стольких  лет,
проведенных  взаперти, вас потянуло посмотреть  мир,  совершить кругосветное
путешествие. Поди, раньше-то ничего кроме книжек не видели?
     - А почему она скрывала, что ездила в Париж? - невежливо спросила мадам
Клебер. - Из-за того, что ее гостиница была на той же улице, где переубивали
кучу народу? Боялась, что на нее падет подозрение, да?
     -  Нет,  -  усмехнулся  Гош.  - Дело  не  в этом.  Внезапно разбогатев,
мадемуазель Стамп поступила так же,  как любая другая женщина на  ее месте -
первым делом  отправилась  посмотреть на  Париж,  столицу мира. Полюбоваться
парижскими красотами, одеться  по последней моде,  ну и... за романтическими
приключениями.
     Англичанка нервно  стиснула пальцы, взгляд у нее сделался умоляющим, но
Гоша уже было не остановить - будет знать, миледи  хренова, как задирать нос
перед комиссаром парижской полиции.
     - И госпожа Стамп  сполна хлебнула романтики. В  отеле "Амбассадор" она
познакомилась с невероятно  красивым и  обходительным  кавалером, который  в
полицейской  картотеке  значится  под  кличкой  Вампир. Личность  известная,
специализируется  на   немолодых   богатых  иностранках.  Страсть  вспыхнула
моментально  и,   как   это   всегда  бывает   у  Вампира,  закончилась  без
предупреждения. Однажды  утром,  а  если быть точным,  13 марта, вы,  мадам,
проснулись в одиночестве и не узнали  гостиничного номера - он был пуст. Ваш
сердечный друг утащил все кроме мебели. Мне прислали список похищенных у вас
вещей. - Гош заглянул в папку. - Под номером 38 там значится "золотая брошка
в виде кита". Когда я прочитал  все  это, мне стало  понятно, почему госпожа
Стамп не любит вспоминать про Париж.
     Несчастную  дуру  было  жалко  -   она  закрыла   лицо  руками.   Плечи
вздрагивали.
     - Мадам Клебер  я  всерьез не подозревал, -  перешел Гош  к  следующему
пункту повестки. - Хотя отсутствие  эмблемы она внятно  объяснить так  и  не
смогла.
     - А посему вы  проигнорировари мое сообсение? - вдруг спросил японец. -
Я ведь сказар вам несьто осень вазьное.
     -  Проигнорировал? -  Комиссар  резко обернулся к говорившему. -  Вовсе
нет. Я поговорил с госпожой Клебер, и она дала мне исчерпывающие объяснения.
Она  так тяжело  переносила первую  стадию беременности, что  врач  прописал
ей... определенные болеутоляющие средства. Впоследствии болезненные  явления
миновали, но  бедняжка уже пристрастилась к препарату, использовала его и от
нервов,  и  от  бессонницы. Доза  росла, образовалась  пагубная привычка.  Я
по-отечески поговорил с мадам Клебер, и она при  мне выкинула эту гадость  в
море. - Гош с напускной строгостью взглянул  на Ренату, по-детски выпятившую
нижнюю губку. - Смотрите, голуба, вы дали папаше Гошу честное слово.
     Рената потупила взор и кивнула.
     - Ах,  какая трогательная деликатность  по отношению к мадам  Клебер! -
взорвалась Кларисса.  -  Что  же  вы  меня-то  не пощадили,  мсье  детектив?
Выставили на позор перед всем обществом!
     Но не до н сейчас было  Гошу  -  он  все смотрел на японца, и взгляд  у
комиссара был тяжелый, цепкий. Умница Джексон понял без слов: пора. Его рука
вынырнула из кармана, и  не пустая - траурным блеском посверкивала вороненая
сталь револьвера. Дуло было направлено прямехонько в лоб азиату.
     -  Вы,  японцы,  кажется,  считаете нас рыжими  обезьянами?  -  недобро
спросил  Гош.  - Я  слыхал,  именно так  у вас  называют  европейцев?  Мы  -
волосатые варвары, да? А вы хитрые, тонкие, высококультурные, белые люди вам
в подметки  не годятся! -  Комиссар насмешливо надул щеки и пустил в сторону
пышный клуб дыма. - Прикончить десяток обезьян - это ж пустяк, за грех у вас
не считается.
     Аоно весь подобрался, лицо его словно окаменело.
     - Вы обвиняете меня в том, сьто я убир рорда Риттр-би и его вассаров...
то  есть сруг? - ровным, неживым голосом  спросил азиат.  - Посему  вы  меня
обвиняете?
     - По всему,  дорогуша, по  всей  криминальной  науке, - веско  произнес
комиссар и  отвернулся от японца, потому что  речь, которую Гош  намеревался
произнести,  предназначалась не этому желтопузому ублюдку, а Истории.  Дайте
срок, еще в учебниках по криминологии напечатают.
     - Сначала,  господа, я изложу  косвенные  обстоятельства, доказывающие,
что этот человек <I>мог</I> совершить  преступления, в которых я его  обвиняю. (Эх,
не здесь  бы  сейчас  выступать,  перед  десятком  слушателей,  а во  Дворце
юстиции,  перед  полным  залом!) А  затем  я  предъявлю  вам  улики, со всей
неопровержимостью  доказывающие,   что   мсье  Аоно   нетолько   мог,  но  и
действительно совершил убийство одиннадцати человек - десятерых 15  марта на
улице Гренель и одного вчера, 14 апреля, на борту парохода "Левиафан".
     Тем временем вокруг Аоно образовалось пустое пространство, лишь русский
так и  остался сидеть рядом с арестованным, да инспектор чуть позади стоял с
револьвером наизготовку.
     -  Надеюсь,  ни  у  кого не вызывает сомнения,  что  смерть  профессора
Свитчайлда напрямую связана с преступлением на улице Гренель. Как установило
следствие, целью этого злодейского акта  было похищение  не золотого Шивы, а
шелкового  платка... - Гош  строго  насупился:  да-да,  именно следствие,  и
нечего кривить рожу, господин дипломат.  - ...Который дает ключ к спрятанным
сокровищам  бывшего брахмапурского  раджи Багдассара. Нам  пока  неизвестно,
каким образом обвиняемый узнал секрет платка.  Все мы знаем,  что на Востоке
много тайн и пути их нам,  европейцам, неведомы.  Однако покойный профессор,
истинный знаток Востока, сумел  докопаться до  разгадки. Он  уже  был  готов
поделиться  с  нами  своим  открытием,  и  тут  началась  пожарная  тревога.
Преступнику,  наверно,  показалось,  что  сама  судьба  посылает  ему  такой
великолепный  случай,  чтобы  заткнуть  Свитчайлду  рот.  И снова все  будет
шито-крыто, как на  рю де  Гренель. Но  убийца не  учел одного существенного
обстоятельства. На сей раз рядом был комиссар  Гош, а с ним такие фокусы  не
проходят.  Рискованная  была затея, но не  без  шансов на  успех. Преступник
знал, что ученый первым делом кинется к себе в каюту спасать свои бумажки...
то  есть я хочу сказать, свои  рукописи. Там-то, за углом коридора, убийца и
сделал  свое  черное  дело.  Итак, косвенное  обстоятельство  номер один.  -
Комиссар поднял палец.  -  Мсье Аоно выбежал  из  салона, а  стало быть, мог
совершить это убийство.
     - Не я один,  - сказал японец. - Из сарона выбезяри есе  сесть черовек:
мсье Ренье,  мсье  и  мадам Труффо,  мсье Фандорин,  мсье  Мирфорд-Стоукс  и
мадемуазерь Стамп.
     -  Верно, - согласился Гош. - Но  я хотел всего лишь продемонстрировать
присяжным, в  смысле присутствующим, связь двух этих  преступлений,  а также
<I>возможность</I>  совершения  вами  вчерашнего  убийства. Теперь  же  вернемся  к
"Преступлению века". В то время  господин Аоно находился в Париже. Этот факт
не вызывает сомнений и подтвержден в полученной мною депеше.
     -  В Паризе  вместе со  мной находирись есе портора  мириона черовек, -
вставил японец.
     - И все  же  это косвенное обстоятельство  номер  два,  -  с  напускным
простодушием сыграл в поддавки комиссар.
     - Слишком уж косвенное, - тут же вставил русский.
     - Не спорю. - Гош подсыпал  в трубку табачку и сделал  следующий ход. -
Однако смертельную  инъекцию  слугам лорда  Литтлби сделал медик. Медиков  в
Париже не полтора миллиона, а гораздо меньше, не правда ли?
     Это утверждение никто оспаривать не стал. Капитан Клифф спросил:
     - Правда, но что с того?
     - А то, мсье капитан, - блеснул острым  взглядом  Гош, - что наш дружок
Аоно  никакой  не  офицер, как  он  нам тут представился, а  дипломированный
хирург и  недавно  закончил  медицинский  факультет  Сорбонны! Об этом-то  и
сообщается в той же депеше.
     Эффектная  пауза.  Приглушенный  гул  голосов  в  зале Дворца  юстиции,
газетные   рисовальщики  шуршат  карандашами   в  блокнотах:  "Комиссар  Гош
предъявляет  козырного туза".  Погодите,  голубчики,  это  еще  не  туз, туз
впереди.
     - И  тут, господа,  мы переходим  от косвенных  обстоятельств к уликам.
Пусть  мсье  Аоно  объяснит, зачем  ему,  врачу,  представителю уважаемой  и
престижной профессии, понадобилось прикидываться офицером? Зачем эта ложь?
     По  восковому  виску  японца  скатилась  капелька  пота.  Аоно  молчал.
Ненадолго же хватило у него пороху.
     - Ответ один: чтобы  отвести от себя подозрение. Убийца-то был медик! -
удовлетворенно резюмировал  комиссар.  -  А  вот  вам  и  улика  номер  два.
Приходилось ли вам слышать, господа, о японской борьбе?
     -  Не только слышать, но и видеть,  - сказал  капитан.  - Как-то раз  в
Макао  я видел,  как японский  штурман бил трех  американских матросов.  Сам
щупленький,   казалось  бы,   плевком   перешибешь,  а  как  пошел  скакать,
руками-ногами махать - троих здоровенных китобоев  плашмя уложил. Одному как
стукнет  ребром ладони по руке,  и  локоть  в другую сторону вывернул. Кость
перебил, представляете? Вот это был удар! Гош удовлетворенно кивнул:
     -  Я  тоже слышал, что японцы владеют секретом смертельного рукопашного
боя  безо всякого оружия. Им ничего  не стоит убить  человека тычком пальца.
Все мы не раз видели, как мсье Аоно занимается своей гимнастикой. У  него  в
каюте  под  кроватью обнаружены  куски разбитой  тыквы,  причем  удивительно
крепкой. А в  мешке еще несколько целых. Очевидно, обвиняемый отрабатывал на
них  точность и  силу  удара. Я не представляю,  какой мощью нужно обладать,
чтобы расколотить крепкую тыкву голой рукой, да еще на несколько кусков...
     Комиссар  многозначительно  обвел  присутствующих  взглядом и  запустил
улику номер два:
     -  Напоминаю  вам, господа,  что  череп несчастного  лорда Литтлби  был
разбит  на  несколько  фрагментов необычайно сильным ударом тяжелого  тупого
предмета. А теперь взгляните на мозолистые ребра ладоней обвиняемого.
     Японец рывком убрал со стола свои небольшие жилистые руки.
     -  Не  спускайте  с  него  глаз,  Джексон.  Этот  человек очень опасен,
-предупредил Гош. -  Чуть  что  - стреляйте  в ногу или в плечо. А я  спрошу
господина Аоно, куда  он дел золотую эмблему? Молчите? Так  я сам отвечу  на
этот вопрос: эмблему сорвал  с вашей груди лорд Литтлби, в тот самый момент,
когда вы нанесли ему смертельный удар ребром ладони по голове!
     Аоно  приоткрыл было рот, словно хотел что-то сказать, но  закусил губу
крепкими,  кривоватыми  зубами  и  смежил веки.  Лицо его сделалось  странно
отрешенным.
     - Картина преступления  на рю  де Гренель  складывается такая,  -  стал
подводить итоги Гош. - Вечером 15 марта Гинтаро Аоно явился  в особняк лорда
Литтлби,  имея заранее спланированное  намерение умертвить  всех  обитателей
дома  и завладеть  треугольным  платком из коллекции хозяина.  В это время у
него  уже  был  билет  на "Левиафан",  отходивший из  Саутгемптона  в  Индию
четырьмя  днями  позже.  Очевидно,  обвиняемый  собирался заняться  в  Индии
поисками  брахмапурского  сокровища.  Мы не знаем, как  ему  удалось убедить
несчастных  слуг  подвергнуться  "противохолерной  прививке". Скорее  всего,
обвиняемый  предъявил  им какую-нибудь поддельную бумагу из мэрии. Выглядело
бы  это вполне правдоподобно, потому  что, как явствует  из полученной  мной
депеши,  студенты-медики  выпускного  курса Сорбонны  действительно  нередко
используются для  проведения  массовых профилактических  мероприятий.  Среди
учащихся  и  ординаторов университета  немало  азиатов, так  что желтая кожа
вечернего  визитера вряд ли  насторожила  обреченных слуг. Чудовищнее  всего
нечеловеческая жестокость, с какой были умерщвлены  двое невинных детей.  Я,
господа, имею немалый опыт общения с подонками общества. Сгоряча наш бандюга
может  и младенца  в  камин бросить, но чтобы вот  так, с холодным расчетом,
недрогнувшей  рукой... Согласитесь, господа,  это как-то  не по-французски и
вообще не по-европейски.
     - Это уж точно! - гневно воскликнул  Ренье, и доктор Труффо от души его
поддержал.
     -  Дальше было  просто, - продолжил Гош. -  Убедившись, что отравленные
уколами слуги погрузились в сон, от которого им не суждено было пробудиться,
убийца преспокойно поднялся на второй этаж, в зал, где  хранилась коллекция,
и принялся там хозяйничать. Ведь он был уверен, что хозяина нет дома. Однако
невезучий лорд Литтлби из-за приступа подагры в Спа не  поехал и находился у
себя. Услышав звон  стекла, он вышел в  зал, где и был убит самым что  ни на
есть  варварским образом. Незапланированное  убийство лишило преступника его
дьявольского  хладнокровия. Вероятнее всего,  он собирался захватить с собой
побольше всяких  экспонатов,  чтобы  не  привлекать внимания к  пресловутому
платку,  однако теперь ему пришлось поторапливаться. Мы не знаем - возможно,
перед смертью лорд закричал,  и убийца испугался, что крики услышат с улицы.
Так  или  иначе,  он  схватил  ненужного  ему   золотого  Шиву   и  поспешно
ретировался, даже не заметив, что в руке убитого остался значок "Левиафана".
Чтобы сбить  с  толку  следствие, Аоно  на  обратном  пути вылез через  окно
оранжереи... Нет, не  в том дело!  - Гош хлопнул себя рукой по лбу.  - Как я
раньше не сообразил!  Не мог он возвращаться тем же  путем, если были крики!
Откуда он знал - может, у дверей особняка уже собрались прохожие? Вот почему
Аоно выбил стекло в оранжерее, спрыгнул в сад и потом перелез  через ограду.
Но он зря  осторожничал  - на рю де Гренель в этот поздний  час было  пусто.
Криков, если они и были, никто не услыхал...
     Впечатлительная  мадам  Клебер  всхлипнула.  Миссис  Труффо   дослушала
перевод и прочувствованно высморкалась.
     Доказательно, наглядно,  неоспоримо, подумал Гош. Улики  и следственные
предположения отлично дополняют друг друга. И  это, ребятки, еще не все, что
припас для вас старина Гюстав.
     -  Самое  время   перейти  к  убийству  профессора   Свит-чайлда.   Как
справедливо  заметил  обвиняемый,  кроме него теоретически это могли сделать
еще  шестеро  человек.  Спокойно,  спокойно, дамы и  господа! - успокаивающе
поднял ладонь комиссар. - Я сейчас докажу, что вы профессора  не убивали,  а
убил его не кто иной как наш узкоглазый приятель.
     Чертов японец  совсем  окаменел. Уснул  он, что ли?  Или молится своему
японскому богу? Тут, парень, молись-не  молись,  лежать тебе на старой шлюхе
Гильотине.
     Внезапно комиссару пришла в голову крайне неприятная мысль. А что  если
японца  зацапают  англичане  за  убийство  Свитчайлда?  Он  ведь  британский
подданный!  Тогда судить преступника  будут  в  английском  суде,  и  вместо
французской гильотины он попадет на британскую виселицу. Только не это! Кому
нужен  суд за  границей?  "Преступление века" должно разбираться  во  Дворце
юстиции и больше нигде! Мало  ли что Свитчайлд убит на английском корабле! В
Париже десять  трупов, а тут всего один, да  и  корабль  не чисто британская
собственность, ведь консорциум-то двухсторонний!
     Гош так разволновался, что сбился с  мысли.  Нет  уж,  дудки, сказал он
себе,  я вам своего клиента не отдам. Сейчас закончу этот балаган и прямиком
к французскому консулу. Сам  привезу убийцу во  Францию. И сразу представил:
причал в Гавре, весь забитый народом, полицейские чины, журналисты...
     Однако надо было доводить дело до конца.
     -  Пусть  инспектор Джексон расскажет о  результатах  произведенного им
обыска в  каюте обвиняемого. Гош жестом предложил  Джексону высказаться. Тот
деловито  и   сухо  задолдонил  было  по-английски,  но  комиссар  это  дело
прекратил:
     -  Следствие  ведет  французская  полиция,  -  строго  сказал он,  -  и
официальный  язык дознания тоже французский. Кроме того,  мсье, здесь не все
понимают  по-вашему.  А  главное,   я  не  уверен,  что  английским  владеет
обвиняемый.  Согласитесь,  что  он  имеет  право знать о  результатах  ваших
поисков.
     Этот протест имел  принципиальное значение:  с самого  начала поставить
англичан на место. Пусть знают, что в этом деле их номер первый от конца.
     Быть  переводчиком  вызвался  Ренье.  Он  встал  рядом  с инспектором и
переводил фразу за фразой,  но расцвечивал  короткие,  рубленые  предложения
англичанина драматизмом интонации и выразительными жестами.
     - Согласно полученной  инструкции, был произведен  обыск. В каюте номер
24. Имя пассажира - Гинтаро Аоно.  Действовали  в соответствии  с "Правилами
проведения обыска в замкнутом помещении". Прямоугольная комната площадью 200
квадратных футов. Разбили на 20 горизонтальных квадратов и  44 вертикальных.
- Лейтенант переспросил и пояснил. - Оказывается, стены тоже положено делить
на квадраты  - их простукивают в  поисках тайников.  Хотя какие в пароходной
каюте могут быть  тайники, непонятно... Поиск велся последовательно: сначала
по вертикали, потом по горизонтали. В стенах тайников  обнаружено не было. -
Тут Ренье  выразительно развел  руками - мол,  кто бы  мог подумать.  -  При
осмотре  горизонтальной  плоскости  к  делу  приобщены  следующие  предметы.
Первое:  записи  иероглифическим текстом. Они  будут  переведены и  изучены.
Второе: длинный восточного вида кинжал с чрезвычайно острым лезвием. Третье:
мешок  с  одиннадцатью египетскими тыквами. Четвертое: под кроватью  осколки
разбитой тыквы.  И, наконец,  пятое: саквояж с хирургическими инструментами.
Гнездо для большого скальпеля пустует.
     Слушатели ахнули. Японец  открыл глаза,  коротко взглянул на комиссара,
но опять ничего не сказал.
     Сейчас расколется, подумал Гош и ошибся. Не поднимаясь  со стула, азиат
резко обернулся к стоявшему  у него за спиной инспектору и рубящим движением
ударил снизу  вверх  по  руке,  державшей револьвер.  Пока оружие  описывало
живописную дугу в воздухе, шустрый японец уже оказался возле  двери.  Рывком
распахнул  ее  -  и   уперся  грудью  в  два  "кольта":  в  коридоре  стояли
полицейские.  В  следующий  миг револьвер  инспектора,  завершив траекторию,
грохнулся о середину стола и оглушительно пальнул. Звон, визг, дым.
     Гош быстро  оценил  ситуацию: арестант пятится  назад,  к стулу; миссис
Труффо в обмороке; других жертв не наблюдается; в часах Биг-Бен  чуть пониже
циферблата дырка, стрелки не движутся. Часы; звонят. Дамы визжат. Но в целом
ситуация под контролем.
     Когда японец был водворен на место и для верности закован  в наручники,
когда докторшу вернули  к жизни и все снова  расселись, комиссар улыбнулся и
сказал, немножко рисуясь хладнокровием.
     -   Только   что,   господа  присяжные,  вы  присутствовали  при  сцене
чистосердечного признания, правда, сделанного в не совсем обычной манере.
     Он  снова  оговорился  насчет  присяжных,  но   поправляться  не  стал.
Репетиция так репетиция.
     - Это была  последняя из улик, такая прямая, что прямее уж не бывает, -
подытожил довольный Гош. - А вам, Джексон, выговор. Я ведь предупреждал, что
этот парень опасен.
     Инспектор стоял багровый, как вареный рак. Пусть знает свое место.
     В общем, все складывалось отлично.
     Японец сидел под  тремя наставленными дулами,  прижав к груди скованные
руки. Глаза он снова закрыл.
     - Все, господин инспектор. Можете его  забирать.  Пусть  пока посидит в
вашей каталажке. А потом, когда формальности будут завершены, я заберу его с
собой во  Францию. Прощайте, дамы и господа.  Старина Гош сходит на берег, а
вам всем счастливого пути.
     - Боюсь, комиссар, что  вы п-поплывете с нами дальше, - будничным тоном
произнес русский.
     В первый момент Гошу показалось, что он ослышался.
     - А?
     - Господин  Аоно ни  в чем  не виноват, так  что  следствие  п-придется
продолжить.
     Вид у Гоша, должно быть,  был преглупый: глаза выучены, к щекам прилила
кровь.
     Не дожидаясь взрыва, русский с поистине неподражаемым апломбом сказал:
     -  Господин капитан, на к-корабле верховная власть  - это  вы. Комиссар
только  что разыграл перед нами имитацию судебного  разбирательства,  причем
взял на себя роль прокурора и  исполнил ее чрезвычайно убедительно. Однако в
цивилизованном  суде после обвинителя слово предоставляют з-защитнику.  Если
позволите, я хотел бы взять эту миссию на себя.
     -  Чего там время терять? - удивился  капитан. -  По-моему,  все  и так
ясно. Господин полицейский все очень хорошо объяснил.
     - Ссадить на берег пассажира - д-дело нешуточное. В конечном итоге  вся
ответственность  ляжет  на  капитана.  Подумайте,  какой  урон  вы  нанесете
репутации п-пароходства, если выяснится, что  произошла ошибка. А  я  уверяю
вас, - Фандорин чуть повысил голос, - что комиссар ошибается.
     -  Чушь!  -  воскликнул  Гош.  -  Но впрочем я не  возражаю.  Это  даже
любопытно. Говорите, мсье, я с удовольствием послушаю.
     В  самом  деле,  репетиция  так репетиция.  Этот  мальчишка  неглуп  и,
возможно, обнаружит в логике  обвинения  какие-нибудь прорехи, которые нужно
будет залатать. Если на процессе прокурор сядет в лужу,  комиссар Гош сумеет
придти ему на помощь.
     Фандорин закинул ногу на ногу, сцепил пальцы на колене.
     -  Вы  произнесли  яркую  и  д-доказательную  речь.  На  первый  взгляд
аргументация кажется  исчерпывающей. Ваша логическая  цепочка выглядит почти
безупречно,  хотя  так  называемые  "косвенные обстоятельства",  разумеется,
никуда  не г-годятся. Да, господин Аоно был в Париже 15 марта. Да, господина
Аоно не было в салоне во время  убийства п-профессора. Сами по  себе два эти
факта еще ничего не значат, так что давайте рассматривать их не будем.
     - Ну давайте, - насмешливо согласился Гош. - Перейдем сразу к уликам.
     - Извольте. Более или  менее веских улик  я насчитал пять.  Мсье Аоно -
врач, но почему-то скрывал данное  обстоятельство. Это раз. Мьсе Аоно  может
одним ударом  расколоть достаточно  твердый  предмет - тыкву,  а возможно, и
голову. Это  два.  У господина Аоно  нет  эмблемы "Левиафана".  Это  три.  В
саквояже обвиняемого  нет скальпеля, которым,  возможно, был убит  профессор
Свитчайлд.  Это четыре.  И,  наконец, пять: только  что,  на  наших  глазах,
обвиняемый  предпринял  попытку  бегства, чем  себя  окончательно изобличил.
Кажется, я ничего не забыл?
     - Есть еще и  шесть, - вставил комиссар.  - Он не может дать объяснений
ни по одному из этих пунктов.
     - Хорошо, пусть шесть, - легко согласился русский. Гош усмехнулся:
     - По-моему, более  чем достаточно для  того, чтобы любой  суд присяжных
отправил голубчика на гильотину. Инспектор Джексон внезапно качнул головой и
буркнул:
     - То the gallows.
     - Нет, на  виселицу, - перевел Ренье. Ах, англичанин, черная  душа! Вот
пригрел змею на груди!
     -  Но  позвольте,  -  закипятился Гош.  -  Следствие  вела  французская
сторона. Так что парень пойдет на гильотину!
     -  А  решающую  улику, отсутствие скальпеля,  обнаружила британская. Он
отправится на виселицу, - перевел лейтенант.
     - Главное преступление совершено в Париже! На гильотину!
     - Но  лорд Литтлби - британский подданный. Профессор Свитчайлд тоже. На
виселицу.
     Казалось,  японец  не  слышит  этой  дискуссии,  грозившей  перерасти в
международный  конфликт.  Глаза его  были  попрежнему закрыты,  лицо  ровным
счетом  ничего не выражало.  Все-таки эти желтые  не такие, как мы,  подумал
Гош. А еще возись с  ним: прокурор, адвокат, присяжные, судьи  в мантиях. То
есть, конечно, все правильно, демократия есть демократия, но по-простому это
называется "метать бисер перед свиньями".
     После паузы Фандорин спросил:
     - Вы закончили прения? Я могу п-продолжить?
     - Валяйте,  -  угрюмо  сказал  Гош,  думая  о  предстоящих  баталиях  с
британцами.
     -  Пожалуй, разбитые  тыквы д-давайте тоже обсуждать не  будем. Это еще
ничего не доказывает. Вся эта комедия комиссару начинала надоедать.
     - Ладно. Не будем мелочиться.
     - П-превосходно. Остается пять пунктов: скрывал, что врач; нет эмблемы;
нет скальпеля; пытался сбежать; не дает объяснений.
     - И каждого пункта достаточно, чтобы парня отправили... на эшафот.
     - Все  дело  в  том,  комиссар,  что  вы  мыслите  по-европейски,  а  у
г-господина  Аоно  логика  иная,  японская,  и  п-проникнуть  в  нее  вы  не
удосужились.  Я  же  имел  честь  не  раз  беседовать  с  этим  человеком  и
представляю себе его  душевное устройство лучше, чем вы. Мсье Аоно не просто
японец, он - самурай,  причем  из  д-древнего и влиятельного рода.  В данном
случае это важно.  На протяжении пятисот лет  мужчины  рода Аоно были только
воинами,  все   прочие  профессии  почитались  недостойными  членов  т-такой
родовитой фамилии. Обвиняемый  -  третий сын  в семье. Когда  Япония  решила
сделать шаг навстречу Европе,  многие знатные семьи стали п-посылать сыновей
учиться за границу. Так же поступил и отец  господина  Аоно. Своего старшего
сына он  послал  учиться в  Англию на  морского  офицера.  Дело в  том,  что
княжество Сацума, где обитает род  Аоно, поставляет к-кадры в военно-морской
флот Японии, и  именно морская служба считается в  Сацуме самой  престижной.
Своего  второго сына Лоно-старший отправил  в Германию,  в военную академию.
После  франко-германской  войны 1870  года  японцы решили взять  за  образец
г-германскую модель устройства  армии, и все военные советники у  них немцы.
Эти сведения о семье Аоно мне сообщил сам обвиняемый.
     - Ну и на  кой черт нам знать все эти аристократические  подробности? -
раздраженно спросил Гош.
     - Я  обратил внимание,  что  о  своих  предках и  о  старших  б-братьях
обвиняемый  рассказывает   с   гордостью,  о   себе   же   предпочитает   не
распространяться. Я д-давно заметил,  что для выпускника Сен-Сира мсье  Аоно
удивительно  несведуш  в военных делах.  Да  и  с  какой стати  его стали бы
посылать во французскую военную академию, если он сам говорил,  что японская
армия  строится по  г-германскому  образцу?  Мое  предположение  сводится  к
следующему.  Следуя веяниям  эпохи, своему  третьему сыну Аоно-старший решил
дать сугубо мирную профессию - сделать его врачом. Насколько я знаю из книг,
в  Японии  не п-принято  оспаривать решение  главы  семейства,  и обвиняемый
покорно поехал учиться на медицинский факультет. Однако чувствовал  себя при
этом глубоко несчастным и даже  опозоренным. Он,  отпрыск воинственного рода
Аоно,  вынужден  возиться с бинтами и к-клистирными трубками! Вот  почему он
назвался  нам военным. Ему просто было стыдно признаться в своей нерыцарской
профессии. С европейской точки зрения это возможно, нелепо, но  постарайтесь
взглянуть на  дело его г-глазами. Как чувствовал бы себя ваш соотечественник
д'Артаньян, если  б  мечтал  о  мушкетерском плаще,  а вместо этого  попал в
лекари?
     Гош увидел, что в японце произошла перемена. Он открыл  глаза и смотрел
на  Фандорина с  явным  волнением,  а  на щеках  выступили  багровые  пятна.
Краснеет что ли? Бред!
     -  Ах, какие  нежности,  -  фыркнул Гош.  -  Но  не  буду  придираться.
Расскажите-ка  мне   лучше,   мьсе  защитник,  про  эмблему.  Куда  дел  ваш
застенчивый подзащитный? Постыдился надеть?
     - Вы абсолютно правы, - невозмутимо кивнул самозваный адвокат. - Именно
п-постыдился. Вы видите, что написано на этом значке?
     Гош взглянул на лацкан.
     - Ничего тут такого не написано. Только три начальные буквы пароходства
"Джаспер-Арто партнершип".
     - Именно. - Фандорин начертил в воздухе три большие буквы. - J - А - Р.
Получается "джап".  Это презрительная  кличка,  которой иностранцы  называют
японцев. Вот вы, комиссар, согласились бы носить  на груди значок с надписью
"лягушатник"?
     Капитан, Клифф  запрокинул голову и зычно расхохотался. Улыбнулись даже
кисломордый Джексон и  чопорная мисс  Стамп.  Зато у  японца багровые  пятна
расползлись еще шире.
     Сердце  Гоша  сжалось   от  недоброго  предчувствия.  Голос   подернуло
несолидной сипотцой:
     - А сам он не мог все это объяснить?
     - Это невозможно. Видите  ли, насколько  я  мог понять из п-прочитанных
книг, главное  отличие  европейцев от японцев состоит  в нравственной основе
социального поведения.
     - Что-то больно мудрено, - заметил капитан. Дипломат обернулся к нему:
     -  Вовсе нет. Христианская культура построена  на чувстве вины. Грешить
плохо,  потому  что  потом  б-будешь  терзаться  раскаянием.  Чтобы избежать
ощущения вины, нормальный европеец старается вести  себя  нравственно. Точно
так же и японец стремится не нарушать этических  норм, но по другой причине.
В  их обществе  роль  морального  сдерживателя  играет стыд.  Хуже всего для
японца оказаться  в  стыдном п-положении, подвергнуться осуждению или,  того
хуже, осмеянию общества. Поэтому японец  очень боится совершить какое-нибудь
непотребство.  Уверяю  вас:  в  качестве  общественного   цивилизатора  стыд
эффективнее,  чем  совесть.  С   точки  зрения  мсье  Аоно  было  совершенно
невообразимо  говорить о "стыдном" вслух, да еще с чужаками. Быть врачом,  а
не военным  стыдно. Признаваться в том, что  солгал, еще стыдней. Допустить,
что он,  японский самурай,  может придавать  хоть какое-то значение  обидным
кличкам, - это и подавно исключается.
     -  Спасибо за лекцию, - иронически поклонился Гош.  - А  сбежать из-под
стражи ваш подзащитный пытался тоже от стыда?
     - That's the  point*, - одобрил Джексон, из  врага вновь  превращаясь в
союзника. - The yellow bastard almost broke my wrist?** * В  том-то и штука,
(англ.)
     ** Желтый ублюдок чуть не сломал мне запястье. (англ.)


     -  Вы опять угадали, к-комиссар.  Бежать  с парохода  невозможно,  да и
некуда.  Считая  свое  положение безвыходным  и предвидя впереди  лишь новые
унижения,  мой  подзащитный (если уж  вам угодно так его называть) наверняка
хотел  з-запереться у  себя  в  каюте и  покончить с  собой  по самурайскому
обряду.  Не  правда ли, мсье Аоно?  - впервые обратился Фандорин  напрямую к
японцу.
     Тот не ответил, однако опустил голову.
     - Вас ждало бы разочарование, - мягко сказал ему дипломат. - Вы, должно
быть, прослушали:  ваш  ритуальный  к-кинжал  был изъят  полицией  во  время
обыска.
     - А-а,  вы  про это, как  его, хиракира, харикари,  - ухмыльнулся в усы
Гош. - Ерунда,  не верю, чтобы человек мог сам себе вспороть  брюхо. Сказки.
Если уж приспичило на тот  свет, лучше расколотить башку  об стенку.  Но я и
здесь  не стану с вами препираться.  У меня есть  улика, против  которой  не
попрешь  -  отсутствие  среди его инструментов  скальпеля.  Что  вы  на  это
скажете?  Что настоящий  преступник  заранее  стащил  у  вашего подзащитного
скальпель,  собираясь совершить убийство и свалить ответственность на  Аоно?
Не  вытанцовывается!  Откуда  убийце  было  знать,  что  профессор  вздумает
делиться  с  нами своим  открытием  именно  за обедом?  Да  Свитчайлд и  сам
только-только сообразил, в  чем фокус  с платком. Помните, каким встрепанным
он вбежал в салон?
     -  Ну, отсутствие скальпеля мне объяснить  п-проще простого. Причем это
уже не  из  области предположений, а  п-прямой факт.  Вы  помните, как после
Порт-Саида из кают вдруг загадочным образом стали исчезать вещи?  Потом  это
т-таинственное поветрие прекратилось так же внезапно, как началось. И знаете
когда? После  смерти нашего  чернокожего б-безбилетника. Я долго  размышлял,
почему  и каким  образом он оказался на "Левиафане",  и вот моя версия. Этот
негр,   вероятнее   всего,   был   вывезен   из   глубин   Африки  арабскими
работорговцами, причем в Порт-Саид его  привезли  водным путем. Почему я так
д-думаю? Потому что сбежав от своих хозяев, негр забрался  не куда-нибудь, а
на корабль. Видимо, он  верил, что раз  к-корабль увез его из  дома, значит,
может и доставить обратно.
     - Какое  это имеет отношение к  нашему делу? - не  выдержал Гош.  - Ваш
негр погиб  еще  5 апреля, а Свит-чайлда  убили вчера! Да  и вообще ну вас к
черту с вашими сказками! Джексон, уводите арестованного!
     Он  решительно  двинулся  к  выходу,  но  дипломат  вдруг  крепко  взял
комиссара за локоть и с отвратительной вежливостью сказал:
     - Дорогой мсье Гош, я хотел бы  д-довести  свою аргументацию до  конца.
Потерпите еще чуть-чуть, осталось недолго.
     Гош хотел высвободиться,  но пальцы  у молокососа  оказались стальными.
Дернувшись  раз, другой,  сыщик  решил  не  выставляться  в смешном  виде  и
обернулся к Фандорину.
     -  Хорошо, еще  пять  минут,  -  процедил Гош,  с  ненавистью  глядя  в
безмятежные голубые глаза наглеца.
     - Б-благодарю. Чтобы разрушить вашу последнюю  улику, пяти минут вполне
хватит...  Я знал, что  у беглеца  на пароходе где-то должно быть логово.  В
отличие от вас,  капитан,  я  начал  не с  трюмов и угольных ям, а с верхней
п-палубы.  Ведь  "черного человека" видели только пассажиры первого  класса.
Резонно было предположить, что он прячется где-то  здесь. И в самом деле,  в
третьей от носа шлюпке по правому б-борту я нашел  то, что искал:  объедки и
узелок  с вещами. Там  было несколько  цветных тряпок, нитка бисера и всякие
блестящие п-предметы - зеркальце, секстант, пенсне и, среди прочего, большой
скальпель.
     -  Почему я  должен  вам  верить?  - взревел Гош. Дело  прямо на глазах
рассыпалось в труху.
     -  Потому  что  я  лицо  незаинтересованное  и г-готов подтвердить свои
показания под  присягой. Вы позволите продолжать? -  Русский улыбнулся своей
тошнотворной  улыбочкой.  -   Спасибо.  Очевидно,   бедный   негр  отличался
хозяйственностью и собирался вернуться домой не с пустыми руками.
     - Стоп-стоп! - нахмурился  Ренье. - Однако почему, мсье Фандорин, вы не
сообщили о своей находке нам с капитаном? Какое вы имели право ее утаить?
     -  Я  ее не  утаивал. Узелок  я  оставил на  т-том  же месте.  А  когда
наведался  к шлюпке через  несколько  часов, уже п-после окончания  поисков,
узелка там не обнаружил. Я был уверен, что его нашли ваши матросы. Теперь же
получается, что вас опередил убийца профессора. Все трофеи негра,  включая и
скальпель господина Аоно, достались  ему. Вероятно,  п-преступник  предвидел
возможность... крайних мер  и на  всякий случай, носил скальпель  при себе -
чтобы увести следствие по  ложному  пути.  Скажите, мсье Аоно, у вас выкрали
скальпель?
     Японец помедлил и неохотно кивнул.
     - А  не говорили вы об  этом, потому что у  офицера императорской армии
с-скальпеля быть никак не могло, верно?
     - Секстант был мой! - объявил рыжий баронет. - Я думал, что... впрочем,
неважно. А  его,  оказывается,  украл тот дикарь. Господа, если  кому-нибудь
проломят голову моим секстантом, учтите - я тут не при чем.
     Это был полный крах. Гош растерянно покосился на Джексона.
     - Очень жаль, комиссар, но ви должен продолжать свое плавание, - сказал
инспектор по-французски и сочувственно  скривил тонкие губы. - My apologies,
Mr.  Aono.  If  you just stretch  your  hands...  Thank you.* *  Примите мои
извинения, мистер Аоно. Протяните, пожалуста, руки. Спасибо. (англ.)


     Жалобно звякнули наручники.
     В наступившей тишине звонко раздался испуганный голос Ренаты Клебер:
     - Позвольте, господа, но кто же тогда убийца?



         * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Бомбей - Полкский пролив * 

        Гинтаро Аоно

     
     4-го месяца 18-го дня
     В виду южной оконечности
     Индийского полуострова


     Третий день как покинули Бомбей, а я все  это время  не  раскрывал свой
дневник.  Такое  происходит со  мной впервые,  ведь я взял  себе  за твердое
правило  писать  каждый  день.  Но перерыв я  устроил  намеренно. Нужно было
разобраться в нахлынувших на меня чувствах и мыслях.
     Лучше  всего  суть  произошедшего во  мне  переворота  передает  хайку,
родившееся  в тот момент, когда полицейский инспектор  снял  с меня железные
кандалы.
     Одинок полет Светлячка в ночи. Но в небе - звезды.
     Я сразу понял: это очень хорошее стихотворение, лучшее из всех, которые
я когда-либо написал, но смысл его неочевиден и требует разъяснений. Три дня
я размышлял, прислушивался к себе и, кажется, наконец разобрался.
     Со мной произошло то великое чудо, о котором мечтает всякий человек - я
испытал сатори  или,  как  называли  это блаженное состояние древние  греки,
катарсис.  Сколько раз говорил мне  Наставник, что сатори приходит, если  уж
приходит,  само,  без   понуканий  и  предупреждений!  Человек   может  быть
праведником  и мудрецом,  просиживать в позе дзадзэн по  многу часов в день,
прочесть   горы  священных  текстов,  но  так  и  умрет  непросветленным,  а
какому-нибудь  бездельнику,  глупо  и  бессмысленно бредущему по жизни,  оно
вдруг явится  во всем своем величественном сиянии и разом переменит все  его
никчемное существование! Я и  есть  тот самый бездельник.  Мне повезло. В 27
лет я родился заново.
     Озарение  и очищение  пришло ко  мне не в момент духовной и  физической
концентрации, а в  ту минуту, когда я был раздавлен, жалок и ничтожен, когда
от  меня осталась  одна оболочка,  как от лопнувшего воздушного  шарика.  Но
лязгнуло  глупое  железо,  инструмент   моего  преображения,  и  я  вдруг  с
невыразимой остротой ощутил, что я - это не я, а... Нет, не так. Что я - это
не только я, но и бесчисленное  множество других жизней. Что я - не какой-то
там Гинтаро Аоно, третий сын старшего советника его светлости князя Симадзу,
а малая, но  от  того не менее  драгоценная частица Единого.  Я есть во всем
сущем, и все сущее есть во мне. Сколько  раз я  слышал эти слова,  а  понял,
нет,  прочувствовал  их  только 15 числа 4 месяца  11 года Мэйдзи,  в городе
Бомбее, на  борту огромного европейского  парохода. Поистине причудлива воля
Всевышнего.
     В  чем же  смысл  интуитивно возникшего во  мне  трехстишья? Человек  -
одинокий светлячок в бескрайнем мраке ночи. Свет его так слаб,  что освещает
лишь крошечный кусочек пространства, а вокруг лишь  холод, тьма и  страх. Но
если  отвести  испуганный  взгляд  от  находящейся  внизу  темной  земли   и
посмотреть ввысь (всего-то и надо - повернуть голову!), то увидишь, что небо
покрыто звездами. Они  сияют ровным,  ярким  и вечным светом. Ты во  тьме не
один. Звезды - твои друзья,  они помогут и не бросят в беде. А чуть позже ты
понимаешь другое,  не менее важное: светлячок -  тоже звезда, такая же,  как
все  остальные.  Те,  что  в небе,  тоже видят твой  свет, и  он помогает им
вынести холод и мрак Вселенной.
     Наверное,  жизнь моя  не  изменится. Я буду такой  же, как прежде,  - и
суетный, и вздорный,  и подверженный страстям. Но в глубине моей души теперь
всегда будет  жить достоверное знание. Оно спасет и поддержит меня в трудную
минуту. Я больше  не мелкая лужа, которую может расплескать по земле сильный
порыв ветра. Я - океан, и  буря, прокатившись  всесокрушающим цунами по моей
поверхности, не затронет сокровенных моих глубин.
     Когда я, наконец,  все это  понял и  мой дух преисполнился радостью,  я
вспомнил о том,  что величайшая  из добродетелей -  благодарность. Первая из
звезд, чье  сияние я разглядел в кромешной тьме,  - это Фандорин-сан. Именно
благодаря ему мне стало ясно, что я, Гинтаро Лоно,  не безразличен Миру, что
Великое Извне не бросит меня в беде.
     Но  как  объяснить человеку другой  культуры, что он навеки мой ондзин?
Такого  слова  в  европейских  языках нет.  Сегодня я, набравшись  смелости,
заговорил с ним об этом, но, кажется, ничего путного из беседы не вышло.
     Я поджидал Фандорина-сан на шлюпочной  палубе, зная, что он придет туда
со своими гирями ровно в восемь.
     Когда он появился, затянутый в свое полосатое трико (надо будет сказать
ему,  что  для  физических упражнений  лучше  подходит  не  обтягивающая,  а
просторная одежда), я подошел и низко поклонился.  "Что  это  с  вами,  мсье
Аоно? -  удивленно спросил он.  -  Почему вы согнулись  и  не разгибаетесь?"
Разговаривать в такой поэе было невозможно, и потому  я  выпрямился, хотя, в
подобной ситуации, конечно, следовало бы задержать поклон  подольше.  "Это я
выражаю вам свою бесконечную благодарность", - сказал я, очень волнуясь. "Да
бросьте  вы", -  небрежно махнул он рукой. Этот жест  мне очень понравился -
тем самым Фандорин-сан  хотел преуменьшить размер оказанного мне благодеяния
и избавить  своего  должника от  чрезмерного чувства  благодарности.  На его
месте так же поступил бы любой японец благородного воспитания. Но эффект был
обратным -  мой  дух преисполнился еще большей благодарности. Я  сказал, что
отныне  в  неоплатном долгу перед ним. "Ну  уж и неоплатном, - пожал плечами
он. - Просто хотелось осадить  этого  самодовольного индюка".  (Индюк  - это
такая  уродливая  американская  птица  со смешной  походкой,  преисполненной
сознания собственной важности; в  переносном  смысле  - чванливый  и  глупый
человек).  Я вновь оценил деликатность собеседника, но мне обязательно нужно
было втолковать ему, как многим я ему обязан. "Спасибо за то, что спасли мою
никчемную жизнь, - снова  поклонился я. - Втройне спасибо за то,  что спасли
мою честь. И бесконечное количество  спасибо за то, что  открыли  мой третий
глаз, которым я вижу то, чего  не видел прежде". Фандорин-сан посмотрел (как
мне  показалось, с некоторым опасением) на мой лоб,  словно ожидал,  что там
сейчас раскроется и подмигнет ему еще один глаз.
     Я сказал, что он - мой ондзин,  что  моя  жизнь теперь принадлежит ему,
чем,  по-моему, напугал его  еще  больше. "О,  как я  мечтаю  о  том, что вы
окажетесь в смертельной опасности, а я  спасу вас - как  вы спасли  меня!" -
воскликнул я.  Он перекрестился и сказал:  "Не  хотелось  бы.  Если  вас  не
затруднит, мечтайте, пожалуйста, о чем-нибудь другом".
     Разговор  никак не  получался.  В  отчаянии я вскричал:  "Знайте, что я
сделаю для  вас все, что угодно!" И уточнил свою клятву, чтобы  впоследствии
не возникло недоразумений: "Если это будет не  во вред его  величеству, моей
стране и чести моей семьи".
     Мои слова вызвали  у Фандорина-сан странную реакцию. Он засмеялся! Нет,
я,  наверное,  никогда  не  пойму красноволосых.  "Ну  хорошо, - сказал  он,
пожимая мне руку. - Если  вы  так настаиваете, то извольте. Из Калькутты мы,
верно, поплывем в Японию  вместе. Можете вернуть мне  долг уроками японского
языка".
     Увы,  этот  человек  не  принимает  меня  всерьез.  Я  хотел бы  с  ним
подружиться,  но  гораздо больше,  чем я, Фандорина-сан  интересует  главный
штурман Фоке,  человек  ограниченный  и  неумный. Мой  благодетель  проводит
немало  времени  в  компании  этого  болтуна,  внимательно  выслушивает  его
похвальбу о морских приключениях и любовных похождениях, даже ходит с Фоксом
на вахту! Честно  говоря, меня  это задевает. Сегодня я был свидетелем того,
как Фоке расписывал свой роман с "японской аристократкой" из Нагасаки. И про
маленькую грудь рассказал, и  про алые губы, и про все остальные особенности
этой  "миниатюрной  куколки".  Должно  быть, какая-нибудь дешевая  шлюха  из
матросского  квартала.  Девушка из приличной  семьи  с варваром и  слов