. -- Это председатель колхоза "Коммунар" Иван Тихоныч Никитин, -- безмятежно сообщает Щепкин. -- По-моему, отношения были дружеские. Человек он симпа-тичный и неглупый. -- Товарищ Никитин? -- Что? -- Знакомство? Отношения? -- Понятно, знаком. А любить не за что. -- При каких обстоятельствах вы познакомились? Никитин открыл было рот, а слова с языка не идут. -- Пускай он... Соврет -- поправлю. Знаменский оборачивается к Щепкину: -- Прошу. -- Впервые мы встретились осенью восьмидесятого года. Я предложил создать в колхозе подсобное производ-ство. Для дополнительного финансирования хозяйства. Вскоре был заключен договор по стандартной форме: рекомендованный мной бригадир взялся организовать мастерскую по изготовлению художественной чеканки. Разумеется, с использованием труда колхозников в свободное время. -- Так? -- спрашивает Пал Палыч Никитина. -- Фиктивную мастерскую! -- Что именно было фиктивным? -- Да все. Все! Кроме договора. -- Никитин отвечает Знаменскому, но смотрит на Щепкина. Смотрит с откры-той злостью. А Знаменский наблюдает за ним. Со старым авантю-ристом все ясно, и то, о чем он повествует, уже известно из допроса куда более подробно. Никитин же новый человек, которого еще предстоит понять и оценить. -- Ну конечно! Все фиктивное, кроме договора! -- улыбается Никитину Щепкин. -- В двух словах поясните. -- Даже с определенным удовольствием. Когда приду-маешь что-то нестандартное, невольно гордишься. -- Щепкин теперь обращается к ведущему протокол Орло-ву: долго смотреть в глаза Никитина -- все же нагрузка для нервов. -- Как-то утром меня осенило: создать совер-шенно мифическую мастерскую. Чтобы ни-че-го не вы-пускала. Одна вывеска. Готовые изделия в торговле взяли, по той же цене сдали, только ярлычки переклеили: "Изготовлено цехом народных промыслов". И ни "левака", ни пересортицы. Так сказать, в белых перчатках. Пятнад-цать процентов оборота шли в колхозную кассу. -- За счет чего создавались преступные доходы? -- Для художественных промыслов мы получали раз-ное дефицитное сырье. На него всегда были покупатели, которые не боялись переплатить. -- Количество рабочих? -- осведомляется Орлов. -- В такие подробности я не вникал. -- Щепкин дела-ет жест в сторону председателя, переадресовывая воп-рос к нему. -- На данный момент -- сто пятьдесят человек, -- от-рывисто говорит тот. -- Две трети -- "мертвые души". За них получали они... организаторы. Остальные -- мои му-жики, которые ничего не делают. Зарплата по двести в месяц. И две старухи. Клеют этикетки. -- Я имел лишь скромную ренту, -- невинно уточняет Щепкин. -- За идею и мелкие консультации. -- Ты!.. -- гневно выдыхает Никитин. -- А к моим рукам копейки проклятой не прилипло!.. Зайдите в избу, увидите, -- обращается он к Знаменскому. -- Размеры "скромной ренты" вам известны? -- Нет. Сколько себе, сколько кому -- не знаю. -- Никитин сверлит злым взглядом затылок Щепкина, лю-бующегося игрой солнца в листве. -- Я им надавал дове-ренностей, гнилая башка! -- И чистых бланков с подписью! -- доносится сме-шок от окна. -- И бланков... -- сникает председатель. -- Затянули в такое... в такую... -- он не находит приличного слова. -- Товарищ следователь, маленький вопрос? По су-ществу, -- подает голос Щепкин. -- Да? -- Иван Тихоныч, вас разве принуждали? Может быть, били? Или подвешивали за ноги? Я предложил -- вы согласились. Прошу, чтобы это было в протоколе. -- В протоколе все будет, -- заверяет Орлов. -- Согласился, -- с болью произносит Никитин. -- Почему? Со всех сторон -- за горло! Сельхозтехника -- взошло из-под нее, не взошло -- гони наличные! Сельхозхимия посыпала от вредителей, заместо поля в пруд снесло -- все равно плати! -- Он накаляется. -- И тут приехали в самый пиковый момент! Щепкин и еще один из района. Знали когда, спасатели! -- Фамилия человека из района? -- уточняет Орлов. -- Лучков. Уже сидит за взятки. От тебя, говорит, требуется только вывеска и подпись... Начиналось-то с малого, с тридцати человек. Думал дыры залатать, закре-пить людей твердой зарплатой, чтоб не разбегались. А эта чертова мастерская пошла пухнуть, не удержишь! -- Одновременно рос доход колхоза, не правда ли? -- считает нужным отметить Щепкин. -- Одновременно рос. Поставили новый коровник, электродойку... Эх! -- сам себя обрывает председатель. -- Разве я один? У соседей похуже творили! -- Похуже -- это как? -- интересуется Пал Палыч. -- Пожалуйста, не секрет. Горели на мясопоставке. Стакнулись с магазином, купили партию по продажной цене. С места не сходя, оформляют, что сдали в торговлю по заготовительной. Обратно то же мясо покупают, об-ратно сдают. А оно из подсобки не тронулось. Так четыре раза по кругу -- и выполнили поставки. Без единого жи-вого килограмма! Когда это дело обмывали, говорят, тост был. За новую породу скота -- "чичиковскую"... Щепкин слушает с довольной улыбкой: плутуют люди, обходят закон -- приятно. -- Фиктивное мясо -- это безобразие! -- заявляет он. -- Иван Тихоныч глубоко прав, его мастерская все-таки... -- Нет! -- отрекается Никитин от защиты. -- Чужой виной не оправдаешься! Знаменский прохаживается по комнате, останавлива-ется около Орлова. -- Ну что? -- Суть ясна, Пал Палыч. -- Тогда следующий вопрос. Артамонов вам известен, товарищ Никитин? -- Понятно, известен. -- Чем он здесь занимался? -- Вел филькину отчетность. Выдавал жалованье му-жикам. В общем, и бухгалтер и кассир. -- Когда он был здесь последний раз? -- В тот самый день... -- С какой целью? -- Как обычно: снял в банке деньги с нашего счета, часть завез моим работничкам. Остальное поехало дальше. -- Расшифруйте, пожалуйста, "остальное". -- Оформлено было якобы оплата сырья, транспорта. Ну и то, что причиталось на "мертвых душ". -- Вы лично видели тогда Артамонова, разговаривали? Теперь и Никитин пристально смотрит в окно. -- Да, разговаривали... -- в тоне его проскальзывает покаянная нотка. -- Вон там встретились, возле старой баньки... ...Артамонов с неизменным чемоданчиком подошел к покосившейся баньке, около которой штабелем были составлены ящики с надписью "Не бросать!". В глубине за длинным столом под ярким торшером сидела старуха в очках. Хотя на дворе был ясный день, без искусственного освещения здесь было темновато. По левую и правую руку от старухи размещались ящики с чеканкой. На столе -- орудия производства: клей, коробка с этикетками, тряпки, скребки на деревянных ручках. Скребком она сдирала прежние торговые ярлыки -- раздавалось неприятное взвизгивание металла о металл, -- затем отработанным движением наклеивала на то же место другие, из коробки, и перекладывала в левый ящик готовую продукцию "народного промысла". -- Здорово, бабуся! Как производительность труда? -- Дурацкое дело нехитрое, -- проворчала бабка. -- А что на сегодняшний день имеется? Старуха повернула к себе лицевую сторону пластины. -- Кажись, елка... не, кажись, девка с коромыслом... Будешь брать? -- Для коллекции. Артамонов вынул из левого ящика "девку с коромыс-лом", отлепил еще не присохший ярлычок и нашлепнул на очередную очищенную бабкой чеканку. Ему забавно было поучаствовать в "производственном процессе". Стоя в проеме двери, наблюдал за ним Никитин. Заметив его, Артамонов смутился, стер тряпкой клей с пальцев. -- Добрый день, Иван Тихоныч. -- Здравствуй. До шоссе подбросишь? -- С удовольствием. Подобрав газету, он завернул чеканку, перевязал крест-накрест грубой веревкой. Председатель был не в духе, и Артамонов, стараясь держаться непринужденно, сказал: -- Дела идут, контора клеит? -- Никитин не отозвал-ся. -- До свидания, бабуся! Оба шли по улице. Щеголеватый Артамонов и предсе-датель в потрепанном черном пиджаке с двумя орденами Красной Звезды. -- Неважное настроение? -- спросил Артамонов. -- А чему прикажешь радоваться? -- неохотно ото-звался председатель. -- Природа, погода. Коровы мычат. Как в детстве. -- Мычат, потому что доить давно пора, -- охладил его председатель. -- Все равно, Иван Тихоныч, у вас тут рай! В городе меня тоже настроение заедает, хоть вой. А тут как-то даже забываюсь... -- Вон там тоже рай, -- едко бросил Никитин, указы-вая на троих мужчин, расположившихся в палисаднике за выпивкой. -- Празднуют твою получку! Завидя Артамонова, от троицы отделился дородный мужик лет пятидесяти и, пошатываясь, пошел навстречу с блаженной улыбкой: -- Благодетелям... почтение! -- Он поклонился в пояс. -- Шел бы ты, Тимофей! -- морщась, посоветовал председатель. -- Нет, желаю... -- Мужик снова отвесил поклон, теперь уже персонально Артамонову. -- Манна ты наша небесная! Кормилец и поилец!.. Ручку пожалуй... Артамонов поспешно убрал руку за спину. -- Брезгуешь?.. -- Мужик впал в скорую пьяную оби-ду. -- Не уважаешь? А я, может, член партии!.. Я брига-дир, если хочешь!.. А ты кто? -- Тимофей! -- гаркнул председатель. Тимофей длинно сплюнул и вернулся к собутыль-никам. -- Лучший полевод был! -- сказал председатель. -- А теперь -- вот. На работу уже шиш -- не дозовешься! Артамонов сорвал лопух и стер плевок, который уго-дил на чемодан как раз под ручкой. Лопух пыльный, по коже и блестящим замкам размазалась грязь. Артамонов вынул платок и под горький, отрывистый говор предсе-дателя машинально тер и тер чемодан. Потом они двинулись дальше. Выходка пьяного так покоробила Никитина, что он помолчал-помолчал и сно-ва не выдержал: -- Рай! Простор!.. Деревня -- это тебе не цветочки-грибочки. Это люди. Скот. Поля. Хлеб насущный! Ты поля-ми ехал -- много работают? От дурных денег все пошло вразнос! -- Ну что вы, Иван Тихоныч... а клуб почти по-строили... -- Что клуб, что клуб?! Вчера агроном уехал. Разлагай-тесь, говорит, без меня к чертовой бабушке! Этой весной пять изб заколотили. Пропадает деревня! Они остановились у "Волги", Артамонов бросил внутрь чемодан и сверток из баньки. -- Что ж теперь делать? -- растерянно произнес он. -- Закрыть лавочку? -- Теперь закроешь! Я попробовал, а мне говорят -- во! -- Никитин сложил из пальцев решетку. -- Твои хозя-ева. Удивляешься? Послышался женский крик: -- Тихоныч! Тихоныч! -- Здесь я! -- гаркнул Никитин. Подбежала запыхавшаяся женщина: -- Опять электричества нет, дойка стала! -- А движок на что? Женщина в отчаянии подняла сжатые кулаки. -- Василий-механик пьяный! Запорол движок! -- А-ах он... -- председатель сглотнул яростное руга-тельство. -- Бей в набат! Всех баб на ферму -- бегом! Доить вручную! Женщина опрометью бросилась обратно. Разноголосо, надрывно мычали коровы, и председа-тель слушал с искаженным лицом. -- Иван Тихоныч, я попробую движок?.. -- предло-жил Артамонов. -- Может, помогу? Никитин смерил его презрительным взглядом: ты? городской пижон и белоручка? составитель фальшивых бумажек? ты мне починишь движок?! -- Спасибо уж, помогли: и клуб и коровник по после-днему слову... А вот сейчас перегорит молоко -- и пропа-ло стадо, хоть под нож пускай! Откуда ему знать, что никакой движок не проблема для мастеровитого Артамонова! А тот, пристыженный, растерянный, не решился настаивать. Заученными, но странными движениями председа-тель вытряхнул из пачки папиросу и закусил зубами мундштук. И впервые по-настоящему видны его руки -- мертвые кисти в черных перчатках. Протезы. -- Знал бы заранее, -- сказал Никитин, прикуривая и близко глядя в глаза Артамонова, -- на версту бы не подпустил! Поставил бы на горке пулемет против всей вашей породы -- и до последнего патрона! До последне-го!.. Жив только верой и надеждой: авось всякую по-гань -- с корнем! А коли нет, то сел бы в твой краси-вый автомобильчик, закрыл глаза и не стал сворачивать. Мочи нет, понимаешь?! Все сворачивать... везде свора-чивать... Донесся звук набата -- резкие тревожные удары по металлическому диску, подвешенному на столбе. Опусто-шенный своей вспышкой, председатель сделал "кругом" и, сутулясь, пошел назад. Артамонов долго смотрел вслед. Потом оглянулся и увидел окружающее иначе, чем прежде. Неблагополучи-ем веяло вокруг. Слепо таращилась из-за поваленного забора нежилая изба. А поодаль еще одна была забита свежими досками... Артамонов приблизился к покинутому жилищу и ис-пытующе, словно стараясь что-то до конца понять, заг-лянул через забор в пустой двор... Наваждение рассеял автомобильный гудок. Грузовик с полным кузовом новых ящиков для старухи в баньке давал понять, что легковушка мешает проехать. Артамонов возвратился к "Волге" и подал назад, ос-вобождая путь грузовику. А затем рванул с места и покатил, покатил, не разби-рая дороги... x x x У невысокого забора, ограждающего территорию дет-ского сада, стоят по одну сторону Игорек Артамонов, по другую -- Снежкова. Перегнувшись через штакетник, она умиленно гладит ребенка по голове. -- Золотко ты мое! Узнал тетю Тасю, миленький! А у меня конфетки есть, твои любимые! -- Снежкова протя-гивает мальчику пакетик. -- Большой-то какой стал... Вкусно, да? Надо же -- узнал! Я думала, забыл уже... А папу ты помнишь!? -- Папа уехал. -- А помнишь, как ко мне ездили? Ягодки в палисад-нике собирал, помнишь? Я, бывало, жду, пирогов напе-ку и с луком, и с капустой. Папа с луком любил... А у соседки курочки, помнишь? Цып-цып-цып... Беленькие... Игорек, а мама замуж не вышла? -- Не знаю, -- затрудняется мальчик. -- Ну... новый папа к вам не ходит? -- Не-ет. -- Это хорошо. Неродной -- он и есть неродной... А ты рад, что я пришла? -- Ага. -- Я к тебе еще приду. Чего тебе принести, Игоречек? -- Машинку принеси. -- А и правда! Ты все, бывало, в машинки играл... Как тебе приехать, я половики скатывала, чтобы не цепля-лись под колесами... Заворковавшись, Снежкова замечает Артамонову, только когда та приближается уже вплотную и кладет сыну руку на плечо. -- Мамочка, это тетя Тася! -- Я поняла, -- ровным тоном отзывается Артамоно-ва. -- Конфеты отдай тете обратно. -- Мальчик нехотя повинуется. -- И иди побегай. Тот, оглядываясь, отходит. Снежкова потерянно смот-рит вслед, сжимая пакет с конфетами. -- Мой сын не нуждается в ваших подачках. И не смейте больше здесь появляться, -- голос Артамоновой напряжен, но спокоен. -- Съем я его, что ли... -- сдавленно бормочет Снеж-кова. -- Хватит того горя, которое вы причинили нашей семье. При всей неловкости и виноватости, какие неиз-бежно испытывает любовница при столкновении с за-конной женой, Снежкова не может смолчать. -- Не я, так другая была бы... При счастливой жизни от жены не бегут... -- А в той своей, вольной жизни... -- помолчав, гово-рит Артамонова, -- где была "Волга", вы и все остальное... там Толя был счастлив? Прямота и серьезность вопроса заставляют Снежкову, может быть, впервые трезво взглянуть на прошлое и ответить искренне. -- Наверное, нет... -- поникая, отвечает она. -- Все за чем-то он гнался... хотел чего-то... а радости не полу-чалось... Какое уж счастье... -- кончает Снежкова на полушепоте и кидает в сумку злосчастные конфеты. -- Пойду я... Она идет вдоль ограды и вдруг слышит: -- Теть Тась! -- Игоречек, к маме беги, -- трясет Снежкова голо-вой. -- К маме. Ты маму любишь? -- Люблю. -- Вот так ей и скажи, -- моргает Снежкова мокрыми ресницами. -- Как скажешь? -- Мамочка, я тебя люблю. -- Правильно, Игоречек... Беги. 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского