ающих позавидовал Гиязу - какая у него веселая, беззаботная жена. Гияз про себя обрадовался: слава богу, кажется, она пришла в себя. Через неделю после приезда из Болгарии Гияз, вернувшийся с работы с цветами, нашел на столе записку. "Гия, милый, не ищи меня. Из нашей жизни ничего хорошего не выйдет. Постарайся начать все сначала. Вины твоей ни в чем нет, я благодарна тебе за все. Если можешь, прости и прощай. Целую, Глория". Гияз несколько раз прочитал записку, не осознавая страшного смысла слов,- если бы не знакомый почерк, подумал бы, что это чья-то злая шутка. В доме ничего не изменилось, кругом чисто, прибрано, цветы в горшках политы... Он распахнул гардероб - вперемежку с его вещами висели два ее стареньких платья и плащ. Не было чемодана и ее любимой дорожной сумки. Он кинулся к шкатулке, где у них хранились деньги и документы,- паспорта Глории не было. "Хоть бы деньги забрала",- подумал мельком. Он упал на тахту и заплакал - громко, навзрыд, как не плакал с детства... Прошел месяц, другой... Гияз никому не говорил, что Глория ушла от него, впрочем, и говорить-то было некому, в последнее время он мало с кем общался. Он еще и сам до конца не верил в случившееся, ему казалось, что у нее вновь какой-то срыв и скоро все пройдет, образуется, и она вернется домой. Почерневший от дум и бессонных ночей, он летел с работы, каждый раз надеясь, что Глория там. Если он знал, что задержится, оставлял в двери записку: "Глория, я буду во столько-то". Однажды, поднимаясь по лестнице, он не увидел своей записки на месте и чуть не задохнулся от радости. Но радость оказалась напрасной - записку, наверное, забрали озоровавшие мальчишки. По ночам ему вдруг казалось, что позвонили, и он, радостный, вскакивал, а потом от огорчения никак не мог заснуть до утра. Первые месяцы Гияз не пытался разыскивать Глорию, боялся скомпрометировать, что ли, и еще был уверен - она непременно вернется. На третьем месяце эта уверенность пропала, и он лихорадочно начал искать жену по известным ему адресам, но ниоткуда утешительных вестей не поступало. По вечерам он перестал выходить из дому, думал: а вдруг Глория позвонит или позвонят люди, которых он просил сообщить хоть что-то о ней. Только через год пришла вдруг телеграмма из Норильска, состоявшая из нескольких слов: "Не мучай себя, не ищи меня". Уже через неделю Гияз был в Норильске, прочесал весь город, поднял на ноги милицию, но следов Глории и там не обнаружил. Может, она попросила кого телеграфировать с другого конца света? Скорее всего, так оно и было, не иголка же в стоге сена, а человек, да и Норильск по тем годам был не так уж велик. Прошло два года. Увяли цветы в горшках - запоздалое увлечение Глории, и некогда счастливый дом - свидетель радостного смеха и веселых застолий - словно онемел... Только работа, где он был нужен, и проникшее в кровь чувство ответственности за нее поддерживали в Гиязе интерес к жизни. Разговоров о повышении Исламова уже никто не вел, говорили - сломался мужик. Хорошо еще, новый объект - завод бытовой химии не требовал такого напряжения, как строительство самого комбината, к тому же Гияз был уже теперь строителем тертым, как любил говорить их начальник. Недоброжелателей на работе у него, казалось, не было, а друзья, зная его беду (город-то маленький, захочешь - не утаишь, да и Глория была в Заркенте человеком известным, к тому же имела прямое отношение к строительству), всячески старались поддержать его. Коллектив у него на участке был сложившийся, работали лет восемь вместе. Но в один далеко не прекрасный день ситуация резко изменилась - начальником управления стал Силкин. Вышло это неслучайно. В последние годы на особо важные совещания, планерки строителей с участием высоких начальников из министерства и главка приглашались бригадиры, передовые рабочие. От их управления рабочих чаще всего представлял Силкин. На такие совещания в любую жару он всегда приходил в куртке-спецовке, на которой красовался орден. Надо отдать ему должное, Силкин достойно представлял интересы своего управления, не от одного выговора спас собственное начальство. Как и в любом деле, у строителей существует своя этика: нельзя откровенно подводить коллег, ставить их под удар, а строительство - это сплошная зависимость друг от друга, одного управления от другого. И то, что не мог, сообразуясь с этикой, сказать начальник управления или главный инженер в присутствии высокого начальства своему коллеге-смежнику, всегда мастерски, как бы по простоте душевной, говорил Силкин. Когда замминистра или другой начальник, обращаясь к Силкину, спрашивал: а что народ скажет, у смежников начинали трястись поджилки. Силкин был инженер, и был не так прост, как казалось, да и годы не прошли для него даром. Выступал он толково, дельно, но больше, конечно, кидал камни в чужой огород, отводя угрозу от своего управления, давая своему начальству возможность перевести дух, передислоцировать силы и заставляя смежников сдать выгодный по объемам и срокам фронт работ, в чем таилась и корысть его знаменитой бригады. Другого такого бригадира на стройке не было, и его не раз пытались сманить в другие управления, но Силкин своего управления держался крепко, видимо, считал, что от добра добра не ищут. Конечно, не до всего Силкин доходил сам, перед иными горячими совещаниями начальство тщательно инструктировало его и целые отделы готовили для него расчеты, поэтому выступал он во всеоружии и нужной линии держался строго, на это у него был нюх. Для вящей убедительности в разумных пределах допускалась самокритика,- все больше о бережном отношении к минутам, граммам, из которых, мол, складываются миллионы... Исламову каждый раз в таких случаях хотелось сказать: да оставьте вы в покое минуты и граммы, сберегите лучше сами миллионы. Выступая часто и по делу, Силкин годами был на глазах высокого начальства. С иным начальником управления замминистра едва кивком головы поздоровается, а с Юрием Ивановичем непременно за руку, да еще о делах и самочувствии спросит. А уж если сам замминистра за руку здоровается, то управляющие разве только на руках не носят. За много лет работы Гияз так и не смог привыкнуть к подхалимажу, чинопочитанию, ведь вроде занимались серьезным мужским делом суровые, на первый взгляд, люди. Не мог привыкнуть и к подножкам. Он-то хорошо знал, что такое "подставить под удар" - в строительстве каждый удар нокаутирующий. Так вышло, что на одном крупном совещании в горячей перепалке замминистра сказал вдруг одному управляющему: считайте, что с завтрашнего дня вы не работаете в этой должности и, оглядев длинные столы, приказал начальнику СМУ принять дела. Растерявшийся начальник Гияза, понимая, что рушится судьба управляющего, не нашел ничего лучшего, чем спросить, кому же он должен передать дела. И тут смежники отыгрались за долгие годы унижений и подвохов. - Силкину Юрию Ивановичу... - загалдели они дружно, словно сговорившись, зная, что замминистра благоволил к бригадиру. - Юрий Иванович, вы что, институт успели одолеть? - спросил замминистра. Опять же, не дав Силкину рта открыть, опомниться, смежники дружно ответили: - Конечно, одолел, Сергей Петрович, он все одолеет. - Что ж, прекрасно, мы ценим, когда практики получают образование. - Замминистра посчитал, что Силкин заочно за эти годы закончил институт. - У меня возражений нет, лучший бригадир, депутат горсовета, орденоносец. Принимайте, Юрий Иванович, дела, раз начальники управлений так за вас хлопочут. Такие добрые отношения только на пользу дела. Так в какие-то полчаса решилась судьба трех человек, бумерангом ударившая и по четвертому - Гиязу. Месяца три, пока Силкин осваивался, привыкал к креслу, Исламова он по пустякам не дергал. Надо сказать, что с назначением Силкину повезло, вроде как в инженеры не рвался, ну а в начальники - это совсем другое дело, о таком повороте судьбы он и не мечтал, был убежден, что диплом никогда не понадобится. Вообще-то он тяготился уже своим бригадирством, многие проблемы, на которые у других уходит жизнь, он решил к тридцати, и материальных стимулов, которые бы подстегивали его честолюбие, уже не было,- молодой город щедро одарил Силкина всем, чем мог, и даже избрал своим депутатом. До тридцати, занятые своими жизненно важными проблемами, мало кто задумывается о власти, о ее гипнотизирующей силе, поражающей и того, кто ею владеет, и тех, кто вынужден этой силе и власти подчиняться. Безграничная власть Силкина над своей большой бригадой его уже не устраивала, не тот масштаб. Обрядившись в личину рабочего, он выиграл во многом, но, оперившись, набрав силу, обретя положение, своим практическим умом опять высчитал, что все-таки ограничил свой потолок, бригадирство для рабочего - предельная высота. А тут вдруг сразу начальник управления, с таким общественным положением, что инженеру в его годы и в самых смелых мечтаниях не привидится. С этой точки можно было штурмовать любые высоты: управляющий, а там - чем черт не шутит - может, и сам министр по-отечески передаст ему когда-нибудь свой пост. А почему бы и нет? Голос у него, Силкина, зычный, статью вышел дай бог всякому, нервы и здоровье в порядке, не то что его ровесники-прорабы, в день по две пачки сигарет выкуривают и без люминала заснуть не могут, то и дело за сердце хватаются. Образование у него прекрасное, институт закончил солидный, дневной. Повезло и с управлением: можно догадываться, какое он получил наследство, если его начальник без колебаний, вмиг был назначен управляющим. И главный инженер, и начальники отделов работали со дня основания СМУ и дело свое знали. Тут хоть спи на работе, а дело будет идти. Но Силкин спать не собирался, свой шанс он решил не упускать, к тому же его жена уже тяготилась Заркентом, мечтала вырваться в большой город. Повезло ему и с временем: горячка, царившая во время строительства комбината, прошла, тогда-то в любой день можно было сломать себе шею, а теперь у него впереди месяцы относительно спокойной жизни, необходимые для того, чтобы вникнуть в новую работу. Как только втянулся, почувствовал, что дела пошли, Силкин как бы заново увидел, что самый большой и ответственный участок возглавляет его однокурсник Исламов - свидетель его далеко не выдающейся учебы в институте, свидетель его расчетливого бегства от трудностей прорабства, свидетель многих своекорыстных дел в их многолетней работе в одном управлении. Силкин понимал: хоть он и начальник, указчик Исламову, но далеко не авторитет, а ему так хотелось всеобщего уважения! Ведь не мог он, распекая на планерке молодого прораба, сказать в присутствии Исламова: чему, мол, вас учили в институте, потому как сам никогда особыми знаниями не блистал, и знал об этом в Заркенте один-единственный человек - его подчиненный Гияз Исламов. Гияз, еще не пришедший в себя после исчезновения Глории, первое время просто не замечал пристального внимания Силкина к своему участку. И на первые его выпады тоже никак не реагировал, думал, что новый начальник укрепляет свой авторитет, начиная с него как бы для острастки молодых. Но нападки участились и уже бросались в глаза посторонним. Только спустя полгода Исламов понял, что он как кость в горле у Силкина. Чем лучше шли дела в управлении, тем хуже он относился к Гиязу. Уже друзья говорили Исламову: да плюнь ты на это управление, не даст он тебе жизни,- что за человек Силкин, они знали по его знаменитой бригаде. Может быть, будь рядом Глория, будь у него в душе покой, он дал бы Силкину бой. А впрочем, не сломайся он так очевидно, вполне вероятно, что тогда, на той счастливой для Силкина планерке, могла прозвучать и фамилия Исламова. И тогда уже точно кончились бы счастливые деньки Силкина, будь он трижды депутат и орденоносец. У Исламова были свои взгляды на отношения между людьми, и на отношения между его коллегами-смежниками - тем более. А уж про шесть сотен в месяц Силкин забыл бы до конца дней своих. Может, об этом тот и догадывался, и потому давил так настойчиво и целенаправленно, верно рассчитав, что сейчас, после бегства своей знаменитой красавицы-жены, Исламов не боец... Иногда Гияз думал, что, может быть, за работой, вечной занятостью он не заметил, как что-то неуловимо изменилось в жизни, как стала меняться, а по его мнению - искажаться шкала ценностей. Откуда-то появились новые герои, вызывавшие скорее недоумение, чем восхищение. Он до сих пор не мог понять, как можно было, находясь в здравом уме, забраковать проект Глории - только из-за того, что он попал под какой-то временный указ. И карьера "Великого Силкина", как заглазно называл его на стройке народ, тоже была непонятна Исламову. Но ни на секунду он не позавидовал бывшему однокурснику, понимал - с такой завистью неизвестно до чего можно докатиться. Уроки отца крепко сидели в нем. Не стал он ни воевать с Силкиным, ни переходить в другое управление - в какой-то момент он почувствовал, насколько тяжело и душно ему в этом городе, где все напоминало о Глории, а жить в ее квартире становилось мучительнее с каждым днем. По-прежнему Гияз вздрагивал от каждого случайного звонка, редко выходил из дому по вечерам, боясь упустить какую-нибудь радостную весть. Но вестей от Глории не было. Он понимал: нужно что-то делать, но с уходом Глории у него словно отняли силы и парализовали волю. Как-то вечером Исламов, как в старые времена, задержался на работе, получив очередную накачку от Силкина, и, возвращаясь домой, сошел на остановке возле "Жемчужины". В кафе он не был года четыре, хотя постоянно слышал, как его молодые рабочие упоминали "Жемчужину" в своих разговорах. Прежние официантки сменились, с улыбкой, как раньше, его не встречали, да и в нем, начинавшем седеть мужчине, нелегко было признать Гию Исламова, завсегдатая "Жемчужины", некогда появлявшегося здесь каждый вечер с красавицей-женой в шумной грузинской компании. С первых же минут Гияз понял, что время не пощадило и "Жемчужину". Раньше она, как и задумала Глория, была вечерним праздничным кафе. Официантки приходили на работу к шести, отдохнувшие, энергичные. Приводили зал в порядок, освежали из шлангов полы, наводили кругом блеск, ставили на каждый стол цветы, и в семь кафе гостеприимно распахивало двери. Теперь эта "точка" открывалась с утра, официантки день работали, два отдыхали, как на заводе, так что к вечеру - при заркентской жаре - каждая походила на выжатый лимон. Зачастую дневной план к этому времени был выполнен, и вечерние клиенты, специально пришедшие после трудового дня отдохнуть, приятно провести время, оказывались как бы ни к чему, лишними. "Жемчужина" пережила уже и ремонт: нежно-коралловая раковина теперь тускло темнела грязной коричневой краской, освещение, служившее архитектурным решением, исчезло - наверное, в ходе кампании по экономии энергии. Исчезли мороженое и вода, вместо них бойко торговали дорогими коктейлями и коньяком в разлив. Стол, за которым обычно собиралась их компания, оказался свободным, и Гияз, заняв свое привычное место, огляделся. Посетителей по-прежнему было много, кафе, при всех издержках, пользовалось популярностью. И вдруг Гияз увидел то, что наверняка обрадовало бы Глорию, а может, она так это и представляла через время. Медь - красная и желтая, ее любимый архитектурный материал, который она сумела-таки использовать в своем первом проекте, радовала глаз, жила какой-то новой жизнью. Высокая литая ограда из тяжелой красной меди, с традиционными элементами восточного орнамента, от времени покрылась кое-где зеленоватым налетом, и от этого здорово выиграла, словно успела побывать в далеком прошлом и основательно запылиться. Она странно, ненавязчиво, но настойчиво бросалась в глаза, а ведь раньше Гияз не замечал этого прекрасного литья, узоров, навевавших мысли о Востоке, времени, старине. Преобразилась и медь, которой каждый день касались сотни рук: стойки у баров, окантовка мраморных столов, тяжелые замысловатые дверные ручки сияли, отполированные. Оркестр наигрывал бодрые, жизнерадостные ритмы; музыка, пропущенная через мощные усилители, оглушала даже на огромном свободном пространстве, где раскинулась "Жемчужина". Глория словно предвидела и этот электронный взлет музыки. Заказы оркестру сыпались со всех сторон, что было не принято в их время, и на весь зал неслось: "Для нашего дорогого друга Ахмета исполняется..." Какой-то Ахмет в этот вечер гулял широко. Оркестр, шедро им финансируемый, не умолкал ни на минуту, и во всех четырех секторах азартно отплясывали. Когда толпа танцующих на время редела и яркий свет уцелевших мощных юпитеров попадал на цветы в танцевальном круге, словно золотое сияние возникало вокруг, так отшлифовались в танце цветы. Вскоре к нему за стол подсадили компанию молодых людей, отмечавших экспромтом день рождения девушки. Гиязу показалось, что он уже где-то на стройке видел ее. Гостеприимство, общительность - одна из особенностей жителей Узбекистана, и вскоре Гияз тоже поднимал бокал за здоровье именинницы. На какой-то очередной особо изысканный музыкальный заказ Ахмета молодые пары сорвались из-за стола, а напротив него осталась невзрачная девушка, всем своим видом выказывавшая желание потанцевать, и Гиязу ничего не оставалось, как пригласить ее. Танцуя, он невольно смотрел себе под ноги, девушка даже спросила, не потерял ли он чего. - Не кажется ли вам странным этот цветок? - спросил он. - Да, пожалуй, в нем есть какая-то тайна,- ответила партнерша, вглядевшись в него. - А вы внимательнее, внимательнее посмотрите... - Кажется, вот эти линии цветка напоминают сплетенные буквы "Г" и "К". Да, я отчетливо вижу эти буквы. Вам они что-нибудь напоминают? - спросила она тревожно. - Нет, нет, просто я тоже разглядел монограмму, наверное, мастер о себе память оставил, долго не вытоптать,- ответил Гияз, и ему захотелось домой. Возвращаясь давним маршрутом от "Жемчужины" к дому, Гияз мысленно прощался с городом. Он твердо решил уехать. А через месяц и обмен подвернулся. Так он оказался в одном дворе с Закирджаном-ака. Часть III Скорый из Москвы пришел в Ташкент с опозданием. Оживились, засуетились в конце пути пассажиры: стоя у окон, гадали вслух, кто придет их встречать. Исламов был спокоен, и даже опоздание его не очень огорчало: никто в Ташкенте его не ждал, и ни один букет на перроне ему не предназначался. Сошел он последним. Рабочий день еще не кончился, во дворе дома никого не было, и это его обрадовало, общаться сейчас с кем бы то ни было ему совсем не хотелось. Быстро, бесшумно проскользнул он в свою квартиру. Запах давно не проветривавшегося помещения, застоявшегося воздуха ударил ему в нос, он поспешил распахнуть настежь окна и двери и только потом включил кондиционер. Квартира, случайно доставшаяся ему по обмену, Гиязу понравилась сразу, и содержал он ее в образцовом порядке, как выразилась некогда Даша. Он не стал ей тогда объяснять, что все его пристрастие к чистоте и уюту объясняется, увы, просто и даже прозаично - он боялся опуститься, боялся запить. После ухода Глории он потерял интерес ко всему, и немудреные заботы по дому оказались своеобразной спасительной соломинкой, за которую он ухватился. Потом, через год, это стало привычкой, нормой, хотя, надо признать, неумехой он никогда не был и прежде. Поразил Гияза не столько спертый воздух в квартире, а то, что за время его отсутствия Даша ни разу не была здесь - краткая его записка на кухонном столе - "Я уехал в отпуск, буду в конце месяца" - уже успела пожелтеть и запылиться. Значит, она не знала и не интересовалась, где он, что с ним,- это оказалось для него неожиданностью. У Даши были ключи, она приходила сюда, когда хотела, впрочем, где-то в душе она, наверное, считала эту квартиру своим домом, хотя и имела собственную. Иногда Гияз, возвращаясь с ночной смены, обнаруживал, что Даша ночевала у него. На кухне его ждал горячий завтрак, прикрытый полотенцем, в холодильнике лежали новые припасы, квартира сияла чистотой и свежестью. Иногда на столе белела записка: "Гияз, пожалуйста, никуда не уходи вечером, я взяла билеты", или "Гияз, мы приглашены в гости". Как-то незадолго до его отъезда в отпуск, в воскресенье, Даша испекла праздничный торт, по этой части она была большая мастерица, украшали торт маленькие свечи и цифра "18". Гияз, заинтригованный, гадал, что бы это значило, но с этой цифрой или датой ничего не мог увязать. Даша, видимо, внутренне готовая к мужской забывчивости, или, сказать точнее, к его невнимательности, так как знала, что Гияз еще не избавился от переживаний, связанных с прежним браком, не очень обиделась, что он забыл дату их знакомства. Ни о другой женщине, ни о его прошлой семье, ни о шоке, в котором пребывал Гияз, они никогда не говорили, хотя женским умом Даша догадывалась, что в жизни у Исламова произошло что-то серьезное, выбившее его из колеи. Но, однажды сама обжегшись, Даша считала, что разбирается в мужчинах, и, уверенная в успехе, не торопила события. О том, что он был женат, она знала, даже знала на ком - на некоей Глории Караян. В комнате, над диваном, в тяжелой, старинной, под бронзу, раме висел большой портрет, выполненный маслом, очень похожий на работу старых мастеров. Но Даша понимала, что это лишь манера исполнения, а на портрете изображена девушка-современница, чуть постарше ее. Она догадывалась, что это, по всей вероятности, и есть Глория Караян, но расспрашивать о портрете не решалась, потому что в первый раз, когда она осталась здесь, Гияз строго сказал, чтобы она никогда не допытывалась о его прошлой жизни, он сам расскажет ей обо всем, когда посчитает нужным. Тогда такое условие ей даже понравилось: зачем ей было его прошлое, ее интересовало только будущее - их будущее. Она верила: время, как бы долго оно ни тянулось, исцелит любого. Кроме того, как и всякая женщина, она верила в свои возможности, молодость, жизненный опыт. Да и Исламов, казалось ей, особой загадки из себя не представлял: типичный однолюб, порядочный в отношениях с женщинами, как и вообще в жизни. Почта его была у нее на виду, и даже по телефону, кроме диспетчерши, никто ему не звонил. В общем, Исламов ее устраивал, нужно было только ждать... Шло время, тянулись месяцы. Вроде они и были вместе, но к себе в душу Гияз ее так и не впускал, долгожданного признания так и не последовало. Часто, находясь в квартире одна, Даша подолгу стояла перед портретом. Красота девушки гипнотизировала, и ей иногда вдруг хотелось сорвать картину и выбросить ее из дома. Но каждый раз Дашу что-то останавливало, женским чутьем она понимала: если ей и придется жить здесь, то только непременно с этой загадочной незнакомкой, в тайну которой она все же когда-нибудь проникнет. Автопортрет, вызывавший любопытство Даши, Глория написала в студенческие годы, случайно купив на стипендию в антикварном магазине старинную, прекрасно сохранившуюся раму. Рама-то и определила стиль, манеру картины и вообще натолкнула на мысль об автопортрете. Картина очень нравилась и самой Глории, и Гиязу, и он действительно не согласился бы убрать ее со стены, посчитав это предательством по отношению к Глории, к своей прежней жизни. Неотвязные думы о Даше были Гиязу сейчас непривычны, хотя там, в Озерном, он о ней думал часто. Достав из сумки спортивный костюм, переоделся и принялся за уборку. Убирая, включил проигрыватель, классическая музыка, к которой приохотила его Глория, вселяла в душу покой. Теперь, когда он жил в столице, фонотека его пополнялась постоянно - слава богу, ажиотаж не коснулся симфонической музыки. Даша, поначалу подшучивавшая над его вкусами, потихоньку привыкла к увлечению Гияза и теперь уже сама иногда дарила ему пластинки, радуясь, когда видела, что угодила ему. Покончив с уборкой, Гияз решил сходить на базар, благо он располагался рядом, в соседнем квартале. Жизнь в Средней Азии научила его многому, и прежде всего самостоятельности. Вести дом, хозяйство для него не составляло никакого труда, даже было как-то в охотку. И потому, встречаясь в отпуске, в командировках с мужчинами из других мест, он поражался беспомощности многих в вопросах быта. А ведь они жили в тех краях, где мужчина традиционно высоко чтил женщину. Чтить-то чтил, но... Что же это за помощник, если он ничего не умеет, мысленно улыбался Исламов, обнаружив еще один парадокс. По привычке, по старинке многие думают, что в Средней Азии женщина находится под властью мужа, принижена им, что ли. Но здесь мужчина никогда не растеряется, если жена уедет в гости, командировку, отпуск. Вернувшись, она не застанет дом в запустении, а детей голодными. Мужчина на Востоке и покупки сделает, и еду приготовит, и в доме, и во дворе, и в саду порядок наведет, а жену встретит накрытым столом. И выходило, что в жизни слова все-таки взяли верх над делом; мужчина, умевший все и помогавший делом, а не словом, и теперь считался, пусть и по старинке, принижающим женщину, а тот неумеха - ее почитающим. И как от души веселился Исламов, когда наткнулся однажды на строки Амира Хосрова Дехлеви, которым века и века: "О любви говори, говори, пой, но подарки дарить не забывай". Во второй половине строки - о подарках - Исламов полагал, что речь идет и о помощи жене. Вечером, после ужина, когда в доме царил привычный порядок, Гияз, раскладывая вещи из чемодана и сумки, вновь наткнулся на бумаги и фотографии. Не читая, он рассортировал письма из Омска, Заркента, Ташкента. Из Ташкента их оказалось всего ничего - четыре тощих конверта. Отыскав первое, он перечитал его. "Здравствуйте, мои дорогие! Наверное, вы удивились моему новому адресу на конверте. Да, в моей жизни произошли крутые перемены, отныне я живу в Ташкенте. Причин для переезда из Заркента набралось более чем достаточно, и потому не буду утомлять вас подробностями, у вас и своих забот невпроворот. Скажу только, что я жив-здоров и уехал по собственному желанию. Квартира по обмену попалась удачная, в хорошем районе, двор утопает в зелени. Как только обживусь, устроюсь на работу, приглашу в гости. Ташкент все-таки столица, есть на что посмотреть. С работой, надеюсь, проблем не будет - Ташкент строится как никакой другой город в стране. Правда, это несколько другое строительство - гражданское, а я ведь отдал годы строительству промышленному, где совсем иные масштабы, темпы, да и климат в коллективах иной, как предупреждали меня коллеги перед отъездом из Заркента. Это то же самое, сравнивали они, что шофер с большого грузовика, большой трассы перейдет работать на такси - вроде одна и та же профессия - шофер, а специфика работы совсем другая. Но не так страшен черт, как его малюют, одолеем. Вообще-то мне хотелось бы набраться опыта и построить дворец невиданной красоты,- о том, что существуют удивительные проекты, я знаю. Сейчас появилась новая песня, а в ней такие слова: "Начни с начала, начни с нуля". Стараюсь шагать в ногу со временем и начинаю все с нуля. Обнимаю. Гияз". За окном стояли легкие июльские сумерки, из сада и со двора, щедро политого Закирджаном-ака, несло свежестью и запахом земли. Удивительный аромат к ночи исходит от райхона, травы, чем-то напоминающей русскую мяту, чабрец. Райхон в жизни восточного человека занимает особое место, он украшает даже крошечные уголки городских двориков, его употребляют для приправ, на салат, украшают им комнаты молодоженов. "Райхон для меня - это запах родины",- сказал когда-то Гиязу Закирджан-ака. Телефон не беспокоил, никого Гияз не ждал, никуда не торопился, и вновь мыслями возвращался в прошлое, словно прокручивал утвержденный к прокату фильм, в котором уже ничего изменить нельзя... ...В Ташкенте он устроился на работу в ремонтно-строительное управление при производственном объединении, выпускавшем технику, прорабом. На это были две причины. Первая - работа находилась рядом с домом, объявление о приглашении в РСУ он прочитал на своей автобусной остановке. Второе - его привлекало сочетание: ремонтно-строительное. Первая часть была совершенно незнакома Гиязу, прежде он занимался только строительством и монтажом, а ремонт для него был делом новым. Но если уж собрался перейти на гражданское строительство, не мешало бы одолеть и ремонтные работы, так решил он, начиная новую жизнь. У производственного объединения в Ташкенте было две территории, его РСУ занималось пристройкой цехов, реконструкцией, а чаще всего ремонтом бытовых и служебных помещений. Годовой объем работ ремонтного управления не составлял и месячной программы бывшего хозрасчетного участка Гияза. Бригад в его прорабстве оказалось две. В первую же неделю Гияз понял, что коллективы эти сложились давно, и бригадиры держали своих рабочих в строгости. И опять всплыл в памяти Силкин - уж больно похожи были бригады, умелец к умельцу, грех жаловаться, хотя самим бригадирам до Юрия Ивановича было далеко. А может, просто масштаб не тот? Время покажет, думал Исламов. Вспомнил он и пословицу, что сказали ему друзья перед отъездом: "В чужой монастырь со своим уставом не ходят", и он приглядывался к новому коллективу, чувствуя, что и за ним внимательно наблюдают: и рабочие, и коллеги. Особенно коллеги, ведь никто из них не имел за плечами такого опыта, как Исламов, в активе которого были меднообогатительный комбинат, огромный комплекс с сернокислотными цехами и заводом бытовой химии. Этим можно гордиться всю жизнь. Хотя Исламов никогда, ни разу не упоминал о прежних делах, чувствовалось, что о его работе знают. Может, близость Заркента сказывалась, а может, то, что немало инженеров, как и он сам, перебралось оттуда в Ташкент. Внимание коллег тоже было неоднозначным. Молодые смотрели на планерках с интересом, отмечая, как точны, инженерно обоснованны редкие реплики Исламова. Те, кто постарше, с высоты своего житейского опыта словно ощущали какой-то подвох, и в их глазах Гияз читал: "На черта тебе сдалось наше хилое РСУ, при твоем-то опыте? А может, ты не просто пришел к нам, уже давно кем-то решено отдать тебе этот уютный кабинет с кожаным креслом, и ты приглядываешься к нам?" Управление жило относительно мирно, план выполнялся всегда, а значит, премии шли регулярно. Штурмовщина, нервотрепка, как на большой стройке, случались редко, похоже, это было местечком, которое обычно принято называть "теплым". Праздники, памятные даты сослуживцы отмечали дружно, в этом деле чувствовался многолетний опыт, слаженность, на торжества эти и застолья Гияза приглашали радушно. В сравнении с прежней работой у него появилась бездна свободного времени. На объекте нужно было появляться с утра и в конце дня, чтобы быть в курсе дела. Догляда особого за рабочими не требовалось, принимали в бригаду не всех, это он понял сразу, да и сама работа не требовала постоянного инженерного надзора. Первые недели он старался целый день быть на объекте, но заметил, что рабочие не привыкли к этому, не понравилось его присутствие и бригадирам. Наверняка подумали: не доверяет прораб. Впрочем, скоро оба бригадира недовольно намекнули, что не нуждаются в мелочной опеке. Он попытался чаще заглядывать в контору, но там насторожились еще больше, чем на стройке. Один из бригадиров, узнав каким-то образом, что Исламов живет рядом, сказал однажды: - Гияз Нуриевич, что вам здесь делать в таком пекле целый день? Идите домой спокойно, если что случится или понадобитесь вдруг, я мигом к вам или по телефону вызову. Гияз ничего не ответил на это предложение, но принял его к сведению. И странно, хоть и руководил он теперь таким необычным способом, дела шли нормально, план выполнялся, объекты сдавались в срок. Документация велась тут гораздо проще, не говоря уже о ее количестве. Через полгода Гияз вдруг обнаружил, что и получает теперь не меньше, чем там, в Заркенте, когда работал начальником участка, а эта работа, на его взгляд, была совершенно несравнима с предыдущей ни по объему, ни по требованиям, ни по срокам, ни по качеству, ни по вложенным знаниям. Только сейчас он понял, почему не очень задерживаются на крупных, важных стройках прорабы, - оказывается, и в их трудной профессии существуют спокойные, теплые места, где без нервотрепки, ночуя дома, можно получать те же деньги. Открытие это не обрадовало Гияза, мыслями он еще был там, в Заркенте, с теми, с кем проработал более десятка лет, с умными, толковыми инженерами, которым покой разве что во сне мог присниться. У него даже появилось ощущение, что он как бы предает своих товарищей, прячется от трудностей за их спинами. Шло время. О Глории не было никаких вестей, хотя периодически его охватывала страшная тоска по ней, и он вновь лихорадочно пускался на поиски: писал письма, слал телеграммы, звонил знакомым. Гияз специально выписал журнал "Архитектура" и внимательно одолевал статью за статьей, надеясь: вдруг где-нибудь всплывет ее имя, но все труды оказывались напрасными. А однажды, когда близился его первый отпуск в Ташкенте, ему приснилось море, Гагры, их прежние счастливые дни с Глорией... Весь день он думал об этом сне и о приглашении Зураба Каргаретели, который настойчиво звал Гияза в Пицунду посмотреть на воплощенные в жизнь проекты и обещал к тому же некий приятный сюрприз. Как утопающий хватается за соломинку, Гияз уцепился за идею, которая становилась навязчивой. А вдруг этот сюрприз - Глория?! Промаявшись неделю, он решил ехать к морю: и отдохнуть не мешало, а главное, в нем поселилась надежда... Бригадиры, узнав об отпуске, сказали, что следует отметить отъезд, иначе, мол, плохо будет отдыхаться. И добавили: вот вы уже год работаете, а с нами ни разу за столом не сидели, все с начальством в конторе, мол, обижаются ребята. В строительстве инженер к рабочему гораздо ближе, чем в каком-либо другом производстве. Это можно даже сравнить с боевой обстановкой, где офицер делит с солдатами все тяготы военной жизни и отличается от них только лежащей на нем ответственностью. Гияз согласился с удовольствием, самому такой шаг сделать было трудно, а отказываться, конечно, не стоило - приглашали от души, он чувствовал. К тому же в последние месяцы у него наладились с коллективом деловые, теплые отношения. Как-то в управлении хотели его бригады передать временно на другой участок, так оба бригадира уперлись - от Исламова никуда. Пришлось отменить уже заготовленный приказ, ибо сила таких бригадиров в том, что они не сами уходят со стройки, а уводят за собой всю бригаду. Однажды к неожиданному приезду зарубежной делегации в одном из объединений понадобилось срочно отремонтировать актовый зал. Работа досталась Исламову, и Гияз почувствовал в этом срочном и ответственном задании какой-то подвох со стороны своего начальства - мол, посмотрим, на что ты способен. Но Исламов виду не подал. Его догадку бригадиры подтвердили кое-какими недипломатическими репликами. Но Исламову сказали, чтобы не переживал, мол, будет зал готов вовремя. И работали весь световой день, и субботу прихватывали, объект сдали к сроку и в лучшем виде. Не знаешь, где найдешь, где потеряешь: руководство объединения отметило участок специальным приказом, грамотами и крупной премией... Прощальный обед организовали в чайхане. Есть в Ташкенте такие уютные заведения на берегах речушек, в парках. Айван чайханы выходил к берегу, тонул под тенью многолетних чинар. Готовить на Востоке умеет каждый второй, а в бригаде оказались первоклассные кулинары. Застолье удалось, просидели допоздна. Оба бригадира увязались провожать Гияза до самого дома, а там захотели посмотреть, как живет их начальник. Когда уходили, отметили, какая неказистая дверь у Исламова. Прежние хозяева, наверное, не раз меняли замки, изрезали ее всю, пни посильнее - замок и вывалится. - Ну и прораб,- укоризненно покачал головой один из них. - Сразу чувствуется, Гияз Нуриевич, что в гражданском строительстве вы не работали. Оставьте ключ, сменим вам дверь, а то как бы не вернуться в пустую квартиру. Гияз словно впервые увидел свою дверь - она и впрямь на честном слове держалась - и, не раздумывая, отдал запасной ключ. Прилетел он в Адлер утром. Несмотря на ранний час, здесь царило оживление. Загорелые, отдохнувшие курортники не без грусти покидали Черноморское побережье, а вновь прибывшие выделялись не только отсутствием морского загара, но и прежде всего азартом, нетерпением - скорее бы добраться к месту отдыха, к морю. Толпа таких нетерпеливых внесла Исламова в первый автобус, следовавший на Гагры. Города в наши дни стремительно меняют облик, преображаясь до неузнаваемости, и только маленькие, курортные городки, определившие свой стиль, свое лицо давным давно, почти не поддаются напору безудержного времени. Разве что каждая новая эпоха оставляет на нем свои еле заметные следы: духаны называя чайными, чайные - закусочными, закусочные - кафе, кафе - барами, бары - дискотеками и так до бесконечности, а суть остается одна и та же. И может быть, прелесть этих городков именно в том и состоит, что, меняя косметику от сезона к сезону, они остаются навсегда неизменными, своеобразными, храня старые тайны в тени кипарисов, в тишине гротов, на узких горных тропинках, на шумных галечных пляжах... Не верьте, если скажут, что море давно слизало ваши следы, а эхо разнесло по горам ваш счастливый смех - вернитесь, и вы поймете - все осталось точно таким же, каким вы оставили его вчера, позавчера, много лет назад... Гиязу тоже все показалось прежним, хотя он не мог не заметить множества новых лавок, лавочек, иных заведений, но они могли и исчезнуть так же незаметно, как и появились. Хотя заведения эти и отличались внешним лоском, подобающим известному курортному городу, но все же опытный глаз строителя без труда подмечал временный характер подобных сооружений. Город еще с первой совместной поездки с Джумбером Гияз знал хорошо, безошибочно ориентировался в его крутых улицах, оттого и квартиру нашел быстро такую, какую хотел, недалеко от центрального парка, чтобы по вечерам отовсюду возвращаться пешком, не завися от транспорта. Вечером, отдохнувший, успевший искупаться в море, он собрался пройтись по тем местам, где в первый приезд любил бывать с Глорией. Посмотрев на себя в зеркало, заметил, что в последний год седины заметно прибавилось, но эта мысль не огорчила его. Проходя мимо телеграфа, Гияз невольно остановился. Он знал: стоит ему отбить телеграмму в Тбилиси, и вскоре его друзья Джумбер, Тамаз, Роберт будут здесь, рядом с ним. Ему так хотелось увидеть их, посидеть как когда-то всем вместе за столом и вспомнить молодость, Заркент, "Металлург"... Но словно неодолимая пропасть возникала перед Гиязом: что бы он сказал им о Глории? Ушла, потерялась, не удержал, не уберег, не отыскал, не защитил? Не было слов, и нет этому оправдания. Гияз знал, что и для них Глория была больше, чем другом - она была частью их жизни, молодости, она была их талисманом. И какой бы сильной ни оказалась радость встречи с друзьями, не меньшей была бы и печаль, узнай они о судьбе Глории. Так и не завернув на телеграф, он прошагал дальше. Странно, но некоторые летние кафе на воздухе, где они с Глорией проводили вечера в компании грузинских архитекторов, исчезли, а другие успели потерять лицо и прежнюю свою популярность, и Гияз еще раз отметил, что у каждого времени свои развлечения. В этот вечер он понял, что и искать Глорию следует, если вдруг она приехала отдыхать к морю, в новых местах. И побежали чередой быстро тающие дни отпуска. Несколько раз он проходил мимо дома, где они останавливались с Глорией первый раз. У калитки стояли повзрослевшие племянники Джумбера, он помнил каждого из них по имени, но окликнуть не решался. Видел однажды и самого дядю Дато, по-прежнему стройного, с неизменной сигаретой в зубах. Дато Вахтангович, прежде чем сесть в машину, даже задержал на секунду взгляд на нем, но в Гиязе трудно было признать прежнего Гию Исламова, жившего в этом доме в далекий медовый месяц. Так и разошлись. В другой раз, вечером, возвращаясь поздно, он вновь завернул к этому дому. Во дворе, ярко освещенном, как в памятные ему дни, шумели гости, и ему даже почудился голос Джумбера. Не таясь, он близко подошел к воротам и хотел войти, если еще раз услышит голос друга. В приоткрытую дверь было хорошо видно сидящих за столом, и он на всякий случай заглянул - Джумбера среди них не было. Погода стояла на зависть, море не штормило, квартира попалась удобная, хозяева оказались гостеприимными, только дни убывали чересчур быстро, лишая его последних надежд. В какой-то из вечеров, ужиная в ресторане у моря, Гияз обратил внимание на то, что в зале много свободных мест для разгара сезона, на что официант ответил: большинство бывалых отдыхающих по вечерам уезжают развлекаться в Пицунду, где уже третий сезон открыт замечательный комплекс. "В Пицунде, ну конечно, в Пицунде!" - подумал взволнованно Гияз, и угасавшая надежда вспыхнула вновь. На другой день, пораньше, Гияз отправился в Пицунду. Поехал он специально автобусом, чтобы спокойно разглядеть сказочные остановки Зураба Каргаретели, часть из которых он когда-то видел в работе, часть в проектах и рисунках. Двадцать четыре остановки насчитал Гияз, и ни одна не повторялась, радуя глаз и сердце фантазией. Среди буйной субтропической зелени у дороги яркие, волшебные персонажи из сказок, уберегавшие ожидающих от зноя и ненастья, поражали воображение даже тех, кто видел их уже не однажды. Работ было много, и вряд ли кому приходило в голову, что это труд одного человека, но Гияз-то знал это и в душе гордился человеком, оставившим такой след на земле. К встрече с Пицундой Гияз был готов. Для него, строителя, уже виденное однажды в чертежах и проектах представало живым. Гуляя по широкой набережной, он вспомнил, что именно пространственное решение поразило тогда Глорию - строители уберегли реликтовый сосновый лес, и он вплотную подступал к набережной и высоким корпусам. "Если она на море, то встречу я ее только здесь, в Пицунде",- решил Гияз, оглядывая бронзовую скульптурную композицию на развилке набережной. Вечер вступал в свои права, веселые, нарядные люди заполняли набережную и прогулочные дорожки в лесу, отовсюду слышалась музыка. Летних ресторанов, кафе, баров, дискотек, варьете в Пицунде оказалось так много, что Исламов растерялся: куда пойти, где искать Глорию? В иные заведения и попасть непросто: нужно было выстоять очередь. Гияз вспомнил, что в проекте каждого из высотных корпусов, на крыше, на самой верхотуре, планировалось открытое кафе, откуда обозревался морской простор и весь мыс Пицунда, и он, не раздумывая, завернул в подъезд ближайшего высотного здания. Скоростной лифт быстро поднял его на шестнадцатый этаж, но и здесь ему пришлось стоять в очереди, желающих попасть в кафе было с избытком. Кафе оказалось огромным и без "архитектурных излишеств", проще некуда, как сказала бы Глория, но отдыхающих привлекали панорама, свежий морской воздух, да и места для танцев было предостаточно, чем не могли похвастаться другие заведения. Отыскивая свободный столик, Гияз понял, почувствовал, что Глории здесь нет и не могло быть, он знал ее вкусы. Эта мысль огорчила и обрадовала его одновременно, по крайней мере из поля поиска выпадали крыши всех высотных зданий. Место отыскалось у самого парапета. Гияз сел лицом к морю, происходящее в зале теперь его не волновало, даже появилась мысль встать и уйти, но представив, что вновь придется выстаивать где-нибудь очередь, чтобы поужинать, он решил остаться, тем более что сразу подошел официант и предложил свежую форель. Солнце медленно опускалось в море, по всем приметам суля погожий день. Прогулочные катера, маленькие теплоходы уходили и возвращались с моря на причал Пицунды, как некогда пристала к этому берегу, и может, даже в этой бухте шхуна аргонавтов, приплывших за золотым руном Колхиды. Незаметно подступила ночь: вязкая, влажная, звездная - ночь Колхиды. Вдали, за нейтральными водами вдруг, словно огромные новогодние ели, выстроившиеся в ряд и в несколько ярусов, зажглись яркие огни. То шли, в Ялту огромные, трехпалубные теплоходы: турецкие, греческие, шведские... Лето, море, круиз, праздник - иногда Гиязу даже казалось, что он слышит музыку с чужих кораблей и далеких палуб, но это только казалось - его оглушала музыка, гремевшая за спиной. Посвежело, с моря заметно потянуло ветерком, и он почувствовал себя зябко, неуютно, хотя веселье в зале только разгоралось. Гияз рассчитался. Внизу по ярко освещенным аллеям гуляли отдыхающие, по всей вероятности, жившие в этих высотных корпусах и гостиницах - спешить им было некуда. Отовсюду зазывно гремела музыка, из-за стеклянных стен иных ресторанов пастельно просвечивали танцующие в ярких летних одеждах: куда ни глянь - праздник. Не было праздника только в душе у Исламова, хотя внешне он вполне походил на довольного курортника. Не спеша, отмечая в вечернем освещении то, чего не увидел при свете дня, покидал он курортную зону. На самом выходе, у шлагбаума, где у водителей требовали предъявить специальный пропуск для въезда на территорию отдыха, слева вдруг грянула музыка. Казалось, что все заведения уже остались позади, но Гияз ошибся, это и был главный ресторан Пицунды "Золотое руно", и оркестр после антракта начал второе отделение. Ресторан был вечерний, и поэтому, когда Гияз проходил тут часа три назад, он был еще закрыт для посетителей. Ресторан оказался легким, изящным, часть столиков располагалась прямо под деревьями, словно на пикнике, а сам ресторан хорошо вписывался в густую субтропическую зелень, свисавшую прямо над столами на верендах. В саду на столиках стояли стилизованные "керосиновые фонари", на веранде на стене висели тщательно выделанные белые овечьи шкуры - наверное, подразумевалось, что это "золотое руно". Они несомненно вызывали зависть у модниц и наводили на мысль о том, что на дубленку хватило бы в самый раз. Но за шкурами был особый досмотр, их берегли пуще легендарного руна, хотя об этом знали только завсегдатаи. Ресторан имел свое лицо, чувствовалось, что постарались и те, кто задумал его, и те, кто его построил. На слабо освещенной эстраде неистовствовал оркестр, взвинчивая и без того наэлектризованный зал. На тесной площадке танцевали те, кто сидел за ближайшими столиками, остальным оставалось только завидовать и ждать своей очереди, которая могла и не наступить. Гияз прошел вдоль столиков, выискивая свободное место, как вдруг откуда-то из глубины веранды, уходившей в сад, его окликнули: - Гия, иди к нам! Гияз подумал, не ослышался ли он, но опять из-за столика, на котором слабо горела свеча, раздались возбужденные весельем приветливые голоса: - Гия, дорогой, иди к нам! Ноги вмиг стали ватными, и тысяча догадок промелькнула в одну секунду: кто бы это мог быть? Джумбер, Тамаз, Роберт, старые друзья-архитекторы? Окликнули его, конечно, грузины, они сразу, не сговариваясь, переиначивали его имя на свой лад. Он пробирался медленно, обходя шумные столы, но душой уже летел туда, откуда раздалось неожиданное приглашение... а вдруг? - Гия, у нас мало света, или ты успел уже так хорошо гульнуть, что не признал нас? - спросил, улыбаясь, Тенгиз, сын хозяйки дома, где он остановился. За столом вместе с Тенгизом сидели три девушки, снимавшие большую комнату на первом этаже, и приятель Тенгиза, сосед Заури. Иногда, возвращаясь вечером, Гияз заставал эту компанию в саду, однажды даже засиделся с ними за полночь. - Пожалуй, света действительно маловато,- ответил устало Гияз. - А насчет гульнуть, я как раз недогулял сегодня, это хорошо, что я встретил вас. Хорошо бы выпить бутылку "Киндзмараули"... Официант уже стоял за спиной Тенгиза. - Слышал, что сказал наш друг Гия? Огня и вина... То, с чем долгие годы Гияз не хотел согласиться, смириться, он осознал только сейчас... В какие-то мгновения здесь, в шумном "Золотом руне" наступила вдруг такая пронзительная ясность мысли, как будто он освободился от наркоза, и в эти минуты пульсировало в мозгу только одно: Глория потеряна навсегда, а перед глазами вставала единственная ее телеграмма: "Не ищи меня!" ...Оставшиеся дни, которых было не так уж много, он провел в компании со своими соседями, и все эти дни Гияз прощался с Гаграми, ибо знал, что больше сюда не вернется. Потому что никогда не надо возвращаться туда, где был по-настоящему счастлив! Прилетел он в Ташкент в субботу, в полдень, чтобы успеть не спеша подготовиться к выходу на работу. Во дворе готовили плов, этакий стихийный мальчишник. Собрались мужчины поутру, обсуждая последние газетные новости, и подумали вдруг: а не организовать ли нам пловешник? Соседи встретили Гияза шумно, обрадовались. Гияз был рад, что, помня о них, привез кое-какие подарки и виноград "изабеллу", сорт редкий для Средней Азии, так что все оказалось кстати. Он оставил все это на айване и поднялся к себе, чтобы, как говорится, смыть с себя пыль дорог. Еще на лестнице он увидел, как сверкнула свежим многослойным лаком дверь его квартиры, а поднявшись, остановился в растерянности. Дверь была замечательная: настоящая, дубовая, на четырех редких ныне медных завесах, чтобы не скрипела. Чтобы не обрезать ее по высоте, пришлось сверху убрать два ряда кладки, зато теперь дверь смотрелась великолепно. Глазок, замки, все было врезано аккуратно, отыскали где-то и тяжелую бронзовую ручку, очень подходившую к лакированному дубу. Даже дверные откосы были отделаны дубовыми пластинами и обрамлены цельной, буковой обналичкой. Гияз суетливо достал ключи. Тщательно подогнанная дверь легко, без усилий открылась. В комнате стоял свежий воздух, чувствовалось, что здесь совсем недавно были люди. Прихожая, как и у многих, у него была темная, и Гиязу пришлось включить свет. На миг он засомневался, к себе ли попал, но, увидев привычные вещи, успокоился. И все же квартира стала совершенно неузнаваемой. Оставив чемодан у двери, Гияз обошел свое жилище. Чудеса, да и только. На балконе и на кухне поменяли на полах линолеум. Ванную, туалет, кухню до потолка выложили бело-голубым ангренским кафелем, в таком исполнении он нисколько не отличался от чешской или югославской плитки. Щербатую малогабаритную ванну заменили на новую, большего размера, для чего пришлось разобрать часть стены, где проходили трубы вентиляции, которыми никто и никогда не пользовался. Пол в ванной и туалете выложили боем мрамора, которого у них в РСУ не было, наверное, собрали отходы на чужих стройках. Прихожую отделали под кирпич, да так ловко, что Гияз невольно провел рукой по стене. Потолки кругом сияли белизной - и не водная эмульсия (как делают сейчас), а настоящая меловая побелка! Стены в зале и спальне обклеили обоями мягких тонов, поверху кругом отбили четкую филенку темно-красного, контрастировавшего с обоями, цвета. Затерханные, затоптанные, потемневшие паркетные полы были частично перебраны, вновь тщательно несколько раз отшлифованы машинкой, отциклеваны и, видимо, дважды, если не трижды, покрыты хорошим лаком. Красота! На балконе, который преобразился больше всего, стены оклеили моющимися обоями под дуб и в торцах заново переделали полки, доставшиеся Гиязу от прежних хозяев,- получилась еще одна замечательная комната. Внутренние двери перевесили, подогнали, и теперь они легко и плотно закрывались без скрипа. Всю деревянку в доме и рамы на балконе выкрасили блестящей белой эмалью. И нигде не оставили следов ремонта - все чисто, аккуратно, даже запах лака и краски успел выветриться. "Вот это ремонт, вот это сервис,- думал Гияз, не находя буквально ничего, к чему можно было бы придраться. - Если б так всегда и всем: оставь ключ, уезжай в отпуск и возвращайся в обновленную квартиру - никаких денег было бы не жаль за такую услугу". Он бы еще долго оглядывал свою квартиру, если бы Закирджан-ака не окликнул его из сада. Пора было спускаться к плову. В понедельник, по старой привычке, он поднялся рано. После первых восторгов от ремонта пришла отрезвляющая мысль: а как же рассчитываться? В кармане после отпуска остались жалкие гроши - и до получки не дотянуть, он уже там, на море, решил, что перехватит рублей сто у Закирджана-ака, а тут вдруг такой ремонт отгрохали. "Сколько же с меня причитается? - прикидывал Гияз, вновь, уже оценивающе, осматривая работу. - И как оценивать вроде и недорогие материалы, но сплошной же дефицит, даже линолеум финский?" Как ни считай, меньше тысячи не выходило, а если учесть дефицит, сроки, качество, меньше, чем полторы тысячи, заплатить было бы грех, одна входная дверь с установкой, отделкой внутренних и внешних дверных откосов стоила не менее двухсот рублей даже по казенным расценкам. А работа, как ни крути, была классная, образцово-показательная, они ему словно экзамен на мастерство сдавали. Даже сейчас, придирчиво присматриваясь, он не смог ни к чему придраться: шов ко шву, не разглядеть ни одного подтека, скола, ни одной воздушной подушки на обоях - ювелирная работа, да и только. И вдруг явилась спасительная идея - расплатиться по частям. Он сразу успокоился. На работе все шло своим чередом, участок его не отставал, нареканий особых не было, план, намеченный перед отъездом, бригады выполнили давно и перешли на новый объект месяца на два раньше, такие сроки и объемы в РСУ были редкостью. Гияз приехал к концу месяца - ответственный для прораба срок: нужно было закрыть наряды, заверить выполненные объемы у заказчика, сдать материальный отчет. Рабочие встретили его радушно, заинтересованно расспрашивали об отдыхе, море, Пицунде, где никто из них не был. Но больше их интересовало, как живут там люди, какие цены на продукты, велики ли заработки у строителей. По ответам Гияза выходило, что живут везде одинаково, разве что у грузин мандарины по осени дешевле, так ведь в Узбекистане своих преимуществ немало: овощи, фрукты, считай, круглый год. А зарплата? Расценки везде одни и те же, и фонд заработной платы у строителей одинаковый. Где лучше строят? На это Гияз ответил, не раздумывая,- у нас. Незапланированный перекур мог затянуться и дольше, но бригадиры дали понять, что пора кончать разговоры, летний день бежит, не углядишь, да и у прораба, мол, дел невпроворот. Обычно наряды он закрывал с одним из бригадиров. На этот раз идти с ним в прорабскую вызвался Тарханов, человек опытный, владевший почти всеми строительными профессиями. Мужик он был крепкий, горластый, властный, знавший себе цену. Гияз обращался к нему уважительно, величал только по имени-отчеству. Битый бригадир, чужого ему не надо, но за свое постоит... Была в нем какая-то старообрядческая жилка, которую Гияз до конца еще не раскусил, но чувствовал в Тарханове предельную честность, такого не приведи господь обмануть. - Спасибо, Федот Карпович, за ремонт, даже не ожидал, что так можно отделать квартиру. Картинка, да и только,- подойдя к прорабской, поблагодарил Гияз. - Ну и слава богу, что угодили, что по душе пришлась работенка наша. И то ведь надо сказать, что с душой делали, Гияз Нуриевич. Вы к людям с открытым сердцем, и они так же к доброму человеку. Ждали вас и волновались, сегодня даже никто насчет нарядов не поинтересовался, спроси, говорят, понравилось ли? - Понравилось, очень понравилось. Да вот только не знаю, как я с вами рассчитываться буду, я ведь и не мечтал о таком царском ремонте. Я тут прикинул, сумма немалая, можно, я в несколько раз рассчитаюсь? - Как так рассчитаюсь? - удивился Федот Карпович, и впервые Гияз увидел его растерянным. Неожиданно бригадир быстро вышел из прорабского вагончика и, убедившись, что поблизости никого нет, вернулся улыбаясь. - Как рассчитаюсь? По-честному, так с нас, Гияз Нуриевич, охо-хо сколько причитается, нам чужого не надо, мы по совести живем, потому и решил народ уважить вас. Теперь уже, ничего не понимая, растерялся Исламов, даже побледнел и как-то неловко присел на стул. Тарханову показалось, что у начальника нелады с сердцем, и он испугался. - Господи, да не волнуйтесь вы по пустякам. Теперь-то вижу определенно, вы наших дел до конца не знаете. Ну и хорошо. Ну и ладно, жить в ладу с совестью большое счастье. А мы тут в шахер-махерах, что в дерьме, по горло увязли, прости господи,- Федот Карпович в сердцах махнул рукой и на всякий случай еще раз выглянул за порог. - Где же вы столько лет проработали? Работу-то, вижу, знаете, инженер, поседели вон от нее, а в жизни... дверь сменить себе не могли... - В Заркенте я работал, Федот Карпович, только на другой стройке, очень непохожей. Промышленное строительство называется. - А я, Гияз Нуриевич, всю жизнь по шабашкам, вроде чему-то научился и на руки грех жаловаться, но так большого дела и не видел. У нас тут на мели свои законы, одно утешает меня: не я их выдумал. Плюнуть, уйти не хватает духу, привык, да и поздно прибиваться к другому берегу, годы не для подвигов уже, так по течению и плывем... - Тарханов тяжело вздохнул и продолжал: - Расскажу я вам про наши болотные законы... Уж лучше сделаю это я, а то где-нибудь еще в скандал влипнете... Вот вы по-новому и взглянете на нашу работу, может, и поймете, почему вас с этим актовым залом хотели подловить. ...Ремонтно-строительные управления - очень любопытные организации: копни любую, одна и та же история - завышение объемов выполненных работ. К примеру, вы директор больницы, школы, почты, не имеет значения, хотите сделать текущий ремонт. Здание потеряло вид, хочется обновить, к празднику там какому, к юбилею - все-таки, как раньше говорили, присутственное место должно иметь лицо. А работ-то, положа руку на сердце, кот наплакал. Отсюда мытарства и начинаются. Кто ж возьмется за такую малость? И начинают вам навязывать: вот если бы еще то сделать, это обновить, мы бы, может, и подрядились. А вам куда деваться? В другом месте разговор такой же - нож к горлу, да и не положено вам в другой район обращаться. Короче, обложили вас еще до того, как вы задумались о ремонте. А у вас свое начальство, которое за ремонт спрашивает, в бесхозяйственности вас обвиняет, да и деньги вам спустили только на этот год, и неизвестно, дадут ли вам их в следующем. Помыкаетесь, прослезитесь, что денежки тю-тю, и говорите: что ж, согласны, уговорили, мол, готовьте договор, смету, документацию. Вот тут-то из нашего сметно-договорного отдела, где сидят самые тертые мужики, идет к вам инженер и начинает считать-обсчитывать: это обеспылить, это обезжирить, зашкурить, покрасить трижды, перебрать чердак и полы, хотя на самом деле заменят десять листов шифера и три половые доски. Нынче все на доверии стоит, кто ж из интеллигенции полезет на чердак шифер проверять. Так и накрутит наш сметчик на основании законных ценников и инструкций приличную сумму. А под эту сумму и фонд заработной платы и, естественно, материалы на обозначенный объем, да какие получше, подороже. Чтобы заказчик не роптал, перво-наперво самому начальству кабинет отделают, тут уж ни материалов, ни сил не жалеют - дают товар лицом. Оттого и расплодилось шикарных кабинетов, иной ремонт из-за этого кабинета и затевается, я уж нагляделся, будь здоров. Да еще начальнику, затеявшему ремонт, подписывающему договорные документы, кое-что перепадает: то ремонт ему дома сделают, то материал для дачки подбросят... Не ручаюсь, что везде так, но где я работал, было так, головой отвечаю... - Федот Карпович вздохнул. - Да и по конторам, организациям, больницам, когда хожу - вижу, везде так, на одно лицо ремонт, лишь бы глаза замазать, как говорит наш брат-строитель. Ну, материалам место найдется легко, иной дефицит прямо со склада в розничную торговлю, в строймагазин - вмиг расхватают, никакой ОБХСС не уследит, материала-то днем с огнем не сыскать, а люди строятся, ремонт делают. Но чаще по-другому поступают: материал прорабы сами пускают в дело, берут частные подряды на ремонт квартир, дач, от желающих отбоя нет, потому как качество и сроки гарантированы, сами видели. Дело само напрашивается, и дурака обстоятельства подтолкнут: материалов в избытке и рабочая сила есть. Заказчику ведь не делают и пятой доли того, что оговорено, а значит, высокая зарплата гарантирована наперед. В нарядах и чердак переберут на шестьдесят процентов, и полы вскроют, и вновь перестелют, обновив на три четверти, и обеспылят, и обезжирят, и лаком в пять слоев покроют, как надобно по строительным нормам и правилам, тут уж на бумаге ничего не упустят, и ручную работу зачтут, и коэффициент за особые услуги приплюсуют, и уборку здания после ремонта перед сдачей, как положено. Вот тут-то, дорогой Гияз Нуриевич, собака и зарыта... Федот Карпович закурил свой неизменный "Беломор" и еще раз, на всякий случай, выглянув за порог, продолжал: - Вот на этом-то и покупает начальство нашего брата-работягу: гарантией высокого заработка всегда, при любых обстоятельствах. Мы-то не дураки, сравниваем с большой стройкой... Если и вырабатывают там нашу среднюю зарплату, то какой ценой? Там ведь объем не припишешь, все по проекту, по сметам, твердым расценкам. Отштукатурив десять метров, не напишешь пятьдесят, а здесь можно даже и больше: залатаем огромную стену в десяти местах, затрем, освежим - докажи, что не всю ее штукатурили. А сто заштукатурить - кишки вылезут. Да вы сами разве не видите, что объемы работ и фонд заработной платы на ремонте намного выше, чем в капитальном строительстве? А мы, старые зубры, это знаем хорошо, вот и стеклось нас столько в незаметные РСУ. Вы, наверное, подумали, Гияз Нуриевич, мол, зашибаем мы прилично, судя по нарядам, но это не совсем так. Где я ни работал, и в этом управлении тоже, - правила одни. Каждый месяц прораб, закрывая наряды, говорит мне, например: Карпыч, по десятке в день ваши, остальные вернешь. Мол, нужно дать заказчику, чтобы подписал объемы; в банк - тому, кто занимается контрольными обмерами; на склад - за кое-какой дефицит; в контору - ведь объемы, фонд заработной платы организовали те пройдохи из сметно-договорного отдела; а еще и тем, кто пропускает наряды, списывает материалы - короче, всем сестрам по серьгам. Но и нам хватает, считаем, что прорабы нас не обижают. Зато в те месяцы, когда с работой негусто, не наша забота - по десятке в день обеспечь, или мы в следующем месяце свое гарантированное заберем, на этот счет строго - я своих в обиду не даю. И выходит, каждый месяц я с Коляшей собираю с каждого иногда по тридцатке, иногда даже по пятьдесят, по-всякому бывает, а нас посчитай сколько, и все прорабу. А уж кому он несет, с кем делится, не наше дело. Пакостно, конечно, Гияз Нуриевич, но так и живем. Правда, когда делаем ремонт частнику, в рабочее время, прораб нас не обижает, часть и нам перепадает, а зарплата идет сама собой. Оттого у нас неумехи и лентяи не задерживаются, работать-то надо уметь: частник только за хорошую работу платит. И вот пришли вы к нам, Гияз Нуриевич, погонять нас не стали, да и не нужно было, дело-то мы знаем, посмотрели старые наряды, старые заработки и, не спрашивая ничего, меньше никогда не закрывали. Я, конечно, каждый месяц, как положено, соберу и жду с Коляшей сигнала - мол, неси. А его, сигнала, все нет и нет, а сумма уже большая собралась, никогда не думал, что так быстро набегает, а собирать продолжаю, думаю, осторожный, бес, попался, враз хочет куш взять, не мелочится. А в бригадах, конечно, ни гу-гу, да и народ у нас с Коляшей нелюбопытный, сами набирали. Так, почитай, год и прошел, но когда ремонт актового зала вам всучили, а перед этим хотели нас на другой участок кинуть, забрать, значит, от вас, смекнул я: не в одной, выходит, компании вы с конторой, не в одной упряжке с начальством. Да и как же вам быть с ними в компании, если вы ничего не несете, не берете. Правду сказать, остерегались они вас долго, думали: в начальство вы тут метите али подосланы откуда. А когда вы в отпуск собрались и решили мы с вами посидеть, захватил я все-таки деньги, думаю, а вдруг? Ну, когда мы с Коляшей провожать вас пошли и попали к вам в дом, сразу поняли - другой вы прораб, непривычный для нас, одним словом. Наутро с Коляшей долго ломали голову - как быть с деньгами-то? Решили собрать народ и сказали, так, мол, и так: не брал, не просил - и раздали каждому его долю. Деньги-то взять взяли, но не радуются, не расходятся. Говорят мне: что же ты, старый козел, хорошему человеку в дорогу хоть сотни три-четыре в карман не засунул, отдыхать человек, мол, на море поехал. Короче, работали в тот день кое-как, а к вечеру собрались, про вас говорили, - наверное, там на море, вам икалось... И тут один смурной - мы от него никогда путевой мысли не слышали, Петька Морозов, кафельщик - и говорит: а что, братцы, если мы ему ремонт на хате сделаем, честь по чести? О том, что я двери собирался сменить у вас, он слышал. И добавляет с сожалением: чую, мол, долго он у нас не задержится, не дадут, так хоть память ему о нас останется, о работе своей в РСУ. На том и порешили. И работа-то шла, Гияз Нуриевич, как по маслу, весело, легко, от души делалась, а вы говорите - рассчитаюсь, от всего сердца ребята старались. А уж магарыч с вас, конечно, причитается, уж этот должок не снимается с вас. Федот Карпыч от волнения снял свой легендарный картуз, который, говорят, еще до войны сшил на заказ, и вытер огромным платком вспотевшую лысину,- наверное, никогда в своей жизни он так долго не говорил. Гияз сидел ошеломленный, потерянный - ему и впрямь стало нехорошо, стыдно перед пожилым человеком, словно все это он затеял. Так вот откуда перевыполнение, выработка, производительность труда, экономия материалов и фонда заработной платы, гарантированные премии - одна ложь рождала другую, одно преступление порождало цепь новых преступлений. - Да не кручиньтесь вы, Гияз Нуриевич, вы-то тут ни при чем, система налажена давно, и вам ее одному не сломать. Вот поработали с вами годок, и на душе чище стало. Зачем нам, рабочим, рисковые дела, планы, проценты, нам дай работу и заплати ту же десятку, только честно - горы свернем. А на халтуре, думаете, душа лежит работать, хотя вроде и не бесплатно? Попробуй ответь каждому: почему в рабочее время, откуда материалы, да и шкурниками нас, конечно, хозяин считает, хотя мы толком и не знаем, сколько с него содрали. Да и от каждого звонка в квартиру вздрагивать: кто пришел, с чем пришел - удовольствие небольшое. И в подъезд с оглядкой нырять, как жулики какие, чтобы лишний глаз не приметил, что тут в рабочее время строители околачиваются. За этот год и по сторонам озираться перестали, отучились, спасибо и на этом, Гияз Нуриевич. Видя, как сник Исламов, Федот Карпович сказал: - Я уж после обеда зайду, а то и завтра наряды-то одолеем, есть время, а табеля, бумаги я вам оставлю на всякий случай. И потихоньку вышел из прорабской. Настроения от разговора у него, видно, тоже не прибавилось, и потому, придя на объект, устроил разнос рабочему на растворном узле за грязь, за развал вокруг, даже к спецовке придрался, чего с ним никогда не случалось. Исламов после ухода Тарханова еще долго не покидал прорабскую... Нет, не работал, мысли его кружились вокруг неожиданной исповеди Федота Карповича - тоже, чувствовалось, наболело у человека. Конечно, Исламов далеко не мальчик, не на луне живет и не новичок в строительстве. Кое-что знал, кое-что слышал об авантюрах поменьше или, наоборот, покрупнее, но чтобы действовала четко отлаженная система очковтирательства, хищений, поборов - такое в голове не укладывалось. Расскажи ему об этом кто-то другой, не Федот Карпович, вряд ли поверил бы, а этот врать не станет, да и зачем ему. Перебирая в памяти весь прошедший год, Гияз теперь припоминал какие-то реплики, недомолвки... Как часто он ощущал, что при его появлении разговор круто меняется. Давая ему месячные задания, главный инженер дважды заранее предупреждал, что у него по объекту будет большая экономия материалов, но пусть Гияза это не удивляет, так как на более важных объектах идут со значительным перерасходом. Тогда это не насторожило Исламова, он знал: такое возможно в строительстве, и взаимовыручка необходима. Сейчас он понял, что влипни эти деляги где-нибудь с его "сэкономленными" материалами, отвечать пришлось бы ему: списал-то он их по своему объекту, а реальные материалы остались на складах, в помощь коллегам, "идущим с перерасходом". А ни о каком перерасходе, как теперь понимал Гияз, не могло быть и речи: даже остерегаясь и побаиваясь его, нового человека, упускать куш все же не стали. Так, в раздумье, просидел Исламов до самого обеда, но ничего путного, толкового в голову не шло, а из разговора с Федотом Карповичем запала в память не раз повторенная им пословица: "Плетью обуха не перешибешь". Прошел месяц, другой. Гияз так ничего и не предпринимал, да и что он мог предпринять, когда, считай, сам по уши влип в грязь? Как бы он ответил на вопрос: "А за какие такие заслуги вам ремонт бесплатно сделали и откуда взяли все эти дефицитные материалы? За доброту, за порядочность? Так не бывает. Порядочных людей немало, а квартиры их дожидаются ремонта годами. Так что не стоит втирать очки, товарищ Исламов". Сорвать обои, выломать дверь, вернуть на место старую щербатую ванну? Глупее ничего не придумаешь. Назад ходу, как ни оглядывайся, нет, раньше зоркость надо было проявлять. Так и маялся день за днем. Одно утешало, что Тарханов по собственной воле, по воле бригады сделал ремонт. А если бы специально по подсказке из конторы, чтобы втянуть и его в грязные делишки, чтобы не было ходу назад? От этой мысли становилось жутко... Но в конторе о ремонте не знали, это он чувствовал,- такой козырь немедленно был бы пущен в ход. Он-то не предпринимал ничего, зато слишком активно начали действовать против него. Время приглядки к нему кончилось, теперь руководству РСУ стало ясно: никакой он не претендент на командные посты, тайной миссии на Исламова никто не возлагал, да и могущественной руки у него нет. За год никто о нем не спросил, не поинтересовался, ни одного звонка сверху... Так, случайный человек, хороший инженер, "но без ориентиров", как выразился о нем заглазно начальник. "Будь как все или гуляй на все четыре стороны", - в открытую так пока никто не говорил. Но ему все труднее стало сдавать материальные отчеты, наряды его срезались якобы из-за отсутствия фонда зарплаты. Материалы со склада он получал в последнюю очередь, часто при этом ему отказывали, да и с транспортом его подводили постоянно. Если бы не Тарханов с Коляшей, учинявшие без него время от времени скандалы и на складе, и в транспортном цеху управления, да и в самой конторе, дела на участке были бы совсем плохи. "Мы за тебя постоим, только держись!" - подбадривал Гияза Федот Карпович. В то, что они его не подведут, Исламов, верил. А попытка настроить против него бригаду была, да Тарханов на компромисс с начальством не пошел. Но руководство РСУ, набившее руку на "липе", и тут нашло, как на полгода отстранить Исламова от объекта, чтобы не мешал да поменьше видел. Директор объединения получил в центре города новую пятикомнатную квартиру, и там нужно было сделать ремонт: какое нынче жилье сдают, всем известно. А уж по меркам директора, приходилось начинать все сначала, одни стены его устраивали, да и те частично следовало переложить. Гияз спросил у главного инженера, дававшего ему задание: а как быть со сметой, материалами, проектом, как платить людям? Главный инженер сначала рассмеялся: какой проект, какая смета? "Вот тебе адрес, завтра в девять тебя там будет ждать жена директора, она тебе весь проект и объяснит". Но потом, видимо, что-то взвесив, сказал: "Конечно, ты учет работ веди, потом составишь смету, договор на ремонт, и директор все оформит через кассу, как положено. А насчет материалов не беспокойся, чего не найдешь у нас, возьмешь со складов объединения или обменяем в другом месте - у объединения всегда есть на что обменять любой дефицит. Твоя забота - вовремя дать указания снабженцам, чтоб не простаивали люди. А догляд за тобой будет почище народного контроля",- предупредил его главный инженер, видимо, жену директора он знал хорошо. На другой день, придя по указанному адресу, Исламов встретился с Кларой Васильевной, женой директора, которая опоздала почти на час. Женщиной она оказалась энергичной, деловой,- как позже узнал Гияз, Клара Васильевна возглавляла один из областных отраслевых профсоюзов. Она открыла дверь, и вместе с Исламовым они вошли в квартиру. Хотя дом был ведомственный - строило его для себя министерство строительства республики, и неизвестно, как отхватил себе здесь квартиру директор их объединения,- качество работ не выдерживало никакой критики, да и проект, на взгляд Гияза, был не совсем удачным. - Уж для себя могли бы и проект отобрать, и постараться,- сказала вслух Клара Васильевна, имея в виду министерство. Они переходили из комнаты в комнату, и везде хозяйка тяжело вздыхала, и Гияз понимал ее. В квартире было две ванные, два туалета, две лоджии,- казалось, радуйся, но и тени улыбки не было на лице хозяйки. Да и чему радоваться, когда везде царило запустение, какая-то изношенность, словно здесь долго жили очень неряшливые люди? А ведь только неделю назад этот девятиэтажный дом сдали с оценкой "отлично", об этом и газета писала - мол, вырос в центре города еще один красавец дом, похожий на огромный трехпалубный корабль. На фотографии в газете он и впрямь смотрелся великолепно. Но отретушированная фотография - одно дело, а дом со щелями - совсем другое. И Гиязу невольно вспомнился его приезд домой из отпуска, когда он открыл дверь и ахнул: наверное, так по идее и должны были сдавать новоселам жилье, чтобы первым восклицанием у открывшего дверь было не "ох", а "ах!" Но Клара Васильевна быстро взяла себя в руки, да и временем она, очевидно, не располагала. - Пожалуйста, записывайте,- решительно сказала она Исламову. - Все дверные и оконные переплеты и рамы на лоджиях выломать и заменить на дубовые или буковые, на худой конец, на рамы в лоджиях можно пустить красную сосну, чтобы в доме никогда не было малярных работ - у меня на краску аллергия. Отопление, эти жестяные гармошки, которые тут же потекут, срезать и поставить обычные, чугунные, разумеется, углубив в стенах. Ниши поглубже. Газовую плиту, мойку вынести на южную лоджию, там будет кухня. А стену между кухней и столовой разобрать и сделать настоящую просторную столовую, стены обшить деревом. В зале непременно камин, я специально для этого выбрала девятый этаж, чтобы можно было пробить потолок. Если на этот счет у вас будут затруднения, у меня есть специалист, решетки отольют на заводе. Дальше... Всю сантехнику: ванны, унитазы, умывальники снять, заменить на импортные, желательно финские или шведские, и чтобы по цвету они не повторялись. Да, чуть не забыла. В туалетах непременно поставить рукомойник-тюльпан, это я видела недавно в одном хорошем доме, мода нынче такая, вы можете и не знать об этом, молодой человек,- сказала торопливо Клара Васильевна и огляделась вокруг. - Щитовой паркет снять. Закажите вьетнамский, красного дерева, он немного жестковат в работе, говорят, но смотрится замечательно. Неплохо бы в зале сделать наборный паркет из финской березы, но, видимо, достать будет трудно, вы на всякий случай закажите, может, добудут, да и я постараюсь по своим каналам отыскать, у нас как раз Дворец текстильщиков начали отделывать. Все подоконники, решетки на батареях, естественно, дубовые, никакой малярки, только лаком, у меня на краску, я говорила, аллергия. Солнцезащиту не забудьте, на всех окнах и на лоджиях, и не пластмассовую - она выгорает,- а дюралевую, итальянскую. Чуть не пропустила: пол в ванных и туалетных мраморный и разных цветов, не очень толстый, чтобы не холодило сильно. И ванны, конечно, керамические, желательно одну квадратную, на манер бассейна, очень красиво такая ванна смотрится, непривычно, они пока мало у кого есть. Кафель кругом до потолка, опять же, чтобы цвета нигде не повторялись, одну ванну непременно черным кафелем выложить и зеркалами отделайте, муж обожает черный цвет. Вот это вам пока задание на первое время. Кажется, я предусмотрела все грязные работы, чтобы потом не мешать чистовой отделке, о которой разговор пойдет отдельно. Как вы считаете? Гиязу нечего было добавить, Клара Васильевна знала, чего хотела, и мыслила поэтапно, как настоящий строитель. Она просила в случае осложнений звонить немедленно, в любое время дня и ночи. "Со сроками не тороплю",- сказала она, видимо, знала, что хорошая работа быстро не делается. Когда Исламов в тот же день после обеда вернулся на квартиру уже с Федотом Карповичем и Коляшей, те неожиданно обрадовались. Оказалось, двое из бригады строились, и то, что не устраивало Клару Васильевну, вполне подходило для них, тем более бесплатно. И каково же было удивление Исламова, когда он в понедельник, заглянув в квартиру сделать какие-то обмеры, увидел, что все ненужное снято с величайшей осторожностью и аккуратностью. Даже кафель сняли, очистили, вывезли. Голые стены зияли пустыми глазницами окон, а кругом - чистота, порядок. Когда Исламов спросил у Тарханова, как удалось сделать такое за два дня, тот рассмеялся и ответил, что они, мол, семьями навалились, день и ночь работали, боялись, вдруг хозяева передумают. "Заинтересованность - огромная сила",- закончил философски Федот Карпович. В конце каждого месяца, пока шел ремонт на квартире директора объединения, Гияз составлял наряд на работы в каком-нибудь цеху на разных территориях. Закрывал его как обычно: не больше и не меньше. Однажды, кажется, на исходе третьего месяца, когда уже многое вырисовывалось, когда почти вылезли из грязи, установив всю деревянку в доме, покончив с отоплением и сложной сантехникой, наряды у него срезали. Объяснили, что он слишком уж хорошо платит своим бригадам, балует народ. Когда эту новость прораб принес утром на объект, бригада, конечно, зароптала,- и Исламову пришлось звонить Кларе Васильевне. Клара Васильевна, не оставлявшая ремонт без надзора и уже успевшая подружиться с Тархановым, быстро оценила работу мастеровых, и потому срочно приняла меры. А потом, до самого конца ремонта, лично интересовалась, сколько заплатили бригаде, оттого, наверное, и выходила у них самая высокая зарплата по управлению, и рабочие повеселели. Странно, поначалу работа, которую Федот Карпович называл халтурой, раздражала Гияза, но чем больше он вникал в нее, тем больше втягивался, это была практика, школа, которой не хватало Исламову как гражданскому строителю. Теперь, по окончании ее, он мог без страха идти в любое отделочное управление. На квартире он находился целый день, потому что ежечасно возникали проблемы, которые требовалось решать немедленно. А какое было удовольствие видеть каждый законченный этап работы! В этом и была главная притягательность. Находясь все время с бригадой, он постигал такие секреты, которых ни в одном учебнике не отыскать, ведь работали с ним мастера своего дела. Тот же Петька Морозов, кафельщик, так выложил ванную комнату, похожую на бассейн, с глубокой квадратной голубой ванной, что Клара Васильевна целый час не выходила из нее: все охала и ахала, не могла скрыть восторга. Потеряв сразу всякую солидность, она пообещала Морозову по окончании работы путевку куда только душа пожелает, и притом за счет профсоюза. И бригада несколько дней спорила, куда ему попроситься, чтобы не прогадать,- то ли в Ялту, то ли в Сочи, а бригадир Коляша настаивал на Байкале. А какие материалы Гияз увидел в эти месяцы, какую сантехнику, он даже и предположить не мог, что такая красота существует и бывает на их же складах, где раньше он ничего подобного не видел. Как ни поторапливала Клара Васильевна, темпы были невысокие: то одно сдерживало, то другое. Долго не находилось подходящей фурнитуры для стеллажей на лоджиях, для встроенных шкафов в нишах, потом не было ручек и замков для многочисленных дверей, но все же в конце концов проблемы как-то разрешились. Кое-что даже пришлось переделывать. Все комнаты были уже оклеены обоями, как вдруг Клара Васильевна добыла испанские, имитировавшие старинные, набивные, ручной работы шелка. И каких расцветок! Когда она внесла рулоны, развернула один, другой, все ахнули - какие краски, какая фактура, никогда не подумаешь, что бумага! Тарханов, чувствуя, что Кларе Васильевне неловко просить все переделать заново, выручил ее, сказав: - Что ж, хозяйка, переделаем, такие обои раз в жизни попадаются, да и то не всякому. Фронт работ в квартире сужался, и Гияз потихоньку выводил рабочих на объект. Кто-то, наверное, рассчитывал: намучается на ремонте от капризов хозяйки и сам сбежит, но у Исламова с Кларой Васильевной отношения сложились сразу, да и работа шла, грех было жаловаться. Полгода, пока шел ремонт, Исламов ждал, когда же сам директор объявится, глянет на свою будущую роскошную квартиру, может, кроме ванн из черного кафеля, у него есть и другие пожелания? Но тот так и не заглянул ни разу на свой девятый этаж, где уже для пробы зажигали камин и с высотного дома к небу непривычно потянулась такая "деревенская" струйка дыма. "Занят, наверное",- решил Исламов. Когда этой мыслью он поделился с Тархановым, Федот Карпович долго смеялся и, по-свойски похлопывая Гияза Нуриевича по плечу, сказал: - Так ты ничему и не научился у нас. Зачем же ему ходить, глаза людям мозолить? А что он в курсе дел, не сомневайся, иначе откуда такой дефицит? Клара Васильевна? Да она только бегает по его звонкам. Не видел, не слышал, не знаю, не ведаю, моей ноги там не было - лучший ответ, если какая неприятность выйдет. На жену, на руководство РСУ свалит, в подхалимаже их обвинит, в худшем случае выговором отделается, а скорее всего - пожурят и простят. А приди он, начни давать задания - тут уж, брат, конец непредсказуем, можно и партбилета лишиться. Выговор, дорогой Гияз Нуриевич, он снимается, а ремонт - это на всю жизнь. Тарханова он понял - так, наверное, оно и есть, но про себя подумал: "Что-то я здесь все не тому учусь и не к тому привыкаю". По окончании работ, как и договорились полгода назад, Исламов принес главному инженеру смету на ремонт. - Восемнадцать тысяч шестьсот рублей! - воскликнул главный инженер, глянув сразу на итоговую цифру.- Да ты с ума сошел! Кто же такую сумму оплатит, ты что ж, начальства не знаешь? На, возьми, и сделай по-божески - рублей шестьсот-семьсот. Вот тут-то они и сцепились в первый раз! Исламов наотрез отказался что-либо переделывать, сказал: если вам это нужно, вы и переделывайте, и ушел, оставив смету на столе. Позже эту смету переделали до шестисот семидесяти рублей, но и эту ничтожную сумму директор оплачивал в кассу по частям, трижды, да еще на полном серьезе упрекал: что же вы, решили меня по миру пустить, шестьсот семьдесят рублей! И руководство на чем свет стоит кляло Исламова, хотя он-то был при чем? Слава богу, директор хоть на ремонт не жаловался. И вновь начались перебои с материалами для его участка, с транспортом. Как-то после обеда Гияз выбрался в контору, решив наконец объясниться с главным инженером. Того на месте не оказалось, секретарь сказала, что скоро будет. Исламов остался ждать - он настроился на крупный разговор. Неожиданно по управлению суматошно забегали: звонили из райкома, просили кого-нибудь из руководства срочно прибыть к первому секретарю. Как назло, ни начальника, ни главного инженера, ни секретаря парторганизации, ни одного начальника отдела на месте не оказалось. Секретарь так и сообщила, сказав, что все на объектах, а в конторе есть только начальник участка Исламов. Через десять минут, видимо, что-то с кем-то согласовав, позвонили вновь, сказали: можно прислать и начальника участка. Жизнь складывается у людей по-разному: одни не вылезают из кабинетов высокого начальства, другие в них никогда не бывали. Вот и Исламов выше, чем в кабинете начальника СМУ, он никогда не был, да и не к чему было. А тут вдруг вызвали в райком партии. Кабинет с роскошным ковром, импортной мебелью, холодильником "ЗИЛ", стоявшим на виду, цветным телевизором, дорогой стереосистемой, фикусом в кадке, расписными чайниками на столе удивил Гияза. Он представлял себе место работы секретаря райкома несколько иначе. Такая домашность, обычно несвойственный кабинетам уют как-то покоробили Исламова. И сам хозяин был под стать кабинету - весь так и светился добротой и радушием. Он и чаем тут же угостил Исламова. Задав несколько традиционных вопросов о житье-бытье на восточный манер и особенно не вслушиваясь в ответ, вдруг спросил: - А мост через реку Салар вы видели? Гияз ответил, что живет в Ташкенте не так уж долго, может, видел, а может, нет, а в чем собственно дело? Хозяин кабинета на миг задумался. - А впрочем, не имеет значения: видели, не видели. А мост перед вашим объединением вы, надеюсь, видели? - Конечно, я под ним каждый день хожу на работу. - И вас он устраивает? - Не понимаю. Вполне устраивает. Мост как мост, думаю, построен надежно. Насколько я знаю, железнодорожные мостостроители - лучшие строители в стране, на наши мосты поступают заказы со всего света, это общеизвестный факт. Традиция мостостроения в России сильна еще с прошлого века,- как на экзамене отвечал Гияз. - Я не о том,- нетерпеливо перебил хозяин кабинета.- Мост через Салар, о котором я говорю, чистенький, аккуратный, весь в мраморе, и решетки ограждения там такие красивые. Я хотел бы, чтобы у меня в районе мост был не хуже, даже лучше. Надеюсь, с вашей помощью мы перещеголяем соседний район, товарищ Исламов,- и он весь расплылся в улыбке, видимо, несказанно довольный принятым решением. Ситуация для Гияза была настолько нелепая, что он едва сдерживался, чтобы не расхохотаться: мосты-то были совершенно несравнимые. Тот, саларский, - для автотранспорта и пешеходов, а этот - железнодорожный, с двухпутной колеей, с интенсивным движением. Но ответил он серьезно: - Видите ли, у моста, как у всякого искусственного сооружения, есть хозяин, в данном случае министерство путей сообщения, и наверняка мост выполнен в соответствии с проектом, где эстетика тоже учтена. Без ведома хозяина отделывать громадный мост мрамором, гранитом, крепить к фермам, порталам, быкам, просверливая или каким другим путем, плиты нельзя, ибо нарушается главное - несущая способность моста, гарантия его безопасности. К тому же, даже получи я такое разрешение от МПС, что совершенно невероятно, наша маломощная организация, РСУ, не располагает фондами на мрамор или какой другой ценный материал, строго фондируемый камень. Да и любая работа, не говоря уже о такой, делается по проекту. Эта задача по плечу лишь специализированной организации. А кто будет финансировать столь дорогостоящую затею, этот вопрос тоже надо решить. Так что вынужден вас огорчить: в ближайшее время нам перещеголять соседей никак не удастся. Куда делись доброта и радушие с лица секретаря? Два завотделами, присутствовавшие при этом разговоре, разделяя гнев хозяина, готовы были испепелить Исламова взглядами. - Вы еще молоды, товарищ Исламов, чтобы понимать, кто чему хозяин. Можете быть свободны! И скажите своему начальнику, чтобы завтра явился ровно в девять! На том и распрощались. В контору РСУ после райкома Исламов не пошел, не стал предупреждать и начальника. Решил, что хозяин роскошного кабинета сказал это просто так, сгоряча, чтобы последнее слово осталось за ним. Ведь с мостом ситуация яснее ясного, чистая маниловщина. Но все оказалось хуже некуда. К обеду его вызвал с объекта начальник управления. - Ну, будет вам, Гияз Нуриевич. Руководство с утра громы-молнии мечет,- предупредила секретарь. - Садитесь,- сказал начальник, когда он вошел в кабинет и плотно закрыл за собой двойные двери,- разносы шеф устраивал шумно. Потом начальник долго и устало молчал, обхватив голову руками. - Вот если бы вы пришли часа два назад, я не знаю, что бы я с вами, Гияз Нуриевич, сделал, а сейчас улеглось, успокоился. Конечно, я понимаю, вам непривычно слышать подобный бред: облицевать мрамором чужой мост, да еще с нашими возможностями, но поверьте, я в этом кресле и не такие приказы получал. Одного не пойму, откуда вы такой взялись? Отчитать секретаря райкома как мальчишку, в голове не укладывается! Вы же давно работаете в строительстве и языком нашим профессиональным прекрасно владеете. Разве вы не знаете классическую фразу: "Ладно, исполним" или сродни ей - тоже классическое: "Будет сделано!"? Попили бы чаю, выслушали бы человека с почтением, ответили "Будет сделано!" и, поблагодарив за приглашение, ушли. Если выполнять все, что им на ум взбредет, своими делами заниматься некогда будет. Слышали вы, наверное, узбеки в таких случаях говорят: "К тому времени или ишак сдохнет, или арба развалится". Так и с нашим мостом: год твердили бы, что МПС разрешения не дает, год, что проектный институт ищем, чтобы заказ разместить, а потом финансирование попросили бы у райкома, так сама собой и заглохла бы идея - и никаких проблем. А то, гляди,- самого секретаря повысят или снимут. Этого скорее всего снимут, ходят такие слухи. Но пока-то он хозяин положения и мне вполне убедительно может это продемонстрировать. Потом эта смета на восемнадцать тысяч рублей,- начальник скривился, словно его заставили проглотить лимон. - Вы что, с луны свалились? Мы уже не рады, что шестьсот-то начислили за ремонт. Казалось бы, в его же интересах, на всякий случай, так нет, директор до сих пор недобрым словом нас поминает... Наверное, Гияз Нуриевич, вам у нас нелегко - не та у вас школа. Но и нам с вами трудно, на разных языках говорим. Учитесь жить по-нашему, или давайте мирно разойдемся, не будем доводить друг друга до инфаркта. И последнее: не учитывай мы ваши способности, опыт, как инженера, и, скажем прямо, влияние в коллективе, особенно среди рабочих, разговор был бы иным, гораздо более коротким. Так что, пожалуйста, подумайте... ...Но уже до этого разговора, еще когда он возвращался из райкома, Гияз решил для себя, что он действительно не туда попал. Собирать дань с бригады Тарханова и Коляши, как и с любой другой,- об этом не могло быть и речи. Но даже в том случае, если бы его избавили от этой повинности, ремонтировать чужие квартиры, дачи, строить тайно финские сауны, а процентовать это как ремонт комнат отдыха рабочих, стоять навытяжку перед женой какого-нибудь высокого начальника - нет, это было не для него. Как и выполнять нелепые приказы. Мост в этом случае оказался последней каплей, переполнившей чашу терпения. И нынешний разговор у начальника, как понял Гияз, был последним предупреждением. Нет, переучиваться он не собирался. Утром он отнес заявление об увольнении. Жалко было расставаться с рабочими, на ремонте квартиры Клары Васильевны он крепко сдружился с ними. Федот Карпович на прощание сказал: - Коли будет хорошая работа, зовите, пойдем, не подведем... * * * Уволившись с работы, Гияз растерялся. Он принадлежал к тому типу людей, что хорошо знают свое основное дело, в котором могут проявить ум, характер, волю - все, что отпущено им природой, но вот за пределами дела пасуют перед бытовыми неурядицами, сменой обстановки. У таких людей в трудовых книжках, как правило, одна, от силы две записи, не считая записей о наградах и поощрениях. Он и думал раньше, что всю жизнь проработает в Заркенте, хотя жизнь у строителей в общем-то кочевая. Но он попал в такой город, который в промышленном плане рос и расширялся бы еще десятки лет,- Гияз был знаком с перспективным развитием этого региона. Черная и цветная металлургия вместе с химией рождали десятки ответвлений, начиная от производства лаков и другой бытовой химии и кончая широким ассортиментом минеральных удобрений для сельского хозяйства. Под каждое такое производство нужно было строить и строить, Исламову хватило бы работы до пенсии. Он ткнулся в одно управление, в другое - свободных мест не было. Предлагали мастером, но в его годы и с его опытом начинать вновь на побегушках и на мизерном окладе Гиязу казалось унизительным. Обжегшись в одном РСУ, он уже избегал этих контор, а ходил по строительным управлениям, в тресты не заглядывал, потому что не знал канцелярской работы, да и чиновничья жизнь его не прельщала, он был строитель, прораб. И если другого пугали масштабы, размеры промышленных комплексов, миллионные объемы, то Исламов, наоборот, столкнувшись с гражданским строительством, растерялся от мелкоты, однообразия работ. В иных управлениях - лучших, как он полагал,- скептически посматривали на его последнюю запись в трудовой книжке и отказывали сразу. Видимо, прорабы из РСУ доброй репутацией не пользовались. Конечно, Гияз знал о многих крупных стройках в стране, и не однажды приходила ему в эти дни мысль податься туда, где он почувствовал бы себя на месте, где был бы занят достойным мужским делом. Но опять же страх перед бытовыми неурядицами, переездом, общежитиями останавливал его, хотя душа и рвалась к делу, и он скучал по своей прежней беспокойной работе. Удерживала его и квартира: все-таки уже не мальчик, пятый десяток разменял, а жилье и строителям не сразу дают. Истекал месяц после увольнения из РСУ. Гияз продолжал безуспешные поиски, и уже в отделах кадров ему напоминали, что нужно скорее устраиваться, иначе, мол, прервется стаж. Будь Гияз более искушен в житейских делах, он не обратил бы внимания на эти напоминания - подумаешь, прервется стаж, велика трагедия, до пенсии о-хо-хо сколько, поди наработает еще. Но эти напоминания сбивали его с толку, заставляли суетиться. Он даже чуть не устроился начальником участка в одном управлении, уже написал было заявление, но в самый последний момент попросил денек - посмотреть объекты, поговорить с рабочими... Управление пристраивало новые учебные корпуса в одном из вузов Ташкента, объект был из числа тех, что называют в народе "долгостроем". Ознакомившись со сметами, осмотрев сами корпуса, Гияз понял сразу, что тут выбрали деньги наперед года на два-три, да в таких объемах, что хищения в РСУ показались бы детской забавой. Совать голову в петлю за кого-то было бы просто глупо, к тому же и то, что построили, уже нуждалось в капитальном ремонте. В тот день, забрав свое заявление, расстроенный Гияз возвращался домой на такси. Путь оказался неблизким - слово за слово и разговорился Исламов с таксистом. Гияз обратил внимание на вузовский значок шофера и удивился: судя по нему, тот скорее должен был летать, чем ездить. Шофер на это ответил, что он действительно закончил авиационный институт, но факультет не летный, а самолетостроения, и работал на авиационном заводе начальником смены в крупном цеху. И в двух словах поведал свою историю: ни суббот, ни воскресений, ни зарплаты приличной, как у хорошего рабочего, и с работы раньше десяти никогда не возвращался домой. А дома двое детей, которых, считай, и не видел. Уходил на работу, когда они еще спали, приходил, когда они уже заснули. В общем, скандалы в семье все восемь лет, что работал на заводе, дошло дело до развода - или семья, или такая суматошная работа. Хотел там же на заводе слесарем или токарем устроиться, не разрешили,- пришлось уволиться. - Не жалеешь? - спросил Исламов заинтересованно. - А что жалеть,- ответил таксист,- нас таких в таксопарке треть, так и называют - дипломированная колонна.- Получаю гораздо больше. Дома по часам, жена про базар и тяжелые авоськи забыла, все попутно завожу сам. Вижу город, общаюсь с людьми, сплю без люминала. Переработал - получил. Сдал смену - ни о чем не думай, не тревожься. Хожу чище и лучше одетый, чем на заводе. О чем жалеть? О восьми годах, что коту под хвост, за которые вслед никто доброго слова не сказал? Рассказал и Гияз о своих проблемах и главное - о цейтноте, через два дня истекал месячный срок трудоустройства. - Если горит, давай к нам, а дальше видно будет, все-таки на колесах подыскать дело по душе легче. А может, глянется тебе наша работа, не ты один с дипломом, немало таких в нашем парке, а твоих коллег, наверное, больше всего,- сказал словоохотливый таксист, выслушав Исламова. Так Гияз оказался в одном из таксопарков Ташкента. Человек с высшим образованием за станком, за рулем, за буфетной стойкой - ныне явление не новое, к сожалению, даже привычное. Вот уже, радуясь и умиляясь, пишут в газетах о бригадах строителей, состоящих из кандидатов и докторов наук, подрядившихся в свои отпуска построить коровник или там телятник. В любом случае не от хорошей жизни это происходит,- коровник все-таки должны строить настоящие строители, а не дилетанты, и за три-четыре-пять недель отпуска коровника не построишь, опять же, если не числиться где-то в кандидатах, а на самом деле его строить. Поэтому сложившиеся рабочие коллективы из людей с высшим образованием - явление новое. Пожалуй, мало кто предполагает, что они существуют, но они есть. Сергей Александрович - так звали инженера-самолетостроителя - как и пообещал Гиязу, ввел его в колонну. Традиция помогать новичкам утвердилась здесь давно, основу ее заложили еще первые дипломированные специалисты, ставшие профессиональными шоферами. Да и колонной руководил юрист, сам в свое время отработавший на такси почти пять лет. Специально, гласно никто не укомплектовывал колонну дипломированными специалистами, но так сложилось - годами сюда стекались именно люди с образованием и молодежь, учившаяся на заочном или вечернем отделениях. Колонна эта была в таксопарке передовой: план выполняла всегда, чрезвычайных происшествий не имела, все переходящие призы и знамена обычно завоевывала, оттого, наверное, и смотрело руководство таксопарка сквозь пальцы на то, как она формировалась. Образовательный ценз в данном случае был не помехой для работы. Гиязу повезло сразу: в первый же его рабочий день колонна проводила на пенсию бывшего горного инженера, имевшего подземный стаж и в пятьдесят пять уходившего на отдых из таксопарка. Он и передал Гиязу ключи от своей машины, Так началась у Исламова новая жизнь. Машину он водил с детства и разбирался в ней неплохо, всегда помогал Нури-абы, а теперь вот отцовские уроки пригодились. Смущала его работа с пассажирами, но новые друзья уверяли: ничего, привыкнешь, главное в работе таксиста - терпение, сдержанность. Смена за сменой, день за днем - казалось, даже время побежало быстрее, стремительнее - теперь в его жизни на всем лежал отпечаток скорости. И как в калейдоскопе замелькали пейзажи, новостройки, окраины - жизнь таксиста полна впечатлений, успевай только запоминать.