-- Эксперты сказали,  что стреляли из  автоматического  оружия новейшей
конструкции, судя по необычной пуле, оружие заграничное.
     Джураев, рассмотрев пулю, передал ее прокурору.
     -- Да, тут и на глаз видно, что пуля не наша, -- подтвердил Камалов.
     Когда помощник с розыскником ушел, повеселевший Джураев сказал:
     --  Ну вот и  след объявился,  а вы  горевали.  Не ожидали,  что  снова
всплывет хан Акмаль? Поверьте моему опыту, прокурор, даже если  вы  и десять
лет пробудете на этом посту,  еще многое прямо или косвенно будет  связано с
ханом Акмалем, его наследие -- вечно.
     --  И все-таки  какой безжалостный  человек стоит за убийством молодого
человека из Аксая, -- сказал вдруг прокурор, вновь и вновь анализируя смерть
Айдына.
     --  Пожалуйста,   проясните  вашу  мысль,  --  встрепенулся  неожиданно
Джураев.
     -- Я  не  вижу смысла в смерти молодого месхетинца. Человек, стоящий за
убийством, циничен  до  предела,  для  него  жизнь человека -- копейка.  Вот
главные черты нашего противника, о  котором мы почти ничего  не знаем. Но он
уже дважды проявил  себя, в третий раз,  хоть издалека,  мы  заглянем  ему в
лицо.
     -- Я вот о чем подумал, -- сказал задумчиво полковник. -- Ваша  мысль о
жестокости  навела меня  на  мысль о другом, давнем  преступлении.  Там тоже
соучастник,  как  и  Айдын,  честно  выполнявший свои  обязанности,  остался
мертвым в двух  шагах от свободы. Сейчас  мне почудился если не один почерк,
то один безжалостный стиль.
     --  Можно  чуть  подробнее, -- попросил  Камалов и включил  диктофон на
столе.
     Джураев  показал глазами на  чайник,  намекая, что  разговор  предстоит
долгий, и начал:
     --  Это случилось давно, в  ту осень,  когда умер  Рашидов, точнее,  на
другой  день после его смерти, когда еще мало кто  знал об этом. И  к первой
части истории я имею самое непосредственное отношение.
     Но тут я должен сделать небольшой экскурс в  сторону, иначе вам  трудно
будет  воспринимать  историю  в целом.  В  ту  пору я  имел погоны  капитана
угрозыска и работал далеко от Ташкента. Областной прокуратурой  командовал у
нас Амирхан Даутович Азларханов, как и вы прибывший в наши края из Москвы, в
свои  тридцать шесть  лет он  оказался самым  молодым  в республике на таком
высоком  посту.  Честный, принципиальный, хорошо образованный,  ему  прочили
большое будущее,  противники за  глаза называли  его  Реформатор,  Теоретик.
Здесь,  в  здании Прокуратуры, он  не раз выступал с  докладами, вызывавшими
шумные споры. Однажды на рассвете у  меня дома раздался телефонный звонок --
из милиции сообщили, что в самом дальнем районе нашей области убили его жену
-- Ларису. Она ученый-искусствовед, занималась прикладным искусством народов
Средней Азии,  а  если точнее,  коллекционировала керамику Востока.  В своем
деле  она  преуспевала  и  пользовалась  международным  авторитетом,  издала
несколько альбомов  по искусству,  часто организовывала выставки за рубежом.
Убили ее за диковинный фотоаппарат  "Полароид", делающий моментальные снимки
в  цвете. Для  меня  готов  был вертолет, и  я  тут  же отправился  на место
происшествия. К вечеру мне удалось задержать убийцу. Им оказался  сын одного
из влиятельных людей в области, чей клан правил тут уже десятки лет.
     Во время допроса  с Амирханом  Даутовичем случился  инфаркт, потому что
убийца  оказался студентом  четвертого курса  юридического факультета и  уже
видел себя  прокурором. Кстати сказать, он и станет чуть позже прокурором  в
том  районе,  где  некогда  сам совершил убийство.  Пока  прокурор лежал два
месяца  в больнице,  клан  успел  повернуть  дело  по-своему  и  за  решетку
отправили  другого  человека.  Вернувшись  из  больницы и  узнав  ход  дела,
Азларханов от бессилия получил  второй  инфаркт и  еще на полгода  выбыл  из
борьбы. Пока он отсутствовал, в области началась охота за мной, и, если бы я
не уехал, на меня обязательно  сфабриковали  какое-нибудь  дело.  Однажды, в
отчаянии, я  отписал ему письмо в  Крым  с просьбой помочь переводу в другую
область,  так  я очутился в  Ташкенте.  Оправившись  после  двух  инфарктов,
Азларханов вступил в борьбу с родовым кланом Бекходжаевых, у которых на всех
уровнях,  и в  области,  и в столице, есть  свои люди. Силы оказались  столь
неравны, что прокурор лишился  всего: должности,  дома,  партийного  билета,
доброго имени, его даже помещали в психбольницу. В конце концов ему пришлось
покинуть город, где он прожил десять лет, ибо там ему не нашлось работы даже
простым юрисконсультом, клан повсюду перекрыл ему кислород.
     Я в Ташкенте  с тремя  детьми и беременной женой, без квартиры, рядовой
работник   угрозыска,  ничем  не  могу  помочь  униженному,  оболганному   и
растоптанному  прокурору. На  борьбу с кланом у прокурора ушли годы, и через
пять лет после смерти жены он оказался в небольшом городке соседней области,
который часто фигурирует в уголовных делах под названием  Лас-Вегас.  Там он
устроился  юрисконсультом  на  небольшом  консервном  заводике  и,  кажется,
окончательно   сломленный,   потихоньку  доживал   свои  дни,  здоровье  его
ухудшалось год от года.
     Но вот  тут-то  в его жизни неожиданно происходят  крутые перемены. Его
нанимают на работу юристом крупные дельцы  Лас-Вегаса. И  он  вновь начинает
возвращать себе  утерянное общественное положение, появляется на  престижных
свадьбах,  его  повсюду приглашают в гости. Когда до  меня дошли  слухи, что
такой  убежденный  законник  сотрудничает  с  миллионерами-цеховиками, я  не
поверил. Но потом, после первого шока, подумал -- в жизни  все бывает, и  не
дай бог никому пережить то, что досталось на его долю.
     В общем,  я не стал  судить  строго,  знал, что  ему уже мало  отпущено
времени в жизни,  к тому же  я любил его. И, как подтвердило время, оказался
прав, убежденный в его  порядочности  и верности закону и правосудию. В день
смерти Рашидова, о котором я уже упоминал, у меня на работе раздался звонок,
и я  узнал взволнованный голос прокурора  Азларханова. Он просил ровно через
полчаса быть здесь, у здания республиканской Прокуратуры.  Он не стал ничего
объяснять, но я понял, что случилось что-то важное, неотложное. Я опоздал на
встречу минуты  на две и даже видел издалека,  как  его преследовал какой-то
парень.  Амирхан  Даутович  успел  вбежать  в вестибюль  Прокуратуры,  и тут
преследователь,  видимо охотившийся  за дипломатом  в  его руках, пристрелил
прокурора. Я успел задержать убийцу, но не успел спасти своего друга.
     Вот  такая  вкратце предыстория,  а  теперь  начинается  вторая  часть,
странная  до невероятности,  возможно,  она наведет вас  на какую-то  мысль,
связанную с убийством Айдына.
     Тут  вошла секретарша с чайником, и хозяин кабинета сам торопливо налил
полковнику  чай.  История  представляла  интерес  для  Камалова,  и  у  него
появились  кое-какие  соображения,  но  полковник, конечно  видевший,  какую
реакцию  вызвал его  рассказ, как истинный  восточный  человек,  презиравший
торопливость и суету, спокойно выпил пиалу, другую и только потом продолжил:
     --  Отдай  он  преследователю  дипломат,  остался  бы  жив,  но  он  не
смалодушничал и на самом краю жизни.  Умирая,  все же не разжал рук на груди
преступника, держал, что называется, мертвой хваткой. Арестовав преступника,
я считал свою миссию  выполненной.  Дипломат прокурора  я передал начальнику
следственной  части  и  просил  на  другой  день  вручить   лично  прокурору
республики.
     Утром, явившись на службу,  я  остолбенел от сводки, лежавшей у меня на
столе. Оказывается, ночью совершили нападение на Прокуратуру, вскрыли сейф и
выкрали тот  самый дипломат, за который мой друг заплатил жизнью. А во дворе
остались два трупа: дежурного милиционера и взломщика по прозвищу Кощей.
     Видя, что Камалов сделал какую-то торопливую  запись,  полковник сказал
веско:
     -- Но и это оказалось не все, одно событие той ночи не вошло в утреннюю
сводку МВД. При задержании  преследователя я повредил ему позвоночник, и его
отвезли в Институт травматологии, чтобы срочно сделать рентгеновские снимки.
И ночью преступника похитили из больницы, нам не удалось установить даже его
личность. Вот  такие события разыгрались накануне грандиозных похорон Шарафа
Рашидовича.
     В эти  же  дни в Прокуратуре  республики находилось  несколько  дел  по
ростовским  бандам,  орудовавшим в  Узбекистане. Орудовавшим  особо жестоко,
дерзко, цинично,  ныне  это называется -- рэкетом,  а  на  мой взгляд, особо
тяжким  разбоем,  а  в  кармане  у  того,  кто вскрыл  сейф,  вынес дипломат
человеку, страховавшему операцию, оказался  билет на Ростов, да и  сам Кощей
был родом оттуда. И следствие стало разрабатывать ростовскую версию, начисто
исключив чьи-то  местные интересы. Возможно, кто-то, хорошо знавший практику
прокуратуры, ценой жизни человека направил следствие сразу по ложному следу.
     -- Какого человека? -- спросил, уточняя для себя кое-что, Камалов.
     --  Того, кто  вскрыл  сейф  и  доставил  дипломат тому, чей  заказ  он
выполнял.
     -- Да,  вы  правы,  история  чем-то  похожа  на  случай с  Айдыном,  --
подтвердил прокурор.
     -- На мой взгляд, человек, страховавший операцию, а это вполне мог быть
сам  заказчик, убил  охранника  Прокуратуры вынужденно, а Кощея  специально,
чтобы завести  следствие в  тупик.  И  мне уже тогда  показалось,  что  этот
человек хорошо знает работу правовых органов, оборотень из нашей среды.
     -- А как двигалось следствие?
     -- Я  специально не интересовался, прокуратура не любит, когда суют нос
в  ее дела. Но насколько я знаю, затратив полтора года на ростовскую версию,
следствие запуталось,  и  дело  положили  на полку. Но  оно не шло у меня из
головы,  потому что касалось моего друга.  Но только сегодня  я почувствовал
какую-то параллель  между смертью Кощея и убийством Айдына.  Напрашивается и
еще одна параллель с прошлым убийством: и на сей раз за смертью Айдына стоит
человек, хорошо ориентирующийся в делах прокуратуры,  ведь  не каждый знал о
сегодняшнем  секретном  совещании  у  вас в  кабинете,  вы  ведь  не  давали
объявления ни по радио, ни по телевидению...
     -- Верно, я об этом как-то не подумал. Можно даже очертить  список лиц,
знавших о сегодняшнем совещании у меня.
     --  Придется поработать и  со списком, -- твердо  сказал  полковник, --
буду  обязан,  если вы  покажете  его  и  мне.  Я ведь  многих  тут  знаю  и
догадываюсь,  что  кое-кто из них  сидит на двух  стульях, да трудно  к  ним
подобраться с высоты моего положения, слишком важные посты они занимают.
     -- А почему вы  не забрали дипломат с  собой в  МВД? --  спросил хозяин
кабинета.
     --  Во-первых,  неудобно,  Прокуратура  все-таки,  надзорная инстанция.
Во-вторых,  унеси я дипломат, пришлось бы доложить о  нем руководству, среди
которого  есть  немало  людей,   проявлявших  пристальный  интерес  к  жизни
опального  прокурора.  Не исключено,  что в кейсе могли оказаться  кое-какие
бумаги и на высшее руководство МВД.
     Несколько раз входил и выходил помощник, Джураев понял, что у прокурора
Камалова  появились  срочные  дела, и  он  без  восточных  церемоний  быстро
откланялся, сказав на прощание:
     --  Держите меня в  курсе  дел и всего подозрительного, события набрали
ход, и они уже не остановятся.
     В приемной у  Камалова собралось несколько следователей по особо важным
делам  из Москвы, и каждому  требовалась  подпись  прокурора на каком-нибудь
важном документе, но чаще всего решался вопрос о санкции на арест.
     Как только поток посетителей иссяк, прокурор включил диктофон и еще раз
прослушал  рассказ полковника Джураева.  Да, опытный розыскник нащупал явную
параллель  между двумя убийствами, несмотря на срок давности, тут  было  над
чем поразмыслить.
     Рабочий день подходил к концу,  и  Камалов,  спохватившись, позвонил  в
архив  и  попросил  подготовить  к завтрашнему дню дело  о давнем налете  на
Прокуратуру республики.
     Он  долго  расхаживал по просторному  кабинету,  где  часто проводились
всякие  совещания,  и  вдруг   его  озарила  такая  догадка.  Безусловно,  к
сегодняшней  акции  приложил  руку   человек,  хорошо   знавший  о  делах  в
Прокуратуре и даже о секретных заседаниях.  Но и в случае  давнего налета на
следственную часть  преступник  точно  вскрыл  сейф, где находился  дипломат
прокурора  Азларханова,  не  ошибся, хотя у  них в  распоряжении  было всего
несколько  часов.  Значит, навел человек,  работающий в этих  стенах. Отсюда
вытекала и другая мысль  -- не  стоял ли за обоими преступлениями один и тот
же  человек? С такими  выводами  покинул Камалов в  тот день  Прокуратуру, и
уверенность в своей правоте крепла в нем час от часу.
     На другой день папки с делами по налету на Прокуратуру лежали у него на
столе, но ему не удалось притронуться к ним ни в тот день, ни  на следующий.
Текучка каждодневных неотложных дел не  давала ни минуты покоя, хотя, чем бы
он ни занимался, помнил: ему важно установить, не стоит ли за смертью Айдына
и ростовского уголовника по уличке Кощей один и тот же человек или одна и та
же группа людей.
     В конце недели ему все же удалось одолеть бумаги, и стало ясно,  почему
следствие  зашло  в  тупик,  другого исхода  не могло  и быть, кто-то  ловко
перевел стрелки на Ростов. Поднял он дела  и по ростовским бандам,  интересы
залетных   рэкетиров   никаким   образом   не   пересекались  с   прокурором
Азлархановым,  и  для  них  вряд  ли   представлял   интерес   его   кейс  с
компрометирующими  документами. Ростовчан  больше всего интересовали деньги,
золото, которые они  в пытках отбирали  у председателей колхозов, директоров
хлопкозаводов и мясокомбинатов, и в каждом случае чувствовалась твердая рука
местных   наводчиков.   Камалову  становилось  ясно,  что  убийцу  Кощея   и
милиционера следует  искать  в  Ташкенте, понял он  и другое,  что  человек,
организовавший налет  на Прокуратуру, вряд  ли  представлял уголовный  мир в
чистом виде, тут прежде всего возникали интересы должностные, а может,  даже
политические. Но какие? Это  обязательно  следовало  четко объяснить, ведь в
нашем  сознании  за  семьдесят  лет  укоренилось, что  убийство  или  другое
преступление  может быть  только  уголовным. Предстояло не  только  отыскать
убийцу, но и сломать  сложившийся  стереотип, и не у  масс, а прежде всего у
своего брата юриста.
     Возбуждать  новое  расследование по  давнему делу он  не  стал,  боялся
вспугнуть противников. Следовало плотнее заняться смертью Айдына, и в случае
удачи он наверняка выходил на одних и тех же людей.
     Но не проходило  и дня,  когда  он  в  свободную минуту  не  включил бы
диктофон  с  рассказом  полковника  Джураева,  интуитивно чувствовал, что  в
старом преступлении кроется ключ к  сегодняшним событиям. Однажды ему пришла
в  голову  вроде  совершенно нелепая мысль -- встретиться  с  вдовой убитого
милиционера.  Может,  она внесет  какую-нибудь ясность в давние  события? Не
насторожило ли ее что-нибудь в смерти мужа? Идея была так себе, как говорили
в студенческие годы,  на "троечку", но  она не покидала его целую неделю,  и
он, как-то особо не раздумывая, поехал к вдове домой.
     Неопрятная,   помятая  жизнью  старуха,  видимо   довольно-таки   часто
прикладывающаяся  к  бутылке,  встретила  его,  мягко  говоря, недружелюбно.
Впрочем, на теплую встречу он не рассчитывал, потому  что  узнал, что за эти
годы из Прокуратуры никто ее не проведывал, не интересовался ее жизнью, хотя
муж прослужил  у  них на вахте почти десять лет и,  что  ни говори, погиб на
боевом посту, таковы  уж  традиции нашей великой страны,  нет внимания  ни к
живым, ни к мертвым.
     В грязной неприбранной  комнате на столе стояла  пустая бутылка  из-под
портвейна,  и   старуха,  видимо,  жаждала  опохмелиться,  и  ничто  другое,
казалось,  ее в жизни не интересовало.  На вопросы, которые прокурор Камалов
готовил  долго  и  тщательно, отвечала односложно: "не  знаю",  "не  помню",
"давно это было". Камалов уже собирался уходить, проклиная себя  за "мудрое"
решение, как вдруг в комнату вбежал мальчишка, школьник с ранцем за плечами,
видимо, он жил где-то неподалеку.
     -- Сухроб, внучек, -- кинулась вдруг старушка навстречу.
     Судя по ее реакции, он давно уже здесь не был. Обняв внука, помогла ему
снять ранец и,  проходя мимо  стола, ловко убрала пустую  бутылку, и вся она
как-то сразу преобразилась, стала мягче, добрее, появился интерес к жизни.
     Незваный гость молча, не попрощавшись, двинулся к двери, когда  старуха
вдруг сказала вдогонку -- и он вынужден был остановиться.
     -- Я  вот  такое вспомнила,  может, сгодится.  Когда  меня  привезли  в
больницу, муж был еще живой и в  памяти, только очень слабый, жизнь  из него
уходила на глазах.  Он все  время шептал, глядя на меня: "Сухроб, Сухроб..."
Так зовут  нашего внука. Дед очень  любил его. Я  поняла  так, что  он хочет
увидеть  его  в  последний  раз, попрощаться.  Дали  машину,  и  его  тотчас
привезли, а  он глядит мимо внука и все твердит себе: "Сухроб, Сухроб..." Мы
подумали, что он уже бредит, а через полчаса бедняжка уже отмучился.
     Прокурор машинально выслушал  старушку, поблагодарил ее и с облегчением
покинул комнату, где он  явно был лишний. Всю дорогу от пригородного поселка
Келес до Прокуратуры, а  это  путь  немалый, он жалел о потерянном времени и
испытывал какой-то внутренний  дискомфорт  от встречи с  вдовой милиционера,
которого  никогда  не  видел, но испытывал личную  вину  за их судьбу, за их
бедность и неустроенность.
     Поднимаясь к себе  на четвертый этаж, как обычно без лифта, он вспомнил
мальчишку, симпатичного, смышленого, и подумал, какое у него красивое имя --
Сухроб, и  с удовольствием повторил его  несколько  раз. И вдруг  на  пороге
собственной  приемной  его пронзила  такая  неожиданная мысль,  что  он,  не
замечая никого, буквально вбежал в кабинет и бросился к телефону.
     Набрав номер полковника Джураева, расслабил  узел галстука. Даже  забыв
поздороваться, он спросил прямо в лоб, не по-восточному:
     --  Скажите,  пожалуйста,  не  видели  ли  вы в тот день в  Прокуратуре
Сухроба Ахмедовича Акрамходжаева?
     Полковник Джураев, не понимая, почему  прокурор взволнован из-за такого
пустяка, ответил спокойно, не раздумывая:
     --  Да, я хорошо  помню  тот  день. Он  тогда был  всего  лишь одним из
районных  прокуроров  Ташкента, кстати, самого неблагополучного. Он стоял  у
колонны  на  втором  этаже   бледный,  расстроенный.  Я   подумал,  что   он
чрезвычайно, подавлен оттого, что ранее знал Амирхана Даутовича, или оттого,
что  понял, какой  рискованной  работой  занят,  и  что  может ждать  его  в
определенных обстоятельствах.
     -- Скажите, а он мог видеть, куда определили дипломат?
     -- Да, конечно. Я открыто передал кейс начальнику следственной части, а
его  кабинет  находится  на  втором этаже,  так  что  мимо  Акрамходжаева  и
пронесли, он долго стоял там у колонны. Я хорошо помню его растерянное лицо.
     -- Это уже интересно... --  закончил  вдруг прокурор Камалов туманно, и
разговор оборвался, потому  что он буквально  задыхался от волнения. Впервые
он  получил  хотя бы  косвенную  улику на  Сенатора, более  того,  интуиция,
которой он часто доверял, подсказывала, что он напал на верный след.


        Часть V
        Лицензия на отстрел

     <i>Душевный  разлад  Японца. Налет  на  квартиру майора  ОБХСС.  Признания
налетчика прокурору республики. Наручники для человека  из  Верховного суда.
Арест первого секретаря ЦК. Миллион за жизнь прокурора. Смерть в собственной
засаде. Автокатастрофа по заказу из тюрьмы.</i>

     С Шубариным  в  последнее  время происходило  что-то  странное.  Всегда
собранный,  волевой, постоянно заряженный на  борьбу, он переживал  какой-то
непонятный  внутренний  кризис.  Впрочем, внешне вряд ли кому  это  казалось
заметным,  кроме  жены  и  Коста,  с  которым  Шубарин  после  смерти  Ашота
сблизился, и не только потому, что тот стал его телохранителем.
     Коста,   не   сумевший  вписаться   в  нормальное   общество,   обладал
поразительной  щепетильностью в  деньгах и  делах,  ему можно  было поручать
любые суммы, любые финансовые тайны, он знал, что верность, принципиальность
-- его главный капитал,  на том и держался. Вот  почему после  смерти  Ашота
Коста стал его доверенным человеком.
     С  легализацией индивидуальной  трудовой  деятельности  центр интересов
Шубарина из  Лас-Вегаса  переместился в Ташкент, и  местная  промышленность,
державшаяся на его энтузиазме и хватке, там быстро захирела.
     Даже  система  "айсберг",  некогда  разработанная  им  и  доведенная до
совершенства его  мозговым трестом, дававшая,  как  казалось  ее создателям,
баснословные  доходы,  не  шла  ни  в  какое   сравнение  с  теми,  поистине
фантастическими, сумасшедшими  прибылями,  что  открылись  с  кооперативными
возможностями.
     Коста обратил внимание на душевный разлад шефа, потому что тот день ото
дня  перепоручал   ему  такие  дела,  о  которых  он  еще  полгода  назад  и
предположить не мог. Теперь уже  Коста метался как белка в колесе, хотя шеф,
конечно, не прохлаждался на кортах и  в саунах, он просто-напросто на глазах
терял  интерес  к  делу.  Правда, выручал  хозяина компьютер,  умная  машина
держала в памяти всю вновь созданную структуру кооперативных, индивидуальных
и арендных  предприятий,  и нажатием  кнопки он получал любую  информацию. С
такой техникой можно было позволить себе расслабиться время от времени.
     Кончились и богатые застолья, которые он так любил в Лас-Вегасе, хотя к
его услугам  сегодня  был  собственный  ресторан:  Коста подозревал,  что  с
нынешними компаньонами  он вряд  ли ощущал сердечную близость. Иногда  Коста
думал, может, гибель Ашота, беспредел, царящий вокруг, испугали шефа?
     Но,   уничтожив  банду  Лютого,  они   тут  же   перестроили  структуру
безопасности,  и на ее организацию выделили столько денег,  сколько запросил
Карен. И сегодня  под началом Карена оказались лучшие боевики столицы. Коста
пришлось даже оборудовать для них два спортивных зала в подвалах "Лидо", где
они проводили в занятиях целые дни.
     Артур Александрович редко ходил с пистолетом, хотя по настоянию  Карена
его машину буквально нашпиговали оружием, переоборудовали  и  саму  "Волгу".
Через гараж ЦК  разжились пуленепробиваемыми стеклами с бывшей машины самого
Рашидова,  а  заводские  умельцы  бронировали  дверцы,  хотя  Шубарин  и  не
настаивал на такой безопасности. Нет, страха он, конечно, не  испытывал, тут
было что-то другое, непонятное Коста.
     Последнее  время  Шубарин  часто   пропадал  в   доме  Якова  Наумовича
Гольдберга,  человека, ведавшего овчинно-шубным производством, поговаривали,
что у  скорняка одна из лучших частных библиотек в Ташкенте. Знал Коста, что
прошлогодний  визит  в  Америку  Шубарин   нанес  по   вызову  родственников
Гольдберга,  ведал и о том, что полгода назад Яков Наумович подал прошение о
выезде в США и  сейчас активно готовился к  отъезду. Однажды  Коста подумал,
может,  шеф решил  эмигрировать  за океан и оттого охладел  к делам? Как-то,
обедая вдвоем в чайхане, Коста прямо спросил об этом. Хозяин  не обиделся на
вопрос и ответил ему как несмышленышу.
     -- Да,  сейчас  можно эмигрировать куда  хочешь, и многие, с кем  я был
связан делами в  последние  пятнадцать  лет, уже уехали  в  Бельгию,  Данию,
Голландию,  Западную Германию, Италию, Францию, Израиль и, конечно, в США, и
отовсюду мне могут  прислать вызов, только попроси. Кстати, в большинстве из
этих стран я  бывал,  и ясно представляю себе  их жизнь,  и вполне вижу свое
место там в деловом мире. Но, дорогой Коста, есть вещи необъяснимые, одна из
них  русская душа,  русскому  человеку  противопоказана чужбина, нашей  душе
нужно нечто большее,  чем богатство, положение, комфортная жизнь. Поэтому ни
о какой Америке не может быть и речи. Хотя тамошние друзья, мне очень многим
обязанные, разработали уже не  один проект  совместного со мной предприятия.
Через  них  я без  особых потерь  могу перевести свои капиталы  на Запад  и,
только ступив на ту землю,  могу иметь на счету десятки миллионов, а с такой
суммой можно и  там развернуться.  Но  для этого мне  пришлось бы обворовать
Отечество  как следует, под видом всяких  отходов,  неликвидов, металлолома,
вывезти через Прибалтику, где в портах есть свои люди,  стратегически важные
материалы и сырье, разумеется,  потратив на взятки и  подкуп должностных лиц
не один  миллион.  Все  это реально,  осуществимо и,  к  сожалению, делается
каждый день и, насколько я знаю, через  дальневосточные порты. Но такой путь
не по  мне.  Свой  контакт с  Западом  я  вижу  иначе,  -- я  должен учиться
современным  хозяйственным отношениям,  как принято  во всем мире, например:
банковскому  делу. Я  сейчас приглядываюсь, чья система более  подходяща для
нас, ведь в каждой стране своя  система финансов, есть свои нюансы. Для меня
важна и сама страна, ее люди, как они относятся к России, и что их связывает
-- и не только ее преуспевающая  банковская система. Могу  сказать сразу  --
Америка отпадает,  и не потому, что там нечему учиться, --  у нас с ними нет
никаких общих корней. Другое дело  Европа, с  которой у нас общая  история и
даже  кровное  родство,  она нам  ближе и  физически,  и  духовно, чем  США.
Возможно, ты скажешь, что и мы зачастую не в ладах с законом, да, так: но мы
не разваливаем государство и не вывозим его сырьевые богатства и ценности за
кордон, к дяде, а это, на мой взгляд, существенная разница.
     Похоже,  Шубарин  с  перестройкой  связывал  слишком  большие  надежды,
поверил в нее безоговорочно, и  сейчас, видя вокруг разгул стихии и анархии,
еще больший  упадок и развал экономики, чем во времена пресловутого  застоя,
испытывал разочарование.
     А  какой  беспредел, разгул  преступности царил  вокруг! Он пугал  даже
такого  бывалого  человека,  как   Японец.  Особенно  стремительно  росла  и
принимала  изощренные формы преступность в самой  Москве, где,  казалось бы,
есть силы и средства для борьбы с ней, да и правительство и законодатели все
живут  в столице, отчего же они не видят, или не хотят видеть,  что творится
повсюду в  Белокаменной,  что называется, у самых  стен Кремля; ссылаются на
Нью-Йорк и Чикаго, где, мол, вроде бы еще страшнее жить, чем в Москве, но от
этого советскому человеку не легче.
     Душевный разлад Шубарина  беспокоил  Коста, он  советовал  шефу  уехать
куда-нибудь месяца на два отдохнуть, развеяться, на что тот грустно отвечал:
     -- От себя никуда не убежишь, и  от  мыслей никуда не денешься, а потом
-- куда  податься, всю страну лихорадит,  от  края и  до края, везде  льется
кровь, если не на межнациональной почве, так на уголовной.
     Он  помнил ростовскую  банду,  прибывшую по его душу,  видел у них план
своего  дома,  они признались,  какие пытки ждали  его  и  его  семью. Чтобы
выжить, средство одно -- быть сильнее противника. Когда-то, чтобы  выстроить
свой  айсберг,  он одолел  не  только  экономику,  право,  банковское  дело,
пришлось освоить и науку насилия,  и тут он превзошел всех,  оказался  не по
зубам  даже ростовским  бандитам. Никогда в жизни  он не  мечтал наводить на
людей страх, иметь над ними власть, -- единственно, чего он добивался, хотел
реализовать в себе талант хозяина.
     Конечно,  нашлись бы  люди,  осудившие  его за  самосуд над  ростовской
бандой, на совести которой двадцать одно убийство на пятерых, в том числе --
три  как  раз  накануне  визита к нему. Он заставил каждого из уголовников в
отдельности рассказать о похождениях  банды и записал леденящие душу истории
на видеомагнитофон.
     Его  бы  никто  не переубедил,  что  насилие можно  одолеть, искоренить
воспитанием, убеждением, он знал, что бандит признает одно -- силу. И как он
обрадовался,  прочитав  "Очерки о преступности" Варлама Шаламова,  документ,
который  следовало бы изучать  во всех  юридических  вузах  страны.  Взгляды
Артура  Александровича  на преступность,  ее идеологию совпадали полностью с
взглядами известного поэта.
     Наверное, за двадцать пять лет, проведенных  среди уголовников, Шаламов
знал их  природу  и  нравы лучше, чем кабинетные законодатели, день ото  дня
гуманизирующие наши законы в пользу преступников.
     Когда-то Амирхан Даутович, опальный  прокурор, которого  он  пригрел  в
Лас-Вегасе,  да и  все окружение  его  было убеждено, что в смерти прокурора
Анвара  Бекходжаева, убившего Ларису Павловну,  повинен он, Шубарин.  Да, он
отчасти  приложил к  этому  делу  руку, но прокурора  Бекходжаева уже  давно
приговорили  к смерти  другие,  не  менее  серьезные люди,  и все решал лишь
вопрос  времени,   неделей  позже,  неделей   раньше,  он  лишь  предоставил
возможность сделать тому,  кто более всего  был  заинтересован  в  мести, --
человеку,  отбывшему срок за  убийство, совершенное Анваром Бекходжаевым. Он
просто приурочил смерть  прокурора-убийцы ко дню гибели жены своего друга, и
клан Бекходжаевых не мог не понять зловещего совпадения.
     За все  подлое должно последовать возмездие -- тоже  один  из жизненных
принципов Шубарина. Он  понимал, что  справедливость может утверждать только
сильный,  он  не  хотел умозрительных побед, внутреннего удовлетворения, как
прагматик  ценил  реальное  ее   торжество.  Смертью  прокурора  Бекходжаева
напоминал клану также о давней несправедливости, когда отняли у него  дело и
все эти  годы нещадно эксплуатировали чужую  курочку,  несущую золотые яйца.
Нет,  он жалел не  о  потерянных  деньгах,  он  не мог пережить  унижения  и
несправедливости  и,  когда  настал  его  час,  предъявил  им  счет.  Бывший
компаньон Бекходжаевых Коста отнес  старые векселя  и  предъявил  ультиматум
своего нового хозяина:  если деньги  не будут  возвращены  в указанный срок,
следует подготовиться к очередным похоронам.
     Он получил свою законную долю,  за эти годы оцененную в 1700000 рублей,
--  Бекходжаевы передали  через  Коста требуемую сумму,  ибо,  как и  всякие
преступники, они понимали только силу. Шубарин радовался не деньгам, а тому,
что сумел поставить зажравшийся клан на место.
     Он  всегда хотел быть свободным, а новая экономическая  политика  вроде
открывала ему для этого зеленую улицу  --  дерзай, умножай богатство, выходи
на внешние рынки, только исправно плати налоги.
     Но итоги первых лет  кооперации с  ее фантастическими прибылями, как ни
странно, не  обрадовали, а насторожили  его,  ибо он  знал законы экономики.
Воспользовавшись пустыми прилавками государственных  магазинов,  кооперативы
так взвинтили цены, что они стали  не  по  карману многим слоям населения, и
народ  в  Ашхабаде,  Новом  Узене, Гурьеве,  да и  во многих других  городах
России, выразил свое отношение к ним погромами. Но беда  никому не послужила
предостережением,  хотя   он   и  пытался  как-то  скоординировать  действия
кооператоров  в республике, но никто никого не хотел слушать, все жили одним
днем -- хапнуть сегодня, а завтра хоть трава не расти.
     Тот, кто  соприкоснулся  с кооперативами,  знал, что с первых шагов они
оказались под  жестким  контролем уголовников.  И каким бы выгодным делом ни
оказалось шить  сапоги за 250 рублей  или тряпичные брюки за сто, преступный
мир никогда не удовлетворится  доходами,  попытается и тут найти  незаконные
способы  добычи  денег. Поскольку идеологи  уголовного мира, его  стратеги и
мозговой штаб во много крат изощреннее служащих государственного аппарата, а
Шубарин, зная и тех и других, не сомневался в огромных преимуществах первых,
то они  быстро  нашли способы,  не  производя ничего, только  имея расчетный
счет,  перекачивать  безналичные   средства  государственных  предприятий  и
превращать  их  в  живые  деньги.  А  ведь  страна  и без того  перенасыщена
обесцененными  деньгами.  А  купленные  на деньги кооператоров  экономисты и
журналисты пишут в газетах, что в избытке денег виноваты рабочие и служащие,
что им повсюду повысили зарплату. Всю жизнь имевший дела с финансами Шубарин
даже представить  не мог, что  можно так беззастенчиво, ничего не производя,
грабить страну и сознательно подвигать ее к финансовому краху.
     Видимо, прав бандит Беспалый, который всякий раз в застолье  предлагает
тост за отцов новой кооперации, за Горбачева и ликующе говорит при этом:
     -- Наше, брат, время пришло, наше...
     Раньше,   как   и   многие   граждане,  отчужденные   от  власти  и  от
собственности, он тоже  отделял  себя от  государства, не  чувствовал  с ним
близости, родства, что ли, и не был в этом оригинален,  такое происходило со
многими.  Но  многомиллионные  аферы, сулившие  его  московским  коллегам  и
высокопоставленным чиновникам-казнокрадам из  военных и гражданских ведомств
сотни тысяч долларов на зарубежных счетах, заставили  его по-иному взглянуть
на Отечество. И в эти  не  совсем радостные  для страны дни  с ним произошло
неожиданное, он почувствовал, что новые дельцы грабят страну и его самого.
     Примеров  подрыва  финансовой системы государства оказалось  так много,
что он стал их записывать, систематизировать.
     Он,  как  и  все,  с  надеждой  наблюдал  за  Первым  съездом  народных
депутатов, было что-то  обнадеживающее  в его жарких дебатах. И  он  однажды
подумал, что следует вручить свои записи кому-нибудь из депутатов, ведь все,
чего  ни  коснись, упиралось  в  экономику,  в инфляцию, в поиски денег: для
пенсионеров, инвалидов, искалеченных войной  "афганцев", жертвам  Чернобыля,
землетрясений, аварий  на шахтах и газопроводах, беженцев, для сирот.  А тут
миллионы уходили за кордон, усугубляя и без того критическое положение.
     И он внимательно  стал присматриваться к депутатам, прислушиваться к их
речам,  кому из них можно  было  бы  вручить  свои  исследования и  подробно
рассказать обо всем, что творится с финансами. Но скоро  долго мучившая идея
отпала  сама собой. Стали собирать деньги,  и немалые, с предпринимателей на
поддержку  и  всяческую  рекламу  мнимых  успехов кооператоров  в  средствах
массовой информации и через депутатский корпус.
     Но  долго  мучившее  желание   кому-то   поведать  свои  тревоги-печали
разрешились самым неожиданным образом. Узнав,  что в своем  саду застрелился
Ачил Садыкович, Шубарин еще раз  почувствовал твердую руку Камалова и понял,
что  прокурор   не  остановится   ни  перед  кем  ради  торжества  закона  и
справедливости. И тогда он воскликнул мысленно, вот же он, мой  депутат, вот
человек, который не останется равнодушным к его сообщениям.
     Шубарин  понимал,  что  наша  экономика не  вынесет  такого  количества
аферистов, откровенно грабящих страну.
     Его,   дельца,  сложившегося  в  годы  твердой   государственной  руки,
по-человечески возмущали нувориши, делавшие состояние из воздуха. Он называл
их про  себя  "математиками",  деньги  они  делали  путем  сложных  бумажных
операций, не производя материальных ценностей. Раньше левые деньги  ковались
одним способом, производя неучтенную продукцию: мебель, ковры, одежду, вино,
коньяк  --  вплоть до ювелирных  изделий. "Математики", на  взгляд Шубарина,
представляли и для Отечества крайнюю  опасность, и  он  без  сожаления решил
сдать их правосудию.
     Вначале  он  собирался   просто  отправить  две  объемистые  папки  без
комментариев, прокурор догадался бы, что  к  чему.  Потом он все-таки решил,
что следует написать к ним хоть какое-то пояснение. И начиналось оно так:

     Уважаемый <i>Хуршид Азизович</i>!

     Этот  текст,  направленный  в  Прокуратуру  и адресованный  лично  Вам,
поначалу может показаться  странным  и даже невероятным.  Не удивляйтесь,  в
нашем обществе  сейчас много  непривычного и непонятного, идет  размежевание
сил, интересов. Сведения, которыми Вы станете располагать, могут подтолкнуть
Вас  на  мысль -- вот  наш  человек  в стане экономических  диверсантов,  не
обольщайтесь, -- я не ваш человек. Проанализировав то, что я Вам сообщу,  Вы
поймете,  что  и  в  деловом  человеке  (которого  наши  же законы заставили
ловчить, хитрить) есть определенный порог нравственности, переступая который
трудно  считать  себя  порядочным гражданином.  Есть  моменты истории, когда
чрезвычайно важно соотношение личных и государственных интересов  -- сегодня
как  раз такое время, Отечество  в опасности. И  я вполне сознательно предаю
интересы  своего клана и  хочу перекрыть пути, ведущие  к  финансовому краху
державы. И еще, письмо адресовано не Прокуратуре как таковой, а Вам, не знай
я Ваших  личных  качеств, вряд ли  появилось  желание  поделиться  подобными
тайнами, ибо цена каждой строки этой информации -- жизнь,  в большой игре не
щадят  ни  своих, ни  чужих. Отступничество,  ренегатство  карается особенно
жестоко.  Возможно,  на  путях той  борьбы,  что  вы  затеяли в  республике,
когда-то  наши  дороги  и  пересекутся,  и   может,  тогда  у  нас  появится
возможность поговорить подробно, а сейчас время торопит.

     Дальше  Шубарин  переходил  к  конкретным  фактам  и,  наверное,  чтобы
ошеломить, сразу сообщил, что  в Стройбанке республики отдел кредитов и ссуд
возглавил  человек  с  подложными  документами,  его  цель   --  выдать  под
заманчивые проекты, которые никогда не  будут  реализованы, крупные кредиты.
Когда  огромная  сумма  поступит  на  счета  предприятий,  намеренных  якобы
преобразовать край, дельцы в один день покинут пределы края.
     Обращал  Японец   внимание  и   на  работу  других   конкретных  банков
республики, в которых  за четко определенный процент с суммы смотрели сквозь
пальцы на перекачку средств предприятий на счета кооператоров.
     Приводил Шубарин  и подробный список лжекооперативов,  не  производящих
ничего и  занимающихся  только  переводом  безналичных  денег  предприятий в
наличные на взаимовыгодных условиях.
     Упоминал  он и о кооперативах,  организованных при предприятиях, эти-то
наносили   особо   крупный   ущерб   государству,   обескровливая   основные
производства.
     Не пощадил он и  особо  алчных инспекторов банка, они за мзду закрывали
глаза на любые нарушения и даже, опять  же за  взятку,  консультировали, как
обойти банковский контроль.
     Указал особо процветающие кооперативы, выполняющие работы на договорных
началах  для  предприятий,  где  объемы  работ  завышались в  десятки раз, а
заказчик за  оплату невыполненных  работ получал  свою  долю у его хозяев  -
откат.
     Он  писал, что масштабы финансовой диверсии  ныне  таковы, что угрожают
самой безопасности страны  и  в  этом плане  им  следует уделять столько  же
внимания,  как охране государственных секретов  и оборонных  тайн. Предлагал
незамедлительно присмотреться к кадрам, особенно на союзном уровне, ведающем
проблемами снабжения страны  и  внешнеторговыми связями, банковскими делами,
включая и валютные  сделки, и называл организации и банки в Москве и по всей
стране, где  новоявленные  советские предприниматели чувствуют себя чересчур
вольготно.
     И  заканчивал  он  уже  совсем  сенсационными   фактами,  о  совместных
предприятиях  и  кооперативах,  получивших выход  за  рубеж.  Чтобы прокурор
Камалов не  вычислил  легко автора письма,  он  не говорил, что  сам получил
десятки предложений  о создании таких  организаций с западными партнерами от
своих московских друзей.
     В письме к прокурору Камалову он ходил только с козырных карт.
     Сообщал  он и о портах в Прибалтике и  на Дальнем  Востоке, где уже  не
однажды  опробовали маршрут,  отправляя под видом производственных отходов и
металлолома трубы, прокат, особо легированную сталь и цветные металлы.
     Московские  дельцы  похвалялись,  что  в этих  портах для  них  открыта
зеленая улица.
     Обращал  анонимный  автор   внимание  прокурора  Камалова  на  то,  что
предприниматели из Москвы, с Кавказа, из Прибалтики и из-за рубежа проявляют
глубокий интерес к продукции  Алмалыкского  свинцово-цинкового  комбината  и
меднообогатительной  фабрики, к изделиям Чирчикского  завода  жаропрочных  и
тугоплавких  металлов и особенно к таджикскому алюминию. А в самое последнее
время, в  связи с близостью  афганской  границы и нестабильностью в регионе,
стали активно искать подходы и к урану.
     Предостерегал Шубарин  и о  том, чтобы выход на зарубежный  рынок наших
предприятий,    особенно    государственных,    обязательно    обеспечивался
квалифицированной   юридической  зашитой,  ибо  осваивать   советский  рынок
кинулись  многие авантюристы. И  на Западе, что  ни  день, создаются фирмы с
пышными названиями  и пустыми счетами, в которых доминируют бывшие советские
граждане.  Фирмы-однодневки,  заведомо рассчитывая  на нашу нерасторопность,
необязательность и полное пренебрежение к юридической ответственности, порою
затевают контракты, чтобы  только  сорвать  крупную  неустойку. Если пустить
внешнеторговые дела на самотек, нашему  государству не только не  заработать
валюту,  а еще  придется отдавать  последние остатки  золотого запаса. Запад
свое урвет.
     Напоследок    указал    путь,   куда   в   последнее   время   кинулись
предприниматели, где они  нашли  для себя  Клондайк, и  предсказывал,  что в
будущем каждое  третье  уголовное дело будет связано с хищением из армейских
складов и баз. Деньги дельцов уже сильно подкосили моральные устои генералов
и  адмиралов, и путь  тут напрашивался  один -- быстрее снять покровы тайн с
армии.
     Отправив пакет прокурору Камалову, Шубарин словно камень снял с души, и
настроение у  него переменилось, он  с прежней энергией взялся за  дела. Уже
через  две  недели  Артур Александрович понял,  что  своим  коварным письмом
крепко прополол ряды лжепредпринимателей и аферистов  не только в Ташкенте и
в республике, но даже в Москве.  Прошедшие аресты по его письму  наводили на
мысль,  что Камалов поставил в известность Москву,  и к работе  подключились
специалисты  из КГБ, ведь, по сути, в  послании  шла  речь об  экономической
диверсии против страны,  брали таких  людей, на  которых милиция  и  глянуть
боялась. И тут он  понял, что  ему не  следует поддерживать  ни Сенатора, ни
Миршаба в охоте  за  прокурором, в конечном  счете к  свободному и правовому
государству вели такие люди, как  Камалов. И в случае реальной угрозы  жизни
прокурора  человека из  ЦК  и из  Верховного суда  следовало  сдать властям.
Результат  по анонимному письму окрылил Шубарина, он почувствовал, что может
влиять на ситуацию в стране.

        x x x

     Артем Парсегян, по  кличке Беспалый,  тот самый, что  в любом  застолье
поднимал тост за здоровье Горбачева,  а захмелев, орал  на  весь стол: "Наше
время  пришло,  наше..."  --  действительно  имел  все  основания радоваться
перестройке, ибо наконец-то стал хозяином,  имел собственное дело.  Человек,
способный в  технике и  знавший в  ней толк,  он быстро  раскусил, какое это
выгодное дело -- игровые автоматы!
     Он  бы  никогда не  догадался, что на  детских играх можно зарабатывать
колоссальные  деньги,  если бы  его однажды  как специалиста  не  пригласили
посмотреть какой-то очень дорогой  забарахливший автомат. Провозился он часа
три, но автомат отладил, и, когда хозяин автомата  дал  ему за работу двести
долларов, он сразу без чьей-либо  подсказки понял, вот оно настоящее дело, и
в глаза не бросается, и деньги текут рекой. Но одного желания стать хозяином
игорного бизнеса мало,  нужно иметь деньги, нужно достать  игровые автоматы:
итальянские,   западногерманские,  а  лучше   всего  американские,   которые
привлекают и взрослых и более надежны в работе.
     Когда он начал потихоньку наводить справки об  их стоимости,  то понял,
что своими деньгами, даже если и продаст автоматы с газводой, не обойтись. И
тогда он  обратился к Сенатору с просьбой занять ему тысяч сто, года на два,
и  даже  проценты обещал платить,  но тот вначале ему  отказал. Но  однажды,
через полгода, он  позвонил  ему  сам и, спросив,  нужны ли  ему по-прежнему
деньги,  просил  приехать домой -- и  без всяких разговоров вручил в коробке
из-под  женских сапог сто тысяч.  Судя по тому, как он  легко  отдал  и даже
спросил,  не  нужно  ли  еще,  Беспалый  понял,  что Сенатор где-то разжился
миллионами.
     Отдавая деньги,  Сенатор отказался  от процентов и спросил, на  что ему
понадобилась  такая сумма,  и  Беспалый  рассказал  о  своей мечте. Прокурор
поначалу  долго  смеялся, не понимая затеи  стареющего уголовника, но  потом
вполне  серьезно  сказал,  что   поможет  ему  с  помещениями   и  с  любыми
организационными сложностями.  И он действительно помог Парсегяну во многом,
видимо, считал, что Беспалый может еще не раз пригодиться.
     Ни  во что в жизни  Беспалый  не вложил столько  энергии и  силы, как в
организацию  собственного  игорного   дела.   Получив  от   человека  из  ЦК
существенную финансовую и  организационную  помощь, он быстро  открыл первый
зал,  а спустя два  месяца  еще один, на автовокзале, и дела сразу  пошли на
лад. Правда, какие-то несмышленыши, корейцы  с  Куйлюка, попытались обложить
его "налогом",  но Беспалый  тут же связался с Кареном, у которого под рукой
находилась чуть ли  не рота, показал свою мощь, и рэкетиры обходили владения
Парсегяна за версту.
     Через  год, в Москве, Артур Александрович  вывел Парсегяна на одного из
организаторов международных  технических выставок, и ему удалось  заполучить
одновременно двадцать игральных автоматов, которых еще не видали в Ташкенте.
Чтобы выкупить  такое количество автоматов  сразу,  пришлось продать прежнюю
технику в Самарканд, сделка  с бухарскими евреями оказалась столь  выгодной,
что ему не пришлось в Москве доплачивать ни копейки.
     Новые игральные автоматы он не стал дробить по частям, снял трехзальное
помещение в людном месте, где и разместил их по степени сложности. В  первый
же  год  работы новые аппараты позволили ему рассчитаться с  долгами,  и  он
собирался теперь лет десять пожинать плоды от эксплуатации новейшей японской
и американской техники. В залах игральных автоматов Парсегяна заправляли его
жена и  сын, время  от времени  помогал племянник,  а в дни  особого наплыва
людей вызывали на подмогу и другую родню, сам он бывал в своем владении лишь
наездами,  стоять у аппаратов  или у разменной кассы  считал для себя  делом
оскорбительным.  Разбогатев,  Беспалый  стал  вести  солидный  образ  жизни,
ежедневно  обедал  в  ресторане "Узбекистан",  где  днем  собирались  многие
деловые люди, вечерами частенько заезжал в "Ереван", чтобы быть в курсе всех
событий в столице, праздники, конечно, отмечал в "Лидо", где его появление в
зале  оркестр встречал любимой армянской песней "Крунк" ("Журавль"). Ездил в
новой белой  "Волге"  с форсированным  мотором, отдавал предпочтение светлым
костюмам в любое время года, и трудно было представить, что этот человек еще
недавно ходил в слесарной робе и с вечными ссадинами на руках.
     Впрочем, и сам Артем Парсегян думал, что с  прошлым покончено навсегда,
несколько  раз  приходили к нему лихие люди,  знавшие его прошлое ремесло, и
делали  заманчивые  предложения,  но  он разводил могучими руками  в тяжелых
перстнях  с  бриллиантами  и  говорил  искренне,  с обвораживающей  улыбкой:
"Завязал, ребята, не обессудьте!"  И глядя  на  него,  становилось понятным,
зачем человеку рисковать, когда он имеет свое дело.
     Но однажды удача отвернулась от Парсегяна. Слякотной декабрьской ночью,
когда в городе вовсю шли приготовления к встрече  Нового года, а кое-где уже
шумно провожали год уходящий, какие-то злоумышленники проникли через крышу в
заведение Беспалого  и вывезли все  двадцать  игральных  аппаратов,  которые
новизной вызывали  зависть у многих  коллег, занимавшихся подобным бизнесом.
Конечно, к поиску грабителей подключились многие, и даже  милиция по просьбе
Сенатора  рьяно кинулась с  собаками  искать  похитителей,  но  действовали,
вероятно, профессионалы, и ни люди ни собаки след взять не смогли. Через три
дня Беспалый устало сказал:
     -- Бесполезно искать, сейчас мои аппараты приближаются к красноводскому
парому и завтра будут уже в Баку, или они уже сегодня монтируются в Алма-Ате
или Ашхабаде.
     За  последний год такие  аппараты, как  у  него,  появились и в  других
городах, и это лишало его надежд на удачу. Беспалый с горя запил, мотался по
катранам, по воровским сходкам, обещал тому, кто выведет на след грабителей,
крупное денежное вознаграждение, но удача, казалось, навсегда отвернулась от
него.
     Ранней весной, когда он спозаранку приехал  похмелиться на Чигатай,  за
его столик подсели двое молодых людей и сказали без обиняков:
     -- Кончай, Беспалый, дурака валять, что с возу  упало, то пропало. Есть
два  дела,  и нам  нужен компаньон, такой, как ты, и с инструментом, выпадет
удача, заведешь себе снова свои игрушки.
     Беспалый  внимательно   посмотрел  на  молодых  людей,  так  откровенно
предлагающих вступить в дело, и спросил:
     -- Почему вы решили, что именно я гожусь вам в компанию?
     Тот, что постарше, с новомодной наколкой  на правой руке, судя по всему
недавно освободившийся или попавший под  амнистию  1987  года,  называемую в
уголовной среде горбачевской, сказал:
     --  Ну, во-первых, рекомендовали тебя авторитетные люди, во-вторых, нам
нужен человек с машиной, и в-третьих, ты имеешь инструмент и золотые руки, и
в нашей операции тебе отводится главная роль...
     Беспалый и без объяснения понял, что придется вскрывать сейф.
     А  второй,  чуть помоложе,  но тоже, видимо,  парень  бывалый,  кореец,
добавил:
     -- Мы за тобой, Артем,  неделю ходим, видим, без дела пропадешь. Не рви
себе душу, поднимешься еще, не тот ты человек, чтобы согнуться при  неудаче,
хотя и кинули тебя, говорят, прилично, тысяч на триста.
     -- Все вложил в дело до копейки, только обновил зал, думал, до старости
обеспечил себя и детей куском хлеба. -- Парсегяна  от волнения  аж затрясло,
он никак не мог смириться с тем, что произошло.
     Кореец ловко достал откуда-то из-за спины бутылку коньяка и сказал:
     -- Если  согласен,  распиваем бутылку за удачу и расходимся. Два дня не
пить, привести  себя в форму, сауна, бассейн... А  мы  за  это время уточним
детали и заедем за тобой перед самой операцией. Ну, как?
     Беспалый, оглядев еще раз незнакомых молодых людей, согласно кивнул.
     Два дня Парсегян  готовился к операции, привел в порядок машину, достал
инструмент, к  которому уже давно  не прикасался,  трижды  посетил  сауну на
Лабзаке  и за все  это время  не  выпил ни  капли спиртного, дома наконец-то
вздохнули  свободно. Он поверил в то, что поднимется, если операция окажется
удачной, он попросит  Артура Александровича еще раз  помочь  с автоматами  и
снова  откроет свой салон,  но  теперь-то он примет все  меры безопасности и
прежде всего застрахует имущество, как предлагали ему уже не однажды. Так, в
хлопотах,  волнениях,  прошли дни,  и вечером  в условленное время у калитки
раздался звонок.
     Точность  подельщиков   обрадовала  Беспалого,   он  терпеть   не   мог
безалаберных  людей.  Выведя  машину  из  гаража,  он  хотел  отлучиться  за
инструментом, хранившимся в домашней мастерской, но старший, назвавшийся при
встрече Варламом, сказал:
     -- Не  нужно. Сегодня инструмент  не  понадобится. -- И ввел его в курс
дела.
     Оказывается, новая  подружка  Олега,  подельщика-корейца,  Настя,  тоже
кореянка, работающая в универсаме, попалась на контрольной покупке какому-то
обэхаэснику, и  тот  заставил  ее  вступить в любовную связь,  и вынужденный
роман продолжался уже полгода. Так  вот Настенька, у которой сегодня роман и
с  Олегом, как-то призналась, какой у нее богатый поклонник, какие он делает
ей подарки и какие ценности, какие суммы  держит  в  доме. Все это Настенька
сказала   без  умысла,  ибо  не   знала  основной  род  деятельности  Олега,
представившегося ей рядовым инженером.
     Варлам сказал, что они навели подробные справки о состоятельном ухажере
и   тот   действительно   оказался   весьма  богатым  человеком,   пользуясь
покровительством свыше, хапал отовсюду не таясь. Узнали, что тот и машины, и
видеомагнитофоны  меняет  чуть  ли  не  каждые  полгода.   В  общем,  объект
представлял интерес. На днях он похвалился Настеньке, что скоро будет катать
ее  на вишневом  "вольво", и даже назвал сумму в сто двадцать пять тысяч, за
которую  ему должны пригнать из Москвы шведскую машину  экстракласса. Машину
он ждал со дня на день, значит, деньги держал где-то дома.
     Для налета представлялся подходящий случай: жена обэхаэсника находилась
в туристической поездке по Индии,  и сегодня  у него дома свидание с Настей.
Но Настя должна  уйти от  него  не  позже  двадцати двух часов,  потому  что
последней электричкой  в двадцать три часа  уезжала к родителям в Янгиюль, а
значит, после ухода любовницы он должен был остаться дома один.
     Беспалый понял, что, если человек намерен  купить за 125 тысяч  машину,
значит, там есть чем поживиться, но на всякий случай спросил:
     -- А как мы войдем в дом? У вас есть план?
     Варлам,   довольный  тем,   что  вызвал  интерес  Беспалого,  сказал  с
гордостью:
     -- Все предусмотрели, Артем, мы за ним две недели догляд ведем, изучили
все его привычки. Он уже так придушил торговлю, что ему все на дом возят, и,
как  мы заметили,  не  сами  директора,  завмаги, а  кто придется, вплоть до
грузчиков. Мы тоже не  поскупились, собрали ему коробку деликатесов, с нею и
пойду к нему, я видел не раз, как это происходило.
     -- А если он надумает провожать любвеобильную  Настю, а потом закатится
еще куда-нибудь? -- спросил Парсегян.
     -- Не должен. Провожать он никого не провожает, я  ведь сказал, что уже
давно ведем за ним наблюдение, у  него таких, как  Настенька,  много, дальше
калитки  не  провожал  ни  одну.  В  махалле  его  хорошо  знают, зачем  ему
приключения?
     -- Резонно, -- согласился Беспалый, и они поехали в старый город. Время
подпирало,  через  полчаса Настенька должна  была  покинуть дом  донжуана из
ОБХСС.
     Когда въехали на Кукчу, Беспалый обратил внимание на безлюдие махалли и
настороженно спросил:
     --  Варлам,  что  может  означать  такая  тишина  кругом,  куда   народ
подевался?
     Варлам, глянув на часы, сказал:
     --  Через  десять  минут  кончается  программа "Время"  и  по  местному
телевидению выступит духовный наставник мусульман  средней Азии и Казахстана
с какой-то важной проповедью, все сидят у телевизоров.
     -- Такое безлюдье  в  нашем  квартале я  видел  только  однажды,  когда
показывали "Спрут" с комиссаром Каттани.
     -- Слышали мы про этот фильм, да увидеть не удалось. Мы ведь только  по
"горбачевской" амнистии освободились, -- сказал с сожалением Варлам.
     И в этот момент Олег прервал его:
     -- А вот и Настенька с нашим клиентом появилась.
     С   того   места,  что  указал  Варлам  для   стоянки  машины,   хорошо
просматривались  ворота с высоким железобетонным забором;  сейчас возле  них
застыли  две фигуры,  одна  тоненькая  изящная,  в ней Олег без труда  узнал
Настеньку, и вторая мужская, которой обрадовался Варлам.
     -- Итак, повторяю план операции, -- сказал Варлам. -- Как только хозяин
войдет в  дом, я  вновь позвоню, он вернется обязательно, подумает на первых
порах,  может,  Настенька что-нибудь забыла. Прежде чем открыть калитку,  он
включит  свет  у  ворот и  глянет в  глазок,  по  нашим наблюдениям,  он так
поступает каждый раз. Увидев меня с привычной коробкой, он  даст возможность
внести  ее в дом, он не любит  себя утруждать, это тоже проверено, не брал в
руки коробки и меньших размеров, но мы на всякий случай взяли самую большую.
Пока мы войдем в дом, ты, Артем, должен вбежать во двор и затаиться за углом
веранды. Как только он пойдет провожать меня до ворот, ты спокойно войдешь в
дом и встретишь его с наведенным  пистолетом, а я через минуту вернусь  тебе
на подмогу. Олег страхует нас с улицы.
     Они молча  слушали Варлама,  не сводя  глаз  с  калитки, вдруг  женская
фигурка отделилась  от  мужской, и в  тупике зацокали  по  асфальту каблучки
Настеньки, и тут же скрипнула запираемая на ночь глухая железная калитка.
     -- Пора, -- сказал Варлам, и они втроем вышли из машины.
     Через  пять  минут  под дулом  пистолета  Персегяна  хозяин дома нехотя
доставал  из  потаенных  углов  деньги,  драгоценности,  а  Варлам  все  это
складывал  в  спортивную сумку,  судя по всему, до главных  трофеев было еще
далеко.  Беспалый, внимательно следивший  за  действиями  обэхаэсника, вдруг
почувствовал какое-то смутное беспокойство, лицо хозяина дома ему показалось
знакомым,  но  как он ни силился вспомнить,  когда, где они виделись,  -- не
мог. Месяц беспробудной пьянки сказывался.
     Заметив тревогу на лице Беспалого, Варлам спросил потихоньку:
     -- Что случилось?
     И  Беспалый сказал,  что он откуда-то знает этого человека, но никак не
может припомнить.
     Варлам ответил жестко:
     -- Вспоминай скорее, иначе тебе придется его пристрелить,  ты человек в
городе известный.
     С  первых  минут ограбления майору  Кудратову  тоже показалось знакомым
лицо бандита с пистолетом, ему почудилось, что он даже видел его когда-то со
своим  покровителем  Сухробом  Ахмедовичем, но  эту  вероятность он отбросил
сразу, что могло быть  общего между уголовником  и ответственным  работником
ЦК?  Заметил  Кудратов  и  неожиданное   волнение  человека  с   пистолетом,
насторожило  его  и  то,  что они  стали  о чем-то  шептаться.  И  вдруг  он
почувствовал,  что и нападавший откуда-то знает его, и оттого такая минутная
растерянность  у  них.  Мысль хозяина  дома  работала лихорадочно,  если  он
правильно понял ситуацию, живым они его не оставят.
     Если еще минуту назад он жалел лишь о деньгах, то теперь встал вопрос о
жизни, и реальная опасность заставила  Кудратова  взять  себя в руки.  Когда
через полчаса хозяин дома, отдав изрядную часть  богатств, сказал: "Все", то
тут  же получил от молодого с сумкой в руках такой удар ногой в челюсть, что
потерял  сознание. Когда он очнулся, тот, что постарше, спрятав  пистолет за
пазуху, подносил к  его  лицу  тампон с нашатырным  спиртом из его  домашней
аптечки. А молодой, склонившись над ним, сказал:
     -- Ты, падла, собирался купить "вольво" за 125  тысяч, а  от нас хочешь
отделаться какой-то  жалкой тридцаткой, не выйдет! Сейчас свяжем руки-ноги и
поставим утюг на животик, живо вспомнишь об остальных деньгах.
     И в эту минуту  хозяин  дома почувствовал,  что  тот,  что постарше,  с
нашатарным  тампоном  в  руках,  пристально  вглядывавшийся в него, кажется,
узнал  его и оттого необычайной бледностью покрылось  смуглое,  в  оспинках,
лицо  бандита. Кудратов понял, что в эту секунду он оказался приговоренным к
смерти.
     А  тот,  что помоложе,  все  твердил  о  деньгах, о  ста двадцати  пяти
тысячах.  И  тут  до  майора  дошло, что в  страхе он  действительно забыл о
деньгах,  отложенных  на  "вольво",  и  на радостях  готов  был  расцеловать
молодого за  напоминание о покупке шведской машины. Дело в том,  что  там, в
спальне,  в  прикроватной  тумбочке,  где  он  держал  деньги,  находился  и
пистолет,   которым  он  редко  пользовался.   Нужно  было  как-то   усыпить
бдительность рэкетиров, внушить им,  что сломался окончательно, и поэтому он
попытался двинуться к окну, но тотчас был свален на пол  подножкой старшего.
Ему  тут  же  связали  руки-ноги,  отыскав  в  доме  утюг  и задрав рубашку,
поставили  на живот,  и молодой, поводив перед  глазами Кудратова штепселем,
включил его в розетку. Как только стало припекать, он попытался скинуть утюг
с себя, но старший со  зловещей ухмылкой прижал его двумя руками к животу, и
тогда он закричал:
     -- Отдам! Все отдам!
     Беспалый тут же торопливо отдернул утюг в сторону.
     Хозяин дома  попросил пить, и ему услужливо подали  бутылку минеральной
воды из его  же холодильника. Попив, Кудратов обреченно пригласил грабителей
в спальную комнату.
     Спальня  у  него  оказалась небольшой, впритык к  стенкам  заставленная
белым   югославским   гарнитуром   "Людовик",  и   незваные  гости  невольно
задержались на пороге, когда майор бочком двинулся вдоль роскошной кровати к
маленькой  изящной тумбочке. Открыв ключиком дверцу, хозяин  дома с ошалелым
криком:  "Берите! Забирайте, гады, все!" -- стал швырять в ночных грабителей
пачки денег в банковских упаковках.
     Налетчики,  понимая, что с человеком происходит истерика, столь обычная
в  подобной ситуации, стали молча в  четыре руки складывать  деньги  в сумку
Варлама и  не  заметили,  как вместо очередной пачки  двадцатипятирублевок в
руках у хозяина дома оказался пистолет,  и молодой кулем свалился  прямо  на
просторную  белую  кровать,  а майор уже командовал  Беспалому достать из-за
пазухи пистолет и бросить его на ковер. Персегяну ничего  не оставалось, как
выполнить приказ, ибо обезумевший  от страха хозяин  дома  выстрелил бы  и в
него не задумываясь. Потом майор  заставил Беспалого  поднять руки и, выведя
его в коридор, запер в хозяйственной кладовке. Не выпуская пистолета из рук,
он  закрыл  входную  дверь, достал из  холодильника  бутылку  водки и, налив
стакан до краев, выпил  его  залпом.  Надо  было что-то предпринимать, и как
можно скорее, на улице у грабителей могли быть помощники.  Он хотел  вызвать
милицию, но в  самый последний момент, уже держа трубку  в руках, передумал.
Ему  вдруг показалось,  что этого  мужчину,  запертого сейчас в кладовке, он
видел не раз вместе с милицией, а то и  в милицейской форме. А в том, что на
его  дом  могли навести коллеги из  милиции, он ни на минуту не  сомневался.
Может,   позвонить   Сухробу  Ахмедовичу,   у  того   есть   товарищ   Артур
Александрович, а при нем целый взвод телохранителей, вот они, конечно, могли
выручить, подумал Кудратов, но этот путь показался ему долгим и неудобным.
     И  он  вдруг  вспомнил  про полковника Джураева из  уголовного розыска,
этого-то  уж  никто не мог заподозрить в связях с преступным  миром, и этот,
судя  по тому,  что  он  слышал о нем, не оставит  его в беде.  Несмотря  на
позднее время, он набрал  номер служебного  телефона полковника,  и, на  его
счастье, на  другом конце провода тотчас подняли  трубку. Выслушав сбивчивый
рассказ майора ОБХСС, полковник Джураев сказал:
     -- Вам повезло, через пять минут мы собирались выезжать на операцию, но
сейчас мы  будем у вас, это  как  раз  по пути. Пожалуйста, выключите в доме
свет и избегайте  оконных  проемов.  Наверняка  на  улице  у  них  находятся
сообщники, и они могут предпринять попытку штурмовать дом, будьте начеку.
     Минут через двадцать в махалле раздался вой сирен  милицейских машин, и
во двор Кудратова вбежали розыскники полковника Джураева.
     Сенатор начинал рабочий день всегда со знакомства с милицейской сводкой
за прошедшие  сутки.  Происшествий в  последнее  время  было  так много, что
сводка печаталась на пяти-шести страницах убористым шрифтом. Большинство ЧП,
случившихся днем, он уже знал, и  его больше интересовало, как прошла ночь в
Ташкенте. Среди  ночных преступлений ему бросилась  в глаза знакомая фамилия
-- Кудратов. И он стал читать это сообщение внимательнее.
     Узнав  о налете  на дом самоуверенного красавчика из  ОБХСС, он вначале
улыбнулся,  представив  того  один на один с  рэкетирами,  но улыбка  быстро
сбежала с лица, когда он прочитал о  происшествии до  конца, ибо дальше тоже
следовала знакомая фамилия, и она-то  заставила  его потянуться к капсуле  с
валидолом,  к  сердечным  он  стал  прибегать  недавно,  после  размолвки  с
прокурором Камаловым. Читать сводку до конца он уже не мог, фамилия Парсегян
отбила охоту.
     --  Ах, Артем,  ах, Беспалый, что же ты  наделал, -- вырвалось вслух  у
Сенатора, и  он, обеспокоенный,  стал вышагивать по просторному  кабинету. А
беспокоиться было  от  чего,  в сводке  значилось, что  задержание рэкетиров
провел полковник Джураев, а начальник  уголовного розыска в последнее  время
подозрительно часто общался с прокурором Камаловым, может, они давно сели на
хвост Беспалому и знают о его старых связях с Парсегяном?
     Вопросы, один неприятнее  другого, стали  возникать в  сознании хозяина
кабинета. Но какие бы  вопросы он себе  ни задавал, ответ напрашивался один,
следовало что-то предпринять, пока Беспалый не попал в поле зрения прокурора
Камалова.
     В какое-то  мгновение Сенатор рванулся звонить Шубарину, но в последний
момент передумал,  ибо пришлось бы  объяснять  ему,  почему его  так волнует
арест бывшего уголовника Артема Парсегяна. Тут следовало действовать самому,
и немедленно, ибо  Беспалый  был  единственный человек, знавший  об убийстве
охранника во дворе  республиканской Прокуратуры. А может, он догадывался и о
неожиданной смерти Кощея? Знал ли он об  одном  убийстве  или о двух, сейчас
это  уже не  имело  принципиального  значения, следовало как-нибудь вытащить
Парсегяна из неволи, или нейтрализовать каким-то образом, или...
     Часа два он  строил планы по спасению Парсегяна, но ни один вариант его
не устраивал. Вот если бы задержание провел  не  полковник Джураев, тогда бы
другое  дело,  он бы  вытащил Беспалого без  труда.  Заставил  бы  Кудратова
забрать свое заявление, сочинили что-нибудь, связанное с грандиозной пьянкой
и  ссорой на этой почве, в общем, замяли  бы дело. О том, что время работает
не на него, Сенатор догадывался, поэтому он  решил для  начала встретиться с
Беспалым.
     Начальник следственного изолятора, куда доставили Парсегяна, был знаком
ему, и он отправился туда, возможно, сам задержанный подскажет какой-то  ход
к его спасению.
     Свидание с Беспалым он получил  без особых хлопот, объяснил, что цель у
него  одна -- попытаться узнать у Парсегяна, кто был наводчиком, ибо это уже
третье за неделю ограбление работников милиции.
     Артем опешил, когда, войдя в комнату для допросов,  увидел... Сенатора.
Как  только  конвойный  оставил  их  наедине, Беспалый сказал с нескрываемым
подтекстом:
     -- Я очень на тебя рассчитываю, Сухроб...
     Прокурор сделал вид, что не понял скрытой угрозы, шантажа и ответил:
     --  Я своих  друзей  в беде  не бросаю, оттого и здесь.  -- Но  тут  же
добавил с укоризной: -- Зачем все это  нужно было тебе? Да  еще грабить моих
друзей... я бы еще сто тысяч занял...
     И только тут владелец игровых автоматов вспомнил, что видел обэхаэсника
не раз вместе с гостем, но это теперь  ничего  не меняло. После затянувшейся
паузы визитер, в общем-то не знавший, что и посоветовать Беспалому, сказал:
     -- Вся  беда в  том, что тебя взял  полковник Джураев и отыграть  назад
почти  невозможно, ты  же знаешь, что  он за  человек.  Не нужна скандальная
история и моему другу Кудратову, вот на этом и постараемся сыграть,  но ты в
любом случае держи язык за зубами, не очень афишируй связи. Если  не поможем
сейчас,  вытащим из тюрьмы,  ты ведь  знаешь, что Салим в Верховном  суде не
последний человек...
     Артем тоскливо посмотрел на Сенатора и произнес:
     -- Правильно говорят -- беда не приходит одна, разве я пошел бы на это,
если  бы меня  самого  не  грабанули...  В тюрьму в  моем  возрасте с  моими
больными  ногами  последнее дело...  Ты  уж постарайся, Сухроб,  я ведь тебя
никогда не подводил...
     Сенатор встал, показывая тем, что разговор окончен. Он не жалел о своем
рискованном визите,  выяснил,  что на  Беспалого  особенно  рассчитывать  не
следует.
     Парсегян, не ожидавший, что аудиенция так быстро  закончится, торопливо
сказал:
     -- Ты бы хоть закурить дал...
     -- Извини, совсем забыл,  завтра я завезу тебе блок хороших сигарет,  а
сейчас у  меня  какие-то  остатки.  -- И он  достал  из кармана мятую  пачку
"Кента" и, не глядя, сколько осталось, протянул ее Артему.
     -- Всего две, -- сказал разочарованно Беспалый.
     --  Потерпи,  я же  сказал,  что  завтра завезу, --  ответил Сенатор  и
поспешил к двери.
     Вернувшись в переполненную камеру, Беспалый стал обдумывать неожиданный
визит Сенатора и решил, что тот поспешил на встречу, заботясь прежде всего о
своей шкуре,  боясь, чтобы  он  не  сболтнул лишнего. Вот  за это  "лишнее",
видимо,  и  следовало  держаться,  иначе  загремишь далеко  и  надолго,  как
выражается тут молодняк.
     Возвращая  в  памяти встречу, Беспалый отметил  какую-то неискренность,
фальшивость в  облике человека из ЦК, хотя, если подумать, тому было от чего
нервничать и потерять естественность поведения. Но все же Беспалый ощущал от
встречи не радость, а тревогу,  а он, как и  многие,  полагался  в жизни  на
интуицию.  От  тревожных  дум  ему  захотелось  закурить,  и он  вспомнил  о
сигаретах, что оставил ему Сенатор.
     Он  уже  достал пачку, как что-то  остановило,  перед  мысленным взором
возникли  бегающие  глаза его покровителя: "Завтра я привезу тебе блок..." И
сейчас торопливый уход Сенатора казался Парсегяну бегством,  хотя, казалось,
кто бы посмел торопить такого большого человека...
     "Отравил,  наверное,  отравил",  -- думал  Артем,  не  решаясь  достать
спички, хотя курить хотел страшно.
     Лежавший на верхних  нарах крепкий парень, задержанный,  как  и  он, за
вооруженное ограбление, увидев серебристую  пачку  "Кента", жадно поглядывал
на нее, будь  она у  любого другого, он уже отобрал бы, но  Беспалый, хотя и
вел себя  тихо, по рангу был самый "авторитетный" человек в камере.  И вдруг
Беспалый сделал неожиданный для себя жест, бросив пачку наверх, сказал:
     -- Если хочешь, поменяй на "Космос", я не люблю американские.
     Тот,  поймав  пачку  на  лету, быстро  глянув в  нее,  подал  вниз  три
сигаретки и спросил:
     -- Хватит?
     -- Вполне, -- ответил Парсегян и с удовольствием закурил.
     Всю ночь Беспалый не мог сомкнуть глаз, он маялся от навязчивой идеи --
отравил  или  не  отравил Сенатор сигареты?  Он даже поднялся среди ночи  и,
разбудив   соседа,   попросил  у   него  закурить,   пообещав  днем  вернуть
американскими. После этого у  него немного успокоились нервы, и  перед самым
рассветом он заснул тяжелым сном.
     Проснулся  он  в  камере  одним из  последних,  неспокойный рваный  сон
заставил на  время забыть о вчерашней истории, но как только взгляд его упал
на  верхний  ярус  нар,  где,  отвернувшись, лицом к  стене  лежал  любитель
американских сигарет, он тут  же  вспомнил о  Сенаторе,  который должен  был
сегодня  объявиться  вновь. Если, конечно...  "Если" и подтолкнуло Беспалого
разбудить соседа. Едва он дотронулся до него, как понял, что тот мертв.
     Он с трудом сдержал в себе крик, но ужас так стремительно распирал его,
что  он, словно  обезумев,  растолкал сокамерников, кинулся к двери  и  стал
барабанить в нее руками  и ногами, при  этом он кричал на весь  следственный
изолятор: "Требую прокурора! Немедленно доставьте меня к прокурору!"
     В  камере  решили, что  тихий  мужик  сошел  с  ума. На  шум  сбежалась
администрация, поначалу они попытались силовыми приемами заставить замолчать
Беспалого, но это не удалось, Парсегян обладал недюжинной  силой. Раскидывая
пытавшихся  утихомирить  его  людей,  он  продолжал  требовать   встречи   с
прокурором.
     Из  соседних  отделений  поспешили на  помощь,  и  Артема  поволокли  в
одиночную  камеру  в конце длинного  коридора.  Но и там  он  не угомонился,
продолжал стучать изо всех сил в дверь и требовал  прокурора. В конце концов
кто-то из дежурных офицеров догадался спросить арестанта, зачем ему прокурор
и с кем конкретно он настаивает на встрече. Беспалый ответил, что он требует
встречи  только с прокурором Камаловым  и  что он намерен  сделать сообщение
государственной важности. Вызвали психиатра,  но всякий случай, и тот, побыв
наедине с арестантом минут десять, заверил администрацию,  что тот в  полном
здравии.
     Когда  Камалову сообщили, что арестованный вчера  за вооруженный разбой
некий Артем Парсегян, бывший  владелец  салона игровых автоматов, настаивает
на немедленной встрече с ним, первое, о чем он подумал, а не связан ли  этот
человек с тем  странным  и  тревожным  анонимным письмом, что  получил он  в
прошлом месяце, поэтому он без промедления и раздумий выехал в  следственный
изолятор.
     С первой минуты встречи Парсегян  просил Камалова немедленно  перевести
его  в другое место  и  чтобы местонахождение держалось  в  тайне от Сухроба
Ахмедовича  Акрамходжаева, заведующего Отделом административных  органов ЦК,
который, по словам Беспалого, при  первой возможности постарается  отправить
его  снова на тот свет. Арестованный настолько был возбужден, испуган  и нес
такие невероятные вещи,  что  прокурор уже собирался вызвать  психиатра,  но
Парсегян, словно прочитав его мысли, сказал:
     --  Вы,  наверное,  думаете,  я  сумасшедший и  возвожу  напраслину  на
уважаемых людей, но вы должны  мне  поверить, вчера в первой половине дня он
был здесь, уговаривал меня держать язык  за  зубами и, прощаясь, оставил две
сигареты "Кент".  Хорошо зная  Сенатора,  у  него  в  уголовном  мире  такая
кликуха, я подумал, что он мог отравить их, и поэтому от страха отдал курево
соседу, и он уже мертв.
     Вот  тут-то  прокурор Камалов  окончательно  уверился,  что  говорит  с
сумасшедшим,  потому  что  о  смерти  сокамерника  Парсегяна  никто  ему  не
докладывал, но  Беспалый отчаянно  просил проверить  его  утверждения. Чтобы
прекратить  бесполезный  разговор,  прокурор  выглянул в коридор и  попросил
дежурного офицера проверить сказанное Парсегяном.
     Через две минуты офицер без стука влетел в комнату и испуганно доложил,
что Снегирев, 1960 года рождения, задержанный за вооруженный разбой, мертв.
     С этой минуты у них начался  другой разговор, и длился он  больше  двух
часов.
     Наконец-то  выяснилось,   почему  умирающий  охранник  из   Прокуратуры
республики настойчиво твердил:  "Сухроб...  Сухроб".  Понял Камалов,  откуда
начался стремительный взлет  районного прокурора и почему  тот  был  огорчен
арестом хана Акмаля.
     Того,  что рассказал  арестованный, по кличке Беспалый,  хватило, чтобы
взять  его под  стражу, но Парсегян встречался с ним лишь эпизодически, и  в
жизни Сенатора оставалось  еще  много белых пятен. Например, Беспалый ничего
не мог сказать о прослушивании телефонов в Прокуратуре республики и о смерти
молодого турка по имени Айдын, читающего по губам.
     Но,  несомненно,  Парсегян  стал  бесценным  свидетелем  против  такого
изощренного и  коварного противника,  каким оказался Сенатор.  Прокурор даже
отметил про себя, что он,  наверное, будет самым опасным оборотнем, попавшим
ему в капкан. Понятным  оказался и  страх Парсегяна, конечно,  человек из ЦК
приложит  все  усилия,  чтобы убрать  единственного  свидетеля своей  тайной
жизни.  Оставлять здесь Беспалого было рискованно, и прокурор, связавшись  с
генералом Саматовым, перевез задержанного в следственный изолятор КГБ.
     Как бы ни испугался Парсегян, он ни слова не сказал о Салиме Хасановиче
из Верховного  суда, приберег его на  всякий случай. Если арестуют Сенатора,
как предполагал Беспалый, Салим поймет, что он его не сдал. Ход был дальний,
но верный. Сенатор  за убийство  во дворе Прокуратуры получит вышку, а он за
ограбление от силы десятку, вот тогда Салим и сгодится.
     Вернувшись к  себе в Прокуратуру, Камалов пожалел об одном, что встреча
с  Парсегяном  ничего не прояснила  с анонимным письмом,  а он на это  очень
рассчитывал  и  по  ходу беседы  пытался узнать  кое-что, но  оказалось, что
Парсегян  среди деловых  людей был  мелкой сошкой и  ценился прежде всего за
свое уголовное прошлое. А письмо не шло у него из головы.
     Для  Камалова  сразу  стало ясным,  что писал  его  русский человек,  и
немолодой уже, ибо слова "отечество", "держава" в  таком контексте,  как они
подавались в  письме,  живут  чаще  всего в  русской  душе, в  этом  его  не
переубедил бы никто, не зря же он столько лет  прожил в Москве, в России. Не
сомневался  он  и  в  правдивости информации, две  выборочные проверки,  что
сделал  он  тут   же,  подтверждали   искренность   автора.   Смущало   одно
обстоятельство,  что  крылось  за письмом,  -- искренняя  боль за отечество,
державу,  или возможность руками государственного  аппарата  устранить своих
конкурентов?
     Если первое, то следовало попытаться найти этого человека, его знаниям,
жизненному опыту, связям не было цены, он один стоил многих людей, занятых в
органах правопорядка,  впрочем,  многие и не могли знать тайн  экономической
диверсии против страны, такими  знаниями обладают единицы, они и  определяют
финансовую стратегию. Конечно,  автор  анонимного  послания и  был одним  из
стратегов делового мира и оттого знал многое из настоящего и даже  будущего.
Вот если бы знать истинные мотивы его поступка?
     Но  даже если автор письма и ставил перед собой иную задачу, все  равно
анонимному  посланию,  как и неожиданному свидетелю Парсегяну, цены не было.
Благодаря  этой  информации Камалов не только устранял попытки экономической
диверсии, но давал  знать  преступному миру, что он в курсе дел, Прокуратура
владеет ситуацией  и что  время безнаказанного грабежа  страны кончилось. Но
кроме сиюминутной  выгоды имелась  и  другая сторона, долгосрочная,  что ли,
из-за   этой  дерзкой  анонимки  он  несколько  по-иному  глянул  на  работу
Прокуратуры  и  правовых  органов и убедился лишний раз, что они по-прежнему
тащатся в хвосте событий, уступая право первого удара преступному миру, ни о
каком  упреждении противозаконных акций  не  было  и  речи.  Оттого, получив
пакет,  он лично сам  снял  копию на ксероксе и  тут же переправил  письмо в
Москву не только потому, что там указывались конкретные адреса в столице, а,
прежде  всего,  чтобы  показать  изощренность   и   размах   противозаконных
финансовых операций, а отсюда хотел навести Генеральную прокуратуру и КГБ на
мысль, что  сегодняшние методы борьбы с экономической преступностью не имеют
ни малейших шансов на успех.
     Как утверждал анонимный автор, экономические интересы страны ныне нужно
защищать  как  государственные  тайны  и   секреты,   иначе   усилия  любого
правительства,  пытающегося   вывести   государство  из  кризиса,   окажутся
напрасными.  Камалов понял,  что  сегодня  позарез нужны  эксперты  высокого
класса,  знающие банковское  дело, нужны эксперты по экономике, по финансам,
причем  специалисты должны быть и явные, и  тайные, иначе победа и в  скором
времени навсегда  будет за мафией. Уж ее-то эксперты ошибочных  рецептов  не
дают,  они  мобильны,  высокооплачиваемы,  и  их  решения  моментально,  без
проволочек  проводятся  в  жизнь. Держать  под  контролем  квалифицированных
специалистов,  работу  банков  и финансовых  учреждений  -- значит упреждать
события,  а  не собирать  в  лучшем  случае по крохам  уплывшие  на  сторону
народные деньги.
     Ознакомившись с  преступностью в крае, Камалов  понял, что в  борьбе  с
уголовным  элементом  традиционные  методы  уже  малоэффективны, ибо  хорошо
изучены  противником.  И  тут  следовало  действовать  по-новому, внедрять в
криминогенную среду своих талантливых Штирлицев, без знания проблемы изнутри
победа  над преступным миром невозможна. А  в  том, что воровской мир  давно
утвердился  в  коридорах  власти,  подтверждал пример  Сенатора,  по  словам
Парсегяна, тот даже мечтал возглавить руководство республики.
     Сейчас,  пока  Камалов  ждал  телефонного звонка начальника  отдела  по
борьбе  с  организованной   преступностью,  в  следственном   изоляторе  КГБ
следователи Прокуратуры  старались закрепить  показания  важного  свидетеля.
Камалов понимал,  Сенатора  нужно арестовать как можно  скорее, пока  он  не
узнал, что Беспалый остался  жив и надежно  упрятан.  Но арестовать Сенатора
так  же трудно,  как  и  хана  Акмаля,  по  сложившейся  традиции  следовало
поставить в известность руководителей республики, и вряд ли кто гарантировал
бы  в  таком  случае  тайну.  Камалову не  хотелось  упускать  Сенатора,  он
представлял угрозу и на нелегальном положении.
     А обстановка  в республике  складывалась не в пользу перестройки, он-то
хорошо  знал, как неспокойно  по всей  Ферганской  долине, то  тут,  то  там
вывесят  зеленое  знамя ислама, то  появятся вдруг  во  множестве  листовки:
"Узбекистан -- узбекам!", "Русские, убирайтесь в Россию!" А иным должностным
лицам приходили письма с угрозами, и обо всем этом знали  и в Прокуратуре, и
в ЦК.
     Шел четвертый год перестройки, а обещанных  благ, повышения  жизненного
уровня  не ощущалось и в обозримом будущем  не  предвиделось. Пропали товары
первой необходимости,  резко выросли  цены  на продукты  питания. За  хлопок
платили гроши, и по-прежнему он оставался монокультурой, обрекал на голодное
существование богатый край. Как тут не зреть недовольству. И такие люди, как
Сенатор,  чтобы  спасти  свою шкуру, могли поднести спичку к пороховой бочке
народного гнева.
     Прокурор знал,  что  хан  Акмаль  в  Москве  умело затягивал следствие,
пытался  торговаться за жизнь и  до сих  пор не выдал своих богатств, а если
между  ним  и Сенатором был  какой-то сговор,  не  оставил ли  он  его своим
преемником  в крае, и  не  у него ли  хранятся награбленные  астрономические
суммы?  Вот такой  неожиданный виток мыслей  закрутился  вдруг  у  прокурора
Камалова. И в это время у него раздался звонок.
     -- Завтра  Сенатор проводит совещание в Самарканде, и  у него  на руках
авиабилет на первый рейс.
     -- Прекрасно, нам лучше взять его на выезде, меньше шума будет.
     Арест  Акрамходжаева вызвал  в республике  широкий  резонанс, хотя тут,
кажется, уже привыкли ко всяким  неожиданностям. Конечно, сыграла роль и его
известность,  люди   помнили  нашумевшие  статьи  по  правовым  вопросам,  в
последние годы его имя в крае было на слуху.
     В тот же  день, когда в Самарканде защелкнулись наручники на  запястьях
Сенатора  и прямым авиарейсом его отправили в Москву, Сабир-бобо уже знал об
аресте человека, которому  они с ханом Акмалем  вручили  свою судьбу и  пять
миллионов денег.  Не зря  же аксайский Крез  говорил Сухробу Ахмедовичу: "Вы
постоянно будете находиться под присмотром  наших  людей", и хотя задержание
проводилось тайно и без особого шума, оно тут же стало известно в Аксае.
     Сабир-бобо  прекрасно  понимал,  что в аресте  хана Акмаля виноват лишь
один  человек --  прокурор Камалов, вот он-то  и спутал  все  их карты. Зная
ситуацию  в крае,  Сабир-бобо решил попортить настроение прокурору, чтобы не
очень  обольщался  своей  победой.  Он  сам  набросал  текст  листовки,  где
сообщалось об аресте Сухроба  Ахмедовича  Акрамходжаева, подавал он это  как
произвол  над  местной интеллигенцией  ставленниками Москвы  и  просил народ
встать на защиту  видного  юриста. Листовки тайно  отпечатали  в типографиях
Намангана, а гонцы развезли их по всем областям республики.
     Сенатора  определили  в  Москве  в  тюрьму под  романтическим названием
"Матросская  тишина".  Нового человека  с  воли встретили в камере  радушно,
многие его здесь знали, а те,  что  не знали, слышали о нем, читали  статьи.
Он,  конечно,  ведал, что  вести с  воли в  тюрьму  стекаются с  невероятной
быстротой,  но  знание  обстановки  в  республике  постояльцами  "Матросской
тишины" потрясло его. Порою казалось, что они сидят в чайхане на Бадамзаре и
обсуждают прошедший вчера пленум.
     Слухи  слухами,  но сокамерники  все-таки  жадно  ловили  слова доктора
юридических  наук,  им  нужно  было  получить  подтверждение  своим выводам,
планам, мечтам. И, четко уловив их настроение, он старался  укрепить их дух,
ибо развал уголовного дела каждого из  них в конце концов шел  ему только на
пользу,  хотя и тут, в общей, казалось бы, беде, он ни с кем из них не хотел
объединяться, солидаризироваться, он был, как всегда, сам по себе.
     У него спрашивали: неужели новые политические силы в крае столь сильны,
что может  произойти  отделение  Узбекистана от Союза?  Он, не  задумываясь,
отвечал:  да,  при определенных  обстоятельствах  это может  случиться,  и с
обычным  своим  коварством  добавлял:  в  таком  случае  для   нас,  граждан
Туркестана,  российский суд не будет  указом, и мы  вернемся домой. Конечно,
такой расклад устраивал казнокрадов, и они с восторгом внимали каждому слову
человека с воли.
     У него спрашивали: а как народ  воспринимает судебные процессы, где  мы
все  как  один  отказываемся  от  своих  прежних показаний и утверждаем, что
оговорили себя под нажимом следователей. И опять он им отвечал словами  хана
Акмаля:  народу сумели  внушить, что  вы пострадали  за него, за  его благо,
пусть  незаконным путем,  но  хотели  получить справедливую  цену за хлопок.
Сегодня  везде  и во  всем винят  центр,  вы ведь читаете газеты, это должно
стать и нашей тактикой, -- так заканчивал новый арестант свои беседы.
     С первого дня Сенатор пытался навести справки о хане Акмале, но никто с
ним не  сталкивался,  даже  старожилы тюрьмы  --  аксайский Крез  содержался
отдельно. Конечно, сокамерники допытывались у новичка, за что  же арестовали
его, и тут он блефовал напропалую, намекал, что за идейные разногласия, хотя
и  узнал перед самым отлетом  в  Самарканд,  что Беспалый остался жив. Когда
Камалов лично защелкнул на запястьях наручники, Сенатор понял, что его жизнь
зависит  от жизни Беспалого,  да и  от жизни  Камалова тоже.  Случись  что с
настырным прокурором, Парсегян мог бы отказаться от своих прежних показаний,
он ведь  газеты читает и знает,  как проходят нынче в  нашем демократическом
обществе суды. Впрочем, гораздо надежнее было бы  убрать самого Парсегяна, и
опять Камалов остался бы с носом. И тут он пожалел, что Салим Хасанович даже
не догадывается, что его судьба находится в  руках  у Парсегяна. Теперь  для
него самым главным представлялось одно -- дать знать о  себе Хашимову,  или,
точнее,  --  дать команду  действовать  решительно,  идти ва-банк.  Прокурор
Камалов на этот  раз переиграл  их, но Сенатор считал,  что он еще не сказал
последнего слова, располагая  пятью миллионами, он мог побороться  за жизнь,
силу денег он знал.
     И   тут  ему  подвернулась  удача:  освобождали  из-под  стражи  одного
ташкентского  чиновника,  человека  этого Сенатор  не любил и  даже не очень
доверял ему,  но  другого варианта не представлялось,  и  он рискнул. Отведя
того на прогулке в сторону, он сказал жестко:
     --  Первое, что вы сделаете, вернувшись в Ташкент, зайдете  пообедать в
ресторан "Лидо"  и, передав  от  меня привет хозяйке  заведения,  попросите,
чтобы она свела  вас с Салимом Хасановичем. Ему вы должны сказать следующее:
подозревать "москвича"  и  любителя  игровых  автоматов в  моем  оговоре нет
оснований.  Пожалуйста, запомните эти слова, я не хотел бы, чтобы из-за меня
косились  на невинных людей. А с врагами я  сам разберусь, если  душа чиста,
никакой суд не страшен.
     И  в  глазах освобождавшегося он утвердился еще раз как  благородный  и
справедливый человек, хотя на условленном жаргоне послание  означало: убрать
во что бы то ни  стало  любой  ценой прокурора Камалова  и  взломщика Артема
Парсегяна.
     После   неожиданного   ареста   Сенатора   события   покатились   столь
стремительно, что порою, казалось,  они вырвались из-под контроля, но это на
взгляд непосвященного, ситуацию  держали в руках и прокурор Камалов,  и друг
Сенатора  Хашимов  из Верховного  суда, не остался в  стороне и  Сабир-бобо.
Просто  приближалась развязка  многих событий, и, как  всегда, не обошлось и
без его величества случая.
     По  стечению обстоятельств  в те  же  дни  на стол  Камалову  попали  и
документы, о которых  когда-то упомянули тайно в  Прокуратуре СССР, и судьба
первого секретаря ЦК была решена.  Странно, но  взятие под стражу  преемника
Рашидова вызвало куда меньший резонанс, чем арест Сенатора.
     Бывший узник "Матросской тишины" выполнил просьбу Сенатора,  встретился
с человеком из Верховного суда и  слово  в слово передал послание из Москвы.
Хашимов  уже знал о задержании Беспалого,  но  никак  не  мог взять  в толк,
почему  так  опасен Парсегян  его  другу. С  Камаловым, конечно,  ясно, того
следовало  убрать уже  давно.  Но просьба шефа означала приказ, в ней крылся
ультиматум, значит, Беспалый  знал что-то такое, что грозило жизни его другу
и однокашнику. Любой ценой -- означало,  что  он  мог  заплатить  за эти две
жизни огромные деньги, Сенатор оценивал себя круто.
     Ну, с  Беспалым, как думал Салим  Хасанович,  проблем  особых не должно
было  возникнуть, стоило  передать в воровской "общак" или ментам тысяч сто,
его удавили бы в камере в тот же день, старый и испытанный прием.
     Но  в те напряженные дни  случилось событие, опять же затронувшее всех:
прокурора  Камалова,  Сенатора,  его  друга  Миршаба,  и  даже  Сабира-бобо,
духовного наставника хана Акмаля.
     В  поселке  Кувасай  вспыхнул  конфликт  между  турками-месхетинцами  и
местным населением, скандал, начавшийся на базаре, перерос в межнациональные
столкновения  во всей  Ферганской долине.  Заполыхали огни пожарищ, полилась
людская кровь в старинном Коканде и Маргилане.
     Прокурор Камалов, поднятый среди  ночи звонком из Кремля, не  дожидаясь
рассвета,  на специальном  самолете  отбыл  в Ферганскую  долину,  куда  уже
стягивали  войска  МВД и милицию. В тот же день  прокурор  вместе с  муфтием
мусульман  Средней  Азии и Казахстана,  прибывшим прямо из  Москвы  с сессии
Верховного  Совета,  обратился  по  республиканскому телевидению  к  жителям
региона с призывом к благоразумию и спокойствию.
     В то  время, когда  прокурор  республики выступал  по телевизору, Салим
Хасанович  заканчивал  инструктаж  киллеров:  Арифа и  двух его  сподручных,
начиналась охота  на  Камалова.  Они получили 100000 аванса и  в ту  же ночь
через  Чадакский  перевал отправились на двух машинах  в Фергану. В условиях
чрезвычайного  положения   смерть  Камалова  не   бросилась   бы   в   глаза
общественности и вряд ли бы кто догадался, что охотились за ним персонально.
     Волнения  в   Ферганской   долине  оказались   неожиданными   даже  для
Сабира-бобо, он  верил  в  долготерпение  своих  земляков, но, видимо,  чаша
терпения  переполнилась,  и  он жалел  лишь об одном, что эту обезумевшую от
крови  массу нельзя  взять под  свой контроль, но от мысли  направить  ее  в
определенное русло не отказался.
     Сабир-бобо тоже  слушал выступление по телевидению  прокурора Камалова,
внимал  молитвам  муфтия,  но  призывы  к благоразумию понял по-своему, ибо,
выключив  телевизор, пригласил  к себе Исмата,  Ибрагима и Джалила,  некогда
отвозившего человека из ЦК к поезду Наманган -- Ташкент.
     -- Настал час  помочь нашему хозяину, дорогому Акмаль-хану, -- начал он
без восточных экивоков, -- вы уже  знаете, что творится  в Фергане, Коканде,
Маргилане, во  всех  кишлаках  долины.  Одно  жаль,  что  страдают  в  резне
мусульмане, но аллах велик, наверное, простит  нас  за невинную кровь. Когда
человек  не  может   прокормить   на   родной  земле  своих   детей,  он   с
подозрительностью начинает  оглядываться на соседей. Я не одобряю грабежей и
насилия  над  турками,  нашими единоверцами,  суннитами,  следует  направить
копившуюся  годами ненависть на разгром  райкомов, судов, зданий  милиции  и
Прокуратуры. Пусть власть почувствует силу  народного  гнева.  У каждого  из
вас, как я знаю,  в Фергане, в Коканде есть родня, друзья, а  у Джалила жена
маргиланка, поэтому сегодня  не мешкая выезжайте на трех машинах туда, пусть
каждый выбирает  себе маршрут по душе сам. Надо пустить слух, что только хан
Акмаль может успокоить  народ, пусть в требованиях масс чаще упоминается его
имя,  не  жалейте  на  это  денег,  выбирайте  в  толпе  самых  горластых  и
нахрапистых.  Пусть захватывают  административные здания, не  скупитесь и на
водку, и на анашу, и,  конечно,  не забывайте  о безопасности. Кормите-поите
молодежь от пуза, денег на баранов не  жалейте, от мяса кровь быстрее бежит.
Действуйте смело, не  бойтесь,  вы не  одни будете  направлять людей  против
ненавистной  власти, туда,  как мне сообщили, много таких, как  вы, выехало.
Двадцатимиллионный Узбекистан -- не Армения и не Прибалтика  -- мы  огромная
сила. В  одном месте долго не  задерживаться,  через день-два  сбрейте  усы,
постригитесь наголо. Если пересекутся дороги, обменяйтесь машинами, возьмите
с  собой   побольше  фальшивых  номеров,  властям  сейчас  не  до   проверки
документов,  важно  не  засветиться. Думаю,  учить  вас  не  следует, будете
действовать по обстановке, а сейчас получите деньги -- и  живо в дорогу, а я
буду молиться за вашу жизнь.
     Ариф с киллерами прибыл в Фергану на рассвете, он  догадывался,  что не
сегодня завтра будет введен комендантский час и тогда уже въехать в  город с
оружием без досмотра  будет  сложно,  а он, как всегда, рассчитывал  на свой
восьмизарядный "Франчи" с оптическим прицелом.
     Их уже  ждали,  хотя  о цели  визита никто  не  догадывался,  наверное,
думали, что приехали  под шумок почистить банк  или  сберкассу. В  уголовном
мире лишних вопросов не задают, от чужих тайн жизнь становится короче -- эту
истину они усваивают рано. Ариф догадывался, что опорным пунктом прокурора в
Фергане могут стать  только два  здания,  областное  управление милиции  или
Прокуратура.  Здесь  он  наверняка  будет  проводить  экстренные  совещания,
летучки,  заседания  штаба  по  ликвидации стихийных  беспорядков.  Поэтому,
отдохнув, на мотоцикле хозяина дома отправился в одиночку по этим адресам.
     Оба здания находились неподалеку, на одной улице, когда Ариф подъехал к
областной  Прокуратуре,  от  нее  как раз отъезжала "Волга" с известным  ему
ташкентским номером, рядом с водителем сидел прокурор Камалов, судя по тому,
как он был одет, оружия при  нем не было. Около двух часов Ариф пробыл возле
Прокуратуры,  пользуясь  мощным  цейсовским биноклем,  быстро  выяснил,  где
находится кабинет областного прокурора, где расположен зал заседаний. Именно
в этих двух помещениях будут  проводиться совещания,  все будет зависеть  от
количества  приглашенных,  но  где  бы  они ни  проводились,  Камалов  будет
занимать место  или  в президиуме,  или  в  кресле хозяина кабинета,  или  у
трибуны. Все три возможных места появления "Москвича" хорошо просматривались
с крыш соседних домов.
     Был и другой вариант: расстрелять в упор из автоматов машину прокурора,
для этой цели и появились у Арифа компаньоны. На обеих машинах стояли мощные
гоночные моторы, а чтобы выведать  маршрут, нужно лишь  время, а  Ариф  умел
ждать.  Торопиться  было  некуда,  сроки не  отражались  на  оплате, Миршабу
требовался результат.
     Вернувшись в  усадьбу на окраине  города,  где они  остановились,  Ариф
помог компаньонам сменить ташкентские номера на машинах на ферганские, чтобы
не  привлекать  внимания,  ибо  уже  объявили чрезвычайное положение по всей
области,  а потом, достав из дорожной сумки  детектив Чейза, расположился во
дворе  на  айване.  Детективы помогали  ему коротать  время,  в  его  работе
наемного убийцы умение выждать момент оказывалось главным, о том, что он мог
промахнуться, не могло быть и речи.
     Судя по  обстановке  в  городе  и области,  дел Камалову  хватало,  и в
Прокуратуре он мог появиться только к вечеру, а то и к ночи. Поэтому Ариф не
стал  отвлекать компаньонов, продолжавших  возиться  с  машинами, вполне мог
возникнуть  вариант, когда  придется, положившись  на мощь гоночных моторов,
расстрелять "Волгу" прокурора из автоматов.
     Как только  наступили легкие  летние  сумерки, Ариф отправил  одного из
подельщиков к зданию областной  Прокуратуры. Задача  у того  была простая --
дать знать, не проводит ли прокурор Камалов какое-нибудь совещание там.
     Но в тот вечер Камалов не появился в областной Прокуратуре, говорят, он
всю ночь мотался между Маргиланом и Кокандом.
     Утром,  вновь оседлав  мотоцикл,  Ариф  поехал  на  разведку  к  зданию
областной Прокуратуры, по тому, как дружно съезжались туда машины чиновников
высокого ранга, среди  которых  было  немало  и военных, Ариф  понял, что он
рассчитал  верно  --  намечалось  какое-то  важное   совещание,  на  котором
наверняка выступит  прокурор  Камалов. Когда он  разворачивал  "Яву",  чтобы
вернуться за подкреплением, то  увидел, как подъехала знакомая белая "Волга"
с ташкентскими номерами.
     Человек, на которого шла охота, появился там, где его ждали. Как только
Ариф вернулся во двор,  компаньоны  без слов поняли, что час работы  настал.
Подробности   плана   они  обговорили   вчера,   поэтому,   молча  прихватив
аккуратненький  чемодан-футляр,  где   лежала   разобранная   автоматическая
винтовка  "Франчи",  помощники  выехали  со  двора  и  отправились на  белых
"Жигулях" на исходную позицию. Минут через пятнадцать отбыл вслед за ними на
"Яве"  и  Ариф.  Судя  по  тому, что  суета  во дворе улеглась, совещание  в
Прокуратуре началось, и он поспешил  на крышу облюбованного  здания, где его
поджидал с оружием страховавший его подельщик.
     Мощный  цейсовский  бинокль  шарил  по  рядам  зала  заседаний,  но,  к
удивлению Арифа, Камалова нигде  не было, хотя на  трибуне один  выступающий
уже сменял другого.
     "Спокойно... спокойно..." -- твердил себе Ариф  и не просил  подельщика
взглядом, чтобы тот достал знаменитый "Франчи". Он откинулся спиной на трубу
вентиляционной вытяжки и  закрыл  глаза, так он поступал  всякий  раз, когда
требовалось сосредоточиться. Просидел он так минут десять, потом вновь  стал
шарить мощными окулярами по окнам, но прокурора по кличке "москвич" не было.
Тогда он внимательно оглядел стоянку автомашин во внутреннем дворике и легко
отыскал  белую  "Волгу" с ташкентскими номерами.  Судя по  тому,  что  шофер
находился в машине, становилось ясно, что Камалов где-то в здании. Он вдруг,
встрепенувшись,  навел  бинокль  на окна  кабинета областного  прокурора  --
Камалов находился там.
     Ариф, облегченно вздохнув, снова  закрыл  глаза и  привалился спиной  к
холодной  кирпичной  кладке  трубы, следовало унять  нервы. Так  он просидел
минуты  две-три и  дал  знак помощнику, чтобы  тот  достал винтовку. Камалов
сидел  за столом  хозяина кабинета и проводил какое-то совещание  с людьми в
погонах.  Пока подельщик  собирал "Франчи", Ариф зеркальцем  подал вниз знак
третьему компаньону, находившемуся в "Жигулях", -- тому сообщали, что объект
на  месте и  что  через  три-четыре  минуты  он должен  подъехать вплотную к
подъезду, откуда они выйдут.
     Взяв  в руки  автоматическую винтовку, Ариф велел  помощнику спускаться
вниз, а сам навел оптический прицел на  окно кабинета. Камалов  сидел к нему
боком,  и  Ариф  целил в  висок,  такое  попадание гарантировало  мгновенную
смерть, как недоучившийся врач Ариф хорошо знал анатомию.
     В  тот момент, когда Ариф  нажал спусковой механизм "Франчи",  человек,
сидевший  сбоку стола, спиной к окну, вдруг  приподнялся и передал  какую-то
бумагу Камалову -- и тут же повалился набок. Ариф понял, что в первый раз  в
жизни  у  него  произошла  осечка.  Временем  для  второго  выстрела  он  не
располагал,  да  и в кабинете все  сорвались с  мест, и он, мгновенно сложив
"Франчи", кинулся  к  лестнице в крайнем подъезде, где внизу ждала машина  с
заведенным мотором.
     В кабинете областного прокурора поднялся  переполох, кто-то  кинулся  к
раненому, кто-то полез под стол, только начальник  уголовного розыска города
не растерялся, он  тут же бросился к телефону и  приказал оцепить  район.  У
кого-то вырвалось вслух: "Обнаглели, решили запугать милицию..."
     В зале действительно  собрались  только  милицейские  чины. Генерал УВД
области  отдал по телефону приказ -- немедленно приступить к  патрулированию
районов  вблизи Прокуратуры, и  совещание продолжалось.  Закончив встречу  с
руководителями  подразделений милиции,  Камалов перешел в актовый  зал,  где
заседал партийный  актив края, уходя  из  кабинета  областного прокурора, он
попросил   доложить   ему  через  час  о   состоянии  полковника  Холматова,
получившего пулевое ранение  в  плечо, и о стрелявших по  окнам, если  такие
данные  к этому времени появятся.  На  собрании актива ему  не  удалось даже
выступить, поступило экстренное сообщение, что разъяренная толпа в несколько
тысяч человек движется  к зданию городской милиции  в  Коканде, и  он спешно
выехал туда.
     Когда  он  садился в  машину, какой-то лейтенант успел доложить,  что с
полковником Холматовым все в  порядке, рана не очень серьезная, и что данных
о стрелявших  пока нет, а потом,  спохватившись,  достал из кармана бумажный
сверток и, протянув его в окошко "Волги", сказал:
     -- Какая-то странная пуля, товарищ прокурор...
     Камалов машинально поблагодарил лейтенанта за добрую весть о полковнике
Холматове,  и  машина рванула с места, они поехали туда, где он за прошедшую
ночь был дважды. Мысли  его крутились вокруг Коканда, и он забыл, что держит
в  руках  какую-то странную  пулю, напомнил о ней шофер. Развернув листок из
школьной  тетрадки, он  увидел знакомую пулю, точно такую же положили ему на
стол в день смерти турка-месхетинца Айдына, человека, читавшего по губам. Он
ничего  не  сказал  полюбопытствовавшему  водителю, лишь молча  передал  ему
трофей. Тот, разглядев пулю, прокомментировал:
     --  Действительно  странная,  точно не  наша, закордонная. -- Водителем
работал  у него человек  из угрозыска, и рекомендовал его полковник Джураев,
так что парень знал, из чего и чем стреляют.
     Хуршид Азизович сразу  понял, кому предназначалась загадочная пуля, еще
там,  в кабинете Прокуратуры, он догадался, что полковник  Холматов случайно
спас ему  жизнь.  Следовало принимать меры, враг  за ним охотился коварный и
умелый,  выбор места и  времени  покушения  говорили  о тактической гибкости
противников. Кто  догадается,  в  случае  смерти, что  имелась  специальная,
высокооплаченная лицензия  на его отстрел? Война все спишет, как говорится в
одной мрачной поговорке.
     Камалов вдруг спросил у своего шофера:
     -- Нортухта, у тебя есть с собой оружие?
     Тот, не поворачивая головы, ответил:
     -- Разумеется. Полковник  Джураев перед поездкой вручил второй пистолет
на всякий случай и предупредил, что тут, в суматохе, они попытаются устроить
охоту на вас. -- И он протянул прокурору оружие.
     С помощью подоспевших солдат внутренних войск к  вечеру  удалось отбить
атаки  на  здание  городской  милиции  Коканда.  Среди  защищавшихся  потери
оказались  значительными, оружие  не применяли даже в  случаях выстрелов  из
толпы, особенно досталось местной милиции и духовенству. Они приняли на себя
первый удар до подхода военных.
     Вечером Камалов вновь выехал в Фергану на заседание штаба по ликвидации
стихийных   беспорядков,  вместе   с   ним   отправился  и  майор  из  войск
спецназначения.   Майор   ездил  в  "джипе",   --  в  сопровождении  четырех
автоматчиков в  бронежилетах. Обе  машины,  и  "Волга"  прокурора,  и "джип"
майора, были  телефонизированы,  и связь редко прерывалась. Какой-то отрезок
пути  то майор из спецназа ехал в "Волге", то прокурор перебирался в "джип",
все зависело от звонков в ту или иную машину,  Прокуратура в те дни работала
рука об  руку  с военными. По  дороге  в Фергану  им  приходилось то и  дело
останавливаться  в   кишлаках