тересующий Миршаба. "Штирлиц" чувствовал, что предстоят горячие дни, но отступать ему было некуда -- он давно загнал себя в тупик. XII Строительство мечети на Красной площади Аксая, напротив величественного памятника Ленину, шло полным ходом, от зари до зари, без выходных и праздничных дней. Хотя наемных рабочих, подрядившихся сдать мечеть, что называется, под ключ, хватало, стар и млад мужской половины Аксая и близлежащих кишлаков в свободное время приходили на строительство, а ведь никто воскресников и авралов не объявлял. Возможно, за все время перестройки люди увидели наконец одно реальное дело и спешили приложить к нему руки. Могли тут быть и другие резоны: поговаривали, что возвращение хана Акмаля не за горами, некогда могучая страна разваливалась на глазах. А кое-кто, вспоминая эйфорию первых лет перестройки, теперь клял себя за несдержанность, длинный язык, и на стройке, под неусыпным оком Сабира-бобо, вроде как искупал грех, думал, забудется, что некогда, наслушавшись сладкоголосого Горбачева, усомнился во власти хана Акмаля, посчитал ее несправедливой. Иные ходили по другой причине -- дважды в день тут кормили от пуза. Каждое утро прямо у бетономешалок резали двух баранов, чья кровь шла в замес, а мяса хватало и на плов, и на шурпу, и на шашлыки, и на каурму, и на самсу. Выгода казалась двойной: вроде и святому делу помогал, и сыт был за счет Аллаха, а прокормиться здесь, как и повсюду, с каждым годом становилось все труднее. Вроде никто не призывал жертвовать баранов на строительство мечети, а везли и везли их отовсюду. Сабиру-бобо даже пришлось в одном из близлежащих домов устроить загон, где, дожидаясь своей участи, стояли на откорме три десятка породистых каракучкаров. И всяк дарящий норовил появиться на стройке с баранами именно в то время, когда там находился Сабир-бобо, видимо, у них тоже были свои резоны на будущее. Пошли регулярно дары и из города, областные чины, видимо, надеялись на скорый возврат хана Акмаля. Глядишь -- то машина с мукой, то машина с рисом, овощами прибудет, а прокормить две-три сотни людей в день дело непростое. Когда стали крыть куполообразные своды мечети сверкающей оцинкованной жестью и островерхий шпиль главного, праздничного минарета поднялся в жаркое небо, гораздо выше величественного монумента Ленина, начали поступать подарки и для обустройства просторного молельного дома. Тут уж с щедростью бывшей и нынешней номенклатуры простой люд вряд ли мог тягаться. Прежний директор областного торга лично сам, тайком, завез на дом Сабиру-бобо десять огромных хрустальных люстр югославского производства, судя по коробкам, перепрятывавшихся много раз от конфискации. Видимо, хозяин хотел отблагодарить Аллаха за то, что уцелел в первые годы перестройки, когда казнокрадов, несмотря на чины и звания, десятками отправляли в тюрьму. Сразу по три и по пять штук дарили в мечеть ковры, да не какой-нибудь ширпотреб Хивинского коврового комбината, а настоящие, ручной работы: афганские, текинские, персидские, а один торговый работник, приехавший издалека, пожертвовал целую дюжину ковров "Русская красавица", наверное, тоже отмаливал какие-то немалые грехи. То вдруг раздавался телефонный звонок и некто участливо спрашивал: как с материалами на строительстве, не нужно ли чем помочь? И при необходимости тут же появлялась машина с цементом, то целый тягач прямоствольного кедра, то сотня банок отборной масляной краски, которой давно не отыскать ни за какие деньги. А один хозяйственник из Намангана более всего угодил Сабиру-бобо. Узнав, что облицовочная плитка для мечети и сантехника отечественные, быстренько поменял их на перуанский кафель сказочных расцветок и финскую сантехнику, предназначенную для областного концертного зала, заявив при этом, что мечеть для народа куда важнее, чем искусство. Последнее обрадовало духовного наставника хана Акмаля куда больше, чем расписной рельефный кафель из Перу и унитазы из Финляндии. Многие чиновники, щедро жертвовавшие аксайскому храму, полагали, что старик в белом форсирует строительство, чтобы встретить хана Акмаля новой мечетью, воздвигнутой по проекту известного турецкого архитектора, с которым Сабир-бобо случайно познакомился во время паломничества в святую Мекку. Но Сабир-бобо вкладывал энергию, душу, средства в строительство мечети совсем по иной причине и славой основателя первого святого храма в области не хотел делиться ни с кем, даже с ханом Акмалем. Денно и нощно он молил Аллаха о том, чтобы мечеть назвали его именем, оттого ему было как бальзам на душу любое упоминание храма вместе со своим именем. Он старался поощрить каждого, кто при встрече интересовался: как идет строительство вашей мечети? Изо дня в день, при любой подходящей ситуации Сабир-бобо исподволь внедрял в сознание будущих прихожан, что это его мечеть, его дар землякам и его главное назначение на земле -- возвести этот храм. Но дело это оказалось совсем непростым. Хитрый Сабир-бобо понимал, что мечеть должна приобрести имя еще до возвращения хана Акмаля, ведь тот мог окрестить мечеть своим именем, поскольку все вокруг, включая и людей, считал собственностью, дарованной ему свыше. Теперь возвращение Акмаля Арипова зависело вовсе не от того, виноват он или не виноват, и не от показаний потерпевших и свидетелей, фигурировавших в шестисоттомном уголовном деле - ныне все решалось в плоскости политики, зависело только от нее. И тут были возможны разные варианты, при которых хан Акмаль мог выйти на свободу. Если Горбачеву не удастся сохранить целостность государства, у Акмаля Арипова появлялся первый шанс. Об этом Сабир-бобо не нагадал на кофейной гуще: даже без хана Акмаля не стал Аксай захолустьем, горным кишлаком, как считали многие недальновидные люди. В последнее время зачастил в Аксай старый приятель хана Акмаля Тулкун Назарович из ЦК, уж он-то, прожженный политикан, знал, откуда ветер дует, чувствовал, наверное, что хозяин Аксая вернется домой на белом коне. Тулкун Назарович, крутившийся в самых верхах, сомневался в положительном итоге новоогаревских встреч, где вырабатывалось новое союзное соглашение, говорил: вряд ли отныне быть единому государству, Горбачев, мол, упустил момент, республики увидели перед собой иную перспективу и не хотят иметь над собой никакой центральной власти. Хотя Тулкун Назарович приезжал, как всегда, за деньгами и жаловался на дороговизну жизни -- это верный признак того, что Аксай и его хозяин возвращают себе утраченное положение, уж этот никогда не промахнется, ни при каких властях, проверено временем. Старая лиса чует погоду лучше любого барометра. Но если бы велеречивый и косноязычный президент и уговорил республики подписать соглашение о едином государстве, для Арипова оставался другой шанс, о котором весьма тонко намекнул Тулкун Назарович. Суверенитет, независимость, которых добились республики Прибалтики, теперь казались реальными и для других окраин страны. Москва, судя по всему, смирилась с потерей прибалтов, нет прежней силы и мощи, а значит... Но тут не следовало спешить, как говорят русские: не лезть поперед батьки в пекло; Восток в этом деле собаку съел, не зря же тут в ходу другая поговорка: сиди спокойно, жди, и мимо пронесут труп твоего врага. На штурм целостности государства уже кинулись нетерпеливые: Молдавия, Грузия, Армения... Нужно подождать, посмотреть, как пойдут у них дела, учесть их промахи и ошибки, рассуждал опытный интриган из ЦК, а там, на финише, можно нетерпеливых и обогнать. Это был второй шанс для освобождения хана Акмаля. Отделится ли Узбекистан, останется ли в составе обновленного государства -- власть Москвы над республиками потеряна навсегда, это Сабир-бобо ощущал все более. Влияние центра сходило на нет с каждым днем. Местные партийные боссы вдруг дружно заговорили на ломаном родном языке, а ведь еще вчера кичились знанием русского. Как, оказывается, был прав Сухроб Акрамходжаев, когда вразумлял хана Акмаля, что только перестройка приведет к суверенности, независимости республик. Он говорил: доедем на трамвае перестройки до нужной остановки, а там сорвем стоп-кран или соскочим на ходу. Какой прозорливостью обладал Сухроб Ахмедович! Действительно в пресловутом трамвае перестройки, считай, один вагоновожатый Горбачев и остался. Независимость, суверенитет... Еще вчера это казалось несбыточным, невероятным, а теперь с каждым днем все четче обозначались черты новой реальности. Готов ли к ней народ? Как это будет выглядеть на самом деле? Об этом все чаще задумывался Сабир-бобо, не в пример иным государственным мужам, понимал, как вросли народы Союза друг в друга, как нелегко будет рвать связи, отлаженные десятилетиями. А сама государственность Узбекистана -- в каких формах, каких границах будет существовать? Хороши ли, плохи коммунисты, какова бы ни была идея социализма, но только в рамках этой системы и идеологии появились государственность, границы республики. Не раздробится ли, как прежде, на Хивинское, Бухарское, Кокандское и прочие карликовые ханства Узбекистан, скроенный большевиками при личном участии Ленина? Желающих стать удельными князьками хоть отбавляй, но выиграет ли от этого нация, найдет ли свое место в новом мировом порядке? Вот о чем все чаще и чаще задумывался Сабир-бобо,-- уж он-то знал, что на сегодня нет такого сильного, дальновидного и авторитетного политика, как Рашидов. Он бы лучше многих других воспользовался историческим моментом, о котором и мечтать не смел, нашел бы для узбекского народа достойную нишу в мировом сообществе. Ведь в свое время Узбекистан был витриной советской Средней Азии, и сам лидер не последним человеком в руководстве страны. Возможно, чтобы сдерживать его влияние, столько лет и держали в предбаннике Политбюро. Как нужен был бы сегодня человек масштаба Рашидова! Но из всех тех, кого знал Сабир-бобо, никто не тянул на лидера, больше того, в первые годы перестройки, когда следственные органы страны стали уделять особое внимание краю, многие руководители республики повели себя недостойно, спасая свое кресло. Мало кто выдержал испытание, многим теперь стыдно смотреть людям в глаза. Тут Акмалю Арипову нет равных, ему не откажешь в мужестве, хотя на его долю выпали самые трудные испытания, им персонально занимались опытнейшие следователи КГБ, на него пытались свалить все свои грехи секретари ЦК и обкомов, признавшие свою вину и покаявшиеся. А хан Акмаль -- следствие по его делу велось почти семь лет -- все обвинения отвергал, никого не "сдал" и своим многомиллионным состоянием с государством не поделился. Вот почему, наверное, прожженный политикан Тулкун Назарович вновь зачастил в опальный Аксай, чувствовал, что хан Акмаль, и раньше смотревший на других свысока, теперь, по возвращении, станет чуть ли не героем. Но, как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай, и Сабир-бобо не сидел сложа руки,-- готовил час освобождения хозяина Аксая. Это по его настоянию трижды меняли адвокатов, пока не вышли на тех, кто согласился, что отныне защита Акмаля Арипова станет для них единственным делом, чтобы не распылялись силы, и они были обязаны раз в месяц посещать Аксай, чтобы с документами на руках отчитываться перед Сабиром-бобо. А тот, в свою очередь, привлек не менее ушлого юрисконсульта из местных, чтобы адвокаты из столицы не создавали видимость активности, а работали на совесть. За те деньги, что платили им в Аксае, можно было защищать обладателя двух Гертруд, не щадя живота своего,-- такому заработку позавидовал бы и сам президент страны. А чтобы ежемесячная командировка из столицы в горный Аксай сделалась необходимой, Сабир-бобо выплачивал содержание только на месте, он любил повторять пословицу: хлеб за брюхом не ходит. Прокуратура страны, видимо, не сбрасывая со счетов развал государства, неожиданно решила ускорить суд над Ариповым и стала спешно выделять завершенные материалы в отдельное производство. Такой поворот событий грозил обвиняемому суровым приговором, вплоть до высшей меры. И тут в Аксае адвокаты выработали новую тактику -- сорвать процесс во что бы то ни стало. А для этого необходим был скандал, самый что ни есть базарный, вульгарный, не исключающий оскорбления самого суда и государства,-- хану Акмалю терять было нечего. Но Сабир-бобо не был бы духовным наставником Акмаля Арипова, если бы не попытался использовать и эту ситуацию. Это он подал мысль выступить на суде с резкой критикой Сухроба Акрамходжаева, адвокаты зацепились за идею и довели ее до совершенства. Как и рассчитывали, судебный процесс был отложен на неопределенное время. Увенчалась успехом и коварная задумка Сабира-бобо: освобождение Сенатора из "Матросской тишины", как уверяли столичные адвокаты, теперь дело трех-четырех недель. Сухроб Ахмедович, авторитет которого невероятно вырос в глазах Сабира-бобо из-за его сбывшихся пророчеств о судьбе перестройки, независимости республики, ох как нужен был сейчас старику в белом. В его планах Сенатор теперь стоял даже выше хана Акмаля, только вдвоем, как единомышленники, они представляли бы реальную силу. Сабиру-бобо были известны не только планы, но и мечты своего послушника - Акмаль Арипов всерьез не задумывался о независимости, суверенности Узбекистана. А республика, судя по всему, уже становилась самостоятельным государством -- так складывалась политическая обстановка. Но к подобному повороту событий хан Акмаль готов не был, да к тому же выпал из жизни на целых семь лет -- да каких, иной день равнялся году! Старику позарез был нужен молодой политик, ориентирующийся не только в сегодняшней сложнейшей ситуации, но и видящий перспективу на много ходов вперед. Таким человеком Сабиру-бобо представлялся Сухроб Акрамходжаев. Как же был прав и дальновиден Сенатор, когда говорил хану Акмалю: в случае успеха перестройки мы станем подлинными хозяевами, а не как сейчас, тайными и временными, зависящими от каждого окрика из Кремля. В такое не мог поверить даже хан Акмаль, крепко державшийся за свое депутатство в Верховном Совете страны, за своих влиятельных друзей и покровителей из Москвы, без которых власть даже на месте, в Аксае, казалась ему невозможной. Конечно, говоря "мы", Сенатор имел в виду вовсе не народ, избирающий верховную власть, не даже интеллигенцию, подготовившую перестройку, а прежде всего себя и людей, обладавших властью. И они вряд ли избрали бы для нового суверенного государства демократические нормы жизни, общепринятые в мире, их вполне устраивала коммунистическая модель, но только без указующего перста Москвы. И тут Сабиру-бобо, многолетнему и страстному футбольному болельщику, припомнился знаменитый испанский нападающий Альберто Ди Стефано из мадридского "Реала". Когда тот начал стареть, потерял скорость, но все еще представлял грозную силу, тренеры придумали специальную тактику, чтобы сохранить легендарного игрока на поле. Два полузащитника, названных "подпорками", подстраховывали, а вернее -- обслуживали великого маэстро: прикрывали зоны, куда тот не успевал возвращаться, постоянно адресовали ему пасы, держали того всегда на острие атаки, и "Реал" даже со стареющим Ди Стефано дважды подряд становился обладателем кубка европейских чемпионов. Вот и Сухроб Ахмедович, по замыслу человека в белом, должен был стать такой же подпоркой хану Акмалю. XIII Вернувшись поздно с совещания директоров банков Баварии, на которое получил персональное приглашение, ибо одним из пунктов обсуждения был вопрос об оказании финансовой помощи этническим немцам в России, Артур Александрович Шубарин первым делом глянул на факс. Сообщение, пришедшее из Ташкента, оказалось предельно лаконичным: "Поклонник мюнхенской "Баварии" не объявлялся". Второе, пришедшее семь часов спустя, более подробное, прибавило настроения,-- это известие он ждал уже неделю: "Четыре большегрузных "Магируса" с банковским оборудованием, сейфами, компьютерной системой сегодня прибыли в Ташкент. Водители просят передать их семьям, что они живы и здоровы, позвонить с дороги не имели возможности, в Москву въезд им запретили. О причинах задержки при встрече. Трое механиков наотрез отказались гнать машины обратно, требуют отправить самолетом. Вопрос с билетами на рейс "Люфтганзы" в четверг, до Франкфурта, решен. С ними же летят два перегонщика для вашей личной машины. Реставрация, переоборудование бывшего "Русско-Азиатского банка" подходят к концу и закончатся одновременно с монтажом прибывшего сегодня оборудования. Банк ждет хозяина. Джиоев". О том, что водители "Магирусов" откажутся наотрез гнать свои машины обратно, Артур Александрович догадывался, ибо знал, что кошмары на наших дорогах немцы не могли представить в самом бредовом сне, ни у какого Хичкока не хватило бы фантазии описать сервис, быт, вымогательства чиновников разного ранга, откровенный разбой, грабеж днем и ночью, в городе и деревне, на трассе и на стоянке в кемпинге, не говоря уже о ночевке в пустыне, степи или лесу. Знай механики об этом, даже за десятикратную плату вряд ли согласились бы доставить срочный груз в Ташкент, хотя немецкие "дальнобойщики", колесящие по Европе, получают огромные деньги. С перестройкой уголовный мир как бы встряхнулся и развернулся вовсю -- делай что хочешь, и ни за что не будешь отвечать. И беспредел, покатившийся от Балтики до Тихого океана, заставил содрогнуться людей. А новые власти делали вид, что ничего особенного не происходит, и время от времени напоминали своим гражданам, что в Чикаго или Нью-Йорке еще хуже. Правда, в последние годы перестройки пропаганда уже не ссылалась на "жуткие времена брежневщины", когда, оказывается, человеку жить было невмоготу и все прозябали в "равной нищете", ибо граждане, то бишь по-новому господа, в полной мере на себе ощутили прелести демократических перемен и могли сравнить "вчера" и "сегодня" и особенно оценить перспективы на "завтра". Артур Александрович, зная, какая дорога выпадет водителям, тем не менее другим путем важный груз отправить не мог -- ни поездом, ни паромом, ни транспортным самолетом. В любом случае ему гарантий дать не могли,-- груз мог и вовсе пропасть без следа, а стоил он миллионы и миллионы долларов. Да что там доллары,-- страховку он бы вырвал и страховал бы, конечно, не в Госстрахе, а у "Ллойда",-- ему важен был груз, без которого не открыть банка, а каждый день его работы -- это десятки, сотни тысяч долларов, дело он замыслил с размахом. Поэтому уже на границе, в Чопе, караван "Магирусов" ждали восемь человек -- по двое на каждую машину. На наших дорогах немцы за рулем почти не сидели. У конвоя имелось пять автоматов, не считая оружия, положенного немецким водителям при сопровождении особо ценного груза. Люди в конвой отбирались тщательно, тут мало было водить большегрузную машину и владеть "Калашниковым", ставка делалась на парней, умеющих предвидеть, избегать конфликтов, ладить в долгой дороге с несметным числом местных чиновников и работников ГАИ. Старшим по конвою, ответственным за караван, назначили Карена, брата погибшего Ашота, который долгое время служил телохранителем у Шубарина. Давая наставление Карену в дорогу, Коста упорно внушал главную заповедь: все вопросы решать только деньгами, угрозы, силовое давление, оружие применять в крайнем случае. На Востоке искусство дачи взятки доведено до совершенства, и в команде Карена были двое таких асов, мужчин бывалых, тертых,-- они ехали всегда в головном "Магирусе", мгновенно оценивая ситуацию, а Карен находился в последней машине. У каждого сопровождающего груз на шее болталось переговорное устройство, и машины на трассе держали постоянную связь, она особенно помогала, когда пытались сесть на хвост "Магирусов", вынырнув из какой-нибудь засады на боковом ответвлении трассы. В Чоп караван прибыл уже в сумерках, но ночевать в Закарпатье не стали. Поужинав, заправив машины, тронулись в путь. Карен, имевший официальные документы от банка, как хозяин транзитного груза из Германии участвовал в осмотре каравана таможенниками и тут же понял по репликам вертевшихся вокруг без дела ребят из технических служб, что они попали в поле зрения местной мафии,-- не зря говорят: рыбак рыбака видит издалека. Ушлая обслуга, находящаяся на государственной службе, тут же оповестила кого следует, что появился заслуживающий внимания транспорт,-- их заинтересовали слова "компьютеры" и "сейфы" в сопроводительных документах. Казалось бы, мудрее остаться и заночевать, а в путь тронуться на рассвете, по прохладе, но Карен, зная, что от них только этого и ждут, решил поступить иначе,-- так он лишал противника возможности тщательно подготовиться. В "Магирусах", предназначенных для трансконтинентальных рейсов, кабины приспособлены для водителей не хуже, чем комфортабельные купе вагонов "СВ". Над сиденьями даже имеются задрапированные подвесные полки для отдыха одного из шоферов. На них, как только тронулись из Чопа, отправили спать немцев-водителей. Едва они выехали за черту города, Карен, следовавший в авангарде колонны, передал по рации: -- По моим подсчетам, в первый раз нас должны тормознуть часа через четыре, будьте предельно внимательны, без моей команды не останавливаться. Машины, выбравшись на загородную трассу, с ревом рванулись в ночь. "Магирусы" отличаются не только маневренностью, но и хорошим ходом. Около трех часов ночи,-- лучшего времени для преступлений, высчитанного некогда доктором юридических наук по кличке Сенатор,-- проезжали обыкновенный пост ГАИ на окраине ухоженного закарпатского городка. По тому, как постовой тщательно вглядывался в хвостовой номер машины и тут же бегом кинулся в дежурку, Карен понял, что засада ждет их в ближайшие полчаса, о чем и предупредил товарищей по рации. Едва они въехали по сужающейся дороге в низину, поросшую лиственницей, конвой и без предупреждения старшего понял, что тормозить их будут тут. Так оно и вышло. Мощные фары "Магирусов" издали высветили тяжело груженый лесовоз, перегородивший дорогу, а по обе стороны разбитого шоссе возле приземистых иномарок, шевелились рослые молодые люди в традиционных кожаных куртках. -- Пропустите меня вперед! -- раздался в машинах голос Карена. Этот маневр был оговорен при случаях явной опасности, и его машина резко рванулась в голову колонны. Карен сказал по-узбекски: -- Стрелять только в крайнем случае, первый выстрел за мной. Сбавив скорость, он издали мягко подкатывал к лесовозу, стараясь получше разглядеть встречавших ночной караван людей. Как только "Магирусы" стали тормозить, к каждому грузовику кинулись по два-три человека, а к головной машине сразу пятеро. В прибор ночного видения они заметили маневр и поняли, что хозяин каравана находится в этой машине. Встав, водители "Магирусов" одновременно выключили свет, лишив нападающих на время ориентации, но фары машин на обочине осветили трассу. Встречавшие, видимо, по опыту надеялись, что из грузовиков, попавших в ловушку, тут же станут выходить на переговоры люди, но из "Магирусов" с мерно работающими двигателями, судя по всему, никто выходить не собирался. Тогда мужчина в кожаной кепочке, стоявший у белого "Мерседеса", подал команду: -- Вытряхните мне хозяина каравана из первой машины, если он добром не желает разойтись! Два парня, вскочив на подножку высокого "Магируса", рванули дверь. Прямо в лицо им уткнулось холодное дуло "Калашникова", и один нападавший от неожиданности неловко свалился на асфальт, а его товарищ, выматерившись, зло крикнул: -- Бурый, у него автомат... -- Трясите вторую, третью машины, а этого, из головной, возьмите на прицел, не давайте ему выходить из кабины... Нападавшие с шумом, подбадривая друг друга, кинулись на оставшиеся машины, но из каждой распахнутой дверцы грозно торчал ствол. И вновь возникла заминка. Карен в пуленепробиваемом жилете из кевлара, подаренного некогда ханом Акмалем Шубарину, спрыгнул на землю и, направив автомат на Бурого, сказал, чеканя слова: -- Или вы сию минуту освобождаете дорогу и пропускаете нас с миром, или мы для начала изрешетим все ваши пижонские машины. Откроете ответный огонь -- пеняйте на себя, нам пуль не жалко. Вдруг в наступившей тишине за спиной Бурого клацнул затвор обреза, но Карен, опережая выстрел, дал над их головами очередь, и рванувшийся в сторону Бурый истерично крикнул водителю лесовоза: -- Освободи трассу! Психи какие-то попались... Это была первая организованная по наводке встреча, а сколько раз их пытались остановить, по выражению Карена, "на шап-шарап", то есть неожиданно, предполагая в большегрузных транспортах ценный груз. Приметив караван где-нибудь у столовой или на заправочной станции, банда местных рэкетиров, собрав пять-шесть машин, бросалась в погоню. Но ни разу не было случая, чтобы парни из конвоя Карена не заметили, что на груз "положили глаз". В таких случаях колонна сразу перестраивалась и замыкал караван "Магирус" с прицепом, куда перебирались двое с автоматами. Когда преследователи, угрожая оружием, требовали остановиться, поверх машин давали мощные очереди из двух автоматов; если это не помогало, стреляли в колеса, по радиаторам. Разбой царил повсюду -- от Чопа до самых южных ворот Ташкента, пытались грабить и на Украине, и в каждой из областей России, в Татарии, Башкирии, на всей огромной территории Казахстана. В последний раз их тормознули в двадцати пяти километрах от конечной цели, в Келесе, но тут уж, на своей территории, Карен с дружками отвел душу. Никого ни на мгновение не остановила мысль, что груз может быть государственным или принадлежать чужой стране -- даже видавшим виды парням из конвоя показалось, что повсюду на территории бывшего СССР перестали действовать какие-либо законы. Бросилось в глаза, что многие работники ГАИ состоят в сговоре с бандитами, орудовавшими на шоссе. Дожидаясь каравана в Чопе, Карен купил у таможенников сорок ящиков водки,-- тут ее конфискуют тысячами бутылок в день. У конвоя существовал сухой закон, спиртное требовалось для гаишников, но водки хватило только на половину пути. Хотя сопроводительные документы на груз были в порядке, печати и штампы таможни четкие, ясные, их часами держали на дорожных постах, особенно свирепствовали на стыке областей, республик. В Казахстане лютовали на территории каждого района. Тут, конечно, оружие не применяли. Карен, скрипя зубами, отходил в сторону, в дело вступали Сумбат с Хашимом с головной машины. Они много лет шоферили "дальнобойщиками", доставляли бахчевые в Россию и знали, как надо ладить с хозяевами дороги. Только однажды, на въезде в Оренбург, когда Сумбат с Хашимом два часа не могли уломать гаишников, затребовавших за проезд двадцать тысяч, нервы у Карена не выдержали. Он ворвался в дежурку с пистолетом, и, выхватив из рук Сумбата две пачки двадцатипятирублевок, сумму, которую они соглашались заплатить, сыпанул их веером по тесной комнате, крикнув при этом: -- Или вы соглашаетесь на эти деньги, или я сейчас перестреляю вас, как собак! И тут же мордастый офицер испуганно нажал на кнопку автоматического шлагбаума, освобождая проезд... Но самый крутой разбой ожидал их впереди, в Иргизской степи, за Актюбинском, и они об этом знали. В степи рано поутру они застряли у одного могильника на пять часов,-- там Сумбат получил пулевое ранение в плечо. Дорога блокировалась по всем правилам военного искусства и по краям имела окопы в полный рост, у нападавших имелись и два автомата. В конце концов, после перестрелки и взаимных угроз проезд выторговали за автомат с тремя рожками патронов и пятьдесят тысяч деньгами. Правда, Карен, зная восточное коварство, оговорил, что главарь засады должен сопровождать колонну, пока они не выберутся к Челкару. Водители-немцы, парни бывалые, не робкого десятка, сталкивавшиеся с разбоем и в Африке, и в Европе, и Америке, только диву давались и постоянно твердили, что хваленая итальянская мафия, да и американская, в сравнении с советской, только зарождающейся,-- просто детский сад. После стычек, перестрелок, погонь, долгих переговоров в голой степи у какого-нибудь веревочного шлагбаума немцы уже не жаловались ни на питание, ни на отсутствие связи, ни на "комфорт" наших гостиниц. Вот почему большинство немецких водителей наотрез отказалось гнать машины обратно, и Карен, понимая их, посоветовал сомневающемуся Коста купить им авиабилеты, добавив при этом: -- Они и под расстрелом не захотят повторить обратный путь. Сообщение Коста о том, что водители "Магирусов", побросав машины, возвращаются самолетом, только подтвердило мысли Шубарина, что за последние полгода, пока он находился в Германии, преступность в стране резко возросла, в нее втянулись тысячи и тысячи новых людей, для которых разбой стал нормой жизни. Вот отчего Шубарина беспокоила утренняя весть Коста: "Поклонник мюнхенской "Баварии" не объявился". Поиски человека, заинтересовавшегося его еще не открывшимся банком, затягивались. Кто он? И кто за ним стоит? Дома крупные уголовники уже давно влились в новейшие коммерческие и финансовые структуры, а за спиной этих структур стояли в большинстве случаев все те же, вчерашние, власть имевшие люди. Многих из них он хорошо знал, так почему же они не вышли на него напрямую, без посредников, а решили действовать через уголовку? Что это могло означать? Или уголовка, почувствовав себя настолько уверенно, сама, без протекции властей предержащих, хочет взять под контроль часть финансовых операций в республике? Или же те, что появились у руля власти в последние годы, не желают связываться с ним? А он, как ни крути, вроде и был сам по себе, но принадлежал к клану Верховного, и, конечно, для новых он чужой, а при своей финансовой мощи представляет явную опасность. Но шок у клана Рашидовых быстро прошел, многие бывшие лидеры уже вернулись из тюрем и жаждут реванша, и тут его деньги могут оказаться весьма кстати, хотя он себе таких целей и задач не ставил, однако события развивались не по его воле. Ведь посланник международной мафии сказал ему прямо: "В Ташкенте большие перемены, и вам там теперь не на кого опереться. Мы и только мы можем оценить ваш талант, помочь стать банкиром. Ваши друзья и покровители не сумели удержаться у власти, теперь в крае новые хозяева..." Конечно, посланец хотел нагнать страху, оттого и неожиданность встречи, но он еще молод, неопытен не только в финансах, но и в политике, откуда ему знать истинный расклад сил в Узбекистане. Да, прежние кланы потерпели сокрушительное поражение, прежде всего потому, что на них обрушилась вся карательная мощь Прокуратуры СССР. Тысячи пришлых следователей расследуют все стороны жизни республики. Попади в подобную ситуацию любая другая республика, вряд ли она выглядела бы краше. Тут следствию помогли и те, кто давно жаждал реванша, хотел перехватить власть, но даже при такой ситуации, будь жив Рашидов, вряд ли бы Узбекистан понес столь тяжелый урон. Республика потеряла лидера, и все посыпалось. Но теперь, когда стали возвращаться один за другим сподвижники Рашидова,-- а у них было время проанализировать свои ошибки и просчеты,-- ситуация, конечно, изменится. По прогнозам Шубарина, новые власти должны потесниться, уступить многие важные посты, утраченные прежним кланом. Ведь теперь, по завершении перестройки, возвращавшиеся в глазах народа выглядят жертвами великодержавной руки Москвы. К тому же надо знать жизнь в крае -- тут всегда правили и будут править люди, рожденные властвовать, и случайный человек никогда не попадет на вершину власти, разве что в революцию, в перестройку или смутное время. Когда после форосского фарса Горбачев вернулся в Москву, он обронил фразу, ставшую крылатой: "Я вернулся в другую страну". Выходило, что и Артуру Александровичу предстояло вернуться тоже в иное государство. Узбекистан, по его сведениям, со дня на день должен был объявить о своей независимости, суверенитете. Уезжал он в Мюнхен из бурлившей, но единой страны, а возвращался в еще более накаленную обстановку. Десяток новых государств своим появлением мгновенно породили тысячи проблем и забот, порою трудноразрешимых. Задумывая свой банк, Шубарин догадывался о предстоящих сложностях, но того, что он станет вдруг нужен диаметрально противоположным силам, предвидеть не мог. Он не хотел втягивать свой банк, мечту всей жизни, в политику, но, желая спасти жизнь Анвару Абидовичу, невольно связал себя с партией, которая скорее всего перейдет на нелегальное положение, то есть станет незаконной: судя по прессе, ее либо распустит собственный Генсек, либо запретят пришедшие к власти демократы. Руководящие структуры у всех объявивших суверенитет республик одинаковы, и повсюду в них -- от райисполкома до саночистки с двумя дерьмовозами -- правили коммунисты. Запрет партии при едином государстве не грозил Шубарину дополнительным риском, ибо коммунисты повсюду не сомневаются, что они еще вернутся на политическую арену и снова станут правящей партией. Но он смотрел дальше Анвара Абидовича, бывшего секретаря обкома: коммунистическая идея настолько дискредитировала себя, особенно в национальных республиках, что наверняка новые политические силы начисто отметут коммунистическую идеологию, ее цели, хотя и сохранят структуру правящей партии, ее имущество. В общем, лишь сменят вывеску, перекрасятся, не сделав даже малейших кадровых перемещений, и вместо "коммунистическая" в названии новой, естественно, правящей партии появятся слова "народная" или "демократическая", или оба слова вместе, они для слуха простого человека пока звучат обнадеживающе. Таким образом, скорее всего, поступят во многих национальных республиках, и лишь в России коммунисты лишатся реальной власти и, возможно, подвергнутся гонениям. В таком случае он вынужден будет помогать не только заграничной партии, но и чуждой идеологии. Вот в какое положение он ставил свой банк, где, судя по сообщению Коста, уже вовсю шел монтаж оборудования. Получив сообщение о смерти Парсегяна, Шубарин не сомневался, что Сенатор не упустит этот шанс и выйдет на свободу, ведь с развалом государства влияние его соперника, прокурора республики Камалова, убывало с каждым днем. Суверенитет республики даст свободу и хану Акмалю; его дело, наверное, передадут в Ташкент, а дома не найдется судей, которые решатся объявить аксайского Креза виновным, хотя в их распоряжении будет шестисоттомное дело и тысячи свидетелей. А оказавшись на свободе, хан Акмаль и дня не станет мириться со сложившейся обстановкой, попытается вернуть власть и положение, благо людей, желающих стать под его знамена, хоть отбавляй. Вероятнее всего, и эти попытаются втянуть его и банк в политические игры. Ведь Анвар Абидович заявил прямо: кто не с нами -- тот против нас. Оставался еще и преступный мир, первым предложивший сотрудничество и тоже обещавший покровительство. Они жаждали на выгодных условиях отмывать деньги от наркобизнеса и темных дел. Срок возвращения на родину близился, и Шубарина беспокоило, что Коста до сих пор не мог отыскать человека, подошедшего к нему на стадионе. Установи они гонца, потянулась бы цепочка и к тем, кто за ним стоит, а это, видимо, люди серьезные, если обязывались гарантировать безопасность банка, работающего с "грязными" деньгами. Выходило, что первый клиент еще не поднялся по высоким мраморным ступеням бывшего здания "Русско-Азиатского банка", а его хозяина уже обложили со всех сторон... XIV -- Я видел вчера "Мазерати",-- встретил утром Нортухта неожиданной новостью прокурора Камалова. Видимо, он не забыл разговор, состоявшийся полгода назад у ресторана "Лидо". -- Где? Какого цвета? И кто ее хозяин? -- с интересом стал расспрашивать Хуршид Азизович. -- Вечером я был у родственников в Тузеле. Там есть аэродром военного округа, так на нем приземлился транспортный самолет ВВС из Москвы. А из его чрева выкатился роскошный автомобиль перламутровой окраски сиреневого оттенка. Тут набежала толпа, окружила ее, и я услышал: "Мазерати". Оказывается, действительно до сих пор одна из самых дорогих марок. Из Мюнхена до Москвы машину гнали своим ходом, а дальше не рискнули, решили доставить по воздуху. -- И кто же хозяин этой красавицы? -- повторил свой вопрос прокурор, хотя уже догадывался, кому принадлежит престижный автомобиль. -- Хозяина с машиной не было, только двое перегонщиков, говорят, купил какой-то банкир. "Значит, появится на днях и Артур Александрович Шубарин",-- заключил Камалов. Предположение прокурора объяснялось просто: в газетах, на радио, телевидении, в частных разговорах, повсюду в последнее время говорили об открытии крупного коммерческого банка "Шарк". В газетах и телевизионных новостях часто появлялись снимки роскошно отреставрированных кассовых и операционных залов бывшего "Русско-Азиатского банка". Поговаривали и о трех подземных этажах, где вроде бы в четыре ряда до самого потолка тесно стоят бронированные сейфы известной немецкой фирмы "Крупп", впервые после революции банк снова намерен принимать от частных лиц на хранение ценные бумаги, драгоценности. В Ташкенте открытием коммерческого, частного банка теперь вряд ли кого удивишь, тут уже справили первую годовщину владельцы "Ипак юли", частного банка "Семург", а известный банкир из Уфы Рафис Кадыров, хозяин "Востока", готовился отметить с помпой вторую годовщину преуспевающего филиала в Ташкенте. Но "Шарк" Шубарина, еще не открывшись, привлекал внимание тем, что получил в центре города, в престижном районе особняк, представлявший историческую ценность, где с размахом велись не просто ремонтные, а реставрационные работы. В банке -- от охранной сигнализации, единой компьютерной системы, специального оборудования и приборов, определяющих подлинность любых денежных знаков, вплоть до униформы служащих -- все было на уровне мировых стандартов, и поставлялось оборудование из Германии, где банковское дело имеет вековые традиции. Частные и земельные банки Баварии выделяли щедрые кредиты "Шарку", потому что он должен был представлять интересы всех этнических немцев на территории бывшего СССР. Без головного банка немцы вряд ли могли контролировать в вороватой стране свои вложения, в первую очередь адресованные землякам. Вот отчего в прессе постоянно появлялись статьи, заметки о предстоящей презентации по случаю открытия нового банка. Знал Камалов, что на презентацию приедет много гостей из-за рубежа. Прокурор даже получил из МИДа список людей, попросивших въездные визы, и сличил его со списком, поступившим из Интерпола. Почти все друзья, навещавшие Шубарина в Мюнхене, прибывали в Ташкент, они наверняка знали о давней мечте Артура Александровича и хотели разделить с ним радость. Трое-четверо из гостей уже имели имя в финансовых кругах Запада. Этих, видимо, тянула в Ташкент не только старая дружеская привязанность, но и открывающиеся возможности в новом государстве. Конечно, Камалову хотелось не только глянуть на презентацию, но и получить видеозапись, наверняка на богатое торжество будут приглашены интересные люди. Но чего нельзя, того нельзя, он не будет снимать и тех, кто придет в ресторан "Лидо", где тоже, по его сведениям, уже неделю работают дизайнеры, переоборудуя второй этаж,-- там пройдут основные мероприятия и банкет. А любопытное получилось бы кино, ведь там появятся не только друзья и покровители Шубарина, но и враги, конкуренты. Но и при желании заснять все это оказалось бы непросто. Японец -- чрезвычайно осторожный человек, да и профессионалами, обеспечивающими охрану его дела, говорят, обзавелся задолго до перестройки, когда частного сыска в помине не было, и личных телохранителей не имели даже многие руководители республики. Впрочем, в больнице он дал себе слово в отношении Шубарина действовать честно, открыто,-- что-то привлекало его в отечественном миллионере. Камалов верил, что найдет ключи к нему, он не мог позволить своим врагам -- Сенатору и Миршабу -- иметь в друзьях такого человека, как Шубарин. Сличая список Интерпола со списком из МИДа, Хуршид Азизович вновь наткнулся на упоминание бывшего секретаря обкома Тилляходжаева и вора в законе Талиба. Появятся ли они на презентации? Хлопковый Наполеон -- вряд ли, потому что прокурор навел справки, отбывает ли он свой срок в пермском лагере и не отлучался ли из зоны в сроки, указанные Интерполом на его запрос. Официальный ответ начальника тюрьмы порождал только новые вопросы, ибо Интерполу Камалов доверял куда больше, чем отечественным коллегам. Откуда в Германии знать, что тот отбывает срок в тюрьме, да и фотография прикладывалась к делу, так что путаница исключалась. Значит, кому-то, весьма могущественному, было выгодно, чтобы находящийся в заключении бывший секретарь обкома тайно встретился за границей с человеком, открывающим крупный банк. Скорее всего, его на презентации не будет, вряд ли ему резон рекламировать свое появление на свободе, тут многие точат на него зуб, не могут простить его откровений на следствии. Чистосердечное признание хлопкового Наполеона многим стоило больших хлопот и денег, а кое-кому -- даже свободы. Нет, его в "Лидо", конечно, не будет. А Талиб, возможно, и появится - ныне ни одна презентация ни в Москве, ни в Ташкенте, ни в Санкт-Петербурге не обходится без участия преступного мира, его главарей, воров в законе,-- их теперь открыто величают представителями делового мира. Да так оно и есть -- две трети коммерческих магазинов и совместных предприятий принадлежат им, если даже официально и имеют других хозяев. И только после приватизации, которую так спешат провести новые власти, можно будет узнать, кто всему окажется хозяином, и ахнуть. Но под какой бы личиной ни появился на презентации Талиб, какую бы "крышу" ни имел, для него, Камалова, он навсегда остается вором, и только вором. Волка в овечью шкуру рядить бесполезно, повадки, зубы -- все равно выдадут. И для него, прокурора, как можно следует скорее разгадать загадку -- почему Талиб навестил в Мюнхене Шубарина? Камалов мог поклясться, что инициатива встречи вряд ли исходила от Артура Александровича, она была явно навязана Японцу. Вот только что же пытались добиться от него и почему в Мюнхене? На эти вопросы тоже следовало поискать ответы до встречи с Шубариным. Возможно, отгадки и сократят дистанцию между ним и банкиром, которого так хотелось заполучить в союзники. Узнать доподлинно, будут ли на широко разрекламированной презентации Талиб и хлопковый Наполеон, прокурору не удалось, но один неожиданный гость, не числившийся в списках приглашенных, объявился в Ташкенте накануне торжества. Камалов точно знал, что тот обязательно будет присутствовать в "Лидо" и всячески постарается использовать прессу и телевидение, чтобы заявить о своем возвращении домой. Человеком, попавшим с корабля на бал, оказался Сенатор, освобожденный из-за недостатка улик из известной московской тюрьмы "Матросская тишина". О восторженной встрече, организованной Миршабом в аэропорту, о жертвенном баране, зарезанном чуть ли не у трапа самолета, прокурору доложили тотчас. В день презентации начальник отдела по борьбе с организованной преступностью сказал прокурору Камалову, словно читал его мысли: -- Сегодня на открытие банка отовсюду слетаются гости, даже из-за рубежа. Чует мое сердце, что он для многих станет яблоком раздора. Слишком лакомый кусочек лежит готовенький на блюдце с голубой каемочкой. Найдутся горячие головы, которые раструбят, что лучший в крае банк принадлежит инородцу, и под Шубариным может зашататься кресло управляющего, эта фишка сегодня, увы, повсюду срабатывает безотказно. По крайней мере, если палки ставить в открытую не решатся, то и помогать гласно поостерегутся. -- Ты считаешь, что его банк может приглянуться Сенатору или Миршабу? -- А почему бы и нет? Но кроме них и тех, кого мы еще не знаем, есть и хан Акмаль. Вот ему при его амбициях банк нужен будет позарез. -- А Шубарин? Ведь он вроде в дружбе с ними? -- спросил Хуршид Азизович, догадываясь, каким будет ответ. -- Времена нынче другие. Дружба дружбой, а табачок врозь. Мавр сделал свое дело и может уходить. Но Шубарин не тот человек, чтобы легко уступить свое дело, тем более, как мне кажется, банк -- мечта его жизни. Вот отчего я чувствую, что со дня открытия "Шарка" работы у прокуратуры прибавится. В вечернем и ночном выпусках телевизионной программы новостей Хуршид Азизович внимательно просмотрел кадры, посвященные презентации, и даже записал их на видео. Отметил про себя, что открытию банка телевизионщики посвятили чересчур много времени, хотя обширный материал порадовал прежде всего его, Камалова. С нетерпением он ждал и выпуска утренних газет. Эти, видимо, тоже не пожалеют страниц, ведь газетчиков и телевизионщиков в "Лидо" угощали, что называется, от пуза, шампанское лилось рекой. Для них даже специально накрыли столы и им, как и всем высокопоставленным гостям, вручали памятные подарки. Шубарин давно понял, что с прессой лучше дружить. И пресса уже целый месяц выражала восторги по поводу предстоящей презентации, ибо Шубарин, не скупясь, заплатил крупные суммы многим столичным газетам за размещение рекламы своего детища -- банка "Шарк". По едкому замечанию прокурора Камалова, современная пресса все больше уподобляется блудливой женщине: если она раньше подпевала только государству, ибо являлась его содержанкой, то теперь, долго не думая, пересела на колени предпринимателям и готова петь дифирамбы всем щедрым рекламодателям. Обе стороны поняли это и без заключения брачного контракта, а читатель как был, так и остался в дураках. Прокручивая в замедленной съемке кадры торжества в "Лидо", прокурор Камалов внимательно вглядывался в лица гостей. Произвел впечатление на всех собравшихся, да и на него самого, гость из США, некто Гвидо Лежава - видимо, старый друг Японца, прекрасно говоривший по-русски. Он сразу объявил, что сию минуту подпишет чек на 375 тысяч долларов,-- на такую сумму заокеанский гость покупал акции банка "Шарк". Жест бизнесмена, передавшего на глазах миллионов телезрителей чек Шубарину, вызвал в ресторане шквал аплодисментов. Прокурор подумал, что если так пойдут дела у узбекских банкиров, то проблемы республики решатся в ближайшие годы. На приеме в "Лидо" мелькали знакомые прокурору лица из прежней и новой власти, многих находившихся раньше у руля людей телезрители после завершения "перестройки" вновь увидели на экранах. Были люди с верхних этажей Белого дома, министры, но чаще других в кадрах мельтешил Миршаб,-- то один, то тенью, следовавший за Сенатором. После тюрьмы тот показался постройневшим, энергичным. Людям, не знавшим его, Акрамходжаев в ультрамодном шелковом костюме, видимо, казался артистом -- столь элегантно он выглядел. Как и предполагал прокурор, Сенатор воспользовался присутствием телевидения на банкете и дал небольшое интервью. Но тон его выступления несколько удивил: бывший заведующий отделом административных органов ЦК говорил мягко, непривычно долго подбирая слова, а на провокационный вопрос, касавшийся нынешней прокуратуры республики, ответил сдержанно. Заявил, что он ни к кому не имеет претензий, мол, время трудное, переломное, и враги, пользуясь случаем, оговорили его. Конечно, прокурор понимал, что это заявление -- только для публики, такая позиция позволяла Сенатору сделать попытку вернуться в строй: ведь если произошла ошибка, значит, надо восстановить человека во всех правах, вернуть должность, а пост он занимал ох какой высокий -- курировал работу самого прокурора республики. Далеко метил Сухроб Ахмедович, в душе он, конечно, догадывался, что прокурор Камалов видит в нем только преступника, убийцу, и будет искать новые факты, чтобы отправить его за решетку. Да, сделав такую подробную запись, Камалов понимал, что телевидение сослужило ему добрую службу. Утром, когда он, просмотрев газеты, делал выписки из наиболее интересных статей -- журналисты действительно расстарались, -- раздался телефонный звонок. -- Что-то я вас вчера не заметил среди именитых гостей в "Лидо"? -- пошутил, поздоровавшись, начальник уголовного розыска республики полковник Джураев. -- На празднике жизни, где другие пьют шампанское и щеголяют в шелковых костюмах от Кардена, нам уготована роль мусорщиков. Они заваривают кашу, нам ее расхлебывать, -- в тон ответил Камалов. Но на другом конце провода собеседник вдруг резко, без перехода, сменив интонацию, сказал: -- Да, некоторые еще и не проснулись после грандиозного банкета, а у нас уже возникли проблемы. -- Какие? -- встрепенулся прокурор, он почему-то решил, что Сенатор все-таки что-то выкинул на торжестве, воспользовался случаем. -- Это не телефонный разговор, лучше я сейчас подъеду,-- ответил полковник, и в трубке раздались короткие гудки. Эркин Джураевич весьма кстати положил трубку, ибо, услышав его последнее слова: "Это не телефонный разговор, лучше я сейчас подъеду",-- Газанфар Рустамов, занимавший кабинет этажом ниже, прямо под прокурором Камаловым, подсоединившись к его телефону, очень пожалел, что не сделал этого на две-три минуты раньше. Его очень заинтересовало, кто же это сейчас явится по срочному делу на четвертый этаж. Но проследить не удалось: его самого затребовали "наверх", к одному из замов прокурора, и он просидел на экстренном совещании почти полтора часа. А когда он, выскочив первым, заглянул в приемную, Камалова в прокуратуре уже не было. Спрашивать у его помощника, кто был на приеме, куда отбыл шеф, -- бесполезно: осторожный прокурор ввел с первого дня появления в должности жесткие порядки. Расстроенный Газанфар чувствовал, что проворонил какую-то важную информацию. А жаль! Вчера по телевизору он увидел, как Сенатор давал интервью. Значит, уже на свободе и завтра-послезавтра наверняка потребует с отчетом, ведь он никогда не простит Камалову ни тюрьмы, ни потери должности, положения, и в этой борьбе, конечно, не будет ничьей... Положив трубку, Джураев бегло просмотрел сводку происшествий за минувшую ночь, где не было отмечено взволновавшее его событие, и поспешил в прокуратуру республики. То, что он собирался доложить Камалову, он оценивал как чрезвычайное событие, и следовало немедленно предпринять какие-то шаги. Преступление касалось Шубарина и его банка, только вчера ставшего известным всей республике. Мотивы случившегося не были до конца понятны опытному розыскнику, хотя и напрашивалась банальная версия -- деньги, но что-то интуитивно подсказывало Джураеву: тут нечто совсем иное, непонятное ему. Прокурор Камалов давно проявлял интерес к жизни Японца, ставшего банкиром, возможно, то, что он знал, прольет свет на событие, могущее стать еще более сенсационным и шумным, чем само открытие банка "Шарк". Камалов, положив трубку, еще раз бегло просмотрел газеты -- может, он не придал значения какому-нибудь материалу, факту, -- но ничего не насторожило его. А ведь статьи в газеты "ставили" после полуночи, ни один журналист не спешил покинуть роскошно организованный прием, и все мало-мальски интересное попало в прессу. Так что же насторожило полковника Джураева -- тот никогда за время их совместной работы не говорил, как сегодня: "Не телефонный разговор..." Полковник появился в кабинете, как всегда, бесшумно и стремительно. Плотнее прикрыл дверь, попросил включить стоявший сбоку приемник и, заняв место у стола спиной к окну, сказал после короткого приветствия, без восточных экивоков: -- Сегодня ночью в "Лидо", в разгар торжества пропал гость Шубарина Гвидо Лежава, гражданин США... Прокурор, связывавший предстоящий приход Джураева с чем-либо, касающимся Сенатора, ну, на худой конец, Миршаба, несколько растерялся,-- новость для него оказалась совершенно неожиданной, но он быстро взял себя в руки и спросил: -- Вы не ошибаетесь? Вот у меня на столе сводка происшествий за минувшую ночь по линии МВД и КГБ, тут нет ничего подобного, хотя презентация по случаю открытия банка "Шарк" отражена в обоих отчетах. -- Я уже видел сводку МВД, -- ответил полковник. -- Значит, вам позвонил сам Шубарин? -- заинтересованно спросил прокурор, сразу почувствовав, что появился реальный шанс на встречу, без всяких ухищрений. -- Нет, -- ответил гость хозяину кабинета, и, желая быстрее ввести того в курс дела, продолжал: -- Я узнал по своим каналам. Среди ночи меня поднял с постели неожиданный звонок. Звонил один из моих осведомителей из уголовной среды, просил срочно встретиться. По тону я понял: случилось что-то чрезвычайное. Это человек далеко не сентиментальный и не путает угрозыск с собесом. Он звонил из автомата на углу, так что я спустился вниз в пижаме. Человек спросил: смотрел ли я вчера по телевизору передачу из ресторана "Лидо"? Получив утвердительный ответ, полюбопытствовал, понравился ли мне американец, очень смахивающий на грузина. Я ответил: "Побольше бы нам таких гостей, одним росчерком пера вкладывающих в нашу экономику почти полмиллиона долларов". Тогда он огорошил меня: "Этого человека через час после интервью, в разгар торжества, выкрали". -- "Откуда тебе известно?" -- спросил я, понимая, что сегодня мне в постель уже не вернуться. Он сказал, что в тот вечер играл в карты в одном катране и уже через час после происшествия туда ввалились Коста с Кареном, люди Шубарина, а на улице остались еще две "Тойоты", сопровождающие их, битком набитые парнями. Они долго трясли тех, кто мог прояснить ситуацию. Только за наколку, любой след предлагали сразу двести тысяч. По словам ночного гостя я понял, что парни Шубарина жестко прочесали город. Я попросил держать меня в курсе дел и не обольщаться в случае удачи двухсоттысячным гонораром и поставить в известность меня прежде Шубарина, а сам кинулся домой, к телефону. Но куда бы я ни звонил: в дежурную часть города, МВД республики, дежурному вашей Прокуратуры, КГБ -- данных о том, что похитили гостя Шубарина, не было, хотя, конечно, я в лоб и не спрашивал... Затем я поднял всех осведомителей, даже тех, к кому не обращался уже года три, но никто из них не ведал о случившемся в "Лидо". По моей просьбе они сейчас рыщут по всему городу, как и люди Шубарина. Вызвав машину, я отправился в махаллю, где проживает Шубарин. Оставив "джип" на соседней улице, я прошел к его особняку. Все два этажа его дома, несмотря на глубокую ночь, сияли огнями, но это были не огни праздника, а огни тревоги, судя по хлопающим дверям подъезжавших и отъезжавших автомобилей. По обрывкам доносившихся разговоров, приказов, раздававшихся с крыльца, я понял, что американец Гвидо Лежава действительно пропал, и предпринимаются отчаянные попытки отыскать его. Утром я получил сообщение, что Шубарин уже пообещал пятьсот тысяч за информацию о месте нахождения своего друга. -- Как вы думаете, почему он не обратился в милицию, в КГБ, ведь пропал иностранный гражданин? К тому же я знаю, что и руководство республики, и правительство относятся вполне доброжелательно к банку. Записка Шубарина в Верховный Совет об экономическом положении республики и путях развития при переходе к рыночной экономике была размножена и роздана депутатам, а позже подробно обсуждалась на сессии... Так почему ему надо скрывать случившееся, пытаться самому отыскать этого грузина-американца? -- спросил Камалов, по привычке включая диктофон. -- На презентацию прибыло много гостей из-за рубежа, некоторые из них готовы вложить деньги в Узбекистан, и похищение человека, купившего акций почти на полмиллиона долларов на презентации банка, конечно, отпугнет всех,-- это зловещий символ. Обратись он в органы за помощью, это тут же станет достоянием прессы, ныне она падка на сенсации. Тогда сразу станет ясно, что мафия, уголовный мир положили глаз на детище Шубарина. Кто же будет вкладывать деньги в такой банк, иметь с ним дело? Тут надежность, репутация, гарантии -- прежде всего. -- Резонно. Вполне резонно, -- ответил задумчиво прокурор. -- А почему Шубарину нанесли удар именно в день презентации, или это вышло случайно? -- Знать точный ответ на этот вопрос -- значит прояснить многое. Если не случайно, то существуют силы, которые уже вначале не поладили с Шубариным. Кому-то не по душе его размах, выход на Германию, -- то ли отвечал, то ли размышлял вслух Джураев, и вдруг он сам спросил прокурора: -- А может, у Шубарина есть еще какой-то резон не ставить органы в известность о похищении гостя, а действовать самому? Подумайте, Хуршид Азизович, ведь, судя по вашей папке, которую я видел в больнице, вы о нем знаете куда больше меня... -- Да, я собрал большой материал на Японца, фигура противоречивая, его еще предстоит разгадать. Одна дружба его с покойным прокурором Азлархановым о многом говорит. Не скрою от вас, я очень ждал его возвращения из Мюнхена, готовился к встрече... Мне не нравится, что он якшается с Сенатором и Миршабом, я хочу вбить между ними клин. И кажется, нашел весомый аргумент. Я проанализировал докторскую диссертацию Акрамходжаева и смею утверждать, что это опубликованные и неопубликованные труды вашего друга прокурора Азларханова. Я собрал по крупицам работы Амирхана Даутовича, и любая официальная экспертиза подтвердит мою точку зрения. -- Тогда не Сенатор ли стоит за убийством прокурора Азларханова? -- встрепенулся начальник уголовного розыска, столько лет мучившийся тайной смерти своего друга. -- Но это для начала мы предоставим выяснить банкиру. Не завидую я теперь ни Сенатору, ни Миршабу, -- спокойно продолжал прокурор. -- А сегодня нам и по долгу, и по службе, и по-человечески надо помочь Шубарину. Исчезновение гражданина США может обернуться проблемой государственной. И мне кажется, теперь я знаю, откуда начинать, только, пожалуйста, не удивляйтесь, должна же хоть иногда фортуна улыбаться и нам, мусорщикам, когда кругом пьют шампанское... -- И Камалов, улыбаясь, вынул из шкафа знакомый полковнику альбом с фотографиями особо опасных преступников в республике, который достался ему от предыдущего прокурора. Отыскав страницу, на которой красовался Талиб Султанов с краткими данными о нем, прокурор передал альбом Джураеву со словами: -- А этот молодой человек вам хорошо знаком? Еще не успев глянуть, полковник пошутил: -- Они тут все мне как родные, это же я собрал сей трогательный голубой альбом и подарил вашему предшественнику. Чтобы не расслаблялся ни на минуту, зная, что в нашем крае воров-"авторитетов" чуть меньше, чем в огромной России, а значит, удельный вес наших представителей в "воровском парламенте" -- а он существует и работает куда эффективнее государственного -- огромный... Но в первую секунду, увидев фотографию Талиба, полковник опешил. Подумал, что председатель городской коллегии адвокатов Горский, которого он несколько месяцев назад пинком выставил со второго этажа роскошного особняка в Рабочем городке, успел пожаловаться на него прокурору, и тот хочет попенять ему за некорректное обращение с известным юристом: ведь хитрющий адвокат мог придумать десятки веских причин, почему он оказался в доме у вора в законе. И полковнику ярко припомнилась вся встреча у Талиба, где он узнал, что за охотой на Камалова стоит человек из Верховного суда -- Миршаб... Голос прокурора вернул его в действительность. -- Этот человек встречался с Шубариным в Мюнхене. Может, сей факт натолкнет вас на какую-нибудь мысль? -- Талиб?.. В Мюнхене?.. Что ему нужно от Шубарина? -- искренне удивился полковник. -- И откуда у вас такие сведения? Я получаю регулярные выписки из ОВИРа, слежу за передвижением интересующих меня лиц. Могу заявить со всей ответственностью: Талиб Султанов не оформлял выезда в Германию. -- Это важная новость, полковник, я не догадался проверить таким образом. Но Талиб был в Мюнхене. Информация надежная, из Интерпола. Вполне вероятно, что визу ему оформляли в Москве, теперь частные туристические фирмы за деньги кого хочешь и куда хочешь отправят, нынче рай для преступников. Но должен отметить, и вы тут правы, по наблюдениям немецких коллег, они вряд ли раньше были знакомы, хотя встреча и была неплохо организована. -- В таком случае Шубарин и до сих пор может не знать, кто к нему приезжал, как и мы не знаем, почему Талибу понадобился Японец, да еще на чужой территории. Отчего такая спешка? Ведь из газет давно ясно, что Шубарин скоро вернется в Ташкент... -- рассуждал полковник вслух, пытаясь вовлечь в решение кроссворда и прокурора -- вдвоем им часто удавалось найти неожиданный ход. -- Одно теперь ясно: похищение связано только с банком, с банком, не работавшим и дня, и украли близкого Японцу человека, купившего акции на крупную сумму. О чем это говорит?.. Перебивая Камалова, Джураев вставил: -- Ясно для чего: чтобы сделать больнее и финансово ощутимее,-- возможно, кто-то хотел войти в долю или что-то в этом роде. Если бы просто похитили богатого человека, каким безусловно является мистер Лежава, то уже позвонили бы и попросили выкуп, и Шубарин, не желая шума, конечно, отдал бы деньги, хотя после отъезда гостей начал бы крутую разборку. -- Пожалуй, вы правы, нащупали верную причину, но это еще не след, -- сказал прокурор и вновь потянулся к газетам, лежащим на столе. -- Давайте снова внимательно посмотрим список тех, кого вчера Шубарин представлял как руководителей банка, учредителей -- нет ли среди них людей, бросивших вызов Японцу? Но не успел он прочитать до конца фамилии учредителей банка, как Джураев вскрикнул: -- Там должна быть фамилия Горского, председателя городской коллегии адвокатов, или же Файзуллаева, тоже пройдохи из областных прокуроров, докатившегося до юрисконсульта в одной сомнительной частной туристической фирме. -- Нет здесь таких фамилий, как и нет явно подозрительных личностей, -- остудил Камалов пыл начальника угрозыска республики. Джураев секунду сидел сосредоточенный, но потом тихо засмеялся, сорвался с места и пустился в бесшумный пляс. Прокурор, не понимая, что происходит, растерянно улыбался. Полковник вдруг заговорщически подмигнул ему и сказал нараспев, в такт танцу: -- Оттого Лежаву и выкрали, что этих людей в списках не оказалось,-- не подпустили людей Талиба к престижному банку. Теперь я знаю не только, кто и почему похитил американца, но даже знаю, где он содержится... -- Говорите яснее, -- заволновался прокурор, почувствовав, что Джураев нащупал что-то основательное. Пришлось Джураеву подробно рассказывать, как на другой день после покушения на прокурора в больнице он в поисках ответа на вопрос, кто же охотится за Камаловым, попал в дом Талиба, кого там встретил и чем закончился этот неожиданный визит. Тогда, медленно поднимаясь по лестнице на второй этаж, где Талиб играл с Горским в нарды, он расслышал обрывки, видимо, затянувшегося разговора. Но в тот миг он не придал этому значения, у мафии ныне сотни дел, связанных с финансами и банками, с арбитражем, где требуются опытные юристы. Но сегодня вспомнилась не сцена в комнате, когда он пинком вышиб Горского, поняв, кому он служит верой и правдой, и даже не угрозы Султанова и его нож, а всплыли ясно только несколько фраз хозяина дома и ответ гостя: "Марк Семенович, повторяю еще раз, сходняк решил, что в банк нашим представителем должны пойти вы. Там нужен умный, изворотливый человек. Или же Файзуллаев..." -- "Нет, я не хочу работать рядом с ним. Пусть лучше Файзуллаев, он же из местных..." -- Пожалуй, так оно и есть, -- согласился прокурор, и они оба сразу глянули на часы. Следовало поторопиться, Шубарин и сам мог выйти на след Гвидо Лежавы, тогда они упускали бы шанс оказать помощь Японцу, чего так хотелось прокурору, думавшему о дальнейшей борьбе с Сенатором и Миршабом, да и люди банкира могли наворотить дел, и опять же американский гражданин... -- Мы освободим американца и подарим его Шубарину на блюдечке с голубой каемочкой. Или дадим Японцу возможность самому разобраться с Талибом и теми, кто стоит за ним? -- спросил Джураев, уже доставший переговорное устройство, чтобы вызвать группу задержания. -- Наверное, все-таки следует дать Шубарину возможность самому освободить друга. А наша услуга... Он оценит, в какой ситуации мы его выручили. А если Миршаб с Сенатором узнают каким-то образом, что это мы оказали Шубарину такую помощь, то между ними появится трещина. А потом я собираюсь поговорить с Японцем, и ему будет неловко уклониться от встречи. Есть еще один резон предоставить это дело Артуру Александровичу. Если мы возьмем Талиба, тот никогда не признается, что похищение связано с банком, а скажет, что его подручные без его ведома выкрали американца, чтобы получить выкуп, и бьюсь об заклад, у Султанова уже есть человек, который возьмет всю вину на себя, вы ведь говорили, что Горский первоклассный юрист. В таком случае нам никогда не узнать, почему Талиб пытался внедрить своих людей в банк. А если Шубарин сам вызволит своего друга, ему при случае все-таки придется объяснить, почему выкрали Гвидо Лежаву, а не Сенатора, например. Но мы на всякий случай должны подстраховать банкира. Так что вызывайте своих парней, я тоже поеду с вами. Когда к прокуратуре подкатили две ничем не примечательные "Волги" с форсированными двигателями и новыми шинами, прокурор набрал номер телефона Японца; сегодня, дома или в машине, он обязательно поднимет трубку. Раздался необычный зуммер, видимо, отозвался телефонный аппарат в "Мазерати", и ровный голос, который Камалов вчера слышал с экрана телевизора, произнес: -- Я слушаю вас. -- Доброе утро, Артур Александрович. Вас беспокоит прокурор республики Камалов... - Он сделал едва заметную паузу, надеясь уловить в голосе банкира растерянность, удивление, но в ответ услышал спокойное: -- Здравствуйте, Хуршид Азизович. Чем обязан столь раннему звонку? -- Хочу поздравить с открытием вашего банка. Видел вчера по телевизору. Такого количества иностранных гостей не знала в Ташкенте, наверное, ни одна презентация. -- Спасибо. Банк рассчитывает в основном на иностранные вклады, об этом уже сообщалось в прессе, оттого и гости из-за рубежа, но в основном это мои старые друзья, лишь недавно покинувшие наши края. Сегодня для них появился реальный шанс помочь родине и чаще бывать здесь. Поверьте, ностальгия - не выдумка писателей и поэтов, и ею чаще всего болеют богатые, благополучные люди. -- И мистер Лежава тоже страдает этой болезнью? -- Как никто другой. Поэтому такой высокий вклад - чек на многих произвел впечатление,-- голос Шубарина был по-прежнему ровен, но в нем сквозили нотки удивления. -- В таком случае, Артур Александрович, я считаю себя обязанным помочь вам и вашему гостю. Запишите адрес, где его можно отыскать: Рабочий городок, улица Радиальная, 12, двухэтажный особняк с глухими голубыми воротами - в нем некогда жил известный узбекский художник, не спутайте. -- Спасибо. Надеюсь, я не вам обязан столь злой шутке? -- довольно жестко спросил Шубарин. -- Нет, не мне, Артур Александрович, а человеку, приезжавшему к вам в Мюнхен,-- это его адрес я продиктовал. -- Кто он? -- прямо, без обиняков спросил банкир. -- Мы так и подумали, что вам не удалось выяснить, кто приезжал к вам в Германию, иначе бы уже тряхнули его в первую очередь. Хотя мы знаем: он звонил вам, когда вы вернулись в Ташкент, и настаивал, чтобы вы включили в правление банка его людей, на что получил отказ. Вот вам и причина похищения американца. Его зовут Талиб Султанов, но мы, к сожалению, не располагаем данными, кто стоит за ним, на наш взгляд, он всего-навсего получил приказ. -- Спасибо еще раз. Я поспешу, Гвидо - человек нетерпеливый, горячий, не любит дурного обращения, не выкинул бы чего. И последнее: в нашем разговоре вы несколько раз сказали "мы". Значит, есть еще кто-то, кому я тоже обязан? Кто он, если не секрет? -- Полковник Джураев, начальник уголовного розыска республики. -- Серьезный мужик, я его хорошо знаю, у нас некогда был общий друг. Поблагодарите его... Разговор неожиданно оборвался,-- Японец, наверное, срочно созывал к себе свою рать. -- Мы должны появиться там раньше Шубарина и незаметно занять позиции, чтобы в крайнем случае вмешаться в события и освободить американца. -- И прокурор с полковником поспешили вниз к машинам, где их дожидалась группа захвата. Не успели парни из уголовного розыска, одетые в гражданское, незаметно рассредоточиться вокруг внушительного особняка, утопающего в зелени, и получить последние наставления полковника, как на Радиальной, возле дома номер 12, притормозил темно-синий автомобиль-фургон с затененными окнами "Тойота", каких в Ташкенте за последние два года появилось множество и они уже не бросались в глаза, особенно в этой части города, где жили люди состоятельные. Улица Радиальная, крученая-верченая, сплошь перерезанная проездами, переулками, тупиками, создавала максимум удобств и для группы захвата, и для людей Японца. Въезд в усадьбу плохо проглядывался с улицы, ибо ворота располагались в глубине, отгороженные от проезжей части плотным, тщательно подстриженным кустарником, поверху еще затененным густым виноградником и вьющейся чайной розой. При прежнем хозяине, славившемся неоглядным гостеприимством, здесь не было высоких глухих ворот, и дом постоянно осаждали гости. Бесшумная "Тойота", вынырнувшая на Радиальную из ближайшего тупика, юркнула в тень виноградника у голубых ворот. Пневматические дверцы автомобиля отошли вбок, и восемь парней, бросившихся к забору, молниеносно проделали какое-то гимнастическое упражнение, похожее на "пирамиду", и четверо вмиг оказались по ту сторону крепости. И тут же, скрипнув, отворилась кованая дверь. Последним из машины вышел Шубарин, в том же вечернем костюме, что и вчера, только наблюдательный человек мог заметить на нем другой жилет, с небольшим вырезом у горла, но высокий ворот рубашки с булавкой, прижимавшей шелковый галстук, словно предполагал такой жилет, из кевлара. Пока Шубарин поднимался по крутой лестнице на второй этаж, трое мужчин, находившихся в доме, уже стояли в углу комнаты лицом к стене, закинув руки за голову, и дюжие парни следили за каждым их движением. Войдя в зал, Шубарин развернул лицом к себе одного, второго, но, судя по его бесстрастному взгляду, они его не интересовали. Тут выдержка слегка изменила банкиру, и он торопливее, чем обычно, шагнул к третьему, одетому в спортивный костюм, видимо, хозяину дома. Шубарин рывком повернул его к себе и тут же узнал человека с холеными усиками и постоянно срывающимися в бег глазами. Задержанный невольно поправил волосы, и Японец увидел знакомый перстень -- "болванку" с бриллиантами, плохо выведенную татуировку у запястья -- несомненно, это был тот самый гонец, посещавший его в Мюнхене. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Неожиданно Шубарин выхватил пистолет из рук стоявшего рядом Коста и, резко ткнув им в висок Талиба, тихо сказал: -- Считаю до трех. Где мой гость? Талиб, не раз бывавший в подобных переделках, каким-то невероятным воровским чутьем угадал, что выстрела сегодня не будет, но, видя, что упираться бесполезно, сказал: -- В том угловом доме для приемов. Играет с охранниками в нарды. Думаю, у него нет к нам претензий, мы его принимали как высокого гостя... Люди, стоявшие внизу и слышавшие разговор из окна, кинулись к одноэтажному домику, типичному в узбекских строениях, и через минуту кто-то крикнул: -- Шеф, все в порядке: он жив и даже в настроении... Шубарин, забыв про Талиба, кинулся к окну и, увидев Лежаву, молча поднял сжатый в приветствии кулак. Шагнув к крутой лестнице, по которой Джураев некогда спустил адвоката Горского, он на секунду остановился и, обернувшись, сказал Талибу: -- Сегодня у меня праздник, гости, и мне не до тебя. Разговор с тобой еще впереди... Джураев и Камалов находились в машине прокурора и из своего укрытия видели в бинокли, как на Радиальную вынырнула синяя "Тойота" и тут же пропала у голубых ворот. Ровно через семь минут "Тойота" так же быстро и бесшумно отъехала от дома. Ни шума, ни криков, ни беготни... -- Ловко работают! -- невольно вырвалось у полковника. -- Хорошо, что обошлось без выстрелов, а иначе бы не избежать внимания прессы, а это не нужно ни Шубарину, ни нам, ни тем более Талибу. Представляю, как он сейчас рвет и мечет... -- и Камалов, хлопнув Нортухту по плечу, добавил: -- Обошлись без нас, давай гони в прокуратуру, дел невпроворот. Сенатор вернулся... Как только они выпутались из лабиринтов Рабочего городка на широкую дорогу, так сразу наткнулись на "Мазерати", в которую из "Тойоты" пересаживались Шубарин с мистером Лежавой. Деваться было некуда, и "Волга", прибавив скорость, пронеслась мимо в сторону центра города. Но мощно взявшая с места "Мазерати" легко догнала "Волгу" и подала сигнал остановиться. Делать вид, что не заметили, было глупо. Камалов попросил прижаться к обочине и вышел на тротуар. "Мазерати" встала чуть сзади, и из нее тотчас появился Шубарин и направился к прокурору. Камалов впервые воочию видел Артура Александровича, он производил сильное впечатление: высокий, стройный, с открытым лицом; глаза, глубокие, ясные, говорили об уравновешенности характера, сдержанности, воле. Он подошел без восточной подобострастности, с достоинством, первым протянул руку и, поздоровавшись, сказал: -- Рад знакомству с вами, Хуршид Азизович, в такой важный для меня день. Благодарю и за то, что вы подстраховали меня с полковником. Спасибо, что предоставили мне возможность самому освободить гостя. Сейчас я не стану гадать, почему вы с Джураевым выручили меня, сегодня для меня это не главное -- важно, что мой друг, поверивший в меня, в мое дело, -- свободен. Нынче у меня праздник. Не любопытствую ни о чем, даже о том, откуда вы знаете, что этот мерзавец отыскал меня в Мюнхене. Догадываюсь, что если не вы, то полковник Джураев знает: утром я обещал за сведения о Гвидо полмиллиона. Но то, что помощь пришла от вас, от прокурора и начальника угрозыска, для меня большая неожиданность, и деньгами тут не отделаться. Однако я привык в жизни за все платить. Это, если хотите, мое жизненное кредо. И я ваш должник, прокурор. В трудные для вас дни вы с Джураевым можете на меня рассчитывать. -- Спасибо, Артур Александрович. Конечно, наша помощь выглядит для вас несколько странно, но это наш долг -- помочь попавшему в беду. Мы не менее вас рады, что вызволили вашего друга, передайте ему от нас наилучшие пожелания, он наверняка догадался уже, с кем вы беседуете... -- Передам, прокурор, обязательно, он человек догадливый... -- И Шубарин поспешил к своей роскошной машине. "Мазерати", обогнав их "Волгу", исчезла вдали. XV Сенатор вернулся из заключения в "Матросской тишине" накануне презентации по случаю открытия банка "Шарк" и был весьма рад, что сразу попал в поле зрения журналистов и телерепортеров. Как человек суеверный и верящий в свою счастливую звезду, он посчитал это удачной приметой, особым знаком судьбы. Да и как не считать себя везучим, если выскользнул из рук Камалова, избежал "высшей меры". Удача удачей, счастье счастьем, а выходило, что карьеру придется вновь начинать едва ли не с нуля. Вроде бы недолго пробыл он под стражей, а какие изменения произошли в стране, особенно после августовского путча, который, на его взгляд, следовало бы назвать форосским фарсом. Главным результатом форосских событий явился роспуск Коммунистической партии, причем не под воздействием внешних сил, а лично ее генеральным секретарем. Такое ни один астролог или колдун не додумался бы предсказать, хотя развелось сегодня новых нострадамусов десятки тысяч. Многие еще не осознавали, что это значит для огромной страны, а Сенатор ликовал уже в тот час, когда узнал новость века,-- сей факт знаменовал крах единого государства, последней мощной империи на земле. Генсек лишил великую державу позвоночника, станового хребта -- идеологии, на которой она держалась от океана до океана. Все были повязаны общностью коммунистической идеи: латыш и чукча, узбек и казах, украинец и русский, молдаванин и еврей, армянин и азербайджанец, грузин и осетин, даже если они и не хотели жить в одном доме, есть из единого котла, молиться единому богу. Отныне, в связи с упразднением КПСС, каждый волен был выбирать свой путь, какой ему заблагорассудится, никто никому не указ. Какой гениальный ход -- развалить руководящую партию в однопартийной стране руками ее генерального секретаря! Подобное не могло прийти на ум даже самым изощренным врагам социализма. На борьбу с партией у них всегда имелись в запасе миллиарды, а тут вдруг такое, да еще бесплатно! Знали бы коммунисты, кого они так дружно, единогласно избирали своим вожаком на XXVII съезде КПСС! Вот поистине трюк, достойный истории. Едва ли какое событие XX века может сравниться с "подвигом" последнего генсека коммунистов. -- Ай да Миша! -- часто говаривали в "Матросской тишине" в те сентябрьские дни девяносто первого года. Но Сухроб Ахмедович жалел не КПСС, в которой, конечно, состоял как всякий уважающий себя человек на Востоке. Ему было жаль, что в такой исторический момент он оказался в тюрьме, да еще на чужой территории, за границей. Ведь он вместе с ханом Акмалем давно мечтал избавиться от диктата Москвы и в перестройке первым увидел такой реальный шанс. Это же ему принадлежат слова: "Доедем на трамвае перестройки куда нам надо, а там или соскочим на ходу, или сорвем стоп-кран". А оказалось, не надо ни прыгать на ходу, ни тормозить огромный состав,-- свобода вдруг досталась бесплатно, без боя. Москва сама преподнесла суверенитет всем республикам на блюдечке с голубой каемочкой. А они оба с ханом Акмалем, те, кто должен был принять это блюдечко из рук в руки, оказались в этот момент за решеткой. Как тут не взвыть от досады? Хотя и радоваться надо, и Горбачеву большой "рахмат", конечно, стоит сказать, да и чапан золотошвейный не грех преподнести. Без его деяний власть Кремля еще долго бы простиралась от Москвы до самых до окраин... А долгожданное блюдечко с голубой каемочкой перехватили другие и спешат закрепиться, пока люди, сметенные вихрем перестройки, опять же благодаря Горбачеву, не опомнились и не потребовали свои теплые места обратно. А кто сегодня дорвется до власти -- тот уже не отдаст ее многие годы, а может, даже никогда. Новые демократы, чтобы прийти к власти, обещают рай на земле, а свободы такие, что и Западу не снились. А на самом деле, чует его сердце, народу коммунистическая диктатура, власть номенклатуры вскоре покажется верхом свободы и демократии в сравнении с тем, что готовят ему новые режимы. Это уже видно по "цивилизованной" Прибалтике,-- там ныне такая дискриминация прав человека, на которую ни Пиночет, ни Салазар, ни Сталин не отважились. Но сенатора не волновали ни коммунистические идеи, ни идеи "демократического" устройства, ни даже исламский путь для Узбекистана. При любой власти, любом режиме, любой идеологии, под любым знаменем -- зеленом, или в полоску, или даже в крапинку -- ему всегда хотелось быть в правящей верхушке, а если уж совсем честно, на самой макушке верхушки. Наблюдая за событиями, происходящими дома, да и в остальных республиках, где осуществлялся один и тот же сценарий, он видел, что многие рвущиеся к власти люди исповедуют такую же мораль, что и он, и готовы служить любому знамени, любой идее, чтобы их только оставили у кормушки. Это предвещало суровую и долгую борьбу за власть. И опять же он оказался прав, когда в первую свою поездку в Аксай сказал хану Акмалю: "В нашем краю смена коммунистической идеологии пройдет безболезненно. Люди, находящиеся в одной правящей партии с красными билетами, дружно перейдут в другую, тоже правящую, но только с зелеными или желтыми билетами, ибо на Востоке членство хоть в КПСС, хоть в исламской или в демократической партии -- это прежде всего путь к должности, к креслу, а программы, устав, задачи тут на при чем, и все вокруг прекрасно понимают это". В тюрьму Сенатор загремел с партийным билетом, его даже не успели исключить из КПСС, а когда он вернулся, в тот же вечер Миршаб вручил ему билет уже новой и тоже правящей партии, чему Сухроб Ахмедович не удивился, и был теперь обладателем двух билетов. Он мог поклясться на чем угодно, что у них никогда, ни при каких обстоятельствах не будет двух равных партий, и вовсе не оттого, что правящая не допустит возникновения другой, конкурирующей. Тут совсем иное: "работает" психология восточного человека, благоговейно почитающего власть, государственность, чего так не хватает русским в их великой идее соборности, державности. Мало кто рискнет не Востоке при наличии правящей партии вступить в конкурирующую, и незачем ее создавать. Но это вовсе не означает, что тут нет сложностей борьбы, но она возникает совсем не на идеологической основе, а на клановой, земляческой, родовой. Каков бы ни был расклад политических сил на сегодня, Сухроб Ахмедович понимал, что главное -- попытаться вернуть себе прежнюю должность, структуры власти не изменились, хотя люди в Белом Доме на берегу Анхора имели партийные билеты уже другого цвета. Но он хорошо знал нравы, царящие наверху, никто так просто место не отдаст, тем более такое -- контролирующее правовые органы. А органы -- это реальная сила, люди с оружием. Для политика, метящего высоко, этот пост -- лучший плацдарм для атаки. Поэтому, еще не оглядевшись вокруг и не определив никакой тактики и стратегии, он дал осторожное интервью телевидению: мол, вышла промашка, накладка, его оговорили, но он никого не винит, ибо ошибки в правосудии в переломное время неизбежны. И жертвой становятся люди, находящиеся на переднем плане борьбы за перемены в обществе, истинные борцы за независимость республики, такова, мол, всегда и везде цена свободы. В общем, с достоинством, тактом, выдержкой. Подобное интервью на фоне огульного охаивания правосудия республики "тоталитарным режимом" Москвы выглядело благородно и не могло не броситься в глаза. К жертвам всегда есть не только сострадание, но и понимание, вот на это и рассчитывал дальновидный Сенатор. На презентации Сухроб Ахмедович обратил внимание, как много новых, незнакомых людей появилось на поверхности общественной жизни, независимых, с иной манерой поведения, раскованных, дорого и модно одетых. В большинстве своем это новый слой предпринимателей, коммерсантов, бизнесменов, людей, прежде державшихся в тени, незаметных, особо не претендовавших на власть и положение в обществе. Но едва для них появился маленький просвет, шанс -- они объявились тут как тут, мгновенно заняв ключевые позиции в экономике, финансах, и всем сразу стало ясно, кто отныне будет иметь власть в республике. А ведь раньше человек, обладавший властью, не мог возникнуть ниоткуда, вдруг, следовало пройти немало должностных ступеней, причем не хозяйственных или административных, а прежде всего партийных. И все было ясно -- кто за кем стоит, откуда корни, кого куда двигают. Но теперь выходило, что подобная расстановка сил, незыблемая иерархия канули в лету, ушли навсегда. Вот какой вывод сделал Сухроб Ахмедович в первый же вечер на свободе, правда, вечер необыкновенный, где наглядно демонстрировалось: кто есть кто. Порадовался Сенатор и своему давнему решению, поистине провидческому решению, когда он рискнул выручить Шубарина и ценой жизни двух людей, охранника и взломщика по имени Кощей, выкрал из прокуратуры республики дипломат со сверхсекретными документами прокурора Азларханова, касавшимися высших должностных лиц не только в Узбекистане, но и в Москве. Выходило, поставили они тогда с Миршабом на верную лошадку: Шубарин, не принадлежавший к партийной элите, но друживший с ней и финансировавший ее, как никогда упрочил свое положение, став банкиром, и в новой прослойке относился к ключевым фигурам. А судя по собравшимся со всего света гостям, вышел он и на международную орбиту, значит, у Сенатора появлялся шанс попробовать себя и в новой, предпринимательской или коммерческой, сфере, если не удастся отвоевать прежнее место. Уж ему-то Артур Александрович не должен отказать, обязан по гроб жизни, да и миллионы, взятые у хана Акмаля в Аксае, могут пойти в дело. Их можно прокрутить через банк два-три раза, вот тебе и удвоение, утроение капиталов. Вот что значит вовремя рискнуть и помочь нужным людям. Да, перспективы Сенатору на свободе вроде светили радужные, но... Но по-прежнему оставался жив и пребывал на своем посту прокурор Камалов. Конечно, "москвич" ни на минуту не смирится с поражением, для прокурора он был и остается только преступником, и от своего этот упрямец не отступится,-- такая уж порода, кремневая, не характерная для Востока. И прежде чем строить планы на будущее, стоило разобраться с Камаловым раз и навсегда, иначе вновь окажешься в наручниках, тут обольщаться не следовало. То, чего не удалось сделать Миршабу, теперь придется решать ему самому, на ничью прокурор никогда не согласится. Конечно, Акрамходжаев догадывался, что положение у Камалова ныне не то, что раньше, для многих радикалов, которыми отныне буквально кишит каждая суверенная республика, человек, назначенный из Москвы, представлялся кем-то вроде прокаженного. Не способствовало его популярности среди "демократов" и то, что тот некогда преподавал в закрытых учебных заведениях КГБ. Догадывался Сенатор, что пост Генерального прокурора страны (а так, видимо, будет называться должность Камалова в связи с независимостью) становится важнейшей государственной должностью, и могучие кланы наверняка уже обратили внимание, что в этом кабинете оказался чужой, пришлый, которого самое время спихнуть с кресла,-- многим он тут стал поперек горла. И этот вариант не следовало сбрасывать со счетов -- тогда бы проблема разрешилась за счет чужих усилий, надо лишь знать, где полить бензином и вовремя поднести горящую спичку, но по этой части они с Миршабом имели опыт. Без своего поста Камалов не представлял бы никакой опасности, в таком случае пусть живет и здравствует, но если он каким-то образом закрепится -- говорят, в Верховном Совете он многим депутатам по душе,-- тогда остается один путь... Однако теперь, после трех покушений подряд, застать "москвича" врасплох вряд ли удастся, на случай надеяться не приходится,-- он наверняка знает, что за ним идет целенаправленная охота. Возможно, прокурору даже известно, кто его "заказал", но догадки к делу не пришьешь, нужны факты, свидетели, суд. А до суда в наше время довести дело не просто, сенатор это понял после неожиданной смерти Артема Парсегяна в подвалах местного КГБ. Да, Камалова теперь заманить в ловушку трудно, он всегда начеку, даже в больнице, и там выстрелил первым. Хотел Миршаб на другой день по горячим следам добить Камалова в палате среди дня -- опять не получилось: и тут вмешался в события вездесущий полковник Джураев, он заставил выделить особую, безоконную палату прокурору и выставил под видом медпоста охрану. Тесное сотрудничество этих двух людей становилось опасным. Джураев, давно работавший в органах, конечно, лучше других знал расстановку сил в республике, ее тайную жизнь, кто есть кто и на что способен, и наверняка частенько консультировал прокурора, большую часть жизни прожившего в Москве и за границей. О частых визитах начальника уголовного розыска республики в здание прокуратуры докладывал Газанфар, попавшийся в сети Сенатора и Миршаба на ловко подстроенном крупном картежном проигрыше. Так размышлял Сенатор в долгую бессонную ночь после возвращения с презентации, но какие бы планы ни строил, всем упиралось в Камалова, и, засыпая под утро, он решил первым делом встретиться с Газанфаром, может, тот, работающий в прокуратуре, подскажет новые уязвимые места "москвича". Но утром, выезжая из ворот собственного дома в старом городе, Сухроб Ахмедович увидел прогуливающегося напротив в тени столетних ореховых деревьев человека. Одет он был для Ташкента несколько странно -- в сияющих шевровых сапогах и, несмотря на жару, в темном, несколько великоватом, дорогом костюме, новом, но давно вышедшем из моды. И вдруг Сенатора осенило -- да это же Исмат из Аксая, он некогда доставлял его из резиденций хана Акмаля в горах прямо к этим воротам, чтобы доложить потом Шубарину по телефону: ваш друг дома и за дальнейшую его жизнь аксайский Крез ответственности не несет. Да, это был Исмат, Сенатор даже услышал знакомый скрип добротно сшитых сапог. Понятно, человек, приехавший издалека, караулил его не случайно, и Сухроб Ахмедович, остановившись, поманил рукой гонца, чтобы сел в машину. Отъехав от дома, они обменялись приветствиями, и Сенатор спросил, почему не позвонили по телефону и назначили встречу. -- Сабир-бобо не велел, -- ответил кратко Исмат и добавил: -- Ваш телефон может прослушиваться. Видимо, следовало остановиться и где-то побеседовать основательно -- в машине, несмотря на открытые окна, стояла духота, и он предложил заехать в чайхану. Сенатору и самому вдруг захотелось посидеть в какой-нибудь старой, махаллинской чайхане. Одна такая на Чигатае, с хаузом, с клетками перепелов, развешанными на склонившихся к воде талах, часто снилась ему в тюрьме, туда он и направил машину. Поутру чайхана оказалась почти пустой, лишь несколько седобородых старцев в одинаковых зеленых тюрбанах, означавших, что они совершили хадж в Мекку, занимали красный угол в ковровом зале. "Вот уж кто, наверное, признателен перестройке и Горбачеву, -- подумал вдруг Сенатор о мирно беседующих стариках. -- Раньше хадж к святым местам мусульман не мог им присниться даже в самом фантастическом сне, а тут сразу трое из одной махалли". Но мысль о благоденствии перестройки перебил запах самсы, уминаемой двумя молодыми людьми на айване, у входа. Глянув на гостя, который наверняка прилетел первым рейсом из Намангана, он понял, что Исмат еще не завтракал, да ему и самому вдруг захотелось самсы с бараньими ребрышками и курдючным салом. Он знал, что тут, напротив чайханы, в переулках, торгуют не только свежим бараньим мясом, конской колбасой -- казы, шашлыками из печенки, но и пекут самсу в уйгурских дворах. Чайханщик, наверняка перехвативший взгляд посетителя, протягивая поднос с чайником и горкой парварды на тарелке, с улыбкой спросил: -- А может, самсы слоеной, прямо из тандыра, к чаю подать? -- И, получив заказ, тут же направил крутившегося во дворе мальца в соседний дом. В чайхане они задержались больше часа. Заканчивая трапезу, Исмат неожиданно достал из внутреннего кармана пиджака железнодорожные билеты и, отдавая их, сказал: -- Это на завтрашний поезд Ташкент-Наманган, два места в вагоне "СВ", мы знаем, вы любите ездить один в купе. -- Видя, что Сенатор собирается что-то возразить, торопливо добавил: -- Сабир-бобо велел, чтобы вы прибыли немедленно. Вот это я и должен передать, хотя понимаю, что у вас могут быть дела дома. Но это приказ, не обижайтесь на меня, я человек подневольный... Доставив Исмата в аэропорт -- у того уже был обратный билет на дневной рейс, -- Сухроб Ахмедович отправился к Миршабу. Ехать в Аксай тайно, как некогда, не было смысла: и ситуация изменилась, и он представлял теперь лишь самого себя, и партбилет ныне в расчет не принимался. Хотя, подруливая к зданию Верховного суда, он подумал, что и распространяться о поездке в Аксай не следует; если выбрал тактику невинно пострадавшего и хочет вернуть себе кабинет в Белом Доме -- лучше не козырять до поры до времени связю с Акмалем Ариповым. Дожидаясь в приемной, пока у Салима Хасановича закончится совещание, попытался дозвониться Газанфару, но того не оказалось на месте, и он по-философски подумал о превратностях судьбы. Он собирался вызвать "на ковер" Газанфара, а вышло наоборот: его самого затребовал, да еще в приказном порядке, Сабир-бобо, и разговор, видимо, предстоял жесткий. Чувствовалось, что духовный наставник хана Акмаля оправился от шока, связанного с арестом хозяина Аксая, понял полный крах горбачевской перестройки, уверился в потере контроля Москвы над краем, а значит, вновь осознал свою власть, силу денег. С Хашимовым они проговорили почти до обеда, обсудили предстоящую поездку в деталях, ехать нужно было все равно, требовались деньги, и вызов Сабира-бобо даже оказывался кстати. Из обстоятельного разговора с Миршабом Сенатор сделал вывод, что передел власти в крае только начинается и им будет непросто сохранить свои позиции, не говоря уже о каком-то взлете. Ведь они оба поднялись неожиданно, при старой командно-административной системе, с помощью Шубарина и его влиятельных покровителей. Но Артур Александрович сегодня едва ли мог им помочь в борьбе за власть, разве что финансами; ему самому, наверное, теперь будет нелегко. Вряд ли кто из сильных мира сего сейчас будет открыто покровительствовать ему, как прежде. С крахом КПСС вроде как умерла идея интернационализма и нерушимой дружбы с русским братом, в воздухе витали другие идеи: о зеленом знамени, исламском и даже мононациональном государстве, и в этой новой ситуации, возможно, остерегутся открыто водить, а уж тем более афишировать дружбу с Японцем, хотя он и стал банкиром. Радовало одно, что оказался прав некогда Сенатор, когда на свой страх и риск протянул руку помощи опальному хану Акмалю. И это в разгар перестройки, когда все отмахнулись от Арипова, посчитав, что дни его сочтены. Как далеко все-таки он смотрел! Теперь позиция хана Акмаля, хотя он и находится еще в тюрьме, куда предпочтительнее, чем у многих власть имущих на свободе, скомпрометировавших себя слишком ретивыми услугами московским следователям. Выходило, что Сенатору, как никому, хан Акмаль нужен был на воле. Как человек, имевший опыт тюремной жизни, Сенатор понимал, что только ему он отдаст предпочтение по возвращении. Друг познается в беде -- это не пустая фраза для тех, кто испытал жесткость тюремных нар и вкус баланды. И хан Акмаль уже подал этот знак своим выступлением на суде, благодаря чему он и оказался на свободе. Теперь черед за ним. ...Скорый поезд Ташкент-Наманган отправлялся по старому расписанию, как и четыре года назад, когда он нанес тайный рискованный визит в Аксай к Акмалю Арипову, но как все изменилось и на станции, и на перроне, и в самом составе! Вокзал благополучного Ташкента, если бы не такие очевидные приметы сегодняшнего дня, как электрическое табло и ярко размалеванные проститутки, явно напоминал военные и послевоенные годы: куда ни глянь -- нищие, калеки, убогие, потухшие взгляды, небритые, вороватые лица. Толпы мрачных, плохо одетых и плохо обутых людей с немыслимыми узлами, тюками, грязными коробками, с испуганными детишками и жалкими старушками. Судя по всему, это транзитные пассажиры, спешно покидающие уже второй год подряд соседний Таджикистан, есть среди них и русскоязычные жители Узбекистана, в основном из глубинки. На площади перед главным входом -- цыганский бивак с брезентовым шатром, видимо, недавно прибыли из Молдавии, где идет настоящая война, чувствуется, спешат определиться к зиме, вот и потянулись в теплые края. Голодная Россия никого не прельщает, скорее всего, как и в прежнюю войну, толпы отчаявшихся людей хлынут оттуда в Среднюю Азию. Народ помнит: Ташкент -- город хлебный, хотя и тут лепешка вздорожала в пятьдесят раз, а сахар -- в сто, а это всегда считалось едой бедняков, да и своих ртов нынче в Узбекистане двадцать миллионов. А ведь с какой надеждой народ поддержал перестройку, поверил в нее -- и каков результат... Хотя, может, это еще ягодки... Проводником оказался хитроватого вида нетрезвый человек в чапане и галошах, но при форменной фуражке. Сначала Сухроба Ахмедовича покоробила его затрапезность, ведь в сознании человека железная дорога еще по привычке видится мощной и строгой организацией. Справедливости ради надо отметить, что честь мундира в перестройку железнодорожники блюли дольше всех: куда ни кинь взгляд, все работает с перебоями или вообще остановилось, а поезда все-таки ходят, но, видимо, и дорога бьется из последних сил. Отсутствие униформы у проводника напомнило Сенатору статью, читанную еще в "Матросской тишине". В ней говорилось, что во многих российских областях милицейская форма оказывается не по карману ее сотрудникам, и каждый ходит на службу в чем придется. Обитатели тюрьмы, конечно, от восторга улюлюкали дня три, ерничали: "Менты без штанов остались"... Едва миновали пригороды Ташкента, как человек в галошах, но уже без форменной фуражки, попытался подсадить к нему в купе попутчика, шустрого молодого парня с двумя огромными тюками. Обилие "челноков" с багажом бросилось Сенатору в глаза еще на вокзале, и, дожидаясь, пока подадут состав, он старался определить, откуда какая группа прибыла. Большую команду он увидел из Турции,-- из Ташкента до Стамбула имелся прямой авиарейс, и для граждан Узбекистана даже не требовалось въездных виз, не существовало и языкового барьера, оттого узбекские "челноки" дружно осваивали турецкий рынок. Но тот, которого попытался подсадить проводник, был из Китая, об этом свидетельствовал яркий китайский псевдо-"Адидас", а поверх еще и кожаная куртка, запах которой тут же заполонил купе. Но полупьяный проводник, встретившись со стальным взглядом Сенатора, тут же извинился, быстро ретировался и больше его уже не беспокоил, хотя в вагоне всю ночь шла какая-то непонятная ему возня. Поезд отходил уже в сумерках, ночь надвигалась быстро, с каждым набегающим километровым знаком, выкрашенным, как и шлагбаумы на переездах, но скоро темнота съела и эти полосатые бетонные столбы. В купе стояла кромешная тьма, только огни станций и разъездов на миг освещали дальние углы. Встать, зажечь свет у Сухроба Ахмедовича не было ни желания, ни сил, хотя и захватил он в дорогу интересные газеты. Сегодня он отправился в путь не с пустыми руками, как в прошлый раз, а захватил небольшую дорожную сумку, кожаную, на молниях, купил он ее некогда в Австрии, в Вене. Жена, наслышанная о нынешнем обслуживании в поездах и зная, что муж человек ночной, положила ему в дорогу много вкусной еды, которую наготовила для встречи из тюрьмы, а муж, не побыв дома и двух дней, снова сорвался по делам, но она не отговаривала, понимала, видимо, что так нужно. Состав, как и четыре года назад, кидало из стороны в сторону, подбрасывало не только на стыках и стрелках, но и на ровном месте, из-за просадки колеи. Но Акрамходжаев сегодня не сравнивал железные дороги Австрии, по которым ему довелось некогда проехаться, с дорогами бывшего МПС СССР, другие мысли владели им, хотя время от времени он проваливался памятью в то