и что мои люди ищут пропажу. И отгадка нашлась, хотя в этом случае у меня нет четкого заключения аналитиков, как с вашей докторской. Сухроб Ахмедович все время пытался перебить Шубарина, вставить что-то свое, возможно, даже увести разговор в сторону, но хозяин банка не давал такой возможности, и Сенатор, поняв, что дело движется к кульминации, попытался собраться, чтобы его не раздавили окончательно. -- Азларханов, -- продолжал напирать Шубарин, -- покидая Лас-Вегас в день смерти Рашидова, захватил с собой самое важное, связанное с высшими должностными лицами республики, состоявшими у меня на довольствии. Он был человек идеи, для которого существовал только закон, и его интересовало только дело. В сейфе, где находились тщательно оберегаемые расписки, хранилось более двух миллионов рублей в крупных купюрах, он не взял из них ни пачки. А вот свои работы, послужившие основой вашего взлета, он захватил, видимо, рассчитывал продолжить работу над ними. Таким образом они и попали к вам, Сухроб Ахмедович. Сенатор вновь попытался что-то вставить, но Шубарин жестом остановил его: -- Вот тут-то и зарыта собака... Открыв дипломат, скорее всего без Миршаба, вы обнаружили труды Азларханова и сразу смекнули, что это готовая научная работа, и спрятали ее, даже не сказав об удачной находке Салиму Хасановичу, хотя там материала на две докторские хватало. Мне понятно ваше любопытство: что же лежит в кейсе, из-за которого в течение суток убили трех человек на территории прокуратуры республики? Вы и заглянули в него, ведь для этой цели и выкрали его с таким риском. Вам очень хотелось обладать тайной кейса, это открывало вам путь наверх, многие высокопоставленные чиновники оказались у вас под колпаком или на мине, которую вы могли подорвать в любое угодное вам время. Но не вернуть кейс хозяину вы не могли, это стоило бы вам самому жизни. В начале операции вы поступили опрометчиво, предупредив подельщиков Коста о засаде, устроенной полковником Джураевым, обозначили себя. Да и тем, что выкрали Коста из травматологии -- тоже, мы бы в этом случае все равно вышли на вас, часом позже, часом раньше. Собираясь на операцию в доме Наргиз, вы уже знали номера моих телефонов и в машине, и в доме, и на работе, Коста передал их вам сразу. План вы разработали гениальный: выкрасть дипломат из прокуратуры и вернуть его хозяину, который в долгу не останется. Но прежде чем вернуть, вы решили снять копии со всех документов, вот для чего вам понадобились эти три с половиной часа -- между ограблением прокуратуры и моим появлением у вас в кабинете. Я тогда, конечно, увидев знакомый дипломат опечатанным, об этом и подумать не мог, слишком высока была ставка секретов, таившихся в нем, особенно в те дни, когда решался вопрос о преемнике Рашидова, да и ксероксы в ту пору только входили в обиход, я и предполагать не мог, что он имеется в районной прокуратуре. А позже выяснил, опять же через Миршаба, что он появился у вас раньше, чем у других,-- вы конфисковали его у каких-то дельцов. Шубарин на минуту замолчал и потянулся к чайнику, ему захотелось пить. В этот момент Сенатор торопливо задал вопрос, боясь, что его опять перебьют: -- Любопытная версия. А как насчет фактов, есть у вас конкретные доказательства, свидетели? Вы все время ссылаетесь только на моего друга Миршаба. Но он... -- Факты есть,-- заверил Артур Александрович. -- Такие разговоры с пылу, с жару не начинаются, Сухроб Ахмедович. Вот только я не знаю, сколько копий у вас есть, а может, и Миршаб на всякий случай запасся экземпляром -- вы ведь человек скрытный, непредсказуемый. А насчет свидетелей... Есть один человек, весьма влиятельный и по сей день, неделю назад он сидел в том же кресле, что и вы, и рассказал подробно, в деталях, как вам удалось заполучить пост в ЦК партии, еще при коммунистах. Основательно вы его шантажировали, а ключ к его тайнам получили все-таки из того украденного кейса, такие сведения на улице не соберешь, их под семью замками держат. Хотите послушать запись беседы с Тулкуном Назаровичем? Его самого сегодня нет в Ташкенте, улетел в Стамбул на две недели... Тут Сенатор неожиданно для Шубарина резко поднялся и, чеканя каждое слово, пытаясь не сорваться в крик, сказал: -- Я не знаю, кто и почему хочет нас рассорить, кто сочинил для вас эти небылицы. Я думаю, время нас рассудит и все станет на места. И разве можно верить таким людям, как Тулкун Назарович? За доллары, что ему могли понадобиться для поездки в Турцию, он мог что угодно наговорить, и не только обо мне! Закончив свой резкий монолог, Сухроб Ахмедович стремительно направился к двери. Шубарин, не ожидавший столь поспешного бегства, а главное, такой неопределенной концовки разговора, весьма удобной для Сенатора, остановил его окриком, уже в тамбуре: -- Как бы вы ни расценивали нашу встречу, я даю вам срок -- ровно десять дней, и то из-за поездки в Москву, чтобы вы вернули мне, в присутствии Миршаба, все копии с моих документов. В противном случае я вынужден буду поставить в известность всех тех людей, на кого у вас оказались документы, что они есть у вас и как они к вам попали. Ничего другого предложить не могу. До свидания! XXIV Едва Сенатор покинул кабинет, Артур Александрович вызвал секретаршу и попросил свежего чаю,-- отчего-то мучила жажда, а сам, подойдя к окну, выходящему на площадь перед парадной дверью, распахнул створки, и сразу шум города ворвался на четвертый этаж. Неподалеку от банка находился авиатехникум, старейшее учебное заведение Ташкента, и стайки молодых девушек в ярких национальных платьях направлялись то туда, то оттуда, словно приливная и отливная волна одновременно. "Отчего вдруг местные девушки потянулись к авиации?" -- мелькнула и тут же пропала мысль. Он еще весь был во власти недавнего разговора и автоматически продолжал рассуждать: что же следует извлечь из поспешного бегства Сенатора? Выходило, что Сухроб Ахмедович своим поведением сам подсказал решение проблемы: если он по возвращении из Москвы не вернет документы, то придется действительно поставить в известность людей, чьи тайны оказались в руках у Акрамходжаева. В первую очередь надо обратиться, конечно, к тем, кто и ныне у власти, и можно быть уверенным, что они больше никогда не дадут Сухробу Ахмедовичу подняться -- на Востоке такие трюки не прощают, особенно слабым, а сегодня Сенатор не на коне. Ведь даже Тулкун Назарович, обмолвившийся неделю назад, что Сухробу вряд ли ныне подняться из-за Камалова, не знал, что у того имеется еще достаточно компромата на него самого, вороватый братец Уткур -- лишь эпизод, и шантаж из-за вакантного места в ЦК партии в свое время -- не последнее, что может выкинуть тщеславный Сенатор. Ух и взовьется Тулкун Назарович, когда узнает, как коварно обставил Сенатор всех. Человека, сидящего на пороховой бочке с горящим фитилем, стоило ликвидировать, не дожидаясь взрыва. Чтобы снова вернуться к власти, Сенатор никого не пожалеет. И если Сухроб Ахмедович не покается и не вернет документы, заинтересованные лица могут без колебаний отдать его "на съедение" Камалову,-- на Востоке любят расправляться с врагами чужими руками, найдут для этого подходящий повод -- так рассуждал Шубарин, не обращая внимания ни на журчащий внизу фонтан, ни на подъезжавшие к банку и отъезжавшие роскошные иномарки. Вернет, не вернет документы -- ясно одно: Сенатор оказался человеком ненадежным и вряд ли с ним стоит иметь дело в будущем, большой бизнес все-таки строится на порядочности. И тут неожиданно, у распахнутого окна, ему пришло и решение насчет ресторана: рвать так рвать сразу, по всему фронту, не жалея о выгодах от доходного дела. Как-то неловко быть вместе с "сиамскими близнецами" совладельцем курочки, несущей золотые яйца, и вместе с тем желать отмежеваться от них окончательно и навсегда. Какие бы доходы ни приносил "Лидо", принципы для него всегда были важнее, да и деньги никогда не заслоняли жизнь, к тому же с открытием банка они увеличивались в геометрической прогрессии. Желающих купить его пай найдется сколько угодно, нынче и в Ташкенте появились официальные миллиардеры, но опять же он свою долю не всякому уступит. Он мог предложить пай Коста, если тот захотел бы заняться делом, но ресторан Джиоева не привлекал, по его понятиям, "барыга" -- не столь достойное занятие для настоящего мужчины, а ведь для многих это нынче венец мечтаний. Скорее всего он уступит свой пай, между прочим самый крупный, Наргиз и Икраму Махмудовичу, они многое сделали для "Лидо" и вряд ли забудут его щедрый жест, понимают, что это такое -- уступить ни с того ни с сего контрольный пай в доходах лучшего ресторана столицы. Неожиданное решение покончить дела с рестораном подняло настроение, и он с удовольствием откликнулся на приглашение секретарши, что чай готов, мысли о Сенаторе, так долго преследовавшие его, улетучились мгновенно. Бывали у него такие минуты, когда он так твердо мог поставить точку в долгих рассуждениях и переключиться сразу на другое, впрочем, тоже мучавшее его. Попивая ароматный чай, он вдруг подумал: почему так легко и даже радостно расстается и с "Лидо", и с Сенатором, и с Миршабом? Он действительно ощущал какую-то приподнятость в душе, но сразу не понял отчего, отгадка пришла чуть позже, случайно, когда минут через десять зазвонил телефон и ему пришлось вернуться за рабочий стол. Разговаривая по телефону, Шубарин придвинул к себе настольный календарь, где среда первой недели следующего месяца была обведена жирным красным фломастером. Положив трубку, Артур Александрович попытался вспомнить, что означает эта дата, и вдруг понял, отчего такая приподнятость в настроении впервые за эту неделю, да и вообще после возвращения из Мюнхена. Дата, обведенная фломастером, означала день, когда он должен быть в Милане, где встретится со своим бывшим патроном Анваром Абидовичем, и тот сведет его с людьми, распоряжающимися тайными валютными счетами партии. Но радовала не поездка в солнечную Италию, где он бывал и куда собирался захватить жену, чтобы доставить ей приятное, а заодно и размагнитить внимание ожидающих его наверняка людей из спецслужб, которые будут пристально изучать его вблизи, ведь дело они затеяли не только грандиозное, беспрецедентное, но и противозаконное. Присутствие рядом жены избавит его от необходимости быть в их компании постоянно, можно всегда сослаться на супругу, тем более она в Италии впервые. Радость Шубарина была связана не с банком, о котором он мечтал всю жизнь, и не с тем, что дела пошли сразу на лад, он на это и рассчитывал, банки, впрочем, сегодня открывал не он один. Желание вернуть стране и народу украденные у него деньги, возникшее еще в Германии, неожиданно, само собой, стало перерастать в главное дело его жизни, выходило так, что и банк он вроде создал только для этого. Все, что он сумел сделать в своей жизни, достичь до сих пор, включая и банк, не шло ни в какое сравнение с тем, что он хотел свершить сейчас,-- вернуть Отечеству, народу, державе ее достояние -- кровные деньги. Это был поступок мужчины, гражданина. Решение, зревшее в нем день ото дня, грело его русскую душу. Что-то давно заложенное в него от прадеда, деда, отца проснулось в нем с новой силой -- в их семье ныне звучащие как насмешка слова "служить Отечеству" не были пустым звуком. Все Шубарины,-- а род он знал свой до седьмого колена,-- верой и правдой служили России, а позже и новой родине -- Узбекистану. В Андижане до сих пор работает масложиркомбинат, построенный в конце прошлого века его дедом, а паровозоремонтные мастерские и вагонное депо на станции Горчаково вблизи Ферганы тоже отстроены Шубариными и до сих пор верно служат людям нового, суверенного Узбекистана, там в цехах сохранились еще станки Сормовского завода, установленные дедом сто лет назад,-- раньше строили на совесть, навечно. Вот почему легко расставался он и с "Лидо", и с Миршабом, и с Сенатором, освобождаясь от мышиной возни ради главного поступка в своей жизни, и оттого светлела душа. Конечно, он осознавал степень риска, связанного с предстоящей операцией, но не боялся, ибо шел на это не ради корысти, а ради справедливости. Сегодня Артур Александрович ощущал свою кровную связь с историей, понимал, что настал и его час послужить народу, и оттого не ведал страха, ощущал подъем сил... Дата, обведенная красным фломастером в календаре, приближалась стремительно, вот-вот должны были поступить официальные приглашения и выездные визы в Италию, и надо было заняться билетами и заграничным паспортом для жены. Но прежде следовало заручиться поддержкой Хуршида Камалова, теперь-то он знал, что маятник его интересов, да и человеческих симпатий, резко качнулся в сторону Генерального прокурора. Откладывать встречу уже не имело смысла: Талиба в Ташкенте нет, с "сиамскими близнецами" все ясно. Вдруг Камалов отбудет куда-нибудь в командировку, надо было спешить... Шубарин потянулся к телефону, но в самый последний момент положил трубку. Он вспомнил, как, уходя из этого кабинета, Камалов сказал: "Если вы захотите вдруг со мной встретиться, шофера моего зовут Нортухта, он мой доверенный человек, он организует свидание хоть днем, хоть ночью, можете ему доверять. Запомните, парня зовут Нортухта...". Да, звонить, конечно, не следовало. Он ведь знал, что Сенатор уже однажды организовал прослушивание телефона прокурора Камалова, да тот оказался на высоте, не только разгадал трюк противников, но даже задержал некоего инженера Фахрутдинова с центрального узла связи, откуда следили за его разговорами. Знал Артур Александрович, что Сенатор имеет своего человека, осведомителя, и в стенах прокуратуры, ведал и о том, что хан Акмаль в свое время подарил Сухробу Ахмедовичу прослушивающую японскую аппаратуру. Нет, звонить нельзя было ни в коем случае... В тот же день, ближе к концу рабочего дня, когда водитель светлой, не бросающейся в глаза "Волги" протирал задние стекла машины возле прокуратуры, неожиданно объявившийся рядом молодой мужчина, обращаясь по имени, попросил: -- Нортухта, дай прикурить. Водитель цепко оглядел незнакомца и молча протянул тому коробок спичек. И тут Нортухта, не сводящий глаз с прохожего, заметил трюк, достойный иллюзиониста: за то мгновение, пока открывался коробок и вынималась спичка, в него была аккуратно вложена записка, свернутая в трубочку. Прикурив, незнакомец поблагодарил и тут же пропал из виду. В машине Нортухта прочитал следующее: "Сегодня, в полночь, буду у телефонного автомата на углу вашего дома, готов встретиться с вами, где посчитаете нужным. Важные обстоятельства". И вместо подписи две буквы -- А. А. Шофер понял, что это гонец от Шубарина, хозяин предупреждал, что через него могут выйти на экстренную встречу с ним, видимо, час пробил. Не дожидаясь Камалова, он поспешил наверх, возможно, стоило для свидания захватить какие-то бумаги. Ровно в полночь на Дархане напротив центральных касс Аэрофлота появилась машина с бесшумно работающим двигателем, хотя это была на вид самая заурядная "Волга" мышиного цвета, за рулем которой находился Коста. Как только Шубарин вышел у пустой телефонной будки, из темноты двора напротив шагнул навстречу ему молодой, спортивного вида парень. Не приближаясь, он тихо, но внятно сказал: -- Меня зовут Нортухта, мне велено проводить вас. Шеф ждет вас у себя дома... -- И на всякий случай, после паузы, добавил: -- Место встречи вас устраивает? -- Вполне, -- ответил Шубарин и пошел вслед за водителем Камалова в глубь двора. Когда вошли в подъезд, темный, как и повсюду в нынешнее кризисное время, хотя дом считался престижным и находился в респектабельном районе, сопровождающий сказал: -- Третий этаж, дверь налево, -- а сам остался в подъезде, видимо, он получил приказ подстраховать встречу. Выходило, разговор с глазу на глаз страховали и с той, и с другой стороны, где-то рядом тут находился и Коста. Едва открылись створки лифта, Шубарин увидел, как слева распахнулась дверь, и Камалов, стоящий на пороге, жестом молча пригласил в дом. Войдя в квартиру, Артур Александрович сразу почувствовал отсутствие женской руки, хотя кругом царили чистота, порядок, но это был мужской порядок, казарменный. На столе стоял не только традиционный чай, но и бутылка коньяка "Узбекистан" с закуской, и две пузатые рюмки-баккара из тонкого цветного стекла. Цепкий взгляд Шубарина выхватил на письменном столе у окна и пишущую машинку "Оливетти", и разбросанные бумаги; чувствовалось, что хозяин дома работал, по всей вероятности, он был сова, ночной человек. Хуршид Азизович поздоровался за руку, сразу пригласил за стол и сказал как-то по-свойски: -- Чертовски устал сегодня, тяжелый день выдался. Не желаете ли пропустить по рюмочке, одному как-то было не с руки, хотя и хотелось. -- И после небольшой паузы с улыбкой продолжил: -- Я думаю, нам не повредит, разговор, как чувствую, предстоит непростой, хотя, признаюсь, я ждал этого... Артур Александрович согласно кивнул,-- от хозяина исходила искренность, не свойственная людям его круга, Шубарин ведь хорошо знал высших лиц в правовых органах. Выпили, молча закусили. Хозяин дома разлил чай и, взяв свою пиалу, как-то выжидательно откинулся на спинку стула, словно приглашал гостя начать, и Шубарин заговорил, понимая, что ночь не резиновая, а обоим завтра, как обычно, предстоял до предела загруженный день. -- Меня к вам привело одно обстоятельство чрезвычайной, государственной важности. Дело, которое я задумал, в которое оказался вначале случайно втянут, на мой взгляд, должно получить ваше одобрение и поддержку, иначе бы я не обратился к вам. Но я боюсь, что одних ваших полномочий, как бы они ни были высоки, может оказаться недостаточно. Возможно, сообща мы и найдем какой-нибудь вариант, гарантирующий поддержку задуманной мной операции. Дело в том, что я со дня на день должен получить официальное приглашение на юбилей одного старейшего банка Италии... -- Оно уже сегодня пришло в МИД, можете отталкиваться от этого факта, -- мягко прервал Камалов, устраиваясь поудобнее, понимая, что разговор будет долгим и серьезным. Шубарин чуть вскинул глаза, не выказывая ни удивления, ни растерянности из-за неожиданной реплики прокурора, и продолжал: -- Я не знаю этого банка, никогда не имел с ним дел, но меня ждут на этом юбилее больше, чем любого другого гостя, хотя юбилей настоящий, просто так удачно совпало. Не буду вас интриговать, скажу сразу: дело касается тайных валютных счетов партии за рубежом. Сегодня об этом в печати уже появляются кое-какие инсинуации, не больше, фактов почти никаких. Да и я, оговорюсь сразу, мало что знаю, но мне предназначается не последняя роль в судьбе этих денег. Не будем тратить зря времени -- когда, где, как появились эти суммы, но то, что они есть, -- реальность, и примем это за аксиому. Беда оказалась в другом. Огромные средства партии, а по существу государственные, народные капиталы и значительная недвижимость за границей, в силу разных причин, оказались в собственности иностранных граждан, в свое время увлекавшихся марксизмом-ленинизмом или прикидывающихся таковыми, в общем, у людей, грешивших в молодости левацкими идеями. Сегодня с крахом коммунистической идеи повсюду, на Западе и на Востоке, с концом эры холодной войны, откровенной конфронтации деньги КПСС за границей могут пропасть бесследно. Уже есть случаи, когда хранители этих денег ликвидировали дело, сняли со счетов миллионы и исчезли в неизвестном направлении. И сегодня особо доверенные люди партии и ответственные сотрудники из спецслужб озабочены этим всерьез. В конце концов, подарить Западу ни за что ни про что миллионы долларов могут только совсем беспринципные или вороватые люди. И они разработали довольно-таки реальный план возвращения хотя бы части средств на родину... -- Так вот, оказывается, зачем навещал вас в Мюнхене пребывающий в лагере Анвар Абидович Тилляходжаев? -- от души рассмеялся прокурор. -- А я ломаю голову, почему и как ему удалось вырваться из заключения "в увольнительную" и что ему от вас надо? Вот тут настал черед удивляться Шубарину, и он не удержался, все-таки спросил: -- Вы, значит, давно знали о нашей встрече в Мюнхене? -- Да, давно, но только об этом и ничего больше, уверяю вас. Продолжайте, пожалуйста, извините, я не удержался, прервал вас. Слишком неразрешимая была для меня загадка. -- Люди, владеющие тайнами валютных счетов партии, каким-то образом прознали про мой банк, ориентированный на западных вкладчиков и рассчитанный на обслуживание этнических немцев, проживающих в пределах бывшего СССР. Германия готова оказывать им всяческую помощь, лишь бы остановить их массовый исход на историческую родину, что создает огромные проблемы для обеих сторон. В местах компактного их проживания, а еще лучше при восстановлении автономии немцев в Поволжье, как неоднократно обещал президент Ельцин, Германия готова финансировать не только массовое строительство жилья и всей инфраструктуры, необходимой для жизни, но и возведение современных промышленных предприятий и перерабатывающей отрасли в этих районах, в общем, программа на долгие годы и миллиарды и миллиарды марок. Видимо, они разузнали, что я некогда был близок с секретарем Заркентского обкома партии, ныне отбывающим срок в уральском лагере,-- лучшего посредника они, конечно, найти не могли... Прокурор Камалов с интересом слушал гостя, подозревая, что этот разговор приоткроет многие тайны, мучившие его. Шубарин между тем продолжал: -- Дело в том, что Анвар Абидович является один из тех немногих людей, бывших доверенными лицами партии. Бывая за рубежом в составе государственных делегаций, он выполнял конфиденциальные поручения КПСС, возил наличными миллионы долларов для заграничных коммунистических движений, для фирм и компаний, контролировавшихся левыми в разных странах. Эту работу не всякому доверяли. Мой периферийный банк по всем параметрам подходит, чтобы потихоньку, при каждой удобной возможности, перегонять валютные средства из Европы, Америки, Африки, Бразилии, Мексики, Ближнего Востока, Японии, Южной Кореи. Им нужен был не только солидный банк, но и надежный человек, кому они могли бы доверять гигантские суммы, чтобы потом, дома, так же легко их изымать для нужд партии, упраздненной ныне во всех республиках и переставшей быть ведущей в главной ее цитадели -- России. Анвару Абидовичу устроили многочасовой допрос, выспрашивая все обо мне, и тот, смекнув, в чем дело, понял, что это его шанс выйти на свободу. Хотя, может быть, он вполне искренне хотел помочь партии, искупить перед ней свою вину. Тут оказалось весьма кстати, что я не вышел из КПСС, нигде публично и печатно ее не хаял и не хулил, хотя я не разделял и не разделяю убеждений коммунистов, ввергнувших Россию в 1917 году в десятилетия хаоса и горя. В общем, Анвар Абидович, в надежде уговорить меня и воспользоваться шансом спасения, поручился за своего друга Шубарина. Конечно, он догадывался, что поставил на кон свою жизнь, вы ведь знаете нравы и порядки партии и зоны -- несчастный случай в лагере не редкое явление, да и самоубийство организовать не проблема. Заручившись согласием Анвара Абидовича, они срочно доставили его в Мюнхен и организовали встречу со мной прямо среди бела дня, в русском ресторане, где я имел привычку обедать по воскресеньям. Артур Александрович, попросив разрешения закурить, достал сигареты, но, не зажигая огня, словно боясь упустить время, продолжал говорить: -- Анвар Абидович обстоятельно ввел меня в курс дел, он все-таки по образованию экономист и неплохо знает банковское дело. Можно сказать, что я согласился сразу, ибо выбора не видел: на другом конце этого предложения, как на картах, стояла его жизнь, я это хорошо понимал. Впрочем, не согласись я, наверняка и моя бы жизнь оказалась под угрозой, спецслужбы не любят шутить, тем более цена такой тайны -- миллиарды... Но это лишь первопричина моего добровольного согласия. Позже, еще в Германии, я стал собирать сведения о наличии таких денег в немецких банках и успел напасть на их след, хотя это стоило мне немалых личных средств,-- на Западе информацию, тем более такую конфиденциальную, даром не получишь. Там же, в Мюнхене, я все чаще и чаще возвращался к беседе с Анваром Абидовичем в отеле "Риц", куда я вывез его специально, чтобы оторваться от спецслужб, и до сих пор жалею, что не записал наш разговор на диктофон. Тогда Анвар Абидович подробно ответил на все мои вопросы, и главный из них заключался в следующем -- как образовались эти средства за рубежом? Он не скрывал, что при всевластии КПСС государственные средства было трудно отличить от денег партии, коммунисты все считали своей собственностью. Постепенно я пришел к твердому и единственному убеждению, что эти деньги принадлежат вовсе не КПСС, а обобранному и обманутому народу, и мой долг вернуть их на родину. Прокурор Камалов вдруг встал и нервно прошелся по комнате, потом, вернувшись к столу, глядя на Шубарина в упор, спросил: -- А вы представляете, что может случиться с вами, если они почувствуют подвох, я уже не говорю о том, если вам удастся эта операция? -- Я понимаю, что задумал и чем придется заплатить при любом раскладе, но отступать не намерен. Слишком высока ставка, чтобы думать о себе. Вам ли объяснять, что редкому мужчине выпадает такой шанс -- послужить народу, Отечеству... -- Ну, что касается вас, вы уже рискуете во второй раз на моей памяти, Артур Александрович,-- ошарашил вдруг хозяин дома. -- Почему во второй? -- не сообразил сразу Шубарин, все его мысли были заняты предстоящей встречей в Милане, он рвался в бой. Камалов снова вернулся на место, взял предложенную Шубариным сигарету и, разминая ее в пальцах, объяснил: -- Разве ваше письмо, адресованное мне в прокуратуру, в котором вы сообщали о конкретных хищениях, экономической диверсии и валютных операциях в Москве, Прибалтике, в портах Дальнего Востока и у нас в Ташкенте, когда чуть было не похитили через подставных лиц три миллиарда рублей, предназначенных на развитие Кашкадарьинской области, было меньшим риском, чем ваша новая затея? Ведь мы тогда успели принять жесткие меры, и результат вам известен. И в первом, и во втором случае расплата одна -- головой. Я помню ваши слова в начале письма, вы говорили, чтобы я не обольщался, вы, мол, человек из противоположного лагеря, просто не можете спокойно видеть, как разворовывают державу, и что наши пути в определенных обстоятельствах могут сойтись. Я верил в нашу встречу и рад, что вы решились сделать ответный шаг. Мы с вами одинаково смотрим на судьбу Отечества... Шубарин, протянув огонек зажигалки прокурору, спросил: -- И о том, что я написал письмо в прокуратуру, вы тоже знали давно? -- Нет, представьте себе, об этом я догадался только сейчас. Я уже лет десять, если не больше, не встречал человека, который бы с волнением произносил слова "Отечество", "держава"... В письме вашем тот же тон, те же интонации, что я слышу сейчас, та же боль за Отечество, державу, и слова эти вы написали с большой буквы... -- Наверное, об этом можно было бы еще поговорить, -- продолжил Шубарин, -- но ночь коротка, а мне еще долго рассказывать, так что и продолжу, с вашего позволения... Теперь я перехожу к сложностям, нравственным и политическим, возникшим неожиданно. Разговор в Мюнхене произошел до известных августовских событий в Москве, или форосского фарса, как вам будет угодно, до парада суверенитетов, образования СНГ. Сегодня выясняется, что нет никакого СНГ, мы все предоставлены сами себе. Нравственная сторона ситуации для меня немаловажна, ибо не из-за денег я ввязался в эту историю. Когда в Германии я пришел к окончательному выводу, что постараюсь вернуть деньги на родину, я имел в виду всю огромную страну -- от Балтики до Тихого океана. Но как теперь поделить эти деньги, принадлежащие всем, если сегодня на территории бывшего СССР появилось столько суверенных государств? В любом случае справедливо не получится, ибо наша жизнь политизирована до крайности. Мой банк находится на территории суверенного Узбекистана, и я должен считаться с его законами, с его авторитетом, и международным в том числе. Верни я деньги в Узбекистан и попытайся разделить их справедливо, это все равно вызовет раздражение в каких-то регионах, что навредит нашему молодому государству. Я долго ломал над этим голову и даже хотел отступиться от задуманного, но оставлять зажиревшему Западу миллиарды, украденные у обнищавшего народа, мне тоже не по душе, не по-мужски это, не по-русски, и я искал и искал пути. Куда направить деньги в случае удачи, чтобы это послужило на благо обществу, интересам максимального количества жителей бывшего СССР? Иначе меня не поймут нигде, особенно в Узбекистане, где живет уже пятое поколение Шубариных. И я, кажется, нашел выход, который должен получить поддержку... Шубарин видел, с каким интересом слушал его Камалов, видимо, и не предполагавший такого поворота в чисто финансовой операции. -- Я решил в случае удачи все деньги направить на восстановление погибающего Арала, его судьба конкретно касается более семидесяти миллионов человек, живущих в регионах и зависящих от этого уникального внутреннего моря, а последствия его гибели уже отражаются на климате всей территории бывшего СССР. В Ташкенте, оказывается, уже несколько лет существует комитет по спасению Арала... Я немедленно связался с ними, получил обстоятельные материалы, доклады, подготовленные для ЮНЕСКО, заключения международных экспертов, особенно в той части, что касается финансирования программы спасения. Положение настолько серьезно, что я, не дожидаясь результата задуманной операции, уже перевел им четыре миллиона рублей на текущие дела, на привлечение экспертов. Это нравственная часть проблемы, возникшая в ходе подготовки операции... Другая проблема -- можно назвать ее технической -- уже вне моей компетенции, мне одному с ней не справиться. Возникла она из-за политической ситуации, изменения границ. Раньше существовала единая банковская система, и рычаги ее находились в Москве. Сегодня я живу в другом государстве, с собственной банковской концепцией, которая еще не устоялась, да что там -- еще не сформировалась. Идет поиск, законы принимаются и тут же отменяются, все делается путем проб и ошибок. А мое дело не должно зависеть от случая, и откладывать его нельзя, наверняка у заказчиков есть запасной вариант, и не один, при малейшем моем колебании они поставят на мне крест. При такой нестабильности банковской системы мне необходима надежная страховка на государственном, правительственном уровне, причем поддержка тайная, негласная. Повторяю, дело идет о миллиардах долларов. Как вы понимаете, первый же ревизор-взяточник засветит всю операцию... Шубарин замолчал и потянулся к чайнику. Молчал и прокурор, делая быстро какие-то записи на клочке бумажки. -- Хватит ли у вас полномочий, Хуршид Азизович, чтобы подстраховать такую операцию, и насколько это будет законно? -- спросил Артур Александрович после затянувшейся паузы. Камалов встал, взял пустой чайник и, прежде чем направиться на кухню, сказал с улыбкой: -- Ну и крепкий арбуз вы выкатили к середине ночи, господин банкир, без нового чайника да, пожалуй, и рюмки, не разобраться. Я сейчас... Он исчез на кухне, где на маленьком огне у него кипел чайник, а вернувшись за стол со свежим чаем, прикрыл чайник бархатным колпаком, на манер русской чайной бабы. Плеснул в бокалы еще немного коньяка, и они выпили молча. -- Что касается моих полномочий -- их явно недостаточно, -- прервал молчание прокурор. -- Насчет законности... Уже будучи полковником, отслужив семь лет в угрозыске, проработав прокурором и в Ташкенте, и в Москве, защитив докторскую диссертацию в закрытом учебном заведении КГБ, я год стажировался в Интерполе, в главной штаб-квартире в пригороде Парижа. На Западе -- и во Франции, и в Италии, и в Германии -- с согласия генеральной прокуратуры страны иногда ведутся игры с наркомафией или иными криминальными структурами, пытающимися отмыть неправедно нажитые деньги. Там ведь иметь деньги -- еще не все: чтобы вложить их в дело, надо подтвердить, откуда они к вам попали и учтены ли в ваших декларациях о доходах. Мало кто знает, что в США, например, любая покупка свыше десяти тысяч долларов автоматически фиксируется и для ФБР, и для налоговой инспекции. Вот отчего у них казна не пустует, ничто не проходит мимо налоговой инспекции, хотя и нарушений сколько хочешь, но попался -- заплатишь сполна. Как вы выразились, мы молодое государство, и все у нас в стадии становления, нет пока законодательной базы, и, видимо, долго еще каждый конкретный случай будет рассматриваться отдельно. Ваше предложение неординарное, и оно заслуживает не только внимания, но и поддержки. По крайней мере меня ни уговаривать, ни убеждать не нужно, я уже сторонник вашей идеи. Но нас мало, вы правы, нужна поддержка на государственном уровне, но как ее без шума заполучить? -- Вы не вхожи к президенту? -- попытался сразу взять быка за рога Шубарин. -- Нет, не вхож, -- спокойно ответил прокурор. -- Думаю, на этом этапе он запретил бы и мне, и вам проведение подобной операции. Он думает о престиже молодого государства, а эту вашу инициативу могут истолковать по-всякому. Вот если бы нам удалось провернуть возвращение крупных сумм из двух-трех стран, возможно, тогда и следовало поставить его в известность. Особенно если будем располагать документами, что бывший генсек Горбачев до последнего дня пребывания в Кремле финансировал из тайной кассы все левацкие движения в мире, вплоть до самых одиозных, и это в то время, когда собственным пенсионерам не хватает денег для физического выживания. Видя, как приуныл Шубарин, он сказал веселее: -- Не вешайте носа, я ведь не сказал, что вы затеяли безнадежную игру. Ясна только наша с вами судьба: в случае провала вы рискуете лишиться жизни, а я, к радости многих, должен буду уйти в отставку. Давайте думать, может, у вас есть другое предложение, чтобы не обременять президента... -- Говорят, новый отдел по борьбе с мафией, который вы организовали, как появились в Ташкенте, полностью укомплектован работниками КГБ, и это, мол, вам удалось лишь потому, что почти все руководители этой могучей организации в прошлом ваши студенты, или, точнее, курсанты... -- Да, отделы по борьбе с организованной преступностью -- одна из тем моей закрытой докторской диссертации. Она имела гриф "Совершенно секретно" и дальше Политбюро и высших чинов МВД и КГБ не пошла, хотя я защитился в 1975 году, столько лет мы упустили,-- в голосе Камалова прорвалась горечь. -- На стажировке в Интерполе, о которой уже упоминал, я уже тогда обнаружил следы нашей мафии на Западе и описал это в обстоятельном докладе, направленном по тем же адресам. Нельзя сказать, что мои работы остались совсем не замеченными, меня стали включать в комиссии по разработке стратегических программ по борьбе с организованной преступностью. В общем, признали специалистом по мафии. Внимательнее всех с моими работами ознакомился Андропов, я с ним встречался дважды с глазу на глаз, думаю, КГБ кое-что использовало из моих разработок. Когда в Москве, работая районным прокурором, я наступил на хвост одному из кланов, приближенных к Брежневу, и у меня были крупные неприятности, спас меня именно Андропов. Отправил в Вашингтон руководителем службы безопасности нашей миссии в США, оттуда меня и вытянули в Ташкент. Да, я короткое время вел курс специальных дисциплин в закрытых учебных заведениях КГБ, был единственным преподавателем-узбеком, и, естественно, слушатели из Узбекистана тянулись ко мне, бывали дома. Так случилось, что нынешний шеф службы безопасности республики генерал Бахтияр Саматов и оба его зама -- мои студенты, и я пользуюсь их поддержкой. Только благодаря Саматову в свое время я арестовал хана Акмаля... Впрочем, какое имеет отношение служба безопасности к нашим баранам? Ведь по конституции я стою выше службы безопасности, она поднадзорна прокуратуре. -- Чувствуется, что вы долгое время не жили на родине, -- улыбнулся гость. -- По моим данным, Саматов и президент выходцы из одной махалли, одногодки, учились в одной школе и даже закончили один и тот же факультет экономики известного транспортного института. А англичане говорят, что школьный галстук выше родни... И шефом КГБ Саматов стал раньше, чем его однокашник президентом, так что двигались они параллельно и своими путями, оттого у них добрые отношения... -- Я понял, на что вы намекаете, но на этом этапе нельзя подключать президента, иначе загубим задуманное вами... -- Камалов помолчал, потом задумчиво сказал: -- А что, зерно в вашем предложении есть. Поступим, как и в случае с ханом Акмалем: проигнорируем высшую власть, сделаем вид, что это в нашей компетенции. Думаю, генерал Саматов поддержит нас, и мы вдвоем возьмем ответственность на себя, сославшись на тайну операции. Для этого вы уже сегодня с утра должны изложить письменно на мое имя и на имя шефа службы безопасности все, о чем сейчас рассказали, и приложить все документы, полученные от комитета по спасению Арала, теперь они вам не нужны. Это будет секретный документ, которому мы дадим ход, и, сославшись на государственную тайну, изолируем от любопытных все то, что вы посчитаете нужным. У входа в прокуратуру для граждан висит особый почтовый ящик, которым, кстати, активно используются, ключ от него хранится у Татьяны Сергеевны Шиловой из отдела по борьбе с мафией. Если я получу документы к обеду, я тут же встречусь с генералом Саматовым и найду возможность поставить вас в известность о принятом нами решении. Не исключено, что он лично захочет встретиться с вами, уточнить какие-то детали, дело вы затеяли непростое, и оно требует продуманной страховки. -- Потом после некоторой паузы Камалов задумчиво произнес: -- А я и не знал, что генерал Саматов однокашник с нашим президентом, он никогда не говорил об этом. Теперь понятно, почему мне иногда позволяется самодеятельность и, по существу, не вмешиваются в дела прокуратуры... -- И сразу вернулся к прежнему разговору. -- Встретиться с Саматовым надо обязательно. Не исключено, что вам нужно будет вывезти семью в какую-нибудь страну, да и самому при случае придется отсиживаться там и год, и два, а без содействия службы безопасности это нелегко. -- И тут же, без подготовки, словно залп, последовал вопрос: -- А зачем приезжал к вам в Мюнхен вор в законе Талиб Султанов? Вы увлеклись лишь партийными деньгами, а отсюда вам уже исходила реальная угроза. -- Ну, с этим я разберусь как-нибудь сам. Приезжал Талиб за тем же, что и бывший секретарь обкома Анвар Абидович, -- с предложением отмывать через мой банк деньги европейской наркомафии и доходы от преступности. Нынче в Европе и Америке проводить подобные операции становится все труднее и труднее, Интерпол повсюду наступает им на хвост. В нынешнем году и в Англии, и в Италии попалось на этом несколько крупных банков. Да и деньги за это берут немалые, поэтому они потянулись сюда к нам, на Восток, хотят воспользоваться ситуацией, когда молодые государства рады любым долларовым инвестициям и не будут тщательно копать их прошлое. Верный расчет, между прочим, многие банки в Прибалтике поднялись на этом... -- И как же вы решили поступить с этими деньгами в случае удачи? -- настороженно спросил Камалов, подумавший на мгновение, как и всякий прокурор, что Шубарин в благодарность за возвращение партийных денег попросит индульгенцию на незаконные операции с деньгами преступного мира, и казна государственная от этого только выиграет. Впрочем, незаконность таких операций подтвердить трудно. Для безопасности нужно, чтобы власти смотрели на деятельность банка сквозь пальцы, тогда и овцы будут целы, и волки сыты, так поступают во многих слаборазвитых странах, чтобы любыми путями оживить приток валюты. -- Я поступлю с ними так же, как и с партийными деньгами, -- они осядут здесь, в Узбекистане. Вы наложите официальный арест, так поступают во всем мире, я консультировался, -- ответил, не задумываясь, Шубарин. -- Да, крутые дела замыслили, отчаянный вы человек. Собираетесь с мафией в одиночку воевать? А знаете ли вы, что Талиб вчера из Москвы по подложному паспорту вылетел в Германию? -- Видя, как встрепенулся Шубарин, прокурор продолжил: -- Наверняка и вы следите за его передвижением, но мне это удобнее, и у меня шансов не упустить больше. И нынче он не в Мюнхен отправился, за ним присмотрят, как и в прошлый раз. Я ведь говорил, что мой долг оградить вас и ваш банк от уголовных посягательств, что я и делаю. Не возражаете, Артур Александрович? -- Нет, не возражаю. Но хочу пояснить, чтобы не было двусмысленности и не пахло игрой в героя. Я не искал ни партийных денег, ни воровских, так случилось, что пути наши пересеклись. И по-мужски, и по-человечески я не могу отступиться, я хочу выполнить свой гражданский долг... Впервые за время встречи Шубарин разволновался и осекся, он очень хотел, чтобы его правильно поняли. -- Хорошо вы сказали -- гражданский долг, -- прервал затянувшуюся паузу прокурор. -- Слова эти уже становятся музейными, архивными, к сожалению. Но и я вернулся из Вашингтона на родину только по одной причине -- так я понимал свой гражданский долг... -- И вдруг сразу, без перехода, как случалось не однажды за эту ночь, спросил: -- А почему, если у вас была предварительная договоренность, они все-таки похитили вашего американского друга? Камалов старался разобраться во всем до конца, ведь ему придется подробно, в деталях, знакомить с ситуацией генерала Саматова. -- Они попытались вначале внедрить на одну из руководящих должностей в банке своего человека, чтобы быть в курсе дел. -- Они назвали фамилию? -- спросил с надеждой прокурор. -- Нет. Сказали, назовут, если я дам принципиальное согласие о назначении. На другой день они предложили другой вариант -- снабжать их регулярными сведениями о богатых вкладчиках, о крупных денежных потоках, куда они движутся, в какие дни изымаются. Я не согласился, хотя и угрожали. Но я сказал, что разговор, начатый в Мюнхене, я готов продолжить, и это, мол, представляет для меня интерес. Тогда они и выкрали Гвидо, чтобы взять меня на испуг. -- Если у Талиба, а точнее, людей, стоящих за ним, долгосрочная программа, вам, Артур Александрович, одному на два фронта не справиться, вы где-то можете дать осечку. Мне ясно, что в Италию вас должен сопровождать человек Саматова, там есть толковые ребята со знанием языка. Он посмотрит со стороны, кто и как будет осуществлять за вами догляд, заснимут всех, кто будет прямо или косвенно связан с вами и Анваром Абидовичем. Имея портретную галерею, мы проверим всех по картотеке и очертим круг лиц. Возможно, выстроим еще два-три круга, туда войдут люди, с кем будут общаться ваши компаньоны после встречи. Эта работа для нас не в новинку. По таким крупным операциям мы сотрудничаем со всеми бывшими коллегами по СССР, потому что понимаем, чем грозит сращивание преступного мира Запада и наших мафиози. У вас своеобразная биография, уважаемое в разных слоях общества имя, а сведения, полученные нами совместно, позволят вам в дальнейшем увереннее вести игру. Теперь вернемся к Талибу. Когда он прилетит из Германии, то наверняка встретится с вами, ведь они, кроме предложения, никаких карт перед вами не раскрыли. Как только появятся варианты по деньгам наркомафии, я вызову из Москвы нескольких специалистов, они на таких операциях собаку съели. Возможно, их придется взять в штат, они хорошо знакомы с работой в банках, будут всегда при вас, и при необходимости вы сможете, не вызывая подозрения, брать их с собой в командировки и даже за рубеж. Если вы, конечно, не возражаете? Хуршид Азизович невольно глянул в окно и сказал удивленно: -- Уже светает. Действительно, оказывается, ночь не резиновая, но нам удалось многое обговорить. Что ж, удачи вам в задуманном деле. Жду днем официального обращения... -- И, встав, протянул на прощание руку. У самой двери в тесном коридорчике, когда они стояли вплотную друг к другу, Шубарин вдруг неожиданно сказал: -- Я должен поставить вас в известность, что в прокуратуре есть предатель и идет утечка информации. К сожалению, я не знаю кто, но за то, что он есть, ручаюсь головой. -- Я знаю. Сейчас идет интенсивный сбор материала на него. Человек ведет двойную жизнь, мы хотим взять его с поличным и сохранить как главного свидетеля, вместо ушедшего в мир иной Артема Парсегяна. Кстати, повторное, тайное расследование, проведенное по моему настоянию, установило, что он был отравлен, но как и кем, остается загадкой до сих пор. -- Да, чуть не забыл. У предателя есть японский прибор для прослушивания разговора сквозь стены и для перехвата телефонных бесед. -- Вот это уже серьезно, спасибо. Надо бы и застукать его с этой штукой в руках. И прокурор распахнул дверь в темноту лестничной площадки, выпуская гостя. XXV Сенатор покинул банк злым и раздраженным. Все худшее, чего он опасался, сбылось: Шубарин догадался, что он в свое время снял копии с документов, похищенных в Лас-Вегасе прокурором Азлархановым. Утешало одно -- он сумел скомкать концовку встречи, оставив Шубарина в крайней неопределенности и тем самым получив жизненно важную отсрочку в десять дней, а ведь Японец наверняка рассчитывал сегодня же получить ответ на все мучавшие его вопросы. В этот отпущенный Шубариным срок следовало четко определить свои позиции: прийти вместе с Миршабом с повинной и покаяться или же в позе обиженного удалиться от Японца и попытаться столковаться с его врагами, прежде всего с неким Талибом Султановым, уже дерзнувшим встать банкиру поперек дороги. Если бы не Тулкун Назарович, разболтавший Шубарину в подробностях, как Сухроб занял пост в Белом доме, можно было бы продолжать игру в униженного и оскорбленного подозрением, но тут крыть нечем -- ясно, что сведения для шантажа матерого политика-пройдохи были извлечены из похищенного кейса. Десять дней... десять дней... Почему-то настойчиво билась в мозгу эта цифра, не давая покоя. И вдруг до него дошло, что через десять дней его обложат со всех сторон люди, чьи тайны он хранит у себя дома в подлинных записях и в памяти компьютера. Сенатор легко представил себе череду их лиц. Многие по сей день занимали видные посты, но и те, кто временно оказался не у власти, обладали огромным влиянием. Были среди них и уголовные авторитеты, эти особенно не любят письменных подтверждений своих деяний, они и от живых-то свидетелей избавляются, особо не задумываясь, просто так, на всякий случай, а уж от человека, специально хранившего компромат на них... этому оправдания и вовсе не найти. Да и сам Тулкун Назарович, по существу сдавший его Шубарину, но кого Сенатор считал все-таки своим союзником, наверное, не обрадуется, когда узнает от Шубарина, сколько еще компромата, кроме историй братца Уткура, хранится на него самого в чужих руках. Такая перспектива привела бы в уныние кого угодно, но только не Сенатора, хотя он понимал, в какой тупик себя загнал. Но ведь кроме Шубарина и Тулкуна Назаровича, на него охотился и прокурор Камалов, хватку которого он хорошо знал и не обольщался своей свободой. Но пока, в эти десять дней, у него будет только один противник - Камалова (в порядочности Шубарина он не сомневался: тот начнет действовать только по истечении срока ультиматума), и этими днями следовало распорядиться с толком. Достоинства Японца, коих было немало и которые Сухроб Ахмедович хорошо знал, сегодня оказались его слабыми сторонами, и надо было использовать именно эти уязвимые места своего бывшего патрона. Так рассуждая, он незаметно для себя вырулил машину к чайхане в старом городе, где еще недавно завтракал с посланником Сабира-бобо, золотозубым Исматом. Время близилось к обеду, и он не стал спешить ни домой, ни к Миршабу, а припарковал машину в тени вековой чинары, обвешанной клетками с перепелами. Хотелось побыть одному, взвесить все "за" и "против" своих выводов и решений. Рынок, похоже, расшевелил людей и в неторопливой Средней Азии, в чайхане, на удивление, оказалось малолюдно, лишь знакомые старики в зеленых чалмах занимали почетный угол в ковровом зале, на улице, на айванах ни единого человека. Только чайханщик, склонившись подобострастно на его приветствие, ладил во дворе дымящийся мангал, видимо, какая-то компания должна была подъехать на шашлыки. Не успел Сенатор расположиться на самом дальнем айване во дворе, в тени виноградника, как чайханщик тут же поставил перед ним поднос с чайником и горячей лепешкой. Решился вопрос и с обедом, хозяин действительно ждал компанию на шашлыки из свежей баранины, так что он вполне мог рассчитывать на дюжину палочек и для себя. Но какой там был баран, хорошее ли мясо, как обычно, не думалось, мысли вновь вернулись к разговору на четвертом этаже банка. И неожиданно для него стало ясно, как день, что его явка с покаянием, с возвратом копий документов Шубарину ничего не даст, кроме унижения. Вряд ли Японец простит, а главное, уже не будет доверять, как прежде, -- ведь он не раз говорил: обманувший однажды... Как ни жаль, назад хода к Шубарину не было. Но и вступить открыто в конфронтацию не хватало сил, слишком разные возможности, и финансовые в том числе... И тут он почувствовал, в какую западню попал, такой безысходности он не чувствовал даже в тюрьме, тогда у него шансов на свободу казалось гораздо больше. Но неожиданно припомнившаяся жизнь в тюрьме выудила из памяти то, как Миршаб догадался через газету передавать новости с воли, даже самые тайные, включая советы адвокатов и прогнозы на будущее страны и республики. И он невольно улыбнулся -- вспомнил, как тогда, в "Матросской тишине", уверился, кажется, на всю жизнь, что безвыходных ситуаций не бывает, всегда есть выход, путь к решению любой проблемы, только его надо найти, как гениально отыскал его Миршаб. -- Будем искать, -- сказал себе Сенатор и направился к "жигуленку" за фляжкой с коньяком. Несмотря на громадные штрафы ГАИ, он позволял себе водить машину под хмельком. Впрочем, его редко останавливали, а точнее -- никогда. В Ташкенте гаишники имеют особый нюх на власть имущих людей, хотя тут, на Востоке, надо честно сказать, не прячутся за правительственными номерами, как в Москве, скажем, или в Тбилиси, не охотятся за особыми правами в пластиковых обложках и не козыряют служебными удостоверениями, таких видят издалека, чуют за версту, понимают без объяснений, с одного взгляда: Восток -- штука тонкая. Обед в одиночку удался на славу не только из-за шашлыков из мелкорубленых бараньих ребрышек и нежнейшей печенки, но и потому, что он вновь собрал свою волю в кулак, определился, с кем ему по пути. Акрамходжаев ощутил, что внутри него включился счетчик, равный десяти дням, за которые он должен был найти способ нейтрализовать или уничтожить Шубарина, тут, как и в случае с Камаловым, поставлена на кон его судьба, ничьей быть не может, ибо на прозябание он не согласен. И первое, что он надумал -- до вечернего самолета в Москву -- увидеться с Миршабом и постараться внушить тому, какая смертельная опасность грозит ныне и ему от их прежнего покровителя и компаньона Шубарина. Сенатор понимал: чем больше людей он убедит в опасности, исходящей от Шубарина, тем легче ему будет бороться с ним, а Миршаб пока обладал и официальной властью,-- ее обычно используют в борьбе с личными врагами. Вдвоем с Миршабом ему надо придумать повод, чтобы сразу рассорить выходящего из тюрьмы хана Акмаля с Шубариным, и потому он мысленно благодарил Сабира-бобо за то, что тот заставил его поехать в Москву. Выходило, что он единственный печется об опальном хане, а люди, изведавшие жесткость тюремных нар, ох как придают значение даже малейшему вниманию, и наоборот, любое равнодушие возводят до таких высот! Из чайханы уезжать не хотелось, хотя время и поторапливало, и он вдруг понял, отчего не спешит к Миршабу, к своему закадычному дружку со школьной скамьи, компаньону и подручному. Да, ему льстило, что их называют "сиамскими близнецами", верят в их дружбу, в преданность Миршаба. Но после разговора с Шубариным в банке на память пришла фраза из какого-то американского боевика: "из беды выбираются в одиночку", или "каждый спасается сам", или что-то в этом роде, очень похоже на знаменитую фразу О.Генри: "Боливар не выдержит двоих". Во всех планах, что промелькнули в голове тут, на айване махаллинской чайханы, присутствовал вариант только собственного спасения, ставка делалась на свое благополучие, свободу, карьеру -- и Сухроб честно признался себе в этом. Хотя знал, что для Камалова они с Миршабом идут в одной связке, ведь прокурор наверняка догадывался, кто стоит за смертью главного свидетеля Артема Парсегяна, да и для Шубарина они составляют единое целое, поэтому он потребовал, чтобы пришли вдвоем с Миршабом на покаяние через десять дней и вернули бумаги. Собираясь на встречу со своим другом, он знал, что ради спасения жизни, политической карьеры он не остановится ни перед чем, и если надо будет, пожертвует и Миршабом -- больше в тюрьму ему не хотелось. Откровения насчет Миршаба, с которым он мысленно уже распрощался, придали как бы второе дыхание его фантазии, раскрепостили сознание, которое и без того не обременяло себя ни моральными, ни нравственными запретами. Он вспомнил, как среагировал на сообщение Газанфара о Шубарине после своей удачной поездки в Аксай к Сабиру-бобо. Тогда он решил: если каким-то образом обнаружится связь Шубарина с прокурором Камаловым, помогшим освободить Гвидо Лежаву, то он постарается непременно стравить человека, выкравшего американца, с Японцем. Сегодня после неприятной беседы с глазу на глаз с Шубариным необходимость в подтверждении такой связи отпала: время и обстоятельства уже развели их по разные стороны баррикад, а значит, он должен найти убедительный повод для Талиба или людей, стоящих над ним, поквитаться с Шубариным. И он вновь пожалел, что Талиба нет в Ташкенте. Но развивая эту версию, тут же резонно подумал: "А с чем бы я пошел к Талибу? У них ведь с Шубариным могли быть финансовые интересы, которых он никогда не сможет решить со мной, у меня ведь нет за спиной могущественного банка". Тут, желая заполучить союзника, следовало действовать осторожно и наверняка -- он мог в лице Талиба обрести и врага. Значит, все упиралось не только в Газанфара, которому он поручил выведать, почему Талиб встречался с Шубариным и почему он выкрал его гостя на презентации в "Лидо", но и в прокрустово ложе десяти дней, определенных Японцем. Вряд ли он сможет действовать быстро и оперативно за гранью отпущенного срока, когда Шубарин натравит на него многих власть имущих людей и уголовников. И он порадовался, что среди бумаг нет компромата на Талиба Султанова, иначе контакт был бы невозможен ни при каких обстоятельствах. "А может, следует настропалить Талиба и против прокурора Камалова? -- пришла неожиданно дерзкая мысль. -- Ведь это он подсказал Шубарину, кто выкрал Гвидо Лежаву, и даже назвал адрес, где тот содержится. Хорошо бы руками Талиба расправиться со всеми своими врагами",-- подумал Сенатор, пытаясь шире развить тему, и вдруг нашел применение Талибу при любом раскладе, даже если и не войдет с ним в сговор. "Вот уж обрадуется этой идее Миршаб!" -- возликовал Сенатор. Миршаб после трех неудачных попыток покушения на жизнь прокурора Камалова остро переживал провалы и искал новых стрелочников, на которых можно было бы переложить очередное покушение. Турки-месхетинцы, чьи следы якобы остались на месте преступления, уже не казались убедительными и не принимались всерьез. И вот на такую роль Талиб, которого он еще и в глаза не видел и на чью помощь рассчитывал в борьбе с Шубариным и с Камаловым, вполне подходил -- фигура достойная, авторитетная. Тут нужную версию и варианты отработать нетрудно -- при их-то с Миршабом опыте следственной и прокурорской работы. Мог помочь и Газанфар. И если уж выпадет самому сводить счеты с "москвичом", а не исключался и такой вариант, то ему нетрудно будет запутать свой след, как случилось во время ограбления прокуратуры, когда он организовал похищение кейса Шубарина с секретными документами и направил внимание следствия на Ростов из-за татуированного взломщика по кличке Кощей. "Ай да Сухроб! Молодец!" -- похвалил себя Сенатор и в хорошем настроении поехал к Миршабу в Верховный суд. Мысль о том, что он готов предать его, как и Талиба, уже спряталась где-то в глубинах памяти до подходящего случая. С Миршабом он пробыл до вечера, они многое обсудили и даже наметили несколько вариантов, как рассорить хана Акмаля с их бывшим патроном Шубариным, но каждый из планов годился лишь при удобном случае и при определенном настроении аксайского Креза, они хорошо знали его нрав. В одном решении они оказались едины: не идти на покаяние к Японцу и не признаваться в том, что вскрыли кейс и сняли копии с его сверхсекретнейших документов. Это признание рано или поздно могло стать чьим-то достоянием, кроме Шубарина, и на их карьере, а то и жизни можно было бы поставить крест. А пока оставался шанс избавиться и от Камалова, и от Шубарина. Одним убийством больше, одним меньше, срок один -- как говаривал иногда их подельщик покойный Артем Парсегян. С тем Сенатор и отбыл в Москву -- освобождать хана Ахмаля из подвалов Лубянки. XXVI Покинув дом прокурора Камалова почти на рассвете, Шубарин вернулся в свой особняк в старом городе, но укладываться спать не стал, хотя отдохнуть не мешало. Он прямиком направился в крытый бассейн, примыкавший к его знаменитому саду, и с наслаждением поплавал, то и дело возвращаясь мыслями к полуночной встрече на Дархане. Позади была бессонная ночь, впереди трудный день, но усталости не чувствовал, наоборот, ощущал прилив сил. Теперь он знал причину этого подъема: наконец-то он определился и тут же обрел так необходимое душевное равновесие. Обнадеживало и то, что его непростые решения были поняты и одобрены, а ведь могло выйти и по-иному,-- наверху нечасто встречаются самостоятельные люди. После плавания он принял контрастный душ и, стараясь не разбудить домашних, поднялся к себе, в рабочий кабинет на втором этаже. Изящная итальянская кофеварка, с которой он не расставался и в командировках, стояла на сервировочном столике рядом с письменным столом, и он стал готовить себе большую чашку кофе с пенкой, мысленно обдумывая послание на имя шефа службы безопасности республики генерала Саматова и Генерального прокурора. Затем набирал текст на компьютере и работал долго, часа два, пока снизу не позвали к завтраку. В это время он загонял готовый материал в память компьютера, а два экземпляра хорошо отпечатанного текста на шести страницах уже были тщательно вычитаны и подписаны. После разговора с прокурором Шубарин понял, что встречи с генералом Саматовым ему не избежать. Дело, которое они затевали, было не только государственного, а скорее международного масштаба. Если в случае с деньгами преступного мира у правоохранительных органов имелся какой-то опыт, впрочем, до сих пор только теоретический,-- но по этому всегда можно было получить консультацию хотя бы в "Интерполе", где, оказывается, некогда стажировался "москвич",-- то во втором случае, с партийными деньгами, придется работать впервые, вслепую, отрабатывая детали в ходе операции. И тут, конечно, прокурор Камалов прав: необходимо иметь для страховки мозговой центр, состоящий из специалистов, которых в бывшем КГБ с избытком, они-то и выработают и стратегию, и тактику. Разговор с прокурором пошел на пользу, Артур Александрович увидел затеянное как бы со стороны, а точнее как в голографии -- объемно и насквозь, и понял, что одному ему не справиться. Действовать на два фронта без страховки -- чистый авантюризм, впрочем, он это понимал, оттого и настоял на встрече с Камаловым. Идея насчет специалистов по борьбе с отмыванием преступно нажитых за рубежом денег, которую предложил "москвич", конечно, разумная, о такой поддержке он и мечтать не смел. И семью спрятать где-нибудь в Европе на время, пока не утихнут страсти, без Саматова тоже будет нелегко. Поэтому письмо оказалось столь подробным, с планами, с выкладками, чтобы можно было сразу, не теряя времени, подключить специалистов к операции, ведь день отлета в Милан приближался. Два письма в одном конверте оказались в почтовом ящике у входа в прокуратуру республики к началу рабочего дня, и Татьяна Шилова, предупрежденная Камаловым, внесла их к нему сразу после утреннего совещания, объявленного накануне. Принимая пакет, прокурор поинтересовался: -- А как у вас отношения с Газанфаром? Получив ответ, предупредил: -- Возможно, на днях появится необходимость передать ему кое-что важное, пожалуйста, будьте готовы... -- И после паузы добавил: -- От этой информации очень многое зависит, и даже жизнь близкого мне по духу человека. Я думаю, у вас еще будет возможность познакомиться с ним... После ухода Татьяны Камалов вскрыл конверт, достал адресованное ему послание и внимательно прочитал; написано было толково, гораздо шире, чем вчера сообщено при личной встрече. И сегодня, знакомясь с планами, изложенными на бумаге, Камалов понял и по-настоящему оценил масштабность и опасность предстоящей операции, хотя ночью тоже осознавал, чем может обернуться неудача, срыв на любом этапе, и прежде всего для ее исполнителя -- Шубарина, потому что затеянное им дело было сверхопасным, и за провал он платил бы только одним -- жизнью. Прокурор машинально поднял трубку и вместо генерала Саматова набрал номер полковника Джураева, хотя еще минуту назад это не входило в его планы. Начальник уголовного розыска республики был на месте, и тепло поприветствовал своего друга. В последние дни они не виделись, и Джураев, конечно, не знал о неожиданной встрече прокурора с банкиром. -- А вы оказались правы, -- быстро перешел к делу прокурор,-- когда накануне презентации по случаю открытия банка "Шарк" предсказали, что вокруг этого лакомого кусочка еще разгорятся страсти. -- Что, еще кого-нибудь выкрали у Японца? -- спросил полковник в упор. -- Нет, пока все на месте. И чтобы этого не случилось, я попрошу вас в ближайшие два-три дня подобрать четырех толковых ребят. Двоих -- хорошо знающих уголовный элемент по части разбоя, грабежей, рэкета, а двоих других -- хорошо ориентирующихся в мире мошенников, аферистов, картежников, кидал. Я пришлю официальное письмо секретного характера, и мы командируем их на полгода поработать в "Шарк", а с Шубариным я договорюсь, чтобы он взял их в штат, они будут дежурить по двое, посменно. Задача ребят на первое время ясна, а возникнет тревожная ситуация -- скоординируем цели. Я сейчас ни о чем конкретном не могу сказать, но после встречи с генералом Саматовым, которая наверняка состоится сегодня-завтра, карусель, я думаю, закрутится... -- Что, обыкновенный банк может заинтересовать и ведомство Бахтияра Саматова? -- удивился полковник. -- Обыкновенный? Не скажите. Вы забываете, кто его хозяин. Не вы ли мне говорили о нем как о незаурядном человеке, финансовом гении? Тут глобальные масштабы, если сказать одним словом. -- Значит, мы поступили верно, когда помогли Японцу в трудную минуту? -- спросил полковник напоследок, пытаясь уяснить для себя главное. -- Да, конечно. Оттого и новая просьба: отобрать лучших из лучших, работа в банке предстоит тонкая... Положив одну трубку, он поднял другую, правительственного телефона, и соединился напрямую с генералом Саматовым. -- Добрый день, Бахтияр Саматович, -- начал он без привычного церемониала, сразу приступая к делу. -- Через полчаса, если вы будете на месте, я пришлю к вам нарочного с очень важным документом. Бумага настолько ценна и секретна, что я доверяю ее только вашему доверенному, и он должен передать пакет вам лично. Примите его сами, хотя я понимаю ваши строгости. -- Надеюсь, я не должен давать ему расписку,-- пошутил генерал, видимо, он был в хорошем настроении, и продолжил уже всерьез: -- Да, я еще буду на месте час, пусть подъезжает. Вы не в претензии к людям, которых я передал вам по вашей просьбе? -- Нет. Не жалуюсь. Спасибо. Они профессионалы, хорошо знают свое дело, а главное, порядочны, и я им доверяю, а в нашем деле, в наше время, это половина успеха. Я убежден, что сообщение не оставит вас равнодушным, и если захочется уточнить кое-что, я готов встретиться с вами немедленно, дело не терпит отлагательств. -- А мы другими и не занимаемся, -- опять пошутил генерал и добавил: -- Значит, так. Подъезжайте к шестнадцати часам, я знаю, по пустякам вы не станете отвлекать, а вопросы всегда возникают в нашем деле, вопросами только и живем. -- И шеф службы безопасности тепло попрощался со своим бывшим преподавателем, к которому всегда относился с почтением. Переговорив с генералом, Камалов мельком глянул на часы, до шестнадцати было еще ох как далеко, и он поймал себя на мысли, что заразился азартом, исходящим от Шубарина, и ему хотелось быстрее запустить операцию, ведь лишить преступность финансовой мощи -- все равно что обескровить ее. Да и вернуть капиталы, награбленные КПСС, обнищавшей стране, задыхающейся в тисках экономического кризиса, он тоже, как и Шубарин, считал долгом чести мужчины, офицера, гражданина; в этом они были солидарны. Видимо, так поймет и оценит ситуацию генерал Саматов. Как и всякий здравомыслящий человек, анализирующий результаты "перестройки", в которую он, как и большинство советских людей, поверил, сейчас Камалов чувствовал себя обманутым и обобранным. А ведь он был не совсем простой человек, знал немало и догадывался о куда большем, чем обычные, рядовые граждане. Он знал, что такое внешняя разведка и что такое внутренняя, ведал, какая шла скрытая, мощная борьба в области идеологии между двумя системами и какие люди обеспечивали ее базу, опять же отдельно для внутреннего и внешнего пользования. И сейчас, де-факто, он признавал, что нас переиграли по всем статьям, и прежде всего благодаря "пятой колонне", "агентам влияния" внутри страны, которых давно ловко и умело насаживали еще с годов хрущевской оттепели, особенно в среде либеральной интеллигенции, связанной со средствами массовой информации, идеологией, культурой. И уж, конечно, самой главной удачей наших противников стал сам генсек правящей партии коммунистов. Вот он-то и есть главный Герострат родного отечества. Поддержав Шубарина в рисковой затее вернуть партийные деньги на родину, Камалов мечтал не о возрождении проворовавшейся никчемной КПСС, оказавшейся не способной защитить не только страну, но даже саму себя; он надеялся, что с деньгами партии откроется и тайна ренегатства Горбачева, появятся документы о его предательстве, сознательном разрушении государства, и прежде всего России. Вот тогда бы Михаил Сергеевич не отмахнулся от необходимости явки в суд, как уклонился от заседания Конституционного суда страны, где рассматривался иск к КПСС и куда его пригласили лишь свидетелем, как первого руководителя коммунистов. Появись такие свидетельства в России, им не дадут хода, многие там и сейчас повязаны одной веревочкой,-- не отсюда ли роскошный Горбачев-фонд, в который он не внес даже несчастных десяти тысяч уставных рублей? Как говорят в народе: ворон ворону глаз не выклюет. Добудь Шубарин такие доказательства, он, Камалов, тут же предъявил разрушителю государства обвинение: материала, касающегося только Узбекистана, будет вполне достаточно. За одну войну в Афганистане, которую можно было закончить в апреле 1985 года, когда Горбачеву никто уже не мешал, ибо умерли все, затеявшие ее, сегодня расплачивается весь среднеазиатский регион. Кстати, совсем недавно в журнале "Огонек", явно сменившем ориентиры после бегства еще одного ренегата -- Коротича, бывший депутат союзного парламента от Армении Галина Старовойтова, которую никак не причислишь к державникам, патриотам, сказала в пространном интервью, как бы подтверждая решение Камалова, о государственной казне, дословно, без купюр: "Но ведь казна-то на самом деле разворована. Разные осведомленные люди указывают адреса: Швейцарию, Лондон, Дюссельдорф... (Шубарин в ночном разговоре с прокурором упоминал именно Дюссельдорф, где ему удалось найти кое-какие концы партийных денег) Но у меня нет ощущения, что это золото, вывезенное, между прочим, при Горбачеве, всерьез кто-то ищет. За разоренную казну рано или поздно кому-то придется отвечать". А Старовойтова, бывший "мудрый" советник Ельцина по национальному вопросу, ныне отстраненная коллегами-демократами от большой и доходной политики, знает, что говорит. Покрутилась она в перестроечной кухне и возле Горбачева, и "демократов", и вот сегодня такое интервью -- может, в отместку за то, что оттерли от государственной кормушки? Азарт словно подхлестывал прокурора изнутри, и он вновь вернулся к письму, адресованному на его имя, хотелось явиться к генералу Саматову с готовыми предложениями по развернутому плану Шубарина. И вдруг, как бы некстати, он вспомнил о Сенаторе, который вчера вылетел в Москву вслед за адвокатами хана Акмаля, из чего следовало, что аксайский Крез, некогда арестованный им лично, скоро окажется на свободе. Значит, Сенатор ищет союза с Ариповым, надеется на его финансовую мощь и связи. Ведь по существу хан Акмаль никого следователям не сдал, а оказавшись на воле, он многим может предъявить и счет, и претензии, или то и другое вместе. И хан Акмаль, и Сенатор, оба знают,-- рассуждал прокурор,-- что для него они были, есть и остаются преступниками, и пока он занимает этот пост, им рассчитывать на высокое официальное положение в республике будет трудно, а если точнее -- невозможно. А с этим не смирится ни первый, ни второй, значит, следующего, четвертого, покушения осталось ждать недолго. "Может, от этого неосознанного ощущения я спешу помочь Шубарину?" -- подумал вдруг прокурор. Впрочем, ни вчера дома, на квартире, ни сегодня, занимаясь делами Шубарина, прокурору не пришла мысль, что можно напрямую обратиться за помощью к Артуру Александровичу, ведь тот мог прояснить ему многие тайны. Когда речь зашла о важных государственных делах, мысль о собственной безопасности отошла на задний план, и по-мужски возвращаться к ней было неудобно, даже если бы и вспомнил. Впрочем, и сам Шубарин намеренно избегал разговора о своей безопасности, хотя и понимал, на что идет. В одном Камалов был теперь уверен: Шубарин не станет участвовать в каких бы то ни было акциях, затеваемых против него Сенатором, Миршабом, или ханом Акмалем. У него некогда появилась сверхзадача: выйти на Шубарина, встретиться хоть раз с ним с глазу на глаз, и если удастся -- вбить клин между ним и "сиамскими близнецами". На сегодня он добился большего: они участвуют совместно в крупной государственной акции. А как избежать четвертого покушения -- это его проблема, и он не привык перекладывать свои заботы на плечи других. В конце концов, не сегодня, так завтра закончат собирать материал на Газанфара, дающий право на его арест, и можно считать, что песня Сенатора спета -- недолго музыка играла, хотя он пока на воле, щеголяет в шелковом костюме от Кардена. На этот раз он уж доведет дело до суда. Вряд ли Газанфар Рустамов окажется крепче Парсегяна, все-таки сдавшего своего покровителя. Спасая свою шкуру, Газанфар не пожалеет "сиамских близнецов", тем более если узнает, что те некогда специально охотились за ним и в сговоре организовали ему крупный проигрыш, чтобы заставить его рыться в кабинетах прокуратуры и вынюхивать секреты. А человек, некогда игравший против него в тот злополучный для Газанфара вечер, которого Сенатор с Миршабом наняли специально, ныне отбывал срок и готов был подтвердить на очной ставке и про саму игру, и про многомесячные репетиции на дому у Миршаба. Неожиданным свидетелем Камалов был обязан полковнику Джураеву, его личным связям в уголовной среде. Сегодня для Камалова Газанфар становился ключевой фигурой, без него он не имел хода ни к Сенатору, ни к Миршабу, а посадить их за тюремную решетку, устроив широкий открытый процесс, он считал делом чести, своим профессиональным долгом. Доведи он дело до суда, наверняка выплыли бы многие и многие фамилии желающих в переходное время дестабилизировать обстановку в крае. Не исключено, что хан Акмаль, освобождающийся на днях в Москве, может снова загреметь на скамью подсудимых на этом процессе, пауки вряд ли станут жалеть друг друга. Если бы ему, Камалову, удалось довести задуманное до конца, в республике надолго воцарился бы покой, ведь на Востоке уважают решительность и силу, а процесс показал бы мощь новой власти. Отсеки голову мафии в высших эшелонах власти, и с обнаглевшей уголовщиной можно справиться куда быстрее. Наконец-то наверху поняли, что, не сломав хребет преступности, нельзя вершить никакие перемены: ни политические, ни экономические. Даже сама идея о будущем могущественном Узбекистане, провозглашенная президентом и принятая народом, может оказаться под угрозой. Нужно избавить и народ, и предпринимателей, да и саму власть от страха перед преступностью, опутавшей общество в последние пять лет. Вместе с генералом Саматовым прокурор разрабатывал обширную программу на сей счет, ведь он не зря, еще со времен Брежнева, привлекался союзным правительством к составлению стратегических планов по борьбе с преступностью и слыл в этой области крупным авторитетом. Программа пока держалась в секрете, и если она получит поддержку президента и парламента, то порядок в Узбекистане наведут в считанные недели, тут исполнительная и законодательная власть, не в пример российской, действует слаженно и эффективно. Роль Газанфара в предстоящих событиях представлялась Камалову столь важной, что он невольно забеспокоился за его судьбу: при двойном образе жизни, что тот вел, с ним могло случиться все что угодно. На всякий случай он позвонил одному из своих замов, в непосредственном подчинении которого находился Газанфар, и попросил того, чтобы в ближайшие дни Рустамова не командировали ни на какие ЧП в колониях и тюрьмах, там ведь тоже всякое может стрястись. На вопрос -- почему? -- пришлось сказать, что тот может понадобиться ему для важной поездки в Москву, где намечалось совещание работников прокуратур бывших союзных республик. Камалов был уверен, что новость, конечно, станет известна Газанфару, а значит, расслабит его в оставшиеся перед арестом дни. На этом он не успокоился, позвонил полковнику, сначала поинтересовался встречей с генералом Саматовым, а затем спросил, сколько дней еще нужно, чтобы подписать ордер на арест Газанфара. Тот сообщил -- дней десять. На вопрос -- почему так долго? -- получил ответ: в деле не хватает необходимых снимков, где Рустамов будет заснят в компании известных уголовников, картежных шулеров, Миршаба. Камалов понимал, что снимки и видеозаписи заставят Газанфара не тянуть с откровениями, а от сроков его признания будет зависеть арест "сиамских близнецов". Но тревога за жизнь Газанфара, вселившаяся в него, уже не отпускала: он понимал, что не уберег Парсегяна, и то же самое вполне могло случиться и с Почтальоном, почувствуй Сенатор, что Рустамов попал в поле зрения прокуратуры. Поэтому он еще раз позвонил на первый этаж Шиловой. -- Татьяна,-- обратился он к ней сразу, ибо она сегодня уже была у него с пакетом от Шубарина, -- вы давно видели своего подопечного? -- Дня три назад,-- отвечала Шилова, понимая, что шеф специально не называет фамилию Газанфара. -- Мне важно знать его самочувствие, настроение, ближайшие планы. Многие наши сотрудники, и он в том числе, разъезжаются на обед кто куда. Сейчас в Ташкенте много мест, где можно вкусно поесть. Он часто ездит на Чорсу, к уйгурам на лагман, напросись с ним в компанию. -- Хорошо, Хуршид Азизович, спасибо за идею, мне действительно давно лагмана отведать хочется,-- пошутила Шилова и положила трубку. Смутная тревога за Газанфара все-таки не убывала, и он пожалел, что нельзя сейчас, сию минуту, выписать ордер на его арест, только тогда он мог быть спокоен за жизнь Рустамова. Обедал прокурор в Белом доме, куда его неожиданно вызвали в связи с разрабатывавшимся проектом по борьбе с преступностью и где он встретился с парламентариями, юристами, участвующими в создании новых законов. Когда он появился в прокуратуре, помощник предупредил, что звонил генерал Саматов, и Камалов набрал номер шефа службы безопасности республики. -- Я ознакомился с присланными бумагами, -- сказал генерал, -- они действительно требуют безотлагательных действий, и если располагаете временем, приезжайте сейчас же, обговорим наедине. На шестнадцать часов я пригласил двух толковых экспертов и одного правоведа-международника, вам наверняка понадобятся их консультации. -- Пожалуй, не обойтись, -- согласился прокурор, обрадованный тем, что генерал поддержал его рисковую затею, и поспешил добавить: -- Минут через десять я буду у вас. Вышел Камалов из главного здания бывшего КГБ на Ленинградской, когда уже стемнело. Возвращаться в прокуратуру было бессмысленно, хотя дел там накопилось невпроворот. Как только отъехали от резиденции Саматова, он набрал номер телефона Шубарина на работе, дома -- телефоны молчали. Тогда он вспомнил про "Мазерати" и набрал номер в машине. Бодрый голос Шубарина, который он теперь вряд ли спутал бы с чьим-то другим, ответил: "Слушаю вас..." Камалов сообщил, что разрешение на операцию получено всего десять минут назад, после долгих дебатов и споров, и что к нему завтра в банк, в первой половине дня, занесут пакет, где содержатся перечни вопросов, на которые нужно четко и ясно ответить или хотя бы прояснить их. После чего он должен будет встретиться с человеком, который даст окончательное "добро". -- А пока оформляйте документы на выезд, на себя и на жену, -- сказал прокурор напоследок, и они тепло распрощались. С этой минуты операцию "Банкир", как окрестили ее на Ленинградской, можно было считать запущенной. XXVII В Москве Сенатор убедился, что столичные адвокаты не зря получали гонорары, равные президентским,-- путь хана Акмаля на свободу оказался протаранен связями и деньгами. Особенно помогла последняя мощная долларовая инъекция. Сработали и правильно выработанные стратегия и тактика, решалось все на высоком официальном уровне, и письма-ходатайства из Верховного суда и Верховного Совета Узбекистана, настоящие и подложные, пришлись весьма кстати, без них и взятки не помогли бы, а так все делалось как бы законно. Формальности и задерживали день выхода хана Акмаля из тюрьмы: неожиданно понадобился человек из Верховного суда Узбекистана, который должен был официально принять все шестьсот томов обвинения, а к ним еще и кучу сопутствующих бумаг, хранящихся в разных ведомствах и в разных концах Москвы. Только чтобы вывезти их, требовалась бригада грузчиков, транспорт и большегрузный контейнер: с размахом попирал на свободе законность "верный ленинец". И те, кто передавал "томов громадье", и кто принимал, отлично понимали, что увесистые кипы свидетельских показаний и бесстрастные заключения экспертов отныне никому не нужны, но протокол есть протокол, а если откровенно, чем крупнее взятка, тем пышнее всякий официоз и камуфляж. Сенатор понял, что в неделю, даже в десять дней, как он рассчитывал, не уложиться, но Шубарин тоже установил жесткий срок, и срок этот ему очень хотелось продлить. Ведь в отпущенное Шубариным время он собирался расправиться с ним или хотя бы нейтрализовать Японца, а бесценные дни приходилось тратить на хана Акмаля. Правда, Сенатор чуть ли не каждый день звонил в Ташкент, то Миршабу, то Газанфару, но существенных, желаемых событий не происходило: Талиб по-прежнему находился в Москве, а о планах Камалова Почтальон не ведал. В последний раз Газанфар обмолвился, что, возможно, объявится в Москве на каком-то совещании и попытается отыскать Талиба в столице. Но с чем бы он пришел к вору в законе? Удачный повод, причина пока не давались в руки. Нервничал в Москве Сенатор, нервничал, и это заметили окружающие его люди, особенно московские адвокаты хана Акмаля, с которыми он, как угорелый, носился по столице. Не мог же он сказать им в открытую о своих проблемах, что ему поперек горла стали Генеральный прокурор Камалов и видный в республике банкир Шубарин? Поневоле занервничаешь, если жизнь твоя зависит от их пребывания на земле. Так не хотелось Сенатору, чтобы Шубарин через десять дней натравил на него людей, с чьими тайнами он расставаться не желал, как не желал и признаться в том, что украл их. Он надеялся, верил, что обязательно найдет выход из тупика, а для этого требовалось одно -- время. Зная характер Шубарина, открыто объявившего им войну, он не сомневался, что в день истечения срока ультиматума тот позвонит ему домой, а если он не вернется из Москвы, то Миршабу, и, конечно, напрямик спросит: как вы решили поступить? И он попытался оттянуть срок расплаты -- предупредил Миршаба: если позвонит Артур Александрович, тот должен сказать одно -- давайте дождемся возвращения Сенатора с ханом Акмалем, тогда и поговорим. Вроде и объективно, просительно звучит, они как бы раздумывают, и угроза чувствуется: "...с ханом Акмалем, тогда и поговорим..." Получается так, якобы хан Акмаль на их стороне, готов замолвить слово за Сенатора и дать понять, что вернулся настоящий хозяин. В общем, в такой редакции поле для фантазии оказывалось обширным, понимай как хочешь. Словом, как ни исходил ядом и желчью Сенатор в Москве, реально угрожать ни Камалову, ни Шубарину он не мог, хотя дома, в Ташкенте, и Миршаб, и Газанфар не сидели сложа руки. Но Сенатор был уверен, что не зря суетится в столице: хан Акмаль, выйдя на свободу, мог разрешить и его проблемы, ведь он-то, наверное, не забыл, кому лично обязан тюремными нарами -- Камалов тоже стоял у него поперек горла. Но нужно было терпеть и ждать, как его учил мудрый ходжа Сабир-бобо. XXVIII Получив на операцию "добро", Шубарин обрадовался,-- до последнего момента он не был уверен, что заручится поддержкой властей. Власть, которую он знал прежде, вся была перестраховочная, любые мало-мальски важные решения принимались на самом верху,-- так было и в Москве, и в Ташкенте, и в Тбилиси. А тут ситуация с выходом на зарубеж,-- рисковая, с непредсказуемыми последствиями,-- одобрена в двух ведомствах без согласования с Белым домом. Но этим он, конечно, обязан Камалову, да и "добро", судя по позднему звонку, было вырвано к ночи, он чувствовал радость победителя в голосе прокурора. На другой день, незадолго до обеда, неулыбчивый молодой человек, предъявивший на входе удостоверение корреспондента местной газеты, принес ему пакет, из-за которого он не покидал банк. Вопросов оказалось немало, двадцать три, и Шубарин понял, что органы взялись за дело всерьез и что страховка будет надежной. Некоторые вопросы наводили банкира на мысль, что уже заранее, до начала операции, они подыскивают ему страну-убежище, где он может спрятаться с семьей, если такая необходимость возникнет. Были там вопросы относительно посредника, его бывшего покровителя Анвара Абидовича,-- на Ленинградской словно чувствовали, что он потребует гарантий для хлопкового Наполеона. Большинство вопросов касалось его друзей, выехавших на Запад с первой и второй волной послевоенной эмиграции, но это, видимо, на тот случай, чтобы знать, где он может объявиться в любой момент и откуда есть надежда всегда получить поддержку. Некоторые вопросы заставляли глубоко покопаться в памяти, а другие требовали даже времени, чтобы порыться в архивах, в общем, на хлопоты нужно было дня три, хотя конкретных сроков ему не устанавливали. В те дни, когда он готовил ответы, состоялись два важных телефонных разговора. Один из них -- с Анваром Абидовичем: он уточнял дату прибытия в Италию. Настроение у него было отличное, значит, операция не отменялась. Второй звонок оказался местным, звонили поздно ночью домой, когда он уже спал. Звонил тот самый человек, который грозил ему накануне открытия "Шарка". Голос на этот раз был дружелюбным, говорил незнакомец достаточно открыто. -- Извините меня за полуночный звонок,-- начал он, -- но я должен получить последнее "добро" от вас. Через час мне снова позвонят из Гамбурга, и я обязан ответить Талибу -- возвращаться ему одному или с немцем, с которым вы будете иметь дело. Разговор шел начистоту, видимо, ему пока еще доверяли. -- Предложение Талиба для меня остается привлекательным, пока длится неразбериха с суверенитетами, мы год-два можем работать без риска. Но мы никаких деталей с Талибом не обговаривали, пусть приезжают те, кто уполномочен вести переговоры, я думаю, найдем общий язык. -- Когда конкретно нам можно встретиться с вами? -- Если бы человек из Германии был в Ташкенте, то хоть завтра, но его здесь нет, а я через пять-шесть дней вылетаю в Италию, в Милан, на юбилей одного из старейших банков, куда приглашен официально с семьей, и уже оформляю документы на выезд. Значит, только по возвращении, а это дней через десять-двенадцать, к этому сроку и вызывайте своих людей в Ташкент. В трубке возникла пауза, и говоривший на другом конце провода вдруг обрадовано предложил: -- Италия?.. Прекрасно... Вы не возражаете, если назначим встречу в Милане? Талиб ведь знает вас в лицо? -- Видимо, этот человек здесь и решал все вопросы, стоял над Талибом. -- Нет, в Италии не могу. Я же сказал, что еду с семьей, а ее я не хочу подвергать риску, ведь за вашими людьми может быть хвост. Потерпите неделю, и Ташкент для вашего гостя покажется не хуже Милана, а тут мы даем гарантии безопасности, все схвачено. -- Вы правы, не будем рисковать,- согласился собеседник. -- Я желаю вам приятно провести время в Италии и достойно влиться в семью банкиров Европы... Закончив разговор, Шубарин вытер холодную испарину на лбу, выступившую мгновенно, когда предложили встречу в Милане. Положив радиотелефон, он пошел в другую комнату, к параллельному телефону с определителем номера, но на экранчике остались только штрихи, похожие на те, что бывают при междугородном звонке, хотя этот явно был местный. Позже, когда Шубарин встретится с генералом Саматовым один на один и скажет ему о ночных звонках, тот ответит: -- Мы записали эти разговоры, не предупредив вас о том, что отныне ваши телефоны прослушиваются. Это для вашей личной безопасности и для безопасности всей операции. А что касается местного звонка, вы правильно заподозрили что-то неладное с телефоном. Наши специалисты засекли координаты, это не квартирный телефон и не телефон-автомат. Скорее всего, сохранился специально затерявшийся в городской неразберихе номер телефона-автомата, и теперь он находится в чьем-то доме, в том районе в основном частные усадьбы. Этот квадрат взят на учет, в следующий раз точно установят адрес, откуда звонят и кому принадлежит строение. Рано или поздно нам придется наведаться туда, и адресок в кармане не помешает. Координаты мы передадим и Камалову, и Джураеву, возможно, по этому адресу проживают их старые знакомые, Ташкент все-таки не Мехико и даже не Токио. При удаче мы бы могли установить до вашего приезда, кто говорил с вами, хотя он вряд ли объявится у тайного телефона, вы ведь назвали сроки. Интересен и междугородный звонок. Тилляходжаев звонил из Москвы, с дачи одного высокопоставленного должностного лица. А на наш запрос в лагерь ответили, что заключенный на месте, повез сдавать белье в прачечную. Во время этой встречи, происходившей в номере одной неприметной ташкентской гостиницы, генерал подтвердил, что в Италию его будет сопровождать человек с Ленинградской, кандидатура которого к тому времени пока еще не определилась. Дня через три, когда Шубарин поехал в ОВИР получать заграничные паспорта и документы на выезд, он случайно узнал своего визави. В помещении ОВИРа шел затянувшийся ремонт, и выдача документов происходила в крошечной комнате, у окошка которой, как всегда, толпилась очередь, в основном отъезжающих на постоянное место жительства в Израиль, Грецию, Германию и Америку, народ шумный, бесцеремонный. Стоять в очереди, которую и очередью-то назвать нельзя, он не собирался, и потому вышел во двор, раздумывая, кому бы позвонить, чтобы поскорее заполучить документы. Не успел он выкурить сигарету, как его окликнул полковник, подъехавший к ОВИРу на милицейской машине. Шубарин поздоровался с ним за руку, обменялся приветствиями на узбекском языке, никак не припоминая его, хотя, конечно, знал многих милицейских чиновников, да и полковник мог видеть его прежде рядом с уважаемыми людьми или на высоких приемах, или на престижных свадьбах. На Востоке любой нормальный разговор заканчивается фразой -- чем могу быть вам полезен или чем помочь,-- если дословно с узбекского. Шубарин и выложил свою просьбу. Полковник на несколько минут исчез в здании, а затем провел Артура Александровича через черный ход внутрь тесного кабинета, где выдавали вожделенные для многих бумаги. Выписывала паспорта издерганная жизнью женщина лет сорока, она равнодушно посмотрела на Шубарина, видимо, привыкла и к такому обслуживанию, и предложила сесть у края стола, из-за тесноты почти рядом с собой,-- полковник к тому времени откланялся. Женщина курила, и когда она потянулась к невзрачной пачке дешевых сигарет, лежавшей на столе, Шубарин остановил ее жестом и предложил "Мальборо" вместе с огнем зажигалки. С этой минуты хозяйка кабинета как-то потеплела к нему и, пустив колечко дыма в потолок, сказала игриво: -- Значит, в Милан едете, где тут у нас Италия? Из стопки лежавших валом папок она вытащила довольно тощую и, открыв ее, достала документы на его имя и имя жены, стала что-то вписывать в разные толстые амбарные книги, а открытую папку небрежно бросила в его сторону, прямо перед ним, и ему не стоило никаких трудов ознакомиться с лежавшими наверху бумагами. "Стрельцов Сергей Юрьевич",-- прочитал он на анкете с крупной, четкой фотографией молодого тридцатилетнего мужчины приятной внешности, в звании подполковника. Подполковник службы безопасности командировался в Италию, в Милан, и сроки их пребывания за рубежом совпадали. Шубарин понял, что этот молодой человек с модной стрижкой, смахивающий на разбитного журналиста, и будет страховать его в чужом городе. В суматохе предотъездных дней Шубарин забыл и о Сенаторе, и о Миршабе, забот хватало, его теперь занимали больше всего партийные деньги, да и банк требовал внимания. Но напомнил ему о неприятном разговоре с Сенатором Тулкун Назарович, вернувшийся из Стамбула. Он откуда-то прознал, что Сенатор отправился в Москву освобождать хана Акмаля, и поспешил доложить об этом Артуру Александровичу -- на всякий случай. Отношение старого политика к Сенатору было крайне негативным. -- Мерзавец! -- горячился он по телефону. -- Хочет показать хану Акмалю, что мы тут все, старые друзья Арипова, и ты, и я, сидели сложа руки, спасали свои шкуры, пока тот томился в тюрьме. А он, Акрамходжаев, едва выйдя на свободу, помчался выручать аксайского Креза. Будет теперь стравливать в своих интересах хана Акмаля со всеми нами, -- заключил прожженный интриган. -- Ну, хан Акмаль не такой дурак, чтобы слушать кого попало, -- попытался успокоить человека из Белого дома Шубарин,-- наверное, он понимает, что Сенатор хочет вернуть себе прежнее положение и особенно место, а оно уже занято. Боюсь, что и хану Акмалю теперь придется поубавить амбиций. Другие времена -- другие люди пришли к власти... -- То-то и оно, ты здорово рассуждаешь, -- уже более спокойно закончил разговор Тулкун Назарович и стал рассказывать про Стамбул... После беседы со старым политиком Шубарин и вспомнил, что назначил Сенатору десятидневный срок, в который тот должен вернуть все копии, снятые с его документов из похищенного в прокуратуре кейса. Отпущенный "сиамским близнецам" срок ультиматума истекал, и Артур Александрович позвонил домой Сенатору, поинтересовался, не вернулся ли тот из Москвы. Отвечала жена, с большой симпатией относившаяся к Шубарину, она сказала, что муж звонит домой почти каждый день, но когда вернется, не знает, удерживает то одно, то другое, хотя вопрос об освобождении Акмаля Арипова в принципе решен. Артур Александрович не стал говорить с ней ни о чем конкретно, передал привет и, попросив позвонить ему тут же по возвращении мужа, закончил разговор. Не стал звонить он и Миршабу, на его взгляд, последнее слово в дуэте всегда оставалось за Сенатором, нужно было дождаться его приезда, да и в сравнении с тем, чем он занимался в последние дни, проблема копий с украденных у него документов или покаяние вороватых компаньонов по "Лидо" не казались ему теперь столь уж важными. Главными на сегодня были поездка в Милан и, по возвращении, встреча с Талибом. XXIX Прилетел он в Милан утром из Гамбурга. Ташкент пока не имел прямого рейса на Италию, можно было через Москву, там есть прямой рейс, но он решил через Германию, этот маршрут он уже хорошо обкатал. В Германии он пробыл с семьей семнадцать часов, встречался с немецкими коллегами, которым привез первые отчеты о деятельности своего банка, результаты, для начала, впечатляли. Привез он и видеофильм о презентации банка, множество фотографий самого здания, его интерьеров. Начало путешествия оказалось не только приятным, но и полезным. В старом аэропорту Милана встречал их Анвар Абидович в сопровождении молодого человека, которого он представил как служащего банка. Хлопковый Наполеон был в шикарном белом костюме и тонкой шелковой рубашке, которыми так славится сегодня Италия. Но несмотря на модную одежду, внимательному человеку бросилась бы в глаза его тюремная бледность, худощавость тела, давно не знавшего хорошего питания, но Анвар Абидович чувствовал себя прекрасно, улыбался, держался с былым достоинством, и вряд ли кто-нибудь мог представить, что он еще несколько дней назад ходил в арестантской робе. Особенно обрадовался он, когда увидел жену Шубарина, которую помнил еще по Бухаре, он никак не ожидал встретить ее тут, в Италии. Видимо, она послужила лучшим напоминанием о его прошлой жизни, ее тепле, уюте, что на глазах у него невольно навернулись слезы. Но он быстро взял себя в руки. И потом всякий раз, в компании, на прогулке,-- а гуляли они порою до глубокой ночи,-- Анвар Абидович старался быть рядом с женой Шубарина, видимо, женские рассказы о жизни на свободе давали его уставшей душе куда больше, чем все газеты вместе взятые и лаконичные ответы не склонного к сантиментам Артура Александровича. Всех гостей, приехавших на юбилей, расселили в одном отеле, название которого Шубарин знал еще до отъезда. Пятиэтажный старинный особняк, видимо, неоднократно перестраивавшийся и вобравший в себя разные стили и эпохи, в виде буквы "П", с большим внутренним двором-патио, на испанский манер, и по-узбекски увитый от жары виноградником и чайными розами, даже вблизи не походил на гостиницу, а скорее на правительственную резиденцию. Респектабельный район, незагруженная сумасшедшим движением улица, тишина, не свойственная городскому кварталу, хорошо вышколенная обслуга, встречавшая у подъезда каждую машину -- все свидетельствовало о высоком уровне приема. Шубарин приехал одним из первых, и в холле его приветствовали руководители банка. Получая ключи от своих апартаментов, Шубарин увидел в просторном вестибюле за стойкой бара парня, обвешанного фотоаппаратами, чья прическа показалась ему знакомой. Когда тот слегка повернулся, он узнал Стрельцова. Вчера, в аэропорту Гамбурга, он потерял его из виду, и вот человек, к которому он мог обратиться в крайнем случае, находился рядом. "Где же он поселился? Здесь или где-нибудь поблизости?" -- подумал Артур Александрович, но его тут же отвлекли, и мысль повисла как бы в воздухе. Но зато вспомнился почему-то Сенатор, повстречавшийся ему в международном аэропорту Ташкента, когда пассажиров гамбургского рейса как раз пригласили в таможенный зал на досмотр. Сенатор прилетел в Ташкент с ханом Акмалем тоже международным рейсом Москва-Дели, делавшим остановку в узбекской столице. Как он объяснил, на обычный рейс мест не оказалось, а оставаться в Москве даже лишний час хан Акмаль не пожелал, пришлось раскошелиться на валюту. Акмаля Арипова, оказывается, встречала огромная толпа родственников, друзей, земляков. Несмотря на строгости международного аэропорта, толпа прорвалась к трапу самолета и даже приволокла жертвенного барана, черного, крутолобого каракучкара с огромным курдюком, которому и перерезали горло на летном поле, в честь возвращения хана Акмаля на родину. Сценарий встречи, как понял Шубарин, был давно и тщательно разработан. Сенатор объяснил: ему, мол, сказали, что Артур Александрович с семьей отбывает сегодня в Италию на какое-то торжество, поэтому он оставил хана Акмаля наедине со встречающими и примчался, чтобы пожелать удачной дороги,-- все пристойно, тактично, как и принято на Востоке. Сенатору же хотелось узнать одно -- надолго ли отчаливает за границу банкир? Недельный срок, конечно, мало устраивал его, но это лучше, чем завтра же отвечать на объявленный ультиматум. Однако Сенатору повезло куда больше, чем он рассчитывал. Когда он помог донести чемоданы чете Шубариных до зала таможенного контроля и, распрощавшись с ними, поспешил на первый этаж, откуда до сих пор доносился шум бурной встречи хана Акмаля, он увидел в углу зала ожидания мужчину, чье лицо показалось ему знакомым. Как только он на бегу попытался вглядеться в него внимательнее, увидел, что тот намеренно отвернулся в сторону окна. Тогда его неожиданно охватило любопытство, и он, спустившись на первый этаж, пересек зал и вновь поднялся на второй, но уже с той стороны, где находился заинтересовавший его человек. Успев подняться на три четверти лестницы, он увидел, как мужчина быстро встал и двинулся в сторону таможенного контроля, куда недавно он проводил Шубарина с женой. Сомнения развеялись: он, конечно, знал этого молодого человека и даже помнил его фамилию -- Стрельцов, Стрельцов Сергей Юрьевич. В ту пору, когда он курировал КГБ, он не раз встречался с ним на Ленинградской, а еще больше слышал о нем как об очень талантливом офицере, которому поручались самые ответственные и деликатные задания. Его часто использовала Москва,