! Ничего не понимаю. -- Неудивительно, -- усмехнулась Лаврова. -- Это шифр с крышки консервной банки из-под маслят маринованных, которыми закусывали Крест с Белашом. По словам Белаша, банку принес Никодимов. -- А как его можно расшифровать -- шифр этот? -- Я как раз этим и занималась сегодня в Министерстве пищевой промышленности. -- Поделитесь, -- с интересом попросил я. -- Пожалуйста. Буква "К" обозначает группу заводов, к которой относится изготовитель этой банки. Всего, оказывается, таких знаков три -- "К", "М" и "Р". "Р" -- это рыбокомбинаты, "М" -- мясо-молочные заводы, а "К" -- все прочие консервные предприятия, в том числе и овощные. -- Между прочим, я бы и сам мог догадаться, что маринованные грибы делают не на рыбокомбинате, -- сказал я сварливо. Из ехидства, конечно, и из зависти сказал, потому что понимал, что Лаврову осенила богатая идея. Лаврова махнула на меня рукой и продолжала: -- Отбрасываем последнюю цифру -- это год изготовления. -- Ноль -- это год изготовления? -- Не ноль, а семьдесят, -- терпеливо объяснила Лаврова. -- В семидесятом году, сиречь нынешнем, изготовили эти грибы. Семерка опускается и штампуется только ноль. -- А может быть, в шестидесятом? Тоже ноль. -- Овощные консервы не подлежат таким срокам хранения. Остается цифра 263 -- это индекс завода. Что такое консервный завод No 263? Оказывается, это межколхозный овощной консервный заводик во Владимирской области, Сасовский район, село Котельники. Продукция почти полностью поступает в областную торговую сеть для реализации в основном через магазины облпотребкооперации. Вас эти сведения согревают? -- Владимирской области?.. -- пробормотал я. -- Гм, вполне подходит. Просто здорово. Леночка, можно я вас поцелую? -- Можно! -- поспешно сказала Лаврова и тут же засмеялась: -- А вас не смущает, что это... в служебном кабинете? Я покачал головой и чмокнул Лаврову в щеку. Она подняла на меня глаза и спросила с искренним интересом: -- Слушайте, Тихонов, а почему вы решили, что ваш поцелуй может быть для меня формой благодарности? -- Ну, вы же мне давно сказали, что я злой и сентиментальный человек, -- обрадовался я возможности "отыграться". -- А они, злые, сентиментальные человеки, всегда так думают. Но при всех обстоятельствах вы сократили объем работы раз в двадцать. -- Или в сорок, не будем мелочными, -- снисходительно кивнула Лаврова. -- Тут ведь остались еще цифры и буква. Обозначают они вот что: первая цифра -- номер смены, которая изготовила эту банку. Две следующие -- 11-е число, буква И -- август месяц, а последние цифры -- индекс самих консервов. Правда, это нас не интересует -- и так видим. -- А почему И -- это август? -- Вы бы мне придумали вопрос полегче. Откуда я знаю -- почему И? Может быть, по порядку. -- А январь, Б -- февраль и так далее. -- Может быть. Впрочем, это уже неважно. -- Вы со мной поедете в Котельники? Лаврова долго, пристально смотрела на меня, и мне показалось, что она хочет сказать что-то очень важное, но она молчала, и мне вдруг показалось необходимым понять, о чем она сейчас думает, да по ее лицу разве что-нибудь прочтешь? Так я и не понял, о чем думала Лаврова, а она, посмотрев на меня еще немного, сказала: -- Вызывайте машину... -- Одиннадцатым августа интересуетесь? -- спросил начальник цуеха. -- Сейчас по журналу производства проверим... Он придвинул к себе пухлую засаленную конторскую книгу и стал искать нужную нам запись. Очки при этом он сдвинул на лоб, а книгу поднес к самым глазам, и со стороны казалось, что он вынюхивает нужный ему сорт консервов. От внимания и напряжения серо-седые вислые усы двигались в такт строчкам. -- А вот и одиннадцатое, -- сказал он. -- Так, в этот день мы начали изготовление маслят, а вся партия шла до четырнадцатого. В ночь на пятнадцатое варочный котел остановили на промывку, а с утра пятнадцатого пошли грузди. Всего изготовлено в серии 1674 банки консервов... -- А движение продукции? -- спросил я. -- Сейчас глянем журнал регистрации сбыта, -- он взял со стола другую книгу, и ритуал вынюхивания нужной строчки повторился. -- Ага, вот запись за шестнадцатое -- Колотовскому гормагу отпущено: маслята--1674 банки, грузди -- 965 банок... -- Мы только маслята любим, -- сказала Лаврова. -- А Колотово -- это где? Начальник цеха с такой силой уцепился за свой ус, что я испугался, как бы он не оторвал его. -- Охота пуще неволи. Из-за грибов -- в такую даль, -- сказал он удивленно. -- А Колотово -- это городок, шестнадцать километров отсюда. -- Я даже и не слышал про такой, -- сказал я. -- А много жителей в нем? -- Откуда? -- отпустив ус, махнул рукой начальник цеха. -- Тысячи полторы-две от силы... -- Про нас можно сказать так: что потопает наш заготовитель, то полопает наш потребитель, извиняюсь, конечно, за слово полопает. Но факт -- из песни слова не выкидают, -- директор колотовского гормага объяснял нам свои принципы обслуживания покупателей. Вначале он несколько взволновался, приняв нас за работников ОБХСС, но, разобравшись, успокоился, стал много веселее, общительнее и даже остроумнее. -- Нынешний крестьянин... -- он делал ударение только на последнем слоге, -- это не прежний сирый земледелец. Это передовой колхозник, требующий от нас заботливого и вдумчивого отношения к его столу питания. И мы стараемся с честью ответить ему на его растущие культурные и материальные потребности. Мы ведь предприятие потребительской кооперации, и то, что мы приобретем от производителя, приходит на стол к труженику села. Поэтому мы стараемся, чтобы этот стол был обильнее и разнообразнее.., Я не выдержал и перебил его выступление: -- Вы шестнадцатого августа получали консервы с завода в Котельникове. Покажите мне документы. Директор вновь дал легкую рябь волнения: -- Пожалуйста, вот смотрите. Я ведь, можно сказать, здесь ветеран. Почти два десятка лет работаю. Каждая собака, извините за слово, меня здесь знает, и я у всех на виду. У нас не скроешься -- все друг друга видят,.. -- Сколько у вас осталось еще маринованных маслят? -- Я сейчас посмотрю на полках -- должно быть, самая малость. Очень большим спросом пользуется этот товар, -- он выскочил из конторки. Я подошел к Лавровой, курившей у открытой форточки: -- Он действительно должен знать здесь всех. Если нет ошибки в принципе, то он нас выведет на Креста. -- Не должно быть ошибки, -- сказала Лена. Лицо у нее было осунувшееся, утомленное, синие круги обвели глаза. -- К вечеру областная ГАИ даст сведения о "газиках" с никелированными колпаками. Вошел директор и радостно сообщил: -- Осталось еще шесть ящиков. Настоятельно рекомендую взять с собой. Знатоки считают, что это исключительно редкий маринад -- богатейший вкусовой букет. Кстати, завтра с утра, извиняюсь за слово, гусей выкинем. Не интересуетесь, к Новому году -- вареничков со шкварками... -- В другой раз как-нибудь, -- сказал я. -- Будьте добры... Взгляните на эту фотографию. Личность вам не знакома? Директор нацепил очки, завел за уши железные дужки, внимательно вгляделся в фотографию. -- Господи, да это никак Петр Семеныч! И не признать сразу -- худой да стриженый! -- Так сколько лет пробежало! -- охотно подключился я. -- Сейчас-то что поделывает Петр Семеныч? В начальство, наверное, вышел? -- Да нет, заготовитель он наш. Отличнейший работник, должен вам сказать. Вдумчивый. За что Полозов ни возьмется, все делает "на большой", извиняюсь, конечно... -- А где он сам-то сейчас, Полозов? -- В Сасово за билетами поехал, скоро должен быть. Нужен? -- Да-а... Покалякать захотелось. А куда ему билеты? -- Отпуск у него пропадает неиспользованный. До 31-го надо оформить. Он и решил недельку погулять, к сестре в Елец прокатиться, а с шестого числа мы его отзовем -- дел многонько сейчас. -- В Елец, значит, на недельку? -- переспросил я. По всем архивным данным у Никодимова никакой сестры и в помине не было. -- Ну да, в Елец. Вон и гостинцы заготовил, -- директор показал на обвязанный веревкой чемодан и два небольших ящика, стоявших в углу. -- А что же он свои гостинцы у вас, а не дома держит? -- неожиданно вмешалась Лаврова. -- Квартиру он у Кузьмичева Степана снимает, домишко совсем паршивенький, крыс полно... Вот он и боится, что продукты пожрут. Я посмотрел на толстые оконные решетки, тяжеленный железный засов, но не успел ничего сказать, потому что Лаврова резко, почти на вскрике произнесла: -- Станислав Павлович!! Я удивленно поднял на нее взгляд -- Лаврова отступила от окна, лицо ее побледнело еще больше и как-то вытянулось, и она почти шепотом, сипло сказала: -- Вы хотели присмотреть для своей машины колпаки... Я вылетел из-за стола и в один прыжок подскочил к окну. Из зеленого "газика" с блестящими колпаками на колесах вылез человек. Был он плотен, коренаст, темная бекеша круглила литые плечи, торчком на голове стояла меховая шапка, серые чесанки косолапо загребали снег. Здоровым саквояжем в руке отмахивал легко, играючи. Сквозь льдистую роспись мороза на стекле лица его было не рассмотреть. Директор магазина, уже стоявший за моим плечом, сказал высоким испуганным голоском: -- Это он и есть, Полозов Петр Семенович. Очень хороший человек... Я повернулся к нему и сказал быстро: -- Садитесь на свое место и сидите тихо... -- Но почему?.. Он увидел в руке Лавровой пистолет и осекся. -- Я вам сказал -- садитесь! Лена, встаньте за дверь! Директор сел за стол, онемев от испуга и неожиданности, и я понял, что если там -- во дворе -- Крест, то он все поймет с первого взгляда. Шансов на игру не осталось. Я тоже вынул пистолет, дослал патрон в ствол, расслабил кисть, чтобы не дрожала рука, и опустил пистолет в карман так, чтобы можно было сразу выстрелить сквозь пиджак. Совсем рядом затопали шаги, дверь распахнулась, и вошел человек. У него была странно маленькая для таких плеч голова. Курносый носик, веселые бесцветные глаза, румяные с мороза щечки, белесые брови -- таких лиц тысячи, оно неприметно, и, расставшись с ним, забываешь его навсегда. Но я его не мог позабыть -- это было лицо Никодимова, Креста, это было лицо моего Минотавра . Он совсем не постарел по сравнению с архивными фотографиями, чуть заматерел разве. Может быть, годы не властны над кошмарами? Вот, наконец, и встретился я с ним, с чудищем из лабиринта, сделавшим мою жизнь невыносимой, потому что из-за него лежал на мне ужасный груз невыполненных обязательств. Он сказал: -- Здравст... -- и тут увидел меня, и в глазах его сполохом метнулась искра мучительного воспоминания, и исчезла, потому что он сразу же узнал меня. В правой руке у него был саквояж, и он не мог мгновенно сунуть руку в карман. Для этого надо было бросить саквояж, а это целая секунда. И ее больше у него не было. По инерции он сделал еще шаг, и Лаврова, выйдя из-за притолоки двери, ткнула его стволом пистолета в шею. -- Руки за голову! -- Поднимайте, поднимайте ручки! -- сказал я и пистолетом показал, что руки придется поднять. Никодимов бросил или уронил свой баул, звук был тупой, мятый, как сапогом в глину, и медленно, как-то сонно стал поднимать руки вверх. Я засунул руку в боковой карман его бекеши и, когда доставал теплый тяжелый брусок браунинга, ладонью ощутил, как бешено, судорожными рвущимися ударами колотит у него сердце, и в этом истерическом, жутком бое был нечеловеческий страх, и в этот момент Никодимов стал мне противен, как взбесившийся волк. -- Руки вперед! -- Я захлопнул у него на запястьях наручники и, тяжело вздохнув, смахнул со лба каплю пота. -- Теперь все... Никодимов тяжело рухнул на стул. -- Вы зачем мною интересовались, Данила Спиридонович? В "Арарате" меня запоминали зачем, а? -- спросил я. -- Ну ладно, повезем вас в Москву. А то вашим компаньонам Новый год встречать скучно. Скрипка где? Никодимов молча смотрел мимо меня. Я встал, поднял с пола и расстегнул саквояж. Несколько пар белья, полотенце, мыльница, пачечка гальманина, электробритва. -- Где скрипка? -- снова спросил я. Никодимов глубоко вздохнул, будто нырять собрался, и придушенным голосом быстро сказал: -- Товарищи, граждане, здесь какое-то недоразумение... Я никакой скрипки в глаза не видел... Я в отпуск собираюсь... Я к сестре на недельку, отдохнуть... Хоть весь дом переверните -- нет у меня ничего. Ошибка это ужасная, граждане... Я ведь уже билет купил... Вот только попрощаться -- и на поезд... Я ведь опоздаю, товарищи-граждане... нехорошо это будет... Дети без гостинцев останутся... Он никак не мог собраться с мыслями и все бормотал какую-то жалостливую чушь, стараясь выиграть время и сообразить, что делать. Я открыл один ящик и стал вытаскивать оттуда ломти розового сала, банки с консервами, мед. Разорвал веревку на чемодане. В нем лежал мешок, я развязал его -- по ладони прохладно сыпанулась белоснежная мука-крупчатка. -- Где скрипка? -- Да что это происходит, господи! -- тонко взвизгнул Никодимов. -- Я понятия не имею, о чем вы говорите! Ищите, пожалуйста, сами увидите, что вы меня с кем-то спутали... Я честный человек, детям вот решил привезти вкусненького, полакомить сирот... А тут такая напасть.., -- Честный, значит, -- сказал я. -- С пистолетом... -- И взял трубку телефона, чтобы вызвать из Сасова конвой. -- Мукой-крупчаткой сирот полакомить... -- как в забытьи сказала Лаврова. -- Станислав Павлович, мешок... Я положил трубку, засучил рукава и стал пригоршнями высыпать муку из мешка прямо на пол. Сыпучей белой горкой вырастала она рядом со мной, пока пальцы не наткнулись на что-то твердое. Наверное, археологи так же бережно сметают пыль со своих находок, и хотя меня всего сотрясала лихорадка, я очень осторожно и медленно выгребал пригоршни муки вокруг продолговатого плоского свертка. Потом я потихоньку потянул сверток вверх, и он плавно выскользнул из муки. Я потряс его легонько, взметнулся клуб белой мучной пыли. Потом стянул целлофановый пакет, в котором лежал обернутый байкой предмет. Через ткань я почувствовал прихотливо изогнутую поверхность скрипки. Пальцы онемели, одеревенели, стали непослушными, они дергали завязки, сучили полотняные ленточки, а узел все равно не распускался, и тогда я зубами рванул тесьму, и ткань с треском лопнула. Замирающий свет зимнего предвечерья туго плеснул в темно-красной полированной деке, в печке стрельнуло полено, и тотчас тонко задрожала струна, пальцы ощутили ласку резного завитка, изящно развернулись боковые прорези, и сквозь них была видна надпись на дне скрипки "5ап1а Мапа, Агйопшз З^гасПуагшз. Раме-Ьа{ аппо 1722" и рядом -- широкий мальтийский крест. Я прижал скрипку к груди и сказал Лавровой: -- Эх, Леночка, жаль, нет смычка! Она засмеялась: -- А то бы сыграли? -- А что? Сейчас, честное слово, смог бы! Поляков бы позавидовал! Лаврова взяла из моих рук скрипку, посмотрела надпись и погладила верхнюю деку нежно, как ребенка по голове, потом снова засмеялась и сказала: -- Все-таки лучше не надо. Пусть каждый занимается своим делом. Комиссар повернул регулятор громкости, и не по-ночному свежий голос сказал из динамика: -- ...В Москве три часа шесть минут. На "Маяке" передача "Опять двадцать пять"... И сразу же стройный джазгол дружно спросил: "Ты куда, Одиссей? От жены? От детей?.." Комиссар помотал головой и, к великому моему удивлению, сказал в унисон артисту, на редкость похоже: -- Шла бы ты домой, Пенелопа... -- И весело, легко захохотал, блестя золотыми зубами. Я тоже заулыбался, а он, не переставая смеяться, спросил: -- Слушай, а куда это Крест со скрипкой под Новый год от жены, от детей намылился? -- Нет у него ни жены, ни детей, -- сказал я. -- Он несчастных мамочек предпочитает. А собрался он в Ленинград. Третьего числа должен был там встретиться с швейцарцем по имени Морис Козлов... -- Швейцарец -- Козлов? -- удивился комиссар. -- Точно, по гражданству. А вообще-то, надо полагать, потомок каких-нибудь эмигрантов. -- И чего хочет этот белогвардеец? -- Я думаю, он не белогвардеец, спекулянт скорее. Или маклер. Он должен свести Креста с каким-то приезжим бизнесменом, и тот назовет цену за инструмент. Как они собираются переправлять скрипку за границу, Крест не знает. -- И что -- разочаруешь швейцарца Козлова? -- поинтересовался комиссар. -- Наверное. Завтра надо будет выехать в Ленинград, поближе взглянуть на любителей старинных скрипок. Но это уже пустяки -- как говорится, вопрос техники. -- Лады, -- кивнул комиссар. -- Ты скрипку Полякову завтра повезешь? -- Да. Я вот думаю, может быть, его сюда пригласить? Для торжественности. Комиссар ухмыльнулся, и в косом свете настольной лампы ярко блеснул его зеленый глаз. -- Для торжественности? А ты его что, награждаешь этой скрипкой? Скрипка-то, между прочим, его, а не твоя. Просто попросил помочь разыскать ее, вот мы и того... подсобили... -- Ага, -- сказал я и почесал в затылке. -- И это верно. -- Вот вас с Лавровой мы за это дело наградим ценными подарками. Есть у нас приемнички такие маленькие, по тридцать рублей, "Маяк" -- берут бесподобно, вот мы в торжественной обстановке вам и вручим, -- Ну, спасибо, -- сказал я. -- Благодарить рано. Это мне еще с отделом кадров согласовать надо. Так что благодарить подожди. -- Ладно, я подожду. Комиссар кивнул на динамик, откуда доносилась песня о неугомонном Одиссее. -- Вот этот парень ведь не из-за ценного подарка старался? -- Он встал, обошел свой огромный стол, положил мне руку на плечо и негромко сказал: -- Спасибо тебе, сынок... Мы ехали с комиссаром по пустынным, ярко освещенным улицам. Домой, спать. Остро пахло хвоей, даже здесь, в машине, ощущался этот терпкий свежий аромат -- город готовился к Новому году, везде наряжали елки. На площади Маяковского комиссар показал мне рукой: -- Вон, посмотри... Огромная афиша сообщала о концерте Льва Полякова. И розовой, как аспид, полоски "ОТМЕНЯЕТСЯ" не было. -- Он еще ничего не знает, -- сказал я. -- Вот позвони утром и сделай человеку сюрприз, -- комиссар снял фуражку, привалился головой к боковой стойке и задремал. Шуршали по замерзшему асфальту шины, и от ровного шелеста мотора клонило в сон. Вязли и медленно, бесшумно тонули мысли в мягкой одури, звучали обрывки звуков, фраз, плыли какие-то воспоминания, неподвижные, цветные, мгновенные, как фотографии. Красное солнце в окне гостиной Полякова, трещины на портрете королевы -- "Скрипка, где моя скрипка?!." -- тонкие детские пальцы скрипача в черной дактилоскопической мастике... Кирпичные геометрические дорожки в антиалкогольной лечебнице -- "...правда -- не рупь, она по виду, может, и монета чистая, а на зуб ее не возьмешь..." -- и прозрачные злые слезы Обольникова... Прекрасная белая девушка Марина Колесникова -- "...ему пришлось победить Минотавра"... Пустой осенний парк -- "Есть люди, способные сразу раскрыть отпущенное им дарование..." -- это снова Поляков, и Иконников с аспидом в руке: "...это сыщиком можно быть первым или восемнадцатым..." Элегантный Белаш с перекинутым на руку плащом -- "Страдивари" воруют, чтобы не попадаться"... Алюминиевый блеск сгоревшего листочка со следами цифр -- "...будьте добрее, это вам не повредит"... Седая красивая Раиса Никоновна Филонова у портрета Иконникова -- "...то, что прощается среднему человеку, никогда не прощают таланту"... Хоровод девушек на экране цветного телевизора в витрине напротив больницы, где лежал мертвый Иконников, и линованная страничка его письма... Мельник с лысым шишковатым черепом -- "...ты как вошел, я тебя сразу понял..." -- и сверкающие на дощатом столе ордена Полякова, и снова Мельник, сваливший тулуп у дверей комиссара... Шустрый седенький парикмахер Кац, лохматый, заросший до бровей Дзасохов -- и курица со скорбным человеческим глазом, противное розовое злорадство Содомского, бесчисленные лица допрошенных людей, сумасшедшие от ужаса глаза Белаша, увидевшего Мельника, и снова Иконников: "...характер человека -- это его судьба"... Бегущие по ломкому, трещащему льду Хрюня и Нико-димов... Багровое, в красных жилках лицо Федора Долгова: "...соседская девочка утром с голодухи померла, а у него -- музей пополам с лабазом"... Тревожное дрожание в руках камертона и животный трепет сердца Никодимова... Разве такое могло вместиться в два месяца? Хотя я забыл -- это же семнадцать лет, а не два месяца А может быть, больше? Ведь скрипке уже двести сорок восемь лет. И разве со скрипки все началось? А с чего началось? ...Качаются, шумят зеленые волны, и мелькают на гребнях белые весла сиракузских трирем. Звяк-звяк -- ударяют в такт цепи гребцов. Тирану Миносу везут украшения для удивительного дворца, из которого нет выхода. Тут-тук -- возводят высокие стены, за которые можно войти, а назад нет выхода. Скрип-скрип -- бежит по папирусу перо Дедала. -- Зачем, мудрый всезнатец, возводишь дворец, из которого не улететь даже на твоих крыльях? Звяк-звяк -- Дедал тоже раб. -- Зачем, Мудрость, служишь злодейству? -- Мой лабиринт прекрасен, а прекрасное не может быть присно злодейству. Цок-цок -- ты слышишь, Дедал, шаги чудовища? -- Но Минотавр лишь скроет здесь от взглядов людских свое уродство! -- Зачем же ведут в страшный дворец семь невинных девушек и семь прекрасных юношей? -- Я не хотел этого -- я мечтал построить неслыханное чудо! -- Дедал, ты слышишь стенания и крики в твоем чудесном дворце? -- Я только раб, а деспот всегда сильнее мудреца! -- Смотри, Дедал, никогда не давало свободы и добра повиновение Мудрости тирану. -- Но я жажду искупления! -- Ты получишь его, отдав богам сына Икара... -- Нет, нет, возьмите лучше мою жизнь! -- С судьбой нельзя торговаться, корабль Тезея уже отошел от берегов. -- Нет, нет, нет! А-а-а!.. -- Товарищ капитан, проснитесь! Я открыл глаза -- шофер Леша легонько похлопывал меня по плечу. Машина стояла около моего дома. Комиссар дремал. Я вылез из машины, осторожно притворил дверцу, и "Волга" бесшумно унеслась. На заснеженном пустынном тротуаре я стоял еще долго, но так и не вспомнил, с чего все началось. Потом махнул рукой и пошел спать -- до утра осталось совсем мало времени. Об авторах В 1970 году издательство "Молодая гвардия" опубликовало повесть "Часы для мистера Келли", посвященную самоотверженному труду работников милиции. Повесть эта была первым большим литературным произведением Аркадия и Георгия Вайнеров. Напряженный, порою мучительный поиск преступника; драматические коллизии, приводящие к преступлению; нравственные проблемы, возникающие на грани добра и зла; ответственность человека перед обществом и самим собою; личность нашего молодого современника -- вот далеко не полный перечень тем, разрабатываемых писателями в последующих произведениях -- повестях "Ощупью в полдень", "Двое среди людей", "Ко всеобщему сведению", романах "Я, следователь...", "Гонки по вертикали". Братья Вайнеры родились в Москве, Аркадий -- в 1931-м, Георгий -- в 1938 году. По образованию они юристы. В литературу пришли уже сложившимися людьми: Аркадий Вайнер много лет был следователем -- за его плечами большой опыт борьбы с уголовной преступностью; электромонтер, инженер, корреспондент ТАСС -- таков трудовой путь Георгия Вайнера. А. и Г. Вайнеры -- члены Союза советских писателей. Аркадий и Георгий Вайнеры не ограничиваются прозой -- они авторы ряда телевизионных сценариев, спектакли по их пьесам идут во многих театрах страны и за границей. Их перу принадлежит литературный сценарий кинофильма "Я, следователь...". Произведения братьев Вайнеров переведены на многие языки и издавались за рубежом -- в Болгарии, ГДР, Чехословакии, Югославии и других странах. ОГЛАВЛЕНИЕ КНИГА ПЕРВАЯ Вход в лабиринт Глава 1. Улыбка королевы Глава 2. Гений Глава 3. Кислая вода лжи Глава 4. Свои Минотавры Глава 5. Каин для кнутобоища Глава 6. Фаза испепеления Глава 7. Гениален, как Роде, и так же несчастен Глава 8. Человека к благу можно привести и силой Глава 9. Горький дым страха Глава 10. Сыщик, ищи вора!.. Глава 11. Вход в лабиринт КНИГА ВТОРАЯ Правду умом ищут... Глава 1. Чучело Минотавра Глава 2. Нельзя злодейство усугублять глупостью Глава 3. "...Плотью живой он в могилу живую уходит..." Глава 4. У людей долгая память Глава 5. Бабка Трумэна Глава 6. Сто процентов алиби Глава 7. Характер человека -- его судьба Вайнер Аркадий Александрович, Вайнер Георгий Александрович. Визит к Минотавру. Роман. Кн. 1--2. М., "Молодая гвардия", 1972. 368 с., с илл. (Стрела). 150000 экз. 81 к. Роман А. и Г. Вайнеров рассказывает читателю о том, как рождались такие уникальные инструменты, как скрипки и вио* лончели, созданные руками величайших мастеров прошлого. Вторая линия романа посвящена судьбе одного из этих бесценных творений человеческого гения. Обворована квартира виднейшего музыканта нашей страны. В числе похищенных вещей и уникальная скрипка "Страдивари". Работники МУРа заняты розыском вора и самого инструмента. Перед читателем проходит целая галерея людей, с которыми пришлось встречаться героям романа, пока им не удалось разоблачить преступника и найти инструмент. Редакторы: А. Строев, А. Лобанова Художник А. Тамбовкин Художественный редактор Б. Федотов Технический редактор А. Захарова Корректоры: Г. Трибунская, А. Стрепихеева Сдано в набор 21/У111 1972 г. Подписано к печати 11/ХП 1972 г. А01340. Формат 84х108 1/32. Бумага No2. Печ. л. 11,5. (усл. л. 19,32). Уч.-изд. л. 22,5. Тираж 150000 экз. Цена 81 коп. Заказ 1421. Типография издательства ЦК ВЛКСМ "Молодая гвардия". Адрес издательства и типографии: Москва, А-30, Сущевская, 21. 1 Дель-Джезу -- сын Иисусов.